Читать книгу Путь Рюноскэ - - Страница 1

Глава первая

Это случилось так давно, что жёлуди, упавшие в землю, успели вырасти в огромные дубы. Дубы эти состарились, умерли, и время превратило некогда могучие стволы в труху. И те жёлуди, что упали с их веток тоже успели стать вековыми дубами. И тоже сгнили под корнями следующих поколений.

В те далекие времена в деревеньке Сакура близ двухголовой горы Цукуба жила семья Като: дед с бабушкой да их внук Рюноскэ. Дед Като Кента был когда-то известным поэтом. Он и теперь писал стихи, только кроме его жены и внука читать их было некому. Бабушка Аими ткала циновки и продавала их в маленькой лавочке. В молодости она слыла искуснейшей мастерицей, её ковры украшали дома богатых самураев, а может, и самого князя-даймё Хосокава. Но нынче и руки, и глаза у неё были уже не те, тонкая работа им не давалась. Вот и оставалось продавать незамысловатые циновки деревенским жителям да заезжим торговцам. Но нельзя сказать, что семейство Като жило совсем уж бедно. И на чашку рисовой лапши, и на лепешки сенбей находилась связка медных монет. И нынче в Новый год были у них на столе праздничные блюда – осэти рёри. Конечно, о каше из горного батата они могли только мечтать, но уж рыбный пирог камабоко и напиток куромамэ из сладкой чёрной сои бабушка Аими приготовила. Да и дом постаралась украсить: что ж, живут они небогато, но достойно, не хуже соседей. Тут и ивовые ветви, и подвешенные к ним рисовые пирожки моти в виде рыб и фруктов. И всё это выставлено на самое видное место – пусть новогоднее божество-тосигами не пропустит их двери, заглянет в комнату и принесёт с собой достаток и покой в следующем году. И конечно, обменялись они новогодними подарками. Рюноскэ подарил деду тушечницу из чернильного камня, медяки на неё он откладывал целый год, подрабатывая разносчиком на базаре, а в ответ получил стихотворение, красиво выписанное на листе рисовой бумаги:

У каждого дома

Зеленеют сосны.

Волнующий вид!

Праздник шагнул

Во все дома без разбора.

Бабушка подарила внуку новый пояс-оби, что выткала сама, а мальчик вручил ей катушку для ткацкого станка.

Наступило утро нового года и всё семейство Като уселось за праздничный стол.

– Ну, Аими, что приснилось тебе этой ночью? Рассказывай, – дедушка Кента ласково посмотрел на жену.

Это был их давний ритуал: рассказывать друг другу свои новогодние сны. Ведь сон под Новый год вполне может исполниться.

– Ох, Като-сан, такой славный сон мне привиделся, – отвечая мужу, бабушка погладила внука по голове. – Будто Рюноскэ наш вырос, стал важным чиновником и известным поэтом. И сам сёгун Токугава Иэясу хвалил его стихи.

Дедушка недовольно засопел и подёргал седой клинышек бородки:

– Что же тут хорошего? Всю жизнь будет корпеть над бумагами, как я. Э-э-э… Спина колесом, глаза уж и собаку от козы не отличат. А стихи… Слава капризна и быстротечна. Сегодня тебя на руках носят, а завтра и как звать забудут. Вот я по-настоящему сто̀ящий сон видел.

Он потянулся за вторым куском пирога с рыбой, откусил и причмокнул от удовольствия:

– Хорошая ты хозяйка, Аими-сан, а вот сны смотреть не умеешь. Послушай-ка, – повернулся дедушка к внуку, и Рюноскэ понял, что дедушкины слова предназначены ему, а вовсе не бабушке, – увидел я во сне внука нашего взрослым, в парадном кимоно, расшитом гербами дома Хосокава и с двумя мечами.

Бабушка всплеснула руками:

– Что ты, старый! Хочешь, чтобы наш единственный внучек стал самураем, да погиб где-нибудь? Вот уж придумал!

Они заспорили, чей сон лучше, и Рюноскэ стало грустно: может, и не видели дедушка с бабушкой никаких снов, а просто хотели порадовать его. Пусть мальчик поверит в свою счастливую звезду. Стать поэтом или самураем – завидная судьба. Да только как запрыгнуть на такую высокую ступеньку из маленькой деревушки, если у тебя на руках старые дед с бабушкой, а ни отца, ни матери нет. А ещё он очень хотел рассказать свой сон. Чуть ли не подпрыгивал от нетерпения. Его-то сон был гораздо интересней.

Наконец, наспорившись вдоволь, Кента и Аими повернулись к внуку.

– А какой сон видел в эту ночь ты, малыш? – спросила бабушка и снова нежно погладила его по голове.

«Скоро мальчику придётся делать взрослую прическу, двенадцать лет… До обряда совершеннолетия гэмпуку всего десять дней осталось. Пора определяться в жизни. А что мы, старики, можем ему дать, – печально подумала она, – если бы живы были его родители… Да что желать несбыточного? Надо быть довольным тем, что есть».

– Ох, бабушка, я такое видел… – начал Рюноскэ.

Он взмахнул рукой и – «Ом-ца!» – пустая миска из-под лапши удон, стукнувшись о чайник, упала на татами. Ойкнув, мальчик быстренько вернул ее обратно на стол. Он уже открыл рот, чтобы начать рассказывать свой новогодний сон, и вдруг с ужасом понял, что не помнит ничего.

Абсолютно ничего. Вот только что, пока уплетал за обе щеки лапшу и новогодние моти, помнил, а сейчас, раскрыв рот, забыл. Он пошлёпал губами, похлопал ресницами в удивлении: куда же провалился сон? Почесал голову, вскочил на ноги, пробежался по комнате и вновь опустился на татами.

– Я… Я… – заикался мальчик, – я не помню-ю-ю.

Он горько заплакал. Очень жаль было новогоднего сна, пропавшего ни за зернышко риса. И сколько не утешали его, он никак не мог успокоиться.

Уже вечером, ворочаясь в своей постели, Рюноскэ думал: «Пора быть взрослым. Дедушка с бабушкой вырастили меня, теперь мне надо вернуть им долг. Недаром рассказывали они о поэте и самурае. Отправлюсь-ка я в Эдо. Город большой, и чиновников, и самураев там хватает. Устроюсь в услужение к какому-нибудь судье или казначею, проявлю усердие и послушание, а со временем попрошу подготовить меня к экзамену, чтобы самому стать чиновником. Или найду самурая, которому нужен слуга, и попрошу научить меня обращаться с оружием. А там, глядишь, и сам стану воином, поступлю на княжескую службу. И мешкать нечего. Начался новый год, пусть он станет первой ступенью в новой жизни».

Мальчик потихоньку выбрался из постели и быстро собрался. Да что там сбираться! Завернул в платок половину оставшихся лепешек, сунул в рукав кимоно перевязанный алой лентой листок с дедушкиным стихотворением да подпоясался тем оби, что выткала для него Аими-сан. Накинул тёплую, подбитую ватой куртку – не ровен час замёрзнешь зимней ночью. И, подумав, завязал волосы в пучок на макушке, как полагалось мужчине. Пусть не дождался он обряда совершеннолетия, но раз решил стать взрослым, значит, имеет на это право.

Уходить надо было не попрощавшись, иначе не отпустят его старики из дома. Но чтобы не выглядел его уход бегством, мальчик оставил на видном месте листок бумаги, на котором написал:

Крыло совы

Перечеркнуло

Лунный диск.

Дорога зовет к победе.

Иду!

Глава вторая

Едва за спиной хлопнула дверь, ветер швырнул мальчику в лицо пригоршню снега: «У-у-у, – завыл он, засипел, – зачем ты здес-с-сь? Куда тебя нес-с-сёт, мальчик? Вернис-с-сь!» Но Рюноскэ пригнулся, левой ладонью, как козырьком, прикрыл глаза и двинулся прочь от родного дома. В правой руке он крепко сжимал фонарь. Он, да едва народившаяся луна, горбившая светлую спинку на мутном небе, освещали путь.

Дорога быстро вывела за деревню, перерезала белое спящее под снегом поле и нырнула под ветки деревьев – дальше начинался лес. Страшновато было входить в него зимней ночью, мало ли кто может выйти навстречу: лихой человек или снежный демон Юкионна. Рюноскэ в нерешительности потоптался на месте: может и правда, вернуться домой, где греет жаровня, где уютно похрапывает дедушка, а снег лишь сердито стучит в окошко. Он прокрадётся в свою постель, и никто даже не догадается, что он уходил, что у него был план стать настоящим мужчиной и принять заботы о семье на свои плечи. И снова можно быть просто мальчиком с детской прической. «Нет. Решил, так делай!» – сказал он себе и шагнул в лесной мрак.

И тут же над его головой захлопали крылья, будто крупный фазан или тетерев, суматошно вспорхнул с ветки. Но это была не птица. Прямо перед Рюноскэ оказался крылатый леший Тэнгу. Огромный, краснолицый лесовик навис над мальчишкой, хищно протянув к нему когтистые лапы. Облизнулся, едва не задев узким красным языком свой длинный нос.

– Иш-ш-шь ты, человечий детёныш-ш-ш… – хрипло прошипел Тэнгу, – будет чем порадовать себя в праздник.

Сказать, что Рюноскэ испугался – это ничего не сказать. Ужас сковал его ноги, не убежать. Да и разве убежишь от крылатого? Догонит, подхватит, утащит в свое логово и сожрёт. Но если тело отказалось повиноваться, то голова работала. Лесовик великим умом не отличается, надо обмануть его. Это единственный путь к спасению. Мальчишка гневно сдвинул тонкие брови и, как мог, грозно закричал:

– Как смеешь ты, недостойный, задерживать княжеского гонца?! Я, Като Рюноскэ, послан к Лунной деве с приглашением ко двору князя Хосокава на празднование Нового года. Смотри, – Рюноскэ ткнул пальцем в низко висящую луну, – я должен успеть, пока диск ночного светила цепляется за ветки деревьев. Если я не успею, луна поднимется выше. Как по-твоему, глупый Тэнгу, я тогда попаду туда?

– О! – леший удивленно округлил большой рот, – да ты и так рискуешь опоздать. До тех деревьев, за которые цепляется луна, во-о-он как далеко.

Тогда Рюноске огорченно покачал головой:

– Что же мне делать? Если я не доставлю приглашение, то не получу награды. А ведь Лунная дева щедро наградит посланца. Лунные камни, нефрит, яшма… – забормотал он себе под нос.

Жадный Тэнгу хитро прищурился:

– А хочешь, я доставлю твое послание Лунной деве? Награда пополам.

Мальчик вытащил из рукава перевязанное алой лентой стихотворение деда и сделал вид, что колеблется.

– Даже не знаю… Ведь князь поручил это мне… Но луна всё выше… – он протянул свиток лешему. – Ладно. Так и быть. Лети. Но смотри, не забудь принести мне ответ. И половину награды!

Последние слова пришлось прокричать вслед Тэнгу, раскинув крыла, тот уже спешил к поднимавшейся над лесом луне.

«Фу… – мальчишка вытер пот, от страха выступивший на лбу, – удалось… Пусть попробует долететь до луны». И он зашагал дальше по лесной дороге.

***

Рюноскэ шёл уже часа два. Здесь, под деревьями ветер почти не чувствовался, он путался в сплетённых ветвях можжевельника, дёргался, но разгуляться, как в поле, не мог, шевелился едва-едва. И снег перестал. Скучно просто падать. Без ветра не поносишься туда-сюда, не попляшешь, закручиваясь в смерчики. От быстрой ходьбы мальчик согрелся и как-то повеселел: «Уж если я с лешим справился, кого мне ещё бояться». Но вот про Тэнгу он зря вспомнил. Он тут как тут, лёгок на помине. Вышел из-за дерева навстречу. Да только какой-то грустный, крылья обвисли, и вроде даже слёзы на ресницах висят, на морозе сосульками замерзая. Бухнулся лесовик перед мальчиком в снег на колени:

– Прости меня, княжеский гонец. Уж я так спешил, так спешил… Прилетел я в чертоги Лунной девы, хвать, а приглашения-то и нет. Видать, выронил по дороге. Уж так потешались надо мной слуги, так потешались… Уж так лупили меня палками, так лупили… Приговаривали: «Ах ты, ротозей, дырявая башка, собачья морда. Как посмел ты потерять приглашение, нашей госпоже посланное?» Я уж искал бумажку-то… Весь снег в лесу перерыл.

– Не нашёл? – Рюноскэ строго глянул на Тэнгу.

– Не нашёл.

– И что теперь делать? Как я к князю вернусь? Как скажу, что приказ его не выполнил? Тут уж мне палок достанется. А может, и чего похуже: рассвирепеет князь, да и срубит мне голову. Придётся мне в бега подаваться. А всё из-за тебя, бестолковый Тэнгу. Всю жизнь мою ты сломал!

Повалился Рюноскэ рядом с лешим и давай реветь во весь голос. Потом слёзы притворные утёр, поднялся и говорит:

– Делать нечего. Пойду куда глаза глядят.

Стало Тэнгу стыдно, что подвел он княжеского гонца. Сунул он лапу за пазуху и вытащил крохотную жаровенку. Уж такую махонькую, что на детской ладони поместится.

– Вот, – говорит, – тебе от меня, недостойного, вместе с извинением за пропажу, – и мальчишке протягивает.

– Да на что мне эта игрушка? – удивился Рюноскэ.

– Э, – хитро сощурился леший, – эта жаровенка не простая. Положи туда крохотную веточку, дунь, и будет она гореть так долго, как ты захочешь. И тепла от неё будет, как от огромной печи. А захочешь, чтоб потухла, плюнь на неё. Бери.

Сунул в руки мальчику, расправил крылья и торопливо махнул в небо. Боялся, что пожадничает и передумает – не отдаст свое сокровище. Спрятал Рюноскэ жаровенку в рукав и пошёл дальше.

***

Долго ли коротко ли. И лес кончился, и ночь к концу подошла. По серой циновке неба потекли розовые ручейки, слились, превратились в рассвет. Вышел Рюноскэ к реке. Белая равнина, белая река, если б не полоска сухого тростника, чернеющая вдоль берега, и не определишь, где кончается заснеженная земля, где начинается уснувшая под коркой льда река. Огляделся мальчишка: по льду реку переходить или мост сыщется? Так-то боязно идти, вдруг угодишь в полынью. Что это громоздится вдалеке по правую руку? В рассветном сумраке толком не разглядеть, но вроде бы мост. Странно только, что дорога его к пустому берегу вывела, а мост в стороне стоит. Да и сам он странный. Подошел поближе: белая арка через неширокую речку перекинута, ступеньки вверх поднимаются, ровные, будто только-только вытесаны из чистого белого камня. Неширокий мостик, а перил нет. Высунулся из небесной постели край солнца, упал яркий луч на грань ступеньки, рассыпался золотыми крошками, ударил мальчишку по глазам. Не камень под ногами – лёд. Изо льда вырезан мостик. Кому такая блажь в голову пришла, вместо дерева или камня лёд в дело пустить?

Поднялся Рюноскэ на мост, до противоположного берега всего-то и надо десятка три шагов сделать. Раз, два… восемь… десять… Но что такое? Поплыл лёд под ногами, стал стремительно таять. Побежал мальчишка, шлёпая по воде, но и трёх шагов сделать не успел, как не стало ногам опоры, и полетел он вниз, в некстати оказавшуюся под мостом полынью.

Черная вода обожгла тело лютым холодом, потянуло вниз. Рюноскэ забил руками и ногами – выскочить к поверхности, ухватиться за край, выползти на лёд, спастись. Вынырнул, схватил ртом глоток воздуха. Но тут же что-то обвилось вокруг ног, сдавило их, не давая шевельнутся, и резко дёрнуло вниз. Мальчик камнем ушёл под воду. Полынья над его головой быстро затянулась льдом.

Белая река, белый мост через неё, равнодушное солнце пальцем-лучиком водит по ледяной арке, соединяющей оба берега.

Глава третья

Сначала вернулся слух: совсем рядом стрекочет сорока. Потом ощущения: ветерок поглаживал щёки, под спиной жёстко, ладонь правой руки колют стебли. Тепло и сухо. Рюноскэ открыл глаза. Прямо над ним розовел рассвет. Вдруг небесный окоём перекрыла клювастая рожа с круглыми глазами. Клюв открылся, показав узкий длинный язык, пощелкал пару раз и квакнул:

– Квар!

Рюноскэ вскочил. Перед ним на корточках сидели два водяных. Каппы щёлкали клювами, будто переговаривались. Мальчик покрутил головой: берег реки, над зелёным тростником летают стрекозы, тропинка бежит через лужок в сторону деревни.

– Я что, умер?

Каппы захихикали, один толкнул другого перепончатой лапой:

– Слышал, Квар, и этот туда же. Все людишки думают, что умерли, так что я выиграл, давай монетку, – он выставил раскрытую ладошку.

– Да уж, Квир, я думал хоть мальчишка не такой, как взрослые болваны, – второй каппа вытащил из набрюшной сумки мелкую медную денежку, бросил в протянутую ладошку. Монетка тут же исчезла в сумке Квира.

Потом тот каппа, которого собрат назвал Квиром, подергал Рюноскэ за край кимоно:

– Да не помер ты, не помер. Добро пожаловать в страну капп. Смотри, как у нас хорошо, – он описал зелёной лапой круг, – лето всегда, сытая жизнь… Тебе понравится.

Мальчик переводил взгляд с одного каппы на другого. Они были абсолютно одинаковые: примерно одного с ним роста, зеленовато бледная кожа, чуть сгорбленная спина покрыта панцирем, как у черепахи, серый широкий клюв и вогнутое, как блюдце, темя. Словно один водяной отражался в воде или в зеркале.

– Погодите-ка… – мальчик отодвинулся на пару шагов, каппы тут же по-лягушачьи прыгнули за ним. – разве так приглашают в гости? Вы заманили меня на мост, швырнули в воду и утопили. А ещё говорите, что я не умер. Я вам не верю!

Водяные переглянулись:

– Ты слышал, Квир: он нам не верит. Глупый мальчишка. Скажем ему?

Второй замотал головой, выпучив и без того круглые глаза:

– Нет, Квар! Что ты! Отец не велел рассказывать. Это же… как ее… Военная тайна!

Квар пожал плечами:

– Ну и что, что не велел. Мы теперь сами взрослые охотники. Почему мы должны его слушаться? Мы мальчишке всё расскажем, и он сам пойдет с нами, деваться-то ему некуда. А то бросится бежать, скачи за ним, лови, хватай, вяжи. Возни много. А я уже есть хочу.

Он облизнулся длинным языком, что называется, от уха до уха. Если б ещё у него были уши.

– Послушай, человеческий детёныш… Тебя, кстати, как звать-то? Вот я Квар, а это мой братец Квир, мы княжеские охотники. Это, чтоб ты понимал, важная должность, – выставленный когтистый палец, упёрся в небо, по физиономии разлилась гордость.

Ну раз перед ним такие важные птицы, или правильнее «рыбы» (?) – мальчик решил не ударить лицом в грязь, подбоченился и сказал:

– Перед вами, недостойные, Като Рюноскэ, княжеский гонец!

Квир присел и накрыл голову лапами:

– Гонец нашего князя?

Квар ткнул его кулаком в бок:

– Ох и дурак же ты, братец. У людей свой князь. Не наш. А мы с тобой молодцы, не просто мальчишку изловили, знатную особу. Как думаешь, отец нас похвалит? Да и князь награду отвалит, верно?

Видя, что его слова вызвали у водяных уважение, Рюноскэ нахмурился и топнул ногой:

– А ну отвечайте, недостойные, как посмели вы схватить княжеского посланца?

Квар махнул лапой:

– А вот так: цап-царап. Ну не расстраивайся. Твой князь до тебя не доберётся, а наш будет рад такому пополнению своего зверинца.

– Зверинца? – вся напускная гордость слетела с мальчишки, и сердце его ухнуло куда-то вниз, задергалось, запуталось среди внутренностей – в животе заныло.

Квар потянул его за полу кимоно:

– Ну пойдем, пойдем… Есть охота, спать охота, – он зевнул, – поздно уже. Посидишь у нас в сарае, а как свечереет, отведём тебя в столицу, в княжеский зверинец. Там жить хорошо: кормят сытно, поговорить есть с кем. Людей, правда, кроме тебя нет, но ваши земные есть: бык, пара овец и один старый осёл. Он, кстати, тут у нас слывет большим поэтом, такие хокку сочиняет, закачаешься. Вот жаль, коней нет. Они такие… – он закатил глаза и добавил с придыханием, – красивые.

– Осёл пишет стихи? – Рюноскэ вытаращил глаза.

– Ну не пишет, конечно, у него ж копыта. Сочиняет, рассказывает, а специально приставленный каппа записывает.

– Рассказывает?

– Ну да. А чего ты удивляешься? Здесь, в стране водяных все разговаривают на одном языке. Ты же нас понимаешь? Ну вот. И осла поймешь.

Каппы привели мальчика в деревню. Там было пусто. «Ну конечно, – подумал мальчик, – каппы предпочитают ночь, а сейчас уже вовсю рассвело. Утро для них, как поздний вечер для нас. По домам, наверно, разбрелись. Спят». На покосившихся заборах то тут, то там красовались картинки, некоторые новые, а некоторые совсем полинявшие от солнца и дождей, видать, висели тут годами. На всех картинках было одно и тоже: выдры с оскаленными мордами и окровавленными клыками или каппа, что поднимал над головой дубинку, а одной ногой опирался на кучу хвостатых тушек. Иероглифы на картинках призывали: «Все на борьбу с выдрами!» или «Вступайте в отряды охотников!» Мальчик остановился, чтобы прочитать.

– Да пошли уже, чего встал? – один из братьев подтолкнул его в спину.

– А что это у вас, – Рюноскэ ткнул пальцем в листок с призывом: «Защити свой дом от выдр!» – война, что ли?

– Ага, – кивнули оба каппы, – война с выдрами. Мы ж тебе сказали, что мы княжеские охотники.

– Мы, это как его, – один из них, скорее всего Квир, почесал клюв, – охраняем… – он ещё раз почесался, – а чего мы охраняем, братец? Я слово забыл.

– Рубежи, балда.

– А, да. Вот эти самые рубежи, ну в смысле берега речки, мы и охраняем. А тут ты… Вот мы тебя и поймали. Здорово, правда? – он широко улыбнулся, глаза его от этого сузились, расползлись гусеницами в стороны.

– Выдры на вас напали?

Рюноскэ всегда нравились эти зверьки. Забавно было видеть, как они резвятся летом в ручье, ныряют, надолго уходя под воду. Или катаются по песку на берегу, подбрасывают камешки лёжа на спинках. Или любопытно водят носом, встав на задние лапки и вытянувшись столбиком. А какие они рыболовы! Впору позавидовать. Вот только зверьки эти очень пугливы, и подкрасться к ним трудно. А тут выдры представлены жестокими убийцами. Может ли такое быть?

Оба братца опять одновременно кивнули:

– Выдры – враги! Выдры – захватчики! Ага, и воры. Мы всегда с ними воевали. И воевать будем! – выкрикивали каппы по очереди, будто отвечали урок.

Потом Квар добавил:

– Знаешь, сколько лет идёт война? У-у-у! Много. Двести. Или пятьсот. Никто не помнит. Они украли у нас сокровища!

– Какие?

Мальчик озирался по сторонам: деревня не выглядела богатой, домики, или скорее хижины, были сложены из бамбука, накрыты соломой. Наверно, тут и впрямь всегда лето, зимой в таком шалашике не выживешь. Какие могут быть сокровища у водяных? Речная галька?

Каппы почему-то оглянулись по сторонам, будто боялись, что их подслушают, и хором прошептали, вытянув свои клювы к ушам Рюноскэ, один к левому, другой к правому:

– Огурцы!

Рюноскэ расхохотался:

– Что? Огурцы – это сокровища?

Каппы замахали на него перепончатыми ладошками:

– Тише, тише… Это запрещено обсуждать с чужаками. Это тайна. Военная, наверно.

Но мы тебе скажем. Правда, Квар? Скажем?

– Скажем, скажем. Я скажу, а то ты, братец, что-нибудь перепутаешь. Эти штуки, не буду второй раз называть, это наше сокровище. Все каппы их любят.

– Да, да, – подхватил Квир, – я знаешь, как люблю ог…р-р-р…

Конец слова утонул в ладони брата, которая быстро запечатала болтуну клюв. Квар зашипел:

– Ш-ш-ш… Эти штуки только князю, да его приближенным полагаются, простые каппы лишь в праздник воды могут отведать огу… – Квар прикусил язык. – Ну знаешь, ваша же, человечья традиция, подносить водяным духам эти самые… Ну ты понял. На семью выдают один. Остальные уносят в княжеский дворец. И вот как-то выдры украли все, ну эти самые, что были собраны для князя. И началась война. И теперь мы все воюем. И мы с братом – охотники, и отец наш охотник, и дед был охотником. Вот.

Рюноскэ хмыкнул: «Надо же война из-за огурцов. Глупость какая. Хотя, может, это нам, людям такой повод кажется глупым. Вот дедушка рассказывал о самураях Уэсака Сотаро и Амагава Доппо, что жили лет двести назад. Так те поссорились из-за рыбы. А дело-то пустой скорлупки от мидии не стоило. Текла себе речка через соседние владения. Сначала через земли Уэсака, а ниже по течению по земле Амагава. И сказал как-то Сотаро своему соседу: «А ведь ты мою рыбу ешь. Выросла она в верховьях реки, значит, моя, а твои слуги ее ловят». Слово за слово – разгорелась вражда, а потом дошло и до кровавой схватки. И пали в ней и Уэсака Сотаро, и Амагава Доппо. А река по-прежнему течёт, и по-прежнему ловят в ней рыбу все, кому не лень. Так чем огурец не повод для войны?»

Квар провёл Рюноске через двор, втолкнул в какой-то сарайчик:

– Тут посиди до вечера.

Сарайчик был сложен из бамбука, сквозь непрочные стены сочился солнечный свет. Дверца едва держалась. В одной стене была дыра, оттуда вытекал ручеек и, пробежав по полу сарайки, исчезал под стеной напротив. На крепкую тюрьму сарай никак не тянул.

Квир засопел:

– Давай хоть свяжем его. Вдруг сбежит. Поймают его другие охотники, не видать нам тогда награды.

– А верно, братец. Не такой уж ты и балбес.

Квир вытащил из сумки на животе небольшой клубок и с криком: «Вяжи!», бросил его в мальчика. Рюноскэ выставил руки вперёд, чтоб закрыться от летящего ему в лицо клубка, и верёвка, тонкая, но прочная – не разорвать – тут же обмоталась вокруг его рук, притянула их к телу, накрутилась на него, как нить на катушку. Откуда столько её в маленьком клубке? Рюноскэ, замотанный от пяток до шеи, упал на пол. Скрипнула дверца, каппы ушли.

Время тянулось медленно. Оно обычно никуда не спешит, если вам нечем заняться или ждать приходится. Вот если надо что-то сделать, да ещё торопишься, тут-то оно бежит со всех ног. Бежит, обгоняет, посмеивается: «Не догонишь, не успеешь». Рюноскэ лежал, глазел в потолок. В голове камнями ворочались тяжёлые думы: «Ну что за невезуха. От Тэнгу ушёл, а глупым каппам попался. И теперь сидеть мне в зверинце: слушать стихи осла, беседовать с овцами о смысле жизни, внимать мудрым наставлениям быка. А детёныши капп будут швырять в меня огрызками яблок, строить рожи и насмехаться». Он вспомнил, как сам в прошлое лето бегал к шатрам съехавшихся на ярмарку торговцев. Там был и небольшой зверинец: в клетках сидели грустные попугаи, обезьяны равнодушно искали друг у друга блох, а пятнистый олень, старый и облезлый, чесался о столбик, к которому был привязан. А теперь он сам, как попугай или обезьяна будет выставлен на потеху толпе.

Мальчик заворочался, пытаясь ослабить путы. Но ничего не вышло, верёвка была намотана так плотно, что ни рукой, ни ногой шевельнуть он не мог. От беспомощности и безысходности он заплакал, а поплакав уснул, все же целая ночь прошла в дороге. Последней мыслью, промелькнувшей в мозгу было: «Даже если б я выбрался из этого сарая, как бы я нашел путь в свой мир? Никак. И дедушка с бабушкой никогда не узнают, куда пропал их непутёвый внук».

***

Сквозь сон Рюноскэ почувствовал какое-то щекотание, будто травинкой водили по носу. Он сморщился и чихнул. И проснулся. Прямо перед глазами была усатая мордочка: круглые ушки, черный нос, хитрые глазки – на обмотанной верёвкой груди мальчика сидела выдра. Она была крупной и тяжелой, но на того страшного зверя с окровавленными клыками с картинок, висевших на покосившихся заборах совсем не была похожа. Она вроде даже улыбалась.

Выдра поднялась столбиком, выставив светлое брюшко, перетянутое белым пояском. Кроме того, на зверьке была синяя безрукавка с вышитой рыбкой. Рыбка будто выпрыгнула из воды, свернувшись кольцом – хвост к голове. Зверьку бы кимоно и штаны-хакама надеть, и получился бы настоящий воин. Выглядело это так забавно, что, не смотря на свое печальное положение, мальчишка рассмеялся.

– Видали, он ещё хохочет, – баском проговорил зверёк, подбоченившись, – всегда подозревал, что человеческие детёныши глупы, но ты-то, Рюноскэ… – он покачал головой и усы его гневно встопорщились.

– Ты меня знаешь?

Лапа топнула по его груди:

– Ты не наблюдателен, мальчик. Сколько раз ты приходил к ручью за деревней посмотреть, как я тренируюсь, и даже не запомнил меня.

– Тренируешься? Так ты та выдра, что любит поиграть с камешками?

– Поиграть?! – и столько презрения прозвучало в его голосе, что им, пожалуй, можно было нагрузить садовую тачку, да к тому же осталось бы на пару котелков, – да разве пристойно воину играть? Я что, детёныш? Ты, недостойный, разговариваешь с самим Каюми Бугё, старшим разведчиком. А я ещё шёл за этим глупым детёнышем… Спасать его собрался… Нет, пусть пропадает тут…

И выдра прыгнула прямо в ручей, текущий через сарай, и исчезла под водой.

– Стой! Куда ты? Вернись! – Рюноскэ по-настоящему испугался.

Только-только блеснула надежда на спасение, а он сам все испортил.

– Каюми Бугё! Уважаемый старший разведчик! Вернитесь, пожалуйста, – закричал он.

Из воды высунулась усатая морда.

– Ну то-то же, – старший разведчик вылез на сушу, – развязывайся, давай.

– Да как же я развяжусь, уважаемый Каюми?

– А как завязался?

– Ну этот, Квар или Квир, кто-то из них закричал: «Вяжи!», оно и намоталось.

– Ну так скажи: «Развяжи».

– Так просто?

– Попробуй.

Рюноскэ зачем-то зажмурился и закричал:

– Развяжи-и-и!

Веёевка тут же свалилась и замоталась в маленький клубок. «Хорошая вещица», – решил мальчик и сунул клубок в рукав. Каюми скользнул за дверь и вскоре вернулся.

– Нету никого. Дрыхнут. Побежали. Привяжи-ка веревочку к моему поясу, да на запястье себе намотай. Я быстро бегаю. Отстанешь – потеряешься.

Рюноскэ очень хотелось расспросить старшего разведчика выдр и про войну, и про её причины: очень может статься, что для выдр причина совсем другая. И вообще, про страну капп и про страну выдр, если такая имеется. Но он боялся начинать разговор, вдруг Каюми опять обидится и бросит его здесь.

Дверь сарайки даже не была заперта, настолько каппы полагались на свою чудесную верёвку. Они с Каюми вышли во двор, зверёк нырнул под раскидистый папоротник, верёвка натянулась, и Рюноскэ полез следом. Вскоре покосившиеся заборы и жалкие домишки водяных остались позади, бежать пришлось через какой-то заросший высокой травой лужок. Под ногами – то ямка коварно притаилась, то камень из земли высунулся, мальчик спотыкался, чуть не падал, но намотанная на руку веревка тянула вперёд, и он не отставал от своего провожатого. Добежали до реки. Та ли это была река, не берег которой его вытащили братцы-каппы, или другая, Будда знает. Перед ними был узенький бамбуковый мостик, перекинутый над водой высокой аркой. Перил у моста не было.

– Нам на другой берег? – запыхавшийся от бега мальчишка едва мог говорить.

– Почти. Знаешь, здесь только один вход-выход.

Рюноскэ показалось, что выдра ухмыляется. Но раздумывать было некогда: Каюми стрелой помчался по мосту, и привязанный к нему мальчик бросился следом. На самой середине моста зверёк оттолкнулся и сиганул в воду, дернув верёвку так сильно, что Рюноскэ не имея возможности ухватиться хоть за что-то, с воплем рухнул с бамбуковой дощечки. Он камнем ушёл под воду, задёргался, почувствовал, что его куда-то тащит, и потерял сознание.

Глава четвертая

Что-то поцарапало его по щеке, будто коготки. Рюноскэ очнулся и сел. Берег реки, занесенной снегом, зимнее солнце пережаренной яичницей едва желтеет на бледном небе, холодный ветер ерошит растрепавшиеся волосы. Прямо перед ним на снегу сидит выдра в синей безрукавке и белом поясе-оби. Мальчик опустился на колени и низко, коснувшись макушкой снега, трижды поклонился зверьку:

– Спасибо, уважаемый старший разведчик Каюми Бугё за то, что вывели меня обратно в наш мир. Когда я вернусь домой обязательно отблагодарю вас.

Выдра фыркнула и исчезла в сухом прибрежном тростнике.

«Вот и день наступил. А я все ещё в дороге», – подумал мальчик, вытащил из рукава прихваченные из дома лепешки и наскоро перекусил. Надо было идти дальше. До Эдо по-прежнему очень далеко.

Зимний день короток. Всего и успел Рюноскэ пройти пару деревень. Предлагали ему добрые люди заночевать, да он подумал, что солнце ещё высоко, глядишь, и до следующей деревни доберется, до неё всего-то три часа ходу. Так ему сказали. Но не добрался. Шёл, шёл по дороге, а она все у̀же, все глуше. Вот уж и не дорога, тропа. Петляет меж камней и кустов, прыгает через канавы. И вдруг уперлась в какие-то развалины. Каменная полуобрушенная стена, ворота с одной створкой – ветер качается на ней, скрипят ржавые петли, тоскливо подвывают. Нехорошее место, в таких лисы-оборотни селиться любят. Заманят припозднившегося путника, завлекут, обчистят, хорошо, если живым уйдёт. Да и другой нечисти в таких развалинах хватает. Поднял мальчишка фонарь повыше, в ворота заглянул, но войти не решился: «Да ну его… Туда и днем-то соваться не стоит, а уж ночью и подавно». Посветил себе под ноги. Куда ж тропинка подевалась? Сюда кое-как доползла. Свернулась под осевшими воротами и всё, нет дороги дальше. Потоптался Рюноскэ на месте. Без дороги ночью и пропасть недолгое дело, надо назад возвращаться. Говорили же умные люди: оставайся, мальчик, с нами. Послушался бы, выспался в тепле и утром отправился бы в путь, а не шатался полночи попусту.

Развернулся Рюноскэ и двинул в обратную сторону. Да что такое? Где же эта чёртова тропа? Только что была здесь, а теперь нет ее под ногами. Будто втянулась она в эти руины, змеей уползла под ворота. Не ночевать же в развалинах. Сориентировавшись по луне – сюда шёл, была по правую руку, значит, теперь должна быть слева – мальчик поспешил обратно в деревню. Но разве можно верить этой обманщице? Да и много ли её на небе, только-только народилась, щурится хитро сквозь ветки деревьев. А может, ноги подвели, стали забирать по кругу. Сколько уж он идет, а деревни, из которой вышел всего пару часов назад, нет и нет. Судя по высоте луны уже и час Крысы миновал, полночь вступила в свои права, а Рюноскэ кружит неизвестно где. «Будда Амида, выведи меня хоть к какому-нибудь жилью!» – взмолился мальчишка.

Сквозь кусты забрезжил слабый огонек, Рюноскэ приободрился: не придётся ночевать в одиночку на снегу, наверняка какое-то жильё. Да если просто костёр лесорубов или углежогов, уже хорошо. Всё же живые люди, не голодные призраки. И верно, чем ближе был огонек, тем яснее виделось, что это дом. Не слишком высокий, лишь крыша поднимается над забором. Перед воротами на столбе качался фонарь, разбрасывал по снегу круги теней. Именно его свет и привел сюда мальчика.

Постучал Рюноскэ в калитку. Тишина. Опять постучал, громче. Закричал:

– Хозяева, отворите путнику!

Слышит: вроде заскребся кто-то за забором, чьи-то ноги прошаркали.

– Кто там? – голосок тонкий, надтреснутый, не поймешь, мужчина или женщина. – Кого черти носят? Добрые люди по ночам дома сидят, по дорогам не шастают.

– Я Като Рюноскэ. Шёл в Эдо, заблудился. Приютите до утра.

По ту сторону калитки что-то невнятно забубнили, завозились – и створка отъехала. Подняв повыше фонарь в виде пиона, мальчика оглядывал старик. Сгорбленный, лысый, морщины волнами сбегают со лба до голого подбородка.

– А-а-а, мальчишка… Один?

Рюноскэ кивнул. Старик пошлепал тонкими губами, будто жевал мысль: пускать ли в дом ночного гостя. Потом тоже кивнул и беззвучно отодвинулся вглубь двора, будто ветром его сдуло.

В доме чувствовался достаток, видимо бог бедности Бимбогами сюда не заглядывал. Толстые татами на полу скрадывали звук шагов, старик двигался плавно, словно плыл по своему дому. Усадил мальчика перед столом, убрав с неё тушечницу, кисть и стопку бумаги, опустился на колени с другой стороны, крикнул куда-то в темноту:

– Эй, подай путнику рисовой лапши! Да принеси чаю. Быстро! – и, повернувшись к Рюноскэ, добавил, – служанка у меня глуховата, да немая к тому же, и вообще, – он поднял к виску кулак и разжал пальцы, – боги у неё разум отняли.

Вошла женщина в тёмном кимоно и фартуке, низко кланяясь, поставила перед мальчиком миску дымящейся лапши и протянула ему палочки для еды.

– А чай-то, чай забыла, бестолковая? – сердито бросил старик.

Женщина, прикрыв рот ладонью, смущенно закивала головой.

– Не обращай на неё внимания, – сказал старик, видя, что мальчик обернулся вслед служанке, – убогая она, две вещи в голове удержать не может. Будто дыра там, все слова высыпаются.

Когда на столе появилась войлочная корзинка с чайником, лапша уже была съедена. Рюноскэ хоть и старался из вежливости есть не спеша, но был так голоден, что заглатывал лапшу почти не жуя. Старик налил чаю в чашку и протянул мальчику:

– Пей, пей. Это хороший чай. Скажи, мальчик, зачем ты идешь в Эдо?

И Рюноскэ рассказал хозяину, как решил взять судьбу в свои руки и стать опорой деду с бабушкой. Язык его развязался то ли от еды и горячего чая, то ли от тепла и чувства безопасности, и мальчик рассказал хозяину всю свою не слишком длинную жизнь. И что отец его был ронином, но родители пропали, когда было ему всего пара лет от роду, а как и куда, никто так и не узнал, и что вырастил его дед Като Кента. Старик внимательно слушал, подбрасывал вопросы, похлопывал себя по коленям, показывая удивление, одобрительно кивал головой. Он заботливо подливал чай.

– А что за развалины здесь неподалёку? Я заблудился и оказался у каких-то руин.

Старик вздохнул:

– Нехорошее место. Когда-то там жил колдун-оммёдзи. Давно это было. Тот колдун умел демонов-о̀ни вызывать, порчу насылать, покойников поднимать, силу большую имел. Да и сам он, говорят, оборотнем был, в горного козла перекидывался. Вроде козёл – е самый страшный зверь. Да только тот козел мог вооруженного воина сожрать. Глаза огнём горели, копыта острые как меч-катана, клыки длинные. Прознал про того колдуна князь, да послал за ним: «Хочу, дескать, на тебя, оммёдзи, глянуть, что ты такое». А колдун ответил: «Я к тебе в гости не набивался. Тебе надо, ты ко мне на поклон приходи». Тут уж князь осерчал. Послал воинов, они дом колдуна пожгли, порушили, всех его прислужников казнили.

– А сам колдун?

– А кто его знает… Говорят, шумит кто-то по ночам в развалинах, огоньки там порхают, как на кладбищах бывает. Может, души убитых слуг бродят, а может, и сам колдун… Люди иной раз пропадают. Особенно в новолуние. Полночь – колдовское время. Так что повезло тебе, что ты там не остался, что сюда пришёл, – старик тихонечко захихикал.

Наконец, видя, что мальчик совсем устал и засыпает прямо за столом, старик указал ему на расстеленный матрас-футон:

– Ложись-ка.

И Рюноскэ даже не заметил, как уснул.

***

Кто-то тряс его за плечо так сильно, что затылок колотился о деревянное изголовье. Просыпаться было трудно, в голове словно плыл густой туман, глушил звуки, застилал глаза.

– Да просыпайся же! Ну! – над ухом раздался женский голос.

Рюноскэ с трудом разлепил веки. Над ним нависло бледное лицо. Вроде бы знакомое, он уже видел его. Ну конечно, это же служанка хозяина, немая и безумная. Но ведь она разговаривает! Будто в подтверждение этих мыслей женщина, видя, что мальчик проснулся, заговорила быстро и взволнованно:

– Очнись, мальчик. Бежать тебе отсюда надо. Это плохой дом.

– Вы разговариваете? А господин… – Рюноскэ наморщил лоб, пытаясь вспомнить имя хозяина, но не вспомнил.

Трудно вспомнить то, чего не знаешь. Это он, как маленький, все про себя выложил, а старик даже имени своего не назвал. Но почему он должен бежать? За окошком не рассвело ещё. И спать ужасно хочется. Он попытался отпихнуть от себя назойливую служанку и спрятаться под одеялом. Но она не давала ему покоя, дергала и трясла.

– Да проснись же ты… Торопиться надо, пока оммёдзи не вернулся. Вот, выпей-ка…

Рюноскэ почувствовал, что в губы ему ткнулся край чашки. Он глотнул. Это была вода, чистая и холодная. Такая холодная, что туман в голове превратился в изморозь и осыпался. И стало там пусто и ясно. Что она сказала? Оммёдзи? Колдун?

– Да, да. Хозяин этого дома – тот самый колдун-оборотень. Это шутки у него такие, своим жертвам правду рассказывать.

Жертвам? О чем это она? Он, Рюноскэ – жертва?

– Опоит он тебя, мальчик, зельем, и забудешь ты и имя свое, и всю жизнь свою. будешь служить ему, как я. Уж лет десять, как я ему да сыновьям его служу. Кто я такая, где раньше жила, ничего не помню. Вспомнила только, что сын у меня был. Маленький совсем. Решила я сбежать от колдуна, а куда бежать, не знаю, один раз только в ближайшую деревню ходила, да и то… – она махнула рукой. – Давай вместе убежим. Я тебе помогу, а ты мне. Я как увидела тебя, словно сама не своя стала, сердце колотится, кажется мне, что с сыночком моим какое-то несчастье приключилось. Вот я и подумала: «Помогу этому мальчику, глядишь и сынку моему кто-то поможет, вызволит из беды. Только торопиться нам надо. Рассветёт скоро. Поутру сыновья-разбойники вернутся, да и сам колдун тоже.

Рюноскэ вскочил:

– Да как же мы убежим? Вы дорогие не знаете, я заблудился…

Женщина металась по дому, надевая теплую накидку, быстро собирая в узелок нехитрые припасы, порывшись в маленькой лаковой шкатулке, сунула в рукав какой-то маленький рулончик:

– Ничего, ничего. До деревни доберёмся, а дальше ты дорогу знаешь.

Они выскочили во двор.

– Погоди-ка, мальчик.

Женщина подошла к углу дома и, потянув, вытащила из стены длинную щепку. Нет, не щепку – тонкий клинышек. В тот же миг крепкий деревянный дом превратился в лачугу с провалившейся крышей. «Ну теперь колдун сразу поймет, что мы сбежали. Погони не миновать», – подумал Рюноскэ. Но размышлять было некогда. Выйдя за калитку, женщина вынула из рукава давешний рулончик и, кинув его на землю, выкрикнула:

– Персиковый сад!

Это название деревни, той самой, после которой мальчишка, заплутав в ночи, оказался у зловещих развалин. Рулончик раскатился, превратившись в неширокую дорожку, мощеную тщательно подогнанными друг к другу светлыми камушками. И они побежали.

Через два часа, запыхавшись, достигли они деревни. Рассвет уже вступал в свои права. Один край неба залился стыдливым румянцем, будто юная девушка, впервые вышедшая из дома без сопровождения родителей и тут же столкнувшаяся с красавцем-соседом. Ставни домов открывались. Самые трудолюбивые хозяйки расстилали во дворах футоны и циновки, чистили их снегом.

Женщина прикоснулась ладонью к волшебной дорожке, и та тут же свернулась в маленьким холщовым рулончиком.

– Мне колдун давал ее, когда в деревню отравлял, ему срочно новая метла понадобилась, а кроме меня некого послать было, вот он и дал мне эту вещицу. А я запомнила, где он её держит. Хорошая вещь. Надо сохранить.

– Нет, – Рюноскэ протянул руку, – дайте её мне, госпожа. Попробуем запутать преследователей.

Они прошли деревню и оказались у развилки дорог. Одна вела в сторону дома, именно по ней мальчик и попал сюда, а две другие уходили куда-то, кто знает куда. Рюноскэ бросил сверток на снег и крикнул:

– Эдо!

Он же сказал колдуну, что держит путь в главный город сёгуна Токугава, вот и пусть тот думает, что именно туда они и отправились. Каменная дорожка, расстелилась на восток, а они пошли на запад. И как не спешили, но провели в пути весь день. Миновав вторую деревню, они вынуждены были устроить привал. Женщина настолько устала, что не могла больше сделать и шага.

Сойдя с дороги, устроились под корявыми стволами азалии. Ветер сюда не задувал, и с дороги их было не видно. Но всё же рассиживаться не стоило, ведь по пятам шёл колдун, а может быть, его сыновья-разбойники. Неизвестно, что хуже. Колдун-оммёдзи превратит его в беспамятного истукана, заставит служить себе. А разбойники, может, просто разрубят его своими мечами от плеча до бедра. Бр-р-р… Ужас какой! А вот его спутнице не сдобровать хоть так, хоть этак. И колдун-хозяин не простит ей предательства, и сыновья его живой несчастную не отпустят. Позволив ему сбежать, она рисковала своей жизнью. Значит, и он не имеет права оставить её одну, хоть и движется она медленно, один бы он бежал гораздо быстрее.

Хворост для костра Рюноскэ собирать не стал. Вытащил из рукава крохотную жаровенку, поставил на снег, сунул в неё веточку и подул. Она тут же разгорелась так жарко, что снег вокруг начал таять. Женщина достала из узелка лепешки из сладкого картофеля и чайничек. Набрав в чайник снега, она пристроила его над жаровней. Когда вода закипела, женщина бросила туда щепотку сухих листьев и заварила чай.

– Этот чай придаст нам сил. Мой хозяин всегда пил его перед дорогой.

И верно, сделав пару глотков, Рюноскэ почувствовал прилив сил. Будто не шли они спешно целый день с утренней зари.

– Скажите, госпожа, как вас зовут. Мое имя я уже называл. Като Рюноскэ. А ваше?

Женщина пожала плечами:

– Не помню. Ничего не помню. А хозяин не дал мне никакого имени, просто кричал мне: «Эй! Иди сюда… Эй! Пошла прочь…» Да звал непутёвой, глупой или тупицей. Так я десять лет без имени и прожила. Без имени, без памяти. Вот сыночка только помню: маленький такой, привяжу его за спину и пойду… А куда ходила, чем занималась, не вспомню. И сынок мой без матери вырос, – она горестно вздохнула и добавила, – если жив ещё.

Рюноскэ так захотелось утешить несчастную, что он порывисто обнял её и сказал:

– Жив. Я верю, что ваш сын жив. Он обязательно найдется однажды.

***

До реки они добрались в сумерках. Уже некоторое время валил снег. Это было хорошо, он заносил их следы – надеяться на то, что преследователи так и будут двигаться до самого Эдо, не стоило, вряд ли волшебная дорожка отвлекла их надолго. В любой момент за спиной мог оказаться враг. Весь мир, казалось, утратил краски, снежная пелена скрадывала расстояние, не позволяла рассмотреть что-либо дальше трёх-пяти шагов. Темнело быстро, а луна лишь раздумывала, показывать ли нос из облачной перины. На берегу Рюноскэ повертел головой: вон он, мостик, с которого он попал в страну водяных, едва виднеется в сумраке. Туда, пожалуй, идти не стоит. Лучше перейти здесь по льду, речка не широкая, лёд должен быть крепким.

Вдруг женщина схватила его за руку:

– Постой-ка!

Рюноскэ с удивлением увидел, как она упала на дорогу, прижавшись ухом к заснеженной земле.

– Что вы делаете?

– Тихо! – она замахала на него ладонью, как на досаждающую муху. – Не мешай.

Потом поднялась на колени и добавила грустно:

– Мы не успели. За нами мчатся всадники. Это сыновья оммёдзи. Совсем скоро они будут здесь. Они убьют нас, – она с болью посмотрела на мальчика. – Прости, сынок.

– Надо бежать, если переберёмся на тот берег, мы спасены.

Видя, что женщина не двигается, он подтолкнул ее:

– Ну же, вперёд. Вы хотите увидеть сына? Тогда вставайте.

Он подхватил её подмышки, приподнял, и женщина словно очнулась:

– Да, да, надо бежать.

Она бросила свой узелок и первой выскочила на речной лёд. Они оскальзывались и падали. Не обращая внимания на боль, поднимались и, поддерживая друг друга, бежали дальше. Не оглядываясь. А за спиной уже был слышен конский топот и яростные крики: «Вон они… Догнали… Стоять, нечестивые…»

Успели! Рухнули в прибрежный тростник. На том берегу, что они покинули, гарцевали, вздымая лошадей на дыбы, три всадника. На головах рогатые шлемы, лица закрыты масками. Будто не люди, а демоны-о̀ни, вырвавшиеся из мира мёртвых. Женщина в страхе закрыла глаза, зашептала:

– Это разбойники, сыновья оммёдзи, они убьют нас.

Всадники пустили коней на лёд. Аккуратно, не спеша. Куда торопиться? Разве беглецы смогут удрать? Нет. Охота завершена. Они привезут их головы отцу, вздернут на пики и привезут. Они вернут волшебный клинышек, что украла подлая служанка, превратив их дом в жалкую лачугу. Теперь нечестивцам не сбежать. Но что делает этот мальчишка? Почему он прыгает и топает на льду? Он бросает в них ледышки и снежки. Сошёл с ума от страха? Так обезьяна швыряет ветки в тигра, думая напугать его. Всадники смеялись. А мальчишка топал и топал. Прыгал и кричал. Что он там кричит? «Квар! Квир»! Бессмыслица какая. Точно спятил.

Когда всадники приблизились на расстояние броска, Рюноскэ выхватил из рукава маленький клубок и взвизгнув: «Вяжи!» – швырнул его в первого всадника. Клубочек ударился о грудной доспех и начал обматывать всадника. Моментально суровый воин превратился в подобие катушки. «Эй! Что такое?!» – братья кинулись ему на помощь, но верёвка только этого и ждала, с радостной готовностью она обмотала и их, и коней, превратив всадников в какое-то шестиногое чудовище, жалобно ржущее и отчаянно ругающееся. А мальчишка подул на свою жаровенку, вздохнул – жалко такую штуку выбрасывать – и размахнувшись, запустил её прямо под копыта лошадей.

Лёд начал таять… Вот уже первый конь провалился передними копытами в расползающуюся полынью, потянул за собой остальных. Кони бились, вода кипела, в криках всадников слышалось отчаяние. И тут прямо над бурлящей водой показались две клювастые головы. Были ли это те самые каппы, от которых он сбежал, или другие, мальчик определить не мог. Приставив ладони ко рту, он громко закричал:

– Като Рюноскэ посылает в дар князю водяных для его зверинца трех коней и трех человек!

Для верности он прокричал это трижды.

Последняя конская морда с испуганным ржанием скрылась под водой. Полынья быстро затянулась свежим льдом, не укрытым снегом. Казалось, что посреди реки чернеет круглое окно. И что там за этим окном? Гиблая глубина или другой мир?

– Они утонули? – тихо спросила женщина.

Рюноскэ помотал головой:

– Вряд ли. Скорее всего попали в страну водяных.

– Откуда ты знаешь?

– О, это долгая история. Когда-нибудь я расскажу вам. Пойдемте. Мы почти дома. Осталось только пройти лесом. Жаль только фонаря у нас нет. Придется полагаться лишь на луну.

Теперь они не торопились. Шли через поле, пригибаясь под снежной метелью. Они ужасно устали, и каждый думал лишь о том, чтобы добраться до леса, нырнуть под ветви высоких деревьев, укрыться от снега и пронизывающего ветра, передохнуть хоть чуть-чуть. Может быть, разжечь костер. Припасов у них больше не было, но хоть отогреться у огня. А там и дом… Безопасный приют, обычная человеческая жизнь.

Уже стоя на краю леса, женщина начала озираться и прислушиваться. Она снова легла на землю, прижав к ней ухо.

– Что? Что вы слышите? – обеспокоенно спросил Рюноскэ.

Она подняла на него безумные глаза:

– Он догнал нас… Как я могла подумать, что он сам не бросится в погоню… Я слышу, как стучат его копыта: «Смерть! Смерть!» Я вижу красные уголья его глаз. Только однажды он предстал передо мной в этом образе. Я чуть с ума не сошла. Да что там, я почти умерла. Сердце остановилось. А он хохотал. Его смех, как гром обвала. Его клыки… Я слышу его топот…

– Кто он? Кто?

Страх – заразная штука. Рюноскэ почувствовал, как похолодело у него в груди, будто туда сыпануло снегом с еловой лапы. О ком, столь ужасном, говорит эта женщина? Что за чудовище гонится за ними? Кого она видит своими ослепшими от ужаса глазами? Она едва выдохнула:

– Оммёдзи. Оборотень. Тот страшный козёл, про которого он тебе рассказывал. Козёл ростом с крупную лошадь. Козёл-людоед. Он сожрёт нас.

Теперь Рюноскэ тоже услышал. Даже падать на землю не пришлось. Земля завибрировала под ногами, застонала. Луна, любопытная луна вылезла из туч, сверкнула серебряным серпом, высветила снежный сумрак. И мальчик увидел. Сквозь пелену метели через поле мчал огромный козёл. Пригнув голову к необъятной груди, заросшей длинным мехом, выставив крутые сверкающие, как начищенные клинки, рога, он нёсся прямо на них, и расстояние быстро сокращалось. Глаза чудовища горели адским пламенем. Именно на таком поджаривают грешников черти в огненном аду Великого царя Эмма. Настолько ярком, что в середине, в самой сердцевине пламя кажется чёрным. Чёрным, текучим и безумно горячим, сжигающим всё: тело, кости, метал, камень. Железные копыта били в мерзлую землю, и она звенела и стонала, как колокол: «Омм… Омм…»

Мальчик потянул женщину под защиту деревьев. Но разве лес мог укрыть их от оборотня. «Будда Амила, спаси нас», – мысленно взмолился Рюноскэ, но тут же подумал: «Будда далеко, не его надо звать». Он поднял какой-то сук, мокрый и тяжелый и начал колотить по стволам и кричать:

– Тэнгу! Тэнгу! Где ты, леший? Скорей просыпайся, беда пришла!

Зашумел лес, понеслось от дерева к дереву: «Тэнгуу… Тэнгуу… эй… ай…я...»

И ждать долго не пришлось. Прошумело в ветвях, и вот он. Слетел Тэнгу с высокой сосны:

– Опять ты, княжеский гонец. Что теперь?

– Ох, Тэнгу, спасться тебе надо, бежать. Немедленно. Узнал князь Хосокава о пропаже приглашения, что послал он Лунной деве, и о том, что именно ты, Тэнгу, в этом виноват. Послал он своего оммёдзи-оборотня, чтобы тот убил тебя. Вот он несётся сюда. Спасайся, убегай! Я сколько смогу задержу его.

Леший хоть и был не слишком сообразительным, но трусостью никогда не отличался. Услышав «спасайся, убегай», он наоборот распалился: какой-то оборотень будет угрожать ему, хозяину леса? Он позорно сбежит, оставив мальчишку прикрывать свое бегство? Никогда такого не бывало! Лицо его побагровело от гнева.

– А ну-ка, отойди. Не путайся под ногами, – и лесовик, гордо выпятив грудь, пошире расставив ноги, приготовился к схватке.

По крайней мере, так это выглядело. Рюноскэ, схватив свою спутницу за руку, вместе с ней быстро спрятался за его широкой спиной. Кроме как на лешего рассчитывать было не на кого. Вот только почему Тэнгу стоит с пустыми руками? Ни меча у него, ни лука. Даже дубинки и той нет. В рукопашную решил сразиться? А оборотень уже совсем рядом. Жаром от него пышет, из ноздрей дым валит, будто сам он – адский котел для грешников. Да что же леший медлит? Почему стоит истуканом? Рюноскэ сжался от страха – лишь пара скачков этого чудовища, и он ударит лешего прямо в грудь.

И вот когда козёл оказался совсем рядом, только руку протянуть, Тэнгу выхватил откуда-то, вроде прямо из воздуха, небольшое черное полотенце, и подбросил его вверх. В полёте полотенце стало расти, превращаясь в огромный черный парус, вздулось под ветром и, опустившись на голову чудовища, окутало его целиком, от рогов до копыт. Спеленало. Все четыре конца соединились, связались узлом, превратив парус в мешок. Огромный козёл бился внутри, рычал и ревел, но пробить тонкую ткань не мог. А мешок начал стремительно уменьшаться. Уменьшался и оборотень внутри, и рев его превращался в козлиное блеяние. И вот мешочек стал маленьким, а писк тонким, как у мыши. Тэнгу небрежно поддел его одним когтем, покачал перед своим длинным носом, понюхал, а потом с силой швырнул о ближайший камень. И для верности наступил поверх огромной лапищей. Под подошвой слабо чавкнуло.

Потом леший повернулся к мальчику и бухнулся на колени:

– Благодарю тебя, Като Рюноскэ, что предупредил меня. Если б этот нечестивец застал меня спящим, кто знает, чем бы дело кончилось. За мной должок останется.

Зашумели крылья, взлетел Тэнгу, исчез в ночном небе.

***

Спутница Рюноскэ едва шла, мальчику пришлось подставить ей плечо и поминутно повторять: «Немного осталось, потерпите… Скоро доберемся… Все напасти позади, впереди мой дом, там вы останетесь, сколько захотите… Вам больше не придётся бродить по дорогам… Потерпите…» Но видно, от дороги и от пережитых страхов женщина совсем лишилась сил. Оставить её и сходить за помощью он боялся. Вдруг пока он ходит, несчастная замерзнет насмерть. Нут, пусть медленно, пусть с трудом, но они дойдут вместе.

Шажок за шажком они преодолевали казавшийся бесконечным путь: лес, поле… Вот и край деревни. Совсем немного осталось. Рюноскэ открыл калитку. Едва он отпустил свою спутницу, как она упала во дворе и, кажется, потеряла сознание. Он похлопал свою спутницу по щекам, но глаза её были закрыты, а дыхание едва вырывалось из полуоткрытого рта. Надо было войти в дом, позвать на помощь. Но он почему-то не мог расстаться с этой безымянной женщиной, с которой его свела судьба.

– Бабушка, дедушка! Помогите! – закричал он, – скорее.

Его услышали. За ставнями забрезжил свет, он пробился сквозь щели между створками, и от этого слабого лучика на сердце мальчика стало тепло: они всё-таки добрались до дома.

Потом вокруг них хлопотали: тащили в дом, стаскивали мокрую одежду, растирали заледеневшие руки и ноги, переодевали в сухое. Бабушка причитала, дедушка сурово молчал. Наконец, хлопоты закончились, и Рюноскэ обнаружил себя сидящим перед столом, на котором стояли мисочки с гречневой лапшой и исходил па̀ром укутанный в войлок чайник. Его безымянная спутница кое-как причёсанная и одетая в старое бабушкино кимоно сидела напротив. Бабушка внесла в комнату масляную лампу с бумажным абажуром:

– Наш внучек вернулся живым и невредимым. Это же праздник. Пусть в доме будет светло.

Она поставила лампу на стол, свет упал в лицо женщины, и бабушка вдруг охнула. Подняла лампу и посветила прямо в лицо нежданной гостье:

– Повернись-ка сюда, милая. Как, ты сказала, тебя зовут?

Женщина потупилась:

– Простите меня. Я ничего не сказала. Я не помню своего имени.

Рюноскэ поспешил поддержать свою спутницу и с набитым лапшой ртом невнятно проговорил:

– Ее колдун опоил беспамятным зельем. Вот она ничего и не помнит.

Бабушка задумчиво покачала головой:

– Совсем ничего?

– Только помню, что был у меня сынок. Но имени его вспомнить не могу.

– Так-так- так… – проговорила бабушка и позвала мужа, – Кента-сан, поди-ка сюда.

Дедушка вошел в комнату. А его жена Аими опять посветила в лицо гостье:

– Может быть твое имя О-Куни?

Женщина едва слышно прошептала:

– Всё может быть. Не помню.

– Ну ты-то, Кента-сан, погляди, – голос бабушки стал требовательным. – Ну, неужели не узнаешь? – она почти ткнула абажуром в лицо гостьи.

Дедушкины брови удивленно поползли вверх:

– О-Куни! Дочка! Не может быть! Аими-сан, это же О-Куни! Посмотри-ка.

–А я что говорю, – бабушка удовлетворенно кивнула, – она и есть.

Женщина недоумённо переводила взгляд с одного на второго:

– Я ваша дочь?

Дедушка легонько похлопал её по плечу:

– Ну не совсем дочь. Ты жена… – он вздохнул, – пожалуй, скорее, вдова нашего сына, ронина Като Реюдзаки.

Рюноскэ подавившись лапшой, закашлялся, и слёзы брызнули у него из глаз. Он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле.

Но его и так поняли.

– Да, внучек, ты привёл домой свою родную мать.

Миска с лапшой, выскользнула из его пальцев и с громким стуком упала на стол: «Ом-ца!» И тут Рюноскэ вспомнил. Он вспомнил свой позабытый новогодний сон. И понял, что всё это: и водяных, и Тэнгу, и бегство от колдуна-оммёдзи, и возвращение домой вместе с давно потерянной мамой, он видел во сне. Увидел, а потом забыл.

Правду говорят старые люди: новогодние сны сбываются.