Читать книгу «Назначь мне свиданье» Марии Петровых. Истоки замысла - - Страница 1
ОглавлениеАнастасия Головкина
«НАЗНАЧЬ МНЕ СВИДАНЬЕ» МАРИИ ПЕТРОВЫХ:
ИСТОКИ ЗАМЫСЛА
Уже давно традицией стало считать, будто бы стихотворение Марии Петровых «Назначь мне свиданье» обращено к писателю Александру Фадееву. И, несмотря на отсутствие авторских посвящений в известных нам публикациях и рукописях, эта версия мало-помалу из предположительной превратилась в бесспорную. Сыграли свою роль и синие глаза лирического героя, и мнение авторитетных источников из окружения М. Петровых, которым они щедро делились с заинтересованной аудиторией. Но то, что лежит на поверхности и ярко блестит, нередко оказывается миражом.
Ирония судьбы заключается в том, что романтическая история, послужившая толчком к рождению знаменитого любовного стихотворения, действительно началась с вмешательства Александра Фадеева в жизнь Марии Петровых, когда он, употребив свое влияние, помог ей получить отдельную квартиру [1]. В июне 1950 года Мария Сергеевна с семьей въехала в уютную двушку на Беговой. Ей стало легче жить, свободнее дышать, и это несомненно благоприятствовало переменам на личном фронте. Но уже без участия Александра Фадеева.
О реальных событиях, произошедших в жизни М. Петровых летом 1953 года, мы узнаем главным образом из ее переписки со старшей сестрой, Екатериной Сергеевной Петровых-Чердынцевой, которая с малых лет и до гробовой доски оставалась ближайшей ее подругой и конфиденткой. Среди осведомленных оказались также Вера Клавдиевна Звягинцева и Елена Васильевна (Леля) Резникова-Гурштейн.
Распространению домыслов о романе Марии Петровых немало способствовал уединенный образ жизни, который она предпочла в начале 1950-х годов под влиянием семейных обстоятельств. После недолгой передышки на семью Петровых обрушилась новая череда несчастий. В марте 1952 г. в муках скончалась мать Марии Сергеевны, Фаина Александровна, а в декабре 1953 г. самая старшая из сестер Петровых, Елена Сергеевна, потеряла единственную дочь Тату. Весной 1954 года Мария Сергеевна впервые рассказала Арише правду об отце. К разговору она была не готова, но обстоятельства вынудили: Арина хотела поступать на филфак МГУ, а для дочери репрессированного путь в учебные заведения такого уровня был закрыт. Мучительная личная драма, постигшая Марию Сергеевну в этот период, тоже усилила ее потребность в затворничестве.
«Нигде не бываю, никого не вижу, кроме Маршака», – с раздраженной угрюмостью сообщает она сестре в середине августа 1954 г. [14:15].
Но если мы вернемся в уходящий 1951 год, то увидим, что перемены в жизни Марии Сергеевны обещали быть только к лучшему, о чем свидетельствует в своих мемуарах Давид Самойлов.
«Я впервые увидел Марию Сергеевну через несколько лет после войны, в обстановке для нее необычной: в Литовском постпредстве нескольким переводчикам вручались грамоты Верховного Совета.
За банкетным столом напротив меня сидела хрупкая большеглазая женщина лет сорока, бледная и как будто отрешенная от всего происходящего. Впоследствии я узнал, как мучительны были для нее многословные чествования и официальные мероприятия. Она чувствовала себя здесь чужой.
Она была хороша, хотя почему-то трудно ее назвать красавицей. Во внешности ее были усталость, одухотворенность и тайна. Я попробовал с ней заговорить. Она ответила односложно.
Мы встречались иногда в Клубе писателей, раскланивались. Никогда не заговаривали друг с другом.
Однажды в Клубе Павел Григорьевич Антокольский подозвал меня к столику, где сидел с Марией Сергеевной. Она протянула мне руку, маленькую, сухую, легкую. Назвалась. Назвался и я.
Павел Григорьевич любил оживленное застолье. Еще кого-то подозвал, заказал вина.
Возник какой-то веселый разговор.
Павел Григорьевич был особенно приподнят, остроумен, вдохновен. Мария Сергеевна говорила мало, негромко, мелодичным приятным голосом. Она была другая, чем в Литовском постпредстве. В ней чувствовалась внутренняя оживленность, внимание ко всему, что говорилось, особенное удовольствие доставляли ей речи и шутки Павла Григорьевича» [34:282].
Позволим себе лишь прояснить временные границы воспоминаний Самойлова. Награждение переводчиков в Литовском постпредстве состоялось в феврале 1948 года, а сцена в ЦДЛ относится ко второй половине 1951 г.
Поздней осенью на Беговой Павел Григорьевич был представлен Екатерине Сергеевне, с которой у него сразу же сложились доверительные отношения. Уезжая к себе в Алма-Ату, она даже не постеснялась занять у него триста рублей.
«Мои долги, – пишет она Марусе в январе 1952 года, – насколько я помню, такие: маме – 300, Петрусе – 300, Павлику – 300, тебе – просто не знаю, сколько. Знаю только, что очень много. Мне кажется, что в первую очередь надо отдать Петру и Павлу. Маме я пошлю из следующей получки» [14:1].
