Читать книгу Лёй - - Страница 1

В городе его звали «Шэ Ка эМ». Это была аббревиатура от надписи «Школа Многолетия». Он нарисовал её на старой конопляной бумаге дешёвыми цветными фломастерами, выделив красным цветом нужные ему буквы и заламинировав всё прозрачным скотчем. Подобных листов-плакатов у него было огромное множество, но среди горожан по неизвестной причине прижился именно этот, ставший для него именем. ШКМ любил наклеивать их себе на одежду или носить на самодельном транспаранте, с которым регулярно прогуливался по улице.

Состояние перманентного протеста, выказываемое одним только его видом, носило в себе печать тайного. Не заметить ШКМа в толпе людей было трудно. Он сразу привлекал к себе внимание своей яркостью, лишь изредка оставляя за собой право на прогулки в чёрном плаще по особым поводам. Спортивные штаны, разноцветная куртка, одетая на две отличных по фасону рубашки и пёстрый галстук были его уличным дресс-кодом, который он строго соблюдал. Его презрение к серости и оригинальность были основой его мировоззрения. С усердием и железной волей олимпийца он нёс внутри себя пламя на бесконечные расстояния уходящие далеко за горизонт событий. Среди окружающего он являлся олицетворением существования непознаваемых сил вселенной, приводящих её в движение. Но всё это произошло несколько позже, а вначале…

Над песчаным берегом быстротечной реки, посреди живописных дикоцветущих лугов и разнотравных полей, в самой высокой точке среднерусской равнины, освещаемой наибольшим количеством солнечных дней в году, располагался уникальный Наукоград. На склоне горы, рядом с блистательной красоты графской усадьбой, учёные и инженеры с нуля возводили по самому современному в те времена модернистскому архитектурному и научному проекту город будущего. Это была ожившая и воплотившаяся в жизнь утопия, беспрецедентный симбиоз природной и научной эстетики. В конце пятидесятых годов двадцатого века в эту гавань, волнами судеб, со всех краёв прибывали мечтатели, интеллектуалы и ценители свободы.

Интенсивно развивающийся город сразу располагал к себе: в нём были бесплатные общежития для рабочих, а после завершения строительства основных научных объектов и жилого фонда мгновенно раздавалось жильё всем учёным, инженерам, и остальным энтузиастам. После окончания работ, строители, на своё усмотрение, могли остаться жить в городе, а потому в самом финале, планировалась ликвидация их общежитий и возведение заместо них полноценных домов. В отличие от прочих гигантоманских проектов город был компактен, а его разнонаправленность поражала.

Первым объектом положившем начало Наукограду стала космическая обсерватория на самой вершине горы. Длина её антенн была в один километр, а радиотелескоп был самым крупным на планете. После неё, ниже по склону, располагалась вся основная его часть: физические, математические, биологические, химические, почвоведческие и конструкторские институты. А следом за ними специализированные школы, технические и административные здания, больница, гостиница, канатная дорога, горнолыжная трасса, лодочные станции, парки и аллеи. Всё создавалось для того, чтобы изучать природу и жить непосредственно в ней…

Параллельно, на огромном расстоянии от происходящего, развивалась не менее интересная история. Окружённый послевоенной нищетой Таджикистана шестнадцатилетний юнец ШКМ искал выход из трудной жизненной ситуации. Ещё будучи совсем ребёнком во Вторую Мировую, он вместе со своей матерью эвакуировался из Киева и вынужден был осесть в центральной Азии. Как у типичного беженца, дела у его семьи шли ожидаемо плохо, что оказалось стимулом к быстрому взрослению мальчика. Как правило, взросление, или то, что принято под ним понимать, сопряжено с сопротивлением бытию, и под конец, в большинстве случаев, бытие побеждает, перестраивая под себя повзрослевшего. В культурных мифах это принято называть «мудростью». Мириться с таким состоянием вселенских дел ШКМ явно не желал.

По сложившимся обстоятельствам, основным родом деятельности ШКМа на тот момент было отплясывание гопака на продовольственных рынках. Ощутимым плюсом такой работы стала победа над страхом, исходящим от надменно глазеющей, ухмыляющейся и не самой щедрой толпы. Во всём остальном занятие это являлось малоперспективным, хотя и необходимым для выживания. В один из жарких дней ШКМ решил изменить суть вещей и отправился в путешествие. Для юноши, стремительно осознающего, но не принимающего навязываемую ему реальность, такое решение было вполне логичным, хотя и очень рисковым. Оставив часть натанцованного бюджета семье, он скрылся из дома, в котором его инициатива не нашла должной поддержки.

Преодолев на попутках, поездами и своим ходом не одну тысячу километров, ШКМ оказался в Одессе. Чем и как руководствовался подросток в принятии своих решений остаётся только догадываться, но ветер дул явно в его сторону. Довольно быстро он умудрился поступить в Высшее Мореходное Училище. Дела шли гладко, и жизнь начала восстанавливаться. Уже через пару лет, рассекая волны на огромном паруснике, он, будучи курсантом, совершил своё первое кругосветное путешествие. При этом, из всех членов экипажа, ШКМ был единственным, кто страдал от укачивания и в полный штиль, и у штурвала корабля, которым он управлял в таком сумеречном состоянии. Его мутило настолько, что по судну он всегда ходил бледный, лишь изредка наслаждаясь грандиозным облегчением от прибытия в каждый новый порт. Сослуживцы были скептически настроены по отношению к его перспективам и постоянно подтрунивали, но вопреки их ожиданиям, морская болезнь никак не помешала ШКМу закончить обучение. Сказать, что они были удивлены, значит не сказать ничего.

После училища, курсант ШКМ военную службу продолжать отказался и дальше отправился в новый путь. На этот раз он выбрал Москву. Непостижимым образом его взор и стремления пали на Московский Государственный Университет. Для моряка это было очень странное решение, однако он туда всё же поступил. И ни много, ни мало, на физический факультет. Все весёлые студенческие годы ШКМ учился хорошо. Вплоть до пятого курса. Возможно, учился бы и дальше, но с него был отчислен руководством института за «аморальное поведение». Сильно сблизившись с темнокожей студенткой Университета Дружбы Народов, был уличён, не без помощи «доброжелателей», в танцах с ней нагишом у памятника Ломоносову, прямо напротив главного здания. В связи с произошедшим, впоследствии, ШКМ был вынужден отправиться на Камчатку, преподавать детям физику в школе.

Однако его любовь к МГУ не угасала, и будучи крайне настойчивым, он через два года восстановился обратно, выбрав, при этом, другой факультет – биологический, который благополучно и окончил. За время своих промежуточных метаний ШКМ успел обзавестись семьёй – любимой женой и двумя прекрасными детками – мальчиком постарше и девочкой помладше. Практически сразу выпускник ШКМ устроился заведующим в клиническую лабораторию в Научно-Исследовательский Институт Педиатрии Академии Медицинских Наук, откуда так же быстро «перелетел» на другую работу.

Одно из спортивных обществ, как и многие другие организации, спешившие с пылу с жару забрать новоиспечённых специалистов к себе, питало особую страсть к юным дарованиям – выпускникам биофака МГУ, и ШКМ сразу же получил у них должность. Оставив рядом с собой самых ближайших по духу, общество, строго соответствуя своему наименованию, отправило его в дальнюю дорогу – в Наукоград. Для ШКМа это была не самая большая дистанция из всех преодолённых, и потому уже вскоре он занимался разработкой научных методов допинг-контроля для спортивной медицины посреди молодого разрастающегося оазиса, куда только и продолжали прибывать всё новые и новые люди, тянущие за собой свои жизни, мечты и надежды. Воистину, все цветы расцветали там.

Годы шли. Жизнь продолжала литься и гореть, а город отстраивался и заселялся. Биологи, агрономы и экологи создавали, выводили и выращивали специальные виды растений, которыми затем украшали его изнутри, высаживая удивительные яблоневые и вишнёвые сады возле школ и аллеи вдоль центральных улиц. Детвора с удовольствием кидалась в друг друга яблоками по пути на уроки. Для озеленения специально были выведены эксклюзивные виды восхитительно пахнущей сирени и других декоративных кустарников. Каждый сезон они благоухали восхитительным ароматом.

Появлялись и шедевры модернизма, самые примечательные из которых – фонарные столбы со светильниками в виде лица совы. Сами филины, по какому-то странному стечению обстоятельств предпочитали именно этот город другим местам для сычевания. Возможно, сказывалась близость с уникальным биосферным заповедником, находящимся на противоположном берегу реки. Сама природа давала здесь источник для вечного вдохновения.

Художники и архитекторы украшали дома, здания и институты уникальными мозаиками и композициями, моментально попадавшими на первые места в международных конкурсах и выставках, а краеведы изучали древнейшие языческие капища и городища, на которых располагались космическая обсерватория и соседствующий с городом пионерлагерь под говорящим названием «Космос». Воздух был наэлектризован счастьем и частый, присущий здешним местам утренний туман, рассеиваясь и уступая свету зари, ободрял невесомой свежестью каждый вздох наступающего нового дня. Всё шло своих чередом.

Дети ШКМа быстро росли, а сам он начал разочаровываться в сути своей работы. Он обнаружил, что его больше интересуют применяемые в ней методы, нежели чем цель. Как молодому специалисту, ШКМу было предоставлено общежитие, но так как он тянул всю семью на себе, смена деятельности была довольно рисковым предприятием. Рискнуть он по уже сложившейся привычке не побоялся, и бросил свою недавно начавшуюся карьеру в области спортивной медицины.

Подающего надежды безработного быстро приметили и взяли к себе в один из недавно сформированных отделов биофизического института. Рабочий кабинет находился в подвале, но ШКМа это нисколько не смутило. После начала новой деятельности он получил свою личную комнату, на его собственных глазах отстроенную внутри просторного помещения, занимаемого лабораторией, что отделило его от остальных коллег сначала физически, а потом и интеллектуально.

Схватывающий всё на лету по тамошним меркам «неумеха» быстро наловчился работать со световым микроскопом, чем поначалу лишь раззадоривал коллег-биохимиков. Они принципиально были уверены, что разглядеть в него мало что возможно, потому что и сам микроскоп был плохенький, и задачи, которые сам себе поставил ШКМ, были весьма амбициозные. Его восхищали красота и сложность микромира, и подобно древним оккультистам и алхимикам, он постоянно пытался вывести закономерности влияния микрокосма на макрокосм, изучая малозаметные детали движения жизни внутри клеток.

В один из дежурных рабочих дней ШКМ сразил сотрудников фокусом с монеткой: подложив одну копейку под зеркальце оптической системы микроскопа он добился чёткости, позволяющей просматривать частицы размером меньше длины световой волны. Ошарашенные учёные воочию наблюдали кустарную темнопольную микроскопию посреди тёмного подвала, в его отделённой от всех тёмной комнате, единственными источниками света в которой были его рабочее место и сам ШКМ, в отражающихся от прибора лучах. Все полученные в ходе своих опытов результаты он тщательно анализировал и записывал к себе журнал, несмотря на уже формирующееся сомнительное отношение со стороны остального научного персонала и начальства.

Ниоткуда весть причаливший к берегу Наукограда моряк-самоучка стремительно поднимался в гору и набирал высоту. Покорение вершин ШКМ любил и в прямом смысле – в качестве развлечения залезал без страховки на башни линий электропередачи или огромные мосты. Большое виделось издали, и потому он довольно быстро потерял интерес к общению со многими своими коллегами. Постоянно критикуя других сотрудников и начальство, ШКМ пришёл к выводу, что проще с ними вообще перестать разговаривать, так как все беседы в одночасье заканчивались склоками и ссорами, в которых, по существу, он скорее всегда был прав, но его резкость, правдивость и чистота оценок раздражали окружающих настолько, что тучи над его персоной стали сгущаться.

Семидесятые подходили к концу. В один из дождливых осенних дней по всем институтам и предприятиям города объявили о внеплановом профсоюзном сборе инженеров, строителей и руководителей. В Наукоград приехала московская комиссия, и обосновавшись в здании городского исполкома, она направила на каждое рабочее собрание по своему представителю.

«…В связи с необходимостью строительства Олимпийских объектов в кратчайшие сроки, требуется вывоз всей строительной техники, конструкторов, строителей, инженеров и архитекторов на территорию Олимпийского Объекта, эта задача на данный момент является самой приоритетной для нашего государства и требует беспрекословного исполнения…» – прозвучало раскатисто, словно гром посреди ясного неба.

Город был достроен чуть больше, чем наполовину, и в отличие от других мест, по эксклюзивному конечному современному проекту, предполагавшему завершённость. Особенностью его планировки, ввиду крайне удачного и красивого расположения, был довольно скромный масштаб. Хотя и подразумевавший некоторое расширение впоследствии, Наукоград всё же мог быть полностью закончен за ещё несколько лет. Изъятие из города всей строительной техники и всего ценного персонала обозначали замораживание строительства.

За неделю улицы солидно опустели, однако жизнь в них ещё теплилась – учёные, художники, ремесленники, какие-то оставшиеся инженеры и работяги неустанно продолжали свой быт, ожидая конца следующего года. По завершению Олимпиады все должны были вернуться и всё должно было обратиться вспять, с новой силой двигаясь в уже известном направлении, ведь большая половина пути уже была пройдена, а перспективы были удивительны и прекрасны.

Оставленные строителями общежития пустовали совсем недолго. В рамках «меры социальной защиты», носившей название «101-й километр» из Москвы и её окраин в Наукоград и соседствующие с ним деревни было переселено внушительное количество граждан, олицетворявших собой крайне сомнительную социальную функцию. Большинство из них были либо судимыми рецидивистами, либо бездомными, либо алкоголиками и дебоширами, либо всем этим одновременно. Были, конечно, среди них и ярые правдоискатели, свободные диссиденты, но в малозначительном от общей массы количестве. Неполная замена уехавшим была качественно иного уровня.

«Олимпиада-80» прошла триумфально, её талисман – антропоморфный милый медвежонок – улетел на цветных шариках в небесную голубую даль, где по одной из легенд, впоследствии, был сбит истребителями рядом с одной из государственных границ. Город наводнили сувениры с прошедшего мероприятия, газеты рукоплескали спортсменам. Безмерная радость наполняла сердца людей. Гордое чувство сопричастности Наукограда к произошедшему разделяло существенное число горожан. Год уже подходил к концу и вызывал смешанные чувства у многих, всё ещё настроенных оптимистично по отношению к происходящему.