Читать книгу Нет ничего невозможного, или Неслучайные небылицы - - Страница 1

– Первая небылица –

«И непоколебимая правда однажды может статься

иллюзией, миражом, а, казалась бы, смешная выдумка – Истиной…»

(из чьих-то потерянных во времени мудростей, размышлений)

– Тимофей!.. Манушкин!.. А ты, чего сидишь, отмалчиваешься, не высказываешься по повестке дня?.. – вдруг неожиданно реально, словно наяву, слышу где-то глубоко внутри, возможно, у себя в голове раздражённый и давно забытый, но всё же до сих пор узнаваемый, голос своего классного руководителя… нашего незабываемого выпускного 8-«а» класса.

Пытаюсь оглядеться вокруг, по сторонам, сообразить – где это я, куда попал в своих вечно некстати накатывающих фантазиях?

– Забрались с Богатырёвым на заднюю парту, и сидят там, беседуют, словно и не здесь вовсе!.. – продолжает пилить меня, нас. – А мы, между прочим, товарищи комсомольцы, серьезные вещи тут обсуждаем.

Нужно, видимо, что-то сказать, ответить. Собираюсь с духом, как вдруг…

– Да-да, Елизавета Афанасьевна, – слышу странный незнакомый какой-то скрипуче ломающийся детский баритон, – конечно серьезные.

«Боже ж ты мой, да это ж, кажется, заговорил ни кто иной, как … я сам», – пугаюсь, – «откуда?.. как?..».

– Извините, пожалуйста, – тем не менее, продолжает он, – мы тут с Сашкой, то есть, с комсомольцем Богатырёвым, тоже… обсуждаем, просто немного увлеклись.

Незнакомый паренёк поспешно и как-то даже смущенно встает в проход у стены последней парты дальнего от стола педагога ряда в небольшом помещении, кажется, классе химии. С удивлением рассматриваю его, узнавая и радуясь: когда-то, в мои школьные годы на рубеже семидесятых-восьмидесятых, он, помнится, казался большим и загадочным, в отдельной лаборантской которого хранилось множество неизвестных химикатов, веществ, стеклянных колбочек, волшебных приборов для проведения опытов. Возможно, из-за него – обычно на школьный час мы собирались во владениях нашего педагога, классе физики, но он, видимо, был кем-то занят в тот день – мне и запомнилось это, в сущности, ничем непримечательное очередное комсомольское собрание. На нём наша Елизавета почему-то вдруг решила обсудить выпускные характеристики, которые тогда обязательно прилагались к «аттестатам зрелости» – табелю оценок. Их тексты писала, конечно же, она сама, но подписывал, в том числе, и председатель совета отряда, он же, обычно в старших классах, являлся и секретарём комсомольской организации. А раз так, то комсомольцы, а это всегда почти весь класс, должны были по-товарищески поучаствовать в их обсуждении, высказать своё мнение… прямо в глаза своим одноклассникам.

А это, на самом деле, непросто!

Очень непросто.

…Вот интересно, а способны ли современные школьники сделать что-то подобное сейчас на своих классных собраниях? Да и мы сами… теперь сделать что-нибудь подобное на сходке работников нашей организации, жильцов нашего многоэтажного дома, садоводства … или ещё где?

А, что тут такого?

Ну, мы же с удовольствием обсуждаем – как правило, за глаза! – личные качества претендентов на выборные должности, к примеру, в законодательное собрание, мэра города, губернатора, Госдуму и даже президента во время подготовки к очередному плебисциту, да и после него тоже, скрупулёзно выискивая в биографиях претендентов тёмные пятна. Так чего бы нам для пользы дела снова не обсудить себя самих, как бывало когда-то, прямо в глаза, услышав в ответ и всю правду о себе?

Эх, на многое бы, думается, в нашей жизни открылись бы глаза по-другому…

– Задумались? – сердится наша учительница. – Или заснули?..

Конечно же, она права: эти характеристики очень важны для поступления в любое престижное учебное заведение, где приемные комиссии куда как с большим пристрастием изучают их, чем даже итоговые оценки по предметам в наших табелях. Нужно обязательно активно участвовать в обсуждении, добиваться своей правоты, доказывать.

– Не-ет, что вы, – испуганно хрипит незрелый мальчишеский голосок, – мы, правда, задумались… по существу вопроса.

«Странно всё это…», – мысль лихорадочно мечется в поиске объяснения происходящему, – «как могло такое случиться – оказаться здесь… спустя столько лет?..».

Впрочем, это собрание в конце зимы, кажется, 1-го февраля 1980 года, действительно, было не совсем обычным. И дело, видимо, не столько в помещении (классе химии) его проведения, сколько в том, что там, на нём мы все вдруг впервые отчётливо ощутили невыносимую близость предстоящего неизбежного расставания друг с другом. Школьные годы в нашей любимой легендарной 429-ой школе – в течение всех почти 900 дней блокады Ленинграда здесь размещался штаб обороны Ораниенбаумского плацдарма! – для многих из нас заканчиваются навсегда.

С того времени прошло… – «…а и, действительно, сколько?..» – уж более сорока лет. Сегодня с утра, помнится, было первое февраля, страшно сказать какого года, четверг. На работе всё шло, как обычно: после фейерверка важных утренних встреч, совещаний, летучек в головном офисе мы выехали на нашем стареньком УАЗике к себе в контору, расположенную… на Заневском проспекте. И я, видимо, задремал, сидя на переднем пассажирском сидение.

И что теперь?

А теперь, я вдруг оказываюсь… здесь!

«Здесь вам не тут!..», – неожиданно впервые влетает эта недопонятая пока странность в голову.

Чью… голову?..

Мою?..

Мою ли?..

Впрочем, пожалуй, это сейчас совсем не главное!..

Куда как важней разобраться, почему ни разу не вспомнив про это собрание прежде, теперь, попав на него, помню всё так отчётливо… поминутно?

Вот прямо сейчас наша классная дама потянет меня к доске, стыдя и беззлобно поругивая за якобы равнодушное отношение к своим товарищам и нежелание высказываться на их счет.

Вообще-то она у нас нормальная, правильная, можно даже сказать добрая, с пониманием, хотя уже и очень немолодая. Выпустив наш 8-«а» класс с неполным средним образованием в самостоятельную жизнь, она, спустя два года, доведет оставшихся в школе учеников до полного «аттестата зрелости» – мы с Саней, да и многими другими однокашниками, поступим в средние специализированные училища – выйдет на пенсию.

Это она от усталости нас ругает: ну-ка после шести часов уроков в школе проведи ещё и общее собрание всего класса, и внеси потом изменения по результату обсуждений в уже, было, готовые характеристики учеников. Жуть! Этих учеников-то у нас, не то, что теперь, почти пятьдесят человек, сорок восемь, если уж быть точным, что, как минимум, в два раза больше любого современного класса. Не знаю почему, но цифру эту помню до сих пор: в разные годы мне приходилось быть и старостой класса, и членом совета отряда, дружины, и даже горнистом школы, хотя и не особо умею-то это делать. Вообще-то, на самом деле, тогда, да и сейчас наверно, на горне мало кто умеет играть по-настоящему – не учат этому нигде. Но в то время кто-то в школе решил, мол, раз уж я хожу в музыкальную школу по классу баяна, то лучше чем у меня дудеть в дудку ни у кого не получится. Вот и пришлось заняться и этим тоже.

Но, несмотря на свою бурную общественную жизнь, вот так запросто высказать свои собственные суждения о людях, твоих одноклассниках, прямо им в глаза, да ещё в присутствии всего класса и классного руководителя в придачу – я не мог. Это и, вправду, очень непросто… было тогда, да и теперь, кстати, тоже, думаю, было б непросто, если б вдруг пришлось это сделать. Хотя ныне с высоты лет, начитавшись всяких выдающихся психологических теорий – Даниила Карнеги, Зигмунда Фрейда, Владимира Леви, Андрея Курпатова и многих других! – мне, хотя б известно, что «…если нечего сказать хорошего – лучше промолчать».

– Задумались они, – продолжает бушевать Елизавета Афанасьевна. – А на заднюю парту для чего спрятались? Ну-ка, живо, оба к доске!

О, как! – не для этого ли Судьба забросила меня сюда, на это собрание? Может тогда, в восьмидесятом, я не договорил что-то важное на нём у той школьной доски, не додумал, не понял и вот теперь оно, это что-то, не даёт покоя внутри моего подсознания, тянет, манит сюда?

– Итак, товарищи комсомольцы, внимание!.. – лукаво улыбается наш классный руководитель, – Сейчас комсомолец Богатырёв самые на его взгляд важные определения характера своего товарища, комсомольца Манушкина, а мы с вами их обсудим.

– А потом? – недовольно ворчит Саня, выходя первым к доске.

– Потом суп с котом, – подначивает Елизавета, – поменяетесь местами с Тимкой, и он скажет про тебя.

Класс гудит от удовольствия, предвкушая небывалую потеху: наконец-то им предстоит обсудить двух заметных активистов комсомольской организации класса, школы, обычно – что тут обсуждать?!.. – разбирают личные дела отстающих учеников, а передовикам и так дают положительные отзывы куда следует.

– Тихо, ребята, тихо, не шумите – это очень важно: Александр и Тимофей в этом году поступают в Нахимовское училище, единственное, кстати, во всём Советском Союзе!.. И, если им удастся туда попасть, то это будет большим успехом и для всей нашей школы, даже для всего нашего маленького городка, поэтому мы должны со всей ответственностью подойти к утверждению их характеристик, нужно ничего не упустить.

Точно-точно, помню, всё так и было!

Шурик под впечатлением сказанного Елизаветой о престиже сейчас разговорится, разболтается: скажет всем обо мне, мол, я хорошо учусь, помогаю отстающим ученикам, занимаюсь спортом и музыкой, веду активную общественную деятельность. Ну, вхожу, то есть, во всякого рода многочисленные советы класса и школы, выступаю иногда на собраниях, когда подходит моя очередь, опять же дую в горн на пионерских собраниях дружины школы. В общем, вполне себе в духе времени стандартно нахвалит меня, не забыв, правда, припомнить разного рода мои авантюры, что встречаются в достаточно известных записках «Секреты нашего двора», а заодно и мою природную несдержанность, вспыльчивость. Тут он бесспорно прав, ничего-то не изменилось с тех пор, достаточно лишь заглянуть в гуляющие ныне по Интернету сборники рассказов «Курсантские байки» или «Морские небылицы», да только сам-то я этого не замечаю – ни тогда, ни сейчас! – вот и отвечаю ему теперь слово в слово, как тогда, одновременно с моим двойником:

– Да сам ты, Шурик, вспыльчивый и… перестраховщик, к тому же, страшный, – опомнившись, умолкаю на этом, всё-таки чему-то меня прожитые годы научили, а дальше мой раздосадованный парнишка «чешет» один.

Правда, и он ещё немного поразорявшись в запале, успокаивается, с удовольствием перейдя к многочисленным достоинствам своего замечательного друга, повторив примерно всё то же самое, что он говорил обо мне.

На самом деле всё так и есть: мы с ним лучшие ученики в классе, да и, видимо, в школе – есть, чем похвастать! – да к тому ж ещё состоим практически во всех школьных научных кружках и спортивных секциях, постоянно участвуя и в городских, и в областных, и даже иногда республиканских соревнованиях.

– Ну, всё – достаточно! – в какой-то момент перебивает нас Елизавета Афанасьевна. – Это всё мы про вас и без ваших дифирамбов друг другу знаем, а вот скажи-ка нам, Тимофей, что ты мог бы – загадочно улыбается, – рассказать нам про своего друга самого сокровенного, важного, по-товарищески, что ли. Такого, что б и ему самому было очень необходимо знать про себя, что б могло помочь ему… в дальнейшем?

– Ну, я не зна-а-ю, – похоже, немного испугавшись, тянет мой паренёк не в состоянии не то, что б сходу ответить на неожиданный вопрос учителя, но хотя б даже охватить его мысленно во всей его пугающей широте.

– Ну, согласись, всегда есть что-то, – давит классная, – что нам не нравится друг в друге, а значит, всегда есть то, что просто необходимо сказать товарищу прямо в лицо, в глаза и лучше всего это делать открыто, публично. Так честнее всего!.. Понимаешь?

«Я-сегодняшний», естественно, по инерции молчу, продолжая наблюдать за ситуацией и собой четырнадцатилетним, будто бы со стороны, хотя и вижу всё происходящее прямо из него, из… себя. До сих пор он, то есть, «я-четырнадцатилетний», говорил и двигался сам по себе, так, как ему заблагорассудится без моего теперешнего вмешательства, как он это, видимо, делал в том далёком 1980 году, а я лишь иногда повторял за ним то, что и теперь сказал бы точно также. Да, если б я и захотел что-то сделать сам без него, думаю, у меня вряд ли это получилось.

Но сейчас всё изменилось: мой подросток во мне замолчал, растерялся, исчез – странно, совсем не помню этого момента! – похоже, от этого незатейливого и, в сущности, несложного вопроса учителя он потерял точку опоры, нить мысли, впервые задумавшись над его устрашающей бескомпромиссностью. Откуда ему – ну, мне, то есть, тогдашнему! – было знать, что люди на самом деле очень разные, и что на одни и те же жизненные ситуации смотрят и реагируют по-разному.

И что это нормально!

И что об этом вполне можно и даже нужно говорить, чтобы лучше понимать друг друга.

Очень может быть, что именно эти мысли в тот момент впервые и посетили моего четырнадцатилетнего паренька, возможно, он, то есть я, конечно, что-то даже сказал в этом духе, но вероятней всего промолчал, что он и делает сейчас, оставив «меня-теперешнего» один на один с той моей забытой детской недосказанностью.

Но что я теперь, спустя почти полвека, с высоты, так сказать лет, из своего весьма несветлого, как нам тогда мечталось, и вовсе даже некоммунистического будущего, скажу им в их замечательное, окрылённое надеждами, прошлое?

Что?

Да и кто «я-нынешний» такой чтоб безапелляционно брюзжать в их открытые чистые наивные лица о своих приобретённых сомнительных знаниях и ценностях, мне б самому не помешало сейчас глотнуть той нашей молодой светлой комсомольской свежести, открытости и… уверенности в завтрашнем дне.

Ныне у нас в стране всё только начинается! Впереди грядут новые грандиозные перемены, на горизонте которых опять, кажется, забрезжил рассвет настоящей правильной Жизни.

Эх! – «…прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко, жестоко не будь…» ко всем нам, не обмани в очередной раз, да и мы уж на этот раз… тоже постараемся, не оплошаем, уверен.

Впрочем, сейчас не об этом, нужно срочно, прямо сейчас и «тут», что не «здесь», в нашем забытом вчера – не зря ж Судьба забросила меня именно сюда! – что-то сказать.