Читать книгу Записки охотника - - Страница 1

***

Осенью, недалёкого 1954 года, в украинском селе Михайловка, появился на свет самый обыкновенный человек. Отец и мать, этого человека, дали ему имя Аркадий и принялись за воспитание, теперь уже третьего в их семье сына.

Отец, Григорий Тимофеевич, молдованин, горячий и вместе с тем гордый и независимый человек, перестроивший в молодые годы свою молдавскую фамилию Банул на русский лад – Банов, отыскал своё семейное счастье в несчастье. Попав под беспощадную Сталинскую руку, он был этапирован на десять лет в Сибирь. Отбыл срок и, вместо того чтобы вернуться домой, женился на Илимской девушке, коренной сибирячке, кроткой и несмелой Шуре Слободчиковой, и остался в Сибири.

Тяжело было им в те годы налаживать свою жизнь. Приходилось, что называется, гнуть горб до предела. И вот, в поисках лучшего, молодая семья начинает мотаться по всему белому свету, как заядлые кочевники. Об этом красноречиво говорят первые документы их детей – свидетельства о рождении.

Первый сын, Валерий, родился в 1949 году на дальнем Севере. Второй, Сергей, в 1953 году в Хобаровском крае. Третий, то есть я, полтора года спустя, на Украине. Четвёртый, Александр, в 1960 году в большом сибирском посёлке Заярск, который в данный момент находится на дне Братского водохранилища. И наконец младшая, Ольга, родилась в 1966 году в посёлке Чистая Поляна Нижне-Илимского района. Как и водится, в плохо обеспеченной семье, появляется куча детей. Но годы идут, времена меняются, меняется жизнь. Отец и мать, в результате кропотливого труда, постепенно обеспечили семью всем необходимым.

Продолжая кочевать, как перелётные птицы, в 1966 году наша семья перебралась в Братск, а спустя два года, в Усть-Илимск. Здесь и обосновались наши родители уже в преклонном возрасте, изрядно потрепав своё здоровье. Здесь, в Усть-Илимске, начали устраивать свою жизнь и их дети.

Как-то так получилось, что не нашли мы, братья и сестра, общего дела. У каждого появились свои взгляды, свои интересы. И хотя рано ещё говорить об Ольге и ещё можно умолчать о Саньке, но я и мои старшие братья, совершенно разные люди.

Но я слишком далеко забежал вперёд. Не буду спешить. Начну свои описания с 1970 года. Почему именно с семидесятого? Этот год явился для меня переломным. Я никогда в жизни не забуду семидесятый год.

Как ни странно, от всего моего детства в моей памяти осталось лишь плохое, да и хорошего было мало. До девятого класса в школе, у меня не было особых интересов. Так, всего понемногу.

В 1970 году я закончил девятый класс, отработал практику, затем остался на предприятии, поработать ещё месяц. Здесь я впервые принёс домой получку. После этого, посоветовавшись с родителями, еду к дяде Толе на Чистую Поляну, к брату моей матери. Еду просто отдохнуть. Вслед за мной, к своему сыну, прикатила моя бабка, а уж за ней увязался Санька.

Дядя Толя, бывший кадровый охотник, имеющий не мало почётных грамот за свой тяжёлый, но нужный труд, и по всему этому заядлый рыбак. Гостей он встретил радушно и уже на третий день позвал меня в лес за грибами. Ходили не далеко, но прогулка была увлекательной. В следующий раз, дядя Толя, взял с собой собак и тозовку, затем мы взяли Саньку. И уже в эти грибные походы я постепенно стал проникаться симпатией к таёжным путешествиям. Старался не отставать от опытного таёжника, испытывал приятное чувство, когда дядя Толя давал мне стрелять из тозовки. С чувством глубокого уважения смотрел на охотничьих собак, умных, смышлёных.

Однажды, когда дядя Толя уехал в Нижне-Илимск, я взял тозовку, патроны и, вдвоём с Санькой, а вернее в сопровождении всё тех же собак, мы отправились в тайгу. Здесь я впервые видел живых рябчиков. В одного из них стрелял три раза, но настолько велико было моё волнение, что попасть мне так и не удалось.

В конце августа, уже перед тем как ехать домой, мы, с дядей Толей, поехали на залив Братского водохранилища порыбачить и, на всякий случай, прихватили с собой ружьё. Когда же мы встретили на заливе диких уток, то забросили все свои рыболовные снасти. Дядя Толя вручил мне вёсла, и все три дня, отведённого нам времени, я прилежно исполнял роль гребца на нашей небольшой лодке.

За всю охоту я не сделал ни одного выстрела, но моему возбуждению не было придела. При каждой удаче я ликовал гораздо больше, чем сам охотник. Всякий раз, подгребаясь к стае уток, я, и без того невеликого роста, старался стать ещё меньше, незаметней. Меня всего пронизывал приятный холодок. Я изо всей силы старался грести бесшумно, давая возможность дяде Толе сократить расстояние до цели. В награду за моё усердие, дядя Толя просто поражал меня своей меткой стрельбой.

С тех пор в моей жизни словно что-то перевернулось. Я был заражён охотой крепко накрепко. Казалось бы, чего проще, купи ружьё и ступай себе в тайгу. Но мой отец не охотник. Он строго настрого запретил иметь в доме ружьё, а уж надо мной, учеником десятого класса, он как-никак власть имеет. Да и кто разрешит мне иметь ружьё, ведь мне ещё нет шестнадцати.

Однако мои мысли заработали в одном направлении и уже ни какие силы не в состоянии были повернуть их обратно. Я начал копить деньги. Какая-бы копейка не появилась у меня в кармане, я неизменно откладывал её в копилку.

Да, дурное время я пережил тогда. Глубокой осенью, когда уже опали листья с деревьев и вот-вот должен был выпасть снег, меня вдруг с такой силой потянуло в тайгу, так захотелось побыть наедине с природой, как хочется иногда человеку вернуться к себе на родину, где прошло его детство, где он вырос и где не был долгие годы. Я заскучал, мало того, затосковал. Возможно здесь сказалось то, что у меня не было друзей, и от этого одиночества я замкнулся ещё больше.

Однажды я не пошёл в школу, весь день проболтался в лесу. Немного позднее это повторилось, и как знать, может быть и остались бы в тайне эти походы мальчишки, загрустившего в одиночестве, затосковавшего по тайге, но об этом стало известно родителям. В довершение ко всему мать нашла у меня деньги, мои сбережения. Что ж тут было! Отец и мать решили, что я собрался бросить школу, что я замешан в какую-то воровскую шайку и т. д. Несколько дней подряд в доме царила атмосфера скандала. Я ужасно не люблю этого, поэтому замкнулся в себе ещё глубже, но это лишь подливало масло в огонь. С содроганием вспоминаю я теперь эти дни. Меня можно было тогда назвать трудным подростком, хотя, к счастью, никогда я им не был. Да и школу бросать я вовсе не собирался.

Прошло время, утих скандал, наладились мои дела в школе, дома всё встало на свои места, и лишь в мыслях я остался непоколебим. Я по-прежнему мечтал о тайге, об охоте. Только теперь уже я стал немного хитрее. Моя копилка снова стала наполняться, правда помедленнее.

Я до сих пор отчётливо помню день, когда выпал первый снег. Это было третьего октября. Самым чёрным днём остался он в моей памяти, сам не знаю почему. Мне так хотелось лета, чтобы снова зазеленела трава, зацвели цветы, ожил лес. Мне казалось, что это всё не вернётся теперь целую вечность. Зима. Я не находил тогда особой прелести в этой поре года. Жгучий холод, короткие дни и кругом снег, снег, снег.

Но именно зимой я и начал ходить в тайгу. Моим первым проводником и первым учителем стал Вовка Тацюк, одноклассник Сергея, по прозвищу «Чёрный медведь». Однажды он пригласил меня в тайгу, в зимовье, которое он помогал строить своим друзьям. На дворе стоял морозный ноябрьский вечер. Ночь перед походом мы решили провести у Вовки. Я собрал рюкзак, оделся соответственно погоде, попрощался с родителями, которые весь вечер недоверчиво посматривали на меня и Вовку, сунул незаметно в карман девять рублей, который успел насобирать, и мы с Вовкой отправились к нему домой.

– Одно беда, ружья нет у меня. – вздыхал я. – Как бы то ни было, а второе ружьё надо.

– Сейчас зайдём к одному моему знакомому. – сказал Владимир. – Может быть я и выпрошу у него ружьишко. У тебя с собой никаких денег нет? – спросил он меня.

Не понимая для чего они ему нужны, я, однако, достал из кармана деньги и отдал товарищу. Когда мы подошли к дому Вовкиного знакомого, он сказал:

– Подожди меня здесь, я зайду один. – Если это был расчёт, то верный. Я действительно не внушал доверия своим видом. Мал, неказист, лицо совсем мальчишеское. Я послушно остался на улице.

Этот вечер был для меня особенным. Я уходил в тайгу и настроен был только на это. Поэтому всё вокруг мне казалось прекрасным. Чистое звёздное небо, сверкающий от уличных фонарей снег и тихий, свежий, морозный воздух.

К моему удивлению ждать мне пришлось недолго. Когда Вовка вышел из дома своего знакомого, у него в руке было ружьё. Он подошёл ко мне, протянул его мне и произнёс спокойным, но показавшимся для меня таким торжественным голосом:

– Возьми, это теперь твоё ружьё. Я купил его на твои деньги!

Можешь ли ты, читатель, представить себе ту радость, которая охватила меня. Вот оно, моё сокровище, моё заветное желание, у меня нет слов, я ликую! Вовка, как же я тебе благодарен, ведь у меня в руках моё собственное ружьё!!! И не беда, что оно старое, всё перебинтованное, зато оно моё! Так мне досталась моя первая в жизни одностволка, бескурковка, шестнадцатый калибр. На первое время Вовка снабдил меня всем необходимым: гильзами, порохом, дробью, капсюлями и даже пулями.

С тех пор, едва не каждый выходной, мы с Владимиром неизменно отправлялись в тайгу, в зимовье, которое стало для нас вторым домом, несмотря на то, что у него не было ни печки, ни крыши. Эти мои первые походы запомнились мне на всю жизнь. Уходили из дома ранним утром и приходили домой глубокой ночью уставшие, разбитые, с пустыми рюкзаками и патронташами, но беспредельно счастливые. И уже на следующий день мечтали о новом походе. И до того мы сдружились с Вовкой, что он стал мне так же дорог, как все мои братья.

Я не случайно пишу только об охоте. Всю вторую половину семидесятого года я только этим и жил. У меня появилось множество новых впечатлений, радостей. У меня появился настоящий друг, разделяющий со мной свои и мои радости. Впервые в жизни я снимал шкуру с белки, убитой Владимиром, в зимовье, при тусклом-тусклом свете, но снял на столько аккуратно, что заслужил похвалу друга. Впервые в жизни видел так много глухарей, их следы на снегу, гонялся за ними, стрелял по ним и конечно же не попадал. Однажды ночью, кстати тогда с нами был Сергей, первый и последний раз, мы спали в зимовье как убитые, ужасно уставшие в пути. Когда же проснулись утром, то увидели свежайшие следы сохатого, который прошёл рядом с зимовьем во время нашего сна. О, как же это было впечатляюще! Нам и в голову не пришло пойти за зверем по следу, тем более мне, начинающему охотнику. Достаточно было увидеть след лесного бродяги.

И вот в декабре 1970 года, я решил завести дневник. Взял тетрадку, ручку, написал на обложке и на первой страничке крупными буквами «ОХОТНИЧИЙ ЖУРНАЛ» и подписался: Лесной Ястреб. С тех пор у «Чёрного медведя» появился таёжный брат – «Лесной Ястреб». Конечно же этим именем меня никто никогда не называл и не называет и даже сам Чёрный Медведь, но в своём дневничке я ни разу не сообщил своё настоящее имя. По дневнику я – Лесной Ястреб. Свою первую запись в «Охотничьем журнале» я произвёл девятого декабря. Сейчас, восемь лет спустя, я с волнением перелистываю странички дневника и по-прежнему с волнением читаю, сто раз перечитанные строки, написанные корявым почерком. Кто-то другой, вероятно, не сал бы читать мой дневник, так скудно, почти по-детски, без всяких приукрас он написан. Но мне он дорог, однажды он побывал со мной в тайге. Тогда я впервые описывал свой очередной поход с Владимиром. Было это в самом начале 1971 года.

У нас построен грандиозный план. Мы идём в тайгу на целых пять суток, с нами идёт собака по кличке Рэм. Вовка взял на работе не то отгулы, не то отпуск без содержания, а у меня начались каникулы. Времени достаточно, что-ж, вперёд путешественники. В тайге снегу по уши, мороз стоит трескучий, как-никак январь на дворе. Всё нам нипочём. Вперёд путешественники! Это голос сердца велит нам покинуть тёплый родительский дом хотя бы на пять дней и пять ночей. И вот мы в тайге. Снова упоительная тишина, снова кристально чистый воздух, снова оттягивает плечи рюкзак, а в мыслях мы летаем в облаках. Эх, сейчас бы рябчика подстрелить – думается нам.

Но большая охота, как мы назвали этот поход, у нас не состоялась. Просто пробегали все пять дней по тайге, тем и довольствовались. Однако стоп! Есть смысл описать эту охоту подробней.

Первую ночь мы провели в среднем зимовье, расположенном в пятнадцати километрах от Усть-Илима. Это была маленькая, старая охотничья избушка, превосходно отапливаемая, вполне пригодная для зимовья. Но, как говориться, в гостях хорошо, а дома лучше, у нас было своё зимовье и ни в коем случае не устраивало это. Утром второго дня мы отправились дальше. До нашего зимовья осталось километров десять. Половину этого пути мы шли по приличной тропинке, видимо часто ходили сюда охотники. В условленном месте мы, как всегда, свернули с тропы и напрямую побрели к ручью. Что это за ручей я долгое время не знал, знал лишь, что идти вдоль него было истинным наказанием. Поваленные деревья, болотные кочки, присыпанные снегом, постоянно попадали под ноги и быстро выматывали силы. Порой я не в состоянии был перелезть через колодину, встречающуюся на пути, усталость слипала глаза, нагоняла тупое равнодушие и казалось, что не будет конца этому утомительному пути. Такими были последние километры нашего перехода. Но едва впереди показалась избушка, к которой мы так стремились, как тут же усталость исчезла. Наконец-то пришли, какая это радость, преодолеть столь длительный и трудный путь, скинуть со спины рюкзак и, блаженно закрыв глаза, сесть прямо на снег и привалиться спиной к зимовью. Не хочется ни чего говорить, ни о чём думать, но это уже не то равнодушие, которое приходит к тебе в пути, это блаженное чувство от одной единственной мысли – мы пришли. И сидел бы так много часов подряд, но зима берёт своё. Постепенно тело теряет тепло, под одежду пробирается мороз, и ты чувствуешь неприятный холодок.

На этот раз мы пересидели. Мороз прочно забрался под одежду, и ни какими усилиями мы не могли разогреться. Кое-как развели костёр, но холод так далеко забрался в душу, что даже огонь плохо действовал, нужна была тёплая избушка. А где же её найти, ведь наше зимовье без крыши, а время быстро клонит к вечеру. И принялись охотники за работу. Откопали из-под снега дранку, заложили побольше костёр, чтобы оттаять землю, сбросили с крыши, или вернее с того называлось крышей, снег, накрыли зимовье дранкой и сверху присыпали оттаявшей землёй. Однако всё это время так и не смогли отогреться. Вконец отчаявшись, мы решили утром следующего дня вернуться в среднее зимовье и провести там оставшиеся дни.

Но как часто бывает, отчаяние приходит и уходит, не оставив следа. Ночью случилось самое чудесное, чего мы желали. Мы разогрелись до самых костей. Чёрный Медведь крепко уснул на нарах, а я взялся поддерживать огонь и заодно сделал первую походную запись в дневнике при свете огня, просачивающегося сквозь щели печи. С потолка, с дранок, капал оттаявший снег. Несколько раз капли попадали на листы дневника. Я их тут же аккуратно стирал рукой и продолжал писать.

Утром ни о каком возвращении в среднее зимовье не было и речи. Мы даже не позавтракали, усердно принялись ремонтировать зимовье. Снова оттаивали землю, накидывали её на крышу, обмазывали глиной печку, в общем делали всё, что могли. Когда же мы закончили работу было уже пять часов вечера. Только тут мы вспомнили, что сегодня ещё не ели. Так и прошел остаток третьего дня похода в приготовлении супа и чая, и лишь вечером мы аппетитно позавтракали, а заодно пообедали и поужинали.

Весь четвёртый день мы пробегали в поисках дичи. Как на зло нам не встретились ни рябчики, ни глухари, ни даже пичуги, и лишь работящие дятлы иногда постукивали клювом о стволы деревьев. Было очень даже досадно, как же так, ведь мы пришли на охоту, на большую охоту. А где же дичь? В кого стрелять? И ведь тащить ноги по глубокому снегу невесть какая радость. Нам часто приходилось останавливаться, отдыхать. В такие минуты мы обычно делились своими впечатлениями, мнениями, разговаривали громко, а однажды Владимир громко чихнул, так громко, как могут немногие, даже эхо прокатилось по тайге. Когда снова воцарилась тишина, мой друг сказал:

– Сейчас тут в радиусе полтора километра нет ни одной птички, кроме дятлов.

– Ага. – подтвердил я.

Но спустя ещё мгновение, буквально в сорока метрах от нас, вдруг шумно захлопали крылья. Это красавец глухарь, увидев нас, взлетел над верхушками деревьев, выбрал направление и, пролетая прямо над нами, стремительно унёсся вдаль. Всё это продолжалось несколько секунд вполне достаточных, чтобы среагировать, но мы стояли ошеломлённые, с разинутыми ртами и не могли пошевелиться. Лишь Рэм как-то неуверенно тявкнул и тут же умолк, забыв о глухаре. Он так же, как и мы был слишком неопытен, чтобы что-то сообразить в первую же секунду. Долго мы вспоминали ещё этот случай, долго обсуждали его, долго ещё стоял перед моими глазами большой, красивый, стремительный глухарь, которого я впервые в жизни видел так близко.

Подошла к концу наша «большая» охота. Последнюю ночь я проспал мертвецким сном уставшего человека и проснулся лишь в девять часов утра. На этот раз Вовка был мною недоволен.

– Хоть бы раз поднялся, дров в печку подбросить. – выговаривал он мне. – Всю ночь проспал на готовеньком.

Что я мог сказать ему на это? Я лишь сладко позёвывал, да молчал.

Через час мы отправились в обратный путь, домой. Со свежими силами мы довольно быстро преодолели самый трудный и коварный участок пути. Но не обошлось здесь и без казусов. Чтобы облегчить ходьбу, мы часто выходили на русло ручья и шли по льду. Здесь идти было легче, да и снег был как будто мельче. Мы уже совсем было обрадовались, что так легко нам удалось преодолеть злополучное болото, но в один прекрасный момент я вдруг по пояс провалился в ручей. Холодная вода быстро пробралась до тела, набралась в валенки. Мне было вдвойне обидно от того, что шёл я сзади Владимира. Я недоумевал. Как это так? Вовка со своей комплекцией в полтора раза превышал меня по весу и вдруг не провалился, а подо мной лёд сломался как яичная скорлупа. Мой друг, убедившись, что со мной никакой особой беды не приключилось, стал даже подшучивать надо мной, но. Сделав несколько шагов, неожиданно сам провалился в ручей. К счастью тоже только по пояс. Тайга бурно содрогнулась тогда от хохота неудачников. Мы смеялись друг над другом и каждый над собой, вовсе не думая о том, что могут быть неприятные последствия, а тем временем штаны и валенки с верху покрылись ледяным слоем. Мы поспешили продолжить свой путь, высушиться решили в среднем зимовье.

А выйдя на тропу, со мной произошёл самый приятный для меня случай. Мы шли быстро, уплетая имеющийся у каждого шоколад, чтобы утолить наступающий голод. Как всегда, Владимир шёл впереди, я метрах в десяти сзади. Однажды я приотстал от своего друга и в этот самый момент последний вспугнул рябчика, который седел на дереве вблизи от тропы. Рябчик, однако не стал улетать слишком далеко, а уселся на сучок как раз надо мной. Моё счастливое сердечко обмерло, не помня себя, весь дрожа от волнения, я снял с плеча ружьё, прицелился в птицу, но стрелять мешала рукавица. Я сбросил её и голой рукой схватился жгучий от мороза металл. Нажимаю на курок, раздаётся щелчок, но выстрела нет. Осечка. Снова взвожу курок и нажимаю. Гремит выстрел, и рябчик камнем валится в снег. Боже мой, сколько радости, я бегу к добыче, достаю её из-под снега и восторженно разглядываю. Мой первый рябчик в жизни, какое счастье! Я показываю его другу, а сам переполняюсь гордостью – мой первый трофей. Усталость, голод, холод, всё отступает от меня. Чрезмерно счастливый я долго несу рябчика в руке, пока, наконец, Владимир не убеждает меня положить трофей в рюкзак. Я уже представляю, как будут радоваться дома моей удаче, мне сразу показалось, что рюкзак потяжелел, хотя и весу-то в рябчике не больше трёхсот грамм вместе с потрохами и пухом.

Когда я снова почувствовал голод, то вспомнил о шоколаде. Удивительно, я никак не мог припомнить, куда он делся. Я напряг память, но ничего не вспомнил, тогда сунул руку в карман телогрейки. Шоколад лежал в кармане. Вот оно что значит пыл охотничьей страсти, даже не помнишь, что делаешь.

В пути от нас отстал Рэм. Непонятно, или он за кем-то погнался, или просто потерял нас, только сколь не звали мы его, бедный щенок так и не появился.

Домой мы снова пришли глубокой ночью, уставшие, измученные, голодные. Когда я разулся, то увидел, что большой палец правой ноги весь отморожен. К моему неудовольствию подстреленному рябчику никто не обрадовался, бросили птицу в холодильник и даже не стали его общипывать, оставив на потом. Единственный, с кем я мог поделиться своими впечатлениями, был Вовка, Чёрный Медведь, но жил он совсем в другом краю посёлка.

Но что значила моя обида по сравнению с теми приятными воспоминаниями, которые я принёс из тайги. После горячей ванны и сытного ужина я с великим блаженством залез под тёплое одеяло и, пока не уснул, перед глазами всё время проплывала тайга, полная причуд и неожиданностей, такая холодная, суровая, но такая влекущая к себе.

Рэм прибежал домой лишь через несколько дней, исхудалый, уставший. Для него это было первое крещение таёжника, и простим ему то, что он так боязливо жался к нам в тайге, боялся отойти от нас дальше десяти метров, ведь он совсем ещё молодой щенок.

Приятно, когда у тебя есть любимое занятие. В свободные минуты я мог подолгу перебирать свои охотничьи припасы, снасти, чистить ружьё, любоваться им. Когда же у меня появился первый трофей, я гвоздём просверлил в ложе ружья маленькую дырку, что означало начало отсчета моим трофеям. За время каникул я сходил в тайгу ещё раз. Теперь со мной был Санька, десятилетний братишка. Ходили мы недалеко, никого не подстрелили, просто отвёл Лесной Ястреб в очередной раз душу, а, по возвращению из тайги, почистил ружьё и сложил его до лучших времён. Каникулы кончились, снова началась учёба.

В марте месяце женился мой старший брат. Как-то так у него всё вышло непонятно. Познакомился с девчонкой и готово, через неделю подали в ЗАГС заявление. В нашей семье это было особенное событие – старший сын и брат, Валерий, забил первый гвоздь в здание своей семьи, если можно так выразиться. Молодая семья осталась жить в нашем родительском доме.

Мои же дела обстояли следующим образом. Мой сосед, Петухов Олег, занимался фотографией, а у нас с ним были в то время неплохие отношения. Постепенно к фотографии стал пробуждаться интерес и у меня. На некоторое время я попросил у Олега широкоплёночный фотоаппарат «Школьник» и начал в буквальном смысле слова изводить плёнки. В день я снимал иной раз по нескольку штук, проявлял их и, если негативы не получались, я начинал снимать новую плёнку. Это моё лихорадочное новое увлечение восприняли дома с любопытством. С давних времён у нас лежал фотоаппарат «Смена 8» и фотоувеличитель «Ленинград 2», но никто этим не увлекался. И вот всем этим богатством завладел я. В довершение ко всему я выпросил у матери денег для приобретения ещё одного фотоаппарата «Этюд». И посыпались родительские деньги на проявители, закрепители, фотоплёнки и прочее. Немало времени уходило у меня на это увлечение, однако я не забывал и о школе. У меня проявился не только интерес, но и талант к математике. Я решал трудные задачи, которые были не под силу иной раз всему классу. Меня пригласили на школьную олимпиаду, и я пошёл с удовольствием. Пошёл и занял первое место. Затем я победил и на районной олимпиаде и получил путёвку на областную математическую олимпиаду в городе Ангарск. Но дальше дело не пошло. Что там было делать мне, кустарю, только интересующемуся, когда рядом со мной выступали на олимпиаде ученики физико-химико-математических школ. Разумеется, меня необразованного заткнули за пояс, я набрал всего лишь пять очков. Однако интерес к математике у меня не пропал. Частенько дома, помимо уроков, я решал сложные запутанные задачи и, в большинстве случаев, это мне удавалось.

Таким образом с появлением новых увлечений, жизнь моя стала намного интересней. Я приобрёл немало товарищей из числа одноклассников и кроме них, перестал замыкаться в себе, что случалось со мной раньше довольно часто, но по-прежнему мечтал о тайге, ждал весны и был твёрдо уверен, что охота – моё самоё любимое занятие. В апреле месяце, моего таёжного друга и брата, Чёрного Медведя, призвали в армию. Повестка на отправление была уже у него на руках, и даже голова его поблёскивала на солнце лысиной. Было ясно, что два года нам с ним на видеться. Я часто задавал себе вопрос, а с кем же я в тайгу буду ходить? Ведь я ещё так неопытен. Но все вопросы откладывались на потом, надо было сходить в тайгу сейчас, пока Вовка ещё здесь. Что-ж, решено. На майские праздники выпадало три дня отдыха. Не теряя ни минуты, мы упаковываем рюкзаки и в субботу, по окончании занятий в школе, отправляемся в поход. В моих доспехах теперь наблюдалась прибыль. Сбоку на ремне висел фотоаппарат, а на шее, рядом с манком на рябчика, фотоэкспонометр, который подарил мне Олег Петухов.

Тридцатого апреля, как только закончились занятия в школе, я опрометью мчусь домой, быстро переодеваюсь во всё таёжное, обедаю, затем хватаю заранее приготовленный рюкзак, облачаюсь в охотничье снаряжение и, во весь дух, мчусь к Владимиру. У него так же, как и у меня всё приготовлено заранее: рюкзак, ружьё, патронташ. В три часа дня мы покидаем дом моего друга и отправляемся в поход. Впереди двадцать пять километров пути. С нами вместе бежит Рэм. За зиму он заметно подрос, окреп и теперь уже нельзя было сказать, что он щенок. Это был настоящий таёжный пёс, испытавший тяготы и лишения, выпадающие на долю каждой охотничьей собаки.

В отличие от всех наших предыдущих походов, времени у нас было на этот раз предостаточно, спешить нам было некуда и поэтому мы решили в этот день дойти лишь до среднего зимовья.

День выдался превосходный. Яркое весеннее солнце ощутимо припекало наши головы. По всему видно было наступление прекрасного времени года – лета. Ещё были видны в низинах островки грязного снега, ещё была покрыта местами толстым слоем спрессованного заледеневшего снега тропа, но лес уже ожил от зимнего сна, расправили свои ветки сосны, ели, пихты, освободившиеся от тяжёлых снежных лап. Весело защебетали птицы, радуясь весне, задорно зажурчали ручьи, наполненные паводковой водой, создавая на нашем пути немало преград. Повылазили из своих нор бурундуки, и наполнилась тайга своим привычным летним хором.

А для меня открывался новый мир. Казалось, что никогда в жизни я не видел такого разноцветья, не замечал такой прелести, такой красоты. Я зачарованно таращил по сторонам глаза и с великим блаженством вдыхал свежий ароматный таёжный воздух.

Меня нисколько не тревожил рюкзак, не стесняла мои движения телогрейка, которую нельзя было снять зимой, а ружьё для меня всегда было приятной ношей. В тот день я не шёл – летел вслед за Вовкой. Радость моя была неописуема. Если зимой весь путь казался нескончаемо длинным, то сейчас, мы с невероятной быстротой преодолевали расстояния от одного нашего ориентира к другому. Ямы, невесть кем и для чего вырытые, ящики, принесённые кем-то в такую глушь, ручей, мостик через которого – кости сохатого. На всё это я смотрел уже иными глазами, словно все эти диковинки я видел впервые.

К среднему зимовью мы пришли в восемь часов вечера. В пути нас больше всего волновало, не пришёл ли кто из охотников или туристов сюда раньше, чем это сделали мы, но, к счастью, зимовье было пусто, и мы смело могли располагаться в нём на ночь. До заката солнца было ещё далеко, но терять время мы не стали. Владимир принялся чистить картошку для супа, я же беру фотоаппарат и начинаю снимать.

Очень жаль, что добрая половина моих снимков не сохранилась, по своей неопытности я исцарапал плёнку, и многие фотографии получились ужасно плохо. Мне ничего не оставалось сделать, как выбросить их. Тем не менее, большинство фотографий я публикую в своём дневнике и очень ими доволен. Ведь многие мелочи стираются с годами в человеческой памяти, фотография же сохраняет всё именно так, как было на самом деле, пусть не в такой красе, но смотришь всякий раз с одинаковым волнением.

Поужинали уже после заката солнца. Суп, сваренный неопытными мальчишескими руками, казался нам необычайно вкусным, сытным. Чай испускал такой пьянящий аромат, что им нельзя было надышаться. Мы долго ужинаем у костра, любуясь природой, и лишь затемно забираемся в зимовье.

В зимовье двое нар, уложенных почти на самом полу. Потолок низкий, под ним бревенчатая балка с торчащими из неё многочисленными гвоздями. На стенах полочки для продуктов, свечей, спичек. Маленькое окошко, затянутое полиэтиленовой плёнкой вместо стекла, на подоконнике горы расплавленного парафина. Маленькая, открывающаяся со страшным скрипом, дверь и небольшая железная печка. Стены и потолок закопчённые, на брёвнах вырезаны имена многочисленных посетителей зимовья, и запах своеобразный, непередаваемый запах зимовья. Всё это можно увидеть и прочувствовать только здесь, в тайге дикой, первозданной.

Мой друг жалуется на горло, не простудился ли. Это нас беспокоит. Володя натапливает зимовье до такой степени, что в нём становиться как в бане. Он раздевается по пояс и садится ближе к печке. Ему надо прогреться, чтобы к утру никакой хвори не чувствовать. При свете двух свечей я фотографирую Владимира. У него на шее висит медвежий зуб, с которым он не расстаётся в тайге. Талисман удачи. Он будет передан Лесному Ястребу после похода, для сохранения в течении двух лет службы Чёрного Медведя.

В зимовье душно, жарко. Рэм лежит возле двери, но и тут не прохладнее, он скулит, просится из зимовья. Я выпускаю его, но скоро и сам не выдерживаю жары, выскакиваю прочь. Меня встречает приятная прохлада и густая темнота, перед которой робеют и самые отважные. Мои зрачки медленно расширяются, и я попадаю в сказочный мир видений. На небе рассыпаны тысячи звёзд. Где-то в далеке поёт ночная птица, и куда бы не устремил свой взор, кругом стоит могучая, непреступная лесная стена, составленная из толстых стволов сосен, лиственниц, елей. Зимой в ночное время я с опаской выходил из зимовья, внимательно оглядывался по сторонам и всё время ждал какого-либо подвоха. Сейчас же меня ничуть не страшит темнота ночи, таинственные шорохи. Я стою охваченный лирическим настроением, а губы мои расплылись до ушей в улыбке.

Уснул я в эту ночь лишь под утро, когда у добрых людей наступает самый сладкий сон. Уснул как убитый и почти тут же проснулся. За окном уже было светло, в зимовье стало прохладно, наступило утро. Переборов в себе желание уснуть ещё на пять минут, мы с Владимиром выходим из зимовья, разжигаем костёр, греем чай и завтракаем. Всё это проделывается молча, полу лениво, хочется спать, но надо идти, к тому же утренняя прохлада даёт о себе знать. Она пробилась к нам под одежду, и чувствуется, как по телу бегают мурашки.

После завтрака, мы упаковываем рюкзаки, взваливаем их на спины и, сладко позёвывая и поёживаясь от холода, отправляемся в путь. С самого начала заставляем себя идти быстрей, и вскоре мороз отступает, идти сразу становится веселей, и языки сами по себе начинают болтать что попало, лишь бы не молчать. Рэм, отдохнувший за ночь, носится по тайге, появляясь то спереди, то слева, то справа, высунет морду из веток, внимательно посмотрит на нас, фыркнет и снова в кусты. Ему тоже весело. А мы идём и идём по узенькой тропинке, извивающейся между деревьями. Сквозь мохнатые слои сосновых веток, редкими лучиками, пробирается к нам утреннее солнце, и снова я мысленно взвиваюсь в облака.

Но вот Чёрный Медведь, как всегда идущий впереди, сворачивает с тропы и идти становится трудней. Ноги путаются в прошлогодней траве, то и дело приходится перелазить через валёжины, но это нисколько не ухудшает нашего настроения. Здесь мы попадаем в великолепный сосновый бор, стройный, могучий, древний. Нет смысла описывать его великолепие, да я и не смогу. Тот, кто побывал в тайге, поймёт меня. Стоит лишь посмотреть на фотографию, да представить птичье пение, и ты попадёшь в ту сказку, которая, как младенца, убаюкивает тебя и, в то же время, жестоко наказывает того, кто не в меру расслабляется и становится слишком самоуверенным.

Вот, наконец, впереди показывается распадок, и, через несколько минут, мы спускаемся в болото. Идти по нему по-прежнему тяжело, и мы, не тратя силы, идём медленным шагом. Мы перепрыгиваем с кочки на кочку, перелазим через сухие валёжины, огибаем лужи, продираемся через густой мелкий ельник. И вот, в одном из таких ельников, нам улыбнулось счастье. Мы вспугнули двух рябчиков. Один из них быстро перелетел почти весь распадок и скрылся в зарослях ельника. Другой взгромоздился тут же на ветку, но как я ни таращил глаза, увидеть его не мог. Однако мой друг оказался зорче меня. Он вскидывает ружьё и выцеливает добычу. Я замираю, затыкаю уши. Гремит выстрел, и рябчик валится в траву. Удачливый охотник с достоинством поднимает птицу и протягивает мне.

– В суп сразу по приходу к зимовью. – констатирует он.

Я доволен уже тем, что мне оказано такое доверие – варить суп из рябчика. Впервые в жизни! Суп из рябчика!

Наконец мы приходим к зимовью, нашей долгожданной цели. Здесь мне всё знакомо и лишь выглядит иначе, по-весеннему. Вот голова идола, вырезанная Вовкиными друзьями на пне, рядом с зимовьем, вот лежат деревянные лопаты, топор для резания дранки, пила. Всё знакомо мне, но на всё я смотрю по-новому потому что на дворе весна. Я ложу подстреленного рябчика на голову идола и фотографирую.

В моём первом дневнике будет написано, что добычу мы принесли в жертву нашему идолу, однако конечно же это не так. Мы с величайшим аппетитом съели рябчика сами. Эх, и вкусный был рябчик! После обеда мы немного отдохнули и отправились на охоту вдоль ручья. Довольно долго нам не встречались на пути ни рябчики, ни какая-либо другая дичь. День по-прежнему стоял чудесный солнечный, весело щебетали птицы, то здесь, то там попискивали бурундуки, делали свою повседневную работу дятлы, и, под влиянием всего этого, мы стали расслабляться, притупилось наше внимание. Мы громко переговаривались, шли шумно, и, когда впереди взлетел глухарь, конечно же, ничего не могли сделать, лишь оторопело смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду. Мы подошли к тому месту, откуда взлетела птица. Среди травы виднелся маленький островок земли, перемешанной с мелкими камешками, и на этом островке, глухариная лёжка – маленькая ямка, разрытая птицей, и в ней несколько перьев. Здесь таёжный индюк любит погреться на солнышке, да поклёвывать мелкие камешки. И тут моего друга осенила мысль:

– Завтра с утра сделаем здесь засаду. – сказал он. – Скорей всего, глухарь прилетит сюда ещё раз.

Эта идея мне пришлась по душе. Неплохо конечно лежать на траве и ждать, когда дичь сама прилетит под выстрел.

– Ну что-ж, решено. – произнёс Владимир. – Ты делаешь засаду здесь, а для моей, мы должны найти ещё одно такое место.

С этой целью мы и отправились дальше.

Довольно скоро нам удалось найти ещё один такой же островок с глухариной лёжкой и, довольные результатом, возвращаемся в зимовье, пора готовиться на ночлег. Времени было ещё достаточно, но нам предстояло соорудить какой-нибудь шалаш, спать в зимовье было невозможно, на полу лежал толстый слой льда. Причиной тому была дырявая крыша. Весеннее солнце растопило снег на зимовье, и он весь просочился внутрь избушки, где и был прихвачен ночными морозами. Поэтому сейчас в зимовье был настоящий холодильник, где вполне можно было хранить скоропортящиеся продукты.

Соорудив шалаш, а вернее всего нары и с двух сторон заслон от ветра, мы поужинали и отошли ко сну. Весенние ночи были ещё слишком холодные, нам постоянно приходилось поддерживать огонь, отчего, почти всю ночь, мы не спали. Один лишь непоседа Рэм чувствовал себя в эту ночь превосходно. Его густая шерсть надёжно защищала от холода и никакого костра ему не требовалось. Пёс выспался довольно быстро, а затем, ещё задолго до восхода солнца, принялся бесстрашно шариться по тайге, кого-то искал, фыркал, убегал всё дальше и дальше от костра и однажды видимо потревожил какого-то спящего зверька, или же сову. Он так громко заливисто залаял, что мы с Владимиром хотели уже было броситься к собаке на помощь, а вдруг там медведь или же сохатый. Однако так не хотелось удаляться от тёплого костра, и мы, успокоившись, снова погрузиться в полудрёму. А звонкий лай Рэма далеко разносился по морозному утреннему воздуху.

Рассвело. Стрелка часов указывала на пять утра. Мы нехотя поднялись, разложили потухший костёр, вскипятили чай, позавтракали и, к шести часам, были готовы отправиться в путь. Утро стояло морозное, на небе не единого облачка, по верхушкам деревьев уже бегали солнечные блики. Почти над самым зимовьем пролетел глухарь, издавая своё глухариное кряканье. «Может быть на такую же лёжку, как наши полетел» – подумал я. Мне показалось, что день сегодня должен быть интересным. Только бы скорей согреться, холод становиться невыносимым, он пронизывал до самых костей, и как же не хотелось отходить от костра. Но мой друг был сегодня решителен. Он накинул на плечи полупустой рюкзак, взял ружьё и первым отошёл от костра. Я нехотя последовал за ним.

Добравшись до моей лёжки, мы с Владимиром расстались. Он пошёл дальше, а я, выбрав место для засады, принялся за маскировку. Однако это только называлось маскировкой, я прикрылся двумя-тремя ветками, разложил перед собой несколько патронов с разномастными зарядами и устремил свой взор туда, где по нашим расчётам должен будет приземлиться глухарь. И действительно, минут через десять до меня долетело приближающееся глухариное кряканье. Я насторожился. Перед моей засадой глухарь вдруг оборвал свой крик.

«Садиться!» – подумал я, и сердце моё радостно застучало. – «Только бы не промахнуться.»

Но глухарь или не собирался, или увидел меня, горе-охотника, только прошуршал он своими сильными крыльями надо мной и был таков. Я горестно вздохнул, покручинился с минуту, но всё ещё надеялся на свою удачу, снова устремил свой взор на маленький островок земли, выделяющийся среди травы.

Вскоре у меня начали мёрзнуть ноги.

«Этого только не хватало!» – подумал я. Мне так не хотелось покидать такое замечательное место. Я был почти уверен в своей удаче и, чтобы не думать о холоде, я попытался отвлечься. «Ведь говорил же себе, не ешь масло по утрам, ноги будут мёрзнуть.» – подшучивал я над собой.

И решил молодой охотник, что чтобы не думать о холоде надо напрячь слух, прислушаться к тайге, попытаться понять лесную музыку. Но не знал молодой охотник, что у него слишком много врагов в мире этом. И неожиданно, незаметно к нему подобрался ещё один такой враг – пожалуй самый коварный – страх. Напрягая слух, я уловил множество самых разных шумов и звуков, а за всем этим таилась жуткая, пугающая тишина. Вот шишка с ветки оборвалась и упала, и тишина. Вот птичка прошуршала крыльями, и снова тишина. Все эти, казалось безобидные звуки, рождали в моём воображении страшную картину. У страха глаза и уши велики – говориться в народной пословице. Где-то вдалеке заскрипело дерево, мне же показалось, что это рёв медведя. Скрип дерева повторился и, как мне показалось, ближе, затем ещё и ещё. Я уже был уверен, что это медведь, и идёт он не ко мне, а к Владимиру.

Я сел, зарядил ружьё пулей, теперь уже равнодушно посмотрел на глухариную лёжку и хотел уже было встать и уйти с этого проклятого места. Теперь уже у меня замёрзли руки. Но, неожиданно прилетела небольшая стайка маленьких пичуг. Порхая с ветки на ветку, они приблизились ко мне совсем близко, но не испугались меня, наоборот, с любопытством стали кружить вокруг меня, удивлённо поглядывая на неизвестного пришельца. Птички звонко чирикали, словно спрашивали меня: «Кто ты? Что ты тут делаешь, и зачем пришёл сюда?» Я не мог оторваться от весёлых, пушистых и любопытных пичуг. Я забыл о страхе, о холоде, обо всём на свете. Мои губы невольно расплылись в умилительной улыбке.

«Эх, фотоаппарат у шалаша остался.» – вздохнул я.

А пичуги покружились надо мной, почирикали и всей стайкой полетели дальше вдоль распадка.

И снова я остался один, снова послышались таинственные шорохи, снова этот предательский скрип дерева. Не в силах больше оставаться на этом проклятом месте, я встал и пошёл к Вовке. Думал я, что струсил, убежал с позором из своей засады. Сейчас я не представлял себе, как люди сидят часами в ожидании начала глухариного тока, ведь им тоже холодно и ждать они начинают до восхода солнца.

Я шёл, погруженный в горестные думы. Неожиданно до меня долетели отзвуки недалёкого выстрела, и как раз со стороны Вовкиной засады.

– Вот и Вовкин глухарь. – вздохнул я. – Всё-таки он дождался своего, не струсил, как я.