Читать книгу Янтарный призрак - - Страница 1

Глава первая. Старый друг

– Марин! Ну ты скоро? Что ты там возишься? Капуша!

– Гонишь меня, Макс?

Из ванной комнаты выглянула женская головка с коротко остриженными волосами и с капельками воды на лице.

– У меня на одиннадцать встреча запланирована, – ушел от ответа на вопрос хозяин квартиры, молодой человек, лет двадцати пяти, с курчавой бородкой и усами. – И ты об этом прекрасно знаешь. Я тебя еще вчера вечером предупреждал.

– И что же это за встреча такая, что мое присутствие тебе мешает?

– Не твоего ума дело!

– Фу, как грубо! – обиделась девушка.

– Пошевеливайся, кулема! – Максим сопроводил свои слова нетерпеливым жестом.

Марина метнула в развалившегося на диване парня короткий злобный взгляд и хлопнула дверью.

– Обиделась, – констатировал молодой человек и, надев тренировочный костюм, убрал в шкаф постель, собрал диван и накрыл его китайским пледом с крупными алыми розами. Затем он включил старенький советский телевизор с таким отвратительным изображением, что по нему можно было смотреть разве только передачу „Угадай мелодию“. Максим вперил глаза в сей агрегат и закурил. Но не успел он сосредоточиться на каком-то фильме, как экран заслонила женская фигура. Эта живая преграда быстро затараторила, сопровождая свою экспрессивную речь резкими всплесками рук:

– Избавляешься от меня?! Выставляешь за порог?! Ну-ну. Впрочем, этого следовало ожидать. Такие мужики пошли! Но запомни, Макс, и намотай на свой тараканий ус! Я тебе не одноразовое изделие! Понял?!

– Ты что, кипятком в ванной ошпарилась? – поднял глаза на подругу парень.

Не удовлетворив любопытства приятеля, Марина продолжала упражняться в красноречии:

– Нет, подумать только! Вот они – современные мужчины! Общечеловеческие ценности для вас – звук пустой! Но я не намерена терпеть подобное обращение!

– Да ты белены объелась! – воскликнул молодой человек. Тирада явно произвела на него впечатление. – Тебе самое место в Госдуме или в кресле председателя движения „Женщины России“!

– Позолоти ручку, гусар без шпор, палаша и мундира! – потребовала Марина. – Хочу добраться до дома на такси.

– Откуда у меня излишки? – пожал плечами Максим. – Разве я похож на спонсора?

– Да, – согласилась девушка. – На мецената ты не тянешь. А вот на альфонса – вполне! Даже сигарет своих нет, мои куришь!

Резким движением она схватила табачную пачку и стала яростно запихивать ее в сумочку.

Максим, выпустив изо рта струю дыма, с силой расплющил окурок в пепельнице и угрожающе процедил сквозь зубы:

– Не буди во мне зверя! Выбирай выражения.

– Ой-ой-ой! Мы, оказывается, очень ранимые! – Гостья рассмеялась и направилась в коридор обуваться. – Что же, придется ехать на перекладных, – произнесла девушка, надевая туфли, – на горячо любимом и всеми обожаемом муниципальном транспорте.

Щелкнув замком, она повернула голову и бросила через плечо, четко выговаривая каждую букву:

– Аста ла виста, мучачо!* – После чего скрылась, весьма театрально хлопнув дверью.

Максим подскочил на месте, словно почтенный педагог на подложенной благодарными учениками кнопке, и пулей вылетел на лестничную площадку.

– Не лямзай дверью, дура! – крикнул он.

– Закрой скворечник, горло простудишь! – донеслось снизу.

Парень хотел разразиться отборной бранью, но в последний момент передумал и решил ограничиться серией испепеляющих взглядов. Впрочем, сравняться в их поражающей силе с Юпитером-громовержцем Максиму не удалось. Потенциальная жертва благополучно покинула сектор обстрела, а несостоявшийся мститель вернулся в свою резиденцию. Выведенному из душевного равновесия молодому человеку захотелось успокоить свои нервы известным и доступным способом – закурить. Однако сигарет не оказалось, их унесла с собой Марина. Выругавшись, Максим стал подыскивать в куче окурков достойный его персоны и годный к употреблению экземпляр. Проявив гордое пренебрежение к солидным чинарикам, фильтры которых были испачканы темно-красной губной помадой, неисправимый курильщик остановил свой выбор на вполне приличном бычке, чиркнул одноразовой зажигалкой и прикурил от казавшегося в освещенной майским солнцем комнате бесцветным крохотного пламени. Едва он сделал первую глубокую жадную затяжку, как раздалась приглушённая соловьиная трель, заменившая в свое время противный, разрывающий барабанные перепонки звонок. Хозяин квартиры поднялся с дивана и пошел открывать дверь. Распахнув ее, он увидел того, кого и ожидал увидеть. Перед ним стоял его давний школьный товарищ Валентин Решетников, с которым он вчера по телефону и договаривался встретиться. Максиму было интересно узнать, что же заставило однокашника посетить его после трех лет взаимного естественного забвения. С годами они потеряли друг друга из виду и даже не пытались возобновить дружбу, не видя в этом острой потребности. Каково же было удивление Максима, когда впервые за столько лет он услышал в трубке знакомый голос приятеля, пожелавшего увидеться с ним. Он немедленно согласился, и вот Решетников стоял на пороге его жилплощади – высокий, красивый, жизнерадостный, гладко выбритый, аккуратно подстриженный, хорошо одетый и благоухающий дорогим одеколоном.

– Максим Николаевич Веригин? – словно не узнавая товарища, спросил гость. – Я не ошибся?

– Заходи, старик! – Максим втолкнул друга в квартиру. – Здорово!

Приятели обнялись.

– Ты, я смотрю, пунктуален, – кинув взгляд на часы, заметил Веригин. – Прямо как Цезарь из рекламы.

– Понимаю, – закивал головой Решетников. – С точностью до секунды.

– Именно! – засмеялся Максим. – Небось ходил под окнами, считал минуты, чтобы аккурат в одиннадцать нажать кнопку звонка! Так?

– Не было такого.

– Мне можно не врать и говорить все начистоту без китайских церемоний. – Веригин, держа за плечи товарища, окинул его долгим взглядом. – Прикид на тебе недурен, должен я тебя проинформировать. Упакован ты не слабо!

Пришедший скромно улыбнулся:

– Обычная одежда без наворотов и прибамбасов. На-ка, возьми. – Он протянул Максиму пакет.

– Чего это ты тут притаранил? – Веригин принял цветной пластиковый мешочек и заглянул в него. – О-о! – восторженно воскликнул он. – Вот это подарочки!

– Ничего особенного, – вяло отреагировал на бурную реакцию друга Валентин. – Обычные продукты.

– Ну не скажи! – прищурившись, Веригин погрозил Решетникову пальцем. – Я такого отродясь не пробовал!

– Значит, сейчас попробуешь. За чем же дело стало?

– А чего же не попробовать? Попробую! – заверил Максим. – А ты сильно изменился. – Он сделал шаг назад и еще раз окинул Валентина взглядом.

– Да и ты тоже, – признался Решетников. – Столкнулся бы с тобой на улице, вряд ли признал бы тебя. Борода, усы, патлы…

Гость и хозяин сильно отличались один от другого. Несмотря на почти одинаковый высокий рост, хорошо скроенные крепкие фигуры и общее прошлое, характер, внешний облик и общественное положение у каждого разительно отличались. Максим был бесхитростным, прямым, откровенным и бескомпромиссным парнем, презирающим хорошие манеры, что порой выливалось в откровенную грубость. В выборе одежды он был непритязателен и отдавал предпочтение джинсам, футболкам, кроссовкам, которые покупал очень редко, по дешевке и с тайной надеждой на их неснашиваемость. А его шевелюра просто кричала о глубоком презрении ее хозяина к ремеслу цирюльника.

– Ты чего себя так запустил? – задал однокласснику вопрос Решетников. – Эксперименты на себе какие ставишь или бросаешь вызов обществу? Вроде как хиппи? Или там постнигилизм, панкренессанс?

– Мудрено выражаешься. Проблема, как говорится, лежит на поверхности. Во-первых, лень, а во-вторых, дорого стричься. Эта услуга нонче бешенного бабла стоит.

– Если тебе денег жалко, то попросил бы кого-нибудь из друзей, чтобы тебе придали божеский вид бесплатно, – посоветовал Валентин.

– Вот я тебя и попрошу!

– Нет уж, Макс. Специальностью парикмахера я не владею. Я лучше буду спонсором или найму тебе стилиста-визажиста.

– Чтобы меня пед лапал?! – вскричал Веригин. – Ни за что!

– Чего ты их так боишься? – усмехнулся Решетников. – Не все они голубые.

– Все! – убежденно заявил Максим.

– Хорошо! Подберем тебе мастера-женщину.

– Отстань ты от меня со своими мастерицами! Да и с детства не люблю я эти салоны!

– На тебя не угодишь! – развел руками гость. – Обычные парикмахерские ты не любишь, визажистов ненавидишь… Тогда тебя надо стричь на дому. Осталось подобрать кого-нибудь, кто сносно владеет ножницами или машинкой. И у меня есть на примете подходящая кандидатура.

Молодые люди прошли на кухню, где Максим принялся выкладывать на стол дары товарища из пакета изобилия, а Валентин продолжил развивать теорию приведения в порядок внешнего вида однокашника.

– Смею предположить… – разглагольствовал Решетников, – что твои патлы, Макс, после их отсечения и тщательной обработки смогут послужить в качестве целебного средства для снятия боли в поясничной области. Для этого надо будет только приложить пояс с твоими волосами к спине, и ревматизм и люмбаги будут забыты больными напрочь. А кто займется твоей обкорнацией, я уже практически определил. Ты меня слушаешь?

– Слушаю, – кивнул головой Максим, которого больше увлекали яркие этикетки импортных бутылок, нежели слова товарища. – Валяй дальше!

– Так вот! – Валентин потер руки. – Опишу тебе основного претендента, а выражаясь точнее, претендентку на роль твоей придворной кудесницы ножниц и гребешка.

– Валентин, ты, случайно, не в политики метишь? – поинтересовался Веригин. – Говоришь, словно кандидат в президенты перед избирателями.

– Пока на высшую государственную должность я осознанно не стремлюсь. Возрастной ценз сдерживает, – ответил Решетников и поправил узел роскошного галстука.

– Да сними ты пиджак и свой ошейник! – посоветовал Максим. – Жарко ведь.

– Пожалуй, ты прав. – Решетников повесил пиджак на спинку стула, но с галстуком расставаться не стал, только ослабил его и расстегнул верхнюю пуговицу белой сорочки. – Итак! Дорогой мой компонент электората, говоря заскорузлым и раздвоенным змеиным языком политики, я пришел к тебе, чтобы сделать из тебя цивилизованного человека, в котором все должно быть прекрасно! Необходимую для этого прическу тебе будет инсталлировать некая особа с фигурой фотомодели, подпадающей, по моим визуальным расчетам, под стандартную формулу девяносто—шестьдесят—девяносто, с красивым лицом, большими серыми глазами. Кроме того, она, по-моему, красится стойкими качественными химикатами, что делает ее привлекательной блондинкой.

Веригин перестал изучать наклейки на бутылках и завороженно уставился на друга.

– Мы тебя, естественно, перекрашивать не будем, – продолжал живописать гость, – но отчасти общипем, как петуха, и тогда можно будет воскликнуть: „Макс! Ты великолепен!“ Ну, я опять отвлекся. Чтобы не раздражать тебя белым или какого прочего цвета рабочим халатом сотрудника службы быта или частной парикмахерской, девушка будет облачена в привычную для тебя униформу современной, независимой, полностью раскрепощенной, лишенной предрассудков и комплексов столичной урбанистки: черную куртку, канареечного колора футболку, короткую аляповатую юбчонку и туфли на высоких каблуках!

– Ты знаком с Мариной? – Веригин с вытянувшимся лицом встал и навис над обеденным столом.

– Не лямзай зубами и закрой скворешник! – невозмутимо процитировал Валентин и добавил: – А то горло застудишь!

Голая лампочка под низким потолком „хрущобы“ едва не разорвалась на тысячу осколков от дикого крика хозяина однокомнатной квартиры:

– A–аа! Ты подслушивал!!!

– Всего-навсего стал невольным свидетелем вашего молниеносного диалога, когда входил в подъезд. – Валентин слегка наклонил голову набок и развел руками: – Не успел уши заткнуть.

– Ну ты…

– Так будешь стричься у своей пассии?

– Довериться Маринке, вооруженной ножницами? Да это все равно что положить голову на плаху под топор палача! – Максим рубанул ребром ладони по шее и принялся доставать из навесного шкафчика посуду. – Сейчас „поланчуем“. Приятно, черт подери, в наше время принимать человека, пришедшего навестить старого друга со своим провиантом! Это плюс к твоему имиджу, Валентин.

– Ай, да брось ты!

– Ничего себе „брось“! – возразил Максим. – Я такую жрачку не могу себе позволить купить даже по праздникам! В магазине смотрю на все это, как в музее!

– Хлеб, надеюсь, у тебя есть? А то я не стал покупать.

– Хлеб да соль имеются, – обнадежил хозяин. – На этот счет можешь не волноваться.

– Мне, видимо, придется за тебя, а не за себя поволноваться, – медленно произнес Решетников. – Живешь, я погляжу, явно не на широкую ногу.

– Такова наша тяжелая боярская доля, – пошутил Веригин. – Но я не жалуюсь и плакаться тебе в жилетку не собираюсь.

– Зато женщины, смею предположить, тебя по-прежнему любят, – задумчиво сказал Валентин. – В школе ты у девчонок, помнится, был в большом почете. Они из-за тебя ссорились и даже тузили друг друга. Мне на этом фронте везло меньше.

– Ну а сейчас тебя уж никак не назовешь неудачником. Ты сейчас кто? „Новый русский“? Или „старый советский“?

– Выберем что-нибудь среднее, нейтральное. Пусть я буду неизменным москвичом. Устраивает такая формулировка?

– Мне в принципе все равно.

– Себя-то ты к какой прослойке общества причисляешь? – спросил в свою очередь Решетников.

– К обывательско-прозябающей, – ответил Веригин и тряхнул своей впечатляющей гривой. – Живу непонятно для чего. С тех пор как мать умерла, все вокруг стало каким-то отдаленным, запредельным… У меня такое впечатление, что я смотрю на все происходящее вокруг меня словно из иного мира, будто бы из четвертого измерения.

– У-у, браток, это симптоматично. Это психушкой попахивает.

– Нет, я серьезно, Валь, эта жизнь мне стала скучна. Я потерял к ней интерес.

– Ты, Максим, извини меня, что я не смог быть на похоронах твоей матери: меня в то время не было в городе.

– Да ладно, – махнул рукой Веригин. – С чего начнем? – Он указал пальцем на бутылки.

– А ты говорил, что потерял интерес к жизни! – усмехнулся Решетников. – Раз пить не бросил, значит, не все еще потеряно, Макс! Ты что предпочитаешь? Аперитив, джин, виски?

– Вообще-то водку, – признался Максим. – Не приучен к этой иностранной выпивке.

– Теперь я возьмусь за повышение твоей квалификации! – заверил одноклассника Валентин. – Пора приобщаться к цивилизации. Мы вошли в Совет Европы, а ты до сих пор не знаешь, что тебе больше нравится, – виски или джин.

– Плевал я на Европу с ее бурдой! Вот наша беленькая – это да!

– Прошу простить меня! Я не учел ваших вкусов! И все же осмелюсь предложить вам начать с „Дюбонне“.

– Это что же, кошкины слезки? – спросил Максим, уставившись в этикетку с изображением лежащей кошки.

– Ах, вот ты о чем? – догадался Валентин. – Нет, это не кошкины слезки. Вряд ли сюда, в эту посуду кот плакал. Просто хорошее французское вино. Сейчас сам в этом убедишься. – И Решетников разлил темно-красную жидкость в стаканы. – Ну, Макс, за встречу!

– За встречу, – поддержал тост приятеля Веригин, и старые друзья чокнулись.

– А компотик ничего, – оценил французский напиток Максим. – Я б такой каждый день потреблял перед обедом, для аппетита.

– А что тут у тебя из закуси? – Веригин выудил из кучи заморской снеди оригинально упакованный деликатес. – Что за покойник в этом гробике?

– Паштет, – коротко ответил Решетников.

– Так, так. Останки живности, которая когда-то крякала, хрюкала или блеяла. Куда смотрят гринписовцы? Тут фауну истребляют и брикетируют, а они как воды в рот набрали!

– Оставь, Макс! Не мудрствуй лукаво и намазывай паштет себе на хлеб. А я крабовый рулет порежу. Здесь только птица и дары моря. От животного мяса я пока воздерживаюсь и тебе не рекомендую его употреблять.

– А почему? – искренне удивился Максим.

– Ты что, телевизор не смотришь?

– Смотрю, но там мало что видно.

– Но звук-то у него есть?

– Есть, – кивнул Веригин.

– Значит, тогда ты должен был хотя бы слышать, что в Англии в мясе коров обнаружили какую-то гадость. Поешь – и готово разжижение мозгов.

– Ну, нам, русским, не грозит! – отмахнулся Максим. – В нашей стране давно разжижение мозгов и причиной тому вовсе не буренки!

– Да, дружище, с такой философией безразличия к самому себе, и в первую очередь к своему здоровью, ты долго не протянешь! У тебя крыша точно поедет! – И Решетников показал, каким образом едет с головы „крыша“.

– У меня она не сползет! – усмехнулся Максим. – По очень простой причине: ее просто нет! Я не бизнесмен и в услугах кровельщиков не нуждаюсь! А вот ты в ней, видимо, заинтересован, если сам не являешься таковой!

– С братвой не имею ничего общего. Я, как и ты, вольный казак, сам себе хозяин! Но скромничать не стану: в бытовом плане обустроился неплохо. Продал прежнюю квартиру и купил трехкомнатную в Крылатском. Фазенду приобрел по Рижской дороге, катаюсь туда периодически на собственной тачке.

– На шестисотом „мерсе“, – огласил гипотезу Веригин.

– „Девятка“, – поправил друга Решетников.

– А чего так?

– А зачем светиться?

– Понимаю… Конспирация. А то на мушку можно попасть или на мину напороться, а то и так могут, без ничего, с голыми руками наехать.

– Типун тебе на язык, Макс!

– Ага! – Максим громко расхохотался. – Все-таки побаиваешься стриженых ребят в спортивных костюмах! – Заметив, как приятель изменился в лице, Веригин смилостивился над Валентином. – Ладно, сменим тему. Как Надя?

– Да я развелся с ней полтора года назад.

– Да? – приподнял брови Максим.

– Угу, – жуя крабовый рулет, отозвался гость.

– Разошлись, значит, пути-дорожки?

– Угу, – опять буркнул Решетников, занятый пережевыванием пищи.

– Выходит, ты холостяк, как и я?

– Выходит. А Надюхе я купил двухкомнатную, и мы расстались полюбовно. А вот тебе следует задуматься над вариантом женитьбы на Мариночке, твоей боевой подруге. По-моему, она ничего. Такая сможет загнать тебя под каблук и навести порядок в твоих хоромах и твоих мыслях.

– И чтобы потом, после всего этого, развестись? Ха! К чему так усложнять? А она тебе что, сильно понравилась? – Максим поставил локоть на стол, положил на ладонь подбородок и пристально посмотрел в глаза однокашника.

Тот выдержал взгляд и невозмутимо ответил:

– Понравилась. Я же всегда говорил и, видимо, буду говорить, что тебе везет на девчонок.

– Ты мне завидуешь? С твоими-то средствами! Езжай в сауну с массажем – и ноу проблем!

– Это все не то, Макс. – Решетников тихо, сдержанно вздохнул. – Не то…

Глава вторая. О своём, о девичьем

Марина Лосева, сбегая по ступенькам последнего лестничного марша, чуть не наскочила на молодого человека в превосходном дорогом костюме и со вкусом подобранном галстуке. В руках он держал яркий полиэтиленовый пакет, который придерживал снизу, чтобы под тяжестью содержимого не оборвались ручки. Высокий, стройный, холеный незнакомец с тонкими чертами лица мог бы в свое время с успехом сойти за князя или графа, но, делая поправку на текущий момент, Марина зачислила красавчика в разряд „новых русских“.

Предполагаемый нувориш был близок к ее идеалу мужчины, но в его наружности что-то настораживало. Лишь потом девушка поняла, что виной тому глаза незнакомца. В них было что- то холодное, скользкое и безжизненное, как у замороженного окуня. От такого сравнения девушку передернуло. Все же молодой красавец на некоторое время отвлек Лосеву от мыслей о ссоре с Максимом Веригиным. Пройдя несколько метров по тротуару, Марина достала из сумочки сигареты, вовремя отобранные ею у своего приятеля. Остановившись, она закурила, выпустила несколько струек табачного дыма в тонкую щелочку между подкрашенными чувственными губами и прошествовала к станции метро „Площадь Ильича“.

На эскалаторе Марина крепко задумалась, куда же ей ехать. Домой ее не тянуло, шататься бесцельно по городу – не прельщало, слоняться по магазинам с пустым кошельком – удовольствие ниже среднего. И тогда она выбрала, как ей представилось, самый беспроигрышный вариант: навестить давнюю подругу Антонину Брускову, дочь друга отца. Их первое знакомство состоялось в далеком детстве, уж не вспомнить когда – память в раннем возрасте, как и в старости, отказывается фиксировать многие важные детали жизни. Дружба Марины и Антонины была явлением чрезвычайно редким в системе женских взаимоотношений.

Найдется немного представительниц прекрасной половины населения постсоветского государства, которая смогла бы сохранить к зрелому возрасту близкую ей по складу души и мировоззрению сверстницу. Ведь еще совсем девчонки начинают видеть в своих одноклассницах потенциальных соперниц в борьбе за благосклонные улыбки или хотя бы пустячные знаки внимания со стороны ребят из старших классов. Зарождающийся флер романтической любви толкает девочек на очищение пространства вокруг себя, дабы быть более заметной для юношей. В условиях подобной высокой конкуренции подруги перерождаются в соперниц.

С вытравленным напрочь жестокими и грубыми мужчинами матриархатом исчезло и понятие женской дружбы. Подобное словосочетание кажется нелепым и противоестественным. В наши дни дружба может быть только мужской. Лишь фронтовые подруги могут пронести до скончания своих лет единение опаленных войною сердец. На войне исчезает все наносное. Даже посвящение себя Богу не сближает монашек, а, наоборот, подвигает на индивидуальное, единоличное, выраженное в вознесении молитв посреди узкой кельи. Сестры во Христе никогда не становятся подругами, они так и остаются сестрами. Возможно, из-за этого в великом и могучем русском языке нет женского эквивалента слов „мужская дружба и братство“. Женская дружба – корявое, щиплющее язык выражение. Сестерство? Сестричество? Это уже совсем неуклюже. И если в английском языке для монашеской обители подобрали выражение Систерхуд, а для студенток выдумали название Сорорити – для нашей страны оставлен рудимент социалистического прошлого – „женский коллектив“.

Подобные мысли не посещали голову Марины Лосевой, у нее было достаточно других забот. Сейчас же ей просто хотелось поболтать с Антониной Брусковой, в мягком кресле с чашечкой кофе в руке. Марина и Антонина были теми самыми подругами, о ком обычно говорят „не разлей вода“. Их многолетний альянс был из тех редких исключений, которые только подтверждают правила.

Выйдя из метро и добравшись до знакомого дома, девушка поднялась на лифте на восьмой этаж и нажала кнопку звонка. За массивной дверью послышались едва различимые шорохи.

– Тонь, открывай! – скомандовала Лосева, подставляя свое лицо к глазку, словно фотомодель перед объективом фотоаппарата, чья оптика должна пропустить сквозь себя тончайшую гамму рекламируемой косметики. – Это я! Протри свой окуляр!

Внутри квартиры тут же загремели ключи, замок несколько раз щелкнул, и дверь открылась наружу.

– Приветик, Тонь! – помахала рукой Лосева.

– Маринка! – радостно взвизгнула Брускова. – Заходи, заходи! – Она пропустила подругу, захлопнула дверь и лишь после этого поцеловалась с гостьей. – Чуяло мое сердце, что ты скоро заявишься! Представляешь, ты мне сегодня приснилась! Сон-то в руку!

– Вещий! – улыбнулась Марина. – Как дела?

– Нормально. С Сережей вот гуляли, только что вернулись.

– А я ему подарочек принесла. – Лосева достала из сумочки резиновую игрушку. – Вот. Крысенок. Нынче же год крысы. Пусть он ему удачу принесет! Ну? Где твой сынок?

– Заснул. Я его даже из коляски не вынимала. Если хочешь, иди в спальню и посмотри на него.

– Ладно, пусть спит, а то ненароком разбужу его. – Марина поставила сувенир на тумбочку в коридоре рядом с телефоном.

– Вы как вроде дверь новую поставили? – спросила она, повесив сумочку на крючок.

– Да. Прежняя на честном слове держалась. Эта надежнее, да и спокойнее как-то с ней.

– Точно, как в бункере, – согласилась Марина и прошла с Антониной в гостиную.

– Муж на работе?

– Дима-то? На работе. Где ж ему быть? Месяц назад устроился в одну фирму программистом. Оклад ему хороший назначили, премии посулили.

– Неплохо.

– Я тоже так считаю, – кивнула Антонина.

– Вот с первой его получки дверь и поставили.

– Молодцы ребята! – похвалила Марина. – А в твоем банке место за тобой держат?

– Обещали, по крайней мере. Сказали, как только выйду из декрета, так сразу же и посадят опять операционисткой.

– Ваш банк в числе надежных? – поинтересовалась Лосева. – А то в последнее время они стали дружно лопаться, как мыльные пузыри.

– Я тоже за это переживаю, – призналась Брускова.

– Но пока Бог миловал. Я звонила девчонкам, спрашивала, что там да как. Они меня вроде бы успокоили. Так что пока все о’кей.

– Ну и слава Богу.

– У тебя-то как? – в свою очередь спросила Антонина.

– А! – скривила губы Марина. – Никак. В подвешенном состоянии. Правильно люди говорят: беда не приходит одна. У меня, правда, все же не беды, а неприятности, и тем не менее…

– Лосева вздохнула и через несколько секунд продолжила: – Сначала отца вытурили из армии, „ушли“ на пенсию. А он рассчитывал до генерала дослужиться.

– Мне мой папа сказал, что его просто-напросто подсидели, – участливым тоном произнесла Антонина.

– Потом он с матерью развелся, – сетовала дальше Лосева, – это после стольких-то лет!

– Мужиков, что ли, не знаешь? Им как стукнет за сорок, так у них мозги набекрень. Седина в бороду, бес в ребро! Одно слово – кобели!

– Возможно, и так, – вяло проговорила Марина. – Теперь он переехал от нас с мамой на дачу и кукует там, как одинокий волк. Дальше – больше. В общем, напасти сыплются на мою голову, ну прямо как яблоки на голову Ньютона!

– Ну у тебя, Марин, и сравненьица! – засмеялась Брускова, но тут же прикрыла рот ладонью, вспомнив о спящем ребенке.

– Что у тебя-то стряслось?

– Контора моя, где я работаю, рассыпается на глазах. Шеф куда-то запропастился, налоговая полиция из офиса не вылезает, бедную бухгалтершу замучили, а нам зарплату не платят уже второй месяц. Короче, пахнет жареным. Видно, прикроют лавочку, и весь персонал фирмы пополнит ряды российских безработных. Вдобавок ко всему, я утром с моим парнем повздорила.

– С Максимом? – переспросила Антонина.

– С ним, – подтвердила гостья. – Ссорой, конечно, это назвать нельзя, так, бой местного значения. Но на душе от этого не легче.

– Ой, Маринка! – всплеснула руками Брускова. – Ну надо же!

– Не все кошке масленица, – намеренно исказив поговорку, проговорила Марина и невесело улыбнулась.

– А по-моему, тебя сглазили! – предположила Антонина.

– Да ну, глупости!

– Никакие не глупости! – возмутилась Брускова. – И мой тебе совет: сходи к какой- нибудь гадалке или бабке. Вот у моей двоюродной сестры, у Тани, ну ты ее знаешь, похлеще твоего было. В семье сплошной раздрай, каждый день скандалы. Ее и надоумили сходить к сведущей старушке, а та ей и говорит: „Ты, дочка, осмотри всю квартиру, там наверняка у тебя где-то иголка должна быть. Вот найдешь ее, обвяжешь черными нитками и закопаешь в землю. И тот человек, который на тебя порчу-то наслал, самое позднее через два дня должен к тебе заявиться и что-нибудь попросить или, наоборот, что-нибудь тебе дать. Так ты под любым предлогом ничего не давай и ничего не принимай. А то зло, что на тебя напустили, на того человека перейдет вдвойне“. И что ж ты думаешь? – Антонина чуть подалась вперед и округлила глаза. – Нашла она эту проклятую иглу! Вот оно как! Сначала весь дом обшарила, перевернула все вверх дном, а найти не может. Отчаялась даже. Подумала: обманула ее бабка. А потом совершенно случайно глянула на кухонную шторку да так и обомлела. Над батареей едва торчит в занавеске та самая иголочка. Она ее вынула и сделала все, как бабуся учила. И через сутки является к ней соседка за солью.

– Совпадение, – скептически заметила Марина.

– Никакое не совпадение, а самая что ни на есть настоящая правда! – убежденно произнесла Брускова. – Никогда прежде эта соседка ничего не просила, а тут вдруг ни с того ни с сего решила соли попросить! В магазин, что ли, было лень сходить? Предлог явно не убедительный. Разумеется, Танька культурно отбрехалась: нет, мол, у самой, и все тут. А потом ей, соседке-то, плохо стало, ее муж даже хотел „скорую“ вызывать. Ведьмой она была! А ты „глупости“.

– Ты, наверное, ужастиков насмотрелась.

– Да так оно все и было. Если бы это не с моей сестрой произошло, я бы сама не поверила. Но с той поры, между прочим, у нее в семье все нормализовалось. Результат налицо! Если хочешь, я ей позвоню и узнаю, как связаться с этой знахаркой.

– Нет, спасибо! – отказалась Лосева. – Справлюсь сама. Собственными силами.

– А то смотри. Мне это ничего не стоит.

– Спасибо, Тонь. В самом деле, не надо.

– Может, все-таки передумаешь? – упорствовала Антонина.

– Вот когда станет совсем невмоготу, тогда, может, подумаю.

– Ну смотри, дело хозяйское. Ты посиди здесь, а я обед подогрею. – И Брускова направилась на кухню.

Марина взяла с журнального столика ярко иллюстрированный номер журнала мод и принялась не спеша рассматривать предлагаемые к летнему сезону наряды. Но платья, блузы, джинсовые костюмы и маечки плыли цветными пятнами перед глазами, словно радужная пленка мазута по Москве-реке. Глянцевый еженедельник занимал только Маринины руки, ее мозг был занят совершенно иными, далекими от моды, мыслями.

– Не скучаешь? – спросила вернувшаяся в комнату Антонина.

– А? – не поняла Марина, но, догадавшись, ответила:

– Нет. Я у тебя, признаться честно, отдыхаю, как говорится, душой и телом. – Девушка отложила журнал в сторону.

– У тебя на кухне курить можно?

– Можно.

– Тогда я немного подымлю. Ладно?

– Пойдем.

– И, прихватив из серванта массивную пепельницу толстого стекла, хозяйка повела подругу в другую комнату, где иногда курили гости.

Разливая суп по тарелкам, Антонина обратилась к Марине, которая весьма светски дымила сигаретой:

– Бросала бы.

– А зачем?

– Себя травишь.

– Все мы травимся: большой город как- никак. А в переходный период вообще жить вредно.

– Полный мрак, – резюмировала Брускова. – Хватит коптить, гаси свою трубу, бери ложку, бери хлеб и приступай к супчику.

Марина так и сделала.

– Какая прелесть! Эм-м-м. – Она облизнула губы и зажмурилась. – Давненько я не ела такой вкуснятины.

– Ешь, ешь. Захочешь еще, скажи – добавлю.

– Я не стеснительная, – сказала Марина, зачерпывая ложкой очередную порцию жидкости с желтоватыми кружками жира на поверхности.

– Потребуется – попрошу. Что-то у тебя Сергунька долго спит.

– Он в последнее время моду взял много спать перед обедом. Я тут в одной книжке вычитала, что детей надо класть на живот и тогда их сон будет долгим и спокойным.

– Ну и как?

– Сама ж видишь, точнее, слышишь. Он теперь и ночью так же спит, я тоже высыпаться стала.

– Счастливая, Тонька, – обронила Марина. Она была искренне рада за свою одногодку, у которой к двадцати годам было все, что надо для нормальной русской женщины: непьющий, не бьющий, не гулящий, работящий муж; здоровый, полноценный ребенок; мир, покой и достаток в семье; хорошие отношения с родителями и родителями супруга. Лосевой было приятно находиться рядом с человеком, чья судьба сложилась совсем неплохо. В ней не было ни капли зависти, которая многим отравляет жизнь и способна толкнуть на некрасивые поступки.

Антонина тоже не знала, что такое зависть. Казалось, эта женщина создана для сотворения и поддержания домашнего уюта. Ее облик составлял прямую противоположность Марине: невысокий рост, заурядное телосложение, бесхитростная прическа с прямым пробором, обычное, ничем не примечательное лицо с голубыми глазами. Но ее магнетическая сила и чистота души были поистине выдающимися и замечательными качествами, распознать которые дано далеко не каждому, а лишь людям с тонкой и чувствительной натурой. Она совсем не подходила под расхожее представление о москвичках, а потому считалась белой вороной. Ее манеры и простота в общении выдавали в ней провинциалку. Даже имя у нее было старомодное, деревенское какое-то. Брускова, однако, нисколько на это не обижалась ни на людей, ни на волю провидения. Ей такое просто не приходило в голову. Эта особенность внутреннего мира Антонины и сближала ее с Мариной.

Управившись с первым, домохозяйка предложила Лосевой второе – жареную свинину с картофельным пюре. Марина отказалась. Антонина убрала со стола глубокие тарелки, сложила их в раковину и, как бы рассуждая сама с собой, тихо произнесла:

– Мне картошки тоже не хочется… Что ж, плавно переходим к десерту и кофеёчку. Тебе кофе, как обычно?

– Да, Тонь.

– Чего нос повесила? – заволновалась Антонина.

– Так. Ничего.

– Да не бери ты в голову! Не зацикливайся на своем бородаче!

Брускова включила электрокофемолку, и та зажужжала. Шум встревожил сон ребенка, который не замедлил известить женщин о своем пробуждении недовольным криком.

– Проснулся! – сказала молодая мать. – Сейчас! Сейчас! Иду! – нараспев громко произнесла Антонина и, вытерев руки о полотенце, поспешила к малышу. – Подожди чуть- чуть! – бросила она Марине. – Я мигом!

– Беги к своему Сергуньке! – Гостья понимающе улыбнулась. – Не обращай на меня внимания.

Оставшись одна, Лосева машинально потянулась к пачке сигарет, но вспомнила, что на кухне с минуты на минуту появится голодный малыш на Тониных руках, и передумала. Марина недовольно поджала губы, словно девочка, которой не купили мороженое. Затем она усмехнулась своим, только ей одной ведомым мыслям, убрала зажигалку с куревом и с удовольствием втянула в себя аромат наполовину размолотых кофейных зерен.

Глава третья. Разговор с пристрастием

В глазах Степаныча темнело. Но не потому, что солнце, выполняя свою назначенную свыше ежедневную процедуру, садилось на западе, а из-за того, что крепкие руки стоящего напротив верзилы тисками сжимали горло. Старика с выпученными глазами душил человек, годившийся ему в сыновья, но явно не состоявший в родстве со своей трепыхающейся жертвой. Да и та вряд ли желала бы иметь такого наследника. Пенсионер ловил воздух широко раскрытым ртом с двумя рядами редких гнилых зубов, напоминающими древнюю, вросшую в землю ограду с недостающими во многих местах кольями. Раздавались предсмертные хрипы, старик медленно испускал далеко не ароматный дух.

Его мучитель хладнокровно ждал остановки изношенного сердца, не выпуская изо рта дымящейся сигареты.

Степаныч был уже готов распрощаться со своей не очень-то праздной и веселой жизнью, как до его слуха, словно сквозь вату в ушах, донесся голос:

– Стоп! Отпусти его, Игорь!

Повинуясь приказу, душегуб разжал свои клешни, и обмякшее тело семидесятидвухлетнего человека рухнуло снопом на землю. Из- за спины громилы вышел невысокого роста мужчина средних лет с крючковатым носом, крутым лбом и лысеющей головой.

– Надеюсь, ты его не придушил? – спросил он невостребованного кандидата на роль Отелло.

– Не должен, – ответил несостоявшийся мавр и выплюнул окурок. – Я аккуратно давил.

– Ну-ка, приведи папашу в чувство.

Верзила нагнулся и, приподняв старика, основательно встряхнул его.

– Полегче, Игорь, – поморщился мужчина, словно трясли его. – Ты же ему позвоночник переломишь!

– Я легонько, Николай Михайлович, – пообещал Игорь и приподнял лежащее тело за грудки. Затем он проделал с ним то же самое, что обычно делают раздосадованные дети со своими неизвестно в чем провинившимися куклами, – встряхнул его несколько раз.

– Аккуратней! Аккуратней! – предостерег обладатель редеющей на черепе растительности. – Это тебе все-таки не чучело.

Неудачливый реаниматор понимающе кивнул и немного умерил свой пыл. Послышался стон. Старик открыл глаза и закашлялся.

– Оклемался, – осклабился верзила и прислонил возвращенного в мир суровой реальности рядового гигантской армии населения планеты Земля к стене.

– Предоставь его мне.

– Вы же с ним уже толковали, Николай Михайлович. И никакого толка! – Сторонник силовых методов был явно разочарован.

– Отдыхай! Ты свое дело сделал! – раздраженно бросил Николай Михайлович.

Ему не понравились слова подчиненного, который, по его мнению, должен был неукоснительно выполнять его распоряжения, а не выскакивать со своей точкой зрения.

– Отойди в сторону! – Николай Михайлович вперился зрачками в глаза Игоря. – Доставь себе удовольствие, перекури.

– Да я только что курил.

– Еще покури. Твоему бычьему здоровью это нисколько не повредит.

Подождав, пока бывший спортсмен выполнит его инструкции, Николай Михайлович опустился на корточки рядом с пенсионером и негромко спросил его:

– Ну так как, дедуля? Побеседуем дальше или мне опять уступить место моему помощнику? Что молчишь, Степаныч? Так вроде тебя кличут? Так или нет? – Он повысил тон.

– Так, – едва слышно ответил старик и, кашлянув, потрогал рукой свою шею, на которой остались пятна от пальцев садиста.

– Болит? – с участием спросил Николай Михайлович.

– Болит.

– Тебе надо меня благодарить, что я вовремя остановил Игоря, милый ты мой ветеран соцтруда. Благодарить, слышишь, а не смотреть на меня тамбовским волком! Еще чуть- чуть – и из тебя бы сок брызнул. Мой помощник это умеет.

– Не сомневаюсь, – прохрипел пенсионер. – Этот ваш ухарь, наверное, раньше на бойне работал.

– Ошибаешься, Степаныч. Раньше он был неплохим, подающим надежды дзюдоистом. Имел звание мастера спорта. Затем травма, душевный надлом, моральное опустошение, скольжение по наклонной вниз в обнимку с бутылкой водки… Но я его случайно заметил, вытащил на поверхность, и вот теперь он опять человек. Впрочем, тебе это, должно быть, неинтересно да и к делу не относится. В сторону лирику, перейдем к сути.

В прошлом мастер спорта по дзюдо, доставая на ходу сигареты, направился к стоявшему недалеко от места беседы со стариком автомобилю, за рулем которого сидел не менее устрашающего вида громила.

– Ну что там, Игорь? – поинтересовался водитель, от скуки вот-вот готовый зевнуть.

– Пес его знает, – отозвался бывший борец за спортивные регалии. – Раздавить этого клопа надо, а не вести с ним воспитательную работу. Не узнаю я шефа.

– Иногда на него находит, – донеслось из машины. – Я с Задонским уже давно в одной связке. Всякого насмотрелся, ко всему привык.

– А я, Костя, порой не врубаюсь в его планы, – признался гигант, кинув взгляд на мирно беседующих представителей двух разных

слоев постгорбачевской эпохи, один из которых представлял деклассированный элемент общества, а второй – иную, но дерзкую не по годам касту буржуазии, вырвавшуюся на свободу из сетей социалистической плановой экономики. – С этим слизнем мы только время даром теряем. Давить его надо, и все!

– Не горячись, – урезонил напарника Константин и вылез из старого, но все же считавшегося престижным на территории экс-СССР „мерседеса“. – Наше дело маленькое. Выполнять то, что прикажет Николай Михайлович. Запомни это раз и навсегда, Игорь. И не вздумай соваться к нему с собственными соображениями. Не искушай судьбу. Неужели Задонский не предупреждал тебя об этом, когда брал к себе на работу?

– Предупреждал. – Недошедший до вершин олимпийского пьедестала поднес к недовольному лицу пламя зажигалки.

– Ты – основной телохранитель у босса. А телохранитель и советник – это не одно и то же.

– Твоя правда, Кость. – Борец выдохнул струю дыма.

– Я тебя прекрасно понимаю, Игорь, – продолжал разговор Константин, – ведь раньше твою работу выполнял я. Это теперь я совмещаю должности охранника и шофера. Уступил тебе, так сказать, роль ведущего специалиста.

Телохранители, обмениваясь фразами, дымили дорогими сигаретами, готовые в любой момент выполнить приказ своего работодателя. Фигуры, рост, возраст, почти одинаковые двубортные костюмы делали ребят похожими на братьев-близнецов, с интересом наблюдающих, как их родитель беседует с неприятного вида старикашкой.

Особа, чью жизнь надлежало беречь как зеницу ока, почувствовала кожей своей согнутой спины взгляды двух пар глаз, обернулась и поманила пальцем телохранителя, значащегося в несуществующем списке под номером один. Тридцатилетний паж-переросток после короткой перебежки очутился рядом с источником, из которого он ежемесячно черпал средства к существованию в твердой конвертируемой валюте, как правило в долларах США.

– Да? – отвечающий за безопасность своего патрона нагнулся над ним, словно официант над посетителем ресторана.

– Шприц! – зашипел Задонский.

– Сейчас. – И мастер японского единоборства бросился к „мерседесу“. Через минуту он снова был подле своего шефа.

– Сделай этому хрычу укол и тащи в машину. – Задонский поднялся с корточек и посмотрел на старика со злостью. – Поговорим с ним позже, когда до него станут доходить мои вопросы. И пожалуйста, Игорь, будь милосерден, не коли его так, будто перед тобой твой кровный враг, а у тебя в руках не шприц, а примкнутый к винтовке штык. Хорошо?

– Как скажете, Николай Михайлович.

– Я тебе на подмогу Константина отправлю.

Задонский не спеша пошел к машине. Через пять минут двое здоровых мужчин под руки тащили к „мерседесу“ бесчувственное тело пенсионера. Доставив его к автомобилю, телохранители вопросительно уставились на патрона.

– На заднее сиденье, – распорядился тот.

– Может, в багажник? – осторожно спросил мастер спорта по дзюдо, предвкушая прелести соседства со старым люмпен-пролетарием.

– Вам что, неясно сказано? – вспылил Задонский. – Делайте то, что вам говорят!

Засунув старика в машину, Игорь устроился рядом с ним, брезгливо морщась и отворачивая лицо, а Константин сел за руль и повернул ключ зажигания.

– Насмотрятся боевиков, а потом суются с идиотскими советами! – ворчал в унисон двигателю шеф, приглаживая ладонью волосы. – Напоминаю! – Он поднял вверх указательный палец. – Никакой самодеятельности! Слушать только меня! Понятно излагаю?

Подчиненные молчали, мужественно принимая на себя речевое извержение крутолобого предводителя. Выговорившись и немного остыв, тот понизил тон и спросил:

– Посторонних не заметили?

– Нет, – коротко ответил шофер.

– Уверен? – Задонский с прищуром посмотрел на него.

– Можете не сомневаться. – Константин сейчас являл собой стопроцентную гарантию.

– А ты ничего подозрительного не заметил? – кинул через плечо хозяин.

– Кроме нас, здесь никого не было. – На этот раз Игорь благоразумно решил обойтись без комментариев.

– Да… – протянул Задонский, – похоже, здесь обитают только крысы, бродячие собаки да бомжи. Трогай, Костя. Пора нам выбираться отсюда.

„Мерседес“ осторожно, чтобы не поцарапать днище, покатил среди хлама, мусора, осколков кирпича и кусков бетонных плит к еле угадываемой, поросшей травой дороге, оставляя позади себя полуразвалившиеся халупы, любимые жилища окрестных бомжей.

Глава четвертая. Поедешь в экмпедицию?

Валентин Решетников и Максим Веригин сидели на кухне хрущевской квартиры, которую когда-то с великими трудами „выбивали“ и „доставали“ покойные родители Макса. Друзья давно опустошили бутылку „Дюбонне“, прозванную хозяином „кошкиными слезками“, и усердно работали челюстями над гастрономическими изысками старушки-Европы. Стол являл собой ту еще картину. Продукты валялись тут и там на дикого цвета изрезанной клеенке: чем не натура для живописного полотна „Кутеж двух князей“. Впрочем, одноклассники этого не замечали, вкус пищи был для них куда важнее. Посреди продовольственного хаоса возвышалась полупустая бутылка английского джина, схожесть которой с башней лондонского Биг Бэна портило узкое горлышко.

Взяв в руки неудачный макет славной достопримечательности столицы Великобритании, Решетников справился у друга:

– Ну как тебе можжевеловая водка?

– Тройной одеколон лучше! – патриотично ответил Веригин.

– Ты ее тоником разбавь! – посоветовал Валентин. – Делай, как я!

– Не люблю смешивать.

– Ну и зря! У тебя сложится об этом напитке ложное и предвзятое мнение.

– Мое мнение такое: лучше водки может быть только водка!

– Что ж, придется тебе за неимением гербовой писать на простой. Пей „Бифитер“, а водку нахваливай! За что пьем?

– За наше русское превосходство в области производства крепких спиртных напитков!

– Да, – согласился Валентин, – чего-чего, а этого у нас никто не отнимет.

Под звон бокалов бесцветная жидкость заморской выгонки полилась в российские желудки. Веригин выпил, поморщился, тряхнул волосатой головой и отправил в рот кусок хлеба, намазанный толстым слоем паштета. Решетников просмаковал свою порцию джина с тоником и закусил мясом крабов, аристократично манипулируя вилкой.

Проглотив бутерброд, Максим переключил свой интерес на обработанных обитателей морского дна и подцепил белую пластинку крабового рулета.

– Теперь я понимаю, почему англичане такие чопорные, напыщенные и вредные, – произнес он, внимательно рассматривая деликатес. – От этого пойла поневоле таким станешь. – Он открыл рот и бросил туда, словно полено в топку, кусочек холодной закуски. – Вот таким сделаешься! – Веригин ткнул в изображенного на этикетке мужчину в красном мундире, черной шляпе, белых перчатках и с жезлом в правой руке. – Вот таким расфуфыренным индюком!

– Какой ты нелестный эпитет прилепил к достопочтимому джентльмену! – нарочито укоризненным тоном сказал Решетников.

– Какой он к черту джентльмен! Чучело гороховое!

– Это, между прочим, форменная одежда бифитера.

– Постой, постой! – Максим огладил ладонью бороду. – Бифитер это что? Название джина или этого красного сэра?

– Бифитер – это гвардеец лондонского Тауэра, дословно переводится как пожиратель говядины, – просветил друга Решетников.

– Бедолаги… – Веригин сочувственно закачал головой. – Мало того что им приходится потреблять такую бурду, так теперь еще и говядину жрать нельзя! Она ж у них заражена!

– За них можешь не переживать, Макс. С голоду они не помрут.

– Да мне и нет до них никакого дела! Пусть живут и гонят свой джин. – Веригин пристально посмотрел в глаза своего школьного товарища. – А вот у тебя какое дело ко мне, Валентин, а?

Гость сглотнул остатки тщательно пережеванной пищи, расчистил перед собой место на столе, поставил на подготовленный плацдарм локти и сцепил пальцы под подбородком.

– Вот мы и подобрались к кульминационному моменту, – полуприкрыв глаза, тихо произнес он. – Послушай меня внимательно, Максим. Цель моего визита – сделать тебя моим компаньоном.

– У-у! Нет, Валентин. Бизнес, коммерция, предпринимательство не для меня! Здесь я тебе ничем помочь не могу!

– Да погоди ты упираться. Я еще не все сказал, только начал, а ты уже взвыл.

– Хочу тебя просто-напросто предупредить, чтобы ты зря не тратил время.

– Ты мне дашь высказаться?

– Слушай, давай замнем. Поговорим о чем-нибудь другом. Помнишь, как…

– Вспомнить былое мы еще с тобой успеем! – В голосе Валентина послышалось раздражение. – А сейчас, борода из ваты, наберись терпения и слушай сюда.

– Чего ты на меня орешь? – удивленно спросил Максим.

– Во-первых, не ору, а слегка повысил голос – иначе до тебя не доходит! А во-вторых, я имею на это право на том основании, что желаю тебе добра, остолоп мохнатый! Неужели тебе, молодому, полному сил, цветущему мужчине, доставляет удовольствие жить в этой жалкой лачуге? – Решетников жестом обвел комнату. – Неужели тебе нравится жить среди всей этой рухляди? – Валентин пренебрежительно потер пальцы о выцветшую занавеску с выгоревшими на солнце узорами. – Неужели твой внешний имидж соответствует в полной мере твоему второму „Я“ и полностью его удовлетворяет? – Однокашник чувствительно дернул несколько раз своего давнишнего приятеля за косматую гриву. – Я раньше так девчонок в нашем классе за косички дергал! А теперь вот тебя. Надо же, как все изменилось!

– Хватит дурью маяться! – Максим перехватил руку насмешника и отстранил ее от себя. – Мой облико морале меня вполне устраивает! Понятно?

– Нет, не понятно! – В рыбьих глазах Решетникова запрыгали бесенята. – Надо быть законченным идиотом, чтобы априори отказываться от предлагаемого проекта! Ты же даже не знаешь, какие выгоды сулит союз со мной!

– Если ты имеешь в виду деньги, то на себя я их всегда заработаю.

– Которых тебе только и хватит, чтобы проесть и пропить!

– Чего ты квохчешь? Чего раскудахтался? Яйца, что ли, из-под тебя вынули?

– Оставь свои приколы и давай серьезно потолкуем.

– Приступай! Но сперва налей-ка одеколончику аглицкого. Может, легче со мной разговаривать станет.

– Пожалуйста! – Валентин выполнил просьбу товарища. – За наш союз! – провозгласил он.

– За наш контракт? – произнес вторую часть рекламного лозунга Веригин, но не с оптимизмом, а с подозрительной настороженностью.

Валентин не ответил, а буднично выпил и прозаично закусил. Максиму оставалось сделать то же самое. Представитель новой социальной формации преуспевающих дельцов подождал, когда хозяин квартиры поставит свой стакан на стол, и, предпринимая определенные усилия для четкого выговаривания слов, пустился в пространный монолог:

– Макс, я прекрасно тебя понимаю. Мы знаем друг друга с детства, и потому твой нрав и характер мне известен досконально. Я бы сейчас на твоем месте тоже задался тем же вопросом, что и ты: „Чего это вдруг нежданно-негаданно, ни с того ни с сего явился давно испарившийся дружок? Вроде у него все есть: бабки, тачка… Значит, ему что-то от меня надо“. Не перебивай! – Решетников замахал руками, заметив, что Веригин хотел возразить ему. – Не перебивай! Да, я виноват, что так долго пропадал, не испытывал нужды общения с тобой, а тут вдруг – бац! Страстно захотел с тобой повидаться. Есть на мне грех, есть, не отрицаю. Забыл старого друга. Стал делать деньги. Это занятие захватило меня с потрохами. Увлекся я им так, что и товарищей позабыл и семью забросил… – Валентин вздохнул, закурил и продолжил: – Но я вовремя одумался, остановился и посмотрел, что же творится вокруг меня. Ты знаешь, Макс, я как бы отошел из центра сцены к кулисам и посмотрел на себя со стороны. Посмотрел на всю эту инсценировку даже не глазами зрителя, а взглядом режиссера-постановщика. Эффект был ошеломляющим. Я многое для себя открыл, я многое понял, у меня словно пелена с очей спала, если выражаться высокопарно. Я сказал себе: „Стоп, стоп, стоп, Валентин! Жми на тормоза! Поверти башкой, посмотри, кто рядом и кого рядом нет“. Я раскинул своим умишком и решил немного передохнуть от коммерции и наведаться к тебе. И вот я у тебя, Макс, в твоей убогой келье анахорета.

– А на хрен мне нужны твои нравоучения! – вспылил вдруг Веригин. – Я живу как хочу!

– Ты что? – приподнял брови Решетников. – Обиделся?

– Нет! Просто не люблю, когда меня воспитывают и при этом суют нос в мои дела.

– Я и не собираюсь тебя воспитывать. Это дохлый номер. У меня к тебе иное предложение. Я хочу, чтобы ты мне помог в одном деле.

– Каком? – Рука Веригина потянулась к сигаретам гостя и застыла в воздухе. – В каком деле? – переспросил Максим.

– Только ты сначала пообещай, что о нашем разговоре никому не расскажешь, это должно остаться только между нами.

– Что за мальчишеские тайны? – усмехнулся, закуривая, Веригин. – Разве мы собираемся играть в войнушку?

– Ну так ты даешь слово хранить тайну? – не обращая внимания на иронию друга, серьезно спросил Валентин. – О нашей беседе никто не должен знать Даже твоя подруга Марина.

– Ага, понял. Войнушка – это старо. Будем играть в Штирлица и Мюллера. Так?

– Нет не так, Макс! – вскрикнул гость. – Ты можешь посидеть несколько минут молча, без дурацких шуточек и в режиме приема информации! Выпростай из-под твоих патл уши, чучело лохматое!

– Опять оскорбляешь? – набычился Веригин.

– Прости, Макс, не удержался, – извинился Решетников.

– Ладно, прощаю. – Бородач стряхнул пепел в пустую пластиковую коробочку, где еще совсем недавно находился паштет. – Я со своей стороны готов поклясться страшной клятвой, что буду молчать, как партизан. Ты меня знаешь. Я – могила. Этого достаточно?

– Вполне, – кивнул Решетников и, улыбнувшись, добавил: – Никак не могу привыкнуть к твоей гориллообразной физиономии. Троглодит, да и только!

– Ты опять за свое?

– Все, все, Макс! – замахал руками Валентин. – Прикусываю язык, перестаю обсуждать твою персоналию и плавно перехожу к деталям нашей конфиденциальной аудиенции. Но сперва я задам тебе несколько вопросов. Не возражаешь?

– Нет.

– Прекрасно. – Валентин потер руки. – Итак. Ты спелеологией по-прежнему увлекаешься?

– Ха! Вспомнила бабка, як дивкой была! – воскликнул Максим. – Давно забросил.

– Но опыт, навыки, умение, надеюсь, сохранились? – с едва заметным беспокойством поинтересовался Решетников.

– Это останется у меня до самой смерти, Валентин.

Гость с облегчением вздохнул:

– Отлично. Значит, лазить по пещерам не разучился. Я еще слышал, что ты одно время увлекся диггерством. Это правда или слухи?

– Было такое дело. Сходил как-то раз с ребятами по московским подземельям. Но мне, честно говоря, не понравилось. Всюду грязь, вонь, крысы, бомжи.,. Побывал я на всех трех уровнях, везде одна картина. Было такое ощущение, что шляешься по затопленной водой помойке, куда никогда не проникают лучи солнца,

– А что это за три уровня?

– Первый находится между поверхностью и тоннелями метро. Второй – в той же плоскости, что и сам метрополитен. Ну а третий – под ним, он самый глубокий.

– Все ясно. – Решетников придвинул свой стул поближе к товарищу, засунул руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда небольшую плоскую картонную коробочку величиной с крупный блокнот и перехваченную черной узкой резинкой. – Вот, Максим, – стягивая резинку, благоговейно заговорил Решетников. – Здесь находится ценнейшая вещица, за которую многие отдали бы немалые деньги. – Он открыл футляр и бережно извлек из ваты резное украшение. Аккуратно зажав его между большим и указательным пальцами, Валентин показал другу хрупкий предмет филигранной работы. – Сия штуковина называется „Рельефный портрет римского воина“. И это лишь крохотная частица тех сокровищ, добыть которые я намереваюсь с твоей помощью. Я пришел просить тебя быть членом моей экспедиции…

– В Рим за головами воинов? – продолжил Максим с пьяным скепсисом и положил украшение на ладонь, где оно едва уместилось.

– Осторожно! – забеспокоился Решетников. – Не урони!

– Не боись! Все будет в целости и сохранности.

Веригин принялся рассматривать диковину. Голова была вырезана из неизвестного Максиму материала, напоминающего расплавленную и застывшую массу, из которой обычно делают конфеты „ириски“. Над высоким лбом античного воина игриво возвышалось нечто вроде кока Элвиса Пресли и наших приснопамятных „стиляг“. Едва изогнутый нос, тонкие губы и круглый подбородок профиля обрывались короткой шеей. Плечи были накрыты белым сагумом – коротким плащом с вырезом для головы, заимствованным потомками Ромула и Рема у галлов. Плащ скрепляла круглая застежка.

– И что? Это бесценная реликвия?

Решетников молча кивнул.

– Если даже за подобную штучку кто-то и готов отвалить пару „лимонов“, я все равно не собираюсь грабить музей или галерею. Тут, Валентин, я тебе не помощник. – Максим вернул барельеф другу.

– Ну и чти себе уголовный кодекс на здоровье. – Решетников любовно упаковал свое сокровище в футлярчик, обтянул его резинкой и опустил в карман пиджака. – Я предлагаю тебе вынуть из недр земли то, что там пропадает зря. Ты хоть понимаешь, о чем я толкую?

– Видимо, о полезных ископаемых типа какой-то глины, из которой состряпали эту фиговину и от которой у тебя поехала крыша!

– Эх, Макс! Село ты нерадиофицированное! Это не фиговина! Это элемент декора Янтарной комнаты! Ну? Уразумел? – Валентин вперился в лицо одноклассника. Тот явно что-то уразумел.

– Ну? – напористо повторил владелец изделия из окаменевшей смолы. – Согласен, мурло обросшее?

– Согласен, – упавшим голосом процедил Веригин и в задумчивости покрутил ус.

Глава пятая. В заложниках

Иннокентий Степанович Грызунов размежил тяжелые веки и увидел перед собой изрядно потертую обивочную ткань видавшего виды диванчика, на котором он лежал.

„Это не моя хибара, – подумал Грызунов. – Тогда где я?“

Мысли путались и сплетались в клубок. Наконец Иннокентию Степановичу удалось поймать кончик нити и с большим трудом восстановить в памяти картины прошлого.

„Что мы пили-то? Ах да, спиртягу. Сухорукий украл где-то литровую банку. Божился: мол, подарили, пожалели убогого. Но я-то знаю, что он ее умыкнул на этом своем складе. А вот я закусь честно заработал. Милостыня – это не воровство. Походил среди столиков под зонтиками у закусочной, люди добрые и помогли, кто чем мог. Кто куском хлеба, кто куском колбасы… Я не брезгливый и не гордый, принимаю все, что Бог пошлет. Проси – и тебе воздастся. Живи по заповедям, не нарушай их – и будешь ты чист перед Господом нашим Иисусом Христом. Правда, есть один грех, пью я сильно. Но ведь об этом в Писании не сказано. Да и делаю я это не во вред другим, а только лишь во вред себе. А с Сухоруким мы тогда в подвале изрядно налакались… Было это все позавчера. А вчера? Что было вчера?“

Грызунов захлопал ресницами, хотел перевернуться на другой бок, но передумал и продолжил ревизию своей памяти:

„Вчера, вчера… Ах да! С утра у меня голова трещала, как паровой котел под давлением… А дальше? Дальше мы с Сухоруким разошлись в поисках похмелки. Мне в центре не везло, и я поехал на окраину. Да, все так и было. Стал подходить к нашему дзоту, а там…“

Из глубин изношенного, проалкоголенного и проникотиненного сознания всплыла мизансцена на фоне угрюмых декораций с тремя фигурами и вовсе не бутафорским автомобилем. Старого пропойцу прошиб холодный пот. Слабо надеясь, что все это лишь обрывки дурного сна, Иннокентий Степанович крепко зажмурился, а затем широко, как только мог, раскрыл глаза. Нет, те трое – не сон, Грызунов это отчетливо осознал. И тут он вдруг, словно спохватившись, поднес к своему лицу правую руку и заголил рукав хрупкой от въевшейся в ткань грязи рубашки. На локтевом сгибе, там, где проступала под кожей синяя полоска вены, виднелась точка от укола. В сознании произошло то, что случается на плохо освещенной сцене, когда осветитель включает мощные софиты, поражая зрителей произведенным контрастом.

Грызунов все вспомнил. Все. До мелочей. От первых слов незнакомца до вхождения в немощную плоть иглы одноразового шприца.

„Дальше меня, кажется, куда-то поволокли… Куда? Наверное, туда, где я сейчас и нахожусь“.

Иннокентий Степанович стал медленно переворачиваться на другой бок и в конце концов рассмотрел комнату. С противоположной стороны сквозь бледно-желтые шторы угадывался квадрат окна, рядом с которым стояли стол и три кривоногих стула. Под давно не беленным потолком висел матовый плафон с трещиной. Стены были оклеены отстающими в нескольких местах серыми, удручающего вида обоями. Рассохшийся пол был покрашен в цвет невыводимой ржавчины. Ознакомившись с типичным интерьером среднестатистической экс-советской семьи эпохи приватизаций и либерализаций, пенсионер оторвал голову от подушки без наволочки и попытался сесть. Это ему удалось. Правда, при этом не обошлось без нечленораздельных звуков, типа стона или кряхтения: давешние громилы поработали на славу.

В открытую дверь вползло, как грозовая туча, некое чудовище, облаченное в пестрый спортивный костюм. Во временном приюте Иннокентия Степановича сразу стало тесно.

– Очухался? – прогудел тот, кто сначала душил, а потом колол Грызунову снотворное.

Старик посмотрел на своего тюремщика и промолчал.

– Дуешься на меня? – криво усмехнулся борец. – На сердитых воду возят. Впрочем, ты уже для этого, дед, не годишься. Тебя самого пора возить, но не в нашем „мерсе“, а на катафалке. – Довольный своей шуткой, мастер спорта по дзюдо громко рассмеялся.

– Грешно смеяться над убогими, – попробовал пристыдить знатока японского единоборства преклонного возраста пленник.

– Что грешно, а что нет, – судить мне! – ткнул себя в широкую грудь Игорь. – И не суйся со своими полезными советами садовода, лопух хренов, Божий одуванчик!

Гориллоподобный страж запрокинул голову, раскрыл рот и залил в себя треть литра кока- колы из ярко-красной металлической баночки. Грызунов с завистью досмотрел сеанс переливания бурой жидкости из одной емкости в другую, сглотнул слюну и передернул заостренным кадыком. Поймав на себе взгляд своего подопечного, наемный охранник смял пустой контейнер железными пальцами.

– Вот так и с тобой будет, кляча полудохлая, если снова вздумаешь упрямиться! – Иван Поддубный наших дней швырнул расплющенную банку в угол.

– Отпусти меня, парень, – жалобно попросил Иннокентий Степанович.

– Ишь чего захотел, старче!

– Что я вам плохого сделал? Зачем я вам? Верните меня обратно в наш дзот.

– Куда, куда? – Игорь пригнулся, чтобы лучше расслышать.

– В дзот.

– Дед, окстись! Великая Отечественная пятьдесят один год тому назад как кончилась! Или это у тебя последствия контузии?

– Ранение у меня имеется. Получил его при разминировании Кенигсберга. А контузии не было! – Грызунов ударил сухой узкой ладонью по колену.

– Так ты вдобавок ко всему еще и фронтовик? – присвистнул собеседник. – Тебе, видать, за штурм цитадели Восточной Пруссии помимо медали выделили в пожизненное владение дзот, куда ты и поселился?

– Дурья твоя башка, – беззлобно огрызнулся ветеран. – Дзотом я называю ту хала- буду на окраине города, где обитают такие же, как я…

– Шаромыги и забулдыги!

– …несчастные, обездоленные, забытые близкими, родными и любимым государством люди, – закончил старик, не обращая внимания на реплики своего тюремщика. – Дзот означает „дом-здравница особых туристов“.

– А туристы, стало быть, это подобные тебе бичи.

– Там раньше была контора какой-то автобазы или стройки, точно не знаю, – продолжал Грызунов, пропуская мимо ушей оскорбления. – А теперь это штаб-квартира нищенствующей армии.

– Вам всем давно на кладбище перебираться надо.

– Что правда, то правда, – неожиданно для Игоря согласился с ним старик. – Пора уже на вечный покой. Да вот что-то Боженька никак не хочет душу мою прибрать. А пока, может, все же выпустишь меня отсюда, мил человек.

– Ну ты, старпер, даешь! Фиг тебе! Посиди под домашним арестом! Ты ж нам ничего еще не сказал!

– А что я вам должен был сказать? – В старческих выцветших глазах вспыхнул и тут же погас огонек надежды.

– Вот придет Николай Михайлович, он тебе все и напомнит, растолкует, разжует и в рот положит.

– Николай Михайлович? Это кто? Тот, с горбатым носом и с залысиной?

– Он самый.

– Он у вас за хозяина?

Такое определение покоробило Игоря, который вместе со своим напарником Константином при подобном распределении ролей ветераном второй мировой автоматически получал статус холопа.

– За директора! – рявкнул телохранитель Задонского.

– Ясненько. Не пойму только, какой интерес у вашего фирмача ко мне?

– Он же тебя вчера все долбал, пьянь! А ты, как дебил, заладил: „Не помню! Не знаю!“ Пришлось тебя ширнуть и сюда приволочь, чтобы было где поточить с тобой лясы в теплой, дружеской обстановке. Здесь нам никто не помешает выпытать из тебя все, что нам нужно. И поверь мне, дед, я из тебя все вытрясу. А будешь молчать или косить под дурака – я запущу свою руку в твою поганую глотку по самый, локоть, ухвачу за кишки и выверну все твое вонючее нутро наизнанку! – Игорь поднес свою огромную пятерню к лицу пенсионера и пошевелил пальцами, поросшими жесткими волосиками, как ножки тарантула.

– Эсесовец, – тихо произнес Иннокентий Степанович.

– Что? – взревел дзюдоист и замахнулся. Но бить не стал: таких полномочий от своего шефа он не получал.

Старик инстинктивно закрыл глаза и втянул седую голову в острые плечи.

– Моя бы воля… – проскрежетал Игорь и, не докончив фразы, схватил пленника за шиворот, рывком поднял с дивана и выволок из комнаты. Походив из угла в угол, Грызунов опустился на табурет у обеденного стола.

– Жри! – гаркнул охранник и поставил перед стариком тарелку с остывшей глазуньей из трех яиц и большую расписную кружку с теплым чаем.

Бывший фронтовик такого не ожидал и потому совсем растерялся. Он принялся нелепо скрести ногтями покрытые щетиной впалые щеки, завороженно глядя на еду.

– Ну что чешешься, как пес шелудивый! – услышал он прямо над собой. – Цепляй вилку – и вперед! Яд никто не подсыпал.

Голод, как известно, не тетка, и невольник принялся за еду. Игорь стоял, скрестив на груди руки, и наблюдал за пожирателем яичницы. Когда арестант подобрал все с тарелки, тщательно обтер ее кусочком белого хлеба и перешел к чаепитию, сжав кружку трясущимися ладонями хронического алкоголика, в дверь позвонили.

– А вот и директор нашей фирмы! – объявил борец. – Сейчас, дедуля, он с тобой непосредственно и займется.

Оставив старика в одиночестве, Игорь пошел в прихожую открывать дверь.

Вскоре в комнату вошел лысеющий мужчина средних лет с крючковатым носом, в котором ветеран узнал человека, что беседовал, а точнее сказать, допрашивал его вчера. Позади возвышались, вздымаясь двумя скалистыми утесами, телохранители.

– Ну что, Степаныч? – спросил вошедший мягко, словно доктор Айболит больную мартышку. – Как наш гостиничный сервис? Как спалось?

– Спасибо, нормально.

– Как питание? – Мужчина вынул из кармана пиджака носовой платок и вытер им мелкие капельки пота с высокого лба. – Жарковато сегодня, – добавил он, вроде бы ни к кому не обращаясь.

– Харчи приличные, – ответил Грызунов и отодвинул от себя кружку. – Спасибо за угощение.

– Из твоего „спасибо“ шубы не сошьешь, Степаныч. Или тебя называть полностью, по имени-отчеству? Иннокентий Степанович? А, Грызунов?

– Называйте меня так, как все меня кличут, – Степанычем. Так привычнее.

– Как скажешь.

– А вас как величать-то? – Грызунов робко посмотрел в глаза своего собеседника и убрал руки под стол.

– Называй Николаем Михайловичем. – Задонский сел на свободный стул напротив пленника, стянул с себя пиджак, кинул его шоферу-телохранителю и закинул ногу на ногу. – Учти, Степаныч. Мы дали тебе возможность отдохнуть в человеческих условиях не потому, что ты заслужил это в сорок пятом, защищая советскую родину, которой сейчас уже нет, а для того, чтобы ты напряг остатки своих проспиртованных мозгов и выложил нам все то, что нам от тебя нужно! Мы не собираемся ухаживать здесь за тобой, как в доме для престарелых. И мы ехали сюда, в Калининград, из Москвы златоглавой за тысячу с гаком верст через два суверенных государства не для исследования экономического потенциала самой западной окраины Российской Федерации, а для выяснения отдельных деталей, к которым ты, достопочтимый мой Степаныч, имеешь самое прямое касательство.

Задонский, несмотря на существенную разницу в возрасте, обращался к своему визави на „ты“, в духе милицейских традиций, где сотрудникам министерства внутренних дел в борьбе с не поддающейся выведению преступностью нет места правилам хорошего тона, учтивости, миндальничеству, слащавости и прочим посыпанным сахарной пудрой штучкам великосветского общества эстетствующих аристократов. Зато Грызунов именовал находившегося по ту сторону стола москвича исключительно на „вы“ и по имени-отчеству, как и следует задержанному, представшему пред грозными очами следователя по особо важным делам, к которому еще пока рано, ввиду отсутствия неопровержимых улик, обращаться расхожей и общепринятой фразой – „гражданин начальник“.

– Я не совсем понимаю…

– Кончай! – оборвал старика Николай Михайлович, откинувшись на спинку стула. – Все это мы уже слышали. Напомню основные позиции нашей недавней с тобой беседы. Нам ни к чему твои биографические данные, мы и так о тебе достаточно много знаем. И то, что тебе семьдесят два года, и то, что ты служил сапером, и что после войны работал в системе водоснабжения и канализации Калининграда, и что после смерти своей жены, а затем и гибели в Душанбе твоего единственного сына и его семьи в период охоты за русскими ты стал спиваться, что в твоем переходном с этого света на тот возрасте чрезвычайно опасно для здоровья.

Слова Задонского причиняли старику боль. Это было заметно по его набрякшим влагой глазам. Его душа, за многие годы тяжелой жизни превратившаяся в мишень из жесткой фанеры, все же всякий раз вздрагивала, когда ее прошивали автоматные очереди. Но на этот раз в нее умелой рукой метнули гранату, осколки которой едва не разорвали цель на мелкие кусочки.

А противник продолжал развивать наступление, атакуя по всему фронту:

– До чего ты докатился, Степаныч! Пропил медали, ордена, мебель, квартиру! Ты променял на водку честь воина-освободителя!

Фронтовик не выдержал обличающей речи и заплакал, по-мальчишечьи размазывая слезы по грязному морщинистому небритому лицу.

Оценив плоды своего обвинительного монолога, Задонский протянул Грызунову платок, которым еще недавно утирался сам, и вложил его в старческую ладонь.

– Ну все, все! Хватит, дед. Успокойся. Я смотрю, кое-что человеческое в тебе осталось. А я подумывал, что ты уже безвозвратно потерян для общества. Тебе хоть пенсию наше доброе правительство платит? Как-никак ты же кровь проливал за Сталина.

– Платит, – всхлипнув, отозвался Иннокентий Степанович.

– Надо же! – всплеснул руками Задонский. – Какая забота о доблестных ветеранах! А как же ты ее получаешь?

– Как обычно, в сберкассе.

– А паспорт-то у тебя имеется?

– Как же без паспорта? – удивился Грызунов. – Конечно, есть. Я его в надежном месте храню, в укромном уголке нашего дзота.

– Где? – приподнял брови житель российской столицы.

– В дзоте.

– Дом-здравница особых туристов, – вмешался Игорь. – Они так прозвали свою халупу, где мы его взяли.

– М-да, – задумчиво протянул Николай Михайлович. – Советский человек не мыслит себя без военной терминологии. – Впрочем, мы отвлеклись. Мы, Степаныч, проделали неблизкий путь, чтобы ты показал нам то место в подземельях этого Кенигсберга, где находятся ящики.

– Какие ящики?

– Ты нам тут дурочку не строй! – сорвался на крик москвич. – Я тебе их вчера описал! Большие деревянные ящики с фашистским орлом, свастикой и немецкими надписями! И не вздумай мне врать, что ты их и в глаза не видел, фуфляк старый. Ты их видел, касался их и даже кое-что оттуда вытащил! И если ты мне сейчас, вот здесь, на этом самом месте, не поведаешь все как на духу, мои ребята уложат тебя в другой ящик и закопают живьем! Похороны мы тебе устроим! Единственное, что я не могу тебе обещать, так это духовой оркестр и оружейный салют!

Глава шестая. Под водой

Медленно работая ластами, аквалангисты не спеша плыли, словно две ленивые гигантские рыбы. Эластичные, черного цвета, с оранжевыми полосами по бокам гидрокостюмы плотно облегали их крепкие молодые тела, предохраняя от переохлаждения. Хотя вода и была достаточно теплой, подвергать организм излишним встряскам никто не намеревался – ненужная бравада у подводников была не в почете. Желтые баллоны дыхательных аппаратов, казалось, давили на пловцов своей металлической тяжестью. Но это только казалось. На самом же деле у аквалангов был обратный эффект: они не способствовали погружению, а скорее наоборот, выталкивали тело на поверхность. Поэтому, чтобы легче было погружаться на дно, аквалангисты обвили себя поясами со свинцовыми грузилами.

Вдруг один из ныряльщиков резко дернулся, будто карп, заглотивший насаженный на крючок червя. Второй аквалангист, заметив странное поведение своего товарища, быстро развернулся и завис напротив него. А тот выплюнул изо рта загубник, выпустил очередь пузырей и стал отчаянно жестикулировать и шевелить губами. Он совсем забыл, что разговаривать под водой человечество до сих пор не научилось.

„Кислород кончился! – понял Веригин, едва взглянув на трепыхающегося Решетникова. – Сейчас главное, чтобы он не запаниковал и не наделал глупостей!“

Максим выставил обе ладони вперед, призывая друга к спокойствию, а затем поднес их к животу и изобразил размыкание скоб на поясе и крепежном ремне акваланга. Валентин, сообразив, что от него требовалось, моментально вцепился в застежки. Однако ставшие вдруг непослушными пальцы никак не могли справиться с нехитрыми приспособлениями: скобы не поддавались. В отчаянии Решетников, извиваясь всем телом, словно смертельно раненный гарпуном морской котик, стал рвать предательские ремни, ломая в кровь ногти о прочный брезент и металлические бляхи. В припадке безрассудства он не замечал, что Веригин призывает его всплыть.

„Амба!“ – пронеслось в голове старое, забытое слово из далекого детства.

Амба. Валентин представил, что эти два слога могла бы прочмокать своим скользким ртом любая рыбина от пескаря до акулы.

„АМ-БА“. – С обеих сторон ударило в виски.

„АМБА! Амба! Амба!“

Неожиданно Решетников почувствовал боль в левом плече. Подняв голову, Валентин увидел сквозь стекло своей маски Веригина, сжимающего его ключицу и лопатку тяжелой кистью. Только теперь, уставившись в переносицу своего одноклассника, незадачливый аквалангист понял, что орет во все горло, и вместо того чтобы подниматься на поверхность и стараться освободиться от груза одновременно со всплытием, он застрял у самого дна, теряя драгоценные секунды.

Вдруг его губы, десны и зубы ощутили прикосновение резины. Это Веригин буквально вогнал ему в рот загубник своего дыхательного аппарата. Челюсти Решетникова с непостижимой скоростью сомкнулись.

Валентин алчно всосал в себя спасительный газ, давая работу остановившимся в тяжелом ожидании легким. Надышавшись вдоволь, он успокоился и почувствовал, как сердце стало возвращаться в привычный ритм. К тому же Решетников с удовольствием отметил про себя, что колоколу, в который на несколько секунд превратились своды его черепа, оторвали язык; голова перестала гудеть.

Легкий толчок в грудь рукой Веригина напомнил делающему первые шаги (уместнее было бы выразиться „первые махания ластами“) аквалангисту еще об одном желающем подышать кислородом. Максим жестом попросил Валентина вернуть ему его загубник, а затем ткнул большим пальцем вверх, призывая товарища всплывать. Решетников еще не до конца оправился от потрясения и поэтому весьма неохотно разжал зубы и вынул изо рта каучуковую капу с подсоединенным к ней шлангом. Максим быстро наполнил кислородом легкие и вновь отдал загубник приятелю. Так, передавая друг другу резиновый раструб и попеременно расходуя запас содержимого исправного акваланга, друзья поднялись на поверхность.

– И-и… – Решетников стал наполнять воздухом грудную клетку.

– Все в порядке? – поинтересовался Максим.

– Ага, – в перерыве между вдохом и выдохом ответил Валентин.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – резюмировал бородач. – Давай выбираться.

Поменяв одну стихию на другую, товарищи сняли с себя снаряжение.

– А представь, что все это случилось где-нибудь на озере, в море или на большой глубине, а не в этой искусственной лагуне? – сказал Веригин.

– Даже и не хочу представлять, – вяло произнес Решетников и в изнеможении распластался на кафельной плитке. – Спасибо тебе, Макс, ты спас мне жизнь.

– Ерунда. Обычная подстраховка. Это входит в мои обязанности инструктора по подводному плаванию. Я свой хлеб в нашем акваклубе не зря ем. Правда… – Максим озабоченно посмотрел на аппарат Валентина и принялся с ним возиться, – правда, вот с баллонами какая-то накладочка случилась. То ли их кислородом плохо забили, то ли манометр барахлит, то ли клапан отказал…

– Потом разберешься.

– Конечно, разберусь, – пообещал опытный аквалангист. – Такие фортели нельзя оставлять без внимания. А не то моментально в море.

– Спасибо тебе, Макс, – снова поблагодарил Решетников, передернувшись при воспоминании о пережитом кошмаре.

– Да ладно! Заладил! Прямо как Карлсон и Малыш. „Ура! Свершилось чудо! Друг спас друга!“

– Похоже.

– Для полного сходства осталось только утыкать тебя, как покойника, свечками, наподобие того торта, который уплел Карлсон, а мне воткнуть в задницу вентилятор, на что я ну никак не соглашусь!

– Аквалангист с пропеллером меж ягодиц? – Валентин повернулся на бок и глянул на одноклассника так, что тот сразу понял: к его фигуре мысленно приторачивают дополнительный агрегат. – А ты бы выглядел оригинально, Макс! – По лицу несостоявшегося утопленника скользнула улыбка. – С таким приспособлением тебя бы охотно взяли на съемки фильма „Человек-амфибия-2“!

– Ожил? Да? – поинтересовался Максим, заметив перемену в настроении приятеля. – Шутковать начал? А ну вставай! Хватит разлеживаться! Сейчас сюда придет очередная группа на занятия, надо освобождать место. Понял?

– Ты что, обиделся? – спросил Решетников, поднимаясь на ноги.

– С чего бы это?

– А чего тогда таким злым стал?

– Да я на себя злюсь! Никогда бы не простил себе, Валь, если бы…

– Брось! – не дал докончить Решетников. – Я живуч! Я и в воде не тону и в огне не горю! – Он поднял с пола акваланг и ласты. – Пошли?

– Пошли.

И друзья, поблескивая мокрой резиной гидрокостюмов, зашлепали босыми ногами в раздевалку.

И только в душе Максим понял, что Решетников совершенно пришел в норму и истерика, в любом ее проявлении – от гнетущей подавленности до гомерического хохота, ему не грозит. Намыливая голову шампунем, Веригин спросил:

– А признайся, Валь, испугался?

Валентин сделал вид, что из-за шума воды не расслышал.

– Валь! – окликнул друга Веригин.

– А? – отозвался тот, поворачиваясь к своему спасителю всем корпусом, по которому сползала хлопьями мыльная пена.

– Я спрашиваю, ты испугался там, на глубине?

Решетников провел ладонями по лицу сверху вниз, сгоняя воду, затем встряхнул руками, рассыпая мелкие брызги, и растянул губы в смущенную улыбку.

– Да. Струхнул, – не стал он кривить душой и честно признался. – Думал все, хана! Кранты!

– Главное – не паниковать. Спокойствие, только спокойствие.

– Это что, фрагмент будущей лекции перед группой записавшихся в ваш клуб „чайников“?

– А ты уже не „чайник“?

– Да я уже матерый подводник! – Валентин выпятил грудь и ударил в нее кулаком! – На моем счету тысяча и одно погружение! – Но при виде удивленного лица друга поспешил прибавить: – В обычную эмалированную ванну!

Максим рассмеялся и похлопал по мокрому плечу приятеля:

– Ты каким был в школе, таким и остался.

– А каким я был в школе, Макс?

– С закидонами! Никто не знал, что от тебя можно было ожидать.

– Ты тоже, кстати, не изменился, старина. Уж слишком открыт и доступен.

– А разве это плохо?

– В наше время, когда все вокруг только и занимаются тем, что дурят, предают, обводят вокруг пальца, кидают, „обувают“ и прокатывают, жить с душой нараспашку – непростительная роскошь!

– А я не жадный! – закрывая вентили душа, сказал Веригин. – Моя душа – мое богатство! Другого у меня нет.

Смыв с себя остатки мыла и шампуня, Решетников принялся вытираться полотенцем.

– Смотри, нарвешься на какого-нибудь энергетического Дракулу или вампиршу, они из тебя всю твою душу выкачают, Макс!

– Не выкачают! – заверил товарища Веригин. – Мои душа и тело неразделимы.

– Народ и партия тоже когда-то были едины, – напомнил Валентин и, приблизившись к Максиму, повернулся к нему спиной: – А ну-ка, глянь, что там у меня на лопатке? Не пойму, ремень, что ли, от акваланга натер. Болит немного.

– Пятна какие-то, – услышал Решетников и понял, откуда на его теле появились эти отметины.

– Это ж, Макс, следы от твоих пальцев! – оборачиваясь к своему наставнику по подводному плаванию чуть ли не закричал Валентин. – Ты ж мне синячищи наделал, когда тряс меня за плечо! Во! – Он нащупал еще одну болезненную точку на коже под левой ключицей. – Еще один фингал! А я-то думаю, что это у меня там такое. А это, оказывается, автограф моего кореша!

– Чего ты разбушевался, как Фантомас! Пройдут твои синяки! Это же не татуировка!

– У меня начнется пигментация кожи! Что будет? Что будет?! – Решетников растянулся на спортивной скамейке и стал оглашать своды раздевалки предсмертными стонами.

– Ты что, совсем рехнулся? – изумился поведению друга Веригин. – Или у тебя после пережитого помутнение рассудка?

– Опустение желудка! – заорал в рифму симулянт и подскочил, едва не стукнувшись головой о потолок. – Отметим мое второе рождение где-нибудь в ресторане! Жить хорошо! А хорошо жить еще лучше! Ура!

Решетников, размахивая полотенцем и улюлюкая, завихлял своими конечностями, изображая ритуальный танец спасшихся от наводнения аборигенов. Максим молча наблюдал за пляской Валентина, не очень-то отличавшейся от пляски святого Витта. Он прекрасно понимал, что это просто необходимая эмоциональная разрядка.

«Теперь за Валькину нервную систему можно быть спокойным, – с облегчением подумал Веригин. – Выплеск отрицательных эмоций состоялся».

Когда плясун закончил свой сольный номер, Максим почти полностью оделся.

– Пляшешь ты оригинально, – застегивая верхнюю пуговицу тенниски, произнес аквалангист-инструктор. – Сгодился бы на роль саксаула в ансамбле «Березка».

– Фу! – присев на скамью, выдохнул Решетников. Он пропустил мимом ушей шутку одноклассника, хитро посмотрел на него, улыбнулся, подмигнул и спросил: – А знаешь, чего я больше всего испугался там, на дне?

– Чего же? – насторожился Веригин.

– Твоей мохнатой рожи в стеклянном наморднике! – Валентин расхохотался. – У тебя, Макс, и так вид экзотический, – продолжал гоготать Решетников, – ну а в маске и подавно! Ты со своей бородой, усищами и гривой ну вылитый Нептун! Трезубца только не хватало! Мурло в акваланге! Чучело небритое в гидрокостюме! Ты на себя в зеркало-то смотрел? От тебя, наверное, все новички шарахаются! «Я водяной, я водяной!» Да так ты всю вашу клиентуру распугаешь! Я как взглянул на тебя, когда ты меня за плечо тряс, так и обмер! Мать честная! Кто это? Ихтиозавр? Несси? Челюсти? Ан нет! Это Макс в специальном облачении, немножко небритый и не совсем подстриженный! Ха-ха! А у меня сначала душа в ласты ушла!

На этот раз веселье Решетникова было не наигранным. Он вошел, что называется, в свою колею и язвил над приятелем в свойственной ему манере.

– Твой внешний вид меня потряс до глубины корней моих волос, Макс! Я даже забыл, как дышать! Вот и пришлось воспользоваться твоим загубником.

– Не убедительная отговорка, – сказал Веригин, которому словесные извержения друга заметно подняли настроение. – Но могу с полной уверенностью сказать одно: ты вышел сухим из воды!

– И это мы с тобой отметим! – хлопнул в ладоши Валентин. – ресторан за мной!

Глава седьмая. Маленькая победа

Марина Лосева третью неделю не появлялась у Веригина в его «хрущобе» на Рабочей улице и не звонила ему – такова была ее страшная месть. И то сказать, вышвырнул за дверь, как паршивую собачонку! Немудрено, что уже который день девушка не могла прийти в себя.

«Ничего! Ты еще вспомнишь обо мне! – грозила она кулаком в пустоту, лежа на диване и щелкая пультом дистанционного управления телевизора. – Позвонишь мне! Прибежишь сюда… Нет! Приползешь на коленях, как змий на брюхе! Будешь каяться, вымаливать у меня прощение! Ха-ха! Но не дождешься! Такое не прощается! Я тебе не уличная девка из подворотни! Я заставлю считаться с собой!»

Пред мысленным взором предстала картина: Веригин на коленях подметает бородой пол у ее ног. «Прочь, о недостойный! – вещает она и хохочет дьявольским смехом.

«Пресмыкайся, корчись, дергайся, конвульсируй! Все равно не прощу! Ни за что! Никогда! Ты навеки разбил мне сердце!»

Марина прижала руки к груди.

«Впрочем, тебе, бессердечному мордовороту, не понять терзания человеческой души! У тебя в грудной клетке вместо сердца даже не камень, а силикатный кирпич, нет, булыжник из арсенала российского пролетариата! А посему тебе, Веригин Максим, как закоренелому злодею, выносится следующий приговор: ты предаёшься забвению!»

В разгар подобных размышлений девушка послужила бы неплохой натурой, для статуи Афины Паллады, что, как известно, вышла из головы своего папаши Зевса, по которой тюкнул внушительных размеров колуном колченогий Гефест. В отличие от греческой богини, произведенной на свет в доспехах и полном вооружении, современница компьютерного бума и СПИДа могла вести наступательные и оборонительные действия только лишь с помощью черного пластмассового предмета продолговатой формы с многочисленными кнопками, посылам которого подчинялся такого же цвета ящик со стеклянным экраном, именуемый в народе «те́ликом».

– Повторяю приговор! Предать подсудимого вечному забвению! – Марина рубанула антрацитовым пеналом, словно шашкой. – Через отрубание бороду и сбривания усов! Решение окончательное! Обжалованию не подлежит!

Для пущей убедительности сей вердикт был сопровожден крестообразным рассеканием воздуха, что долженствовало обозначать крест на судьбе Веригина.

Вдруг Марина осознала, что она стоит под роскошной люстрой из хрустальных висюлек, зависшей над ней царственным венцом, размахивает как угорелая пультом с претензией на скипетр и горланит не своим голосом! Ни дать ни взять – Екатерина Вторая произносит тронную речь с обличительными словами в адрес низложенного императора Петра Третьего, не оправдавшего надежд ни России, ни знати, ни супруги. Горько вздохнув, Лосева опустилась в мягкое кресло и швырнула пульт на журнальный столик.

– Мечты, мечты! Где ваша сладость? Мечты ушли, осталась гадость, —продекламировала она меланхолично широко известное двустишие и уткнула подбородок в колени.

Жизнь Марины Лосевой расстроилась. Фирма, где девушка работала последние семь месяцев, точнее сказать, числилась и получала зарплату, закрылась, чего и следовало ожидать. А посему служащие, в том числе и подруга Веригина, отпраздновали тризну по скоропостижно скончавшемуся акционерному обществу за традиционным общим столом с выпивкой и закуской. Чтобы разнообразить свое безработное существование, Марина поехала за город, где прожила со своим отцом на даче пять дней. Но общество отставного полковника и свежего холостяка не дало его дочери душевного спокойствия, и она вернулась в Москву. В квартире Марина обнаружила записку, в которой ее мать извещала о своей неожиданной командировке во Францию на симпозиум врачей-психиатров.

Как же, как же! – усмехнулась дочь ученой матери. – Написала бы прямо – к хахалю поехала! Я пойму, давно уже не маленькая. И угораздило же мне родиться в такой семье! – бросая скомканную бумагу в мусорную корзину, цедила Марина сквозь зубы. – Папа оружием бряцал. Дошёл от кавалериста до артиллериста, мама – профессор, спец по психам, а я, получается, гибрид офицера и медика, этакая шизанутая гусар-девица!

Чтобы не было совсем уж мучительно больно, Лосева несколько раз наведывалась к Антонине Брусковой, убивая время за пустыми разговорами и досужей болтовней, но злоупотреблять гостеприимством и хлебосольством подруги было не в ее правилах. Несколько раз Марина выбиралась в дискотеки, где под хищными мужскими взглядами чувствовала себя мелкой рыбешкой среди голодных щук, и окончательно пала духом.

Конечно, она легко бы могла найти себе кавалера на вечер, на два, на неделю – стоило только пальцем поманить. Но она этого не сделала, а ведь хотела, чтобы отомстить Максиму! Но почему она не сделала так, Марина не находила ответа. Вернее, ответ был, но она таила его от самой себя в глубине своего сердца и боялась вытянуть его оттуда. Она любила Максима, к которому ее влекло как Красавицу к Чудовищу, именно таким он ей и показался в первый день их знакомства – лохматый, с усами и курчавой бородой.

В свое время Марина заинтересовалась очередным поветрием с иноземным названием „дайвинг“. Она решила, не откладывая в долгий ящик, записаться в армию подводников и, отыскав в телефонном справочнике „Вся Москва“ несколько номеров интересующих ее спортивных заведений, остановила свой выбор на бассейне „Олимпийский“. Попасть же в обосновавшийся под его крышей центр подводного плавания „Акванавт“ было делом несложным. Сложности начались, когда укомплектованной группе новичков представили ее инструктора Максима Веригина.

Рослый, мускулистый парень, с открытым лицом и сильно портящей внешность чрезмерной растительностью, не сразу, но постепенно покорил Марину. Между ними установилось то, что обыватели именуют романом, а стражи закона сожительством. Однако, как правило, подобные отношения между взрослыми людьми не всегда подразумевают под собой глубокое, всепожирающее чувство, воспевать которое обречены поэты всех времен и народов. Дочь полковника и профессора медицинских наук придерживалась того же мнения. Однако на сей раз все получилось иначе. Она банально втюрилась, по самые уши, но не решалась в том себе признаться.

И вот, оставшись одна-одинешенька со своим „мильоном терзаний“, Марина сидела дома и предавалась странствию по волнам телевизионного эфира.

Неожиданно зазвонил телефон. Встрепенувшись от мелодичного звука, девушка приподняла голову и вопрошающе воззрилась на аппарат, собранный в стране восходящего солнца. Трели не умолкали. Казалось даже, что с каждым разом в них все более явственно проступали требовательные нотки. Наконец Лосева сдалась на милость импортного агрегата, покинула свое уютное местечко и подняла трубку:

– Да?

– Привет, Марин!

Это был он, тот, кому еще несколько минут назад вынесли приговор, исполнение которого откладывалось из-за сущего пустяка – отсутствия самого осужденного. Но ведь это когда было… Сдерживая свои чувства, девушка постаралась как можно суше ответить на приветствие:

– Здравствуй, Максим.

– Как дела, подруга? Куда пропала? Не звонишь, не заходишь. Обиделась, что ли?

– Некогда, – холодно отозвалась Марина.

– Понимаю… Дела, заботы, работа.

– Я уже не работаю. Моя фирма закрылась.

– Как так?

– Очень просто. Закрылась, и все. Оказалась убыточной. Сотрудникам было нечем платить.

– Надеюсь, ты не сильно расстроилась из- за этого?

– А я вообще никогда не расстраиваюсь, – вызывающе произнесла Лосева.

– Хорошая жизненная позиция, – то ли похвалил, то ли просто констатировал Веригин.

– У тебя все? – беря инициативу в свои руки, спросила Марина и услышала предполагаемый возглас.

– Нет, не все! А ты что, торопишься?

– Собираюсь к отцу на дачу, – соврала она.

– Может, в другой раз?

„Ага! – мысленно издала победный клич двадцатилетняя безработная. – Выходит, я тебе еще нужна, голубчик! Так, так, так. Ласки захотелось и нежности? Ну погоди! Уж я тебя помучаю, как Пол Пот – Кампучию!“

– Я уже обещала, – твердо заявила Марина.

– Жаль.

Тут Лосева ожидала услышать горький вздох разочарования, но, как она ни напрягала слух, ничего подобного мембрана не передала – даже щелчка или потрескивания! Связь была на редкость отличной, и никакие помехи не мешали диалогу. Повисла пауза.

– Ну? – первой не выдержала Лосева.

– Я тебя хотел пригласить тут в одно местечко, – начал плести неумелую интригу Веригин, – но раз у тебя иные планы, то, видимо, придется отказаться от этой затеи.

Лосевой очень хотелось встретиться с Веригиным, а уж пойти с ним в какое-то загадочное местечко – тем более! Но в то же время гордая особа не намеревалась изменять выбранную тактику. Она не желала уподобляться тем дурочкам, которые по первому зову сердцеедов несутся сломя голову, но не забывая о состоянии прически.

„Давай, давай! Форсируй! – посылала внушения Марина, что твой Кашпировский. – Проси, умоляй, извиняйся! Ведь я просто так, без боя не сдамся!“

Однако идти на штурм или предпринимать осаду Максим не собирался. Это стало ясно из его последующих слов:

– Ну что ж, Марин…

После подобного вступления обычно наступает черед финала. Оценив ситуацию, девушка оборвала своего собеседника и, не давая ему возможности попрощаться, словно невзначай, так, между делом, полюбопытствовала:

– Да, кстати, встреча твоя состоялась? – Она хотела добавить: „Которая была для тебя важнее, нежели я!“, но вовремя удержалась.

– Состоялась, – подтвердил Веригин и неожиданно оживился: – Это был мой школьный товарищ Валя Решетников. Мы с ним тыщу лет не виделись, а тут он меня взял да осчастливил своим посещением! Между прочим, он тут рядом стоит и передает тебе привет.

– Спасибо. Передай ему от меня наше с кисточкой!

– У него сегодня день рождения, и он хотел бы видеть тебя на сабантуе по этому поводу! Столик зарезервирован!

„Удачный предлог возобновления отношений, – сделала вывод Марина. – Только я что-то не пойму, Максим, ты действительно хочешь меня видеть или тебе не с кем пойти в ресторан?“

Уняв свои амбиции, девушка решила разгадать этот ребус в компании Веригина и его друга, для чего ей следовало принять приглашение.

– И где же вы собираетесь отмечать торжество? – тянула с утвердительным ответом проницательная натура.

– В ночном клубе на Петровке.

– В КПЗ МУРа? – Амплитуда интонации постсоветской барышни скакнула вверх, а затем плавно поползла вниз. – У твоего приятеля оригинальный взгляд на культурный отдых трудящихся. Или он днем носит милицейские погоны, а вечером снимает и цепляет на шею бабочку бармена?

В трубке раздался смех.

– Нет, Марин, – произнес Веригин. – Он не майор Томин. А место народного увеселения находится по адресу: Петровка, двадцать три, а не Петровка, тридцать восемь. Ну так как?

– Что ты пристал с ножом к горлу! – продолжала она тянуть время. – Все как-то неожиданно, дай сообразить-то! – стала рассуждать официально приглашенная на банкет. – Хотелось бы, конечно, отца навестить, так давно не виделась с ним, а с другой стороны, не хочется именинника обижать… Вот ведь задача… – Лосева искусно играла на нервах Максима, чье терпение, судя по всему, вот-вот должно было иссякнуть. – Поступим вот как. Я постараюсь связаться с отцом, думаю, телефон там уже починили. А ты перезвони мне попозже, где-то через полчаса-час. Договорились?

– Ладно, звякну, – пробурчал Веригин.

– Ну тогда пока.

– Пока! – отозвался Максим.

Марина положила трубку и, подойдя к зеркалу, сказала себе:

– Позвольте вас поздравить, госпожа Лосева! Ваша блистательная виктория, одержанная в извечной и бесконечной баталии мужских и женских начал, достойна искреннего восхищения! Акт о безоговорочной капитуляции будет подписан в предстоящую ночь, после чего последует произведенный грандиозный салют из батареи бутылок с шампанским под грохот дискотечных аудиоколонок!

Закончив короткий, но страстный спич, воительница-победительница направилась к платяному шкафу. Ей предстояло выбрать из своего гардероба наряд, соответствующий постоянной посетительнице ночного клуба.

Глава восьмая. У ночного клуба

В сопровождении двух красавцев-мужчин (если закрыть глаза на шевелюру Веригина), Марина Лосева закрыла за собой дверь квартиры, положила ключи в миниатюрную кожаную сумочку и вошла в кабину лифта. Кавалеры галантно пропустили ее вперед.

Естественно, Марина дала подвергнуть себя любезно-принудительному приводу на Петровку, двадцать три, где расположился ночной клуб „Марика“, о чем извещала неоновая вывеска. Она зазывала полуночников отведать великолепные блюда и напитки, чтобы затем пустить в расход приобретенные с пищей калории в исступленных танцах.

В Валентине Решетникове, представленном Максимом, Марина безошибочно определила незнакомца, с кем едва не столкнулась в подъезде дома Веригина.

„Значит, ты и есть тот самый однокашник, – отметила про себя Лосева, протягивая Решетникову ладонь, которую тот слегка пожал. – Поглядим, что ты за фрукт“.

Домчав „девятку“ до конечного пункта вояжа, „фрукт“ легко выпорхнул из-за руля, открыл заднюю дверцу и помог даме покинуть салон.

Максим ухмыльнулся:

– Именинник в ударе! – И, немного подумав, добавил: – Апоплексическом.

Реплика осталась незамеченной.

Усадив спутницу за круглый пластмассовый столик под разноцветным зонтом и указав Веригину на свободный стул, Валентин подошел к стражу с бирочкой „Секьюрити“ на пиджаке и стал его о чем-то спрашивать.

– Максим, ты не знаешь, почему он так на меня смотрит? – красотка достала сигареты и метнула взгляд на виновника торжества.

– А как? – Веригин без спроса взял сигарету.

– Как-то странно… – пожала плечами девушка. – Раздевает меня глазами.

– Разве не все мужчины смотрят так на красивых женщин?

– Не все. Вот ты, например.

– Я на вас в бассейне предостаточно насмотрелся, – грубовато изрек Максим, приподнявшись на стуле и вынимая из заднего кармана джинсов зажигалку. – Вы там почти голые, если не считать этих ваших „мини-бикини“. – Он поднес огня Марине.

Лосева выпустила вверх струю сизого дыма и, буравя глазами своего визави, тихо, но внятно отчеканила:

– Права женская мудрость – все мужики одинаковы.

– Угу, – наслаждаясь никотином, кивнул Максим.

– Только одни пытаются добиться женщины явно, а вторые – тайно, – закончила свою мысль Марина.

– От кого нахваталась такой мудрости? – Веригин стряхнул пепел. – От Фрейда? Подружек? Или мамы-психиатра? Тебе пора писать трактаты по сексологии. Такая молодая, а уже умная.

– А ты такой старый и тупой! – огрызнулась Марина, которую задело упоминание о ее маме, высказанное, как ей показалось, в несколько пренебрежительной форме.

– О чем воркуете, голубки? – поинтересовался вернувшийся Решетников.

– Не воркуем, каркаем, – уточнил Веригин.

– На сладкую парочку вы не похожи, – присаживаясь, заметил Валентин.

– А мы таковой и не являемся, – сочно произнесла девушка и метнула взгляд Ме- дузы-горгоны на своего бородатого спутника. Тот, правда, не окаменел и спокойно попыхивал халявным куревом.

– Не возражаете, если мы немного посидим на свежем воздухе? – вновь вступил в разговор Валентин. – Сергей еще не подъехал.

– Не возражаю, – выдохнул вместе с дымом Максим и, откинувшись на спинку стула, вытянул ноги. Произнесено это было тоном лидера кубинской революции Фиделя Кастро, которому лет двадцать пять тому назад советские братья вздумали предложить увеличить объемы поставок сырья и оборудования из СССР в обмен на самый сладкий в мире сахарный тростник.

– Сергей – это кто? – спросила Лосева. – Вы говорили, что нас будет всего трое.

– Сергей – это мой друг, один из совладельцев клуба, – обволакивая Марину взглядом, проинформировал Валентин. – Он нам организует все по высшему разряду. Сюда попасть просто так практически невозможно. Здесь свой контингент.

– Понимаю, сейшн фо спэшл пипл.

– Близко к истине, Марина. Так сказать, тусовка для избранных. А пока выпьем чего- нибудь. – Решетников поманил пальцем официанта, который тут же подскочил к посетителю:

– Добрый вечер! Что будете заказывать?

Валентин выразительно посмотрел на Марину, давая понять, что ей, как единственной среди них даме, следует заказывать первой.

Переведя свой взгляд с Решетникова на застывшего с блокнотом и карандашом в руках гарсона, Лосева заговорщическим тоном произнесла комбинацию из трех слогов:

– Кам-па-ри.

– С содовой? – Официант словно отозвался на пароль.

– С апельсиновым соком.

– А мне для начала три бутылочки пива, – по-прежнему не выпуская изо рта сигареты, подал голос Веригин. – И какое-ни- будь приложение к нему, на ваше усмотрение.

– А вам? – Официант воззрился на Решетникова.

– „Ваньку Пешехода“!

– Извините? – Вышколенный сотрудник заведения изобразил улыбку, соизмеримую со своей гигантской „бабочкой“.

Привередливый клиент недовольно поморщился и перевел:

– „Джонни Уокер“. Двойной.

– Рэд, блэк, блю – лейбл? – Перечень прозвучал как пулеметная очередь.

– Блю.

– Со льдом?

– Да. И три салата.

Официант исчез выполнять задание.

– М-да… – промычал Веригин, вдавливая окурок в пепельницу. – Выпендрежу в тебе, Валентин, прибавилось. Солидным стал, вальяжным, будто лорд, пэр или эсквайр какой.

– Вовсе нет, Макс. Я вполне обычный житель столицы.

– Это я уже слышал… – И Веригин заскользил безразличным взглядом по капотам „мерседесов“, БМВ, „ауди“ и „опелей“, в команде которых любимых чад тольяттинского завода казалось неказистым и бесперспективным полузащитником из клуба „Лада“, принятым по нелепой случайности в сборную ФРГ по футболу. – Не стоянка, а выставка продукции ведущих концернов автомобилестроения Германии. Крутизна! А тебе, Валь, разве слабо купить приличную тачку?

– „Девятка“ меня вполне удовлетворяет.

– Или зеленая краска кончилась для штамповки баксов?

– Не хочу светиться, – напомнил одноклассник.

– Давайте сменим тему, – устало попросила Марина. – Мы пришли сюда отдыхать.

– Ив самом деле! – воскликнул Решетников. – Прочь заботы!

Официант принес заказ, ловко и сноровисто расставил тарелки, вилки, бутылки, бокалы и молча испарился.

Решетников торжественно заговорил:

– Друзья! Я хочу выпить эту янтарную влагу…

При слове „янтарную“ Веригин нахмурился и принялся ковырять вилкой салат с таким профессионализмом, что привлек внимание сидящих вместе с ним за одним столом.

– …за удачу! Пусть она сопутствует нам во всем! И пусть эта старшая сестра Везения… Макс! Послушай меня и прекрати метать стожки на тарелки! Ты не на сельхозработах! Так вот, пусть Удача, дочь Расчета и Мудрости, старшая сестра Везения и наперсница Таланта, своими крылами ангела-хранителя осеняет наш путь! И еще! – Валентин предотвратил свободной рукой попытку школьного товарища утолить жажду пивом. – Будь я художник, я бы нарисовал портрет очаровательной Мариночки и назвал бы его „Аллегория Удачи“. Марина, вы воплощение удачи! За вас!

– Можно и на „ты“. – Марина слегка зарделась.

– Охотно соглашусь!

– Только без брудершафта! – Она предостерегающе выставила перед собой точеную ладонь. – Не признаю.

– Ради Бога! У советских собственная гордость.

А поцеловать Марину Валентин был не прочь. Эта блондинка, с короткой эффектной стрижкой, с лицом и фигурой фотомодели, определенно разжигала в нем страсть. Но то, что она являлась подругой Максима, удерживало его в рамках обычного светского флирта.

– Марин, тебе никто не говорил, что ты похожа немного на Клаудиа Шиффер? – после нескольких глотков задал льстивый вопрос Решетников.

– Нет.

– В самом деле? Возможно, все дело в прическе. У нее она, я бы сказал, полностью отсутствует. Распущенные волосы с прямым пробором, вот в принципе и все! А у тебя же стрижка просто потрясающая.

– Мне эту модель подружка посоветовала.

– Она и меня уговаривала так же обкорнаться, – встрял в разговор Веригин, чем развалил старательно выстроенную другом ажурную конструкцию из комплиментов. – И брось ты свои кликухи, Валь. Что это еще за шифер? Ты б еще обозвал ее черепицей или рубероидом! Марина Лосева, она и есть Марина Лосева!

Было непонятно, шутит Веригин или возмущается.

– Что ты разворчался? – громыхнул бокалом об стол Решетников.

– У нас свобода слова.

– А, ты еще возникаешь, борода? Ты б в священники пошел – пусть тебя научат. Классный поп бы получился!

– У меня проблем с трудоустройством нет, – ухмыльнулся Макс. – Помоги-ка лучше Марине. Она с недавних пор – безработная.

– Хватит, в конце концов! – настоятельно потребовала Лосева. – Надо ведь и за именинника выпить.

– Точно! – хлопнул себя по лбу Веригин. – Совсем из башки вылетело.

– Это будет генеральной репетицией, – сказал Валентин.

– Почему? – удивилась белокурая красавица.

– Сегодня мне Макс спас жизнь, не дав захлебнуться в бассейне. И этот день можно смело назвать моим вторым днем рождения.

– Нет. – Веригин налил в пустую кружку пива и отставил в сторону пустую бутылку. – Манометр забарахлил. Начал выдавать неверные показания. Думали, баллоны полные, а оказалось наоборот. Пришлось дышать одним аппаратом. Попеременке. Сама знаешь, как это делается, аквалангистка ты со стажем. Почти что Мастер Дайвер.

– В следующий раз будьте бдительнее.

– Обязательно будем! – Веригин взметнул руку в пионерском салюте. – Начальный курс Валентин прошел, удостоверение первой степени подводника „Опен вотер“ у него почти в кармане и вдобавок ко всему он получил боевое крещение, с честью выйдя из экстремальной ситуации. Так что я сейчас опустошу бокал за несостоявшегося утопленника.

– Максим, – укоризненно посмотрела на Веригина Марина, – разве такое можно говорить?

– А на похоронах я бы молчал. – И Макс залпом осушил бокал.

– Черный юмор, – констатировал Решетников, отпил виски, посветлевшие от растаявших кубиков льда. – А вот и Сергей! – Валентин оторвался от изучения белых шортов девушки и обернулся на шум подкатившей к зданию машины. – Сейчас я вам его представлю, и продолжим наш пир во чреве этого кафешантана!. Напоминаю: в пять утра клуб закрывается. – Решетников вытряхнул из рукава твидового пиджака левую кисть и кинул взгляд на часы. – На моих одиннадцать. Думаю, шести часов нам вполне хватит, чтобы отвести душу.

Глава девятая. Стариковские мытарства

– Двадцать два ноль-ноль! – напомнил Задонскому его личный водитель.

– Спасибо, Костя, – поблагодарил, не оборачиваясь, бизнесмен. – Сейчас поедем! Значит, ты больше ничего не знаешь, так? – обратился он к сидящему напротив Грызунову.

– Так, – пошевелил бескровными губами старик и моргнул.

– Или не хочешь говорить правду?

– Все, что я знал, я рассказал.

– Все ли?

– Все без утайки. А если что и недомолвил, так то по причине прохудившейся памяти. Стар я.

Старик не обманывал. Он действительно рассказал Задонскому все, что хранилось в его памяти неповрежденным. Многое, очень многое у него напрочь отшибло. Целые страницы и даже главы его длинной жизни были вырваны прогрессирующим склерозом, победоносному шествию которого активно способствовал алкоголь.

Степаныч мог прекрасно оживить в памяти дни штурма Кенигсберга, мог пофамильно перечислить своих однополчан, восстановить всю хронологию боев в Восточной Пруссии, но события последних лет, месяцев и дней становились для него сплошным, непроницаемым туманом. Мозг отказывался восстанавливать картины того, что еще не перешло в разряд истории.

Фронтовик поведал своим интервьюерам, как он разминировал катакомбы, шахты, немецкие подземные коммуникации, вырытые фашистами, словно кротами, чуть ли не под всем городом, канализационные тоннели и подвалы жилых домов. Рассказал он и про то, как, выполняя свою обычную работу – обезвреживание обозначенного участка от взрывных устройств, наткнулся в подземелье на несколько десятков больших деревянных ящиков, аккуратно составленных друг на друга. Грызунов посчитал это место стандартным хранилищем, где немцы держали оружие, боеприпасы, провизию, обмундирование, шанцевые инструменты и хозяйственный инвентарь. Таких кладовых сапер перевидал немало. Однако этот склад был явно не армейским. Солдат это понял, когда, обследовав миноискателем ближайший ящик и вскрыв его, обнаружил в нем какие-то украшения, завернутые в холщовую ткань и переложенные пенькой и стружками. Иннокентий Степанович не стал углубляться в подземный лабиринт и осматривать смежные залы, решив сделать это позже.

Составив схему осмотренных помещений и прихватив с собой три свертка, сунув их в сумку с противогазом, сапер покинул подземные камеры, вышел на свет, погасил фонарь и написал на стене, у самого входа, любимую им надпись, буквы которой он выводил с особым вожделением: „Проверено. Мин нет. Старшина Грызунов“.

Но донести трофеи до командира роты ему не удалось. Он и еще двое его товарищей, закончивших осмотр других секций катакомб, попали под обстрел немецких автоматчиков: их оставалось еще много. В плен сдавались не все. Из троих только он остался жив и с тяжелым ранением в грудь был отправлен в медсанбат. Выписавшись из госпиталя, старшина получил вещи у сестры-хозяйки и не обнаружил противогазной сумки. Как выяснилось, его доставили в медицинское подразделение без нее. Комроты на его доклад о складе с какими-то „безделушками“ просто махнул рукой: „Барахло фашистское! И без него дел по горло!“ Больше к этой теме Грызунов старался не возвращаться.

В госпитале сапёр познакомился с молоденькой фельдшерицей, на которой затем и женился. Вот тогда он и вспомнил про свою находку и отправился в заветное место с мародерской мыслишкой – был грех, чего уж скрывать, ради любимой и на преступление пойдешь – добыть своей женушке подарок свадебный.

Но у спуска в подземелье с его меловым автографом на шершавой бетонной панели стояла вода: катакомбы были затоплены. Сделали это недобитые фрицы или же случайно открылись шлюзы, Грызунов не знал. Он понял одно: до ящиков уже не добраться. И тогда ему в голову пришла идея пошарить в округе, авось его противогазная сумка обнаружится. К его великой радости, она нашлась. Немецкая пуля срезала, как бритвой, ремень, и сумка скатилась под куст, где все это время ждала хозяина. Ее содержимое осталось никем не тронутым.

Супруга обрадовалась необычному подарку, трем совершенно одинаковым выпуклым мужским портретам из поделочного, как она решила, темно-желтого камня. Эти безделушки стали семейными реликвиями. И лишь спустя почти полвека, потеряв жену и сына с его семьей, Иннокентий Степанович все пропил, включая квартиру. В свое новое жилище, заброшенное здание на окраине Калининграда, прозванное им домом-здравницей для особых туристов, он взял лишь свои боевые награды и свадебный презент жене. Старик долго прятал в загашнике дорогие сердцу регалии, но в итоге и они были обменены на водку. Ордена и медали ушли легко и быстро, а вот с барельефами, которые Грызунов именовал „портретиками“, пришлось немного помучиться: потолкаться в сутолоке железнодорожного вокзала, предлагая пассажирам свой товар. И все же покупатель нашелся. Им оказался высокий парень лет двадцати трех, явно при деньгах. Молодой человек хотел прогнать попрошайку, но седенький старичок с бесцветными слезящимися глазами вынул из рваного целлофанового пакета грязную тряпицу и развернул ее. У парня едва заметно приподнялись брови:

– Что это?

– Украшение. Довоенное, ручная работа. Купи, сынок, жене в подарок.

– Украл небось?

– Обижаешь. Я воевал, брал Кенигсберг. Это вещь трофейная. Купи, мил человек, помоги инвалиду.

Грызунов сразу понял, что потенциальный покупатель не из местных, скорее всего москвич, если судить по едва заметному акающему выговору. Тот, брезгливо поморщившись, взял миниатюру и повертел ее в руках.

– Сколько хочешь?

– Да кабы не нужда… – пенсионер объявил баснословную по его убеждению сумму и зажмурился от собственной наглости, ожидая криков возмущения за грабеж среди бела дня. Но парень ровным голосом спросил:

– А что-нибудь еще в таком роде у тебя есть?

– Есть, – ответил Иннокентий Степанович со сладким замиранием сердца.

– Где?

– Здесь, с собой. Еще парочка, точно такие же! – бывший сапер зашелестел пакетом.

– Я куплю их у тебя, дед.

На радостях Грызунов чуть не подпрыгнул, однако преклонный возраст и разрушенный организм не позволили ему продемонстрировать перед незнакомцем мальчишескую резвость. Пока молодой человек в красивом костюме и галстуке с замысловатыми узорами отсчитывал купюры, антиквар поневоле распахнул створки своей души и махнул дрожащей рукой:

– А! Была не была! Бери, сынок, все скопом! Там еще сумка от противогаза. Старая, но в хозяйстве сгодится.

– На кой черт она мне сдалась! – не оценил щедрость старика москвич.

– Сгодится. У нее в кармашке, скажу я тебе, бумажечка. А на ней план помещений, которые я разминировал, когда наши город взяли. А то местечко, где я нашел эти штучки, крестиком помечено.

– И много было там этих штучек? – Покупатель проткнул Иннокентия Степановича холодным взглядом зеленовато-серых глаз.

– Знаю только одно, – выдержал старик взгляд. – Ящиков там было много, а что в них было, точно сказать не могу. Эти катакомбы затопило.

– И никто не пытался достать ящики?

– Кому это надо? К тому же, кроме меня, про них, наверное, никто не знает.

– Показать мне это место можешь?

– Стар стал, память уже не та. А хотя там, на плане, все описано подробно.

– Держи, дед! – Парень сунул хрустящую пачку купюр.

– Тут много будет, – отдав пакет и пересчитав трясущимися руками деньги, просипел фронтовик.

– Это надбавочный коэффициент, – усмехнулся молодой человек. – Надбавка за пролитую тобой в войну кровь.