Читать книгу Вера без любви - - Страница 1

Последние недели Великого поста тянулись бесконечно. Замерли в темных каменных сводах звуки, наполнявшие дом. Делегация кардинала Гранвела отбыла еще месяц назад, а новых гостей ожидать приходилось не раньше Вознесения. Замерла и погода: весна будто притаилась в начавших было таять снегах, снова отдавая власть холодным ветрам и непогоде. Мартовский холод куда страшнее зимнего – нет сил терпеть его, особенно когда вместо мясной похлебки на ужин снова запеченные овощи.

Ранние подъемы и долгие утренние службы выматывали не хуже поста, но и это не самое страшное. В дни великого покаяния добрые жители Бургоса как никогда старательны в доносах. Отец Араносо сразу после завтрака заперся с Филиппом в кабинете, чтобы разобрать накопившиеся бумаги. Мне, на эту неделю отданному в молитвенное послушание и работу по дому, оставалось только гадать, какие замысловатые дела попадутся моему брату в этот раз.

 ***

В прошлый раз я заглядывал в темницы с отцом Араносо еще по осени, и тогда они не показались мне столь удручающими. Светло-желтые стены из крепкого камня создавали блистательный ансамбль с золотом деревьев. Стояла сухая ясная погода, и казалось, что сама жизнь в ее сытости и довольстве купалась в лучах осеннего солнца.

Сейчас же я пришел один, с надежно припрятанном в кармане плаща письмом для начальника стражи. Видимо, пленница из опасных, раз даже зная мое положение в доме епископа, меня не пустят без этого документа.

Низкие своды подземных тоннелей напоминали низкие тучи, обложившие небо до самого горизонта и обещавшие очередную снежную бурю. Стены кое-где сочились водой, а островки мха в ложбинах камня свидетельствовали о том, что сырость здесь жила как минимум последние несколько месяцев.

Из-за плотных дверей с зарешеченными окнами глухо доносились разнообразные звуки. В одной камере заключенный спал, громко храпя, из другой доносилось тихое пение псалмов. Судя по всему, голос принадлежал старухе, а кашель, прерывавший ее моление несколько раз за минуту, подсказывал, что конец ее заключения близок.

Меня провели в конец коридора, где за рядом пустых камер пряталась еще одна. Здесь, в самой темной части темницы обычно держали насильников или убийц. Но из дела, показанного мне Филиппом, я знал, что мне придется иметь дело с ведьмой.

Начальник стражи осенил себя крестным знамением и завозился с замком. Через минуту дверь поддалась, слабо скрипнули петли и серый блик, похожий на сумерки, вырвался изнутри.

– Прошу, сеньор. Постучите три раза, как закончите, я буду неподалеку.

Я кивнул стражнику и решительно шагнул внутрь.

Я не наивный мальчишка, полагающий, что у настоящей ведьмы должны быть бородавки, скрюченная шея, а изо рта изрыгаться языки пламени. Это все оставьте детям, читающим сказки. Мне доводилось видеть ведьм на процессах, когда я сопровождал отца Араносо. Эти женщины и впрямь выглядели устрашающе: нечесаные колтуны волос, скрюченные пальцы и безумный взгляд. “Любой человек, связавшийся с дьяволом, теряет человеческий облик” – любил повторять наш духовный отец. И я готовился увидеть падшую женщину, больную в своей ереси. Да что там, даже колдунью из тех баек, что любила рассказывать старая Марта. Но никак не ее.

У дальней стены, где свет хоть немного пробивался сквозь тесные ставни, сидела юная девушка. Она не была безобразной, напротив, ее образ был каким-то мягким, уютным. Она торопливо поднялась, когда увидела меня и поприветствовала легким поклоном. На мгновение показалось, что она ждала меня, именно меня из дальнего странствия, и вот теперь я пришел. Ее силуэт излучал покой и принятие, слово мать, готовая обнять свое дитя.

Я на мгновение замешкался, но постарался скрыть своего изумление и придать своему голосу будничный тон.

– Мое имя Виктор, я послушник при кафедре Бургосского собора и личный слуга епископа Бургосского. Я пришел, чтобы провести допрос… сеньорита.

В попытках скрыть дрогнувший голос я нашарил в кармане огниво и свечи, принесенные с собой. В неровном свете свечных огоньков я разглядел заключенную чуть лучше. Простое платье из грубого сукна, с аккуратно подшитым подолом и рукавами, было перехвачено плетеным поясом. Поверх плеч лежала пуховая шаль; ее когда-то мягкая шерсть скаталась, иссырела, но почему-то все равно создавала эффект воздушности, девушка будто мягко светилась.

– Присаживайтесь, – девушка опустилась на край грубо сколоченной скамьи и указала жестом на место рядом. Я неловко завертелся в поисках хоть какого-то подобия стола. Обстановка камеры была столь скудной, что даже жестяной кувшин с водой стоял на полу. Помнится, когда я сопровождал отца Араносо, стражники вносили в камеру дубовое кресло с широким подлокотником, на котором прелат мог спокойно вести записи. Я же лишен этого комфорта, видимо, по рангу не положено.

Я нашарил за пазухой пачку бумаг, среди которых были конспекты Филиппа и чистые листы, на которых необходимо записывать все слова, которые скажет ведьма. В конце концов, именно они станут решающим доказательством в судебном деле. Я неловко пристроил стопку на коленях, свеча заняла позицию между мной и пленницей. Я поднял взгляд и встретился с мягким взглядом ореховых глаз. Легкие пряди каштановых волос были забраны в прическу, но выбившиеся из-под повязки волосы будто светились в чрезмерно бойком свете свечи.

– Ваше имя… сеньорита, – я снова запоздало вспомнил инструкции Филиппа и то, с каким спокойным достоинством держится всегда отец Араносо. Не помню, чтобы они использовали столь вежливое обращение к заключенным. Но им не попадались столь необычные подозреваемые, а полубезумную бабу и язык не повернется назвать сеньорой.

– Бланка, святой отец. Бланка Вальверде, племянница достопочтенного Хайме Арандо.

Я должен был указать девушке на ошибку в обращении, но не смог выдавить из себя ни слова. Какой же из меня святой отец, право слово? Но я так боялся потеряться в разговоре с ней, что решил действовать строго по конспекту.

– Что же, Бланка, отвечайте на вопросы без лжи и утайки. Вы знаете в чем обвиняют вас? (Виктор совершает ошибку – он не должен в лоб спрашивать об обвинении, выдвинутом против заключенного)

– Да, святой отец. Епископу Бургоскому пришло письмо с доносом на меня.

– И в чем уличает вас этот донос?

– В ереси, колдовстве и сговоре с Диаволом. Но весь он до последнего слова ложь!

– Вы отрицаете бесовскую связь?

– Отрицаю!

– Вы отрицаете, что возводили хулу на Господа нашего?

– Отрицаю!

– Вы отрицаете, что возводили поклеп на святейшество и епископов, и священство?

– Этого не отрицаю… , – взгляд девушки снова затух, словно бушующий прежде огонь свернулся клубочком в самом центре ее взгляда. – И более того, от слов своих не отказываюсь.

– Мне отрадно, что вы не закоренели в грехе, и готовы признать свою вину. Но чтобы суд инквизиции смог спасти вашу бессмертную душу, вы должны правдиво отвечать на все. Ибо ложь страшный грех, и сердце наше утяжеляет.

– Я не скрываю от вас правды, святой отец. Я крепка в вере, и не исповедую иной. Мне, как и любому католику, противна мысль о колдовских чарах. Но вера моя в наместников Бога на земле зачахла. Я видела их грехи и бесчинства, их разгул в дни скорби простых людей, их обман. Они хуже любого колдуна, который наводит порчу на соседа.

– Замолчите! – я побледнел, услыша ее речь. – Замолчите! Что вы можете знать о святых отцах нашей церкви! Как вы можете равнять их с колдунами! Ересь!

– Я не обвиняю их в ведовстве, я лишь говорю о вреде, который причиняют они простым мирянам. Они не гнушаются ложью, занимаются подпольной торговлей. Они нарушают заповеди и обеты, данные ими. Но при этом призывают народ к покаянию и нестяжанию. А знаете ли вы, сколько детей умерло этой зимой в городе, пока епископы объедались мясом?

– Я прошу вас умолкнуть! Вам не совратить меня своей ложью!

– Но я не лгу вам, Виктор! Выслушайте меня!

Ее мольба будто окатила мой разум холодной водой. Она обратилась ко мне по имени, как будто мы давно знакомы с ней, как давние приятели и ведем беседу не в сыром подземелье, а в уютной гостиной купца Арандо. Нам вот-вот подадут горячий чай, она разольет его по чашкам, и сделает аккуратный глоток. «Выслушайте меня, Виктор! У меня родилась отличная идея!». Я подскочил с лавки и перекрестился, смахивая ведьминское наваждение.

Мне больше не нужно вести записи, я смогу заполнить бумаги позже, тем более уже не важно, какие ответы она даст. Но я обязан  следовать протоколу.

– Веруете ли вы в святую церковь, в обряды, в учение Римской католической церкви? (Вольное изложение допроса по Бернарду Ги)

На меня по-прежнему стремлен этот пронзительный взгляд светлых словно мед глаз

– Верую…

Три стука, и за массивной дверью звенят ключи. Начальник стражи выпускает меня наружу, а я спешу покинуть унылые стены, пока никто не начал задавать мне неловких вопросов. Я уверен, что охрана слышала мои горячие возгласы, но объясняться с ними за свою горячность я не готов. Мне держать ответ только перед отцом Араносо.

***

Мое сознание разрывалось надвое. В нем велась война, суровая, огненная, святая. Все, что я знал, во что верит и что свято чтил вступило в схватку с моим естеством. Мой разум твердил, что женщина напротив опасна, мое сердце же отвечало, что не может столь нежное создание с ангельским ликом отвратиться от Господа.

И все же то, что я испытал в камере, слишком походило на колдовство. Я вновь и вновь прокручивал события, каждое действие друг за другом, но не мог припомнить, в какой момент ведьма овладела моим разумом.

– Вспоминай хорошенько, ведьма не касалась тебя? Чтоб пусто було этой охране! Я им устрою! Они обязаны создавать условия для допроса, неважно кто ведет его – младший секретарь епископа или сам верховный инквизитор! – Филипп явно разошелся, разбушевался, когда я рассказал ему эту историю. – Нельзя близко подходить к ведьмам, будто не знаешь! Сам хорош!

– Будет тебе, успокойся, – ворчливо отозвалась Марта, кухарка, разливая нам горячую похлебку. – Видишь же, он сам не свой! А ему еще ответ перед отцом Араносо держать. Дай ему в себя прийти. А уж в следующий раз я ему святой водички с собой дам. Говорят, как лицо умоешь ей, сразу любой ведьминский сглаз спадает. Вот что помогает! А не крики твои.

– Отцу Араносо про это не рассказывай, – уже более спокойным голосом Продолжил Филипп, отрывая от горбушки хлеба кусок. – Ты ему бумаги покажи, общее положение дел представь. Так и так, ведьма упорствует, еще допросы нужны. Ты не дрейфь, никто с первого раза их не раскалывает. Тут опыт нужен. Ну да я тебя еще поучу, ты сейчас ешь.

После сырых казематов тепло кухни казалось особенно уютным. И даже надоевшая до смерти картофельная похлебка казалась невероятно вкусной. Невольно я вернулся мыслями к заключенной – а ей вряд ли нальют от души похлебки, за и свежего хлеба еретикам и колдунам не видеть. Помню, поговаривали, что от свежего хлеба сил колдовских набираются они. Так что в тюрьмы теперь только сухари да плесень привозят.

Филипп торопливо доел ужин и протер тарелку корочкой хлеба. Ему не терпелось покончить с делами в кабинете отца Араносо: доносов было слишком много, и если отложить сегодняшние на завтра, то велик риск утонуть в потоке бумажной работы. Кроме того, в его обязанности входило подготовить все для завтрашней утренней службы в домашней капелле – разложить книги, заложить нужные псалмы, проверить масло в лампадах.

Мне же спешить было некуда, поэтому я гонял морковку по дну тарелки, не желая покидать приветливое тепло кухни. Если я еще немного задержусь, добрая Марта плеснет мне в кружку горячего отвара из сушеных груш и расскажет очередную байку про ведьм, о которых судачат в городе. Или историю про глупого трактирщика, подравшегося с мельником прямо на торговой площади в минувшее воскресенье. Кухарка была моим окном в шумную жизнь Бургоса, которая шла своим чередом, пока я штудировал книги и гнул спину над бесконечными протоколами, которые мне доверяли переписывать за Филиппом.

– Расскажи про ведьму, Виктор, –  Марта придвинула табуретку к очагу и приготовилась слушать. – Верно говорят, что она из знатных?

– Дочка купца.

Держится и впрямь как знатная дама, и жесты, и осанка.

– Видишь как оно бывает, положение в обществе не спасло ее от дьявольской сделки. Казалось бы, есть денежки, живи да радуйся. Что ее понесло… Ни работы черной не знает, ни голода.

– Она священство ругала… слова такие, что даже в мыслях держать такое – грех. Говорит, им все равно на простой люд. Мол, в роскоши живут, а миряне голодают.

– А я вот что скажу тебе: молодежь нынче пошла странная. Выучатся в своих семинариях, университетах, а потом смуту сеят. Жили люди простые всегда тяжко, на кусок хлеба кровью и потом зарабатывали. Но было все, и дом, и скотина. За это Господа благодарить надо и священников наших, молятся они за нас. Как же, они должны о небесном думать, а земное мы им обустраивать. Что, она тоже университетка?

– Да не спросил, не подумал даже… Она с таким жаром доказывала мне, что, знаешь, Марта, я почти ей поверил, – шепотом закончил я.

– Ох грехи наши, грехи тяжкие! – Марта мелко закретилась. – Не говори никому такое, сынок. Одно дело бабке на кухне сказать – я уж тебя не выдам. А скажешь Филиппу, а то и отцу Араносо – в ереси обвинят. И не разберутся, что ты не подумав ляпнул. Ведьма околдовала тебя, не иначе. Ох, молод ты еще допросы вести, духом не окреп. Хотя кто я, чтобы решение отца нашего святого обсуждать. Ему виднее, он вернее знает, что для тебя полезно. И о карьере твоей печется, ты уж не подведи. Ступай к нему, ступай, он поди ждет тебя.

Я одним глотком осушил кружку и, поблагодарив Марту, отправился наверх, в кабинет отца Араносо. Дом, казалось, уже готовился ко сну – так мирно и тихо было в его коридорах. По закрытым ставням постукивал дождь; завтра с утра не останется и следа от последних островков снега под пригорками и у северной стены дома, куда почти не заглядывало солнце. А если снег сошел – это верный признак, что весна теперь утвердится.

Погрузившись в свои мысли, я не заметил, как дошел до двери, ведущей в рабочий кабинет отца Араносо. Я занес было руку, чтобы постучать, как до меня донеслись обрывки тихой беседы. Голос принадлежал отцу Харлену – толстому монаху, который иногда приезжал по делам в наш дом. Наверное, я пропустил, когда прибыл его экипаж. Хотя Марта меня не предупредила, что дома гости.

– …дело несложное, важно только твое согласие.

– И сколько из этого мне причитается? – я с удивлением узнал голос Филиппа. Что мой брат делает наедине с гостем, да еще и общается так запросто?

– Примерно пятая часть. Сам понимаешь, много осядет в карманах гвардейцев.

– Виктор! – голос отца Араносо почти оглушил мне от неожиданности. – Ты пришел доложить о допросе?

– Да, святой отец… простите. Я думал вы у себя, хотел постучать. Но…

– Оставим Филиппа заниматься делами, пройдем в приемную.

Отец Араносо зашагал в противоположную сторону от кабинета. Он не может не знать, что в его кабинете Филипп не один, значит он знает о его собеседнике. С его позволения они общаются там, а значит он точно в курсе тех дел, что обсуждает мой брат.

В приемной было на удивление тепло, хотя камин погасили еще днем. Отец Араносо захватил свечу из коридора, чтобы зажечь свет в комнате. Глядя, как он неторопливо шагает по мягкому ковру, переходя от одного светильника к другому, я размышлял. То, что я невольно услышал под дверью кабинета, не отпускало меня. У Филиппа секреты от меня, а наш названный отец покрывает их.

– Виктор, ты хотел показать мне бумаги? – я опомнился, когда отец Араносо уже расположился на диване и выжидательно смотрел на меня.

Я спохватился, полез за пазуху и достал чуть смятые листы допроса. Только сейчас я заметил, что не внес ответы заключенной на последние стандартные вопросы. Отец Араносо пробежался взглядом по бумагам, будто не заметив, что добрая часть ответов отсутствует.

– Хорошо. Виктор. Когда планируешь следующий визит в тюрьму?

Я не поверил своим ушам: я провалил свой первый допрос, выскочил из камеры словно из клетки дикого зверя, а он и слова не сказал! И более того, хочет, чтобы я продолжал вести допрос.

– В понедельник, отец Араносо. Назавтра вы велели привести в порядок все дела за неделю, а по воскресеньям допросы не ведутся.

– Пойдешь во вторник, в понедельник освежи в памяти руководство праведного Бернара (Бернар Ги). Завтра жду тебя в своем кабинете. Столы и впрямь заросли бумагой, разберешься. А сейчас спать.

– Хорошо, отец Араносо. Доброй ночи.

Из приемной я направился прямиком в свою комнату, не задерживаясь у дверей кабинета. Меня разрывало любопытство и смутная тревога, в какие дела согласился ввязаться Филипп и о чем молчал отец Араносо. Но подслушивать опасно, отец Араносо наверняка сейчас покинет приемную, и если снова увидит меня, подозрительно болтающегося у дверей кабинета, мне не сдобровать. Все равно я узнаю все позже.

Таинственный разговор в кабинете почти выбил из памяти сегодняшний допрос. Правда, засыпая в кровати под стук дождя за окном, я мысленно поблагодарил Господа, что тот даровал мне кров и теплую постель. То ли дело несчастная девушка, запутавшаяся в колдовстве и паутине собственных ложных помыслов. В ее камере сейчас должно быть сыро и холодно, и только пламенная молитва согреет ее.