Читать книгу Загадки из забытого детства - - Страница 1

Вечер, мрак, сны.

Вдоль подушки в одно грациозное движение, снизу, там, где пряталось тепло, просовываю свою руку. Тепла я там не нашел, но руку оставил на месте, будто бы не до конца верю, что тепла я не нашел. Дыхание чуть приоткрытого окна свежестью обдавало мое лицо. Напротив – чужие окна, неизвестные, скрывшие суть свою от моих глаз, непонятые мной. Вот одно из них: деревянное, с облупившейся краской, хлипкое, умирающее. Внутри еще должна теплиться жизнь чужих, невиданных мне, существ. Силуэты в еле заметной дымке штор передвигались: туда, сюда, туда, сюда… силуэты не нашли себе места, после чего, порождая странные, невнятные вибрации воздуха, устремлялись в новое место, к новому зеленому огоньку, за край доступного мне горизонта.

Одним движением вздымается одеяло, резко и отчетливо вырисовывая странную фигуру во мраке комнаты. Под ребра пробирается глумливый и дерзкий холодок. Рука вернулась в свою исходную позицию. Одеяло неуклюже и неповоротливо падало вниз. Веки тяжелеют, опадают озлобленным ливнем и на несколько секунд застывают под тяжестью непогоды, а после, чуть погодя и, как бы, нерешительно, раскрываются вновь. Шумели на улице. «Уж я-то вас слышу, господа нарушители общественного порядка, уж я-то слышу вас всех…» Открытое окно – мой слуховой аппарат, моя поддержка и опора в борьбе с неизвестным ненастоящим.

Сопела моя комната, незаметно содрогался шкаф с до странного однообразным содержимым его, дверь искоса поглядывала по сторонам, кое-как высовываясь за край своих косяков. Еще я – я дышал и наслаждался иллюзорным одиночеством, упоенный лунным успокоительным светом. Свет не смел ни улыбнуться, ни, озлобившись неясно за какой грех, нахмуриться. Впрочем, его присутствия уже было достаточно, чтобы разбавить предшествующую сну моему тоску своим мягким, нежным серебряным звоном.

Шум все не унимался: кто-то рьяно что-то доказывал другому, а тот, в свою очередь, искренне не верил и кричал в ответ про что-то свое. Я не мог различить почти ничего, кроме слова «трансцендентально». Видимо, один был глупый-глупый, а другой, который орал «трансцендентально», умный-умный. Они ведь даже не догадывались, что где-то в сумраке ночной улицы находится мое чуткое ухо, следящее за их спором. Ухо то кружилось вокруг, в тенях фасадов и в черноте неосвещенных углов, то замирало в трепетном ожидании, брызгало серой вместо слюны в надежде узнать продолжение. Интересно. Очень интересно.

Воздух тяжелел постепенно и аккуратно. Неслышное обычно дыхание стен моей комнаты двигалось, перемещалось в пространстве, наполняло свежий воздух своей тягучей, плотной дремотой. Стены и окно боролись друг с другом. Победителя я так и выявил – веки захлопнулись и все кончилось.

Старый и Новый друзья.

Воздух наэлектризован, пропускает через себя трепетное, томительное волнение. Кажется, будто бы вот-вот случится что-то неясное, зыбкое и расплывчатое, но ощутимое, большое и, как будто бы, хорошее. Настенные часы, обгоняющие по возрасту пятнадцатилетнего Сашу, равномерно несли стрелки свои в единственно правильном направлении, выстукивая свой шаг плавными, растекавшимися по воздуху щелчками: щелк – первый шаг, щелк – второй шаг, щелк – третий шаг…

Запах праздника – всегда запах еды. Приправы и мясо особенно выделяются в безумном хаосе. Слюна выделяется в невиданных масштабах, приказывая сознанию срочно засунуть в рот что-то съедобное, но, как и всегда, старательная женщина поселившаяся на кухне бьет по рукам, тянущимся к заветному запаху и вкусу. «И ничего есть нельзя! Зачем вообще тогда готовить?» – от обиды слышится эхо внутреннего голоса маленького Ромочки. Голос был громким, властным, но обиженным и с еще невнятной детской деталью – с неверным произношением некоторых слов.

Ромочка уходил в свою комнату – манифестируя свою обиду на взрослый мир: такой пунктуальный, такой переполненный правилами, такой непонятный и заманчивый. Солдатики стояли на полке у самой кровати, пережидая новый миг спокойствия, забыв напрочь о войне и жестокости. Так и стояли они – солдатики – смотря друг на друга и наслаждаясь передышкой в мире жестокости и контраста. Солдатики знали, что лишь одна сторона была права, другая же безоговорочно была поборницей зла и беспорядочной жестокости. В общем: солдатики наслаждались передышкой в этой войне. Ромочка смотрел в окно, не обращая внимания на солдатиков. Солдатики же – наслаждались покоем, с опаской поглядывая на своего маленького маршала.

За окном пела свою размеренную спокойную песню зима. Падали снежинки, кружились в странном великолепном вальсе друг с другом. Все блестело, переливалось оттенками белого и серебряного. И так спокойно вдруг становится, как только любой человек увидит эту картину. Ромочка тут же забыл о еде – его глаза и мысли приобрели тот же блестящий глянец, что и за окном полюбился миру. «Мама часто тяжело дышит, если дома жарко, а почему так?» – внезапный порыв мысли юного Ромочки вновь сместился в сторону дома, в сторону родителей своих. «Хорошо, что в школу не надо, ни тебе уроков, ни учителей!» – очередной финт, выполненный детским сознанием, смещает фокус Ромочкиного восприятия. Так он и сидел, смотрел в окно и думал немного о том, немного о прочем.

Карминовый закат

Небо догорало в розовом пламени. Тени стали настолько большие, что даже клочка земли, подогреваемого солнцем, не было видно на свету. Щебетали разные пташки, восседавшие на ветвях проводов и тополей. Мамы с детьми змеились по узким улочкам жилого комплекса, а после пропадали в пасти чистых подъездов, разъедаемые ожиданием скорого ужина. Все вокруг становилось все более и более нежным, чистым, беззаботным. Ветер колыхал ветви высоких тополей, отчего те пускались в неистовый пляс и хоровое пение. Плавно, почти не издавая звука, въезжали машины в мелкие дворики. Я шел к себе домой. На родной мой седьмой этаж сине-зеленого многоэтажного дома. Ноги мои прибавили в весе, отчего я еле-еле перебирал ими. Стопы горели после рабочего дня. Весь день на ногах – участь официанта.

Я присел на лавочку у своего подъезда. Вслушиваюсь в окружающий мир, предварительно закрыв свои уставшие глазенки. Вдали ревела сирена скорой помощи, поближе, на шоссе, только-только рассосалась пробка, и птичий щебет аккуратно ласкал мои уши. Розовым пламенем отливался закат, на который я смотрел через щель меж двух высоких, пятнадцати этажных, жилых домов. Я люблю закаты. Они успокаивают и нежно ласкают зрачки. Рядом со мной уселся рыжий кот. Раскормленный и толстый. Когда я гладил его, он лишь довольно мурчал у моих ног. Неподалеку были дачные участки, от которых валил черный дым. Самое время жечь опавшую листву. Пахло гарью.

Дверь в подъезд – железная и массивная – была почти вся заклеена объявлениями. Кто-то хотел купить квартиру, кто-то продать свои услуги. Еще была афиша цирка. Со слонами и акробатами. Я люблю слонов. Не знаю, почему именно они нравятся мне, да это, впрочем, и не важно, главное, что они хорошие животные. Я с детства любил слонов. Помню, как отец водил меня в цирк в детстве. Тогда я не мог понять всю его прелесть. Теперь же отца больше нет. И в цирк я один идти не хочу.

На тротуаре розовым мелком начерчены классики. Совсем юные девочки прыгали по ним по очереди. Девочек было четверо. Одна была сильно выше других трех, тем самым выделяясь на их фоне даже сильнее, нежели самая низкая и полненькая малышка. Никто из них не признавал поражения и победительниц, потому они прыгали очень-очень долго. Я украдкой поглядывал в их сторону, вслушивался в их детские разговоры, наблюдал за незамысловатой игрой.

Постепенно, медленно и плавно, закат догорел. Включились фонари, освещая улицу своим грязным золотым светом. Дети успели разбежаться по домам со своими мамами. Кроме меня во всей округе остались лишь несколько подростков, громко смеявшихся около качелей. Я наблюдал за ними. Удивительное племя – подростки. Когда максимализм проявляется во всей своей красе, когда каждый тщетно пытается найти свою собственную «фишку». Время беззаботности и веселья. Как жаль, что моя молодость ушла, оставив после себя грузный шлейф из воспоминаний, которые я, вообще-то, смутно помню. Память успела зарасти, и теперь я с трудом могу вспомнить детали своей подростковой жизни. Помню лишь ощущение в целом: безнаказанность, уверенность, амбиции, мечты.

Еще через двадцать минут пропали и подростки. Я остался один во всей округе. Все засыпало, нервно ворочаясь из-за жаркого бабьего лета. Листья на дачных участках были сожжены, и теперь от них остался лишь слабый запах гари, смешанный со свежестью предночного ветра. Я в последний раз окинул округу взглядом. Действительно, никого. А значит, что и мне пора докурить, прокашляться и отправиться в свою квартиру, чтобы завтра подняться вновь и еще раз дожить до вечернего огня на горизонте.

РУБРИКА