Читать книгу Сказкоплёт - - Страница 1

1. – Джон, пора вставать, Джон. Старик в белой одежде сидел у кровати, всматриваясь мудрыми глазами в моё лицо. Если в мире и было что-то неизменное, так это наш утренний ритуал встречи. День за днём, год за годом складывались в длинный, тёмный коридор бесконечных отражений повторяющегося цикла. Уроборос личного бытия, змея, вечно грызущая свой хвост, матрица без выхода и проводного телефона. Я знал, что будет дальше, поскольку проделывал одно и тоже действие 365 дней в году, год за годом. Простой завтрак, непременный чай с бергамотом, первая сигарета в череде последующих выкуренных и настанет время сказок, время умиротворяющей беседы и покоя, который не снился и мёртвым.

– О чём бы ты хотел послушать сегодня? – неизменный вопрос, висящий в воздухе и ожидающий ответа.

– Расскажи мне про мир света, про ангелов, что пахнут полевыми цветами, с голосами, точно мёд. Расскажи про принцессу, что ждёт в замке из облаков, про принца на скакуне из туманов, про росу, которую вдыхают сиреневые кролики. Поведай мне, старик, про мир, сотканный из солнечного света, тепла костров и любви демиурга, вдохнувшего жизнь в каждую клетку. Лицо старца осветила улыбка, от которой измученная душа Джона запела на той высокой, вибрирующей ноте, которую не смогло бы повторить ни одно человеческое горло. В прохладной комнате разгоралось духовное пламя, становилось теплее, хотя градусник и показывал неизменные 25 градусов по Цельсию. Мир становился ярче, краски приобретали внутренний свет, сгущаясь и распадаясь в уголках радостных глаз. У Джона на реснице бриллиантом чистой воды повисла слеза радости и полился рассказ, длинный, как жизнь и певучий, как голоса соловьёв в майскую полночь.

Джон откинулся в старом кресле, которое промялось по изгибам его аскетичного тела за долгие годы, как старый кожаный ботинок по форме ноги хозяина. Длинные руки скрещены на груди, худые пальцы слабо шевелятся в такт льющейся речи, серые глаза прикрыты тонкими веками. Мир остановился, время не имело значения, пока чуткий слух ловил льющуюся речь, словно губы пустынного странника, вдруг увидевшего родник. Каждое утро была новая сказка, новый урок доброты и милосердия, новая капелька света в этом мрачном бытие. Оставалось лишь сосредоточенно ловить каждое слово, жадно впитывать иссохшейся душой капли светоносной влаги, чтобы подготовиться к ночи.

Эти встречи поддерживали Джона, не давая сойти с ума в безумии ночи. О! Ночь та, страшна она, никогда не войдёт в нее веселье. Он давно проклял эту часть суток, смирился с её существованием и ждал, трепеща каждым нервом, как бабочка в руках юного и, пока ещё, неумелого энтомолога. Ночь пугает, заставляет прислушиваться к шорохам за окном старой кельи, ускоряет биение пульса жизни, который отдаётся в ушах, шумит в голове. Ночью всегда страшно, всегда холодно. Тоска всего мира конденсируется в комнате чтоб пролиться тёмным дождём, пропитать постель, запачкать мысли и желания. Никому не стоило этого ощущать, никому не надо погружаться в тьму, поскольку это неизбежно оставит следы, исковеркает и исказит восприятие.

Но ночь ещё не скоро, тьма пока прячется в тенях и ждёт своего часа. Сейчас только свет, только покой, настраивающий на новый день, полный приятных и простых дел человеческих. Мир ещё не готов к закату, твари божьи ещё не ведают о том, что светлое время скоротечно, оно ускользнет с потоком неумолимого круга солнца в небосводе и опять настанет мак, для которого не нужен источник. Мрак целостен сам по себе, ему не нужно топливо термоядерного синтеза для поддержания самости. Джон сидел в колонне света, бьющего из окна, и дышал ароматом весны из приоткрытой створки, прогоняя наваждения ночных кошмаров в закрывающиеся сундуки фрустрированной психики. Печати света на этих сундуках разгорались ярче с каждым вдохом, освещая задворки дремлющего сознания и бессознательного, прогоняя остатки ночи. Лёгкая улыбка заиграла на узких губах, вышедших словно из-под резца скульптора. Сказка подходила к концу, он всегда знал, когда настанет конец истории. Время снова начало свой ход, секунды потекли с привычной скоростью, свет постепенно переместился от кресла на стену и когда Джон открыл глаза, старика в белоснежных одеждах монаха неведомого ордена, уже не было комнате. Впрочем, как и всегда. Приходит незримо и уходит незаметно.

Деликатный стук в дверь прервал момент постмедитативного созерцания. Настало время приниматься за дневную рутину, ибо труд двоих лучше, нежели одного, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их. Джон убрал посуду в раковину, накинул рабочую хламиду и вышел в коридор. Прохлада камня и сумерки окружили его, и он не сразу заметил брата Конни, рассматривающего чудесную мозаику распятия Христа, не побледневшую за столетия.

– Чудесная картина, брат мой, – негромкое замечание Джона отвлекло монаха от красоты.

– Воистину, Джон, – лёгкий кивок головы, руки смиренно перебирают каменные чётки, отполированные до блеска годами молитв и послушания, – настоятель попросил сегодня прибраться в саду и расчистить тропинки, чтобы удобнее было таскать обрезанную лозу. Джон вернул кивок и посмотрел в ярко-голубые глаза Конни. Мгновение созерцания было упущено, аскет отвернулся и шагнул в сумерки коридора, делая приглашающий жест рукой. Легкая поступь двух пар ног шелестела эхом, пока монахи шли за инструментами. Монастырь не любил шума, незримо поощряя неспешность, размеренность и тишину. Ведь монастырь суть отражение души настоятеля, а настоятель был стар, неспешен и мудр, сохранивший бодрость и ясность здорового ума в дряхлеющем теле. Обитель была точно такой же, старой, но полной деятельной жизнью, освещенный ускользающей красотой, со всякими потайными ходами, закоулками и уголками. Привычный, но не перестающий удивлять, строгий, но доброжелательный. Серые стены на самом деле полны красок, если знать куда и как смотреть. Непосвященному было бы трудно оценить всю красоту этого места, для этого необходимо было прожить тут несколько лет, смиряя дух, замедляя течение быстрой мысли и пытаться услышать голос Бога. Говорят, кое-кто даже услышал его в эхе своих мыслей.

Пила, топорик, волокуша и пара грабель составила нехитрый скарб, подходящий для уборки. Мужчины вышли из кладовой во двор и постояли минуту, осматривая окрестности. Территория была огромной, средневековые монархи благоволили и щедро одаривали монашеских братьев ломтями земли от общего куска территориального пирога и тропинки змеились в разные стороны, огибая вековые дубы, статуи и валуны, оставшиеся от последнего ледникового периода и ждущие часа, чтоб за них принялся местный скульптор, который подвизался украшать территорию. Прохладный воздух теплел под лучами солнца, бриллианты чистой воды постепенно таяли, превращаясь в легкую дымку, смягчающую очертания предметов. Мир пел голосами птиц, славя долгожданное тепло весны, оживления и размножения. Джон поудобней пристроил грабли на плече и прогулочным шагом двинулся за Конни.

Конни шёл неторопливым, размашистым шагом, слегка раскачиваясь, тем неторопливым ходом, который характерен для бывалого путника, истоптавшего немало обуви на пыльных дорогах мира. Звук шагов и ритмичные движения исподволь подчиняли своему ритму и вот Джон и сам не заметил, как двигается тем же шагом, в ногу и так же размеренно покачивается при каждом движении. Легкая улыбка заиграла на его губах и с легким сердцем он прошагал около пяти километров, любуясь окружающей природой и слушая немудрённую птичью мелодию. Становилось теплее, но до летней жары было ещё далеко, солнце пока не развернулось во всю свою яростную мощь.

Опушка леса, где они работали позавчера, встретила их тенистой тишиной, прохладой и деревом, которое рухнуло посереди тропы. Огромный ствол преграждал дорогу всем путникам, которые шли от сторожки привратника к монастырю по своим нехитрым делам, его нужно было распилить и убрать. Дрова тоже не помешали бы на кухне и в камине столовой, по ночам становилось ощутимо прохладно. Само собой, для братских келий дрова не предназначались, это монастырь, а не отель с несколькими звёздами. Шерстяное одеяло и вера греют не хуже, чем огонь в камине, в этом все монахи были солидарны. Инструмент недолго оставался на плечах и настало время молчаливой работы, где каждое действие и так было понятно без слов и объяснений.

Они не первый год работали вместе и научились понимать друг друга без лишних слов. Своеобразный язык из жестов и мимики, понятный им двоим, не раз выручал во время работы и отдыха, добавляя приятное разнообразие в монотонные монастырские будни и праздники. Часть ствола, лежащая непосредственно на тропинке, была распилена и расколота на поленья за несколько часов, оставалось собрать дрова и сложить их на волокушу. Конни вытер под со лба и посмотрел на небо, одновременно улыбаясь. Причина улыбки выяснилась через мгновение – в воздухе поплыл густой полуденный звон большого колокола, созывающий и приглашающий братию в трапезную. Этот звук означал лишь одно: дневным трудам приходит конец, настаёт время трудов духовных.

– Опоздаем же, – Джон улыбнулся в ответ, – зато повара будут довольны, дров осталось совсем мало. Возможно, перепадёт что-то вкусное к ужину, так как общеизвестно, что добрый повар – хороший повар.

– Я тоже проголодался, – монах вернул улыбку и развернулся к волокуше, которая была почти заполнена поленьями, – если поторопимся, суп ещё будет горячий. Обратно шли быстрым шагом в такт, таща поленницу каждый со своей стороны. Радостное настроение уступало место меланхолии, ведь день таял, как мороженное в Африке. Скоро настанет ночь, полная кошмаров, про которые забываешь утром, но помнишь само чувство страха. Но, пока ночь не настала, незачем огорчать братьев грустным лицом и глазами, в которых прыгает бес паники и страха перед темнотой.

Монастырь встретил гулом радостных голосов, со всех сторон кто быстро, а кто и неспешно, торопились монахи и послушники, наемные рабочие и постояльцы, которые откликнулись на колокольный звон урчанием пустых желудков и здоровым аппетитом, полученным за время физической работы на свежем воздухе. Взаимные приветствия, добродушные шутки и негромкий смех плавно перемещался с огромного двора в не менее большую трапезную. Волокуша отправилась к чёрному ходу, носильщики обменялись взглядами и кивками с помощником повара, который посветлел лицом, увидев, какую груду дров ему принесли, а мужчины присоединились к звуку ложек, стучащих по мискам, челюстям, которые хрустели свежим хлебом и приглушенному гулу голосов, присоединившись к единому организму, который насыщался и обменивался дневными впечатлениями и рабочими историями.

Время поста, а значит, сегодня обходились без кулинарных изысков, мяса и деликатесов, что не помешало блюдам быть сытными и вкусными. Хотя, голод всегда был лучшей приправой, но в кулинарных способностях брату Бина давно никто не сомневался, еда неизменно была сытной, ароматной и вкусной, хоть и отвечала самым строгим стандартам постящихся. Многие шутили, что наслаждаться такой едой – грех и монастырь на самом деле давно уже не постится по-настоящему, на что Бин с неизменной ухмылкой отвечал, что, если человек хорошенько проголодается, ему и черствая корка с водой покажется пирожным.

Началась трапеза с ароматной чечевичной похлёбки в деревянных плошках. Густая, ароматная, насыщенного оранжево-коричневого цвета, исходящая паром, подающаяся с большим куском монастырского хлеба, она отлично согревала в прохладной трапезной. Разговоры стихали и вскоре лишь редкие удары ложек о тарелки говорили о том, что в помещении есть жующие люди. Пахучее варево стремительно исчезало в мужских ртах, россыпь крошек украсила столы и губы, корочки опускались на самое дно, чтобы впитать в себя последние остатки супа и самые разваренные кусочки.

И вновь рокот голосов и похвал поварскому искусству начал растекаться под сводами столовой. Между сменами блюд было принято отдохнуть некоторое время и предаться легкой, непринуждённой беседе. В таких перерывах узы простой мужской дружбы крепли, связывая отдельные субъективные клетки в плотную целостность единого организма, суть которого заключалась в служении Господу по мере человеческих сил. Из кухни тянуло приятными запахами, которые заставляли поворачивать нос по течению воздушных струй и сглатывать слюну у уже насытившихся. Разговоры плавно перетекли к угадыванию следующего блюда по запаху, послышались смешки и добродушные подтрунивания, и дружеские подпихивания локтем в бок. Люди, простые, как камень, но лежащий в брусчатке мостовой, оживленно беседовали, рассказывая истории, делились последними новостями и слухами, радовались весеннему теплу и первым цветам, что распустились на солнышке.

Вторым блюдом подали макароны в густом томатном соусе с базиликом и чесноком. Представьте бледно-жёлтые, цветом, подобным воску в свечах, макаронины, облитые кроваво-красным томатным соком, густым, как патока, впитавшим в себя аромат базилика, морской соли и чеснока, которые горой лежали на каждой тарелке белой керамики с монастырским оттиском , который бежал по краю, макаронины, которые дымятся в прохладе, плавя своим теплом небольшой кусочек сливочного масла, венчающего горку, как снег на вершинах величественного пика, блюдо, расточающее великолепный аромат, напоминающий о лете и зное, и вы получите полное представление о том, что было подано. Столовые приборы замелькали с такой скоростью, как будто бы и не было супа, губы втягивали длинные трубочки из теста, приобретая красноватый оттенок от соуса, изо рта на секунду высовывался кончик языка, чтобы слизнуть томатную каплю и действие повторялось в своём идеальном совершенстве чарующего ритма повторения.

На десерт – неизменный травяной чай с мёдом. У монастыря была небольшая пасека, а травы собирали все, кто хотел и отдавали повару. Там, в кухонной лаборатории, подобно алхимику, мастер Бин готовил странные специи и разнообразные чаи, которые своим ароматом легко могли потягаться с ладаном и миррой. Братия постепенно расходилась по кельям, чай не возбранялось взять с собой. Наступало время для личных молитв, разговоров с богом, чтения и перевода книг и других духовных занятий, которые длились до вечерней мессы.

Джон решил почитать затрёпанный томик Томаса Аквината "Summa theologiae", который ему недавно посоветовали и углубиться в пять доказательств бытия Бога. Средневековый текст, устаревшие обороты речь и особенности схоластического мышления, несмотря на современную обработку и интерпретацию, всё равно были довольно сложны и требовали максимальной концентрации от читающего. Но, апологет писал хорошо, вера яростно пылала в каждой строчке и ответах на вопросы читающего, последовательно приводя к единственно верному выводу – Бог существует. Логика причудливо сплеталась с догматами веры и ссылками на других авторов, которые были общепризнанными в то время, рисуя горящий символ христианства в душе и убеждая слабого верой, укрепляя ум в противостоянии злу. Строка летела за строкой, оставляя бледный отпечаток на сетчатке, день догорал, незамеченный ход времени ускорялся. Глубокую задумчивость прервал колокол, собирающий на вечернюю мессу. Джон вздохнул, заложил страницу, потянулся, хрустнув спиной, и не спеша пошёл на службу.

Собор представлял собой темное, мрачное помещение, древние камни впитали запах ладана и воска, из окон, глазами святых и самого Спасителя, смотрели витражи, под сводами высокого купола прятались и шевелились тени в неверном свете свечей. Тихий шёпот разговоров затихал и вскоре полностью затих, когда вышел аббат. Процессия шагала к нефу, круцифер с огромным распятием впереди и дьякон с огромным евангелием в руках. Кадило и свечи постепенно заполняли храм благоуханием, входное песнопение звучало чисто, дрожа под куполом в страстном порыве веры. Антифон подхватили все присутствующие, рокочущие звуки разливались в темнеющем воздухе. Поклон в сторону алтаря, легкий наклона аббатской руке, совершающей крестное знамение, единогласица при произнесении «Аминь». Приветствие из послания Павла, ответ монахов и месса началась. Покаянное действе шло своим чередом, конфитер в полусвободной форме растекался мёдом, восхваляя Творца. Простительные грехи отпускаются.

Звуки «Господи, помилуй» означают начало второго акта. Приветствие Бога, мольба о милости и снисхождения, начатая кантором, подхватывается братией, чтобы грянуть в едином порыве. Молитва набирает силу, чтобы внезапно замереть. Теперь мы молимся в краткий миг тишины, каждый о своём, каждый – своими словами. Момент тишины оканчивается тихим голосом аббата, который начинает читать из Деяний Апостолов. Затем все вместе, под руководством кантора, грянули Ответный Псалом. Не успели мы утихнуть, как в нашу многоголосицу вплелся набравший силу голос аббата, начавшего чтение послания Павла, внося гармонию в общий строй голосов. Постепенно голоса утихли, монахи внимали каждому слову, как в первый раз, хотя каждый знал послания наизусть. Раскатистое "Аллилуйя" разлетелось, как стая испуганных птиц и настал момент провозглашения Евангелия. Читал дьякон, человек необыкновенно красивого и сильного гласа, который заставлял трепетать сердце, как выброшенную на сушу рыбу.

Поцелуй огромного тома Евангелия, вновь все вместе спели Вселенскую молитву, "Господь, услышь нашу молитву", тихие воззвания и сумятица голосов. Некоторые свечи уже погасли, дым и запах ладана рассеивается, служба близится к окончанию. Братья сидит с блестящими глазами, полными необоримого огня веры, пальцы перебирают чётки, губы шепчут положенные молитвы. За окнами темнеет, но тьма не может пробраться в сердца и души, пылающие ярко, как костёр в ночи. Тени, как неправильные мотыльки, метаются прочь от свечей, рисуя причудливые узоры на стенах и сосредоточенных лицах. Капли горячего воска сбегают с самых толстых свечей, застывая причудливыми желтоватыми реками на стенах и полу.

Шорох риз и монашеских одеяний ознаменовал окончание мессы, люди потянулись к выходу и начали расходиться по кельям. Джон остановился, чтобы посмотреть на ускользающий свет заката и насладиться последними мгновениями уходящего солнечного диска. В монастыре никто не жаловал ночь, но у него были с ней особые отношения, полные боли, страха, ночного пота и стиснутых зубов, чтобы его выкрики не тревожили никого более. Кошмар давно и плотно поселился в сердце, пустив отравленные корни везде, докуда мог добраться и каждую ночь неумолимо грыз сопротивляющуюся плоть в поисках новых очагов сопротивления, которые ещё были полны веры, участки, ведущие неравную борьбу с навью, неравный бой смертного человека с вечной тьмой, знающего, что проиграет и падёт. Вопрос лишь только в том, когда Джон сдастся окончательно и падёт перед своими страхами на колени, когда он отвернётся от Бога, а Бог отвернутся от Джона.

В небе засиял Люцифер, самая первая и яркая звезда, знаменующая время, когда Бог почти покидает землю и наступает время власти зла, что таится под кожей каждого доброго христианина, до поры до времени сдерживаемое добротой и смиренностью сильной молитвы. И, хотя, Писания говорят нам, что зло творится по воле Создателя и по Его попущению, легче от этого не становится. И не даёт он нам бремени испытаний, которые мы бы не смогли вынести, но многие и не выносят, быстро превращаясь из обычных людей в преступников, тать, прячущуюся от дневного лика Бога в тенях и ночи, ждущая заката, чтобы безнаказанно творить по наущению Дьявола. Предательский голосок уже зазвенел в голое, предупреждая о бесполезности сражения, о тщетности жизни и бытия, проявляя картины адских страданий, которые ожидали Джона в эту ночь.

Как всегда, ничего нового. Снова будет ночь с редкими моментами забытья, когда кошмары будут прерываться, чтобы придумать новую муку. Снова пот будет пропитывать простыни, а глаза – блуждать в темноте в поисках единственного фотона света. И снова света не будет, боль будет рвать мышцы и стягивать сухожилия в комок нервных судорог и тиков. Пройденный не единожды этап, с которым надо просто смириться и принять, как идущему долиной смертной тени не убояться зла.

2. Уютный свет свечи наполнял тёплым светом келью, разгоняя неверным светом тени по углам сознания. Джон молился с духовным жаром, могущим поспорить с теплом фитиля, взывая к Богу и умоляя избавить от мороков ночного наваждения и грядущих кошмаров долгой ночи. Но в ответ лишь звон тишины в ушах, гул горячей крови в голове и таящий воск в подсвечнике. Тьма полностью вступила в свои права, протянув свою ладонь над целым полушарием на срок, пока её не разорвёт линия неумолимого терминатора грядущего восхода.

Терпение мрака было неистощимо, он ждал, когда свеча истает, оставив после себя странную фигуру в наплывах воска и легкий аромат. Рано или поздно, это случится из-за нерушимых законов физики. Свет исчезнет и тени из углов заполнят комнату до потолка, жадно выискивая глазницами без глаз и носами без ноздрей скорчившегося человека. Тишина ночи наполнится неуловимым цокотом невесомых когтей, шорохом крыльев, подобных чёрному дыму и шёпотом глоток, что истлели столетия назад. Демоны всегда выходят по ночам, ибо противен им лик солнца, напоминающий падшим о божественном свете, что они утратили навсегда. Джон лежал на спине, смотря глазами в темноту и слушал, что рассказывают искушающие голоса. Были ли это демонические голоса извне или собственные порочные мысли – давняя загадка, которую исступленный разум давно отбросил в тщетных попытках отгадать.

Изредка темное окрашивалось всеми оттенками красного, наводящего на мысли о крови, огне и страданиях, гулко стучало в лоб, требуя впустить зло в разум, чтобы разрушить духовный чертог, оставив хаос и разрушения, покрытые пылью и тленом. Сотни уловок и тысячи хитроумных фокусов безуспешно пытались сломить сосредоточенность ума в попытках поработить душу, заставить страдать, преклонить колени перед злом, которое жило своей странной жизнью лишь по воле Господа, хоть и старательно скрывало этот постыдный факт биографии. Но несгибаемости спины Джона могла бы позавидовать корабельная мачта «Пекода», и каждая попытка разбивалась о несокрушимую волю и крепко стиснутые зубы смертного, что не желал сдаваться. Говорят, что Иисус всего сорок дней провёл в пустыне, искушаемый нечистым; сколько таких ночей было на счету монаха, не ведал даже он сам. Незачем считать часы пытки, которая всё равно задумывалась, как вечная.

Обитель давно была погружена в тишину, колокол не отбивал ночные часы, чтобы не мешать отдыху и сосредоточению тех, кто предпочитал молиться и в ночи. Лишь самый чуткий слух хищника мог бы уловить дисгармоничную симфонию дыхания многих тел, шелест бусин в чётках, что обегали бесконечные круги ночных молитв и редкое поскрипывание кроватей, когда кто-то из братьев менял позу. Но хищнику был интересен только один добровольно заточивший себя духовный странник, лишь его запах привлекал к себе неслышную тень, которая в стремительном рывке или долгими кругами пыталась овладеть бедной душой, томящейся в страдающем теле. Пытка повторялась в бесчисленных вариантах, а суть всегда оставалась неизменной: сломить, победить, побороть Джона.

Он не был ни самым верующим, ни самым добродетельным человеком. Обычный мужчина, чья жизнь уже сделала широкий шаг на пути к длинному закату, ни одарённый и особо не интересный. Больше делающий простую работу, чем думающий о смысле жизни и веры. Смотрящий вовне, а не в себя. Но его избрали для ночной пытки и не было ответов на его вопросы, непрестанно задаваемые равнодушной темноте. ему позволяли погрузиться в сон без сновидений, но лишь тогда, когда острота переживаний начинала притупляться и лишь для того, чтобы измученный мозг отдохнул, синапсы перезагрузились и пытка вновь обрела первоначальную яркость переживаний и страданий.

Бесконечное повторение, раз за разом в поисках мельчайшей трещинки, в которую могли бы вцепиться загнутые крючья когтей, расшатать и рвануть сияющую броню, защищающую мягкое сознание от жестокости мира. Попытки проникнуть не ослабевали, комната гудела в ритме сердца, качающего тревожную кровь по венам в быстром ритме танго. Неподготовленному к таким нагрузкам грозила бы смерть от массивного инфаркта, но оживший кошмар из преисподней заботился о своей жертве, оберегая её от такого простого выхода на тот свет. Стокгольмский синдром наоборот, не заложник испытывает чувство симпатии и привязанности к террористу, а сам агрессор притянут к жертве невидимыми нитями понимающей эмпатии и любви. Любви странной, горкой, как полынь и оставляющей рубиновые мазки боли на незаживающем полотне исполосованной души.

Неспешный звёздный круг продолжал своё вечное движение, неизменное в своей простоте небесной механики. Силы ночи таяли, уступая время и место разгорающемуся розовому свету зари, неохотно, скрежеща стертыми за тысячелетия зубами, но ещё имея силы для того, чтобы держать в своих лапах исковерканную душу. Новое разочарование, безумный шелест вздохов, обещающих скорое возвращение и свежие, изощрённые попытки проникнуть в суть разума напоминали Джону, что битва хоть и выиграна, но впереди долгая война на истощение и излом. Без пощады, жалости и сочувствия к побежденным, неумолчная, в тихую ведущаяся за каждую душу и разум – эта война исковеркала вереницу душ, которые были придуманы не для противостояния злу, сдавшихся, павших, уставших сопротивляться давлению мрака, который на этой войне всегда выходил победителем.

3. Мисер устало откинулся на кресло, вновь его рассказ не прошёл даже первоначальный отбор на конкурс, на почте висело письмо, но и так было понятно, что внутри: длинный разбор всех ошибок, неправильного использования слов и метафор, невнятный сюжет и пожелания удачи в следующих отборах. Длинная череда отказов уже не злила, как было раньше, а вырывала лишь обескураживающее недоумение "как так, ведь мамочка же говорила, что я гений и мне надо публиковаться". Вереница ироничных комментариев в личном блоге, жесткая критика на других писательских форумах, пожелания заново обучиться в школе и пройти хоть какие-то писательские курсы – всё это давно не вызывало желания спорить и аргументировать свою позицию, вступая в многочасовую перепалку с оскорблениями и гоготом зрителей, наблюдающих за отчаянными попытками оправдаться.

Он вздохнул и поплёлся на кухню, чтобы разогреть вчерашнюю пиццу и уткнуться в очередной бесполезный сериал. Привычный ритуал, чтобы затушить недовольство собой и обиду на окружающий мир. не признающий юного гения клавиатуры и бумаги. После пиццы будет пара пива и стакан виски, погружающие в сонные фантазии об успехе и признании, иллюзии отравленного этанолом мозга, бьющегося в костяной клетке, ищущего выход на свет. Эти фантазии и поддерживали нескладного, тощего юношу, который не пользовался популярностью у девушек, на плаву. Занавес от справедливой в своей жестокости реальности, волшебные очки, окрашивающие нехитрое бытие в волшебный розовый цвет, помогал не слететь с катушек в припадке агрессивного саморазрушения.

Ехидная реклама на пиратском сайте предложила посмотреть старенький "Книжный магазин Блэка", паренек вздохнул, откусил кусок пиццы и смиренно ткнул на первую серию. Ситком, хотя и был старым, да ещё и британским, через некоторое время полностью забрал всё внимание на себя. Некоторые шутки приходилось вбивать в поисковик, местами архаичная речь главных героев вызывала непонимание, но, в целом, юмор и алкогольные шутки были понятны и близки. На счету была четвёртая банка пива в длинной очереди выпитых ранее, Мисер хихикал в лёгком опьянении и на душе было спокойно и хорошо. Иногда реклама оказывалась полезной, хотя и вела, чаще всего, на сомнительные сайты со странными удовольствиями. Стыдно признавать, но герои вызывали сочувствие и понимание у смотрящего. Некоторые черты были близки и до боли знакомы, достаточно было просто посмотреть в зеркало или на свои комментарии на любимых форумах. Приятного было мало, но это было своё, родное и личное, выстраданное годами сетевых противостояний адекватной критике и троллям.

Прохладное, дешевое пиво, купленное по акции в ближайшем супермаркете, потоком вливалось в горло, серия летела за серией – типичные выходные одинокого, никому ненужного затворника, незаметно пролетающие в рутине 5\2. Снеки с истекающим сроком годности и продающиеся поэтому по красной цене и сетевая еда с доставкой составляли немудрённую закуску с пенному. Удивительным образом, это никак не отражалось на худосочном теле, покрытом родинками и шрамами разодранных в подростковом возрасте прыщей. Паренек льстил себе мыслью о том, что избыток калорий поглощается его гениальным мозгом, но всё дело было в неправильном режиме питания и частых попусках завтраков и обедов из-за нервного напряжения и переутомления.

Выходные окончились и пришла пора уныло плестись в офис, моргая красными глазами и запивая недосып кофе. Рутинная работа позволяла часто отвлекаться на просмотр сторонних сайтов, чем все беззастенчиво пользовались. Пока задачи выполнялись и прибыль росла, начальство закрывало на эти небольшие прегрешения глаза, лишь бы офисные хомячки на скромном довольстве не бунтовали в священной войне за право тратить рабочее время. Расправившись с утренними тасками, молодой человек перекусил прямо на рабочем месте парой снеков и просмотрел любимый форум. Новых тем не было, комментарии не предвещали никакой грядущей войны за своё мнение и чужую мамку, лишь ветка с обсуждением сказок неизвестного автора горела новым сообщением.

Значит, уже спиратили и выложили, как всегда – оперативно. Существовала целая субкультура пиратов, главной целью которых было находить самые защищенные книги и статьи и выкладывать их на всеобщее обозрение. Не обошли стороной и неизвестного автора великолепных, на всеобщий взгляд, сказок, изредка всплывающих сначала в платной части интернета, а затем, просачиваясь через даркнет, и на пиратских ресурсах. Сайты банились, хозяев периодически штрафовали, но выгода перевешивала, а информация. подобно многоглавой гидре, всё равно появлялась снова, радуя любителей халявы, которые стремительно расшаривали доступную информацию на всех ресурсах и файловых обменниках.

Сказки, по какой-то неведомой причине, появлялись позже всех, что не мешало пользователям активно обсуждать, петь хвалебные осанны и засыпать благодарственными комментариями, пестрящими стикерами и смайликами автора, хостера и всех причастных. Великолепные текстовые работы, которые уже пару лет активно лоббировали для включения в детскую программу по литературе, выдерживали самую жесткую и беспристрастную критику. Простые, понятные как пример для первоклассника, с которым он прибежал к отцу, написанные сочным, живым языком из ярких образов и поучительных, метафорических уроков: эти сказки учили читателей миру, доброте и всепрощающему состраданию – в общем, всем тем вещам, которых так не хватало этому холодному миру лицемерного равнодушия и порока.

Поленьев в конспирологические костры теории заговоров добавлял и тот факт, что ни один человек мире не осмелился утверждать, что именно он автор. Теории множились, критиковались бессмертным легионом анонимусов и стремительно мутировали под давлением аргументов и оскорблений. Периодически в общедоступную сеть просачивались самые дикие слухи из закрытых для простого юзера форумов и чатовок темного интернета и новостные сайты начинали пестреть заголовками и пересказами воспаленных ночных фантазий полубезумных цифровых пророков. Электронная пена вскипала, ударялась об молотки банхаммеров, самым буйным выдались профилактические чат-молчанки и общий градус паранойи на время стихал, чтобы вновь разгореться при появлении сказки, которая ещё не оставила цифровой след в поисковых машинах.

Следующий час пролетел в чтении сказки и комментариев наиболее активных критиков, растекающихся, подобно мёду по стеклу вазы. Хорошая история с поучительным концом, неизвестный мастер всегда держал марку и высокий уровень повествования. До конца рабочего дня настроение было подавленным, ведь молодой человек прекрасно понимал, что такого уровня мастерства не достигнет никогда даже наполовину. Оставалось лишь бессмысленно терзать клавиши домашнего компьютера в тщетных потугах написать просто хорошую историю, которую не завалят с ходу дурно пахнущей кучей негативных комментариев и ехидных замечаний. Снова мерцает вертикальная палочка курсора на белом фоне экрана, жаль, что она не Бузинная и магии, как у признанных авторов, не получится. Но попытки оставлять нельзя, сдаться – значит признать, что тролли были правы и что писать – это не его. Вдохновения, как всегда, не было. Избитые и кривые фразы ложились в ровные строчки черного цвет четырнадцатого размера, приобретая оконченный вид очередной теплой и коричневой кучки, которую видящие люди старательно обходили стороной. Сохранить, загрузить, провалиться в сон.

4. Утреннее пробуждение не добавило свежести, в голове привычно зазвучала симфония из тревоги и сожаления о загруженном накануне рассказе. Быстрый завтрак из тостов с джемом, кофе со сливками под новый ролик с обзором на автомобиль, цена которого равнялась стоимости неплохой квартирки в центре города, бритье и чистка зубов, выученный до щербинки путь на работу и вновь погружение в ежедневную серую рутину рабочего дня. На глаза попался новый рассказ, длинный, кошмарно-тягучий, ужасающе-тёмный в своей притягательности. Новая звезда всходила на небосводе, входя в созвездие талантливых авторов и плеяду создателей мрачного хорорра, заставляющего даже днем ощущать ледяные руки на шее и вниз, по хребту. Как писал один критик, страдающий, а может быть и наслаждающийся своей синестезией, рассказ пах лакрицей, насыщенный медово-бальзамический аромат с привкусом аниса и легкой шоколадной горечью на кончике языка заставлял по-новому переосмыслить традиционные подходы к созданию готической атмосферы и, безусловно, открывал новую страничку в современной сетевой литературе.

Хотелось радоваться чужому дебюту, но на душе скребся кот. Ужасный, беспородный, с вылезающей клочьями шерстью, подбитым глазом и без половины зубов, этот кот, тем не менее, обладал огромными когтями, которыми часто любил внезапно царапать по самым чувствительным участкам тела. Даже внутренний демон у него жалкий, самый доходной, немощный и убогий из всей глубины ада. Хуже были только черти, которые вселялись в полусумасшедших бабок, которых Мисер видел на сеансах группового экзорцизма в церквушке местных протестантов. Ноль амбиций, никаких сверхъестественных договоров и исполнения желании – только мелкое пакостничество, перманентное дурное расположение духа и поганое настроение. Подавив внезапное желание написать гадости в комментариях под рассказом, поскольку прекрасно осознавал, во что выльются его желчные слова, он принялся за текущие задачи, просматривая одним глазом глуповатые мемы и смешные видео на телефоне. Настроение постепенно выровнялось, зависть и ущемленное самолюбие были ненадёжно спрятаны под тонкое покрывало из текучки, смешных котиков и шуток уровня /b/.