Читать книгу Перед будущим - Группа авторов - Страница 1

ФЁДОР

Меня в лесу боятся. Когда я выхожу из хаты, звери аккуратно разбегаются, освобождая дорогу. Ладно, белки с ежами. Лось прекращает водопой, плавно поднимает красивую голову с рогами, смотрит якобы в сторону, но за моими движениями следит. Если я направляюсь в его сторону, он также красиво и плавно, но стремительно улепётывает в чащу. Дятел, давясь, проглатывает червячка и, уворачиваясь от веток, улетает. Семейство волков покинуло насиженные норы и перебралось на другой конец леса, когда я здесь поселился. Даже пауки прячутся за листья, отпуская мух и мотыльков. Я ужасен. Я страшен. Меня зовут Федор. Я бобёр. И я говорю правду.

Я говорю правду обо всём, что вижу, особенно правду о тех, с кем начинаю разговор. Я не умею лгать. Это такое у меня достоинство. Жаль, окружающие не ценят его.

Неторопливо иду по своим делам. Сначала надо перекусить. Прекрасное всё–таки место я нашёл у водопоя, где недавно выстроил хатку. Всегда сочные молодые побеги багульника, сарана, черемша. Территория удобная. Берега тут пологие и крепкие, поэтому лесной народ издревле приходит сюда пить воду. Последнее время, правда, им приходится делать это быстро или искать другой источник.

Кушаю осоку. Так, ерунда, больше зубы размять и желудок. Почесав пузико, иду удовлетворить потребность в общении. Что поделать, поговорить я люблю, хотя и не всегда удаётся. На крайний случай у меня есть друг. Единственный. Тетерев. Глухой, как пень. Но слушает внимательно, не убегает. Иду к нему. Может, ещё кто по пути попадётся.

Мой день сегодня. И ста метров не прошёл, встретил молодого зайца. Глупость он сделал. Меня почуяв, вместо того, чтобы убежать, юркнул в старую барсучью нору под корнями большой сосны. Я, конечно, остановился, грамотно отрезав путь к отступлению.

Словно ни к кому конкретно не обращаясь, я начал.

– Нет больше в нашем лесу морали! Раньше–то не сильно блистали добродетелью, а ныне совсем распоясались. Превратно понятый дух свободы, отсутствие авторитетов или ещё что, я не знаю, но современники ведут себя совершенно безнравственно и безответственно. И я готов доказать это с фактами в лапах. К примеру, третьего дня некто белый и пушистый, пардон, серый и пушистый (по сезону), отправился к Осиновой опушке. Место красивое, но с недавних пор поблизости там живёт волчье семейство, да и люди, бывает, появляются, поэтому другие зайцы стараются обходить его стороной.

В норе затихли.

– Что же понесло туда нашего героя!? – возвысил я голос до крещендо.

Молодой заяц предпринял попытку к бегству. Техничным движением бёдер пришлось отправить его обратно. Слушай, слушай, брат, как уши ни прижимай, всё равно услышишь.

– Озираясь и дрожа, как та осина, под которой он остановился, наш герой смело замер в опасном месте. Чего он ждал? Чу, послышался робкий шелест изящных прыжков. Вот и она, юная зайчиха благородного рода, ещё не успевшая связать свою судьбу официальным браком. Вам нужны подробности? Вот они. Не теряя даром времени, не говоря лишних слов, наши друзья тут же соединились в уютной ложбинке, устланной мягкими листьями. От их страсти осины свои листья потеряли, не дождавшись осени. Рябина покраснела раньше времени. Даже волки испугались криков. Ладно, про волков я соврал. Но в остальном! А ведь у него семья. Дети. Меленькие, миленькие зайчики. Штук семь, если я не ошибаюсь. Но он, рискуя жизнью, своей и чужой, предаётся похоти.

Я сардонически засмеялся.

– Низменная слабость, глупое безвольное следование основным инстинктам ведут в могилу. Горе несчастным близким этого дурака! – почти завыл я.

В отчаянном броске, ударившись башкой о нижнюю ветку, мой собеседник белой молнией скакнул в лесные дебри.

Ушёл.

Эх… Нет, чтобы с пользой для себя и других прислушаться к мудрости старших, извлечь уроки из происшедшего, воспользовавшись незамутненным взглядом со стороны. Но нам это не нужно.

Я постоял, посокрушался ещё немного и продолжил путь.

Но друга–глухаря на привычном месте не оказалось. Токовать что ли ушел? Тоже мне поп–звезда.

Тут я вспомнил, что слух прошел: старый кедр упал, самое древнее дерево нашего леса. Пойду посмотрю.

Кедр переломился у самого корня. Молния ударила или состарился и сам развалился? Много веков он здесь простоял. Может, тысячу. Я подошёл поближе и заглянул в разлом. Оттуда, словно кровь, вытекала смола. Взять, что ли, пожевать? Говорят, для зубов полезно. Ближе к сердцевине остались кусочки старой, засохшей, доисторической смолы. Дай–ка попробую эту, ее и мои предки жевали. Недолго думая, выковырял я кусочек из самой середины. Ух ты! Твёрдая, как камень. Ничего, зубы у меня крепкие, да и слюна как кислота, любую органику разъест.

Усердно работая челюстями, я огляделся. Рядом с тем местом, где я добыл смолу, скол прошёл вертикально, и обнажилась поверхность кольца, совсем близкого к сердцевине. С удивлением я увидел на ней знаки. То, что это именно пиктограмма, нанесенная людской рукой, не было никакого сомнения. Как же они туда попали? Не иначе, колдовским образом. По преданиям, в незапамятные времена наш кедр служил древним людям священным деревом, около него устраивались магические ритуалы. Между прочим, племя, которое здесь жило, поклонялось Духу Бобра, и мои предки работали у них тотемными животными. Вот, должно быть, была выгодная и хлебная должность! Я живо представил себя шаманом, который пляшет вокруг дерева и специальной косточкой наносит дымные знаки. Интересно, что здесь написано?

Первый знак представлял из себя стилизованное изображение бобра. Ну, это понятно. Священное животное, символ племени, всё такое. Следующий рисунок, однако, недвусмысленно демонстрировал казнь бобра. Дааа… Видимо, не такая уж выгодная должность была у моих предков. Дальше было не очень понятно. Вроде кулинарного рецепта в картинках. Как приготовить коктейль из крови бобра и кедрового сока. И последний, совсем непонятный знак – лицо человека, но с удвоенным количеством органов: два носа, два уха, два рта, два глаза. А подбородок один. Может, инопланетянин? Я хоть и в лесу живу, а про научный взгляд на мир слышал. Мы не одиноки во вселенной. Хотя вот я одинок. В моей вселенной.

Я вздохнул. Взгрустнулось, что ли? Я вообще–то редко расстраиваюсь. В основном, желудком. А тут… Картинки навеяли? Ну, убили моего прапрапрадедушку. Все мы смертны. Но чувство грусти и тоски усиливалось. Я даже перестал жевать. Я даже смолу выплюнул.

Голова закружилась. Смола, наверное, наркотическая. Мир всё быстрее завертелся вокруг меня и вдруг резко рванул навстречу.

Лена проснулась в чудовищном настроении. Нет, ничего не болело, ни голова, ни печень, хотя она точно пила вчера текилу. После вина и пива. Не так пугал провал в памяти, как точное осознание, что она натворила, не могла не натворить. Вопреки всему, конечно, теплилась слабая надежда, что обошлось, но её, конечно, было мало. Надежды, что обошлось.

Надо позвонить сестре. Да, сначала сестре. Вадику звонить слишком страшно.

Медленно встала, умылась. Старательно, не глядя в зеркало, пошла на кухню пить чай, оттягивая неприятный момент. Но сколько ни оттягивай… Лена протяжно и длинно, со стоном выдохнула.

– Привет, я тебя не разбудила?

– Нет, ты меня не разбудила.

Вроде голос не обиженный, весёлый. Хотя, может, злая ирония?

– Ну, говори.

– Что говорить-то? Хе-хе. Какие именно подробности тебя интересуют, откровенная ты моя?

– Что я ему успела сказать?

– Вадику-то?

Точно, издевается.

– Ну?

Томительная пауза.

– Что сказала…

Опять пауза.

– Что ты могла сказать? Ты всегда в таких случаях говоришь только одно. Правду!

Лена безнадежно застонала. Только не это!

Лиза, сестренка родная, торопливо продолжила:

– Ты ему всё высказала, всё, всё, что о нём думаешь, всё, что он про себя и так знает. Или догадывается. И что дела у него говённые. И что ты его ждёшь, ждёшь, а он время тебе уделить не может. Потому что проблемы у него его говённые. А тебе нормальный парень нужен. Чтоб семья. Хотя бы с восьми вечера. А сейчас пусть он идёт куда подальше, потому что тебе надо с сестрой побыть. Побыть и выпить. А его пустая болтовня и уговоры тебя не интересуют. И так далее.

– О-о-о…

– Вот, тебе и «о-о».

– Лиза, как мне быть, скажи.

– Как быть, как быть… Как обычно. Подожди до вечера, а если сам не позвонит, сожми свою гордость в кулак и ползи прощенья просить на коленочках. Хотя я бы на твоём месте прям сейчас начала выползать. А то поди переживает на своей «говённой» работе на ГЭС, ещё с горя какой рубильник не тот нажмёт. И пиши пропало – смоет нас к чертям собачьим и всё по твоей вине.

– А если он не простит?

– Ерунда, простит! А не простит, другого найдёшь. Такого, который тебя, дуру, вытерпит.

– Не найду-у-у! Мне другой не ну-у-ужен, а-а-а!…

– Поплачь, поплачь! Слезами горю–то поможешь!

– А-а-а, ты жестокая-а-а!…

– Я–то? Я нет.

И трубку положила. А Лена даже не спросила, говорила она Лизе «правду» про неё или нет?

Тут, от горя ли, или ещё от чего, привиделось Лене, что она – животное, мохнатое и с усами. И ветки ест. Прямо с листьями.

– Всё. Ку–ку поймала. Это в наказание мне. Жизнь себе разрушила. А, может, и Вадику тоже. Точно – животное. Обрасту сейчас шерстью и уйду в зоопарк. Гиеной работать, смрадной и вонючей. Там мне самое и место.

– Привет, Ваше Высочество! Как самочувствие?

– Вадик, это ты?

– Нет, это твоя больная совесть тебя беспокоит. По телефону.

– Вадик, я больше не буду! Честное слово! Это всё Лиза виновата, она мне говорит: «Давай выпьем, да давай выпьем!» Текилы… Вот и…

Господи, приснится же такое! Я (я!) превращаюсь в самку человека. Какая удивительная трансгендерная перверсия. Надеюсь, вы уловили весь непередаваемый сарказм последней фразы. Конечно, я абсолютно гетеросексуален. И, разумеется, не зоофил.

Раньше людей много в этих местах было. Пока плотину не прорвало. Большая была плотина, огромная, энергию вырабатывала. Электрическую, чтобы деревья не жечь. И правильно, что их жечь, когда съесть можно. Целое море за ней плескалось. Но что–то не так пошло. За плотиной, за ней ухаживать надо. Не так что построил, и всё. Следить надо. Не уследили, видать. Вот море и выплеснулось. И людишек смыло. Туда и дорога, нечего воротники из бобров делать. Обезлюдила местность, значит. Вот звери потихоньку и заселили эти края.

Однако, сон необычный. Съел, наверное, что-то не то. Точно. Смола. Смола с рисуночками. Прямо колдовство и мистика в нашем насквозь материальном и пошлом мире. Надо держаться от этого места подальше.

Не успел я успокоиться, как нахлынули воспоминания. Пожевал молодых побегов осоки, не помогло. Сон проклятый навеял. Вспомнил свою историю. Вообще–то мы, бобры, существа семейные. Тяготеющие к моногамии. Меня тоже, знаете, эти шведские варианты не прельщают. Не успеешь оглянуться, как запутался. Была и у меня одна девушка. Попа круглая, хвост пистолетом. Характер хороший. Молчала всё больше, не перечила. Говорила, милый, и откуда ты всё знаешь? Уважительная, глаза опускала. Улыбка прекрасная, с большими зубами. Э–Эх… Вот я хвост и распушил. Хатку совместную уже начали строить – небольшую, пятнадцати комнатную, на четыре выхода. Тут она и обиделась. Что ты, говорит, всё меня пилишь, то не так стою, то не так грызу. Заплакала и уплыла. Вниз по течению, только и видели. А что я? Я хотел, как лучше, что молчать, когда в интересах дела?

Все они предательницы – с круглыми попами…

А может, лучше промолчать иногда?

Вроде живу по–прежнему, а тянет меня к тому месту. Будто незаметно, а поближе сворачиваю. С другой стороны, что я, заяц трусливый? Смола это действует или просто единичный случай произошёл? Надо испытать, все точки над и расставить.

– Правду! Я расскажу вам правду! – завыл шаман и заковылял к священному дереву, держа под мышкой большого придушенного бобра с завязанной мордой и лапами.

Бобра было жалко. Каяк долго приманивал его на дальней запруде, планируя подарить красивую шкурку жирного зверька Танье, пусть себе жилетку сошьёт или ещё что на бёдра, пусть благосклонно на Каяка посмотрит. Но на входе в стойбище караулил шаман, не иначе следил за ним, сказал: жертва нужна. Срочно. Теперь Танья на шамана благосклонно будет смотреть. По закону останки жертвенного животного, включая шкуру, доставались служителю культа.

– Беда! Нас ждёт беда! Вижу! Всё вижу! Большая вода придёт! С верховьев придёт! Всё затопит, никого не пожалеет!

– Когда?! Когда придёт?! – заволновались соплеменники. – Когда готовиться-то?!

– Пока не знаю! – чуть тише загундел шаман. – Бобра сейчас отправим к духам будущих времен, он мне оттуда дату укажет, – пояснил он, деловито подвывая.

Племя слегка расслабилось, надеясь, не без оснований, что скоро с насиженных мест сниматься не придётся. Были случаи, когда шаман видел уж больно далёкие перспективы, не имеющие практического значения.

Шаман споро, чтобы не потерять интереса аудитории, привязал бобра к дереву и поджёг заранее приготовленный валежник из смолистых и подмоченных веток. Чтобы едкого загадочного дыма было побольше, с сарказмом подумал Каяк. Большая вода, значит. Озеро будет, значит. Рыба будет, бобров будет больше. Лодку изобрету по озеру плавать, размышлял Каяк. Моим именем назовут. Ещё неизвестно, на кого тогда Танья благосклоннее смотреть будет.

Не смотря на ревность, шамана он скорее уважал. Тот действительно часто приносил племени пользу, подсказывая, в том числе Каяку, разные умные и хитрые вещи. Словно действительно общался с духами будущих времён, где люди обустроили свою жизнь практично и удобно. Это свойство шамана подтверждалось тем, что иногда он выкрикивал незнакомые длинные слова, которые в племени никто не знал и которые сам тотчас забывал. А Каяк помнил. Память у него на звуки была хорошая. Мог любое слово повторить, любую птицу или зверя из леса передразнить. Злоупотреблял этим, передразнивая кое–кого из племени. Били даже. Но потом опять просили повторить.

Вот и сейчас, желая поддержать интерес публики, шаман завыл красивое незнакомое слово:

– Ка-та-стро-фа! Погибнем! Мы, тро-гло-ди-ты, вымрем, как три-ло-би-ты!

Высокий, костлявый, потряхивая короткой бородкой, завитой в косичку, шаман закружился вокруг священного дерева, размахивая кривым острым ножом перед бобриной мордой. Страшно. Несчастное животное обделалось шаману под ноги. Тот даже и не заметил, танцуя в экстазе.

Взмах ножа, и над поляной раздался тонкий задушенный визг, разрывающий нервы.

В этот момент Каяку показалось, что он и есть этот жертвенный бобёр, накрепко привязанный к священному кедру, которому сейчас вырвут сердце. И тогда мир умрёт вместе с ним. И он тоже не сдержался животом от страха.

Короче, подсел я на это дело. Жить стало неинтересно без этих особенных снов. Где и кем я только ни был. И вождём, и нищим, и простым мещанином, и разбойником с большой дороги. Невестой на выданье, и воином на коне, в странном островерхом головном уборе с синей звездой. Всегда в человеческом обличье. Я почти привык к этим двуногим тварям. Даже отчасти научился управлять своими «персонажами», подсказывая им, как вести себя в тех или иных ситуациях. Но я чувствовал, что придётся заплатить. Каждый кончик каждого волоска на моей прекрасной шкуре кричал: всё весёлое рано или поздно заканчивается. И счёт будет обязательно…

В это утро Вадим оделся особенно тщательно. Предстояло важное совещание. Такого уровня – первое в его жизни. Недавно его назначили заместителем главного инженера одной из самых больших гидроэлектростанций страны. Третьим заместителем. Но главный скоро уйдёт на пенсию, и карьерная лестница снова придёт в движение. В общем, стать первым замом – это совершенно реально. В тридцать два года. А там посмотрим.

Узел галстука никак не хотел ложиться как надо, и Вадим терпеливо развязывал и завязывал его, добиваясь правильного вида. Это важно. Сегодняшнее совещание проводит новый министр энергетики, специально прилетевший на ГЭС из Москвы, за свой нрав и внимание к мелочам прозванный «Чубайсом». Правда, конопатая физиономия тоже сыграла свою роль, мысленно усмехнулся Вадим. Говорили, что новый министр не только внимательный, но и злой. Такой злой, что даже взяток не берёт. На ум как–то сразу пришёл директор станции. Наверное, для контраста.

Совещание тянулось медленно и тихо, слышно было, как мухи летали. Новый министр молча, с каменным лицом слушал, как потеющий лысый директор монотонно бубнил:

«… по данным прошлогодней проверки Ростехнадзора, допустимые параметры на ряде агрегатов критично отступают от нормативных. Но в ходе плановых работ освоено полтора миллиарда, а вибрации при предельно допустимых оборотах на таких машинах, на таких уникальных машинах ещё до конца не изучены…»

Всё будет хорошо, раз такие большие деньги так удачно освоены.

Сидя с прямой спиной, Вадим думал, что за компанией, победившей на конкурсе, стоит сын директора. Зарегистрирована она буквально позавчера, а работы проводились абы как, и в основном персоналом же самой станции. И что так можно и допрыгаться. Внизу посёлок, семнадцать тысяч жителей, а дальше, за каскадом, большой город, миллионик. Нельзя играть с природой. Мы же люди, а не бобры какие-нибудь, строители плотин.

Вадим словно наяву увидел себя в виде коллеги–бобра–строителя с усами и широкой печальной улыбкой. Стало тошно. И очень страшно, как перед прыжком с высокого обрыва.

– Кто-нибудь желает что-нибудь добавить? – министр тяжёлым взглядом обвёл зал.

Тишина.

Вадим поднял руку.

– Я хотел бы сообщить о некоторых проблемах, напрямую связанных с безопасностью людей.

Рассказывая правду про шестой агрегат, он краем сознания подумал, что вряд ли доживёт до сегодняшнего вечера. Надо позвонить Ленке, соврать что-нибудь, чтоб не беспокоилась, типа, что он вдруг может неожиданно уехать. С министром. В командировку. Чтобы по больницам не звонила.

Вот она, моя любовь к правде. Не довела всё–таки до добра. Бобра. Если катастрофы не будет, значит, и меня не будет. Не прорвёт плотину, не выплеснется море, не пройдёт по нашим местам вода, серебряным валом сметая людей, не заселят эти места звери, включая моих родителей. Им тогда не будет суждено встретиться. Таковы законы Вселенной, насколько я их понял, путешествуя вне времени и пространства.

Что ж делать? Жалко всё же людишек, тоже по–своему разумные твари, хотя и на двух конечностях ходят. Но себя тоже очень жалко. Что же делать?

Я могу заставить своего персонажа сказать неправду, могу заставить замолчать.

Я не буду этого делать.

Правда есть правда, не будь я бобёр по имени Фёдор.

ПЕРЕД БУДУЩИМ

С площадки антенного поля Рельсовый виден как на ладони. Удивительное сочетание поселенческих культур: посёлок городского типа с перекрестьем «сталинских» проспектов, окружённых рабочей слободкой и самостийной «нахаловкой» с огородами, в центре которого вспучился «сити» – квартал высоток двадцать первого века во главе с «умным» семнадцатиэтажным домом с двумя декоративными башенками-пентхаусами наверху, в народе остроумно прозванным «дом с сиськами».

Наш военный городок рядом с Рельсовым выглядит как малозначительный спутник-астероид на орбите Юпитера. Хотя именно благодаря нашей военной секретной части обязан своим положением и благосостоянием.

Наша часть (что тоже видно с высоты) выглядит как идеальный город-утопия из фантастического романа: семь концентрических кругов поселения со всё возрастающей степенью значимости и загадочности, приближающейся к познанию высшей тайны.

Поясню. Первый круг – забор из белых бетонных плит, мимикрирующих под обычную воинскую часть с солдатами-дебилами. КПП с идиотом в шинели и нелепой повязкой на левой руке. За ним плац, дорожки, чахлые ели и обелиск с размытым героем в бушлате. Второй круг: внутренний забор с реальной колючкой, намекающей на электрический ток реально повышенного напряжения. За ним начинаются склады Госвоенрезерва с тушенкой, маринованным луком и сублимированным картофелем, которые по идее и должны объяснять местным наличие охраны и военного городка.

Но местные-то прекрасно знают, что этим наша воинская часть не ограничивается, а дальше, за четвёртым забором, начинается самое интересное: воинская научная часть.

Они ошибаются. Это тоже своего рода прикрытие. Белые корпуса, где среди белых побелённых стен ходят люди в белых халатах поверх белых рубашек с погонами с непонятным количеством звёзд, это тоже «забор».

Самое интересное – за пятым ограждением. Это шахта.

Даже среди военнослужащих срочной и сверхсрочной службы, охраняющих данный объект, нет единого мнения, что за эксперименты здесь проводило Великое Правительство Советского Союза.

Исчез Союз, исчезли и эксперименты. Но шахта осталась, а с ней и легенды. Просвещённые люди (вроде меня) считают, что здесь ловили нейтрино. В тишине и покое.

Младший сержант Егупов считает, что создавали климатическое оружие с целью диктовать свою волю свободному миру. Или свободную волю всему непонимающему своего счастья миру. На вопрос: «в чём прикол» и как это работает, военнослужащий туманно объяснял: «если нажать, то как щас «ё…нет».

Ну что взять с человека по имени «Эразм»? Причём он отрицает, что лично поменял первоначально-обычное имя в паспорте. Хотя мы все, конечно, об этом знаем.

История же наша случилась сильно после окончания перестройки и окончательных реформ нынешнего режима, известия о которых докатились до нас с большим опозданием, что отчасти нас оправдывает.

Сержант Егупов сразу возненавидел интернет. Сразу, как отключили порносайты. Так как задолго до руководства Китайской Народной Республики руководство нашей воинской части догадалось и придумало, что полная свобода в интернете недопустима.

И так-то, честно говоря, контент доходил до нас с трудом. Не то что широкополосного, а даже узкополосого интернета нам не хватало. Буквально до драк доходило у компьютера, что смотреть: боевик или триллер. Лишь ночью, такие как я и Егупов, могли более-менее спокойно наслаждаться свободой слова Всемирной паутины.

Если я достаточно равнодушно относился к проповедям разнообразных коучей и гуру, то Егупов принимал их проповеди близко к сердцу и часто громко «спорил с телевизором».

В общем, в какой-то момент он решил, что близится конец света, раз люди в таком объёме совесть потеряли.

Но смотреть новости и ролики не перестал.

Наше подразделение размещалось в «круге третьем», то есть между третьим и четвёртым заборами военного городка. Антенное поле, кстати, также относилось к нашему ведомству. Дело в том, что мы должны были осуществлять специальную связь в интересах военно-морского флота, и наше подразделение практически уже передали в ведение адмиралов, но недопередали. Начались реформы и мы (как, впрочем, и многое другое) застряли на полпути. Часть нашу будоражили волнующие слухи, что скоро нас оденут в красивую военно-морскую форму, включая тельняшки с узкими темно-синими полосками, и переименуют в такие же красивые звания. Егупов даже выучил своё: «старшина второй статьи», что ему страшно нравилось.

Единственно что пугало – а не добавят ли нам годик ещё к сроку службы, как морякам? Хоть мы и посреди континента далеко от всех и всяческих океанов.

По пути, впрочем, случилось другое военно-административное событие. В рамках оптимизации и модернизации к нам присоединили ещё одну воинскую часть. Но медицинскую. Видимо, высокое начальство, считая, что военно-медицинские опыты дело тёмное, решило присоединить секретных медиков к секретным физикам-искателям-тёмной материи.

По части сразу поползли чудовищные слухи, что опыты будут ставить теперь на нас, а первым делом в кашу будут добавлять бром. Чтобы отбить волю к сопротивлению и тягу «к куда попало».

Больше всех, естественно, волновался Эразм и поэтому перешёл на альтернативное питание ворованными продуктами, которые мы с ним готовили на неучтенной сковородке в кондейке наших друзей гражданских электриков после того как те заканчивали свой трудовой день. Постепенно к нам подтянулись коллеги, поначалу как бы помочь в трапезе, потом объясняя своё присутствие тем, что им надо где-то делать свои дембельские альбомы в спокойной обстановке. Очень быстро альбомы были, разумеется, заброшены, а наше сообщество превратилось в карточный клуб. Единственно, что нас оправдывает, на деньги (ввиду их отсутствия) мы не играли.

Евсеев появился в нашей компании случайно, но заслуженно. В качестве вступительного взноса принёс разведённый спирт. В части царил сухой закон, вследствие чего тяги к спиртному мы не испытывали. Но смешанный с конфитюром, позаимствованным в офицерской столовой, новый напиток удивительно хорошо зашёл под жаренную картошку с луком. Стоит ли говорить, что Евсеев был принят в наш клуб единогласно.

Давно известно, что в человеческой памяти остаются события яркие, но порой совсем локальные, даже микроскопические, а события мирового масштаба, происходящие в это же самое время, зачастую остаются в памяти лишь фоном, смутно напоминая о себе обрывками новостных передач.

Таким ярким и запоминающимся событием для нашей части явилось прибытие Плаксы. Она же Чёрная вдова.

Она прибыла вместе с медиками и впервые появилась в нашей акватории без формы и даже без белого халата. Просто симпатичная брюнетка в ярко-красной губной помаде. Очаровательная улыбка. Ненамного старше нас, но из «другой, высшей лиги». Смотреть на таких женщин простому солдату, пусть даже и почти матросу, бессмысленно. Всё равно что на фотомодель в глянцевом журнале. Так что для нас она была поначалу просто «тётенька-доктор». Пока Егупов с пеной на устах не принёс первую сплетню.

– Я вам точно говорю! Она убила его. Хладнокровно прирезала скальпелем, который прятала в складках белоснежного медицинского халата. Она нарочно и демонстративно расплакалась, типа боится ужасно, как бы случайно, в порыве, припала к плечу террориста и одним движением вскрыла тому яремную вену. И всё!

– Ты, хоть, знаешь, где она находится эта «яремная вена»? – меланхолично спросил Евсеев.

– Я, может, и не знаю, но теракт был остановлен и предотвращён. Но что поражает, так это удивительное спокойное хладнокровие нашей героини!

– Нашей?!

– Не придирайся! Нашей не нашей, но с тех пор её так и зовут – «Плакса».

Мы посмеялись, но истории, однако, на этом не закончились. Я сам слышал, как вновь прибывшие медики(офицеры) в курилке обсуждали новую героиню. Посмеиваясь, один капитан(лор) пояснил другому лейтенанту(урологу), что прозвище «Чёрная Вдова» Тамара Петровна заслужила потому, что у неё бесследно исчез уже третий муж. Уехал и телеграмму не прислал.

Вот и думай после этого что хочешь.

И ещё одна деталь. На дверь кабинета тёти доктора почему-то повесели табличку: «доктор Серебренников». Да ладно бы повесили, всякое случается в рамках дурдома воинской части. Так не сняли потом! Да и это ерунда! Прикол в том, что и подписывалась она в бюллетенях «д-р Серебрен…». Поди разбери, кто подписал – то ли доктор, то ли докторша…

В воинской части ничего не утаишь, тем более внеслужебную связь офицерских чинов. Тамара Петровна, она же «доктор Серебренников», она же «Чёрная вдова», положила глаз на старшего лейтенанта Волошина. Казалось, помада её стала ещё ярче, а улыбка ещё очаровательнее.

А ведь у товарища старшего лейтенанта в Рельсовом была невеста.

Почему я так много знаю? Дело в том, что у нас в части была библиотека. Во времена перестройки туда поступали в полном комплекте сплошным потоком все толстые журналы. Пока не разорились в девяностые. В виду упадка культуры и зародившегося отсутствия интереса к шедеврам мировой литературы, военные их не воровали, а я наслаждался прекрасной прозой, недоступной до этого советскому человеку из-за цензуры, а после – несоветскому человеку из-за рынка.

Когда молодым неопытным и обритым наголо человеком поступаешь на срочную военную службу, у тебя одно занятие – выжить. Но, поверьте мне, даже борьба за жизнь, даже суровая борьба за жизнь, в конце концов становится рутиной и… у тебя появляется свободное время. Можешь спать, можешь в карты играть, можешь просто «чушать». А можешь – читать.

Мозг свободен, торопиться некуда. И я дошёл до того, что прочёл Камю и Сартра. Я прочитал «Золотой храм» Юкио Мисимы и всего Набокова, кроме «Лолиты». Я уходил после обеда в библиотеку и в тишине читал. Народу не было. Не считая пары таких же придурков. И это на всю часть.

И вот сижу я в тишине, за стеллажами, и слышу тихий шёпот. Несмотря на невнятность и отдаленность, я легко распознал голоса Волошина и Тамары.

– Послушайте, полковник…

– Я старший лейтенант.

– Вот никогда полковником и не станете! При таких-то результатах.

– Что я могу поделать, Родина нас позабыла, ресурсы не выделяет, личный состав не мотивирован…

– Вот именно! Родина выделила вам самый главный ресурс – людей. А мотивировать их, конечно, надо, это вы правильно заметили.

– И как же по Вашему их мотивировать? Идеологии нет, военной угрозы нет, денег тоже нет, да и не помогают деньги делать открытия. Только Бог. Или угроза физического уничтожения.

– А мы что-нибудь придумаем…

На этом самом интересном месте дремавшая библиотекарша Вероника Макаровна, бабушка старший прапорщик, громко всхрапнула и спугнула «влюблённых». И они скромно и бесшумно убежали.

Вот так дела. А мы-то думали… Набокова после этого читать было невыносимо. С кем бы поделиться? Я подумал об Евсееве. Так же никем незамеченный и скромный я ускользнул из библиотеки и отправился в сторону нашей «шкеры» в электроцехе.

Егупова и Евсеева связывала почти классовая неприязнь сельского мамбета караульного взвода из маленького степного посёлка и успешного контрактника научной роты из мегаполиса.

Незадолго до службы Евсеев, делая курсовую работу в своём универе, изобрёл что-то такое, что сразу засекретили, а его самого немедленно призвали на «научную» работу в войсковую шарашку и засунули в нашу прекрасную дыру, то есть в специализированный «ящик» у чёрта на рогах.

Ты должен выполнять мои приказы, попытался опереться на устав Егупов, я – младший сержант, ты – рядовой. На что, поправляя очки, Евсеев ему заметил, что подчиняется только своему «научному руководителю» старшему лейтенанту Волошину, что прямо указано в контракте. Тогда Егупов попытался включить «деда»: я – черпак, а ты – дух, улетел гальюн драить. На что Евсеев, складывая очки в карман, спокойно пояснил, что он занимается кикбоксингом, о чём честно предупреждает; однако, если товарищ младший сержант хочет проверить, то, пожалуйста, пусть не обижается на удары ногой по животу.

Так и началась эта суровая мужская дружба.

Опасаясь физического контакта, Егупов перевёл поединок, так сказать, в интеллектуальное поле, а именно, стал доставать Евсеева остроумными подколками.

– А правда, что у вас (в большом городе) гомосеки прямо по улицам ходят?

– Ходят.

– А ты откуда знаешь? Сам пробовал, да?

И Эразм заливался весёлым и довольным смехом.

Впрочем, с некоторых пор Евсеев стал готовится к этим баталиям и даже перешёл в наступление.

– Выдержка из личного дела младшего сержанта Егупова Е.Р. Наибольший интерес для страждущей публики представляет благодарственное письмо из ЗАГСа. Читаю.

«Уважаемое командование н-ской части! Настоящим сообщаем, что гражданин Егупов хорошо знаком сотрудникам нашего учреждения. И вот по какой причине.

Едва получив соответствующее право, гражданин Егупов обратился в наш ЗАГС с заявлением на смену имени. Сначала он зарегистрировался как «Июль Жаркович», потом сменил имя на «Декабрь Морозович». Потом на «Михайло Ломоносович», мотивируя это тем, что хочет таким образом привлечь к себе тягу к научным знаниям. Незадолго до призыва в вооруженные силы он в очередной раз переименовался, теперь в «Эразма Роттердамовича», объяснив, что осознал себя в контексте гуманистических тенденций планетарного масштаба.

Выражаем благодарность нашему военкомату и лично товарищу военкому полковнику Решительному А.А. за своевременный призыв вышеуказанного гражданина.

Надеемся, что служба на благо Отчизны повлияет на него в лучшую сторону.

Заранее благодарны, сотрудники ЗАГС и лично заведующая Счастливцева М.М.»

Сделав значительную паузу, Евсеев под хохот собравшихся добавил:

– Лучше бы, конечно, сразу было перейти к финальному, очень красивому и мирному имени. Например, «Дерево Баобабович»…

Служба, даже в «научной роте» зачастую скучна и однообразна. Это потом отслужившие вспоминают забавные эпизоды, а серая-серая рутина словно бы исчезает, забывается.

Не надо, кстати, думать, что Евсеев не имел своих дурацких привычек-слабостей. Однажды, глядя, как он кладёт в кружку десятый кусочек сахара (полагалось на завтрак пять, но наш сосед по столику пропустил трапезу), я его спросил:

– Дима, вот ты же учёный человек, тебя с третьего курса призвали, я полагаю, ты прекрасно помнишь, что такое «точка насыщения» в растворе. Не растворяется же сахар больше, зачем ты ещё его в кружку-то кидаешь!?

На что Евсеев, как настоящий «научный солдат», ответил лаконично и чётко:

– Чтоб сладко было!

Я помню, как у Егупова возник замысел того самого поступка. Мы пили чай в караулке на КПП, где я дневалил, а Егупов стоял вахту «начальником шлагбаума». Была ранняя ночь, сразу после отбоя к нам зашёл с обходом дежурный по части вместе с помощником. «Помощником на побегушках» стоял, как Вы уже догадались, Евсеев, а командовал военврач майор- «пиджак», балагур и вообще приятный человек. Недолго думая, они расположились у нас пить чай с конфетами.

Уже в процессе первой кружки Евсеев бодро заговорил с майором, видимо продолжая предыдущий разговор, даже скорее спор.

– Та-ащ командир, я вам так скажу…

(Надо пояснить, что слово «та-ащ», по звучанию напоминающее крик голодной чайки, в нашей части означает сокращённо «товарищ» и употребляется всеми и повсеместно.)

– Я вам так скажу: допустим, ядерный конфликт уже произошёл. И по полной программе. Нет уже никого! Ни правительств основных стран, ни их генеральных штабов. Всё. Обгемахн полный. Три четверти населения планеты нет. А эта подводная лодка есть. Не попали по ней. И ракет на ней атомных до хрена. И цель у них, скажем, Новосибирск. Или Рельсовый. И приказ есть – долбануть. А города эти защищаться уже не могут, система ПВО ликвидирована, не работает. А там, в этих городах, простые граждане, женщины, дети. Вот должен командир этой подлодки выполнить приказ или нет? В этом случае?

Майор-«пиджак» с благожелательной улыбкой прихлебывал наш чаёк с мятой и после небольшой паузы заметил:

– Я так полагаю, выбор городов не случаен и подразумевает, что я скажу «не должен», ведь нам жалко себя, а ты тогда скажешь про командира какого-нибудь нашего атомного бронепоезда, у которого в приказе значится Лос-Анджелес и Хьюстон? Поэтому я всё равно скажу, что должен. Я настаиваю, что приказ должен выполнятся, даже если кажется, что он уже потерял смысл. В этом суть армии, в этом суть идеи защиты своей Родины.

– Ладно, я молчу про совесть, но это же просто нецелесообразно! Людей остаётся так мало после такого конфликта, что уже неважно кто победил, важно просто выжить, а для этого – сплотиться. Начать жалеть друг друга, в конце концов.

– По поводу целесообразности. Один отдельно взятый командир атомного расчёта может не знать и не понимать всей картины. Может, как раз его залп предотвратит ещё большие разрушения и ущерб.

– Но он знает, что там беззащитные люди, братья его уже новые по выживанию. Дети! Он же не просто их убьёт, он будущее убьёт. Будущее человечества!

Майор помолчал, звонко потягивая из эмалированной кружки с зайчиком. Было видно, что ему тоже не хочется «убивать будущее человечества», но долг старшего по званию велит настаивать на незыблемости института приказа, хотя бы в воспитательных целях. Он вздохнул.

– В конце концов не наше это дело и будем надеяться, что до этого никогда не дойдёт.

И пошутил:

– И вообще, принято политическое решение, что ядерной войны не будет.

Евсеев с видом победителя хмыкнул.

Егупов, зашедший «на секундочку погреться» и давно бросивший подведомственный шлагбаум на произвол судьбы, слушал умную беседу раскрыв рот. Я не шучу.

Причём по выражению его лица было видно, что поначалу будучи целиком и полностью на стороне майора, (как старшего по званию), к концу разговора он склонился на пацифистскую сторону Евсеева.

Как потом стало понятно, разговор этот не прошёл даром не только для присутствующих, но и для мира в целом.

Егупов, несмотря на своё многообещающее текущее имя, был не любопытен. Его совершенно не интересовало чем занимаются «ботаники» за четвёртым периметром. Я же от скуки вознамерился сунуть свой нос куда не следовало.

Сознаюсь честно, мной двигали не только мотивы научной любознательности. У меня были основания полагать, что за этим периметром можно поживиться. Боже упаси, меня не интересовали военные или научные тайны! Меня интересовали бытовые материальные ценности типа хозтоваров. Что-то, что можно продать в городке.

Занятия коммерцией на жаргоне нашей части именовались словосочетанием «крутить мафию».

Вот и я хотел «закрутить» небольшую выгодную мафию, но нужен был напарник – стоять на шухере.

Разумеется, на серьёзное «дело» я не нацеливался. Просто я заприметил списанные защитные костюмы, которые уже некоторое время совершенно бессмысленно лежали кучкой около вещевого склада и ждали своей участи в рамках утилизации.

У меня имелась своя идея «утилизации»: аккуратно «одолжить» костюмчики и продать их местным рыбакам, которые очень ценили качественную резину отечественных ОЗК. (Деньги, кстати, немедленно обменять на пиво и рыбу.)

План мой был прост и гениален. Среди бела дня мы проходим через КПП с тележкой, полной больших пустых картонных коробок. На вопрос куда, отвечаем, нас послали. Доходим до склада, наполняем коробки, на обратном пути, если спросят, объясняем, что послали не туда, если попросят открыть коробки, то объясним, что выполнили свою миссию и забрали мусор. Если начнётся настоящее разбирательство, прикинемся дурачками.

Всё шло идеально. Через КПП мы прошли бодро и беспрепятственно. Начали складывать костюмчики в коробочки, как услышали голос:

– Это чегой-то вы тут затеяли!?

В холодном поту обернулись. Оказался Евсеев. Он зашёл на помойку сжечь мелко накрошенные на утилизаторе полоски бумаги бывших секретных документов.

– Мы… это…

– Навестить меня пришли? – насмешливо закончил за меня фразу Евсеев.

– Ага.

– Ладно, флибустьеры! Сейчас быстренько выполню свой текущий воинский долг и пойдём ко мне выпьем кофе.

Кофе! Настоящий растворимый кофе, а не цикориевый «кофан», которым нас потчевали на камбузе.

– Да ты ангел, Дима!

Благодаря выходному дню в лаборатории, где трудился(служил) Евсеев, царила тишина. Егупов во все глаза рассматривал загадочные приборы и оборудование. Вопросов, однако, не задавал, стесняясь обнаружить своё угрюмое невежество.

Евсеев прибывал в благодушном настроении. И сразу выяснилось почему.

– Сегодня я закончил труд всей моей жизни. Почти закончил. Точнее, преодолел главную проблему, мешающую правильной работе моего устройства.

Видно было, что он очень доволен собой и его буквально распирает от желания рассказать об этом, даже таким недалёким бакланам как мы с Егуповым.

– Не буду долго и нудно объяснять вам принцип устройства (вы все равно не поймёте, скудоумные), но скажу главное: при его помощи можно значительно, очень значительно замедлить время протекания любого хаотичного процесса. Любого!

– Например? – вежливо поддакнул я, наслаждаясь вкусом «нескафе-голд» с тремя кусочками сахара.

– Например, взрыва.

– И даже атомного? – ахнул потрясённый Егупов.

– И даже атомного, дорогой Эразм Роттердамович! – самодовольно подтвердил Евсеев.

Потом почесал в затылке и со скромным пафосом добавил:

– Я назову его «Прерыватель Евсеева».

Внутри человеческой головы зачастую кипит работа, не видимая окружающим. И прорывается порой в самое неожиданное время.

– Вставай. Пойдём.

Егупов разбудил меня в три часа ночи. Спросонок я сначала подумал, что объявили учебную тревогу, потом подумал, что надо заступать в караул, потом, что зовут на разборки «дедушки» с узла связи. Потом проснулся окончательно и сквозь мрак разглядел безумное сияние глаз моего товарища.

– Ты дебил, Эразмик? – ласково спросил я, – С тобой случился маразмик?

– Вставай-пойдём! – как сомнамбула повторил Егупов и потянул меня одеваться.

Странно послушный, я оделся и вышел вслед за Эразмом в ночь. Также на автомате я поплёлся за ним и приплёлся в самый неожиданный уголок нашей части. Здесь, в максимальном отдалении от строений, вдоль высокого забора с колючкой проходили железнодорожные пути. По которым никто и никогда не ездил. Однако чистили мы их регулярно, что вызывало законное негодование личного состава этой бессмысленной и бесполезной работой.

Вот, сказал Егупов. Чего, вот, раздраженно ответил я. Смотри, снова сказал Эразм.

И вдруг в проеме забора, в воротах, которые я привык видеть закрытыми, показался ослепительный луч света. Луч света гигантского фонаря, который стремительно двигался в нашу сторону. Раздался мощный гул и ритмичный грохот.

На загадочный железнодорожный путь прибывал поезд. Абсолютно чёрный и едва различимый во мраке, кроме единственного горящего глаза.

Медленно и плавно он прошелестел мимо нас, обдав запахом машинного масла и креозота. Всего несколько вагонов, но странных, странных.

Вот, снова сказал Егупов, это он. Кто он, тупо спросил я. Поезд, атомный поезд, ответил мой друг. Это как атомный крейсер, только на колёсах. Ракет на нём, наверное, не меньше чем на той американской подлодке.

Я сразу поверил ему. Всё сходилось, и никчёмный, но транзитный железнодорожный путь, который мы исправно поддерживали в рабочем состоянии, и сам тяжёлый контур бронепоезда, летящий сквозь мрак.

Он снова здесь проедет недели через три, неожиданно добавил Егупов. С чего ты взял, спросил я. Егупов пожал плечами и спокойно уточнил: до Владивостока доедет и обратно, плюс регламентные работы и пересменка. Он назад поедет обязательно, чтоб кружить по другим краям нашей Родины, убежденно уточнил Эразм.

После ночной вылазки Эразм стал ходить задумчивый и сосредоточенный. На мои весёлые подколки не реагировал. Зато зачистил к Евсееву. С удивлением я увидел, что Эразм стал буквально заискивать перед научным солдатом.

Прошло три недели, а потом и три месяца, а таинственный поезд всё не появлялся.

Егупов ходил практически в оруженосцах у Евсеева, чем вызывал остроумные насмешки товарищей, которые не воспринимал совершенно.

А я, я, ведь, изучил уже Эразма, поневоле изучишь человека, если служишь с ним бок о бок. Я, ведь, догадывался, чуял, что не просто так он набивается к научному Диме в друзья. Затаил чего-то.

Каким образом он узнал про очередное прибытие атомного бронепоезда я точно не знаю, но подозреваю, что через Евсеева же. Или аккуратно и целенаправленно подслушивал начальство. Не важно.

Важно то, что очередной ночью, теперь уже осенней и холодной, он опять был на путях и не один. Точнее, один, но с багажом. Сердце кольнуло меня той ночью и я вышел из казармы, благо не спал (стоял дежурным по роте).

Я увидел, как массивная туша со скрежетом и визгом затормозила и остановилась: не сразу открылись ворота, что ли. Мне даже послышались некие недовольные возгласы на ненормативном лексиконе. Потом поезд тихо свистнул и, плавно набирая скорость, заскользил в неведомую даль.

Через полчаса пришёл Егупов. Был он возбуждён и радостен, хотя и сотрясался крупной дрожью. Попросил закурить, хотя никогда не курил до этого. Спросил меня, пробовал ли я когда-нибудь шампанское вино, он бы сейчас выпил бокальчик. На моё замечание, что он дурак, покровительственно похлопал меня по плечу.

Евсеев, разумеется, Егупова сдал. А что ещё ему оставалось делать? До трибунала дело, впрочем, не дошло. Никто не хотел выносить сор из избы. Да и что было инкриминировать Егупову? Прибор, который даже не стоял на учёте? Даже не был заявлен, как некое устройство или механизм? То есть кражу нескольких килограммов железа и разноцветных проводков?

Следствие вёл старший лейтенант Волошин. Я присутствовал на очной ставке и вёл протокол, так как машинистка особого отдела заболела.

Говорил в основном Евсеев.

– Эразм, я понимаю, что ты дурак, но не до такой же степени! Ты меня три месяца слушал. Три месяца! А так ничего и не понял.

Сказать, что Дима был убит горем, значит ничего не сказать.

– Мало того, что ты украл опытный образец, и намотал себе на настоящий трибунал, так его ещё и применил неадекватно. Ты думаешь, что в некий момент прерыватель остановит ядерную реакцию? Так он не остановит, он замедлит! А на какой срок никто не знает. Ни я, ни научные руководители. Это ещё даже в теории непонятно. Не открыто!

Слёзы текли по щекам Евсеева.

Эразм молчал.

Молчал и старший лейтенант Волошин. Лишь мрачнел. Чем больше говорил Евсеев, тем больше мрачнел Волошин. Клянусь, я увидел, как по его умному красивому молодому лицу пролегли глубокие морщины. А звёздочки на погонах словно увеличились в размерах и перед нами предстал старый и усталый полковник.

До трибунала дело не дошло, как я и говорил, но наказание особист придумал моим друзьям исключительное.

Короче, сказал «полковник» Волошин. Никто не знает как, говорите? И когда, тоже никто не знает? А вот мы вместе возьмём и посмотрим. Подождём, сколько надо или сколько получится и посмотрим. То есть, до этого самого момента вы тут и останетесь служить. Чтобы узнать, чем ваше дело закончится.

Как так, хором вскричали мои друзья, нам же через год «на дембель».

Нет, вежливо ответил Волошин, теперь не через год. Вы тут остаётесь. Командование имеет право вас задержать. Читали, что написано в контракте? Крупным шрифтом? В случае войны, чрезвычайных обстоятельств или обстановки, приравненной к боевой. А мы сейчас как раз в такой обстановке. А когда она закончится непонятно. Так что служите пока.

Несмотря на режим строгой секретности слухи о необычайном происшествии просочились в городок. И обросли по дороге чудовищными подробностями.

Говорили, что украли атомную бомбу, распилили её на мелкие кусочки и вынесли в карманах брюк за территорию, чтобы потом склеить в надёжном месте и угрожать людям доброй воли.

Говорили, что учёные за последним периметром нашли новую и загадочную элементарную частицу, которая пронизывает всё и вся и, элементарно, теперь наступают последние дни.

Говорили… да мало ли что говорили.

Так и остались мои друзья служить в Рельсовом. Евсеев по слухам сделал карьеру, отучившись заочно и сдав экзамены на офицерский чин. А Егупов так и остался «сервантом».

Мне же, несмотря на подписку и допуск «Один «А», удалось спокойно уволится и уехать на гражданку.

Жизнь простиралась передо мной бескрайней прекрасной солнечной долиной, по которой проложены ровные блестящие и прямые рельсы, по которым я чётко и в назначенный срок приеду в своё светлое будущее, которое сам себе придумал и распланировал.

Бесспорно, все вы знаете, что так не бывает. Вот и со мной, конечно, такого спланированного счастья не случилось. Жизнь человека скорее похоже на болото и на городок Рельсовый, чем на весёлое и яркое путешествие по сверкающим рельсам.

Когда служил, я был уверен, что дни, проведённые в армии, забуду, как странный сон, однако же память упрямая штука.

До сих пор, спустя многие годы, я иногда вижу во сне неотвратимый атомный бронепоезд, который стремительно пролетает во мраке и исчезает в ночи. Я просыпаюсь в липком поту и ещё какое-то время, спросонок, вижу, как младший сержант Егупов стоит на допросе довольный и напыщенный, как пингвин, и на вопрос «зачем ты это сделал», кротко отвечает:

– Я спас человечество.

ВАСИЛИСА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА

Никогда не хотела Вася работать «на дядю». Сама мысль, что кто-то будет решать, в котором часу тебе приходить на работу, а в каком уходить, была ей отвратительна.

Но жить-то на что-то надо. Наследства не предвиделось, воровать Василиса не любила, да и не умела. Да и боялась. Оставалось одно. Частный бизнес. Предпринимательство. Василиса неоднократно и уверенно начинала «своё дело» и также неоднократно разорялась. Но уверенности не теряла. Ведь, опыт – сын ошибок трудных. А гений – парадоксов друг.

Это в политике – кто с большинством, тот и на коне. А в бизнесе – наоборот. Чем парадоксальнее твоя идея, тем больше шансов на успех.

Находясь в эйфории начала очередного «проекта», Вася будто на крыльях взлетала.

И поначалу всё вроде складывалось успешно.

Беда пришла откуда не ждали. Тщательно продуманный и выверенный план по многоразовому использованию одноразовой посуды рухнул от первого же столкновения с экономической реальностью. Или с реальной экономикой. Издержки оказались слишком велики. Глупые женщины, трудящиеся на низкооплачиваемых должностях в кафе и столовых, в массовом порядке отказывались собирать и перемывать использованные пластиковые и картонные тарелочки и стаканчики.

Такое впечатление, что людям деньги больше не нужны!

А ведь Василиса успела уже взять солидный кредит «на раскрутку» в крупной микрофинансовой организации. Потратила, естественно, на себя. Полагаясь на будущие прибыли.

– Странная у вас какая-то форма одежды!

Василиса сидела в службе судебных приставов, где оказалась удивительно быстро, не успев толком опомнится от наступившего личного дефолта.

– Это потому, что мы внештатная сервисная служба взыскания задолженности! Позвольте представиться: Икотас Чеширас. Чеширас – это фамилия.

Грек что ли?

Внештатный пристав был облачен в мохнатый полосатый пиджак различных оттенков оранжевого, вместо сорочки в отворотах пиджака проглядывала маечка в оранжево-белую полоску. Волею судеб Василиса случайно знала, что подобные тельняшки носят в Росгвардии спецназовцы-«краповые береты».

– А почему так быстро? Даже суда никого не было!

– А Вы, видимо, невнимательно прочли договор перед подписанием. Там очень мелким шрифтом было указано, что Вы даёте согласие на упрощенную процедуру взыскания просроченной задолженности. Без вашего участия. Вот, кстати, судебный приказ, – любезно разъяснил «краповый» пристав. И добавил: – Мы, как коммунальщики, сразу деньги со счетов сдёргиваем!

И весело рассмеялся.

Потом посерьёзнел.

– Правда, у вас сдёргивать нечего.

– И что, в тюряшку меня посадите? В долговую яму?

– Нет. Я предложу вам работу.

– Какую-такую работу? Улицы мести, канализацию чистить? Посуду мыть? А если я откажусь?

– Какая вы дерзкая и смелая! Заставлять, конечно, я вас не стану. Но зачем вам личное банкротство? Много лет не сможете ни в долг взять, ни на приличную должность устроиться. Ни дела своего открыть. Подумайте, может, всё же посмотрите.

– Ладно.

Василиса взяла предложенный контракт и через пару минут воскликнула:

– Да это не долговая яма, а работа мечты просто! В чём подвох?

Указанный контракт предлагал следующую деятельность. Некий туроператор нанимал гражданина(гражданку) для ознакомительных туров по новым курортам и гарантировал определенный уровень сервиса и безопасности, включая полный пансион и медицинскую страховку. Ещё и нехилая зарплата предполагалась.

– Человек, получивший этот контракт, также является нашим должником. Просрочившим. Неожиданно сломал ногу. С долгом он рассчитается, уступив этот контракт. Другими словами, Вы получите лишь половину указанной в договоре суммы. Но все премии ваши!

– Ещё и премии!

Василиса была согласна и на четверть, да чего там, и шестая часть устроила бы её.

– Когда приступать?

– Немедленно! И внештатный Икотас Чеширас нереально широко и мило улыбнулся.

В буклете туроператора с названием «Всё наизнанку» имелась краткая аннотация: «Данный набор туров предназначен в первую очередь для поклонников нашей одноимённой телепередачи.

Если Вы устали тупо отдыхать на пляже под пальмами, шастать по музеям и торговым центрам больших европейских городов, то вам – к нам.

Если вы хотите увидеть всё как оно есть, докопаться до сути, вам – к нам. Наш девиз: мир изнутри выглядит иначе!»

Приписка мелким шрифтом гласила: «При поддержке Ростуризма, только по Родине, в рамках программы импортозамещения».

Понятно. Для пресытившихся и скучающих богатеньких бездельников, которые пока не могут выбраться за границу.

Первый тур назывался «Цикл симпозиумов и семинаров, направленных на повышение роли бывших сотрудников правоохранительных органов в деятельности парамилитарных и околомилитарных структур, сокращённо «Росмент».

Икотас, впрочем, пояснил, что из верного источника им доподлинно известно, что данная тема лишь способ добычи государственного гранта и является прикрытием для шабаша сторонников развития прогрессивной сексуальной направленности, а именно: трансгендеров, свингеров, ЛГБТ-сообщников и прочих экспериментаторов. Очень перспективная аудитория для туроператора. В обязанность Василисы входило: не выделяться и распространять рекламные материалы. За успешное распространение полагалась премия.

В самом радужном настроении Василиса прибыла (за счёт оператора) в обширный подмосковный пансионат «Лесные дебри», который, если вам неизвестно, располагается на самом окончании Рублево-Успенского шоссе.

Это многое объясняет, решила Василиса.

Люди, однако, на симпозиуме не сильно походили на «прогрессоров». Но Вася вспомнила правильную спецназовскую тельняшку пристава и решила, что Чеширасу виднее.

Несомненно, она произвела фурор своими рекламными проспектами, где, например, «ослепительным алмазом» сияло предложение отбеливателя. Да не простого, а для ануса. Очень актуальная и трендовая вещь для указанной целевой группы.

Но то ли люди у нас ещё не доросли до модных новинок, то ли группа оказалась не та, в общем Василису выселили из пансионата к исходу первого же дня. Буклеты, впрочем, она раздать успела.

Фрагмент отчёта Василисы Ц.

Тур «Росмент».

«Размещение: четыре балла.

Питание: четыре балла.

Обслуживание: два балла.

Примечание: немотивированное раннее выселение.

Рекомендации: отсутствуют.»

Следующий тур («Росантиздравмед»), куда Вася отправилась прямо из Домодедово, поначалу казался скучным: санаторий в Белокурихе. Правда, с закосом в народную и альтернативную медицину.

Обследуя Васю по методу Фолля, доктор-гомеопат обнаружила у неё огромный букет болезней. Прописала маленькие сахарные шарики. Василиса сразу, хоть и нечаянно, восстановила доктора против себя, когда спросила, можно ли добавлять шарики в чай и можно ли взять побольше. Чувствуя себя отчасти виноватой, она в оправдание записалась на максимальное количество оздоровительных процедур.

Несмотря на относительную молодость и здоровье, оздоровление далось Васе непросто.

Массаж камнями сменился целебным обёртыванием в грязный целлофан, потом просто грязью; лёгкий душ, и Васю начали бить бамбуковыми палочками, собранными в пучок. После этого, в русской парной, «классические» веники из сосновых веток показались легкими и пушистыми. После бани случилось чаепитие. Василиса выслушала лекцию о вреде чёрного, а заодно и зелёного чая. Потому что, это англичане, в рамках глобальной империалистической экспансии, отжали рынок и задвинули наш прекрасный Иван-чай. Плюс очень полезные травяные добавки с наших полей и склонов.

Вася пила горячую солому и верила, что становится лучше и телом, и душой.

Оздоровительные клизмы она пролетела на одном дыхании.

Иглоукалывание почему-то не задалось, и Василиса всю ночь не спала от болевых ощущений.

Хмурым утром, на входе в столовую она увидела шикарный плакат «День уринотерапии». Издалека, на столиках, виднелись граненые стаканы с чём-то мутно-жёлтым.

Вася сбежала.

Боялась, что накажут за срыв тура, но пронесло. Прислали билеты на следующий.

Неподалёку. Сплав по горным алтайским рекам. Краткое название: «Россмыв».

Фрагмент отчёта Василисы Ц. «Белокуриха».

«Размещение: три балла.

Обслуживание: три балла.

Питание: минус пять баллов.

Рекомендации: продавать туры людям, страдающим депрессиями и склонными к суициду.

Примечание: Как рукой снимет».

С одной стороны, напрягало, что сплав двухнедельный и по диким местам. Но зато мужиков много. И старший – мастер спорта, на «белой воде» как рыба в воде. Путина видел. Так и сказал: «Был у него на даче в Онгудае, он мне руку пожал. Вот эту. Три недели не мыл. Руку. Эту.»

Начали бодро. И даже весело. Но мужики оказались городские. Стёрли ноги, руки, паховую область. Простыли. Лечились крепким алкоголем. С утра болели. Лечились-похмелялись. Снова болели. Какой уж тут «романтИк».

Запах грязной одежды просто измучил Васю.

Были, впрочем, и светлые моменты. Посиделки у костра.

Простая вкусная еда после тяжелого перехода.

Мышцы сначала сильно болели, потом окрепли.

Фрагмент отчёта Василисы Ц. «Россмыв».

«Размещение: ноль баллов.

Обслуживание: пять баллов.

Питание: шесть баллов с плюсом.

Примечание: Особенно, хлеб и тушёнка.

Рекомендации: продавать туры женатым мужикам, которые давно в браке, пусть ценят, дебилы, домашний уют и комфорт».

Всё бы неплохо, но сумма на погашение долга накапливалась медленно, с чем и обратилась Василиса к куратору.

Чеширас встретил Васю в роскошном пиджаке весенне-салатной расцветки и в тельняшке с зелёными полосками, какие носят в погранвойсках.

– Вот вам доппакет к контракту. Финальный аккорд, так сказать. Отработаете и искомая сумма у вас в кармане. Точнее, у нас.

Довольный последней фразой Икотас по обыкновению сильно улыбнулся, показав большие белые ровные зубы.

Василиса раскрывала пакет с холодеющим сердцем, не без оснований ожидая чего-нибудь фееричного.

Сначала, на первой странице, значилось: «Новосибирск».

Они, что, не знают, что я здесь живу? Знают. Значит, ужасное что-то. Тур по борделям или ночлежкам. Или по помойкам. Или по РОВД.

Задание, однако, превзошло самые худшие её опасения.

Тур назывался: «Отборочный этап конкурса «Секретный миллионер», освоение десяти простых профессий в сфере обслуживания. Сокращённо «Роспрост».

В течение последующих недель Василиса по несколько дней отработала: посудомойкой в школьной столовой, уборщицей на вокзале, дежурной на призывном пункте в военкомате, в оцеплении на антиправительственной демонстрации. Аниматором на детском празднике. Девушкой «на входе» в собесе. Помощником кассира в ЖКХ.

Официально платили очень мало. Но ночевать удавалось дома. Почти всегда.

В редкую минуту озарения она поняла, почему предыдущий обладатель её контракта сломал ногу. Причём, очевидно, что сам.

Но сумму собрала…

…Когда Василиса вошла в кабинет, там никого не было. Лишь на спинке кресла висел тот самый мохнатый полосатый пиджак. Вася подошла к рабочему столу и одела пиджак. Интересно почувствовать себя вершителем судеб. Подражая голосу Чешираса, она произнесла:

– Вы будете, будете работать как Папа Карло, потому что ваш Буратино должен нам за весь цирк, и пока не рассчитаетесь, скакать вам пуделем на задних лапках!

– Кхм…

Василиса вздрогнула.

Она не заметила, как в кабинет вошла посетительница, скромная усталая женщина средних лет. Алиментщица, наверное, решила Вася и … продолжила играть роль пристава.

– Проходите-садитесь-что-у-вас?

– Тут, видите ли какое дело. Мне из вашего ведомства, видимо, случайно, поступили деньги, – посетительница назвала небольшую сумму, эквивалент примерно двух походов в кафе (и то без алкоголя), – написано «пожертвование», это какая-то ошибка, я хотела бы вернуть.

– Ну, не будем пороть горячку! – солидным голосом произнесла Василиса, – расскажите о себе поподробнее, пока я буду искать ваше дело, – и фиктивно, но демонстративно углубилась в бумаги на столе.

– Да что рассказывать! Я уже была у вас, тоже пыталась вернуть деньги, мне чужого не надо, хотя я, конечно, и нуждаюсь, двое детей всё-таки, а мужа нет…

Точно, алиментщица.

– А где муж? Сбежал?

– Нет, он пожарный. Был. Погиб. Детей, зато, спас. Двоих.

Василиса посмотрела на женщину.

– И где они теперь?

– Миша и Оленька? Они теперь со мной. Усыновила, мне разрешили. Совсем одной, трудно, знаете ли…

Повисла пауза. Василиса ошеломлённо молчала, она почему-то была уверена, что всё сказанное – правда, всё так и есть. Вот сидит женщина, у которой муж погиб, спасая чужих детей, а она взяла и усыновила их.

Та, между тем, продолжила.

– Я не жалуюсь. Приходится, конечно, на двух работах тянуть, подработки всякие искать. Бывает, ерунду откровенную предлагают, – она тихонько засмеялась, – недавно, вот, предложили одноразовую, использованную посуду перемывать и обратно в оборот пускать.

– А Вы?

– Отказалась, естественно.

– А почему? Оплата не устроила?

– Оплату хорошую предложили. Но стрёмно это как-то. Всё равно, что в кофе посетителям плевать.

Хорошо, что я смуглая и краснею незаметно, подумала Вася.

– Скажите свои реквизиты, я сейчас найду ваше дело, – она снова демонстративно зарылась в бумаги.

Посетительница назвала.

Пару минут спустя, Василиса вынула первый попавшийся исписанный листик из правой стопки и, делая вид, что внимательно смотрит туда, сказала:

– Всё верно. Никакой ошибки нет! Вам даже ещё причитается. У вас карточка к номеру телефона привязана?

– Да.

– Диктуйте номер.

После ухода женщины Вася ещё немного посидела в начальственном кресле, бездумно глядя в окно. Потом встала, сняла пиджак, повесила на место. Пересела на стульчик для посетителей и стала ждать.

Несмотря на тишину, она всё же пропустила момент, когда Чеширас появился в кабинете. Такое впечатление, что он всё время был здесь, а теперь стал видимым. Начиная с улыбки.

Внештатный сотрудник теперь был облачен в похожий же пиджак, но только в небесно-голубую полоску. Маечка очевидно была тельняшкой воздушно-десантных войск. Понятно, – «никто, кроме нас».

И он действительно невероятно широко улыбался.

– Вы что же, весь свой заработок перечислили этой женщине?

– Вам-то что? Мой долг никуда не делся. Рассчитаюсь. Ещё какой-нибудь контрактик мне подбросите, делов-то, – грубо ответила Василиса.

– Вы нам больше ничего не должны.

– С чего это?!

– Вы забыли про премии. Помните про рекламные материалы, «отбеливатель» там, то сё…?

«Отбеливатель»… Надо же.

Вася медленно переваривала услышанное.

– Прошу вас, впредь, думайте, прежде чем брать взаймы. Читайте договоры внимательно. Особенно то, что написано мелким шрифтом!

– Да я вообще ничего подписывать не буду. И читать не буду. И брать не буду. Особенно, мелким шрифтом.

– Прощайте!

– Прощайте!

Вася пулей вылетела в коридор и, не снижая темпа, улетела из здания. Перебежала дорогу. Но и на другой стороне улице, даже после пятого светофора, ей ещё долго чудилась в толпе прохожих широкая-широкая улыбка над мохнатым пиджаком в полоску.

Фрагмент отчёта Василисы Ц.

«Роспрост». Новосибирск.

Размещение: пять баллов.

Обслуживание: пять баллов.

Питание: пять баллов.

Рекомендации: Продавать Туры всем. Особенно подросткам.

Примечание: Чтобы знали, как копеечка трудовая достаётся.

ИЗ ЖИЗНИ СНЕЖНЫХ ЛЮДЕЙ

Моим друзьям, спортсменам и любителям

горных лыж посвящается.

Ребята, простите, что украл ваши имена,

я вас предупреждал.

Прямые высокие ели, ветки покрыты колпачками снега. Черно–белая акварель с тусклыми полутонами темно–зеленого. Снежные лапы сложились в необычный узор – словно древняя протоптица архиоптерикс встала на дыбы и хочет то ли взмыть в небо, то ли опрокинуться навзничь. Паша моргнул и видение рассыпалось на отдельные пушистые пиксели. Крест на вершине так облеплен снегом, что едва видны контуры. Солнце полосами разрезает склон Зеленой. Красиво! Паша поправил камеру на шлеме, опустил очки. Надо торопиться. Погода в горах меняется мгновенно. Не успеешь оглянутся, как натянет белесая мгла. Видимость упадет до двадцати–тридцати метров, тогда запросто можно заблудиться. Он тихонько, для себя, гикнул и заскользил вниз по пухляку....

Не стоило, наверное, на новых лыжах сразу на черную трассу залазить. Лучше бы на борде пошел. Но хотел опробовать, однако. Теперь Паша лежал в одном сугробе, а лыжи в каких–то других кучах снега. Надо искать. Слава богу, ничего не сломал, шею не свернул. Паша, как пловец, двинулся по пухляку, в сторону, где, как ему казалось, должны быть лыжи.

Как назло, резко, без предупреждения, началась метель. Паша заторопился. Сейчас засыплет следы, и прощайте мои восемнадцать тысяч кровных за новое снаряжение. То, что он сам, без лыж, в лыжных ботинках и с палками, очень легко может пропасть в такую пургу, Паше как–то не пришло в голову.

Где–то через час пришло. К этому времени он понял, что лыжи ему не найти, и начал замерзать. Чем дальше, тем больше. Метель не прекращалась. Паша достал телефон. Батарейка полная, связь не установлена. Интересно, можно из него добыть искру? Вот бы у костра погреться. Кто бывал в подобной ситуации, знает, какая это мука – спускаться в лыжных ботинках вниз по склону. Еще через час он так измотался, что уже готов был лечь прямо на снег. Разум кричал, что этого нельзя делать ни в коем случае, но тело ныло и просило об отдыхе.

В этот момент Паша заметил расщелину в скале, похожую на вход в пещеру. Вопреки доводам разума, он докарабкался до нее и залез внутрь. Это действительно оказался вход в небольшую пещеру. Причем, посещаемую. На полу виднелись остатки кострищ, в углу лежали сухой хворост и большие желтые кости. Паша пошевелил перчаткой среди углей, в глупой надежде на тлеющие искры. Конечно, костер давно погас.

«Ладно, допустим, я не умею добывать огонь из мобильного телефона. Может, попытаться по–старинке – трением?»

Он понимал, что здесь, в пещере, его может полностью занести снегом и не то, что огня, воздуха не будет. Самое правильное, как ни странно, выйти и продолжить путь вниз. Минус семь – не та температура, чтобы паниковать, пара километров вниз, шансы очень высокие. Тут же кругом лыжники, снегоходы, ратраки, кафе–шашлычные на склонах. Однако, сила воли пропала совершенно. Сидя на корточках, он начал тереть одну хворостину о другую. Не сожгу, так согреюсь. И не заметил, как заснул.

Очнулся Паша от запаха дыма. Посреди пещеры горел костер и двое здоровых дядек молча сидели возле него, отбрасывая огромные смутные тени на стены пещеры.

«Спасатели, МЧС», – с удовольствием подумал Паша.

– Огонь трением не так добывают, – глухо сказал один из спасателей, – надо тонкую круглую палочку вставить в соразмерную дырочку в досточке, предварительно обложив сухим мхом или берестой.

– А? – обалдело спросил Паша, – вы так и добываете?

– Нет. Мы добываем огонь зажигалкой, – ответил сведущий собеседник и неспешно развернулся в Пашину сторону.

«Не, не МЧС», – отметил Паша, ошеломленно разглядывая покрытое густой белой шерстью лицо. Или морду?

– А что вы здесь делаете? – не нашел лучшего вопроса Паша.

– Живем.

Глядя в желтые глаза «спасателя», конечно, хотелось спросить:

«А чем питаетесь?»

Хотя размер костей наводил на размышления. Паша облек вопрос в политкорректную форму.

– А как?

– Бреемся. Трижды в день. И один раз ночью.

– Работаете? – задал очередной дурацкий вопрос Паша.

– Да. В туристическом бизнесе.

– М–м–м… А кем?

– Йети. Йети и работаем. До десяти групп в высокий сезон. Плюс псевдодокументальные фильмы. Канал «ТВ–3» приезжал…

Помолчали.

Неразговорчивый напарник Пашиного собеседника достал из большого камуфлированного рюкзака котелок, таган, трехлитровую бутылку воды «Родники России», пакеты с замороженными овощами, хлеб. Споро расположил таган над костром, налил воды, добавил хвороста.

Посмотрев на пакеты с «Хортексом», Паша спросил:

– Вы вегетарианцы? – он где–то слышал, что доисторические люди, йети и всякие неандертальцы не ели мясо.

И, вообще, были добрые.

– С чего бы это? У нас в Сибири без крови не выживешь, – разочаровал Пашу разговорчивый неандерталец.

И достал большой разделочный нож.

Все сжалось внутри у известного в узких сетевых кругах безбашенного экстремала горных трасс. Снова бросились в глаза большие желтые кости.

Не выпуская ножа из рук, йети порылся в пакете и достал «на живую нитку» порубленные субпродукты. Ловко орудуя ножом, он разделил их на отдельные кусочки и побросал в казан.

– Скоро суп будет.

Никогда еще Паша не ел с таким аппетитом.

Помолчали.

От еды и наступившей надежды на счастливый исход у Паши обострились умственные способности.

– А почему вы сейчас бриться перестали?

– А сейчас у нас квест.

– Что?

– Меня зовут Арон, а его – Ибрагим, это мой двоюродный брат! – торжественно произнес йети.

– Очень приятно. Паша.

–Мы, возможно, последние снежные люди на Земле. Живем долго, хорошо мимикрируем, но и мы не вечны. Поэтому должны размножиться.

– Познакомиться проблемы? – с пониманием уточнил Паша.

– Проблемы. Единственная известная нам девушка–йети спит долгим сном в труднодоступном для нас месте. Страшные опасности подстерегают нас по пути. Мы должны их преодолеть. Потом мы с братом устроим смертельный поединок. Выживший победитель получит девушку.

– А по–другому нельзя?

– Нельзя. Мы моногамны.

Доели суп. Помолчали. Суровые красные отсветы легли на небритые лица предпоследних снежных людей.

– И ты поможешь нам, Паша.

– Я?! – Паша вдруг догадался, не просто так его спасли и накормили горячим вкусным супом из субпродуктов.

– Слышал легенду о единороге?

– Это такой белый рогатый конь, который отдается только невинным девушкам?

Под тяжелым взглядом братьев Паша понял, что ляпнул что–то не то.

– В смысле, покоряется, я хотел сказать!

– Невинным и чистым душой.

– Круто. Ну а я–то здесь при чем?

– Мы с братом прожили долгую жизнь.

Помолчали.

– Долгую жизнь нельзя прожить, не согрешив, понимаешь?

– Понимаю. Наверно.

– У нас свой единорог. Снежный дракон стережет принцессу–йети в хрустальном саркофаге. Победить или обмануть его невозможно. Ему можно только понравиться. И тогда он пропустит тебя в пещеру Тысячи Снов.

– А заодно и пару его спутников? – догадался Паша.

– Я всегда говорил брату, что ты смышлен и, возможно, ловок. По крайней мере судя по твоим роликам на «ю-тьюбе».

– Ну почему все–таки я?!

– Во–первых, ты чист душой. Как первый горный октябрьский снег. Во–вторых, ты– девственник.

Паша покраснел. Йети наступили на больное место. В свои восемнадцать лет он действительно был девственником, что согласитесь, совершенно непростительно в наше просвещенное время. Как–то не складывалось у храброго крутого экстремала. Получается, мало того, что не складывалось, так еще и страдать придется из-за этого.

– Я лыжи потерял, идти не могу, – нашел безотказный аргумент Паша.

Брат Ибрагим отодвинулся в сторону. Оказалось, что он загораживал Пашины лыжи, которые лежали у дальней стенки.

Похоже, не отвертеться. То, что йети открылись ему, просто не оставляло других вариантов, это он понимал. Глупо пытаться убежать по снегу от снежных людей. Паша тоскливо вздохнул.

– И что я должен делать?

Однако, лыжи пока не понадобились. Паша преодолевал путь, сидя на закорках Ибрагима. Арон нес его лыжи и палки. От йети исходило горячее тепло – как от работающего двигателя ратрака. И приятно пахло мокрой домашней псиной.

«Женщины, наверное, в восторге», – иронично подумал Паша.

Гора отбрасывала тень, будто огромная летящая горбатая тварь.

«Она словно идет рядом с нами», – подумал Паша.

Соседнюю долину, куда неспешно перешли йети, Паша не помнил, хотя излазил в здешних местах все вдоль и поперек. Ветер стих. Странное место. Большие снежинки величиной с ладонь и толщиной с сантиметр словно висели в воздухе. Стояла тишина.

– Он здесь, – сказал Арон, – он видит нас.

И махнул лапой–рукой в сторону поросшего высокими елями склона. Паша понял, что речь идет о снежном драконе, но ничего не увидел.

– Здесь…Здесь… – прошептал снежный человек, раздувая широкие неандертальские ноздри и выпуская клубочки белого пара.

И Паше вдруг показалось, что снежные шапки на деревьях сложились в причудливый изогнутый узор – лапы, хвост, голова с большими рогами и длинными «китайскими» усами. Он моргнул. И все исчезло. Просто елки. Просто лес. Просто снег. Правда, очень крупный. И висят снежинки.

– Держи, – Арон протянул ему лыжи. – Тяжелый ты. Езжай сам на тот склон. Бежать не советую.

Паша щелкнул креплениями, присел, разминая ноги, оттолкнулся палками.

Не советует он. Но другого случая может не представиться.

«Прощайте, милые снежные люди, ищите другого отважного пленника, спасибо за суп.»

Легко заскользил вниз, к выходу из долины. Только ветер засвистел в ушах.

Выход, однако, оказался извилистым, менял направления много раз, иногда почти под прямым углом. Паша устал считать повороты и неожиданные подъемы, которые он преодолевал на предусмотрительно набранной большой скорости. Показалась достаточно ровная площадка. Думая, что оторвался достаточно далеко, он решил отдохнуть, и резко затормозил перед двумя засыпанными снегом пнями.

Не пни.

Арон и Ибрагим встали. Ибрагим легко приподнял Пашу над землей. Арон ловко сдернул с него лыжи. Момент, прямо скажем, болезненно–неприятный для Паши.

– Заблудился, – с надеждой оправдался Паша.

– Бывает, – синхронно кивнули йети.

Дальше шли молча. Паша ковылял вверх по склону между двумя снежными братьями, держа под мышкой лыжи и палки. Молчали. Неожиданно из–за ближайших елей с грохотом и шумом вынырнул ратрак с большой компанией в разноцветных лыжных костюмах в кузове. Плавно затормозил перед ними. Из кузова посыпались крепкие веселые мужички с фляжками и фотоаппаратами. Паша узнал компанию, которая гуляла в соседнем отеле. Кажется, прокурор края с товарищами.

– Друзья! – заорал Паша. – Освободите меня! Это йети! Снежные люди–неандертальцы! Они пленили меня! Похитили! Возбудите дело! Похищение неснежного человека!

Встречные замолчали и в испуганной растерянности разом посмотрели на центрального, крепко сбитого мужчину в камуфлированном шлеме. Но тут вмешался водитель.

– А, да это Ибрагим! Он у нас на базе работает! Привет, Ибрагим!

Ибрагим приветственно поднял руку.

– Что случилось? – спросил крепкий мужчина. Ответил Арон.

– Да спасаем, как обычно, на общественных началах! Парень принял, конечно, да, похоже, не столько крепкого, сколько кислого. Мерещится ему. Довезем до базы, отлежится – все пройдет. Наш снегоход тут рядом, за пригорком.

Паша просто онемел от такой наглой лжи.

– А то–то я смотрю, какую–то фантастику ваш друг несет. Алексей Иваныч, ты себе возьми на заметку, по-писательски, – пошутил главный.

Все засмеялись. Мужик в сером комбинезоне, со слегка опухшим лицом и пакетом с бутылками в левой руке послушно закивал головой и полез правой рукой в карман, видимо за блокнотом или записной книжкой. Мальчик лет десяти дернул за рукав седого мужчину в красной куртке и тихо спросил:

– Папа, а чего они такие лохматые-волосатые?

Папа в красной куртке пристально подозрительно посмотрел на Арона с Ибрагимом. Но его уже звали товарищи, которые грузились обратно в ратрак.

– Игорь Арнольдович! Ты где?! Давай быстрей!

Уже через несколько секунд из кузова неслось:

«За нашу компанию! За нас! За Шерегеш! Гип-гип! Ура! Ура! Ура! А кто не пьет! Тот! Филипп Киркоров!»

Паша, застыв, проводил взглядом удаляющийся ратрак.

– Ну, что. Третий раз будет последним, Паша.

– Для меня?

– Для нас. Дракон не поймет непоследовательной трусости.

Паша даже не подозревал, что в Горной Шории есть такие места. Словно никогда не ступала сюда нога человека. По крайней мере, обычного человека. На крутом гольце перед входом в пещеру располагалась маленькая площадка, поросшая карликовыми елями.

Поднялись по тяжелой, незаметной постороннему глазу тропинке. Сверху она терялась на обрывистом склоне, который рассекали узкие бездонные трещины. Перед входом в пещеру плясала взвесь разноцветной снежной пыли, искорками вспыхивающая в лучах заходящего солнца.

– Он играет с нами.

– И что делать? – длинный день вымотал Пашу.

– Не знаю. Пойду соберу дров, разложим костер, там будет видно.

Арон выдрал одно карликовое деревце, потом другое. Третье оказалось упрямым. Он дернул сильнее. Еще сильнее. Выдернул и, не рассчитав усилия, опрокинулся на спину, покатился вниз с обрыва. Все произошло так быстро! Миг, и, подняв тучу снежной пыли, неандерталец Арон уже далеко внизу, – висит над трещиной, зацепившись за кривую елку.

– Спаси его, – неожиданно предложил Ибрагим.

Он откуда–то из кармана достал алый шторм–трос и протянул Паше. Пока одевал лыжи, Паша успел быстро, но о многом спросить:

– А если я опять сбегу? А тебе зачем спасать? Можешь теперь наконец остаться один, без соперника? Тебе же лучше!

Ибрагим ответил коротко, но ясно:

– Ты дурак, Паша. Я прошу, быстрее!

И Паша сделал быстрее. Безусловно, этот спуск стал пиком его карьеры. Словно гиперсветовой лазерный импульс слетев вниз, Паша нереально точным движением бросил трос Арону, в ту же наносекунду перескочил через трещину и мегакрасиво затормозил уже далеко внизу по склону. Бест!

Назад, на вершину, он добирался часа два, не меньше, почти возненавидев горнолыжный спорт, снежных людей и свое дурацкое чувство долга. Но уж больно интересно было, чем все кончится. Угадать направление было легко, – йети разожгли–таки перед пещерой костер.

Посадили между собой на свернутую вчетверо плащ–палатку (Паша оказался словно между двух мохнатых печек), дали крепкую травяную настойку в каменной бутылочке, кусок вяленого мяса. В довершение всего Ибрагим монотонно запел–загудел. Так с куском мяса Паша и заснул.

Рассвело. Паша рывком встал. От усталости ныло все тело, но настроение, как ни странно, было бодрое. Перед входом в пещеру все также крутилась цветная пурга.

– Прошу! – Арон приглашающим жестом указал на вход.

– А если я ему не понравлюсь, то что будет?

– Он тебя съест. Шучу. Просто сбросит со скалы.

Шутит он, шутник неандертальский.

Паша глубоко вздохнул и шагнул сквозь разноцветную снежную радугу. В тот же момент она распалась, осыпалась, как конфетти.

«Еще бы я не понравился, – с иронией, однако, не без самодовольства подумал Паша, – сидит, поди, которые сутки без обеда.»

Пещера оказалась просторной и абсолютно сухой. Посредине на высоком каменном столе лежал огромный светящийся хрустальный саркофаг, покрытый инеем.

«Что это он так светится?» – подумал Паша.

Но быстро догадался, что это рассветное солнце проникает в пещеру через невидимые отверстия и играет на хрустальных гранях. Сквозь вход в пещеру подул ветер и неожиданно саркофаг еще и зазвенел. С удивлением Паша понял, что это музыка, очень необычная и красивая.

– Вот бы эту мелодию на айфон скачать! – Пашины слова прозвучали под сводами дико и по–дурацки неуместно.

Йети молча посмотрели на него.

– Твоя миссия окончена. Если будешь все время забирать правее, то выйдешь как раз на склон Доллара, а там и до кафе «Терем» недалеко.

– То есть, я вам больше не нужен? То есть, все, да? А вы, значит, сейчас «вступите в смертельный поединок»?

– Да. Достанем шахматную доску и вступим в смертельный поединок. Ты нам не нужен. Все, пока. Спасибо.

Паша, стараясь не потерять лицо, постоял еще чуть–чуть. Йети отвернулись и, не обращая на него внимания, двинулись к хрустальному саркофагу. Паша сглотнул обидные слезы, встал на лыжи и покатился вон из пещеры. На автомате преодолев сложные изгибы и трещины суперчерной трассы, спустя каких–то полчаса он обнаружил себя на склоне Бакса, он же гора Доллар. Завернул к пункту проката и оставил у знакомого администратора лыжи и ботинки, взамен взяв свои валенки. И отправился в кафе «Терем».

Девушка со шрамом, коренная шорка Олеся принесла натуральный дагестанский коньяк «Три звезды» и солянку. Паша выпил и закусил. Обида потихоньку отступила. Интересно, какая она, принцесса–йети? Огромная, волосатая или все–таки поинтереснее, чем эти два брата–акробата?

Через час пощел домой, только собрался спать, в дверь постучали.

– Войдите, не заперто!

– Можно? – робко озираясь, во флигель боком вошла девушка с коробкой в руках. Откинула капюшон. Отбросила платиновые локоны легким движением. Легким же движением поправила челку. Широко раскрыла синие глаза. В бело–голубом лыжном комбинезоне. Отлично облегающем. Словно явилась из Пашиных снов. Или из тех просторов интернета, гдеобитает хентай.

Поэтому Паша смутился, грубо спросил:

– Что вам надо?

Протягивая коробку, девушка продолжила:

– Меня послал учредитель нашей фирмы, Ибрагим. Это вам подарок. Он сказал, здесь музыка. Запись той музыки, которая вам понравилась. Ну, вы ее слышали. Продайте ее в интернете, она сделает вас известным и знаменитым.

Паша растерялся:

– Какой еще фирмы?

– Нашей турфирмы – «ЗДР: Закон диких гор».

Барышня замялась, потом выпалила6

– Я видела ваши ролики в интернете, это по–настоящему круто! Куда еще известнее, вы и так знаменитость!

Платиновая девушка слегка покраснела. Паша покраснел еще больше.

– Правда?

– Ну, да. Ибрагим сказал, что если он замолвит словечко, то вы, может быть, согласитесь познакомиться… Ну, в смысле со мной…

Она покраснела еще больше.

Глядя на ее прекрасный румянец, Паша понял, что вряд ли до утра он останется «чистым душой, невинным человеком».

БЕС СПОРТИВНЫЙ

Я некрасивая. Черты лица неправильные. Глаза невыразительные. Волосы бесцветные. Коко Шанель говорила, что если женщина к тридцати годам не сделала себя, значит она дура. Мне ничего не светит, я – дура безнадёжная. Мне девятнадцать. Будет. А на меня никто из молодых людей не обращает внимания. Никто. Так и помру старой девой. Мама смеётся и говорит, что у меня всё впереди. Но я что–то предпосылок не вижу.

А ещё имя. Арина. Догадайтесь с трёх раз, как меня дразнили в школе? Правильно. Арина Родионовна. Причём, не без оснований. Дело в том, что у меня два младших брата–близнеца: Тоша и Гоша. Антон и Георгий. У нас три года разница, а кажется, десять лет. Сколько себя помню, вечно я им то памперсы меняла, то кашей кормила. И так лет до четырнадцати. Их лет. Поэтому домашнее имя у меня «Няня».

Тоша уже чемпион края по карате в своей возрастной категории, он тихий и спокойный, никогда не догадаешься, что ребром ладони доски перешибает. А Гоша, болтун и весельчак, первый взрослый по пулевой стрельбе получил. Плюс айкидо. У нас, вообще, семья спортивная. Мама бегала, папа в футбол играл.

Вот, и в школе из всего мужского пола на меня только физрук внимание обращал. Но интересовался мной не как женщиной или человеком, а как палочкой–выручалочкой.

«Арина, в десятом Смирнова заболела, пробежишь за неё. Арина, иди копьё метай. Не забудь, в воскресенье утром бежишь кросс за школу!»

Стоит ли говорить, что мальчишки во мне видели максимум товарища по команде, а никак не предмет воздыханий.

А тут ещё мои братья на своё пятнадцатилетие точно белены объелись. То есть ни с того, ни с сего поклялись, что будут меня защищать. Только какой-нибудь завалящий очкарик на горизонте появится (другие мной не интересовались), как мои братья тут как тут:

«Ты, это, братан, смотри! Мы, это, если чё, имей в виду, типа, того, чтобы всё нормально!»

Понятно, что после такого диалога потенциальных ухажёров уносил лёгкий бриз. Я им так и сказала:

«Антон. Георгий. Вы белены объелись, братья мои. Вы, это, того, исчезните подальше!»

На что они мне ответили:

«Няня, ты не бойся! Мы тебя в обиду не дадим!»

Я поэтому и сбежала в колледж, чтобы среду обитания поменять. Оказалось, ещё хуже. В группе одни девчонки, даже очкариков нету. И здешний физрук сразу меня вычислил. Пришлось смирится с судьбой. И за мои труды, после того как я добыла для колледжа первое место в многоборье на спартакиаде, мне предложили в спортлагерь поехать. В виде поощрения. С другой стороны, хоть на парней погляжу. От братьев подальше.

И первый, кого я увидела на утренней разминке, был ОН. Кудри белые, плечи широкие. Глаза цвета переменчивого: то голубые, то стальные, серые. Как небо. Прямо как в моих робких мечтах девичьих. Оказалось, тоже многоборец, чемпион. Плюс шахматы. Плюс отличник. Начитан. Аккуратен. Папа – миллионер. Но сына воспитывает в строгости и верности. Зовут Леонид. Его, не папу.

Девчонки, разумеется, все это в течение часа тут же разузнали, друг другу передали, записили кипятком. Все. Даже звезда наша штатная Карина, волосы черные, брови чёрные, глаза как смородины, как взглянет, так парубок и пропал, красавица настоящая, непревзойдённая. Не то что некоторые. В общем, кумир на лето есть. Меня «коллеги» даже посмотреть на километр не подпустят. Кроме того, у меня, ведь еще какая беда. Мне лично всегда только самые лучшие нравятся. Умные и спортивные. Мне бы на дураков и на дохляков посмотреть, там тоже хорошие попадаются. Но нет. Моя судьба заглядываться тайком на принцев. И страдать. Дура я безнадёжная.

На третий день после обеда пацаны наши вышли в футбол погонять. Я от нечего делать стою у бровки. Они спорят, поровну в командах не получается, на воротах стоять никто не хочет. Мальчишки, одним словом.

– Эй, постой в воротах, а?

«Эй» – это я.

– Я не «Эй», а Арина Михайловна.

– А я Вася! Арина Михална, выручай, будь другом, видишь, людей не хватает!

Хотела гордо плюнуть и уйти, но пошла в калитку. Я послушный спортсмен.

Игра сразу пошла бестолково. Бог с ней со стратегией, но где тактика? Дриблинга никакого. Сбились все в кучу, толкаются, матерятся, шпана, а не спортсмены. Неожиданно мяч вылетел в мою сторону. Я нагнулась за ним, поскользнулась на мокрой траве и … пропустила «плюху». Меня даже ругать не стали. Что с девчонки взять! Такая злость взяла.

– Эй, Вася! Постой–ка немного, дай я побегаю, замерзла!

Футбол, можно сказать, мой крест. Папа, пять лет мне было, запихал меня в футбольную секцию. Еле сбежала. Через пять лет. На даче мы играем постоянно, как здрастье. Братья против меня с папой. Про стадион и телевизор я молчу. Футбольные матчи – это святое. Папины кубки на полке у нас дома вместо икон. Не люблю футбол.

– Пас!

В шутку, что ли, но катнули мне мячик. Я быстро прошла по краю и легко навесила за спину воротчику. Зря он далеко из калитки вышел.

– О–о–о!

– Гол!

– Боря – дырка!

– Баба тебе забила! Ой, прости, Арина Михална!

Второй я забила тоже не сложно, обведя троих, включая вратаря. Как говориться, прямо в ворота занесла. Сначала они стеснялись меня толкать, но после второго перестали. Но и меня азарт взял. К концу первого тайма я перешла на дальние удары и с четвертого раза положила третий в ближнюю девятку.

У кромки поля собрались зрители. Девчонки визжали каждый раз, когда мяч оказывался у меня. Похоже, у меня появились фанаты.

К этому моменту я орала и материлась, как все, извозившись в грязи с ног до головы. Видок еще тот. За игрой я не заметила, как Он подошел тоже.

Это мог быть хороший «лист», но мяч сорвался с ноги и с силой влетел в зрительскую толпу. Ударив прямо в грудь нашего кумира. На белой прекрасной майке образовалось прекрасное грязное пятно. Ну, вот. Бинго.

– Прошу прощения!

– Ничего страшного, отстирается.

– Хочешь поиграть, заходи вместо меня, я уже наигралась.

– Нет, спасибо. Не люблю футбол.

Через два дня меня сдали в аренду. Врагам. Тренер одолжил меня «Динамо» на соревнования по кроссу.

– Василь Алексеич, вы чего? Это не кросс, а марафон какой–то по пересеченной местности! Я вам что, Айронмэн? Да я сдохну там на первом круге!

– Не бзди, Михайловна! Во–первых, не марафон, а полумарафон, двадцаточка всего, во–вторых, кругов там нет. Я эти места знаю. Сначала в горочку, через лесок, в тени деревьев, а потом вниз, полегче; главное, на повороте не упади, там обрыв.

– Какой ещё обрыв!? Бегите сами!

– Давай–давай, не выкаблучивайся! Тебя ждёт приз и большой спортивный успех. Ты можешь! Ты лучшая! Вперёд, к победе.

Устроители соревнований надыбали хороших спонсоров и призы действительно обещали неплохие. Договорились так: если я вхожу в призёры, материальные награды мне. Обществу «Динамо» – слава, нашему тренеру дадут на бартер хорошего мальчика на батуте. Или в единоборствах помогут. Вот такова жизнь большого провинциального любительского спорта.

На старте я встретила Машку, мою подружку, её поставили за «Локо». Ну, она хотя бы в железнодорожном учится. На кмс тянет, как и я.

Стартовали вместе. Устроились посреди группы, почти не разговариваем, бережём дыхалку.

– Говорят. Первый. Приз. Автомобиль. «Ока», – ритмично сообщила Машка, сквозь бег.

Я скосила на нее глаза.

– Ты. Не. Влезешь.

Машка дылда, выше меня ещё.

– Можно. Продать.

– Ага. Купить. Пылесос.

– Зачем? Пылесос?

– Деньги. Засасывать.

Машка прибавила темпу.

И тут одна девочка в розовой такой маечке как рванула вперёд, в отрыв. Только пятки засверкали.

– Кто?

– Сидорова. СКА. Ей. Бес. Помогает.

– Какой «бес»? – от удивления я аж дыхание сбила.

– Потом. Расскажу. Пошли. В гору.

И мы пошли. Это сначала бежать кросс легко и приятно. «В тени деревьев». Километре на пятом уже становится «хорошо». На десятом – тяжеловато. Потом помирать начинаешь. Думаешь, на фиг мне этот спорт сдался, добегу, вот, и всё, больше не пойду. Потом, конечно, успокоишься. До следующей дистанции.

Под горку бежать своя сноровка нужна, не так это просто, как кажется. А вот и поворот перед финишем. Вот и обрыв.

А над обрывом, загородив половину трассы, стоит «скорая» и санитары как раз загружают носилки с нашей соперницей из СКА. Голова вывернута, рука болтается. С обрыва упала, видимо.

– Жива? Помочь? – я остановилась, едва дыша после бега.

– Жива–жива! Беги! Без тебя управимся.

Под впечатлением от увиденного я кое–как потрусила к финишу. Пришла во второй пятерке. Неплохо, но призов не досталось. Машке тоже.

Как две загнанные лошади мы упали на траву.

– Видела Сидорову? Открытый перелом.

– А ты говорила, ей бес помогает! Какой–то он хреновый.

– Тише ты! Не говори, о чём не понимаешь!

– А ты расскажи.

– Да что рассказывать, это многие спортсмены знают. Бывает, что не тянет человек, ну данных нет, или просто удачи. Но очень хочет взойти на пьедестал почёта. И на всё согласен. Ну, прямо на всё. Тогда надо мысленно обратиться: «Бес спортивный, бес надежный, пошли мне удачи, пошли результаты, я за всё плачу!»

– И что?

– Ну, он и посылает. Кому что надо: голы, очки, секунды.

–Как он выглядит, бес твой?

– Он не мой, во–первых, во–вторых, его никто в настоящем обличье не видит.

– Как это?

– А вот так. Он если и общается, то через посредников: то незнакомый человек с тобой заговорит, то телевизор. Не включенный.

– Телевизор не включенный… А при чём здесь открытый перелом?

– При том. За всё платить надо. Бес спортивный, он, конечно, не убивает, но инвалидом можешь на всю жизнь остаться, смотря какая травма тебя настигнет. Спортивная. Сидорова последнее время сильно в гору пошла, хотя раньше даже середнячком не считалась. Ей, наверное, на первом месте на региональной спартакиаде остановиться надо было, так нет. Выше, дальше, быстрее.

– То есть, что получается, плата наступает только на дистанции? Или во время матча? Если достиг результата, о котором просил, и ушел, то, может, расплаты и не будет?

– Я не знаю. Может, и не будет. Бес–то спортивный, на другие дела его юрисдикция вряд ли распространяется, – Машка вздохнула. – Такова спортивная жизнь.

Вернулись мы в лагерь не солоно хлебавши. И тут первое, что я вижу, это сладкая парочка «твикс»: наша звезда Карина и он, Леонид. Улыбаются. Она что–то мило щебечет и ручкой его поглаживает. Завораживающе. Тьфу. Убила бы. Обоих.

На утренней разминке тренер объявил, что и нам господь прислал счастье. И нам улыбнулась удача в виде хороших спонсоров. Но спонсируют они не всё подряд, а только «детский айронмэн». Но помогут хорошо, денег дадут не только на маечки с вымпелками. Так что готовьтесь, орлы. И орлицы. Будем поражать спортивный мир достижениями своими. Особенно спонсоров. А там, глядишь, и международный уровень – Австралия, США, Китай, Конго. Тренер аж зажмурился от чарующих перспектив.

«Айронмэн», значит. Накаркала я. Как в воду глядела.

Но призы пообещали нешуточные, действительно, поездку в Австралию и много чего ещё, прямо сказка какая–то.

Неумолимо приближался день соревнований. Я тренировалась как проклятая. А моя любовь становилась всё сильней. Безумие какое–то. Двумя фразами обмолвились, а голос его звучит в ушах как музыка.

– Какой–то ты хмурый! Волнуешься?

– Да, – Леонид сосредоточенно перешнуровывал кроссовок.

– Тебе–то чего волноваться, ты на Гавайи и так можешь поехать, на папином горбу. Или врут про папу?

– Не врут.

– И?

– Что и? Тебе какое дело?

– Да я так, извиниться подошла. Подбодрить перед стартом.

Леонид странно посмотрел на меня. Гораздо мягче, почти шёпотом произнёс:

– Ты не представляешь, как для меня это важно. Доказать ему, что я тоже чего–то стою.

– Кому? – тупо спросила я, хотя догадаться было несложно.

– Отцу. Это он всё замутил, соревнования эти, призы, у него денег, как у дурака махорки. Да и лагерь наш, если на то пошло, он и содержит. Надо, говорит, ребятам талантливым помогать, не все же такие бездельники–уроды, как ты. Смеётся. Я, говорит, знаю, что ты не на что не годен, но все же – вот тебе шанс.

– А гордо плюнуть и уйти?

– Сначала сыграть по его правилам и победить, а там видно будет. Да и…

– Да и что?

– Да и то. «Уйти»… Несовершеннолетний я. Восемнадцать как раз сегодня. Вечером.

– Тю! Да ты малолетка!

Как ни странно, он не обиделся, а наоборот, засмеялся. Хорошо, когда у человека здоровая психика.

– Что дружить с малолеткой не будешь?

Сердце аж прямо захолонуло. Но не успела я и придумать, что ответить, сзади, как буря, налетел тренер.

– Ариша! Михайловна! На старт беги! Девочки первые стартуют. Сначала плывём, потом велосипед, твой рыженький, не забудь! Потом бег, это тебе легко, развезло только после дождя, да ничего, ты у нас, как цапля, вышагаешь, гы-гы-гы!

Я покраснела. Вместо слов, таких необходимых сейчас. Ну, тренер…

Пока шла к старту, трезво оценивала перспективы. Не свои, его, Леонида. Со всей очевидностью было понятно, что ему ничего не светит. Даже в десятке. Мальчик он развитый, спортивный, тренируется упорно. Но этого мало. Мало! Тут с такими данными понаехали. Да и с характерами. Бойцы. Орлы, не люди. Слетелись на призы. Разве что, только чудо. Не успела я додумать эту мысль, как навстречу двое из ларца: Тоша и Гоша.

– Няня, привет! – орут, улыбки до ушей, – мы за тебя болеть пришли! И смотреть, чтобы всё честно было!

– А не то…, – уже без улыбки добавил Гоша, демонстрируя застарелые шрамы на костяшках пальцев.

Ироды, а приятно. Полно у меня фанатов.

– Так, засранцы, брысь отсюда, не путайтесь под ногами!

Услышав знакомые позывные, братья ещё больше заулыбались.

– Мама и папа тоже здесь, на трибуне! А мы через оцепление пробрались тебя поддержать! Няня, вперёд!

Я не заметила, как образовался круг со мною в центре. Тренер, девчонки, судьи, помощники–волонтёры. Причём, все улыбались.

– Так, ребята, ладно, идите вон туда болеть, – тренер махнул Тоше и Гоше в сторону трибун. – А ты, Няня, давай на старт.

Стартовали.

«Бес спортивный, бес надежный! – повторяла я про себя на автомате, преодолевая кролем водную дистанцию. – Пошли удачи! Пошли первое место! – думала, садясь на «рыженький» велосипед. – Пошли не мне, пошли ему! Меня и так папа с мамой любят. Я плачу! Я на всё согласна!» – шептала, крутя педали.

– Ты на всё согласна? – спросил вдруг меня мальчишка–волонтёр, принимая велосипед.

Я даже не удивилась.

– Удачи! Удачи тебе! – кричали болельщики из–за ограждения.

Нет, не мне! Ему!

Появился тренер, протягивая пластиковый стаканчик с водой.

«Первое место? Точно?» – прочла я по губам. Глаза у тренера словно окостенели, словно во сне.

– Точно. Точно. Первое место. Только первое.

–Надо платить! Платить! – вдруг заорал в мегафон судья.

– Я плачу, плачу, – прошептала я, подбегая к той самой горке, где проходил предыдущий кросс.

А вот и знакомый обрыв. Я даже не удивилась, когда у меня подвернулась нога, и я кубарем скатилась вниз в колючие заросли дикой малины и крыжовника. На зарослях приключения не кончились, они скрывали еще один обрывчик с камнями и ручьём внизу. Втыкаясь головой в ручейный бережок и теряя сознание, я подумала, что хотя бы от жажды не умру…

– Эй! Эй, ты живая?!

«Эй» – это я.

– Я не «Эй», я Арина, – шепчу я мутному человеческому контуру, наклонившемуся надо мной. Болит, кажется, всё. Но всё ли я сломала –вот в чём вопрос.

– Я знаю.

Силуэт спасителя обретает чёткость. Это Леонид. Вот так сюрприз.

– Ты чего здесь делаешь? Твоё место там, – я вяло машу рукой в сторону финиша.

– Моё место здесь, – твёрдо сообщает мне Леонид.

– Как ты меня нашёл?

– Сердце подсказало, – угрюмо отвечает он, – когда тебя не оказалось на финише. Я сразу понял, где искать.

«Я – уродина» – хотела я ему честно сказать.

Но не стала.

Я ведь не дура безнадежная.

ГЕНДЕРНЫЙ БЛЮЗ

Ник.

Мне очень нужна была работа. Любая работа, на пособие не проживёшь, если ты, конечно, не принципиальный самоубийца. А тут подвернулась настоящая правильная работа по профессии. Да что значит «подвернулась»! Я её целенаправленно и долго искал. Но. На место принимали только по квоте.

Как и любой нормальный человек я могу приврать. И даже с удовольствием иногда. Но всё имеет свои пределы.

Дядя мой, дай бог ему здоровья, виноват.

«Мальчики-и-и,

мальчики и девочки!

В тру-удный час!

В трудный час решения,

Звездный час!

Выбирайте море

Среди всех чудес,

Вы не пожале-ете,

Уверяю Вас!»

Так я и поступил в мореходку. На штурмана. Ага.

Уже тогда было понятно, что кучу специальностей заменят роботы. (Кроме прислуги, разумеется). Но полный романтической дури, я с отличием закончил университет и… оказался на улице. Автоматический навигатор надежнее и зарплату ему платить не надо. Перебивался на разных судовых ролях, лишь бы выходить в море. Собственно, на суше шансов найти нормальную работу тоже не прибавилось.

Но все же оказалось, что без человека на корабле не обойтись, автоматика не только имеет свойство ломаться, её просто могут украсть. Особенно на судне с пассажирами.

Работа на круизном лайнере плюс ко всему ещё и хорошо оплачивается. Правда, включает в себя элементы цирка: ты в красивой белой форме с блёстками и уверенно улыбаешься разноцветной публике.

«Разноцветной» это я не пошутил. Наш прекрасный круизный лайнер назывался «Санаторий «Радуга Свободы» неспроста. Количество продвинутых фриков здесь приближалось к ста процентам, а то и зашкаливало далеко за, учитывая невероятно бодрую активность передовых застрельщиков прогресса, скачущих за двоих-троих.

Так вот. Врать, конечно, хорошо. Но не до такой же степени. Я, солгав, прошёл по правильной гендерной квоте. Слава богу, мне поверили на слово, и на слово «латентный», не потребовав прямых и недвусмысленных доказательств.

Простите меня, люди! Но мне была очень нужна работа.

– Добрый день, Ник!

– И вам, добрый день, Хелен!

– Скажите пожалуйста, Ник, когда вы планируете закончить издевательства над своим капитаном!?

– Э-э… я не понимаю вас, мэм!

– Что же тут не понятного, милейший мой старший помощник! В течение предыдущей вахты, которую я надеюсь, вы отстояли в здравом уме и трезвой памяти, вы были обязаны дважды уведомить наших работодателей о текущем состоянии фрахта. Почему же вы этого не сделали, любезнейший?! Забыли? Или цинично пренебрегли?

«О текущем состоянии фрахта»… Боже, какой бред! Как же я тебя ненавижу, о капитан, доставшийся мне на этот рейс! В наказание за грехи мои тяжкие, это очевидно.

– У меня нет оправданий, мэм. Больше не повторится, мэм. Прошу простить меня, мэм. Великодушно. Если это возможно.

– Что это всё вы «мэмкаете»? Хотите намеренно подчеркнуть мою гендерную принадлежность? Принизить, искаженно индентифицировав?

– Нет, мэм! Ой, простите, виноват! Никак нет, капитан! Даже в мыслях не было! Простите! Проклятое традиционное воспитание! Больше не повторится, клянусь!

– Смотрите! Вы ведёте себя как ДИТ (до-исторический традиционалист). Это может плохо кончиться!

Томительная пауза. «Плохо кончиться». Что ей стоит написать донос. Запрет на профессию и всё. Иди посуду мыть в портовом баре.

Насладившись капельками холодного пота, которые выступили у меня на лбу, капитан закрепила:

– Поверьте, я не потерплю на вверенном мне судне каких-либо проявлений сексизма. И безалаберности.

После ещё одной паузы королева морей продолжила:

– Прошу вас, перед тем как отправится на отдых, внимательно обойти все палубы и доложить мне о состоянии.

– Есть, м… э… капитан!

Корабль, куда я устроился «чифом» (старшим помощником), был прекрасен. Новый, прекрасно спроектированный, удобный в эксплуатации. Экипаж, состоящий преимущественно из обычных людей. Все ничего, если не считать капитана, моего непосредственного начальника.

В открытой анкете Хелен служебные данные были безупречны, включая гендер и происхождение.

В графе «происхождение» значилось: «натурализованный политический беженец с территорий, подконтрольных Российской Федерации, преследовавшийся за свои сексуальные убеждения и этническое происхождение – генетический потомок малых угнетенных народностей, татарин». В графе «гендер»: «моногамная лесбиянка-платонический некрофил». То есть, тётя, влюблённая в давно умерший исторический персонаж женского пола. Упс.

Командир невзлюбила меня сразу. Мелочные придирки чередовались со столь же нелепыми указаниями и наставлениями. Похоже, в моем лице она локально отыгрывалась на всей мужской половине человечества, сублимируя свои этно-сексуально-гендерные комплексы. И ещё. Так как я своими корнями уходил во всю ту же проклятую Федерацию, думаю, она вымещала на мне ещё и злость к поправшему её режиму.

Однако, морское дело она знала неплохо, должен признать. Чем изрядно меня удивила. Впрочем, я никогда не был сексистом и женоненавистником, чтобы она там не думала.

Я, кстати, ничего не имею против самых разнообразных общечеловеческих сексуальных практик. Лишь бы меня они не касались. Совершая обход, я наблюдал биение радужной жизни во всех её проявлениях в полнокровном режиме, несмотря на то, что мы едва только отошли от берега. С другой стороны, граждан можно понять: они заплатили немалые деньги и теперь намеревались сполна отоварить свои путёвки и курсовки.

Хелен.

Я сразу влюбилась в свой корабль. Не судно, а птица! Удобный и элегантный. Добрый, если можно так сказать о машине. Современный и дружелюбный. Экипаж, состоящий, в основном, из обычных людей. Что тоже очень удобно и здорово. Я долго шла к этой работе. В наше время женщине может быть ещё сложнее пробиться, чем в доисторические времена. Требуется помимо талантов и профессиональных навыков ещё и политическое чутьё. А что делать. Не мыть же посуду в портовых барах!

Единственно, с чем не повезло, это старпом. Судьба, в смысле, кадровая служба, послала мне в напарники настоящего выродка. Если судить по анкете.

Нормальная профессиональная биография, но…

В графе «происхождение»: «тулумбар» (исчезнувшая северная народность Российской Федерации, смешанная с потомками ссыльнопоселенцев с покорённых территорий Восточной Европы(Одесса)».

В графе «гендер»: «латентный зоофил».

Упс.

Интересно, собачек он любит или лошадок? Или пока стесняется? «Латентный»… Хотя, впрочем, совсем неинтересно, что эта особь себе воображает.

Чтобы зверина не почувствовал моего страха и отвращения, сразу поставила его на место: жёсткие служебные отношения и никаких фокусов. И безалаберности.

Ник.

Во время бессмысленного обхода судна, навязанного мне мэм-капитаном, я, однако, совершил подвиг. Проходя мимо открытого бассейна на верхней палубе, я услышал отчаянный скулёж. Маленькая беленькая болонка барахталась в бассейне и не могла выбраться, оказалась не в состоянии преодолеть скользкий бортик. Бедняжка совсем выбилась из сил. Настало время ужина и за шумом, гамом и музыкой не было слышно её стенаний.

Прижав к себе дрожащее тельце, я направился в сторону камбуза, надеясь, что, выпив горячего молока, псиночка придёт в себя. На полпути я встретил начальницу. Видимо, чудовищу не спалось.

Увидев меня, мэм-капитана сотрясла судорога.

– Что это такое?! Что это ты… Вы собрались делать?! Немедленно оставьте в покое несчастное существо!!!

От яростного крика капитана болонка на моих руках вздрогнула, сжалась в комок, описалась, спрыгнула с рук и убежала.

– Ещё раз…!!!

Не договорив фразы, уничтожив, испепелив меня взглядом, леди-капитан в бешенстве проследовала мимо.

Постояв в растерянности, я вдруг понял, что она имела ввиду. Она несомненно знакома с моей анкетой. Жестокая волна несправедливого стыда и обиды захлестнула меня. Но кому жаловаться и кто пожалеет идиота?…

Хелен.

…Боже, спаси и сохрани! Будь проклят наш век толерантности и вседозволенности. Сегодня вечером, проводя обход судна, я встретила это чудовище, своего старшего помощника. Он был с собакой!! Не такой уж получается и латентный зоофил! Несчастное существо дрожало и икало. Вероятно, от испуга. Несмотря на отсутствие формальных оснований, я не смогла удержаться от гнева. Пусть, пусть мне придётся пожалеть, тварь может и донести на меня, на то, что я помешала отправлению его «естественных и законных» потребностей, я не могу так, так терпеливо и «толерантно» относится к подобным вещам.

В растрёпанных чувствах я забрела в люкс-бар бизнес-класса. Несмотря на поздний час, там сидели две пожилые леди и радостно чокались, поздравляя друг друга. На коленях у одной сидела уже знакомая мне собачка.

– Вы представляете, леди капитан, наша Жужечка нашлась, нашлась, нашлась! – хором запели старушки и на радостях заказали мне за свой счёт нереально дорогого коньяку.

Не думая, я залпом выпила бокал. Тётки радостно заказали мне ещё и ещё. Мне казалось, хмель не берёт меня.

Очнулась я наутро в своей каюте. Голова не болела (коньяк, разумеется, был идеальным), но состояние организма лучше всего характеризовалось словом «воздушный».

В углу каюты разместился свежий предмет- деревянная статуя Мадонны с добрым, но отчасти блудливым выражением резного лица. Сквозь похмелье я стала вспоминать, как старушки-подружки рассказали мне, что они когда-то были супругами, а сейчас просто друзья и коллеги и работают вместе в области современного и даже классического искусства, а здесь оказались, чтобы не привлекать внимания, да и скидки хорошие были по акции, а это вам подарок, вам и тому молодому человеку, который спас Жужу из бассейна, где она почти утонула.

Может и не Жужу, имя шикарной мерзкой собачонки я так и не запомнила в рамках сессии шотов замечательного коньяка.

Моя вахта давно уже началась, а я, постанывая, только вышла из гальюна с мокрым полотенцем, как объявился Он. Дверь в каюту закрыть я забыла. Меня, ведь, старушки принесли под утро.

Первым делом мой старпом (а кого ещё ожидать?) уставился на скульптуру в углу. Смесь разнообразных эмоций, словно пена пролетела по его лицу. С ужасом я поняла, что он читал мою анкету. «Это всё не так!» – хотелось прокричать мне, но кричать не имело, конечно, смысла.

– Вы, наверное, больны, мэм? – холодно и, как мне показалось, двусмысленно констатировал старший помощник,– я, пожалуй, продолжу замещать вас на вахте.

Кивнув, он покинул каюту.

Бли-и-ин! Что за ерунда!…

…Прошло два дня. Жизнь на судне вошла в свою обычную колею, если можно назвать обычной жизнью круглосуточный фестиваль и фейерверк.

Наши пассажиры не нуждались в аниматорах, они сами прекрасно развлекали друг друга, устраивая всё более захватывающие мероприятия, конкурсы и розыгрыши.

Вот и сообщение о взрывном устройстве, которое пришло в виде рассылки на все мобильные телефоны, находящиеся на борту, я сначала приняла за розыгрыш. Как, впрочем, и большинство пассажиров и экипажа.

Но не местные власти. Мы как раз находились на внешнем рейде Хвара. Это такой прекрасный город в Хорватии. Местная «Рублёвка». Сотни яхт, крутая дискотека международного масштаба. Очень тусовочное место.

Странно было увидеть его безлюдным. Яхты как ветром сдуло. Я полагаю, любая регата могла бы гордиться такой скоростью работы с такелажем. Смелые хорватские полицейские решительно приказали нам не приближаться к берегу и ждать специальную группу по разминированию. Эвакуацию пока не проводить. Вдруг это насторожит террориста? Когда через час я спросила, где группа по разминированию, мне также решительно ответили- формируется. Ещё через час, что решительно формируется. Пока на этапе поиска добровольцев. Спросили, что террорист требует, чтобы вступить для отвода глаз в переговоры. Я сказала, что не знаю, как вступить, так как обратной связи нет.

Требования террориста, однако, были очень просты: «Покайтесь!»

Он коротко и ясно в смс-ке написал про Содом и Гоморру, выражал сожаление падением нравов и назначал в качестве искупительной жертвы наш корабль вместе с пассажирами. Армагеддон назначил на два часа пополудни по местному времени. Сейчас был как раз полдень.

Я готова была подписаться под каждым словом о Содоме и, особенно, о Гоморре, но погибать в «очистительном» огне страшно не хотелось.

Фестиваль на судне замер. Жизнь словно застыла, утекая при этом по капле. К концу второго часа пассажиры угомонились и дисциплинированно ждали спасателей-минёров. Я, если честно, ожидала бегства части экипажа во главе со своим старпомом. Но даже они терпеливо ждали, посматривая, впрочем, в сторону спасательных ботиков на верхней палубе. Все мои люди собрались в районе мостика и застыли, глядя в сторону берега. И иногда, украдкой, на меня. Я же впала в ступор. Сознание металось между двумя плодотворными мыслями: «за что?» и «может, всё же розыгрыш?»

Поэтому я сильно вздрогнула, когда старший помощник, также застывший рядом со мной на мостике, вдруг заговорил.

– Это пожарные! Помните, перед самой отправкой заходили инспекторы. Один из них ещё тогда показался мне излишне взволнованным.

Мой помощник весь сморщился от умственного усилия и забормотал быстрее:

– Руки у него были пусты, никакой сумки или свертка. И рубашка с коротким рукавом, кителя не было. Значит, устройство не большое, маленькое совсем устройство, размером с телефон, максимум, с телефон, может, это телефон и есть, только с детонатором. Значит, заряд маломощный. Значит, он его прикрепил, скорее всего, где топливные баки, где доступ к топливным бакам. Точно! Он ещё в трюм спускался, пока второй нам зубы заговаривал.

После этих слов, старший помощник забегал по рубке, открывая все ящики подряд.

– Что Вы потеряли?

– Фонарь! Фонарик потерял!

– В том шкафчике, под барометром, левый нижний.

Старпом лихорадочно схватил ручной фонарик и стремительно убежал.

Ишь, какой смелый.

Его не было долго. Я успела за это время поругаться с полицией, мэрией и правительством Хорватии, сообщить судовладельцам о происходящем, попросить помощи у всего прогрессивного человечества и получить гигантский объём сочувствия. И ноль какого-либо действия.

Над нами закружилось два вертолета- один полицейский, другой с прессой. И чайки. Некоторые даже смело садились на пустую палубу и гадили. Тоже, видимо, выражали сочувствие.

Спустя вечность, в час тридцать, далеко внизу, на юте, я заметила фигурку старпома. Он выскочил из трюма, подбежал к борту и, сильно размахнувшись, бросил в воду небольшой чёрный предмет. И в тот же момент заорал мне в ухо по интеркому: «Полный вперёд!»

Что ж, дважды упрашивать меня не пришлось.

Ник.

После инцидента со взрывным устройством прошло пару дней. Жизнь на судне быстро вернулась в обычное русло. Наши клиенты, стремясь забыть досадный случай, ещё стремительней забегали в круговороте развлечений и событий. Да и была ли бомба? Красный мигающий огонёчек ещё не о чём не говорит. Может, всё же розыгрыш? Нелепое и страшное предупреждение? Хотелось бы так думать…

Случились, однако, и положительные последствия. Мэм-капитан перестала на меня шипеть, а лишь искоса бросала внимательные и где-то даже вопросительные взгляды. Стала подчёркнуто вежлива и предупредительна.

Героем, впрочем, я себя не ощущал и в её уважении не нуждался.

Да и фигурка богородицы не выходила у меня из головы. Я не то, чтобы сильно верующий человек и уж точно терпимый. Но всё имеет свои пределы.

Хелен.

Тысяча чертей и сто якорей им в …!!! Этот негодяй украл у меня Мадонну! Деревянную статуэтку, что подарили мне милые старушки. Допустим, ты герой, но это же не даёт тебе права тырить чужие подарки!

В невероятном бешенстве я отправилась прямо к каюте подлеца. Дверь была не заперта, но старпома, на его счастье, дома не оказалось. Оглядываясь в поисках статуэтки, я заметила, что компьютер открыт и работает. Видимо, хозяин так торопился, что не только не закрыл дверь, но даже не выключил ноутбук.

Полагая своё любопытство простительным и законным, я заглянула на рабочий стол.

Там было готовое к отправке письмо. Которое я быстренько и прочла.

…Да. Уж. Вот так новость. Содержимое прямо потрясло меня в самое сердце. Или за сердце? Потрясло?

Бешенство прошло совершенно. На цыпочках я тихонечко вышла из каюты и аккуратненько притворила за собой дверь.

Вот оно как, а…

Николай.

…Вот точно такое же чувство нереальности происходящего я испытал, когда леди капитан заявилась на мостик в платье. На каблуках!

И ещё она улыбалась. Открыто и приветливо. Не скрою, я испугался. Сжался в комок, как котёнок перед занесённым тапком. А она и говорит:

– Привет. Как вахта?

– Н-нормально…

Я даже не сразу понял, что мы разговариваем по-русски. А ведь, точно, она же тоже из Федерации, значит, русский язык, наверное, родной и для неё!

Солнце рано встаёт над морем в этих широтах, и в его лучах я ясно видел все изгибы фигуры под легким летним платьем своего капитана. Стройные длинные ноги, тонкая талия, прямые плечи. Распущенные вьющиеся волосы.

И улыбка. Невероятной красоты улыбка и смеющиеся глаза.

– Меня зовут Лена!

Николай и Елена.

«Привет, дорогой дядя Петя! Дела у меня нормально, чего и тебе желаю. Вся эта история с бомбой глупый розыгрыш, не более, ты поменьше новости смотри и соцсети читай. Платят мне хорошо. Кормят тоже неплохо. Это неправда, что женщина на корабле приносит несчастье. Мой капитан- настоящий профессионал, хоть и…

Кстати, о женщинах. Как здоровье тети Маши? Надеюсь, всё хорошо. Я искренне завидую вашему браку, вашим отношениям. Я, ведь, тоже так хочу. Встретить славную девушку, женщину. Полюбить. Завести семью. Детей. Заботиться о ней всем сердцем. Отдавать всю душу, как ты и тетя Маша.

Страшную вещь тебе скажу, – ради этого я готов даже оставить море. Хотя море обостряет все чувства и мысли.

Вот наш капитан – очень симпатичная дама. Если бы не её взгляды…

Впрочем, не мне судить. Иногда судьба заставляет нас играть в этой жизни судовые роли, которые нам не предназначены…

Главное, ведь, – оставаться честным перед самим собой, правда?»…

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙ

Где счастье моё, там и место моё…

Пролог. Она

В рай попасть совсем нетрудно. Достаточно сесть на восьмой маршрут трамвая "ТЭЦ-2 – посёлок Южный". Доехать до конечной. Там, сразу за панельными девятиэтажками, построенными во времена развитого социализма, начинается частный сектор, плавно переходящий в небогатые дачи тех же лет постройки, дальше торфяные поля с небольшими озёрцами. Далее на горизонте лес.

Мы с мамой жили в «своём доме», который как раз представлял нечто среднее между избой и дачей. Он назывался «каркасно-засыпным», то есть между стенками из древесно-стружечной плиты была насыпана земля. Но слой её был достаточно велик, чтобы сохранять тепло и в суровые сибирские зимы. Ещё обширный подпол и просторный чердак, где мама сушила свои травки. И где всегда пахло так, как никогда не добьётся ни один кулинар или выдающийся дизайнер-парфюмер. Конечно и в доме стоял тот же аромат, к которому примешивался временами запах каши и хлеба, который мама, разумеется, пекла сама.

Собственно, «дом» состоял из сенок и одной большой комнаты, которая была и кухней, и гостиной, и спальней. Огород наш составлял целых пятнадцать соток, поэтому всё же нельзя, наверное, относить нас к дачникам с их «верными» четырьмя сотками.

Я помню, как мама привела нашу третью сестру. Та была мелкая, грязная и злая. Не говорила совсем, а только стреляла своими чёрными, без белков, глазёнками. На ней был китайский спортивный костюм самой весёленькой расцветки, впрочем, невидимой под слоем прочной грязи, и мужская болоневая куртка с надписью «Психоневрологический диспансер N 4». Eй было десять лет тогда, она была старше нас с Надей. Как выяснилось на следующий день, в рукаве куртки она прятала складной ножичек.

«Кого ты привела? что за чучело? у неё ничего не получится!» – хором закричали мы. А я верю, сказала мама. Кстати, прекрасное имя "Вера", добавила она. Ведь своего-то малышка не помнит. "Малышка" зло сверкнула глазами и сплюнула на пол.

Несмотря на то, что она едва не прирезала нас на следующий день своим ужасным ножичком, Вера прижилась у нас. И стала сестрой.

Мама любила нас, и мы жили в раю. Если б знали вы, как прекрасно у нас летом! Если, конечно, не горит торф. Утром мы работали в огороде, помогали по дому, а с обеда и до позднего вечера мама отпускала нас гулять. Мы носились по полям и лесам. По дачам и садам. Купались в озёрах. Дрались с мальчишками. Потом, с ними же затевали сложные интриги. Когда подросли.

Зимой мы ходили в школу, но мама никогда не заставляла нас учиться. Никогда не настаивала на "успехах в учёбе". Но всегда интересовалась нашей жизнью. У неё всегда было время для каждой из нас. И она как-то так устроила, что и мы, три такие разные дурочки, стали родными не только ей, но и друг другу.

Ведь, рай – это когда тебя любят. И когда любишь ты.

1. Он

Прекрасная луна в этих местах. Большая и чистая. Как любовь. И звёзды крупные. Небо чёрное, море чёрное, ветер тёплый. Одно слово – юг. Про погоду я уж просто молчу. Говорят, правда, зимой слякоть и морось. Наверное, так и есть. Но зима далеко. Лето кончится не скоро.

Какая удача, что интриги нашего директора увенчались успехом и у нашего удивительного исследовательского учреждения есть такой прекрасный филиал на южном побережье. И я, я работаю теперь здесь. На постоянной основе. На постоянной ставке. А не в родном северном городе. Стажёром. Господи, как я не люблю холода! Несомненно, в прошлой жизни я был жителем джунглей. А то и пустыни. А, ведь, многие отказались у нас от перевода. Не захотели переезжать с насиженных мест.

Помимо счастья жить и работать в субтропиках, мне предоставили еще и подъёмные. Ммм… Которые я решил незамедлительно и с восторгом пропить. Пока не кончилось лето. Компания нашлась моментально. Будете смеяться, девушки-отдыхающие чуть ли ни сами готовы были меня угощать, такая, видимо, с меня струилась энергетика, что можно было вполне составить карьеру альфонса, еще и благодарны остались бы. Но.

Я не такой. Я однолюб. По крайней мере, декларирую.

Итак.

Люба внешне ничем не отличалась от остальных. Ультра-брюнетка-каре, стройная фигурка, как бы застенчивая улыбка и чёткий загар. Магия что ли. Алхимия. Так и поверишь в гороскопы. Сошлись, подружились. Но.

Такое дело, как бы сказать попроще, поделикатнее… В общем, подружились, но без интима. Что само по себе удивительно на южных берегах. Как-то так она поставила это дело, а я принял. Накувыркался, что ли, к тому времени. Кстати, она тоже оказалась не местной. Снимала комнату в прекрасном домике в акациях и с мезонином.

Встречаемся почти каждый день, если я не занят в лаборатории.

Странная, если честно, у нас лаборатория. Талантливый человек наш директор! Профессор широкого профиля. Раньше был застройщиком, продавал будущие метры, в смысле строящиеся квартиры, поднаторел людям головы дурить. Теперь кого угодно может убедить в чём угодно. Профессиональный профессор! Сначала наш институт получил в управление от властей, потом сюда на юг перетащил, всё в интересах дела. А дело у нас такое. Если стоите, то сядьте, я тоже сначала чуть со стула не упал, когда услышал. Мы ненормальных ищем. Ха-ха, скажите вы, да выйди на улицу, там полно ненормальных. А я вам скажу, мы не таких ненормальных ищем. А в научном смысле. То есть с особыми дарами. Сверхчувственное восприятие, там, или умение подчинять других живых существ своей воле. А по-моему, это у нашего директора "сверхчувственная воля", он кого хочешь убедит, ещё и денег возьмёт под идею. За государственный счёт развлекается.

Однако, дело поставил строго. Трудовая дисциплина, бухгалтерия, бюллетени, наказания за прогул. Приходится подстраиваться, зарплата хорошая. Работа моя, кстати, заключается в том, что я на детекторе всяких остроумных придурков на ложь проверяю. Все, все хотят быть экстрасенсами. За наш счёт. Такую пургу несут, прости господи. Кто только к нам не приходит. Колдуны, маги, обладатели переселившихся душ непревзойдённых тиранов и великих куртизанок. Это мужчины. А женщины, что ни возьми, то ведьма. У меня, говорит, глаз дурной. Не возьмёшь в программу (на казённый паёк), я на тебя импотенцию нашлю, особенной силы, не встанешь никогда. Далась им моя потенция. Я человек подневольный, при приборе нахожусь, моё дело маленькое: записал показания и старшему научному сотруднику Константине Константиновне отнёс. Имя у неё такое. Грек она что ли? Она, кстати, не любит, когда " по отчеству", я, говорит, тебя всего на пару лет старше. Думаю, не "на пару", а на значительно больше. Но ладно, это я отвлёкся.

Короче, пока результат нулевой. То ли попрятались супермены, то ли вознаграждение мы пока маленькое для них предлагаем.

Тут у нас состоялся с Любой серьёзный разговор. Я начал издалека. С работы. Сказал, что закрепился в коллективе. Подумываю об ипотеке. Чтобы окончательно перебраться в этот прекрасный южный город. Короче, у меня серьёзные намерения. Если она старомодна и до свадьбы ни-ни, я понимаю, хотя и странно, конечно, по нынешним временам. По хорошему-то попробовать надо, приглядеться друг к другу. Вдруг, не понравится.

Здесь она расплакалась. Сказала, что не сомневается, что понравится. Сказала, что уже почти полюбила меня. Но ей нельзя. Любить. Вообще. Она, мол, не такая, как все. Не нормальная. Мол, кого она полюбит, с тем обязательно несчастье случится. Вплоть до физической гибели. Это не ерунда, это правда, она это точно знает, вот и всё, и никакие это не бабские причуды, а такое проклятье.

Тоже мне ведьма.

Я, говорю, чушь не надо городить. Я, говорю, в таком месте работаю, что уже чётко понимаю: никаких ведьм, колдунов и проклятий не существует. Научный факт. Зафиксированный при моём непосредственном участии. Какую бы там мутотень не несли заинтересованные люди.

В-общем, поругались.

Провожать меня не надо, сама дойду, прости, но мы расстаёмся, вероятно, навсегда.

Иду, провожаю до дому, всё же поздний вечер, мало ли. Она ревёт, я сам чуть не плачу. Ну, что за дела на ровном месте! И, как говориться, "всё один к одному".

Хулиганы. Трое. Здоровенькие такие. Хоть и обкуренные. Если б, хотя бы двое. Беги, говорю! А она только плакать перестала и глаза округлила. Даже не закричала, рот рукой прикрыла. Бабы дуры.

Уходите, говорю, не хочу вас калечить, я мастер спорта всяких рукопашных боёв. Особенно дзю-до. Как Путин. Страшный.

Не испугались. Раззадорились только. Делать нечего, встал грудью, пошёл ва-банк, попытался применить подлые запрещённые приёмы. Не успел оглянуться, как упал с разбитой мордой. Но гляжу – разбегаются негодяи. Подвывая. И когда только я успел им навалять? Дама моя бросилась меня поднимать, причитает. Помирились на этой почве. Пошли к ней домой раны зализывать. Ты, говорит, герой. Я и раньше подозревала, а теперь всё ясно. Жаль мне тебя, говорит, потому что теперь я в тебя окончательно влюбилась. Ну вот опять трали-вали! Разговариваю с ней, как с ребёнком, но искренне. Говорю, что это я в неё окончательно влюбился, и пусть меня ждут несчастья, я согласен, лишь бы немного побыть с ней. Даже, без секса. Бог с ним. Потому что и так она самая красивая, умная и удивительная.

Неожиданно она разозлилась. Но не на меня. Типа, на проклятье своё или на судьбу, правда иногда сбивалась на какую-то "маму" и "непоправимую ошибку".

Так, матерясь, она и довела меня до дома, раздела, помыла, раны обработала. Накормила. Спать уложила. С собой.

Что ж… Сказать "понравилось"– ничего не сказать. Не скрою, были у меня раньше приятные девушки. Даже очень хорошие. Но… Любовь, что ли? Я как-то понял, что больше мне других девушек не надо. Ни приятных, ни хороших. Она дала мне понять, что я на вершине, герой и любимый, в общем, идеальный мужчина.

Жаль, что утром на работу.

2. Она

Мама жила тем (и кормила нас), что работала колдуньей. Морочила людям и женщинам головы. Подвизалась народной ценительницей-травницей-экстрасенсом. Лечила, в основном, от лишнего веса, бесплодия и прочих женских хворей. Методика её была крайне проста. Например, лекарство для похудения. Вот, возьмите, милочка, настой этих травок и принимайте три раза в день. До или после еды? Вместо еды! Вместо! И вы не узнаете себя через пару недель! Или лекарство от бесплодия. Первое дело- борщ. Потом, внимательное поддакивание во время его разглагольствований о политике. "Милый, и откуда ты всё знаешь!" И никакого нытья! Хотя бы временно. И не заметите, как понесёте.

И помогало! И худели, и рожали. Недостатка в посетительницах не знали. У неё никогда не было чёткого прейскуранта. "Сколько не жалко". Кто рубль положит, кто тысячу. А кто и вещами или продуктами отблагодарит. Мама ни от чего не отказывалась, но никогда и не просила, и не требовала. Никогда. Почти никогда. Помню лишь один случай.

Однажды, когда я по весеннему времени прогуливала школу, пряталась на чердаке, уплетая выданное на завтрак яблоко, я, подглядывая, стала свидетельницей следующего разговора.

Молодая, по моему разумению, очень красивая женщина, дорого одетая, с ярко накрашенным ртом, настойчиво требовала от мамы, что бы она "сотворила приворот". Он меня любит, любит только меня, я знаю точно, надо только подтолкнуть его, совсем чуть-чуть, он, дурак, сам своего счастья не понимает, а уж я помогу ему, все сделаю, только вы немного пособите, вот деньги, много денег, а если мало, то она донесёт сколько нужно, ей не жалко, тем более её будущий суженый – не бедный человек.

Мама неожиданно холодно (вообще-то она с людьми обычно говорила приветливо), ответила, что раз "любит", то сам разберётся, а играть чужими судьбами она не станет, да и посетительнице не советует, шибко больно платить за это придётся, и не надо её уговаривать и точка. И пугать не надо, а то она, бедная женщина, как напугается, да и сделает чего не то с перепугу.

3. Он

Все последующие дни, короче, нахожусь в эйфории. Хотя, не даёт покоя одна мысль. Точнее воспоминание. Не сразу я, признаюсь, на нём сфокусировался даже. Но потом я как-то вспомнил, что когда я пал под ударами разбойных хулиганов, краем глаза успел заметить странное движение моей подруги: она словно бросила что-то в нападавших, так, знаете, всем телом изогнувшись, как диск метают. Или копьё. И похоже от этого движения они и разлетелись, а не от моих робких пинков. Хотя…, что не померещится под покровом ночи, в угаре сражения.

Но спустя всего пару дней гуляли мы с ней по набережной. Средь бела дня. Яркое солнце, нарядная курортная публика толпой валит, а тут ребёнок заплаканный. Девочка. Стоит в сторонке и тихо ревёт. Люба мигом её заметила и сразу подошла. Мама потерялась, конечно. Где – не знает. Где живут – не знает. Маму Анастасия зовут, балду безответственную.

Так вот. Погладила моя любимая ребёнка по головке, рукой перед личиком провела – заулыбалась девочка, плакать перестала. А Люба встала на цыпочки, вытянулась в струнку, носом, как собака повела и быстро прокрутилась вокруг собственной оси на триста шестьдесят градусов.

– А вот и мама!

И пальцем куда-то за деревья показывает.

И точно, мама идёт.

4. Она

Мама всегда была дома, никогда и никуда не ездила, даже на день. Поэтому, когда она объявила, что ей надо уехать на несколько месяцев, мы были безмерно удивлены. Ничего страшного, сказала мама, вы девочки большие, взрослые. Почти. Справитесь. Дело безотлагательное и требует её отсутствия. Как жить вы знаете, деньги в тумбочке, полагаюсь на ваше благоразумие, запретов никаких, кроме одного. Вот эти баночки в зеленом шкафчике не трогать ни в коем случае. Ни в коем. Я ясно сказала? Все остальное, пожалуйста, хоть мужиков водите, сказала она и подмигнула.

Да мы и так знаем, что нельзя зелёный шкафчик трогать, маленькие что ли, езжай, конечно, раз надо, мы будем скучать, сильно не задерживайся, звони обязательно.

"Звони обязательно"– это была шутка, мама не признавала ни телефона, ни интернета. Каменный век какой-то, да и только!

5. Он

На каком поприще трудится моя любимая я узнал совершенно случайно. Стою в небольшой очереди за пивом: я и две дамы спереди. Да-да, почему бы девушкам не выпить по стаканчику пива в такой жаркий день, и нечего так на нас смотреть. И пока девушка за барной стойкой, кстати, чем-то неуловимо похожая на мою возлюбленную, меняла кеги, наливала, рассчитывала, дамы вели между собой разговор, который я поневоле подслушал.

Знаешь, что я тебе скажу, дорогая. Это вовсе не миф, такое бывает. Вот моя подруга, ну ты знаешь, та, рыженькая, ни кожи, ни рожи. И забеременела. Совершенно. Да-да, ни сиси, ни писи, а ребёнку годик скоро. Может, случайно, конечно, совпало, а может и нет. Три рубля не деньги. Знаешь, за такое, ничего не жалко. А ещё Петровна, ну эта, с микрорынка у автостанции. Псориаз весь прошёл, а на море она отродясь не ходит, хоть и рядом. И между прочим, внимание, вес тоже скинула. Особенно на жопе. А ведь корова коровой, хоть и молодая. Да конечно, я тебе покажу, где живет, щас пиво допьём и пойдём к этой ведьме. В смысле не к Петровне, а к той, которая её вылечила.

И никакая она не ведьма, неожиданно встревает барменша, неуловимо похожая на возлюбленную. Просто у человека дар, и он его в себе не держит, а реально помогает людям. Только я предупреждаю, если приворот-отворот какой-нибудь, то зря не ходите, может и послать. И сильно.

Мы сами кого хочешь пошлём. Но за совет спасибо.

Абсолютно случайно мне оказалось по пути с этими дамами. Хотя я и шёл к любимой. А они, поди, возомнили чего, всю дорогу перешёптывались и оглядывались на меня. До самой Любиной калитки, куда и прошли. Я прямо остолбенел, когда осознал. Думаю, может, это хозяйка домика балуется. Но нет, прошли к Любе в комнату. Я даже с улицы слышал обрывки разговора. Неудобно было даже. Но любопытно.

Моя любимая голосом спокойным, как у доктора, говорит, вы не волнуйтесь, милочка, всё у вас пройдёт. Главное, настройтесь. Решительно и бесповоротно. Уберите из сердца обиду. Из души сомнения. Не помешает при этом диета: уберите белое- булки и картофель, добавьте зелени. Больше фруктов. И никакого пива!

Вот так раз! Значит, любимая моя типа колдовством что ли на жизнь зарабатывает?

6. Она

Всё было хорошо, а потом стало ещё лучше. Вера придумала подношения принимать только золотом. Мол, кто сколько даст. Но золотом. Вот и оставляли бедные женщины кто колечко, кто подвеску, а кто серёжку. Вера складывала добро в большую трёхлитровую стеклянную банку из-под огурцов. "На общак". Себе не брала ничего и нам не позволяла, да мы с Надей и не стремились. Страшно было, что скажет мама. Мы ей новый дом купим, говорила Верка, и машину, и ещё на поездку «на юга» останется, все вместе и рванём, а то сидим тут, света белого не видим.

А развратила Веру та самая женщина, которая к маме по весне приходила за приворотом. С ярко-алым, в три слоя крашенным ртом. В этот раз она была без косметики, одета в рваньё, скромненькая такая и несчастная. Только я её всё равно узнала. Зря не прогнала. Словно ноги к полу приросли, а язык к нёбу. А та всё сидела за столом напротив Веры. Плакала тихо. Говорила тихо. Положила на старую линялую клеенку длинную золотую цепочку, сказала от матери-покойницы осталась, та, мол, завещала, будь счастлива. А тут разлучница. Красивая и смелая. Дорогу перешла. Пусть только он вернётся, всё прощу, всё забуду и разлучнице мстить не буду, счастья ей желаю, только своего счастья, не чужого.

Вижу, как дрогнула Вера, цепочка целое состояние стоила, год прожить можно, не нуждаясь. Надо было гнать гостью. Не смогла, как зависла.

Открыла Вера зелёный шкафчик, да и достала маленькую скляночку.

И понеслось. Трёхлитровую банку золота за лето заработали. Такая слава о нас пошла, что в очередь записывались бабоньки. Я только тем и успокаивала себя, что всё это враньё-самовнушение. Самогипноз. Ненаучно это. А, значит, безобидно. Разве что уход от налогов нам пришить можно. А бабы дуры. Сами дуры. Навображали, что себе, вот и всё. Но кошки на душе скребли. И не зря.

В конце августа вернулась мама…

7. Он

Неделю назад Константину Константиновну назначили врио замдиректора. Учитывая, что наш директор вечно в отлучке, она по факту стала главной и пошла наводить порядки. И раньше-то не сахар тётка была, а теперь старший прапорщик какой-то. Раньше мы её за глаза то Костиком звали, то Косточкой, а теперь только Кащеем. И к себе я почувствовал прямо-таки нездоровое любопытство с её стороны. Не женское внимание и не начальственное, а такое… знаете ли, научное, когда энтомолог таракана разглядывает и думает, а что будет, если ему лапки оторвать, поползёт или нет?

И вот однажды, вечером пятницы, когда я уже мыслями всеми был в белом домике с акациями, она сказала, а вас я попрошу остаться. Чего это остаться, я в понедельник всё доделаю, заныл я. Пойдёмте-пойдёмте, неумолимо повлекла она меня вглубь лабораторного корпуса к пустующему виварию, куда должны были первоначально заселить человекоподобных обезьян для опытов, да всё не заселяли, за отсутствием фондов, то есть денег. Конечно, какой смысл, если обезьян кормить и содержать надо, а человекоподобный материал сам приходит совершенно бесплатно и готов ради славы хоть в виварии сидеть, хоть прямо на скамейке во дворике.

Она завела меня в клетку, где почему-то стояла кушетка, застеленная белой простыней, стул и стол, где вместо скатерти имелась также белая и свежая простыня. На столе располагалась ваза с фруктами, тарелка с колбасой и хлебом, большой кувшин с водой. Поправьте, пожалуйста, полочку над раковиной, во-он в том дальнем углу, возле параши, пардон, унитаза, сказала она. Недоумевая, я пошёл поправлять, поражаясь глупости дирекции, установившей в виварии для обезьян раковину и унитаз.

Звонко щёлкнул замок. Дверь в клетку захлопнулась. Точнее её захлопнула Костя. Она же Кощей. Я бросился к ней, больно повиснув на толстых прутьях. Врио замдиректорша предусмотрительно отошла подальше и, подавив смешок, искренне внятно и чётко произнесла: сидеть тебе, добрый молодец, пока твоя суженная за тобой не придёт и не сдастся властям, то есть мне. Для опытов. Потому что она и есть настоящее паранормальное существо, типа ведьма или колдунья, или ещё чего-нибудь такое, потому что ей, замдиректорше, это очевидно. Потому что она давно за нами следит. А я теперь типа приманка. На живца-меня она Любу завлекёт, опытами исследует и использует. На благо всего человечества, разумеется. Во имя науки.

Я заорал на начальницу, угрожая разными неприятностями и карами, в том числе в правоохранительных и криминальных органах, теперь уже не скрывая неприязни к её особе. Она только презрительно усмехнулась и, посмотрев на наручные часы "Раймонд Велл", деловито усвистала наверх. Стало тоскливо…

8. Она

…Сказать, что мама пришла в неописуемое бешенство, значит ничего не сказать. Никогда, ни одного раза, мы не видели её такой. Она не кричала, не топала ногами, не била нас. Уж, лучше б побила.

Спокойным и ровным голосом она сказала, что мы предали её. Не просто ослушались, а предали по-настоящему. Словно все эти годы она жила и говорила не с нами, а с крысами. Но мы, в отличие от крыс, прекрасно понимали её, но сделали всё с точностью наоборот.

Золото отнесёте в церковь, она презрительно кивнула на банку (которую мы с гордостью выставили посреди стола), просите купить на него лекарства больным и молиться за тех несчастных, у кого вы его выманили.

Людьми играть вздумали, почти шёпотом произнесла она, любовь отнимать и дарить, словно это право вам кто-то дал.

А сейчас слушайте моё СЛОВО. Говорили, на юга поедем? А поезжайте! Прямо сию минуту, чтобы духу вашего здесь не было! Там тепло, не пропадёте. Банку в церковь занесёте и на вокзал.

Вот только запомните: с этих пор, любой, полюбивший любую из вас, будет несчастен, любой, кого вы полюбите – умрёт.

Ах, да. Это – проклятье. Да, я прокляла вас. Всё валите! Вон отсюда!

Так нас изгнали из рая. Девчонки, как вы думаете, это навсегда, только и спросила Надька, когда мы молчали в поезде, мчавшимся "на юга".

Она всегда была самой глупой из нас…

9. Она

…Казалось бы, я должна была обрадоваться, что он не пришёл. Разлюбил-загулял, и слава богу, жив останется. Любимый. Но я сразу поняла как-то, что дело не чисто. А тут и Надька с Веркой пришли. Говори, говорит Верка, и Надьку под бок толкает. А та вдруг, как заревёт. Наша начальница, говорит, парня твоего в виварий отвела, вместо обезьяны. И заперла там.

Тебя приманивает, говорит Вера. С чего ты взяла, говорю я, а сама чувствую, что так и есть. А чего бы нет, продолжает Вера. Она, что полиция, людей в клетки запирать? Значит, у неё интерес. А какой у неё интерес? Стала бы она его в трюм сажать, если бы он, положим, инвентарь в институте спёр? Да никогда! Заявление бы написала. Ментам или бандитам. А тут, такая постанова.

Вспомни, чем они занимаются. Вычислили нас. В смысле, как минимум, тебя. Валить надо. И как можно быстрее!

Я без него не поеду.

Вера многословно и долго то материлась, то многозначительно и драматически молчала. Надька смотрела на меня круглыми глазами. Завидовала, наверное.

Надька, а они знают, что ты ещё в пивном ларьке подрабатываешь, неожиданно спросила Вера. Конечно, знают. Я ведь совместитель, гордо пояснила Надежда. Собирайся, деловито указала Вера, идём пиво покупать. Много. Кегу, как минимум. Тележку надо взять…

10. Она

…А у нас сегодня акция! Вот, я принесла. Сказали, забирайте работники, кто сколько может, все равно срок годности вышел, а завтра Роспотребнадзор с проверкой прийти должен. Вот я и приволокла вам, мужики. Оно хорошее, правда, прямо ништяк, они на заводе всегда срок годности с запасом ставят. Из уважения.

Кто ж не выпьет на халяву.

Через час они все уснули, и мы беспрепятственно прошли внутрь.

Мой милый сидел на полу, обхватив колени руками и дремал. Уснул в знак протеста, но не лёг на красиво заправленную постель. Вынув шпильку из причёски, Вера легко открыла замок. Мастерство не пропьёшь, криво ухмыльнулась она. Любимый даже не проснулся от грохота отворяемых засовов и оков. Все стало ясно, когда мы увидели на столе большую кружку с недопитым пивом. Сердобольные охранники угостили и его.

Грузи на тележку и пошли, скомандовала Вера. Мы погрузили и пошли. Но в стеклянном красивом вестибюле нас ждал сюрприз. Навстречу нам вышла Кощей.

Я сразу узнала её. Тот же ярко накрашенный в три слоя грима рот. Улыбка, как тысяча гримас. Назойливый взгляд.

Куда это вы собрались, поприветствовала нас она. Да ещё и с поклажей!

Уйди с дороги, ведьма, объяснила ей Вера. Та, однако, не послушалась. Неуловимым ловким движением она встала у нас на пути и, улыбнувшись, достала из сумочки маленький блестящий пистолет.

Никто никуда не идёт, в ответ пояснила она. В качестве жеста доброй воли, мальчика можете бросить на пол. Очухается, уползёт. Если не дурак. А нас с вами ждёт долгая и интересная история.

Хорошо, неожиданно согласилась Вера. Только выпью водички. И она полезла в свою сумочку. Тётя Кащей насторожилась и внимательно подняла пистолет.

Вода, просто, вода, Вера действительно достала маленькую бутылочку минеральной. Хочешь? И протянула мне. Я машинально выпила.

Теперь у тебя минут сорок, пока не уснёшь, спокойно пояснила Вера. Бери тачку с любимым и быстро двигай на выход, помнишь, где Надька в машине ждёт? Вот и вали. А я пока с тётенькой поговорю.

Это такое условие, громко крикнула она Кащею. Они уходят, я остаюсь. Я всё равно самая сильная, будешь на мне опыты ставить. Или так, или я прирежу нас обоих, продолжила Вера, поигрывая своим любимым раскладным острым ножичком, который как обычно незаметно достала с рукава.

Врагиня нехотя кивнула, соглашаясь, и я, плача одновременно от обиды на Верку и от благодарности к ней же, покатила тележку за ворота. Еле успела. Отрубилась уже в машине, спасибо Надьке, помогла погрузиться…

11. Он

Они так плакали о сестре, незаметно переходя от решительной оптимистичной злобы к отчаянию, что я не стал встревать с утешениями. Я не стал им рассказывать, как Вера приходила ко мне и уговаривала расстаться с Любой. "Уговаривала" мягко сказано. Мне кажется, я тогда понял, что она за человек. Если человек. Поэтому не плакал вместе с любимой и её сестрой.

Мне и так было ясно, что у Кощея нет шансов…

12. Она

… Дальнейшую историю я знаю тоже только из газет и телевизора.

Писали и говорили, что на филиал московского научно-исследовательского института, расположенного в нашем городе, совершенно разбойное дерзкое нападение. Злоумышленники, мол, подпоили охрану разбавленным пивом, добавив туда снотворное. Проникли на территорию. Им стойко и мужественно противостояла замдиректора института доктор альтернативных наук К.К. Кощеева. Во время схватки разбили витрину в вестибюле. Было море крови. К. К. Кощеева трагически погибла, видимо смертельно порезавшись горлом об разбитое стекло.

Мотивы нападавших, впрочем, остались неизвестны. Если они пытались завладеть оружием охраны, то почему не взяли ни баллончика, ни дубинки, ни парабеллума Кощеевой? Если их целью были ценные вещи, то почему не забрали красивую длинную золотую цепочку с шеи той же Кощеевой?

Может, они хотели покрасть научные тайны? И преуспели? В общем, покрыто мраком…

13. Она

…Как ты думаешь, простит нас мама или нет, спросила я любимого, когда мы на трамвае восьмой номер возвращались в рай.

ВЫШЕ ВЕТРА1

Папка: «Алтай. Выше ветра».

Содержимое:

– Дополнения к отчету старшего геолога Ген. М. Прашкевича (1962);

– Неопубликованная статья журналистки Татьяны Сапрыкиной (1987);

– Запись, сделанная со слов девелопера Алексея Гребенникова (2012);

– Официальное заключение доктора геол.-мин. наук Николая Николаевича Бабанова (2017).

Тойонский век

Ген. М. Прашкевич

16 июля 1962 года.

Стенограмма выступления на Ученом совете.

Изыскательские работы в ущелье Ыжык (Теректинский хребет) планировались на Алтае еще в тридцатые годы, но обстановка в Ойротской автономной области тогда не сильно располагала к спокойной работе. Вы это знаете. Геолог Дмитриевский оставил отчет о трех своих маршрутах, выполненных в сторону упомянутого ущелья (хранится в архиве), еще две попытки предпринял геолог-рудник Поспелов; в послевоенные годы работали в районе ущелья Ыжык геологи Мягков, Москвитин, Елена Александровна Колесникова.

Ыжык можно перевести с алтайского как «Место, защищенное от ветра».

Глядя на топографическую карту, в это легко поверить. Ущелье у-образной формы замкнуто отвесными скалами, никаких троп, никаких подходов. Указан поселок (давно заброшенный), название Азган («Заблудившийся»). Других материалов нет ни в архивах Сибирского отделения Академии наук, ни в архивах Зап-Сиб управления. А меня давно интересуют образцы, доставленные из указанного ущелья в 1943 году – все тем же неутомимым Поспеловым. Страна нуждалась в золоте, ртути, серебре, железе, она всегда в этом нуждается. Образцы из ущелья служили для Поспелова временным маркёром. Достаточно точным, как вы понимаете.

В кембрии (это я цитирую запись из полевого дневника Поспелова) известные нам места (окрестности ущелья Ыжык) представляли, видимо, цельную островную дугу, – до той самой эпохи, когда мощные блоки Горного Алтая начали интенсивно надвигаться на смежные структуры Салаира, Кузнецкого Алатау и Западного Саяна. Но и в более позднюю каледонскую эпоху (кембрий-ордовик) регион оставался все тем же мелководным бассейном. Вот эти осадочные породы, прежде всего кембрийские плотные известняки, вклинивающиеся в массивы метаморфизованных толщ, меня и интересовали. Отпечатки брахиопод, закристаллизовавшиеся кубки археациатов, хитиновые (забронировались во времени) панцири трилобитов, сброшенные в процессе линьки – долгий тойонский век, как указанную эпоху определяют стратиграфы.

Третьего июля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года в четверть седьмого утра мы с проводником уже поднимались по голому каменистому склону. Официально – просмотреть осадочные отложения в ущелье Ыжык, неофициально – заглянуть в брошенный поселок. Напомню, Азган его называли. Вряд ли там что-то сохранилось, время есть время, но когда-то (сужу по старым газетам) там на высоте более двух тысяч метров не раз прятались от полиции беглые каторжники, а то и раскольники, а в советское время укрывались от милиции дезертиры.

Моего проводника звали Илья Кергилов.

Худой, крепкий, злой, он постоянно что-то бормотал про себя.

Кайдар сен барды? Может, у меня произношение хромает, но слова Кергилова я помню. Это он так спрашивал. Сам себя. Дескать, куда ты пошел? Он был крепкий мужик, этот Кергилов. Злой и крепкий. Не агар, как он (снисходительно) обзывал меня. Видимо, я казался ему бледным и истощенным. Это Азган, бормотал он. Никого там нет. Кайдар сен барды? Никогда наверху не видно ни дыма, ни движения. Все тихо, мирно. Кайдар сен барды, агар?

Я не отвечал. Илья Кергилов был недоволен.

Конечно, недовольна была и его приземистая лошадь.

Они неслышно ступали между камнями, иногда цепляя одна копытом, другой сапогом неровные каменные обломки. Не знаю, что Кергилову подсказывало направление, но в общем он не ошибался, выбирал цель и точно шел к ней, иногда слишком кружным, на мой взгляд, путем, зато всегда выходил в нужное место. Только вот зачем тебе туда, агар? Я так же негромко отвечал: по делу. Проводник качал коротко стриженой головой и сплевывал, хотя умное сочетание по делу казалось ему убедительным. Туда не ходят, говорил он. Там делать нечего. Он так и говорил: там делать нечего. И опять спрашивал, зачем тебе Азган? Ну да, сплевывал он, ходили туда люди. Какие люди? – тут же спрашивал я. Наверно плохие, сплевывал Кергилов. А зачем они туда ходили? Проводник опять сплевывал: может, прятались, агар. И качал стриженой головой: туда уже давно никто не ходит.

Мы идем, возражал я.

Он сплевывал: это не считается.

Я мог бы сказать ему, что среди бесконечного развала тяжелых будто литых вулканических пород мне очень хочется найти настоящие морские осадочные отложения, но он бы только удивился этому. Зачем морские? Какое море? Поэтому я ничего такого не говорил, только ёжился, когда из долины снизу тянуло туманом. Влажные холодные клочья его выносило, выдавливало из-за серых каменных скал, никакого ветра не чувствовалось, но все вокруг находилось в непрестанном неясном движении.

Зачем тебе морские отложения? Чем они отличаются от других?

Цветом, мог бы ответить я. Более темным, чем кристаллические сланцы или эффузивы. Иногда на плоских известняковых плитах можно даже увидеть отпечатки, ну, вот такие, будто твоя лошадь наступила на камень и оставила четкий след. Нет, сплюнул бы проводник Кергилов, он в горах всю жизнь, ничего такого не видел. Все камни тут одинаковые. Любой камень можно топтать ногами, даже копыто самой крепкой лошади не оставит на нем отпечатка.

Голос проводника звучал глухо.

Не только потому что мы находились на высоте не менее двух тысяч метров (я судил по карте и барометру), а из-за все больше сгущающегося тумана. Даже подкованная лошадь не оставит следов на плотном камне. Кергилов неодобрительно шлепнул лошадь по блестящему крупу, будто она в чем-то была виновата. Он никогда не видел, чтобы лошадь, даже тяжело загруженная, даже хорошо подкованная, оставляла вдавленный в камне след.

А вот с каменной стены я срывался, бурчал про себя Кергилов.

Он тогда сильно ударился, катился по склону, но все равно не оставил на камне никаких следов. Он даже руку сломал, такое было. А вот копыто даже самой тяжелой лошади никаких отпечатков на камне никогда не оставляет.

Так я же говорю не про лошадь, возражал я Кергилову.

Но он меня не слушал. Он был убежден, что я говорю про его лошадь. Он отстаивал ее честь. Его лошади уже семь лет, бормотал он, и за все это время на камнях она не оставляла никаких отпечатков. Он опять шлепнул лошадь. Он никогда не видел, чтобы его лошадь оставляла отпечаток на камне. Так это же не след от лошади, пытался я пробиться к сознанию проводника. Как так? Почему не лошади? Кергилов был еле виден в тумане. Отпечаток на камне – это след от древних погибших организмов. Да ну, вот уж этому Кергилов совсем не верил. Какие организмы? Я уточнял: крупные. Он сплевывал, у них, у этих организмов, ноги что ли совсем железные? Да нет, обычные, отвечал я, а у некоторых так вообще ног нет. Тогда чем они топчут камень? Да ничем не топчут, отвечал я. Тогда как на камне остается отпечаток?

Незаметно я приотстал от проводника.

Причина для этого была: я прихрамывал.

И неудивительно, все-таки несколько дней пути по бездорожью, на высоте.

Привязки геолога Поспелова в его полевом дневнике стопроцентно относились к заброшенному забытому селению. Это я знал. Возможно, он сам поднимался к руинам. Или подходил близко. Я надеялся, что мы скоро выйдем к описанному Поспеловым месту. Я привык к точности проводника, и знал, что он в общем не ошибается, выбирая направление.

Не торопись так, сказал я Кергилову, у меня нога болит.

Это неправильно, глухо откликнулся проводник. Я кивнул: знаю.

И спросил: а скоро ли дойдем до селения? Он ответил: да нет там никакого селения. А вот на карте указано бывшее селение, значит, там люди жили, может там дрова есть. Кергилов из тумана глухо ответил: ничего такого там нет. И стен нет. И дров нет. А как там жили эти люди? Он не знает. Я его почти не видел – так… неопределенное серое пятно в тумане… Ты иди все время вверх, не собьешься, доносился до меня глухой голос. Иди все время вверх, не сворачивай, тогда придешь, куда нужно.

Я почти не слышал Кергилова.

Но он точно сказал: иди вверх, там теплее.

Только вверх иди. Вниз не надо. Внизу, добавил он, всегда холодно.

Я сказал в туман: мы вместе идем, Кергилов, и придем вместе. Проводник что-то ответил, но я не понял, что. Сказывалась высота, дышать было трудно. Ты где? – спросил я, и на этот раз он не ответил. Но я помнил сказанное им: иди вверх, только вверх, там, выше ветра, всегда теплее. Но нет же никакого ветра, сказал я, глядя в серый туман, уже совсем плотный. Эй, Кергилов!

Он не ответил. А нога моя ныла.

Я спросил: может там есть дом? Или юрта?

Проводник не ответил. Наверное, ускорил шаг, подумал я. Это ничего. Я его все равно догоню. Мы вверху остановимся.

Ты уже бывал там, Кергилов?

Иногда мне казалось, что я слышу его ответы.

Проводник откликался, только голос его изменился.

Откуда ты знаешь про это брошенное селение? Мне горы сказали.

Не мог он мне так ответить, но мне именно так послышалось: мне горы сказали.

А вверху есть люди? Что тебе сказали горы? Он не ответил. Кажется, я уже говорил сам с собой. Спрашивал и отвечал. Не мог я в таком тумане слышать чужой голос. Исчез Илья Кергилов, проводник. Сам исчез, и его лошадь исчезла. Он, Кергилов, живет на Алтае тридцать шесть лет, но чаще ходит совсем в другую сторону. Так он говорил мне раньше. Там, в совсем другой стороне совсем большие горы. Например, Белуха. Она вся в снегу. К ней идут такие люди, агар, как ты, глупые, наверное, хромают, но все время идут вверх к снегам. И ты иди. Вверх. Кергилов не советовал, он знал. Он никогда ничего не советовал. Он просто знал, что лошадь не оставляет отпечатков на твердом камне. А птицы летают не просто так. Они создают ветер.

Он так тогда и сказал: птицы создают ветер.

А туман теперь стал совсем густым, и я сильно мерз.

Я хорошо помнил, как такой туман выглядит снизу, из долины.

В ясный солнечный день с перевала вдруг начинает сползать белый тугой язык, как снежное молоко. Красиво, но холодно. Даже на вид холодно. Сейчас снизу все, наверное, так и выглядит. Эй, Кергилов! Идем быстрее, мы так согреемся. Проводник не ответил мне, и я ускорил шаг. Он шел где-то впереди. Ты уже бывал здесь, Кергилов? Он не ответил. Ты уверенно идешь, сказал я. Он опять не ответил. Ни проводника, ни лошади. Иногда прорвется голос, иногда удар копыта. Ничего больше. Иди вверх, это я помнил. Я тяжело и быстро дышал, но не останавливался. Остановишься – отстанешь. Конечно, лошадь не оставляет на камне отпечатка своих копыт. Так оно и есть, Кергилов, ты прав. Но вот очень древние организмы… Кергилов, ты где? Тебе неинтересно про древние организмы? Остановись, подожди меня. Ты где, где? Конечно, туман. Конечно, никакой паники. Какая может быть паника? Я хорошо одет, туман не вечен. Всегда можно повернуть вниз, неважно, что там холоднее. Проводник не зря предупреждал меня. Ледяной туман всегда ползет вниз. Эй, Кергилов! Молчит. Он, наверное, уже вверху, в брошенном селении. Лошадь его опустила голову и недоверчиво принюхивается к влажным камням, а он ломает сухой можжевельник. Там. Выше ветра.

Так я думал. И полз наугад – вверх, вверх.

И может, упал, не знаю. Может, даже уснул, не знаю.

(Пауза). А когда открыл глаза. (Пауза). Увидел каменную стену лачуги. (Пауза). Я лежал под этой стеной и видел молчаливого человека. В полутьме, в лохмотьях, в неопрятном дранье каком-то он выглядел весьма неприглядно. Лицо в тени, в морщинах, смотрел не меня непонимающе.

Сколько тебе лет? Он, наверное, не понял, о чем я спросил.

Сидел над закопченным глиняным горшком, что-то в горшке парило.

Огонь в очаге был слаб. Пахло какими-то травами. Вкусно? – спросил я неизвестного мне человека, но ему и эти мои слова показалось неинтересными. Он запустил руку в горшок (обожжешься), потом стал жевать. Наверное, не слишком горячее варево, ходили у него сильные желваки.

Кто ты? Давно ты в ущелье Ыжык?

Человек не понимал. Жевал и молчал.

Это твой дом, что ли? Почему он из камня?

Когда другого материала нет, выложишь дом из камня, сказал я себе.

А его спросил: вкусно? А он опять отвечать не стал, только потянулся к горшку.

Нисколько не боялся обжечься, парил горшок, наверное, больше потому, что в жилище было прохладно. Томились в горшке светлые ломти, увидел я, поднявшись. Прежде я такого мяса не ел. Не мог понять, что это. Филе курятины выглядит не так, вареная курятина, она обычно матовая, а это отдавало жемчужным цветом. Похоже на разделанную тушку большого кальмара, подумал я. И сам попробовал на вкус. Ну, ничего. Может, и кальмар. Но в горах-то? Не слышал я никогда о горном кальмаре. Попробовал, даже разжевал кусочек и снова стал смотреть, как человек в дранье ел и дышал, как курица. Ну, как птица. Быстро-быстро. Так иногда дышат больные.

Как я сюда попал? – сам себя спросил я.

И ответил сам себе: проводник, наверное, вывел.

И уцепил пальцами кусок этого кальмарьего мяса. Резиновое, безвкусное, но откусывалась. Не рыба нет. И все-таки не кальмар. Того отвариваешь, от него рыбой пахнет, он нажирается этой рыбой на всю жизнь, а горный кальмар если и жрет рыб, то, наверное, тоже горных. Я сам быстро дышал, откусывая. И сам дышал так быстро вовсе не потому, что торопился. Просто неизвестный в дранье действительно дышал как больная птица, я даже особый ритм уловил. А проводник где? Это я спросил про Илью Кергилова. Человек не ответил. Я снова сунул руку в горшок, но оставалась там только какая-то трава. Он ее жевал, а я не мог. Меня от этой травы тошнило. Я теперь молча присматривался к теням. Какой-то свет проникал в щели. То ли заря ранняя, то ли закат поздний. Когда я попал сюда?

Ничего беднее раньше не видел.

Каменный очаг, горшок с похлебкой.

Где ты хранишь свою горную рыбу? Он не ответил.

Я пытался понять, почему свет в этом каменном жилище мерцает так, будто мы летим в самолете. Дышалось тут, правда, трудно. Никаких полок, стульев. Камни и песок. Я и лежал на черном песке. Ты давно тут? Он не ответил. На такой жратве можно пережить все режимы. Он, конечно, не ответил. Ты старовер, что ли? Он и на это не ответил. Я хотел спросить, знает ли он, что война давно закончилась, даже корейская, но не решился. Вместо этого спросил: кто-нибудь еще тут живет? Он посмотрел на меня, как на обыкновенного дезертира (так я подумал) и не ответил. Кто будет жить с человеком в таком дранье, с таким закопченным горшком? Хочу еще вкусного, жестом показал я. Где ты хранишь своих кальмаров? Я осмотрелся. Ничего тут не было, никаких полок, ничего. Что это мы с тобой ели?

И он, наконец, ответил.

Я вздрогнул, услышав прерывистый голос.

Суунын ээзи, сказал он. И добавил к сказанному, теке.

Теперь понятно, сказал я, но он мою иронию не принял, не уловил. Морщины его лица, все лицо лоснились так, будто он никогда не умывался. Да и где тут умоешься? Теке, теке, хрипло повторил он, поднимаясь.

Куда мы? – спросил я. Кергилов придет, а нас нет.

Человек стоял, смотрел на меня и молчал. Он был босой, и я тоже скинул сапоги, ступни ног покалывало. Этот человек, похоже, был лучше подготовлен к жизни, чем я. Скинул тряпье, до пояса теперь был обнажен, тело поблескивало – подтянутое, немытое. Ноги босые, штаны из какой-то мешковины, так мне показалось. Он ничего больше не произнес, но я тоже встал.

Куда мы, на ночь глядя?

Я, правда, не знал, ночь ли уже.

И сам спросил: почему теке, что такое теке?

Он не ответил. Какая разница? Все равно суунын ээзи.

Куда мы? Он не ответил. Я с тобой не пойду, сказал я, впрочем, уже следуя за ним по узкому темному проходу, неровно перекрытому каменными, кажется, известняковыми плитами. Слабый свет падал из узких щелей. Я могу здесь подождать тебя. Он не ответил мне. Короткие ноги, сам сильный, сгорбленный, или мне так показалось. Зачем ты разделся, почему босиком? На ветре будет холодно. Кто тут еще живет? Дезертиры? Где ты ловишь свою жратву? Тут озеро есть? Сам понимал, что вопрос звучит совершенно по-идиотски. Какое озеро на горе? Проводник ни о чем таком не говорил. Да и какая рыба будет жить на высоте двух тысяч метров?

И в этот момент мы вышли прямо к воде.

Конечно, ее не могло быть, какая вода высоко на горе? – но передо мной, я это видел, я чувствовал, ощущал это, широко серебрился водный простор, несколько ярких звёзд выступило на темном небе. День, кажется, закончился. Всё закончилось. Никаких следов селения, только скалы, острые камни. Ни деревца, ни травинки, даже никакой почвы не было. Только камни, камни и вода – темная, но прозрачная. Такая прозрачная, что я видел каменистое кое-где заиленное дно. И скалы молча, как доисторическая лестница, спускались куда-то вниз, в невидимую долину.

Я остановился, присел, прикоснулся к камням.

Они были теплые и вдруг до меня дошло, что никакого ветра нет.

Тишина. Несколько звезд. И ничего больше. А на северной стороне…

Я поднял взгляд к звездам, чтобы определиться, но в знакомые созвездия они не складывались. Северная сторона? Я даже растерялся. Не знаю. Может, днем определимся. Сейчас впереди вода, и справа вода, а далеко-далеко внизу в лунном свете то ли пересекаются звериные тропы, то ли размыло склоны ливнями. Озеро плоско покрывало все видимое пространство. И куполом нависал воздух – прозрачный, голубоватый, страшно подчеркивающий массивность скал, прорезанных светлыми слоями. Известняк? Конечно. Я не торопился. Я никак не мог надышаться. Грудь ходила от вдохов-выдохов. Я видел, как мой босой полураздетый спутник-молчальник вошел по колено в воду. Вода отливала голубизной, воздух голубоватый, и далеко-далеко на горе голубоватый ледник. Зато близко весь склон как огромное зеркало скольжения.

Звезды отражались в воде. Страна ойротов.

Я еще раз попробовал сориентироваться, но ни Большой, ни Малой медведиц среди звезд не нашел. Звезд стало больше, их было много, они не складывались в знакомые созвездия. Где мы, молчальник? Не хочешь отвечать? Я пальцем ноги попробовал теплую воду. Действительно, она была теплая, будто подогретая. Рыбы в такой не живут, рыба не любит теплого мелководья, но мой спутник что-то уже ловил, что-то уже плескалось в темной воде. Вдруг он упал, подняв фонтан голубоватых брызг, и тут же вскочил, подняв перед собой что-то плоское, овальное, рвущееся из рук.

Сделав два-три шага, он швырнул добычу на камни.

Я подошел. Брызги даже попали мне на губы – соленые.

Присев на корточки, рассматривал выловленную моим спутником тварь.

Вполне возможно, что из глиняного горшка я что-то такое и ел. Плоский мясистый еж с редкими иглами. Щитень, увеличенный в сотню раз. Я переборол отвращение, наклонился к прозрачной воде. В ее бесшумных слоях копошились, всплывали, ползли по дну десятки других мелких тварей, они копошились в темных трещинах, почти заполненных илом. Их покачивало как разноцветные шарики. Вода была переполнена этой неизвестной мне жизнью, видимо безопасной, поскольку мой спутник так и стоял в воде. Всё в мире является кому-то пищей. Всегда найдется тварь, готовая пожрать любую другую. Плоские и округлые суетливые существа, не рыбы, нет, совсем не рыбы. Что-то коснулось моих ног, мягкое, я вздрогнул. Они кусаются? На мой вопрос никто не ответил. Все видимое пространство дна было усыпано пустыми панцирями. Они крошились, как клешни крабов, хрупкие, когда я наступал на них.

Неужели я ел из горшка что-то подобное?

Дышать было трудно. Озеро казалось огромным.

Тяжелый лунный воздух, ни травинки, ни даже земли, – камень, вода и воздух.

Я пошел в воде босиком прямо по лопающимся под ступней панцирям. Наверное, это было местом линьки. Змеи сбрасывают кожу, помнил я, некоторые насекомые выползают из своей ставшей ненужной оболочки. Линька, конечно, линька. Что же это за твари? – спросил я своего рыбака. Он все еще стоял по колено в воде, зачарованно разглядывая медленно раскачивающиеся перед ним голубоватые, даже зеленоватые кубки, намертво прилепившиеся к донным выступам. Ко мне, наконец, пришло узнавание. Это все я видел. Археоциаты. Я видел их в студенческих учебниках, на таблицах в учебных аудиториях. На земле их давно нет. Нет их на земле, вот что сбивало меня с толку. Сотни и сотни миллионов лет прошло с тех времен, когда они вот так неторопливо, беззвучно, загадочно покачивались в невидимом течении, фильтруя теплую воду сквозь свои дырчатые стенки…

Сперва долго учишься.

Потом вспоминаешь, чему учился.

Одни твари мечут янтарную икру, другие сбрасывают хитиновые панцири, у каждого – свои циклы. Я видел, как мой спутник резко нагнулся, выволакивая из воды огромную черную тварь, плоскую, тяжелую, не меньше метра в длину, в цветном пятнистом панцире с мохнатыми ресничками по краю. Реснички эти шевелилась и дергалась. В лунном свете перламутр поблескивал. Зеленоватые, розовые, бледные переливы, черные нежные крапинки. Даже такой страшной твари хочется быть красивой. Живет себе, плавает в толще воды, потом прибивается к берегу и его вдруг отлавливает молчаливый босой человек, еще почти не научившийся говорить, а может, уже разучившийся.

Я тоже хотел выловить такую крупную тварь.

Но как только мой спутник выбросил тварь на камни, другие ушли.

Живая овальная сковорода в зеленоватом перламутре. Даже глаза у нее, у этой сковороды, были. На стебельках. И стебельки стояли торчком – нежные хрупкие выросты панциря. Их, наверное, можно сломать. Я, кстати, позже видел такого – с одним-единственным глазом, второй ему оторвали. Овальное бронированное хитином тело и огромные фасеточные глаза. У этой твари был круговой обзор. Мы так не умеем. Она не укусит, сказал я себе, но не знал, так ли это. Все эти твари в воде, в донных струях деловито копошились, сдирая с камней натеки ила, частички органики. А выброшенная на берег тварь вдруг свернулась клубком. Жесткий панцирь ее походил на сросшиеся роговые пластины, только брюшко блеснуло нежно, как у мокрицы.

Трилобиты, так они назывались.

Точнее, подумал я, их еще назовут так.

Уже назывались? Или еще назовут? Я запутался.

Но они точно линяли, всматривался я в сброшенные ненужные панцири, усеявшие илистое дно. Вынуждены были линять, потому хитиновые панцири не растягивались. Они были жесткими. Так всегда. Вырастаешь – меняй штаны. Вырастает трилобит – меняй панцирь. Этот его панцирь вдруг сам по себе лопается по спине, и плоская тварь оказывается голой и беззащитной.

Я погрузил голову в воду и открыл глаза.

Вода была слабо соленой, я это чувствовал на губах.

И эта вода была прозрачной. Чудесно прозрачной. Она как бы всё увеличивало перед моими глазами. Я видел буро-зеленую колеблющуюся слизь на камнях, а трилобиты видели и то, что находилось за ними. Их глаза были устроены так, что они видели сразу всё на триста шестьдесят градусов вокруг. Я никак не мог представить, как это можно одновременно видеть всё спереди и сзади. Они суетливо разбегались по дну – гладкие, шипастые, бугристые, с глазами, болтающимися на стебельках. Заройся в ил и лежи, они, наверное, уже знали страх. Может, они уже не только жирный ил заглатывают, они знают врагов, хотя конечности выглядят мягкими. Такими не задушишь, не задавишь, но вдруг все они напитаны ядом? Нет, ерунда. Я внимательно следил за какой-то уродливой подводной многоножкой. Она походила на цветное полосатое перо и медленно ползла по илу, оставляя в нем отчетливые вмятины. Если повезет, через миллионы лет все это станет камнем, плитой известняка с отчетливым следом трилобита и многоножки, причем след многоножки вдруг прервется, а трилобит, нажравшись, уплывет дальше.

Я поднялся. С меня стекла соленая вода.

Ночь, звезды, и ни одного знакомого созвездия.

Мой молчаливый спутник, забрав добычу, двинулся к скалам.

Что ты будешь делать с пойманным трилобитом? Можно было и не спрашивать.

Он вдруг с силой ударил пойманную тварь об камни и руками извлек жемчужную плоть, тяжелой медузой обвисшую на его руках. Тут было варева на полный горшок, с неожиданным удовлетворением отметил я. И предложил: давай поймаем еще одного. Но мой спутник не ответил. Давай наловим про запас, побольше, предложил я. Этих тварей в озере не убудет, а я сэкономлю казенные полевые, не надо будет мне закупать муку и тушенку. Вон их сколько. Ползают, плавают, крутят стебельчатыми глазами. Я буду кормить ими Илью Кергилова, проводника, и сам буду сытым. Давай наловим таких побольше. Кальмары долго не портятся, а трилобиты чем хуже?

Рыбак не отвечал. Жемчужное мясо свисало с его рук.

Он не смотрел на меня. Может, не слышал. Я быстро дышал, и он, будто передразнивая, так же быстро открывал и закрывал рот. Давай выловим десятка три. Этого мне хватит на то, чтобы продлить сезон, поработать лишних пару недель. Хорошо этим тварям, они жрут все. Если бы я так мог, сказал я рыбаку, то работал бы до упора, до холодных осенних дождей. Если бы я умел жрать целлюлозу, кости, старые рога, торчащие на помойках, нефть, разлитую по земле, метан над болотами, я бы работал, сколько мог. Видишь, какие они красивые, сказал я рыбаку. Зачем им этот жемчужный цвет? Я правда не понимал. У них глаза как бусинки. Пока есть возможность, давай побольше отловим. За пару дней я соберу бесплатной жратвы на весь оставшийся сезон. Ты меня слышишь?

Рыбак не слышал.

Все было как во сне.

Я прихвачу с собой пару хитиновых панцирей, сказал я, наши палеонтологи описаются от восторга. Я расскажу, как видел наплывавшего на меня крупного рогатого трилобита. Как этот трилобит раздувал щеки, фиксиген, так называют. Расскажу, как поводят они своими фасеточными глазенками, а если Илья Кергилов (он увидит мои запасы первым) спросит, почему я называю глаза трилобитов фасеточными, я ему скажу: ты все равно не поймешь. Зачем тебе знать об агрегированных глазах, если я и сам это знаю плохо.

Зато в горшке приготовим варево.

Будем жрать сами и кормить друзей.

А рыбак… Он останется в своем каменном жилище…

Торакс моего молчаливого рыбака, простите, его тело сгорбится…

Теплое озеро… Чужие звезды… Такому хоть пигидий оторви, хоть прищеми хвост и лапы и хвост, он все равно будет молчать. Идеальное существо. Царь природы. Сварил – поел. Проголодался – поймай другую еду с фасеточными глазами. Мой спутник, что бы он ни думал о себе (если он думал) сам включен в эту вечную пищевую цепь. Я шел за своим молчаливым спутником и тысячи вопросов мучили меня. Давай еще пару этих тварей поймаем, зачем возвращаться с практически пустыми руками. А не хочешь ловить, ну просто посиди на берегу в позе лотоса. Мне надо еще жратвы. Для себя и для проводника. Слышишь? С запасом еды я спущусь вниз. Илья Кергилов, наверное, там. Он, наверное, в алтайском селе гуляет на свадьбе. Он спросит, где я был, я отвечу: жратву для нас добывал. И скажу: собирайся. Поднимемся в ущелье, хочу осмотреть местные обнажения, еда у нас есть, можно не торопиться, а осенью отправимся в город. Как это ты не пойдешь в город? Почему это ты не отправишься в город? Ах, ты бросил пить? Ну и что? Все равно тебе нужно и дальше (всю жизнь) зарабатывать на еду. Ты не трилобит, а Кергилов? А он только двинет свою послушную кобылу по крупу. Дескать, у нее голова большая, вот пусть она и работает.

«Место» Бубая

Журналистка Т.В. Сапрыкина.

Лето 1987 года. Неопубликованная статья.

Редакционное задание было простым и понятным – написать, как идет вакцинация против клещевого энцефалита в Усть-Коксинском районе. Более точной географической привязки не было, клещи не признают административных границ, речь шла о верховых болотах и долинах Теректинского хребта. Требовался материал о том, как на Алтае борются с новым для населения явлением – укусами клещей; в краевой больнице открылось соответствующее отделение.

Клещи на Алтае – дело новое.

Местные власти полны были решимости развернуть самую широкую разъяснительную работу, призвать жителей обращаться за врачебной помощью немедленно, убедить делать предупреждающие прививки детям, – краевой молодежной газете требовался ёмкий очерк или репортаж. И я отправилась в путь. С удовольствием, кстати. Я тогда была увлечена журналистикой, дальние командировки меня манили. Да и что может быть интереснее самой жизни? Особенно там, где ее никто по-настоящему не описывал…

Серая громада стационара показалась мне чужеродной, даже нелепо-громоздкой на общем фоне невысоких, в основном деревянных домиков. Мне нравилось бродить по свежевыкрашенному зданию, все там было тихим и аккуратным. Официальное открытие отделения состоялось на прошлой неделе, но очередей к специалистам до сих пор что-то не наблюдалось. Возле кабинетов, которые меня интересовали, было совсем безлюдно, врачи скучали. Я побеседовала с заведующей, поговорила с редкими пациентами, даже взяла небольшое интервью у главы района.

Несмотря на это, информации для полноценного материала не набиралось.

В лучшем случае хватало на «информашку» с фотографией. Ну, открылось новое отделение в больнице, хорошо, все же к счастью, тема клещевого энцефалита для региона не стояла так остро как, скажем, на Дальнем Востоке, поэтому и интерес к делу был вялым. А мне нужна была настоящая тема, живая. Такая, которую до меня никто еще не «распахивал». Сколько-то человек приняли, стольким-то поставили уколы против клещей, – я даже разозлилась немного. Такую информацию можно было «снять» по телефону. Тем более, что из-за каких-то укусов местные жители не торопились к врачам. Ну, разве что температура поднимется. Да и её не сильно связывали именно с клещами.

Сделала я несколько фотографий. Фасад больницы. Довольное лицо алтайского мальчишки в кабинете стоматолога (не имеет отношения к теме, но сойдет как иллюстрация). Портрет молодой медсестры. И вдруг решила: здесь мне искать нечего. Надо съехать с тракта, забраться поглубже в горы и расспросить местных жителей. О чем? Ну, хотя бы о том, что они думают о такой напасти как клещевой энцефалит там, на местах. Не знают поди о нем вообще ничего. Говорят, эта беда пришла сюда совсем недавно. Вот пока и не распознают грозную болезнь, предпочитают лечиться старыми, дедовскими способами.

Честно говоря, не так уж мне это было нужно.

Хотелось увидеть, узнать, как живут люди в настоящих «диких» (по моим понятиям) местах. До сих пор я нигде дальше Чемала не бывала. Бийск, Горно-Алтайск, Барнаул – разве это настоящий Алтай?

С просьбой закинуть меня куда-нибудь «подичее» я обратилась к коневоду алтайцу Тооту. Хорошее имя, и человек простой, открытый. Мы познакомились с ним в коридоре больницы. Невестка уговорила Тоота приехать сюда с «пустяковой» травмой – распорол руку, когда косил траву. Рана, по его словам, сделалась «нехорошей», но он бы и сам её вылечил, приехал только потому что дети волновались. Рассказ Тоота о народных способах лечения травами я собиралась включить в очерк, ну, скажем, как красивую иллюстрацию.

Показать местность? Тоот согласился.

Закончив лечение, на своем дребезжащем уазике он довез меня до стоянки туристов (их на Алтае хватает). Дальше в горы я отправилась с этой группой, но снова, в общем-то, кроме туристической романтики, не увидела я ничего необычного. Алтайские деревни туристы стараются обходить стороной и заглядывают туда, только чтобы попроситься в баньку или за молоком. Я же наоборот в одной из таких деревень (желательно расположенных подальше от тракта) и хотела задержаться.

Повсюду, где мы проходили, на полях цвели огоньки. Оранжевые маячки. Колыхали ветками на ветру лиственницы, старые и молодые. Чем выше в горы, тем запахи делались явственнее, листья у трав мясистее. В нечастых деревнях пустовали многие дома – люди уехали в город.

Мне повезло. Алтай будто услышал мою просьбу.

В один из заходов в «попутное» глухое село я познакомилась с Бубаем.

Коренастый, уверенный – он называл себя проводником. Это меня обрадовало, я ведь не забыла о редакционном задании. Правда, мои расспросы по поводу клещей и у Бубая вызвали усмешку. Следовало, наверное, позвонить в редакцию, но меня будто понесло. Куда? Сама не знала. Стала сомневаться даже в том, что соберу интересный материал. Да и как вообще подать эту тему? Раскрыть проблему? Построили больницу, а серьезно клещевой энцефалит никто не воспринимает. А что, люди у вас не умирают? – спрашивала я. Ну, как не умирают. Обязательно умирают. Мы все умрем. Кто от чего. Писать о разъяснительной работе, которая еще предстоит краевой и местной администрации? Тоска.

Сама я постоянно и нервно осматривала и ощупывала себя, не ползет ли кто по коже? Не впился ли? К счастью, никто не полз. Даже насекомым на Алтае я была не особенно нужна.

В общем, я приуныла, призадумалась. Ни экзотики вокруг, ни чудес.

Даже обмолвилась как-то в разговоре с местными, что журналисту, пользуясь случаем, куда бы он ни поехал, всегда хочется добраться до какой-нибудь загадки. Вот, скажем, нет ли у вас тут места тайного заповедного? Такого, чтобы на всю жизнь запомнилось? Или знахаря такого, чтобы прямо ууух! Я бы портретный очерк забабахала на целую полосу! Но люди, с которыми я общалась, были заняты делами вовсе не чудесными – скот пасли, овец, коней. Посадки, заботы по хозяйству. Поговорят-поговорят, да и уходят. Поглядели на приезжую, и пока, бывай. По вечерам громким блеяньем дразнили меня овцы, возвращающиеся с пастбищ.

В общем не было никому до меня дела.

Только Бубай ходил рядом, не хотел упускать.

Видно, правда зарабатывал тем, что водил народ в глухие места, пугал злыми медведями. Не клещами, кстати. Вот Бубай и вызвался показать «кое-что». Только идти надо будет высоко, сказал.

Даже уточнил: именно высоко.

Был Бубай с виду маленьким, даже каким-то хиловатым, сутулым. Я даже подумала, что такой к работе или к дальним горным переходам не очень-то приспособлен. Жил он один в крайней избе и промышлял как раз тем, что водил немногочисленных туристов к водопадам, ледниковым «языкам», пещерам и ущельям, которых в этой местности было немало.

Говорил Бубай по-русски плохо.

Но старался отвечать коротко и быстро.

На вопрос, куда он меня поведет, просто сказал – есть такое «место».

Деревня? Он кивал. Может, и деревня. Озеро? Тоже кивал. Может, озеро. Со всем соглашался. Мне, наконец, стало интересно. Рискну. А не получится – домой. Как-нибудь вымучаю очерк. Или репортаж, мне все равно. Но в глубине души я вдруг поверила – что-то такое есть. Должно быть. Почему-то представлялось заброшенное селение, где живет старый волшебник-шаман, а то и целая свора шаманов. Вдруг он (они) предскажут мне будущее? Стану известной журналисткой или не стану? Я жаждала окунуться в настоящий дикий алтайский быт. Описать его, поразить читателей. Конечно, и до меня про Алтай немало писали, но я выдам сенсацию! А то уж очень все эти села, увиденные мною, были банальные.

Здравомыслие меня покинуло, про больницу (не про клещей) временно было забыто. Вот вернусь в редакцию с сенсационным расследованием о настоящем алтайском чуде. Так что, опуская подробности нашего с Бубаем похода и блужданий (по моим понятиям) по лесу, скажу только, что идти почему-то и правда все время приходилось вверх. Даже не идти, а карабкаться. Иногда даже ползти. Не очень ориентируясь по карте, могу только сказать, что заходили мы с восточной стороны Теректинского хребта, карабкались по его крутому отрогу.

Не скрою, иногда было страшновато. Для успокоения время от времени я спрашивала Бубая, достаточно ли хорошо он знает дорогу, и он всегда отвечал одинаково: «очень знаю», потому что, оказывается, его «тоже так водили».

Идти с Бубаем было совсем не то, что топать с туристической группой.

Несмотря на кажущуюся тщедушность, Бубай двигался быстро, почти неслышно и не признавал никаких троп. А может, их тут и не было. Мы лезли, цепляясь за корни сосен, держащихся на одном честном слове. Чудом обходили качающиеся над обрывами камни, лавировали между скальных уступов. Лиственницы на высокогорье будто облысели, выглядели старыми и плешивыми, будто их обсосал какой-нибудь чудак-великан. И чем выше мы забирались, тем больше ощущался дискомфорт. Зря все-таки я подалась в тайгу. И такие мысли приходили.

Но травы пахли все сильнее. Но вкус у воды из ручьев стал каким-то совершенно иным, не определить, каким. И Бубай по пути пару раз все-таки стряхнул с моей одежды злополучных клещей.

Впрочем, пугаться было некогда. Мы шли за чудом. Журналист ведет расследование. Иначе зачем было вообще соваться в журналистику?

На исходе бог знает какого по счету дня в сумерках мы одолели перевал. Вид сверху открылся неописуемый. Во всем великолепии я увидела горы, многие из которых были увенчаны снежными шапками. Их совсем не было видно из селения Бубая, быть может, из-за тумана.

Пока я удивлялась и крутила головой, Бубай вдруг громко по-алтайски что-то сказал. В ответ раздался приближающийся хриплый голос – как будто какая-то старая женщина шла к нам навстречу. Но откуда? Мы стояли на вершине горы, усеянной мелкими скальными осколками. Я подняла несколько камешков один за другим – кое-где виднелись вкрапления розового или бордового – быть может, гранат? Не знаю. Здесь нигде в округе не было даже травы. Никаких огоньков, душистого тысячелистника, медуницы или шиповника. Даже неприхотливые кучерявые карликовые березки (весьма неприятно цепляющиеся за ботинки) остались далеко внизу. Ни птичек-малявок, ни барашков, ни вездесущих сусликов. Камни отливали красновато-бурым, острые, плоские. Это были совсем не те круглые камни, которые обкатала Катунь, и которые так приятно взять в руку. Обзор вокруг прекрасный, но все, что видишь, кажется безжизненным, каменистым. Как будто ты на Луне.

За время подъема я так намерзлась, что приготовилась морально заранее – небось наверху будет жуткая холодрыга. Натянула куртку и шапку, но оказалось зря, воздух был теплым, нагретым, будто кто надышал. Пока алтаец переговаривался «со своими», я присела на рюкзак. Почему-то стало трудно дышать. Наверное, устала. Дыхание сделалось частым, прерывистым. Хотя отчего? Тяжелый подъем позади. Мы отдыхали, никуда не торопились. Я даже уселась на камни, скрестила ноги и постаралась выровнять дыхание. С тревогой прислушивалась, как колотится сердце. Вообще-то я слышала про «горнячку». Говорят, туристы из-за нее при подъемах едва не теряют сознание. Сложно ориентироваться в пространстве, кружится голова. Вроде бы в таких случаях помогает шоколад, но у меня с собой никакого шоколада не было, а у Бубая подавно.

Тем временем солнце садилось все ниже. Тьма, как пишут в книгах, сгущалась. Вдруг совершенно неожиданно вокруг – по склонам ли соседних гор, или где-то еще, стали зажигаться огоньки. Сперва очень блеклые. Хриплая невидимая бабушка будто кружила вокруг нас в тоже невидимом тумане. Послышались и другие голоса. Как будто бы и вправду мы пришли в деревню. Но домов я не видела, а Бубай сказал, что нам надо идти дальше.

И мы пошли.

Усталость невероятная.

Глаза слипались, хотелось спать.

Мне стало совсем безразлично, куда и зачем двигаться, хотелось растянуться во весь рост. При ходьбе по «сыпухе» мышцы во всем теле словно скручивает. Мне раньше уже доводилось видеть восхитительное алтайское звездное небо, будто утыканное иголкой. Я ожидала, что ночью на перевале нас ждет нечто подобное. Но увы, здесь над головой было черным-черно, и от того тьма грозила стать непроглядной. А Бубай торопился, Бубай подгонял меня. Потом вдруг сказал: «Тебя пропустили». Это прозвучало загадочно, но размышлять было некогда. Хотелось прилечь, выпить горячего чая, снять ботинки. Но мы снова поднимались вверх, хотя я отчетливо видела (пока было светло) – выше дороги нет.

Это показалось мне странным.

Зигзаги, будто горный серпантин.

Наконец мы преодолели очередной поворот, и окончательно стемнело.

Я с трудом разглядела впереди очертания традиционного алтайского дома-многоугольника без окон, с единственным отверстием – для дыма в крыше. Мне уже довелось ночевать в таком. Вокруг стояла тишина и не было ни ветерка. Не знаю, что там делал Бубай, а я поскорее ринулась к двери, открыла ее и почувствовала, что кто-то (надеюсь, это был мой проводник-алтаец) легонько подтолкнул меня в спину. В голове шумело. Скорее спать. Спать. Я наощупь нашла что-то вроде палатей или лавок, идущих вдоль стены, сбросила рюкзак и, даже не разувшись, завалилась на боковую. Мне в голову не пришло достать спальник, да и тепло было в доме. Пахло сухой травой. Кто-то вдалеке, кажется, пел. Где-то неподалеку засмеялся Бубай. Наверняка его здесь знают, решила я. Он встретил знакомых, сейчас разожгут костер, будут разговаривать, варить чай с травами. Ммммм… Но встать и просить чая уже не было сил… Я засыпала с мыслью, что наконец-то оказалась в настоящем диком алтайском селе, и вообще впереди меня ждет много интересного. Правда, было душно, ныла голова, сильнее обычного стучало сердце. Но ничто, ничто не помешало мне уснуть.

***

Я проснулась оттого, что выпала пломба. Ничего не снилось мне, хотя обычно, особенно под утро, с моих снов хоть сценарии для психоделических фильмов пиши. Пломба вылетела, будто ее изнутри вытолкнуло струей воздуха. Появилось странное ощущение, будто холодный ветер, что до сих пор гулял внутри меня, через дырочку в зубе решил выбраться наружу, осмотреться и полететь дальше.

Я выплюнула пломбу и открыла глаза.

Стояла невероятная тишь. Я не знала, что в мире может быть так тихо.

Я – жительница большого города, будто угодила в бесшумную, бесконечную яму, устланную пухом. Я даже уши почистила пальцем, потом покашляла громко, чтобы убедиться, что не оглохла.

Внутри дома, что приютил меня, было пусто. На лавках повсюду сушилась трава. В центре – погасший очаг. Вдоль одной из стен на длинной суровой нитке висела связка неведомых мне ягод. За дверью кто-то прерывисто бормотал, будто во сне.

Я вышла на воздух. Голова была ясной, и чувствовала я себя прекрасно.

Неподалеку от дома прямо на земле, вернее, на мелких камнях сидела старуха, очень толстая. Она была одета в традиционную стеганную алтайскую женскую одежду, которую я про себя называла «халатом». Волосы ее, совсем седые, были заплетены в две косички, перекрещенные на затылке. Старуха что-то мешала в котле и бормотала. На меня она даже не посмотрела. Что-то во всем этом мне показалось странным. Только позже я поняла, что старуха разводила костер прямо на камнях, безо всякого топлива.

Я поздоровалась, помялась, походила вокруг, но старуха обращала внимания только на свой котел и ложку.

Ладно. Потерпев поражение с первым встреченным местным жителем, я отправилась искать остальных. Ведь мне в первую очередь был нужен шаман. Облаков не было. Воздух словно застыл. Я в растерянности искала, где же на небе солнце? Над головой – только ровное синее полотно.

Никаких признаков другого жилья обнаружить не удалось.

Некоторое время слонялась я по округе в недоумении, кляня Бубая, спотыкаясь и повсюду натыкаясь на мелкие, острые, плоские камни, похожие на древние орудия труда пещерных людей, потому что идти было, собственно некуда. «Место» оказалось пятачком, со всех сторон обсыпанным грудами гигантских скальных обвалов. И горы вокруг, куда ни посмотри, были белоголовыми и казались безжизненными. Они выглядели так, будто бы я смотрела на них сверху. И с довольно приличного расстояния. Не знаю даже, мне показалось на какой-то момент, что весь окружающий мир будто бы за стеклом. Но, наверное, это от высоты кружилась голова.

Ау, где я? Сколько километров над уровнем моря? Две тысячи, три? Наверняка нельзя было сказать, в какой стороне село, где жил Бубай. Все вокруг казалось одинаковым. Диким и чужим для людей. Поверхность под ногами – типичная мелкая «сыпуха». И нет никого.

Какие уж тут чудеса.

Оставалось одно – вернуться к бабушке, продолжать пытать её. Может, это у нас такой привал? Может, скоро пойдем дальше? Сейчас проснется Бубай и скажет свое фирменное «иди выше». Но как я ни обращалась к старухе, и «бабушка», и «гражданочка», и «дорогая», она не желала меня замечать, только знай себе тыкала кривой ложкой в котел. Наконец она положила ложку на камень – это означало, видимо, что мне можно было поесть. К тому времени я так проголодалась, что готова была слопать сырого суслика, если бы он попался мне на пути. Бабушка зачерпнула варева и протянула мне ложку. Кушанье ничем не пахло. Дым из-под котла шел какой-то прозрачный и быстро таял. Я поднесла ложку ко рту с опаской – что там могла сварганить в котле старая алтайка в засаленном халате? Местные грибы? Мох? Но сделав глоток, едва не подавилась от удивления. Это был роскошный куриный суп с домашней лапшой. Именно такой, какой мне когда-то варила моя любимая бабушка. Все детство, пока я не уехала учиться, меня на кухне ждал мой любимый куриный супчик. Горячий, домашний, ммм…

Алтайка же, не глядя, как я ем, снова занялась своими делами.

Расплела косы и стала расчесывать жидкие седые волосы, напевая себе под нос.

Я поглядывала на нее – точно такой же дешевенький пластмассовый красный гребешок был у моей бабушки. Когда-то такой можно было купить в любом советском галантерейном магазине…

Странным показалось мне всё это.

Поев, я снова пустилась в путь. Чего сидеть на месте?

Я набралась сил и решимости не сдаваться. Найти заброшенное селение.

Говорил же Бубай о какой-то деревне. Может, о целом заброшенном селении, где живет старый шаман или целая свора шаманов. Надо найти. Иначе зачем я сюда перлась? Ох, обманул клятый Бубай, завел невесть куда. Я даже не сумела найти ручей, в котором можно было умыться. Наконец, сдалась, потому что пейзаж вокруг был один и тот же – серые камни, далекие горы, пустота и тишь. Единственное, что мне осталось – смиренно усесться возле старухиного котла, у огня, пляшущего на камнях, и ждать, что еще произойдет необычного. Любые попытки завязать разговор заканчивались ничем, старуха будто отделяла от меня стеклянная перегородка.

Наконец алтайка воткнула «советский» гребешок в свою нехитрую прическу. Потом достала из-за пазухи трубку и закурила. Это было что-то необычайно вонючее. Такое вонючее, что я закашлялась. И вдруг с ужасом заметила, что мне снова становится как-то не по себе. Снова что-то запредельное происходит с дыханием.

Между тем алтайка, дымя, уставилась на меня.

Когда она затягивалась, ее щеки, смуглые и морщинистые, сжимались, я чувствовала, что едкий дым входит и в мои легкие тоже, расширяя их и обжигая. Я подумала: вот-вот у меня лопнет что-нибудь внутри, но нет – минута, задержка воздуха, и дым благополучно покидает мое тело через ноздри, я снова живой человек. Только в глазах как-то мутно. Наверное, со стороны это выглядело весело, я была похожа на беспомощного котенка, которому щекочут усы. По всему было видно, что старой алтайке было по душе так забавляться со мной. Вскоре вокруг нас повисло целое облако сизого вонючего дыма. Мы теперь с бабушкой дышали в унисон. Со временем я стала замечать, что с каждым нашим вдохом пик горы, что виднелся за спиной у старухи и прямо напротив которого я сидела, медленно растворялся, как бы стирался из окружающей картины. Среди бела дня он пропадал сам по себе. Вот уже его нет совсем. За ним – очень далеко начинали проявляться какие-то другие вершины. Была гора, и нет ее. А почему? Это мы ее вдохнули в себя. Подержали немножко внутри, а потом – раз, и выдохнули обратно. И гора появилась снова. Это было просто невероятно. Я не могла ни удивиться, ни ужаснуться. Просто мозг констатировал – вот гора тает, исчезает, вот уже нет её. А вот наоборот – мы с бабулей выкурили горку обратно.

И так несколько раз.

Ну и дела… Ну и Алтай…

Как только сгустились сумерки, снова появились эти дальние, загадочные, бледные, словно чахлые, огоньки. Старуха, не сходя с места принялась болтать с какими-то своими невидимыми соседями. Я ее язык не понимала. Но иногда она переговаривалась довольно эмоционально, будто ругала кого-то или отчитывала.

Делать мне было совершенно нечего.

Я сдалась и чувствовала себя бессильной.

Зато мне пришло в голову дойти, добраться до одного из огоньков.

Думала так – пойду на далекий голос, буду все время держать бледный огонек в поле зрения. И постепенно добреду до дома, где горит костер. В том, что это были костры какой-то другой деревни я не сомневалась. Просто тут такая необычная перспектива. Такое «искривленное» расстояниями пространство. Нечего раскисать. Живет чокнутая старуха отшельником, варит суп из ничего на камнях, так это ее дело. А мне нужен старый шаман, или что там еще имеется у Алтая в арсенале? Сумерки еще не казались непроглядными, моя решимость не угасала, однако краем сознания я стала замечать, что постепенно нахожу в действиях старухи и в том, что здесь происходит, все меньше и меньше необычного. Мне будто надоело пугаться. Мой ум растекся по небу и по земле, словно его выкурили из меня. Словно небо и земля стали одним целым. Я стала старухой, а старуха стала мной. Ничто больше не волновало меня, не тревожило. Ни мое редакционное задание, ни журналистика в целом. Мои мысли будто распутались, и я осознала, в каком невероятном хаосе до сих пор жила. С каждым шагом в сторону кажущегося таким реальным огонька вместо того чтобы сосредоточиться на нем, я все больше успокаивалась и расслаблялась. А он терялся, гас, расплывался, как недавно гора за спиной у алтайки. Дойти же мне удавалось только до очередного нагромождения камней высотой в два моих роста, не меньше, тяжелой груды, совершенно непреодолимой. Огоньки будто висели в воздухе. Далеко и высоко. Расплывались перед глазами, распадались на множество других огоньков, танцевали, вспыхивали. Чужие голоса раздавались, отскакивали от камней. Гулкое далекое эхо гуляло от одной скалы к скале. Пусть совсем немного, но походили они на те оранжевые цветы-огоньки, что были разбросаны по склонам гор и по лугам повсюду внизу.

И вот я, сдавшись, вернулась к «нашему» костру.

Пока меня не было, мир, будто открытку, сложили пополам и раскрыли снова. Теперь возле дома старушек было две. Они сидели против друг друга, совершенно одинаковые, и бранились, покачивая головами и тыча пальцами. Алтайки ругались, это было понятно. Но откуда взялась вторая, совершенно такая же? У каждой за плечами висело по огромной, полной луне, будто они несли их в рюкзаках. Подобную гигантскую луну, встающую из-за деревьев, я как-то видела на фото в популярном журнале. До сих пор не верила, что такая может быть на самом деле.

Что за «место»! Что за день, что за ночь!

Чем может кончиться вот такое мое безумие?

Только сейчас до меня дошло, что я до сих пор не распаковала рюкзак, не переоделась. У меня не было никакого желания почистить зубы или умыться. Несмотря на то, что я поела всего один раз, я чувствовала себя сытой, довольной и спокойной. Мои мысли прекратили дергаться, двигаться, путаться. Несмотря на абсурдность происходящего, все здесь казалось мне правильным. Будто я наконец стала настоящей. Даже стука своего сердца я больше не слышала.

Я закрылась в доме, лежала, спокойная, вдыхая запах сухой травы.

«Где я на самом деле?» – спрашивала я саму себя. Некому было мне ответить.

За дверью на непонятном мне языке ссорились бабушки-близняшки, или это одна и та же бабушка бранилась сама с собой, делила пополам огромную, умопомрачительную луну. За стеной ворчали, скрежетали, кричали. Над головой, в мире вокруг было темно. Внутри меня установилась тишина.

***

Моя бабушка умерла незадолго до того, как я уехала учиться.

Она была большой, грузной, ходила летом в легком пальто с круглым отложным воротником, переваливалась, припадала на «ломаную» ногу. Бабушка меня кормила, гуляла и воспитывала, пока родители были на работе, ездили в командировки или просто были заняты. Родители и бабушка часто ссорились. Из-за методов моего воспитания или еще из-за чего-то. Пока я была маленькая, мне не хотелось в этом разбираться. А потом… тоже не хотелось, слишком уж далеко это уводило.

Бабушка умерла «от сердца» после того, как разгорелся и потух скандал из-за стульев. Какие-то не те стулья купила. Или лишние, или слишком дорогие, не помню. За пять минут ее не стало.

Я этого не видела, я ведь уехала учиться.

И вот здесь, на Алтае, в этом странном путешествии, в этом странном «месте», куда привел меня Бубай, на следующий день я почему-то проснулась с мыслью о своей бабушке. Когда-то она часто показывала мне диафильмы. Мы с ней вместе смотрели цветную проекцию, читали сказки на нашей беленой стене в зале. Стихи или просто подписи под картинками. Помнилось, что бабушка совсем не была похожа ни на кого в нашей семье. Мы все как на подбор – худые, беспокойные, «доходяжные», сероглазые, с ветром в головах, а она была полной, черноглазой, тяжеловесной в мыслях, тугой на подъем. Приемная бабушка, не иначе. Ее седые волосы, зачесанные назад, до самого конца оставались густыми и непослушными. Она часто грозилась – «сейчас я тебе наподдам», но никогда не била. А вот папа мог стегануть ремнем, и мама больно шлепала, если что.

Почему я о ней вспомнила?

Две большие луны, две странных бабки, костер на камнях, вкусный куриный суп, и огромная тишина. Такая, что головокружение от нее. Ни ветерка, ни чужого вздоха. Только я одна. И только огоньки в полях и на склонах холмов, запах пряной травы, сурки, лохматые, сутулые лиственницы, заброшенные, почерневшие срубы старых домов, заросших по самые крыши. Будто качаясь на волнах мыслей, я окончательно проснулась. Все так же возле потухшего очага сидела алтайка. На этот раз она вязала носок. Маленький детский розовый носок. Мой детский розовый носок.

Я прекрасно помню, что один такой где-то у нас с бабушкой в свое время потерялся. Но, уже подросшая, я никак не могла выкинуть второй, потому что мне очень нравился его яркий насыщенный розовый цвет. Таких розовых носков ни у кого из моих знакомых не было. Он был пушистым и мягким, и всегда напоминал о бабушке. По-моему, до сих пор где-то у родителей так и валяется, никто его не выкидывал. Никому он кроме меня не нужен.

Пока я возилась с рюкзаком, зачем-то доставая и перекладывая вещи, старуха закончила свое вязание. Потом дверь хлопнула. Я обернулась – старухи уже не было в доме, но возле потухшего очага на земляном полу лежал мой детский розовый носок. И я была совершенно уверена, что он связан для меня.

Я взяла носок и положила в рюкзак.

И подумала, вот хорошо, что он наконец нашелся. Теперь я положу его в шкаф вместе с тем, сохранившимся с детства. Понятно, что все это не имело никакого отношения к моему редакционному заданию, но…

Я вышла из дома. По сравнению с вчерашним пейзаж не особенно изменился. Собственно, совсем не изменился. Камни, камни, камни. Белые остроносые вершины вдали. Правда, костер, котел, гнутая ложка – все это пропало. Зато прямо от порога ясно проглядывалась тропинка…

Я поняла, что мне пора.

Взяла рюкзак и двинулась по тропинке.

Почему-то я точно знала, что дальше мой путь будет лежать все время вниз. Раньше – «выше», теперь «вниз». Я не заблужусь, если буду просто спускаться. Я вдруг почувствовала, что становится холодно. Шла медленно, боясь «сковырнуться». Спуск был крутым. Поднялся ветер. Он пригнал облака. Туман, многоногий и бесформенный, словно провожатый, шагал за мной, иногда меня обгоняя. Время от времени мне казалось, что далеко позади слышен смех, хриплый голос что-то кричал вдогонку, но, возможно, это был только ветер. А потом пошел мелкий противный дождь.

И еще: откуда-то я точно знала – за тяжелой скалой у истока быстрого ручья меня ждет Бубай. Впрочем, разговаривать с ним о «месте» не хотелось. Как и оборачиваться на дальние, постепенно глохнувшие голоса и смех.

После «тотального» спокойствия и тишины там наверху, при спуске мне стало очень и очень неуютно. Дул отчаянный ветер. Теперь мне казалось, он свистит и наяривает прямо у меня в голове. И вылетает из дырки от пломбы.

Дождь лил сильнее.

Я торопилась.

Святое плато

Девелопер Алексей Гребенников.

Октябрь 2012 года. Устное сообщение.

Мой друг Светлов не курит и не пьёт. Зато у него идеи.

Едем сквозь октябрьский снег, а Светлов вдумчиво, но с напором говорит мне, что хотел бы перейти на монотонное питание. Как корова. Кушаешь льняную кашу только, и воду, разумеется, кипячённую, а бактерии внутри тебя вырабатывают из этого полезные для организма вещества. Как у коровы. Такой тип питания, прогрессивный.

У коровы четыре желудка, возразил я, апеллируя к школьной программе.

Да это всё ерунда, объяснил мне Геннадий, ловко обгоняя КАМАЗ на скользкой дорожке. Это преодолимо, главная проблема – скука. Скушно есть одну льняную кашу, необходимо «замещение».

Что ещё, блин, за «замещение»?

А вот он начал брать уроки игры на гитаре.

Теперь не льняная каша, а гитара отвлекает его от мечты.

Какая мечта? Ну как? Шашлык с овощным гарниром. Бокал вина.

Кстати, о вине. Спустя год, когда блажь о коровьем питании у Геннадия прошла, он научил меня прекрасному способу потребления вина. Наливаешь в бокал на четверть (но не больше трети) вина и добавляешь остуженный кипяток, если вино красное сухое, или воду без газа, если белое. Букет чудесно раскрывается, если конечно, вино хорошее, доброе. Если не доброе, нехорошее, то и не надо. Тогда оно виноматериалом пахнет, в смысле дрожжами.

Так вот. Человек Геннадий одухотворенный, потому что крутится среди продвинутых восточной практикой мудрецов и молодцов, а также всяких леди, увешанных амулетами и в длинных цветных юбках до пят. Злые языки говорят, это чтобы скрыть неровные ноги. Светлов злым языкам не верит, но пока что не женился – в этих кругах. И вот однажды лидер этой компании, миллиардер Андреев, купил по случаю одно святое плато на далёком Горном Алтае. Езжай и посмотри, сказал Светлову. Там ещё, говорят, какая-то долина загадочная есть. Вот тебе доверенность нотариальная, даже с правом передоверия, купишь, если что, и эту долину, если только она по-настоящему таинственная. С Богом.

И собрался ехать Геннадий, что делать.

Ведь он директором по развитию работал у Андреева.

Однако, перед поездкой решил сходить в баню. Не просто по традиции, а еще и очистить душу.

И сломал ногу.

Оно вот и так бывает.

– Алексей Иванович, на вас вся надежда! – взмолился Светлов. – Поезжайте вместо меня! Андреев платит хорошие агентские, вы лучше меня справитесь. Вы ведь не одну собаку на недвижимости съели! На земельных участках. Выручайте.

– Чего это я поеду в такую даль ноги бить, – резонно возразил я. – У меня своих дел по горло. Выздоравливайте, починяйте ногу и езжайте сами, никуда ваша долина не денется, стояла миллионы лет, ещё пару недель потерпит.

– Вы не понимаете! По «васту» сейчас самое время понять – брать её или не брать! Чуть позже поздно будет.

– Что это за «васту» такое?

– Это как фэн-шуй, только круче. Ну, возьмите мою машину, в конце концов!

А! Вот это другой разговор. Дело тут в том, что Геннадий считает, что обычные автомобили недостаточно «проходимисты». Он ведь турист. Истовый. Сам переделывает свои машины.  Оболочка остаётся такая же, а вот внутри… Мы, его друзья и приятели, постоянно клянчим у него: дай прокатиться. А он: вы там сломаете чего-нибудь, никто не починит.

– Там еще спутниковый телефон, если что. Код России – семерка.

Соврал я на работе, что срочно нуждаюсь в санаторно-психическом лечении и полетел машину тестировать.

Чуйский тракт пролетел на одном дыхании.

Нет, соврал. В два дыхания. Уж точно не в три.

Наигравшись с машиной, я выдохся в Чемальском районе.

Остановился на первой попавшейся турбазе – «Элитный пансионат. Золотые сердца двух медведей». Сложно, но понятно. Посетителей тут не то чтобы не ждали, но тоже, видимо, как-то выдохлись за день, подустали. По крайней мере тётенька на рецепции была основательно подшофе. «Какой мужчина!» – преувеличенно кокетливо восхитилась она, когда я заплатил за номер наличными. И, открывая дверь номера, восторженно воскликнула: «Опля-ля!»

Уже утром я узнал, что элитный пансионат принадлежит моей коллеге – Надежде Кузьминишне Бросаловой, главе отдельной девелоперской компании. С террасы открывался потрясающий вид на Катунь. Сквозь сосны светило утреннее солнце, на детской площадке ранний ребёнок пытался открыть клетку с кроликами. Насколько всё же гул горной реки отличается от городского гула автомобилей, при внешней похожести звуков!  Вот, люди отмутили даже святое место, думал я о данном мне поручении, собираясь в дорогу.

Как пересечёшь мост через Катунь, сверни с Чуйского тракта на Чергу, срежешь километров сто, советовал мне Светлов. Срезал. Вместе с грунтовой дорогой началась дичь. В смысле глушь. Почти медвежья. Покрытые ельником горы. Распадки с ручьями. Редкие мелкие населенные пункты, в которых не видно людей. Одни коровы бродят по долинам самостоятельно, располагаясь на привал посреди дороги. Дважды я едва не попал по рогам. Или на рога. А пообедал на безымянном горном перевале в столь же безымянной армянской чебуречной с «настоящим узбекским лагманом». Главным украшением заведения оказался портрет мужчины средних лет в парадной полицейской форме с золотой надписью: «Наш дорогой участковый».

Пять часов спустя я влетел в райцентр на «святом» плато.

Центр этот поражал расцветом цивилизации: одних шиномонтажей штук пять, да еще кафе, да площадь с фонтаном у Администрации с флагом, вездесущая «Мария-Ра» и другие заведения по обмену денег на всяческие блага и услуги.

Следуя указаниям Светлова, я остановился в десяти километрах от райцентра на турбазе «Бульонов ключ». Хозяйка базы сказала, что у них вода тут такая питательная, что заменяет людям еду. К тому же, содержит селен.

На базе, вокруг базы, по всей долине царила удивительная тишина. На горизонте – покрытые снегами горы, белки, как говорят на Алтае. Над горами неподвижно стояли облака. Совсем вдали – тройная вершина Белухи.

На базе жили суслики, маралы и одинокий белый кот с голубыми глазами, грязный и с рыжими ушами. Постояльцев не было. Так что, задерживаться я не стал и отправился в райцентр. Кадастровую палату, Росреестр и земельный комитет в тамошней юрисдикции олицетворял один человек – строгая женщина по имени Татьяна Парамоновна. Действительно строгая. Мужчина передо мной, пытавшийся продвинуть своё дело путём коробки конфет «Коркунов», ими же и получил по рукам.

Что ж, я всё это принял во внимание.

– Добрый день! Я из Новосибирска, вот доверенность.

– Прекрасно. В чем вопрос?

– Хотел бы оформить.

– Что?

– Долину.

– Да хоть гору.

– Хотел бы обсудить с вами перечень документов, проконсультироваться, может, подскажите, кого привлечь на кадастровые работы. Вы тут главный, всех знаете, – грубо польстил я.

– Перечень услуг висит на двери с обратной стороны. Но землемер занят.

– А где можно его найти? Чтобы договориться, когда он освободиться?

– Этого не знаю. Ушёл куда-то в сторону гор. Должен быть. Вскоре.

– Мы солидные и социально ответственные инвесторы, к тому же с высокими моральными принципами, – технично солгал я.

И был облит минутой молчаливого презрения.

– Может посодействуете с оформлением? Я реально в долгу не останусь, – просительным тоном бросил я последнего безнадежного «леща».

– Долгов у вас нет, я уже посмотрела по базе. Действуйте. Но вот бесплатный совет: посмотрите сначала то, что собираетесь зарегистрировать.

Язык до Киева доведёт. Опрашивая официанток в придорожных кафе, я отыскал-таки кадастровика. Этот поселковый «землемер» уютно расположился с мольбертом на живописном обрыве быстрой ворчливой речки. Имел при себе очки и располагающую внешность средних лет.

– Плетнёв Игорь Виссарионович, здешний кадастровый инженер, – представился. – Да, опыт у меня большой, в Новосибирске владел компанией «Изыскатель минус», слыхали? Работать здесь и просто, и сложно. Русские с алтайцами живут тут испокон веку, при всех режимах. И всю дорогу самое разное начальство пытается их под свою веру согнуть. И раскулачивали их и приватизировали, и репрессировали, и укрупняли. А они одно: «речка-матушка, лес-батюшка, дай рыбку поймать, да ветку костёр зажечь, кушать хочется», да в ручей не плевать, да на закат спиной не стоять. Они эту землю не просто своей считают, они считают, что всё тут обстоит ровно наоборот: это они ей принадлежат, плоть от плоти, кровь от крови. Поэтому, странно, согласитесь, оформлять документы на… – он выдержал паузу, – …на мать. Вот они все и относятся наплевательски ко всяким «бумажкам».

– А приезжие?

– А что приезжие? Тут один умелец вкопал кусок трубы в землю, покрасил эту трубу в жёлтый цвет, и продаёт земельный участок с «техприсоединением к газораспределительным сетям». И не просто продает. Некоторые московские товарищи поверили и купили. Зарегистрируйте, говорят мне, линейный объект. А я спрашиваю: где это вы объект увидали. Газопровод проходит на двести километров севернее. Ну, как дети, честное слово.

После паузы, которую мой собеседник потратил на пару широких и красивых взмахов кисти по мольберту, он со вздохом продолжил:

– А тот, кто тут жить остаётся, типа меня, тоже постепенно проникается местным духом. Здесь у каждой шиномонтажки есть свой дух-покровитель. И амулеты в Росреестре висят.

– А вот ещё – сказал я, – в конкурсной документации в составе купленного нами лота упомянут ещё участок в горах. Как бы долина. Площадь есть, а привязки к кадастровой карте нет.

Совет, правда, я получил уже знакомый.

– Да вы сначала посмотрите, что собрались оформлять!

Чтобы не возбуждать излишнего любопытства, я под видом туриста отправился на следующий день в ближайшее село, где снова был поражён размахом цивилизующей туристической деятельности. Обилие музеев(четыре), всякие услуги на конях и без. Прежде чем договариваться с кем-то из местных насчёт тура к интересующему меня месту, я решил осмотреться.

Для разбега зашёл в музей Рериха.

Я уже бывал в их главном музее в Новосибирске.

Сторонники этой до конца не вылупившейся проторелигии (как еще её назвать) и тут пылко продвигали своё дело, чем отчасти напоминали моих нынешних работодателей. Рерих действительно останавливался в этом селе – на целых двенадцать дней, и успел обогатить местную и мировую культуру двумя эскизами Белухи. Этот сильный человек тут искал Шамбалу. (Беловодье на местном сленге). Прошёл, между прочим, двадцать пять тысяч километров, едва не погиб, в том числе на тибетской таможне, и вместо Шамбалы (Беловодья) открыл научно-исследовательский институт в Индии – в прохладном местечке.

Другой музей располагался в маленьком старообрядческом древнем доме с поэтичным названием «связь». Вместо калитки – «переходики». Это такие две наклонные досочки по обе стороны тына, по которым люди и попадают туда и сюда.

Музей обслуживала некая Лариса Галактионовна, бывшая местная учительница, ныне писательница, использующая в этом своем деле сказания алтайской старины и местные поговорки. «Красавица без ума, что кошелёк без денег». «Муж и жена бранятся, да под одну шубу ложатся». «Мужа пьяного не ругай, а скажи ласково: здравствуй, Христов оладушек!»

И все такое прочее.

Ещё она рассказала, что именно отсюда староверы уходят искать Беловодье, то место, где «калачики на деревьях и молочные реки». Некоторые, возвращаясь, рассказывали, что уже слышали в тумане крики скотины и петухов, звон колоколов. Но не далась удача, пройти дальше не могли. Одна только некая Соколиха (не случайное имя) будто дошла до желаемого и теперь из того Беловодья весточки шлет родственникам: мол, все в порядке, живу хорошо и налоговых органов тут не имеется.

Короче, я понял, что с местными надо держать ухо востро.

Музей самоцветов пропустил, зато в числе группы питерских туристок и одного китайца с переводчицей затесался на экскурсию, которая так и называлась «В поисках Беловодья». Наврал, что фанатею от Рериха.

Стартовали сразу и на конях. Легко поднялись на ближайшую гору. С трудом перевалили. Через несколько вёрст покормили нас на летней дойке. Тут, правда, выяснилось, что экскурсия рассчитана на два дня. Это меня неприятно поразило, но что делать? Зато проходила экскурсия буквально в версте от интересующего меня места (судя по координатам ГЛОНАСС).

Спасибо китайцу с переводчицей, они пустили меня в свою палатку. Иначе так бы и караулил ночь у костра или ночевал с девушкой-гидом, крепко сложённым мастером спорта по туризму, похожей на снежного человека. А это ещё страшнее питерских туристок.

Утром вылез из палатки по необходимости, и… потерялся.

Едва-едва рассвело, плыл над землей потрясающей красоты туман, сквозь который просачивались жемчужные щупальца-струи восходящего солнца. Заворожённый, свернул не за те ёлки.

И потерялся.

Правда, меня нашли.

Китаец что-то сочувственно прощелкал. Гид-снежная баба неодобрительно зыркнула в мою сторону, дескать, у меня бы не потерялся. Позавтракали и пошли вверх, к месту, откуда Рерих почти разглядел Беловодье.

И вот там я уже потерялся по-настоящему.

Как это произошло, до сих пор не понимаю.

Плёлся в конце группы, все время видел спины туристок, гид-снежная баба все время ворчала, и вдруг оказался один.

Часа три пытался догнать свою группу (иногда казалось, что слышу их голоса), вот-вот, думал, набреду или на стоянку, или на какую-нибудь затерянную деревеньку, вместо этого набрел на черный кол с напяленным на него лошадиным черепом. Вот, дескать, остановись. Нет дальше дороги.

Врал странный указатель.

Вышел я к затерянной деревеньке.

– Зачем мне деньги? Где их здесь тратить? Хочешь отблагодарить за еду и кров, поработай на огороде.

– А есть какая-нибудь другая работа, кроме перетаскивания камней?

– Коз пасти ты не все равно умеешь, значит, остаётся огород. Камней много. Последний оползень засорил всё.

В затерянной деревеньке (называлась Азган) насчитывалось десятка три жителей, не больше, и в основном русские. Абориген, предоставивший мне кров и стол в обмен на добровольный труд по перетаскиванию камней, был, пожалуй, самым зажиточным. Владел грядками, засаженными луком, кустами малины и несколькими козами во главе со статным самцом-вожаком. Этот Анатолий (так он представился) олицетворял для меня один из самых отвратительных человеческих типов: пожилой хиппи с бородкой а-ля кардинал Ришелье и нечесаными полуседыми патлами, попросту говорливый экологический экстремист с закосом в восточные философии.

Вместе со мной на огороде трудился загорелый до негритянского колора худой жилистый товарищ неопределенного возраста, на все мои вопросы отвечавший упорным и угрюмым молчанием.

– Не обращай внимания, он как бы просветленный, – охотно объяснил мне Анатолий. – Раньше только рыбой питался.

– Что, кончилась рыба?

– Считай, да. Вот и явился. Не умирать же ему с голоду. Так сказать, отступил на шаг назад, так сказать, на пути бодхисатвы.

– Почему это?

– А ты о том спроси Оливера. Он живёт на том конце деревни, в пещере, позиционирует себя как шаман, с духами разговаривает. Особенно, когда ветер, – загадочно добавил Анатолий. – Он на святое плато, что лежит под горой, просветляться приехал. Прямо из Голливуда. Не вру. Купил пай в акционерном обществе, решил по-настоящему влиться в местное народонаселение.

– Ну и?..

– Влился. Акционерное общество обанкротили, имущество, включая святое плато, ушло с молотка, сами акционеры ещё остались должны самым разным структурам. Вот и двинули кто куда. А Оливер, как новообращенный, явился к нам, в горы. Святое плато, говорят, с торгов какой-то паренёк купил, будет строить базы отдыха с коттеджами.

Город Солнца он собрался строить, чуть не сказал я вслух. Одной только опции ему не хватает – вот такой деревни, как ваша.

Выпив на закате козьего молока, я отправился на другой конец деревни. В пещере шамана Оливера я ожидал увидеть что-то вроде пучков засушенной травы, костер, бубен с билом из полированного берца гомо сапиенса. Однако с жильем шамана тесную пещеру Оливера роднили только вонь и грязь. Видимо, он ещё дальше продвинулся по пути просветления, чем мой напарник по огородным работам. На вполне сносном английском он подтвердил мне, что да, он американец, а не шаман, что это еще за глупости? А живет в пещере потому что тут самое удобное место, чтобы своим умом дойти до истинной природы Вселенной. Ну, вот задержался. Но времени не чувствует, или напротив, чувствует очень хорошо, что-то тут я его не понял. Похожий на старого дряхлого льва, он смотрел то на меня, то сквозь меня. Все было в общем обычно, пока пламя костра в пещере не качнулось от порыва ветра. Тени вдруг бешено запрыгали по стенам, превращаясь в танец доисторических существ, мифических и реальных. Тьма будто завизжала и надвинулась на меня. Я понял, что дышу от волнения громко, часто и глубоко. «Это потому, что ты много лжёшь, – расслышал я голос своего собеседника. – Перестань врать. Себе и другим. Увидишь, станет легче».

Травки он в костёр подсыпал, что ли?

«Не ищи того, чего не понимаешь. Шамбала – всегда в тебе. Она рождается и живет в тебе. Она либо есть, либо ты ее отвергаешь. В глубине души ты знаешь, как поступать правильно. Поступай правильно. И другим объясняй».

Ветер стих так же внезапно, как начался. Тени застыли на своих местах.

Я вернулся в дом Анатолия и деревянная лавка в ту ночь показалась мне мягче любой кровати.

И потянулись однообразные дни.

С утра я работал на огороде, потом бродил по деревне.

Странное дело, я не торопился. Раньше мучился от того, что ничего не успеваю, что время уходит, а тут все успевал. Да и куда торопиться, все равно все успею. Должен же я получше рассмотреть, изучить «товар», говорил я себе, вспоминая о поручении Светлова и Андреева. И дышалось мне спокойно, глубоко, быстро.

Конечно, я пытался общаться с аборигенами.

Следующим, после Оливера, оказалась огромная толстуха в байковом пальто, несмотря на горную дневную жару. Я спросил, не легендарная ли она Соколиха, о которой болтали в деревне, и в ответ получил тарелку супа, совершенно бесплатно, между прочим, в отличие от говорливого Анатолия. Слов толстухи я не услышал. Она была занята своими важными делами и размышлениями. Такое вот знакомство.

Остальные жители деревни также были заняты важными делами. Некоторые собирали травы и шишки, другие пасли куриц и коз, трудились на крошечных огородиках, занимались домашним хозяйством. Могло создаться впечатление, что каждый здесь живет сам по себе. Рядом живут, но не вместе.

Но потом я заметил, что это не так.

Например, Оливер чинил запруду на ручейке для молчаливого рыбака, который работал на Анатолия, который сушил разнообразные травки на своём хорошо проветриваемом чердаке в интересах некоего Галактиона, который лечил ими дровосека Виталия, который снабжал дровами все ту же Соколиху, которая постоянно подкармливала супом Оливера. Кстати, Анатолий выполнял (так мне казалось) важную функцию расчетно-клирингового центра, то есть отслеживал транзакции между местными. Ну, скажем, как Центробанк в России. Только справедливее.