Читать книгу Choose your lifestyle - Группа авторов - Страница 1

Playlist

SLANDER – Love is Gone

Гнилаялирика – В актовом зале

Артем Пивоваров – Собирай меня

Selena Gomez, Drew Seeley – New Classic

Evanescence – Bring Me To Life

Rihanna – Diamonds

Strange – Зависай

Lewis Capaldi – Before You Go

Artik & Asti – Моя последняя надежда

Тринадцать карат – во снах (acoustic)

MostEntoni, Егор Натс, Райс – Кома

Пролог

– Мариночка, посмотри… – я наклонилась к рисунку, едва уловимо улыбаясь. – Здесь, мне кажется, стоит добавить больше краски. Немного синевы вот сюда – не просто голубой, а настоящий градиент, переливы, как у настоящих васильков на летнем поле… Ты ведь не хочешь, чтобы они были бледными, правда?

Медово-золотистые глаза девочки сияли доверием и восхищением. Марина Купл – талантливая, светлая душа, третьеклассница с тонкой натурой. Я старалась передать ей всю магию рисования, не забывая о главном – зачем я здесь и чему хочу научить.

– Давай, я покажу.

Словно осторожная птичка, девочка хлопнула длинными ресницами и протянула мне тоненькую руку, убирая со стула свой розовый рюкзачок с Барби. Этот жест был таким кротким, почти извиняющимся. В её пальчиках – тонкая кисточка, аккуратно смоченная в синей краске. Она молча передала мне её, с мольбой в глазах, будто доверяя мне секрет.

Я осторожно провела кистью по бумаге – краска легла плотно, слишком густо для плавного перехода цвета. Стаканчик с водой, стоявший рядом, был мутен и грязен. Я встала и направилась к раковине, на ходу обводя взглядом класс.

Тринадцать девочек и семь мальчиков. Каждый был погружён в своё творение. Маленькие пальчики ловко управлялись с кисточками, словно у них внутри жила музыка, рождающая цвет. На моём лице невольно появилась улыбка. Гордость. Настоящая, глубокая, как корни дерева. Я была их учителем.

Из колонок звучал Вивальди – лёгкий, воздушный, как ветер среди весенних лепестков. Музыка вплеталась в атмосферу, уносила мысли детей вдаль, туда, где живут мечты.

Вернувшись со стаканчиком чистой воды, я вновь взялась за кисточку. Синяя краска на бумаге ещё не успела высохнуть. Быстро смыв излишки цвета, я лёгкими мазками начала вытягивать оттенок, превращая голубой в настоящий градиент. Лепестки оживали, будто бы начинали шелестеть в такт музыке.

– Видишь, как легко? – я взглянула на Марину и улыбнулась.

– Очень красиво, – тихо сказала она. Её личико засияло, как у ангела, а на щечках проявились две маленькие ямочки.

– Белла Сергеевна, подскажите, что мне исправить, – раздался с другого конца класса голос.

И вдруг словно включили свет – дети оживились, задвигались, заговорили. Каждому хотелось внимания, совета, признания. В их глазах горела радость, такая чистая, что может быть только у ребёнка. Ребёнку ведь нужно совсем немного: любовь и понимание. А я старалась быть для них не просто учителем – кем-то родным, тёплым, как старшая сестра, как мама, как добрая подруга.

Вот Моника с тревогой рассказывала о том, как редко видит папу – он вечно в командировках, и её рисунок самолёта был вовсе не о небе. Жанна рисовала кролика в траве – белого, как первый снег. Он жил у них дома, и летом они вместе играли в саду. А Даниэль нарисовал площадку, полную ребят – своих друзей, с которыми, по его словам, они будут дружить всегда.

Сегодня у нас была тема «Окружающий мир». Я попросила их изобразить то, что делает их счастливыми, то, с чем они ассоциируют своё пространство. Но сама… сама я не могла найти своё счастье.

Грех жаловаться – я окончила колледж с отличием, получила работу почти сразу, родители подарили мне уютную квартиру рядом со школой. Всё, казалось бы, на своих местах. Всё – кроме одного. Любви.

Той самой любви из книг – настоящей, искренней, страстной, с бурей и волнением. В школьные годы я была отличницей, уверенной, что всему своё время. Но вот мне уже двадцать три, а я никогда не держала парня за руку, даже не целовалась. Все подруги – кто с детьми, кто с мужьями, а я… я всё так же возвращаюсь домой одна и ставлю на плиту кастрюльку только на одну порцию.

Мне не нужны были шумные клубы, глянцевые рестораны. Мне нравилось гулять по парку, слушать птиц и мечтать. Ведь дело не в месте – а в человеке, который идёт рядом.

Я горжусь собой. Своими достижениями. Своими усилиями. Я поступила на бюджет в лучший колледж города, вернулась преподавать в тот самый лицей, где сама училась. Мои друзья рядом, моя семья любит меня за мою стойкость и целеустремлённость.

– Белла Сергеевна, я закончил! – звонкий голос вернул меня к реальности. Маленький мальчик протянул мне рисунок. На нём – домик у пруда, почти точь-в-точь как тот, где я проводила лето в детстве.

– Мама очень любит этот дом, – пояснил он, сияя глазами. – Там прошло её детство. Хотите, я расскажу?

– Конечно, Стасик. Садись рядом со мной. Расскажи всё-всё.

Мальчик подбежал к первой парте, взял стульчик и удобно устроился рядом. Он начал рассказывать о дедушке, как тот учил его ловить рыбу, и как гордо он держал в руках свою первую щуку. Про бабушку, её пироги – особенно про любимую шарлотку. Я слушала, вбирая каждую деталь. Ведь когда-то, на его месте, была я.

Я вспоминала, как на заре петухи будили меня у бабушки, а она шептала: «Спи, бусинка, спи…» – и уходила на кухню печь сырники. А дедушка, проснувшись с рассветом, шёл в лес, чтобы собрать для меня лукошко малины. Они не были богаты, но всё, что у них было – они отдавали мне. По любви.

Я вспомнила, как бабушка доила корову Муську, как мы пекли блинчики, купались в озере, бегали босиком по траве. Счастье… настоящее, детское. Но оно не длилось вечно. В конце первого класса мы узнали, что дедушка тяжело болен…

Из воспоминаний меня вырвал стук в дверь. Стасик тоже обернулся. В дверях появился молодой парень – высокий, с аккуратно уложенными на бок тёмными волосами. Рубашка сидела идеально, а глаза… зелёные, как лес в утреннем свете. Он был спокоен и уверенный в себе, как будто сам воздух вокруг стал тише.

– Здравствуйте. Я за Мариной… или я рано? – его бархатный голос прошёлся по классу, будто музыкальный аккорд. Он улыбнулся – мягко, искренне, так же, как сестра.

– У нас ещё десять минут урока, – ответила я. – Можете подождать в коридоре… или присесть рядом с сестрой.

Я указала на свободное место. Он вошёл, не колеблясь. Лёгкой, почти танцующей походкой, прошёл мимо парт и сел рядом с Мариной. Я, как глупая девчонка, не могла оторвать от него глаз.

Они были похожи: та же форма губ, такой же нос, одинаковые ямочки при улыбке. Только цвет глаз и волос отличал их. Марина что-то весело рассказывала брату, а тот всё время посматривал на меня. Наши взгляды пересеклись… и снова – эта лёгкая, тихая улыбка.

Дети вдруг замолчали, слушая Марину.

– Представляешь, мой рисунок Белла Сергеевна хочет повесить в холле! – захлёбывалась от счастья девочка. – А ещё она добрая и умная. Посмотри, что мы нарисовали!

Она с восторгом делилась нашими планами, идеями, успехами. И пусть брат, казалось, был далёк от искусства – он слушал. Или… слушал меня?

В этот момент мой телефон завибрировал на столе. Лёгкая дрожь отвлекла меня от его взгляда. Я машинально разблокировала экран – новое сообщение в Telegram.

«Познакомимся?»

Пальцы застыли над экраном. Сердце стукнуло как-то особенно – гулко, с теплом. Я подняла глаза – он всё ещё смотрел. С той самой мягкой, едва заметной улыбкой. Словно знал.

Мир будто на секунду остановился. Шёпот детей стал фоном. Звуки музыки растворились. Всё вокруг стало чуть тише, чуть мягче, чуть волшебнее.

И в этой почти сказочной тишине я вдруг почувствовала – возможно, всё только начинается.

Chapter 1

Вот и настал тот самый день. День, когда звон будильника в шесть утра больше не ассоциируется со школьной обязаловкой или мамиными настойчивыми: "Ну вставай же, ты опять всё проспишь!" – теперь это мой выбор. Новый этап. Глава, в которой я – взрослая женщина. Самостоятельная. Ни от кого не завишу, сама решаю, что есть на завтрак, с кем общаться, где работать и о чём мечтать. Это пугающе и восхитительно одновременно. Впервые за двадцать три года я чувствую себя действительно свободной. И ответственной. За каждый шаг.

Живя с родителями, я, как и многие, привыкла к тому, что решения принимались за меня. Особенно мамой. Она, как рентген, видела людей насквозь, безошибочно различала искренность и фальшь. Именно она настояла на том, чтобы я поступила в педагогический. Тогда я злилась. Мне казалось, что она опять решает за меня. А сейчас понимаю: она просто уберегала. От ненастоящих друзей, от глупых решений, от ошибок, которые могут дорого стоить. Как оказалось, почти все, с кем я дружила – мыльные пузыри. Разлетелись. Блестят красиво, а внутри – пустота. Самый горький удар – Анастасия. Подруга детства. Мы вместе учились ходить, есть ложкой, делили на двоих мороженое и мечты. А потом я случайно узнала, что она по всей школе пересказывала мои секреты, как сплетни в дешёвом сериале. Обидно? Ещё бы. Но полезно. Теперь я умею отличать – где дружба, а где только видимость.

Мама всегда была рядом. Она не была строгой, не душила контролем, скорее наоборот – направляла. Мягко, но твёрдо. Именно она отдала меня в художественную школу, где я впервые почувствовала, как через карандаш можно говорить без слов. Она не запрещала странные увлечения. Даже когда я решила заняться боксом, мама лишь вздохнула, но одобрила. Сказала: "Нужно уметь постоять за себя. Особенно в мире, где полно опасных людей." Пять лет бокса – не шутка. И пусть я не фанат спорта, но благодаря этим тренировкам я чувствую себя уверенней. В себе. В своих границах.

Папа – другая история. Часто в разъездах, вечно в делах. Предприниматель, человек, который умеет рисковать и не боится проигрывать. Я помню, как мы с мамой приходили к нему в офис. Огромные окна, запах кофе, бумага, смех сотрудников. Мне всегда дарили конфеты и говорили, какая я у него умница. Он нечасто был дома, но когда был – это было настоящее событие. Его советы всегда были лаконичны, но точны. "Неуверенность – это просто страх перед новым. А ты смелая." Эти слова он сказал мне однажды, когда я боялась идти на первое собеседование. И теперь они звенят у меня в голове, как будто с нового листа жизни их написал он.

Я открыла глаза и долго смотрела в потолок. Сегодня – мой первый день в школе. Уже не как ученица. А как учитель. Смешно. Ещё вчера казалось, что это что-то далёкое, взрослое, чужое. А сегодня – моё. Смогу ли я найти подход к детям? Удержать внимание третьеклассников? Понравлюсь ли коллегам? А вдруг всё это – ошибка, и я только думала, что умею учить? Вопросы роились в голове, как пчёлы, но я не паниковала. Я умею держать удар. И верю, что даже если что-то не получится – это тоже опыт.

С трудом поднялась с кровати. Ноги ныли, будто кто-то кирпичи к ним привязал. Вчера была на аэробике – по настоянию моей подруги Амелии. Эта сумасшедшая решила, что ей скучно одной заниматься и вытащила меня на тренировку. Четыре часа! Четыре! Я не жалуюсь, конечно, даже понравилось, но тело явно не было к этому готово. В школе я не особо любила спорт, да и нужды не было – фигура у меня всегда была в порядке. Узкая талия, мягкие бёдра, руки как у балерины. Грудь – наливное яблоко. Всё от мамы. А вот упрямство, светлые волосы и карие глаза – папино наследство.

Нацепив пушистые тапочки в виде зайчиков, я поплелась на кухню. Там, на столе, как свидетельства моих ночных бдений, лежали листы бумаги с эскизами в тату-стиле, книги по педагогике, ручки, карандаши, блокнот с заметками. Я сидела здесь до трёх ночи, выдумывая интересные темы для урока. Знакомство – это ключ. Найдёшь к ним подход в первые дни – и они твои. Не просто ученики. Маленькие люди, которым ты важна. В которых можно посеять уверенность и тепло. Я хочу стать для них тем взрослым, которого когда-то не хватало мне самой.

Сегодня начинается моя история. Настоящая. Живая. И я в ней – главная героиня.

Я машинально включила телевизор. Руки сами нащупали пульт, нажали на кнопку – будто ритуал, без которого утро не начнётся. Музыкальный канал. Мелодия, как будто изнутри, пронзила сердце: "Тринадцать карат – Во снах". Моя любимая. Каждое слово отзывалось внутри, будто про меня.

Так устал ошибаться, думал не подведу…

А мне уже давно за двадцать, куда же, блдь, я иду?..*

Звучало так откровенно, так честно, будто кто-то взял мои переживания и обернул их в музыку. Я ходила по кухне под ритм, танцуя на цыпочках, в обнимку с чашкой – как девчонка. Сердце стучало в такт басам, а слова словно проникали сквозь кожу.

По глазам, твоим безумно красивым глазам…

На секунду всё вокруг словно потускнело. Только голос из динамиков, только тёплый свет из окна, и я. Настоящая. Сломанная, собранная, живая.

Я принялась готовить завтрак – быстро, слаженно, но не наспех. Два яйца разбились в сковородку с характерным щелчком, белки мгновенно побелели, зашипели. Сверху – тертый сыр, ломтики помидора, щепотка паприки. На блендере завыла кнопка – я бросила туда банан, клубнику, миндальное молоко и чуть-чуть ванили. Смузи получился густым, словно летнее солнце в стакане.

Я сняла сковородку, переложила яичницу на любимую тарелку с синим узором и, убрав с кухни кипу книг и распечаток, уселась за стол. Всё выглядело уютно. Почти идеально. Но вот что идеально – это вкус. Яичница таяла на языке, сыр мягко тянулся, помидоры добавляли сочности. И всё бы хорошо… если бы не телефон.

Он мигнул. Я схватила его, как будто там что-то важное, почти с замиранием. Сообщение от Амелии. Я улыбнулась. Конечно, она не спит. Эта женщина – ураган в теле человека.

Я тут же набрала её. Гудки даже не успели прозвучать полностью – в трубке раздался её голос, тёплый и бодрый, как чашка капучино.

– Белка, ты как всегда вовремя звонишь, – рассмеялась она. – Ты по жизни идёшь с внутренним будильником на мою нервную систему.

Я захихикала, а во рту всё ещё перекатывался сырный кусочек яичницы.

– Доброе утро, Эми.

– Ты готова к сегодняшнему дню? Первая линейка, первый класс… о, Господи, ты будешь стоять у доски, как взрослая тётя!

– Честно? Боюсь. У меня мандраж. Это мой первый настоящий рабочий день. Я не знаю, как они на меня отреагируют. Дети, коллеги… – я прожевала, запив глотком клубничного смузи. – А у вас что нового?

В трубке раздался знакомый шорох – Амелия одновременно говорила и завязывала что-то или кому-то шнурки, судя по характерному фырканью.

– Ой, не спрашивай! Муж не может найти носки, ребёнок хочет идти в садик с динозавром на голове, а я стою в халате с кружкой кофе, будто у меня всё под контролем. В 8 у меня совещание, а я не то что душ – я даже духи не понюхала!

Мы засмеялись. Эта утренняя болтовня, такая простая и настоящая, действовала лучше кофе. Я почувствовала, как уходит часть напряжения. Мир вокруг стал привычнее. Не таким уж и пугающим. Потому что, чёрт побери, пока рядом такие, как Амелия – всё не так уж страшно.

Я поставила пустую тарелку в раковину, подлила ещё немного смузи в стакан, и, подперев подбородок рукой, посмотрела в окно. День начинался медленно. Небо выцветало из ночной темноты в акварельную голубизну, капли росы ещё висели на листьях деревьев, а прохладный ветер трепал занавеску, словно подсказывая: пора выходить в жизнь.

Я встала. Сегодня я – учитель. И даже если голос немного дрожит, а руки пока не знают, куда деваться – в моих глазах горит уверенность. Папина уверенность. Мамино спокойствие. И я сама. Настоящая. Готовая.

Амелия Кварц… Казалось, её имя само по себе светится мягким светом аптечного неона. Работала она фармацевтом в круглосуточной аптеке на углу у парка, той самой, где всегда пахло ментолом, упаковками анальгина и чем-то удивительно детским, как будто мимо проходила память о карамельках и советских витаминах в стеклянных банках. Работа ей нравилась – она вообще из тех людей, кто умеет найти смысл даже в сортировке коробочек. Но если копнуть глубже, её сердце всегда билось под ритм мечты: быть врачом. Не просто терапевтом по вызову и не «галочка в графике приёма с 9 до 17», а настоящим доктором с душой, с руками, которые лечат, и глазами, которые верят. С детства бредила белым халатом и клятвой Гиппократа, мечтала, что будет спасать людей и возвращать им веру в медицину, которую многие давно уже прокляли.

– Ты пойдёшь сегодня на аэробику? – её голос в трубке звучал, как тёплый плед в ненастную погоду. Низкий, мягкий, с той особенной интонацией, в которой всегда пряталось умение успокоить, даже если ты только что плакала над сгоревшими блинами или жизнью.

– Напомни, во сколько она?

– В семь вечера, – ответила она, и я уже слышала, как у неё в фоне кто-то хлопает дверцей холодильника и скандалит из-за потерянной куртки. Утро у неё, как обычно, начиналось с семейной драмы.

Амелия, в отличие от меня, была фанаткой всего, что связано с движением. Волейбол? Пожалуйста. Йога? Каждый вторник. Баскетбол? Когда был парень в команде. А теперь вот – аэробика, с музыкой 80-х, ритмичными прыжками и тренером, похожим на адского комедианта в лосинах.

Мы с ней познакомились ещё в универе, в общежитии. Я тогда жила на пятом, она – на четвёртом. Помню ту ночь, как будто это был сериал, который я пересматриваю каждую осень. Моя соседка – дикая, словно сбежавшая с рок-фестиваля – включила музыку в три часа ночи, как будто пытаясь устроить апокалипсис сна. Соседи злились, кто-то стучал по батарее, кто-то уже вызвал вахтёра. И тут – гроза в тапочках – Амелия ворвалась в комнату. На её лице был тот самый взгляд, который способен расплавить лёд в Антарктиде и заодно – саму Антарктиду. Она накричала на мою соседку так, что, казалось, стены задрожали. Я сидела в углу кровати, как бедный кролик, и… разревелась. Ну, не потому что она на меня кричала – просто всё накопилось.

Амелия заметила, как я дрожу. Бросила взгляд на соседку, которая, как обычно, была погружена в безразличие, пожала плечами и… ушла. Вернулась через минуту со стаканом воды. Протянула мне, а сама присела рядом. Просто так, без слов. С такой улыбкой, что внутри что-то хрустнуло – в хорошем смысле. И всё. С этого момента она поселилась в моей жизни как родная душа, которую будто бы кто-то заранее прописал в мою судьбу. На втором курсе я перебралась к ней жить, а старая соседка окончательно съехала – в прямом и переносном смысле.

– Наверное, пойду, – отозвалась я на её вопрос, лениво ковыряя вилкой в уже остывшей яичнице.

– Да ладно тебе, Белка, – в её голосе слышался озорной смех. – Никуда твоя школа не денется. А вот Макс может!

– Ты о чём? – я фыркнула, но кровь прилила к щекам, предательски вспыхнув алыми пятнами. – Ему же за сорок!

– Во-первых, 35. Во-вторых, он выглядит как звезда турецкого сериала – я видела, как ты на него смотрела. Глазами ела, прямо с костями!

– Эми! – я захихикала, чувствуя, как уши краснеют до самых кончиков. Ну правда, Макс – наш тренер по аэробике – выглядел как грех в обтянутой футболке. Высокий, с этим чуть помятым, но чертовски обаятельным лицом, он улыбался так, что у половины зала дрожали гантели в руках.

Амелия захихикала в трубку, довольная произведённым эффектом. Я услышала, как она целует в щёку ребёнка и снова возвращается к разговору.

– Слушай, Белка, ты правда должна подумать о личной жизни. Ну серьёзно. Сколько можно сидеть на одних лекциях, черкать планы уроков и плакать над фильмами? У тебя такие глаза, такая фигура, такая душа – а ты всё одна!

– Ага, спасибо, что напомнила, что я никому не нужна и скоро сдохну в окружении котов, – с сарказмом ответила я, убирая со стола тарелку и на ходу натягивая резинку на волосы.

– Да ладно тебе. Просто попробуй. Ты заслуживаешь счастья, как никто другой. Даже если оно приходит в виде тренера по аэробике, у которого идеальный пресс и, возможно, проблемы с налоговой.

Я расхохоталась. Голос Амелии наполнял утро жизнью. Как будто на кухне, помимо запаха кофе и яичницы, теперь витал ещё и аромат лёгкой надежды.

Скинув салфетку в мусорное ведро, я направилась в ванную. В голове всё ещё крутились слова: "Ты заслуживаешь счастья…". Может, и правда пора перестать бояться? Пора просто жить – с любовью, с ошибками, с глупыми crush'ами на тренеров и с друзьями, которые никогда не предадут?

– Эми, мне только двадцать три! – напомнила я с лёгким упрёком, хотя в голосе всё равно скользнула улыбка.

– Я знаю… – вздохнула она. И этот вздох сказал больше, чем любые слова. В нём была усталость, тревога и что-то материнское, как будто она была не просто моей подругой, а старшей сестрой, которая носит на плечах весь мой мир.

– Просто я волнуюсь. Тебе двадцать три, а ты ещё ни разу не любила. Это и для души важно… и для здоровья тоже, между прочим, – добавила она тоном доктора, выписывающего рецепт от одиночества.

Я усмехнулась, но внутри что-то сжалось. Потому что она была права. Мне не хватало… кого-то. Не просто парня «для галочки», не очередного ухажёра с пафосом и пересланными гифками в мессенджере, а настоящего, живого человека, с которым можно говорить всю ночь, не боясь быть собой. Мне не хватало мужских рук, в которых не чувствуешь себя вещью. Тепла. Взгляда, в котором я – не только тело.

Может, дело было и правда во мне? Может, я просто… не умею любить? Не открываюсь, не подпускаю, или – наоборот – слишком рано жду глубины, там, где только лужицы? Все знакомства будто шли по одному и тому же сценарию: «Привет, ты классно выглядишь», «Ты где спортом занимаешься?», «У тебя такие формы…» – и всё. Душа? Чувства? Уникальность? Им всё равно. Помню, как-то вечером я услышала разговор между Андреем, мужем Эми, и его другом Славкой. Славка, вечно с пивом в руке и улыбкой до ушей, ляпнул тогда:

– Да кому нужна душа, когда такая фигура…

И вот тогда Андрей его ударил. Не сразу, без слов – просто резко, жёстко, по-мужски. Потому что, как он потом сказал:

– Никто не имеет права так говорить о лучшей подруге моей жены.

В тот момент я почувствовала, что всё-таки не одна. Что меня действительно кто-то защищает – не из-за тела, а из-за уважения. Андрей всегда относился ко мне как к младшей сестре, и если кто-то пытался обидеть меня в колледже – будь то сплетни, подставы или даже преподаватели – он всегда разбирался. Эми же только гордо вздёргивала подбородок: мол, смотрите, какой у меня муж – опора, сила, и сердце, которое умеет любить не только её.

Я тем временем уже приняла прохладный душ – бодрящий, почти как пинок судьбы. Обернувшись в полотенце, взяла телефон, где голос Эми всё ещё весело звенел в динамике:

– Представляешь, он вчера опять подрался со Славкой. Только потому что тот посмотрел на меня не так.

– Вот мужики, – выдохнула я, вытирая зеркало в ванной, – им только бы кулаками махать. Хотя… Слушай, твой Андрей и правда у тебя как из сериала – один такой на весь город.

Внутри меня поднялась лёгкая волна зависти – не злая, а такая, знаешь… как когда смотришь на чью-то крепкую любовь и чувствуешь себя немного пустой. Я невольно представила Эми: яркая, огненно-рыжая, с глазами цвета весенней травы, с курчавыми волосами, будто ветер их сам закручивал. Всегда жизнерадостная, звонкая, как колокольчик. Никто бы и не подумал, что её когда-то бросила мать. Оставила у бабушки и исчезла, как вода сквозь пальцы. Но Эми выстояла. Выжила. Стала тем, кем стала. Настоящая женщина – с характером, с болью, с любовью.

– Ты, может, и права, – сказала я, выбирая из шкафа платье в мягкую клетку и доставая любимую тушь. – Но, может, ты сама его провоцируешь? То платье выше колена, то макияж в стиле «бей в глаза».

– Я?! – подруга завизжала, как кот, которому наступили на хвост. – Белка! Ты на чьей стороне вообще?

– На стороне здравого смысла, – усмехнулась я, подкрашивая ресницы. – Ты только посмотри на себя. Платье, в котором дышать нельзя, помада цвета «пылающий закат», и при этом удивляешься, почему Андрей нервничает. Он же тебя обожает! Вот и бесится.

– Я просто выгляжу хорошо! А ты меня обвиняешь!

– Не обвиняю. Просто констатирую факт. Ладно, Эми, мне выходить пора, а то опоздаю. Первый день всё-таки.

– Удачи тебе, Белка. Покажи им, кто тут самая красивая училка на районе!

– Ой, всё…

Раздался короткий сигнал отбоя. Я усмехнулась и, глянув в зеркало, одарила своё отражение лёгкой, почти кокетливой улыбкой. Макияж – лёгкий, но выразительный, чтобы не напугать третьеклассников. Волосы – собраны в аккуратный пучок сверху, а сзади большие, завитые локоны. На ногах – черные туфли на шпильке, которые придавали походке немного уверенности и капельку дерзости. Поверх – короткое весеннее пальто цвета сливочного крема. Я выглядела так, как и чувствовала себя внутри: взрослой, свободной, готовой к новой главе жизни.

Выйдя из квартиры, я вдохнула прохладный утренний воздух. Он был свеж, пах мокрой листвой и чем-то неуловимо новым. Путь до школы занимал всего десять минут, и я решила пройтись через парк. Там играли дети – кто с мячом, кто с самокатом, кто просто бегал от мамы с пакетом яблок. В груди защемило.

Я тоже хотела ребёнка. Хоть одного. Своего. Чтобы утром гладить его волосы, делать бутерброды в школу и целовать в макушку. Чтобы чувствовать, как ты кому-то нужен не просто по долгу, а по любви. Потому что часики… тикали. Может, не громко, но я уже слышала этот звук где-то глубоко в себе.

До школы я дошла довольно быстро – погода будто специально постаралась для меня. Прохладный ветерок нежно играл с моими распущенными волосами, будто пытался обнять и успокоить. Солнечные лучи касались загорелых ног, даря тепло и лёгкое ощущение безмятежности. Казалось, даже сама природа благословляет моё новое начало.

В кармане ещё оставалось двадцать минут до конца первого урока, а мне предстояло познакомиться с коллегами – чужими людьми, которые станут частью моего нового мира. Немного волнительно, и я достала из сумочки пачку ментоловых сигарет – курила я редко, и родители всегда ворчали, когда чувствовали запах табака на мне, но сейчас нервозность пересиливала все принципы.

Я уже зажгла сигарету, глубоко вдохнула холодный, свежий дым, когда услышала голос рядом:

– Извини, у тебя не найдётся зажигалки?

Я подняла глаза и встретилась с взглядом. Передо мной стоял парень – высокий, на пару голов выше меня, с дерзкой, но каким-то по-настоящему тёплым и открытым выражением лица. На левой щеке играла ямочка, а глаза казались наполненными лесной тишиной – глубокие и манящие. Солнышко ослепило меня, и на секунду я даже растерялась, стояла как зачарованная, пялясь на него, будто дурочка.

– А? Зажигалку? – переспросила я, пытаясь прийти в себя.

– Да, – он улыбнулся так, что губы едва скрывали белоснежные зубы. – Можно?

Я вынула зажигалку из сумочки и протянула ему. Его большая мужская рука легко забрала её, и он поднёс к губам сигарету, которую держал у себя.

В этот момент мой внутренний голос кричал: «Хватит пялиться!», но взгляд будто приклеился к нему. Его аромат – смесь свежести лесных ягод и легкой хвои – заставил меня глубже вдохнуть и на миг забыть, зачем вообще я здесь.

– Спасибо, – произнёс он тихо, чуть наклонив голову. – Ты новенькая? Раньше не видел.

– Да, – я прошептала, немного смутившись. – Я только что пришла.

– Будем знакомы, – протянул он руку, и я почувствовала лёгкое волнение в животе. – Николас.

– А я – Белла Сергеевна, – ответила я, улыбаясь. – Новый учитель рисования. А ты по какому предмету?

Он рассмеялся, искренне и звонко, и этот смех будто озарил всё вокруг. Мне даже стало не по себе от того, что я не поняла, почему он смеётся. Но звук его смеха был настолько приятен, что я готова была слушать его вечно.

Он резко стал серьезным, будто оценивая меня взглядом – то ли думая, шучу ли я, то ли просто пытаясь понять эту новую загадочную учительницу, что появилась в его школе.

– Извини. Я подумал, ты наша новая одноклассница. Я – Николас Купл, 11А. Только директору, пожалуйста, не говори, что мы с тобой… – он запнулся и понизил голос, словно боялся, что даже стены могут донести. – Ну, курили.

– Да без проблем, не скажу, – улыбнулась я, сделав последнюю затяжку.

Тонкая струйка дыма растворилась в утреннем воздухе, а обгоревший бенчик с лёгким шорохом нырнул в мусорный контейнер. Я встряхнула руки, будто сбрасывая напряжение, и тут же полезла в сумочку за своим спасением – кремом с запахом малины. Терпеть не могла, когда пальцы пахли табаком. Нанесла каплю и медленно растёрла, чувствуя, как сладковатый аромат перебивает горечь дыма.

Я ясно ощущала на себе его взгляд. Не навязчивый, а… заинтересованный. С теплой улыбкой и ноткой восхищения.

– Ты просто… очень молодо выглядишь. Я реально подумал, что ты из параллели. А тут, бац – училка. У нас все преподаватели как с кладбища, честно. Морщины, недовольные рожи… Брр.

– Ну спасибо, – рассмеялась я, не сдержавшись. Его слова врезались куда-то вглубь, в то самое место, где девчонка во мне ещё мечтала услышать комплимент, не связанный с формой или грудью, а просто – «ты классная».

– Ну, тогда до встречи, Белла Сергеевна, – сказал он с хитрой полуулыбкой, подмигнул и, будто нарочно, чуть коснулся моего пальца, когда возвращал зажигалку. Его рука была тёплой, уверенной.

Он развернулся и пошёл в сторону входа, не оборачиваясь. Я смотрела ему вслед. Его походка, расслабленная, с лёгким налётом дерзости, выдавала уверенность – ту, что появляется у парней, когда они уже не дети, но ещё не мужчины.

Неплохое начало для первого дня, промелькнуло в голове.

Я развернулась и пошла за ним. Здание лицея всё так же величественно поднималось ввысь, покрытое плиткой, будто временем. Прошло четыре года, а здесь будто замерло всё: тот же облупившийся фасад, те же серые перила, те же старые окна, отражающие солнце, как и тогда, когда я была здесь ученицей.

На входе вахтёрша Валентина Петровна сидела за своим постом, уткнувшись в журнал "Здоровье" с выпуском 2013 года. Даже он, видимо, был для неё свежачком. Она мельком подняла взгляд, кивнула, узнав меня, и тут же вернулась к чтению, будто ничего не произошло.

С коридоров доносился знакомый как родной шум: хлопали дверцы шкафчиков, девочки визжали, обсуждая какой-то сериал или новое видео на TikTok, кто-то смеялся, кто-то ругался. Где-то вдалеке младшие классы неслись галопом, оставляя за собой запах школьной столовки и фруктовых жвачек. Всё это было похоже на воскрешённый сон, только теперь я в нём не ученица.

– Белла, проходи, не стой в дверях, а то дети собьют, – раздался знакомый голос.

Я подняла взгляд – на верхней ступеньке стоял Павел Владимирович. Как будто сам лицей выдохнул его наружу. Он был всё тот же: лоснящаяся лысина, с которой капли пота стекали по вискам, плотное пузо, выдающее любовь к пиву и пирожкам с капустой, и его вечная борода «под профессора». Раньше девочки из моего класса тайком вздыхали по нему, шутили, что он – «папа Гарри Поттера, только спившийся». Но для меня он был… другим.

Я сделала шаг внутрь, и сердце на мгновение сжалось. В груди будто заиграл стянутый аккорд воспоминаний.

– Стиль, что ты устроила? – голос Павла Владимировича звенел в ушах, когда я стояла перед его столом. Белый, до тошноты стерильный кабинет, в который я когда-то заходила с трепетом, теперь вызывал только раздражение. Здесь пахло канцелярией, кофе и – ощущением власти. Холодной, взрослой, мужской.

Я стояла с порванной майкой, с растрепанными волосами, с запекшейся кровью на брови. Драка. Моя первая, и, как я тогда думала, единственно правильная.

– Она первая начала, – пробормотала я, как школьница, пойманная на месте преступления.

– На себя посмотри, лохушка, – прошипела Анастасия, не дожидаясь своего слова.

Вот она – моя бывшая подруга. Вся размалёванная, с потёкшей тушью по щекам, с разбитой губой и глазами, полными ненависти. Губа ещё кровила, тонкая струйка стекала по подбородку. Два ногтя сломаны до мяса – она пыталась сопротивляться, но я била с яростью, с болью, которую копила месяцами.

В тот день, 20 апреля, я наконец узнала правду: это Настя, "лучшая подруга", слила всей школе мои тайны. Она выкладывала их как сплетни, как шутки, как грязные подробности моей жизни, превращая меня в посмешище. Я терпела до поры. А потом – взорвалась. Без лишних слов. Просто вцепилась в неё прямо в коридоре, на глазах у половины школы.

– Девочки, успокойтесь! Что вы, в конце концов, не поделили?! – голос директора был суров, но я видела, куда он смотрел. Порванная майка, расползшийся ворот – грудь проступала сквозь тонкую ткань. И это был не взгляд учителя, а… не тот, который должен быть.

– Павел Владимирович, – заговорила Анастасия, давя слёзы и стараясь играть роль жертвы. – Я просто стояла с девчонками, а она набросилась на меня, как бешеная! Сломала ногти, поставила фингал… губу разбила! Посмотрите на меня!

Её голос срывался, тон был жалобный, почти истеричный. Но я знала эту игру. Она всегда была актрисой – внешне ангел, внутри – змея. Да, выглядела она хуже меня. Я в крови, она – в слезах. Я с порванной одеждой, она – с покалеченным лицом. Но за мной стояла правда.

Павел Владимирович тяжело вздохнул и повернулся ко мне:

– Белла, что ты можешь сказать в своё оправдание?

Я выпрямилась. Откинула с лица прядь волос и посмотрела ему прямо в глаза. Голос мой был твёрдым, почти ледяным:

– А что мне сказать? Да, я начала драку. И да, я не жалею об этом. Но Анастасия – не невинный ангел. Её halo давно покатилось в грязь. – Я наклонила голову в сторону Насти, не сводя с неё взгляда. – Может, ты, обожаемая всеми Анастасия, расскажешь, за что я тебя ударила?

Настя дернулась, как от пощёчины. Она открыла рот, но слов не было. Лишь ком в горле, и ещё одна слезинка скатилась по щеке. Я стояла твердо. И пусть на мне был рваный хлопок и кровь, а не уверенность – внутри я уже знала: больше я молчать не буду.

Настя, как всегда в момент стресса, закусила губу. Резко выпрямилась и начала судорожно искать взглядом что угодно – пол, окно, шкаф с кубками, но только не меня и не Павла Владимировича. Её руки дрожали, она сжимала подол своей юбки, словно пыталась в нём спрятаться.

Она понимала: в элитном лицее не прощают сплетни. Здесь всё вылизано до блеска – паркет, дневники, улыбки на фотографиях с отличниками. Здесь делают вид, что грязи не существует, а если она и появляется – её аккуратно заметают под ковёр, чтоб не дай бог кто не увидел.

Но теперь эта грязь была вот здесь – в кабинете директора. С капельками крови, с разбитой губой и правдой, от которой уже не отвернуться.

– Настя, – голос Павла Владимировича стал тяжелым, как чугун. – Что именно ты сделала?

– Я… – прошептала она, сглотнув подступившие слёзы. На миг мне показалось, что она всё-таки скажет. Признается. Станет взрослой. Но вместо этого – молчание, дрожащий подбородок, и снова – влажные глаза.

– Павел Владимирович, – я шагнула вперёд, голос мой звучал уверенно, почти холодно, как лезвие. – Анастасия на протяжении всех десяти лет распространяла обо мне непристойные слухи. Сливала мои личные истории, продавала мои… интимные фото. Вы всерьёз считаете, что я должна была просто простить её? Молча пережить, проглотить?

Директор резко повернулся к Насте. В его взгляде мелькнула тень отвращения. Он смотрел на неё, будто впервые увидел – не нежную, тихую отличницу с косичками, а змею, что пряталась всё это время в цветах.

Настя зарыдала, теперь уже громко, с всхлипами. Слёзы стекали по щекам, тушь снова текла, превращая лицо в чёрно-белую маску. Только я знала, что это не раскаяние. Это – спектакль. Перед ним.

– Белла, немедленно извинись перед Анастасией, – вдруг сказал он.

Я замерла. Слова ударили в живот, вывернули изнутри. Извиниться? Перед ней? За то, что она сделала?

А Настя… она подняла голову и начала улыбаться. Едко, мерзко, как победитель, который знает, что его прикроют. Потому что человек, стоящий за директорским столом – её отец. Мужчина, который бросил её при рождении. Мужчина, которого она ненавидела – но теперь использовала.

Я стояла, ошеломлённая. В голове путались мысли, дыхание перехватывало. Почему он закрывает глаза на её поведение? Почему защищает её? Почему предаёт меня, зная, что я права?

– Нет, – выдохнула я, и голос мой прорезал тишину, как лезвие. – Вы можете наказать меня за драку. Можете вызвать родителей, поставить на учет. Но извиняться перед ней – за то, что она сделала – я не буду.

Я подняла голову выше. Гордость в груди пульсировала, как рана, но я не дрогнула. Я подошла к двери, остановилась на секунду, развернулась и молча – показала им обоим фак.

В коридоре было тихо. Только в ушах шумела кровь. Я вышла, как будто сняв с себя чью-то кожу. И в тот день дала себе клятву: я не забуду. И сделаю всё, чтобы она – и он – получили по заслугам.

Тогда всё и началось.

– Рад тебя видеть, Белла. Выросла как… – голос Павла Владимировича звучал медленно, с нарочито дружелюбной интонацией. А взгляд… гулял по моему телу, задерживаясь то на бедрах, то на груди, вызывая во мне тошнотворное ощущение – будто на меня натянули старую, липкую плёнку воспоминаний, от которой не отмыться.

– Взаимно, Павел Владимирович, – выдавила я и стиснула челюсть. – Давайте быстрее перейдём к делу. Мне нужно подготовиться к первому уроку.

Он чуть нахмурился, но быстро вернул себе привычное выражение начальника, который «всё держит под контролем».

– Да, ты права. Пойдём. – Мы двинулись по коридору, где носились школьники, кто-то жевал булочку, кто-то спорил о футболе. Всё было удивительно знакомо – запахи, звонки, даже шорох подошв по вычищенному линолеуму.

– В лицее ничего особо не изменилось, – начал он снова. – Учителя всё те же, что и в твои годы. Только вот отремонтировали кабинет рисования – сделали уютным, безопасным. Новое оборудование, планшеты, проектор – всё ждёт тебя. Кстати, у нас теперь два новых учителя: по физкультуре и математике. Познакомлю тебя с ними. Твой кабинет – 246, на втором этаже.

Я кивала, но мысли ускользнули. Взгляд выхватил знакомую фигуру у кабинета химии – Николас. Он стоял, смеясь с какой-то девушкой, держал руку на её плечике. Слишком близко. Слишком быстро.

– Ты меня вообще слушаешь? – Голос Павла Владимировича хлестнул по ушам.

– Да-да, конечно, – поспешно отозвалась я и отвернулась от этой сцены. Мы подошли к учительской.

– Проходи.

Дверь распахнулась, и меня сразу окутала волна теплоты и странного напряжения. Учительская пахла кофе, бумагой и парфюмом. За столами сидели знакомые лица – словно я вернулась в прошлое. Только теперь я не ученица, а одна из них.

– Знакомьтесь, – торжественно сказал директор. – Это наша новая коллега – Белла Сергеевна Стиль. Учитель рисования у младших классов. Лучшая ученица нашего лицея, между прочим – наша гордость.

Несколько человек заулыбались, кто-то даже аплодировал. Я почувствовала, как щёки предательски заливает румянец.

– Здравствуй, Белла, – первой отозвалась Лариса Александровна, учительница русского. Та же мягкая улыбка, что когда-то вытаскивала меня из мрака. Её глаза были как добрый чай с мёдом – тёплые, заботливые.

– Это… – директор повернулся к мужчине, сидящему на подлокотнике кресла. Высокий, сдержанный, в спортивной куртке. Светлые волосы, короткие на висках, голубые глаза, в которых отражалось лёгкое озорство. – Станислав Константинович, наш новый учитель физкультуры.

Я машинально улыбнулась. Он тоже. Его взгляд скользнул по мне внимательно, но не пошло – скорее как бы отмечая детали, будто я была чем-то, что ему захотелось разгадать.

Сердце на секунду дало осечку.

– А это Валерия Арсеньевна, – продолжил директор, указывая на женщину в строгом сером костюме. – Учитель математики.

Женщина с вьющимися волосами и серьёзными, но не суровыми глазами, кивнула:

– Очень приятно, Белла. Надеюсь, быстро освоишься. У нас коллектив дружный.

Я кивнула в ответ, стараясь запомнить имена, лица, взгляды.

– Вы пока поболтайте, – сказал Павел Владимирович, поправляя пиджак. – А я пойду сообщу 11А, что география отменяется. Учитель заболел.

– А может… – сердце тут же ускорило темп, и я, сама себе удивляясь, резко изменила тон. – …может, вы дадите мне этот урок? Вместо географии. Всё равно дети без дела будут слоняться. А так – хоть немного расслабятся в начале учебного года.

Я постаралась сделать голос деловым, но внутри была как школьница на первой влюблённости. Хотелось снова увидеть его. Услышать, как он смеётся. Просто побыть в одной комнате.

– Интересная идея, – сказала Лариса Александровна, с любопытством посмотрев на меня. – Почему бы и нет? И правда – детям будет полезно немного творчества. А Белла справится, я уверена.

– Хорошо, – кивнул директор, бросив на меня оценивающий взгляд. – Надеюсь, ты знаешь, чем их занять.

– Конечно, Павел Владимирович.

Когда он вышел, учительская словно наполнилась свободой – шумной, мягкой, доброжелательной. Коллеги задавали вопросы: почему вернулась, как дела у родителей, не скучала ли по этим стенам. Всё это казалось немного странным – будто я оказалась между двумя реальностями: прежней школьницей и нынешним учителем. Но я улыбалась, отвечала, старалась держать уверенный тон.

И вот прозвенел звонок.

Я поднялась, взяла свою сумку и, выдохнув, направилась в кабинет. Сердце грохотало так громко, будто я шла не на урок, а на сцену, под прицел прожекторов.

За дверью – хохот, гул, щёлканье ручек, шелест тетрадей, и чей-то дерзкий, самоуверенный голос.

Я открыла дверь и вошла.

Класс, полный старшеклассников, на секунду замер. Кто-то всё ещё продолжал болтать, но большинство уже смотрело на меня. Лица – загорелые после лета, ленивые, полные ожидания. На последних партах кто-то переписывался в телефоне, кто-то жевал жвачку. Я увидела его – Николаса – он сидел у окна, облокотившись на парту, смотрел с лёгкой усмешкой, но в его взгляде была заинтересованность, не издёвка.

– Всем привет, – сказала я с лёгкой улыбкой. – Меня зовут Белла Сергеевна Стиль. Сегодня у вас будет необычный урок – рисование.

– Нам что, восемь лет? – раздался ленивый голос с задней парты. – Давайте лучше о чём-то поинтереснее. Ну, например… какого размера у вас грудь?

Класс взорвался хохотом. Кто-то хлопал ладонями по парте, кто-то шептал "Глеб, ну ты даёшь!", а я на секунду застыла, ощущая, как жар поднимается к щекам. Но прежде чем я успела что-то сказать, вмешался он.

– Заткнись, Глеб. – Голос Николаса прозвучал твёрдо, спокойно, с ледяной ноткой. – Тебя не учили с взрослыми разговаривать?

Тишина накрыла класс, будто кто-то выключил звук. Глеб фыркнул, но промолчал.

– Простите его, – продолжил Николас, повернувшись ко мне. – Он у нас типа комик, но мозгов фильтровать базар – ноль.

Я чуть улыбнулась. Лёгкий кивок – благодарность. Наши взгляды пересеклись, и мне показалось, что он понял больше, чем я сказала. В его глазах не было ни вызова, ни насмешки. Только… тепло. Тихое. Знакомое.

– Да ничего страшного, – мягко отозвалась я, обводя класс тёплым взглядом. – В чём-то ваш одноклассник даже прав. Рисование действительно может казаться детской забавой – до тех пор, пока ты не поймёшь, насколько это мощный инструмент самовыражения.

Кто-то хмыкнул, кто-то откинулся на спинку стула, но я уже почувствовала, как их внимание понемногу собирается на мне, как фокус объектива.

– Ведь у каждого из нас свой стиль. Маленькие дети, например, любят рисовать мультяшно – потому что так проще, так безопаснее. Но с возрастом ты начинаешь искать… что-то своё. Свой штрих, свою форму, свои цвета. Кто-то уходит в гиперреализм, кто-то в графику, кто-то вообще рисует только чёрной ручкой на уголке тетради. Это всё – стиль. Он говорит о тебе. Без слов.

– В плане? – вдруг подала голос девочка с первой парты. У неё были яркие голубые глаза, и сейчас они буквально впивались в меня, требуя пояснений.

– А сколько вы знаете стилей в рисовании? – я слегка подалась вперёд, делая шаг по классу, как будто приглашая их думать вместе. – Кубизм. Реализм. Импрессионизм. Поп-арт. Барокко. Сюрреализм. Рококо. Ар-нуво. Ар-деко. Абстракция. Это только вершина айсберга.

Я видела, как некоторые начали шевелиться, что-то записывать в телефонах. Даже Глеб, тот самый шутник, не отпускал шуточек – просто смотрел с прищуром.

– В школьной программе обычно дают самое классическое: барокко, рококо, немного кубизма. Но… – я сделала паузу, – настоящая магия начинается там, где учебник заканчивается.

– А как понять, какой стиль подходит именно нам? – поднял руку парень в футболке с логотипом Nirvana. Интонация у него была без вызова – он действительно хотел знать. И это было приятно.

– Очень хороший вопрос, – я посмотрела на него, затем на всех. – Хотите, расскажу?

Класс будто выдохнул одним голосом:

– Даааа…

Chapter 2

Половина урока пролетела на одном дыхании. Мы говорили о стиле – в искусстве, в жизни, в себе. Я удивлялась, насколько искренне они слушали. Листы тетрадей наполнялись записями: не механическими, а настоящими – с подчёркиваниями, восклицательными знаками, стрелками на полях. У каждого был свой взгляд, своя манера держать ручку, даже своё выражение лица, когда они думали. Подростки, вечно жующие сплетни и мемы, вдруг оказались глубже, чем я себе представляла. Они не просто слушали – они искали.

– Белла Сергеевна, – подняла руку Аня, девочка с пронзительно ясными глазами и лёгким волнением в голосе. – А может быть такое, что у человека получается два или больше стиля?

– Конечно, Аня, – я кивнула, улыбаясь. – Можно пробовать себя в разных стилях, даже преуспеть в нескольких. Но со временем… всё равно какой-то из них станет ближе остальных. Ты сама это почувствуешь – он будет ложиться тебе под руку так, как будто дышишь. Остальные – просто хорошо выученные языки. А вот один из них – будет твой родной.

На задней парте скрипнула ручка – кто-то усердно записывал мои слова. Я порадовалась про себя. Этот урок жил.

– Но всё же, – вмешалась соседка по парте Юля, – бывают исключения?

Та самая Юля. Невысокая, утончённая, будто сошедшая со страниц рекламного буклета: идеальная укладка, серёжки-пусеты, ровный почерк. Та, что только что была в коридоре с Николасом, и чьё присутствие оставляло во мне холодное послевкусие. Не враждебное – просто слишком безупречное, чужое.

– Бывают, – кивнула я, – но редко. Один на десять, если не реже. И даже тогда таким художникам часто трудно разобраться в себе. Их внутренний мир пересекается с миром искусства настолько сильно, что границы размываются. Это красиво… и сложно.

Я немного помолчала, глядя на них. Девочки переглядывались, кто-то кивнул, кто-то задумался.

– Поэтому, – продолжила я, – на оставшееся время у нас будет задание. Небольшое, но важное. Попробуйте найти в интернете стиль живописи, который вас зацепит. Не обязательно популярный. Пусть это будет что-то, что отзывается лично вам. Затем – попробуйте почувствовать этот стиль и передать его на бумаге. Это не контрольная, не конкурс. Это… разговор с самим собой. Я хочу увидеть ваш внутренний голос, пусть и в одной картинке. Не бойтесь странного, неровного или непонятного. Главное – чтобы это было от сердца. Не рисуйте что-то «по правилам». Рисуйте по себе. Можете использовать карандаши, ручки, фломастеры – хоть помаду, если она у вас есть. Главное – чтобы это были вы.

– Но у нас же с вами только одно занятие и всё? – Глеб, казалось, очнулся от долгого наблюдения за происходящим. Он больше не сыпал глупостями и не комментировал мою грудь. Просто говорил спокойно, по делу.

– Возможно. – я посмотрела на него с лёгкой улыбкой. – Но разве одного момента бывает мало, чтобы что-то понять о себе? Да, к тому же я веду кружок живописи для всех желающих – и для младших, и для подростков, – сказала я, стараясь добавить в голос теплоту и искренность. – Если кто-то из вас захочет погрузиться в мир красок и поиска себя через искусство – буду рада видеть вас на занятиях. Это будет после уроков, так что если заинтересует – подходите ко мне после урока, я вас запишу.

Я взяла стопку листов и, медленно проходя между рядами, раздавала бумагу каждому. В классе сразу же зазвучали голоса: обсуждения, споры, советы – какой стиль выбрать, что легче нарисовать, что круче смотрится. И в этот момент я словно вернулась в своё школьное время – когда мы сидели точно так же, смеялись, спорили, придумывали, какую картинку нарисовать, боясь показаться неумётыми.

Большинство выбирали что-то простое, мультяшное, понятное. А я? Я всегда выбирала то, что отражало меня самой – стиль традишнл. Этот стиль вроде бы простой – техника несложная, но исполнение требует чёткости и аккуратности. В нём много ярких цветов и насыщенности, но я всегда делала свои эскизы чёрными – глубокими, контрастными. Мой отец часто шутил, что я точно стану тату-мастером, ведь у меня явно талант. Он видел, как я ловко управляюсь с линиями, как чувствуются формы, как оживают узоры.

Сидя на своём месте, я наблюдала, как в классе постепенно воцарилась творческая суета. Каждый погрузился в работу, кто-то задумчиво подбирал цвета, кто-то обсуждал детали с соседями. Я улыбнулась себе – впервые за долгое время почувствовала спокойствие.

Не выдержав, я тоже взяла лист и карандаш. Вдохнув глубже, позволила руке свободно вести линии, словно сама не решала, что будет на бумаге. Медленно, точно, я начала чертить контуры розы – нежной, живой. Затем, как будто в ответ на что-то внутри, накинула вокруг неё замысловатую мандалу – сложный узор, который словно охранял цветок, придавал ему особую силу.

В тот момент я почувствовала, как будто оживаю сама – каждая линия наполнялась смыслом, каждое движение напоминало дыхание. Мир вокруг будто отступил, остался только я и бумага.

И именно тогда я не услышала, как кто-то подошёл ко мне сзади.

– Очень красиво, Белла, – его голос прозвучал почти шепотом, будто тайным заклинанием, и я почувствовала, как рассудок начинает плавно таять. Всё в нём – от взгляда до легкой улыбки – словно магнитом тянуло меня, не давая отвести взгляд. В нём было что-то особенное, что я не могла найти ни в ком другом.

Я подняла глаза, и они встретились с тем самым зелёным оттенком, как утренний лес после дождя – глубоким, живым и немного загадочным. Его улыбка пленила и словно приковала меня к месту.

– А я вот закончил, – тихо сказал он, протягивая мне рисунок. – Стиль фотореализм.

Я взяла листок и внимательно рассмотрела. Он изобразил себя – настолько точно, что казалось, будто Николас не просто рисовал, а проживал каждую черту, каждую тень на портрете. Линии были плавными, едва заметно надавливающими на карандаш, тени ложились мягко и аккуратно, будто его рисовал опытный художник с многолетним стажем.

– Неплохо, – улыбнулась я. – Скажи честно, ты специально учился рисовать или у тебя от природы талант?

Он пожал плечами, слегка смутившись:

– Скорее талант. Моя мама очень хорошо рисовала портреты… Наверное, это от неё.

Но в его голосе прозвучала грусть, будто тяжёлое воспоминание задело струны души. Я неплохо разбиралась в людях, и могла видеть боль издалека, словно она была невидимым шрамом на сердце.

– Николас… – я задумалась, выбирая слова. – Если хочешь, можем как-нибудь вместе позаниматься рисованием. Я вижу, что это тебе нравится, и очень жаль, если такой талант останется без развития. У тебя большое будущее.

Он посмотрел на меня долго, и в его глазах промелькнуло что-то вроде благодарности, может даже надежды.

– Спасибо, Белла, – тихо сказал Николас, – но я пожалуй откажусь. У меня другие планы. – Он слегка кивнул в сторону Юли, и та тихо захихикала, бросая в мою сторону игривый взгляд. Я кивнула в ответ без сожаления – всё же они были парой, и это стало для меня очевидным.

– Если передумаешь, – прошептала я ему чуть приглушённым голосом, чтобы не слышали остальные, – ты знаешь, где меня найти.

– Ребята, – обратилась я ко всему классу, стараясь звучать уверенно, – через пять минут урок заканчивается, поэтому завершаем и сдаём свои рисунки. А ты, Николас, можешь уже собираться. Прекрасная работа.

Николас молча кивнул и направился к своей парте, чтобы собрать вещи. Остальные ребята тоже начали складывать тетради и пеналы, оживлённо болтая между собой. Из их разговоров я уловила, что учитель физкультуры им не очень нравится – жаловались, что он слишком строгий, загоняет и не даёт им отдыха. Я невольно улыбнулась. В своё время я тоже не любила спорт, но не из-за уроков как таковых, а потому что мальчишки постоянно задирали меня – пытались зайти в раздевалку, подколоть на уроках. Несмотря на это, я ходила ради своего здоровья и сил.

Ребята попрощались и оставили рисунки на моём столе. Только трое подошли записаться на кружок живописи – явно им понравился мой рассказ и атмосфера урока. Это были Аня, подруга Юли, Валентин Южин – сосед Глеба, и Лиза, скромная девочка, которая, как мне показалось, прониклась моим увлечением живописью.

Взяв рисунки, я начала рассматривать их работы. Многие ребята действительно обладали талантом и по-разному проявляли себя в своих стилях. Кровь бурлила в их жилах, и это чувствовалось в каждом штрихе. Даже классический стиль барокко заиграл новыми красками – их работы буквально кричали: «Мы – художественный класс!»

Вдруг тихий стук в дверь прервал мои размышления. В проёме появилась голова Ларисы Александровны. Она тихо извинилась и, осторожно оглянувшись, вошла в кабинет.

– Ну как ты? Как тебе класс? – с теплом спросила Лариса Александровна, заходя в кабинет.

– Лариса Александровна, – я улыбнулась, стараясь передать всю свою искренность, – это лучший класс, что я видела за долгое время. Посмотрите только на их рисунки! У каждого явно есть талант, но, к сожалению, большинство не хотят его развивать. А почему в старшей школе нет уроков рисования? – я вздохнула с лёгким упрёком. – Для меня это был единственный урок, который действительно нравился – мало думать, больше рисовать, отдых для души.

– Да, я понимаю тебя, – задумчиво кивнула Лариса Александровна. – Может, стоит поговорить с Натальей Львовной? Она завуч, можно попросить сделать исключение и ввести урок для 11 класса. Особенно сейчас, перед экзаменами – рисование поможет им расслабиться, отвлечься. Если хочешь, я с тобой пойду, буду твоей поддержкой.

Она взяла мою руку в свою и заглянула мне в глаза, словно пытаясь прочесть скрытые мысли.

– Что-то не так, милая? Ты выглядишь какой-то грустной.

– Вы знаете Николаса Купла? – я почувствовала, как во мне вспыхнул интерес, желание докопаться до истины.

– Ты про Ника? Конечно, знаю. Понравился?

– Как человек – да, – я слегка улыбнулась, – но у него такой талант… и он упоминал маму. Был таким разочарованным, таким грустным… Мне хочется понять, что с ним происходит.

– Тогда слушай, – начала Лариса Александровна, опустив голос и чуть наклонившись ко мне ближе, словно рассказывая тайну. – Это было, когда Нику было тринадцать. Ты тогда уже лицей заканчивала. Я часто ходила к нему на дополнительные занятия по русскому, подтягивала язык. Парень был очень весёлый, активный, родители его просто души в нём не чаяли. Сестра у него – такая же, словно точная копия старшего брата. Но однажды, я точно не вспомню дату, но всё резко изменилось. Ник стал замкнутым, совсем другим. Молчит, ничего не рассказывает, даже психологу – а тот с ним разговаривал не раз – всё время повторял, что у него всё хорошо. А Марина, его младшая сестра, тоже изменилась… резко. А на следующий день по новостям сообщили о страшной аварии на Третьяковской.

– Тогда погибла художница Машуткина? – прервала я, внезапно вспомнив. – Авария была действительно ужасной… – Всплыли в памяти кадры новостей, гул сирен, голос диктора, который трясся от ужаса. – Это было 28 марта в 9 утра. Елизавета Машуткина попала в ДТП – трое погибших на месте. Один водитель, тот самый, что и стал причиной – выжил. Пьяный мужчина на скорости свыше ста двадцати километров в час влетел в Mercedes, где была художница, а затем столкновение усугубили ещё две машины. Эксперты говорили, что Елизавета могла бы выжить, если бы не эти две машины.

– Но как она связана с Николасом? – сжала я руки, сердце забилось быстрее.

– А ты до сих пор не поняла? – с грустью спросила Лариса Александровна. – Машуткина была их мамой – и Ника, и Марины. После свадьбы она не взяла фамилию мужа, а детям дала фамилию мужа. На следующий день вся школа узнала о её смерти – и началась настоящая буря… Ты, наверное, помнишь ту драку между шестиклассниками?

– Это он их тогда…? – выдохнула я, лицо моё покрыла смесь удивления и печали. Тот самый мальчик, который устроил драку и избил двух одноклассников. Он был намного ниже Николаса, хотя, конечно, время меняет людей. Но всё равно – насколько?

– Именно, – кивнула Лариса Александровна. – Директор тогда вошёл в его положение. Не стал строго наказывать, но предупредил – это была его последняя драка. Если повторится – исключение. Тех мальчишек, которых он избил, госпитализировали, родители сразу забрали документы. С тех пор Ник стал другим…

– Мне так жаль его и сестру… – голос сорвался, и я почувствовала, как в уголках глаз наворачиваются слёзы. – Они ведь были такими маленькими, такими беззащитными…

– Да, – тихо согласилась Лариса Александровна, словно разделяя мою боль. – С тех пор Ник перестал приходить на занятия, словно замкнулся в себе. Отдалился от всех, друзей почти не заводил. Учёба ему давалась легко – щёлкал предметы, как орешки, а сестра его… она как будто оправилась, всё такая же жизнерадостная, активная девчонка. Но Николас… начал курить, пропускать уроки. Вот эта молодежь, – она улыбнулась с лёгкой грустью. – Хотя, между нами, Павлу Владимировичу я не говорила, что бельчонок курил вместе с ним. – Я почувствовала, как лицо моё слегка краснеет. – Да не переживай, я всё понимаю. Будто сама никогда не была молодой…

– Спасибо вам, тётя Лариса, – сказала я, чувствуя, как тепло разливается по груди. – Вы единственная, кто всегда меня понимал. Даже тогда, когда с Анастасией перестали общаться.

– Если тебе интересно, то Настя, – она вздохнула, – жизнь у неё сложилась не очень хорошо. Училась халтурно, тебя тогда предала. Как бы Павел Владимирович ни пытался помочь ей поступить в хороший вуз, твои родители не дали ей пройти дальше. Сейчас она работает продавщицей в нашем супермаркете. Вся её красота куда-то ушла, иссякла. А ты, наоборот, расцвела. Тебе это предательство пошло только на пользу.

Я взглянула на Ларису Александровну и почувствовала в себе странное спокойствие.

– Знаете, мне ни капли её не жалко, – сказала я искренне. – После того, что она сделала… она заслужила всё это.

Мне было ни обидно, ни радостно за бывшую подругу – она сама выбрала свой путь. Ведь не только деньги отца решают судьбу человека, но и то, как он умеет строить отношения с окружающими. А у Насти с этим всегда были проблемы. Она считала, что все вокруг – ей не ровня. Вот и получила по заслугам.

– Бельчонок, а расскажи, появились ли у тебя друзья? – спросила Лариса Александровна с искренним интересом, в её голосе слышалась забота.

Я вздохнула, слегка улыбнувшись:

– После того предательства в колледже я особо и не заводила друзей. Даже с соседкой особо не общалась. Но у меня появилась одна подруга – Амелия. Честно скажу, она такая резвая и живая, с ней никогда не соскучишься. И знаешь, как будто она моя вторая половинка. Даже с Анастасией таких чувств не было, хотя мы дружили с самого детства.

Лариса Александровна улыбнулась – и в этом простом жесте было столько тепла, что мое сердце будто растаяло. Три года, что меня не было в школе, будто растворились в воздухе. Мы с тетей Ларой снова сидели в классе, совсем одни, и говорили по-девичьи, а я ощущала, как живу настоящим моментом.

– Это хорошая новость, – сказала она, – но в тебе кое-что осталось неизменным.

– Да? И что же? – я приподняла бровь, заинтригованная.

– Ты так и называешь людей полными именами: Анастасия, Николас, Амелия. А у всех же есть уменьшительно-ласкательные имена. Вот ты для меня – бельчонок.

Я рассмеялась, глядя на нее. Было тепло и уютно, словно в детстве.

Вдруг взгляд упал на часы – через пять минут должен был начаться урок в третьем классе, где училась младшая сестра Николаса. Мне хотелось посмотреть, действительно ли они похожи, правда ли у неё такая же улыбка и глаза.

– Ой, милая, – улыбнулась тётя Лара, – звонок скоро. Я побегу, ноги уже болят, старею. Заходи ко мне, попьём чайку, расскажешь о своей подруге и просто о жизни.

Я кивнула, согретая её заботой, и проводила её взглядом, пока она уходила готовиться к своему уроку.

Самой пришлось быстро сосредоточиться – я разложила по партам листки бумаги, а рядом положила каждому по яблоку и стаканчик виноградного сока. Думала про себя: «Дети должны научиться доверять мне, ведь я хочу стать их другом».

Со звонком в класс начали заходить дети – такие маленькие, милые, с горящими глазами от предвкушения нового урока и знакомства со мной. Если со старшеклассниками было порой сложно найти общий язык, то эти малыши – чистые, искренние, они верят. И я не хотела подвести их ожиданий.

Все детишки уселись по своим местам, сложили аккуратно руки на партах и внимательно смотрели на меня. Ни один не тронул то, что я им положила – яблоко и сок, – и это было понятно. С самого первого дня в школе им объясняют правила: что можно, а что нельзя, словно они роботы, а не дети. Дисциплина в классах вбивается с раннего возраста, будто души загоняют в рамки. Годы проходят, а правила будто застопорились во времени.

– Всем доброго дня! – начала я, улыбаясь. – Я – ваш учитель рисования, Белла Сергеевна Стиль. На ваших партах лежат яблоко и сок – это подарок для вас. Можете спокойно брать и есть, когда захотите. В моём кабинете нет строгих правил, кроме одного – порядка. Вы можете говорить со мной обо всём, что захотите. Я не хочу, чтобы вы были как солдаты или роботы, я хочу, чтобы уроки были интересными и приносили удовольствие. Ведь рисование – это ваш язык, ваш личный мир. Через живопись можно лучше понять, что творится в душе ребёнка.

Я наблюдала, как дети с неохотой, но с интересом взяли яблоки и соки, развернули пакетики, хрустнули яблоками. Их лица засияли, глаза заблестели от радости.

– В этом учебном году у меня много планов и интересных тем, – продолжала я. – Но сейчас я хочу узнать вас поближе. По очереди каждый расскажет о себе: как его зовут, чем любит заниматься в свободное время. Я всё запишу, чтобы лучше понимать, на чём строить наши уроки. Если сегодняшний урок вам понравится, у меня будет предложение – записаться в кружок рисования, который будет после уроков. Ну что, начнём? Прошу!

Я указала на мальчика из первого ряда. Кудрявые тёмные волосы чуть спадали на лоб, личико пухленькое, тело тоненькое, как молодое деревце. Его небесно-голубые глаза метались из стороны в сторону, выдавали лёгкое волнение. Он робко потер носик своей маленькой ручкой и тихо произнёс:

– Меня зовут Яр-р-р-ослав. Мне девять лет. Я люблю игр-р-р-ать в машинки и смотреть мультики пр-р-р-о супер-р-р-гер-р-роев. У меня кар-р-р-тавость, извините.

– Ничего страшного, – ласково сказала я, погладив мальчика по макушке. Он даже улыбнулся, словно гордясь собой, и чуть-чуть дерзко вздернул нос.

– Давай теперь ты, – указала я на девочку рядом.

Она была совсем другая – милая, пухленькая, с нежным, почти ангельским лицом. Её глаза – медового цвета – на свету становились почти янтарными, как осенний парк, залитый солнечным светом. На щёчке у неё появилась крошечная ямочка – маленький штрих, делающий её ещё очаровательнее. Блондинистые волосы были собраны в густой, длинный хвост, а кончики чуть завивались, словно танцуя на ветру. Она гордо встала со своего места, подняв подбородок и взглянув на меня прямо в глаза.

– Я Марина, – девочка плюхнулась на стул с лёгкой усталостью, но в глазах была гордость. – Мне десять лет. Я занимаюсь балетом.

Она бережно взяла в руки карандаш и начала невзначай его крутить, словно карандаш был частью её маленького мира, в который она приглашала меня.

– Меня зовут Милена, – робко заговорила другая девочка. – Мне девять. Я люблю читать сказки в свободное время.

Это была скромная девочка в круглых очках, с двумя аккуратными косичками. Она боялась смотреть прямо на меня, её глаза постоянно метались по классу, будто ищущие спасение. Этот застенчивый взгляд был мне очень знаком – как у того, кто совсем недавно оказался в новом мире, где всё чужое и страшное.

Я подошла ближе и тихо спросила:

– Дай-ка угадаю… Ты новенькая?

Она молча кивнула. От неё исходил нежный аромат – как спелая вишня в саду, такая сочная и сладкая, что этот запах будто завораживал и кружил голову.

– Знаешь, я тоже когда-то была на твоём месте, – мягко сказала я, улыбаясь.

Наконец Милена подняла глаза. И я заметила – у неё гетерохромия: один глаз тёмно-карий, другой – необычно светлый, словно капля льда на тёплом лугу. Она была такой изящной – длинные ресницы, пухлые губы – казалось, мир не спешил её трогать. Мне было непонятно, почему она так боится своей красоты, ведь такие, как она, – настоящая редкость.

Тем временем остальные ребята один за другим рассказывали о себе. В их рассказах мелькали увлечения – от компьютерных игр до чтения, но удивительно много говорили про мультики и супергероев.

Я записывала всё в тетрадь, понимая, что на этом буду строить уроки. Пока дети тихо переговаривались, не понимая, что же будет дальше, я быстро открыла на YouTube советский мультфильм «Петух и краски».

Мультик «Петух и краски» рассказывал о забавном петушке, который однажды очутился на скотном дворе совсем без красок – просто чёрно-белый контур. Его сразу же начали дразнить, и петух решил отправиться в путешествие за красками, чтобы стать настоящим, ярким и заметным.

Он встречал Красную, Синюю и Жёлтую краски, которые помогали ему раскрасить перья. Но из-за маленькой ссоры между Синим и Жёлтым некоторые части его стали зелёными. Вернувшись на двор, раскрашенный и уверенный, петушок сумел сместить старого, сварливого чёрного петуха с лидерства. Новым хозяином двора стал весёлый, добрый и поющий герой, которого все полюбили.

Мультфильм учил детей важному – не внешность делает тебя сильным, а доброта, искренность и уверенность в себе.

Дети смотрели на экране, затаив дыхание, все 12 минут. Кто-то улыбался, кто-то тихо смеялся – было заметно, что им это нравится. И хоть мультик был немного смешным, он идеально подходил для начинающих художников: ведь после чёрно-белых линий всегда наступает время ярких красок.

– Итак, детишки, – улыбнулась я, когда мультик закончился, – до конца урока осталось ещё 20 минут. Давайте возьмём листок, который лежит у каждого на парте, и нарисуем одного из героев мультфильма. Вы можете выбрать любого, кто вам понравился. Главное – не торопитесь, потому что это задание я дам вам на дом, если не успеете на уроке.

Я включила на большом экране компьютера всех персонажей, а сама подошла к старой зеленой доске. Взяла мел и начала рисовать лисёнка из мультфильма. За пять минут уже очертила его туловище и голову, когда услышала тихий голосок:

– Белла Сергеевна, у меня не получается гребешок петушка, не могли бы вы помочь? – тихо попросила Милена.

Я отложила мел и подошла к ней. Петушок на её листе был действительно милым, только вот гребешок никак не получался. Я взяла карандаш из её тоненьких пальчиков и показала, как аккуратно рисовать волнистые линии гребешка.

Вдруг – длинный, пронзительный звонок прозвучал в школе. Хотя до окончания урока оставалось ещё семь минут. А за ним – резкий, пронзительный звук пожарной сигнализации.

Что-то не так.

Сквозь щель двери в класс начал проникать едкий запах дыма. Дети замерли, затем начали нервно переглядываться и волноваться.

Я быстро взяла себя в руки.

– Детишки, – спокойно, но твёрдо сказала я, – сейчас построимся парами. Возьмите свои вещи: ключи, телефоны, документы. Прикройте нос и рот рукавами. Спокойно, но быстро выходим из кабинета.

Дети послушно начали собирать свои вещи. Я открыла дверь, и ребята быстро, но организованно начали выходить из школы.

В коридоре меня схватила за руку Лариса Александровна – её глаза были напряжены. Это была моя первая практика, и я ещё никогда не сталкивалась с таким.

– Дети готовы? – спросила она. – Кабинет химии взорвался. Срочная эвакуация.

– Они выходят, – ответила я, следя за классом. – Никто не пострадал?

В этот момент к нам подбежала учительница химии – Энджел Витальевна. Глаза её были полны слёз, в них читался ужас и страх.

– Там… в классе… – она задыхалась, пытаясь сдержать слёзы.

– Что там, Энджел? – встревоженно спросила Лариса Александровна, схватившись за сердце.

– Юля Лисова осталась там… из 11-а класса. Она как обычно сидела на последней парте, – голос учительницы дрожал, – лампа упала рядом с ней, она без сознания… на парте.

У меня перехватило дыхание. Я схватила руку Ларисы Александровны, и, перебарывая панику, попросила:

– Пожалуйста, выведите детей из здания. Уходите сами. Я побегу к кабинету химии.

Она кивнула, понимая без слов – в моих глазах был адреналин и страх, которые поднимались к горлу.

Чем ближе я подходила к кабинету, тем густее становился дым. Глаза жгло, дышать становилось всё труднее. Сквозь серую дымку слышались голоса – это были Аня, Николас и Глеб. Они стояли у двери и отчаянно пытались дозваться Юли.

– Вы что здесь делаете? – громко спросила я.

Ребята были ошарашены, у Ани по щекам катились слёзы.

– Юля… она там… – кивнул на кабинет Глеб, голос срывался от тревоги.

– Сейчас идите к своему классу, на улицу, – твердо сказала я, – не хватало нам ещё жертв. Я помогу ей. Пожалуйста, уйдите.

Двое послушались и побежали прочь. Николас стоял неподвижно, и хотя в его глазах прятался испуг, он не торопился уходить. Я видела это – его беспокойство было искренним, но он всё ещё был рядом.

– Каков наш план? – спросил он, оглядывая густой дым в классе. Лампа, что стала причиной возгорания, лежала разбитой на полу, а огонь уже пожирал половину комнаты.

– Оставайся здесь, – ответила я коротко.

Я вошла в класс, прикрывая рот рукой. Едкий дым жег глаза и горло, почти как тогда, когда я впервые подошла сюда.

В углу я нащупала огнетушитель, но удержать его и одновременно пробираться через дым было непросто. Огонь полз по стенам, стремительно распространялся, и я боялась, что не успею.

Пена из огнетушителя прорезала путь, но облегчения почти не было – впереди надо было найти и поднять Юлю.

Когда я приблизилась к задней части класса, услышала кашель – это был её голос. Я была близко.

– Юля, – шепнула я, стараясь заглушить охрипший голос, – закрой рот и нос чем-нибудь, сейчас я помогу.

В голове не было ни страха, ни сомнений – словно невидимая сила повела меня вперёд. Я сама не понимала, откуда у меня взялся этот героизм. Никогда не думала, что смогу так, в реальности, рисковать ради кого-то. Но сейчас всё изменилось – моя жизнь словно повернулась к новому смыслу.

Юля лежала на парте неподвижно, её лицо было бледным, глаза закрыты. Я протянула руку и прощупала пульс – он был, хоть и едва ощутимый, словно слабый отголосок жизни.

– Держись, – тихо сказала я, – мы выходим отсюда.

Не теряя времени, осторожно закинула её руку за шею, пытаясь поддержать вес. Попросила Юлю помочь, и, словно почувствовав мою решимость, она чуть-чуть шевельнулась, поддержала себя.

Но тело её было лёгким и в то же время хрупким, словно таяло на моих руках. Я чувствовала, как она постепенно слабеет, готовая в любой момент упасть в бессознательное состояние.

Дым всё сильнее жёг глаза, и казалось, что каждое вдохновение – это борьба за жизнь.

С каждым шагом путь становился всё сложнее, но я не сдавалась. Выход из класса казался бесконечно далеким, и когда я наконец переступила порог, словно вырвавшись из самой пасти смерти, сердце чуть не выпрыгивало из груди.

Но на входе никого не было – Николаса, которого я оставила там, не было рядом.

Я почувствовала, как предательская слабость охватывает тело – ноги дрожат, руки тяжелеют, дыхание всё чаще и прерывистей. Я оставила огнетушитель, который почти не помогал в этой борьбе, и направилась к выходу.

Воздуха катастрофически не хватало, и в голове мелькали тёмные пятна.

Но вдруг, как спасительный луч в ночи, я услышала шаги – они становились всё громче, яснее, как будто кто-то протягивал руку помощи.

С облегчением и последним усилием я шагнула вперёд, но силы покинули меня в самый неподходящий момент – и я уже не могла бороться.

Тело не выдержало, и я рухнула в чьи-то крепкие, надёжные руки – пожарного, который с хладнокровием и заботой поднял меня, как дитя.

– Всё будет хорошо, – услышала я его спокойный голос, который был словно якорь в этом шторме.

Chapter 3

Я очнулась в больничной палате. Белоснежные стены казались слишком холодными и чужими, а резкий запах антисептиков и медикаментов мгновенно раздражал и мешал сосредоточиться. Голова раскалывалась, каждая мельчайшая боль отдавалась эхом в черепе. Хочется пить – так остро, что будто в горле поселилась пустыня.

В голове всё ещё кружились обрывки воспоминаний – пожар в школе, как я шла сквозь дым, как пыталась спасти Юлю… Но дальше – тьма. Что было потом? Как меня спасли? Эти детали скрыты за завесой, и я не могу их вспомнить.

Тело ноет и болит в каждом сантиметре – мышцы, кости, кожа. Медленно, с трудом, открываю глаза и вижу вокруг знакомые лица. Мама и папа сидят рядом, их взгляды рассеянны, полны тревоги. Рядом – Эми, её глаза красные от слёз. И… Николас. Его я не ожидала увидеть здесь. Он должен был быть с Юлей, с Анной, но он здесь, со мной. Почему? Сердце сжалось, поднимая волну вопросов, на которые у меня нет ответа.

Я не знаю, сколько времени прошло с момента происшествия. Но в комнате стоит тот самый родной запах – гортензии и черешня. На столике передо мной – букет из одиннадцати голубых гортензий, словно свежий глоток спокойствия среди этой больничной белизны. А аромат пирога с черешней – сладкий, сочный, манящий – возвращает меня в детство. В те тихие выходные, когда мама пекла этот пирог, а мы сидели на веранде, окутанные тишиной и безмятежностью.

Несмотря на боль и усталость, от присутствия близких становилось немного легче. Белые стены и резкие запахи перестали казаться такими чуждыми и пугающими.

Вдруг дверь медленно приоткрылась, и в палату вошёл врач – лечащий врач, та самая женщина, которая когда-то была мне почти как вторая мать. Она пекла для меня медовик на день рождения и подарила, казалось бы, лучшую подругу.

Передо мной стояла мама Анастасии – не изменилась ни на йоту. Те же морщинки на лбу, синяки под глазами – следы бессонных ночей, карие глаза, тёмные и глубокие, как у дочери, карамельные непослушные волосы, что всегда были длинными, и узнаваемый голос – мягкий, но властный, наполненный теплом и заботой.

– Мисс Стиль? Вы меня слышите? – спросила она, голос дрожал от волнения.

Я с трудом выдохнула, тихо отвечая:

– Да… слышу…

Я смотрела в её глаза – глубокие, такие родные и знакомые – пытаясь отыскать там ответы на все свои мучившие вопросы. Ищу ту любовь и надежду, которая когда-то согревала меня, будто теплый свет.

– Замечательно, – начала она, врач, – организм молодой, справляется с отравлением угарным газом. Ещё недельку полежит у нас, посмотрим, как пойдут анализы, как здоровье будет восстанавливаться. Ожоги на руках не смертельны, хотя, возможно, кое-где останутся шрамы, но я думаю, всё обойдётся. Дыхательные пути не сильно повреждены, хотя она и надышалась дымом довольно сильно. Скорая приехала вовремя.

Я пыталась удержать дыхание.

– А что с Юлей? – спросила тихо, сердце сжалось от тревоги. Моё здоровье всегда было крепким, и я больше боялась не за себя, а за ту девушку, ради которой рискнула своей жизнью. Глядя на врача и родителей, я не могла понять – неужели я опоздала?

– Девушку, которую ты спасла, госпитализировали, – ответил папа тяжёлым голосом. – Сейчас она в коме, но жива. Ты могла погибнуть, бельчонок.

Слова прозвучали словно холодным ударом. В тот момент я не думала о страхе – ведь человеческая жизнь важнее всего. Я – учитель, и моя ответственность – мои ученики.

Осмотрела свои перебинтованные руки. Они болели и стягивали кожу. Слёзы сами текли по щекам – боюсь представить, что случилось с Юлей. Врач, заметив мой взгляд, тихо кивнула и вышла из палаты.

– Белка, – внезапно прервала тишину Эми, – скажи честно, тебе жить надоело? – её голос дрожал, почти кричал. – Я ещё на твоей свадьбе не была, а ты уже в спасатели записалась!

Её рыжие кудрявые волосы аккуратно уложены, но взгляд был уставший, под глазами – синяки от бессонных ночей, и без косметики она выглядела настоящей Амелией Кварц – искренней и ранимой.

Я улыбнулась и сжала её руку. Эми разрыдалась, хлюпая носом.

– Я же тебя люблю, Белка.

– Я тебя тоже, – ответила я, – всё обошлось. Ещё погуляешь на свадьбе, что сразу распускаешь нюни?

И, чтобы отвлечься, я обратилась к тому, кто мог рассказать всё, как было.

– Рассказывай, что произошло тогда, Николас.

– Тебя правда интересует, что произошло сначала и потом? – он смотрел на меня серьёзно, а я лишь кивнула, пытаясь удержать слабость.

– У нас должен был быть спорт, – начал он, – но как обычно, пошли в спортзал и там нам сказали: спорта не будет, будет химия. Поменяли уроки у нас и у десятых классов, якобы химия важнее для экзаменов. Всё шло нормально, урок проходил как обычно, и мы даже не поняли, что случилось. Вдруг лампа просто падает на пол – и начался пожар. Юлька сидела на последней парте с Аней, но Аня в тот момент вышла в туалет. Она только вышла, хлопнула дверью – и тут же упала лампа.

Он замолчал на секунду, будто вспоминая.

– Началась эвакуация, все выходили, а Юлька не выходила. Только в самом конце заметили, что она осталась в классе. А потом появилась ты – такая храбрая учительница рисования, которая прогнала нас, а сама пошла туда одна, не думая ни о чём. Естественно, я ушёл искать директора на улице, чтобы сказать, что ты сумасшедшая.

– А дальше? – я потянулась за стаканом воды, всё тело ноет от усталости и боли. – Что было потом, после того, как ты вышел из кабинета?

– Директор проявил ужасное отношение, – сказал он с горечью. – Послал меня куда подальше. Мол, ждите пожарных, повезёт – выкарабкается, не повезёт – ну ты сама понимаешь.

– Вот подлец, – воскликнула мама. – Надо поднять вопрос о его некомпетентности. Не первый случай, когда он уходит от ответственности.

– Через пять минут подъехали пожарные, – продолжал Николас, – я быстро к ним, объяснил вкратце, что на втором этаже, где случилось возгорание, остались Юля и ты. Они взяли огнетушители и побежали вытаскивать вас, а следом подоспела скорая. Тебя вынесли уже без сознания, Юля как-то была ещё в себе, шептала что-то про пожар, что это не случайность. Все списали на бред – на то, что надышалась газом. Вот вкратце.

Он пожал плечами, сунул руки в карманы джинс, будто пытаясь стряхнуть с себя всю тяжесть.

– Это был не бред, – тихо отозвалась я, в голове гремела тревога.

– О чём ты, дочка? – мама села рядом на край кровати, её глаза, обычно такие мягкие и тёплые, теперь казались тёмными, как густой шоколад, в них читалась тревога и беспокойство. Она медленно провела пальцами по моим волосам, будто пытаясь меня защитить. – Ты правда думаешь, что это был не просто несчастный случай?

Я глубоко вдохнула, с трудом подбирая слова, чтобы передать всю ту тяжесть, что копилась в груди.

– Да, мама… – голос предательски дрогнул. – Но доказательств почти нет. Все скажут, что я была в бреду от дыма, что придумываю. Но лампа… она не упала просто так. Проводка была повреждена. Я мало что понимаю в электрике, но уверена – кто-то сделал это специально. Это была не случайность.

В палате повисла тишина, и только лёгкое сопение Эми с другой стороны кровати нарушало покой. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно пытаясь осознать услышанное.

– Но зачем кому-то портить проводку? – осторожно спросила она, голос дрожал. – Кому это могло понадобиться?

Я пожала плечами, хотя и сама не могла найти ответ.

– Не знаю, Эми… Но я хочу узнать. Я не могу просто так отпустить это.

Папа, стоявший у окна, повернулся к нам. Его лицо стало каменным, взгляд – суровым и холодным. Он говорил тихо, но каждое слово звучало как приговор:

– Даже не думай лезть в такие дела. Это опасно. Ты для нас – самое дорогое, и я не позволю тебе попадать в неприятности.

В его голосе было столько решимости, что сомнений не оставалось. Он был зол, и я понимала – его страх – это любовь, но и предостережение одновременно.

– Мам, – я посмотрела на неё с надеждой, – у тебя ведь брат работает в прокуратуре? Может, он смог бы помочь узнать хоть что-то?

Она вздохнула, устало улыбнулась и покачала головой:

– Я попробую поговорить с ним. Но не обещаю, что он возьмётся за это дело. В таких делах часто всё замыливают. Отдыхай, дочка. Нам уже пора идти, но мы обязательно зайдём к тебе на днях. Не скучай.

Мама и папа поцеловали меня в макушку, потом нежно обняли Эми, и они ушли, оставив меня с Николасом в комнате.

Тишина была настолько густой, что казалось, она обволакивает меня с головы до пят. Но его глаза не отрывались от меня – в них читалась смесь беспокойства и благодарности.

– Спасибо, что не оставила Юлю, – прошептал он так тихо, что я едва услышала.

– Я не могла оставить твою девушку в беде, – ответила я, и правда прозвучала честно, без лжи и прикрас.

Он вдруг рассмеялся – лёгкий, звонкий смех, такой же, как в наш первый разговор. Этот звук был мне знаком и дорог, я привыкла к нему. Но когда он вдруг коснулся моей руки, глядя в глаза серьёзно, моё сердце словно пропустило удар.

Его зелёные глаза потемнели, а он замолчал, будто обдумывая что-то важное. Но руку с моей он не убирал.

В этот момент я ощутила, как тысячи невидимых токов пробежали по моей коже – острых, ярких, почти болезненных. Если бы не его взгляд, полный такой глубины и тепла, я бы давно отдернула руку.

Но сейчас… не могла.

– Она мне не девушка, Белла. – Его голос прозвучал неожиданно ровно, но в нем сквозила какая-то тяжесть. – Она моя двоюродная сестра. Ты правда подумала, что мы встречаемся?

Я застыла, не ожидая такого откровенного признания. Взглядом продолжала искать ответ в его зеленых глазах.

– Честно? – выдохнула я, – да, подумала.

Между нами стояла тишина, наполненная неподдельной искренностью и каким-то трепетом.

Он отступил на шаг, будто делая паузу, и тихо сказал:

– Мне никто не нужен, Белла. Ни девушка, ни друзья. Я сам по себе. Спасибо еще раз. Отец тоже благодарит тебя. Но мне пора. Увидимся.

И вот он был рядом, и тут же – уже нет. Руку, которую он держал, до сих пор трясло от тепла его прикосновения, или, может, от волнения, а может – от стресса. Но я быстро взяла себя в руки.

Взяла телефон, наушники, включила трек «Гнилаялирика – В актовом зале», закрыла глаза и открыла любимую книгу – «Гордость и предубеждение». Страницы уносили меня в другой мир, а музыка нежно обволакивала, заглушая боль и неуверенность.

Я так погрузилась в чтение, что не заметила, как прошло время. Заснула, с книгой на груди, мелодия ещё играла в наушниках, а на глазах стояли слёзы.

Пишу твоё имя в свою тетрадь…

Как бы мне не сойти с ума…

При виде твоего взгляда…

Я начинаю вновь уплывать…

Меня так манит этот азарт…

И я иду тебе вопреки…

Чтобы сказать, что люблю тебя…

И, засмущавшись, просто уйти…

***

Николас.

Она – безумная, непредсказуемая девушка. Каждый раз, когда я думаю о ней, в голове всплывает одна мысль: я никогда точно не знаю, чего ожидать. Её карие глаза – словно магнит, тянут меня к себе, манят и завораживают, но одновременно в них скрывается какая-то опасность, словно тихая буря под спокойной поверхностью.

Каждый день от неё исходит тонкий аромат ванили и малины – сладкий, нежный и в то же время пронзительный. Этот запах будто пьянил меня, сбивал с толку и заставлял забывать обо всём, что было вокруг. Я чувствовал, как голова кружится, стоит только приблизиться к ней.

Всё моё сознание противилось стереотипам, которые я раньше считал истиной – что блондинки бывают только глупыми. Но она разрушила это убеждение в первые же минуты нашего знакомства. Она знала, что делает, как говорит, каждое её движение было наполнено смыслом и уверенностью. Её руки – тонкие, изящные – словно руки художника, творящего свою картину. Она – идеал, уникальная и неподражаемая. Ей не нужны ни деньги, ни слава, ни богатство – она сама по себе уже целый мир.

Я знаю – у неё впереди будет потрясающее будущее, только ей нужно понять, к кому обратиться в нужный момент. И однажды я познакомлю её с тем человеком, который помог моей маме сделать огромный шаг – попасть на личную выставку и стать настоящей художницей. Мама никогда не гналась за славой, она просто рисовала на природе, в парках, на городских площадях, и люди это любили.

Когда родилась младшая сестра, мама стала меньше работать, больше уделяла ей времени. А я жил по полной – гулял где хотел, плавал, веселился с друзьями, был свободен. Но после смерти мамы всё изменилось. Мне перестали быть нужны друзья и девушки – важнее стала семья и карьера пловца. Талант рисования, который я унаследовал от мамы, я похоронил глубоко в себе.

Но она – эта девушка – заметила в моих руках этот талант, словно прочитала меня насквозь, и давала понять, что ей интересны мои навыки. Мне было сложно и страшно открываться кому-то, ведь далеко не всё в моей жизни было гладко и просто.

Прошло две недели с того момента, как мы последний раз говорили. Я всё никак не мог собраться с духом и прийти к ней снова, посмотреть в её глаза, наполненные тёплой, искренней надеждой. Но я боялся. Я сам отверг её, сам ушёл, и теперь, казалось бы, не должен ни о чём волноваться. В голове звучали уверения разума: «Она жива, всё хорошо».

Но сердце тянуло обратно – к её тёплой коже, к нежному дыханию рядом, к той надежде, которую она подарила мне одним лишь взглядом. И в этой безумной борьбе между разумом и сердцем я оставался один – разрываясь между страхом и желанием, между уходом и возвращением.

Каждый день я заглядывал на её страницу в Instagram, словно это было единственное место, где я мог хоть немного прикоснуться к ней. Листал фотографии, вглядываясь в каждый кадр, пытаясь понять, кто она на самом деле, когда я не рядом. На одной из снимков она с Эми – две подруги за утренним завтраком в уютном кафе. Их улыбки – живые, искренние, глаза смотрят друг на друга с такой теплотой и безусловной любовью, что фотография словно застыла в моменте счастья, который не спешит улетучиться.

Другая – Белла сидит перед мольбертом, полностью погружённая в творчество. Линия её губ слегка приоткрыта, будто она вот-вот выдохнет или скажет что-то важное, а взгляд приковывает всё внимание к холсту с изображением темного леса. Её рука, словно дирижёрская палочка, парит над поверхностью, добавляя мазок за мазком глубоко черной краски, оживляя пейзаж.

А вот зимой – в смешной шапке с помпоном, в пальто, которое идеально подчёркивает её талию, с варежками на руках. Она смотрит на кружившийся снег с восторгом ребенка, полным удивления и радости, словно весь мир – большая сказка.

Каждая из этих фотографий – своя маленькая история, своя искра жизни. Но одна цепляла меня больше всего. Домашний свет – тусклый и мягкий, неяркий, но именно он делал её светлее, ярче, словно звезда, озаряющая темноту. Это было её селфи – без прикрас, без косметики, просто она. Чистая, свежая кожа, глаза цвета темного шоколада смотрят прямо на меня – те же, что я видел вживую. Губы – пухлые, малиновые, растянуты в искренней улыбке, полные радости и спокойствия. Легкий румянец даже в приглушённом свете придавал ей ещё больше нежности. Голые плечи и ключицы? Меня волновало не это – а её свет, её счастье, которое проскальзывало через каждый пиксель.

В наше время таких, как она, почти не найти. Она – мечта художника. Мечта именно такого художника, как я. За эти две недели я вникал во всё: изучил её профили в соцсетях, нашёл странички её друзей и семьи. Там были те же настоящие фотографии, моменты из жизни – не постановочные, а живые и честные. Я узнал, где она училась, где бывала, что её интересует и вдохновляет. И статус, который она когда-то озвучила на нашем уроке рисования, оказался девизом её жизни: «Мы сами выбираем свой стиль – не только в искусстве, но и в жизни».

Это было так просто и так сильно, что я понял: она – не просто девчонка, к которой я испытываю чувства. Она – целый мир, и я хочу стать частью этого мира, если только смогу набраться храбрости и открыть своё сердце.

– Эй, Ник, чего такой смурной? – с ухмылкой подкатил Брюс, его знакомый смешок всегда умел меня немного развеселить, но сейчас – не в тему. Моя двоюродная сестра лежала в коме, отец ходил по дому, словно на иголках, сестра плакала, пытаясь держать себя в руках – на неё свалилось слишком много. Марина с первого урока обожала Беллу, тянулась к ней, словно к свету. А я… я не знал, что делать с этим чувством, которое будто не отпускало.

Белла нравилась мне, настоящая, искренняя, храбрая. Но я – трус. И это мой самый главный минус. Лучше я просто буду избегать её год. Уроков у нас с ней всё равно больше не будет. Потом уйду из её жизни окончательно и постараюсь забыть эту яркую, непокорную душу.

– Не твоё дело, Брюс, – отрезал я, стараясь звучать холодно.

– Да ладно, Купл, влюбился, что ли? – он хмыкнул, глаза искрились поддразниванием.

Я никогда не любил, когда люди лезут в мою душу с вопросами и домыслами. Да, она манит меня, как мотылёк на свет. Да, она симпатичная, в ней полно харизмы и огня. Она – отличный учитель и, наверняка, прекрасный друг. Особенно если видеть, как она поддерживает сестру.

Она – идеальная дочь для своих родителей, и такую любят просто так, без условий. По сравнению с ней моя жизнь кажется серой и тусклой.

Я никогда не гордился собой – своими поступками, словами, решениями. Всё, что мне оставалось – закрывать глаза и мечтать о лучшем себе.

– Заткнись, Брюс, – выдохнул я, отгоняя его насмешки.

Стоит мне только подумать о ней, как всё тело наполняется странным электричеством. Я вспоминаю тепло её нежных рук, тихий шёпот, и голова мгновенно покрывается туманом. Она – не простая. В ней много искр, которые стоит пробудить. Но она – учительница, а я – ученик. Ни о каких отношениях и речи быть не может. И даже не хочу, чтобы она была просто моей подругой. Просто не хочу.

В мужской раздевалке после тренировки пахло хлоркой и влажным воздухом бассейна. Вся наша компания собралась, и, конечно, Брюс был в числе первых. Он – мой лучший друг с тех самых времён, когда мы вместе ломали голову над задачами в средней школе. Придурковатый, но невероятно интересный собеседник.

Его тёмные волосы были в полном беспорядке, словно он только что вынырнул из океана, а глаза – синие, как бурное море в ненастье. Для девушек он всегда был мечтой, романтиком и заводилой. Если я ищу отговорки и оправдания, чтобы не связываться с кем-то, то Брюсу всё равно, кто стоит перед ним – будь то замужняя женщина или молодая преподавательница. Он не боится последствий. «У нас любовь до гроба», – любит он говорить с хмурой улыбкой.

Я всю жизнь искал любовь – настоящую, ту, что до гроба. Но каждый раз, когда я пытался открыть сердце, люди рядом лишь пользовались моим статусом, моими деньгами. Чувств? Их будто и не было. Была у меня одна девушка, очень похожая на Амелию – яркая, красивая, безбашенная. Она никогда не клялась в любви и верности, она просто брала, что хотела, как будто в мире не существовало никаких преград. А я… я влюбился.

Открыл ей душу, доверился, а она лишь спокойно сказала: «Ники, рано или поздно смерть настигнет всех». Она никогда не была тёплой, не могла читать по глазам и душе, как Белла. Нет, она была её полной противоположностью – чёрствой, жёсткой, прямолинейной. В её глазах не было искры, только холод и расчёт.

– Ник, пойдёшь на тусовку к Мишель? – голос Андрея вырвал меня из мыслей. Он появился рядом, словно из ниоткуда. Андрей – парень, который всегда жил по своим правилам, никогда не строил из себя примерного сына или прилежного ученика. Судьба одарила его всем, чем только можно: идеальной улыбкой с ровными зубами, зелёно-карими глазами, изящными губами, густыми ресницами и телом, на которое могли смотреть часами.

– Наверное, – коротко ответил я, устало закрывая шкафчик.

После очередной тренировки я был вымотан, как никогда. Всё больше времени я проводил в бассейне, готовясь к соревнованиям между тремя школами. Я должен был показать результат, доказать прежде всего себе, чего я стою. Даже когда все уже расходились, я оставался, нырял в холодную воду, делал очередной заплыв, выбиваясь из сил. Старался не думать ни о Белле, ни о проблемах, что тянули меня вниз.

– Купл, давай вылезай, хватит уже провоцировать судьбу, – рядом присел Брюс, бросив мне полотенце. В его взгляде читалась просьба: «Поговори со мной». Но я не мог. Или не хотел.

– Отвали, – прохрипел я, вынырнув из воды и схватив полотенце. Брюс смотрел прямо в душу, не отводя глаз. – Чего пристал?

– Ник, что с тобой? – Брюс не отставал, его голос был полон тревоги и настойчивости. – Это из-за Юльки?

Я сжал голову в руках. Она начинала раскалываться от боли, отдаваясь в виски, словно кто-то сверлил меня изнутри.

– Ты что от меня хочешь? – вырвалось наконец, голос резкий, чуть срывистый.

– Слушай, Ник, мы с тобой знакомы шесть лет, – он махал руками, пытаясь достучаться до меня. – Ты думаешь, я не вижу, что происходит? Ты пропадаешь на тренировках, стал таким отстранённым, будто тебя нет рядом. Просто скажи, что у тебя на душе.

Я смотрел на него через край усталости и боли, словно он говорил на другом языке. Но в глубине души помнил – именно Брюс был тем, кто вытащил меня из пропасти, когда умерла мама. Тем, кто услышал мой беззвучный крик и не отвернулся.

– Тебе не понять, – горько усмехнулся я, отвернувшись, чтобы скрыть пронзающую меня тоску. – У тебя всё легко. Ты не знаешь, что значит быть мной. Тебе не надо доказывать кому-то, что ты лучший. Тебе не нужно спрашивать разрешения на жизнь.

Я почувствовал, как в груди сжимается ком, и слова сорвались с губ в тонкой горечи:

– Я всю жизнь пытаюсь угодить отцу. После смерти мамы он словно сошёл с ума. Всё уже продумано: где учиться, кем работать, на ком жениться… Он решил всё за меня.

– А чего ты хочешь ты, Ник? – голос Брюса стал мягче, почти по-дружески. – Ты знаешь, я могу помочь. Ты не один.

Он положил руку на моё плечо, и будто тяжелый груз начал постепенно спадать. Я повернулся, и в его глазах увидел не осуждение, а поддержку. Опустил голову и выдохнул, позволяя себе быть слабым хоть на миг.

– Брюс, – шепотом сказал я, – я хочу доказать отцу, что я не бестолковый. Что я могу стать настоящим пловцом, достойным лучшей лиги нашего округа. Я хочу, чтобы он гордился мной. – Я сделал паузу, и голос снова сорвался, но на этот раз от желания, от надежды, которую редко позволял себе испытывать: – И хочу жену, но не Аню и не Ксюшу… Мне нужна другая. Та, которая… – я не мог продолжить, глядя в эти синие глаза, полные вопросов и тревоги.

Он сощурил взгляд, словно пытаясь понять, что я не решаюсь сказать вслух. Я видел в нем ту же тревогу, что и в глазах Беллы в тот день – ту хрупкую искру, которую нельзя разбить.

– В чём проблема просто взять и сделать? – удивлённо спросил Брюс.

– Понимаешь, – я сжал кулаки, пытаясь удержать эмоции, – стать хорошим пловцом – это я могу. Если буду тренироваться как никогда, я стану лучше. Но… – я замолчал, боясь, что словами разрушу все, что так долго скрывал в себе.

Проблема была не в спорте, не в тренировках. Проблема была в том, что я не мог признаться себе в том, что по-настоящему хочу. Что в моём сердце есть кто-то, кто перевернул весь мир с ног на голову. Кто заставляет меня бояться и надеяться одновременно.

И это была не просто симпатия. Это была жгучая боль, мучительный восторг и бессилие перед тем, кто для меня – и учитель, и тайна, и вызов.

– Но тебе понравилась училка по рисованию, – Брюс вдруг поддразнил меня, а я, несмотря на усталость, поднял на него взгляд. Он уже смеялся, как всегда – громко, заразительно, беззаботно.

– Чувак, – говорил он, – только дурак не заметит, как вы смотрели друг на друга на том уроке. И только дурак не поймет, в каких облаках ты летаешь сейчас. Так что, в чём проблема с Беллой Сергеевной?

Я вздохнул, и на лице непроизвольно появилась улыбка – мягкая, почти невесомая, будто тепло солнца после долгой зимы.

– Понимаешь, – начал я, словно рассказывая что-то самому себе, – она напоминает мне маму. Такая же лёгкая, храбрая, с огнем в глазах, который не гаснет.

Я удивился самому себе – как просто я сказал это вслух.

– Она смотрит на меня не как на парня, а как на интересного человека. И я понимаю, что она – учительница, а я – ученик. Мне не хочется быть просто её другом, я не хочу прятать чувства и ждать, пока что-то случится. Она как мотылёк, – тихо сказал я, – из темноты вытаскивает меня, заставляет светиться.

Брюс кивнул, серьезный на мгновение, и положил руку мне на плечо.

– Парень, я помогу тебе. Ты столько раз вытаскивал меня из передряг, что я теперь обязан помочь тебе со Стиль. А насчёт того, что она учитель, а ты ученик – забудь. Это наш последний год в школе.

– Да, – пробормотал я, – но я не могу ждать целый год. Что если к тому времени у неё появится кто-то другой? Что тогда? Что я буду делать?

Брюс задумался, потер ладонью подбородок, словно выстраивая план в голове.

– Начнём с начала. Задача – завлечь её внимание на себя. Просто так она не согласится встретиться наедине, но есть вариант, как это сделать.

– Какой? – глаза у меня загорелись, сердце забилось чаще.

– Помнишь, Белла Сергеевна говорила, что ведёт дополнительный урок рисования?

Я кивнул, сразу понимая, куда он клонит.

– Запишись к ней на кружок. Из нашего класса туда ходит всего трое, из параллельного – шесть человек, кажется. Так как Белла вернулась, просто подойди и запишись. А дальше – посмотрим по обстоятельствам.

В груди что-то защемило, будто я услышал заветный ключ к тому, что долго казалось невозможным.

– Ты правда думаешь, что это сработает? – спросил я, не скрывая сомнений.

– Ты не пробуешь – не узнаешь, – ответил он. – А я верю, что ты сможешь. Ты всегда был сильнее, чем сам думал.

Слова Брюса дали мне надежду – ту самую, что я так давно пытался найти. Может, в этот раз всё будет иначе.

Брюс оказался абсолютно прав – Белла действительно вернулась всего через пару дней после нашей последней встречи. Я видел, как Марина буквально светилась от радости, как загорались её глаза при мысли, что теперь у неё снова есть этот светлый уголок в жизни – уроки у Беллы Сергеевны. Она с нетерпением и удовольствием мчалась на занятия, словно это была самая долгожданная встреча с чем-то волшебным и настоящим. А я? Я всегда обходил стороной её уроки, избегал случайных взглядов в её глубокие шоколадные глаза, боясь, что они пробьют меня насквозь, раскроют мои тайные чувства. Но сегодня что-то внутри меня изменилось. Желание приблизиться к ней, увидеть её снова, поговорить – всё это стало сильнее любых страхов и сомнений. Я был готов идти вперёд, несмотря ни на что.

Волнение сковывало меня, но я быстро одевался, держа в голове план и слова Брюса. Время поджимало – через десять минут урок у моей сестры должен был закончиться, и я не мог позволить себе упустить этот шанс. Брюс всё повторял мне в голове: «Вот мы выходим из бассейна, вот поднимаемся на второй этаж, слышишь её голос? Он такой же изящный и тёплый, как всегда. Давай, трус! Если хочешь, чтобы она была твоей – иди! Я подожду тебя на улице.» Его смешок, словно якорь, удерживал меня от бегства.

Сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди, а дыхание становилось всё более прерывистым и тяжёлым. Каждый шаг к классу казался бесконечным испытанием, но я не мог остановиться. "Будь собранным, не показывай, что она тебе нравится, иначе откажет сразу. Будь собой," – повторял я себе, будто это была единственная надежда.

Когда я наконец коснулся рукой двери и постучал, ощущение тревоги сковало всё тело. Брюс уже отошёл к лестнице, оставив меня один на один с этим моментом. С улыбкой, которая сама собой вырвалась на губы, я вошёл в класс. И тут она посмотрела на меня – взгляд её был таким неожиданным, растерянным, словно она сама не знала, что сказать или подумать. Но я не мог оторвать глаз – она была безумно красива. Белая блузка аккуратно прикрывала бинты на её руках, подчеркивая хрупкость и одновременно силу, синие скинни джинсы сидели идеально, а белые туфли на каблуках добавляли ей утончённости и грации. Минимальный макияж только подчёркивал её естественную красоту, а высокий хвост выглядел так просто, но вместе с тем изящно. Рядом с ней сидел мальчишка – одноклассник Марины, и он, словно я, не мог отвести взгляд от Беллы.

– Здравствуйте, Белла Сергеевна, я за Маришей пришёл, или я рано? – спросил я, стараясь выдавить из себя улыбку, которая была одновременно и уверенностью, и лёгкой нервозностью. Моя сестра так же, как и мама, держала в руках кисточку, уверенно проводила краской по бумаге – такой же нежный и творческий момент.

– Да, молодой человек, у нас ещё урок минут десять, – её голос прозвучал сухо, отстранённо, и мне стало немного больно от этой холодности. Но жестом она пригласила меня сесть рядом с Мариной. Я не мог не заметить её новый маникюр – изящный, аккуратный, словно отражение её внутренней силы и желания держать всё под контролем. Новый блеск на губах блестел на свету, будто скрывая то, что она не сказала словами.

В тот момент я осознал, как сильно хочу быть рядом, хочу заглянуть глубже за эту маску, хочу понять и защитить. И даже если внутри всё трепещет от волнения и страха – я сделал первый шаг. И это был мой самый настоящий бой за себя и за неё.

Я подошёл к парте, где сидела Марина. Она подняла глаза и улыбнулась мне – такая тёплая, родная улыбка, будто солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Я опустил взгляд на её рисунок: нежные васильки – такие же, как любила мама. Сердце ёкнуло, а в голове ожили воспоминания. Я сел рядом и продолжил смотреть, как сестра аккуратно дорисовывает поле тех самых васильков. Это место – я знал его с закрытыми глазами. Мама обожала это поле, и мы с ней часто устраивали там пикники – в окружении густого леса, тишины, летних звуков кузнечиков и бескрайних синих цветов, что качались на ветру.

Марине сейчас всего десять, но в ней живёт мама: те же огромные карие глаза, такие светлые и чистые, словно зеркало души, те же блондинистые, густые длинные волосы, что мягко ложились на плечи. Она посмотрела на меня, и её лёгкая улыбка, словно родная ямочка на щёчке, точно такая же, как у меня, заставила забыть обо всём – о том, зачем я здесь, о том, что держало меня в напряжении.

– Ник, помнишь эту полянку? – спросила Марина, указывая на рисунок.

Я кивнул, хотя в душе всё замирало и расцветало одновременно.

– Помнишь, мама говорила, что здесь начинается наш путь к счастью? – голос младшей сестры был тихим и светлым, но я чувствовал, что эти слова – как ключ к чему-то глубоко спрятанному. Тогда я не понимал их смысла, сейчас же в душе разгоралась решимость. Я готов был собрать всех и поехать туда снова – туда, где были мы, мама и беззаботное счастье.

– Белла Сергеевна помогала мне сделать градиент, – Марина загорелась, словно рассказывая о чуде. – Представляешь? Я теперь умею делать градиент! Надо будет потом папе показать рисунок.

Я улыбнулся, чувствуя тепло от её детской гордости. А потом мой взгляд вновь встретился с Беллой. Она наблюдала за нами – мной и Мариной – с такой мягкой, почти нежной надеждой, что сердце сжалось. В её улыбке было столько света, что я не мог отвести взгляд. Она легко убрала прядь волос с лица, и я смотрел на неё с той самой заинтересованностью, что бывает у влюблённых – открытой, искренней и без страха. Мне было всё равно, что она обо мне подумает. Я уже решил: она будет моей. Любой ценой.

В классе повисла гробовая тишина. Марина что-то рассказывала, но я не слышал слов – мысли уносили меня далеко. И вдруг сестра ударила меня под партой по ноге – заставила отвести взгляд от Беллы и снова сосредоточиться.

– Представляешь, – прошептала Марина, сияя, – Белла Сергеевна сказала, что у меня прекрасные данные по рисованию, и что мне нужно их развивать. А ещё она хочет повесить мой рисунок в холле в честь праздника – дня учителя. Мне так нравится Белла Сергеевна, – добавила она тихо, – она такая умная и добрая.

И я сидел рядом с ней, чувствуя, как в груди загорается новый огонь – надежды и желания сделать всё, чтобы сохранить эту светлую связь, этот хрупкий мир, где мы все могли быть счастливы.

Я вбирал каждое слово Марининых рассказов, но мое внимание было словно магнитом притянуто не к её словам, а к самой учительнице – Белле Сергеевне. Я наблюдал, как она сосредоточенно что-то творит в последние минуты урока. Её руки двигались с такой плавностью и грацией, словно танец, – каждое движение чёткое, выверенное, наполненное любовью и страстью к делу. Даже не нужно быть слепым, чтобы понять: она живёт этим, дышит этим. Казалось, что всё вокруг исчезает, а осталась только она и её волшебство на холсте.

Но вдруг её взгляд оторвался – телефон зазвонил, уведомление мелькнуло на экране. Я подсознательно наклонился, чтобы увидеть, кто же посмел отвлечь её внимание. Чёртова ревность сжала грудь, и я поймал себя на мысли, что сердце колотится быстрее от мысли о том, кто этот незнакомец, о котором мне ничего не известно. В тот самый момент прозвенел звонок – сигнал конца урока.

Дети, как маленькие торопливые пчёлки, оставили свои рисунки аккуратно на партах, быстро собирали свои карандаши, краски, мелки, бумаги и сумки. А Белла Сергеевна тихо и уверенно задала им домашнее задание: нарисовать любимое животное на следующий урок. Голос её был мягким, но в нём звучала решимость – даже в мелочах она была предельно внимательна к каждому ребёнку.

Я уже помогал Марине складывать её вещи, когда собрался с духом и шагнул к Белле.

– Белла Сергеевна, – позвал я, когда она стояла, стирая со старой зелёной доски последние следы урока. Она повернулась, сначала посмотрела на Марину, затем медленно и внимательно на меня. Глубокие, тёплые глаза встречались с моими. – Я хотел бы записаться на кружок рисования, если вы не против.

В этот момент в воздухе повисла лёгкая нота ожидания – как будто мир замер, и всё зависело от её ответа. Мой голос был ровным, но внутри всё горело – смесь волнения, решимости и первого настоящего шанса приблизиться к тому, что казалось мне недосягаемым.

Chapter 4

Каждое утро становилось для меня испытанием. Не просто тяжелым – невыносимым. Будильник звенел, а я смотрел в потолок с пустыми глазами, не чувствуя времени, не различая дней. Все вокруг утратило краски. Мир будто выцвел, стал блеклым, как старая акварель, заброшенная в ящике стола. Внутри – пустота.

Прошел месяц. Целый месяц с того дня, как я начал видеть ее с ним. А мне казалось – прошла вечность. Мир снаружи будто не знал о моей боли: середина октября баловала теплом, деревья переливались золотом и багрянцем, под ногами шуршали опавшие листья, солнце пробивалось сквозь крону, рисуя узоры на асфальте. Но внутри меня царила зима. Холодная, жестокая, безжалостная. Осень смеялась в лицо, в то время как я каждый день чувствовал, как внутри что-то умирает.

Я не хотел идти в школу. Не хотел снова видеть, как она идет по коридору, касаясь чужого плеча, не замечая моего взгляда. Не хотел слышать ее голос – слишком родной, слишком больно резонирующий в груди. Но я шел. Потому что не мог не идти. Не мог не видеть. Даже если это ранит – я предпочитал боль, лишь бы не исчезла она.

Я продолжал ходить на ее кружок, как заколдованный. Сидел с красками и карандашами, но мысли мои были не об искусстве. Они были о ней. О том, как она закидывает волосы за ухо. О том, как смеется, когда кто-то из учеников что-то перепутает. О том, как пахнут её духи, когда она проходит мимо. Я ловил каждую мелочь, будто боялся, что однажды её больше не станет. Но всё это – словно в воде. Мгновенные всплески – и исчезают. Воспоминания были зыбкими, как дым – вроде и есть, а коснуться нельзя.

Но самое ужасное было не это. Самое ужасное – это видеть, как она улыбается не мне.

Я видел, как он обнимал её за талию. Как наклонялся к её уху, шептал что-то – и она смеялась. Смеялась легко, как когда-то со мной. Это убивало. Острее любого ножа, больнее любого удара. А я… стоял в стороне, сжимал кулаки в карманах, глотал ком в горле и делал вид, что всё в порядке.

Иногда я думал: может, если исчезну, станет легче? Может, если перестану ходить на кружок, перестану смотреть в её сторону – боль уйдёт? Я пытался. Честно. Пробовал заняться делами, погрузиться в тренировки, заставить себя думать о будущем. Но она была везде. В каждом отрывке сна, в каждом школьном коридоре, в запахе краски, в музыке из наушников. Она стала частью меня, как воздух. Как боль. Как тоска.

И я ненавидел себя за это. За слабость. За то, что не мог быть сильным. За то, что просто… не мог забыть.

А потом… пришёл тот вечер.

Небо затянуло серыми тучами, воздух стал колючим, и пахло приближающейся зимой. Я брёл домой, опустив плечи, волоча ноги по мокрым тротуарам. День прошёл как в тумане, кружок – очередная пытка. Я снова пытался не смотреть, но как можно не смотреть на то, что болит?

И вдруг… Я увидел её.

Всё как тогда – парк, аллея, фонари, золотые листья. Только она – одна. Без него. Без смеха, без чужих рук. Просто идёт, задумчивая, смотрит под ноги. Сердце выскочило из груди, дыхание сбилось. Казалось, весь мир застыл, сосредоточившись в этой точке.

Она была здесь. Сейчас. В шаге.

Я мог уйти. Мог пройти мимо. Мог снова спрятаться в тени, как делал это весь месяц.

Но что-то во мне сдвинулось. Щёлкнуло. Как рычаг, что запускает механизм.

Я шагнул вперёд.

Один шаг.

Один глоток воздуха.

Одна искра надежды.

И, может быть, именно с этого всё начнётся заново.

– Привет, – произнёс я, и в этот миг будто сам себе не поверил. Голос дрожал, как тугая струна, пальцами играло электричество. Сердце сжалось и будто застыло в груди. Я стоял посреди прохладного осеннего вечера, посреди листвы и фонарей, словно на сцене перед долгожданным актом. Она – моя героиня, свет, что разгоняет внутреннюю мглу.

– Привет, Николас, – сказала она тихо, но в её голосе было всё: удивление, нежность, осторожность. Её губы – тонкие, чуть поджатые, – вдруг дрогнули, расплылись в той самой родной, мучительно желанной улыбке, которую я не мог забыть ни на одну ночь. – А ты чего здесь, в такое время?

– Я… – вдохнул. – Гулял. Увидел тебя. И… – я осекся. Как сказать? Как признаться? – Захотел поговорить.

Фонарь над нами вспыхивал мягким, почти театральным светом, бросая золотистое сияние на её лицо, подчёркивая идеальные линии скул, нежную бледность кожи, едва заметную вуаль усталости под глазами. Она снова закусила губу. Господи, как же я хотел поцеловать её в этот момент. Не как школьник – как мужчина. Как человек, который изнывал в молчании месяцами.

– А ты чего одна? – спросил я, голос предательски охрип. – Вечер, как-никак. Поздно.

Она пожала плечами, и её пальто чуть скользнуло с плеча, обнажая тонкую линию ключиц.

– Да недалеко мне. Я просто… думала. Хотела пройтись. А если хочешь – проводи.

И в тот момент мир изменился.

Внутри меня, где только что было пусто и серо, вспыхнула звезда. Настоящая. Я почувствовал, как по венам разливается тепло – острое, звенящее, как капля коньяка в промёрзшей крови. Это был мой шанс. Я шёл рядом с ней, не веря, что это происходит. Шаг в шаг. Тишина между нами не глушила – она согревала. Была уютной, как шерстяной плед, как шорох страниц в библиотеке, как дыхание перед поцелуем.

Я не мог оторвать взгляд от её лица. Свет фонарей ловил её волосы, превращая их в пшеничное пламя, а лицо – в картину, написанную лучшими мастерами эпохи Возрождения. Я вдыхал её аромат, лёгкий, как весенний дождь, с нотами ванили и чего-то едва уловимого, женственного, утончённого.

– Николас, – вдруг нарушила она тишину, и моё имя из её уст прозвучало будто молитва. Я поднял глаза. – Так всё же… что ты делал в такой час здесь?

Я остановился. Сделал глубокий вдох.

– Ты не поверишь… – слова будто сами просились наружу, горячие, честные. – Ждал тебя.

Она остановилась, прямо передо мной, и взгляд её изменился. В нём появилась тревога. Тень. Что-то неясное, колючее. Она смотрела на меня долго, слишком долго, и я почувствовал, как земля под ногами начинает колебаться.

– Это всё… очень мило, Николас. – Она сглотнула, и голос её стал строже. – Но… я учительница твоей сестры. Твоя учительница, в конце концов. Если ты там себе что-то надумал, – она сделала шаг назад, – пожалуйста… перестань. Пока не поздно.

Слова упали между нами, как нож.

Я стоял, раздетый до самых мыслей. Грудь жгло, будто в неё вогнали гвоздь. И всё равно я не мог позволить себе просто уйти.

– Я не ребёнок, Белла, – сказал я хрипло. – И ты это знаешь.

Она закусила губу снова, сильнее. Глаза её дрогнули.

– Ты ученик, – шепнула она. – А я – учитель.

– Нет, ты – девушка, в которую я влюбился. Не сиюминутно. Не по глупости. Я знаю, как чувствуется влюблённость – поверхностная, случайная. Но с тобой… – я сделал шаг вперёд, и голос дрогнул. – С тобой всё иначе. Всё по-настоящему.

Её глаза расширились. Она будто не знала, что сказать. Смотрела на меня, как на бездну – и в ней было и желание, и страх. Сердце её билось в груди, я видел это – она дышала быстро, едва заметно сжимала пальцы.

– Николас… – начала она.

– Я не прошу тебя быть со мной. Не прошу нарушать правила, уходить в запрет. Я просто прошу тебя поверить – я уже не тот, кто был месяц назад. Я вырос, Белла. И ты сама помогла мне стать другим. И я всё равно останусь рядом. Сколько бы времени ни прошло.

Она отвела взгляд. На секунду. И снова вернула его ко мне.

– Ты даже не представляешь, как сильно мне хочется тебе поверить, – сказала она тихо. – Но если я позволю себе шаг… мы оба можем об этом пожалеть.

– А если не позволишь… мы оба об этом точно пожалеем.

Тишина. Только ветер срывает листья с деревьев и гонит их по асфальту. Где-то вдалеке проезжает машина, вспыхивает фарами и исчезает. А мы стоим, как будто в другом времени. В другой реальности.

И она делает то, чего я не ожидал.

Она подходит ближе. Очень медленно. Смотрит на меня так, будто заглядывает в душу.

– Проводишь до подъезда? – спрашивает она едва слышно. Голос – почти шёпот. Но в нём уже нет прежней строгости.

Я киваю. Молча.

И мы идём дальше.

Но уже не как раньше. Уже – не такие, как прежде.

Это был только первый шаг. Но я знал: всё изменилось. И, возможно, самое сложное только впереди.

***

Белла.

Я сошла с ума. Без сомнений. Без вариантов. Ни намёка на трезвость разума. Кто меня вообще тянул за язык? Кто толкал к краю этой нравственной пропасти? Никто. Только я. Глупая, доверчивая, вечно романтичная Белла.

Он – ученик. Я – учительница. Всё просто. Всё запрещено. Всё логично. И всё до ужаса невозможно. Но почему тогда сердце, это предательское, пульсирующее создание, стучит с такой силой, будто хочет выломать рёбра и вырваться наружу? Почему губы до сих пор горят, словно он только что коснулся их снова?

Я стояла у окна, будто на посту, как маяк, вглядываясь в темноту, выискивая его силуэт. Словно моряк ждёт корабль, я ждала его. Хотя знала – не придёт. Не должен. Не имеет права.

А мне что теперь делать?

Я думала, что справлюсь. Что остыну. Что забуду его взгляд – этот взрослый, пронзительный, такой настоящий, что каждый раз, когда он смотрел на меня, я чувствовала, как рушится тщательно выстроенная крепость морали. Но теперь… я зацеплена. Разбита. И всё, чего я хотела – выговориться.

Я схватила телефон. Нужен был кто-то, кто вытащит меня из этого эмоционального болота. Кто-то, кто поймёт. А таких на свете у меня ровно один – Амелия. Моя огненная, безбашенная, невероятная подруга. Если кто и умел разложить чувства по полочкам, не разрушив при этом твою самооценку – так это она.

– Привет. Ты чего так поздно звонишь? Всё в порядке? – голос её был тёплым, но сразу тревожным.

Я продолжала смотреть в темноту за окном, как будто в ней могло быть решение.

– Эми… я не знаю, что мне делать… – я тяжело опустилась на стул, будто на трон королевы собственной драмы. Налила себе бокал вина – сладкого, красного, такого же волнительного, как вечер. – Мне просто нужно… услышать тебя.

– Белка, подожди. – услышала в трубке скрип дивана и детские голоса. – Андрей, посмотри за малышом. У Белки катастрофа. – затем хлопнула дверь, и я услышала знакомое щёлканье зажигалки. – Всё, я на связи. Давай. Говори.

– Эми… помнишь парня в больнице? Ну… того, Николаса.

– Боже, конечно помню! – всхлипнула она, и я почти увидела, как её глаза закатываются. – Ты серьёзно спрашиваешь? Его забудешь, как свою первую зарплату – никогда. Он как реклама духов: красивый, редкий и сводящий с ума. Что с ним не так?

Я резко вдохнула.

– Мы с ним поцеловались!

– ЧЕГО?! – услышала я, как она поперхнулась дымом. – Ты пошутила?

– А похоже на шутку?! – я почти рявкнула в трубку.

– Белла… МАТЬ ТВОЮ! Рассказывай. Всё. Не вздумай что-то утаить, я клянусь, найду его и сама спрошу. С твоим умением молчать ты ещё и "мимолётный взгляд" назовёшь трагедией.

Я тяжело выдохнула. Вино было кислым. Печень – обиженной. Сердце – разодранным.

– Ладно. Слушай. Я шла домой из школы. Задержалась, как обычно, весь день провозилась с материалами, к завтрашнему уроку готовилась. Устала, решила пройтись через парк. Там он меня и встретил. Просто подошёл. Проводил до дома. Мы говорили… ну как говорили – сердце моё говорило всё за меня. А у подъезда… он… он поцеловал меня.

Тишина. Долгая. Потом затяжной вдох и:

– И что, Белка? Поцелуй как поцелуй? Или поцелуй, от которого земля ушла из-под ног и в голове заиграли флейты?

Я молчала.

– Вот именно. – ответила она за меня. – Слушай, я тебя знаю. Ты бы не переживала так из-за какого-нибудь шалопая. Ты вся в огне. Я чувствую через телефон. И ты не просто боишься. Ты – борешься с собой.

– Потому что он – ученик! – рявкнула я, и голос сорвался. – Мне двадцать три, Эми! А он… ну… чуть моложе. И я познакомилась с Костей. Помнишь, пожарный? Умный, взрослый, добрый… Он идеален. На бумаге. Как в анкете. А Николас… он как… как гроза. Врывается в жизнь и переворачивает всё. Как можно ему давать шанс, когда у тебя есть нормальный мужчина?

– Ага, “нормальный”… – усмехнулась она. – Ты с ним сколько раз виделась? Три? Четыре? Ты чувствуешь к нему хоть толику того, что только что рассказала про Николаса?

Я замолчала. Горло сжалось.

– Вот именно. – продолжила она, уже мягче. – Ты не безумна, Белла. Ты просто влюбилась. По-настоящему. И пугаешься, потому что это неподконтрольно, потому что он младше, потому что… ты не успела выстроить забор между вами. Но сердце не знает возраста. И ты это знаешь.

Я заплакала. Тихо. Горячо.

– Я боюсь, Эми. Если я поддамся этому, если сделаю шаг – он может пожалеть. Я могу пожалеть. Всё может пойти прахом. А если не сделаю – буду всю жизнь жалеть, что не рискнула.

– Значит, выбирай, что меньшее зло. Боль от ошибок… или боль от “а вдруг?”. – она сделала последнюю затяжку и выдохнула. – Я скажу тебе одно: счастье не просит разрешения. Оно приходит. Иногда в лице красивого одиннадцатиклассника, который поцеловал тебя так, что мир исчез.

И в этой иронии, в этом смешном и горьком выводе было всё, что я боялась себе признать.

– Спасибо… – прошептала я. – Я просто… не знаю, чем всё это кончится.

– Никто не знает. Но если ты не позволишь себе быть живой, настоящей, любящей – ты даже не узнаешь, с чего оно начинается.

И на том конце провода было только молчание. Тёплое. Поддерживающее. Такое, как обнимашки сквозь телефон.

Утро было до омерзения обыденным.

Серое небо, как скомканный лист бумаги, нависло над городом. Тонкий дождь моросил, как будто природа решила добавить к моей душевной неразберихе щепотку меланхолии – на всякий случай, если вдруг мне станет весело.

Я стояла у зеркала в учительской. Волосы уложены в небрежный пучок – такой, как любят мужчины, когда думают, что женщина "не старалась". Губы алые, хоть и стертые нервными прикосновениями. Взгляд… предательски блестящий. Я была, как натянутая струна – в любое мгновение могла лопнуть.

Николас сегодня будет в школе.

Он всегда там. Он теперь повсюду. В каждом коридоре, в каждом отражении в стекле, в каждом взгляде, который я старалась игнорировать, но не могла.

– Белла Сергеевна, у вас все хорошо? – спросила Марина, милая первоклашка, которую я учила рисовать осенние листья акварелью. Ее огромные глаза смотрели на меня с такой искренней заботой, что мне захотелось просто взять и заплакать.

– Конечно, Мариш. Всё прекрасно, – я выдавила улыбку. Фальшивую. Синтетическую. Как дешевые духи.

Но внутри… я горела.

Он появился, как по заказу.

В коридоре. В этой странной пустоте между звонками, когда школа будто замирает, затаивает дыхание. Николас шел, не торопясь, с тем ленивым движением плеч, которое отличает уверенных в себе парней. У него в руках был папка с чертежами – он шёл на архитектурный кружок. Да, он ещё и туда записался. Где его нет, скажите?

Я хотела пройти мимо. Просто пройти. Не остановиться. Не выдать себя. Но…

– Белла Сергеевна. – он произнёс это почти шёпотом. Но мне показалось – как пушечный выстрел.

Я остановилась. Глупо, неловко. Как девочка. Не как учитель.

Повернулась.

– Николас, привет. Что-то случилось?

– Мы можем поговорить? – он смотрел не как ученик. Не как мальчик. А как мужчина, который точно знает, чего хочет.

Моя душа сжалась. Где-то внутри прозвенел колокол моральной тревоги. А сердце тихо произнесло: да, пожалуйста, только скажи хоть что-нибудь, только не уходи.

– Здесь нельзя. – прошептала я, пытаясь выглядеть строго.

– Тогда после уроков. Парк. Как вчера.

– Николас… – я хотела сказать "это неправильно", "мы не можем", "забудь". Но язык не слушался. Сердце гремело в груди, как поезд по рельсам.

– Я просто хочу поговорить. Ты не обязана ничего… – он опустил глаза, и в этом движении было столько искренности, что я сдалась.

– Хорошо. Пятнадцать минут – и ни секундой больше.

После уроков я вышла в парк, будто и не собиралась туда.

Пальцы дрожали, словно я снова школьница на первом свидании. А ведь мне двадцать три. За плечами – колледж, диплом. Но Николас – это не просто "парень". Это – катастрофа с зелеными глазами.

Он ждал. Под деревом. Ветер играл его волосами. У него был тот самый шарф – тёмно-синий, из мягкой шерсти, в который я однажды уткнулась носом, когда замерзла в больнице. Он всё ещё пах мятной жвачкой и древесным дымом.

– Ты пришла, – улыбнулся он.

– Ты удивлён?

– Счастлив.

И как это говорить с такой серьёзностью, не моргнув, не покраснев?

– Николас, мы не можем этого делать. Это слишком…

– Странно? Запрещено? Безумно? – он шагнул ближе. – Я всё это знаю. Но я никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. Ни к одной девочке, ни к одному человеку вообще.

Я сделала шаг назад. Но внутри меня будто сдвинулись планеты.

– Ты – мой учитель, да. Но ты ещё и человек. Ты видишь меня таким, какой я есть. Без маски, без поз. Я не играю перед тобой. И ты тоже – не притворяешься.

Молчание между нами стало плотным. Как воздух перед грозой. Я чувствовала, как дрожат пальцы. Как хочется шагнуть – или убежать.

– Ты думаешь, я не боюсь? – выдохнула я. – Я просыпаюсь по ночам с ощущением, что сделала что-то ужасное. Я смотрю на других учителей и жду, что кто-то всё узнает. Я не могу объяснить даже себе, почему ты стал для меня… важным.

– Тогда не надо объяснять. Просто… не отворачивайся. Не сейчас.

Он взял меня за руку. Осторожно. Почти невесомо.

И в этот момент, когда мир будто замер, в голове снова прозвучал голос Амелии:

«Ты не безумна. Ты просто влюбилась».

Вечернее сумрачное небо опускалось всё ниже, словно разделяя нас невидимой линией, и в этом холоде мы стояли, оба словно на краю пропасти, куда хотелось упасть, но никто не мог сделать первый шаг.

Я резко отдернула руку, которая сама непроизвольно коснулась его запястья. Сердце колотилось бешено, в горле пересохло, и я боялась даже взглянуть ему в глаза.

– Николас… – голос дрожал, чуть слышный, – ты не понимаешь, что это невозможно. Ты… ты ученик. Я учитель. У меня нет права на это, никогда не было.

Он сжал губы, его взгляд горел безысходностью и отчаянием. Медленно приблизился, словно пытаясь заглянуть внутрь меня, понять, что скрывается за страхом и отторжением.

– Белла, я знаю, – сказал он тихо, но с таким упорством, что слова словно острыми иглами впивались в грудь, – я знаю, что это не просто. Но разве это должно нас останавливать? Ты думаешь, я не боюсь?

Я отвернулась, пытаясь скрыть слёзы, но они уже подступали к глазам. Дрожь пробегала по всему телу, и я не могла подобрать слова.

– Боюсь… – наконец выдохнула, – боюсь потерять всё, что у меня есть. Карьеру, уважение, себя… Мне никогда не приходилось любить, не было… не знаю, как. Я не хочу, чтобы кто-то разрушил мою жизнь, как только она начала складываться.

Он сделал шаг вперёд, осторожно, не навязчиво, и схватил мою руку – настолько нежно, словно боялся, что я могу разбиться от одного неверного движения.

– Я боюсь потерять тебя, – сказал он почти шёпотом, – боюсь, что если я отпущу твою руку, то уже никогда не смогу найти тебя снова.

Я посмотрела на его ладонь, сжимающую мою, и почувствовала, как внутри всё рвётся на части. Но страх был сильнее – страх, что вся эта хрупкая жизнь рухнет, если я позволю себе упасть.

– Почему ты не можешь понять? – вырвалось у меня, голос срывался, – я боюсь не только за себя. За нас – за всех, кто увидит, услышит, осудит. Ты думаешь, мне легко быть учителем, когда все смотрят и ждут ошибки? Если я ошибусь – меня уничтожат.

Он сжал мою руку крепче, но боли в этом прикосновении было больше, чем поддержки.

– Тогда позволь мне быть твоей защитой, – тихо сказал он, – дай мне шанс. Пусть весь мир будет против нас, я останусь с тобой.

Я хотела кричать, чтобы он ушёл, хотела бежать, спрятаться, забыть всё это чувство, которое мне было чуждо и страшно. Но одновременно мне хотелось верить, что где-то там, в этом хаосе, есть место для нас.

Слезы наконец прорвались – горькие, холодные, правда которых было слишком много для моих молодых лет.

– Я не знаю, смогу ли я… – прошептала я, – но боюсь, что если отпущу твою руку, потеряю навсегда.

И в этот момент мы оба понимали: ни один из нас не готов сдаться. Но и сделать шаг навстречу – тоже страшно.

Мы стояли в тишине, где каждый вздох казался громче грома, и в этой тишине звучала боль двух сердец, боящихся сделать выбор, который изменит всё.

Я чувствовала, как пальцы его сжали мою руку сильнее – словно цепляясь за последнюю надежду. Но внутри меня всё раскалывалось на тысячу осколков, и страх становился невыносимым грузом. Я медленно отодвинула руку, и наши взгляды встретились в последнем, долгом, прощальном молчании.

– Николас… – голос сорвался, слова ломались на куски, – я не могу. Это слишком. Для меня. Для нас.

Он молчал, его глаза пылали упрёком и болью, но я уже не могла остановить поток эмоций, который рвался наружу. Слёзы заливают лицо, горячие и горькие, словно внутренняя битва выходила на поверхность.

– Пожалуйста… – прошептала я, – пойми меня. Я боюсь потерять всё, что у меня есть. Я боюсь, что если мы начнём, я разрушу всё вокруг себя. Себя. Тебя.

С этими словами я сделала шаг назад – один за другим, как будто с каждым отдалялась от последнего тепла, от возможности счастья. Сердце разрывалось, казалось, что внутри меня горит пламя, которое никто не может потушить.

– Белла… – его голос звучал уже почти умоляющим, – не уходи.

Но я уже не слышала. В ушах стоял гул, и слёзы безудержно лились по щекам. Я отвернулась и побежала прочь, сквозь холодный ветер и тёмные аллеи, не оглядываясь, чтобы не видеть разбитую надежду в его глазах.

Шаги глухо эхом отдавались в пустоте моего сердца. Я хотела спрятаться, исчезнуть, чтобы никто больше не увидел мою слабость. Но где-то глубоко внутри знала: эта боль – первая из многих, и дорога назад уже закрыта.

И в этом холодном ночном парке, где мы встретились, остались лишь два разбитых сердца – его, полного тоски, и моего – полного страха и сомнений.

Следующий день в школе выдался тяжелым. Я старалась улыбаться детям, говорила с ними, объясняла новые темы, подбадривала, словно весь мир висел на моих плечах. Внутри же было пусто и тяжело – где-то далеко в глубине сердца боль от Николаса жгла, не давая покоя. Каждое его слово, каждый взгляд всплывали в памяти, словно тени, которые невозможно прогнать. Но я прятала эту боль за вуалью спокойствия, чтобы дети не видели, как я разбита. С улыбкой на лице я раздавала краски и кисти, слушала, как маленькие художники восторженно рассказывают о своих творениях, а сама думала о нем – о тех чувствах, которых боюсь и которых так хочется.

Когда школьный звонок, наконец, отпустил меня из стен лицея, я вышла на улицу, где уже подкрадывался вечер, обволакивая город мягким светом заката. И там, у самого выхода, стоял он – Константин, с букетом в руках. Красные розы, пышные и страстные, ярко выделялись на фоне золотистого света. Они, конечно, не были моими любимыми цветами – пионы, нежные и воздушные, с лепестками, будто сотканными из шелка и рассветного тумана, всегда казались мне более настоящими, более похожими на меня. Но все равно этот букет тронул меня, потому что он был для меня.

– Знаю, розы – не твое, – улыбнулся Константин, – но я хотел подарить что-то, что говорит о страсти и силе. Ты сильная, Белла. И очень особенная.

Я взяла цветы, чувствуя, как тепло его рук переходит ко мне:

– Спасибо, – тихо сказала я, – пионы – мои любимые, они нежнее. Но это очень приятно.

Мы направились в парк, где пруд зеркалил последние лучи солнца, а вокруг лениво плавали утки и величественные лебеди. Константин достал из кармана пару пакетиков с кормом и протянул мне.

– Помнишь, как в детстве кормили птиц?

– Да, – улыбнулась я, – это было одно из тех простых счастий, которые так легко забываются с годами.

Мы стояли у воды, бросая хлебные крошки, наблюдая, как птицы нежно тянут шеи, словно кланяясь. В этом тихом моменте казалось, что время остановилось, и весь мир замер только для нас двоих.

– Расскажи, как у тебя дела на работе? – спросил он мягко, и я почувствовала, что готова открыть сердце.

– Дети – мое вдохновение, – начала я, – но иногда это борьба с собой. Быть учителем – это больше, чем просто профессия. Это постоянная ответственность. И, честно, часто я боюсь не справиться, боюсь потерять себя в этом потоке.

Он слушал внимательно, не перебивая, словно каждое слово было важным для него.

– Знаешь, – сказал Константин, – жизнь похожа на этот пруд. Спокойная поверхность скрывает глубину, страхи и радости, но без нее не будет движения, не будет настоящей жизни. Настоящая смелость – принимать все, что приносит судьба.

Я взглянула на него, и впервые за долгое время почувствовала облегчение – что меня понимают, что рядом кто-то, кто готов просто быть.

– Спасибо, – прошептала я, – мне так не хватает таких разговоров.

Мы шли дальше, и вокруг нас загорались первые огни вечернего города. Константин шел рядом, не торопясь, без спешки и без давления – просто надежная опора в этом хрупком и сложном мире.

Это свидание не было громким признанием или порывом страсти. Оно было нежным обещанием: что где-то рядом есть человек, который поймет и поддержит, когда будет особенно трудно. И именно в этом теплом, почти невысказанном моменте я почувствовала, что смогу дышать снова.

Константин остановился, глубоко вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза – глаза, в которых, казалось, горела тихая, но непоколебимая искра. Его голос прозвучал мягко, почти шепотом, будто боялся нарушить тонкий хрупкий момент.

– Белла… – начал он, будто перебарывая сомнения, – ты особенная. Не просто красивая или талантливая. Ты – как редкий цветок, который не спешит раскрыться, но стоит подождать, и он подарит миру самый нежный аромат. Я вижу тебя – твою силу и твои страхи. И я хочу быть рядом, чтобы поддерживать тебя. Не спеши, не требую ничего. Просто хочу, чтобы ты знала – я здесь, и могу стать тем, на кого ты сможешь опереться, когда станет тяжело.

Я смотрела на него, и в груди забилось что-то новое – одновременно страх и надежда, растерянность и желание довериться. Моё сердце, которое так долго прятало раны и обиды, дрожало от его слов. Я не знала, как быть с такими чувствами – я не умела любить и не умела быть любимой.

– Костя… – голос мой дрожал, – я никогда не была в отношениях. Я боюсь, что не смогу. Боюсь ошибиться, потерять контроль, испортить всё. Я боюсь открыться и быть уязвимой.

Он осторожно взял мою руку, сжался так, чтобы не причинить боль, а дать силу. В его взгляде не было ни осуждения, ни давления – только тихая, неподдельная забота и терпение.

– Я не прошу тебя сделать шаг сейчас, – тихо сказал он, – не прошу сразу ответить взаимностью. Просто позволь мне быть рядом, слушать тебя, понимать. Иногда, чтобы найти свет, нужно дать себе время пройти через тьму. Ты не одна. Позволь мне идти рядом с тобой, когда будет трудно.

Сердце колотилось так громко, что казалось – оно расколется на части. Внутри меня бушевала борьба: страх и желание, сомнение и надежда. Я отдернула руку, но голос стал чуть тверже.

– Мне нужно время, Костя. Не сейчас. Но… спасибо, что остался.

Он кивнул, в его улыбке скользнула лёгкая грусть, но в том взгляде была поддержка, которой я так давно не знала. Молчание между нами было наполнено обещанием – обещанием, что не всё потеряно, что впереди ещё есть шанс.

В этот момент я поняла – я готова сделать первый шаг. Пусть даже страшный, пусть даже робкий, но свой.

Chapter 5

Прошел уже месяц, как я и Костя начали встречаться. Месяц, наполненный странной тишиной и неуловимыми проблесками теплоты, которая, правда, никогда не перерастала в то пламя, которое я когда-то чувствовала к Николасу. Между мной и Костей не было ни интима, ни поцелуев – словно мы боялись приблизиться друг к другу слишком близко. Я пыталась понять, почему сердце не бьется чаще, почему бабочки в животе так и не появились, почему на руках не чувствую того электрического тока, что был с ним невозможен.

В глубине души я знала – это не любовь. Это что-то другое, что-то спокойное и осторожное. Костя – надежный, добрый, внимательный, он всегда рядом, но он не способен выжечь мою душу, как Николас. Николас, наоборот, все больше уходил в свои тренировки, погружался в спорт с головой, но при этом он появлялся на уроках, он хотел быть там, где была я. Хотел рисовать, делиться временем и быть рядом, несмотря на все. Он словно удерживал мост между нами, который я не была готова перейти.

В тот день, на очередном обычном уроке рисования, я заметила его взгляд – теплый, но немного усталый. Когда урок подошел к концу, он подошел ко мне с небольшой коробочкой в руках.

– Белла, – тихо, чуть робко, сказал Николас, подходя ко мне. В руках у него была аккуратная коробка конфет, обёрнутая в блестящую бумагу. – Это тебе.

Я взяла коробку, удивлённо посмотрела на него и попыталась улыбнуться.

– Спасибо, – ответила я, чувствуя, как сердце начинает биться немного быстрее. – Это неожиданно.

– Я просто хотел как-то сделать этот день лучше, – сказал он, стараясь звучать непринуждённо, но в его глазах читалась искренняя забота.

Мы стояли, глядя друг на друга, и на мгновение в воздухе повисла натянутая пауза – ни один из нас не знал, что сказать дальше.

– Как ты? – наконец спросил он, ломая молчание.

Я вздохнула, пытаясь найти слова.

– Работа забирает много сил, – призналась я. – Иногда кажется, что ничего не меняется. Но дети – это главное.

Он кивнул, с лёгкой грустью в голосе.

– Понимаю… У меня тоже свои заботы, – сказал он, потом набрался смелости и добавил: – Знаешь, я подумал… Я хочу заниматься рисованием серьёзнее. Может, ты могла бы помочь? Стать моим репетитором? Заниматься дома, вместе?

Меня охватил неожиданно теплый прилив эмоций. С одной стороны, предложение казалось простым и даже дружеским. С другой – в этом таилась та тонкая граница, которую я боялась переступить.

– Репетитором? – повторила я, стараясь не выдать, насколько это предложение меня задело. – Ты серьезно?

– Да, – ответил он, смотря мне прямо в глаза. – Я хочу учиться у тебя. Ты лучше всех умеешь видеть детали, цвета, настроение. Мне это важно.

Я почувствовала, как напряжение между нами начинает понемногу спадать, словно лед, который только что начал таять.

– Хорошо, – наконец сказала я, едва слышно. – Давай попробуем. Только… чтобы всё было просто. Без лишних ожиданий.

Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то такое – надежда, доверие, желание быть рядом, не нарушая границ.

– Я обещаю, – тихо сказал он. – Просто друзья. Но я рад, что ты согласилась.

И в этот момент, среди шумной школы и суеты, мы оба почувствовали, что между нами что-то меняется. Медленно, осторожно, но неотвратимо.

Я держала в руках ту коробку с конфетами, словно это была какая-то хрупкая надежда. Сердце всё ещё колотилось, а мысли разбегались в разные стороны – то о том, как просто и тепло было сейчас, то о тех невидимых стенах, что я выстроила вокруг себя. Я знала, что Николас видит меня настоящую, без масок, без притворства, но страх всё равно грыз изнутри.

– Когда хочешь начать? – спросила я, стараясь контролировать голос, хотя внутри всё бурлило.

Он улыбнулся, глаза светились тихой радостью.

– Завтра после уроков. Ты скажи, где тебе удобно, я приду.

Мы стояли в классе, и на миг казалось, что время остановилось. Никто не мешал, никто не торопил – только мы двое и мягкий свет окна, заливающий пространство золотым осенним сиянием.

– Знаешь, – начал Николас, будто размышляя вслух, – я всегда думал, что рисование – это просто краски и кисть. Но ты показала мне, что это ещё и эмоции, и история, и даже чуть-чуть магия.

Я взглянула на него и вдруг почувствовала, как застывшая внутри меня часть начала трепетать. Здесь, рядом, был человек, который не требовал невозможного, не ждал от меня идеала. Просто хотел учиться и расти вместе.

– Мне нравится, когда люди видят в искусстве что-то большее, – тихо ответила я. – Не просто рисунок, а душу, которая там спрятана.

Он кивнул, его глаза стали серьёзнее.

– Тогда я хочу научиться слышать тебя через твои картины.

Эти слова звучали так просто, но я понимала – они для меня значили гораздо больше. Что-то внутри меня медленно менялось, и хотя я боялась открыться полностью, теперь у меня был кто-то, кто готов был подождать.