Читать книгу Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 2. Полет - - Страница 1

Гуляя по центру Флоренции, и написав первую часть о жизни Никколо Макиавелли, ранее я не ощущал такого волнения, когда стоял как турист величественным дворцом Синьории. Теперь я понимаю почему для жителей эти зубчатые стены и грозная башня, возвышавшаяся на 94 метра, олицетворяли силу и независимость республики.

Я снова пришел на площадь, вымощенной серыми каменными плитами, ранним летним утром. Утреннее солнце только-только медленно поднималось над морем терракотовых крыш, окрашивая фасады палаццо в теплые оранжевые тона, отражаясь в окнах, обрамлённых изящной каменной резьбой эпохи кватроченто. Раздавшийся звон колоколов собора Санта-Мария-дель-Фьоре раскатисто отмерял утренние часы.

Я мысленно снова перенесся во Флоренцию, в 1500 год, когда с первыми лучами солнца уже бурлила жизнь в этот прекрасный для меня период – период Ренессанса. В то время вероятно, что торговцы в ярких одеждах уже расставляли товары, ремесленники с засученными рукавами спешили в свои мастерские, чиновники в строгих чёрных туниках и шапочках торопились на службу.

Глава 7. Королевская лилия.

«Я понял, что в политике нет места морали в обычном понимании этого слова. Есть только эффективность и неэффективность».

Н. Макиавелли

Воздух был напоен ароматами – свежевыпеченный хлеб из соседних пекарен, пряности с рыночных рядов, тонкий запах чернил и пергамента, доносившийся из открытых окон нотариальных контор. Флоренция дышала, жила, созидала – город искусства и коммерции, превративший своих банкиров в правителей, а торговцев в покровителей философии.

Никколо Макиавелли спешил по коридору к Второй канцелярии, его черная одежда, типичная для флорентийского чиновника, резко контрастировала с волнением, отражавшимся в его движениях.

Синьор Макиавелли! – окликнул его один из старших служащих. – Гонфалоньер желает вас видеть немедленно!

Они поднялись по винтовой лестнице с истёртыми от времени мраморными ступенями, в кабинет Пьеро Содерини, гонфалоньера юстиции – фактического главы Флорентийской республики. Макиавелли поправил свой старомодный, но чисто выстиранный воротник – маленькая деталь, говорившая о его скромном достатке и врождённом достоинстве одновременно, и постучал в дверь.

Кабинет Содерини впечатлял своей строгостью и изяществом одновременно. Просторное помещение с высоким сводчатым потолком, украшенным фресками со сценами триумфа Флорентийской республики, занимало угловое положение в палаццо. Высокие стрельчатые окна с разноцветными витражными вставками пропускали потоки утреннего света, создавая на мраморном полу причудливую мозаику из цветных пятен, освещая тяжелый дубовый стол, почерневший от времени и отполированный локтями нескольких поколений правителей. Стол был заставлен серебряными чернильницами искусной работы, завален картами с красными и черными пометками, завален пергаментными свитками, депешами в кожаных футлярах и письмами со сломанными печатями.

На стенах висели гобелены с городскими гербами и флорентийским львом, а между ними – географические карты Италии, Европы и известного мира. В углу комнаты на специальной подставке покоился глобус работы венецианского мастера – новейшее приобретение, отражающее недавние открытия португальских мореплавателей. Вдоль стен стояли тяжелые дубовые шкафы с государственными документами, каждый из которых был заперт на отдельный замок. Воздух был наполнен запахом сургуча, чернил, старой кожи переплетов и едва уловимым ароматом лаванды, которой окуривали помещение для защиты от заразы.

Содерини поднял взгляд от документа, который изучал через круглые очки в тонкой золотой оправе. Гонфалоньер был статным мужчиной около пятидесяти, с проницательным взглядом карих глаз и аккуратно подстриженной седеющей бородой. Его шелковая туника глубокого винного цвета с тонкой вышивкой, массивная золотая цепь на шее и перстни с драгоценными камнями говорили о высоком положении, но держался он просто, без напыщенности.

Никколо, сейчас наступает сложная ситуация, которая требует от нас незамедлительных действий. Французский король Людовик XII укрепляет свои позиции в Милане. После свержения и пленения Лодовико Сфорцы весь баланс сил в Италии нарушен. Нам необходимо понимать дальнейшие планы Людовика.

Макиавелли стоял перед столом с идеально прямой спиной, сложив руки за спиной. Он видел тревогу на лице Содерини, которую он прятал за показательным внешним спокойствием.

Он мысленно представил в голове карту Италии – раздробленную, ослабленную внутренними раздорами, словно спелый гранат, готовый расколоться под нажимом. Французы на севере, испанцы на юге, папа римский в центре – каждая сила тянула в свою сторону. А посередине – маленькая Флоренция со своими богатствами, культурой, искусством и.… почти без армии, способной защитить всё это.

Наша республика слишком уязвима, – продолжил Содерини, словно читая мысли молодого секретаря. – У нас недостаточно солдат, наши крепости не готовы к осаде, нам не хватает современного оружия.

Он развернул карту Тосканы, где красными точками были отмечены французские гарнизоны. – Флоренция должна заручиться поддержкой французской короны. Иначе мы рискуем разделить судьбу Милана.

Макиавелли внутренне содрогнулся, вспомнив рассказы о падении Милана – о том, как прославленный герцог Лодовико Сфорца бежал, переодевшись в простолюдина, о том, как французские солдаты грабили дворцы и насиловали, и убивали женщин, о том, как надменные французские офицеры теперь расхаживали по улицам некогда гордого города, словно завоеватели в побежденной стране. Невысказанная мысль повисла в воздухе: «Неужели это судьба всей Италии? Неужели мы обречены стать провинцией Франции или Испании?»

«Вы предлагаете организовать посольство во Францию?» —спросил Макиавелли, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и деловито. Внутри же его разрывали противоречивые чувства: с одной стороны – страх перед первой ответственной дипломатической миссией, с другой – острое желание доказать свои способности, сделать что-то значительное для Флоренции, которую он любил со страстью, характерной для итальянцев той эпохи.

Именно так, – Содерини кивнул. Встав из-за стола, он подошел к окну и некоторое время смотрел на площадь, где флорентийцы продолжали жить своей обычной жизнью, не подозревая о том, как шатко их положение. – И я хочу, чтобы ты сопровождал посла Франческо делла Касу. Твое понимание политики и умение наблюдать, как показала твоя миссия к Сфорца, будут для нас неоценимы.

Для молодого секретаря, не имевшего ни богатства, ни влиятельных покровителей, это была возможность не только показать свои способности, но и шанс показав себя – выйти на международную политическую арену, познакомиться с устройством величайшего королевства Европы, увидеть воочию двор, который задавал тон всей континентальной политике.

«Я смогу своими глазами увидеть короля, я могу познакомиться с ткм как управляется великое государство», – мелькнуло в мыслях Никколо. Он уже представлял себе, как будет наблюдать за французским двором, изучать их военное устройство, понять методы, которыми король Ему нравилось, что король Людовик держит в повиновении своих вассалов и соседей. Ведь в отличие от раздробленной Италии, Франция была единым сильным государством, способным выставить в поле десятки тысяч солдат.

Я готов служить республике, синьор гонфалоньер, – ответил Макиавелли с глубоким поклоном.

Мы должны убедить Людовика XII оказать нам военную помощь, – продолжил Содерини. Официально это миссия – очередные переговоры о долгах Флоренции перед Францией за оказанную ранее военную помощь.

Содерини протянул Макиавелли запечатанный свиток с шелковой лентой цветов Флоренции. – Вот твои инструкции. Ты должен будешь сопровождать посла, но на самом деле твоя задача – изучить настроения при французском дворе, понять планы Людовика относительно Пизы, которая продолжает сопротивляться нашим войскам. Нам важно, чтобы нам вернули Пизу, как обещал король Карл V. Мы, без французской поддержки, мы сможем ее вернуть. И, что наиболее важно – посольство должно убедить короля, что Флоренция – это его самый надежный союзник на полуострове.

Для справки, город Пиза этот древний торговый город и порт, восстала против власти Флоренции в 1494 году и не смотря на все попытки Флоренции снова вернуть ее в свои владения – успешно отражала все попытки флорентийцев восстановить контроль. Это была открытая рана на теле республики, ослаблявшая ее как экономически, так и политически.

Макиавелли принял свиток, чувствуя его тяжесть – не физическую, но метафорическую. В этом свитке была не просто инструкция, но судьба его города, его семьи, его собственной карьеры. Он знал, что большинство его коллег по канцелярии, многие из которых происходили из более знатных семей, с завистью наблюдали за его быстрым продвижением. Неудача могла вызвать злорадство, успех – еще большую зависть. Но где-то в глубине души он верил, что способен справиться с этим заданием лучше других.

Когда я должен быть готов к отъезду, синьор гонфалоньер? – спросил он, мысленно уже планируя, что нужно сделать перед долгим путешествием.

Через три дня, – ответил Содерини. – Посольство должно достичь Лиона до конца месяца. Там король Франции принимает послов из разных стран. Мы должны опередить венецианцев и миланцев, которые, несомненно, попытаются очернить Флоренцию в глазах Людовика.

18 июля 1500 года, дорога из Флоренции в Париж была изнурительным даже для привычных к дорожным тяготам людей той эпохи. Крутые горные перевалы с узкими тропами, где одно неверное движение мула могло отправить путника в пропасть, сменялись сочными зелеными долинами, где дорога превращалась в грязное месиво после каждого дождя. Небольшие селения с подозрительными жителями, запирающими двери перед чужеземцами, чередовались с редкими городами, где гостиницы кишели блохами, а еда была непривычной и часто несвежей.

Палящее июльское солнце сменялось внезапными горными ливнями. По ночам в альпийских перевалах было так холодно, что путники жались к кострам, натягивая на плечи все имеющиеся плащи и одеяла. Грязные придорожные таверны со спертым воздухом, пропитанным запахами пота, дешевого вина и прогорклого жира, служили единственным укрытием от непогоды и разбойников, которые делали опасными даже основные торговые пути.

Дипломатическая миссия медленно продвигалась на север, преодолевая все тяготы пути. Посольство состояло из примерно двадцати человек: посол Франческо делла Каса – грузный пожилой мужчина, большую часть пути проводивший в закрытых носилках из-за мучавшей его подагры; его личная охрана из четырех солдат в кольчугах и шлемах с плюмажами цветов Флоренции; слуги, заботившиеся о лошадях и провизии; гонец, готовый в любую минуту мчаться обратно во Флоренцию с важными известиями; и конечно, Никколо Макиавелли – официально всего лишь секретарь посольства, но фактически его интеллектуальный и стратегический центр.

Макиавелли скакал верхом на невзрачной гнедой лошади – не лучшей в караване, но достаточно выносливой для долгого пути. Его дорожный костюм был прост и практичен: прочные темные штаны, заправленные в высокие сапоги из мягкой кожи для верховой езды, плотная льняная рубаха и кожаный дублет, защищавший от ветра и непогоды. На поясе висел небольшой кинжал – не столько для защиты, сколько для повседневных нужд путешественника. Плащ с капюшоном, перекинутый через плечо, служил защитой от дождя и холода, а также постелью в те ночи, когда приходилось спать под открытым небом.

За плечами у него была небольшая дорожная сумка из вощеной кожи с самым необходимым – сменой белья, письменными принадлежностями, несколькими книгами, среди которых были труды Тита Ливия и Цицерона – его любимое чтение, помогавшее скоротать долгие вечера на постоялых дворах. Отдельный кожаный чехол защищал важные документы – верительные грамоты от Флорентийской республики, рекомендательные письма, а также зашифрованные инструкции от Синьории.

Макиавелли ехал рядом с послом Франческо делла Касой, иногда отставая, чтобы сделать заметки в своем небольшом кожаном дневнике, который он постоянно носил на шее на тонком кожаном шнурке. Несмотря на тряску и неудобства дороги, его почерк оставался четким и разборчивым – годы работы секретарем выработали эту привычку. Его внимательный взгляд не упускал ничего: ни состояния дорог и мостов, по которым можно было судить о силе и заботливости местных правителей, ни настроения местных жителей, по лицам которых он читал степень налогового бремени и удовлетворенности правительством, ни политической обстановки в городах, через которые они проезжали – о чем говорят на рынках, какие новости приносят торговцы, сколько стоит хлеб и вино, как вооружены стражники на городских воротах.

Ночами в тавернах, когда большинство путников уже спали, он при свете свечи продолжал делать записи, анализируя увиденное за день. «Франция – страна контрастов, – писал он, – богатые провинции соседствуют с бедными, сильная королевская власть ограничена привилегиями дворянства, католическая церковь поддерживает короля, но имеет и собственные амбиции… Эта система одновременно сильна и хрупка. Если понять ее внутреннюю логику, можно предсказать действия французской короны и в отношении Италии».

Что пишешь, Никколо? – спросил делла Каса, поравнявшись с Макиавелли на подъезде к Лиону, крупному торговому городу на реке Роне. День клонился к вечеру, и золотистый солнечный свет окрашивал старинные каменные стены города в теплые тона.

Мысли, наблюдения, – ответил тот, не отрываясь от своих записей. На страницах дневника рядом с аккуратными строчками текста были и маленькие рисунки – схемы крепостных укреплений, эскизы военных машин, которые он замечал по пути, наброски карт с отмеченными стратегическими пунктами. – Мне кажется, что понимание французской политики невозможно без понимания французского характера.

«И что же ты понял о французском характере?» —с любопытством спросил посол, с трудом повернувшись в седле. Его лицо, покрасневшее от долгого пребывания на солнце и ветру, выражало усталость, но и искреннее уважение к молодому коллеге, чей острый ум он успел оценить за время путешествия.

Макиавелли закрыл дневник и поднял взгляд к горизонту, где уже виднелись очертания Лиона.

Они импульсивны и отважны, и готовы сразу броситься в драку. Поэтому им, возможно, не будет хватать терпения для долгосрочных планов. Они сильны в начале предприятия, но слабеют по мере его продолжения, в конце могут вообще потерять к нему интерес. В этом их сила и слабость одновременно.

Делла Каса кивнул, явно впечатленный глубиной наблюдений молодого секретаря.

Надеюсь, твои наблюдения помогут нам в переговорах с королем.

Вообще Макиавелли описывая свои перипетии того периода в духе похожей на трагикомедию путешествия двух бедных дипломатах, заброшенных в водоворот большой политики. В письме от 9 августа он там описывает свои мытарства:

«Когда мы прибыли в Лион, полагая, что найдем здесь короля, который к тому времени уже уехал из города, мы оказались лишены всего необходимого и потому принуждены были издержать немало за два дня на покупку лошадей, которых смогли отыскать, на новое платье и слуг».

Все дело в том, что французская действительность требовала постоянного перемещения королевского двора от одного города к другому. А Макиавелли с послом, привыкшие к тому, что все правители были в месте, оказались не готовы к реалиям кочующего королевского двора. Это особенно больно ударило по финансовым вложениям данной миссии.

«Мы не селимся на постоялых дворах, а только в домах, где есть кухня, другие вещи и провизия, которую мы принуждены готовить сами», – жаловались дипломаты, невольно превратившиеся в кочевников.

Для Макиавелли самым унизительным оказался отказ в кредите, за которым посольство обратилась к французским банкирам. Для них это стало неприятным сюрпризом – они как представители самого известного города банкиров и торговцев – остались senza un soldo (без гроша).

Но преследование королевского двора продолжалось. Поездка осложнялась чумой, которая свирепствовала во Франции. Поэтому королевский двор постоянно менял маршрут, стараясь объезжать охваченные эпидемией города.

5 августа они наконец настигли свою цель в Сен-Пьер-ле-Мутье. Это было первое реальное достижение миссии, и Макиавелли поспешил поделиться радостной вестью с Синьорией.

На следующий день произошло – состоялась встреча с кардиналом Жоржем д'Амбуазом, известным как кардинал Руанский.

Жорж д'Амбуаз – всесильный кардинал, он добился так необходимое расторжения брака для короля Франции Людовика XII и Жанны Валуа в 1498 году. Этим он открыл Людовика XII путь к новому союзу – союзу с Венецией, который был подписан 9 февраля 1499 года в Блуа.

Жорж д'Амбуаз показал себя способным военачальником при захвате Миланского герцогства. Кардинал был рядом с Людовиком XII во время триумфального въезда в Милан 6 октября 1499 года, предоставляя королю получить все лавры победителя. За эти заслуги король дал право ему и поставил править Миланским герцогством своего племянника.

Встреча прошла в лучших традициях дипломатического этикета. Кардинал оказал послам любезный прием, встретил их с подобающим почтением к чину посла и лично сопроводил к королю. Но за внешней учтивостью скрывался холодный расчет политика, привыкшего иметь дело с равными себе по статусу противниками.

Аудиенция у Людовика XII стала для Макиавелли уроком того, как работают инструменты в реальной политике.

Макиавелли и делла Каса направились к королевскому двору для первой аудиенции. Макиавелли был безупречно одет в черное, как это было принято среди флорентийских чиновников, но его внимательный взгляд выдавал внутреннее волнение.

Людовик XII, король Франции, принял флорентийское посольство в тронном зале. Высокий, с благородными чертами лица и проницательным взглядом, он восседал на троне, окруженный своими придворными. Среди них внимательный глаз Макиавелли узрел помимо уже описанного выше кардинала Руанского, присутствовали Джан Тривульцио и Флоримон Роберте.

Джан Джакомо Тривульцио – это миланский дворянин и опытный кондотьер. Именно он, зная все секреты миланской обороны, расположение крепостей помог королю овладеть ими, перейдя на его сторону. Местное Он был вхож во все высшие круги Миланского герцогства прекрасно разбирался в хитросплетениях и настроениях местной знати. Он и кардинал были особенно опасными соперниками в переговорах. Летом 1499 года его армия практически без сопротивления взяли Геную и Милан. Король оценил все сделанное и назначил его управлять обеими городами.

Флоримон Роберте. был, как-бы сказали сегодня, – министром финансов у Карла VIII. Он был человеком исключительных способностей и знаток международных дел. Кроме того – полиглот, знавший немецкий, испанский и итальянский язык.

Против флорентийской миссии противостояли опытные, хитрые, умные противники, преследующие свои цели.

– Приветствуем посланников славной Флорентийской республики, – произнес король, когда делла Каса и Макиавелли склонились в глубоком поклоне.

Франческо делла Каса, опытный дипломат, начал свою речь с традиционных фраз уважения и дружбы между Флоренцией и Францией. Его задача была деликатной: убедить французского короля взять на себя финансовое бремя военной кампании в Пизе. Во время речи Франческо, Макиавелли наблюдал не за королем, а за его советниками, пытаясь уловить их реакции, понять расстановку сил при дворе.

Король медленно поднялся с трона, и его голос прозвучал холодно и властно:

«Гасконцы вели себя неподобающе и будут наказаны, но это дело касается интересов Флоренции, а французы только помогали ей по собственной ее просьбе, и потому все расходы, связанные с кампанией, она должна нести сама. Между нами, в Милане был заключен договор – Capitoli, и мы будем следовать его букве».

Макиавелли почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он решил попытаться вступить в переговоры и попытаться переубедить монарха:

«Ваше величество, Французское королевство богато и процветает. Возможно, вы могли бы оплатить прошлые расходы и даже сделать еще один шаг навстречу Флоренции – окончательно овладеть Пизой? Тогда можно будет обо всем договориться, а уж за Флоренцией дело не станет, она, слово чести, оплатит все издержки похода!»

Но король был непреклонен. Его ответ прозвучал как приговор:

«Предварительным условием будет возврат прошлых долгов и выплата жалованья швейцарцам. Без этого дальнейшие переговоры бессмысленны».

После официальной аудиенции делла Каса и Макиавелли были приглашены на королевский ужин.

– Синьор Макиавелли, – обратился к нему один из французских придворных, – говорят, вы впервые при французском дворе?

– Да, это моя первая дипломатическая миссия во Францию, – ответил Никколо с легкой улыбкой.

– И каковы ваши впечатления?

– Ваш двор впечатляет своим великолепием, – дипломатично ответил Макиавелли, – но еще больше меня впечатляет политическая мудрость вашего короля.

Придворный улыбнулся, явно польщенный:

– Людовик действительно один из самых мудрых монархов Европы. Его планы по объединению французских земель и установлению влияния в Италии говорят о его дальновидности.

Глаза Макиавелли на мгновение блеснули – он получил ценную информацию о намерениях французского короля.

В течение нескольких недель пребывания во Франции и следование за французским двором стало для Макиавелли подлинной школой политического реализма. Вечером, в своих покоях, он записывал наблюдения: «Двор его величества невелик по сравнению со двором его предшественника Карла VIII и на треть состоит из итальянцев».

Макиавелли понимал, что это пестрое общество постоянно добивающееся внимание французского короля и его министров, искало опоры для заключения союзов своих государств с самым могущественным государством того времени. Все это создавало и постоянно подпитывало атмосферу, отравленную враждой и взаимными подозрениями.

Особенно примечательным и раздражающим послов флорентийской республики было присутствие брата недавно казненного Вителли. Этот человек, движимый жаждой мести, не скрывал своих намерений. В одной из придворных бесед он заявил:

«Флоренция заплатит за смерть моего брата. Я найду способ отомстить этой республике лавочников и ростовщиков. Здесь, при французском дворе, у меня есть влиятельные союзники».

К середине августа положение флорентийского посольства стало критическим. После очередной встречи с Тривульцио, который откровенно насмехался над флорентийскими притязаниями, Макиавелли написал откровенное предупреждение Синьории. В его письме звучало разочарование и горькая мудрость:

«Бессмысленно вечно говорить о верности Флоренции французской короне, манить тем, чего король мог бы ожидать от Синьории, если бы мы были сильны, и какую защиту и опору величие Флоренции дало бы государству, которое будет у его величества в Италии».

Но еще более пророческими стали его слова о новой природе международных отношений:

«Все это бесполезно, потому что французы смотрят на вещи другими глазами и судят иначе, чем тот, кто не был здесь. Они ослеплены своим могуществом и сиюминутными интересами и почитают только тех, кто хорошо вооружен и готов платить им деньги».

Франческо делла Каза, не выдержав напряжения и лишений, при полном отсутствии внятной позиции Синьории, объявил своему помощнику о скором отъезде на «лечение». Прощальная беседа была болезненной:

«Никколо, я больше не могу. Эти французы смотрят на нас как на попрошаек. Моя репутация и мое здоровье страдают. Я еду в Париж на лечение», – сказал он, едва сдерживая свои эмоции.

Макиавелли остался один лицом к лицу с французским двором. Его отчаяние прорывалось в письмах домой:

«Я уже истратил из собственных средств 40 дукатов и поручил своему брату Тотто занять еще 60. Наш чин, наши личные свойства, да и отсутствие у нас права предлагать то, что могло бы прийтись по нраву французам, – все эти обстоятельства окончательно погубят дело».

Среди множества дипломатических бесед одна стала особенно знаменитой. Кардинал Руанский – Жорж д'Амбуаз – принимал Макиавелли в своих покоях. Человек исключительного ума, но чрезвычайно склонный к высокомерию, он имел обыкновение встречать послов младших республик с нарочитой холодностью.

Разговор зашел о действиях Чезаре Борджа в Романье. Кардинал, небрежно листая документы, бросил:

«Итальянцы мало смыслят в военном деле. Посмотрите на своих кондотьеров – они больше заботятся о собственной выгоде, чем о победе».

Эта фраза задела Макиавелли за живое. Несмотря на всю свою дипломатическую осторожность, он не смог сдержаться:

«Ваше преосвященство, с позволения сказать, французы мало смыслят в политике, иначе они не допустили бы такого усиления Церкви».

В покоях воцарилась гробовая тишина. Кардинал поднял взгляд от документов, его лицо было непроницаемым. Затем он медленно улыбнулся, показывая, что он оценил сказанное.

«Этот молодой флорентинец имеет острый язык. Надеюсь, его ум столь же остер. – так секретарь кардинала Жан де Ганэ позднее записал в своих мемуарах – кардинал никогда не видел никого, кроме короля, чтобы осмелился так говорить с ним».

Октябрь 1500 года принес весть о возможном прибытии нового посла. Макиавелли, переполненный энтузиазмом, вскочил на коня и поскакал к кардиналу Руанскому, находившемуся в 35 километрах от Блуа.

Флорентийский посол, запыхавшийся от быстрой езды, ворвался в покои кардинала. Его энтузиазм был почти комичным:

«Ваше преосвященство! Радостная весть! Флоренция наконец-то посылает представительное посольство! Скоро прибудет Пьетро Антонио Тозинги с полными полномочиями!»

Кардинал, несколько раздраженный этой театральной сценой, ответил с характерной для него холодной иронией:

«Ты сообщил нам об этом. Это правда. Но мы умрем до приезда твоих послов… Однако мы сделаем все, что потребуется, чтобы кое-кто другой умер раньше нас…»

Эти слова, произнесенные 11 октября 1500 года. В Нанте Макиавелли получил новость, которая изменила весь ход его миссии. Агостино Веспуччи писал из Флоренции:

«Синьория наконец образумилась. Десять тысяч флоринов отправлены швейцарцам в качестве аванса. Король доволен и готов к переговорам».

Эта сумма по тем временам была огромной – годовое жалованье самого Макиавелли составляло всего сто двадцать восемь флоринов. Французы немедленно оценили этот жест. Флоримон Роберте, встретив Макиавелли в коридоре, сказал с усмешкой:

«Видите, мессер Никколо, как просто решаются дипломатические проблемы? Золото – лучший дипломат».

Посол Филипп де Коммин в своих мемуарах отмечал, что Людовик XII лично распорядился послать к герцогу Валентино с требованием прекратить притеснения флорентийцев.

Осень 1500 года принесла Макиавелли тяжелые личные утраты. Весть о смерти отца, Бернардо Макиавелли, застала его врасплох. В письме к брату Тотто он писал:

«Отец умер, не дождавшись моего возвращения. Он всегда говорил мне: «Никколо, помни – в политике важны не слова, а дела. Красноречие без силы – пустой звук». Как же он был прав!»

Затем пришла весть о смерти сестры Примаверы. Горе переполняло его сердце:

«Дела мои пришли в расстройство и пребывают в полном беспорядке. Семья разрушается, пока я играю в дипломатические игры с французами».

Двор переместился в Тур, где Макиавелли дожидался прибытия Пьетро Антонио Тозинги. В письмах к другу он делился наблюдениями:

«Французский двор – это театр, где каждый играет свою роль, но немногие знают, какую пьесу ставят. Здесь я понял: власть не терпит слабости. Сильный диктует условия, слабый их принимает».

Прощальная аудиенция у короля Людовика XII состоялась 14 января 1501 года, и как показалось Макиавелли, король был доволен результатами:

«Мессер Макиавелли, вы показали себя достойным представителем вашей республики. Флоренция может гордиться своим юным послом».

Кардинал Руанский добавил с характерной усмешкой:

«Он научился читать между строк дипломатических документов. Это редкое искусство».

Но самые важные слова произнес сам Макиавелли в разговоре с Тозинги:

«Пьетро, запомни главное – в политике нет постоянных друзей или врагов, есть только постоянные интересы. Французы научили меня этому жестокому уроку».

Возвращаясь во Флоренцию, Макиавелли размышлял о пережитом. Шесть месяцев при французском дворе уже начали превращать молодого чиновника в зрелого политика. Он записал в своем дневнике:

«Я отправился во Францию наивным идеалистом, верившим в силу красноречия и справедливости. Возвращаюсь реалистом, понимающим, что в политике побеждает тот, кто сильнее и хитрее. Этот урок стоил Флоренции десяти тысяч флоринов, а мне – юношеских иллюзий».

Эта первая дипломатическая миссия Макиавелли во Францию была чрезвычайно важной для формирования его политических взглядов. Он вернулся во обогащенный и новым опытом, и новыми связями, и новым взглядом на понимание международной политики.

Но судьба готовила для Никколо Макиавелли новые испытания и возможности.

Глава 8. В тени Чезаре Борджиа

«Он столь ловко притворяется другом, что даже тот, кто знает его планы, начинает в них сомневаться. Я боюсь, что его лицемерие страшнее его меча». Н. Макиавелли

В октябре 1502 года Флорентийская республика стояла перед лицом беспрецедентной угрозы. На севере Апеннин набирал силу человек, чье имя внушало страх даже закаленным в политических интригах правителям. Чезаре Борджиа, герцог Валентино, побочный сын папы Александра VI, словно средневековый Александр Македонский, покорял одну область за другой в Романье. Его армии двигались, оставляя за собой след из покоренных городов и поверженных врагов.

В мае Чезаре Борджиа, захватив Фаэнцу и казнил ее правителя. Затем он совершил небольшой набег на земли Болоньи, а затем отправился в Тоскану. Предполагалось, что дальнейшей целью будет захват Пьомбино, расположенного на побережье Тирренского моря. Введя всех в заблуждение Чезаре, двинулся на юг и появился в Кампи, который располагался нескольких милях от Флоренции. Это появление Чезаре вместе с войском посеяло в городе в панику, хотя некоторые ожидали герцога.

Так группа недовольных во главе с несколькими ярыми сторонниками Канчеллиери намеревалась воспользоваться прибытием Чезаре, вынудить правительство созвать парламент и с помощью Борджиа установить во Флоренции новый режим. Исполнить столь блестящий план помешали шаги предпринятые Содерини несколькими неделями ранее.

Чезаре стоял в Кампи, в ожидании вестей о смене режима во Флоренции, но прибывшая из Флоренции делегация бывших сторонников Канчеллиери сообщила о том, что их заговор открыт и все пропало.

После получения информации Чезаре решил заставить Флоренцию угрозами вынудить подписать контракт с ним. По контракту он хотел получить звание капитан-генерала, постоянное войско и годовое жалованье в размере 36 тысяч дукатов. Такие расходы Флоренцию бы просто разорили.

Но этому моменту флорентийцы уже в очередной раз пообещали королю Франции Людовику XII выплатить все долги его армии, которые появились в результате неудачной кампании против Пизы. Взамен своих обещаний они попросили короля дать приказ Чезаре отступить. Под этим мощным нажимом Чезаре Борджиа ничего не оставалось, как уступить. Он уехал, не получив практически ничего.

Флоренция, сентябрь 1502 год, золотистые лучи солнца проникали сквозь узкие окна палаццо, играя на пергаментных страницах рукописей и официальных документов, разложенных на дубовом столе Никколо Макиавелли.

Синьор Никколо, – обратился к нему секретарь, прерывая размышления дипломата, – посланник из Романьи просит аудиенции. Говорит, что у него важные новости о действиях герцога Валентино.

Макиавелли поднял голову.

Проси немедленно, – ответил он, откладывая перо.

Через несколько минут в комнату вошел запыленный с дороги человек. Его одежда хранила следы долгого путешествия, а лицо выражало смесь усталости и облегчения.

Говори, – коротко приказал Макиавелли, пропуская формальности.

Герцог Валентино захватил Урбино, синьор. Город пал всего за день. Герцог Гвидобальдо бежал, спасаясь в одежде крестьянина.

Макиавелли не выказал удивления, лишь слегка кивнул, словно получил подтверждение своим догадкам.

«А что делает Борджиа с населением города?» —спросил он с особым интересом.

В том-то и дело, синьор… Вместо грабежей и насилия, которых все ожидали, он объявил о снижении налогов и назначил справедливого управляющего. Народ… народ приветствует его!

Седьмого октября 1502 года Макиавелли покинул родную Флоренцию, направляясь в Имолу. За плечами у него была переметная сума с документами, в кармане – скромная сумма на дорожные расходы, а в голове – четкие инструкции от Совета Десяти: выяснить истинные намерения Борджиа и, если возможно, обезопасить Флоренцию от его агрессивных планов.

Колеса кареты увязали в грязи, когда небо над Апеннинами сгустилось до цвета почерневшего серебра. Октябрь 1502 года выдался дождливым и холодным. Этот год стал поворотным в судьбе Никколо Макиавелли. Именно с октября 1502 года начинается серия дипломатических миссий Макиавелли при дворе Борджиа, результатом которых станет не только детальный анализ политической ситуации в Италии начала XVI века, но и формирование политической философии, которая спустя десятилетие оформится в знаменитый трактат «Государь».

Никколо Макиавелли ехал по раскисшей от дождя дороге в Имолу – небольшой городок в Романье, который недавно покорился новому властителю этих земель. Небо хмурилось, словно предвещая судьбоносную встречу. Темные одежды Никколо Макиавелли промокли от непрестанного дождя, и пам он тщетно пытался закрыться от студеного ветра тонким плащом. В его глазах читалась смесь тревоги и любопытства, когда он всматривался в размытые очертания Имолы, появившейся на горизонте. Впереди его ждало знакомство с Чезаре Борджиа, герцогом Валентинуа, которого в Италии называли просто «Валентино».

«Лошади утопают в грязи, – писал Макиавелли в своем дневнике, – а душа моя полна странного предчувствия. Герцог Валентино, о котором говорят с одинаковым страхом и восхищением, может оказаться ключом к пониманию нынешних смут в Италии».

Проводник, сопровождавший флорентийского посланника, был молчалив и суров. Лишь изредка он указывал на следы недавних сражений – сожженные фермы и разоренные деревни, свидетельства стремительного продвижения армии Борджиа по землям Романьи.

– Здесь была стычка с войсками Вителлоццо Вителли, – пробормотал он, указывая на почерневшие руины крестьянского дома. – Сопротивление длилось недолго.

Макиавелли кивнул, делая мысленные заметки. Он уже слышал о талантах Чезаре Борджиа как полководца, о его безжалостности и стратегическом гении. Но одно дело слушать истории, другое – видеть результаты своими глазами.

– Как местные жители относятся к новому правителю? – спросил Никколо, поправляя намокший воротник.

Проводник помедлил перед ответом, взвешивая слова:

– Аристократы его боятся, церковь слушает его отца-папу, а простой народ… – он сделал паузу, – простой народ видит в нем освободителя от произвола мелких тиранов. В Чезентино уже два месяца нет разбойников на дорогах, а налоги теперь собирают регулярно, но без грабежа.

Этот простой ответ заставил Макиавелли задуматься. Позже он запишет в своем донесении Синьории: «Герцог считается щедрым и справедливым государем. Его любят, и, хотя он новый господин, он пользуется большим авторитетом».

Несомненно, Чезаре Борджиа, второй сын кардинала Родриго Борджа и куртизанки Ваноцци Каттанеи, был человеком весьма одаренным, отважным и беспощадным. В детстве его могли бы посчитать вундеркиндом, он в возрасте семи лет был назначен апостольским протонотарием.

Он рос в семье кардинала, меняя большое число церковных или вблизи – -церковных должностей: в одно время он был назначен казначеем кафедрального собора Картахены, затем он был выбран архидиаконом собора Таррагоны, каноником собора Лериды. И это все он достиг в возрасте с семи тринадцати лет.

В шестнадцать лет, папа Иннокентия VIII в 1491 г. он был назначен епископом Памплоны. Это был блестяще эрудированный молодой человек, который не только служил, но и прослушал курс наук сначала в Перудже, затем в Пизе.

После избрания Родриго Борджа вскоре папой под именем Александра VI, 26 августа 1492 года, в день интронизации, Цезаре Борджиа стал архиепископом Валенсии, и через год в восемнадцатилетнем возрасте он стал кардиналом.

Чезаре был правой рукой будущего понтифика. Что бы получить должность папы Родриго с помощью сыновей подкупил всех сговорчивых членов конклава, собравшегося после смерти папы Иннокентия VIII. Там, где была нужна абсолютной циничность и беспринципность, то лучше Чезаре ее тогда никто проявлял. Он делал все, чтобы укреплять власть – обман, предательство, подкуп и убийства считались им лишь формой крайне прагматичного подхода к политике,

Во многом его дальнейшему возвышению способствовал случай. Но тут все в Ваших руках – как Вы сможете его использовать. В те времена Людовик XII став королем Франции решил реализовать свои амбициозные планы. Он, как внук Валентины Висконти, считал себя полноправным и законным наследником помимо Франции и ее провинций – еще и Миланского герцогства. Но в отличие от го предшественник Карла VIII, Людовик XII понимал, что помимо только военная сила, нужна искусная дипломатия.

Первым ходом Людовика XII стало более тесное сотрудничество и сближение с папой Александром VI из рода Борджа. Причина в этом была проста – чтобы получить стратегический контроль над Бретанью, королю нужен был брак со вдовой Карла VIII – Анна Бретонской. Для этого королю Франции требовалось разрешение Священного престола на развод с Жанной Французской. Эту работу успешно проделал кардинал Жорж д'Амбуаз

В августе 1498 года по решению папы, папская консистория сняла с Чезаре кардинальскую шапку и мантию. И затем, в один из осенних дней 1498 года во французский замок Шиньон постучался незваный посланец – Чезаре Борджа. Чезаре, пользуясь возможностью, лично доставил королю папскую буллу об аннулировании брака. В то время, когда брак был святым таинством и расторжение было практически невозможно – этот жест папы в сторону Короля был очень символичен.

Посол Венеции Андреа Мочениго так описал эту встречу в депеше дожу: «Чезаре явился ко двору не как простой посланец, но как будущий союзник. Король принял его с почестями, подобающими принцу. Борджа был одет в черный бархат, расшитый золотом, и держался с достоинством человека, привыкшего к власти».

Для Чезаре – это и был тот счастливый шанс, о котором я писал Выше. Он оказался в нужное время, в нужном месте. Далее Людовик XII щедро отблагодарил папу. Не имея возможности отблагодарить папу напрямую – он сделал это в двух подарках его сыну. Во-первых, Чезаре получил титул герцога Валентино. И для укрепления связей с королевским двором в жены ему была отдана Шарлотта д'Альбре, сестра короля Наварры. В состав подарков вошли богатые владения – графства Валанс, Диуа и замок Исудён.

Во-вторых – ему предоставили возможность использовать военные ресурсы Валуа.

В результате этого, а также финансовой и юридической поддержке отца в период с 1499 и до конца 1500 года Чезаре подчинил себе непокорную Романью. Она формально входившую в папские владения, но на деле ею управляли другие люди. А также захватил Имолу, Пезаро, Равенну и Форли, где ему вначале упорно противостояла Катарина Сфорца, но затем сдалась и она.

На следующий день наша делегация продолжила путь в Имолу, где в то время находился штаб Чезаре Борджиа. Городские ворота Имолы появились в поле зрения, когда серый день начал клониться к вечеру. Стража у ворот, увидев флорентийский штандарт и верительные грамоты, пропустила посланника без промедления. Сам факт того, что солдаты герцога были дисциплинированы и профессиональны, не ускользнул от внимания Макиавелли.

Приём у герцога был назначен на следующий день после прибытия. Никколо провел бессонную ночь, подготавливая свою речь и продумывая вопросы, которые могли бы возникнуть. Он понимал, что от успеха этой миссии зависит не только его карьера, но и безопасность Флорентийской республики.

Он специально заказал для этой миссии себе плащ из очень дорогой ткани, который обошелся ему в целых пять дукатов. Он полагал, что подобный роскошный наряд произведет большее впечатление и поможет ему выглядеть более достойно перед Чезаре. Одеваясь в новый плащ, он не раз вспоминал о том, какой скандал по поводу такой дорогой покупки закатила ему Мариетта. Он заплатил за ткань 14 флоринов из своего кармана, и не ожидал, что ее больше будут нервировать не длительные отлучки и поездки, а его траты, чтобы выглядеть достойно.

Дворец, где остановился Борджиа, был окружен солдатами в черно-красных ливреях. Я наблюдал из тени аркады, как посланника провели через внутренний двор, где группы наемников – испанцев, швейцарцев и итальянцев – ожидали распоряжений своих командиров. Армия Борджиа была разноплеменной, но объединенной железной дисциплиной.

Придворный, встретивший Макиавелли, проводил его через анфиладу комнат. На стенах висели гобелены с изображением недавних побед герцога, а в нишах стояли недавно захваченные произведения искусства. Власть и вкус сочетались в обстановке дворца, подчеркивая характер его временного владельца.

«Его Светлость ожидает вас», – объявил церемониймейстер, распахивая двери в небольшой, но роскошно обставленный кабинет.

Борджиа принимал посетителей в великолепном зале замка Имолы, украшенном фламандскими гобеленами и венецианскими зеркалами. Двадцатисемилетний герцог Валентино производил впечатление человека, рожденного повелевать.

Макиавелли вошел и впервые увидел человека, которому было суждено стать прообразом идеального правителя в его будущей книге. Чезаре Борджиа, восседал за массивным дубовым столом, изучая карты Романьи. Он был одет в темно-красный камзол, расшитый золотом, на поясе висел кинжал с рукоятью, украшенной изумрудами. Его лицо, известное по многочисленным портретам, сочетало в себе аристократическую утонченность с хищным выражением глаз. Его красивое лицо хранило следы перенесенной недавно болезни, однако глаза сверкали твердой решимостью. Высокий, широкоплечий, с проницательными темными глазами и тщательно подстриженной бородкой, он говорил размеренно, но каждое его слово звучало как приказ. Макиавелли, человек небольшого роста, одетый в скромную черную одежду флорентийского чиновника, острым взглядом изучал каждый жест, каждую интонацию своего собеседника.

«Приветствую посланника славной Флоренции, – произнес Борджиа на безупречном тосканском диалекте, легким жестом предлагая Макиавелли сесть. – Надеюсь, дорога не слишком утомила вас?»

Никколо поклонился и ответил с дипломатической учтивостью: «Всякая дорога, ведущая к мудрому правителю, не может быть утомительной, Ваша Светлость».

Борджиа улыбнулся, оценив комплимент, но его глаза оставались холодными и расчетливыми.

«Вчера я прибыл в Имолу, – писал потом Макиавелли в письме от 7 октября 1502 во Флоренцию, – и сразу же был представлен Его Светлости. С почтением вручил ему верительные грамоты и передал поручения, возложенные на меня Вашими Светлостями. Говорил кратко, как того требовали обстоятельства и характер поручения».

После обмена дипломатическими любезностями Борджиа пригласил Макиавелли на прогулку по внутреннему саду дворца.

Флоренция все еще колеблется, синьор Макиавелли, – говорил Борджиа. – Ваши господа не решаются ни поддержать меня открыто, ни выступить против. Это… неразумно.

Республика должна соблюдать осторожность, Ваша Светлость, – ответил Макиавелли. – У нас нет ваших ресурсов и поддержки Святого Престола.

Борджиа усмехнулся:

Зато у вас есть такие советники, как вы. Скажите, вы одобряете мои методы управления в Романье?

Макиавелли не спешил с ответом.

«Я наблюдаю за ними с профессиональным интересом», —наконец произнес он. – Особенно за тем, как вы устанавливаете порядок на завоеванных территориях.

Многие видят только кровь, – кивнул Борджиа. – Но кровь необходима лишь вначале. Затем должно прийти правосудие и порядок. Иначе зачем завоевывать земли? Чтобы править руинами?

Расскажите о вашем гражданском суде, – попросил Макиавелли. – Насколько я слышал, это весьма необычное учреждение для этих земель.

Я назначил мессера Антонио ди Монте Сансовино его главой, – ответил Борджиа. – Человека образованного и неподкупного. Романья десятилетиями страдала от произвола местных тиранов. Люди не знали иной справедливости, кроме силы. Теперь они учатся жить по закону.

А что получаете вы, герцог? – спросил Макиавелли. – Помимо благодарности простолюдинов.

Борджиа остановился и посмотрел на флорентийца с холодной улыбкой:

Стабильный доход от налогов. Безопасные дороги для торговли. И главное – меньше солдат для поддержания порядка. Когда народ доволен, достаточно лишь символического присутствия власти.

После этих слов в глазах Макиавелли вспыхнул огонь понимания. Этот разговор станет одним из краеугольных камней его будущих политических теорий.

Первая встреча продолжалась не более получаса. Борджиа внимательно выслушал официальные заверения Флоренции в дружбе и сотрудничестве, задал несколько точных вопросов о ситуации в Тоскане и отпустил посланника, пообещав более подробную аудиенцию на следующий день.

Никколо вышел из дворца с двойственным чувством. С одной стороны, он был очарован личностью герцога, с другой – осознавал, насколько опасен этот молодой хищник для Флорентийской республики.

Следующие дни Макиавелли провел, изучая двор Борджиа и его методы управления.

«Герцог – человек чрезвычайно секретный, – записал Никколо в личном дневнике, – он не советуется ни с кем и действует по собственному усмотрению. Поэтому предугадать его намерения крайне сложно».

Во дворце шептались о недавних событиях в Синигалии, где Борджиа одним ударом избавился от своих врагов, пригласив их на переговоры и затем хладнокровно приказав убить. Эта история, которую позже Макиавелли подробно опишет в своем известном «Описании того, как герцог Валентино расправился с Вителлоццо Вителли», произвела на него глубокое впечатление как пример решительности и хитрости.

«Разве не удивительно, – говорил Роберто да Варано, флорентийский купец, с которым Макиавелли познакомился в Имоле, – как герцог умеет внушать и любовь, и страх одновременно? Он щедр к друзьям и беспощаден к врагам. Недавно он повесил судью, уличенного во взяточничестве, а на следующий день снизил налоги для жителей Фаэнцы».

Никколо внимательно слушал, анализируя каждое слово. Его понимание политики менялось с каждым днем, проведенным при дворе Борджиа.

10 октября состоялась вторая, более продолжительная аудиенция у герцога. На этот раз Борджиа был менее формален и более откровенен.

«Флоренция должна определиться, – сказал он, расхаживая по комнате, – время нейтралитета прошло. Либо вы со мной, либо против меня. Я предпочел бы первое, но готов и ко второму».

Макиавелли, используя все свое дипломатическое искусство, пытался объяснить позицию Синьории, но герцог был непреклонен.

«Вы видите, что происходит в Италии, – Борджиа указал на карту, где были отмечены его недавние завоевания. – Французы на севере, испанцы на юге, и между ними – раздробленная Италия, легкая добыча для любого завоевателя. Мой отец-папа и я стремимся объединить страну под сильной властью, чтобы дать отпор иноземцам. Это единственный путь спасения».

Эти слова произвели на Макиавелли сильное впечатление. Позже он напишет: «Герцог желает стать могущественным, чтобы собственными силами обезопасить себя от внешних врагов. Я верю, что он добьется своего, если смерть не помешает ему или не возникнут иные трудности».

Республика, как я говорил ранее, должна соблюдать осторожность Ваша Светлость, в своих обещаниях– ответил Макиавелли. – я известил Синьорию о Вашем желании.

В тот вечер произошел любопытный эпизод, Борджиа, закончив разговор с флорентийским посланником, вызвал к себе капитана своей гвардии, Мигеля де Корелью, известного своей жестокостью.

«Синьор Макиавелли слишком умен, – сказал герцог тихо – Пусть за ним наблюдают, но обращаются с почтением. Я хочу знать, с кем он встречается и о чем говорит».

Макиавелли, конечно, догадывался о слежке. В своем донесении от 13 октября он писал: «Здесь нет ни одного слова, которое не было бы услышано и передано герцогу. Его система шпионажа превосходна».

В последующие дни Макиавелли стал свидетелем того, как Борджиа управляет своими новыми владениями. Герцог привлекал на службу талантливых администраторов, вводил единые законы, строго следил за сбором налогов и использованием средств.

«Он назначает на должности людей новых, но способных, – записал Никколо в своем дневнике. – Он не доверяет старой знати, предпочитая выдвигать тех, кто обязан ему своим возвышением и потому будет служить верно».

Макиавелли особенно заинтересовался фигурой Рамиро де Орко, жестокого, но эффективного наместника, которого Борджиа поставил управлять Романьей. Когда область была усмирена и порядок восстановлен, герцог приказал казнить Рамиро, выставив его тело на главной площади Чезены с ножом и колодой рядом.

«Этим он хотел показать, – писал потом Макиавелли во Флоренцию, – что жестокости совершались не по его воле, а по инициативе его наместника. Он одновременно успокоил народ и напугал чиновников».

Эта тактика – использовать жестокость как инструмент и затем отмежеваться от нее – глубоко поразила Никколо своей эффективностью и цинизмом. Позже она станет одним из ключевых примеров в «Государе».

20 октября Макиавелли присутствовал на военном совете, где Борджиа планировал свою следующую кампанию. Карта Центральной Италии была расстелена на большом столе, а вокруг собрались кондотьеры – наемные командиры, служившие герцогу.

«Болонья должна пасть следующей, – говорил Борджиа, указывая на богатый город-государство. – Бентивольо слаб, его наемники ненадежны. Мы ударим здесь и здесь, одновременно вступив в переговоры с его соперниками внутри города».

Один из кондотьеров, седобородый ветеран, осмелился возразить:

«Ваша Светлость, Болонья хорошо укреплена, а зимняя кампания может затянуться...»

Борджиа посмотрел на него холодным взглядом, от которого у меня по спине пробежал холод.

«Когда я хочу услышать возражения, я их запрашиваю, – произнес он тихо. – В противном случае я ожидаю исполнения приказов».

Макиавелли, наблюдавший эту сцену, поразился абсолютной власти, которую молодой герцог имел над опытными военачальниками. В своем донесении он писал: «Герцог умеет внушать страх даже самым отчаянным людям. Никто не смеет противоречить ему, все подчиняются его воле беспрекословно».

Пребывание Макиавелли при дворе Борджиа продлилось до декабря 1502 года. За это время он стал свидетелем многочисленных интриг и заговоров, которые герцог искусно распутывал.

Однажды он стал свидетелем драматической сцены в тронном зале. Борджиа принимал послов из Венеции, когда его секретарь прервал аудиенцию, передав герцогу запечатанное письмо. Прочитав его, Чезаре побледнел от ярости.

«Господа, – обратился он к венецианцам, – прошу меня извинить. Государственные дела требуют моего немедленного внимания».

Когда зал опустел, герцог вызвал капитана гвардии и тихо отдал приказ. Через час в замок доставили связанного человека в одежде придворного.

«Синьор Пьетро, – обратился к нему Борджиа, показывая перехваченное письмо, – вы объясните, почему регулярно сообщаете Орсини о моих планах?»

Несчастный упал на колени, моля о пощаде и утверждая, что был вынужден шпионить под угрозой смерти своей семьи.

Борджиа выслушал его молча, а затем произнес:

«Я ценю вашу честность, Пьетро. И поэтому ваша семья будет в безопасности. Что касается вас…» – он сделал знак страже, и предателя увели.

Макиавелли, узнав об этом эпизоде, был поражен хладнокровием герцога. «Он не действует под влиянием гнева или страха, – записал он в своем дневнике. – Каждое его решение продумано и служит определенной цели. Он использует милосердие и жестокость как инструменты политики, а не поддается им как слабостям».

Кульминация первой миссии наступила в Сеннигаллии 31 декабря 1502 года. Борджиа пригласил своих мятежных кондотьеров на переговоры о примирении. Оливеротто да Фермо, Вителлоццо Вителли, герцог Гравина Орсини и Паоло Орсини прибыли со свитой в этот маленький городок на берегу Адриатического моря, полагая, что идут на честные переговоры.

В конце октября ему стало известно о заговоре против него, организованном его бывшими соратниками – Орсини, Вителлоццо Вителли и другими кондотьерами, опасавшимися растущей мощи герцога. Они собрались в Ла Маджоне, замке кардинала Орсини, чтобы координировать свои действия.

Борджиа узнав о заговоре и немедленно начал действовать. Вместо того чтобы открыто выступить против заговорщиков, он притворился, что ничего не знает, и даже начал переговоры с ними, предлагая более выгодные условия службы.

«Он расставляет сети, — писал Макиавелли во Флоренцию, – и я уверен, что заговорщики попадут в них. Герцог никогда не прощает предательства, но умеет выжидать удобного момента для мести».

Макиавелли был поражен тем, как умело Борджиа провел эту операцию. В своем отчете он подробно описывает, как герцог, узнав о заговоре против себя, сделал вид, что готов к примирению, и пригласил заговорщиков в Синигалию. Поверив в искренность его намерений, Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, Паоло Орсини и герцог Гравина прибыли на встречу, Заманив бывших союзников на мирные переговоры, Чезаре приказал схватить и казнить их. Этот эпизод, который Макиавелли в деталях описал в своем знаменитом донесении «Описание того, как герцог Валентино умертвил Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравина Орсини», стал примером политического коварства, которое вошло в историю как «синигальская западня».

«Он делает то, что необходимо, без колебаний и без оглядки на мораль. Это ужасно, но эффективно. Я понимаю, почему. В этом мире нет места для полумер» – позже напишет Макиавелли.

Паоло Соммарива, житель Синигалии, ставший свидетелем этих событий, позже рассказывал: «Борджиа вошел в город с мирными намерениями, но как только его бывшие союзники оказались в его руках, атмосфера резко изменилась. Стражники окружили дом, где проходила встреча, и вскоре мы услышали, что все эти могущественные кондотьеры арестованы.»

Эта тактика – притворяться слабым, чтобы усыпить бдительность врагов, а затем нанести решающий удар – произвела на Никколо сильное впечатление. Позже он напишет в «Государе»: «Нужно быть лисой, чтобы избежать капканов, и львом, чтобы отпугнуть волков».

Антонио Джустиниан, венецианский посол при папском дворе, писал в своем отчете: «Метод, которым герцог Валентино расправился со своими противниками в Синигалии, показывает его исключительное мастерство в политической игре. Он умеет скрывать свои истинные намерения до последнего момента, заставляя противников поверить в то, что им выгодно.»

К концу своего пребывания при дворе Борджиа Макиавелли сформулировал для себя многие из тех принципов, которые позже лягут в основу его политической философии. Он наблюдал, как герцог использует силу и хитрость, щедрость и жестокость для достижения своих целей.

«Человек, желающий всегда и во всех случаях творить добро, неминуемо погибнет среди множества тех, кто добра не творит», – запишет он позже в «Государе», вспоминая уроки, полученные при дворе Борджиа.

Одним из главных открытий для него стало понимание того, что в политике моральные категории должны уступать место категориям эффективности. Борджиа никогда не колебался сделать то, что считал необходимым для укрепления своей власти, даже если это противоречило христианской морали или рыцарским кодексам.

Другим наиболее эффективных методов управления Борджиа было использование страха.

Холодный декабрьский ветер пронизывал площадь Чезены до костей. Утренний туман еще не рассеялся, окутывая центр города призрачной вуалью. На площади готовилось нечто ужасное. Солдаты оттесняли толпу от центра, где на деревянном помосте лежало нечто, накрытое грубой тканью. Внезапно воцарилась мертвая тишина. Из дворца, под охраной личной гвардии, вышел молодой человек в богатых одеждах. Его лицо не выражало никаких эмоций, но властная осанка и пронзительный взгляд не оставляли сомнений – перед нами был сам Чезаре Борджиа, герцог Валентино, сын папы Александра VI и один из самых опасных людей Италии начала XVI века.

Одним резким движением руки Борджиа приказал сорвать ткань. То, что предстало взору собравшихся, вызвало коллективный вздох ужаса. На помосте лежало разрубленное пополам тело Рамиро де Лорка, еще вчера всесильного наместника Борджиа в Романье. Рядом были выставлены орудия пыток и отрубленная голова, глаза которой, казалось, все еще выражали удивление от столь внезапной перемены судьбы.

Макиавелли стоял неподвижно, лишь его пальцы едва заметно подрагивали, словно невидимое перо уже записывало в его разуме все, что он видел. Это был декабрь 1501 года – момент, который впоследствии станет одним из краеугольных камней его политической философии.

Как по заказу, Борджиа начал произносить речь перед потрясенными горожанами. Его голос звучал мелодично, почти гипнотически.

«Жители Чезены! — объявил он, обводя площадь пристальным взглядом. – Вы видите перед собой человека, который злоупотреблял моим доверием и вашим терпением. Рамиро де Лорка был назначен мной, чтобы принести порядок в Романью, но вместо этого он утопил эти земли в крови невинных. Его жестокость превзошла все границы допустимого. Каждый, кто преступает закон и мою волю, закончит так же!»

Макиавелли внимательно слушая каждое слово герцога. «Видите, что он делает?» – прошептал он себе. «Борджиа переносит всю ответственность за жестокость на мертвеца, который уже не может защититься. Одновременно он показывает, что карает несправедливость и защищает народ. И все это одним действием. Гениально».

Действительно, на лицах горожан можно было прочесть смешанные чувства – ужас соседствовал с невольным облегчением. Рамиро де Лорка был печально известен своей жестокостью. Многие семьи пострадали от его произвола. Теперь же его смерть, какой бы ужасной она ни была, воспринималась многими как своего рода справедливость.

«Чезаре знает, что делает», – продолжал Макиавелли. «Он понимал, что жестокие методы управления Рамиро будут вызывают недовольство. Но ему жестокость была необходима, чтобы быстро установить контроль над этой мятежной провинцией. Теперь, когда порядок установлен, Борджиа избавляется от инструмента этой жестокости и предстает перед народом как справедливый правитель. Двойная выгода».

После завершения зловещей церемонии толпа медленно рассеивалась. Некоторые крестились, другие перешептывались, но никто не осмеливался открыто выразить недовольство. Страх витал в воздухе, тяжелый и осязаемый, как туман, окутавший площадь.

Макиавелли направился к местной таверне. Внутри было темно и дымно. Флорентийский секретарь заказал вино и вынул из сумки пергамент и перо. Он начал быстро записывать свои наблюдения, которые позже войдут в его знаменитое «Описание способа, примененного герцогом Валентино для умерщвления Вителлоццо Вителли».

«Он знал, что ему нужно обезопасить себя и заставить подчиниться себе жителей города Чезены. Герцог, исключительно хитрый и проницательный, не мог не понимать, что такая жестокость может со временем сделать его ненавистным. Поэтому он решил очистить себя в глазах народа и показать, что если и была какая-то жестокость, то исходила она не от него, а от жестокого нрава его наместника».

После нескольких часов напряженной работы Макиавелли откинулся на спинку стула. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, за стены таверны, за пределы Чезены, возможно, даже за границы времени.

«Знаете, – сказал он, обращаясь мысленно в пустоту, – многие считают Борджиа чудовищем, воплощением зла. Но если отбросить моральные суждения и посмотреть на вещи непредвзято, то нельзя не восхититься его искусством управления. Он использует страх не как тиран, упивающийся страданиями подданных, а как хирург, применяющий скальпель – точно, расчетливо и только когда это необходимо».

Несколькими днями позже Макиавелли встретился с небольшим кругом флорентийских купцов в одном из частных домов Чезены. Разговор неизбежно зашел о методах правления Борджиа.

«Господа, – говорил Макиавелли, потягивая вино из кубка, – мы все были свидетелями того, как герцог избавился от Рамиро де Лорка. Но задумайтесь: ведь именно Борджиа назначил его наместником Романьи, зная о его склонности к жесткости. Рамиро сделал всю грязную работу – подавил сопротивление, устранил непокорных баронов, установил строгий порядок. А когда дело было сделано, герцог избавился от него, представ перед народом почти спасителем».

«Но это же… бесчеловечно», – возразил один из купцов, пожилой человек с седеющей бородой.

Макиавелли пожал плечами: «Государственные дела редко бывают человечными, синьор. Судить правителя следует не по средствам, а по результатам. Посмотрите на Романью сейчас. Еще год назад здесь царила анархия: каждый барон был сам себе законом, дороги кишели разбойниками, крестьяне страдали от произвола местных тиранов. Теперь же в провинции порядок, торговля процветает, простые люди могут спать спокойно. Разве не это главное?»

В комнате воцарилась тишина. Никто не решался открыто согласиться с Макиавелли, но и возразить ему тоже никто не мог.

«Борджиа понимает главный принцип власти, – продолжил флорентиец. – Жестокость должна быть применена разом, чтобы удар не нужно было повторять. Милосердие же следует проявлять постепенно, чтобы люди имели время его распробовать. Вспомните, как после казни Рамиро герцог назначил гражданское правление для Романьи, с судом, состоящим из уважаемых граждан каждого города. Он дал людям то, чего они желали больше всего, – справедливость – и сделал это сразу после демонстрации своей силы».

Молодой купец, до сих пор молчавший, осмелился задать вопрос: «Но разве не опасно для государя использовать такие методы? Народ может восстать из страха или ненависти».

Макиавелли улыбнулся: «Очень точное замечание, молодой человек. Именно поэтому искусство государя заключается в том, чтобы внушать не просто страх, а трепет. Страх и ненависть действительно могут привести к восстанию. Но трепет – это страх, смешанный с уважением и даже восхищением. Борджиа мастерски внушает именно такое чувство. Он жесток, когда необходимо, но всегда оправдывает свою жестокость благом государства и народа. Он щедр к друзьям и безжалостен к врагам. Он держит слово, когда дает его, и беспощаден к тем, кто нарушает свое. В этом его сила».

Важным элементом стратегии Борджиа было также стремление заручиться поддержкой местного населения.

Герцог Валентино пригласил Никколо Макиавелли присоединиться к нему в поездке по завоеванным территориям.

Город Урбино, октябрь 1502 года, вечер, Чезаре говорил о своих ближайших военных планах, а Макиавелли слушал с той особой внимательностью, которая отличала его от других дипломатов.

«Видите ли, месье Никколо, – говорил Борджиа с легким испанским акцентом, – сила государя заключается не в количестве золота в его сундуках и даже не в благородстве его происхождения. Истинная сила – это лояльные войска, готовые умереть по одному его слову».

Макиавелли медленно кивнул, и я заметил, как его пальцы непроизвольно сжались, словно он мысленно делал заметку.

«Наемники, – продолжал Борджиа, презрительно скривив губы, – сегодня воюют за вас, а завтра – против вас. Они верны лишь тому, кто больше заплатит. Нет, синьор Макиавелли, настоящий правитель должен опираться на собственную армию».

В последующие недели Макиавелли становился все более очарованным военной стратегией герцога. Он проводил часы, наблюдая за тренировками войск Борджиа, изучая его систему командования, методы поддержания дисциплины. Много раз их беседах о войске часто затягивались до поздней ночи.

Рассвет в ноябре1502 едва забрезжил над стенами Имолы. Ночью выпал первый снег, и белое покрывало, укрывшее землю, придавало всему происходящему какую-то сюрреалистическую атмосферу.

Макиавелли стоял на небольшом возвышении, наблюдая за утренним построением солдат.

«Удивительное зрелище, не правда ли?» – тихо произнес он сам себе.

В отличие от разномастного сброда, который обычно составлял наемные армии итальянских государств, войско Борджиа выглядело поразительно дисциплинированным и единообразным.

«Смотри – говорил Макиавелли сам себе, глядя на центр лагеря, где Чезаре лично обходил строй своих испанских гвардейцев. – Он знает многих из них по имени. Разделяет с ними трапезу. Спит в такой же палатке, как они».

Несколько дней спустя Макиавелли разговаривал с Джованни делле Банде Нере – знаменитым кондотьером и дальним родственником флорентийского секретаря. Джованни, командовавший отрядом наемников на службе у Флоренции, прибыл с сообщением от Синьории.

После официальной части встречи разговор перешел на военные стратегии Борджиа.

«Борджиа понимал то, что упускают многие правители, – армия должна быть верна лично правителю, а не золоту, которое он платит. Для этого он создавал особые отношения со своими солдатами, разделяя с ними тяготы походной жизни». – сказал Джованни

Макиавелли жадно впитывал каждое слово.

Ночь на 8 ноября 1502 года, свеча горя тускло, отбрасывает причудливые тени на каменные стены небольшой комнаты, служащей Макиавелли рабочим кабинетом во время его пребывания при дворе герцога. Секретарь склонился над пергаментом, стремительно водя пером.

«Герцог тщательно следит за дисциплиной в своих войсках. Он сурово наказывает солдат, которые грабят местное население или нарушают его приказы. Благодаря этому его армия действует как единый организм, что дает ему преимущество над противниками. Валентино добился того, чего не удавалось достичь ни одному из итальянских правителей за последние сто лет – создал армию, готовую умереть за него не из страха и не из-за денег, а из преданности. В этом его главная сила и главный урок для тех, кто желает удержать власть в наше неспокойное время. У Вителлоццо и Оливеротто было достаточно людей, чтобы дать отпор. Решающим фактором стала координация действий и абсолютная преданность солда».

В декабре Макиавелли был приглашен на прием в двор Феррары, который блистал роскошью даже по меркам ренессансной Италии. Герцог Эрколе д'Эсте, тесть Чезаре Борджиа, устроил грандиозный прием в честь успешного завершения кампании в Романье В центре внимания, разумеется, был Чезаре – облаченный в черный бархат с золотым шитьем, он выглядел воплощением идеального ренессансного правителя: красивый, уверенный, окруженный аурой силы и опасности.

Макиавелли тоже присутствовал на приеме, хотя держался в тени. Позже он затеял разговор с Альфонсо д'Эсте, наследником Феррары и талантливым военным инженером.

«Скажите, синьор Альфонсо, – спрашивал Макиавелли, – вы ведь наблюдали за действиями войск герцога Валентино. Что, по-вашему, является главным источником их эффективности?»

Альфонсо, известный своей прямотой, не задумываясь ответил: «Дисциплина и личная преданность. Чезаре создал то, о чем мечтает каждый правитель: армию, которая принадлежит лично ему. Не семье Борджиа, не папскому престолу – лично ему. Эти люди пойдут за ним в ад, если он того пожелает».

Макиавелли медленно кивнул, словно получил подтверждение своим мыслям.

«А что вы думаете о его методах поддержания дисциплины?» – продолжил флорентиец.

«Жестокие, но эффективные, – пожал плечами Альфонсо. – Когда его солдаты заняли Фаэнцу, один из капитанов позволил своим людям разграбить монастырь. На следующее утро этот капитан висел на городской площади, а его отряд был распущен и лишен жалованья. После этого случая ни один солдат не осмеливался нарушить приказ».

Первая миссия завершилась 18 декабря 1502 года. За 72 дня Макиавелли не только выполнил поставленные задачи, но и получил бесценный материал для своих будущих трудов. Он готовился вернуться во Флоренцию, но уже будучи другим человеком – более опытным, более циничным, но и более понимающим истинную природу власти.

Перед отъездом 18 декабря 1502 ода, Никколо удостоился прощальной аудиенции у герцога. Борджиа, который к тому времени уже оценил интеллект флорентийского посланника, был необычайно откровенен.

«Синьор Макиавелли, – сказал он, наливая вино в два кубка, – я знаю, что вы внимательно наблюдали за мной все это время. Что вы думаете о моих методах?»

Никколо осторожно ответил: «Ваша Светлость действует так, как должен действовать государь, стремящийся к величию».

Борджиа улыбнулся: «Не многие это понимают. Большинство судят по внешности, по тому, что я делаю, а не почему я это делаю. Но вы… вы видите глубже».

«Цель оправдывает средства, – ответил Макиавелли, – если целью является создание сильного государства».

«Именно так, — кивнул герцог. – Италия слишком долго была игрушкой в руках иностранцев. Чтобы изменить это, нужна сильная власть, способная объединить разрозненные земли. И такая власть не может руководствоваться только христианскими добродетелями».

Эта беседа стала для Макиавелли откровением. В своем последнем донесении из Имолы он писал: «Его Светлость – человек высочайших способностей и огромных замыслов; я уверен, что он добьется величайших успехов, если судьба не будет слишком жестока к нему».

Он вернулся домой, рассчитывая провести праздники с семьей и отдохнуть. Но в первые дни января 1503 года во флорентийском Палаццо Веккьо царила лихорадочная активность. Гонфалоньер справедливости Пьеро Содерини созвал экстренное заседание Совета Десяти. В зале, освещенном зимним солнцем, пробивавшимся сквозь высокие готические окна, собрались самые влиятельные люди республики. На повестке дня стоял один вопрос: что происходит с империей Борджиа и как это отразится на Флоренции?

Никколо Макиавелли сидел за длинным дубовым столом, внимательно слушая доклады разведчиков и купцов, прибывших из Рима. Информация была отрывочной, но тревожной. Папа Александр находился при смерти, Чезаре тяжело болел, а враги Борджиа уже точили ножи, готовясь к реваншу. Особенно беспокоила судьба Фаэнцы и Форли – двух ключевых городов в Романье, контроль над которыми мог кардинально изменить баланс сил в регионе.

«Мессер Никколо,» – обратился к нему Содерини после того, как последний информатор закончил свой доклад, – «вы единственный из нас, кто лично знает герцога Валентино. Нужно немедленно выяснить его истинное положение и намерения». В зале воцарилась тишина. Все понимали: поездка к умирающему льву может оказаться смертельно опасной.

Макиавелли медленно поднялся. Если осенью он ехал к триумфатору, то теперь ему предстояло встретиться с человеком, стоящим на краю пропасти.

«Когда мне отправляться?» – спросил он просто.

Ответ прозвучал как приговор: «Немедленно.»

Шестого января 1503 года, в день Богоявления, когда христианский мир праздновал явление Христа язычникам, Макиавелли покинул Флоренцию. На этот раз проводы были более торжественными – Совет Десяти понимал важность миссии и снабдил посланника более щедрыми полномочиями и средствами. В кожаном портфеле лежали новые верительные грамоты, а в кошельке – золотые флорины на непредвиденные расходы.

Расставание с семьей далось нелегко. Мариетта Корсини, его беременная жена, с тревогой смотрела, как муж укладывает дорожные вещи. «Обещай мне вернуться живым,» – шепнула Мариетта, обнимая мужа на прощание. В ее глазах читался страх – слишком много историй ходило о людях, которые отправлялись к Борджиа и исчезали навсегда.

Зимняя дорога в Рим была тяжелой. Январские морозы сковали землю, превратив грязь в каменные глыбы, о которые спотыкались лошади. Макиавелли ехал в сопровождении небольшого эскорта – двух всадников и слуги с поклажей. По пути он размышлял о предстоящей встрече. Последний раз он видел Чезаре в декабре, во время кровавых событий в Сеннигаллии. Тогда герцог был на вершине могущества, холодно и расчетливо расправляясь с врагами. Теперь же, судя по донесениям, роли поменялись.

Приближаясь к Вечному городу, флорентийский посланник не мог не заметить перемен. Обычно оживленные дороги Лацио казались пустынными. Крестьяне прятались в домах, купцы избегали путешествий, а редкие путники с опаской поглядывали по сторонам. Рим походил на больного великана – внешне все тот же, но внутренне готовый рухнуть в любой момент.

По прибытии в город Макиавелли направился к резиденции Борджиа. Герцог Валентино больше не располагал прежним влиянием в Ватикане и обосновался в одном из римских палаццо. Дворец, еще недавно бывший центром политических интриг, теперь напоминал осажденную крепость. Охрана с подозрением осматривала каждого посетителя, слуги говорили шепотом, а в коридорах витала атмосфера ожидания катастрофы.

Вторая миссия оказалась совершенно непохожа на первую. Если осенью 1502 года Макиавелли имел дело с могущественным и уверенным в себе правителем, то теперь перед ним предстал человек, явно борющийся с серьезными проблемами. Борджиа был болен – современные историки предполагают, что он страдал от сифилиса, этого бича эпохи Возрождения. Болезнь наложила отпечаток на его внешность и поведение.

В донесении от 10 января 1503 года Макиавелли с медицинской точностью описывал состояние герцога: «Господин выглядит изможденным, часто потирает лоб и жалуется на головные боли. Его обычная энергия словно покинула его