Читать книгу Букет - - Страница 1

о девушках,

что слишком сильно бились о свои мысли

Псориаз. Пепел. Эмилия

РПП. Сатурн. Ева

СРК. Вулкан. Кассандра

Гипергидроз. Водопад. Эйрин

НРЛ. Бонус-трек. Безымянная

Предисловие

Болезни не определяют нас, но иногда становятся фоном, на котором разворачиваются события нашей жизни. Ты можешь смотреть на фон, думать, кто и почему возвел эти декорации. Чтобы я поняла что? Я умираю от стыда, чтобы не задаваться от красоты? У меня крутит живот, потому что за дверью дома таятся опасности?

А может, я плохо ухаживала за своей оболочкой и получаю расплату? Но ведь «сосед» за углом ведёт гораздо более неправильный образ жизни, почему его тело не знает таких проявлений себя?

У каждого своя судьба, свои ошибки и счета. Глупо думать, что мы здесь лишь раз, но так же нельзя и прерывать мучительный танец, иначе всё повторится вновь. Сколько раз я умирала, чтобы получить свой букет? Мне не хватало выдержки дойти до финала прежде.

В былые времена насмешки над чужими отличиями были куда более жестоки, новый же мир даёт нам возможность счастливо сосуществовать со своими особенностями. Новый мир сам порождает их.

Посвящается

моей семье как оберег

от всех болезней

Пепел.

Псориаз.

Эмилия.

(«Вкрадчиво-ласковая»)

Слышишь другие напевы в гласе моём, болью наполненном.

Рыдание древних уст с кровью от древних молитв.

Но слова мои сами багрятся твоею любовью.

Всё-то ты занимаешь собою, всё что есть занимаешь 1 .

Пабло Неруда

Несколько часов и множество настоек спустя.

Мир довольно грязный. Это больше не ранит.

***

Как же чешется голова. Что это? Перхоть? Маленькие болячечки… сковырну одну, чтобы рассмотреть. Янтарная.

***

Судьбоносное знакомство?

Александро-Невская лавра, ладан, свечи. Мерещится чей-то взгляд. Руки скользят вдоль стен, а тело плывёт воском.

Почти никого. На развороте жизни – его карие глаза, робость, он приглашает меня на прогулку. Бежим! Я чувствую бег внутри себя.

Он читал Кортасара и Достоевского. Учится на философском. Обожает Тарковского. Так бывает?

***

О нет, ему девятнадцать. Мне двадцать пять. Глухой номер.

***

Он снова меня пригласил пройтись по городу. Безделье – злая вещь. Не умею в отказы, пасьянс разложен на его удачу. Я опоздала. Он прождал двадцать минут и счел каждую минуту за личное оскорбление. Бег внутри меня – от него?

«Если ты продолжишь пребывать в дурном настроении, то мне лучше уйти. Я извинилась, что задержалась, не вижу причин извиняться вновь».

Он быстро успокоился. С ним можно поладить через разговор. Что ж. Шанс?

***

Мы отправились в боулинг. Пара его фотопортретов вышла абсолютно чудесно, он считает меня талантливой. Кажется, я ему очень нравлюсь.

***

Через неделю он уезжает в Мадрид. Глухой номер становится дохлым. Нас ждет переписка. В словах я недурна. К лучшему, что он уедет, кишки от него сворачивает и янтаря на голове становится больше.

***

Последние встречи перед многоточительным началом. Мы решили найти уютное местечко: чумазая осень, написанная импрессионистом, нас кружит, и я совсем не могу выбрать, где остановиться. Он также робок и нерешителен.

Здесь – слишком пафосно, а значит, цены вытравят деньги с карты. Здесь – многолюдно, взгляды добавляют неловкости. Здесь – нет людей, а это может означать и высокие цены, и плохую еду, и дополнительную неловкость.

Только бы он предложил за меня заплатить. Он опротивеет мне иначе, хотя я сама хочу платить за себя. Нечто очень женское во мне: вечные колебания.

Всё-таки поиск оканчивается неимоверным голодом, я серьёзно заявляю, что пойду на убийство, если мы не поедим. Он от души смеется. Стараюсь не выдавать самодовольства, но начинаю свечение. Почему рассмешить кого-то порой приятнее, чем обнять?

Два кувшина сангрии – и мои колени чувствуют глубину моря. Я еще не вставала в туалет – боюсь прервать беседу и не вернуться на эту же волну. Цунами мочевого пузыря заставляет меня встать и почувствовать своё опьянение.

Мне девятнадцать? Я чувствую нас парочкой влюблённых подростков. Смех всё крепчает, расслабленность гонит за новой алкогольной дозой. Пусть праздник никогда не кончается!

Возвращаюсь. Он тоже идёт в туалет. Удивительно – обычно мужчины бездонны.

Сангрия выпита, нужен дозаказ или счёт. Прошу счёт. Официант его приносит, возвращается мой подросток и предлагает оплатить два кувшина. Отказываюсь. Настаивает. Он мне приятен. Соглашаюсь. Но недовольна. Теперь я чувствую себя обязанной. К тому же я старше – может, мне и платить?

Сангрический туман быстро рассеивается. Хочу выпить ещё, но боюсь выглядеть алкоголичкой. Он заикнулся, что никогда столько не пил. Пора заканчивать встречу, и, не покидая центра, выпить где-нибудь ещё.

Он предлагает проводить меня до дома. Блин. Мне хочется общения и знакомств! И пару настоек. Он милый, но с ним я стараюсь держать лицо и столько думаю, боясь попасть впросак. Опять он полезет на императив Канта или начнёт про Хайдеггера. Мадре. Я не справлюсь. Душа не хочет просыхать, мне нужно смочить горло.

– Знаешь, я бы ещё выпила, только не подумай, что у меня проблемы с алкоголем, давно так не отдыхала. Если тебе пора в сон, то я пойду в бар одна.

Этот зануда увязался за мной. Угощу его парой настоек на Казанской. «Старые кони» всегда выручают. Неудивительно, что я привела малолетнего в бар с подобным названием. Накатывает тоска. У него шесть лет в запасе. Что я с ним делаю?

Мы выходим на улицу, уже темно. Он дрожит. Стучит зубами! Укутываю его шарфом. По-матерински? Ему нужна мамочка?

Он выглядит беспомощным и безнадёжно преданным. Кажется, он лезет с поцелуем. Отказы, Эмили. Практикуй отказы. Нет, что с ним? Он признаётся мне в любви! Твою мадре. Этого я не ожидала, старушка в ударе. Рано! Красный флаг! Но я же так очаровательна в подпитии. Сама раскрепощённость и веселье, сама энергия и обаяние. Промолчу. Сказать спасибо? Сказать: он пьян? Улыбаюсь. Молчу. Поправляю ему шарф. Ууууу. Эмилия, да ты не только женщина-праздник, но и женщина-загадка! Нужно как-то красиво расстаться. На Гостинке?

Вечер затянулся, мы дошли аж до Маяковской. Я дала себя поцеловать. Его губы оказались тонкими и сухими. Он пытался меня облизать, или мне показалось? С поцелуями нынче проблема. Никогда его больше не видеть. Тьфу!

***

Два дня до его отъезда. Он просит о встрече, мне так лень. Я не намеревалась тратить на него всю неделю.

***

Какое облегчение! Сегодня я проводила его в Мадрид.

Он прислал мне стихотворение Марио Бенедетти и оставил книгу «Передышка».

mi estrategia es – моя тактика такова

que un día cualquiera – что в день самый неприметный

no sé cómo ni sé – не знаю как

con qué pretexto – под каким предлогом

por fin me necesites – я стану тебе необходим

***

Кончик его носа разделён надвое, смотрится маленькой жопкой. Глаза, если вглядеться, посажены ближе дозволенного симметрией. Однако густота волос, не столь характерная для мужчин наших широт, делает его привлекательным.

Как мне лучше его называть? Демиан на иностранный манер или, по-паспортному, Демьян, как Бедный, только богатый. Вот здесь большой затык. Шире возраста – моя профнепригодность и работа в цветочном в двадцать пять, его философский в СПбГУ и поездки с родителями в Европу, как к себе домой.

***

Янтарём головы всё не ограничилось. Врач прописал цинковую мазь, и чешуя облепила мне веко. Как будто от этого я потеряла в зрении. На глаз налезли боль и чесотка.

Демьян пишет в меня как в ежедневник, может, ему планы на день негде держать? Посоветую ему заметки в телефоне.

***

Он возвращается. Просит встречи как можно скорее.

***

Держится влюблённым дураком, приятно. Насмотреться не может. Спрашивает про глаз. Я так его расчесала, что похожа на терминатора. Мы садимся. Он никак не может начать. Чувствую значимость того, что он скажет. В любви признание в кармане, теперь, наверно, замуж позовёт. Смешно. Невозможно. Мы не в том времени.

– Я переезжаю с родителями в Мадрид и пробую со следующего года поступить в медицинский. «Что ты об этом думаешь?» – говорит он, заметно нервничая.

– Это очень здорово, но я думала, что ты хочешь быть преподавателем философии, – делаю сухое замечание.

– Я не уверен, что этот путь мне подходит. У нас будет гораздо более удачное будущее, если я закончу медицину, ещё и в Европе! Мы потом сможем жить в Германии, Ирландии или где захочешь! – его радость сочится наружу.

– Демьян, прости, при чём здесь я? – делаю тон сомневающимся, а грудь поднимается под вздохом надежды.

– Я бы хотел, чтобы ты меня дождалась, – несносно искренне отвечает он.

– И сколько мне придётся ждать? – продолжаю напор сомнения, пританцовывая под столом.

– Учёба занимает где-то пять-шесть лет… Но сложные только первые два курса, а с третьего я смогу работать, и ты переедешь ко мне в Мадрид.

***

Цветочный опротивел, чешуя затягивала руки в саван болезни. Девочки в магазине решили, что у меня аллергия на холод и воду, – у флористов не самые нежные конечности.

***

Демьян прислал Alt-J – Nara. Точка. Точка. Звук. Запятая.

С этого момента, или с предложения о совместном будущем, – во мне нажали переключатель. On/off. Определенно – он. Он мне нравится. Я узнаю новьё. Меня вставляют в своё будущее. Ровесники выбили во мне мечты о совместном, увиливая в сторону, куда-то назад.

***

Сказались ли нулевые жизненные перспективы на фоне этого парня или всамделишное чувство посетило меня – этого мы, боюсь, не узнаем. Да только я поверила в наши отношения. И он снова уехал в Мадрид.

***

Мы стали вместе читать книги, разворачивая меня к свету, показывая конец долгого тоннеля. Раньше мои запои были книжными, но бестолковыми, людям становилось скучно от моих пересказов, от меня отворачивались, как от серости, перенаправляя взгляд в пшеничное, в «Kriek». Кому нужен Мисима? Что толку, что я читала Борхеса? Я никогда ни с кем не смогу их обсудить. Конечно, я не умею обсуждать, захватывать, уводить в свой мир, а пересказами все накормлены в школе.

И тут Дем.

– Ты на какой сейчас странице?

– Пятьдесят седьмой.

– Не может быть!

Скидываю ему фото зажатой пятьдесят седьмой, и я не вру.

С-о-в-м-е-с-т-н-о-е. Вместе готовить, вместе лепить из глины, вместе бегать по утрам, записывая захлёбывающиеся воздухом голосовые.

Жизнь окатило смыслом и значимостью. У меня появился секрет. Дем. Дёма. Дёмушка. Хочу быть твоей домовушкой и прятаться в шапке волос твоих за ушком. Нет, уши у тебя не волосатые, не переживай. Я не это имела в виду, просто рифма шипучкой ударила.

***

Вначале он настаивал на видеосозвонах, но, заметив, что у меня к ним нет тяготения, перешел на голос и фото.

Я объяснила, что мне нравится романтика писем, хотя истинной причиной был неподходящий свет, чешуя, синяки глаз и немытая голова.

***

Он полюбил меня вовсю. Важно ли, что при этом он меня почти не видел живьём?

***

Спрашивает, смогу ли я взять отпуск и приехать в их дом под Мадридом.

Открыв кредитку, лечу.

***

Они поселились в округе Толедо, городе Талавера-де-ла-Рейна. В десяти километрах от города расположен коттеджный посёлок. Огромный дом с бассейном в нашем распоряжении, родители заняты командировками.

Напротив этого дома я оголена, на мне иниевыми татуировками застыли мать-курьер и бабушка, торгующая яблоками у метро. Кто я для него? Затёртая брошь с блошиного рынка? Он думает, что раздобыл антикварную вещицу с историей? Мерзость. Хорошо, что холодильник полон пива.

***

Говорит, что никого так сильно не любил. Я пытаюсь взвесить лживость на оба глаза, правый перевешивает и стекает, как на картине Дали. Его черты ползут вниз воском – это мой огонь его плавит. Нет, на самом деле пиво, смешанное с коллекционным вином.

Всё, что я выучила к двадцати пяти, – не смешивай алкоголь. Заповедь нарушается, как только заканчивается один из ядов, и так лень идти за новым, когда дом ломится от разноцветного стекла бутылок и пузырьков.

Что подумают его родители по приезде? Они раскусят тебя, Эм, скажут: «Зачем связался с алкоголичкой?» Они раскроют этому плавленому сырочку правду о тебе. Остановись!

***

Голос умолк внезапно. Утро выдалось потёрто-серым и грязным, как в Петербурге. Не знала, что Испания грешит подобными цветами. Мне хотелось выйти на прогулку, но Демьян беспробудно спал, а я боялась уйти, не закрыв дверь – ключей нигде не было видно. Да и руки тряслись.

Наконец он проснулся и сказал, что больше никогда не будет пить – я сочла это за оплеуху. Увидела свою грязь и низость. В его восковой фигуре обнаруживалось презрение и непонимание, зачем он со мной связался. Старая кляча с перхотью. Я мыла голову каждый день, но она только больше покрывалась пеплом. Он сыпался на Демьяна, когда я наклонялась к нему, падал на мою белую одежду. Перед приездом мне пришлось уйти от черноты гардероба и изменить цвет волос. Впрочем, моя внешность соответствовала его вкусу, этого нельзя было не заметить, на чем бы ещё держались наши отношения? На книгах? На с-о-в-м-е-с-т-н-о-м?

Он предпочел отклонить все мои позывы к общению и ушёл в себя.

Через несколько часов сказал, что ему нужно уйти. Попросил меня не пить, добавил, что вскоре вернётся. Ни улыбки, ни поцелуя оставлено не было.

***

Прошло два часа. Два часа – это «вскоре»? Напишу через час, чтобы он не подумал, что я не в силах себя занять. А занятия и вправду не находилось: душили стыд от выпитого, боязнь приезда его родителей, мой вылет через день. Будь у меня больше денег, я бы тотчас же взяла такси в аэропорт и больше никогда бы не видела этого «золотого мальчика». Обстоятельства диктовали другое поведение. Смиренной овцы.

Час спустя я так и не решилась написать.

По прошествии пяти часов писать расхотелось вовсе.

На восьмой час он вернулся. Вёл себя как ни в чём не бывало.

Я долго думала над ответной стратегией. Одной из мыслей было сыграть в ту же игру, однако тело повело себя инстинктивно, обернувшись в кокон. Если бы я стала улыбаться и целовать Демьяна, то непременно бы заплакала от собственной обиды и неискренности. Сдержав мускулы, можно было злиться без слёз.

За время его отсутствия я сделала каннелони. Он начал уплетать их и нахваливать.

Моё злое лицо, похоже, поимело вес в его глазах и опустилось куда-то к нему вглубь, где его мама об него молчала. Он весь съёжился от вины, стал маленьким, и я надкусила власть.

***

Расставались мы горячо: с обещаниями, с радостью. Он выглядел угрюмым, пылко целовал моё лицо, пытаясь руками запомнить меня, как чертов скульптор. Радость была моей. У меня не было сил выяснять с ним отношения, я решила, что заблокирую его по прилете.

***

Весь полёт я провела в рыданиях. Дёмушка был Демианом, Демоном. Блокировка была необходима. Ведь сколько ещё ловушек травли-мести он в себе держал? Что это было? Он наказывал меня за алкоголь? Демонстрировал, что я его недостойна?

Выключив режим «в самолёте», я получила от него сообщение, где он спрашивал о том, как я, и извинялся за своё поведение. Других сообщений ни от кого не было.

Вначале книжные запои не повернули ко мне пьющих одноклассников, а затем угрюмый алкоголизм отвернул от меня остальных, закалив клетку одиночества.

Итак, за неимением большего, лучшего, хоть какого-то, Демиан остался в моей жизни. Хотя иногда про себя я стала называть его Дорианом из породы Греев. Наверняка где-то на чердаке притаился его портрет.

Будь он рядом, в Петербурге, – от нас бы не осталось ни следа. Но расстояние выпиливало свои сюжеты.

***

Я попыталась не пить неделю, чтобы потом не пить месяц, а потом три, а потом шесть, а потом год. Мечтания развернулись так далеко во времени, что перед глазами засверкали мушки.

Я была ежепятничным алкоголиком. Отказаться от удовольствия расслабиться в пятый день недели означало придумать себе план на все выходные. День Венеры2 и зачастую субботу я отводила под спиртное, чтобы воскресенье недвижимо лежать под пледом с Netflix.

***

Спустя две недели мне удалось провести семь дней трезвости. Это было настолько же легко, насколько не имело смысла.

***

Перхоть оказалась не перхотью, а псориазом. Аутоимунная неизлечимая хреновина – вот кто со мной останется до конца моих дней. А не скучающий богатый подросток. Зачем лезть в чужое сословие?

***

Тоска загноилась. Чесания усиливались. Ничтожность гвоздила в землю.

Я написала Демьяну, что не подхожу ему. Он вступился за себя и свои вкусы. Начал выяснять причину и обрушивать волны тёплых посланий. Соль щипала подёрнутый псориазом глаз ещё сильнее. Он спасатель, а я жертва? Почему он так многогранен в утешении, что это ему даёт? Дополнительное чувство превосходства? Но куда сильнее? Он моложе, умнее, перспективнее. Я отключила телефон, отправилась в магазин за пивом.

***

На следующий день увидела миллионы его пропущенных и голосовых с нежными и пылкими словами о любви и моей исключительности. Что он во мне нашёл?

Благодарность зажгла мои глаза, ведь ночью я грезила исчезнуть со страниц книги жизни.

– Дем, помнишь мой красный глаз терминатора? Врач сказал, что это псориаз. Это не лечится. Я старше тебя на шесть лет, работаю в цветочном, и у меня неизлечимая болезнь. Зачем я тебе? У тебя впереди большие перспективы, ты будешь врачом, живёшь в Европе, я не понимаю…

Он прервал мой самоуничижающий монолог своими всхлипами (всхлипами? почему он не такой вблизи?). Сказал, что ему всё равно, он вылечит меня от всего, псориаз можно держать в ремиссии годами, скоро мы будем вместе, в Испании мне помогут. Нужно только, чтобы я немного подождала…

***

На ночь я представляла себе тот испанский коттедж, своего мужа-врача и как я катаюсь на велосипеде с огромной корзиной до Талаверы за покупками. Все наклоняют ко мне краешек шляпы в знак приветствия. «Доброго дня, сеньорита Эмилия!»

В моём рационе появилось испанское вино. Я думала выпивать бокальчик для здоровья на сон грядущий, но почему-то утром находила пустую бутыль.

***

Прошло месяца четыре с нашей последней встречи. У него не получалось вырваться в Петербург, он предложил приехать к нему, родители снова уезжали. Сообщил он мне об этом за неделю. Билеты в Мадрид стоили дорого, но открытая кредитная карта не слышала про барьеры. Уведомление о покупке билета радостным возгласом ворвалось в мою почту.

***

Он показывал мне мертвецкий Толедо, рассказывал про Эль Греко, мы пересмотрели «Зеркало» Тарковского, я беспрестанно его снимала. Он говорил, что здесь я смогу стать фотографом или преподавать русский. Я плавала маршмеллоу в его какао слов. Всё это напоминало экранную любовь. Ту самую книжную, непостижимую, недостижимую.

В один из дней он предложил познакомить меня с его местными друзьями.

Все мои перемещения приходились на ручную кладь, да и в Петербурге я не баловала себя одеяниями, поэтому, как всегда, натянула бело-черный свитер, что держал нейтралитет во всех битвах. Верхняя половина, та, что у плеч, куда сыпался пепел, была белой, нижняя – чёрной, что роднило меня с моим ранним гардеробом.

Демиан скользнул взглядом по моим вещам и спросил:

– Ты бы любила меня, если бы я всегда ходил в одной одежде?

Я густо покраснела. Потому что услышала не вопрос, а утвержденное разочарование, что он перестает меня любить, так как я всегда одинакова – неизменный монохром. Скрывая осознание, спросила в ответ:

– А какую вещь ты бы выбрал?

– Черный бадлон3.

– И тебе было бы комфортно всегда быть в нем?

– Думаю, да.

Мне следовало спросить, отчего в его голове родился этот вопрос, но я стушевалась, хмыкнула, пожалела, что не могу носить черные бадлоны из-за головного пепла, и зажалась в обиде.

Предстоящая встреча с его друзьями меня огорчила окончательно. Напыженная веселость напоминала кипение чайника со свистком: кто-нибудь выключит газ, я уже горю, водный запас исчерпан, меня ничто не наполняет.

Меня никто не наполнит, никто не полюбит в этом свитере, с этой средневековой лепрой, что расползается пятнышками по ногам и рукам. Я так мучительно хотела бы соответствовать Демиану… Но мне до него никак не достать из своих трясин. Съём квартиры, цветочный, растущий долг по кредиту – я всё дальше, я увязаю. Он всё выше, и это знает. Связь должна быть разорвана.

Тогда во мне расцвёл посильный план. Мы расстаёмся, я переезжаю в комнату на время, чтобы погасить кредит, живу с какой-нибудь очаровательной соседкой, затем ищу новую работу, возможно, обучаюсь чему-то… Да-да, конечно, вот оно! А если я брошу пить, то у меня освободится нереальное количество денег!..

Завиток мыслей прервал его друг, спросивший, чем я планирую заниматься по жизни.

Это был удар под дых. Распространять свой свежеиспечённый план мне не хотелось; хотелось поскалить зубы, как пёс, и этим оскалом сделать пугающее предупреждение.

Как оказалось, я молча уставилась на собеседника и оголила зубы в неясном выражении, Демиан быстро сменил тему: в его глазах проскочил страх. Как же меня раздражает, когда я пугаю людей. Я уже не раз видела подобный взгляд.

Соединив губы в узкую полосу, я тихо ждала окончания посиделок. До дома мы добрались в перчёной тиши.

Больше всего я думала о холодной баночке пива и о том, как выпью её на балконе, пока Дем спит.

***

Конфликт рассосался через пару дней, когда мне нужно было уезжать: мы снова расставались в любви, печали и облегчении.

Мой план-пирог был съеден ощущением ненужности, общей безнадеги, сложности перемен. Искать квартиру, менять работу висело грузом забот. Быть женой врача, жить в Испании, иметь рядом понимающего мои недуги человека – отзывалось сердцу и уму. Отношения сохранялись.

***

Наши ноябрьские дни рождения расходились на неделю, и было решено их отметить вместе шестнадцатого ноября, что как раз приходилось на субботу. Шёл второй год отношений. В сентябре он поступил в мед. Его родители хотели увидеть меня – в этот приезд меня ждало знакомство с его интеллигентной семьей. Не оплошать, Эмили, не оплошать!

***

Как оказалось, отец и мать находились в бракоразводном процессе, но ради Демьяна справляли праздники вместе. Мать познакомилась с «липким» испанцем и разрушила счастливый брак, – со слов Дема. Коттедж оставался за ними: отец отправлялся жить на юг Франции, а сын с матерью переезжали в квартиру в Мадриде, откуда были ближе учёба и работа.

Меня приняли как свою! Отец хвалил мои снимки, Марина пела дифирамбы моей фарфоровой коже, отчего я становилась сеньоритой-томатом. Тогда мне не показалось странным, что она упомянула в комплименте именно мои кожные покровы – я была слишком занята желанием произвести благостное впечатление: держала в узде руки, тянущиеся к пиву, что так лихо иссушала Марина. Эта деталь делала её в моих глазах ещё более очаровательной.

Они были намного старше моих родителей, зачали Демьяна ближе к сорока – тогда как мои справились с миссией в девятнадцать.

Всю неделю мы провели втроём: Марина, Дёма, я. Она, казалось, знала всё на свете и имела поразительную особенность: задавать вопросы и выслушивать ответы. С моими родителями отвечать нужно было быстро и внятно, ухватывая суть без размышлений – хотя им было наплевать на ответы. Я давала четкие для очищения совести, заранее зная, что меня никто не слышит, а ждёт момента вставить свои житейские поучения.

С Мариной я могла размышлять вслух! Это было трудно, так как меня не учили говорить: мне было скучно слушать саму себя – казалось, что собеседник уже смотрит в пол, на свои руки, ожидая своей очереди. Но только не Марина – она помогала мне высказаться.

***

Мы спали с Демьяном в одной комнате, каждый вечер делая вид, что расходимся по разным. Он не держал меня за руку, не целовал при Марине – я бы и сама попросила его этого не делать. С виду я гостила в их доме как друг семьи или её член. Как младшая сестра. Несмотря на разницу возрастных величин, я чувствовала нас с Мариной ровесницами, только её – более опытной, а Демьяна – ворчливым старичком.

***

День рождения вышел двухтортовым. Двойка и единица украшали торт моего возлюбленного. «Слово-то какое драгоценное – возлюбленный! Как корона. Всё в острых сияющих зубцах», 4– ещё одна Марина всплыла в моей памяти. Я же вступала в клуб самоубийц. К чему мне было бояться этих цифр, если ни известности, ни музыкальной славы горизонт моих возможностей не предвещал? Однако я была на острие предвкушения печальных поворотов судьбы.

Стыд от этих двух цифр, несущих меня к старости, взвыл слезами в глазах. Что я здесь делаю? Нужно выпить.

Пить при Марине не получалось. При ней мне нужно было щеголять всеми своими лучшими манерами и качествами. Она была лифтом для человека, что пережил столько винтовых лестниц. Подними меня, унеси меня, скрой.

***

Она отправилась с нами в аэропорт, прощались мы без поцелуев. Обняв Марину и Демьяна воедино, с меня взяли обещание приехать на Новый год.

***

В этот отъезд радость была смыта. Я встретила человека, что помогал мне раскрыть себя, но покидала его.

Из самолёта отправила «Танцы Минус» – «Цветут цветы»…

Марине.

***

В сообщениях Демьяну я лепетала, какая у него удивительная мама, как бы я хотела такую же. Понятно, в кого он такой умный и целеустремлённый. Он сухо отвечал, что все его друзья того же мнения.

Мне не понравилось, что он не ценит такое сокровище. Я начала вить в своём мозгу бабушкино кружево под названием «он перестанет ценить и тебя», «как мужчина относится к матери, так и к жене». И если уж и такие мамы остаются мужчинами недооценёнными, то лучше никак не стараться, имея сына.

Опыт подсказывал, что чем меньше стараешься где-либо – тем тебя больше ценят.

***

Месяц как я не пила.

***

Демиан порекомендовал мне фильм «Дикая груша» Нури Джейлана – про начинающего писателя, который возвращается в родные края и сталкивается с прошлым своей семьи. Сказал, что плакал навзрыд. С энтузиазмом начав просмотр и оценив качество кадров, я не почувствовала, что фильм затронул меня хотя бы на сантиметр. Я перечислила подмеченные плюсы и минусы, выслав свою скупую рецензию. Дем сказал, что только человек с примитивным вкусом мог ничего не почувствовать за этот фильм.

Под покровом переписки я зачесалась и заплакала. Третьесортная биомасса, шелушащаяся болячка вселенной – он увидел меня настоящей, познав от грушевых плодов.

Спорить с философом-медиком я не умела. Тяжёлый конструкт его интеллигентности давил, меня прижало. Оставалось выключить телефон.

Заменителем пива и вина стали шоколадные батончики. «Сникерс» и «Твикс» пели дуэтом в моём животе, опьяняя сладостью сильнее алкоголя.

Руки пришлось укрывать перчатками: от гормональных мазей и народных средств они как будто шелушились сильнее. От меня стали исходить дурные ароматы хозяйственного и дегтярного мыла, масла чёрного тмина. Дошла до соды и мочи – какой-то умник с форума посоветовал. Бляшек становилось больше, зуд густел и выводил из себя. Это никогда не закончится.

***

Спустя часы моего игнора я получила: «Я атакую не тебя, а твои слова». Пожалуй, самое важное, что когда-либо скажет мне Демьян.

Меня тут же отпустило, расплавило его мудростью: как можно быть таким молодым и таким умным? Он извинился за резкость, сказал, что любит меня больше жизни и боится потерять.

Если бы боялся – то не ссорился бы со мной из-за фильма. Но я всё перевела в шутку, на всем свете не имея никого, кто бы жалел меня, кроме него.

Что до моей семьи: мама напивалась в туалете, пряча алкогольные баночки от бабушки. Ей почему-то нравились газированные напитки вроде «Ягуара», на котором было вскормлено поколение девяностых.

«Трофи», «Отвертка» – я до сих пор была в шоке, что они существуют, хотя в две тысячи шестом только их и видела в руках одноклассников. Вначале дети повторяют за родителями, потом родители подбирают за детьми.

Бабушка говорила, что мама её крест. Я приезжала к ним в тугие моменты, помогала с уборкой. Родные для меня приходились луком. Важный ингредиент, но свежим не съешь и расплачешься по дороге.

Иногда я мечтала о смерти матери, чтобы жить с бабушкой и перестать страдать изжогой от этой луковой корочки нашего с ней родства.

Каким подарком судьбы выглядели Дем и Марина…

Мы переписывались с ней, не так много, как я себе представляла. Она говорила, что её сын открыт только мне, и узнавала какие-то подробности его мыслей и идей через меня.

***

Подходило время Нового года. Я мысленно вручную стирала и высушивала полученное в Барахасе воображаемое приглашение – как бы обновляя его, освежая памятью. Ни Дем, ни Марина ни о чем не напоминали.

Но внезапно двадцать пятого декабря меня спросили, когда я планирую прибыть. Они помнят! Радость. Почему они не сказали раньше? Билеты стоят космических денег!

Испытание деньгами было нипочем для кредитки. На работе я с легкостью договаривалась с девочками, желающими подзаработать, но мои руки в шелухе никуда не годились – разумнее скрыться до ремиссии. Но что, если ремиссии не будет? Нельзя откладывать жизнь – мою жизнь, происходящую только там, в Испании.

Я решила прислать Демьяну свои руки, спросить, насколько они его пугают от нуля до десяти, и если выпадет цифра меньше пяти, то ехать. Он назвал ноль.

Самолет нёс меня встречать две тысячи двадцатый год!

***

Встретил меня Дем – я надеялась увидеть Марину, но оказалось, что Новый год мы проведем с отцом, а Рождество с мамой. Их высокие отношения в конце концов разделили праздничную территорию.

Отец вёл свою писательскую деятельность, пребывая на юге Франции, но сейчас мы втроем ехали в Талаверу. В мой дом из грёз.

***

В моей ручной клади красовалось три пары перчаток: одни короткие и двое длинных, по локоть. Больше других мне нравились серебряные – космические. Также я взяла с собой легкое коктейльное платье.

По испанской традиции в полночь мы съели двенадцать виноградинок и загадали желание, выпили детского шампанского и отправились в город на гуляния. Было ужасно скучно. Салюты совсем не те, что в России. Люди выпивали умеренно и без умолку трещали меж собой, но их было мало, а может, мы не знали, где они водятся.

К двум часам ночи мы уже лежали в постели, объевшиеся сладостей. Никакой радости от нашей телесной близости я не чувствовала, лежа в своих длинных космических перчатках, отдавшись размышлениям о кредите, что приближался к шестистам тысячам рублей.

Демиан был холодный и отстранённый. Наверно, он думал, что вообще делает рядом с этой прокаженной и не мог ли найти себе кого-то получше.

Переключившись на Марину, я стала думать о нашей встрече. Что я предложу сделать её фотопортрет: мы можем снять студию, это будет одним из моих подарков для неё.

***

До рождества нас ждала Сеговия. Меня поразил утренний иней на январской зелени.

Демьян завел машину, и мы тронулись в путь. Зима выглядела не собой, но меня это ничуть не смущало – я готова была её всё время видеть такой.

Мы подпевали Jungle – Cherry: «You're never gonna change me».

Демиан смеялся, что нашим детям не грозит музыкальная карьера. Это высказывание обозначало, что у меня нет ни слуха, ни голоса, но его смех шёл от сердца – поэтому я не стала огорчаться, вымотанная его зачастую замкнутым настроением. Сейчас он был по-настоящему со мной.

Поездка в Сеговию была подарком Марины: она забронировала нам прекрасный номер в центре города, с небольшим балконом и большими репродукциями по стенам.

Вдоволь нагулявшись, мы вернулись с двумя ведёрками мороженого и кучей батончиков. Мы трапезничали и убивали друг друга ударами подушек – я упала от сладостного счастья на спину, вслух поблагодарив Марину за этот подарок.

Тогда Демиан сказал, что его мать не та, кем кажется: она манипулятор и всегда добивается своего. Всю жизнь ревнуя его к собственному отцу, она разрушала семью по скорлупке, пробираясь к сердцевине, и вот сейчас нанесла болезненное поражение – вновь завела любовника, так уже было и в России. В тот раз горячо любящий отец простил её. Однако этой гнусной сволочи нельзя доверять, и пусть я слишком не обольщаюсь мнимой добротой.

Тут я дошла до сладкого похмелья – сахар резко упал.

– Погоди, зачем ты мне это всё говоришь сейчас? Почему не сказал раньше?

Демиан ответил, что увидел – я попалась в сети, и просто предупреждает меня.

Мне показалось, он не хочет, чтобы я восхищалась кем-то, кроме него. У всех нас есть свои обиды на матерей. Только мне стало так холодно и уныло, чем выше взлетаешь, тем яростнее спад – я завернулась в одеяло и попробовала вызвать сон.

***

Наутро меньше всего я хотела видеть этого маленького демона, который вечно мне портит настроение. С ним никогда не стоит доходить до пика эмоций. Я вообще не знаю, как мне себя вести. Наверно, я слишком неуместно обидчива – буду контролировать себя.

Улыбкой разжиться не удалось, даже после этого внутреннего монолога.

Обратный путь в Талаверу состоял из тесно-тягостного молчания.

Когда мы вернулись, нас встретила вечно радостная и энергичная Марина. Увидев на мне длинные перчатки, она сказала, что я сошла со страниц «Гэтсби». Моё настроение поднялось от того, что она не попросила их снять – то ли Демьян её предупредил, то ли её интуитивная тактичная натура подсказала так сделать. В доме моих родителей перчатки сочли бы дикостью. Слава Босху, я была не там.

***

Червоточинка сомнений заставила мой взгляд обостриться, я пыталась просветить Марину рентгеном: задумала ли она что-то и нужно было ли ей задумывать что-то против меня?

Вечером она отправилась дохаживать свои десять тысяч шагов – я попросила разрешения присоединиться, чтобы побыть с ней.

Мы пошли, болтая о том о сем. Она деликатно спросила, почему я была грустна, когда мы приехали – я сослалась на головную боль. Тогда она сказала, что Дёму тоже мучают частые мигрени – она переживает за него. В школе он всегда держался один: ему сложно правильно себя презентовать, он очень инфантилен, и она не уверена, что медицина ему подходит.

С горячностью я стала возражать, что теперь у него есть я: мы будем держаться вместе и я сделаю всё возможное, чтобы помочь ему! Увидев собственную миссию по спасению этого самородка – я преисполнилась надежд, задвинув с поля зрения наши с ним ссоры. Мне хотелось утешить Марину, показать, что её мальчик в любящих руках.

Но она продолжала, как будто не слыша, как будто я не была реальным участником их жизни. Впервые я увидела своё пребывание здесь под другим углом: не зря я нахожусь в доме грёз на правах младшей сестры, подруги, а не девушки её сына. Не зря Дем не может меня ни обнять, ни поцеловать при ней.

Всё растушевалось: неуместная девица, скрывающая чешую в перчатках, присосавшаяся пиявка, я не нужна ни Демьяну, ни Марине, ни своей семье – осталось только раствориться.

***

Придя в комнату к Дему, я ничего не сказала. Он предложил «Левиафана»5, и мы спустились в гостиную посмотреть его втроём. За пять минут до начала постельной сцены он вышел, оставив меня наедине со стыдом: смотреть любовные сцены со «взрослыми» я не научилась.

Потом я спросила его об этом – он, смеясь сказал, что уже смотрел и вышел специально. Меня это тоже повеселило, и мы отправились в постель, где я ему раскрыла подробности прогулочных бесед с его матерью.

Он сказал, что она пытается нас рассорить, теперь это сияет очевидностью.

***

Знаете эксперимент, где одной группе студентов показывают портреты маньяков и говорят, что это профессора, а другой – профессоров и называют их маньяками, а потом просят описать этих людей? И студенты начинают подмечать разнообразные черты, указывающие на расстройство одних и порядочность других, согласно полученным данным.

То же произошло и с лицом Марины. Из светлого оно стало скрывающим мрак. Её улыбка казалась мне наигранной, заученной маской благовоспитанности. Вспомнив все её комплименты, я увидела желание поддеть мою израненную кожу.

Присутствие Демьяна не помогало. Хотелось домой.

***

За рождественским завтраком Марина напомнила мне про забронированную фотостудию, и мы отправились снимать её портрет.

Позирование давалось ей неважно. При всей красоте этой женщины, она будто специально застаивала губы в непонятном подобии полуулыбки. Я каторжно пыталась её расслабить и начинала злиться на себя, что не умею работать с моделью.

На выходе мы получили около десяти достойных снимков, что было мало из двухсот, но вполне котировалось по моим меркам. Довольства особо не ощущалось, хотя она лебезила – раскрашивала мне мир будущей карьеры.

***

Я не вылезала из своих длинных перчаток – мои руки не потели, потому что в испанских домах нет центрального отопления. И невзирая на всё богатство этого семейства, они экономили природные ресурсы, не растрачивая зазря электроэнергию: перемещались по дому в шерстяных носках и свитерах, как настоящие испанцы.

Марина давала мне свою одежду – я могла выбрать что угодно, но остановилась на кашемировой кремовой водолазке, чтобы пепел головы не боялся быть узнанным.

***

Прощание закончилось привычным чувством завершенности, и, как всегда, оно не оправдалось, потому что холод живого Демиана перебивал Демьян телефонный – тёплый и любящий.

Помешанная на словах, я была рада этой перемене – мне хотелось всегда держаться на расстоянии, чтобы получать эту любовь. Также мне хотелось быть рядом, чтобы по-настоящему чувствовать жизнь.

***

На этот раз его страсть пылала новым огнём, и он молил меня вернуться в конце февраля, так как вновь оставался один и у него намечались каникулы.

На работе меня не хотели отпускать. Я подумала о том, что спускаю свою жизнь по канализационной трубе, тогда как могу творить, и попросила расчет.

За квартиру было нечем платить – и с ней я решила распроститься, перетащив вещи к бабушке и маме.

Втайне я надеялась, что Демьян предложит мне остаться в их доме в Талавере, где, по сути, никто не жил. А в крайнем случае я смогу снимать недорогие фотопортреты и жить с родителями, пока не продвинусь в мастерстве.

***

Кредитка позволила ещё один выстрел. Пуля неслась в лоб.

***

Билет отвозил меня на февральскую неделю насладиться лицом солнца.

Огонь страсти в телефоне горел ярче, чем в реальности, но нам было хорошо вместе. Дёма всё чаще уходил в себя и всё-таки светился оттуда яркими словами.

Песнь мира стала тянуть фальшью. До меня доходили строки о какой-то болезни, движущейся из Китая. Припев ещё не звучал. Мне не требовалось искать слова – я знала, они придут сами, если будут важны.

Мы с Демом решили не говорить Марине про мой очередной и столь неожиданный приезд. Я на неделю сняла отель, куда он прокрадывался ко мне. Какая-то дополнительная необычность в наших отношениях.

В отеле топили ещё хуже, чем в их доме. Холод сковывал. Псориаз цвёл. Неделя прошла как вспышка. И тут – большой удар в гонг: эпидемия. Международное авиасообщение закрывается.

Дем в панике.

Я счастлива!

Это мой шанс остаться жить на европейской земле! Муж-врач, велосипед, «сеньорита» – всё-всё-всё вот-вот исполнится.

– Ты должна немедленно вернуться в Россию, – холодно-чуждо произносит Демиан.

Испуг.

– Почему? Я не могу, аэропорты закрыты, – еле видимым голосом откликаюсь я.

– Это невозможно. Чёрт. Чёрт. Чёрт! Этого не может быть! – Он закипает и приходит в бешенство.

– Непохоже на всесильную любовь, – выходя из замешательства, говорю я.

– Ты должна! Найди способ! – орёт он окончательно непохожим на обычный голосом.

– Как будто меня просят избавиться от ребёнка и этот ребенок, видимо, я сама, – ответила я, возвращая себе самообладание.

Меня разъединило. Связь оборвалась. Самолеты действительно не летают, из отеля я выселилась, и мне некуда идти. Напротив стоит человек, который меня не любит.

Хочется выпить и расчесать всё, что безумно чешется. «Ищи плюсы, Эм, не сдавайся. Маски сброшены».

Ухожу молча. Он стоит. Слегка ускоряюсь – щиплет в носу. Не хочу, чтобы он думал, чтобы знал наверняка, как мне больно. Зачем всё это было? У него кто-то есть, а как же знакомство с родителями? Как же весь показ?

Если бы не чешуя, я бы, должно быть, могла бы здесь устроиться моделью? Слышала, что славянские девушки в Испании преуспевают – не в шелках, однако, на хлеб найдётся.

О чем я думала, связавшись с малолетним мажором? Стоп, стоп, не думать. Выключаю внутренний голос.

***

Подсознание сбросило мне видео.

Чёрный зал. Я сижу на стуле. На другой стороне моя экс-подруга – Ева. Тоже сидит на стуле. В непохожей позе. Курит мундштук. Губы бордовые. Исполинского размера глаза взирают на меня насмешливо и лукаво. В моей груди открывается дверь, и оттуда выпадает зелёный пузырек – из него течёт жёлтая жидкость в сторону экс-подруги.

Рядом со мной появляется женщина в латах. Жанна д’Арк, не иначе. Она моя защитница. Мне становится спокойнее.

Силой желания я придвигаюсь к подруге. Она смотрит на прежнее место. Тогда я касаюсь её кожи – проверяю реальность.

Звучит голос: «Посмотри на неё. Возьми у неё всё, что она забрала».

– Хорошо.

«Отдай ей всё, что тебе больше не нужно». Из пузырька вытекают остатки жидкости.

– Хорошо.

«Ты готова закончить эту связь?»

Жидкость меж нами пересыхает. Нас больше ничто не связывает. Экс-фигура гаснет под лампой, которой я не замечала прежде. Свет подсознания на неё больше не указывает. Она – ещё одна потухшая деталь, укрытая от меня массивами бытия.

Женщина в латах поворачивается ко мне.

Из нее в мою грудь, на место того пузырька, плетутся красные нити-канаты. Я теперь связана с ней. Всё то, чем для меня была подруга – перешло ей, у которой моё лицо.

Невозможно! Она такая сильная: её кожа чиста, взгляд сфокусирован на желаемом, на действительном, она не расползается дурацкими идеями. Так вот как я могу выглядеть? В самом деле?

Женщина в латах ушла, наша нить натянулась резиною. Я могла последовать за ней.

***

Выйдя из подсознания, я нашла себя, сидя вдвоём с рюкзаком на автобусной остановке.

Я поняла, за кем отправилась моя идеальная «я».

В моих руках был открыт Telegram с отправленным сообщением на знакомый и когда-то любимый номер.

Мне помогут. Я спасена. И, оказывается, уже купила билет до Талаверы.

***

Дойдя до кирпичного коттеджа, я перешагнула небольшое ограждение и подошла к цветочному горшку, под которым находились запасные ключи. Дверь поддалась мне не с первой попытки – кривизна рук.

Я включила свет и чайник. Достала пиво из холодильника: баночек было много, потом докуплю. Пропажу одной никто не заметит.

Спасение двигалось ко мне на всех парах. Состоящее из той же крови, что и предатель.

Допив пиво, я решила выбросить банку в мусорный контейнер на улице. Он был общественный и находился в метрах пятистах от дома. Когда я вернулась, дверь захлопнулась. Ключи, уверена, с весёлым звоном висели с внутренней стороны. Кроме пива и чайника я ничего не открывала. Пролезть в окно было невозможно. Однако я решила проверить такую вероятность. В этот момент меня подловил полицейский патруль – о чем меня известила их сигнализация.