Читать книгу Узелки. Михаил - - Страница 1

лето 1911 года.

Васильевский остров. Квартира Ковертов

Михаил спешил. Он еще не на пороге, а сердце готово выскочить из груди и мчаться впереди него самого. Вот оно – счастье. Счастье в самой жизни! Был – один, потом – два, а теперь… теперь стало три! Таинство рождения новой жизни, двое – воедино. «Симочка, счастье мое, жизнь моя… как же я соскучился!» Он почти бегом промчался мимо любезно улыбающегося консьержа, приложившего ладонь под козырек:

– С приездом, выше высокоблагородие, – и уже вдогонку, – с пополнением…

Ноги сами несли Михаила на второй этаж, в порыве он даже не замечал, как перешагивает через одну-две ступени… уже достал из кармана кителя ключ… Чуть только тронул дверь – она распахнулась… Посреди прихожей стояла Матрена – как всегда в фартуке, с аккуратно уложенными вокруг головы косами. Увидев Михаила, заголосила:

– Ой! Батюшки-светы! Барин! Барин приехали! Серафима Сергеевна, барин тута уже! Михаил Константинович приехали! – Матрена стояла как вкопанная посреди прихожей и только, будто наседка, всплескивала руками и хлопала себя по крутым бедрам.

Из спальни на крик выбежала Сима:

– Миша, родной, – он едва успел раскрыть объятья.

– Симочка! – подхватив подлетевшую Симу, прижал к себе, его лицо утонуло в облаке ее волос… Вдохнув столь желанный аромат, он, не выпуская ее из объятий, заглянул в такие любимые синие глаза.

– Радость моя!… Солнышко! – За спиной послышались шаги догнавшего денщика.

Михаил опустил Симу на пол.

– Чего вы в дверях-то… Серафима Сергеевна, Михаил Константинович…

– Мишенька, ты раздевайся, пошли, там Катюшка спит, – из-за плеча мужа она увидела окрепшего в походе и возмужавшего Ванятку. – Иван, проходи… да брось ты эти чемоданы, беги к матери, – Сима уже тянула Михаила за руку в детскую, но вдруг остановилась:

– Ой, нет… Руки вымой, тогда приходи, – и она легким перышком скрылась за дверью спальни.

– Барин, давайте сюда, у меня здесь водичка, – Михаил скинул китель и направился в кухню. Матрена стояла с полотенцем наготове.

– Матрена, здравствуй, как ты? Не болеешь?

– Да что я… Вы, барин, идите уже, радость-то какая… – обернула мокрые руки полотенцем, – Ванятка, сынок… – она раскрыла материнские объятия.

Михаил еще в спальне заметил перемены в обстановке, но сейчас не до этого…

– Мишенька, иди сюда, мы проснулись и тебя ждем.

Он переступил порог детской.

Сима стояла около кроватки-качалки, держа на руках завернутого в покрывальце младенца:

– Мы ждем нашего папочку, – такого ласкового голоса, такого нежного взгляда он еще не видел. Почему-то боязливо ступая, не отрывая взгляда от таинственного свертка, он подошел, затаив дыхание, заглянул в облако кружев: маленькое личико тут же повернулось к нему; он увидел синие глаза под словно нарисованными бровками, носик пуговкой, надутые розовые щечки.

– Ну здравствуй, доченька, – внутри у него, потеплело, что-то подкатило к горлу…

– Возьми меня на ручки, папенька, – услышал он нежный шепот Симы. Подставил ладони, и она положила на них дитя.

– Вот так, головку придерживай.

Михаил, приняв в руки драгоценный дар, боялся даже пошелохнуться… Однако, через минуту он уже освоился.

– Какая у меня доча… какая красавица… вся в маму…

– От меня ей достались только глаза, остальное все твое: волосики темные, кожа белая, может еще и глаза поменяются: говорят, у маленьких у всех синие, а потом могут другими стать…

В эти минуты Михаилу казалось, что весь мир сосредоточен здесь… Оставив дочурку на одной руке, второй обнял жену. И этот миг – как вечность… «Теперь я понимаю, что такое вечность!»

Его блаженство прервало тихое покряхтывание «вечности». Удивленно взглянув на Симу, понял: что-то происходит. Она, озорно улыбаясь, молчала.

– Что?

– Теперь ты настоящий папа…

Не понимая, что произошло, он смотрел то на Симу, то на Катюшку.

– Симочка, она мне улыбнулась…

– И не только, – прыснула в ладошку Серафима.

– Н-да, кажется в нашем экипаже ЧП… – он почувствовал на ладони влажное тепло.

– Так и есть. Иди, дорогой, положи ее на столик и разверни.

– Ты уверена, что я справлюсь? – голос боевого моряка дрогнул.

Сима, улыбнувшись, направилась к шкафчику за чистым бельем:

– Абсолютно уверена в вас, господин капитан, – она положила на столик стопочку пеленок, – пойду, принесу воды… – и скрылась за дверью ванной комнаты.

– Ну что ж… я думаю, это не труднее, чем разрядить мину… Это ничего, что я тебя с миной сравниваю, ты как? А-а тебе нравится, улыбаешься, – Михаил положил Катюшку на пеленальный столик, но дальше дело застопорилось.

– Вот тебя завернули, концов не найти… Легче с морским узлом справиться! – Наконец, он нашел запрятанный конец и начал разворачивать одну пеленку за другой… «сколько тут накручено»… Уф-ф-ф… – последняя пеленка!

– Симочка, я ее развернул… – маленькие, словно перетянутые ниточками ручки и ножки двигались, как пружинки. – Какая же ты славная, какая маленькая… – от накатившего умиления его качало, словно на волнах.

– Молодец, – послышался голос Симы, – теперь неси ее сюда.

– Нет, Симочка, это я как-то даже не знаю… – он обескуражено смотрел на довольно улыбающуюся малышку, обрадованную тем, что можно свободно двигаться.

Сима пришла на выручку своему капитану:

– Все очень просто, – она подала ему кувшин с теплой водой, – учись.

Ловко перевернула малышку животиком на свою руку, собрала грязные пеленки:

– Пойдем в ванную, польешь нам…

Только тут Михаил заметил, какие разительные перемены произошли с его милой Симочкой: девичья порывистость сменилась на грациозную, почти величавую пластику. Пышные волосы она прихватила широкой атласной лентой небесного цвета, открыв изящный изгиб шеи; сквозь тонкую свободного кроя рубашку угадывались округлые формы… Залюбовавшись, он налетел на низкую скамейку. Сима уже держала Катюшку над детской ванночкой:

– Дорогой, может, ты все-таки польешь? – она залилась румянцем, поняв его взгляд, – встань напротив, так удобней.

Она увидела, как запульсировала жилка на виске и смущенная, опустила глаза.

Михаил лил воду; Серафима, наклонившись над ребенком, старалась спрятать свое зардевшееся лицо.

– Вот как славно, вот какие мы теперь чистенькие, – взяв приготовленное полотенце, нежно обтерла малютку.

– Милый, ты, наверное, хочешь освежиться с дороги, вода нагрета… а я покормлю Катюшку и уложу ее спать, – уходя, проговорила Сима с таинственной улыбкой, прикрыв за собой дверь.

Оставшись один, он понял, что теряет голову: «Симочка, любовь моя» Он прямо сейчас хотел пойти за ней, но, взяв себя в руки, направился к ванне. Наполнил водой…

– Миша, я не помешала? – она подошла, взяла какой-то стеклянный пузырек, капнула несколько капель, высыпала принесенную зеленоватую соль в воду: ванная комната наполнилась чудесным ароматом, – Это мыло, – она положила в мыльницу белый шарик.

– Ой, – послышался плач ребенка, – меня Катюшка ждет…

Михаил, подойдя сзади, обнял ее за плечи и поцеловал в шею, прошептав:

– Я тоже жду тебя…

– Да, милый…

Он погрузился в пахучую пенную ванну: «Вода, какая ты бываешь разная…» Холодные грозные волны перехлестывают через мостик лодки… смотрового так шибануло о борт, что тот потерял сознание. Михаил, с большим трудом удержавшийся на ногах, поднял матроса и привел в чувство – бедолага чуть не захлебнулся…

Мягкая теплая волна ласкает лицо… блаженно улыбаясь, он открыл глаза: сквозь зеленоватую воду взору предстал милый образ улыбающейся Симочки: «Вот оно – райское блаженство…» Её руки коснулись его плеч, он прижал их к устам и вынырнул над пенной горой.

– Любимый, я подумала, может… – он нежно потянул ее к себе.

– Ты правильно подумала… – их губы встретились, весь мир исчез, только эта нежность, только этот волшебный вкус ее любви, вкус обожания…

Пенная шапка вдруг поднялась, захлестнув и выплеснулась из ванны.

– Я вся промокла, – услышал он смеющийся шепот.

– Это хорошо, – он снова искал ее губы… Испив до конца, нашел в себе силы сказать:

– Я так скучал, любимая… как я вас люблю… – мир меркнет, когда она в его руках: сама нежность, сама ярость, пульс жизни…

– Как там маленькое солнышко? – вспомнил он о дочурке.

– Спит, как ангел.

– Да-а? Ангелы умеют спать? – почему-то его рассмешило это сравнение, он представил маленькую Катюшку с ангельскими крылышками, парящую под потолком и рассмеялся, – может нам тоже превратиться в ангелов? Но для начала нужно как-то выплывать, тебе не кажется?

– Кажется, – засмеялась Сима, – а ты душ приготовил?

– Что? Я?

Сима поднялась из воды. Смотреть на нее – в этой мокрой сорочке – было просто невыносимо…

– Ты меня решила замучить? Ты не ангел – ты русалка, синеглазая русалка…

– Нет-нет, русалка уплыла, – Сима перешагнула край ванны и скрылась за ширмой, – но своего ангела ты еще можешь найти, – завернувшись в простыню, она вышла в спальню, взмахнув белым шелком, как крылом.

– Не улетай! Я – к тебе!

И вот они рядом, обнявшись. Время остановилось… Какое счастье: прийти домой – и тебя встречают два ангела… потом три… потом четыре… Блаженная улыбка легла на его губы, растекаясь и тая подобно меду… Он вспомнил недавнее состояние абсолютного счастья, когда он держал в руках двух самых дорогих ему людей, и ощущение вечности вернулось к нему.

Июль 1916 год.

Шведское побережье. Местечко Хаимбьярн. Домик рыбачки.

– Как он? – старуха кивнула вглубь комнаты.

– Без сознания, еще сильный жар, – отозвалась молодая рыбачка, – все время бредит…

– Это хорошо, – старуха разминала в ступе какие-то травы и коренья, – принеси мне тресковый жир.

Она зачерпнула большой деревянной ложкой жир и начала вымешивать его с приготовленными травами своим жилистыми руками: сухие губы беззвучно шевелились.

– Сложи все в деревянную миску, на несколько дней тебе хватит. Обкладывай ноги и грудь… Заваривай этот чай, – она подала мешочек, – это только для моряка. Кормить его не нужно, только поить вот этим теплым чаем и козьим молоком. Попроси у скорняка Трине еще две козьи шкуры – не выделанные. И молись… Господь его уже раз поцеловал: направил в сети рыбацкие – может для того, чтобы вернуть с того света…

Знахарка собрала принесенную с собой посуду, в которой готовила лечебные мази и отвары, в заплечный мешок, на пороге оглянулась:

– Куханеин, зачем он тебе? Он не останется с тобой. Однако если встанет на ноги, то хорошо отблагодарит тебя… Я приду, когда мазь закончится, – уходя, бросила старуха.

Никто не знал как, но она всегда приходила и делала свое знахарское дело в тот час, когда нужно.

Куне подошла к моряку, только что метавшемуся по постели, но вдруг затихшему в глубоком сне. Она пригладила отросшие взъерошенные волосы… Даже с бородкой и усами четко читались тонкие благородные черты. И чем больше она смотрела, тем больше казалось ей это лицо знакомым, узнаваемым… Её это пугало… И вдруг она поняла! Выбежала в холодный чулан: там, в самом дальнем углу, стоял старый кованый сундук – его привез еще ее дед из дальнего плавания. Она подняла крышку… Нет, ничего не видно… Побежала за лампой… Конечно, вот оно: к внутренней стороне крышки прикреплена старинная икона: на раскинутом как парус полотне – мужской лик. Это была икона «Спас Нерукотворный». Лютеранка Куне не признавала икон, но знала, что русские через них поклонялись Богу. И это было изображение Иисуса Христа.

– Надо же, как моряк на Него похож, – она прикоснулась к доске, но тут же отдернула руку и захлопнула сундук. Немного успокоившись, снова подняла крышку:

– Господи, Иисусе Христе, спаси его! Помоги мне, Господи…

Скрипнула калитка. Куне быстро закрыла сундук, взяла с полки первую попавшую банку… Дверь распахнулась: на пороге стоял ее брат. Поставив банку обратно, она поспешила навстречу:

– Ярен, здравствуй! Как улов? – и тут из-за плеча брата увидела старосту поселка, он оглядывал дворик.

– Куне, вот герр Гунберт Персон пришел посмотреть, как ты поживаешь… может, тебе что нужно? Я ему и говорю, мол, нужно моей сестре помочь с оградой на заднем дворе, – Ярен взял сестру за руки и вытянул ее на крыльцо, – иди-иди, покажи господину старосте.

Улучив момент, когда Персон отвернулся, прошептал ей на ухо:

– Задержи сколько сможешь, я что-нибудь придумаю: нельзя, чтобы он видел моряка.

Поняв в чем дело, Куне испугалась. В горле встал ком. Все знали, что на побережье порой искали беглых солдат – чужих, залетных. Раненого моряка непременно заберут, передадут властям, а там – лагерь. А с такими ранами в лагере не выжить…

– Господин Персон, как мне благодарить вас за внимание! Пойдемте: я покажу вам… знаете, летом всегда размывает ограду, а нынче от частых дождей не успеваем с братом ее латать, – Куне уводила старосту подальше от дома; еще и недели не прошло, как они с Яреном чинили ограду, – посмотрите: нужно что-то делать…

Ярен, проводив взглядом сестру со старостой, поспешил в дом: за шторкой тишина. Он собрал в чулане полушубок, козьи шкуры, что осенью и зимой используют для утепления обращенных к морю стен, принес в горницу и быстро все это раскидал поверх моряка на кровать: «Только бы не проснулся!» Послышались шаги – он заспешил к двери:

– Куханеин, мы поможем, склон действительно нужно укрепить… Не нальешь ли мне водицы?

– Конечно, герр Персон, проходите… Ой, вы уж извините, гостей не ждала, – Куне, чувствуя, как под полотняной кофтой выступает холодный пот, поспешила задвинуть ширму и скрыть беспорядок; зачерпнула воды, подала гостю.

Гунберт видел, что Куне нервничает. И пахнет в доме как-то странно – травами да мазями. И знахарку утром видели.

– Знахарку видели у вас… уж не приболели ли? – спросил он, внимательно глядя ей в лицо. Сделав несколько глотков, он вертел головой, осматривая их скромное жилище. Куне заметила, что он принюхивается… – Нет, герр староста, что вы… Я же… я попросила Ирму научить меня лекарским премудростям, вот она и приходит, показывает мне… рассказывает… – Это хорошо, ты молодец… Вижу… Свой лекарь нам нужен, это ты молодец – Персон помолчал, его взгляд снова скользнул по задвинутой ширме. – А то я думаю, чего это у тебя так травами пахнет? Учит, значит, она тебя… Это хорошо… Ну, я пойду… – Он вернул ковш хозяйке.

Он достал из-за пазухи газету.

– Видели, что «Gotlands Tidningar» пишет, – он развернул газету на странице с военными сводками и показал Ярену:

«Нашим корреспондентам стало известно, что в одной из рыбацких деревень в шхерах нашего лена местные жители оказали помощь русским морякам, которых не могли подобрать спасательные судна из-за минного заграждения, рыбаки доставили на берег выживших в море после боя между русской подводной лодкой и немецкими кораблями. Инцидент, свидетелями которого стали шведские моряки, произошёл накануне в районе южнее Готланда.

– Мы с Ханси в тот день выходил в море, чуть мину не зацепили сетью, думали все, конец нам, но обошлось.

– Кхе-кхе, значит среди наших нет тех героев, – он снова посмотрел на ладную рыжеволосую рыбачку, – а изгородь твою Куханеин сделаем лекарство это хорошо… Ну, пойду я. – Спасибо герр Персон, Ярен, проводи гостя, – Куне поспешила открыть дверь, – до свидания, герр Гунберт…

Куне, закрыв двери за непрошенным гостем, прижась к косяку, закрыв глаза, она боялась даже дышать, прислушапась, Ярен благодарил старосту и обещал написать письмо в лен… Выждав, когда хлопнет калитка, бросилась к кровати скидывать на пол наваленные шкуры: моряк спал.

Вернулся со двора Ярен, улыбается:

– Сестренка, ты у меня молодец! – он гнлянул за ширму, – Хорошо, что он молчал.

– Если б ты только знал, как я перепугалась…

– Это ты с перепуга про Ирму придумала?

– Теперь придется учиться у нее – как думаешь, братец, будет она меня учяить?

– Думаю, что у тебя получится, получается же русского лечить…

– Нет, я только делаю то, что скажет Ирма… А как у тебя улов сегодня?

– Улова нет, – он опустил голову.

– Нет? А что случилось?

– Зато у нас есть деньги! – только теперь она заметила в его руке пакет.

Брат улыбался и тряс свертком над головой.

– Нам удалось продать весь наш улов! Ты представляешь?! А улов был немаленький!

– Ох, Ярен… Любишь же ты прихвастнуть!

– Сестрица… Вот, привез тебе подарок… – он подошел, обнял.

– Подарок? Мне?

– А кому же! – Вдруг он встряхнул перед нею руками – и из них словно пролилась, развернулась шелковая ткань. Он обернул ею сестру, накинул на голову. Яркие рыжие волосы Куне солнцем заиграли на голубом фоне чудесного покрывала.

– Я дарю тебе весеннее небо, сестренка!

– Какая красота! Ярен… – она поцеловала брата в щеку, потом в глаза, как часто делала, когда он был маленький.

Из-за ширмы, где лежал моряк, послышался стон.

– Он спит… Потом снова бред начнется. Приготовлю чай… и нужно будет сделать перевязку.

– Я помогу.

– Нет, лучше сходи к Трине, знахарка велела взять у него две козьи шкуры невыделанные… А я к тому времени как раз управлюсь, – она аккуратно свернула подарок брата, погладив шелк щекой, убрала в шкаф и начала готовить отвар для моряка.

Смочив полотенце в холодной воде, положила на лоб, снова мечущегося в бреду моряка. Влила в рот больного несколько ложек теплого чая: все, как велела старуха. Моряк снова забылся крепким сном.

– Пока спишь, я тебя обмажу, – она откинула шкуру с его ног и начала убирать остатки старой мази; раны уже затягивались.

– Русский, ты такой красивый, на своего Бога похож… Ты сильный – ты обязательно выживешь! О ком ты говоришь, о чем грезишь в своих видениях?… Слышишь меня? Слушай, не уходи! Я тебя вылечу. Наша знахарка – почти колдунья, она знает, что говорит… Я все сделаю – ты встанешь на ноги, русский… Только слушай, не уходи…

1911 – 1912 – 1914 годы.

Васильевский остров. Квартира Коверта

Сквозь сон он слышал мягкие шаги, шуршание шелка, скрип половиц… все затихало и снова выплывало из небытия…

Какое блаженство вот так распластаться на постели – без качки, не стуча от холода и сырости зубами; вдохнуть полной грудью теплый пряный аромат дома; вместо монотонного капания слушать все эти звуки, симфонию жизни… Из детской комнаты послышался плач и ласковый шепот… Боже ж ты мой, чего это я лежу?

Открыл глаза – утреннее солнце, пробиваясь сквозь плотные шторы, исчертило комнату яркими лучами. Откинув одеяло, встал… на спинке стула его халат… набросил – шелк приятно холодит, струится…

Он заглянул в детскую: Сима сидела на стуле и кормила малышку. Это было совершенно завораживающее зрелище.

– Доброе утро, Солнышко!

– Доброе, милый! – она улыбнулась, прикрыв грудь с ребенком покровом. – Там, на столике, чай еще горячий, Матрена наготовила твоих любимых сладостей…

– Я подожду тебя.

– Еще не скоро, я только начала кормить.

– Я подожду… – он смотрел, усевшись напротив, обнимая свою Мадонну взглядом.

– Ты сама так научилась пеленать? – вспомнил он про свои упражнения накануне.

– У меня самые лучшие учителя на свете: матушка и Матрена. Я еще ребенком пеленала младших.

– Ты разве не возьмешь няню? Мы вполне можем себе это позволить…

– Нет! Я сама хочу быть с моей малышкой.

– А как же твое учительство?

– К осени Катюшка подрастет, тогда можно будет взять няню и я смогу уходить на несколько часов…

– Как бы я хотел быть всегда с вами… видеть, как она растет…

– Дорогой, ты самый лучший папа: я в этом уверена. Ну вот, мы готовы, – Серафима встала, – теперь пошли пить чай. Иди, я догоню.

В гостиной у окна стоит чайный столик. На нем сладости, разложенные по сверкающим в утренних лучах вазочкам; расписанный гжелью фарфор манит синью затейливого узора. Михаил опустился в полукресло.

– А вот и мы, папенька! Ты видел? – Сима спустила Катюшку с рук. Та, ухватившись за палец, стояла, расставив ножки для равновесия и сосредоточенно глядя в пол. – Ты видел, какой мы тебе подарочек приготовили?

Михаил смотрел на это чудо в розовых кружевах:

– Катюшенька, солнышко, – услышав голос отца, малютка бодро зашагала маленькими ножками, держась за палец Серафимы, а счастливый отец, присев, протянул к ней руки.

– Ты пошла, моя умница! Иди, иди к папе…

– Та-та! – дочурка спешила в его объятия, выпустила мамин мизинец и последних три шага пробежала, упав в большие теплые отцовы ладони.

Он подхватил невесомое розовое облако, поднял над головой.

– Та-та! – каплями меда капал детский смех в его сердце, готовое пуститься в пляс…

– Та-та! – он закружил её, подняв над головой… перед глазами понесся украшенный лепниной потолок, завиваясь вокруг сверкающей хрусталем люстры, темнея и превращаясь в засасывающую воронку…

Его вырвал из этой воронки детский смех:

– Таточка! Ха-ха! Папочка! – темные кудряшки пружинят и щекочут, он опустил Катюшку на пол.

– Доченька, как же ты быстро растешь! – он смотрел на улыбающуюся девчушку, кокетливо склонившую голову. Темные вьющиеся волосы оттеняли белую как фарфор кожу и глубокого синего цвета глаза, прячущиеся под густыми черными ресницами.

– Ну-ка, сколько нам уже годиков, расскажи папе?

Катюша заулыбалась:

– Я болсая, – и показала три пальчика, – тъи.

– Умница ты моя! Я опоздал к твоим именинам… Посмотри, что папа тебе привез.

Он достал из кармана кителя маленькую шкатулочку – купил ее на одном из южных базаров, где их лодка останавливалась, чтобы заправиться водой и прочими припасами. Вырезанную из эбенового дерева вещицу украшал незатейливый народный орнамент, радующий глаз яркими красками. Внутри шкатулка была такой черной, что казалась бездонной. Он положил туда маленькую золотую ложечку, которую отлили на том же базаре: мастер украсил ее овалом из голубой эмали. В открытой шкатулке ложечка, казалось, висит в воздухе. Увидев подарок, девчушка бросилась к отцу, обхватила его щеки с уже пробившейся щетиной своими маленькими нежными ручками:

– Ой, колючечка, я тебя так любаю, так любаю, – и начала целовать глаза, нос, лоб…

Эти нежные детские поцелуи… поцелуи ангела… От счастья он зажмурился… Пол уходит из-под ног, его крепко качнуло – не устоять…

Он открыл глаза, чтобы найти опору…

июль 1916 год.

Балтийское море. Подводная лодка серии Барс.

В каюте почти темно, тусклая лампа редко мигает… Снова качнуло, капли конденсата дождем посыпались на лицо. Как же там молодые матросики… Пойду посмотрю, надо подбодрить… Хватаясь сбитыми в кровь руками за леера, он продвигается к матросскому кубрику… Что это с руками? И крен такой сильный – не устоять! Еще и ноги не слушаются, то и дело их пронизывает боль, словно он ступает на торчащие из пола иглы… Изможденные лица матросов… их приглушенные голоса…

– Где же этот чертов немецкий транспорт – его нельзя пропустить!

– Болтает уже неделю.

– Что ж, приходится мириться с качкой… может, даже удастся привыкнуть…

– Как там, у классика: «…Ко всему привыкает человек, привык и Герасим…».

Эх, Иван Сергеевич, вам явно не пришлось бывать на подводной лодке… А ведь еще недавно…

– Милая, ну, что ты так переживаешь? – он обнимает Симу, держащую Катюшку на руках, а та тянется к отцу – попрощаться, уже понимая, что папа уходит надолго… Уходит на войну…

– Солнышки мои, все будет хорошо… Ладно, пошел. Долгие проводы – лишние слезы, а нам слезы ни к чему… – он крепко прижимает их к себе… последний раз вдыхает родной запах: пряно-сладкий, дурманящий… Наконец разомкнул объятия и шагнул за порог. За грустью разлуки последует радость встречи! Он знает, что будет именно так – и никак иначе! Поплотнее надвинув на лоб форменную фуражку, поспешил к экипажу, уже ожидавшему его у парадного. Выйдя на крыльцо, еще раз глянул на окна квартиры: Симочка стоит, прижавшись лбом к стеклу… Он вглядывается в милые черты, но…

Стекло покрывает серая рябь возмущенной воды, сквозь редкие капли он видит вспененные волны. Сжимая ручки перископа, уставшими до рези глазами всматривается в колышущуюся линию горизонта… В пределах видимости – никого… Всплываем. Пора продуть воздух и зарядить батареи, а заодно – выйти на мостик, вдохнуть и самим полной грудью свежий морской ветер… Штормит, волнение все сильнее… Лодку накрывает волна – да так, что вода угодила даже в машинное отделение …

Уже показалась предутренняя полоса на востоке: там дом, там Симушка и Катюшка. Солнышки мои ясные…

– Господин, капитан, разрешите доложить…

– Докладывай!

– Двенадцать румбов на зюйт-вест идет встречным курсом большой корабль.

В окуляры перископа видно: на горизонте сильно дымит черная громада… судно без опознавательных огней – точно он, немец!

– Дать предупредительный залп.

– Есть дать предупредительный!

Даже в сумраке видно, как прямо по курсу встречного корабля поднимаются два столба воды. Однако тот не только не остановился, наоборот – прибавил ход.

– Дать залп на поражение! – «Не уйдешь! Зря, что ли, мы тебя неделю поджидаем»

– А ну, еще разок – и поточнее! Огонь из всех орудий!

– Есть!

Тяжелые снаряды подкатили на салазках к орудиям, они исчезли в жерле казенников. Зарядили и минометы.

Грохнуло так, что заложило уши. На этот раз залп достиг цели – немецкий транспорт скрылся за поднявшимся столбом воды, бак разворотило… экипаж спешно спускает шлюпки с охваченного огнем корабля…

– Господин капитан, смотровой с кормы докладывает: видны красные огни, идут курсом на нас.

Багровые огни надвигаются зловещими глазами дракона – это вражеский миноносец. «Мы как на ладони…»

– Задраиться! Погружение! Полный вперед!

– Есть задраиться! – команда полетела дальше.

– Есть погружение на перископную глубину! – команду приняли в машинном отсеке.

Но, как только включили двигатель, произошло замыкание: сказалась просочившаяся вода от накрывшей лодку волны. Вспышка была такой, что механика сильно обожгло – пришлось его срочно нести в лазарет.

– Полный вперед!

– Механика ранило – сильные ожоги… двигатель искрит… запускаем…

– К торпедированию – товсь!

– Есть торпедирование!

– Залп в две торпеды в сторону миноносца!

– Есть две торпеды…

Выпущенные торпеды прошли мимо цели…

– Доложите, что с механиком?

– Докладываю, господин капитан: механик в лазарете, оказывают помощь, на посту механика мичман Скворцов.

Сделав обходной маневр, Михаил вернул лодку в район подбитого транспорта и поднялся на перископную глубину. Миноносец охранения был прямо перед ним: «Удачно мы к тебе подошли, немец как раз на траверз!»

– Приготовиться ко второму торпедному залпу, дать корректировку. Бей ему в борт!

– К залпу готов!

– Залп прицельный двумя торпедами, за ним еще двумя – на поражение!

– Есть залп прицельный и залп на поражение!

Одна за другой выпущены торпеды… последней накрыли цель.

– А теперь – погружение! Курс на базу… Полный вперед!

– От, молодцы! – в перископ он видит, как миноносец, встав на дыбы, быстро уходит под воду; мощная взрывная волна качнула лодку.

С поста доложили, что прямо по курсу боно-минные заграждения… Эту хитроумную ловушку успел-таки установить миноносец!

– Сбросить обороты! Курс норд! Забираем мористее и уходим на глубину…

Начали выполнять маневр… лодку тряхнуло… Взрыв…

– Доложить, что произошло!… – двигатель замолк, повисла угрожающая тишина.

– Из машинного передают: большая пробоина, двигатель отключили… Латаем, пробоину частично удается закрыть, но течь остается…

Лодка еще держится на плаву, глубина пока небольшая. Нужно срочно спасать людей…

– Приготовиться к эвакуации!

– Есть эвакуация…

– Старпома ко мне!

– Есть старпома…

– Главного канонира ко мне!

– Есть канонира…

Уже на ходу Михаил говорил Игнатову:

– Николай, держи документы и уходи. Механика и фельдшера – на первый плот. На норд-ост должны быть мелкие острова, пытайтесь держитесь этого направления… У меня останется только бортовой журнал… Уводи людей…

– Михаил, но… Господин капитан…

– Иди, эвакуация людей на тебе, я с Гладковым подготовлю лодку к затоплению, всплывем на пробковом тюфяке. Проследи, чтобы матросы одели свои жетоны, – его рука коснулась груди: «Самому бы не забыть». – Иди, медлить нельзя, дифферент усиливается…

Он оглянулся: лейтенант Гладков, которого все на лодке звали по отчеству «Семеныч» – за основательность и некоторую мужиковатость, несмотря на его молодость – уже облаченный в пробковый жилет и обвешанный разными инструментами, как рождественская елка, ждал только команды капитана.

– Семеныч, сбрасывай мины… Начинай с торпед… там еще на залп осталось…

– Есть, начать с торпед… – канонир скрылся в носовом отсеке.

В каюте Коверт достал из ящика стола свой наградной жетон, надел цепочку на шею. Сел за стол, открыл бортовой журнал, чтобы сделать последнюю запись, медлил – достал из-под рубашки медальон, щелчок открывшейся крышки – и на него смотрят счастливые Симочка с Катюшкой на руках… «Всплываем!» щелкнула крышка медальона, как оружейный затвор. Он взял ручку, тщательно стряхнул излишки чернил и записал четким, почти каллиграфическим почерком:

«04:27 лодка подорвалась на мине заграждения, пробоина слишком велика, удалось несколько уменьшить поступление воды… Хватит времени на эвакуацию… Всплываем на тюфяках. Эвакуацией руководит стар.пом.капитана Игнатов Николай Федорович.

Со мной старший канонир лейтенант Гладков Петр Семенович. Сбрасываем вооружение согласно директиве по аварийной ситуации.

05:09 Крен становится угрожающим. Лодка полна воды. Уходим через торпедный отсек»

Было слышно, как по команде старпома люди попарно грузятся на спасательные пробковые плоты, которые моряки прозвали тюфяками. Упаковал журнал в специальный пакет, планшет прикрепил к поясу. «Поторопись, капитан!»

Пробираться к торпедному отсеку Коверту пришлось уже вплавь: большинство помещений были затоплены почти полностью. «Почему нет глухих разделительных перегородок, чтобы можно было изолировать, задраить, как входной люк, аварийное помещение… Тогда удалось бы сохранить плавучесть и дойти до базы, а там уж ремонтироваться без спешки. Семеныч уже ждет в торпедном отсеке… Лодка в любой момент может камнем пойти ко дну – тогда шанс выплыть будет невелик…

Прощай, «Барсик», хорошо послужил…

Протиснувшись через тесноту торпедного аппарата, удалось по длинной узкой трубе выбраться из тонущей лодки, но она не отпускала – тащила за собой… Наконец, объединив усилия, оттолкнулись… Набитый пробковой корой тюфяк потянул вверх… Пришлось что есть мочи грести руками и ногами, чтобы не оказаться снова в губительной воронке… Терялись драгоценные минуты… Темная, почти черная вода налетела и вытолкнула, чуть не вырвав из рук линьки тюфяка. Это… Это взрывная волна! «Неужели обстреливают с транспорта?» Михаил увидел, как Семеныч сорвался с плотика и, словно безвольная кукла, стал уходить все глубже под воду. Попробовал подгрести к тонущему товарищу, но почему-то не чувствовал собственных ног… Солено-горькая вода начала забивать нос, рот… «Без паники… поверхность близко…»

Тюфяк с распластавшимся на нем пассажиром выскочил на гребень волны, как пробка из бутылки. Шампанское… Рекою пенной, как облако… В руках твоих, любимая…

Откашлявшись и глотнув воздуха, Михаил осмотрелся… Сквозь вздымающиеся волны он видел только куски разорванного тюфяка и тела мертвых матросов… Это не обстрел – это мина! Сдетонировала, дрянь… А это что за черный шар? Рогатая смерть: плавучая мина – совсем рядом… Превозмогая боль, сковывавшую все тело, он, что было сил, начал грести в сторону… Подальше…

Сколько он уже гребет? Где берег? Светлеющая полоса показывала на восток… Вспомнил штурманскую карту акватории. Здесь могут быть течения… нужно плыть южнее, на ост… И тут Михаил понял, что гребет на одном месте… Против течения? Течение! Оно может вынести к островам. К суше! Подтянув на тюфяк непослушные ноги, он пытался расслабиться… Красный диск, показавшийся было из-за горизонта, скрылся в плотных серых облаках… Тело охватывает слабость… Хочется спать – прямо здесь, на волнах… Сколько уже его качает?

Михаил старался не думать о том, что и как будет дальше; единственным желанием было доставить жене и дочурке радость своим возвращением. Вот он тихо-тихо открывает дверь… На цыпочках крадется в столовую, где они пьют чай и – два любимых «солнышка» бросаются к нему на шею… Матрена, как всегда, хлопает руками и голосит…

Сознание становится вязким… Нет! Спать нельзя: нужно бороться, все держать под контролем… Я вернусь, я иду к вам, мои солнышки…

Кажется, его куда-то тащит… что это – сеть? Снова начиненная минами? Я еще жив… Какой лютый холод! Резкая боль пронзает тело… И все… Темнота…

июль 1916 год.

Балтийское море. Рыбацкая шхуна Бьёрг.

– Ярен, у тебя глаза помоложе, посмотри: что там в сеть попало…

– Это что-то странное… но это точно не мина. Трави сеть: не рыба, так клад, – попробовал пошутить молодой рыбак.

Маленькую рыбацкую шхуну бросало на волнах.

– Да это же… Господи, это человек! Но откуда он здесь?

– Течение принесло. Слышал, утром на той стороне острова был бой? Всю рыбу распугали… правда, кое-что с перепугу и в нашу сеть попалось… Но сейчас не до рыбы – это моряк.

– Вот, нечистая принесла! – Ханси был обстоятельным крепким мужиком: приключения – не для него.

Рыбаки подняли необычный улов на борт.

– Да, не стой, помогай мне! Я освобожу от сети, а ты принеси брезент, вон там, под лебедкой… – Ярен начал растирать моряку уши, хлопать по щекам. – Слушай, да он живой!

– Перенесем его вниз – там теплее и ветра нет… Так вцепился в веревки – не отодрать… Славный пробковый плотик… И не дешевый наверняка…

– «Веревки»… По-морскому это линьки!

– Не помешает иметь такой плот у себя…

– Хорошая вещь… Здоровенный мужик…

Они, кряхтя от натуги, спустили моряка в пропахший рыбой трюм.

– Смотри: у него ноги ранены, кровь… нужно перевязать, – Ханси стаскивал с бесчувственного тела мокрую одежду.

– Достань шнапс! У тебя есть чем перевязать?

– Вот, держи, – Ярен протянул напарнику заготовленные из старых простыней бинты – всегда брал, когда отправлялся на промысел. Море жестоко, забывчивых наказывает… И без того медлительный, Ханси совсем застыл на месте.

– Ну, шевелись же ты! А если бы это был твой брат? – Больше не пришлось подгонять напарника: у того брат совсем недавно пропал в море, семья еще надеялась на его возвращение…

– Хорошо, что ты пошел со мной – один я бы не справился.

– Давай, я натру его вот этим салом… а ты принеси шкуру – его нужно завернуть. – Он знал, как помочь при переохлаждении. И… знал, что это может не помочь.

По обмундированию поняли, что это русский моряк… Они, конечно же, слышали утренний бой, но здесь стояли их сети, в которые течение приносило сельдь. Рискованно нынче стало промышлять… Но на что жить, если не рисковать и сидеть дома с женщиной?…

Ханси растирал казавшееся ледяным тело моряка… На шее, вместе с крестом – золотой кулон. Открыл. На него смотрела женщина с девочкой на руках. Казалось сейчас они рассмеются – такими счастливыми были их лица. На отдельной цепочке еще один медальон: золотой гербовый щиток, увенчанный императорской короной; внизу перекрещены пушки, якорь, какие-то надписи…

Это был наградной жетон за отличную артиллерийскую стрельбу; на оборотной стороне выгравированы звание и имя владельца. Этот Почетный знак Михаил получил еще до войны, когда субмарина участвовала в соревновательных стрельбах – по всем показателям их команду признали лучшей.

– Золотой, – Ханси взвесил на руке медальон, – хорош. Мы тебя спасли, а это – плата за спасение… – он быстро снял с шею моряка золотую цепь.

– Что ты делаешь, Ханси? – от неожиданности рыбак вздрогнул, держа в руках только что снятый золотой медальон: «Принесла тебя нечистая…», а вслух сказал:

– Да вот на шее болталось… тут что-то написано… – нехотя протянул Ярену вещицу, – как думаешь, что это может быть? Наверно так, ерунда какая-нибудь… Давай переплавим и разделим золото…

– Расплавить – дело нехитрое… Только сначала нужно узнать, что это, – Ярен сунул находку в нагрудный карман и начал заворачивать моряка в принесенную шкуру.

Снявшись с якоря, они направили шхуну к берегу. Ханси стоял у руля.

– Да-а, вещь не простая. Может орден или медаль – кто их, русских, поймет. – Ярен продолжал закутывать «улов» во все тряпье, что было на шхуне. – Ханси! Слышишь меня? Вещицу эту нужно отдать в магистрат, сообщить властям про русского. Пока разбираются, он будет у Куханеин, моей сестры – она хорошая хозяйка. – Ярен поднялся на палубу.

– Заладил: «русский, русский»… Может, это немец?

– Нет, здесь русские буквы и корона русская. Не простой это морячок – нам хорошо могут заплатить… Ханси, богатый улов у нас сегодня!

– Если живым довезем…

– Неважно, заплатят в любом случае…

– Послушай меня, Ярен… Не нужно сообщать о нем властям… Его отправят в лагерь и он там помрет…

Ярен на минуту задумался.

– А ведь ты прав, мудрый хитрый Ханси… Отнесем его к моей сестре и молчок. Она, с Божьей помощью, его выходит, а там видно будет…

– Знахарку Ирму нужно позвать, скольких она на ноги подняла…

– Она же колдунья!

– Зато лечит… Я знаю, где ее найти…

август 1916 год.

Шведское побережье. Хаимбьярн. Домик рыбачки.

Куне оставила брата около моряка, а сама начала накрывать на стол – подходило время обеда. Она ловко управлялась на маленькой чистенькой кухоньке. Казалось, совсем недавно Ярен со своим напарником принесли необычный улов в скромное жилище рыбачки. Девушка жила одна: ее жених – молодой рыбак, пал жертвой грозного Ньёрда. Она так и осталась невестой… Куне рано осиротела, еще девочкой стала хозяйкой с младшим братом на руках. Окрестные рыбаки, чем могли, помогали детям… Однажды принес рыбы молодой и сильный Ларс… Он первый увидел в ней… не ребенка. На белой коже солнечными зайчиками играли веснушки, широко распахнутые глаза цвета морской волны, яркие с медным отливом волосы заплетены в тугие косы. Ладная фигура, сильные руки, тихий нрав: все приглянулось рыбаку. Как она была счастлива: Ларс заботился о ней и её брате, учил его промыслу. Но счастье было недолгим: лодку разбило о камни в один из осенних штормов… Его принесли домой, но он так и не пришел в сознание, не открыл своих карих глаз… не улыбнулся ей… не пригладил ее непослушные пряди…

Не успев стать женой, она осталась одна… Петер… он пришел в ее дом починить крышу… она чувствовала: этот немолодой вдовец готов предложить ей свое сердце. Но его тоже забрало море… Серое свинцовое море… С тех пор, как пропал Петер, поползли слухи, что молодая рыбачка приносит смерть своим женихам… Мужчины стали обходить ее дом стороной. Только подросший и окрепший брат помогал ей; он жил отдельно – они еще с Ларсом начали строить ему дом.

И вот теперь море принесло ей этого раненого русского… «Это Ньёрд, морской владыка, смилостивился…» – подумала она в тот вечер, когда Ярен и Ханси принесли выловленного сетями чуть живого человека. Три недели рыбачка выхаживала его. Уже четыре раза приходила знахарка…

Ярен стоял у постели больного. Исхудавший, обросший, тот затих – будто спал…

– Русский, очнись, – с болью в голосе позвал Ярен: он видел, как страдает его сестра. Вдруг в ответ послышался слабый стон.

– Ты меня слышишь?! Русский! – Ярен почти закричал.

– Ты что кричишь? – подошла Куне. Стон повторился.

– Он нас слышит! – Ярен наклонился к самому лицу. – Русиш, русиш!

Моряк открыл глаза.

Куне побежала задернуть штору: знахарка предупреждала…

Глаза больного блуждали: человек силился, но не мог понять, где он и что с ним…

– Принеси сумку! Ну, ту, что была у него привязана к поясу, – попросила Куне, – ему нужно показать… Она там, за сундуком – подальше от недобрых глаз…

Наклонившись поближе к больному, она говорила сквозь сдавившие горло слезы:

– Русский, ты меня услышал! Ты вернулся! Тебя в море нашли, выловили… Смотри, это было у тебя, – она указала на планшет, который держал улыбающийся Ярен.

– Он же не понимает по шведски, он же русский.

Взгляд моряка стал осмысленным, он смотрел на Ярена, на Куне:

– Пить! Где я?

– Что он сказал? – Куне повернулась к Ярену. – Попробуй сказать ему на немецком.

Ярен немного говорил и понимал немецких рыбаков. Он спросил на ломаном немецком:

– Ты говорить немецкий?

– Да, я говорю, я понимаю, – моряк очень тихо, но внятно заговорил на немецком языке.

– Куне, он знает немецкий, – обрадовался Ярен.

– Я – Ярен, она – Куне… А ты? – радости рыбака не было предела.

– Я – Михаил, русский моряк.

– Да мы знаем: русский моряк, – поспешил успокоить его Ярен.

– Пить, воды.

– Куне, он просит воды…

– Я уже несу… Ирма сказала, чем поить, если очнется, – Она зачерпнула ложкой приготовленный старухой отвар и поднесла к пересохшим потрескавшимся губам.

– Воды, пить, – он жадно ловил теплую влагу.

– Ты – Микаэль?

– Да, меня зовут Михаил Коверт. Я русский морской офицер.

– Его зовут Микаель Коверт, он офицер, – переводил Ярен сестре.

– Ярен, оставь его, ему нельзя так много говорить, он еще слаб, ему нужно уснуть и спать…

– Куне – это сестра моя. Ты слабый, нужно спать.

Михаил видел, как глаза этих людей светились счастьем, но на его сознание опять наползала пелена забытья. Он почувствовал усталость и закрыл глаза.

– Куне, что с ним?

– Он уснул. Ирма говорила, что ему нужно спать.

– Как думаешь, когда встанет?

– Это никто не знает… он даже не знает, что его ноги… Но он выжил, понимаешь, он даже назвал себя! Самое страшное позади, – Куне выронила из рук приготовленное полотенце, опустилась на стул, закрыла руками лицо и тихо заплакала.

– Сестрица, ну что ты… выжил ведь…

– А мой Ларс? Он не выжил… А Петер… мы даже не знаем где он, его могила – море… – слезы заливали бледные веснушки, золотистые упрямые пряди выбились из-под капора.

– Куне, ты не должна плакать… – Ярен не знал, чем утешить сестру.

Теперь время побежало быстрее: моряк становился крепче и все чаще приходил в сознание. Знахарка разрешила усаживать его в подушках, как младенца… Спустя неделю он начал двигать руками, но… ног не чувствовал.

В один из дождливых дней, когда из-за шторма в море было не выйти, Ярен пришел по обыкновению навестить сестру, помочь по хозяйству.

– Брат, Микаэль хочет говорить с тобой, он тебя ждет, – Ярен прошел за ширму.

Они говорили на немецком языке. Куне от нетерпения переминалась с ноги на ногу…

– Что? Что он тебе сказал? – в ее голосе слышалась тревога.

– Он хочет, чтобы я съездил в Россию к его семье – жене и дочке. А еще отвез эти бумаги и письмо его начальству…

– А ты?

– Я думаю – нужно поехать. Адрес он даст, деньги на дорогу найдем… У него имение, нам заплатят… а пока будет лечиться здесь, если ты не против. И… если разрешишь, он хочет, чтобы я привез его жену… повидаться…

Они сидели за столом… масляная лампа едва освещала комнату.