Читать книгу Blackvers – 1 глава - - Страница 1

Глава 1

«Я был когда-то человеком»

Часть первая

Свет Единых Сердец

В самом сердце города, который сами его жители шепотом называли Найтмер – Городом Кошмаров – где перманентные сумерки обнимали грязные улицы, а воздух пропитался запахом отчаяния, насилия и гниющей надежды. Найтмер был не просто городом, это был хищный организм, питающийся болью своих обитателей, где закон был лишь пустым звуком, а справедливость – недостижимой фантазией. Каждая стена здесь хранила эхо криков, каждый переулок был свидетелем безразличия, и в этом калейдоскопе страданий Виктор был лишь одной из бесчисленных, но мучительно отчетливых теней. Здесь даже солнечные лучи казались чужими, пробиваясь сквозь плотную завесу облаков лишь для того, чтобы подчеркнуть серость и убогость улиц. В этом городе, где надежда умирала быстрее, чем распускались почки на редких деревьях, жил мальчик по имени Виктор. Он был не просто замкнутым; он был невидимым, словно тень, скользившая по краю чужой жизни, никогда не вторгаясь в нее. Его взгляд, всегда опущенный, казалось, искал утешения в трещинах асфальта или мельчайших каплях дождя, но находил лишь подтверждение собственной никчемности и боли. Виктор существовал на периферии, словно призрак собственных несчастий, тихо неся на своих худых плечах непомерный груз.

Его мир был разрушен несколько лет назад, когда смерть ворвалась в их дом, забрав самое дорогое. Его отец, сильный и справедливый полицейский, погиб при исполнении – его застрелили бандиты, грабившие небольшой магазин на окраине Найтмера. Эта трагедия стала тем беспощадным ножом, что расколол его мир на до и после. С того дня Виктора преследовал не только образ лежащего отца, но и гнетущее понимание того, что его опора исчезла навсегда. Мать, некогда теплая и заботливая домохозяйка, сломленная горем, медленно, но верно растворялась в бутылке. Поначалу это были редкие рюмки, способ уйти от невыносимой боли, но вскоре алкоголь стал ее постоянным спутником, а Виктор оказался заброшенным в еще большую пустоту. Ее молчание или, что еще хуже, пьяное бормотание, было для Виктора хуже любого крика. Дом, некогда убежище, превратился в склеп, наполненный призраками несбывшихся надежд и запахом старого алкоголя, где Виктор был единственным живым существом, пытающимся дышать в отравленной атмосфере.

Школа была другим кругом ада. Его хрупкое, отстраненное существование было идеальной мишенью для ровесников и старших ребят. Они видели в Викторе легкую добычу – тихого, неспособного дать отпор, вечно погруженного в свои мысли. Насмешки, толчки в коридорах, спрятанные учебники, и даже более серьезные издевательства стали для него ежедневной нормой. Он не боролся, не жаловался, лишь сильнее замыкался в себе, уходя в свой внутренний мир, где были лишь эхо отцовского голоса и горечь одиночества. Каждый новый день был испытанием, которое он проходил с каменным лицом, но с кровоточащей душой. Виктор научился терпеть, сжимать зубы и отступать, не потому что был слаб, а потому что в нем не осталось сил бороться за что-либо. Он стал мастером по избеганию: сквозь переулки, через задние дворы, лишь бы не встретиться с теми, кто мог бы сделать его существование еще более невыносимым. Он был узником собственной психики, окруженный стенами боли и отчаяния, не видя ни единого просвета.

В этом безрадостном мире, где каждый новый день лишь углублял его изоляцию, появился луч, столь же тусклый, сколь и спасительный. Это была девочка по имени Регина. Она была такой же замкнутой, такой же отстраненной, как и Виктор, но ее причины были иными. Регина была приемной дочерью в семье, которая видела в ней скорее обузу, чем ребенка. К ней относились холодно, без любви, а ее ровесники и окружающие, чувствуя это отторжение, сторонились или, подобно Виктору, унижали. Ее глаза, такие же усталые, как его, видели мир схожим образом – сквозь пелену отчуждения и неприятия.

Они не искали друг друга, но нашли в общей безысходности. Возможно, это произошло в библиотеке, где оба прятались от жестокости внешнего мира, или просто на скамейке в парке, где каждый сидел в своей тишине, но их взгляды случайно пересеклись. И в этот момент что-то изменилось. В глазах Регины Виктор увидел не жалость, не насмешку, а отражение собственной души, столь же измученной и одинокой. Их дружба началась не со слов, а с тишины. Они сидели рядом, не говоря ни слова, и этого было достаточно. С ней Виктор впервые почувствовал не эфемерное, а осязаемое присутствие понимания. Регина не пыталась его подбодрить или изменить; она просто была рядом, принимая его таким, какой он есть, со всеми его шрамами и внутренней болью.

Регина стала для Виктора не просто другом, а якорем в безбрежном море отчаяния. Она не исцелила его ран, но дала ему право на их существование. Рядом с ней он мог быть собой, не притворяться, не отстраняться. Они проводили часы напролет в молчаливом общении, и в этой тишине было больше понимания, чем во всех словах, которые когда-либо были сказаны ему. Виктор, который всю жизнь чувствовал себя изгоем, теперь имел кого-то, кто разделял его отверженность. В Найтмере, городе, где свет был редкостью, их дружба стала единственным маяком, мерцающим в бесконечной тьме, давая Виктору хрупкое, но бесценное ощущение, что он не совсем один. Их связь была нежным ростком посреди пустыни, обещающим, что даже в самых мрачных уголках мира можно найти утешение и родственную душу.

Через некоторое время Виктор принял трудное решение покинуть дом: он больше не мог наблюдать, как мать пытается заглушить свою боль алкоголем. Уйти было нелегко – он всё ещё любил её, – но продолжать жить в таком окружении было невозможно. Мать восприняла его уход как следствие своих ошибок и признала свою вину. Несмотря на это, Виктор не хотел полностью оставлять её: он приходил навестить её несколько раз в неделю, старался помочь и подталкивал к лечению, но, увы, его усилия не дали желаемого результата.

Годы пролетели незаметно, стирая границы между беззаботной детской дружбой и глубокой, зрелой привязанностью. Виктор и Регина, когда-то неразлучные друзья, делившие секреты и мечты, повзрослели не только физически, но и эмоционально. Их взгляды стали дольше задерживаться друг на друге, касания – трепетнее, а молчание теперь было наполнено невысказанным, но ощутимым влечением. Признание в своих чувствах было не столько откровением, сколько естественным завершением долгого пути, осознанием того, что они созданы друг для друга, что их судьбы, словно две параллельные линии, наконец-то сошлись в одной точке.

Их общая страсть к искусству привела их в мир театра. Они нашли свое призвание на одной сцене, в одном из старейших театров города, где воздух был пропитан запахом старых кулис, грима и неисчислимых историй. Судьба распорядилась так, что их первые крупные совместные роли были ролями любовников. Регина, с ее грацией и загадочностью, идеально воплощала образ надменной, но глубоко несчастной Графини, чье сердце было разбито обстоятельствами и предрассудками. А Виктор, с его меланхоличным взглядом и изящной осанкой, стал Бледным Принцем в черном, чья любовь к Графине была обречена, но бесконечна. На сцене их химия была неоспорима, их взгляды пересекались с такой искренностью, что зрители замирали, забывая, что перед ними актеры. Границы между вымыслом и реальностью стирались, и каждый жест, каждое слово лишь укрепляло их собственную, настоящую любовь, которую они так умело играли перед публикой.

Их отношения цвели, как и их карьера. Виктор и Регина проводили вместе дни напролет – на репетициях, на спектаклях, а затем и дома, делясь впечатлениями, мечтая о будущем, которое казалось таким ясным и прекрасным. Предложение руки и сердца было логичным и долгожданным шагом, завершением того пути, по которому они шли рука об руку столько лет. Регина ответила "да" без колебаний, ее глаза сияли от счастья, отражая блеск обручального кольца. Они начали готовиться к свадьбе, представляя себе совместное будущее, наполненное смехом, творчеством и вечной любовью, подобной той, что они играли на сцене, но без ее трагического финала.

Однако судьба, как и в их спектакле, оказалась непредсказуемой и жестокой. За несколько дней до назначенной даты, когда все было готово, а сердца бились в предвкушении, Регина исчезла. Без предупреждения, без прощания, словно растворившись в воздухе. На подушке, где еще недавно лежала ее голова, Виктор нашел сложенную вдвое записку. Его руки дрожали, когда он разворачивал ее. Почерк Регины был аккуратным, но слова пронзали сердце ледяным холодом:

"Виктор, это не твоя вина. Пожалуйста, поверь мне. Я должна это сделать. Другого пути нет. Не пытайся меня найти."

Никаких объяснений, никаких причин, только отчаянная мольба о понимании и невыносимая пустота. Бледный Принц, который когда-то находил утешение в объятиях своей Графини, теперь был поистине одинок, дрейфуя в море неотвеченных вопросов. Сцена, их святилище, теперь казалась лишь навязчивым напоминанием о незавершенных ролях, о трагически оборванной любви, оставляя его навсегда гадать, почему его Графиня исчезла в неизвестность, унеся с собой само сердце их общего спектакля.

Виктор обошел каждую из них, каждую из тех, кто когда-то делил смех и секреты с его пропавшей невестой. Лица подруг, полные сочувствия, но пустые от ответов, множили его отчаяние. Каждое имя, произнесенное его устами, было почти молитвой, мольбой о знании, о малейшей ниточке, что могла бы привести его к ней. Но тщетно. "Она ничего не говорила", "Мы давно не виделись", "Она была странной в последнее время" – эти фразы эхом отдавались в его голове, оставляя лишь пустоту. Записка не дала никакой ясности, лишь тонкая строчка, которая шептала о "необходимости уйти", но молчала о причинах, о направлении, о возвращении. Каждый новый вопрос, оставшийся без ответа, был еще одним ударом, и Виктор погружался все глубже в липкую тину безысходности.

Снова он погрузился в свой полумрак, но теперь это был не просто сумрак, а бездонный колодец, из которого не было выхода. Его лицо стало еще бледнее, глаза ввалились, словно два темных озера, полных невыплаканных слез и невысказанных вопросов. Мир вокруг него потерял цвет, звук, смысл. Каждое утро было лишь продолжением бесконечной ночи, каждый день – копией предыдущего, лишенной цвета и звука. Он двигался по инерции, его движения стали медленными, почти призрачными, словно он сам стал декорацией в собственной трагедии. Он был сломан. Сломан до самых основ, его душа была расколота, а сердце – опустевшим склепом.

В театре эта сломленность стала его сутью, его новой ролью. Он играл Бледного Принца в черном один, и это была не роль, а подлинное состояние. Каждое движение на сцене, каждый взгляд, полный холода и отчаяния, не нужно было играть – оно жило в нем. Он двигался на сцене, как марионетка, чьи нити обрезаны, но по привычке еще дергаются. Его сердце было сломанным метрономом, отбивающим ритм пустоты. Зрители видели лишь отблеск трагедии, не понимая, что перед ними не актер, а живая рана, которая никак не желала затягиваться. Он был идеален в этой роли, ведь она была его жизнью, его проклятием.

И однажды, когда занавес опустился, и свет выхватил его из теней кулис, к нему подошла девушка. Она была хрупкой и казалась лучиком неподдельного света в его вечном полумраке. Ее глаза сияли восхищением, слова вылетали трепетно, признаваясь в давней любви и преклонении перед его талантом, перед тем "трагическим величием", что она видела в нем на сцене. Виктор лишь кивнул, его взгляд был по-прежнему пуст, он смотрел сквозь нее, не видя, не чувствуя. Она видела на сцене романтичного героя, обреченного принца, а перед ней стоял человек, разбитый на тысячи осколков, настолько глубоко погруженный в свой собственный мрак, что даже ее искреннее тепло не могло пробиться сквозь толщу его отчаяния. Он был сломан, и, казалось, ничто уже не сможет его собрать воедино.

– Здравствуйте, Виктор, – поприветствовала она его.

– Здравствуйте, чем обязан вам, миледи? – ответил он.

– Вы такой галантный, как и ваш персонаж, – улыбаясь, говорила девушка. – Это ведь вы, верно!?

– Да это я, – с улыбкой ответил парень. – Но я вовсе не как мой персонаж.

– Но вы настоящий кавалер. Меня зовут Кристина, но для вас просто Крис. Мне нравились ваши выступления, ну и вы тоже.

– Может, тогда перейдём на «ты»? – улыбнулся Виктор.

Вечер тянулся невероятно легко и непринужденно. Виктор и Кристина сидели в уютном уголке небольшого кафе, их смех смешивался с тихим джазом, льющимся из динамиков. Кристина чувствовала себя невероятно легко и свободно рядом с ним, словно они знали друг друга целую вечность. Каждый его взгляд, каждая улыбка заставляли ее сердце трепетать, и она ловила себя на мысли, что ей не хочется, чтобы этот вечер когда-либо заканчивался. Они говорили обо всем и ни о чем, их руки иногда случайно соприкасались, и от этого простого прикосновения по телу Кристины пробегала волна тепла. Прогулка по ночным улицам после ужина лишь усилила предвкушение: воздух между ними искрил от невысказанного желания, словно невидимая нить тянула их все ближе друг к другу.

Когда они наконец оказались у подъезда Виктора, сомнений не осталось. Его рука обхватила её талию, и их губы встретились в долгом, нежном поцелуе, который постепенно становился все более глубоким и страстным. Его квартира стала для нее не просто помещением, а убежищем, где весь внешний мир перестал существовать. Едва переступив порог, они уже не могли оторваться друг от друга. Одежда падала на пол, забытая в нетерпении. Их тела слились в едином порыве, каждое прикосновение вызывало мурашки, а каждое дыхание смешивалось с другим. Мир сузился до их объятий, до шепота, до биения двух сердец, стучащих в унисон. В этот момент Кристина ощущала себя абсолютно и безвозвратно его, полностью потерянной в водовороте страсти, которую он вызывал в ней. Она прижималась к нему всем телом, словно пытаясь впитать его в себя, раствориться в его силе и нежности.

После той ночи их отношения обрели совсем другой смысл. Дни превратились в недели, недели в месяцы, и каждый момент, проведенный вместе, становился для Кристины бесценным. Она быстро и окончательно привязалась к Виктору, он стал для нее центром ее маленькой вселенной. Его присутствие стало её надёжной опорой, его голос – утешением, а его прикосновения – самым желанным ощущением. Она ценила в нем не только его силу и ум, но и ту нежность, которую он дарил только ей. Кристина с нетерпением ждала каждой встречи, каждого звонка, каждого сообщения, и ей казалось, что она не может дышать без него.

Их отношения крепли, и в это время в жизни Виктора произошли значительные изменения. Когда он сообщил ей, что получил предложение работы менеджером в одной крупной и престижной компании, Кристина испытала бурю эмоций: гордость за него, безмерную радость и легкую, едва уловимую тревогу. Она понимала, что это новый этап в его карьере, значительный шаг вперед, но в глубине души надеялась, что его новый статус и загруженность не изменят того, что было между ними. Она хотела быть его гаванью, его самым близким человеком, его поддержкой, независимо от его карьерных взлетов, и ощущала, что ее привязанность к нему только усиливалась с каждым новым днем.

Наконец-то, после долгих раздумий и еще более долгих внутренних битв, Виктор и Кристина приняли одно из самых важных решений в своей жизни – пожениться. Это было решение, которое Кристина ждала с нетерпением, а для Виктора оно стало одновременно самым желанным и самым пугающим шагом.

В его сердце жила необъяснимая, но жгучая рана от прошлого. Его первая любовь, его тогдашняя невеста, бесследно исчезла за несколько дней до свадьбы, оставив после себя лишь холодную пустоту и терзающие вопросы без ответов. Эта травма засела глубоко, отравляя даже самые светлые моменты. Каждый раз, когда Виктор смотрел на Кристину, его душа наполнялась безграничной нежностью, восхищением ее добротой и искренностью, но тут же, как тень, набегала тревога. А что, если история повторится? Эти сомнения были несправедливы к Кристине, и Виктор ненавидел себя за них, но они были сильнее его воли, проявляясь в бессонных ночах, в невольных вздрагиваниях от каждого телефонного звонка, в навязчивых образах пустого дома. Он любил Кристину всем сердцем, и именно эта любовь делала страх еще острее – ведь потерять ее было бы невыносимо.

Кристина, обладая удивительной интуицией и чуткостью, чувствовала эту скрытую борьбу в Викторе. Она видела его задумчивый взгляд, замечала моменты, когда он невольно отстранялся. Но вместо упреков она окружала его еще большей заботой и теплом. Ее прикосновения успокаивали, ее искренний смех рассеивал мрак, ее нежность была бальзамом для его истерзанной души. Именно ее безграничная вера в них, ее спокойная уверенность, что "мы справимся со всем, главное, что мы вместе", постепенно начали размывать ледяную корку страха. Виктор понимал, что Кристина – не просто другая женщина; она была его ответом, его спасением. Он смотрел в ее глаза и видел в них не только любовь, но и обещание стабильности, надежности, того, чего ему так не хватало.

И вот настал день свадьбы. Сердце Виктора колотилось бешено, а старые фантомы на мгновение вновь попытались взять верх. Он стоял у алтаря, ощущая, как дрожат руки, и в голове проносились обрывки страшных воспоминаний. Но затем двери открылись, и в проходе появилась Кристина. В белоснежном платье, с сияющей улыбкой, ее глаза были полны любви и света, направленного только на него. В тот момент, когда их взгляды встретились, мир сузился до ее лица. Все страхи, все опасения, все тени прошлого рассыпались в прах. Он увидел не просто невесту, а свою судьбу, свою опору, свою гавань. В этот миг Виктор понял, что нет ничего, что могло бы разрушить то, что они строят вместе. Он был готов клясться ей в вечной любви, зная, что на этот раз это – навсегда. Их клятвы, произнесенные у алтаря, были не просто словами; для Виктора каждое слово было наполнено не только безграничной любовью, но и верой, что на этот раз все будет иначе, что Кристина – это его настоящее и его будущее.

Они поженились. Их совместная жизнь началась с тихого, но глубокого счастья. Медовый месяц длился не недели, а всю их совместную жизнь, наполненную мелочами, которые делали каждый день особенным. Виктор не переставал удивляться, насколько сильно его жизнь изменилась. Рядом с Кристиной он чувствовал себя цельным, защищенным, любимым. Он каждый день благодарил судьбу за эту женщину, которая своей любовью смогла исцелить его старые раны.

Вскоре выяснилось, что жизнь в крупном городе требовала больших финансовых вложений. Хоть Виктор и работал менеджером в крупной компании, но зарплата не всегда позволяла сводить концы с концами, особенно когда мечты о собственном доме и крепкой семье требовали всё больше. Кристина, видя его усталость и желание обеспечить им достойное будущее, без долгих раздумий сказала: "Я буду помогать". И она устроилась работать официанткой в одном уютном ресторанчике. Для Виктора это был не просто жест поддержки, а еще одно доказательство ее безграничной любви и преданности. Он смотрел на нее с безграничной нежностью и гордостью, понимая, что эта женщина готова разделить с ним не только радости, но и все трудности. Каждый вечер, когда она возвращалась домой после смены, уставшая, но с улыбкой, он чувствовал, что его любовь к ней становится только крепче. Их любовь была тем якорем, который удерживал их на плаву, позволяя преодолевать любые сложности и строить счастливое будущее, свободное от теней прошлого.

Часть вторая

Здравствуй, папа!

Спустя десять лет их совместной жизни, некогда яркое пламя между Виктором и Кристиной превратилось в едва тлеющие угли привычки. Их утро начиналось с размеренных ритуалов: Виктор, надежный и предсказуемый, готовил кофе, Кристина молчаливо завтракала, просматривая новости на телефоне. Она перестала любить его уже давно, возможно, несколько лет назад, когда тонкие нити общих интересов и страсти истаяли, оставив лишь пустую оболочку брака. Но она оставалась, прикованная к нему невидимыми цепями жалости. Ей было его жаль. Он был хорошим человеком, преданным, нежным – но для нее это стало тюрьмой, а не убежищем. Она чувствовала себя манекеном, живущим чужую жизнь, в то время как ее собственная душа жаждала чего-то иного, чего-то живого и обжигающего.

Она работала официанткой в одном из фешенебельных ресторанов города Найтмер – города, где за блеском неоновых вывесок скрывались глубокие тени и неразгаданные тайны. Именно там, среди мелькающих лиц и звона бокалов, ее приметил Марк. Он был одним из тех богачей, чьи имена шептали на улицах, чья власть ощущалась даже в воздухе – харизматичный, уверенный, с пронзительным взглядом, который, казалось, видел ее насквозь. Марк не просто заказывал еду; он смотрел на Кристину так, как Виктор не смотрел на нее уже годами – с восхищением, интересом, и обещанием мира, полного страсти.

Она влюбилась в него. Безнадежно, по уши, с головой. Это было как удар молнии, как пробуждение ото сна. Марк предлагал ей не просто дорогие подарки или ужины, он предлагал ей саму себя – ту Кристину, которая, как ей казалось, умерла давным-давно. Их связь началась тайно, с осторожных взглядов и коротких сообщений, но быстро переросла в бурный роман. Каждый раз, когда Марк касался ее, она ощущала, как оживает каждая клеточка ее тела, как возвращается ее собственное дыхание. С ним она чувствовала себя желанной, красивой, живой.

Вскоре она уволилась с работы. Но Виктору она продолжала говорить, что уходит на смену, что ей нужно "задержаться" или "выйти в выходные". На самом деле, каждый её "рабочий день" был посвящен Марку. Они проводили вместе бесчисленные часы в его роскошном пентхаусе, в дорогих отелях, в уединённых загородных домах. Каждый день был наполнен их присутствием друг для друга. Они говорили часами, смеялись, делились секретами, но самое главное – они занимались любовью. Их тела говорили на языке, давно забытом Кристиной, языке чистой, необузданной страсти, которая стирала все границы и позволяла ей хоть ненадолго забыть о лжи, о Викторе, о своей "истинной" жизни. Эта тайная связь стала её единственным источником кислорода, её наркотиком, её новой, запретной реальностью, в которую она погружалась с головой, не зная и не желая знать, чем закончится эта игра.

Но для Виктора десять лет брака и примерно столько же активной работы на одном и том же месте, не означали ровным счетом ничего нового. Его карьера, начавшаяся с амбициозного рывка, застыла в вязкой трясине рутины где-то на уровне "старшего менеджера отдела по работе с ключевыми клиентами", и вот уже несколько лет неумолимо сползала в болото корпоративной предсказуемости.

Каждый квартал, как по расписанию, его непосредственный начальник, Кирилл Михайлович – человек-обещание, с лицом, вечно выражающим глубокую озабоченность чужой карьерой, – кормил Виктора байками о грядущем повышении. "Виктор, вот этот проект, он решающий. Вот доведем его, и ты – на новом уровне, гарантирую! Мы тебя видим на руководящей должности!" Эти слова стали такой же неотъемлемой частью офисного ландшафта, как скрип офисных кресел и запах растворимого кофе. Виктор давно перестал верить им, но продолжал кивать, потому что альтернативы не видел, да и дома ждала привычная, пусть и несколько потускневшая за десятилетие брака, но все же стабильность.

Но за фасадом успешного руководителя скрывался по-настоящему гнилой человек. Его лицемерная натура проявлялась не только в рабочих вопросах, где он мастерски играл на чужих амбициях. Семейная жизнь была лишь ширмой для его многочисленных похождений. Жена, по всей видимости, жила в неведении, пока Кирилл Михайлович предавался утехам с кем угодно: от проституток, которых он встречал в тайных местах города, до молоденьких сотрудниц, готовых пойти на всё ради быстрого продвижения по работе. Его личная секретарша тоже не была исключением, став еще одной ступенькой на пути его безнравственных игр, что лишний раз подчеркивало его полное отсутствие моральных принципов. Помимо амурных приключений, Виктор питал страсть к азартным играм. Казино регулярно поглощало огромные суммы его денег, но удивительным образом Фортуна крайне редко отворачивалась от него, позволяя ему постоянно оставаться в выигрыше, словно сама судьба подыгрывала его порочности. Однако, все эти "успехи" и "победы" не делали его лучше дома. Алкоголь развязывал ему руки и язык, превращая его в настоящего тирана. Жена часто страдала от его пьяных кулаков, а дети, вместо любви и поддержки, росли под постоянным психологическим давлением, подвергаясь унижениям и принижению их достоинства со стороны собственного отца. Виктор был воплощением той темной стороны успеха, когда внешнее благополучие строится на обмане, моральном разложении и страданиях окружающих.

В один из таких серых, однообразных дней, когда каждый следующий час казался копией предыдущего, в их отдел пришла Аглая Шилова. Молодая, но уже внушающая уважение, Аглая оказалась удивительно умной и образованной девушкой, выпускницей престижного университета, быстро схватывающей суть самых сложных задач. С первых же дней она демонстрировала не только профессионализм, но и широкий кругозор, что было редкостью среди их коллег, погрязших в отчетах и дедлайнах.

Виктор, сам того не замечая, начал искать повод для общения с ней. Их разговоры, начавшись с рабочих моментов, быстро перетекли в дискуссии о литературе, искусстве, о глобальных трендах, о которых Виктор давно уже не вспоминал в своей повседневной жизни. Аглая слушала его внимательно, задавала умные вопросы, делилась своими наблюдениями, и Виктор внезапно почувствовал себя интересным собеседником, почувствовал, как в нем оживает что-то давно уснувшее.

Аглае очень нравился Виктор. Ей импонировали его спокойствие, его глубокие, хоть и несколько циничные, рассуждения о жизни, его добродушная улыбка. Она ловила себя на мысли, что ищет его взгляд, что ей приятно просто находиться с ним в одной комнате. Каждый раз, когда Виктор шутил или рассказывал что-то из своего опыта, она искренне смеялась, и ее глаза светились. Но она была слишком умна, чтобы выдать свои чувства. Аглая тщательно скрывала свою симпатию за маской профессиональной коллегиальности и легкой, непринужденной дружбы. Она знала, что у него есть жена, и видела, что Виктор, хоть и ценит их общение, расценивает ее не больше, чем друга, приятного и интересного коллегу, который привнес свет в его монотонные рабочие будни. Он был слишком погружен в собственные мысли о застое, слишком привык к своей стабильной, хотя и не приносящей удовлетворения, жизни, чтобы заметить тонкие намеки или прочесть то, что было написано в ее глазах. И в этом замершем мире, где карьера топталась на месте, а брак обрел предсказуемые очертания, Аглая была яркой, но нераспознанной нотой, обещанием мелодии, которую Виктор пока не слышал или не готов был услышать.

После работы Виктор навещал свою мать, только уже в больнице. Последствия долгих лет неумеренного пьянства настигли мать Виктора с безжалостной силой. Теперь она лежала в больнице, ее когда-то полная энергии жизнь свелась к мерцающему взгляду, изможденному телу, нуждающемуся в постоянном медицинском уходе и строгом графике медикаментов. Белые стены пахнущих лекарствами палат стали ее миром, и этот мир, казалось, тянулся бесконечно. Виктор навещал ее регулярно. Каждый визит был смесью долга, нежности и глубокой, ноющей боли, когда он наблюдал за медленным угасанием когда-то сильной женщины.

Мать, несмотря на свое ослабленное состояние, всегда встречала его одним и тем же вопросом, ставшим почти рефреном ее последних дней: "Ну что, Витенька, когда же у вас с Кристиной ребенок появится? Я так хочу внуков понянчить". Этот вопрос висел в воздухе между ними, как невысказанная мольба, как последняя надежда, которая еще теплилась в ее измученной душе.

В последние годы Виктор и Кристина действительно упорно пытались завести ребенка, сталкиваясь с чередой разочарований и безуспешных попыток. Для Виктора каждая неудача была ударом, но он не терял надежды, поддерживая Кристину и пытаясь найти новые пути. Он не мог понять, почему, несмотря на их усилия и многочисленные консультации, ничего не получалось. Тайна заключалась в Кристине. Втайне от него она на протяжении долгого времени принимала противозачаточные препараты, потому что, вопреки его желаниям и надеждам его матери, она просто не хотела ребенка именно от него. Эта скрытая правда, этот безмолвный барьер, возведенный между ними, создавал пропасть, о которой Виктор даже не подозревал, оставляя его в лабиринте боли, обмана и несбывшихся ожиданий, пока его мать продолжала ждать внуков, которые никогда не появятся.

И вот однажды, когда теплый вечер медленно уступал ночи, и лишь мягкий свет торшера освещал спальню, где Кристина лежала, прижавшись к Марку. Его сильная рука нежно гладила ее волосы, а дыхание касалось шеи. В их тихом уединении, где каждое прикосновение и шепот казались целым миром, Кристина чувствовала себя по-настоящему живой. Но тень беспокойства все же витала над ней. Далеко, за стенами этой комнаты, оставалась ее другая жизнь – жизнь с Виктором.

– Марк, – ее голос был чуть приглушенным. – Нам нужно что-то делать… С Виктором.

Марк едва слышно хмыкнул, притягивая ее еще ближе:

– Что такое, моя птичка? Опять эти мысли?

– Я больше не могу так, – Кристина подняла голову, заглядывая в его темные глаза. – Я хочу быть с тобой. По-настоящему. Нам нужно развестись. Я готова разделить всё. Лишь бы это закончилось.

Марк усмехнулся, его губы легко скользнули по ее волосам:

– Развестись? Милая, ты слишком добра. И слишком наивна.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, почувствовав в его словах какую-то новую, непривычную ноту.

– Зачем что-то делить? Зачем устраивать эти мерзкие судебные тяжбы, возиться с адвокатами, когда можно забрать всё? – его голос стал бархатным, опасным.

Кристина нахмурилась:

– Забрать… всё? Как это? Мы же по закону должны…

Закон, дорогая моя, пишут люди. А мы с тобой можем написать свои правила, – Марк перевернулся на бок, опираясь на локоть, и теперь смотрел прямо в ее глаза. – Представь. Виктор гордый человек. Самоуверенный. Если лишить его всего, что для него ценно – денег, статуса, даже его иллюзий о себе – он сломается. Морально. Он будет пустым местом. Оболочкой. И тогда…

– И тогда что, Марк? – ее голосе появилась тревога. – Ты что предлагаешь?

Он погладил ее щеку тыльной стороной ладони, его взгляд был гипнотическим:

– Тогда, моя дорогая, нам не придется делить ничего. Вообще ничего. Когда от него ничего не останется – ни денег, ни гордости, ни желания жить – он просто исчезнет. Без следов. Без шума. Как дурной сон. И ты получишь всё, Кристина. Всю его империю, без единого судебного спора. И полную свободу. С нами.

Кристина отстранилась, ее глаза широко раскрылись:

– Ты говоришь… об убийстве? – шепот едва слышно слетел с губ, и ее тело пронзила дрожь. – Я не могу, Марк! Я не такая! Это ужасно!

Марк накрыл ее руку своей, крепко сжав:

– Тише, тише, моя прекрасная. Это не убийство. Это… очищение. Избавление от препятствия. Он сам будет так сломлен, что его исчезновение никто и не заметит. Мы просто поможем ему уйти достойно. Безболезненно для всех. А для тебя, Кристина, это единственный путь к той жизни, о которой ты мечтаешь. К нашей жизни.

Он поцеловал ее в уголок губ, затем в шею:

– Подумай о нашем будущем, Кристина. Обо всем, что мы сможем построить, когда не будет никаких теней прошлого.

Ее разум бился между ужасом от услышанного и странной, темнотой притягательностью Марка, его уверенности. Образ Виктора, уязвленного, сломленного, а затем исчезнувшего, стал медленно вытеснять чувство вины. Она смотрела в его глаза, где плясали опасные огоньки, и чувствовала, как ее собственное сопротивление тает под натиском его шепота, его прикосновений, его обещаний.

Дрожь пробежала по ее телу, но это был уже не страх, а предвкушение.

– Хорошо, – прошептала она, прижимаясь к нему. – Хорошо, Марк. Давай сделаем это.

В этот момент, под покровом ночи, в уютной комнате родился зловещий план, скрепленный нежной, но смертельной клятвой двух любовников.

Вечер только начинался, но для Виктора он уже был полон бумажной волокиты. Стопка документов на дубовом столе росла быстрее, чем он успевал их разбирать. Уже несколько часов он сидел над ними, сосредоточенно хмуря брови, когда внезапный, настойчивый звонок в дверь вырвал его из сосредоточенности. Виктор, слегка раздраженный, поднялся. Кто это может быть в такой час?

Он открыл дверь, и на пороге стояла невысокая девушка. Лет шестнадцати, не больше, с большими, немного растерянными глазами, в легкой куртке, явно не по погоде.

– Здравствуйте. Вы ведь Виктор, верно? – спросила она, ее голос дрогнул.

Виктор опешил:

– Да, это я. А мы знакомы?

– Меня зовут Эля, – произнесла она, чуть прикусив губу. – И… я ваша дочь.

Слова застряли в горле:

– Дочь? Но… это какая-то ошибка. У меня нет дочери, – он почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Не ошибка, – упрямо повторила девушка. – Моя мама – Регина. Регина Малова.

Регина… Имя, которое он не слышал долгое время, словно электрический разряд пронзило его. Воспоминания о первой, страстной, но такой короткой любви нахлынули волной.

– Регина? – прошептал он.

– Я знала, что вы не поверите сразу, – сказала Эля и протянула ему старую, немного выцветшую фотографию. На ней был он сам – молодой, беззаботный, смеющийся – и Регина, ее рука нежно обнимала его за талию. У него не было такого снимка. Только у Регины, он был уверен, остались копии тех моментов их юности. Сердце екнуло. Взгляд метнулся к девочке. Черты лица, что-то неуловимое в глазах… Теперь он видел.

– Господи… – выдохнул Виктор, отступая на шаг. – Ты, наверное, голодна?

– Немного, – ответила Эля.

– Проходи. Проходи, пожалуйста, – он провел ее на кухню, руки дрожали. – Что ты будешь есть? Есть суп, есть макароны, могу яичницу сделать.

– Что угодно.

Пока она ела, немного смущенная и молчаливая, Виктор собрался с мыслями:

– Так… Эля. Расскажи мне. Как… как Регина?

Эля опустила глаза на тарелку:

– Мамы нет. Она умерла восемь лет назад.

– Что?.. Восемь лет? Отчего? – дар был оглушительным.

– Рак. Она болела давно. Я тогда еще совсем маленькая была.

Восемь лет… он ничего не знал.

– А ты… с кем ты жила все это время?

– С тетей Марго. Это сестра мамы, – Эля подняла на него глаза. – Она хорошая, конечно. Но…

– Но что?

– Но я сбежала от нее. Я хотела найти тебя. Мне нужно было найти тебя, – голос ее окреп. – Она бы не пустила. Сказала бы, что ты не захочешь меня видеть.

Виктор почувствовал, как к его горлу подкатил ком:

– Эля… Я… я так виноват перед тобой. Перед Региной. Я должен был знать. Должен был быть рядом, – он опустился на стул напротив нее. – Прости меня. За все. За то, что я не знал о твоем существовании, за то, что не был отцом все эти годы.

Девочка отложила вилку:

– Я не сержусь на тебя, папа. Совсем. Я просто… я всегда знала, что ты есть. И вот, я здесь. Мне просто нужно было тебя найти.

Виктор взял ее руку, маленькую, но уже не детскую, и крепко сжал. Документы на столе, казалось, испарились, стали неважными. Вечер, начавшийся с рутины, обернулся началом новой, совершенно непредсказуемой жизни. Жизни, в которой теперь была его дочь.

На этом их беседа закончилась. Кристина вернулась домой, мечтая лишь о горячей ванне и тихом вечере. Ключ привычно повернулся в замке, входная дверь отворилась, и она сразу почувствовала что-то неладное. На кухне горел свет, и до нее донесся приглушенный разговор, причем не только Виктора. Сердце екнуло.

Она осторожно направилась к кухне и замерла в дверном проеме. Виктор сидел за столом, напротив него – молодая девушка, лет шестнадцати. Ее вещи, небольшой рюкзак и спортивная сумка, стояли у стены. Воздух был наэлектризован.

– Что здесь происходит? – голос Кристины прозвучал резче, чем она ожидала. Виктор вздрогнул.

– Кристина! Ты вернулась, – он поднялся, его лицо было бледным и растерянным. – Это… это не то, что ты думаешь.

– А что я должна думать, Виктор? Кто эта девушка? – Кристина почувствовала, как по ней разливается волна гнева, смешанного с паникой.

Виктор глубоко вздохнул, будто готовясь к прыжку в холодную воду:

– Кристина, пожалуйста, выслушай меня. Это… это моя дочь. От моей первой любви, от Регины. Она нашла меня, я… я даже не знал о ее существовании.

– Дочь?! – выкрикнула она, чувствуя, как краснеет лицо. – Ты что, шутишь? Виктор, ты в своем уме? Или это такая неудачная попытка прикрыть… что-то другое? Кто она такая вообще? Какая дочь? Ты никогда мне о ней не говорил!

– Потому что я сам не знал! Понимаешь? Она говорит, что ее мать умерла 8 лет назад и перед смертью рассказала ей обо мне. Она просто пришла, нашла меня, – Виктор пытался выглядеть убедительно, но его взгляд метался.

Кристина перевела взгляд на девушку, которая теперь сжалась на стуле, словно пытаясь стать невидимой:

– Это, должно быть, какая-то аферистка! Сейчас таких полно! Приходят, придумывают истории, чтобы получить деньги или жилье. Виктор, ты что, совсем ослеп? Она просто ищет выгоду!

– Нет, Кристина! Послушай! Она принесла фотографию. Фотографию, которую могла видеть только Регина и я! Наш секрет, понимаешь? Мы вдвоем на ней, в том месте, куда мы ходили только вместе, – Виктор почти умолял, пытаясь достучаться до нее.

Кристина лишь презрительно фыркнула:

– Фотография? Сейчас можно подделать что угодно! Или она нашла ее где-то, забрала у этой твоей Регины, пока та была жива. Это все слишком удобно и слишком подозрительно, Виктор!

Слова Кристины повисли в воздухе, ядовитые и резкие. Девушка, до этого момента молчавшая и слушавшая, как будто ее здесь нет, вдруг подняла глаза. На ее лице промелькнула обида, но затем она собралась с духом:

– Я… я знаю, что это звучит невероятно, – тихо начала она, ее голос дрожал. – И я понимала, что вы не поверите. Поэтому я… я сделала тест ДНК.

Кристина и Виктор уставились на нее, ошарашенные.

– Что… что ты сделала? – прошептала Кристина.

– Тест ДНК, – повторила девушка, уже чуть увереннее. – Я взяла… образцы крови Виктора из больницы. У меня есть подруга тети, она там работает, и я попросила ее об этом пару недель назад. Я просто хотела быть уверена. И она дала мне результат. Если вы мне не верите, – продолжила Эля, – можете позвонить той сотруднице. Она подтвердит, что всё это правда.

Эля с трудом держала в дрожащих руках тонкий крафтовый конверт. Кристина, чьи глаза горели нетерпением и подозрением, смотрела на нее как на приговоренную. Как хищница, выслеживающая добычу, она метнулась вперед, выхватив конверт из ослабевших пальцев Эли. Не тратя ни секунды на церемонии, резким движением, игнорируя треск рвущейся бумаги, Кристина распечатала его.

Ее глаза пробежали по строкам, каждая буква которых, казалось, была напечатана огнем прямо на ее сердце. И вот оно. Жирным шрифтом, не оставляя места для сомнений: "Вероятность отцовства Виктора Либерса в отношении Элеоноры Маловой составляет 99.9". На мгновение Кристина замерла, будто удар молнии парализовал ее. Но это оцепенение быстро сменилось яростью, которая вздыбила волной. Конверт смялся в ее кулаке.

– Как звали эту сотрудницу в больнице? Назови мне ее имя, живо! – прошипела она, ее взгляд метался между Элей и ошарашенным Виктором.

– Не кричи на неё! – возразил он, его голос был глухим от потрясения.

Не дожидаясь ответа, Кристина уже шарила по карманам, выхватывая свой телефон. Пальцы ее дрожали, набирая номер, но на этот раз не от страха, а от праведного гнева.

Кристина спешно набрала номер больницы, требуя соединить ее с сотрудницей, которая проводила тест ДНК. Голос на том конце провода подтвердил: да, анализ крови Виктора Либерса использовался для установления отцовства девочки. Эта новость, столь долгожданная для Виктора, обрушилась на него волной ошеломляющей радости. Эля была его дочерью! Он едва сдерживал слезы счастья, его сердце переполняла нежность и чувство завершенности. Но Кристина не разделяла его восторга. Для нее это была катастрофа, нежелательная помеха, холодная преграда на пути к ее тщательно спланированным целям. Девочка, появившаяся из ниоткуда, теперь стала для нее воплощением отвращения, лишней обузой, которую она не желала принимать.

Виктор, полный новых отцовских чувств, тут же отвел Элю в детскую комнату, которая до этого предназначалась для их с Кристиной будущего ребенка, появления которого они тщетно ждали. Комната была аскетична: только старый шкаф, видавший виды диван да небольшой столик, наспех принесенные сюда.

– Это твоя комната, солнышко, – сказал Виктор, стараясь придать своему голосу как можно больше тепла, глядя на Элю, которая робко осматривала скудную обстановку.

Девочка подняла на него большие, немного испуганные глаза:

– А тут правда моя комната? – тихо спросила она, указывая на диван.

Виктор подошел к ней, обняв:

– Да, моя хорошая. Твоя. Пока тут, конечно, не все так, как должно быть, но мы с тобой обязательно все обустроим, сделаем ее самой уютной. Главное, что ты теперь здесь, со мной, и тебе больше нечего бояться. Это твой дом.

Эля, кажется, немного расслабилась, и на ее лице промелькнула едва заметная улыбка:

– Я могу спать тут?

– Конечно, моя девочка. Здесь ты в безопасности, – прошептал Виктор, крепко обнимая ее, ощущая всем своим существом невероятную нежность и ответственность.

– Спасибо, папа, – совсем тихо ответила Эля, прижимаясь к нему. Это простое слово отозвалось в Викторе сладкой болью, подтверждая реальность его нового счастья.

Позже, когда все улеглись спать, Кристина легла рядом с Виктором с глубоким отвращением. Она чувствовала, как горечь и злость разъедают ее изнутри. Каждое ее движение было пропитано ненавистью, а мысли были полны ядовитых пожеланий в адрес маленькой девочки, которая так внезапно и нежелательно ворвалась в их жизнь, став не просто препятствием, а живым воплощением всего, что Кристина теперь презирала.

Часть третья

Наш свет угас

Раннее утро только-только начинало свой неторопливый ход, бросая первые робкие лучи сквозь кухонное окно, но на кухне Кристины и Виктора уже ощущался аппетитный аромат свежеприготовленного завтрака. За столом, уставленном тарелками с румяной яичницей и хрустящим беконом, сидели Кристина и Виктор. Звенели столовые приборы, но атмосфера была далека от безмятежной. Отсутствующая за столом Эля, дочь Виктора, обретенная им лишь вчера, все еще спала, и это ее отсутствие было незримым, но ощутимым центром напряжения.

– Вот я тебе говорю, Вить, – Кристина отложила вилку, ее взгляд метнулся к двери, ведущей в коридор, где скрывалась гостевая комната. – Эта девчонка – по-любому не та, за кого себя выдает. Я не могу поверить, что она…

Ее голос был полон скрытого раздражения, а губы были плотно сжаты, выражая глубокое недовольство.

Виктор, медленно жуя, покачал головой:

– Кристина, давай не начинай с самого утра. Мы же вчера все обсудили. Тест ДНК был сделан, и он совершенно однозначен. Это моя дочь. Моя Эля.

Его тон был спокойным, но в нем чувствовалась усталость от постоянно возникающих споров и попыток убедить Кристину. Для него это было очевидно.

– Тест, тест… – отмахнулась Кристина, снова берясь за вилку, но не прикасаясь к еде. – Мало ли какие тесты бывают. Может, что-то подтасовано. Шестнадцать лет, и вдруг она объявляется. Просто идеальное совпадение, не находишь?

Ее слова были пропитаны глубоким скептицизмом и неприязнью, а в голосе проскальзывала холодная подозрительность. В глубине души она уже не хотела продолжать этот диалог – он казался ей бессмысленным. В голове Кристины роились совсем иные мысли, куда более мрачные и конкретные: как, черт возьми, избавиться от этой наглой 16-летней девчонки, которая свалилась им на голову и разрушила её планы.

В этот момент послышались шаги из коридора, и на пороге кухни появилась Эля. Сонная, с разметавшимися по подушке волосами, она потирала глаза, пытаясь отогнать остатки сна:

– Доброе утро всем, – пробормотала она, зевая и растягиваясь. – Приятного аппетита.

Ее голос был тихим и немного хриплым.

Кристина резко подняла голову. Ее взгляд стал еще более холодным, а уголки губ опустились в выражении дикого недовольства.

– Угу, – процедила она сквозь зубы, не удостоив девочку даже взглядом, а ее недоваренный кусочек бекона вдруг показался ей невыносимым, словно от ее присутствия испортился и он.

Виктор же, напротив, мгновенно преобразился. Его лицо озарила мягкая, искренняя улыбка. Он отставил свою тарелку в сторону, чтобы лучше видеть дочь:

– Доброе утро, моя хорошая! Как спалось? – он потянул свободный стул рядом с собой. – Иди сюда, садись. Сейчас я тебе тоже яичницу наложу.

Он посмотрел на нее с такой нежностью и отцовской любовью, что Кристина незаметно для себя скрипнула зубами.

– У меня к тебе новость, – сказал Виктор.

Эля вопросительно подняла глаза:

– Сегодня… я хочу познакомить тебя с твоей бабушкой.

Глаза Эли расширились:

– Бабушкой? – прошептала она, не веря своим ушам. – Моя бабушка?

Образ родной бабушки, которую она никогда не знала, казался ей чем-то нереальным, словно из сказки.

– Моя мама, – подтвердил Виктор, улыбаясь. – Твоя родная бабушка. Она сейчас, к сожалению, в больнице. Состояние стабильное, но она уже давно там лежит после инсульта. Ей будет невероятно приятно узнать, что у нее появилась такая внучка, как ты.

Он взял ее за руку, и его голос стал мягче, окрашенный грустью и надеждой.

– Она всегда мечтала о внуках, Эля. Я знаю, как много это для нее будет значить – увидеть тебя, обнять. Это даст ей новые силы, я уверен. Она будет так счастлива тебя увидеть.

Глаза Эли увлажнились. Впервые за долгое время она почувствовала тепло в груди, надежду на что-то настоящее, на настоящую семью.

– Правда? Я… я бы хотела, – прошептала она, поднимая на отца сияющие глаза. – Очень хотела бы.

– Отлично! – Виктор встал, полный энтузиазма. – После работы я приеду и поедем к ней. Уверен, вы сразу поладите!

Кристина демонстративно отвернулась, поперхнувшись кофе, всем своим видом показывая, что эта новость ее нисколько не радует. Но Эля уже не обращала на это внимания. Робкая, но искренняя улыбка озарила ее лицо. Впервые за долгое время она почувствовала, что не одна, что у нее есть хоть маленькая, но настоящая семья, и в ней есть место для родной бабушки, которую она вот-вот встретит.

После завтрака Виктора поспешно попрощался и отправился на работу. Дверь захлопнулась, и в квартире повисла непривычная тишина, наполненная лишь неловким присутствием мачехи и падчерицы.

Кристине было невыносимо находиться в одном доме с Элей. Девушка, появившаяся вчера как гром среди ясного неба, была препятствием для личных целей Кристины. Каждое движение Эли, каждый тихий вздох отзывался раздражением, а ее молчаливый, но внимательный взгляд вызывал острое чувство дискомфорта и даже неприязни. Кристина чувствовала себя под наблюдением, ее спокойствие было безвозвратно утеряно.

После нескольких минут напряженного молчания, когда Эля сидела в гостиной с книгой, стараясь быть незаметной, Кристина приняла решение. Ей срочно нужно было сменить обстановку, получить глоток свободы от этой давящей атмосферы. Единственным спасением казалась встреча с ее любовником. С этой мыслью Кристина быстрым шагом направилась в спальню, чтобы собраться. Она выбрала любимое платье, нанесла легкий макияж и душистый парфюм, стараясь вернуть себе ощущение контроля и привлекательности. Но перед уходом она решила оставить мужу прощальный подарок – его любимое вино «Монтепульчано». В бутылке таился один ужасный сюрприз: смертельная доза, которой хватило бы на сотню человек. Не привлекая внимания падчерицы, Кристина поставила вино на полку.

Эля, сидевшая у окна, не могла не заметить сборов своей мачехи. Звуки из спальни, шаги, а затем и появившаяся в коридоре Кристина, явно куда-то направляющаяся, привлекли ее внимание. Девочка, возможно, испытывая легкое любопытство или просто пытаясь нарушить гнетущую тишину, тихо спросила:

– Вы куда-то уходите?

Кристина резко остановилась. Ее лицо мгновенно стало жестким. Чувство раздражения, которое она так долго подавляла, вырвалось наружу. Холодным, режущим голосом она отрезала:

– А твое какое дело? Сиди дома и не высовывайся, жди своего отца.

Не дожидаясь ответа или даже реакции Эли, Кристина повернулась и быстрым шагом направилась к входной двери. Через мгновение дверь захлопнулась, оставив Элю одну в чужом доме, в полной тишине и растерянности, с горьким осадком от столь грубого ответа.

Кристина шагала по мостовой, погруженная в водоворот мыслей, которые швыряли её из стороны в сторону, словно щепку в бурном потоке. Холодный ветер трепал волосы, но она не чувствовала его – внутри бушевал настоящий ураган. Всего несколько часов назад её тщательно выстроенный, годами лелеемый план мести и обретения свободы, казалось, был на грани триумфа. А потом появилась она – незапланированная, незваная, незаконнорожденная дочь её мужа. Живая преграда, воплощенная проблема, которая одним своим появлением разбила вдребезги карточный домик, который Кристина так кропотливо возводила. Как решить это? Как избавиться от этой тени, угрожающей всему? Мысли метались, не находя выхода, и единственным компасом в этом хаосе был адрес Марка.

Его дверь распахнулась в тот самый момент, когда Кристина подняла руку, чтобы постучать. Марк, её сообщник, её любовник, её единственная отдушина в этом прогнившем мире, встретил её с широкой улыбкой и распростертыми объятиями. Он притянул её к себе, вдыхая знакомый аромат её духов, и начал покрывать поцелуями шею и волосы, его прикосновения были утешающими и страстными одновременно. Но Кристина резко отстранилась, её лицо было бледным и напряженным, а глаза полны темной паники.

– Стоп, Марк! Всё кончено, – прошептала она, и её голос дрогнул. – Нашему плану конец. Появилась преграда. Его дочь, Марк. Внебрачная дочь. Она пришла к нему, и теперь всё… всё под угрозой.

Марк на мгновение замер. Его глаза сузились, но на лице проскользнула лишь тень легкого раздражения, а затем он отмахнулся от её слов, словно от назойливой мухи. Он мягко, но настойчиво подхватил её и усадил к себе на колени, обнимая за талию.

– Какая дочь? Кристина, милая, о чем ты? Это не преграда, а всего лишь маленькая, преходящая проблема, – промурлыкал он ей на ухо, целуя висок. Его голос был спокоен, почти убаюкивающе уверен.

– Неужели ты думаешь, что какая-то девчонка способна разрушить всё, что мы строили? Неужели ты сомневаешься в нашей решимости?

Он крепче прижал её к себе, и Кристина почувствовала, как его сила и уверенность проникают в неё, вытесняя панику. Марк погладил её по волосам.

– Двое ребят, которых я нанял… они займутся этой «преградой». Очень быстро и очень эффективно. Она просто… разделит судьбу своего отца, очень скоро. Никто и не заметит, что их двое, – прошептал Марк, его слова были леденяще спокойными, но его глаза горели решимостью. – Они придут через час чтобы обсудить детали нашей с ними сделки. Так что у нас с тобой есть целый час, чтобы побыть вдвоём.

Внутренний протест Кристины, если он и был, мгновенно утих, подавленный жаждой мести и богатства, а также магнетической властью Марка. Она посмотрела в его хищные, но такие родные глаза и медленно кивнула. Всё же, он прав. Это всего лишь деталь. Маленькая проблема. Она обвила руками его шею и ответила на его поцелуй – долгий, горько-сладкий поцелуй, скрепляющий их темный союз и новую, еще более мрачную сделку.

Тем временем Виктор уже был на работе. Раннее утро встретило Виктора гулом офисных компьютеров и привычным запахом свежесваренного кофе. Ещё не успев толком снять пальто, он почувствовал, как его окликивает Кирилл Михайлович, уже поджидавший его у входа в кабинет. В голосе босса сквозила наигранная деловитость, за которой всегда скрывалась срочная и, как правило, непосильная для одного человека задача.

– Виктор, отлично, что ты так рано! Нам нужно срочно поговорить, – Кирилл Михайлович, не дожидаясь ответа, повел его к своему столу. – Есть… один проект. Настолько важный, что от него зависит буквально будущее нашего отдела, а может и всей компании. Название? Проект «Горизонт». Это твой шанс, Виктор, твой последний и решающий шаг к той должности, о которой мы с тобой столько говорили. Гарантирую, что после этого кресло руководителя отдела будет ждать именно тебя. На этот раз – безо всяких отговорок.

Он подкрепил свои слова широкой, но пустой улыбкой, от которой у Виктора по спине пробежал холодок. Он слишком хорошо знал цену этим «гарантиям», но надежда, по привычке, теплилась в груди.

Для помощи, Кирилл Михайлович представил ему Аглаю.

– Аглая – наш новый светлый ум, Виктор. Она будет твоей правой рукой, поможет со всей бумажной волокитой. Дерзай!

Проект действительно оказался колоссальным. Стопки документов, запутанные диаграммы, горы отчетов – всё требовало немедленного и пристального внимания. Виктор погрузился в работу с головой, пытаясь разгадать хитросплетения цифр и фактов. Аглая, тихая и сосредоточенная, сидела напротив, бесшумно подавая нужные папки, делая пометки и следя за каждым его движением. Её глаза невольно задерживались на его сосредоточенном лице, на том, как он хмурил брови, когда сталкивался с очередной сложностью. Она любовалась его целеустремленностью и энергией, стараясь быть максимально полезной, чтобы хоть как-то облегчить его ношу.

Наступило время обеда, когда Кирилл Михайлович, словно тень, вновь возник в дверном проеме их кабинета:

– Виктор, можешь зайти ко мне на минутку? Есть пара слов.

Виктор скрипнул зубами. Вот оно, наверное. Очередная отговорка, почему «гарантированное» повышение придется подождать «еще немного». Он с неохотой поднялся и, бросив Аглае виноватый взгляд, направился в кабинет босса.

– Проходи, Виктор, присаживайся, – Кирилл Михайлович указал на стул напротив своего стола, и этот тон, лишенный обычной напускной бодрости, сразу насторожил Виктора. Босс выглядел серьезным, его лицо было неестественно бледным. – Виктор… мне только что сообщили очень неприятную новость. Очень.

Виктор напрягся, ожидая услышать о задержке зарплаты или новом сроке сдачи проекта, но тон босса был слишком давящим для подобных мелочей.

– Что случилось, Кирилл Михайлович?

Босс медлил, нервно теребя ручку:

– Виктор… это касается твоей мамы.

Сердце Виктора сжалось. Что-то нехорошее промелькнуло в его взгляде.

– Моей мамы? Что с ней? Она… она же в больнице, но говорила, что чувствует себя лучше…

Кирилл Михайлович тяжело вздохнул, избегая прямого зрительного контакта:

– Мне только что позвонили из больницы… Сообщили, что… она скончалась сегодня утром.

Мир вокруг Виктора пошатнулся:

– Что?! – его голос сорвался, превратившись в хрип. – Как… как скончалась? Почему? Она же… она ведь чувствовала себя лучше! Мы недавно разговаривали, она смеялась, говорила, что уже скоро ее, возможно, выпишут!

– Я… я не знаю деталей, Виктор, – Кирилл Михайлович поднял на него мутный взгляд. – Мне сказали, что причина смерти пока неизвестна. Врачи проводят расследование. Она была в больнице, и, насколько я понимаю, ее состояние стабилизировалось… но что-то пошло не так. Очень жаль, Виктор. Мои глубочайшие соболезнования.

Голова Виктора закружилась. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, оставляя его ледяным. Мама… нет… этого не может быть. Это ошибка. Он не мог поверить, не мог принять.

– Виктор… я понимаю, это ужасно. Я очень сожалею, – Кирилл Михайлович смотрел на него с какой-то новой, непривычной жалостью. – Конечно, о работе можешь не беспокоиться. Бери столько времени, сколько нужно. Аглая… она справится с текущими делами. Я сам найду кого-нибудь на твое место пока.

– Можно… я возьму отгул на два дня? – с чувством безысходности спросил Виктор.

– Да, конечно, можешь прямо щас пойти, – легко улыбаясь, ответил босс.

Виктор поднялся. Ему казалось, что он не чувствует своих ног. Слова босса доносились до него, как сквозь толщу воды. Бледный, как полотно, с остановившимся взглядом, он молча кивнул и, не проронив больше ни слова, вышел из кабинета босса. Оглушенный, раздавленный невыносимой, внезапной трагедией, которая в одночасье перечеркнула все его планы, все его будущее. Добравшись до своего рабочего места, он рухнул на стул, сгорбившись, словно под непосильной ношей, и просто уставился в одну точку на мониторе, не видя ничего.

Аглая сразу заметила неладное. Ее сердце сжалось от тревоги, когда она увидела его – обычно собранного и энергичного Виктора – таким потерянным. Она подошла ближе, ее голос был мягким и обеспокоенным:

– Витя, что случилось? Ты… ты какой-то сам не свой.

Голос Виктора прозвучал глухо, почти шепотом, словно каждое слово давалось ему с невыносимым трудом. Он поднял на нее глаза, полные невыплаканных слез и бесконечной боли:

– Мама… моей мамы больше нет.

Аглая ахнула, рука непроизвольно прикрыла рот. Сочувствие наполнило ее глаза, и она опустилась на корточки рядом с его стулом, желая быть ближе, поддержать:

– О, Витя, мой дорогой… как же это ужасно… я так тебе сочувствую, – прошептала она, пытаясь найти нужные слова, но их было недостаточно.

Но внимание Аглаи, ее искреннее сочувствие, казалось, не достигали его сознания, утонувшего в бескрайнем океане горя. Ему было все равно на ее слова, на ее присутствие; он был полностью поглощен своим невыносимым горем. Сама Аглая, напротив, каждой клеточкой ощущала его боль, пропуская ее через себя, и слезы наворачивались на глаза от того, как сильно она переживала за него.

Через несколько минут Виктор выдохнул, словно собираясь с последними силами:

– Я… мне нужно забрать кое-какие вещи и идти домой. Я взял отгул, – пробормотал он, пытаясь подняться.

– Конечно, Витя. Я помогу тебе, – тут же отозвалась Аглая.

Она поднялась, молча подошла к его столу, собрала нужные бумаги, личные вещи, положила их в его портфель. Затем, взяв его под руку, словно ведя ребенка, она проводила его сквозь притихший офис до самого выхода.

Перед тем как шагнуть за порог, Виктор остановился. Его взгляд, все еще мутный от слез, немного прояснился.

– Спасибо, Аглая… за сопереживание, – его голос был едва слышен, но в нем прозвучала нотка искренней благодарности.

Слова благодарности, словно ключ, открыли шлюзы ее переживаний. Аглая шагнула к нему, крепко обняла, стремясь передать всю свою поддержку, всю свою боль за него. И тут же, повинуясь внезапному порыву, или быть может, глубокому чувству, которое она хранила, Аглая мягко поцеловала его. Поцелуй был нежным, но уверенным, полным скрытой надежды и отчаяния.

Для Виктора этот поцелуй был совершенной неожиданностью. В его глазах мелькнули удивление, смешанное с глубокой скорбью, словно он на мгновение забыл о своем горе, а потом вновь погрузился в него с новой силой. Он молча, словно оцепенев, отстранился, его лицо оставалось выражением глубочайшей печали, к которой теперь примешалось легкое недоумение. Не сказав ни слова, он повернулся и ушел прочь, его спина ссутулилась под невидимым грузом.

Аглая осталась стоять у входа, глядя ему вслед, пока его силуэт не растворился в начинающихся сумерках. В ее сердце бушевала буря невысказанных слов и желаний. Она хотела не просто сочувствовать, она хотела помочь ему, стать его опорой в этом невыносимом горе, но не знала, как.

Виктор шёл. Нет, не шёл – он полз, волочил ноги по осеннему асфальту, словно каждый следующий шаг требовал неимоверных усилий, вытягивая из него последние остатки жизненных сил. Мир вокруг был серым и размытым, как акварельный рисунок, по которому прошлись мокрым пальцем. Звуки города – далёкий гул машин, редкий смех прохожих, шелест сухих листьев – доносились до него словно через толщу воды, приглушённые и нереальные. Внутри же, в его собственной вселенной, царила оглушительная тишина, прерываемая лишь стуком собственного сердца, которое, казалось, превратилось в тяжёлый, холодный камень, давящий на рёбра, угрожая проломить их насквозь.

Матери нет. Этой фразы, этой безжалостной констатации, не было места в его голове, она отказывалась там умещаться, ломая привычную картину мира. Как "нет"? Ведь ещё недавно они виделись, она смеялась. А теперь пустота. Огромная, зияющая воронка посреди его жизни, которая поглотила всё тепло, свет и смысл. Боль была не просто физической – она пронзала каждую клетку, каждую нить его существа, оставляя после себя лишь оцепенение и отчаяние. Нестерпимо жгло в груди, горло сдавило таким тугим узлом, что дышать становилось почти невозможно, а глаза горели, но слёзы не шли, застыв где-то глубоко внутри, обжигая изнутри.

Он пытался вспомнить её лицо, но оно ускользало, словно старая фотография, выцветшая от времени, оставляя лишь фантомное ощущение её тепла, её запаха, её голоса. Этот голос, такой родной, теперь звучал только эхом в его памяти, и Виктор знал, что скоро и это эхо сотрётся, оставив лишь безмолвную боль.

И тогда, как удар под дых, приходила мысль об Эле. Его шестнадцатилетняя дочка, ещё полная подростковых мечтаний и планов, так ждала этой встречи. Как, как он скажет ей, что ее больше не будет? Что бабушкины объятия, её мудрые советы – всё это Эля никогда не познает вживую? Она ведь так мечтала о том, чтобы встретиться с ней.

Несправедливость этой потери для Эли казалась Виктору ещё более жгучей, чем его собственная боль. Он потерял мать, а Эля – шанс её обрести, шанс на тёплое, нежное знакомство, на создание своих собственных воспоминаний о бабушке, которые могли бы стать её опорой в будущем. Эля никогда не увидит, как светятся глаза бабушки, когда она рассказывает о своём детстве, не почувствует мягкости её натруженных рук, не услышит смех, который так походил на её собственный. Это был невосполнимый пробел, пустота, которую ничто не сможет заполнить.

Каждый шаг давался с трудом, ледяной ветер пробирал до костей, но Виктор не чувствовал холода – внутри него бушевала ледяная буря горя. Он шёл к дому, где его ждала Эля, не зная, какие слова найти, как собрать в кулак остатки своей воли, чтобы не сломаться перед ней. Ему придётся разбить хрустальный мир своей дочери на миллион осколков, из которых никогда уже не сложится образ живой, смеющейся бабушки. И эта мысль, эта неизбежность, была, возможно, самой острой, самой невыносимой болью в этой всеобъемлющей скорби.

Часть четвертая

Моя роль писалась дважды

Ключ повернулся в замке, и Виктор вошел в дом, окутанный непривычной тишиной середины дня. Заметив, что одной пары обуви и пальто его жены отсутствуют, он понял, что Кристину видимо вызвали на работу, чтобы заменить кого-нибудь на смене. Эля выскочила из своей комнаты, ее светлые локоны растрепались от движения, а на лице сияла улыбка.

– Пап, ты чего так рано? – весело спросила она, не скрывая удивления. – Небось, хочешь меня поскорее познакомить с бабушкой, да? Наконец-то! Я так ждала!

Но улыбка дочери разбилась о ледяную маску на лице Виктора. Его лицо было мрачным и бездушным, глаза, обычно полные отеческой любви и озорства, сейчас казались пустыми и потухшими. Медленно, будто неся невидимый, но непосильный груз, он повел Элю в гостиную. Тяжесть его шагов и молчание заполнили собой все пространство, предвещая нечто недоброе. Эля почувствовала, как внутри у нее что-то сжалось, предвкушение знакомства сменилось холодной тревогой.

Виктор тяжело опустился на диван, притягивая дочь к себе. Его голос был хриплым, ломающимся, каждое слово давалось с неимоверным трудом, как будто он выдавливал их из самого сердца.

– Эля, доченька… Бабушки больше нет, – прошептал он, и эти слова, произнесенные с такой болью, откликнулись в воздухе, разбивая надежды вдребезги. – Ты не сможешь с ней познакомиться.

Мир Эли, только что наполненный предвкушением и радостью, рухнул в одно мгновение. Слова отца будто физически ударили ее. Из ее глаз хлынули слезы, крупные и неудержимые, а лицо, мгновение назад сиявшее счастьем, исказилось от горя, отражая ту же тоску и безмерную печаль, что и на лице Виктора. Ее тело затряслось от рыданий, и она прижалась к отцу, пытаясь найти утешение в его объятиях.

Виктор крепко-крепко обнял свою рыдающую дочь, прижал ее к себе, пытаясь вложить в этот жест всю свою любовь и поддержку.

– Не плачь, моя хорошая. Я с тобой. Мы справимся, – говорил он, целуя ее в макушку, вдыхая запах ее волос, пытаясь сам найти утешение в близости единственного родного человека, который у него остался. – Я всегда буду рядом. Помни, ты не одна. Никогда не будешь одна.

И хотя боль утраты была свежа и жгуча, разрывая их изнутри, в их крепких объятиях, среди горьких слез, рождалось слабое, но нерушимое обещание – вместе они выдержат все.

В это время Кристина делила ложе вместе с Марком в его доме. Прижавшись к теплому боку Марка, Кристина тихонько шептала, вдыхая его терпкий мужской аромат:

– Как же хорошо нам будет, когда Виктора не станет… Устала я от этой рутины, от его нотаций и вечно недовольного лица. Хочу просто жить, Марк. С тобой.

Он нежно погладил её волосы, притягивая еще ближе.

– Моя дорогая, – прошептал Марк в ответ, его голос был полон обещаний. – Ты получишь все, что пожелаешь. Мы будем путешествовать, объездим весь мир. Острова, роскошные отели, полное безделье. Никаких забот, никаких обязательств. Только ты и я, и полная свобода.

Кристина почувствовала, как её сердце порхает от этих слов. Образ скучного, надоедливого Виктора растворялся в обещаниях Марка, заменяясь картинами лазурных берегов и беззаботных дней. Она приподнялась, чтобы нежно поцеловать его в шею, затем снова прильнула к нему.

– Кстати, о делах, – вдруг вспомнил Марк, его тон стал чуть более деловым. – К нам сегодня должны заехать те люди, о которых я тебе говорил. Те, что согласятся разобраться с Виктором и уладить вопрос с его дочерью.

Глаза Кристины вспыхнули недобрым огоньком:

– О, это замечательно! – выдохнула она, словно сбросив тяжелый груз. – Я так рада, Марк. Скоро я буду свободна от этого надоедливого мужа и его падчерицы, которая унаследовала все его худшие черты.

Облегчение наполнило её, но тут Кристина вспомнила еще одну деталь:

– А как же мать Виктора? С ней-то что делать?

Марк лишь усмехнулся и поцеловал её в макушку:

– Об этом не беспокойся, дорогая. Этот вопрос уже решен. Тебе не о чем волноваться. Просто доверься мне.

Кристина облегченно вздохнула, прильнула к нему еще крепче, чувствуя, как мечты о новой, свободной жизни, лишенной всех препятствий, становятся все более осязаемыми. В их интимной спальне, окутанной полумраком, царил зловещий покой, нарушаемый лишь шепотом омерзительных планов и обещаний сладкой мести.

Сумерки сгущались, когда к одинокому дому Марка, стоявшему на окраине города, подъехал старый, потрепанный седан. Из него неторопливо выбрались две фигуры, каждая из которых была воплощением глубокого парадокса и трагической истории. Ступенчатый гул их шагов по скрипучему деревянному крыльцу разрушил тишину, предвещая нечто неумолимое.

Первым вошел Фил – мужчина, чье тело было выковано годами упорных тренировок, но теперь несло на себе отпечаток не только былой мощи, но и глубокой усталости. Его широкие плечи, когда-то покорявшие арены, все еще казались горой, способной выдержать любую тяжесть, но взгляд серых глаз был невозмутим и печален одновременно. Когда-то Фил был звездой. Его имя гремело на табло спортивных арен, а рев толпы, яркий свет софитов, запах пота и триумфа были его ежедневной реальностью. Он был профессиональным борцом, чемпионом, иконой силы и мастерства. Тысячи фанатов скандировали его имя, а его приемы становились легендой. Но однажды, за пределами ринга, одна драка, где правила не имели значения, одно неверное движение, мгновенная вспышка ярости – и вся его блестящая карьера рухнула в одночасье. Суд, приговор, тюрьма – все это забрало у него не только свободу, но и будущее, мечты и уважение. Из героя он превратился в забытого бывшего заключенного, чьи сильные руки теперь искали любую работу, чтобы просто выжить, а не ради славы. Его спокойствие было не умиротворением, а глубокой, почти фаталистичной усталостью от мира, который лишил его всего. Теперь он был наемником, безмолвной горой, чьи глаза видели слишком много грязи, чтобы верить в чистоту.

За ним, словно тень, ускользая от света, вошел Арт. Он был полной противоположностью Фила: тощий, как хлыст, с вечно дергающейся головой и бегающими по сторонам глазами, словно ища несуществующую угрозу. Его бледное лицо было испещрено мелкими морщинками, а впалые щеки лишь подчеркивали болезненную худобу. Арт был живым воплощением паранойи. Наркотики стали его единственной постоянной спутницей, постепенно разъедая не только тело, но и разум. Каждый шорох, каждый взгляд казались ему заговором, направленным лично против него. Он видел заговоры там, где их не было, и не замечал их там, где они были. Его нервные движения выдавали многолетнюю борьбу с внутренними демонами, которые требовали все новой и новой дозы, толкая его на самые отчаянные и подлые поступки. Сквозь его болезненную дрожь проскальзывал развратный взгляд и пошлые, циничные шутки, от которых Фила воротило. Арт был продуктом распада, человеком без морального компаса, для которого любое задание было лишь средством к одной цели – утолить свой нескончаемый голод. Его тело было храмом разрушения, а душа – полем битвы, где наркотики давно одержали полную победу.

Марк, сидевший за массивным дубовым столом в полумраке, поднял взгляд. Фил кивнул, его взгляд был прямым и тяжелым, не выражая ни почтения, ни страха. Арт же, едва переступив порог, уже начал осматривать комнату, его пальцы нервно теребили карман, а губы растянулись в похотливой, но неестественной ухмылке. Два полюса одного мира, две сломанные судьбы – одна, рухнувшая с вершины славы, другая, никогда даже не пытавшаяся подняться из грязи. Они были здесь, чтобы выполнить задание Марка, и их присутствие в этом доме несло с собой не только угрозу, но и печальный отголосок того, как легко человек может потерять всё, и как низко ему приходится падать, чтобы просто продолжить дышать.

Они сели за тот стол, на котором перед ними лежали фотографии Виктора и его дочери Эли.

– Итак, план предельно прост, – начал Марк. – Вы проникаете в дом тихо, без шума, без единого свидетеля. Находите Виктора и его дочь Элю. И убираете их. По-тихому, без следов. И самое главное – без свидетелей.

Марк сделал паузу, его взгляд задержался на фотографии юной Эли:

– Что до дочки Виктора… можете с ней… позабавиться по своему усмотрению. Только не оставляйте следов и убедитесь, что она не издаст ни звука.

Лицо Арта, до этого момента напряженное, расплылось в широкой, хищной улыбке. Он облизнул пересохшие губы:

– Вот это я понимаю, босс! Всегда найдется время для маленького десерта перед основным блюдом, верно?

Его глаза загорелись нездоровым огнем. Он уже представлял себе эту шестнадцатилетнюю девочку, дрожащую от страха, беспомощную перед ним. Это был лучший бонус к работе, о котором он только мог мечтать.

В этот самый момент, когда Арт еще смаковал свою извращенную фантазию, дверь бесшумно отворилась. В комнату вошла Кристина, элегантная жена Виктора и тайная любовница Марка. Она была в шелковом халате, ее волосы слегка растрепаны, но взгляд холодный и проницательный.

Взгляд Арта мгновенно прикипел к ней, в нем читалось неприкрытое похотливое желание. Он смерил ее взглядом с ног до головы, грязным и откровенным. Кристина встретила его взор без тени испуга, лишь презрительная усмешка тронула ее губы.

– Даже и не мечтай, жалкий наркоман, – прошипела она, ее голос был низким и опасным.

Она указала обманчиво небрежным жестом в сторону фотографий на столе:

– Вот та, моя падчерица – ею и развлечешься. А на меня даже не смотри.

Слова Кристины повисли в воздухе, ледяные и жестокие, словно приговор.

Фил, который все это время оставался невозмутимым, лишь слегка кашлянул:

– А что насчет страховки, Марк? – спросил он, его голос был ровным и деловым. – Если вдруг что-то пойдет не так? Если мы что-то упустим, оставим какой-то след? Нам нужна гарантия, босс. План "Б".

Марк откинулся на спинку кресла, легкая, холодная улыбка скользнула по его лицу.

– Об этом можешь не беспокоиться, Фил. У меня есть один знакомый следователь. Очень… сговорчивый человек. Он почистит ваши следы так, что их никогда и никто не найдет. Никто не свяжет это с вами. И уж тем более со мной.

Тяжелое молчание опустилось на комнату, нарушаемое лишь тихим звоном льда в бокале Марка и прерывистым возбужденным дыханием Арта. План, темный и хладнокровный, был полностью изложен. Марк обвел взглядом своих наёмников, его голос стал жестким и окончательным:

– Понятно? Никаких ошибок. Никаких выживших. И самое главное – никаких следов.

Спустя пару часов после известия о гибели матери, Виктор и Эля, опустошённые, но уже не плачущие, сидели в гостиной. Первые, самые острые волны горя схлынули, оставив после себя лишь тупую боль и чувство сюрреалистической нереальности. Они молчали, каждый погружённый в свои мысли, пока вдруг Эля не нарушила затишье.

– Пап… – её голос был хрупким, почти шёпотом. – Тётя Марго как-то говорила… что мама, ну, Регина… работала с тобой в театре?

Виктор вздрогнул, медленно подняв глаза на дочь. Уголки его губ чуть дрогнули в слабой, но искренней улыбке. Это воспоминание, такое далёкое от нынешней боли, было светлым и тёплым.

– О, да, Элечка, – ответил он, его голос был низким, полным нежности. – Твоя мама была моей музой, моей партнершей на сцене. Мы много лет играли вместе, ещё до твоего рождения.

Эля, чьи глаза до сих пор были красными от слёз, загорелись новым, живым интересом. Эта крупица прошлого, незнакомая ей, вдруг показалась таким контрастом к текущей мрачности.

– А что вы играли? – спросила она, наклоняясь ближе, словно боясь пропустить хоть слово.

Виктор улыбнулся шире, вспоминая детали:

– Мы были дуэтом, Эля. Графиня и Бледный Чёрный Принц. Это была сложная, но невероятно красивая история о запретной любви и трагедии. Я был Принцем, который приходил из теней, а она… она была моей Графиней, светлой, но обречённой. – Его глаза затуманились от нахлынувших воспоминаний. – Погоди-ка… Я, кажется, знаю, что тебе показать.

Он встал и вышел в коридор, вернувшись через минуту с потрепанным, чуть выцветшим фотоальбомом. Листая пожелтевшие страницы, Виктор показывал Эле старые снимки – он и Регина, молодые, полные жизни, запечатлённые на сцене и за кулисами. Эля с почти благоговейным трепетом рассматривала фотографии: они были такими разными от тех, что она видела дома, такими артистичными, наполненными страстью и драматизмом. Её мать предстала перед ней в совершенно новом свете – не просто мама, а актриса, часть волшебного мира, о котором Эля даже не подозревала.

– А какой у тебя был грим? – наконец спросила Эля, вспомнив рассказ отца о Бледном Принце.

Виктор усмехнулся:

– О, это было что-то! Ужасающее, но очень эффектное, – он прикрыл глаза, словно вновь нанося на себя те краски. – Лицо было мертвенно-белым, как маска, без единого румянца. Губы – угольно-чёрные, резко выделяющиеся на фоне бледности. И, конечно, глаза – обведённые густыми чёрными тенями, которые делали взгляд призрачным, глубоким, полным скрытой печали и тайны. Этакий готический облик, который должен был пугать, но при этом притягивать.

Эля заворожённо слушала, представляя этот образ, и в её сознании, среди тёмных мыслей о горе, зажёгся крошечный огонёк – интерес к прошлому, которое, как оказалось, таило в себе столько неизведанного.

– Ты сам его делал? Можешь показать? – стала интересоваться Эля.

Виктор, не ожидавший такого вопроса, чуть растерялся, но тут же кивнул:

– Конечно, могу.

Он аккуратно закрыл альбом и снова вышел в коридор, на этот раз возвращаясь с небольшой, но увесистой бархатной шкатулкой, по виду напоминающей старинный сундучок. От нее исходил легкий, чуть пыльный запах пудры и театральной гримерной.

Эля завороженно смотрела, как Виктор открывает шкатулку. Внутри, на атласной подкладке, лежали аккуратно разложенные баночки с пигментами, тонкие кисти, пуховки, карандаши и маленькое зеркальце. Он извлек оттуда несколько предметов и, устроившись перед Элей, начал.

Сперва он взял чуть влажную, но плотную губку. Из круглой баночки он аккуратно зачерпнул густой, кремовый белый грим. Легкими, похлопывающими движениями он начал наносить его на свое лицо. Грим ложился равномерно, стирая естественный румянец и легкую небритость, превращая кожу в идеально гладкое, матовое полотно. Виктор тщательно проходился по каждому участку – от подбородка до лба, не забывая про уши и шею, чтобы не осталось ни одного участка незагримированной кожи. Лицо медленно теряло привычные черты, становясь похожим на фарфоровую маску, безжизненную, но интригующую. Эля наблюдала, как глаза отца, еще недавно полные печали, теперь казались на фоне этой белизны особенно яркими.

Затем наступила очередь черного. Виктор достал тончайшую кисть, похожую на художественную, и баночку с насыщенным черным пигментом. Он набрал немного краски и, склонив голову, с потрясающей точностью начал обводить контур своих губ. Каждая линия была выверена, каждая точка поставлена безупречно. Затем он аккуратно заполнил их черным цветом, превращая привычные розовые губы в тонкую, мрачную, но притягательную черную полоску. Они казались тоньше, острее, придавая лицу выражение холодного безмолвия.

Последний, самый драматичный штрих – глаза. Виктор взял мягкую кисть и баночку с черными тенями, а также черный карандаш. Он начал с карандаша, подчеркивая нижнее и верхнее веко, проводя вдоль ресничного края толстую, жирную линию. Затем, взяв кисть, он принялся растушевывать тени, создавая вокруг глаз глубокие, провалившиеся впадины. Он не просто рисовал, он лепил форму, расширяя тени к вискам, создавая эффект вытянутых, миндалевидных глаз, которые казались бездонными и полными загадочной, усталой от мира печали. Каждый штрих кисти был точным, создавая плавные переходы от угольно-черного к размытым, дымчатым оттенкам. Взгляд Виктора, казалось, становился пронзительным, почти нечеловеческим.