Читать книгу Семья всему голова - Группа авторов - Страница 1

Семья всему голова – лирический очерк. На фоне морозного дня конца 1960-х раскрывается жизнь и быт многопоколенного рода жителей казахстанского села Аккемир. От печного тепла и раннего завтрака до мужской работы по забою скота и звонкого детского смеха на заснеженной дороге. Здесь соседствуют традиции сельского быта, изобретательность обыкновенных людей и тихая гордость за дом, созданный своими руками. Но главное – это дети, которые превращают суровую зиму в праздник: мчатся на санках, падают в сугробы и беззаботно смеются, словно сами зажигают звезды на низком вечернем небе. Очерк хранит память о времени, когда счастье измерялось человеческим теплом семьи и каждый прожитый день оставлял свой след в сердцах.

Об авторе

Иосиф Циммерманн родом из казахстанского села Аккемир. Он вырос по соседству с домом семейства Гоголей, о котором рассказывает этот очерк. С младшим из них, Юрием, он учился в одном классе: вместе бегали наперегонки по улицам поселка, скатывались с заснеженных горок и познавали окружающий мир так, как умеют только дети – с доверием к жизни и радостью от каждого дня. Их улыбки до сих пор отражаются в памяти – словно солнце на снегу.

Спустя годы автор решил сохранить в слове маленький фрагмент большой истории людей, среди которых посчастливилось ему жить.

Семья – всему голова

Всё, что они создавали своими руками,

делалось ради тех, кого они любили.

Зимнее утро в поселке начиналось с пробуждения печных труб. Казалось, что весь мир еще спит, а над крышами уже начинали робко подниматься тонкие сизые струи дыма. Он неторопливо тянулся вверх, растворяясь в прозрачном морозном воздухе. Небо становилось все светлее. На востоке появлялась мягкая золотистая полоска. Морозные искорки на снегу загорались одна за другой, словно кто-то невидимый рассыпал по степи маленькие бриллианты.

Феодосия Евтеевна в полутьме кухни, не зажигая свет, возилась у печи. Морозное стекло едва пропускало лучи рассвета. Старушка привычным движением разожгла огонь в топке. Сухие полешки, распиленные и нарубленные из списанных на железной дороге шпал, вспыхнули с тихим потрескиванием. Пламя, ухватившись за пропитанное когда-то гудроном дерево, выпустило особенный запах – густой и терпкий.

Тепло расползалось по кухне – сначала осторожно, тонкой волной от чугунной дверцы печи, потом всё шире и шире, пока не заполнило собой все помещение. Ледяные узоры на оконных стеклах начали таять и исчезать – мороз, хоть и нехотя, уступал свои владения теплу. Капельки прозрачной воды медленно потянулись вниз по стеклу, оставляя за собой влажные дорожки.

Огонь в печи гудел. Пар от кипящего чайника поднимался вверх тонкими клубками, высвечиваемый лучами рассвета, которые уже нагло скользили по столу, по стенам, по плечам хлопотавшей у плиты домохозяйки. Свет и пар переплелись – и на секунду показалось, будто по комнате плывут золотые облачка.

Шкворчание на сковородке усилилось – лук стал цвета янтаря, прозрачным, выпуская сладковатый аромат. Сало подрумянилось, насыщая воздух вкусным запахом, от которого в животе неминуемо отзывалось голодное урчание…

Феодосия Евтеевна помешала поджарку и, разбивая одну за другой о край сковородки скорлупки, заполнила ее полтора десятками куриных яиц. Завтрак она готовила на всю семью – на семь ртов…

Род Гоголей пришел в эти края еще до революции – в самом начале двадцатого века. Прадеда, Федора Гоголя, прислали по найму из Полтавы – строить стратегически важную магистраль Москва–Ташкент. Так он оказался в казахской степи: сначала временно, а потом – навсегда.

Его сын, Андрей, родился здесь же, в 1905 году, на скромном железнодорожном разъезде № 45. Там же, в станционном домике, в конце двадцатых годов появились на свет и первые внуки Федора – Владимир и Виктор Гоголи.

Заканчивали братья школу в приграничном поселке Сагарчин, на оренбургской стороне. До Аккемира дорога была ближе, но там в то время имелась лишь семилетка – маловато для мальчишек с амбициями.

1958 год. Семья Гоголь. Верхний ряд:

брат Виктор и Владимир с супругой Надей

Нижний ряд: Андрей Федорович с внуком Сашей

и Феодосия Евтеевна с внучкой Галиной.

– Когда уж наконец заберут эту рухлядь с нашего двора? – заходя с мороза, вслух проворчал старик Гоголь – Андрей Федорович.

– Да уж… – поддержала его супруга, не оборачиваясь. – Поди уже два месяца тут стоит.

По осени, прямо напротив их крайнего в Аккемире дома, сломался грузовик. Возвращался в Актюбинск и прямо на дороге серьезная неисправность приключилась. Шофер уговорил Гоголей оставить свою полуторку у них во дворе. Всем скопом дотолкали ее за ворота. Водила уехал – и пропал.

На короткое время грузовик стал чуть ли не аттракционом. Дети, как мухи на мед, липли к нему.

– Так если б нам дозволили… – выходя из спальни и потягиваясь на ходу, присоединился к разговору стариков их сын Владимир. – Мы бы с братаном Витькой ее враз починили.

– Ты это брось и забудь, – сурово одернул отец, Андрей Федорович. – Хватит из себя инженера, конструктора ракет Королева, строить. Тебе что, мало хлопот с Эльзой было?..

Прошлым летом Владимиру окончательно поднадоело вечерами после работы еще и косой махать. Не хватало ни сил, ни желания вручную заготавливать сено для своей буренки. Тогда он и додумался собрать самоходную сенокосилку. В шутку прозвал ее Эльзой.

Рядовой рабочий железной дороги взял обычную телегу, в которую запрягали одного-двух ослов – или, как в поселке говорили, “ишаков”. На место прежних оглоблей установил бензиновый мотор ЗИД-2, такой применяли на фермах. А из подручного металлолома смастерил косилку и грабли.

Новшество не осталось незамеченным. Одним из первых проявил интерес управляющий Федорченко:

– Молодец, хлопец. Башка у тебя варит. Только давай договоримся: половину себе косишь, другую нам, в совхоз сдашь.

На следующий день Эльза сломалась.

– Ремонту не подлежит, – развел руками молодой изобретатель.

Шуму потом было… Ему даже сроком за саботаж грозили…

Следом за Владимиром из спальни вышла его супруга – Надя. Для пациентов она была – Надежда Гордеевна. У поселкового фельдшера было красивое, хоть и редкое отчество – Гордеевна, от имени ее отца – Гордий. Кто-то путал с “гордым”, кто-то – с “гордыней”.

– Неужто, доченька, и в воскресенье на работу идти надо? – спросил свекор, пропуская ее к столу.

– У болячек и насморка выходных не бывает, – вместо невестки ответила свекровь, подойдя от печи с полной до краев сковородой яичницы.

В больнице Аккемира. В верхнем ряду:

Надежда Гордеевна Гоголь

и Надежда Яковлевна Крапивко

Вчера она вернулась с работы очень поздно. Хотя это было скорее правилом, чем исключением. Фельдшеру совхоза “Пролетарский” с четырьмя отделениями, раскиданными по бескрайней степи, порой казалось, что она и вовсе не снимает с себя ни халата, ни белого колпака. А стетоскоп, висевший на шее, будто прирос – как амулет, как личный знак ее вечного дежурства. Работы хватало на троих, а успевать приходилось одной.

Перед нами сидела крепкая женщина, словно вылепленная из самой земли – такая настоящая, какой бывает хлебный каравай. Лицо ее – простое, почти суровое, без украшений и нарочитых черт. Высокий, чистый лоб – словно открытый для прямых мыслей и ясных решений. Брови – прямые, упрямые, будто начерчены одной линией – сдержанность и принцип внутри. Нос – крупный, прямой, крестьянский, как у тех, кто привык дышать полной грудью, не жалуясь. Уши – прижаты, аккуратные, как у человека, что не слушает сплетен, но слышит чужую боль. Подбородок – тяжелый, уверенный, с едва заметной ямочкой упрямства. Губы – некрупные, бледные, но мягкие в уголках: они умеют не только сжиматься от усталости, но и расплываться в редкой, но доброй улыбке. А короткая, почти мужская стрижка лишь подчеркивает главное: перед вами не баба с огорода и не медсестричка с бумажками – а человек, на котором все держится. И дом, и дети, и поселок. Не жизнь – служба. Тихая, неустанная…