Читать книгу Остаться человеком. Книга первая - Группа авторов - Страница 1

Книга первая

Вагнеры, Штраухи, Гриненко

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я написала эту книгу, потому что не могла ее не написать.

      Это семейная сага, в которой переплетаются судьбы людей нескольких поколений. Это и

члены моей семьи, и близкие к нашей семье люди, которые пережили многие трудности, потрясения и трагедии.

      Это книга о том, как сохранить достоинство и человеческое тепло в самые жестокие времена. Здесь судьбы конкретных людей показаны на фоне исторических событий, которые не щадили никого и заставляли моих героев выбирать между страхом и смелостью, между отчаянием и надеждой.

      Мои герои живут обычной жизнью. Я рассказываю об их детских впечатлениях и переживаниях, об их первой любви, о выборе профессии и становлении в ней.

      Не могу умолчать и о сложностях семейных отношений, и о проблемах воспитания детей. И конечно о том, что происходило в их жизни под влиянием внешних событий, порой очень напряженных и трагических.

      Многое из того, что происходило с ними, мне рассказывали сами участники этих событий, иногда их близкие или потомки.

      Некоторые письма, которые я привожу в своем повествовании, подлинные, из тех, которые удалось сохранить.

      Очень большую помощь оказали мне мемуары моего деда по отцу. Он написал их незадолго до своей смерти в 1943 году. Эти мемуары хранились в нашей семье, и мне удалось разобрать и напечатать их более 20 лет назад. Они и сейчас хранятся у меня, но разобрать их уже невозможно.

      Я написала эту книгу для своих потомков. Пусть память о тех, кто жили до нас, сохранится в памяти тех, кто придет после. Это наш долг перед ними. Может быть, это поможет им почерпнуть что-то из опыта предков и убережет от ошибок, совершенных ими.

      По моему глубокому убеждению, главное предназначение человека:

      Остаться человеком!

Пролог

В первое утро 2003 года Эмма Григорьевна проснулась с чувством какой-то необъяснимой тревоги.а, что Кирилл и его жена Сонечка нашли возможность немного отдохнуть и развлечься. Они так много работают. Ночью они звонили ей, чтобы поздравить с Новым Годото предупреждение? Как ни странно, но она, человек с высшим образованием, верила в такие предсказания. Это было не первое предупреждение, которое она получила свыше.

      Страха она не чувствовала, но принялась подсчитывать, когда же это произойдет. Выходило, что в 2008 году.

Значит осталось провести в этом лучшем из миров лет пять, или немного больше. Ну, что ж, с высшими силами спорить не приходится. Она и не спорила, а принимала все, что посылала ей судьба.

      Как хорошо, что сегодня не нужно никуда торопиться, а можно полежать и подумать, вспомнить то интересное и важное, что уже случилось в ее жизни, и что еще можно сделать в оставшиеся ей годы, если это действительно предупреждение.

      В первый день нового года, Эмма испытывала то удивительное состояние, о котором поэт сказал: «Все, что было не со мной, помню».

      И она унеслась мыслями в прошлое, не только свое, но и своих предков, живших за много лет до м. У них там все хорошо. Так откуда же эта тревога? Видимо, приснился какой-то неприятный сон.

Она попыталась припомнить, что именно ей снилось. Лучше бы она этого не делала: во сне она видела надгробный памятник, с четкой цифрой 62 года. "Странно, – подумала она, – обычно на памятниках пишут даты рождения и смерти, а тут было указано то Она даже не сразу осознала, где находится.

      Но постепенно все встало на свои места. Ну, конечно, она в своей комнате, на своем любимом диване. В доме тихо, она одна: дети уехали встречать Новый год на лыжный курорт на Голанах.

      Она так рад, что обозначается знаком «тире»

Может быть, это предупреждение? Кто сказал, что машина времени это выдумка фантастов? Ничего подобного. Каждый человек, обладая генетической памятью, может отчетливо увидеть, как жили когда-то люди, которым он в конечном итоге обязан своим появлением на свет.

      Машина времени, на которой Эмма отправилась в свое увлекательное путешествие, причудливым образом перенесла ее в 1890 год в город Ригу, где живет совсем маленькая девочка Женни Вагнер, которой в будущем суждено было стать ее бабушкой.

      Вот таким удивительным и волшебным может быть первый день Нового года, если проводишь его наедине с собой, своими мыслями и воспоминаниями.

      Из воспоминаний и мысленных путешествий в прошлое родилась эта книга.

Глава 1

Совсем другая жизнь 1890 г. Рига

Окраина города Риги. Здесь обосновалась немецкая колония. Немцы живут несколько обособленно, говорят на своем языке, посещают лютеранскую церковь, у них свои врачи, учителя и даже свой муниципалитет. Этакая маленькая Германия на территории Латвии.

       Немецкая колония живет довольно зажиточно. Здесь много небольших предприятий: магазины, пекарни, ремонтные и швейные мастерские. Немецкие портнихи отличаются не только высоким мастерством, но и отменным вкусом, поэтому богатые латыши частенько обращаются к их услугам.

Здесь мощеные улицы, добротные дома, окруженные небольшими ухоженными палисадниками и цветниками. Летом, когда эти цветы расцветают, город выглядит изумительно. Впрочем и латыши прекрасные цветоводы, так что латышские и немецкие хозяйки постоянно обмениваются опытом и рассадой.

Жизнь течет плавно и размеренно, и образ жизни наверное не очень отличается от того, какой вели их предки в Германии.

      Давайте заглянем в один из домов и посмотрим, как живут его обитатели. Вот дом доктора Вагнера. Сейчас около пяти часов вечера, и почти вся семья в сборе.

Фрау Гертруда Вагнер на кухне, скоро приедет муж, и обед должен быть подан вовремя. Конечно в доме есть кухарка, но Гертруда считает своим долгом за всем следить самой.

Фрау Вагнер – невысокая, хрупкая, очень красивая женщина, с темными волнистыми волосами, которые настолько густы, что с трудом укладываются в прическу. У нее удивительные, темные, почти черные глаза, всегда немного грустные. Она выглядит моложе своих сорока четырех лет, а если вспомнить, что она мать одиннадцати детей, и к тому же бабушка очаровательной внучки, то ее моложавость поражает еще больше.

      Ее старшая дочь, красавица Эрна, внешностью пошла в отца: высокая, стройная блондинка с роскошной косой, и выразительными серо-голубыми глазами. Характер же она унаследовала у матери: тихая, нежная, немного застенчивая. Главная мамина помощница, ведь после нее в течение многих лет рождались только мальчишки, и Эрна, едва встав на ноги, уже помогала маме возиться с братишками.

Два года назад она вышла замуж, и теперь у нее подрастает дочь, которую тоже зовут Эрной.

      В семье Вагнеров девять сыновей. Старший, Герхард, студент медицинского факультета в городе Дерпте. Он решил пойти по стопам отца.

      Эдгар, ему 19 лет, работает в механической мастерской и мечтает стать инженером. Он постоянно что-то мастерит или ремонтирует.

Йохан в этом году заканчивает гимназию и пока не решил, что делать дальше. Остальные мальчики учатся, а младшие, Герберт и Отто пока дома. Последний ребенок в семье, всеобщая любимица Женни. Ей всего три года, она очень похожа на мать и обещает стать красавицей.

Время близится к половине шестого. Скоро приедет отец, если конечно не задержится у больного, что случается нередко.

      В этом случае, его будут ждать до шести часов, потом детей накормят обедом, а Гертруда обязательно дождется мужа, как бы поздно он ни приехал, и они пообедают, или, вернее, уже поужинают вместе. Это традиция, которая почти никогда не нарушается.

***

      Половина шестого. Начинается движение из кухни в столовую. Мама застилает стол чистой белой скатертью. Мальчики приносят тарелки и столовые приборы и расставляют их на столе. Потом мама нарезает хлеб аккуратными тонкими ломтиками. Она всегда делает это сама, так как считает, что у нее это получается лучше, чем у других. Кухарка Бригитта переливает суп из кастрюли в красивую суповую вазу. Все дети знают, что это один из свадебных подарков их родителям. Вазу очень берегут.

      Малышка Женни тоже стоит на кухне в уголке и терпеливо ждет, когда мама даст ей салфетки, чтобы она аккуратно разложила их на столе. Это ее обязанность, которой она очень гордится. Мама говорит, что никто из мальчиков не умеет так красиво раскладывать салфетки, как она.

      Женни мала ростом и очень изящна, уже сейчас видно, как она похожа на маму, но больше всего она напоминает красивую куклу и вовсе не потому, что ее лицо ничего не выражает. Женнихен очень смышленая девочка, у нее живые, блестящие, очень темные, почти черные, круглые глазки, в которых, кажется, всегда прячется улыбка, даже когда она плачет.

      А попробуй не плакать, когда у тебя девять старших братьев. Вы не пробовали? Вот то-то! На куклу же она похожа потому, что мама очень любит ее красиво одевать. Она столько лет возилась с мальчишками, зашивая порванные рубашки, штанишки и брюки, что теперь просто наслаждается, что можно опять возиться с дочкой.

      Это напоминает ей первые годы ее брака, когда она родила Эрну, очаровательного ребенка, со светлыми кудряшками и огромными серо-голубыми глазами. Как она любила тогда наряжать свою Эрнеле. Она сама шила ей очаровательные платьица, завязывала роскошные банты в волосы, и таяла от материнской гордости, когда соседи восхищались ее девочкой.

      Так что теперь она опять может отвести душу, изобретая какие-то невероятные фасоны нарядов для младшей дочери. Муж иногда даже одергивает ее.

      «Труди», – строго говорит он, – «ты из нее сделаешь настоящую кокетку, потом будешь локти себе кусать».

      Но конечно даже суровый доктор Вагнер не может устоять перед этим очаровательным существом, с большим бантом в кудрявых темных волосах, всегда тщательно подобранном в цвет платья.

      Женни, однако, побаивается отца, хотя он всегда добр к ней. Но она видит, как он строг с мальчиками. Вот только вчера он выставил из-за стола Отто за то, что тот сказал: «Ну вот, опять гороховый суп, я его не буду есть».

      Отец, не повышая голоса, велел ему выйти из-за стола, да еще извиниться перед Бригиттой. Женни видела, что брат был готов заплакать, но сдержался. Отец не терпел нытья и слез.

Ей было очень жаль Отто, ее самого близкого друга. Он всего на два года старше ее и всегда охотно играет с ней, особенно когда поблизости нет Герберта, с которым Отто тоже дружит. Но Герберт на следующий год пойдет в школу, и тогда Отто будет больше играть с ней.

      Женни очень хочет как-то помочь любимому брату, ведь он наверное голодный. Когда мама дает ей к чаю сдобную булочку, девчушка осторожно прячет ее под салфетку. Булочка так вкусно пахнет, и ей очень хочется ее съесть, но ведь она съела суп и второе, а Отто ничего не ел. Она отнесет булочку ему. Ей очень страшно, что папа может увидеть, и тогда он ее тоже накажет, но любовь к брату оказывается сильнее.

      Мама конечно видит все ухищрения своей маленькой дочки и тоже боится, как отреагирует муж. Не надо бы наказывать малышку, ведь у нее самые добрые намерения. В случае чего, она не сможет заступиться за девочку. Муж когда-то давно строго-настрого запретил ей вмешиваться в его отношения с детьми, а она привыкла подчиняться ему беспрекословно.

      Обед подходит к концу. Женни допила чай, и как только ей позволили выйти из-за стола, сползла со стула, неловко придерживая ручкой злополучную булочку под салфеткой. Гертруда молит Бога, чтобы муж ничего не заметил, но тут входит кухарка. Женни быстро-быстро семенит ей навстречу, торопясь покинуть столовую.

      «Женнихен, – восклицает Бригитта, – «ты почему салфеточку не сняла?»

      Гертруда готова запустить в нее чем-нибудь тяжелым, но сдерживается и спокойно говорит: « Пожалуйста, Бригитта, налейте еще чашку чаю господину Вагнеру, а Женни я займусь сама».

      Выходя из комнаты, она замечает, что муж провожает ее каким-то задумчивым взглядом.

      Эпизод с булочкой проходит как будто без последствий. Отто, вероятно, благополучно съел ее, но весь вечер дети были какие-то притихшие.

***

      Когда Гертруда в тот вечер вошла в спальню, муж уже лежал в постели с книгой. Она увидела, что он улыбается.

      «Ну, как тебе наша малышка, Труди?» – весело спросил он.

      «А что с ней?» – невинно заметила Гертруда.

      Тут он не выдержал и расхохотался.

      «Только не говори, что ничего не знаешь. Ты ведь сидела, как на иголках и боялась, что я замечу, как Женнихен старалась спрятать эту несчастную булочку. А уж когда Бригитта вмешалась с салфеткой, у тебя было такое выражение лица, что Бригитта должна была немедленно испепелиться, или провалиться сквозь землю, если бы была способна замечать что-то, кроме кастрюль и сковородок».

      Тут Гертруда тоже рассмеялась. «Значит ты все-таки заметил ее уловки, Генрих? А я так боялась, что ты увидишь, и накажешь ее».

      «Ну, что ты?» – как-то очень грустно сказал он. «Ведь она действовала из лучших побуждений. У нее доброе сердечко. Как ей должно быть страшно было. Что-то я себя виноватым чувствую, что так вас всех запугал. Старею наверное».

       «Не говори так», – тут же возразила Гертруда. «Думаешь, я не вижу, как на тебя до сих пор девушки заглядываются?»

      Она прошла в гардеробную, сняла платье и надела ночную сорочку. Потом вернулась и села перед трюмо, чтобы убрать волосы на ночь. Она вынула шпильки, и ее роскошные темные волосы рассыпались по спине. Она хотела заплести их в косу, как делала всегда, но вдруг муж тихо сказал: «Не надо убирать волосы, иди сюда скорее».

      То, что произошло потом, было совсем не так, как обычно. Она не могла припомнить, чтобы муж когда-нибудь раньше был так нежен к ней. Она как будто летела куда-то в пространство, испытывая совершенно невероятные, незнакомые ей до сих пор ощущения. Кажется, она стонала или даже кричала, не отдавая себе в этом отчета, а он шептал ей какие-то ласковые слова и за что-то благодарил. Она не могла понять, за что. Ведь это он дарил ей это чувство абсолютного счастья. Ей хотелось произнести слова Фауста «Остановись, мгновенье!» Но мгновение остановить нельзя…

      У нее было ощущение, что она выплыла из глубокого омута, в блаженном состоянии полного покоя и умиротворенности.

      Генрих уснул, а она спать не могла. Повернувшись на бок, она стала рассматривать его, спящего. Она любила вот так смотреть на него. Теплый мерцающий свет свечи отбрасывал дрожащие отблески на лицо дорогого ей человека, которого она не только любила и уважала, но и почему-то побаивалась. Во сне его лицо утрачивало обычное для него выражение суровости и непреклонной воли, и она не испытывала никакого страха, а просто любила его.

      Возбуждение не спадало, и не давало уснуть. Тогда она стала вспоминать, как впервые встретилась с Генрихом.

***

      Это случилось на рождественском балу, который устраивался ежегодно. Ей тогда было всего восемнадцать лет. Многие говорили, что она хороша собой. Подруги завидовали ее роскошной косе, сама же она не считала себя красивой, ведь она маленького роста и очень хрупкая. Ей казалось, что красивая женщина должна быть высокой, а ее наверное и не заметит никто, такую пигалицу.

      Генриха же она заметила, как только он вошел в зал. Какой красавец – подумала она тогда. А он и в самом деле был хорош собой: высокий, стройный, сильный блондин, с волнистыми волосами и серо-голубыми глазами. Он пришел вместе со старым доктором Гинце.

      Подруга Гертруды, заметив направление ее взгляда, шепнула ей на ушко: «Это наш новый доктор. Красивый, правда?»

      «О, да!» – это было все, что она сумела произнести.

      Потом начались танцы. Ее пригласил двоюродный брат Курт, с которым она была очень дружна. Но на этот раз она была необычайно молчалива, и Курт никак не мог ее разговорить.

      «Да что с тобой?» – удивился он. «О чем ты думаешь?»

      «Ни о чем. Нет, ты не обижайся, я в самом деле ни о чем не думаю».

      А потом произошло чудо. Начинался третий или четвертый танец, когда этот красивый молодой человек, который так поразил ее воображение, вдруг направился к ней. Она еще успела подумать: интересно, кого это он выбрал, как он уже поклонился ей и пригласил на вальс. Она почувствовала, что краснеет, но протянула ему руку. Он вывел ее на середину зала, обнял за талию, и они закружились в танце. Она знала, что танцует хорошо, да и он оказался хорошим кавалером. Но, Боже, какая же она маленькая: ее голова находилась где-то на уровне его груди, и она не смела поднять на него глаза. Когда тур закончился он подвел ее к тому месту, где пригласил на танец, и где сидели ее родители. Почему-то счел необходимым им представиться:

      «Я буду работать здесь врачом вместо доктора Гинце, который решил уйти на покой. Меня зовут Генрих Вагнер. У вас очаровательная дочь. Я могу узнать, как ее зовут?»

      «Гертруда», – несколько растерявшись от такого натиска, ответила ее мать.

      «Прекрасное имя», заключил он, и обратившись к ней, добавил: «Мне было очень приятно. Вы превосходно танцуете. Благодарю вас, фройлейн», он сделал небольшую паузу и, улыбнувшись, закончил фразу: «Гертруда».

      Они танцевали еще несколько танцев, а потом он попросил разрешения у ее родителей нанести им визит. Визиты его были не частыми, и Гертруде казалось, что его больше интересуют ее родители, а вовсе не она сама.

      Генрих был приглашен на день рождения Гертруды. Тогда он подарил ей прекрасный букет цветов. И где только он их раздобыл среди зимы? Они проговорили весь вечер. Мама потом сделала ей замечание, что неприлично уделять столько внимания одному человеку, ведь есть и другие гости. Но для нее весь мир сосредоточился в нем одном.

      Он рассказал, что два года назад закончил медицинский факультет университета в Гейдельберге, в Германии, потом работал помощником врача в небольшом городке, и теперь должен был заменить доктора Гинце здесь, в Риге. У него были хорошие манеры, он был прекрасным собеседником и казался ей, неискушенной девушке, которой едва минуло девятнадцать лет, сказочным принцем.

***

      Через несколько месяцев Генрих сделал ей предложение, которое было с благодарностью принято. Еще до свадьбы он снял хороший дом, в который собирался привести свою молодую жену.

      Они до сих пор живут в этом доме, только теперь это их собственный дом. Свадьба прошла скромно, но торжественно. В церкви было немного народа: пришли только самые близкие родственники и друзья.

      Тогда она впервые познакомилась с матерью Генриха, его младшими сестрой и братом. Отец Генриха и муж фрау Вагнер умер много лет назад, когда Генриху было тринадцать лет.

      Фрау Вагнер придирчиво осмотрела с головы до ног избранницу сына, но, кажется, осталась довольной, так как улыбнулась приветливо своей невестке, поцеловала ее и Генриха, и благословила молодых. Сестра Генриха, Ильзе, была всего на год моложе Гертруды, и они сразу почувствовали симпатию друг к другу. Ильзе предложили быть подружкой невесты вместе с другими девушками. Брату Генриха, Фрицу, было всего пятнадцать лет, и Гертруда не обратила особого внимания на неуклюжего, долговязого подростка.

      Потом была служба в лютеранской церкви, куда Генрих вошел об руку со своей матерью, а она в сопровождении отца. Она слышала, как гости шептались:

      «Какая красивая пара. Дай-то Бог им счастья и детишек побольше».

      Она не очень понимала, о чем говорит пастор, а просто думала о том, что ей придется прожить жизнь с этим человеком, который должен «любить, беречь и почитать» ее, Гертруду, пока смерть не разлучит их. Была ли она счастлива в тот день? Она не могла ответить определенно. Ей было немножко страшно: ведь решилась ее судьба. Что ждет ее?

       ***

      Один ответ она получила довольно скоро. После торжественного обеда в доме невесты Генрих привез ее в свой дом. Они впервые остались наедине. И только тут Гертруда узнала о том, что называется сущностью брака. В добропорядочных немецких семьях девушек предпочитали держать в неведении.

      Иногда особо смелые матери перед свадьбой посвящали дочь в это таинство. Как правило, это шокировало молодую девушку, но мать могла как-то успокоить ее, убедить, что такова жизнь, что все это делают и т.д.

      Однако, мать Гертруды постеснялась рассказать об этом своей дочери. Она только сказала ей, что жена должна во всем слушаться своего мужа, даже если что-то покажется ей странным.

      Гертруда не обратила на это внимания. Она восприняла это, как «любить, беречь, и почитать». Конечно, она будет уважать и слушаться своего мужа, как это было принято в немецких семьях, тем более, что Генрих такой умный, образованный и уверенный в себе. Он на целых семь лет старше ее, она просто пойдет за ним по жизни, доверяясь во всем.

      Оставшись наедине со своей молодой женой, Генрих, с трудом дождавшийся этой минуты, начал жадно целовать ее. Это немного напугало ее, так как совсем не походило на те поцелуи, которые он дарил ей раньше, но это было приятно, и она не без удовольствия предалась этому занятию. Но когда он попытался расстегнуть ее платье, она вырвалась из его объятий, как дикая кошка и прижалась в углу комнаты.

      «Зачем ты это делаешь?» – рыдая выкрикнула она.

      «Но, Труди, как же …?»

      Он был раздосадован, растерян, не понимая, почему она так испугалась. Он хотел подойти к ней, обнять, успокоить. Но она не подпускала его к себе, у нее началась настоящая истерика. Он испугался, не зная, как поступить. И тут он понял, что она просто ничего не знает об этой стороне жизни. О, Господи! Бедная девочка! Как же мне ее успокоить? – лихорадочно проносилось в его мозгу в то время, как она отчаянно рыдала, забившись в угол.

      Наконец ее рыдания несколько утихли, и тогда он очень спокойно спросил:

      «Ты наверное ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они вступают в брак?»

      «А между ними происходит что-то необычное?»

      «Да, конечно. Тебе должна была рассказать об этом твоя мама, но я чувствую, что она тебе ничего не сказала».

      «Она сказала только, что я должна тебя слушаться во всем, но ведь я не думала, что ты станешь раздевать меня».

      «Послушай меня, девочка моя, я все тебе объясню. Я врач все-таки и понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Мне очень жаль, ты должна была бы знать об этом. Но раз так вышло… Ты только, пожалуйста, сядь, ну, хотя бы в это кресло. Не бойся, я сегодня не прикоснусь к тебе больше, хотя, видит Бог, это очень трудно. Просто выслушай меня».

      Она послушно села в кресло, и он рассказал ей все, что знал сам об отношениях полов. Конечно, у него были женщины раньше, ведь ему было уже двадцать семь лет, но те женщины были достаточно опытными, а тут впервые ему пришлось столкнуться не просто с девственницей, но с девушкой, которая даже не подозревала об отношениях полов. Чем больше он говорил, тем больше ужаса появлялось в ее глазах.

      «Ты хочешь сказать, что все женатые люди это делают? Я не могу в это поверить. Ты наверное обманываешь меня. Ты просто хочешь посмеяться надо мной, или … или я не знаю, что…» – и она снова разрыдалась.

      Такого Генрих не ожидал. Он даже в самом страшном сне не мог себе представить, что его первая брачная ночь с девушкой, которую он любит, которую жаждет, превратится в такой кошмар.

      Ну, как можно было держать девушку в полном неведении до самой свадьбы? Какое это потрясение для нее! Надо было как-то разрядить обстановку. Он боялся даже пошевелиться, того и гляди, у нее опять начнется истерика, а этого он уже не выдержит. Он чувствовал, что каждый нерв в нем натянут до предела.

      «Давай сделаем так, Труди», – спокойно сказал он. «Позволь мне расстегнуть твое платье, ты сама не сможешь это сделать, а горничной здесь нет. Я даю тебе честное слово, что сегодня с тобой ничего не случится. Ты пройдешь в спальню, там приготовлена постель и ночная сорочка, переоденешься и ляжешь спать, а я лягу в гостиной на диване. Завтра мы поедем к твоим родителям, и ты спросишь маму, правду ли я тебе сказал. Я клянусь тебе, что не скажу ей ни слова, хотя мне есть, что сказать».

      «А ты не придешь ко мне?» – голос ее дрогнул.

      «Я же дал честное слово, и запомни, пожалуйста, если я что-то обещаю, то выполняю обещание всегда, чего бы мне это ни стоило».

      Она робко подошла к нему, опустив глаза, и повернулась спиной. Он осторожно расстегнул застежки на ее свадебном платье. Господи, если бы она могла почувствовать, как ему хотелось схватить ее в объятия, целовать, ласкать …

      «Спасибо тебе», – почему-то шепотом произнесла Гертруда и ушла в спальню.

      Он слышал, как она прикрыла дверь, но не заперла, и был благодарен ей за доверие.

      Генрих с трудом разделся и лег на диван. Он боялся, что не заснет, но был вымотан настолько, что заснул сразу же, едва его голова коснулась подушки.

***

      На следующий день они навестили родителей Гертруды. Гертруда тотчас уединилась с матерью в ее спальне, и их не было очень долго.

       Генрих коротал время с тестем. Они успели обсудить все городские новости, текущие политические события в мире, поговорили об отмене крепостного права в России, даже поспорили, прав ли был царь Александр П.

      Наконец появилась мать Гертруды и пригласила всех к обеду. Гертруда тоже вышла к столу. Генрих не смог определить ее настроение. Она казалась спокойной и сдержанной. После ужина молодые отправились к себе домой. Прощаясь, теща отвела Генриха в сторону и тихо сказала:

      «Простите меня, если можете, Генрих. Я понимаю, каково вам пришлось».

      «Ничего, ничего», – успокоил он пожилую женщину. «Все как-нибудь образуется».

      Все-таки первая, по-настоящему, брачная ночь осталась для обоих неприятным воспоминанием. Да и весь медовый месяц тоже. Потом Гертруда немного привыкла и к нему и к своим обязанностям жены, но сексуальные отношения не доставляли ей особой радости, хотя и не были неприятны. Потом пошли дети, и все остальное отодвинулось куда-то далеко. И вот сегодня, через почти двадцать пять лет супружеской жизни, она наконец была впервые по-женски счастлива.

***

      Утром Гертруда встала рано, как всегда, хотя почти всю ночь не спала. Ей очень хотелось поскорее увидеть мужа. Интересно, как он поведет себя после такой потрясающей ночи.

      Генрих появился за столом вовремя, как всегда тщательно одетый и причесанный, но доктор Вагнер был опять застегнут на все пуговицы. Она улыбнулась ему, подавая завтрак, он сдержанно поблагодарил ее.

      Дети уже сидели за столом спокойно и чинно, как всегда в присутствии отца. Она втайне улыбнулась: теперь она знала, каким он может быть.

«Вы можете важничать сколько угодно, дорогой доктор», мысленно произнесла она, – «я все про вас знаю».

      Конечно, она знала о нем далеко не все. И дело не в том, что он пытался что-то скрыть от нее. Напротив, он сам рассказал ей, что у него были кратковременные романы с несколькими женщинами до брака. Ему не хотелось обманывать ее, уверяя, что она его первая женщина. Скорее всего, она бы ему не поверила, пожалуй, сделала бы вид, что верит. Он не хотел никакой лжи между ними.

Пережив вместе с Гертрудой весь ужас их первой брачной ночи, он впервые осознал, что женщины – это совершенно особые существа, непохожие на мужчин. Он вспомнил, что когда сам узнал об отношениях полов от старших мальчиков (а ему тогда было всего лет тринадцать или четырнадцать), он никакого шока не испытал.

      Скорее это было любопытство. Он начал смотреть на женщин другими глазами, они казались ему загадочными и таинственными. Он пытался представить, как это все происходит, но не мог.

      Впервые он познал женщину, когда ему было восемнадцать лет. Он тогда работал у своего дяди, брата матери, который был врачом в Риге. В его обязанности, кроме многого другого, входило помогать провизору в приготовлении лекарств, а иногда и доставлять их на дом богатым клиентам.

      Однажды ему пришлось доставить какое-то снадобье в дом барона Штубе. Барон был весьма пожилым человеком, довольно неприятной наружности, но невероятно богатый. На прием к дяде Иоганну он приезжал в роскошной карете, запряженной двумя великолепными лошадьми. Иногда дядю вызывали в дом барона, но Генрих там никогда не бывал.

      У дверей огромного, роскошного дома Генрих позвонил, ему открыла горничная. Он сказал, что доставил лекарство для барона Штубе, который должен расписаться в получении в специальном гроссбухе, который Генрих принес с собой.

      Горничная ответила, что барона нет дома, но она доложит баронессе, и попросила Генриха подождать.

Через несколько минут его попросили пройти в гостиную, где его и ждала сама баронесса Штубе. Он очень удивился, увидев высокую, очень красивую женщину с королевской осанкой. Она была наверное вдвое моложе своего супруга и неизвестно во сколько раз красивее его.

      У него мелькнула мысль, – зачем такая красавица вышла замуж за этого урода. Что мелькнуло в это время в ее голове он знать не мог, но она как-то странно посмотрела на него.

      Он тогда не понял, какой именно интерес пробудил в ней, но почувствовал, что она смотрит на него не просто, как на посыльного. Она поблагодарила его, спокойно расписалась в гроссбухе, а когда он повернулся к двери, чтобы уйти, вдруг остановила его вопросом, нет ли у провизора каких-нибудь лекарств от мигрени.

      «Конечно есть», – ответил он. «Если позволите, я вам доставлю».

      «Будьте так добры, но есть небольшая проблема. Я завтра перееду в наш загородный дом на лето. Вы сможете привезти лекарство туда? Это недалеко».

      «Да, конечно», не задумываясь ответил Генрих и, узнав точный адрес, ушел.

      Когда он доставил ей лекарство, она была одна в доме, и произошло то, что и должно было произойти. Он подчинился ей тогда, и благодаря ее опытности, никаких особо неприятных воспоминаний о своем первом контакте с женщиной у него не осталось.

Он был для нее одним из многих красивых молодых людей, которых богатые скучающие женщины стараются затащить в свою постель. Встретив его через год после того, как они расстались, она едва ли узнала бы его.

Но для него она навсегда осталась его первой женщиной. Он не был влюблен в нее, отнюдь. Но был благодарен ей за то, что она открыла ему этот новый для него мир плотских радостей.

Вскоре он уехал в университет в Гейдельберг, и они никогда больше не встретились. К чести Генриха, этот случай остался единственным, когда его выбрала женщина. В дальнейшем женщин выбирал он.

      За годы учебы у него было несколько непродолжительных «романов». Он был не ловеласом, а просто здоровым молодым мужчиной с нормальными инстинктами. Он ничего не обещал женщинам, с которыми был близок. Насколько ему известно, у него не было внебрачных детей. Он не хотел испортить свою жизнь вынужденной женитьбой.

***

      Встретив Гертруду, он сразу почувствовал, что именно эта девушка должна стать его женой. Почему? Он не мог объяснить никогда. Она была очень красива, он сразу заметил ее и ее заинтересованный взгляд, направленный на него. Она же всегда удивлялась, как он ее вообще разглядел, такую маленькую. А его умиляла ее хрупкость, ему хотелось защищать и оберегать ее.

      Пожалуй, ее готовность подчиняться ему привела к тому, что он несколько узурпировал власть в своем доме, но мальчикам это только пошло на пользу. Он считал свою семейную жизнь удачной.

Его немного огорчала инертность жены в интимной жизни. Но пережив кошмар первой брачной ночи и трудности медового месяца, он научился сдерживать свои порывы, чтобы не пугать жену.

Он надеялся, что после рождения детей она приобретет вкус к близости с ним (он знал из своего врачебного опыта, что так происходит у многих женщин), но с Гертрудой этого не случилось. Она охотно шла навстречу его желаниям, но очевидно не испытывала никаких особых ощущений. У них сложился определенный ритуал супружеских отношений, который никогда не нарушался.

      И вот этот неожиданный порыв с его стороны вчера ночью. Что случилось? Почему вдруг в нем вспыхнул этот огонь невероятного желания, страсти, нежности? И Труди была сама не своя. Никогда раньше она не отдавалась ему с такой отчаянной страстью. Смогут ли они еще когда-нибудь повторить все это?

      Эта ночь вдруг живо напомнила ему его первую связь с женщиной. Баронесса Штубе, мысленно он всегда называл ее Матильдой, как попросила, или скорее, приказала, она.

      "Какой же дурак пользуется в постели титулами?" – грубовато заметила она в их первую интимную встречу. Так вот, реакция Гертруды живо напомнила ему его первую женщину. Конечно, тогда он был еще просто щенок, и Матильда вела его в этот мир, как ребенка.

      А теперь и ему удалось привести туда жену. Значит женщины все же могут испытывать то же, что и мужчины, и только строгим воспитанием, держа их в полном неведении до самого брака, можно лишить их многих радостей жизни.

***

      Теперь он похвалил себя, что все рассказал своей старшей дочери Эрне, когда ей исполнилось шестнадцать лет. Гертруда умоляла его не делать этого. Она очень боялась, что это будет шоком для Эрнеле. Но он был неумолим.

      «Я не допущу», – строго сказал он жене, – «чтобы моя дочь и ее будущий муж пережили то, что довелось пережить нам с тобой».

      «Но она еще так молода», – уговаривала его Гертруда. «Ты можешь рассказать ей, когда она будет постарше».

      «Нет, чем раньше она все узнает, тем больше времени у нее будет, чтобы привыкнуть к этой мысли и принять все, как должное».

      Генрих поговорил-таки с Эрной на эту тему. Да, поначалу она была шокирована, смотрела на него расширенными глазами и повторяла:

      «Папа, скажи, что это неправда, ты просто пошутил. Ты меня разыгрываешь, да?» (Господи, и чего они так боятся? Странные существа эти женщины!)

       Но постепенно она приняла это, как неизбежность, а он старался дать ей понять, что это высшее проявление доверия женщины к мужчине, что это дарит наслаждение обоим, что от этого рождаются дети.

      Кажется, дети больше всего примирили Эрну с мыслью о контактах с мужчиной. Во всяком случае, когда она вышла замуж, у нее не было никаких неприятностей. По видимому, она вполне счастлива. Сейчас у нее уже подрастает дочь. Муж, Рональд, кстати его коллега, тоже доктор, души в ней не чает. Но он все-таки был прав. Он и Женнихен все расскажет, когда придет время.

      Но надо же какая своенравная маленькая особа! Он улыбнулся, вспомнив проделки Женни с булочкой. Ведь боялась, он это видел, а все равно поступила по-своему. Характером она, видно, пошла в него. Ох и тяжко придется ее будущему мужу, коли так.

***

      Как причудливо ведет нас по жизни … Интересно, а кто-то ведет нас по жизни? Пожалуй, да. Не соверши судьба этот странный поворот, они наверное никогда бы не встретились, Эрна Вагнер и Рональд Штерн.

      Доктор Штерн, молодой (ему едва минуло тридцать лет), но преуспевающий доктор специализировался по акушерству и гинекологии. Он был главным врачом в клинике для женщин в другом районе Риги. Его очень хвалили, как отличного врача и очень симпатичного человека.

      Доктор Вагнер слышал о нем много хорошего, но лично знаком не был. Он решил пригласить его, когда Гертруда должна была родить Женни. О том, почему он принял решение пригласить такого известного и дорогого врача на одиннадцатые роды жены следует рассказать подробнее.

      Пережив серьезный шок во время своего медового месяца, Гертруда несколько успокоилась, но вскоре она забеременела, и Генрих, боясь, как бы роды не стали для нее еще одним шоком, рассказал ей, как все это будет происходить. Она спокойно выслушала его и спросила, надо ли будет приглашать врача.

      «Да, конечно. Но ты не бойся, я приглашу самого хорошего доктора, и все будет хорошо».

      «Да я не боюсь ничего, только не надо доктора. Мы пригласим акушерку, фрау Кубе, мама говорит, она очень опытная и умелая, и этого будет достаточно».

      «Но, Труди», возразил он, – «я не хочу тебя пугать, но ведь могут возникнуть какие-то осложнения».

      «А на это у меня есть ты, ты ведь тоже доктор».

      «Но я же не акушер, а если что-нибудь пойдет не так, то все равно придется приглашать специалиста».

      «Ну, вот тогда и пригласишь».

      Он тогда не стал больше спорить, решив ближе к родам посоветоваться с фрау Кубе, которая действительно была в своем деле профессором. Она осмотрела Гертруду незадолго до родов и заверила Генриха, что все будет хорошо. Никаких отклонений она не нашла.       Акушерка оказалась права. Первые роды, хотя и были затяжными и мучительными, прошли благополучно, и он сам принял свою первую дочь. Он никогда не мог забыть это ощущение абсолютного счастья, когда почувствовал тельце ребенка, своего ребенка, в своих руках. Потом так и повелось, что роды у Гертруды он принимал сам, вместе с акушеркой, фрау Кубе.

      «Вы счастливица, фрау Вагнер», – говорила акушерка Гертруде. «Это как же хорошо, что муж при вас во время родов. Уж я-то знаю, как мужчины этого боятся, готовы даже в сарае ночевать, чтобы только не видеть и не слышать ничего. Мой Фриц сбегал к брату на другой конец города, когда мне приходило время рожать. А что бы с ними было, если бы им рожать приходилось, мне даже подумать страшно».

      «Ладно, ладно, фрау Кубе», – усмехнулся Генрих, – «мужчинам тоже в этой жизни перепадает немало».

      Рождение сына Отто

      Когда Гертруда готовилась в десятый раз стать матерью, у Генриха почему-то было неспокойно на душе. Все как будто шло, как надо, а какая-то смутная тревога сжимала сердце. Он предложил ей пригласить опытного акушера или даже лечь в клинику. Гертруда только смеялась над его страхами.

      «Генрих, ну что ты так волнуешься? У нас с тобой девять детей, и все было хорошо. Вспомни, как легко я родила Герберта всего год назад. Ну что ты себя изводишь?»

      Фрау Кубе тоже считала, что все будет хорошо. Он-таки пошел на поводу у этих женщин и чуть не поплатился за это.

      Вначале казалось, что все идет нормально. Но час проходил за часом, а ребенок все не рождался. Гертруда начала кричать от невыносимой боли. Каждый ее крик бил по нервам Генриха.

      «Видимо, у плода слишком большая головка», – заметила фрау Кубе.

      Он и сам это понимал, но не знал, что делать. Они по очереди применяли все известные приемы для выведения плода, но тщетно.

      Если бы у Генриха было время, он наверное ругал бы себя последними словами, но времени не было, надо было работать, иначе оба погибнут.

      Гертруда уже не кричала, у нее просто не было на это сил. Он понял, что выхода нет. Он должен убить ребенка.

      Господи, не дай никому оказаться перед такой дилеммой: убить собственного ребенка, или дать умереть жене, с которой прожил почти двадцать лет, мать твоих девяти детей. Но ждать больше нельзя. Она долго не выдержит. Надо дать ей наркоз и покончить с этим. Он видел, как это делают, но никогда не делал этого сам.

      «Спаси ребенка», – вдруг произнесла Гертруда каким-то сиплым, не своим голосом.

      Он снова подошел к ней. «Ну, давай попробуем еще раз».

      Он сделал движение руками вниз и вперед, чтобы продвинуть ребенка к выходу. Она напряглась из последних сил.

«Доктор, есть движение, немного, но есть», почти шепотом произнесла фрау Кубе.

      И тогда он вдруг навалился на ее живот всей своей немалой тяжестью. «Я убиваю ее!» – пронеслось у него в голове. И тут же почувствовал, что куда-то проваливается.

       «Слава тебе, Господи! Наконец-то!» – как будто с того света услышал он голос акушерки. «Мальчик родился!»

      Даже не взглянув на новорожденного сына, он занялся женой. Она была без сознания, пульс едва прощупывался. Началось кровотечение, но с этим справиться было уже легче.

Фрау Кубе обмыла ребенка и передала его няне, ожидавшей за дверью, потом бросилась к Гертруде. Кровотечение удалось остановить. Он наложил швы. У него дрожали руки, и акушерка помогала ему заправлять лигатуру в иглу. Но шил он уверенно, как делал это в студенческие годы в анатомическом театре.

      Гертруда пришла в себя, но от слабости не могла говорить. Он осторожно поцеловал ее в лоб. Она приоткрыла глаза и отрешенно посмотрела на него.

      «Пусть поспит теперь», – сказала акушерка, а я пойду посмотрю ребенка.

      Она вышла и вскоре вернулась.

      «Чудесный мальчик», – сказала она. «А знаете, Генрих, вы молодец, я восхищаюсь вами».

      «А я ненавидел себя за свою самоуверенность. Я чуть не убил ее», – тихо произнес он.

      В его глазах блестели слезы. Она никогда бы не поверила, что доктор Вагнер может плакать. Они помолчали, потом она тихо спросила:

      «Скажите мне, ведь вы были готовы пожертвовать ребенком, да?»

      «Да», – сказал он. «Я сделал бы это, хотя не представляю, как бы жил дальше, как бы смотрел в глаза своей жене. Пожалуйста, никогда и никому не говорите об этом. И простите меня, Лора, я еще не поблагодарил вас. Ведь если бы не вы …» Голос его прервался.

      «Все в порядке, Генрих, все уже позади, идите спать, на вас лица нет. Я побуду с Труди».

      Но они еще долго сидели рядом, не в силах подняться с места. Это был единственный раз в их жизни, когда они называли друг друга по имени. Отчаянная борьба со смертью за жизнь, за две жизни, очень сблизила их.

      На следующий день она снова обращалась к нему «доктор Вагнер», а он к ней «фрау Кубе».

      Скоро жизнь вошла в свою колею, Гертруда потихоньку поправлялась. Она на удивление быстро забыла о своих страданиях и с упоением возилась с малышом.

      А Генрих первое время не мог смотреть на мальчика. При мысли, что он чуть не убил его, у него холодели руки и заходилось сердце. Он сказал себе, что у них больше не будет детей. Еще раз такого ужаса он просто не переживет. Он больше не хотел подвергать жизнь своей жены такому риску.

      Внешне он оставался таким же уверенным в себе, ироничным, несколько суровым, застегнутым на все пуговицы, доктором Вагнером, с улыбкой принимавшим поздравления по случаю рождения сына. Но ужас, пережитый им при рождении Отто долго не покидал его.

***

      Прошло чуть больше года. И настал день, когда Гертруда подошла к нему, сидевшему в своем кресле, обняла, прижалась щекой к его щеке и тихо сказала:

      «У нас снова будет ребенок, доктор Вагнер».

      Почему-то она любила так называть его в интимные минуты. У него все поплыло перед глазами. Он чуть не застонал. Господи, только не это! И как это произошло? Проклятье какое-то! Они этого больше не переживут.

      «Ты не будешь рожать», – решительно заявил он. «Тебе нельзя, ты не сможешь … я не переживу…»

      «Успокойся, мой дорогой, ну что же делать раз так получилось. Я знаю, на этот раз все будет в порядке. Я обещаю, что подарю тебе дочь».

      «Не надо мне никакой дочери, я что-нибудь придумаю».

      Но что тут можно было придумать? От аборта она категорически отказалась, хотя он обещал ей договориться с доктором Штерном, самым лучшим специалистом-гинекологом в Риге. Он уверял, что ее усыпят, и она ничего не будет чувствовать. Она была непреклонна. Единственное, на что она согласилась, это пригласить доктора Штерна, когда придет время родов.

      «Ладно уж», – сказала она. «Пригласи доктора Штерна, раз сам так боишься».

      Рождение Женни

      И в ночь перед Рождеством 1886 года Гертруда благополучно родила еще одного ребенка, как и обещала, это была дочь, Женни.

      Доктор Штерн присутствовал при родах, но вмешиваться ему не пришлось. Все прошло благополучно, и малышку приняла все та же фрау Кубе. Когда она вынесла очаровательную кроху и положила ее на колени отцу, то сияла так, как будто сама ее сотворила.

      В этот момент в комнату вошла Эрна. Увидев необыкновенно красивую, высокую изящную девушку, доктор Штерн повел себя так, как это свойственно мужчинам в присутствии красивой женщины. Он вскочил с места, вежливо поклонился ей и сказал:

      «Разрешите представиться, доктор Рональд Штерн».

      Эрна, слегка зардевшись, назвалась: «Эрна Вагнер, дочь доктора Вагнера».

      «Неужели?» – удивился молодой человек. «А я думал, это дочь доктора Вагнера», – и он указал на малышку, у которой еще не было имени.

      «Я – старшая», пояснила Эрна, и все рассмеялись.

      Это были первые, но далеко не последние слова, которые они сказали друг другу.

Глава 2

Неисповедимы пути Господни

Рига 1907 г.

Прошло семнадцать долгих лет. Многое изменилось в семье доктора Вагнера, выросли дети, разлетелись, кто куда, обзавелись своими семьями.

      Старший сын Герхард – врач, живет в Австрии.

       Эдгар стал инженером, как и мечтал когда-то.

      Трое сыновей получили военное образование, теперь они офицеры, служат в Германии и Восточной Пруссии.

      Дома остались только Клаус, Герберт, Отто и Женни.

Доктору Вагнеру уже шестьдесят восемь. Он больше не работает в больнице, но его приглашают туда на консилиумы, и у него есть, теперь уже небольшая, частная практика.

      Гертруда разменяла седьмой десяток. Она по-прежнему хороша собой, только ее роскошные черные волосы стали совсем седыми, а из глаз никогда не уходит грусть.

В 1906 году семья пережила страшную трагедию: умерла старшая дочь Эрна, женщина изумительной красоты, счастливая жена и мать шестерых детей. Ей не было еще и сорока лет. Ее муж, преуспевающий врач и весьма состоятельный человек, влюбившись в нее с первого взгляда, так и сохранил это состояние трепетной влюбленности в свою жену до конца ее дней. Когда у них появились дети, Эрна предложила называть девочек на букву «Э», а мальчиков на букву «Р».

Так и получилось, что свою старшую дочь они назвали Эрной. Но, видимо, не зря существует поверье у некоторых народов, что нельзя называть дочь именем матери, так как Бог обязательно одну из них заберет. Верно это или нет, никто не ведает, но у них в семье именно так и произошло.

В 1902 году у Эрны обнаружили туберкулез. Немедленно были приняты все необходимые меры, ее отправили в хороший санаторий, применяли самые прогрессивные на то время методы лечения. Ей стало лучше, она вернулась домой, и у всех появилась надежда, что она справилась со своей болезнью. Но через некоторое время началось обострение, болезнь перешла в скоротечную чахотку, и она очень быстро угасла.

      На Рональда ее смерть произвела такое впечатление, что в семье серьезно опасались за его рассудок. Доктор Вагнер настоял на том, чтобы перевезти Рональда и детей в их дом, надо было срочно сменить обстановку, потому что у Рональда начались галлюцинации. Он постоянно видел жену то в одной комнате, то в другой. Генрих пытался отвлечь зятя профессиональными вопросами, а Гертруда постоянно но ненавязчиво напоминала ему о детях и каких-то их проблемах. Рональд очень любил своих детей, и это помогало ему как-то справляться со своим горем.

      Cтаршей дочери Рональда и покойной Эрны было тогда семнадцать лет, и она оканчивала женскую гимназию. Несмотря на трагедию в семье, Эрна закончила гимназию с большой серебряной медалью.

      Однажды она пришла в кабинет к деду:

      «Дедушка, я хочу попросить тебя договориться с директором мужской гимназии, чтобы мне разрешили сдать экстерном за курс мужской гимназии в следующем году».

      «Но зачем тебе это, девочка моя?» – удивился Генрих. «Ты же прекрасно закончила женскую гимназию».

      «Мне этого мало, дедушка, я хочу поступить в университет и стать врачом. Я чувствую, что должна это сделать ради мамы. Буду лечить людей от туберкулеза».

      В ее голосе и позе чувствовалась такая решимость, что Генрих не сразу нашелся, что возразить.

      «Но ведь для женщины это почти невозможно, ты же знаешь. Женщин-врачей буквально единицы. Это неженская профессия».

      «Вот поэтому я и хочу получить аттестат в мужской гимназии. И еще я хочу тебе помогать в твоей работе. Я должна научиться ухаживать за больными не хуже любой медсестры. Я пройду весь путь от начала до конца».

      Генрих смотрел на свою старшую внучку и не верил своим глазам и ушам. Когда она успела вырасти? На какую тяжелую жизнь она собирается обречь себя. Она стала красивой девушкой эта фройлейн Эрна Штерн. Она не была похожа на свою мать, разве что унаследовала ее царственную осанку. А так она темноволосая и темноглазая, даже пожалуй не в своего отца, а в бабушку Гертруду. А уж характером пошла в него, этого не отнимешь. Надо же, как четко определила, чего она хочет, и ведь мыслит верно. Только справится ли? А, пожалуй, справится.

      «А ты с папой уже говорила?» – осведомился он.

      «Пока нет, я хотела сначала с тобой поговорить. Ты ведь сам видишь, в каком папа состоянии. Боюсь, что мне понадобится твоя поддержка».

      «А со мной ты работать не боишься? Ты ведь прекрасно знаешь, что я буду требовать от тебя еще больше, чем от кого бы то ни было другого. Тебе будет очень трудно, сразу предупреждаю».

      «Ой, дед», – улыбнулась она. «А то я твой характер не знаю. Тебе бабушка до сих пор перечить не решается. Только Жении как-то умудряется гнуть свою линию, в тебя пошла».

      Это было действительно так. Женни, которая была необыкновенно хороша собой, и с первого взгляда производила впечатление очаровательной, кокетливой, в меру капризной, благовоспитанной девицы, обладала железным, весьма властным характером.

      Генрих с удивлением вынужден был признать, что эта хрупкая, изящная барышня всегда умудрялась поступать так, как хотела она. Перед ней он частенько чувствовал себя беспомощным. Это он-то, Генрих Вагнер, который столько лет железной рукой направлял свой семейный корабль.

      Его старшие сыновья, уже вполне зрелые люди, до сих пор считаются с его мнением. А вот младшая дочь и старшая внучка частенько ставят его в тупик своей независимостью. Ну, Эрна еще понятно: у нее и мать, и отец придерживаются того мнения, что с детьми надо дружить и считаться с их мнением.

      Но как в его семье, при его диктате (он этого не отрицал, по крайней мере перед самим собой) могла вырасти такая бунтарка, он понять не мог. Самое интересное, что несмотря на то, что и Женни, и Эрна обладают очень сильным характером, тетя и племянница очень дружны. Конечно, Эрна никогда не называла Женни тетей, разве что в шутку (у них разница в возрасте была всего каких-то полтора года). Зато свою старшую сестру Женни в детстве называла тетей, ведь Эрна была на двадцать лет старше ее. Когда же она подросла, Эрна попросила, чтобы сестренка называла ее просто по имени.

      Пообещав Эрне, что подумает над ее планами и поговорит с ее отцом, он понимал, что отговорить внучку не удастся, разве что она, ступив на выбранный ею тернистый путь, сама поймет, что путь этот слишком труден для женщины, и сдастся.

      Но в глубине души он не верил, что она отступит, она из тех, кто идет до конца. Но и он не будет пытаться облегчить ей задачу, если выдержит, значит так тому и быть, а нет – значит будет жить так, как подобает женщине: выйдет замуж, будет воспитывать детей. Да, озадачила она деда, нечего сказать. Теперь придется говорить с Рональдом.

***

      Доктор Вагнер сочувствовал зятю. У него сжималось сердце, когда он замечал, как Рональд в разгар беседы вдруг отключался и уходил в себя. Впрочем, пожалуй, необходимость как-то вмешаться в дальнейшую судьбу дочери поможет ему отвлечься от тягостных дум.

      Потом его мысли переключились на собственную дочь. Женни, по видимому, пойдет по обычному пути, скорее всего, в ближайшее время выйдет замуж, будет растить детей.

      Интересно, кто станет ее мужем? За ней увиваются все молодые люди, с которыми она общается. И он понимал, почему. Женни была не только очень привлекательна, но и обладала живым умом, веселым характером, обещала стать прекрасной хозяйкой.

Гертруда старалась обучить ее всем премудростям, так необходимым каждой женщине: Женни была прекрасной рукодельницей – вязала, вышивала, лет с четырнадцати все наряды себе шила сама, проявляя при этом незаурядный вкус и изобретательность. Она очень любила удивлять своих домашних каким-нибудь необыкновенным блюдом, договорившись с новой кухаркой Катариной, которая несколько лет назад заменила Бригитту, что та позволит ей похозяйничать на кухне.

      Но Генрих понимал, что привлекательность дочери заключается в другом: в ней он чувствовал скрытую пока страстность натуры, то, что спустя много лет, назовут сексапильностью. Конечно, таких слов Генрих Вагнер тогда не знал, но он был слишком мужчиной, чтобы этого не понимать.

      И Женни невольно подтвердила это его ощущение. Когда она была уже достаточно взрослой, он рассказал ей о взаимоотношении полов, как в свое время старшей дочери. Он помнил, какой ужас пережила его жена, узнав о таинстве брака. Он помнил, как смутилась Эрна, как мучительно краснела, как стеснялась смотреть ему в глаза, когда он беседовал с ней на эту тему.

      С Женнихен было совсем по-другому. Она внимательно выслушала отца, не выказывая особого смущения, а потом вдруг сказала: «Ну, теперь я наконец понимаю, почему мальчики и девочки устроены по-разному».

Она задала ему кое-какие вопросы, на которые он постарался дать исчерпывающие ответы. Но ее отношение к этой проблеме его несколько насторожило. Это было похоже на те чувства, которые испытал он сам, узнав об отношениях мужчины и женщины. Но ведь Женни была девушкой, а не юношей… Да, младшая дочь часто ставила его в тупик.

      К Отто, младшему сыну, у него было особое отношение, хотя это никак не проявлялось внешне. Он так и не смог подавить в себе чувство вины перед мальчиком, которого когда-то был готов убить, чтобы спасти жену.

      Теперь Отто уже совсем взрослый, обаятельный молодой человек, светловолосый с такими же, как у него самого серо-голубыми глазами. Он не такой высокий, как отец, но отлично сложен, обладает веселым, легким характером, прекрасно танцует и очень нравится девушкам.

      Он самый близкий друг Женни, но, как ни удивительно, в этом тандеме верховодит она, и все проделки совершаются с ее подачи. Он всегда это знал, но все-таки Отто перепадало больше, так как Генрих считал, что мальчик должен быть рыцарем и не прятаться за спину девочки, а быть готовым принять удар на себя.

      Отто эту школу прошел с честью. Он всегда старался выгородить сестру и терпел наказания с гордым достоинством. Наказания в семье Вагнеров не носили физического характера, но Генрих понимал, что Отто скорее предпочел бы, чтобы его просто выпороли, вместо того, чтобы запрещать посетить детский праздник, которого он так ждал.

      Став постарше, Женни стала заступаться за брата и признавалась в своих прегрешениях. Отто при этом старательно выгораживал сестру и брал вину на себя. В этом случае наказывали обоих.

      Самым страшным наказанием был запрет играть вместе в течение нескольких часов. Женни отправлялась в свою комнату, а Отто в свою, и общаться им на какое-то время запрещалось. Это было очень эффективное наказание, и они какое-то время вели себя спокойнее, но потом природная живость брала свое, и они опять что-нибудь выкидывали.

      Самое же главное в Отто было то, что его голова, которая чуть не убила его мать, оказалась поистине золотой.

      Еще в детстве родители заметили, что их сынишка с удовольствием оперирует цифрами. Он с легкостью решал задачки, еще задолго до того, как пошел в школу. Он решал задачи и примеры и Герберту, и более старшему Клаусу.

      Видя такой интерес сына к математическим упражнениям, Генрих купил ему книгу с математическими головоломками, благодаря которой Отто очень быстро научился читать. Он с упоением решал эти хитрые задачки, к великому огорчению Женни, которой хотелось играть с любимым братом. Отто пытался и ее заинтересовать этим занятием, но у него ничего не вышло.

       Когда же Отто пошел в гимназию, учителя математики с первого класса твердили доктору Вагнеру, что его сын чрезвычайно способный, чтобы не сказать больше, и ему обязательно надо учиться в университете. Так что скоро он поедет в Веймар по совету своего учителя математики, который считает, что там очень сильная кафедра математики. Дай-то Бог, чтобы у него все получилось!

***

      Отто блестяще закончил мужскую гимназию уже три года назад. Прежде, чем ехать в университет, он решил, что нужно основательно подготовиться к этому шагу, занимаясь с преподавателем. К тому же, ему хотелось заработать приличную сумму денег, чтобы самостоятельно оплачивать свое обучение, поэтому он занялся репетиторством. В общем, повел себя, как вполне взрослый, серьезный человек, хотя отец и обещал ему всяческую поддержку. В период подготовки к университету Отто не только брал уроки математики у лучшего в городе преподавателя, но и налегал на немецкий язык и литературу, ведь ему теперь предстоит жить в Германии, а Отто не хотел, чтобы его считали недоучкой, он любил все делать основательно.

       Поэтому к нему пригласили очень опытного преподавателя гимназии, герра Густава Штрауха. В свое время тот закончил университет в Мюнхене, и у него был большой опыт в преподавании.

      Герру Штрауху было около сорока лет, роста он был среднего, телосложения плотного. Волосы его уже заметно поредели, и он носил пенсне, в общем, типичный учитель гимназии. Но предмет свой он действительно любил и преподавал с большим удовольствием и выдумкой. К тому же был добрейшим человеком, с прекрасным чувством юмора. Ученики очень любили его.

      Через некоторое время Отто предложил Женни тоже позаниматься с герром Штраухом, а потом сдать экзамен на звание домашней учительницы. Женни понравилась эта идея, ведь она закончила только четырех классную немецкую школу, в гимназии ей учиться не довелось, так как гимназия находилась очень далеко от дома, и ей пришлось бы жить в пансионе, а этого не хотели ни она сама, ни родители.

      Она занималась самостоятельно, много читала, но все-таки кто-то должен был руководить ее занятиями. Короче, предложение Отто ее воодушевило, и она обратилась к родителям с просьбой разрешить ей брать уроки у герра Штрауха.

      Ей очень нравилось то, чему ее учил новый учитель. Он серьезно занимался с ней немецким языком, научил ее грамматике и правильному правописанию. Он давал ей читать книги классиков немецкой литературы, которые они потом с удовольствием обсуждали, и серьезно занимался с ней историей. Ей очень нравилась игра, которую придумал учитель: они представляли себя историческими персонажами и вели беседы от имени этих персонажей. Все это было очень увлекательно, и Женни с нетерпением ждала уроков.

***

      Тем временем начала осуществлять свой план и Эрна. Ее отец сначала испугался, узнав о грандиозных планах дочери, но Генрих убедил зятя, что стоит дать ей попробовать сделать то, что она хочет.

      Так что в конце концов Рональд с детьми вернулся в свой дом, а Эрна осталась в семье деда и бабушки. Она усиленно готовилась к сдаче экзаменов по курсу мужской гимназии, в чем ей очень помогал Отто. Иногда она присоединялась к Женни во время уроков герра Штрауха. В общем, как шутила Гертруда, их дом превратился в филиал гимназии.

      Встреча на кладбище

      Конечно, Генрих и Гертруда беспокоились о семье так рано ушедшей дочери и часто навещали зятя и внуков. Их жизнь постепенно налаживалась. В доме была хорошая прислуга, и поддерживался должный порядок, но все-таки что-то безвозвратно ушло с уходом Эрны, и Рональд, казалось, жил больше прошлым, чем настоящим. Он часто ходил на кладбище и подолгу сидел у могилы жены. Генрих однажды пошел туда, чтобы позвать его к обеду, и услышал, что он тихонько разговаривает с Эрной. Это было совсем нехорошо, но ведь нельзя же запретить ему ходить на кладбище.

      Однако, недаром говорят, что пути Господни неисповедимы. Как-то на кладбище, к Рональду подошла молодая женщина в трауре и поздоровалась с ним. Он машинально ответил на ее приветствие, но она не уходила.

      «Вы конечно не узнаете меня, доктор», тихо произнесла она, – «а ведь вы когда-то спасли мне жизнь».

      «Я рад», – тихо произнес он, – «но в этом нет ничего особенного, это моя работа, мне приходится спасать много жизней, и я счастлив, когда это удается».

      «Я вижу, что вы часто сюда приходите, знаю о вашем горе и понимаю вас, как никто другой. У меня умер муж, тоже от чахотки за несколько месяцев до того, как умерла ваша жена. Я тоже думала, что уйду вслед за ним, но у меня двое маленьких детей, и мне пришлось научиться жить без него, ради них. Я хочу вам дать один совет. Не обижайтесь на меня, просто вы когда-то помогли мне, а я хочу помочь вам, если смогу».

      Он пристально посмотрел на нее. «Я не знаю, можно ли мне помочь. Я безумно люблю свою жену, даже теперь, когда ее нет. Может быть, сейчас я люблю ее еще больше. Я помню, что у меня шестеро детей, но я не могу полностью посвятить себя им, на это наверное способна только женщина. Я действительно не вижу выхода …»

      «Послушайте меня», -перебила его женщина. «Может быть, мой совет вам поможет. Нельзя так скорбеть об ушедшем человеке. Вы не даете его душе успокоиться. Душа вашей жены не может уйти туда, где ей надлежит быть. Подумайте об этом. И еще, признайтесь, наверняка в вашем доме на виду находятся портреты вашей жены, ведь правда?»

      «Да», – с удивлением ответил он. «В моем кабинете есть ее великолепный портрет, который я заказал вскоре после нашей свадьбы, есть несколько фотографий. Вы знаете, моя жена была необыкновенно красива».

      «Я знаю», -просто сказала она. «Я не раз видела вас вместе на прогулке в парке с детьми. Мы с мужем часто туда ходили, пока он не заболел. Так вот, я очень советую вам, уберите на время все портреты и фотографии вашей жены. Постарайтесь поменьше думать о ней, займите себя любым делом и посещайте кладбище не чаще, чем раз в месяц.

      Через некоторое время боль пройдет, останется тихая грусть, и тогда вы сможете перевернуть страницу и жить дальше. Давайте встретимся здесь ровно через месяц, и дайте мне слово, что до того дня вы сюда не придете. А теперь пойдемте, я провожу вас к выходу».

      Он поднялся и послушно последовал за ней.

***

      Придя домой, он аккуратно сложил все фотографии Эрны в коробку и стал снимать со стены в кабинете ее портрет. За этим занятием его застала дочь Эрика.

«Папа, что ты делаешь?» – удивленно спросила она. «Зачем ты снимаешь мамин портрет?»

      «Прости меня, девочка, это ненадолго. Просто одна женщина на кладбище сказала мне, что я должен это сделать, чтобы мамина душа успокоилась. А потом мы опять вернем портрет на место».

      Эрика задумчиво посмотрела на отца. «А знаешь, это наверное правильно. Видимо, она добрая женщина».

      «Она сама прошла через это, ее муж тоже умер от туберкулеза около года назад».

      Он тщательно завернул портрет в кусок ткани и аккуратно поставил в шкаф, где висели платья Эрны.

      «Прости меня, родная», – прошептал он. «Я просто хочу, чтобы тебе там было хорошо и спокойно».

***

      А с Женни происходило нечто странное. Она стала замечать, что с нетерпением ждет уроков с герром Штраухом. Их отношения мало напоминали отношения учителя и ученицы, скорее двух добрых друзей. Он никогда не переходил на менторский тон, не высмеивал ее, когда она в чем-то ошибалась, если шутил, то очень по-доброму, так что она не обижалась, а хохотала вместе с ним от всей души.

Герр Штраух был действительно хорошо образованным человеком. Кроме немецкого языка, который он преподавал, он прекрасно говорил по-латышски. Они все более менее владели этим языком, но он знал его в совершенстве.

      Он даже немного говорил по-русски, и учил Женни этому языку. Ее очень смешили некоторые русские слова, особенно почему-то ласкательные суффиксы –очк, -ечк, -чик. Однажды герр Штраух сказал, что по-русски ее бы ласкательно называли не Женнихен, а Женничка. Она долго хохотала, а потом стала применять этот суффикс ко всем известным ей именам. «Значит вас русские называли бы …», она на секунду задумалась, – «как?.. Густавочка, что ли?» Она снова расхохоталась, и долго не могла успокоиться. Когда она отсмеялась, он объяснил ей, что поскольку он мужского рода, то скорее его назвали бы Густавчиком. Это спровоцировало новый взрыв хохота.

      Несмотря на большую разницу в возрасте, она чувствовала себя в его присутствии очень свободно и раскованно. Это было совсем не похоже на то состояние, которое она испытывала в присутствии отца, когда ей приходилось все время себя контролировать, чтобы не нарваться на его язвительное замечание.

Она не боялась спорить с отцом и отстаивать свою точку зрения, но это требовало большого напряжения сил и нервов.

      С мамой у нее были дружеские отношения, мама очень любила ее, старалась научить всему, что нужно женщине, но были темы, на которые мама стеснялась с ней говорить. Когда Женни интересовалась вопросами, связанными с отношениями между мужчиной и женщиной, мама как-то замыкалась и советовала Женни поговорить на эту тему с папой. Но папа ей уже объяснил все, что мог, а ей хотелось узнать, что чувствует женщина. Как жаль, что маму эта тема почему-то пугает. Интересно, а могла бы она поговорить на такие темы с герром Штраухом? Ну, например, спросить, почему он до сих пор не женат?

      Своих ровесников Женни не воспринимала, как мужчин. Наверное это произошло потому, что у нее было девять старших братьев. Ее самый старший брат Герхард был на восемнадцать лет старше ее. Вот на него и таких, как он, она смотрела, как на мужчин, а такие, как Герберт и Отто казались ей мальчишками, с которыми можно потанцевать, поиграть и попроказничать, но уж никак не выходить за них замуж. В ее представлении муж должен быть самым главным в семье, как ее отец, например.

      Но, с другой стороны, она признавалась себе, что не могла бы жить с таким человеком, как ее отец. Отец хорошо уживался с Гертрудой, которая всегда беспрекословно подчинялась ему. Женни видела и понимала, что мать очень любит мужа: у нее буквально светилось лицо, когда он приходил домой с работы, и, как бы она ни любила детей, муж всегда был у нее на первом месте. Но ведь она, Женни, совсем не похожа в этом отношении на свою мать. Ей хочется самой командовать и делать все по-своему. В этом было какое-то противоречие, и она понятия не имела, как его разрешить. Пожалуй, она так и вовсе не выйдет замуж.

      Но пока что нужно было думать не о замужестве, а о том, чтобы сдать экзамены на звание домашней учительницы, и она усердно занималась. Когда подошло время экзаменов, она даже не очень волновалась, так уверенно себя чувствовала. И действительно, экзамены прошли без сучка, без задоринки. Она уверенно отвечала на все вопросы и чувствовала, что преподаватели ею довольны.

      Женни прибежала домой радостно возбужденная и сообщила родителям, что выдержала экзамены. Они конечно же были рады, мама расплакалась от счастья, целуя ее, а отец погладил по голове, прижал к себе и сказал, что гордится ею. Она чувствовала себя на седьмом небе.

      Когда Женни в тот вечер легла спать, то долго не могла уснуть. Ей почему-то было очень грустно. Она никак не могла понять, почему. Ведь у нее все так хорошо. Она добилась, чего хотела. Жаль, что Отто уже уехал в университет. Как бы он порадовался за любимую сестренку. Завтра же она напишет ему письмо и все-все расскажет. Как-то пусто вдруг стало в доме после отъезда Отто.

      Из детей в доме остались только она и Герберт. Но Герберт редко бывает дома. Он предпочитает проводить время со своей невестой, Лоттой. Женни Лотта не очень нравится. Она кажется ей несколько жеманной и не совсем искренней. Но Герберт из-за нее совсем голову потерял, так что бесполезно ему что-то говорить, только испортишь отношения, а этого Женни совсем не хочется.

      Свою племянницу Эрну она тоже почти не видит. Эрна очень много занимается, а еще помогает деду, когда он навещает пациентов, и работает в больнице, где учится ухаживать за больными, делает перевязки, уколы и выполняет любые работы, иногда очень неприятные. Она приходит домой усталая, но довольная, рассказывает Женни, что произошло в больнице, и даже учит ее делать перевязки.

Женни учится с удовольствием, она считает, что в семейной жизни это пригодится. Маме это часто приходилось делать, имея девять мальчишек, а может быть, и у Женни будут сыновья…

***

      Вдруг Женни вспоминает, что теперь она больше не будет заниматься с герром Штраухом, ведь она сдала экзамены. Почему-то становится очень грустно, она даже начинает плакать. После экзаменов она забежала к нему, сообщила, что выдержала экзамены, и поблагодарила его. Он был рад, похвалил ее и сказал, что нисколько не сомневался в ее успехе, хотя при этом не выглядел уж очень счастливым, может быть, ему тоже жаль, что они больше не увидятся. Интересно, почему?.. Завтра мама с папой пригласили герра Штрауха к обеду, так что сегодня была не последняя встреча, а там … Что будет «там», она не додумывает. Усталость и волнения этого дня берут свое, и она наконец засыпает.

      На следующий день герр Штраух пришел к назначенному часу. Женни с удивлением увидела, что он не в обычном своем гимназическом мундире, а в элегантном костюме и шляпе. Он вежливо пожал руку доктору Вагнеру, поцеловал руку Гертруде и поклонился Женни. Потом появились Герберт с Лоттой. Лотту представили герру Штрауху, как невесту Герберта, и он сделал ей какой-то комплимент. Лотта, смутившись, поблагодарила, а Женни почувствовала досаду, непонятно почему.

      Обед прошел в очень приятной обстановке: герр Штраух был прекрасным собеседником, удачно шутил, рассказывал забавные случаи из своей практики. Генрих тоже вспомнил что-то интересное из своей. Гертруда была оживлена, и Женни подумала, что из глаз матери исчезла наконец грусть, которая, казалось, навсегда поселилась в ее глазах после смерти старшей дочери.

      Катарина постаралась на славу: обед был потрясающе вкусен. Для Катарины это тоже был праздник, ведь теперь в доме почти никогда не устраивали никаких приемов, так что ей редко удавалось блеснуть своим кулинарным мастерством.

      Герберт и Лотта были заняты исключительно друг другом, и все время о чем-то шептались. Как только покончили с десертом, Лотта заявила, что она очень торопится домой. Герберт, естественно, вызвался ее проводить, и они ушли.

      «Торопится она, как же», подумала Женни с иронией. «Сейчас заберутся в беседку в саду и будут там целоваться до умопомрачения. И что они в этом находят?» Она пробовала целоваться с мальчиками, но ей это не особенно понравилось.

      Она как-то спросила у Отто, что он такого приятного в этом находит, а тот ей покровительственно заметил, что она еще мала, а вот когда подрастет, то поймет, что это потрясающе. Отто очень нравился девушкам, и целовался со многими, так что наверное знал, что говорил.

      За столом Женни не особенно вмешивалась в разговор. В немецких семьях было не принято, чтобы дети, а она еще считалась ребенком, ведь она не была замужем, участвовали в разговорах взрослых. Она отвечала на вопросы только, когда к ней обращались, но живо реагировала на все, о чем говорилось, и весело смеялась шуткам герра Штрауха, который сегодня был в ударе. Под конец он даже спел немецкую песенку про милого Августина очень приятным баритоном. В общем, все шло хорошо, но она чувствовала, что у нее все больше сжимается сердце от того, что вот скоро обед закончится, и она больше никогда не увидится с герром Штраухом. Ей казалось, что у нее отнимают что-то очень хорошее.

      Объяснение

      Когда герр Штраух уже собрался уходить, он спросил Женни, не хочет ли она немного пройтись с ним, если позволят родители. Разрешение было получено, и они вышли на улицу. Была весна, земля уже покрылась свежей весенней травой. В садах цвели тюльпаны и нарциссы. Потоки теплого воздуха перемежались холодными, как бывает только весной. Было тихо, солнце склонялось к закату и это вечернее освещение делало окружающий мир каким-то нереальным. Они долго шли молча, но молчание не было тягостным. Им было хорошо.

.

      Вдруг он заговорил: «Женни, я должен вам сказать кое-что. Только дайте мне слово, что не обидитесь. Я долго думал и решил, не тревожить вас зря, но потом понял, что буду жалеть всю жизнь, если не скажу… Я люблю вас».

      Женни была так поражена, что остановилась и посмотрела ему прямо в глаза.

      Он торопливо продолжал: «Пожалуйста, не пугайтесь. Я понимаю, что у меня с вами не может быть ничего общего. Вы молодая, очень красивая, очень умная девушка. Вы заслуживаете счастья, которого я вам дать не смогу. Но я хочу, чтобы вы знали, что я люблю вас. Я не думал, что это может случиться со мной, но вот случилось. Пожалуйста, простите меня».

      Она помолчала, потом подняла на него свои огромные черные глаза и очень серьезно произнесла: «А знаете, герр Штраух, если бы вы сделали мне предложение, я приняла бы его».

      Он задохнулся, Он ожидал чего угодно, только не этого. Он думал, что она посмеется над ним, может быть, рассердится, но чтобы вот так…

      «Женни», – волнуясь произнес он. Когда он волновался, то немного заикался, и это тронуло ее. «Женни, вы не понимаете, что говорите. Вы не можете любить такого старого холостяка, как я. Меня не надо жалеть. Для меня моя любовь не может быть трагедией. Я счастлив, что мне довелось полюбить такую девушку, как вы. Но у меня нет намерения испортить вам жизнь. Вы конечно встретите человека более достойного, чем я, более молодого, и будете с ним счастливы…»

      «Я уже встретила такого человека», перебила она его. «И этот человек – вы».

      «Женни, дорогая моя, я боюсь, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите сейчас. Подумайте, каким ударом это будет для ваших родителей. Они очень любят вас и хотят, чтобы вы были счастливы.

       Ну, какое счастье могу дать вам я? Я уже далеко не молод, не богат, кроме моего университетского диплома у меня нет ничего. А у вас все впереди, вы молодая, очень красивая, умная, умелая девушка из почтенной семьи. Вы можете сделать прекрасную партию. Простите меня, ради Бога, что я заговорил с вами о своей любви, но мне даже в голову не приходило, что вы можете хоть в какой-то степени ответить мне взаимностью. Клянусь вам, я на это не рассчитывал. Я просто хотел сказать, что люблю вас. Я подумал, что это вам может быть приятно, я еще не говорил этого ни одной женщине …»

      «А в самом деле», – вдруг перебила она его, -«почему вы не женаты?»

      «Вы знаете, Женни, я и сам об этом не очень задумывался. Так получилось. Я ведь из бедной семьи, а мне очень хотелось учиться. Я рано начал работать, чтобы заработать деньги на учебу. Родители с большим трудом, отказывая себе буквально во всем, учили меня в гимназии. Я понимал, как им трудно и старался учиться, как можно лучше. Мне это удавалось, в старших классах меня даже освободили от платы за обучение, как лучшего ученика.

      Как только я окончил гимназию, умер мой отец. Он работал в механической мастерской. Хозяин мастерской был в хороших отношениях с моим покойным отцом и взял меня на работу. Работа была тяжелая, но платили неплохо. Тогда у меня и возникла мысль заработать денег, чтобы учиться в университете. Я старался экономить каждую мелочь.

      Потом умерла и мама. Мои старшие сестры уже давно были замужем, имели детей, и помочь мне не могли.

Я поступил в университет в Мюнхене. Мне хотелось изучать немецкий язык, литературу, историю. Пока учился, подрабатывал репетиторством, так что у меня не было ни времени, ни денег, чтобы позволить себе ухаживать за женщинами.

      Ну, а потом я начал работать, жизнь постепенно наладилась, в материальном смысле, но я как-то не встретил женщину, которую мог бы полюбить: молодые девушки не казались мне интересными, а женщины моего возраста все были замужем. Я не пользовался успехом у женщин. По-моему, с моей внешностью на это не стоило рассчитывать …»

      «Вы говорите глупости», – не очень вежливо перебила она его. «У вас вполне привлекательная внешность. Вы умный, интересный человек, а самое главное, вы очень добрый, мне с вами легко и уютно, что ли. Вот с папой я всегда напряжена, не могу чувствовать себя спокойно и знаю, что и мама так же чувствует, хотя она папу очень любит. Я устала от этого вечного напряжения, и хочу, чтобы с моим мужем мне было спокойно, чтобы я могла ему доверять во всем. Я уверена, что вы именно тот человек, который мне нужен».

      Он взял ее руку и поцеловал осторожно и очень нежно. «Спасибо, Женни», – тихо сказал он. «Что бы ни было с нами дальше, я никогда не забуду этот день и вас. Только прошу вас, не торопитесь с решением, подумайте хорошо. Я не переживу, если окажется, что я испортил вам жизнь».

      «Вы не испортите, герр Штраух», решительно заявила она.

      Когда они подходили к ее дому, он вдруг попросил: «Женни, мне было бы очень приятно, если бы вы называли меня просто по имени, вы не против?»

      «Конечно, нет, Густав», – не смутившись, произнесла она и, лукаво улыбнувшись, исчезла за дверью.

      Когда он возвращался домой, у него внутри все пело. Ему хотелось кричать на весь город, что он любит ее. Я сошел с ума – думал он. Но какая удивительная девушка! Как можно не влюбиться в нее? Он же не чурбан все-таки, ему всего сорок, и вся жизнь еще впереди.

***

      А Женни, придя домой, ушла в свою комнату. Ей хотелось обдумать, что произошло, и что теперь будет. Нет, она ни о чем не жалела. Она прежде не думала, что может выйти замуж за герра Штрауха, нет, теперь она уже может называть его просто Густавом, он сам ее об этом попросил.

      Но когда он вдруг признался, что любит ее, она поняла, что вот именно этого она и хотела, не отдавая себе отчета. Любит ли она его? Она не была в этом уверена, ведь она еще никого не любила, так что просто не знает, что это такое. Но вопрос, хочет ли она выйти за него замуж, не вызывал у нее сомнений. Конечно, хочет.

      Она уверена, что ей с ним будет очень хорошо. Он такой теплый, уютный, он почему-то напоминал ей мягкого плюшевого мишку, которого Рональд привез из Германии в подарок своей младшей дочери Эдит. У них будут дети. Женни не мыслила семейной жизни без детей.

       Густав будет прекрасным отцом, он так любит детей. Он любит ее, в этом у нее не было ни малейшего сомнения. Он добрый, терпимый человек. С ним она сможет вести дом так, как этого хочет она. У них будет теплый, ухоженный дом, уж она постарается, у них будут красивые, воспитанные дети, которые будут слушаться ее и обожать своего отца. Густав будет счастлив, что у него наконец-то появился свой дом, семья, красивая жена (самой себе она могла признаться, что считает себя красивой).

Многие говорили ей это, но больше всех она верила Отто, который однажды сказал ей: «Как жаль, Женнихен, что ты моя сестра. Я бы в тебя непременно влюбился. С тобой так весело, и ты очаровательна. Все мои друзья так считают».

      Она тогда отшутилась, но его слова ей польстили. Отто пользовался огромным успехом у девушек и умел ухаживать за ними. Все его подруги были очень симпатичные, так что он, видимо, знал толк в женской красоте.

      Она вновь вернулась мыслями к Густаву. Она находила, что они довольно красивая пара, она специально заглядывала в витрины магазинов, чтобы посмотреть, как они смотрятся. Совсем, совсем неплохо. Он среднего роста, но все же значительно выше ее, она очень маленькая. Он довольно крепкого телосложения, плотный, широкоплечий, а она хрупкая, изящная. Конечно, он выглядит значительно старше ее, но это хорошо. У нее никогда не было желания выйти замуж за мальчишку, вроде Отто или Герберта, хотя она очень любила Отто, да и Герберт был славный парень, их приятели тоже были хорошие мальчики, но замуж она все-таки хочет выйти за Густава.

      Женни очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, но у нее не было близких подруг, которым она бы доверяла. Ей, выросшей в окружении мальчишек, всегда было легче общаться с мальчиками, чем с девочками. Она очень дружит с Эрной, но у той сейчас мысли направлены в другую сторону. Она даже как-то призналась Женни, что вряд ли выйдет замуж, так как чувствует, что у нее другое предназначение. В общем, Эрна в этом вопросе не советчик. С родителями она боялась говорить, во всяком случае, пока. Мама, пожалуй, постарается ее понять, а вот отец … Женни была уверена, что он и слышать не захочет о ее браке с Густавом. Хотя почему бы? Она видела, что Густав отцу весьма симпатичен, но, увы, не в качестве мужа своей младшей (теперь уже единственной) дочери.

      Рональд и его дети

      Мы оставим на время Женни наедине с ее мыслями о будущем и вернемся в дом доктора Штерна. Посмотрим, как он себя чувствует после разговора на кладбище с незнакомой ему женщиной, которой он, по ее утверждению, когда-то спас жизнь.

      Он сдержал данное ей слово и в течение месяца не ходил на кладбище. Он погрузился с головой в работу, от которой немного отошел во время болезни жены и после ее смерти. Как очень опытному врачу, ему доставались самые сложные случаи, и он был счастлив, когда ему удавалось в очередной раз обмануть смерть и спасти жизнь еще одной женщины, чьей-то жены, дочери или матери. В свободное время он старался больше общаться с детьми, с удивлением обнаружив, как они вдруг повзрослели после смерти матери.

      Эрна уже выбрала свой путь. Он уважал ее выбор, но понимал, как трудно ей придется. Она очень много работает, но не жалуется и, приезжая домой, с гордостью рассказывает ему о своих успехах. Его тесть, доктор Вагнер, очень ею доволен, хотя ей об этом говорит редко. Он суров и требователен, но Эрна знает, чего хочет и готова на все. Рональд верит, что дочь сможет добиться чего-то в жизни. Это очень сильная, волевая натура, такие не ломаются и не сдаются.

      Эрике 16 лет. Скоро она закончит гимназию. Из всех детей Эрика больше всех похожа на свою покойную мать. Ему бы надо радоваться, а он наоборот старается найти в ней то, что отличает ее от матери. Первое время после похорон жены он часто пугался, когда Эрика внезапно входила в комнату: так она напоминала ему жену. Эрика, казалось почувствовала, что отцу тяжело видеть ее, такую похожую на покойную маму, и стала менять свой облик, чтобы уменьшить это сходство: она перестала носить косу и сделала прическу. Эрна всегда носила платья, а Эрика перешла на юбки и блузки, да и вести себя она стала как-то по-другому, хотя раньше всегда старалась подражать матери (она гордилась своим сходством с ней). Рональд ценил в дочери ее чуткость и способность к сопереживанию.

      Мальчики тоже были его добрыми друзьями, хотя они еще маленькие. Старшему, Рудольфу, всего четырнадцать лет. Руди увлекается спортом, играет в теннис, хорошо плавает. Пожалуй, он слишком взрывной, легко выходит из себя, но очень отходчив, долго сердиться не умеет. Больше всех он дружен с Эрикой, самой близкой к нему по возрасту, да и характеры у них совместимые.

      Роджеру десять лет. Рональд улыбнулся, вспомнив, как они с Эрной и старшими детьми спорили, как его называть дома. Он предложил называть сына Роди, но все запротестовали, что Роди и Руди это уж слишком, и в конце концов сошлись на Джерри, хотя ему это имя казалось чересчур англизированным. Джерри больше всего на свете любит читать. Он хватает все книги из его библиотеки подряд и не понимает, почему ему пока не разрешают читать «Декамерон» Боккаччо.

      Джерри дружит с Рихардом (Рики), который моложе его на полтора года. Они постоянно вместе. Вместе ходят в гимназию и вместе возвращаются, вместе делают уроки и шалят тоже вместе. Если за каким-то нехорошим делом застали Рики, то Джерри тоже можно смело наказывать, без него тут не обошлось. Но в семье доктора Штерна детей не наказывают. Эрна на это вообще была неспособна, он ни разу не слышал, чтобы она хотя бы голос повысила, а он сам предпочитал объяснять детям, почему так поступать нельзя, и разговаривал с ними серьезно и по-взрослому, даже когда они были маленькими.

      Младшая дочурка, Эдит, еще совсем маленькая, ей только исполнилось шесть лет, и Рональду кажется, что она больше всех страдает из-за смерти мамы. Скорее всего это не так: просто старшие дети лучше умеют скрывать свои чувства. Наверное жалеют его, а Дитхен этого еще не умеет. У нее хорошая няня, но девочке нужна мать, да всем им нужна мать, но где же ее взять?

      Как жаль, что так получилось, они ведь были так счастливы, пока Эрна не заболела… Нет, не надо об этом думать… Завтра он пойдет на кладбище, ведь уже прошел месяц с тех пор, как он был там последний раз, и эта славная женщина подсказала ему, как себя вести, чтобы стало легче. А ведь действительно ее совет помог. Хорошо бы встретить ее и поблагодарить. К сожалению, он даже не знает, кто она, так что если не встретит ее на кладбище, то и найти не сможет.

***

      На следующий день, ближе к вечеру, когда жара немного спала, был разгар лета, он сказал, что пойдет на кладбище. Рики и Джерри увязались с ним. Он не мог отказать детям, да и не считал нужным, только напомнил им, что на кладбище надо вести себя тихо.

      На могиле жены Рональд с удивлением увидел, как пошел в рост куст чайной розы, любимых цветов Эрны. Его посадила Эрика весной, а теперь на нем уже завязываются бутоны. Могила была засажена маленькими цветами и казалась нарядной. Памятник был скромный, без излишней пышности, но в хорошем вкусе. Они молча посидели на скамеечке, потом привели все в порядок: аккуратно вытерли памятник, чтобы на нем не было пыли, вырвали сорняки, поставили в вазу принесенные с собой цветы. Он чувствовал, что ему уже не так больно и тяжело, как было раньше. Как это она сказала тогда? Боль сменится тихой грустью. Да, именно это он и чувствует сейчас.

      И тут он вдруг увидел ее, ту самую женщину, которая так помогла ему. Могила ее мужа была совсем недалеко. Она склонилась над холмиком, видимо, тоже наводила порядок. Он подошел ближе и взглянул на памятник: «Гюнтер Бремер 1870-1905». Всего тридцать пять лет прожил, подумалось ему.

      «Здравствуйте, фрау Бремер», вежливо поздоровался он.

      Она подняла на него глаза и, узнав, улыбнулась. «Здравствуйте, доктор».

      Только сейчас он рассмотрел ее лицо. Еще совсем молодая женщина, ей никак не больше тридцати, худенькая с большими серыми глазами, не красавица, но и не дурнушка, спокойная, сдержанная.

      «Я вас поблагодарить хочу», – сказал он. «Вы мне очень помогли. Я сделал так, как вы советовали, и мне стало легче. Я так хотел вам это сказать, но боялся, что не застану вас здесь, а я даже имени вашего не знал, так что и найти бы не смог».

      «Ну, теперь знаете. Да я тут бываю довольно регулярно, так что все равно бы встретились. Мне тоже хотелось вас увидеть и убедиться, что вы справились со своим горем».

      «Не могу сказать, что совсем справился, но я снова живу, а то мне порой казалось, что меня уже нет на этом свете».

      «Я очень рада за вас, доктор. Вам надо жить и не только ради детей».

      «Пожалуйста, не называйте меня доктором. Меня зовут Рональд».

      «Но не могу же я называть вас просто Рональдом, вы же гораздо старше меня, а герр Штерн как-то слишком официально». Вдруг она поняла, что сказала что-то не то, и мучительно покраснела:

      «Простите меня, ради Бога, я не хотела вас обидеть».

      Он засмеялся: «Вы меня нисколько не обидели. Это чистая правда, я действительно значительно старше вас. Но все же остановимся на Рональде. А как зовут вас?»

      «Хильда».

      «Вы знаете, Хильда, я уже так давно не смеялся, а вам удалось рассмешить меня».

      В этот момент к ним приблизились двое детей, мальчик лет девяти нес в руке бидончик с водой, а за другую руку держалась девочка, пожалуй, ровесница его Дитхен. Мальчик вопросительно взглянул на Рональда.

      «Поздоровайтесь, дети, это доктор Штерн», – сказала Хильда.

      Мальчик вежливо поклонился, а девочка тихо сказала: «Здравствуйте».

      «Это мой сын Вилли и дочка Ирма».

      «Рад с вами познакомиться, а вон там мои сыновья, Джерри и Рики», – и он показал на мальчиков, которые с любопытством наблюдали за этой сценой.

«Подойдите сюда, мальчики», – позвал он сыновей. Те подошли. Он познакомил их с Хильдой и ее детьми и предложил пойти вместе в парк, который был недалеко.

      «Пойдемте, Хильда, дети немного поиграют в парке, а мы посидим и поговорим. Сегодня такой хороший вечер».

      «Хорошо», – просто сказала она. «Я только цветы полью и пойдем».

***

      В парке они сели на скамейку. Дети бегали неподалеку, у них были свои дела, и они не обращали внимания на взрослых, погруженных в какой-то серьезный разговор.

      «Расскажите мне о себе», – попросил Рональд.

      «Да, что рассказывать, ничего особенного в моей жизни не было. Я сирота, воспитывалась в доме дальних родственников. Не могу о них сказать ничего плохого, но я всегда чувствовала себя чужой в этом доме. Поэтому, когда познакомилась с Гюнтером, и он сделал мне предложение, я сразу согласилась».

      «Вы любили его?»

      «Когда выходила замуж – еще не любила, а потом очень привязалась. Он был светлый человек, но ему не везло в жизни».

      «Чем он занимался?»

      «Понимаете, он был художником. Но художнику трудно сделать себе имя, чтобы его картины начали покупать. Ему очень редко удавалось что-то продать. Надо было на что-то жить, и он работал, как художник-декоратор: оформлял квартиры богатым людям, иногда его приглашали в театр писать декорации, особенно перед премьерой. А картины он писал для себя, в свободное время. Вы знаете, это наверное покажется вам странным, но свои самые светлые, самые радостные картины, пронизанные солнцем и напоенные весенними ароматами, он написал, когда уже был неизлечимо болен и знал, что умирает.

      Может быть, торопился оставить людям все лучшее, что было в нем. После его смерти мне пришлось продать несколько его картин. Я не хотела этого делать, но мне надо было кормить детей. Ко мне и сейчас приходят с просьбами продать картины, но пока нужда не заставит, я больше не буду этого делать».

      «А чем вы теперь занимаетесь?»

      Она чуть покраснела, потом посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «После продажи картин Гюнтера и уплаты всех долгов, у меня оставалась некоторая сумма, и я решила начать свое дело, чтобы зарабатывать на жизнь. Я открыла небольшую мастерскую по пошиву женского белья: корсеты, бюстгальтеры… Простите».

      «Вам не в чем извиняться, Хильда. Вы проявили выдержку и мужество. Я могу только восхищаться вами. А что вы сделали с оставшимися картинами вашего мужа?»

      «Я их развесила в той комнате, где он умер. Убрала оттуда всю мебель, сделала ремонт. Я часто прихожу в эту комнату, смотрю на картины, и мне кажется, что я общаюсь со своим мужем. Он вообще писал пейзажи, но незадолго до смерти написал свой автопортрет. Он тогда уже плохо выглядел, очень исхудал, глаза запали, щеки ввалились, а на портрете он такой, каким я его встретила: молодой, здоровый, полный сил и надежд», – ее голос дрогнул, и в глазах заблестели слезы.

      «Простите меня», – спохватился Рональд. «Я вас вызвал на тяжелые для вас воспоминания. Пойдемте к детям. Смотрите, как они хорошо играют вместе. Сколько лет вашей девочке?»

      «Скоро будет шесть».

      «Правда? Моей младшей дочери только что тоже исполнилось шесть. Ее зовут Эдит, Дитхен. Мне кажется, она очень скучает по маме».

      «Конечно, каждому ребенку нужна мама, мне ли это не знать? Я свою маму почти не помню, а как я мечтала ее иметь, помню очень хорошо».

      Через год Рональд сделал Хильде предложение, и она согласилась стать его женой. Их объединило общее горе, понимание того, что они нужны друг другу и своим детям и глубокая взаимная привязанность.

      Тяжелый разговор

      Тем временем Женни продолжала изредка встречаться с герром Штраухом. Их решимость создать семью не уменьшилась, но оставалось одно существенное препятствие: родители Женни.

      Густав просто холодел, когда представлял себе, что ему придется просить руки Женни у ее отца. Он буквально слышал его голос с возмущением упрекающий его в том, что он соблазнил молодую неопытную девушку, и, ничтоже сумняшеся, собирается исковеркать ей жизнь.

Он пригласил его в свой дом давать его дочери уроки, а вовсе не жениться на ней, он доверял ему, как порядочному человеку, а Густав не оправдал его доверия и т.д. и т.п.

      Самое ужасное состояло в том, что Густав был абсолютно согласен со всеми этими доводами, и возразить ему было нечего. Единственное, что он мог сказать в свое оправдание это то, что он бесконечно любит Женни. И он ее не соблазнял, только этого не хватало. Она сама сказала, что хочет выйти за него замуж. Но ведь он первый сказал ей о том, что любит ее. Если бы не сказал, может быть ничего и не было бы.

      Так он терзался уже довольно долго, не находя в себе сил как-то разрубить этот гордиев узел. Женни, обычно такая решительная, тоже не осмеливалась начать этот разговор со своими родителями.

      Наконец она все же собралась с духом и сказала матери, что хочет выйти замуж за герра Штрауха.

      «Девочка моя, ты сошла с ума! Как тебе такое в голову пришло? Он же тебе в отцы годится!» – воскликнула насмерть перепуганная Гертруда.

      «Давай поговорим спокойно, мамочка», – собрав все силы спокойно произнесла Женни. «Ну, признайся, что Густав тебе нравится. Ты ведь сама мне говорила, что он очень приятный человек».

      «Я этого не отрицаю, но ведь я не могу выдать тебя замуж за человека просто потому, что он мне симпатичен. Он немолод уже, небогат, а ты такая красавица, ты могла бы сделать блестящую партию. За тобой ухаживают такие интересные молодые люди…»

      «Мама!» – перебила ее Женни. «Я не хочу делать блестящую партию, мне не нужно богатство, и я не желаю жить в праздности. Я хочу, чтобы у меня была крепкая семья, любимый муж, который будет любить меня, и на которого я смогу опереться. Я хочу, чтобы у меня были дети. А ты можешь представить себе лучшего отца, чем Густав?»

      «Не могу», – растерянно произнесла Гертруда. «Но ведь тебе нужен не только отец твоих детей, но и муж».

      «Вот он и будет моим мужем. Мамочка, он безумно меня любит, я же чувствую. Я знаю, что мы будем очень счастливы».

      «Он будет очень счастлив», – расплакалась Гертруда, – «А ты о себе подумала?»

      «Ну, конечно подумала, мамочка. Я просто уверена, что у нас все будет замечательно».

      «Ох, доченька, ты бы еще подумала, что скажет папа…» – Гертруда изменилась в лице, когда подумала о реакции Генриха.

***

      А реакция оказалась такой, какой никто из них даже представить себе не мог. В такой ярости Гертруда видела своего мужа только один раз в жизни, когда Эдгар, он тогда еще учился в гимназии, наверное в шестом классе, изобрел какое-то взрывное устройство, и они с друзьями испытали его во дворе гимназии. Взрыв оказался таким сильным, что на первом этаже вылетели стекла, и это было просто чудо, что никто серьезно не пострадал. Гертруда навсегда запомнила этот кошмарный день. До этого она даже представить себе не могла, что ее всегда сдержанный муж может впасть в такую ярость. Эдгару тогда крепко досталось, и это был единственный раз, когда Генрих поднял руку на своего сына.

      И вот сейчас эта сцена повторилась, правда, до драки дело не дошло.

      Когда герр Штраух пришел к ним, чтобы просить руки Женни, и Гертруда с ужасом заметила, что у мужа побелели глаза, она сразу вспомнила историю с Эдгаром, и все поплыло у нее перед глазами. Потом они услышали примерно то, что Густав себе и представлял. Ему нечего было возразить, поэтому он выслушал все молча. Женни тоже молчала. Когда Генрих немного выдохся, Густав, стараясь держать себя в руках, сказал:

      «Господин Вагнер, я не ожидал услышать что-то другое, я понимаю вас. На вашем месте я наверное говорил бы то же самое. Но что же делать мне? Я действительно бесконечно люблю вашу дочь. Я не осмелился бы сделать ей предложение, но я чувствую, что она хочет быть моей женой. Я не знаю, что она нашла во мне, но единственное, в чем я могу вас заверить, это то, что я сделаю все, чтобы она была счастлива».

      «Но как же вы могли вскружить голову девочке, которая вам в дочери годится? Не скрою, я всегда считал вас порядочным человеком, мне было интересно в вашем обществе, но я не могу допустить, чтобы моя дочь погубила себя, став женой человека, который вдвое старше ее».

      Но тут свое слово сказала Женни. На протяжении всего разговора она не произнесла ни слова, только была очень бледна. Она встала со стула и выпрямилась. Теперь ее глаза были на уровне глаз ее отца, который сидел напротив нее. (Слава Богу, что он сидит, мелькнула в ее голове дурацкая мысль, а то пришлось бы задирать голову).

      «Папа», – с достоинством произнесла она. «Я очень тебе благодарна, что ты так обо мне беспокоишься, но позволь мне самой решать свою судьбу. Я выйду замуж за того, за кого хочу я, и позволь мне извиниться за тебя перед герром Штраухом за все, что ему пришлось тут выслушать. Он этого не заслужил».

      С этими словами она вышла из комнаты с гордо поднятой головой.

      Несколько минут в комнате стояла гробовая тишина. Генрих был ошеломлен. Даже хорошо зная характер своей младшей дочери, такого он не ожидал. Гертруда была парализована страхом, не зная, чего можно ожидать от мужа, который сейчас производил впечатление человека, перед которым внезапно выросла стена. Густав, тоже не ожидавший от Женни такого мужества, был потрясен и не знал, что делать дальше.

      Первым молчание нарушил Генрих:

      «Вот видите», – обратился он к Густаву, – «что вас ожидает, если вы на ней женитесь. Но своего согласия на этот брак я все равно не дам».

      Густав поднялся, говорить больше было не о чем.

      «Позвольте мне уйти, доктор».

      Генрих только кивнул, говорить он не мог.

      Густав поцеловал руку Гертруде и тихо произнес: «Простите меня».

      Он вышел на улицу. Шел дождь. Он его не замечал. Вот это характер, подумал он о Женни. Он не представлял, что теперь будет с ними, но даже то, что он встретил такую девушку, и она, не понятно почему, полюбила его, уже было счастьем.

      А Женни убежала в свою комнату и заперлась там. Ее била дрожь, потом началась настоящая истерика, впервые в жизни. Гертруда, видимо, почувствовала, что-то неладное и поднялась в комнату Женни. Она слышала рыдания дочери, и сама отчаянно плакала под дверью, но на просьбы открыть дверь Женни не откликнулась.

      Когда Гертруда пришла в свою спальню, надеясь, что муж уже уснул, она застала его сидящим в кресле с трубкой в зубах. Это был плохой знак. Генрих курил, только когда был очень расстроен, а чтобы он курил в спальне, она вообще не могла припомнить. Он поднял на жену измученные глаза и с усилием произнес:

      «Она погубит себя, Труди, а ведь она прекрасная женщина. У нее такие задатки».

      Честно говоря, Гертруда не очень поняла, что он имел в виду, но спрашивать не решилась.

      Дерзкий план

      На следующий день Женни встала рано и ушла из дома, когда родители еще спали. Ей надо было многое обдумать. Хорошо, что дождь уже кончился. Стоял довольно теплый осенний день, светило солнце, улицы были еще мокрыми от ночного дождя. Она зашла в сквер и долго сидела на скамейке, думая о чем-то своем. Она должна была встретиться с Густавом, но у него уроки закончатся только в двенадцать часов, а сейчас еще нет и девяти. Ей было жаль его, ему столько пришлось выслушать от ее отца, а ведь он ее даже ни разу не поцеловал.

      Она не спала всю ночь, размышляя, что делать дальше. Теперь у нее созрел план, но надо было подумать, как лучше преподнести его Густаву. Он действительно очень порядочный человек, а ее план требовал известной дерзости… Но ведь он любит ее, и другого выхода у них нет. Так что, если они хотят быть вместе, придется через что-то переступить.

      Женни с трудом дождалась двенадцати часов и направилась к гимназии. Она увидела его издалека, когда он еще не мог видеть ее (он был близорук, но на улице пенсне не носил). По его усталому виду она поняла, что он тоже не спал всю ночь. Наконец он увидел ее, и лицо его осветилось широчайшей улыбкой.

      «Женни! Надо ли говорить, как я счастлив вас видеть?»

      «Тебя», – отчетливо произнесла она. «Я тоже очень рада тебя видеть».

      Этим «ты» она как бы подчеркнула, что их отношения получили новое развитие. Он наконец решился и осторожно поцеловал ее упругую, румяную щечку. Она не отпустила его, обняла и протянула ему губы. Ну и что ему оставалось делать?

      Это действительно очень приятно, подумала Женни, Отто не зря говорил, что это потрясающе. Видимо, она наконец доросла.

      Да, пожалуй, она поведет его по жизни, а не он ее, подумал в это время Густав, но он был готов идти за ней, куда угодно.

      «Ты знаешь», – вдруг сказала она. «Я ужасно проголодалась, я сегодня еще не ела».

      «Какой ужас! Ты же помрешь с голоду, как динозавр».

      И он повел ее в маленький ресторанчик, куда любил ходить с друзьями. Они долго сидели там, пили легкое вино, ели какие-то вкусности и говорили, говорили… Она поведала ему свой план, который поначалу поверг его в шок, а потом показался вполне разумным. Она предложила ему написать прошения в Министерства образования соседних стран с целью предоставления ему вакансии преподавателя немецкого языка и литературы в гимназии.

      Когда ты получишь ответы, мы выберем что-нибудь подходящее и уедем, а там начнем нашу семейную жизнь.

      «А как же твои родители?» – растерянно спросил он.

      «А родителям придется смириться с нашим решением. Я уверена, что когда они увидят, что у нас все хорошо, они нас поймут и простят. Не сердись на моего отца. Он хороший человек. Просто привык у себя дома командовать».

      «Да я не сержусь. Я думаю, окажись я на его месте, я бы еще не такое устроил».

      Она долго пристально смотрела на него.

      «Ты добрый», – протянула она. «Вот за это я тебя и люблю».

      Потом он проводил ее домой.

      На следующий день он написал письма в министерства образования Австрии, Германии и России.

Глава 3

Дела семейные

1911 г. Житомир

      Житомир, 1911 год, разгар лета. Если бы мы подошли к зданию мужской гимназии, то увидели бы стайки веселых гимназистов, выбегающих во двор. В углу двора они швыряют в кучу свои ранцы и устраивают вокруг них танец дикарей.

      Смотреть на это немного странно, потому что гимназисты уже достаточно взрослые юноши, лет 18-19-ти. Но ведь сегодня 28 июня, и они сдали последний экзамен – немецкий язык. Через два дня в актовом зале им торжественно вручат аттестаты зрелости. Потом начнется взрослая жизнь, полная трудностей, забот и переживаний, но сегодня им еще так хочется побыть детьми.

      Вскоре из гимназии выходят учителя во главе с директором гимназии, Иваном Федоровичем Смоленским. Смоленский обращается к одному из учителей, невысокому крепкому человеку в пенсне:

      «А вас я особенно благодарю и поздравляю, Густав Карлович. Ваши ученики прекрасно подготовлены. Я, честно говоря, даже не ожидал таких результатов: все выдержали, а Костя Круглов и Дмитрий Скавронский даже меня заставили устыдиться, отвечая на вопросы, которые мне показались слишком трудными».

      «В-вы п-преувеличиваете, Иван Федорович», – отвечает тот, кого назвали Густавом Карловичем. Он немного заикается от волнения и говорит с характерным немецким акцентом. «Мы конечно старались, но главное тут то, что мальчики действительно хотели выучить язык. Без их желания и старания ничего бы не вышло, уверяю вас».

      «А еще я должен признать», – продолжает директор, «что вы, Густав Карлович, оказались правы».

      «Я не совсем понимаю… П-прав в чем?» – недоумевает учитель.

      «А вы вспомните наш разговор два года назад. Я вас тогда упрекнул в излишнем либерализме по отношению к ученикам и велел вам чаще их наказывать, а вы мне возразили, что их просто надо любить. Помните?»

      «Д-да, что-то такое припоминаю…»

      «В общем, я беру свои слова обратно, ваша метода доказала свое право на существование. Сегодняшний экзамен тому подтверждение. Я благодарю всех, господа. Встретимся на выпускном вечере».

      Учителя расходятся по домам, а гимназисты еще долго отмечают день последнего экзамена, завершившийся торжественным захоронением учебника немецкой грамматики.

***

      Густав Карлович медленно шел по Большой Бердичевской улице по направлению к своему дому. Да, вы не ошиблись, уважаемый читатель. Это наш старый знакомый герр Густав Штраух, который четыре года назад сделал предложение дочери доктора Вагнера Женни и получил отказ, нет, не от нее самой, а от ее отца. Что же произошло в их жизни с тех пор?

      После того, как Густав направил письма с просьбой предоставить ему вакантное место преподавателя немецкого языка, он получил несколько предложений.

       Почему-то больше всего им пришлось по душе место в Житомире. Самое главное, что учителю там предоставлялась казенная благоустроенная квартира, а это было совершенно необходимо, чтобы начать семейную жизнь.

      Кроме того они узнали, что Житомир расположен в очень живописном месте на берегу красивейшей реки Тетерев, что там благодатный климат, очень много садов.

Немаловажно было и то, что в городе проживало довольно много немцев, там работала лютеранская церковь, и была школа для немецких детей.

      Густаву было предложено место учителя немецкого языка и литературы в мужской гимназии. Единственное, что немного пугало их, было недостаточное знание русского языка. Женни практически его не знала, да и Густав был в нем не очень силен. Но в конце концов, они все же остановились на Житомире.

***

      Много споров у них вызывал сам отъезд. Густав считал, что нужно еще раз поговорить с родителями, а Женни настаивала на том, что они ей не позволят уехать с ним, тем более, что они еще не женаты, а жениться в Риге им не дадут, так как ее отца все знают, и без его благословения их брак не зарегистрируют.

      Густав вынужден был согласиться, но в глубине души считал, что это как-то нехорошо. И он, и Женни написали родителям покаянные письма, где просили простить их и мысленно благословить. Густав заверил их, что сделает все возможное, чтобы Женни была счастлива.

      Наконец настал день их отъезда. Билеты были куплены заранее, специально на утренний поезд, чтобы Женни ушла из дома, пока родители будут спать. Из семьи Женни только Герберт был в курсе этой авантюры, но он встал на сторону сестры и обещал им помочь. Еще ночью Герберт отвез вещи Женни на вокзал. Она взяла с собой совсем немного вещей: свою одежду, обувь, постельное белье. Кое-какую посуду на первое время они купили, и Густав уложил все это в свой багаж.

      Ночь перед отъездом Женни не спала. Она тихонько бродила по дому, стараясь запомнить все до мелочей. Она надеялась, что через некоторое время сумеет приехать сюда в гости. Но этим надеждам не суждено было сбыться.

***

      И вот теперь, спустя почти четыре года, Густав чувствовал, что у него есть все, о чем он раньше даже мечтать не мог. У него хорошая работа, его любят ученики, и уважают коллеги. Вот и сегодня директор его при всех поблагодарил.

      У него уютный дом. Женни действительно оказалась превосходной хозяйкой. Он и глазом не успел моргнуть, как их новая почти пустая квартира превратилась в уютное гнездышко с красивыми занавесками и ковриками, виртуозно сплетенными Женни из старых чулок, на столах появились белоснежные накрахмаленные скатерти, во всех углах стояли цветы в горшках. Всегда было очень чисто и уютно. Первое время Женни всем этим занималась сама, в том числе и кухней. Она очень вкусно готовила. Господи, и когда она всему этому научилась? Ведь она совсем молоденькая.

***

      А потом появились дети. Это было чудо. Он никогда не сможет забыть того момента, когда акушерка положила ему на руки конверт, в котором лежало крошечное существо, его сын. Роды были тяжелые и продолжительные. Он измучился тогда, ожидая, когда все это кончится, и проклиная судьбу, которая заставляет женщин так страдать. Тогда он думал не о женщинах вообще, а только о своей Женни, такой еще юной, маленькой, хрупкой, сколько же ей приходится страдать. Никогда больше он не позволит этому повториться.

      Но когда он увидел своего сына, то разом забыл обо всем, что ему пришлось перенести в ожидании этого момента. Да и Женни, когда ему наконец позволили зайти в ее комнату, к его большому удивлению, выглядела, хотя и усталой, но бесконечно счастливой и радостно улыбнулась ему, как будто не было этих долгих часов страданий и боли.

      «Я преклоняюсь перед тобой, но это было ужасно», – сказал он жене. «Я не хочу, чтобы ты еще раз так страдала».

      «Ну, почему же?» – весело спросила она. «Вот немножко приду в себя, и мы все это повторим. Не хочешь же ты, чтобы маленький Густав остался единственным ребенком?»

      «Так ты хочешь назвать его Густавом?»

      «Ну, конечно, я давно так решила. Если будет сын, я назову его в твою честь. Ты это заслужил».

      Он молча поцеловал ее. По его щеке катилась слеза, но он ее не замечал.

      В их семье все делалось так, как хотела она, но его это совсем не тяготило.

      В 1909 году Женни родила ему второго сына, Отто. Она назвала его так в честь любимого брата. Если Густав был очень похож на него, то Отто был в мать черноволосый и черноглазый, совсем не похожий на своего дядю Отто, но Женни уверяла, что он такой же проказник.

А всего неделю назад Женни подарила ему дочь, серьезное, спокойное, очаровательное маленькое существо. Девочку назвали Гертрудой в честь матери Женни. Женни считала своим долгом назвать дочь именно так, но ей не нравилось уменьшительное Труди, и она предложила называть малышку Гретой, Гретхен. Он был в восторге, ведь Гретхен – его любимая героиня. К тому же белокурая Гретхен еще и символ немецкого народа. Может быть, и его Грета будет светловолосой.

***

      Когда родился первый ребенок, в доме появились две служанки: кухарка Ванда и няня Анюта. Ванда была замужняя женщина лет сорока, полька по национальности. Она жила со своей семьей недалеко от них и приходила только на день, так что ужин, приготовленный ею, Женни подавала сама. Анюта постоянно жила в доме и спала в детской.

Поначалу Ванда показалась Женни очень медлительной, она все делала как-то не торопясь, и Женни, которая все делала бегом, это невероятно раздражало. Один раз она даже что-то сказала по этому поводу. На что Ванда совершенно невозмутимо ответствовала:

      «Не извольте беспокоиться, пани. Все будет готово и подано вовремя».

      Женни смутилась, в конце концов, Ванда по возрасту годилась ей в матери. Все же ей было интересно, как кухарка умудряется все делать, не производя при этом никаких лишних движений, и стала потихоньку наблюдать за ней. Ее поразило, насколько экономными были все движения Ванды. Вся ее работа была настолько хорошо организована, и она так красиво делала все, за что бралась, что Женни поняла: ей многому надо бы у нее поучиться. Со временем она-таки переняла кое-что у своей кухарки, только не научилась двигаться медленно: природная энергия била из нее ключом.

      На том, чтобы взять няню, настоял Густав Карлович. Женни не стала возражать. Анюта выросла в деревне, в большой семье, где была старшей дочерью, так что за детьми присматривать умела.

      Женни хотелось, чтобы Анюта выглядела, как подобает няне из приличного семейства. Поэтому она в первую очередь занялась ее внешним видом: пошила ей несколько красивых платьев, уговорила заплетать волосы в одну косу, а не в две, как та привыкла, и оказалось, что Анюта весьма привлекательная, крепкая, здоровая девушка, с румяными щеками и длинной русой косой.

      Когда Густав впервые увидел Анюту в красивом светло-коричневом платье и белоснежном накрахмаленном переднике, он просто не поверил, что это та самая девушка, которая совсем недавно приехала из деревни. Сама Анюта тоже была очень довольна и с удовольствием вертелась перед зеркалом.

      Для Женни общение с ней было очень полезно, так как помогало быстрее выучить русский язык. Правда, Анюта говорила на какой-то невероятной смеси русского, украинского и польского языков, но она любила поговорить, в отличие от молчаливой Ванды, и с удовольствием рассказывала Женни о своей жизни в деревне и многочисленных братьях и сестрах.

      Самое же главное в ней было то, что она действительно любила детей. То, что на ее попечении поначалу был только один младенец, наверное казалось ей пребыванием в доме отдыха, так как в доме родителей возле нее постоянно вертелось не менее трех-четырех сопливых орущих малышей, которых она должна была опекать.

      А тут только один чистенький, к тому же очень спокойный мальчик. Правда, скоро к нему присоединился его младший братец. Темноглазый, живой и красивый малыш, очень похожий на свою маму, темпераментом тоже пошел в нее, и частенько оглашал дом оглушительным криком здорового младенца, испытывавшего восторг от того, что пришел в этот мир.

      Счастлива ли Женни? Безусловно. У нее большая квартира, которую она обставила и украсила по своему вкусу. У нее замечательный муж, обожающий ее и готовый сделать все, что она хочет. У нее уже трое чудесных детей.

      Крутолобый, серьезный Густав, копия своего отца. Ему три года, он чувствует себя старшим братом и присматривает за двухлетним Отто, который обладает ангельской внешностью (есть в кого, если без ложной скромности), но по характеру это просто маленький чертенок и очень напоминает ей брата Отто, в честь которого он и назван, да ведь и она в детстве не отличалась смирением.

      А теперь вот у нее родилась дочка. Внешне девочка, кажется, похожа на Густава, хотя сейчас еще трудно сказать наверняка. Но она удивительно спокойная. Ей уже неделя, а они еще не слышали, как она плачет. Скоро можно будет выйти с ней на прогулку.

      Женни очень любит ходить с мужем и детьми в городской парк, который находится совсем недалеко от их дома. Она как бы смотрит на себя со стороны: солидный муж, она сама, красивая, изящная, всегда хорошо одетая, молодая женщина, очаровательные дети. Густава уже многие знали, и когда с ними почтительно здоровались: «Здравствуйте, господин учитель, здравствуйте, мадам», она испытывала гордость.

      Единственное, что тревожило ее, это потеря связи с семьей. Брат Герберт написал ей, что родители очень переживали ее отъезд. Гертруда упрекала мужа (наверное впервые в жизни), что он был так непримирим, Генрих отмалчивался. Но в конце концов они, кажется, примирились с ее решением.

Сам Герберт собирался жениться на Лотте и переехать в Швейцарию, где жила старшая сестра Лотты со своим мужем и детьми. Больше писем от него не было. Сначала она не решалась написать родителям, а после рождения Густава младшего, написала, но письмо пришло обратно с пометкой: «Адресат выбыл». Что сталось с родителями, она не знала. Куда они могли переехать даже предположить не могла. Густав предлагал ей поехать в Ригу и попытаться их найти, но она ехать не могла из-за детей, а отпускать его одного не хотела.

      Зато здесь она нашла себе очень хорошую подругу. Анна Васильевна Сикорская жила в соседнем доме. Вскоре после того, как Штраухи обосновались в своей квартире, Женни, поливавшая цветы во дворе, увидела даму, вышедшую из соседнего дома.

      Дама привлекла ее внимание своей аристократической внешностью: она была среднего роста, но заметно выше Женни, очень прямо держалась, была прекрасно одета, в руке держала бледно-розовый кружевной зонтик от солнца, который удивительно гармонировал с ее серым платьем, украшенным большим кружевным бледно-розовым воротником. Женщина заметила Женни и подошла ближе.

      «Здравствуйте», – приветливо обратилась она к Женни. «Вы наверное наши новые соседи. Моя служанка сказала мне, что ваш муж будет преподавать в гимназии».

      «Здравствуйте», – Женни с трудом произнесла это слово по-русски. «Простите, я почти не говорю по-русски. Я – немка».

      «Замечательно», – незнакомка тут же перешла на прекрасный немецкий язык. «Я с удовольствием буду говорить с вами по-немецки, а то я уже начинаю забывать язык. Меня зовут Анна Васильевна. Я жена морского офицера Сикорского. Муж постоянно в плавании, так что мне часто приходится коротать время одной. А как зовут вас?»

      «Женни. Здесь меня называют Евгения Генриховна, но это очень трудно произнести, так что можно просто Женни».

      «Мне это совсем нетрудно», – Анна Васильевна улыбнулась, глядя на Женни своими большими лучистыми серыми глазами. Вы очень красивая женщина, Евгения Генриховна, и еще очень молодая, держу пари, что вам не больше двадцати».

      «Вы угадали, в декабре мне исполнится двадцать один год».

      «Ну, я по сравнению с вами уже старушка. Мне недавно исполнилось двадцать пять».

      Женщины невольно рассмеялись, сразу почувствовав глубокую симпатию друг к другу.

      Эта дружба продолжалась много лет, помогая им преодолевать многие личные трагедии, которые суждено было пережить обеим, но почему-то, будучи очень близкими людьми, они всегда обращались друг к другу только по имени отчеству.

       ***

      Дети у Женни и Анны Васильевны появились почти одновременно. В марте у Сикорских родился сын, Сережа, а в мае Женни родила Густава. Это еще больше сблизило молодых женщин. Первый ребенок – это огромное событие, так что у них была масса тем для разговоров.

      С тех пор Женни родила еще двоих детей, а Сережа так и остался единственным сыном Сикорских. Принимая во внимание образ жизни, который они вели, в этом не было ничего удивительного. Сигизмунд Казимирович так редко бывал дома, что им должно было очень повезти, чтобы зачать еще одного ребенка. Кроме того, Сикорский как-то доверительно признался Густаву Карловичу, что не хочет иметь других детей, так как его жизнь постоянно связана с риском, и он не хотел бы, чтобы Анне пришлось поднимать нескольких детей одной.

      Сережа, однако, вовсе не чувствовал себя единственным ребенком, так как рос вместе с детьми Штраухов. Они постоянно играли вместе и, видимо, ощущали себя братьями.

      Вообще, этот период их жизни был очень спокойным и счастливым. По утрам Густав Карлович минут сорок делал гимнастику: поднимал тяжести, делал упражнения на турнике, который он сам же и соорудил во дворе, и даже стоял на голове, уверяя, что это очень полезно для мозгов. В любую погоду он обливался холодной водой на улице и советовал Женни делать то же самое, но она так и не решилась.

Она сама кормила мужа завтраком и провожала на работу, а потом поднимались дети, и дом наполнялся их веселыми голосами, а иногда и плачем, но Женни была достойной дочерью своего отца, и капризов не допускала.

      Сережа Сикорский был больше избалован, чем ее дети, ведь Анна Васильевна в нем души не чаяла и иногда позволяла кое-что лишнее. Но в присутствии строгой Евгении Генриховны трехлетний Сережа тоже как-то подтягивался и вел себя, как подобает маленькому мужчине.

Обычно обе молодые мамы ходили гулять с детьми в парк, если погода была хорошей. Когда Женни бралась шить новое платье своей подруге, та ходила гулять со всеми детьми, чтобы Женни могла поработать. В этом случае ее сопровождала Анюта.

      Иногда Анна Васильевна ездила на встречу с мужем, когда его корабль заходил в порт. Отпуск он в этом случае не получал, но ему разрешали ночевать на берегу. Сережа при этом переселялся к Штраухам, и дети были очень рады. Анюте конечно хлопот прибавлялось, но Анна Васильевна щедро оплачивала ее труды, хотя Анюта каждый раз благородно отказывалась.

      Когда Густав Карлович вечером возвращался домой, начиналось нечто невообразимое. Женни не ошиблась. Он действительно оказался превосходным отцом, и ему доставляло невыразимое удовольствие возиться с малышами. Он разрешал им все: то превращался в лошадку и катал их по очереди на спине, передвигаясь на четвереньках, то устраивал веселую возню на ковре в гостиной, то играл с ними в прятки или в салочки во дворе. Когда Женни пыталась утихомирить не в меру расшалившегося мужа, он виновато улыбаясь, говорил:

      «Женнихен, ну не сердись, пожалуйста. Я так долго об этом мечтал. Я уже не верил, что это случится, но ты подарила мне это счастье, дай мне насладиться им».

      Ну, разве она могла не растаять от таких слов?

      Набегавшись и наигравшись, они все усаживались на диване или прямо на ковре и он рассказывал им сказки, которых знал великое множество. С детьми разговаривали и на немецком, и на русском языках, так что они понимали и тот, и другой.

      Иногда они собирались у Анны Васильевны, и тогда в доме звучала музыка. Анна Васильевна играла на рояле сначала детские песенки, а когда детей отправляли спать, то серьезную музыку. Она очень любила петь дуэтом с Густавом Карловичем, у которого был приятный баритон, и они разучили несколько романсов на русском языке.

Женни петь совсем не умела, и музыкального слуха у нее не было, кстати, как и у мужа Анны Васильевны, так что на этих импровизированных концертах они выступали в роли зрителей. Зато когда им хотелось потанцевать, Сигизмунд и Женни составляли прекрасную пару, хотя и Анна Васильевна превосходно танцевала, но ведь ей приходилось быть тапершей. Густав Карлович танцевать совсем не умел, говорил, что в молодости не имел возможности научиться, а теперь уже поздно людей смешить.

      Жаль только, что собираться, вот так вчетвером, им удавалось очень редко.

      Ночи тоже не разочаровывали. Женни совершенно не чувствовала разницу в возрасте со своим мужем, и никак не могла понять, чего же так опасался ее отец. Ее все устраивало в их отношениях. Муж был неизменно нежен и ласков с ней, он восхищался ее молодостью и красотой, а она просто растворялась в его теплоте.

      Правда, если бы она узнала, что происходит в спальне Анны Васильевны в те редкие ночи, когда приезжает ее муж, она наверное несколько смутилась бы. Однако, Женни этого не знала. В те времена женщины свято хранили тайну своих супружеских отношений. Лишь однажды Анна Васильевна обмолвилась, что у них с мужем все всегда происходит, как в последний раз, ведь они никогда не уверены, что судьба подарит им еще одну встречу. Женни не очень поняла тогда, что ее подруга имела в виду, но переспросить постеснялась.

Глава 4

Война

1914-16 гг. Житомир

В марте 1914 года в семье Штраухов появился еще один ребенок – дочь Эльза, которую стали называть Лиза, Лизхен. Рождение малышки внесло большое оживление в жизнь всей семьи. Густав был счастлив, что у него появился еще один ребенок. Если бы Женни рожала ему по ребенку каждый год, он был бы только рад. Единственное, с чем ему было трудно мириться, так это осознание того, что его любимая жена так ужасно страдает при этом, а Женни действительно рожала в муках, и каждый ребенок доставался ей очень непросто, но что ж поделаешь, если женщинам так на роду написано?

Мальчики, шестилетний Густав и пятилетний Отто, особой радости не выразили, но и ничего против нового члена семьи не имели. Трехлетняя Гретхен была в восторге, что теперь она не единственная девочка в семье. Правда она немного огорчилась, что сестричка пока не умеет ходить и говорить, но папа ей доходчиво объяснил, что очень скоро Лиза всему этому научится, и они будут играть вместе.

Но больше всех это событие обрадовало, как ни странно, Анюту, няню детей Штраухов. Дело в том, что Женни, обеспокоенная тем, что Анюта в заботах о ее детях упустит момент, чтобы заиметь своих собственных, стала заводить разговоры о том, что Анюте, дескать, пора подумать о том, чтобы выйти замуж. Анюту это очень задевало, и она в сердцах говорила:

«Вы хотите, чтобы я от вас ушла, Евгения Генриховна? Так вы так прямо и скажите».

«Ну, ты все неправильно понимаешь», – пыталась объяснить ей Женни. «Я просто думаю, что тебе уже двадцать три года, и пора подумать о собственной семье. А то твой Петр походит, походит, да и найдет себе другую, пока ты тут за чужими детьми ухаживаешь».

«Да, что вы такое говорите?» – возмущалась Анюта. «Да какие они мне чужие? Я же их всех с самого рождения нянчу. Я ж про них все-все знаю, да люблю я их в конце концов!»

Так что, когда Анюта узнала, что должен родиться еще один ребенок, она страшно обрадовалась: теперь-то уж никто ее не уволит, ну, как же они без нее? Четверо детей – это не шутка. Понятно, почему она так полюбила Лизочку.

С рождением девочки забот в семье прибавилось, и Женни больше не уговаривала Анюту выйти замуж, хотя Петру втайне сочувствовала. Он уже года три трогательно ухаживал за Анютой: водил ее гулять в парк, покупал билеты в цирк и в синематограф, сопровождал ее, когда она гуляла с детьми.

      Он был солидный, степенный, немногословный парень, весьма приятной наружности, и Женни понимала, что Анюта за ним будет, как за каменной стеной. Он работал в механических мастерских и неплохо зарабатывал. Был он очень мастеровит и мог починить, что угодно. Когда возникали какие-то хозяйственные неполадки, никто лучше Петра не мог с ними справиться.

      Проблема же была в том, что он ни за что не хотел брать у Штраухов деньги за свою работу. Тогда Густав Карлович ему объяснил, что всякая работа должна быть оплачена, что им очень нравится, как работает Петр, но если он не будет брать деньги, то придется искать другого мастера, а этого им совсем бы не хотелось. Мысль о том, что Штраухи могут нанять кого-то другого настолько претила Петру, что он согласился.

Вот так и катилась их жизнь в труде, в заботах о детях, в каких-то семейных проблемах, но в целом это была нормальная, благополучная жизнь с огорчениями и радостями, со слезами и смехом, с веселыми прогулками и тихими вечерами, с новыми нарядами, сшитыми мамой, со сказками Анюты и пением отца…

И вдруг эта мирная прекрасная жизнь круто изменилась.

       Война

Прошло всего пять месяцев со дня рождения Лизы, как началась война. Объявлена мобилизация. Густав Карлович не подлежит призыву по возрасту, а Петра призывают сразу же. Уходят на войну бывшие ученики Густава Карловича, совсем еще мальчишки, только что закончившие гимназию. Что будет с ними? Думать об этом было страшно.

Россия к войне не готова. Это становится понятно очень скоро: газеты пишут о тяжелых кровопролитных боях, в которых русские войска несут тяжелые потери. В городе организованы военные госпитали, которые очень быстро заполняются ранеными, доставленными с фронта.

      Население призывают помочь фронту, чем только возможно. Люди собирают продовольствие. Женщины шьют солдатское белье и вяжут носки и варежки: вряд ли война закончится до зимы.

      Учителя гимназии, в том числе и Густав Карлович, организуют отряды из учащихся старших классов и разгружают по ночам эшелоны с грузами и ранеными.

Женни вспомнив, что Эрна учила ее когда-то делать перевязки, отправилась в госпиталь, чтобы предложить свои услуги, оставив крошечную дочь на попечение Анюты. Ее взяли с радостью: рук катастрофически не хватало. Женни попала в бригаду медсестер, которые работали на приеме раненых, прибывших с фронта. Они должны были снимать повязки, наложенные на поле боя, обрабатывать раны антисептиками и накладывать свежие повязки.

Своего первого раненого Женни запомнила на всю жизнь. Это был совсем молодой человек, почти мальчик. У него было сквозное ранение верхней трети бедра. Когда она раздела его, он страшно смутился, багрово покраснел и отвернулся, чтобы она не заметила слезы в его глазах. Она постаралась его успокоить, хотя сама тоже очень волновалась. Рана его была в ужасном состоянии. Повязка пропиталась кровью и гноем и присохла к ране. Женни не знала, как ее снять. Она взяла кипяченую воду и стала потихоньку отмачивать бинт. Молодой врач, пробегавший мимо нее, остановился и укоризненно сказал:

«Ну, что вы делаете, сестра? Ведь так они у нас все перемрут. Вот смотрите, как надо».

С этими словами он разрезал повязку с двух сторон, сбоку от раны и резким движением сорвал ее. Крик раненого ударил Женни в самое сердце. Она наверное побледнела, потому что врач сказал:

«Ничего, ничего, держитесь. По другому нельзя, если мы не хотим их терять».

Потом она обмыла и обработала рану, наложила свежую повязку. Раненый благодарил ее, а она с ужасом думала, что не сумеет вот так сорвать повязку у следующего.

Но она сумела. Когда перед ней на столе оказался следующий раненый, она сделала так, как показал ей врач: разрезала повязку, крепко зажала в руке концы бинтов, сказала себе: «Мы не имеем права их терять!», и сжав зубы, рванула повязку. Раненый даже не закричал, а только заскрипел зубами, видимо, он уже подвергался такой процедуре и был к ней готов. Только теперь она посмотрела в его лицо. Приятный интеллигентный человек, чем-то он напомнил ей капитана Сикорского, мужа ее подруги. Он был очень бледен, по лицу струился пот, но он с усилием улыбнулся и спросил ее:

      «Вы наверное недавно тут работаете?»

«Вы мой второй раненый», – честно призналась она.

«Да ну?» – удивился он. «Я видел, как вам страшно, но не думал, что вы только начали работать. У вас неплохо получилось».

Она благодарно улыбнулась ему.

«Вы знаете», – подсказал ей раненый. «Старайтесь разговаривать с человеком во время перевязки. Я понимаю, что это непросто, но так легче переносить боль».

«Я постараюсь», – послушно согласилась она. «А о чем можно говорить?»

«Да о чем угодно. Вот, например, скажите мне, кто вы по национальности, у вас сильный акцент».

«Вряд ли вас обрадует, если вы это узнаете. Я – немка».

«В самом деле? А как вы здесь оказались?»

«Я жила в Риге с моими родителями, а потом вышла замуж, и мы с мужем переехали сюда. Мой муж преподает в гимназии немецкий язык».

«У вас есть дети?»

«Да, четверо: два мальчика и две девочки. Младшей еще нет и полугода».

«А кто присматривает за детьми, пока вы здесь?»

«У них есть няня. А где ваша семья?»

«Должна быть в Киеве. Но сейчас, сами понимаете, такая неразбериха. Надеюсь, что у них все в порядке. У меня жена и дочь, десяти лет. Так хочется их увидеть».

«Я надеюсь, вы их скоро увидите. Вам наверное положен отпуск после ранения. Ну, вот, я уже закончила. Сейчас вас отвезут в палату. Выздоравливайте».

«Большое спасибо, сестра. У вас легкая рука. Мне совсем не было больно».

«Вам спасибо за терпение и понимание. Всего хорошего».

Так началась ее работа в госпитале, которая продолжалась почти три года и прерывалась только, когда заболевал кто-нибудь из детей.

***

      Теперь Женни довольно редко виделась с Анной Васильевной, у которой умерла свекровь, и ей пришлось переселиться в дом тяжело болевшего свекра. После смерти жены и длительного периода неизвестности о судьбе сына, сдало сердце у Казимира Ксаверьевича. Он с трудом передвигался даже по комнате, а на улицу выходить не мог совсем. Анна Васильевна готова была сама ухаживать за ним, но, во-первых, она не могла оставить работу, а, во-вторых, Казимир Ксаверьевич как-то попросил ее:

      «Ты, Аннушка, если можно, найми мне человека, чтобы был при мне, мне уж недолго осталось, но только мужчину. Не могу я, чтобы женщина за мной ходила. Понимаешь?»

      Она поняла, продала свое ожерелье из розового жемчуга, которое муж привез ей с Дальнего Востока, и наняла бывшего флотского фельдшера Михаила Ивановича, который постоянно находился при больном и жил в их доме. Михаил Иванович давно уже вдовел. Дети его обзавелись своими семьями и разъехались кто куда, так что он тоже был рад жить в семье и старался помочь не только Казимиру Ксаверьевичу, но и Анне Васильевне по хозяйству, да и за Сережей присматривал: мальчику только что исполнилось девять лет, так что за ним нужен был глаз да глаз, тем более в такое страшное время.

Муж Анны Васильевны теперь служил на Черноморском флоте на эсминце «Живой». Корабли Черноморского флота участвовали в боях в Босфоре и Средиземном море. С начала 1916 года она не имела от него никаких известий и очень переживала.

***

Сигизмунд приезжал в отпуск незадолго до начала войны. Они так прекрасно провели тогда отпуск в Крыму, в Коктебеле, вместе с Сережей. Неужели она его больше не увидит? Она гнала эти мысли прочь, но они возвращались снова и снова. Она лихорадочно просматривала газеты, которые сообщали о кораблях, потопленных во время морских баталий. Эсминец «Живой» среди них упомянут не был.

Долгими вечерами, уложив Сережу спать, она писала мужу длинные подробные письма, не зная, получит ли он их, и ответит ли ей когда-нибудь. Но так было легче, создавалась иллюзия общения с дорогим человеком.

По ночам Анна Васильевна молилась: «Господи! Спаси и сохрани его для меня и Сережи. Мы так мало бывали вместе, но я не могу жить без него, а Сереже так нужен отец».

      Потом она с трудом засыпала, зарывшись лицом в мокрую от слез подушку. А утром вставала, тщательно умывалась, приводила себя в порядок, будила сына и провожала его в гимназию. Он учился в первом классе мужской гимназии, где преподавал Густав Карлович. Вместе с ним учился и старший сын Штраухов, Густав. Она была рада тому, что у сынишки есть в классе хороший друг, да и Густав Карлович присматривал за мальчиками.

Сама же она бежала в женскую гимназию, где преподавала теперь французский язык. Надо было на что-то жить. Свекор из-за болезни вынужден был отойти от дел. Да и какие теперь дела? Война. Муж? При мысли о муже на глаза навернулись слезы. Нет, нельзя думать ни о чем таком. В классе она должна быть бодрой и сильной. Не у нее одной несчастье. У нее еще есть надежда, а у некоторых ее учениц уже погибли отцы или старшие братья. Всем сейчас тяжело. Она не имеет права распускаться. И она входила в класс, приветливая, элегантно одетая, безупречно владеющая французским языком, как и подобает истинной выпускнице Смольного института благородных девиц.

Иногда Анна Васильевна вместе с Сережей навещала Штраухов. Она любила бывать у них дома. Это был уютный и теплый дом, несмотря на то, что топить было нечем, дрова экономили, как могли, и зимой температура в доме не поднималась выше 15 градусов. Все дети были тепло укутаны. Для Густава Карловича Женни сшила стеганую телогрейку, а они с Анной Васильевной укрывались теплыми пуховыми платками. Все ходили дома в валенках, этой замечательной русской обуви, которая так прекрасно сохраняла тепло. Разве могла себе представить Ани Ромадина в аристократическом доме своего отца в Петербурге, что она будет носить валенки и пуховый платок, да еще радоваться тому, что у нее они есть?

А уж чем приходилось питаться, так об этом разговор особый. Хлеб давали по карточкам, да за ним еще надо было выстоять огромную очередь. Летом запасали картошку и кое-какие овощи.

      Анна Васильевна всегда удивлялась изобретательности, с которой Евгения Генриховна умудрялась из этих продуктов готовить нечто вполне привлекательное. Например, она делала очень вкусные лепешки из размятой картошки, сваренной в мундире, куда добавлялось немного муки, поджаренного лука и соли. Все это запекалось в духовке до образования золотистой корочки. Иногда из этого же, с позволения сказать, теста делались пирожки с капустой, а когда еще заваривали морковный чай с сахарином, который Евгения Генриховна получала в госпитале, то это был просто пир.

Вообще Анна Васильевна удивлялась, как ее подруга может работать в госпитале, где столько боли, крови, страданий… Она чувствовала, что ей бы это было не под силу. Но Женни справлялась со всем этим, она обладала невероятной энергией и жизнестойкостью. Как ни странно, но Густав Карлович, будучи уже немолодым человеком, был ей вполне под стать по части оптимизма и жизнелюбия. Анна Васильевна буквально заряжалась в их доме положительными эмоциями.

Сережа тоже очень любил общаться со своими маленькими друзьями. Несмотря на то, что он учился вместе с Густавом, дружил он больше с Отто, который подходил ему по темпераменту. Густав был спокойный, всегда погруженный в какие-то свои мысли, очень серьезный и ответственный, а Сережа и Отто, более живые, подвижные и склонные к юмору, обожали шумные игры, беготню и розыгрыши. Иногда им немного перепадало от Евгении Генриховны, которая любила порядок и считала, что дети в доме должны знать свое место, но они на нее не обижались.

Гретхен уже исполнилось пять лет. И внешне и по характеру она была похожа на обоих Густавов: и на отца, и на брата. Не по возрасту серьезная и рассудительная девочка, она, казалось, всегда знала, что и как надо делать. По манере двигаться и организовывать свою работу она удивительно напоминала Женни ее бывшую кухарку Ванду. Те же экономные размеренные движения, та же продуманность всех действий. Откуда это в ней? – недоумевала Женни, ведь Ванда перестала работать у них, когда Грете было всего три года.

«Это наши сливки», – с гордостью говорила Женни про свою старшую дочь.

Лизе исполнилось два года. Она уже довольно хорошо говорит, очень хорошенькая, темноволосая и темноглазая девчушка, темпераментом явно пошла в маму и Отто. Она очень озорная и веселая, часто звонко смеется. Ее все очень любят и балуют, младшенькая все-таки. Но уж если она плачет, то тоже взахлеб и от всей души. К маме она относится с некоторой опаской, но папу просто обожает. Он отвечает ей взаимностью и позволяет, по мнению Женни, много лишнего. Правда, она не особенно вмешивается в его отношения с младшей дочерью. Ей самой приятно смотреть, как муж возится с малышкой, а та визжит от восторга, подлетая к потолку. Не так часто им удается теперь вот так мирно и весело провести вечер.

А что будет впереди, так об этом даже думать не хочется, просто страшно. Война кажется бесконечной. Раненые поступают и поступают. Сколько же еще людей, молодых, красивых, талантливых, заберет эта война? Женни силится понять, зачем она вообще нужна. Кому стало лучше? Она спрашивала у мужа, ей казалось, что он знает все, но на этот вопрос он ответить не сумел. Этого он тоже понять не мог.

***

      Иногда к ним приезжает в гости пастор Тилле. Он живет в немецкой деревне Райхенбах, недалеко от Житомира. Густав Карлович познакомился с ним пару лет назад в библиотеке, они разговорились, потом подружились. Теперь пастор всегда останавливается у них в доме, когда бывает в Житомире по делам. Она не раз слышала, как они говорили о войне, и понимала из их разговоров, что дела на фронте из рук вон, что в стране назревают какие-то перемены, скорее всего не к лучшему. Все толкуют о революции. Если это будет нечто подобное Французской революции, то не дай Бог, чтобы это произошло. Впрочем, может быть, теперь революции уже будут не такими жестокими и кровавыми?

Говорить о войне с Анной Васильевной она не решается. Она знает, как та переживает за мужа. Хорошо все-таки, что Густава не призвали в армию. Вот еще одна положительная сторона их брака. Был бы он моложе, осталась бы она сейчас одна с четырьмя детьми. Об этом ей даже думать страшно.

Анна Васильевна очень страдает, она это чувствует, хотя подруга старается держать себя в руках. Но Женни-то знает, как она любит мужа. Ей самой Сигизмунд Казимирович тоже очень симпатичен. Она улыбнулась, вспомнив, как танцевала с ним на домашних вечеринках под аккомпанемент Анны Васильевны. Как же давно это было! Кажется даже, что в какой-то другой жизни.

      Петр и Анюта

Война постепенно входила в каждый дом. В доме Штраухов она объявилась после сильного стука в дверь. Отто побежал открыть дверь и тут же вернулся с сообщением:

«Мама, там какой-то мужик пришел».

«Мужчина», – машинально поправила его Женни и, спохватившись, переспросила: «Какой мужчина?» – и бросилась к двери. За дверью стоял совершенно незнакомый, пожилой человек. Путая русские и украинские слова, он с волнением заговорил:

«Я … это, не знаю, як сказаты…»

«Не волнуйтесь», – подбодрила его Женни. «Я вас внимательно слушаю».

«Там… это… Петро вернулся, ну, который с Анюткой вашей женихался…»

«Так это же замечательно! Что же он сам-то не пришел? Сейчас побегу скажу Анюте…»

«Та погодьте», – прервал ее странный посетитель. «Он трохи не в себе…»

«Что значит не в себе?» – спросила перепуганная Женни.

«Ну, раненый он, сильно, не видит ничего…»

      «Как не видит? Слепой что ли? О, Господи, какое несчастье. Надо его сюда привести».

«Та не хочет он. Говорит, нащо я ей такой здався. А у него ж никого на всем свити нема. В мастерскую ж его не возьмут, а значить де ж ему жить».

В этот момент в прихожую выходит Анюта со стопкой глаженного белья в руке:

«Кому это негде жить?» – спрашивает она.

Женни беспомощно смотрит на мужчину, не зная, как сообщить Анюте страшную весть, а тот без предисловий выдает: «Та Петру ж вашему».

«Что?» – румянец исчезает с лица девушки. «Так что же вы молчите? Где он?»

«Анюта», – тихонько говорит Женни и забирает белье у нее из рук. «Ты не волнуйся, он был ранен…»

«Что с ним. Скажите мне сразу, не тяните. Что с ним?»

«Он ослеп», произносит Женни с ощущением, что она прыгнула в прорубь с ледяной водой.

«Так что же он сюда не пришел, дурак такой?» – деловито спрашивает Анюта и начинает надевать пальто и платок.

Женни не уверена, что Анюта поняла то, что ей сказали, но повторить боится.

«Ты поняла, что я сказала?» – осторожно спрашивает она.

«Та поняла, что ж тут не понять. Я к нему иду. Ой, Евгения Генриховна, а можно я его пока сюда приведу? А то я и не спросила, извините, Бога ради».

«Конечно, веди, а если не захочет, ты его припугни, что Густав Карлович за ним сам придет, нехорошо, мол, гонять пожилого человека».

Анюта быстро выходит из дома. Мужик нерешительно топчется у двери.

«И вы идите с ней», – говорит Женни. «Может быть, помочь надо будет. Хотя, погодите минуту».

Она уходит на кухню и выносит ему кусок хлеба и немного сахарина:

«Вот, возьмите, пожалуйста. Большое вам спасибо, что пришли и сказали. Вас как зовут?»

«Степан я», – отвечает разом повеселевший мужик. «Благодарствуйте, барыня».

***

Примерно через час приходят Анюта и Петр. Увидев Петра, Женни с трудом сдерживает крик боли и ужаса, который так и рвется из нее: его лоб пересекает багровый шрам, один глаз, видимо, вытек и закрыт черной повязкой, второй глаз внешне выглядит вполне нормально, но вряд ли Петр что-то видит, он движется неуверенно, как это делают слепые люди, тем более, что он ослеп недавно, и еще не освоился с этим ужасным состоянием. Одет он в грязную шинель с пятнами крови, наверное в ней он был, когда его ранило. Анюта выглядит, как обычно, ей удалось как-то справиться с шоком, который она конечно испытала, увидев своего жениха в таком состоянии.

Женни тоже берет себя в руки. Тут действовать надо, а не распускаться. Она приветливо здоровается с Петром. Он пытается извиниться за то, что явился, дескать, в таком виде… Женни останавливает его и деловито говорит Анюте:

«Давай, нагрей воды, и мы его прежде всего вымоем и выбросим всю его одежду».

«Но у меня больше ничего нет», – пытается возразить Петр.

«Найдем», -Женни нетерпеливо машет рукой. Анюта бежит на кухню греть воду. Горячую воду наливают в большую лохань, которую используют для купания. Петр стесняется раздеваться при Анюте, но Женни говорит, что Анюта теперь для него вроде медсестры, а сестер стесняться не полагается.

Потом она уходит в комнату и пытается найти что-нибудь из одежды мужа, чтобы хоть как-то одеть Петра. Это оказывается нелегким делом. Петр значительно выше, да, пожалуй, и пошире в плечах. Наконец она находит более менее подходящую нижнюю рубашку и брюки. Они, конечно, будут коротковаты, но, как говорится, не до жиру. Слава Богу, жив остался, приходит в голову мысль, как продолжение пословицы. Жаль Анюту, да и Петра тоже. Такой хороший парень. Как же он теперь? Будут ли ему хоть какую-то пенсию платить? Хотя это будут гроши, но все же…

Она собирает всю одежду, которую удалось найти и относит ее Анюте в кухню. Через несколько минут они появляются в гостиной. Да, теперь Петр уже не производит удручающего впечатления, как в первый момент его появления. В чистой белой рубахе и вполне приличных брюках (наплевать, что они коротковаты, зато чистые), он опять становится похож на того прежнего Петра. А Анюта просто светится от счастья. Да, русские женщины – это что-то особенное. Она не пролила ни одной слезинки, она наверное благодарит Бога, что он сохранил жизнь ее любимому человеку. Она готова идти с ним по жизни, прекрасно понимая, с какими трудностями им придется столкнуться.

Потом приводят детей. Петр дотрагивается до каждого, удивляется, что они уже такие большие. Особенно его умиляет Лиза. Когда он уходил на войну, ей было всего несколько месяцев, а теперь она уже бегает и разговаривает. Лизочка доверчиво забирается к нему на колени, и он нежно прижимает ее к себе.

«А почему у тебя глазик завязан?» – с любопытством спрашивает девочка.

«Лизочка», – укоризненно говорит Грета, – «дядя Петр был ранен».

Что такое «ранен», Лизочка уже понимает. Мама каждый день ходит в госпиталь ухаживать за ранеными, но потом они выздоравливают.

«Ты был в госпитале?» – снова интересуется она. «Тебя мама лечила?»

«Да, детка», – терпеливо отвечает он. «Но я был в другом госпитале, не в том, где работает твоя мама, дай ей Бог здоровья. Но там тоже работали замечательные медсестры, наверное поэтому я остался жив».

По его щеке медленно стекает слеза из единственного уцелевшего, но не видящего глаза.

Потом пришли из гимназии Густав Карлович и Густав младший. Они уже знают, что приехал Петр, и что он ослеп после тяжелого ранения, так что им удалось сдержать эмоции при виде Петра.

***

Мужчины сразу начинают разговор о военных действиях. Петр участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. Это была хорошо организованная операция, которая позволила российской армии значительно продвинутся на запад. Фактически, это была первая успешная наступательная операция русских в этой войне.

      Немецкие и австрийские войска несли фантастические потери, но и русским приходилось не легче. Потери тоже были огромными.

      Петр был ранен в начале сентября. Снаряд взорвался совсем рядом. Он получил тяжелое ранение в голову. Его засыпало землей. Хорошо, что другие солдаты заметили это, и сумели его откопать под шквальным огнем, а то он оказался бы похороненным заживо. Всего этого Петр не помнил, он был без сознания.

      Очнулся он уже в походном госпитале, сначала не мог понять, почему все время ночь, а когда понял, что ослеп, то подумал, что, пожалуй, зря друзья его откопали. Он ушел в себя, перестал разговаривать, отказывался от пищи, короче, не хотел больше жить.

       Спасла его одна из медсестер, Шура. Заметив состояние парня, она стала с ним разговаривать. Сначала он не отвечал, потом просил оставить его в покое, но Шура была настойчива, и в конце концов он начал отвечать на ее вопросы, сначала нехотя, а потом его как будто прорвало, и он выложил ей всю свою жизнь, поведав, что рано лишился родителей, и его воспитывала бабушка, которая умерла, когда ему было шестнадцать лет. Он начал работать в механических мастерских с двенадцати лет, и ему очень нравилось возиться с металлом, так что взрослые рабочие, которые поначалу шугали его, стали потихоньку обучать его мастерству, и он уже хорошо зарабатывал…

«Ну, а девушка у тебя есть?» – поинтересовалась Шура.

«Была», – коротко ответил Петр.

«Что значит, была?»

«Да ничего не значит, была и все. Не будем больше об этом».

«Нет, ты уж договаривай. Она что, тебя бросила?»

«Это я ее бросил».

«Врешь ты все. Ты же ее любишь, я не вижу, что ли? Ну, давай, как на духу, рассказывай все».

«Да, что рассказывать-то? Была у меня любимая девушка. Я ее очень любил… люблю. Она очень красивая, добрая. Я ей предлагал пожениться, она согласилась, только попросила подождать немного, пока подрастет девочка, которую она нянчила. Она была няней у очень хороших людей, а у них родилась девочка в 14-м году, весной, четвертый ребенок. Аннушка их всех вынянчила. Вот и попросила меня еще годик подождать, пока Лизочка подрастет, а тут война… Меня призвали. Ну, и вот…»

«Что, вот?»

Не могу я к ней вернуться. Я калека. Зачем я ей нужен? Я не знаю, как я теперь работать смогу, ведь мне глаза нужны для моей работы, без зрения – никак. Что ж она еще со мной, взрослым мужиком, нянькаться будет? Пусть уж другого найдет, здорового, и будет счастлива…»

«Какой ты глупый, Петя!» – с чувством прервала его речь Шура, назвав его уменьшительным именем, которым его уже давным-давно никто не называл.

      «Я тебе вот что скажу: если бы мой Митюша вернулся, хоть какой, без рук без ног, слепой, все равно, как бы я его любила… как бы счастлива была, что живой… Только не вернется он… убили его в самом начале войны… Так что повезло твоей Аннушке. Ты-то вон какой красавец. Ничего не думай плохого. Возвращайся к ней. Тебя Бог спас, и все у вас будет, как надо. Может, еще видеть будешь. Я слышала доктор глазной говорил, что зрение может вернуться: нерв там какой-то не поврежден, так что надежда есть».

С этого дня Петр пошел на поправку. Правда он еще довольно долго пробыл в госпитале, уже в Бердичеве, сказывались последствия тяжелой контузии. Но все обошлось. Зрение пока не вернулось, но он уже различает день и ночь.

«А знаете, Густав Карлович, – рассказывал Петр, – я когда в Житомир приехал, сразу не решился к Анюте идти, страшно мне так стало, думаю, может, она уже замужем. Я и подался в мастерские, а там одна молодежь. Никто меня не знает. Хорошо, Степан пришел. Он и сходил, сообщил Аннушке, что я приехал, а она тут же и прибежала. Как вы думаете, она, правда, рада?»

«Да, Бог с вами, Петр. Жаль, что вы ее не видите. Она же сияет вся! Женитесь и будьте счастливы».

«Боязно мне все-таки. Работать как-то надо. А что я могу делать без глаз?»

«Да, не думайте пока об этом. Все как-то образуется. Вот увидите. А жить пока можете у нас. Жена моя придумает, как вас разместить, чтобы всем удобно было».

«Спасибо вам, на добром слове. Вот все бы немцы такие были, как вы, то и воевать бы не пришлось, вы уж простите».

«Да, ведь и русские не все такие, как вы. Ведь это не народы воюют, а правительства, а людям только погибать остается «за веру, царя и отечество».

«Ваша правда, Густав Карлович».

***

Образовываться все начало даже быстрее, чем думал Густав Карлович. Все время, пока мужчины разговаривали, Петр сидел, закутавшись в одеяло, которое ему дала Женни (в комнате было, мягко говоря, прохладно). На ноги ему абсолютно нечего было надеть, так как ноги Густава Карловича были значительно меньше, чем у Петра. Женни обещала сегодня же вечером надвязать шерстяные носки, но пока что надо было приготовить обед…

Вдруг раздался стук в дверь. Пришел давешний Степан с огромными валенками подмышкой.

«Вот», – сказал он. «Я тут, это, валенки принес, кума моего. Он-то на фронте, так что валенки пока не нужны. Я и подумал, что Петру в самый раз…»

«Вот спасибо!» – горячо поблагодарила его Женни. «А то мы никак не придумаем, что ему на ноги надеть. У нас такой большой обуви нет».

Анюта просто обняла мужика и поцеловала его в щеку.

Он смутился, покраснел и сказал: «Ну, я, того, побег».

«Пообедайте с нами», – пригласила его Женни.

«Дякую, пани, та не можу. Хозяин грыматы буде. Вин сказав: одна нога тут – друга – там». И он убежал.

«Анюта, я не поняла, что его хозяин будет делать?»

«Да ругать его будет, если задержится», – засмеялась Анюта.

***

Обед прошел так весело, как будто был какой-то праздник. Да ведь и в самом деле это праздник, подумала Женни. Подумать только, человек вернулся оттуда, откуда многие уже не вернутся никогда. Почему-то вспомнилась Анна Васильевна, и сердце защемило. Дай Бог, чтобы и она дождалась мужа.

После обеда стали думать, как разместиться в доме. Густав Карлович предложил уступить Петру свой кабинет. Там стоял большой диван, так что можно было спать. Но Женни возразила, что туда надо положить мальчиков. Они уже большие и могут спать на диване валетом. Девочек надо перевести в комнату мальчиков. А их комнату отдать Анюте и Петру. Тут смутился Петр. Женни, заметив это, спросила:

«В чем дело, Петр? Что-нибудь не так?»

Петр мучительно покраснел: «Может, нехорошо нам в одной комнате. Мы ж еще не венчаны».

Тут заговорили все разом.

«Оставь, Петя», – решительно произнесла Анюта. «Ты подумай, как ты один будешь, вдруг тебе, что понадобится, а ты еще не знаешь, где, что найти».

«Не смущайтесь, молодой человек», – весело сказал Густав Карлович. «Мы с женой в свое время тоже оказались в одной комнате до того, как обвенчались – и ничего».

«Не говори глупости, Густав», – строго вмешалась Женни. «Тебе бы только шутить. Петр, конечно, прав. Но другого выхода все равно нет. Вам действительно может понадобиться помощь. Насколько я понимаю, у вас уже все решено, так что не имеет особого значения, когда именно вы обвенчаетесь. Вы ведь не собираетесь бросить Анюту, Петр?»

«Пусть только попробует!» – с притворной яростью выпалила Анюта.

Все расхохотались.

***

В ближайшее воскресенье Штраухов навестили Анна Васильевна с Сережей. Она была приятно удивлена, что Петр вернулся. Это давало ей некоторую надежду, что ее муж тоже в конце концов вернется.

«Как же вы тут все разместились?» – спросила она.

«Очень хорошо, по-моему», – ответила Женни. «А почему вы спрашиваете?»

«Я хочу вам кое-что предложить. Мой дом сейчас пустует. Если молодые люди не возражают, они могли бы жить там. Мне дом еще не скоро понадобится. Свекор очень тяжело болеет, и я не могу его оставить. А я буду рада, если в доме кто-нибудь будет жить. Кстати, я не возражаю, чтобы они сдавали комнаты. На что-то же им надо жить. Анюта будет работать у вас по-прежнему, ведь за детьми надо присматривать пока вы на работе…»

«Спасибо вам огромное, Анна Васильевна, дорогая, что вы подумали об этом», сказала растроганная Женни. «Я даже не знаю, что еще сказать. Думаю, что и Анюта с Петром обрадуются. Они все-таки молодожены. Им приятно будет побыть одним».

«Постойте, Евгения Генриховна, но ведь они еще не венчались?»

«Нет, конечно, ведь Петр только вернулся. Я думаю, это вопрос нескольких недель».

«Ну, и отлично. У меня есть прекрасный белый гипюр. Мне его подарила мамина подруга еще перед моей свадьбой, но папа заказал мне платье в Париже, так что гипюр не понадобился. Пожалуйста, сшейте Анюте красивое свадебное платье. Она очень хорошая девушка. Я перед ней в долгу. Она столько раз за Сережей присматривала, когда я уезжала к мужу. Ой, а что это мы тут с вами все за них решаем? Давайте их позовем. Может быть, им не понравится то, что я предлагаю».

Но конечно, это предложение было принято с благодарностью. Анюта обещала, что наведет в доме образцовый порядок, ведь там уже несколько месяцев никто не жил. Дом только время от времени протапливали. Единственное, на что она категорически не согласилась, это брать себе деньги за аренду комнат Анны Васильевны.

«У вас тоже лишних денег нет, и я так не могу».

В конце концов согласились деньги делить пополам.

***

Когда Анна Васильевна увидела Петра, она была потрясена и не сразу смогла взять себя в руки. Петр почувствовал ее замешательство и поспешил разрядить обстановку:

«Что напугал я вас, Анна Васильевна? Не переживайте, я надеюсь, что еще поправлюсь. Врачи говорят, что мой случай не безнадежный. А за ваше предложение низкий вам поклон. Мне неудобно, что я так стеснил всех, да и вообще столько хлопот со мной. Но я, честно скажу, еще никогда не был так счастлив, как сейчас. Несмотря ни на что».

Потом Анна Васильевна повела Анюту к себе домой, чтобы показать ей, где, что находится. Когда они зашли в спальню, Анна Васильевна попросила Анюту не занимать эту комнату.

«Я сейчас сложу сюда те вещи, которые вам не понадобятся, и пусть эта комната так и останется, как была, хорошо?»

«Конечно, Анна Васильевна. Я понимаю».

Когда Анна Васильевна подарила Анюте гипюр, та заплакала: такой красивой материи у нее никогда не было. Она представила себе, как прекрасно она будет выглядеть перед алтарем, и заплакала еще горше.

«Ну, что ты плачешь, Аннушка? Ведь все у тебя хорошо».

«Да, конечно… Но ведь Петя меня не увидит… Господи, как я хочу, чтобы он меня увидел…»

«Он тебя увидит мысленно. Мы все ему расскажем, какая ты красавица. Ну, не плачь, пожалуйста. Мы еще не все сделали».

Она прошла в гардеробную мужа и открыла шкаф. Там были аккуратно развешаны цивильные костюмы капитана второго ранга Сикорского и его парадная морская форма. Анна Васильевна решительно вытащила из шкафа два костюма.

«Вот этот – твоему Петру на свадьбу. Очень хороший костюм. Ему как раз подойдет. А этот попроще на каждый день».

Она вынула из ящиков еще какие-то теплые вещи, белье, носки и дала все это ошеломленной Анюте, которая потеряла дар речи настолько, что не в состоянии была даже поблагодарить. Она только открывала рот, как рыба выброшенная на берег, а слов не было.

«Вот, эти вещи возьми с собой сейчас, пусть он оденется, а то в этих коротких брюках он выглядит, прямо сказать не очень. А он ведь интересный мужчина. Я советую вам жить в Сережиной комнате. Она просторная и самая теплая в доме. Там большая кровать и платяной шкаф. Сейчас я заберу оттуда Сережины вещи, а эти костюмы мы повесим туда».

Она говорила и действовала решительно, но как же тяжело было у нее на сердце. Вот она уже и вещи мужа раздает, как будто не верит, что он вернется. Да нет же, вернется, обязательно вернется, мысленно прикрикнула она на себя. Но надо же помочь этим молодым людям. Она чувствовала, что Сигизмунд одобрил бы ее действия. И ей стало легче.

      Свадьба

Свадьба Петра и Анюты состоялась в конце января 1917 года в Православной церкви. Женни впервые в жизни была на такой свадьбе, и ей все очень нравилось: и богатое убранство церкви, и роскошное облачение отца Михаила, который проводил обряд, и великолепное пение церковного хора. Она сидела на местах для гостей со всеми своими детьми, держа на коленях Лизочку, которая с любопытством наблюдала за тем, что происходит в церкви. Рядом Анна Васильевна с Сережей. Густав Карлович и его коллега из гимназии – свидетели. Они должны будут держать венцы над головами жениха и невесты.

Наконец появляются молодые.

«Какая красивая пара!» – выдыхает Анна Васильевна.

Они действительно красивы. Петр высокий, широкоплечий, его не портит даже черная повязка, закрывающая отсутствующий глаз. Костюм прекрасно сидит на нем. Анюта крепко держит его под руку, и он идет твердо, так что те, кто не знает, что он слеп, могут этого и не заметить.

      Анюта выглядит, как принцесса. Кто бы поверил, что она выросла в деревне. Ей распустили косу, и Женни сделала ей красивую прическу, которую венчает фата. Платье из роскошного гипюра с длинными рукавами с небольшим вырезом, как положено на венчании, великолепно смотрится на ее статной фигуре. Как жаль, что Петр всего этого не видит.

***

Через Царские Врата к молодым выходит священник. В его руках крест и Евангелие, которыми он трижды благословляет жениха и невесту.

Во время обручения новобрачным вручили горящие свечи. Кольца кладут на престол в алтаре. Священник читает молитвы, после чего жених и невеста надевают друг другу кольца. У Петра это получается не сразу: ведь он не видит руку невесты, но Анюта берет его руку и направляет кольцо на свой безымянный палец.

Наконец молодые переходят в центр Храма и встают на белое полотенце перед аналоем, на котором лежат Крест, Евангелие и венцы.

Священник торжественно вопрошает:

«Раб Божий Петр, согласен ли ты взять в жены Рабу Божью Анну?»

«Да».

«Раба Божья Анна, согласна ли ты взять в мужья Раба Божьего Петра?»

«Да».

Свидетели поднимают венцы над головами новобрачных. Им поднесли чаши с вином. Священник берет жениха и невесту за руки и ведет их вокруг аналоя три раза. Потом молодые подходят к иконам у Царских Врат и целуют их.

Завершается обряд поцелуем жениха и невесты.

Счастья вам, молодые! Вы заслужили его!

Но 1917 год уже вступил в свои права. Господи! Спаси и сохрани!

      Падение монархии

Февральская революция привела к падению монархии в России. Временное правительство не пользовалось в народе никаким авторитетом. Власти больше нет – а значит можно все. В такие времена на поверхность выплескиваются самые низменные, самые дикие инстинкты народа. Призыв: «Бей жидов – спасай Россию!» подействовал на обывателя, как искра, попавшая в кучу пороха, и по стране прокатились еврейские погромы.

Совершенно неожиданным образом еврейские погромы коснулись и Штраухов, хотя они, казалось бы, к евреям не имели никакого отношения. Когда угроза погромов стала очевидной, предусмотрительный Густав Карлович вдруг вспомнил, что кое-кто из его знакомых задавал ему вопрос, не еврейка ли его жена.

      Ему внезапно стало страшно, ведь кто-то может намекнуть на это и погромщикам, а те разбираться не будут. Что же делать? Он тщательно обследовал свой дом, пытаясь найти хоть какое-нибудь убежище, чтобы спрятать туда жену в случае чего.

      Наконец он нашел на чердаке ящик из плотного картона, в котором они привезли свои вещи из Риги. Ящик был не очень большой, но маленькая Женни вполне могла туда поместиться. Густав Карлович надрезал края ящика, так чтобы одна из стенок поднималась, и положил рядом с этим импровизированным входом кучу какого-то ненужного барахла, чтобы можно было завалить вход в ящик.

Когда он рассказал Женни о принятых им мерах предосторожности, та не только удивилась, но и возмутилась:

«Ну, что ты страху на себя нагоняешь? В конце концов, у нас есть документы, так что мы легко можем доказать, что я немка».

«Все это так», – не сдавался Густав Карлович. «Но я боюсь, что они могут и не дождаться, пока мы предъявим им документы. Ты же понимаешь, что это дикари. Им кто-нибудь из соседей только намекнет, что ты еврейка… А у нас дети. Будет лучше, чтобы ты на всякий случай пряталась на чердаке, если они придут, а уж я буду с ними объясняться».

В конце концов, Женни согласилась посмотреть на свое предполагаемое убежище. Оказалось, что она и в самом деле легко может забраться в этот ящик. Мальчикам, Густаву и Отто, в случае опасности следовало бежать на чердак вместе с мамой и завалить мусором стенку ящика. Они несколько раз отрепетировали этот трюк. Получалось довольно быстро, а самое главное, что ящик был небольшой, и было трудно представить себе, что там может спрятаться взрослый человек.

***

Жизнь показала, что предусмотрительность Густава Карловича была не напрасной. Однажды ночью раздался оглушительный стук в дверь. Густав Карлович пошел открывать, стараясь как можно дольше продержать налетчиков за дверью, а Женни с сыновьями метнулись на чердак. Через минуту мальчики уже вернулись в свою комнату.

«Ты что не открывал?» – рявкнул, ворвавшись в прихожую какой-то бандит, размахивая пистолетом. За ним последовало еще несколько человек столь же устрашающего вида.

«Но мне же надо было хоть как-то одеться», – спокойно ответил Густав Карлович.

«Жиды есть?»

«А что это?», – изобразив на лице недоумение, спросил Густав Карлович.

«Ну, явреи».

«А, евреи… Откуда им здесь взяться?»

«Нам казалы, твоя жинка яврейка».

«Глупости вам говорили. Никакая она не еврейка. К тому же ее и дома нет».

«А де вона?»

«Поехала в гости к своей сестре».

«Ну, ходимо, подывымось».

Один из бандитов приставил пистолет к голове Густава Карловича и повел его по дому. Остальные разбрелись кто-куда, прихватывая то, что плохо лежит.

      Все дети сидели в комнате девочек. Грета прижимала к себе сестренку и тихонько уговаривала ее не плакать и сидеть тихо. Когда бандиты вместе с отцом поднялись на чердак, мальчики со страхом прислушивались. А вдруг они найдут маму. Они не понимали, почему мама прячется от этих страшных людей. Кто такие евреи, они тоже пока не знали.

      Им было очень страшно, но никто не плакал и не кричал, даже малышка Лиза. Кажется, что папы не было очень долго. Бандиты рыскали по дому, не обращая внимания на детей. Наконец Густав Карлович и сопровождающие его лица спустились с чердака.

«Ну, видите, никого больше в доме нет», – спокойно сказал Густав Карлович. «Только зря детей напугали».

Наконец погромщики ушли. Густав Карлович без сил опустился на кровать. Слава Богу, на этот раз пронесло. Но сколько еще таких разов может быть.

Выждав некоторое время, и отправив детей спать, Густав Карлович поднялся на чердак, чтобы освободить жену.

Женни выбралась из ящика очень бледная и замерзшая, но целая и невредимая. У нее затекли ноги, и ее сильно знобило, так что муж на руках отнес ее в спальню.

«Ты был прав», – сказала Женни. «Кто-то действительно донес им, что я еврейка. Выходит, ты спас мне жизнь. Спасибо тебе, и не сердись, что я отнеслась к этой опасности так легкомысленно. Ведь если бы не ты…»

«Ну, ну, не думай ни о чем плохом, постарайся согреться и уснуть поскорее. Надеюсь, они сегодня больше не придут».

Женни наконец заснула, а к Густаву Карловичу сон не шел: надо было что-то делать, ведь так жить невозможно. Но что?

      Пастор Тилле

Ответ на этот вопрос пришел, откуда его совсем не ждали. Неожиданно приехал пастор Тилле, изрядно напугав все семейство, хотя он приехал днем, а погромщики обычно орудовали ночью. Тем не менее, все были в таком напряжении, что любой стук в дверь воспринимали, как предвестие беды.

Дверь открыла Анюта. Увидев пастора, она не смогла сдержать вздох облегчения:

      «Здравствуйте, пастор. Слава Богу, это вы!»

«Здравствуйте, Анюта. А вы ждали кого-то другого?»

«Ой, вы ж не знаете, тут погромы еврейские, и сюда уже приходили».

«Так тут же нет евреев».

«А вот, представьте себе, какая-то сволочь, простите, донесла кому надо, что Евгения Генриховна, якобы, еврейка. Они и засуетились».

«Что вы говорите? Это же ужасно».

На его голос вышла Женни с девочками.

«Кого я вижу!» – радостно воскликнул пастор. «Здравствуйте, здравствуйте». Он поцеловал руку Женни, подхватил на руки Лизу и прижал к себе Гретхен. Потом все отправились в гостиную обмениваться новостями. Через некоторое время пастор попросил:

«Женни, я хочу с вами поговорить кое о чем. Желательно наедине».

«Конечно. Девочки, идите к Анюте на кухню».

Оставшись наедине с Женни, пастор сказал:

«Я специально приехал, чтобы предложить вам переехать жить в нашу деревню. Я не знал, что у вас тут так опасно, так что теперь я еще больше убежден, что вам надо уехать отсюда. У вас четверо детей. Не стоит так рисковать».

«Это так неожиданно», – растерянно произнесла Женни. «Я работаю в госпитале, муж тоже работает. А что мы можем делать в деревне?»

«О, в деревне дел много. Заведете хозяйство, скотину, и голод вам не страшен будет. А Густав Карлович может работать в нашей школе. У нас хорошая школа, немецкая, конечно, но для вас это не проблема».

«А где мы будем жить?»

«Вот как раз поэтому я и приехал. Несколько семей из нашей деревни уехали в Германию, так что дома пустуют. К тому же, уехал и один из учителей, так что приезд Густава Карловича будет более, чем кстати. Подумайте, Женни. Такое время, как нынешнее, лучше переживать в деревне. Не так голодно. Да и никаких погромов у нас не бывает».

      «Вы меня заинтересовали, но надо подождать мужа, он скоро придет, тогда мы все обсудим, а пока расскажите мне, что у вас новенького».

«Вот об этом я как раз и хочу поговорить, причем именно с вами в первую очередь».

«Вы меня заинтриговали».

«Вы знаете, Женни, я решил жениться».

«Ну, что ж, это очень правильное решение. А на ком?»

«Вот в этом-то все и дело. Я хочу жениться на Ольге».

«На Ольге? Вот уж не ожидала».

***

Тут следует сделать небольшое отступление и рассказать вкратце историю пастора Тилле. Тогда станет понятно удивление и замешательство Женни по поводу его предстоящей женитьбы.

Пастор Михаэль Тилле был женат на Минне. В деревню Райхенбах он приехал в качестве помощника пастора, уже будучи женатым. Вскоре бывший пастор оставил свой пост, и его занял Михаэль. С тех пор они жили в этой деревне. Все было бы хорошо, но у Минны не было детей. Супруги очень огорчались по этому поводу, но сделать ничего было нельзя, и в конце концов, они смирились.

Ольга была одной из прихожанок пастора. Когда ее родители умерли, девочке было всего тринадцать лет. Михаэль принял в ней большое участие, сначала, как пастор, старался утешить девочку, а потом Минна предложила взять ее к себе жить, и Михаэль с радостью согласился.

      По возрасту они не годились быть родителями Ольги: Михаэлю было тогда всего тридцать лет, а Минне – двадцать шесть, так что Ольга была как бы их младшей сестрой.

Прошло два года, и Минна неожиданно забеременела. Супруги были очень счастливы. Пастор говорил, что это Ольга принесла удачу в их семью. Ольга тоже была очень рада и, как могла, помогала Минне справляться с работой по хозяйству, а вечерами шить младенцу приданое. Но счастье оказалось недолгим.

Акушерка предупреждала Минну, что роды будут трудными, и советовала ей ехать рожать в Житомир. Они так и собирались сделать, и даже договорились со Штраухами, что Михаэль остановится у них, пока Минна будет в родильном приюте. Но роды начались преждевременно. Не удалось спасти ни Минну, ни ребенка. Михаэль был буквально раздавлен своим горем. Ольга утешала и поддерживала его.

Им в голову не приходило, что кто-то может увидеть в их отношениях что-то предосудительное. Но деревня есть деревня. По ней поползли слухи, что у пастора Тилле связь с молоденькой девушкой. Ольге тогда еще и шестнадцати не исполнилось.

      Когда Михаэль немного оправился от своего горя и понял, что происходит, он немедленно попросил свою тетушку, единственную, оставшуюся в живых, родственницу, которая жила в Петербурге, приехать и жить с ними.

      Тетушка Альма, одинокая старая дева, охотно согласилась. К тому времени уже началась война, и она очень нуждалась, так что предложение племянника пришлось, как нельзя кстати. Но переломить сложившуюся ситуацию уже было невозможно. На Ольгу смотрели, как на падшую девушку, и пастор понял, что должен жениться на ней. Дождавшись ее восемнадцатилетия, он сделал ей предложение. Она его конечно приняла, хотя относилась к Михаэлю скорее, как к брату, а не к жениху.

Женни знала всю эту историю и очень сочувствовала Ольге, оказавшейся без вины виноватой.

«Пожалуй, вы правы», – решительно заключила она, выслушав его рассказ. «Произошла ошибка, значит надо ее исправить. Я думаю, что все у вас будет хорошо. Вы давно знаете друг друга, давно живете под одной крышей, значит никаких неожиданностей произойти не может. А люди в деревне очень скоро привыкнут, что она ваша жена, и так и будут ее воспринимать».

«Спасибо вам, дорогая, на добром слове», – с чувством сказал пастор. «Я знал, что вы меня поймете и не осудите».

«Да за что же вас судить? Вы поступаете, как порядочный человек, восстанавливаете справедливость по отношению к вашей воспитаннице. Бог вас за это вознаградит».

Вернувшийся из гимназии, Густав Карлович застал их за оживленным обсуждением предстоящей свадьбы. Узнав, что произошло, он отнесся к этому событию с воодушевлением:

«Вы совершенно правы, пастор, я полностью поддерживаю ваше решение. Мне такая мысль приходила в голову и раньше, но я не решался что-либо вам советовать. Естественно, я рад, что вы пришли к тому же, что и я».

Узнав о предложении пастора переехать всей семьей в деревню, Густав Карлович задумался:

«А в этом что-то есть», – наконец сказал он. Сейчас и в самом деле происходит что-то непонятное. Мне кажется, что гимназия скоро прекратит свое существование, даже разговоры такие ходят. Погромы эти тоже, боюсь, могут для нас плохо кончиться. А потом, в деревне все же сытнее. Здесь скоро настоящий голод начнется».

«Вы подумайте над моим предложением, Густав Карлович, а если надумаете, дайте знать, мы вам поможем переехать. Это ведь тоже надо делать осторожно: на дорогах не только грабят, но и убивают».

«Большое вам спасибо за ваше предложение, пастор. Я думаю, мы его примем, другого выхода я не вижу».

Они еще долго говорили в тот вечер. Им всем предстояли большие перемены в жизни.

Огромная Российская Империя бурлила в ожидании великого разлома в своей многовековой истории.

Глава 5

Жизнь деревенская

Деревня Райхенбах под Житомиром

Штраухи переехали в деревню Райхенбах весной 1918 года и потихоньку осваивались с новой жизнью. Это было совсем не просто, ведь ни Женни, ни Густав Карлович никогда раньше не занимались сельским хозяйством. Женни только ухаживала за цветами в доме своих родителей и в своем доме в Житомире.

      Их поселили в хорошем доме, где прежде жил учитель местной школы, уехавший с семьей в Германию после Февральской революции. Там было все необходимое: мебель, кое-какая утварь, подпол, где можно было хранить продукты, большая кухня с хорошей плитой, которую топили дровами. Плита хорошо согревала кухню, и там можно было помыться в большом жестяном корыте.

      Во дворе был сарай для свиней, коровник и курятник. Первой живностью, которой они обзавелись, были куры. Сначала приобрели цыплят, которых откармливали всей семьей. Детям очень нравилось кормить цыплят, правда, цыплята иногда погибали, и это было настоящее горе, особенно для девочек, которые не могли сдержать слез.

      Но в целом они были рады, что приехали сюда и очень благодарны пастору Тилле, который надоумил их сделать столь решительный шаг.

***

      Пастор незадолго до их приезда обвенчался с Ольгой. Штраухи познакомились с ней только после приезда. Ольга – очень молоденькая, ей тогда не исполнилось еще и девятнадцати, очень худенькая, хрупкая, изящная, красотой отнюдь не блистала, была, что называется, невидной, но у нее был легкий, веселый характер, и она всегда стремилась всем помочь. В деревне вскоре привыкли, что Ольга – жена пастора, и относились к ней соответственно. Всякие досужие домыслы утихли сами собой.

      Ольга очень подружилась с Женни и помогала ей освоиться на новом месте. Несмотря на то, что она теперь была женой пастора, ее отношения с мужем все еще напоминали их прежние отношения, когда она была его воспитанницей. Ольга огорчалась, что у нее пока нет детей, ведь муж так хотел бы их иметь. Она делилась своими опасениями с Женни:

      «Ну, неужели Бог нам не поможет в этом?» – говорила она, глядя на Женни прозрачными голубыми глазами. «Ведь это будет несправедливо. Михаэль с Минной так хотели ребенка, и ничего не получилось… и Минна умерла… Неужели я тоже не смогу подарить ему сына или дочь?»

      «Ты говоришь глупости», – возражала практичная Женни. «Ты просто очень молоденькая, и еще недостаточно крепкая, чтобы родить ребенка. Бог просто дает тебе время набраться сил. Все у вас будет хорошо. Вот увидишь».

      Ольга благодарно улыбалась в ответ на такие слова и возилась с детьми Штраухов, особенно с малышкой Лизой, которая была к ней очень привязана.

      Летом в деревню приехали Анна Васильевна и Сережа Сикорские. После гибели мужа Анна Васильевна решила переехать жить в Петербург к своей давней подруге по Смольному институту, но она не могла уехать, не повидав Штраухов, и думала провести у них все лето. Однако обстановка в стране была настолько сложной и опасной, что ее уговорили пожить в деревне, пока не кончится война.

      Густав Карлович преподавал в школе, куда ходили мальчики, Густав, Отто и Сережа Сикорский. Грету родители решили в школу не посылать. Отец занимался с ней сам, а так как девочка была старательная и организованная, то она могла двигаться даже быстрее, чем в школе.

Густав младший и Грета были главными помощниками в доме: Лиза была еще слишком мала, а Отто слишком энергичен и непоседлив, и всегда норовил удрать из дома, чтобы поиграть с мальчишками. Густав, как мог, его покрывал. Он любил младшего брата и привык опекать его с самого раннего детства.

Женни не поощряла такого, как она выражалась, разгильдяйства со стороны младшего сына, и вполне могла отвесить ему хорошую затрещину, если обнаруживала, что он, вместо того, чтобы пропалывать грядки на огороде, опять удрал на речку с другими мальчишками. Отто бурно выражал свой протест, но быстро отходил, долго сердиться он не умел.

      Женни с некоторой тревогой поглядывала на младшую дочь, понимая, что еще немного, и Лиза превратится в такого же маленького чертенка, как и Отто. Если Густав и Грета внешне, и характером пошли в отца, то Отто и Лиза унаследовали ее буйную натуру, так что только теперь она могла понять, насколько трудно было ее родителям, особенно маме, справляться с ней и ее братом Отто. Но у нее с братом, по крайней мере, был отец, одного взгляда которого бывало достаточно, чтобы привести их к порядку. А у нее в семье муж обожает детей, и готов прощать им, что угодно, а она всего только слабая женщина (тут Женни явно лукавила сама с собой), и не может справиться с этими очаровательными, но весьма своенравными существами.

      Райхенбах

      Деревня Райхенбах, где они теперь жили, представляла собой немецкую колонию, из тех, которые создавались на Руси, начиная с времен Петра, и получившие особый размах при Екатерине П.

      Строились такие поселения по принципу немецких сел: в центре села – кирха и школа с преподаванием на немецком языке. Общались жители деревни тоже по-немецки, хотя многие знали русский, либо украинский, но они изо всех сил стремились сохранить свой родной язык, обычаи и культуру.

      Это поселение можно было назвать сельскохозяйственным кооперативом: у каждой семьи был дом и большой участок земли под огород, все держали скот и птицу, но были и большие поля, где выращивали зерновые и бобовые культуры. Поля обрабатывали совместно, для чего приобреталась необходимая сельскохозяйственная техника. Эту технику можно было использовать и на частных огородах за определенную плату.

      В кооперативе были также фермы племенного скота. Немцы стремились приобретать элитный скот: коров обычно завозили из Голландии, а свиней – из Германии. На этих фермах сельчане и приобретали молодняк скота и свиней в личную собственность. Эти хозяйства очень выделялись на фоне русских и украинских сел, что, естественно, вызывало зависть у коренных жителей этих мест, так что немцам приходилось обеспечивать защиту своих поселений.

      В этом отношении деревне Райхенбах очень повезло. Во главе кооператива был сельский совет, куда входили самые уважаемые жители деревни, а старостой был некий Пауль Лернер, о котором стоит рассказать подробнее. Это был довольно высокий, крепкий человек, лет шестидесяти, обладавший недюжинной физической силой (подковы он гнул руками без видимых усилий). Но не это было его главной отличительной чертой.

      Пауль был, что называется, народным дипломатом, и прекрасно умел договариваться с крестьянами из окрестных украинских и русских сел, которые время от времени совершали, или, вернее сказать, пытались совершать, набеги на Райхенбах. В таких случаях Пауль выходил на встречу с ними не во главе толпы колонистов, а лишь в сопровождении двух своих сыновей, которые, правда, статью пошли в отца. Но на самом деле это было не так уж важно, потому что до драки дело не доходило никогда.

Пауль умел договариваться с людьми, которые дошли до отчаяния, предлагал им помощь техникой, давал им поросят или телят с оплатой в будущем, когда крестьяне получат от этой скотины какой-то доход. Нет, это не было даром или взяткой. Все, что он отдавал, записывалось в специальный гроссбух, и крестьяне, как правило, впоследствии расплачивались с сельским советом Райхенбаха. Таким образом, у деревни Райхенбах не было особо напряженных отношений с близлежащими селами.

      Во время гражданской войны деревня регулярно подвергалась набегам то белых, то красных, то петлюровцев, то махновцев. Особой разницы между этими отрядами сельчане не замечали. Пожалуй, красных боялись больше, их ненависть к немцам ощущалась как-то острее. Остальные же скорее видели в них союзников, а не врагов. Как бы то ни было, тотального разграбления удалось избежать, и деревня как-то выжила, хотя и пришлось после гражданской войны многое начинать сначала.

      Но все когда-нибудь заканчивается. Подошла к концу и кровопролитная гражданская война, так что жители деревни Райхенбах смогли вздохнуть с некоторым облегчением. Хотя хозяйство было очень сильно подорвано, но, по крайней мере, прекратились набеги воинств разных мастей. Сельчане так и не научились определять, кто был лучше, а кто хуже: грабили все, а им хотелось просто привести свои хозяйства в относительный порядок и жить более менее спокойно, как они это делали в течение многих лет.

      Как только закончилась война, Анна Васильевна и Сережа уехали в Петербург. Прощание было тягостным, как будто они чувствовали, что расстаются надолго.

***

      Когда в марте 1921 года был принят декрет о замене продразверстки продналогом, крестьяне ликовали. Появилось желание развивать как общественное, так и личное хозяйство, ведь теперь они получили право продавать излишки производимой ими сельскохозяйственной продукции на рынке, и наконец-то получать деньги, чтобы покупать промышленные товары.

      За работу взялись с жаром, работали от рассвета до темноты и радовались, что есть такая возможность. Штраухи тоже радовались и трудились, как все остальные жители Райхенбаха. Занятия в школе теперь проводились регулярно, так что Густав Карлович был очень занят, но все свободное время он проводил на огороде. Подросшие дети тоже должны были много работать. Даже младшая, Лиза, принимала в этом посильное участие.

      В марте 1921 года ей исполнилось семь лет. Она была очень хорошенькой девочкой, темноволосой и темноглазой, с роскошными волосами, всегда аккуратно заплетенными в очень приличную косу. Женни понимала, что Лиза унаследовала такие прекрасные волосы у своей бабушки Гертруды, которая, увы, никогда не видела своих внуков. У самой Женни волосы были вьющиеся, пышные, но не очень густые, а Лизина коса в будущем станет гордостью семьи, в этом она была уверена.

      Лиза доставляла ей довольно много беспокойства, упрямая, своенравная, но, тем не менее, прелестная девчушка, очень способная, она все схватывала на лету, с удовольствием помогала по дому и умела уже довольно много, но, увы, не была такой покладистой и организованной, как Грета, или Густав, которых достаточно было просто попросить что-то сделать, и можно было не сомневаться, что все будет исполнено в лучшем виде.

      Другое дело Отто и Лиза. Любую просьбу они встречали бурным протестом, который Женни стремилась немедленно пресечь, так как упрямства ей тоже было не занимать. Из-за этого возникали конфликты, иногда довольно серьезные, когда дети несколько часов дулись на маму, и она тоже не скрывала своего недовольства.

Разрешались конфликты, как правило, после возвращения из школы Густава Карловича, который конфликтов не терпел в принципе, и при нем они как-то и не возникали. Увидев издали отца, возвращающегося из школы, Лиза летела ему навстречу и взахлеб выкладывала, что она поссорилась с мамой. Густав Карлович внимательно выслушивал девочку, а потом объяснял, что она сделала не так, и как надо поступить, чтобы мама больше не сердилась.

Он не принимал ничью сторону, ни за кого не заступался, но конфликт как-то сам собой улаживался. С Отто он разговаривал более строго, пытаясь внушить ему, что он – мужчина, а мужчине не подобает ссориться с женщиной, тем более, если эта женщина – твоя мама.

      Оставшись наедине с женой, он мягко внушал ей, что не следует так настаивать на своем. Отто и Лиза так же упрямы по натуре, как и она сама, и у них потребность всегда поступать по-своему. Отсюда такая реакция на любую просьбу, а уж тем более на приказ.

      «Но не могу же я допустить, чтобы они делали только то, что хотят», – возражала Женни. Они должны понимать слова «надо», «должен» и «нельзя».

      «Безусловно», – соглашался с ней муж. «Ты просто дай им время переварить твою просьбу. Ты сказала им что-то. Они возражают, а ты не настаивай, просто займись каким-то другим делом, как будто ничего не произошло. Вот увидишь, они тут же успокоятся, обдумают твою просьбу и выполнят ее. Вот тут ты не прозевай, и похвали, даже если что-то сделано не совсем так, как тебе бы хотелось.

      А уж если ты вечером, за чаем, расскажешь об их подвигах на хозяйственном фронте всем, причем, преподнесешь это, как их собственную инициативу, вот тогда увидишь, что очень скоро даже просьбы твоей не понадобится, они сами будут делать все, что нужно, рассчитывая на нашу похвалу».

      Женни тоже очень хотелось бы что-то возразить, но уподобляться своим упрямым детям ей было неловко. Надо было обдумать предложение мужа. Она знала, что обращаться с детьми он умеет, как никто другой. Это дано ему от Бога, думала Женни, к его советам стоит прислушаться, потому что он знает… Что именно «знает» Густав Карлович, она не могла бы объяснить, но втайне радовалась, что у ее детей такой замечательный отец.

      После отъезда Анны Васильевны и Сережи в Петроград, Женни снова очень сблизилась с Ольгой Тилле. Не то, чтобы они не поддерживали отношений в присутствии Анны Васильевны, просто, от природы тактичная, Ольга старалась излишне не злоупотреблять их гостеприимством, понимая, что им хочется побыть вместе и поговорить о самом сокровенном, а в такие минуты даже самые доброжелательные, но не имеющие к этому сокровенному никакого отношения люди, будут лишними.

      Ольга с удовольствием возилась с детьми, ходила с ними на речку, в рощу, которая была неподалеку, приглашала их к себе домой и поила молоком. У пастора была своя корова, а Штраухи пока могли себе позволить только коз. Их было две, за ними очень ухаживали, но доить их было трудно, и молока они давали не очень много.

      Но все-таки жить стало гораздо легче. Появились деньги: Густав Карлович регулярно получал зарплату. В деревне организовали торговый кооператив, который скупал у сельчан излишки продуктов, а потом вывозил их на рынок в Житомир. Это было очень удобно: не надо было тратить время, доставать подводу с лошадью, стоять на рынке. Поэтому услугами кооператива пользовались почти все.

Женщины стали лучше одеваться, мужчины, конечно, тоже, но по женщинам это было больше заметно. К Женни часто обращались с просьбой сшить какую-нибудь обновку, а это тоже были деньги. Женни очень старалась научить Ольгу одеваться со вкусом и сшила ей несколько платьев, хотя Ольга и говорила, что ей так много не надо, но Женни сумела ее убедить, что жена пастора должна выглядеть прилично.

      Петер Земанн

      В конце 1921 года в деревне появился помощник пастора, Петер Земанн, и это было очень кстати, так как пастору Тилле было трудно справляться с многочисленными обязанностями. Петер Земанн, еще совсем молодой человек, двадцати пяти лет, высокий, симпатичный, с очень красивым голосом сразу привлек внимание всех девиц на выданье. Но он почему-то не торопился сделать выбор, оставаясь вежливым, благожелательным, но каким-то недоступным.       Некоторое время он жил в доме пастора Тилле, и его опекали Ольга и тетушка Альма, но потом он поселился в доме пожилой вдовы, фрау Мюллер, которая относилась к нему, как к сыну. Ее сын погиб в сражениях мировой войны, а дочери были замужем, и жили далеко от нее, так что все тепло своего сердца она отдавала Петеру.

      Однажды Ольга, смущаясь, обратилась к Женни:

      «Я хочу тебе сказать кое-что. Только ты не смейся, ладно? Мне почему-то кажется, что Петер к тебе неравнодушен».

      «Ну, что ты выдумываешь?» – искренне удивилась Женни. «Я же минимум на десять лет старше его, у меня четверо детей… Да и с чего ты это взяла?»

      «Может быть, я ошибаюсь, но когда он у нас жил, а ты к нам приходила в гости, я иногда видела, как он тайком на тебя смотрит, а в глазах такая тоска…»

      «Я думаю, ты ошибаешься, я ничего такого не замечала. Он всегда вежлив со мной, но и только. Он, по-моему, больше привязан к моему мужу. Петер иногда приходит к нам в гости, но, в основном, общается с Густавом и с детьми. Лиза его просто обожает. Вот она, пожалуй, немножко влюблена в него, слава Богу, что она еще маленькая».

      Этому разговору Женни не придала никакого значения, и он постепенно стерся из ее памяти. У нее была масса всяких проблем, но ни одна из них не имела никакого отношения к Петеру Земанну.

***

      В конце 1922 года, вскоре после Рождества, Ольга прибежала к Женни утром, как только Густав Карлович ушел в школу. Женни сразу поняла: что-то случилось. Ольга была необычайно взволнована, скорее даже возбуждена, лицо ее просто пылало, а рот сам собой расползался в широчайшей улыбке:

      «Женни!» – прямо с порога выпалила она. Это случилось!»

      «Что случилось?» – спросила Женни скорее для проформы, так как сразу поняла, в чем дело.       «Я беременна!», – с энтузиазмом сообщила Ольга, в ее глазах появились слезы.       «Так это же замечательно, а плакать зачем? Радоваться надо. Ты уверена?»

      «Думаю, что да. Я в первый месяц ничего, никому не говорила, боялась сглазить, ну, не сглазить…» – смутилась она, а просто боялась, что, может быть, это случайность. А теперь я почти поверила. Меня тошнит по утрам».

      «Ну, раз тошнит, значит все в порядке. Ты мужу-то сказала?»

      «Пока нет, хотела с тобой сначала поговорить, но сегодня скажу».

      «Скажи, скажи. Он с ума сойдет от радости».

      Радости Михаэля Тилле, действительно, не было предела, но по мере приближения родов, росла и его тревога: как-то все обойдется на этот раз?

***

      Но, слава Богу, обошлось. В августе Ольга благополучно родила сына. Даже Женни удивилась, что маленькая, хрупкая женщина так быстро справилась с этим нелегким делом. Мальчик родился крепеньким и довольно горластым, но пастор и его юная жена были безумно счастливы, что Бог наконец услышал их молитвы и послал им такое сокровище. Назвали его Виктором.

      Следующий, 1924 год, почти весь прошел спокойно, без каких-либо серьезных потрясений. Жизнь стабилизировалась, и казалось, что теперь так будет всегда.

      Однако конец года оказался для Штраухов настолько трагичным, что еще в течение многих лет они старались поменьше вспоминать о том, что произошло с ними тогда, в их тихой деревне, хотя не вспоминать тоже было невозможно.

      Началось все с того, что Густав Карлович собрался в Житомир. Нужно было закупить кое-какие книги и учебные пособия для школы. Как это часто бывало, пастор Тилле тоже поехал с ним. У него были какие-то дела в церкви. Они оба любили эти поездки. Их связывала уже многолетняя дружба, и поездка давала возможность побыть несколько дней вместе и поговорить всласть.

***

      В ближайшую после их отъезда субботу Женни пошла в церковь послушать проповедь, которую, в отсутствие пастора, читал Петер Земанн. Женни не была очень набожной, но любила послушать проповедь по субботам. Это напоминало ей те дни, когда она девочкой посещала лютеранскую церковь в Риге с мамой, папой и братьями. Где-то они теперь? Живы ли? После 10 ужасных лет войны, революции, гражданской войны, разрушивших тысячи, а то и миллионы семей, она уже не рассчитывала узнать хоть что-нибудь о своих родных.

Она не особенно вслушивалась в слова проповеди, но голос священника звучал приятно и вносил успокоение в ее душу. Людей в церкви было немного: человек 10-12. Обычно бывало гораздо больше, но погода была мерзкая, начало ноября.

      Женни тоже не думала никуда идти, но без Густава дома было как-то скучно. Дети уже достаточно большие и не требовали так много внимания, как раньше. Ее младшенькой, Лизе, уже 10 лет. Подумать только!

      Как бежит время! Старшему сыну – шестнадцать. Он уже больше года живет в Житомире, учится в школе-десятилетке. Жилье ему охотно предоставила Анюта, а вернее, Михаил Иванович, который живет в бывшем доме Сикорских. Старик охотно согласился немного потесниться, чтобы у мальчика была крыша над головой.

Он очень скучал по Сереже и был рад, что у него появился молодой друг. Михаил Иванович и Густав прекрасно ладили. Но через год Густав закончит школу, и ему надо будет продолжать образование. Они еще не решили, куда он поедет. Она не сомневалась, что сын выберет достойный путь в жизни. Он такой серьезный, надежный человек. Полная противоположность Отто, который напоминал ей ее брата. Веселый, общительный, очень красивый мальчик уже обращал внимание на девочек, и те явно платили ему взаимностью. Совсем как его дядя. Она улыбнулась, вспомнив любимого брата и их детские проделки…

***

      Вдруг она заметила, что проповедь закончилась, и почти все вышли из церкви. Она поблагодарила Петера, кивнула ему на прощанье и направилась к двери. Но он остановил ее:

      «Одну минуту, фрау Штраух. Можно мне с вами поговорить?»

      «Да, конечно. Я вас слушаю».

      Она подошла ближе и посмотрела на него снизу вверх. Интересно, о чем он хочет с ней говорить? Он выглядит таким взволнованным.

      «Женни», вдруг произнес он срывающимся голосом. Она вздрогнула, он никогда не называл ее по имени. Он заметил это и быстро заговорил:

      «Я не могу сейчас назвать вас «фрау Штраух», это слишком официально. Пожалуйста, выслушайте меня. Я завтра уеду навсегда, меня назначили пастором в другой приход. Далеко отсюда. Я собираюсь скоро жениться…»

      «Я желаю вам счастья и всего хорошего», – вежливо произнесла она, все еще недоумевая.

      «Пожалуйста, не перебивайте меня. Я очень волнуюсь. Я должен сказать вам, Женни, что я люблю вас, уже давно. Когда я впервые вас увидел, я понял, что вы – моя женщина. Я понимаю, что мы не можем быть вместе. Вы счастливы с вашим мужем, и я очень уважаю герра Штрауха. Я прошу вас только об одном: подарите мне ночь, только одну ночь. Я больше никогда не напомню вам о себе. Но я не прощу себе, если не использую эту последнюю возможность быть с вами».

      Женни понимала, что надо просто повернуться и уйти, но не сделала этого. Почему? Этого она объяснить не могла. Какая-то сила удерживала ее возле него. Она посмотрела ему прямо в глаза. Он не отвел взгляд. Он был очень бледен, но держался достойно. Он не унижался перед ней, он просто просил ее понять его. Она еще пыталась сопротивляться, понимая, что уже сдалась.

«Петер», – мягко произнесла она, и вдруг осознала, что, назвав его по имени, уже сказала «да». Больше ничего и не надо было говорить. Все же она спросила:

      «Ну, и как вы себе это представляете?»

      «Вы выйдете из дома, когда будет уже темно, и дойдете до конца улицы, там я вас встречу и провожу к себе. Там никого не будет, уверяю вас. Вас никто не увидит. Я совсем не хочу испортить вашу безупречную репутацию». Он улыбнулся, но улыбка была грустной.

      «А как же фрау Мюллер?» – она еще пыталась ухватиться за его квартирную хозяйку, как за соломинку.

      «Это моя забота. Не беспокойтесь ни о чем. Вам надо только выйти из дома, ну, скажем, часов в девять, остальное я беру на себя. Так вы придете?».

      «Вы не оставили мне выбора», – грустно улыбнулась она.

      Когда он взял ее руку, чтобы поцеловать, она вздрогнула, как от удара электрического тока. Ей показалось, что его рука была необычайно горячей и сухой.

      Она чувствовала этот жар весь день. Все валилось у нее из рук, и она долго не могла придумать, под каким предлогом уйти из дома.

Наконец она решила, что скажет, будто идет к Ольге Тилле и останется у нее ночевать. Никто особенно не удивился. Ольга тоже иногда оставалась ночевать у них в доме, когда пастор бывал в отъезде. Она отчетливо осознавала, что это дикая авантюра, но мысль, что можно не пойти на это странное свидание, даже не приходила ей в голову. Ее воля была парализована, она была в его власти, не осознавая этого.

      В девять часов она вышла из дома и пошла в конец улицы. Шел дождь, но было не очень холодно. Она надела теплое пальто, а сверху накинула плащ с капюшоном. В таком виде ее будет трудно узнать, даже если кто-нибудь попадется навстречу. Еще можно было вернуться, но какая-то сила вела ее все дальше и дальше от дома.

      Она не увидела его до того момента, когда он неслышно подошел сзади и обнял ее. Она тихонько вскрикнула от неожиданности, но он уже повернул ее к себе лицом и жадно поцеловал. Так ее не целовал еще никто. У нее закружилась голова, весь мир куда-то поплыл, и она с неожиданной для себя страстностью ответила на его поцелуй.

      Потом они пришли в его дом. Она не заметила и не запомнила там ничего, кроме того, что в доме было очень тепло. Не было никаких прелюдий, никаких разговоров и чаепитий. Они просто бросились друг к другу, как жаждущие путники к свежему и прохладному источнику. Нужно ли говорить, что в ту ночь они не спали ни одной минуты. Вот теперь она поняла, что имела в виду Анна Васильевна, когда однажды в порыве откровенности сказала ей, что у них с мужем все всегда происходило, как в последний раз. У них с Петером тоже не будет второго раза. Никогда? Никогда! Но думать об этом не хотелось…

      Они распрощались утром, когда было еще совсем темно. Он долго целовал ее, благодарил, она тоже что-то говорила и целовала его. В нем было что-то трогательное, и в то же время она впервые в жизни ощутила настоящую мужскую страсть и волю. Да, теперь она понимала свою мать.

***

      А через несколько дней приехал муж. Никогда раньше Женни так не радовалась его приезду. Он был такой свой, такой родной, такой надежный. Это была не игра. Она действительно радовалась его возвращению, радовалась тому, что все опять встало на свои места, и их семейному покою больше ничто не угрожает. Она даже представить себе не могла, как заблуждалась…

Испанка

      Так тогда называли грипп, который косил людей сотнями, особенно в деревнях, где не было ни врачей, ни лекарств. Выехать за лекарствами в город возможности не было. Карантин.

      Страшная болезнь не обошла и семью Штраухов. Сначала заболел Отто, потом Лиза. Женни металась от одного к другому, пытаясь хоть как-то облегчить состояние заболевших детей, и не дать заразиться всем остальным. Густав помогал ей, чем только мог, но болезнь прогрессировала: у Отто она осложнилась воспалением легких, а у Лизочки – воспалением среднего уха. Девочка кричала от невыносимой боли, а Женни прикладывала к ее уху капусту, больше лечить было нечем. Крики Лизы рвали ее сердце на части, но еще страшнее было медленное угасание Отто. Она не верила, что он может умереть, она должна его удержать, чего бы ей это ни стоило.

***

      Пятнадцатилетний мальчик не смог пережить кризиса. Женни и Густав сидели возле его постели, когда это случилось. Женни была в полуобморочном состоянии, измотанная до предела, а Густав сидел и слушал, как тяжело дышит в забытьи его сын. Вдруг мальчик хрипло застонал, резко вздрогнул и затих. Густав с ужасом смотрел в лицо сына, которое постепенно разгладилось, и стало отрешенным и умиротворенным.

      Густав сжал руку жены, она тут же открыла глаза, увидела спокойное лицо Отто и спросила:

      «Он уснул?»

      И Густав ответил чуть слышно:

      «Да, родная, навсегда».

      Она смотрела на мужа, не в состоянии понять то, что он ей сказал. А потом вдруг закричала. Страшно. Отчаянно. Без слов. Без слез.

      Когда он наконец услышал то, что прорывалось в ее крике, он был потрясен:

«Это я убила его! Я во всем виновата! Господи, за что ты покарал его, а не меня?»

      Прибежали перепуганные дети: Лизочка босая, с компрессом на ушах, еще совсем маленькая. Гретхен, с заплаканными глазами, растерянный Густав-младший. Крики Женни становились все бессвязнее, и Густав подумал, что она сошла с ума. Надо было заставить ее заплакать, но он не знал, как это сделать. Первой к ней бросилась Лизочка: «Мамочка! Что с тобой?» – отчаянно закричала она, и Женни опомнилась. Она прижала к себе девочку и горько зарыдала. Это продолжалось довольно долго, пока рассудительная Гретхен не сказала:

      «Мамочка, отпусти Лизу, она босая и простудится».

      Руки Женни разжались. Отец сделал детям знак, чтобы они уложили Лизу в постель, а сам постарался увести жену из комнаты, в которой умер их сын. Она плакала долго и тяжело, но он не успокаивал ее, а плакал вместе с ней.

      Отто похоронили через день. Женни сама обмыла и обрядила сына в последний путь. Она не плакала на похоронах. Пастор Тилле со слезами на глазах отслужил заупокойную службу. Не могли сдержать слез и соседи, пришедшие проводить мальчика в последний путь. Отто все очень любили, он был добрый, открытый, веселый. Почему он должен был умереть?

      Женни казалось, что только она знает ответ на этот вопрос. Это наказание за ее грех. От этой мысли она не могла отделаться до конца своей жизни. Она ушла в себя, стала часто молиться, чего раньше почти никогда не делала, односложно отвечала на вопросы. Густав очень опасался, что она так и не отойдет от этого потрясения. Слава Богу, Лизочка пошла на поправку: ухо ее зажило, правда, она потом всю жизнь на это ухо плохо слышала.

      Пятый ребенок

      Прошло какое-то время, и вдруг Женни с ужасом осознала, что беременна, она не сразу это заметила из-за всех переживаний. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что это ребенок Петера. Господи! Ну неужели она еще недостаточно расплатилась за всего одну ночь, даже не любви, а просто страсти? Она не знала, как поступить: рассказать все мужу или попытаться скрыть. Она понимала, что в принципе это мог бы быть ребенок Густава, ведь она была близка с мужем примерно в то же время. После долгих, мучительных размышлений она решила пока ничего не говорить. Если ребенок окажется уж очень похожим на Петера, ну что ж, тогда она во всем признается мужу.

      Густав эту новость принял с радостью.

      «Это Бог посылает тебе утешение, ты его заслужила».

      Да, уж, подумала Женни, но ничего не сказала.

      Как ни странно, ее беременность и в самом деле немного разрядила обстановку в доме. Женни начала готовить приданое будущему ребенку. Девочки ей активно помогали. Особенно суетилась Лизочка. Она почему-то была уверена, что родится брат и рассказывала об этом всем подружкам с превеликой гордостью. Хотя в деревне это не было таким уж чудом, практически все семьи были многодетными. Густав, как всегда, трогательно заботился о жене, следил, чтобы она хорошо питалась и много гуляла. Его совершенно не смущал тот факт, что ему уже пятьдесят девять лет, и вновь становиться отцом вроде бы поздновато.

      Как бы то ни было, десятого августа 1925 года Женни родила еще одного сына. Роды были очень тяжелые. У Женни было такое чувство, что она боится рожать этого ребенка. Ее тело как будто стремилось задержать появление на свет нового человека, который может выдать ее тайну. К счастью, малыш казался совсем не похожим на Петера, скорее он был похож на своего деда, отца Женни. Мальчика и назвали Генрихом в его честь.

      И все же это был сын Петера. У Петера на левой лопатке было родимое пятно в форме неправильного шестиугольника. И точно такое же пятно было у ее сына. Когда мальчик подрос, она стала замечать в нем еще какие-то черточки его отца, особенно, быстрый взгляд исподлобья, который он иногда бросал на нее, живо напоминал ей Петера, которого она знала так мало и так много.

      Только теперь Женни поняла, что имел в виду отец, когда говорил, что она погубит себя, выходя замуж за такого человека, как Густав. Ее природная страстность, которая, к ее удивлению, так ярко вспыхнула, когда она была с Петером, тихо дремала где-то глубоко-глубоко, и в ее интимной жизни не проявлялась. Она испытывала к мужу нежность и благодарность, она любила его, ей было с ним хорошо и спокойно, и она не жалела, что ее жизнь сложилась именно так.

      Женни окончательно решила, что ничего не скажет мужу и вовсе не потому, что боялась признаться ему в том, что произошло. Совсем наоборот. Она знала, что он все поймет и будет любить ее и Генриха, несмотря ни на что. Но как же ему будет больно! Нет, она ни на кого не будет перекладывать свою боль, свой грех. Эта тайна умрет вместе с ней. Каждый должен нести свой крест.

***

      Однако, Густав Карлович обо всем догадался сам. Это произошло, когда Генриху было года три. Густав Карлович очень любил этого очаровательного малыша. Он был красивым мальчиком, со светлыми, волнистыми волосами и серыми глазами. Светлые волосы были вполне понятны: отец Женни был блондином, да и у Греты тоже были светлые волосы, но чем-то этот мальчик отличался от всех остальных детей, может быть, необычайно красивым тембром голоса.

      Иногда Густав Карлович замечал, что Женни как-то странно, задумчиво смотрит на него, когда он играет с Генрихом, и отводит взгляд, если случайно встречается с ним глазами.

      Мало-помалу картина стала проясняться, как постепенно проступает изображение на фотографии, когда ее погружают в проявитель. Он вспомнил страшную истерику Женни в ту ночь, когда умер Отто. Ее бессвязные, как ему тогда казалось, выкрики, теперь приобрели свой истинный смысл.

      Мысленно прикинув даты, он понял, что это случилось во время его короткой поездки в Житомир, в начале ноября 1924 года. Понять, кто был отцом ребенка, тоже не составило труда. Конечно, Петер Земанн.

      Он видел и понимал, что Петер любит его жену, но сама Женни не проявляла к Петеру никакого интереса. Петер уехал из Райхенбаха за несколько дней до того, как Густав Карлович вернулся из Житомира. Видимо, решился на этот шаг, зная, что они с Женни никогда больше не увидятся.

      Как ни странно, Густав Карлович не испытывал чувства ревности. Наверное, во многих мужчинах, оказавшихся на его месте, тут же проснулся бы некий Отелло, готовый, если и не убить жену, то, по крайней мере, показать ей, кто в доме хозяин.

      Но Густав Карлович, к счастью, не был одним из многих. Поэтому чувство, которое он испытал, было не ревностью и не ненавистью. Это были жалость и сочувствие. Бедная девочка – думал он о жене – как жестоко обошлась с ней судьба: сначала отняла у нее любимого сына, а потом преподнесла ребенка, зачатого совершенно случайно с любящим ее, но не любимым ею человеком. Сколько же ей довелось пережить, да и сейчас она не спокойна…

      Как ему хотелось бы сказать ей, что он все знает, понимает и сочувствует ей, что Генриха он будет любить ничуть не меньше, даже зная, что это не его сын… Но он не мог сказать ничего: раз она решила хранить эту тайну, то и он будет хранить свою. Он не чувствовал ненависти и к Петеру, он вполне понимал молодого человека. Ничего удивительного, что тот влюбился в такую женщину, как Женни.

      Ведь и он сам когда-то безоглядно и на всю жизнь полюбил свою будущую жену, которая тогда была еще совсем молоденькой девчонкой. Теперь она, зрелая, красивая, умная женщина, еще больше достойная поклонения. Он всегда осознавал, что женитьба на Женни – это главный выигрыш в его жизни. Она – прекрасная жена и мать его детей. Но счастлива ли она? Видимо, да, если все же предпочла остаться с ним. А то, что не хочет открыть ему свою тайну, тоже понятно, просто старается не причинить ему боль.

      Как бы то ни было, все эти переживания родителей никак не коснулись маленького Генриха, которого все обожали. Это был неожиданный подарок судьбы, который появился очень кстати и помог пережить страшный удар, связанный со смертью Отто. Самая младшая сестра Генриха, Лиза, была старше его на одиннадцать лет. Для нее это был первый и единственный младший брат, с которым она первые годы его жизни буквально не разлучалась. Густав был старше Генриха на целых семнадцать лет, и этот факт был предметом особой гордости малыша, потому что в деревне больше не было детей его возраста, у которых был бы такой взрослый брат.

      «Вот когда приедет мой брат…» – была его любимая фраза.

***

      Этот забавный случай произошел, когда Генриху было года три. Густав, уже учившийся в институте, приехал домой на летние каникулы. Генрих не отходил от брата, который с удовольствием выслушивал все его малышовые проблемы и давал дельные советы. Однажды Генрих признался брату, что боится гусей.

      «Они шипят и щиплются», – жаловался он.

      «Ну, это не страшно», – успокоил мальчика Густав. «Надо просто схватить гуся за шею, раскрутить над головой и бросить подальше. Больше он тебя не тронет».

      В тот же день, когда вся семья, пообедав, продолжала сидеть за столом, беседуя о том, о сем, они вдруг услышали истошный крик Генриха со двора. Пулей вылетев во двор, они увидели, что Генрих схватил за шею огромного гуся, который отчаянно пытался вырваться, но не мог, а Генрих тоже не знал, что делать дальше, и отчаянно кричал.

      Перепуганный Густав бросился к братишке и с трудом оторвал его от несчастного гуся. Он принес Генриха в дом, а тот, немного успокоившись, вдруг выдал:

      «Вот ты мне сказал, «раскрути его и брось подальше», а как я его брошу, он же тяжелый, я его даже от земли не смог оторвать».

      Все очень смеялись, но Густаву тогда крепко досталось от мамы, ведь все могло кончиться гораздо хуже.

       Случайная встреча

      А Женни все-таки довелось еще раз встретить Петера. Это случилось в 1935 году, в разгар лета. Они тогда поехали в Житомир втроем: она, Густав и Генрих. Мальчик очень любил эти поездки в город, но это случалось нечасто.

      Они долго гуляли по улицам, прошли мимо здания, где раньше находилась мужская гимназия, постояли у дома, где когда-то началась их семейная жизнь, навестили Анюту с Петром. Их сын, Егор, перешел в последний класс школы, а дочь Катя была ровесницей Генриха.

      Дети немного смущались в присутствии друг друга, но потом Катюша повела Генриха в сад, и они там о чем-то серьезно беседовали.

Петру несколько лет назад сделали операцию, так что он теперь видел, хотя ему приходилось носить сильные очки. Он говорил, что уже приспособился к своей слепоте, но когда зрение удалось вернуть, почувствовал, что второй раз родился, ведь он впервые увидел своих детей. В общем, все у них было хорошо. Они вместе пообедали и попили чай с пирогом, который привезла Женни.

      Потом Штраухи решили пойти в парк. В воскресенье в парке было много народа. Играл духовой оркестр. Женни устала, не очень-то удобно гулять в туфлях на высоких каблуках. Они присели на скамейку, но тут Генриху захотелось мороженого, и Густав пошел с ним к киоску. Женни попросила, чтобы ей купили тоже, и осталась сидеть на скамейке.

***

      Недаром говорят, что пути Господни неисповедимы. Надо же было такому случиться, что Петер тоже оказался в этом парке с женой и детьми. Пока его дети играли на детской площадке под присмотром жены, он отошел подальше, покурить.

Вдруг он увидел сидящую на скамейке женщину, которая показалась ему знакомой. Сердце бешено застучало. Неужели Женни? Быть не может. Он подошел ближе. Да, это была она.

Странно, она почти не изменилась: такая же изящная, со вкусом одетая, только юбка стала короче. Тогда в деревне она еще носила длинные юбки. Волосы совсем темные, а ведь она лет на десять старше его. Он-то уже заметно седой. Почему она одна? Он глубоко вздохнул и подошел к ней.

      Только тут и она заметила его. Что-то дрогнуло в ее лице.

      «Здравствуй, Женни», – поспешно сказал он. «Я очень рад тебя видеть».

      «Добрый день, Петер. Я тоже рада. Как неожиданно!»

      В этот момент к ней подбежал Генрих.

      «Мамочка, папа просил, чтобы ты дала мелкие деньги…»

      «Генрих, поздоровайся. Это пастор Земанн. Он когда-то жил в нашей деревне».

      «Я теперь уже не пастор», – сказал Петер, протягивая мальчику руку. «Я преподаю в школе». Генрих подал ему руку и посмотрел в глаза. Что-то смутно знакомое было в лице мальчика, и почему-то странно сдавило сердце.

      Женни вынула из сумочки деньги и дала Генриху. Он быстро убежал, крикнув на ходу:

      «Мы не скоро, там такая очередь».

      «Это мой младший сын Генрих», – тихо сказала Женни. «А Отто умер».

      «Боже мой!» – выдохнул Петер. «Когда?»

      «Тогда же в двадцать четвертом. От воспаления легких».

      «Сколько же тебе пришлось вынести!»

      «Не только мне. Нам всем».

      «Да, конечно, я понимаю. А сколько лет Генриху?»

      Она пристально посмотрела на него: «10 августа будет десять».

      «Не может быть! Неужели? Женни, ты только скажи, да?»

      «Да. Только этого не знает никто. И ты поклянись, что никогда, никому этого не скажешь».

      Он поднял руку ладонью вперед, как это делают в суде, и очень серьезно сказал: «Клянусь».

      «А теперь уходи, пожалуйста. Я не хочу, чтобы Густав увидел тебя. Он не должен ни о чем догадаться».

      «Да, конечно. Я сейчас уйду. Но я хочу тебе сказать, что я всегда боготворил тебя, а теперь буду любить еще больше».

      «Я тоже часто тебя вспоминаю», – улыбнулась она. «Генрих никогда не даст мне забыть нашу единственную ночь. А теперь прощай».

      «Прощай», – только и смог сказать Петер.

      Он ушел не сразу. Он стоял за кустами и ждал, когда придет его сын с отцом, который никогда не узнает, кто же на самом деле отец мальчика, которого он считает своим сыном. Боже! Как все запуталось!

      Они пришли скоро. Генрих ел свое мороженое и весело болтал о чем-то, а Штраух нес две порции мороженого для себя и Женни. Постарел Густав Карлович, но по-прежнему смотрит на жену с обожанием. А Генрих, видно, очень любит отца. Да, за своего сына он мог быть спокоен.

      Но почему же так болит душа?

      Больше они не виделись. Никогда.

***

      Мы покинем на время деревню Райхенбах и семейство Штраухов, уважаемый читатель, и отправимся в Житомир, в 1903 год. Именно такой поворот совершила машина времени, на которой отправилась в путешествие по прошлому Эмма Григорьевна в первый день Нового, 2003, года.

Глава 6

Становление

Год 1903. Житомир

В мае 1903 года, по улицам глубоко провинциального города Житомира, что на Украине, медленно шел молодой человек. Он был очень привлекателен внешне: высокого роста, худощавый, стройный. В его больших бархатных глазах, казалось, отражались боль, печаль и вековая мудрость еврейского народа, к которому он и принадлежал.

      Кроме выражения глаз ничто не выдавало в нем еврея. На нем был костюм европейского покроя, а не длиннополый сюртук. Его волосы и борода были аккуратно подстрижены, а слегка вздернутый нос ничем не выделялся среди носов его соотечественников-украинцев. В теплую погоду он не носил головного убора.

Даже его имя и фамилия ничего не говорили о его еврейском происхождении. Молодого человека звали Яков Гриненко. Подводило только отчество – Соломонович, а точнее Шлемович, но это его мало беспокоило, он никогда не скрывал и не стыдился своего еврейского происхождения. Глупо стыдиться своего происхождения, ведь оно не зависит от человека.

      Что же касается фамилии, то Якову самому было интересно, почему она звучит так по-украински ведь он происходил из чисто еврейской семьи. По его предположению, его предки носили фамилию с корнем Грин – Гринберг, Гринблат, а поскольку они долго жили на Украине, то фамилия и приобрела украинское окончание. Однако, несмотря на украинскую фамилию и нехарактерную внешность, судьба его была типичной для еврейского парня из местечка, и лиха довелось хлебнуть более, чем достаточно.

      Вот и сейчас он возвращался из гимназии, где уже второй раз пытался сдать экзамены на аттестат зрелости, и снова потерпел неудачу, но вовсе не потому, что был плохо подготовлен.

      У евреев практически не было возможности учиться в гимназии. Взрослые люди имели право раз в год сдавать экзамены за весь курс гимназии экстерном и получить, таким образом, аттестат зрелости. Загвоздка была в том, что их безжалостно резали, пропуская не более двух-трех человек. Остальным предстояло снова готовиться и повторять свои попытки вновь и вновь, и лишь очень немногим удавалось получить заветный аттестат. К тому же в аттестате им ставили преимущественно удовлетворительные оценки, что не давало права поступить в университет.

***

      Яков приехал в Житомир несколько лет назад из еврейского местечка Макаров, где прошло его нелегкое детство. Отец его когда-то был зажиточным торговцем и вполне благополучным человеком. Одна беда – у его любимой жены не могло быть детей. А что за еврей, если у него нет сына, и некому будет читать над ним кадиш после его смерти. Так что прожив с женой почти двадцать лет, Соломон все же решился развестись с ней и женился на Меришке, молодой, красивой, энергичной женщине, которая, однако, тоже была разведена, что считалось позором для еврейской женщины. Шансов второй раз выйти замуж у нее почти не было. Когда Соломон, бывший чуть не вдвое старше ее, посватался к ней, вся родня принялась уговаривать ее принять это предложение. А у нее выбора не было.

      Они поженились и уехали в Макаров. Однако, в Макарове дела у Соломона не пошли, здесь его никто не знал, и он довольно быстро разорился. Двое детей умерли в младенчестве. Третий, Яков, выжил, потом родилось еще трое детей.

      Жили очень бедно, скитались по квартирам, если это можно было так назвать, голодали, холодали, и если бы не буйная энергия матери, которая умудрялась и работать, и как-то справляться с домашними делами, они вряд ли бы выжили.

      Но как-то выдюжили и даже умудрились построить дом, маленький, но свой, помогли добрые люди. Мать начала понемногу торговать, подрастали дети, и жизнь стала налаживаться.

***

      Но тут от дизентерии умер отец. Мать осталась с четырьмя детьми. Якову, самому старшему, было всего пятнадцать. Он работал наравне со взрослыми, а ему так хотелось учиться.

      Учеба всегда давалась ему легко, и учиться было интересно. Он серьезно изучал Талмуд, но ему хотелось чего-то большего. Он понимал, надо учить русский язык, иначе образование не получить, а без образования его ждала участь обычного местечкового еврея: в лучшем случае, он мог заиметь свою лавочку, жениться и растить детей, чтобы было, кому читать по нему кадиш. Нет, такого он не хотел. Он вырвется из этого замкнутого круга, чего бы ему это ни стоило.

      Приходя домой поздно вечером, еле живым от усталости, наскоро перекусив, он садился за книги. Он купил учебник русского языка и книгу Лермонтова «Демон», в которой не понимал ни единого слова.

      Он разыскивал людей, которые хоть немного знали русский язык, и просил их помочь. Жаль, что таких людей было слишком мало. Он упорно продирался сквозь дебри трудных русских слов, и в конце концов научился понимать прочитанное. Он выучил «Демона» наизусть и разговаривал сам с собой фразами из этой гениальной поэмы.

      И вот в один прекрасный день он заявил матери, что хочет уехать в город. Меришка поплакала конечно, не без того, но вскоре смирилась с мыслью о неизбежной разлуке. Втайне она мечтала, что ее Яша станет-таки большим человеком. Разве не хвалил его учитель в хедере больше, чем других мальчиков?

      Согласившись с решением сына, Меришка развила бурную деятельность. Раз уж она не может воспрепятствовать тому, что ее сын хочет жить в большом городе, значит надо ему помочь. Она разузнала, что помещик Беленицын, у которого она когда-то работала, теперь живет в Житомире.

«Он хороший человек», – говорила она Якову. «Он тебе поможет, он ко мне всегда хорошо относился, да и кое-чем мне обязан. Так что поезжай в Житомир, и да поможет тебе Бог».

      Бог ли помог, или Беленицын постарался (он, кстати, тепло принял Якова и немного подкармливал его, пока тот был без работы), про то только сам Бог и ведает.

Но в один прекрасный день… Сначала он вовсе не показался Якову прекрасным: у него закончились деньги, работы найти он не мог, и у него не оставалось другого выхода, как только вернуться в свое местечко. Было неимоверно стыдно обращаться к Беленицыну, чтобы тот одолжил ему денег на дорогу, но делать было нечего, пошел.

      К его удивлению Беленицын встретил его возгласом:

      «Как хорошо, что вы пришли, а я было собирался посылать за вами. С вами хочет поговорить городской голова Давидовский».

      Тут же Яков был представлен городскому голове, который задал ошеломленному парню несколько вопросов, а потом велел прийти на следующий день в городскую управу, чтобы вступить в должность служащего, ответственного за отпуск воды водовозам. Ему назначили оклад 10 рублей в месяц.

      Он летел тогда домой, как на крыльях. Какое счастье! Не надо возвращаться в захолустный Макаров! У него есть работа и зарплата, на которую вполне можно жить, и даже неплохо. Он вдруг вспомнил, что даже не поблагодарил Беленицына, а ведь это с его подачи Давидовский принял его на службу.

      Потом до него дошло, что он будет работать в городской управе, куда евреев заведомо не принимали. Как же ему повезло!

      На следующий день, придя в управу, чтобы принять дела, он узнал, что ему придется работать в субботу. Это его несколько покоробило. Ему казалось неудобным открыто нарушать еврейские законы и обычаи. Но альтернативой было только возвращение в Макаров, а этого допустить он не мог.

      Когда он в первый раз работал в субботу, в управу заглянули двое ортодоксальных евреев. Сначала они просто рассматривали его в упор, а потом начали обмениваться репликами насчет того, что, дескать, еврей работает в субботу, да еще и без шапки. Ой-ва-вой! Совсем стыд потерял!

Якову очень хотелось вышвырнуть их вон, но он понимал, что они потом будут сюда толпами ходить. Он приказал себе молчать и терпеть. Он не бросил на них ни единого взгляда. Они наконец ушли, потом пришли другие – и вся история повторилась.

Иногда ему казалось, что он больше не выдержит. От их оскорблений его бросало в жар, и сдерживаться было неимоверно трудно. Домой он приходил совершенно измотанный. Но его тактика оказалась правильной. Через несколько недель евреи перестали обращать на него внимание, и он смог вздохнуть с облегчением.

      Потом Яков купил себе костюм, постригся и подстриг бороду. Теперь он не отличался от прочих служащих: украинцев, русских и поляков. Его обязанности были не очень сложны, но были связаны с денежным оборотом и потому требовали внимания и тщательности. Он был аккуратен и безукоризненно честен. Давидовский ценил его и всегда отстаивал перед высшим начальством, которое время от времени требовало его уволить, как еврея.

      С квартирой ему тоже очень повезло. Он снял комнату в просторной квартире торговца мясом, а жена мясника предложила ему питаться вместе с их семьей. За все,

про все он платил всего восемь рублей, а зарабатывал он теперь целых пятнадцать, так что мог и домой иногда посылать несколько рублей.

      Когда мать приехала повидаться с ним, его внешний вид неприятно поразил ее.

      «Яша», – заявила она, как только они остались одни, – «что ты себе позволяешь? Вот уж не думала, что ты будешь позорить наш род. Что сказал бы отец, мир праху его?»

      И как всегда, вспомнив о покойном муже, она заплакала. Якову было жаль мать, он подошел и обнял ее, но отступать не собирался. Он был уверен, что сможет ее убедить в своей правоте.

«Мама, – сказал он, как можно проникновеннее, – ты же умный человек. Ну, посмотри, как я теперь живу. Разве ты не рада? Я теперь могу учиться. Я обязательно выучусь и буду помогать вам. Вот еще немного, и я смогу взять к себе Иду. Она такая способная. Ты же знаешь. Неужели ты хочешь, чтобы она мучилась так же, как ты? А так она выучится, может, учительницей станет, или еще кем-нибудь. А потом и Иосифа выучим… Но если ты будешь настаивать, я брошу работу и вернусь в Макаров, буду тебе в лавке помогать».

      Мама действительно была умным человеком и всегда старалась понять своих детей. Она вытерла глаза и внимательно вгляделась в лицо своего старшего сына, который так изменился, что она его с трудом узнала, и все-таки остался таким же красавцем, даже еще красивее стал. А уж разумный-то какой!

      «Ладно, сынок, – тихо сказала Меришка, – ты-поди лучше знаешь, как тебе жить. А мы с отцом твоим и правда мало счастья видели, может вам повезет больше».

      Она уехала успокоенная.

***

      А Яков засел за учебу. Сначала он просто очень много читал, ведь надо было хорошо освоить русский язык, которого он почти не знал. Через год он уже свободно говорил по-русски, а уж учебник русской грамматики выучил почти наизусть.

Математика давалась легко, ему нравилось решать задачи, а строгие и красивые доказательства теорем приводили в восторг. История словесности была скучной, а история, как ее изучали в гимназии, казалась однобокой и какой-то фальшивой. Хотелось сдать ее поскорее и больше никогда к ней не возвращаться.

      Он не очень расстроился, когда первый раз срезался на экзаменах на аттестат зрелости. Он твердо знал, что с первого раза их не удавалось сдать никому. Он терпеливо занимался еще год. Более того он начал репетировать гимназистов по математике и делал это настолько хорошо, что о нем стали говорить, как о прекрасном репетиторе. Он не сомневался, что на этот раз выдержит экзамены.

      И ведь как хорошо все начиналось. Якову удалось сдать почти все экзамены. Но до этого рубежа дошли еще десять человек, и тогда гимназическое начальство спохватилось, что нельзя же допустить, чтобы столько евреев получили аттестаты зрелости.

      Это не входило ни в какие нормы, а за такие вещи начальство по головке не погладит. Директор гимназии господин Антонюк потребовал от преподавателя математики (это был последний экзамен), чтобы тот срезал всех претендентов, кроме двух-трех. Преподаватель оказался порядочным человеком и отказался это сделать, мотвируя свой отказ тем, что экзаменующиеся в этом году на редкость хорошо подготовлены. Тогда господин Антонюк лично явился на экзамен и почти всем поставил неудовлетворительные оценки.

      Эта вопиющая несправедливость настолько потрясла Якова, что он вышел из гимназии и пошел, сам не зная, куда. Ему не хотелось никого видеть. Он оказался в тупике. Он всегда надеялся, что ему хватит сил, терпения, способностей и настойчивости, чтобы добиться своей цели.

      Теперь он вдруг осознал, что его судьба зависит вовсе не от него самого, а от какой-то посторонней, неумолимой, беспощадно давящей силы, для которой он существует не как свободная личность, а как частица преследуемого народа. Что же делать дальше? Господи, что же делать? Снова и снова задавал он себе этот вопрос и не находил ответа.

      Он шел все дальше и дальше от своего дома, не замечая, какой стоит прекрасный, солнечный, яркий, весенний день, не видя, что деревья уже покрылись маленькими листочками и кажется, что на них набросили зеленое-зеленое, до боли в глазах, кружевное покрывало. На лужайках уже расцвели ярко-желтые веселые одуванчики. Проходящие мимо девушки бросали на него заинтересованные взгляды. Он ничего этого не замечал. Он связывал с этими экзаменами такие надежды, и вдруг все рухнуло. Он не мог с этим смириться.

      Вдруг он заметил, что улица кончилась. Он вышел на окраину города. Дальше простирались уже зазеленевшие поля пшеницы. День клонился к вечеру. Я сошел с ума – подумал он. Ведь Люба ждет и волнуется. При мысли о Любе, Любочке, Любушке у него потеплело на сердце. Наверное больше всего он расстроился из-за того, что надеялся, получив аттестат, объясниться наконец с Любой. Но он хотел стать достойным ее, и завершение среднего образования было бы первой ступенькой к этому, но увы…

Люба

      Когда он возвращался домой, его мысли вошли в более спокойное и гораздо более приятное русло. Он стал вспоминать свою первую встречу с Любой. Около года назад женился сын его бывших квартирных хозяев, и ему пришлось съехать. Жаль было покидать уютную комнату и людей, которые относились к нему, как к родному, но выхода не было. Он стал расспрашивать знакомых, не знает ли кто, где сдают комнату, и один из сослуживцев посоветовал обратиться к Либерманам, у которых был дом недалеко от управы.

      «Ты не сомневайся», – сказал сослуживец. «Это очень порядочные люди. У них сейчас затруднения, поэтому, как я слышал, они сдают комнату. И дом у них хороший».

      В тот же день после работы Яков отправился искать этот дом. Дом действительно был совсем рядом и очень понравился Якову: просторный, покрытый новой жестяной крышей (потом Яков узнал, что хозяин был жестянщиком), окруженный небольшим ухоженным садиком. Почему-то ему очень захотелось жить в этом доме. Он позвонил в колокольчик, висевший у двери.

      Дверь открыла девушка, лет двадцати, высокая, стройная и, как показалось Якову, очень красивая. Она спокойно посмотрела в глаза совершенно ей незнакомому молодому человеку и спросила бархатным низким голосом: «Вы наверное к папе? Его еще нет дома».

      «Да … Нет … Я не знаю», – почему-то смутился Яков. «Я насчет комнаты».