Читать книгу Тени на заборе - Группа авторов - Страница 1

Двор, зажатый между тремя серыми пятиэтажками, затерялся среди десятков подобных в жилом микрорайоне типовой хрущёвской застройки. Ветер врывался в это П-образное пространство с размаху, хватался за скелеты клёнов и тополей, вытряхивая глухие стоны из сердцевин стволов и разбрызгивая пылающую листву с веток – в лужи, на одинокие качели, вокруг облезлых голубых лавочек и заборчиков, обрамлявших палисадники. Немного пометавшись и растеряв часть запала, ветер сворачивался калачиком в этой кирпичной будке. И тогда растревоженная тишина упруго натягивалась и гудела, отражая эхом звуки жизнедеятельности местных жителей.

Месяц назад ветер примчался, словно заждавшийся хозяина пёс, чтобы встретить Катю, переезжавшую в здание 14 – по центру буквы П. Пройдя вглубь двора в сопровождении заботливого высокого мужчины в строгом пальто, девушка упёрлась взглядом в обшарпанный забор, обрамлявший палисадник у входа, в котором сквозь заросли папоротника то тут, то там вспыхивали сердечки физалиса. На самом заборе, будто в диковинной галерее, висели мягкие игрушки. Да какие! Облезлый медведь, заяц с вырванными лапами и синтепоном наружу, собачка с зияющими пустотой глазницами – все они грустно поникли, намокшие и запачканные, привязанные и прибитые, будто трофеи забытого культа.

– В общем-то двор обычный, ничего примечательного, – мужчина в пальто пытался нарисовать для клиентки образ её будущей счастливой жизни здесь. – Чтобы не заблудиться, просто держитесь труб – они выведут к просвету в букве «П».

Он споткнулся, заметив, как Катя пристально смотрит на причудливый забор, и нервно хихикнул. Но девушку эта странная эстетика, одновременно пугающая и завораживающая, напротив, зацепила: «Кроме того, плюшевые монстры вполне сойдут за ориентир среди дворов-клонов. Для нас, счастливых обладателей топографического кретинизма, любая маркировка – вполне себе годное преимущество».

Катя весной окончила университет и последние полгода работала удалённо иллюстратором в гейм-стартапе, специализировавшемся на мистических новеллах. Она рисовала персонажей вроде оборотней с гипертрофированно большими или искажёнными частями тел, монстров, разнообразную сказочную нечисть.

Забор с плюшевым залом славы в её мире был настоящим шведским столом для вдохновения. Натренированный глаз запечатлевал каждую деталь: потускневшие до матовой черноты глаза-пуговицы, вязкие синтетические колтуны, сереющую сквозь дыры набивку, усеянную пятнами грязи. С усилием оторвавшись от облезлого зайца, некогда ярко-бирюзового, девушка улыбнулась спутнику и перевела взгляд на серую стену в поисках окошка, из которого ей хотелось поскорее посмотреть на двор с другой стороны.

Квартира находилась на первом этаже в первом подъезде среднего дома, по правую руку от входа. Планировка сквозная: окно спальни выходило во двор, кухня – на противоположную сторону.

Захлопнув за риелтором дверь спустя час, Катя осмотрелась: она ещё никогда не жила в однушке.

– Белые обои под покраску – со временем разрисую дудлами, хотя бы одну стену. А дальше – поживём – увидим. На остальные повешу постеры. На окно посажу Феликса – единственного моего зелёного выжившего компаньона. Наведу творческий порядок – и можно жить.

Кухня и санузел обычные, аккуратные – и ладно. Даже кладовка есть, барахло влезет. Главное – чтобы соседи не шумели допоздна. Вроде, проблем не ожидается: наверху живёт спокойный парень, кажется, ещё студент, сбоку – бабушка с дедушкой, с другого бока, за кухней и санузлом – семья тёти Василисы, которая оказалась дома и рассказала Кате об остальных.

Взгляд непроизвольно потянулся к окну.

– Как обживусь, позову родителей… наверное. Вот они игрушкам удивятся! Но они же постоянно талдычат, что я ребёнок. Так что с моими сожителями-монстрами им придётся смириться.

Катя улыбнулась, представляя реакцию мамы и папы на плюшевый парад за окном.

– Хотя они уже должны были понять: творческие люди порой непостижимы.

Размышляя о том, как обустроить первое самостоятельное жильё, девушка достала из сумки тряпку и чистящее средство. За час нужно управиться с уборкой, потом сгонять за вещами – и можно сегодня гнездоваться.

Перед выходом она не удержалась: схватила чёрный маркер, непременный резидент её рюкзака, и на стене появился первый дудл: одноглазый медведь с кусками ваты наружу из разорванного плеча, позади него многослойная звезда, будто от взрыва. Сотворив дудл, Катя отступила на пару шагов:

– Ну что ж, уронили мишку на пол… Ну а мишка рассердился и ногою топ! Потопала я за вещами. Потом добавим ему дружочков-пирожочков – и будет совсем красотища.

Выйдя из подъезда, Катя ещё раз оглядела двор, нашла взглядом замусоленного медведя, висящего на старом тополе напротив её окна. Кажется, он стал прототипом для её дудла. Свет от проезжающего авто блеснул в единственном глазу, будто медведь подмигнул новой знакомой.

– Интересно, кому пришло в голову устроить тут плюшевый зал славы? Надо будет расспросить местных… Такс, надо глянуть по навигатору, как выбраться из этого кирпичного колодца теней…

***

Согласно глубоким познаниям тёти Василисы, парадом дворовых монстров заправлял Иван Петрович – «местный сумасшедший» на пенсии. Он жил на втором этаже в доме 13, в левой стороне буквы «П». По словам соседки, каждую ночь он бродил по двору, бормоча под нос невнятности. Катя ночами спала и ночной жизни двора не видела, но вечерами замечала силуэт в освещённом окне: старик сидел за столом, смотрел во двор или читал книгу. Тётя Вася призналась, что ни разу не заставала его за развешиванием игрушек, но больше подозревать было некого. Также она особенно подчеркнула, что никогда не чувствовала от него запаха алкоголя.

– Петрович, конечно! Ну а кто ещё? Вот просыпаемся мы, значит, а во дворе эти висят! – тётя Василиса звенела нотками возмущения. – Как будто тела распятые. И страшные такие, грязные, как будто их с кладбища выкопали. Кстати, не так давно это началось, недели две назад, пожалуй… И ведь их снимали поначалу. Но на следующий день либо они возвращались, либо ещё больше ветоши висело. И откуда только…

Постепенно Катя стала замечать: после дождя стражи забора становились по-настоящему жуткими, с намокшими головами, свисающими под собственным весом, будто безжизненные трупы.

Если зрелище можно было пережить, то запах вызывал тревогу. После дождя, особенно в ветреную погоду, от кукольной ветоши тянуло сладковатой гнилью и мокрой шерстью. Этот запах цеплялся за горло, вызывал тошноту и странное чувство ностальгии по чему-то, чего никогда не было.

Часто его заносило в спальню Кати сквозняками. Окно кухни, выходившее на другую сторону, буквально спасало – втягивало, словно пылесосом, ароматы из соседнего окна квартиры тёти Василисы. Та часто готовила борщи и пекла ванильные булочки с корицей. Когда чувствуешь такие запахи, хочется, чтобы они исходили из твоей собственной квартиры, особенно если сам почти не готовишь.

К концу года Катю ждала сдача проекта. Сроки поджимали, и она засиживалась за работой допоздна. В обострившейся ночной тишине, даже сквозь закрытые окна, были слышны стоны старых тополей. Разыгравшееся воображение порой шептало Кате, что стонут не деревья, а плюшевые монстры. Перед глазами оживали образы: суставы лап, поскрипывающие на верёвках; шуршащая набивка, будто пластиковые сухожилия. А из глубины ваты словно доносилось тихое детское всхлипывание, напоминавшее сотни подавленных и проглоченных слёз, тщетно рвущихся наружу.

Сквозь стоны тополей Катя слышала едва различимое переливающееся гудение. Оно исходило то ли от столкновения стихии с окном и эха, то ли из батарей, а может, из самого сердца дома. Звук этот напоминал атмосферную музыку в жанре эмбиент. Катя называла это гудение «музыкой дома».

Галерея монстров вроде бы примелькалась спустя месяц проживания в «П»-образном дворе. Но всё же игрушки слегка раздражали, как что-то инородное, неуместное, что находится там, где ему быть не положено. Проходя мимо, Катя уже не задерживала на них любопытный взгляд.

В то же время недовольство видом двора вызывало в ней непреодолимое желание переставлять предметы в квартире, которая становилась всё более обжитой. Комната теперь напоминала логово творца-отшельника. Глухую стену густо заселили небывалые животные в стиле дудл – Катя рисовала их не столько ради эстетики, сколько для психологической разрядки. На остальных стенах – постеры, винтажная литография оленя из Нижнего, скетч с ярмарки мастеров, спил можжевельника, декорированный резьбой.

На столе графический планшет, рядом кружка с надписью «ДА, сейчас», внутри которой три растаявших зефирки плескались в остатках какао. На подоконнике коробка из-под обуви, заваленная «временным барахлом»: скрепки, маркеры, карандаши, полупустые тюбики с акрилом, пара катушек ниток – чёрных и почему-то жёлтых. Катя не помнила, откуда жёлтые. Может, от старой вышивки на джинсах?

Купленная при переезде рабочая лампа над столом мягко рассеивала нейтральный свет – идеальный для рисования. Катя обожала это освещение, когда только въехала в квартиру. Но в последние дни свет начал напрягать: лучи падали под странным углом, отбрасывая тени, не совпадающие с формами предметов. То, что должно было быть тенью от стула, напоминало чей-то силуэт, а пятно от кружки – растёкшийся глаз. Фикус Феликс иногда будто пританцовывал на окне, завешенном плотными шторами и тюлем. Кате казалось, что он танцует под ту самую едва уловимую «мелодию дома», исполняемую на неведомых инструментах. Мозг отвлекался. А дедлайн не ждал.

В списке дел, прикреплённом к магнитной доске, значился пункт: «Сделать перестановку – свет».

– Вот сдадим проект – и займёмся, – Катя подбадривала себя как могла. – Ещё три дня продержаться. Дорисуем этих тварей фантастических – и порадуем себя чем-нибудь с маркетплейса. Кажется, я никогда так не уставала. Вот…

В этот момент взгляд скользнул по стене за столом, и мысль упорхнула. Свет от лампы замерцал, взгляд задрожал с ним в унисон. Катя усиленно моргнула несколько раз, чтобы прогнать напряжение с глаз.

– Электричество скачет. Ладно. Такс, о чём я думала…

Влетевший во двор, будто сорвавшийся с цепи, ветер носился по полосе препятствий из деревьев, заборов, железных конструкций и коммуникаций. В ночной темноте мельтешили беспокойные снежинки. Голову наполнил гулкий шум извне, разлился внутри и постепенно заполнил всё пространство, не оставляя места для мыслей. Сквозь шум в голове Катя вдруг громче и чётче, чем обычно, услышала гудение «музыки дома». Казалось, гудели стены, потолок, батареи, мебель и даже она сама.

– Как тут не сойти с ума, – подумала Катя. – Можно было бы повесить плотные шторы, но когда не видно – более жутко. Хотя этот странный не пугает, а даже как будто… историю рассказывает… Вот бы ещё не отвлекал…

Рука инстинктивно потянулась за маркером и накидала на стену с дудлами пару абстрактных хаотичных завихрений, потыкала по ним белым: «Вот и зима подкралась».

– Кажется, на сегодня я всё. Пойду-ка баиньки, – Катя достала из шкафчика возле мойки блистер, выдавила две таблетки для стабилизации сна. – Доктор прописал мне заботиться обо мне. Кто я такая, чтобы спорить?

Запила водой. Позалипала пару минут в окно. Очнулась. В комнате допила какао, нырнула сначала в тёплую пижамку с узором из единорогов, а затем под одеяло.

– Что ж, Феликс, завтра нас ждёт новый день, полный монстров, какао с зефирками, жуткого шума ветра за окном, жуткого мира за окном… Ну и жизнь у меня взрослая…

Кстати! Надо будет в магазин, даже если погода совсем никуда будет. Закончились печеньки с нугой, без которых мозг отказывается рисовать как надо, – и Катя мягко скатилась в сон, будто по тягучей дорожке из любимой нуги.

***

На следующий день арт-директор внёс правки, не совместимые с изначальным замыслом.

– Придётся перерисовывать! – ничего не оставалось, кроме как пожаловаться Феликсу и усесться за работу.

Сосредоточиться, как назло, не получалось. Ветер отрывался во дворе с такой яростью, будто на что-то особенно сильно разозлился и наматывал круги в звуковом хаосе из гудения стёкол, стука незакрытых дверей и жестяных козырьков над подъездами. Качели подпевали, словно зазывая в загробный мир. Из-под стилуса выходило нечто невнятное.

– Да в конце-то концов, сколько можно!

Катя ещё больше расстроилась от невозможности взять контроль над собственным сознанием. Скривила рот и с раздражением смотрела в окно.

– Точно! Мне же надо за печеньками!

Прилив дофамина от намечающейся возможности сделать сегодня хотя бы что-то продуктивное в момент поднял её со стула. Она схватила с вешалки тёплый костюм и, накинув поверх него куртку, устремилась на остановку.

– Заодно и раздражение своё немного хоть растрясу, а то никаких сил нет терпеть.

На выходе из подъезда Катю сбило с ног мощной волной сладкой гнили – будто разлагалась сырая плоть. Запах залил двор, будто комнату гигантского палача. Он проникал не только в нос, но и прямо в мозг, поднимая изнутри с самого дна неконтролируемый страх, переходящий в панику. Дыхание сбилось, не хватало кислорода, как будто Катя захлебывалась в отвратительном сладком море.

– Раз – окно, два – забор, три – угол… Вдох – выдох.

Короткий путь к остановке лежал вдоль дома 13, но идти там сейчас было выше сил. Подавляя рефлексы и обещая себе, что как только погода улучшится, сдёрнет эту гадость с деревьев и забора собственными руками, девушка зажала нос и рот и нырнула в ближайшую щель между домами. Здесь запах был слабее – отголосками.

– Что ж, возможно, стоит поговорить наконец с Иваном Петровичем и попросить его убрать монстров. Хотя бы пока такие ветры.

Когда Катя возвращалась с покупками, уже у самой двери подъезда раздался громкий стук – над входом грохотал плохо закреплённый козырёк. Катя отскочила, чтобы убедиться, что он не упадёт, и в этот момент поскользнулась. Попятилась назад в поисках равновесия и, размахивая руками, задела обо что-то твёрдое у самого забора. Катя прижала ладонь плотнее – и пальцы провалились в склизкую мякоть, будто внутренности разделанной туши.

– Ааа, какая мерзость! – девушка трясла рукой, брезгливо морщась.

Краешком сознания она почувствовала, что по пальцам бегает лёгкий ток, будто игрушка высасывала что-то из неё, как пиявка, заставшая врасплох на речном дне. В тот же миг в голове мелькнул образ матери – её лицо, голос, запах – и тут же схлынул, оставив после себя пустоту и лёгкую тревогу.

– Похоже, мокрая ветошь становится проводником электричества. Это уже небезопасно. Если Иван Петрович не снимет своих стражей забора, придётся сходить к участковому. Не хотелось бы… Кстати, маме нужно позвонить уже давно… Ну хотя бы не упала, – мысли разлетались как искры костра.

Быстрее домой – отмыться от этой гадости и утешиться любимыми печеньками, а потом ещё порисовать и порадоваться оттого, что этот отвратительный день наконец закончится.

Дома Катя отмыла руку, а потом долго протирала замок и защёлки на двери, которых касалась. Запах не отставал. Катя вымыла руки снова. Потом в третий раз. Вода не помогала – под ногтями всё ещё чудился тот склизкий холод.

Давно у неё не было панических атак. Кажется, с начальной школы. Тогда было не такое сильное. Психолог научила: нужно дышать. Но когда ты не можешь вдохнуть, потому что именно запах вызывает панику, дыхание не работает. Тогда помогает только счёт: считаешь предметы, и сознание возвращается в реальность.

Катя помедлила, сняла всю одежду и пустила воду в ванну. Лучшее средство от ужасного дня – бомбочки с ароматами вишни и шоколада. Вот что работает безотказно, когда нужно поднять настроение.

Пока ванна набиралась, Катя достала из шкафа свежую рубашку: «Гулять так гулять!» – ту самую, местами заношенную, из полосатого хлопка, с потёртыми пуговицами и запахом стирального порошка. Ту, в которой можно и спать, и рисовать, и пить какао. Самую безопасную в мире.

Ещё плюс 100 к настроению: в сумке ждали печеньки. Катя разорвала упаковку, вдохнула – и паника резко взметнулась от пяток вверх по бёдрам, животу, груди, сжала плечи и защекотала голову.

Печеньки воняли так же, как гадкие игрушки на заборе! Видимо, срок годности истёк или их неправильно хранили. Ощущение было, будто плюшевые твари отняли у неё то, что было основой комфорта и предсказуемости. Она уже никогда не сможет есть эти печеньки. Да что там! От одной мысли у неё начинались рвотные позывы. Пакетик с испорченным лакомством был завёрнут в другой пакетик, а затем и в третий – и всё это улетело в мусорное ведро.

Закрыв дверцу мойки, Катя поджала дрожащую нижнюю губу. Сначала слёзы просто тихонько полились, а потом хлынули неудержимым потоком. Она стояла у себя на кухне голая, обхватив плечи и неловко сжимая в руке свежую рубашку. Слёзы катились по её телу, как дождевые капли по скульптуре в осеннем парке, а за окном ветер бил в стекло, будто в истерике. И от осознания бесконтрольности стихии её внутренняя потеря контроля только усиливалась.

– Таблетки должны помочь!

Катя достала из блистера пару капсул, запила. Вода была тёплой, комфортной. Но когда жидкость коснулась корня языка, рецепторы уловили сквозь горечь лекарства сладковатый и тошнотворный привкус мокрой ваты.

Девушка скривилась и сплюнула в раковину. Посмотрела на блистер – обычные, чуть желтоватые капсулы, ничем не пахнут. Понюхала стакан – вода как вода. Только во рту оставалось раздражающее послевкусие, крючками цепляющееся за краешек сознания.

Казалось, запах гниющей ваты прилип к ней, как заразная инфекция или грибок, от которого невозможно отделаться, как только он присосался.

Вид набравшейся ванны с шипящими бомбочками немного взбодрил. Под аккомпанемент «музыки дома» Катя выдавила на зубную щётку длинную полоску мятной пасты, на всякий случай понюхала: «Ментол, ок». Никогда она так тщательно не чистила зубы – во всех направлениях. Вроде бы удалось прогнать запах. Понюхала руку – не пахнет.

Катя рванула на кухню, достала из мусорного ведра погребённый свёрток с печеньем. Развернула пакет, другой, открыла упаковку. Запах нуги, мягкий и нежно сладкий, такой любимый, вернулся! Девушка стояла ошарашенная, не в силах понять, что произошло.

Она снова понюхала печенье. Нуга. Просто нуга. Но желудок всё равно сводило спазмом, будто мозг уже не верил носу.

– Такс, похоже, это последствия перенесённого вируса. Наверное, нужно больше двигаться и пить витамины, – завершила Катя внутренний монолог голосом терапевта.

Лизнула печенье – вкус не вызвал радостных эмоций. Печенье отправилось обратно в мусорку. Девушка вымыла руки, потом стёрла с холодильника пятно, которого не было. Глубоко выдохнула.

– Ну раз печеньки отменяются, пожалуй, для полноценной ароматерапии мне не хватает какао с зефирками, – повеселев оттого, что у неё есть чёткий план действий, Катя отправилась на кухню.

Пока чайник закипал, она вернулась в комнату и увидела за окном в палисаднике пульсирующее мерцание. Сквозь плотные шторы и тюль, позволявшие на первом этаже расхаживать по квартире голышом, не было видно источника. Казалось, кто-то ей сигналил.

Катя выглянула – и в свете фонаря увидела, что светится глаз одной из плюшевых кукол. Как будто одноглазый медведь пристально смотрит прямо на неё. Правый глаз – просто дыра в ткани. А левый то медленно разгорался, то угасал: «Тааам, дааам». Катин глаз методично задергался, заполняя интервалы: «Т-т-таам, д-д-даам».

– Ну вот я и докатилась до сумасшествия, – подвёл итоги дня мозг. – Или я просто устала. Имею право!

Катя решительно налила кипяток в кружку, размешала какао, наблюдая, как тают в водовороте зефирки, и отправилась в обитель умиротворения – принять перед сном ванну. Уже за полночь, засыпая под колыбельную, которую наигрывал для неё дом, она поймала себя на мысли, что снова так и не позвонила маме.

***

На следующий день желание идти разговаривать с Иваном Петровичем иссякло. Катя не выспалась, и каждое движение требовало усилий. Да и ветер затих, как будто временно решив проблему.

– Просто пережду этот неприятный период дома и не буду открывать окно в комнате, – от мысли о проветривании хотелось одновременно смеяться и плакать.

Днём Катя позвонила маме, но поговорить удалось лишь урывками – родители как раз закупались в супермаркете на неделю. Катя попросила удивлённую маму не покупать ей в этой жизни ничего с нугой, даже по акции. Договорились созвониться завтра.

Зато, разозлившись, Катя вернула себе концентрацию – и лесные духи полетели из-под стилуса, будто из-под волшебной палочки лесной кудесницы.

Из прорисовывания в потоке вдохновения копыт зайца-оборотня Катю вырвал внезапный сильный треск, сопровождаемый резким запахом гари. И тут же раздался сдавленный, будто угасающий, хрип из окна:

– Э-э… Помогите…

Вскочив из-за стола, она едва уловила мерцание. Но фонарь горел стабильно. В его свете прямо под её окном Иван Петрович неподвижно распластался на спине, широко распахнув глаза.

Катя вызвала скорую, натягивая куртку на бегу. Сообщила, что старому человеку плохо с сердцем – чтобы приехали скорее. Помедлила на пороге, вспомнив про запах, и нацепила маску, а сверху намотала плотный шарф – поможет хоть немного притупить тошноту.

Старика колотила безудержная дрожь, будто его душу вытряхнули из тела. Он не отвечал на вопросы, только мычал что-то невнятное, и его сознание будто было не здесь.

Поднять его хрупкая девушка не смогла, вокруг никого не было, ни в одном из окон не горел свет. Ветер тоже спал.

– Хотя бы не простудимся, – подумала Катя. Оставалось ждать врачей.

Катя впервые рассмотрела Ивана Петровича. Обычный седой дедушка. Светлые волосы, пальто в тонкую клетку наглухо застёгнуто на красные пуговицы. Только вторая сверху пуговица жёлтая – видимо, потерял и не нашёл, чем заменить. Без шапки, несмотря на ветер. Зато обмотался длиннющим шарфом-пледом – то ли розовым, то ли оранжевым. Образ дополняли кроссовки на босу ногу. Единственным обычным в этом наряде были простые чёрные перчатки.

– Не удивительно, что к нему прилипло амплуа местного сумасшедшего. Бохо-дед, блин.

Она вгляделась в глаза старика. Светлые радужки почти не видны из-за зрачков, в которых играла бликами луна, почти как в безжизненных глазах-пуговицах участников парада теней на заборе. Рот шелестел, как ветер, выдавая еле слышный шёпот – не слова, а заклинание, сбившееся от страха.

Катя подумала, что старику могло стать плохо от миазмов, которые источала его «заборная гвардия». Переведя взгляд на забор, девушка уловила движение в окне над её спальней. Присмотрелась: в темноте шторы висели неподвижно.

Медики увезли старика с диагнозом «сотрясение». Позже полиция объявила, что старика жестоко избили: по всему телу были обнаружены множественные свежие гематомы, особенно в области рук и груди. А также врачи предположили, что мужчина успел пробыть на улице несколько часов, прежде чем Катя его обнаружила. К сожалению, сам Иван Петрович ничего не помнил или не мог рассказать. Но Катя точно помнила: никаких звуков борьбы она не слышала. А ведь в безветренную погоду, если бы во дворе дрались, звуки были бы слышны, особенно учитывая, что старик лежал прямо под её окном.

После возвращения из больницы, неделей позже, Иван Петрович едва ли сидел у окна днём. Он редко выходил, завёрнутый как в кокон в светло-розовый шарф, опираясь на трость, и оглядывал мир пустыми глазами, будто не понимал, где он. Старик потерял способность нормально говорить, и только лишь невнятный шелест срывался с его губ. А когда здоровье окончательно пошатнулось, родственники забрали его, чтобы «был под присмотром».

Что касается игрушек, на следующий день после того, как Катя обнаружила Ивана Петровича под окном, они начали постепенно исчезать, будто их смывал морской прибой или уносил ветер. Вечером, пока Катя выходила прогуляться, кто-то напоследок принёс мешки для хранения картофеля и сгрёб все оставшиеся игрушки, как будто вычищал плесень со стен.

Девушка чувствовала облегчение: у неё не было ни малейшего желания заниматься разбором этого жуткого декора, и она испытывала благодарность в адрес неведомого добродетеля, который взял эту ответственность на себя.

Ещё днём позже, с утра, она вышла в магазин. На пороге подъезда её зрачки резко расширились – воздух был наполнен новым неприятным запахом. Сначала едва уловимым, как затхлый дух в старом шкафу. Ближе к выходу из подъезда проступало что-то одновременно мокрое и горелое, как тлеющая под дождём сигарета. Этот запах шёл не из двора, а зарождался внутри дома.

– Как и странная «музыка дома».

Если проблему со старым запахом от игрушек отчасти можно было решить, отказавшись от проветривания, то новый миазм был более настойчивым. Несмотря на то что кто-то подпёр кирпичом подъездную дверь, он не выветривался. В последующие дни он просачивался в квартиры через шахты, въедался в обои, в волосы, в зубную щётку. Катя просыпалась с ощущением, будто всю ночь жевала чужую прокуренную подушку. Ей даже снилось это в реалистичном сне.

Она подумала, что в подъезде могли поселиться бездомные. Когда двор наполнял тошнотворный запах гниющих игрушек, он отпугивал буквально всех, а теперь непрошенные гости могли прийти на ночёвку. Но в чате дома жильцы отрицали, что в подъезде кто-то ночует.

А ночью сквозь звуки «музыки дома» Катя слышала шёпоты. Они напоминали те всхлипы, что чудились ей в дождливые ветреные дни. Будто внутри стен дома ожившие игрушки-оборотни, лишившись хранителя, умоляли тонкими ломкими голосами: «Верни… верни нас…» Дом стонал, как живой организм.

***

Двор будто охватила неизвестная инфекция. Внешне все были в порядке. Но с жильцами стало твориться что-то непонятное. Катя наблюдала день за днём, как они уходили утром на работу и вечером возвращались к себе, будто не замечая вони, окутавшей всё вокруг. Казалось, миазмы действовали на них, сводя с ума, но они этого не осознавали. Катя даже засомневалась, не показались ли ей все эти запахи.

Затем начались странности в поведении людей. Вдруг, как будто по щелчку, стоя в душе вечером, Катя сначала почувствовала, как в вытяжку потянуло гарью, будто кто-то курил в санузле. А через час тётя Вася с мужем, которые никогда в жизни не ругались, начали ругаться – не из-за денег или измен, а из-за ничего.

– Я не могу так, не могу! – звонкие крики тёти Василисы взрывались в голове под звон бьющихся тарелок.

Муж лаконично в ответ проорал: «Ты меня ненавидишь! Я чувствую!»

А потом крики стихли. Резко, будто тумблер перещёлкнули обратно. Катя слушала, но ни звука не доносилось из их квартиры. Гарь как будто развеялась, или же нос просто привык.

На следующий день, выйдя с мусором, Катя увидела тётю Васю вдалеке, и та приветливо ей помахала и улыбнулась – как ни в чём не бывало.

Возвращаясь домой, девушка начала тревожиться. Что-то было не так: воняло сильнее. Дверь подвала была открыта, замок сбит.

– Нужно позвонить старшему по подъезду, чтобы закрыл.

Окно комнаты Кати открывало вид в самое сердце двора. Уже поздним вечером, когда девушка сидела за столом у окна, корпея над эскизом, свет лампы легонько замерцал, и тут же её внимание привлекло едва уловимое, как лёгкий шорох, движение невидимой тени. Шорох был медленный, намеренный.

Она подняла взгляд – на заборе висел тот самый плюшевый медведь, который когда-то вдохновил её нарисовать на стене первый дудл.

Катя как зачарованная смотрела, как старый мишка неспешно поворачивает голову в её сторону. Ей показалось, что она слышит скрип от этого движения. Единственный глаз-пуговица блестел в свете фонарей. Мохнатая лапа шевельнулась, будто указывала на неё. Не угрожая. Приглашая.

– Красиво и жутко, как в сказке, – подумала Катя, глядя на медведя сквозь блестящие снежинки.

Глаз дернулся: «т-т-таам». Катя с усилием зажмурилась. А когда открыла глаза, забор был пуст.

В тот вечер она увеличила дозу успокоительного. Потом, принимая душ, включила плейлист в приложении и представляла, как всё плохое утекает в сливное отверстие. Особенно этот горелый запах из вентиляционной шахты.

Оказавшись в кровати, Катя провалилась в сон и во сне плыла в гудящем и пульсирующем море густого запаха. А медведь, словно маяк, светил с берега своим одиноким глазом. От плюшевого маяка во все стороны расстилался терпкий сушащий горло дым. И как бы она ни сопротивлялась, её неудержимо тянуло к этому маяку.

Утром старший по подъезду спустился, ворча:

– Подростки снова балуются.

Катя услышала его возню за дверью и вышла.

– Запах не ужасный, – признался грузный непричёсанный мужчина, одетый в оранжевый пуховик поверх рубашки. – Просто неприятный. Так всегда пахнет там, где хранятся старые вещи.

Катя убедила его проверить подвал, заявив, что пахнет горелым и у неё периодически происходят перепады напряжения.

Внутри подвала запах гари был особенно злым. Так пахнет возле домов после свежего пожара в сырую погоду. Пространство оказалось просторным. В глубине на полусгнившем диване кучей были свалены игрушки – те самые, что исчезли с забора. Они выглядели поникшими, опустошёнными, будто потеряли смысл существования.

Катя почувствовала, как сковывающий холод пополз от стоп вверх по бёдрам. То ли от вида этой свалки плюшевых тел, то ли от нестерпимого запаха.

– Отсюда ужасно несёт, – прошептала она, плотнее прикрывая шарфом лицо.

– Ерунда, – отмахнулся старший. – Вечером замок новый повешу.

Катя настояла на проверке проводки. И основной щиток, и запасной генератор, и вся проводка выглядели невредимыми. Кроме того, всё в подвале, кроме свежесваленных игрушек, покрывал слой пыли.

Катю поразило безразличие мужчины к куче сваленных на диване плюшевых тел, а также к нестерпимому запаху, который они источали. Будто иммунитет. Но она не стала спорить или убеждать. Всё, чего хотелось, – поскорее оказаться дома, в чистоте, среди своих вещей.

Вечером старший не пришёл. Поздно, в густых сумерках, Катя узнала его пуховик у подъезда – грузный мужчина раскачивался на месте, уставившись в одну точку на дереве, и тихо повторял:

– Я всё сделал правильно… Я всё сделал правильно…

Утром Катя попыталась сама плотнее захлопнуть дверь в подвал, но без замка дверь всё равно болталась на петлях. Впрочем, замок мало чем бы помог: запах расползался через щели и проникал в квартиры сквозь вентиляционные шахты.

***

С каждым днём эмоции жителей, казалось, заострялись всё сильнее и становились более агрессивными. Как будто во дворе нарастал градус ярости невидимого существа, которое хотело, но не могло кричать – и бунтовало через людей.

Катя наблюдала, как меняется звучание двора. Радость превращалась в истерический смех, граничащий с плачем. Любовь – в одержимость, в которой уже не оставалось нежности, только жажда обладания. Когда эмоции достигали пика, человек вспыхивал – и сгорал изнутри. Катя столкнулась с тётей Васей и её мужем позже возле подъезда. Из-под их обычной усталой вежливости сквозила пустота. Будто от людей остались только оболочки, тихие и безжизненные, напоминавшие пропитанные тленом игрушки.

Постепенно ярость начала вспыхивать прямо во дворе. Как-то соседский подросток бросил велосипед и завопил – ни с того ни с сего. И вдруг – тишина. Мальчик замолчал, как выключенный, только губы дрожали, сдерживая эмоции. Парой часов позже один из местных мужчин со злостью пинал качели – те монотонно скрипели в ответ.

Раньше, когда игрушки висели на заборе, никто не кричал. Теперь же двор дышал яростью, как открытая рана. Глядя на соседа, со всей дури лупящего ногой металлический каркас, Катя вспомнила, как полицейский, описывая синяки Ивана Петровича, использовал слово «яростно».

Девушку не отпускало иррациональное ощущение, что игрушки были не проклятием, а чем-то вроде щита. Пока монстры висели на заборе и деревьях, они впитывали негатив, защищая двор. А может, они блокировали что-то злое, что исходило не от людей, а откуда-то свыше… или, наоборот, из неведомых глубин, поющих и смердящих. И когда их сняли, это что-то злое прорвалось – и двор сделался голым, беззащитным и тревожным. Роль игрушек теперь выполняли люди, чьи эмоции сжигали их изнутри дотла.

– Всё нормально, – успокаивала себя Катя. – Сдам проект, потом мне дадут крупный заказ. И я сразу сниму квартиру в более благополучном месте. А работать буду в коворкинге. Или из дома – но тогда непременно обзаведусь собакой. Будем с нею гулять… Правда уже после Нового года.

Размышляя об улучшениях, которые она хотела бы претворить в жизнь, Катя возвращалась после прогулки с подругой в городском парке. Город вовсю готовился к предстоящим праздникам. Снег в соседних дворах искрился бликами разноцветных гирлянд. А в их П-образном колодце гирлянды горели только у неё и в ещё паре окон. Словно люди чувствовали незримую угрозу от переизбытка напряжения.

Подходя к подъезду, она машинально подняла глаза к окну Ивана Петровича. Шторы были закрыты уже неделю. Она остановилась у лавочки, будто ожидая, что он выйдет, как в тот день с тростью и нелепым розовым коконом-шарфом. Или появится в окне с книгой. Но двор молчал. Даже ветер будто забыл дорогу сюда. И тут – какое-то движение справа, прямо над её окном. Снова сосед за ней наблюдает? Или показалось?

Катя поспешила домой, в свою безопасную гавань. Но отчего-то её не покидало беспокойство. Дома нос потянул узнаваемый злой запах, как будто под окном курили. Обнюхала уличную одежду – не принесла ли снаружи. Нет. Нос тянуло к рюкзаку.

Внутри оказался медведь. Тот самый одноглазик, который махал ей с дерева. Катя вспомнила, что медведь был в куче игрушек на диване в подвале. Видимо, прихватила инстинктивно, покидая это подземелье с ещё вменяемым старшим по подъезду.

– Неужели мне настолько одиноко? – Катя не помнила, как взяла плюшевый трофей. – Что ж, не могу сказать, что я рада, но оставайся, раз уж пришёл. Только вонищу эту надо отстирать.

Горелую затхлость, которой пропитался подвальный монстр, не удалось прогнать ни стиркой, ни выветриванием. Но присутствие игрушки в квартире странно успокаивало. Как хрупкая иллюзия, будто она всё ещё могла защищать.

Катя поселила монстра на подоконнике рядом с коробкой барахла и Феликсом, чтобы запах не вмешивался в её сны. Чуть отодвинулась и посмотрела на нового соседа. После стирки оказалось, что у медведя приятная на ощупь бежевая шерсть, и выглядел он теперь почти уютным.

Катя поискала коричневые нитки, чтобы зашить дыру на плече. Подходящих не нашлось – только чёрные и жёлтые. Совсем как не родная жёлтая пуговица на пальто Ивана Петровича.

– Такс, зашью жёлтыми – и назову дядей Ваней.

Теперь медведь обрёл полноценно домашний вид. Катя прижала его к груди.

– Забавно. Я же хотела собаку. А завела медведя. Очень в моём стиле. Что ж, прицеплю к рюкзаку и буду выгуливать. Может, запах выветрится.

Глаз уловил мерцание за окном. Сквозь тюль она разглядела фигуру в капюшоне и широких штанах.

– Да это же сосед сверху! Он всегда так ходит. Что он делает там в это время?

Парень поднял взгляд к её окну, сердце подскочило к горлу. Катя сделала вид, что не смотрит во двор, а просто задёргивает шторы на ночь. Гирлянду тоже погасила.

Казалось, этого происшествия было достаточно, чтобы не уснуть без повышенной дозы снотворного. Но Катя отключилась почти сразу – будто доверив дяде Ване на подоконнике охранять её сон под наполнявший пространство гул «музыки дома».