Читать книгу Эхо Безмолвного края - Группа авторов - Страница 1

ПРОЛОГ.

Он любил эту долину. Мартин пас здесь овец всю жизнь – он мог пройти её с завязанными глазами, чувствуя каждую тропу подошвами. Утро выдалось идеальным. Птицы пели, на паутинках сверкала роса, а с гор тянуло свежим, хвойным ветром. Пастух медленно раскурил трубку и замер, почти не двигаясь. День обещал отдых его старым костям – особенно после затяжных дождей, что начались в середине листобоя и закончились лишь вчера. Мартин сжал покрепче гладкое дерево своего посоха, на котором за годы вырезал замысловатые узлы и голову первого вожака стада – упрямого барана по имени Туман.

Он уже собрался свистнуть своему псу, отошедшему к ручью, когда заметил впереди, в сотне шагов, косулю. Она замерла в прыжке. Не в испуге, не пригнувшись для бегства – а будто навечно застыла в воздухе. Одна нога была вытянута для толчка, голова приподнята. Так и повисла в метре над землёй – жутким, невозможным изваянием.

Мартин застыл, не веря своим глазам. Птицы смолкли. Разом. Не постепенно – а будто кто-то обрубил невидимый канат, на котором держались все звуки. Стих ветер. Прекратился шелест листьев. Наступила тишина, от которой заложило уши, будто на большой глубине. Только не было давления воды – было давление ничего.

Он сделал шаг вперёд, и волосы на его руках встали дыбом. Пространство перед ним застыло и стало плотным. Воздух перестал быть невидимым – он стал ощутим, как стена из прозрачного стекла, и каждое движение требовало усилий, будто он толкал незримую, неподатливую массу. Мартин посмотрел на траву у своих ног: она была зелёной и живой. Но в двух шагах впереди… она была серой. Безжизненной. Неподвижной. Ни один стебель не колыхался.

А потом он увидел, как Тишина поползла на него. Это было не похоже на туман. Скорее, на невидимую стену, за которой мир превращался в подобие картин, что продавались на главной площади Вардена. Цвета блекли, звук умирал, движение застывало. Маленькая стрекоза, кружившая в лучах солнца, застыла навеки.

Пастух отшатнулся. Сердце забилось в груди, будто испуганная птица, рвущаяся из клетки. Он опустил взгляд и увидел: край холщового рукава, на мгновение коснувшийся невидимой границы, стал пепельно-серым. Цветом пыли на забытой в углу картине. Страх сковал горло. И тут он почувствовал… абсолютное, плотное ничто. Оно вдавливалось в барабанные перепонки и высасывало тепло из кожи. Он почувствовал саму Тишину. Не отсутствие звука, а его гибель.

С криком, что увяз в плотном воздухе, Мартин рванулся прочь. Забыл про упавшую трубку. Про больные колени. Про посох в руке, с которым не расставался годами. Он бежал, не оглядываясь, с одним лишь диким, животным ужасом.

А позади, в сердце цветущей долины, оставался идеальный, безмолвный кусок не-бытия. Кусок мира, забывший, что он – живой.

ОТКЛИК ПЕРВЫЙ: ИНЕЙ НА ПЕПЛЕ

Акт I: Печать Изгнания

ГЛАВА 1. ФАЛЬШИВАЯ НОТА.

Если бы можно было уместить весь ад в одном звуке, это был бы гул арены Веллоров. Он входил в тебя через подошвы, вибрировал в костях, вытесняя все мысли, кроме одной: «Не подведи».

Я шёл по раскалённому песку, стараясь не выходить из сияющего следа, который оставлял мой старший брат. Кассий двигался так легко, будто парил над землёй, на два шага впереди. Он улыбался толпе, и с каждым взмахом его руки в небе взрывались новые фонтаны пламени. Рыжие волосы Кассия пылали, словно языки пламени. Он был воплощением нашего дома – Дома Огня. Истинный потомок древнего рода Веллоров и будущий Доминар.

Я был его тенью.

Сжимая ладони, я пытался угомонить ледяную тяжесть в груди. Знакомый мерзкий холодок начинал шевелиться, словно встревоженный зверёк, сковывая дыхание. Мой фамильяр. Не Феникс, как у отца и брата. А просто… Пепел… Но с гордым именем – Градаль. Тяжелая, ледяная глыба, которую я носил в себе с самого Ритуала. И сейчас, встревоженный буйной магией Кассия, он ворочался и ёрзал.

Я не называл его по имени. Для меня он так и оставался просто Пеплом.

«Уймись, – мысленно приказал я сжимающемуся в груди сгустку холода. – Просто посиди смирно. Как всегда».

– А теперь, брат Альтерис, – Кассий обернулся, и его улыбка была ослепительной и безжалостной, – помоги мне завершить «Танец Солнца»!

Мышцы ног разом ослабели. Это была ловушка. Вежливая, публичная казнь. Кассий прекрасно понимал, что я не смогу ему «помочь». Мой бесполезный фамильяр был способен лишь на слабые помехи чужой магии. И всё. Позор рода Веллоров. И сейчас об этом узнает вся Империя.

Всё это – идея отца, не иначе. Я был в этом уверен – готов был голой рукой погладить плащеноску, если ошибался. Толпа ликовала, а Кассий с насмешкой смотрел на меня. На Турнир Фамильяров собралась, пожалуй, вся Империя. Но отказаться я не мог. Кивнув, я сделал шаг вперёд. Поднял руку, подражая жесту брата, и попытался изобразить сосредоточенность. И отчаянно молился, чтобы ничего не произошло. Под сердцем забился ледяной вихрь, бессильный и яростный, а по телу разлилась волна холода, завязывая внутренности в узлы.

Кассий сгрёб в ладонях весь жар арены, весь восторг толпы. Между его руками родилось маленькое ослепительное солнце. Оно росло, пожирая воздух, и рёв толпы достиг апогея. Это была та мощь, взглянуть на которую съезжались со всех уголков Империи. Она была страшной и завораживающей одновременно. Я и сам замер, любуясь силой, которая мне никогда не станет доступна. «Проклятый Градаль! Взялся на мою голову», – успел я подумать, не обращая внимания на растущую тяжесть в груди.

И в этот миг холод внутри сжался, будто вобрав в себя весь воздух вокруг.

Ослепительный шар в руках Кассия дрогнул. На его лице ярость сменилась недоумением, а затем – паникой. Он изо всех сил пытался удержать плазму, но свет её мерк. Затем шар резко погас. Вернее, не погас – а утонул, словно его поглотила невидимая пучина. Раскалённый воздух с громким хлопком и шипением свернулся внутрь себя. На арене воцарилась тишина, куда более оглушительная, чем предыдущий гул.

Тысячи глаз впились в меня. И в пустоту, где только что пылало солнце. Тогда я увидел его. На алтаре, где Кассий проводил ритуал, на камне, что должен был быть оплавлен, лежал тонкий, узорчатый иней.

Подняв глаза, я встретился взглядом с отцом. Ардин Веллор стоял в своей ложе. Никакой ярости, никаких криков. Только плоская, безраздельная пустота разочарования.

Пепел в груди притих. Никчемный фамильяр оказался к тому же опасным. Впервые за всё время он проявил себя – и как! Испортил Ритуал, на глазах у всех. Грандиозное событие, готовившееся почти год, было сорвано. Весть об этом разнесётся по всей Соластре, а авторитет отца окажется подорван. Доминар Ардин Веллор такого не прощает. Даже своему непутёвому отпрыску.

Я стоял, чувствуя, как вместе с дымом от проваленного ритуала растворяется всё, что называл своей жизнью. Остался только пепел. Внутри. И снаружи.

ГЛАВА 2. ВОЛЯ ДОМИНАРА

В комнате стояла тишина. Три дня. Ровно столько, сколько требовалось отцу, чтобы взвесить все последствия и принять решение. Сегодня я услышу приговор. Воздух вокруг был спёртым и густым, пропахшим пылью и ожиданием. Мысли, наконец, устали метаться, расселись на ветке сознания и затихли. Почти.

Первое время после турнира в голове всё кружилось, как вихрач в песчаной ловушке. Бежать. Или упасть в ноги отцу. Спрятаться в родовом погребе – еще одной гордости Доминара. Впрочем, гордостью отца было здесь всё. От вилок на кухне до гобеленов в зале. Всё, кроме меня.

Мой фамильяр тоже словно забился в самый тёмный угол – его почти не было слышно.

«Пепел, ты здесь? – мысленно позвал я. – Градаль?»

На последнем слове в груди ёрзнуло знакомое холодное шевеление. Ах, вот оно что. Мы больше не хотим быть Пеплом. Отныне мы – исключительно Градаль.

«Ты доволен? Повеселился на арене? – я почувствовал, как раздражение поднимается по горлу. – Чего молчишь?»

Ответа, конечно, не последовало. Да он и не мог ответить.

Взгляд, скользя по моей комнате, зацепился за детали, будто я прощался со всем этим. Узкая стрельчатая оконница впускала скупой солнечный луч – не чтобы согреть, а чтобы осветить пляску пылинок. И пыль лежала повсюду: на дубовом пюпитре у стены, заваленном пергаментами о подвигах предков; на медном подсвечнике у изголовья, который я не стал зажигать; даже на выцветшем ковре у кровати – последнем подарке матери. Феникс, вытканный на нём, смотрел на меня пустыми глазами, вечным укором.

Я отвёл взгляд на кровать – дубовый остов с высоким изголовьем, утопающий в грубом пологе. Матрас, набитый сеном, всё ещё хранил запах старых трав и двух дней неподвижного отчаяния.

Внутри зрела не покорность, а странная, ледяная ясность. Что бы ни решил отец – ссылка, заточение, позор – это будет лишь формальность. Приговор себе я уже вынес тремя днями молчания. Я и впрямь сорвал главное действо отца, да ещё при всей Империи. Я выставил его старым правителем, неспособным организовать даже праздник на собственной арене. И самый мерзкий урок был в том, что в его поведении не было ни капли личной обиды.

В дверь постучали. Не мягкий стук служанки, а тяжёлый, утробный удар костяшками по дубу. Сердце ёкнуло и провалилось куда-то в сапоги. Пришёл час.

Дверь отворилась, и в проёме встали двое стражников в наших цветастых ливреях с фениксом на груди. Их лица были высечены из того же камня, что и стены замка.

– Мессир Альтерис. Вас требует к себе его сиятельство Доминар, – произнёс старший, Торгун. Его голос не выражал ровным счётом ничего. Ни осуждения, ни сочувствия.

– Уже? – я с усилием оторвал спину от стула. – А я уж думал, он назначил аудиенцию на полночь. Для антуража.

Торгун не удостоил мою реплику даже намёком на улыбку.

– Его сиятельство ждёт вас в кабинете. Немедленно.

«Немедленно». Какое прекрасное слово. Оно не оставляет места для прощаний, для молитв, для того, чтобы собрать в узел свои разбегающиеся мысли.

– Что ж, не будем заставлять отца ждать, – я потянулся и с напускной медлительностью надел свой лучший, почти новый дублет. Тот самый, с фамильной застёжкой. Ирония судьбы – идти на казнь в парадном. – Ведите, о верные псы дома Веллоров.

Я прошёл между ними, высоко подняв голову. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках, а ноги налились тяжёлой ватой. Но со стороны, я надеялся, это выглядело как уверенная походка… Надеялся. Потому что под этой скорлупой приготовившегося к удару человека, тревога, усмиренная накануне, вновь закипала, заполняя всё нутро. Главное – не дать им увидеть, как тебе страшно. Главное – улыбаться, пока тебя разрывают на части сомнения. В этом, как мне кажется, и заключается вся наша знатная кровь.

Доминар Ардин Веллор стоял у камина в своём кабинете, спиной к двери. Он не смотрел на пламя – он изучал огромный герб из кованого железа и чёрного дерева, что занимал всю стену. Феникс с рубиновыми глазами, застывший в вечном порыве к полёту. «Из Пепла – К Сиянию». Девиз, который сейчас обжигал душу.

Меня ввели в кабинет. Дверь закрылась с глухим стуком. В воздухе пахло воском, старым пергаментом и влажным камнем. Здесь решались судьбы провинций, заключались союзы и объявлялись войны. И сейчас здесь будут решать мою судьбу.

– Подойди, – голос Доминара был ровным, безразличным. Он не обернулся.

Приблизившись, я остановился в нескольких шагах. Передо мной была напряжённая спина отца под камзолом из тонкой шерсти, его седые волосы, уложенные с тщательностью, недостойной, казалось бы, воина.

– Ты знаешь, почему стоит этот герб? – спросил он, наконец поворачиваясь. Его лицо, испещрённое морщинами, было спокойно. Но глаза, острые и безжалостные, выдавали ледяную ярость. – Не для красоты. И не для напоминания нам. Он для них. – Ардин коротким жестом указал на дверь, за которой – весь замок, вся семья, все вассалы. – Чтобы они не забывали, кому служат. Чтобы видели символ, который переживёт их всех. Род – всё. Личность – ничто.

Он сделал шаг вперёд, и я невольно отступил.

– Твоя выходка на турнире, – отец произнёс это слово с тихим шипением, – не была просто глупостью мальчишки. Ты, плоть от плоти моей, дал понять, что планы Веллора можно не исполнять.

Он подошёл к столу, взял лаконичный приказ, скреплённый его тяжёлой печаткой с тем же фениксом.

– Запомни раз и навсегда, – его голос оставался тихим, но каждое слово врезалось в память, как клеймо. – Я могу простить тебе слабость, трусость, даже пьяный дебош. Но я не прощу урона репутации нашего рода. Никогда.

Ардин протянул мне пергамент. Мои руки машинально сомкнулись на свитке.

– Северная застава, Пояс Последнего Вздоха. Командор Валгор ждёт тебя. Ты отправишься туда на рассвете. Без свиты. Без оруженосца. Ты будешь простым Стражем. Будешь спать в казарме, есть из общего котла.

Слова отца обрушились, сметая ту самую готовность, что я три дня выстраивал в себе. Всё тело мгновенно покрылось ледяной испариной. Нет. Только не туда. Пускай на южную границу – отбивать орды дикарей, пускай на корабль – защищать пути от пиратов. Но не Последний Вздох… Граница с Тишиной. Тишиной, которая захватила в ловушку часть мира, будто накрыв её невидимым колпаком. Я даже видел однажды Стражей, которые приезжали к нам в замок. Они были другими. Тишина меняла людей, вплетаясь в их взгляды и жесты. И, глядя на них, инстинкты взывали к первобытному страху.

– Это – моя милость к тебе, сын. Другой на моём месте сломал бы тебя, отрёкся или заточил в башне. Я даю тебе шанс. Шанс сгореть в безвестности, – Ардин смотрел прямо в мои расширившиеся от ужаса глаза, – и возродиться. Возродиться мужчиной. Возродиться Веллором.

«Или исчезнуть навеки» – пронеслось у меня в голове.

Отец повернулся к камину, отрезав себя от моего взгляда спиной. Аудиенция была окончена.

– Выйди. И пусть я не услышу твоего имени, пока ты не докажешь, что оно чего-то стоит.

Я готовился принять любую волю отца? Идиот. Ну чтож… вот она. Свиток в руках был эпитафией. Альтерису Веллору, сыну Доминара. Умер на арене. Похоронен по воле отца в его кабинете. Я развернулся и вышел, уже чувствуя на плечах тяжесть своего нового призвания – Изгой.

ГЛАВА 3. ПРИКАЗ ИЗ ТЕНИ

Валтар гнал коня по мостовой Вардена, и Башня Ордена росла перед ним, как наваждение.

Даже на полном скаку её было невозможно игнорировать. Она впивалась в низкое небо, нелепо и властно, – серый каменный клинок, воткнутый в тело города. Все эти кружевные шпили дворцов, все тяжёлые позолоченные купола храмов – всё стушевалось, съёжилось перед этим простым, грубым столпом.

Чем ближе он подлетал, тем отчётливей проступали детали, от которых холодело внутри даже у жителей города. Камень был отполирован до матового блеска, лишённый украшений и швов. А на вершине из камня вырывался сноп искривлённых стальных труб, торчащих в разные стороны, словно застывшая на взлёте стая ржавых стрел. Уста Башни. Сложнейшая система резонаторов, способная в случае нужды издать «Глас Тревоги» – звук, обращавший в бегство целые армии.

Валтар резко осадил коня у подножия исполинских ступеней, швырнул поводья подбежавшему мальчишке-конюху и, не сбавляя шага, взбежал по лестнице. Его сапоги отбивали сухую, нервную дробь по граниту.

Резные дубовые двери, высотой в три человеческих роста, поглотили его и звук тут же умер в гулкой, вымершей тишине вестибюля. Здесь пахло озоном, воском и абсолютной, безразличной властью.

Стены внутри были обшиты тёмным деревом, намеренно поглощающим любой случайный звук. В них были встроены медные жилы, по которым текла магия, издавая тихий, успокаивающий гул, – будто сама Башня дышала ровно и размеренно, обуздывая шум внешнего мира.

Валтар понёсся по лестнице, перепрыгивая через ступени, которые были покрыты толстыми коврами с абстрактными геометрическими узорами. Вдоль стен висели светильники из матового стекла, в которых были заключены сгустки мягкого золотистого света – пойманные и усмирённые «солнечные отзвуки».

Он остановился только перед массивной дверью из чёрного дуба, инкрустированной серебряной проволокой, образующей схему «Резонансного Затвора». Она не просто запиралась, а запечатывалась звуковым ключом, известным только Корвусу.

Дважды ударив по ней кулаком, Валтар распахнул дверь.

Магистр Корвус был в кабинете, сидя за своим рабочим столом – исполинским монолитом из тёмного, почти чёрного дерева, поверхность которого была отполирована до зеркального блеска. На нём – строгий порядок: тяжёлая хрустальная чернильница, стальные перья, стопки пергаментов, разложенные по цвету сургуча.

Старик поднял взгляд и удивлённо уставился на вошедшего. Он хотел что-то сказать, но Валтар молча протянул ему свиток.

Прошло минут двадцать, но обстановка в кабинете не изменилась. Если не считать одного фактора. Указательный палец Корвуса отстукивал на столе сложный, повторяющийся ритм. Негромко, но неумолимо. Этот стук, похожий на тиканье испорченных часов, въедался в сознание. Валтар, привыкший стоять неподвижно часами, чувствовал, как от этого монотонного дрожания воздуха начинает ныть основание черепа.

На пергаменте сухим, официальным языком описывался «инцидент» на турнире: «…произошла временная нейтрализация магического поля вследствие неконтролируемой интерференции, порождённой младшим отпрыском дома, Альтерисом Веллором…»

Корвус отложил свиток. Его лицо, испещрённое сеткой тонких морщин, не выражало никаких эмоций. Он поднял взгляд на человека, стоявшего перед столом в безупречной позе слушания.

– Валтар. Ты ознакомился?

– Так точно, Магистр, – Инквизитор Арканума кивнул. Его голос был ровным и глухим, как удар по сырому дереву. – «Неконтролируемая интерференция». Любопытная формулировка.

– Именно, – тонкие губы Корвуса дрогнули в подобии улыбки. – «Нейтрализация поля»… Интересно. Не подавление, не поглощение, а именно нейтрализация. Как если бы магия в той точке… перестала существовать.

Он поднялся и подошёл к окну, глядя на раскинувшийся внизу город. Сотни огней, тысячи жизней, пронизанных незримыми нитями магии – той самой магии, что была кровью и плотью Империи.

– Аномалия, способная гасить нашу силу, Валтар. В руках одного из самых влиятельных родов. Вы понимаете, что это?

– Прямая угроза стабильности Империи, – немедленно отчеканил Валтар. – Если Веллоры смогут воспроизвести этот эффект…

Стук пальца резко оборвался.

– Перестань думать как инквизитор, – Корвус всё ещё не оборачивался. – Начни думать шире. Это не угроза. Это инструмент. Уникальный. Пока что.

Он повернулся, и его глаза, холодные и пронзительные, как шило, впились в Инквизитора.

– Представьте, – палец Корвуса снова застучал, но теперь быстрее, – Представьте абсолютный барьер. Место, где магия перестаёт быть данностью. Где наш враг оказывается голым и беспомощным.

– Это слишком опасно, Магистр, – Валтар не сдержался. – Такую силу нельзя контролировать. Её нужно изолировать. Уничтожить, если понадобится.

Корвус впился взглядом в собеседника. В его глазах было плоское, почти скучающее раздражение.

– Мы же говорили об этом только что… Мысли шире. Я терплю твою прямолинейность, но в пределах разумного.

Инквизитор промолчал, глядя на магистра, и тот продолжил:

– Ардин Веллор совершил стратегическую ошибку. Он увидел в этом позор. Очень зря.

– Он отправлен на Границу, – сообщил Валтар. – На заставу «Последний Вздох».

– Глупец, – коротко резюмировал Корвус.

Магистр вернулся к столу, взял перо и обмакнул его в чернильницу.

– Первый приказ, – его голос стал тише, но от этого лишь твёрже. – Наблюдение. Направьте к нему одного из наших лучших Слушателей. Пусть он станет тенью этого парня. Он не должен исчезнуть в Тишине или попасть в лапы Квиетистов. Я хочу знать о каждом его шаге, о каждой вспышке его… дара. Особенно о том, как он взаимодействует с Тишиной.

Он быстрыми, точными движениями начертал несколько строк на маленьком листке пергамента, подписал и приложил свою личную печать – стилизованное ухо с исходящими от него волнами.

– Валтар, – Корвус протянул приказ помощнику. – Абсолютная секретность.

Инквизитор взял свиток, но не решался уйти, глядя на задумчивого Магистра. У того в голове складывался какой-то пазл. Или, наоборот, – не складывался.

Валтар уже взялся за ручку двери, когда стук пальца за спиной стал резким, почти яростным.

– И ещё, Валтар.

Инквизитор обернулся. Корвус смотрел на него так, словно видел сквозь него.

– Отчёт о ритуале Наложения Печати на Альтериса Веллора. Мне нужны все свитки. Все свидетельства. Я хочу знать каждую секунду того дня, когда он получил этого фамильяра.

– Для чего? Феномен проявился только сейчас.

– Потому что семя было посажено тогда! – стук пальцев Корвуса оборвался. – Феникс не мог просто «не явиться». Его что-то вытеснило. Я должен знать что. Теперь иди.

ГЛАВА 4. ТРИ КОЛЬЦА ТИШИНЫ

Воздух на дворе был густ от запаха конской сбруи, пота и пыли. Я прижал к груди свой убогий узел с пожитками – всё, что взял с собой из тех позолоченных покоев, что домом уже не были.

Отряд, направлявшийся к Пограничью, представлял собой нестройный караван. Впереди и сзади – десяток стражников. А в центре – тяжелогружёные фургоны и повозки, скрипящие на ходу. Из-под брезента виднелись бочки с солониной и зерном, мешки с мукой и ящики с тем, что на Пограничье ценилось выше золота – запасные части для арбалетов, стальные наконечники и, возможно, пара новых артефактов от столичных кузнецов.

И тут я увидел её.

Появление девушки было настолько же неуместным, как орхидея на плацу. Прямые каштановые волосы спадали на стальные латы, а большие карие глаза, казалось, были созданы, чтобы излучать доброту. Милое лицо дышало такой юностью, что её можно было принять за дочь одного из стражников, затерявшуюся в толпе.

Если бы не доспех.

Не просто латы, а вторая кожа, отливающая тусклым стальным блеском. И на нагрудной пластине, прямо над сердцем – то, от чего у меня похолодело внутри – символ Ордена Резонантов. Концентрические кольца, будто от камня, брошенного в воду. Серебряные, мерцавшие тихим, неоспоримым светом.

Три кольца.

Третий ранг. В Ордене, где четвёртый был уделом легенд, третий означал силу, с которой считались генералы. И такую силу приставили к опальному отпрыску, которого ссылали на край света?

Мои мысли прервались, когда она приблизилась.

– Альтерис Веллор? – звук её голоса был похож на пение стеклянных колокольчиков. – Я Серафина Вент. Магистр Корвус счёл необходимым обеспечить вашу безопасность в пути. После столь… яркого выступления на турнире.

Она улыбнулась, и в уголках её губ играли ямочки. Я вглядывался в её глаза, пытаясь найти там ответы.

– Надеюсь, наше путешествие пройдёт спокойно, – её тон был пропитан учтивостью.

Она легко вскочила на подножку повозки и жестом пригласила меня последовать её примеру.

– Наше место здесь. Надеюсь, вы не боитесь тряски, – она улыбнулась снова.

Я забрался в повозку следом, устроившись на ящике напротив неё. От стенок повозки тянуло сыростью, а сзади доносилось мычание привязанной к повозке коровы – свежее молоко для командования заставы, последняя роскошь перед краем света.

Тряска в повозке выбивала душу из тела. Я сидел, вцепившись в край ящика, и пытался не смотреть на Серафину, которая напротив с невозмутимым видом проверяла заточку своего кинжала.

Обоз растянулся, и нашу «компанию» в фургоне составляли несколько стражников.

– Эй, Гном, не храпи, а то Бездна услышит! – ткнул соседа в бок костистый блондин с хищным лицом.

Тот, низкорослый и широкоплечий, с густой, чёрной, как смоль, бородой, только хрипло хмыкнул, не открывая глаз:

– Отстань, Коготь. Я не храплю, я… медитирую.

– Ага, а я Принц Асторский, – парировал Коготь, ловя на лету выпавшую из его же рук застёжку плаща. Его пальцы, нервные и быстрые, никогда не оставались в покое.

Рядом с ними, в самом углу фургона, притулился совсем молодой парнишка. Он так и представился – Зяблик. Лицо в веснушках, глаза слишком большие для этого мира. Он не просто сидел – он вжимался в стенку, будто пытался стать частью дерева. Его пальцы бессознательно теребили потрёпанный шов на рукаве.

– А ты, дева, – Коготь перевёл свой острый взгляд на Серафину, – наша почётная охрана? Или тебе просто скучно в тёплых покоях Башни стало?

Серафина подняла на него свои огромные карие глаза. Улыбка была виноватой и наивной.

– Опыта не хватает, честное слово. В книгах одно, на деле – другое. И ещё… – она понизила голос до шёпота, – я в городе платочек любимый забыла. С вышитыми васильками. Мама перед отъездом подарила. Думала, на заставе, может, кто из женщин вышьет…

В фургоне на секунду повисла тишина. Потом Коготь закатился смехом, постукивая костяшками пальцев по колену.

– Платочек… Слышишь, Гном? Человеческие горести. У нас тут Тишина полмира жуёт, а у девы – трагедия с платочком.

– Ясное дело. У нас там именно этим и занимаются, – пробурчал Гном, не открывая глаз. – Вышивка на Заставе – это ж главное развлечение.

– А тебе-то что, борода храпящая? – Коготь хлопнул его по колену. – Тебе и в столице вышивать не станут. Разве что моль в твоём мешке узоры проест.

Гном лишь хрипло фыркнул, что, видимо, и было высшей степенью одобрения.

Зяблик же смотрел на Серафину с какой-то грустной, понимающей жалостью. Его пальцы бессознательно нашли на потрёпанном рукаве пуговицу, пришитую грубо и неаккуратно. Но сама пуговица была новой, наверное была пришита на праздник Нитьей Ночи – «плата Вежцу, чтоб нитки держались, и семья не расползалась». Семья расползлась. Раз парень здесь. С нами. Я не смеялся. От вида этой пуговицы подкатила горечь.

Я перевёл взгляд на Серафину, пальцы которой теперь наивно теребили потрёпанный край плаща.

Третий ранг. В её годы. Его не дают за милые глазки.

Мы везли хищника, завёрнутого в шёлк. И это вызывало чувство тревоги.

Смех в фургоне поутих, сменившись усталым дребезжанием колёс по камням. Серафина устроилась поудобнее на ящике, поджав под себя ноги. Её карие глаза смотрели на меня, словно она не решалась начать разговор.

– Знаешь, я вчера в дороге книжку одну листала, – начала она, и её голос был чист, как журчание горного ручья. – Про фамильяров. Там такие сложные ритуалы описаны, мантры… А с твоим… как его, Пепел? – она сделала небольшую паузу, давая мне возможность поправить её, но я молчал. – С ним тоже надо так? Или он… сам по себе?

Я почувствовал, как в груди зашевелился знакомый холодок. Вот приспешнику Ордена душу изливать я точно не собирался.

– Он не требует ритуалов, – буркнул я, глядя на трещину в дощатой стенке фургона.

– Правда? – она округлила глаза в изумлении. – Как интересно! А как же тогда… связь? Все пишут, что это как голос в голове. А у тебя? – Она наклонилась чуть ближе, и от неё пахло полевыми цветами и чем-то металлическим. – Он просто молчит там, внутри? Или ты его чувствуешь, как… ну, под кожей?

– Он просто есть, – сквозь зубы процедил я.

– Просто есть… – она откинулась назад, и на её лице заиграла тень задумчивости. – А ведь у вас в роду, я слышала, все такие яркие! Фениксы, пламя… А у тебя – совсем другое. – Она посмотрела на меня с сочувствием. – На ритуале, наверное, было очень страшно? Когда ты понял, что он… другой?

Этот вопрос ударил в самую сердцевину. Перед глазами встал тот зал, сияющий от жара, и… другое. То, что я почувствовал на ритуале Призыва, помимо буйной энергии Феникса. Я услышал кого-то еще. Тихий, ледяной зов из самой глубины тени. Я потянулся к нему мысленно, не понимая, что это, просто чтобы узнать. И он… ответил. Выбор был сделан до того, как я осознал его. Это фамильяр нашего рода, однозначно. Другие нам недоступны. Но кого я вытянул из глубин веков – не знал даже отец.

– Я не знаю, – прошептал я, и это была чистая правда. – Он просто… был там.

Серафина задумчиво замолчала, её палец бессознательно выстукивал на колене сложный ритм. И вдруг она снова посмотрела на меня, и в её взгляде не осталось ни капли глуповатости.

– И он приходит сам, – тихо, почти для себя констатировала она. – А ты не можешь его призвать, как твой брат Феникса. Интересно.

Всё её притворное простодушие испарилось. Я отвернулся, чувствуя, как по телу разливается ледяной жар раздражения и гнева. Это был допрос. И инициировал его, без сомнения, сам Магистр Корвус. Внимание такого человека меня вовсе не радовало.

Пока я перебирал в голове чёрные мысли, Серафина, словно почувствовав рост напряжения, снова завела свою шарманку – на этот раз о том, как в детстве перепутала магический компонент с корицей и испекла «летающий» пирог, который едва не унёс крышу семейной пекарни. Солдаты хохотали, а Зяблик даже всплакнул от смеха, вытирая глаза. Она снова была той самой милой, немного глуповатой девчонкой, которая становится душой любой компании.

Я сидел, отгородившись от веселья, которое она так искусно разожгла. Её смех, лёгкий и заразительный, резал слух. Каждая шутка была отточенной деталью её роли.

И за этим спектаклем скрывались вопросы, давившие тяжелее дорожных запасов: зачем я, опальный изгой, удостоился такого внимания? Что отец на самом деле знает? И что в итоге ждёт на краю света, в тени этой вечной Тишины?

Караван, тем временем, въехал в Лес Шепчущих Ветров. Воздух стал гуще, а солнечный свет едва пробивался сквозь сплетённые кроны древних исполинов. Даже солдаты поутихли, невольно приглушив смех. Здесь было слишком тихо. Слишком… настороженно.

И в этой тишине я заметил, как Серафина резко замолкла. Её улыбка исчезла, будто её сдуло ветром. Она выпрямилась, и всё её тело напряглось. Взгляд, до этого такой мягкий, стал острым и пустым – будто она смотрела не на стенку повозки, а сквозь неё, в самую чащу.

Она прислушивалась. Ко чему-то, что было недоступно остальным.

– К оружию. – Её голос был тихим, но в нём не осталось и следа прежнего щебета. Он стал низким, стальным, как заточка клинка. – Здесь что-то не так. Готовьтесь к отражению атаки.

В повозке на секунду воцарилась полная, оглушительная растерянность. Зяблик удивлённо моргал. Гном перестал жевать свой паёк. Все смотрели на неё, не понимая, что происходит.

И только когда её рука сама собой легла на эфес меча, Коготь, глава отряда, отбросил все сомнения. Он не понял, что она услышала, но он понял главное – в её голосе не было места для ошибки.

– ОТРЯД, К ОРУЖИЮ! – его рёв разорвал оцепенение. – ДОСТАТЬ ЩИТЫ! К БОЮ!

ГЛАВА 5. ГУЛ И ТИШИНА

Тишина, наступившая после команды Когтя, была хуже любого звука. Живая, ползучая, она давила на барабанные перепонки изнутри.

Из чащи, будто из ниоткуда, появились они. Не вышли – выплыли, словно серые призраки, сотканные из самого тумана. Трое. Их плащи струились, как тяжёлый дым. Гладкие фарфоровые маски без прорезей были обращены на нас с одинаковым, безразличным вниманием. Это были те , кем дети пугали друг друга в тёмных комнатах по всей Империи. Безликие. Демоны в гладких масках, похожих на овал яйца.

Первый, в центре, медленно поднял руку. Пальцы сложились в странный, вывихнутый жест. Воздух перед Гномом взморщился, словно его накрыло толстым слоем вязкого, невидимого стекла. Гном застыл, занеся топор, мускулы на его руке остались в напряжении. Затем тело бессильно опрокинулось на бок, ударившись о землю с глухим, деревянным стуком. Свирепая гримаса сползла с его лица, оставив лишь пустое, детское удивление. Он не был мёртв. Он был… выключен.

– В оборону, кольцом! – это уже кричала Серафина. В её голосе не было паники – лишь стальная, отточенная ярость.

Её руки взметнулись в странном, отточенном жесте. Воздух завибрировал, заполнившись низким, давящим гулом, от которого заныли зубы. Перед ней проявилась полупрозрачная, мерцающая стена – сгусток искажённого пространства, о который с тихим шипением разбивалась наступающая тишина.

Зяблик выхватил свой маленький арбалет. Его палец уже сжимал спуск, когда его тело дёрнулось – резко, будто по нему ударили невидимым хлыстом. Арбалет выскользнул из ослабевших пальцев, глухо стукнувшись о доски. Сам он замер, слегка покачиваясь. Взгляд стал затуманенный и устремлённый в никуда.

Второй Безликий, слева, не стал прорывать барьер. Он плавно обошёл его, и его пальцы выписали в воздухе сложную вязь. Тени между деревьями сгустились, поползли к нам, как живые щупальца, неся с собой обещание того же оцепенения, что постигло Гнома.

– Не дай им сомкнуть круг! – крикнула Серафина, обращаясь ко мне, но я не понимал, что делать. Я стоял, вжимаясь в стенку повозки, не выпуская эфес меча, который был бесполезен против этой немой магии.

Серафина, не отводя взгляда от теней, сделала несколько резких движений пальцами. Из её кистей высвободились тонкие, визжащие плети мерцающего звука. Они заплясали в воздухе, обрубая щупальца тени с сухим треском. Но даже когда заклинание Серафины рассеялось – я все еще чувствовал в ушах тот противный писк звуковой плети.

И тут третий Безликий, тот что справа, оказался рядом со мной. Он не бежал – он сместился, будто он был фигурой на доске, которую переставил невидимый игрок. В пальцах Безликого уже мерцала игла из чёрного обсидиана… впитывающая свет. Вокруг её острия клубилась чёрная дымка, от которой слезились глаза. Я знал – это не яд. Это нечто похуже.

Я отшатнулся, спина больно ударилась о торец ящика. Бежать было некуда.

Игла поплыла ко мне, медленно и неотвратимо, оставляя за собой в воздухе чёрный, дымчатый след. Ледяной комок в моей груди сжался в точку, а затем схлопнулся. Беззвучно. Словно в моей грудной клетке образовалась чёрная дыра, воронка, всасывающая в себя всё. Меня вывернуло наизнанку. Стало пусто. Будто всё тепло, все звуки, сама жизнь вокруг втянулись в ту пропасть у меня в груди. Я задышал хрипло и прерывисто, ловя ртом жидкий, безвкусный воздух.

Чёрная дымка, клубившаяся вокруг острия, не рассеялась – её стянуло к кончику иглы, будто невидимой нитью, и впитало в твёрдый обсидиан. Игла на миг почернела так, что на её фоне ночь показалась бы серой, а затем – погасла. Обсидиан стал просто тусклым, безжизненным камнем.

Безликий замер. Его маска, до этого идеально неподвижная, наклонилась слегка в сторону. В этой перемене читалось непонимание, переходящее в холодный интерес.

Серафина, обернувшись на звук моего хриплого дыхания, резко толкнула воздух в нашу сторону. Прозрачная волна, полная сконцентрированного гула, ударила Безликого и отшвырнула его прочь, в кусты.

Наступила тишина. Оглушённая, звенящая. Мы стояли среди тел наших спутников. Они не были ранены. Они были… очищены. От воли, от памяти, от самих себя.

И тогда центральный Безликий, будто не замечая происходящего, медленно поднял руку. Сжал кулак. Воздух вокруг застыл, а затем начал умирать. Цвета сползали, как старая краска, звук истончался до тихого шипения пустоты. Кусок реальности размером с человеческую голову расползался, превращаясь в идеальную, абсолютную Пустоту.

Серафина что-то прошипела сквозь зубы и послала в эпицентр сокрушительную резонансную волну. И ничего. Волна утонула, бесследно. Она атаковала снова, и снова – с тем же результатом. Её магия, вся её мощь, была бессильна против наступающего Ничто.

И снова это был не я. Это был Голод. Ледяной вихрь в моей груди взорвался, не наружу, а внутрь. Создавая бездну. Я согнулся пополам, из горла вырвался хрип – не крик, а звук высасываемого воздуха. Давило. Изнутри. Будто кости хотели сложиться, схлопнуться в эту черноту под сердцем. Я рухнул на колени, давясь сухими спазмами, мир поплыл.

Сквозь пелену в глазах я видел, как та сфера не-бытия дёрнулась, сжалась, будто её проткнули. И с глухим, сочным хлопком, будто лопнул огромный пузырь, – исчезла. На её месте осталось лишь дрожащее, искажённое марево, которое тут же расплылось.

Трое Безликих замерли. Не в боевых стойках, а в странных, прерванных позах. Все три маски были обращены на меня. Неподвижно. В их слепой бесстрастности теперь читался вопрос. Холодный, лишённый эмоций интерес. Они синхронно отступили на шаг. Потом ещё один. И, не оборачиваясь, стали таять в чаще, растворяясь в тенях, из которых и появились.

Я сидел на коленях, опираясь о землю дрожащими руками. Во рту был привкус меди и пепла. На траве, досках повозки, моих руках – лежал тонкий, узорчатый иней. Он уже потел и таял, оставляя тёмные влажные пятна. Серафина приблизилась. Она не произнесла ни слова. Её взгляд скользил по мне – пристальный, взвешивающий, будто она видела не человека, а явление. И её губы растянулись в улыбке. Это была улыбка учёного, нашедшего редчайший, не поддающийся классификации экземпляр. Она медленно обошла меня кругом, её шаги были бесшумны. Затем, так ничего и не сказав, развернулась и пошла проверять пульс у Гнома.

ГЛАВА 6. ЧУЖАЯ НОТА

Потребовался целый час, чтобы солдаты начали походить на людей, а не на заводные куклы с перебитыми пружинами. Сначала дрогнул палец Зяблика. Через десять минут Гном издал хриплый, бессмысленный звук. Они возвращались по частям, и каждая давалась им с трудом. Их боевой дух был не просто надломлен – он был выжжен дотла, оставив после себя лишь пепел усталости.

Мы ехали молча. Мышцы ещё дёргались от недавнего напряжения, в висках отдавалась собственная кровь, смешиваясь с оглушительной тишиной, что воцарилась после гула. Весёлая обстановка была смыта, как пыль с дороги. Даже лес вокруг казался притихшим и враждебным.

Фургон оглушительно трясло, но тишина внутри была гуще дорожной грязи. Её нарушил сдавленный всхлип Зяблика. Парень весь съёжился, вжимаясь в запасное деревянное колесо.

– Э-это… д-демоны, что ли? – выдохнул он, и его глаза были полыми от ужаса.

– Хуже, – Коготь, обычно невозмутимый, с силой провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть с него остатки чужой воли. – Куда хуже.

– Вы про этих чудаков? – Серафина покачала головой, и прядь каштановых волос упала ей на щёку. – Не стоит так пугаться. Это же просто Квиетисты. Фанатики, которые верят, что лучше всего – это тишина. – Она обвела всех тёплым, участливым взглядом. – Они никого не убивают. Просто… приводят в состояние покоя. Правда, бывает и такое, что навсегда.

От её слов по коже пробежал холодок. «Приводят в состояние покоя». Так могли бы сказать о внуках, убаюканных бабушкой, а не о воине, чей разум был обращён в ничто.

– Фанатики, – Коготь выплюнул слово, как прогорклый комок. – И с ними что, никто не может сладить? Ваш хвалёный Орден?

На её лице на мгновение мелькнула тень – не раздражения, а скорее лёгкой досады, будто её отвлекли от важного размышления.

– Орден делает всё, что в его силах, – произнесла она, и сладость в голосе чуть померкла, обнажив стальную оправу. – Но они, знаете ли, как дым. Их не возьмёшь клинком. Да и бегают в основном вдоль Границы.

– Значит… они пришли за тобой? – тихо спросил я, чувствуя, как Градаль в груди начинает шевелиться.

– О, нет! – Серафина снова заулыбалась, но теперь её улыбка казалась натянутой, как струна. – Врядли они нападали с какой-то целью. Но не беспокойтесь, – она сделала ободряющий жест, – мы их обязательно угомоним.

– А мы-то тут при чём? – голос Зяблика сорвался на визгливую ноту. – Мы не маги! Мы… мы просто едем!

– Право, не знаю, – Серафина развела руками, будто сбрасывала с них назойливую мошку. – Может, вы им просто… не понравились.

И в этот миг её взгляд на мгновение скользнул по мне. Быстро. Нечаянно. Для всех остальных – ничего. Для меня – будто прыжок в прорубь.

Бой с Безликими оставил незримую, но прочную трещину в отряде. Солдаты больше не болтали на привалах. Они выполняли обязанности с мрачной, автоматической точностью: разводили костры, варили безвкусную похлёбку из сушёной баранины, чистили оружие, не глядя друг на друга. Смех больше не звучал. Даже Коготь, обычно такой бодрый, теперь лишь хмуро курил у колеса повозки, его взгляд был устремлён куда-то внутрь себя.

Серафина вернулась к своей роли милой попутчицы, но трещина была и в ней. Её улыбка стала реже, а в моменты, когда она думала, что её не видят, её лицо застывало в маске холодной сосредоточенности. Мы не разговаривали. Между нами висела невысказанная тайна того боя – тайна моей аномалии и её безмолвного признания.

Молчание и гулкая пустота внутри меня длились до самого вечера. Мы разбили лагерь на безрадостном, продуваемом всеми ветрами плато. Вид отсюда был жутковатым: впереди, на многие мили, расстилались серые, безжизненные холмы, упирающиеся в линию сплошного, молочно-белого тумана, за которым скрывалось всё – солнце, небо, будущее.

Стражи, не сговариваясь, развернули палатки спиной к этому виду.

Я сидел у своего тощего костра… и наконец позволил себе подумать. Не о будущем, не о Серафине, а о том ледяном вихре в груди. О том, что он сделал.

Пепел. Градаль. Проклятие моего рода. Неудачный выбор на ритуале. Источник моего позора.

Сегодня он спас нас всех.

Мысль была настолько чужеродной, что разум отказывался её принимать. Но это была правда. Я медленно, почти боясь, поднёс ладонь к груди, туда, где всегда жил этот внутренних холод.

И тогда я почувствовал.

Не пассивную тяжесть – тихий, ледяной всплеск. Словно глубинный поток под толщей льда наконец нашёл выход. Сначала – лёгкий трепет, будто крыло ночной бабочки коснулось изнутри рёбер. Потом – медленное, робкое движение. Волна крошечных, ледяных искорок пробежала из самой глубины по груди. Невыразимый комок холода пошевелился, отвечая на прикосновение.

Это было похоже на… ласку.

Словно замёрзший, испуганный зверёк, которого впервые погладили. А он, дрожа, тычется в ладонь, чувствуя тепло и понимая, что ему больше не причинят вреда.

Во рту пересохло. Я сидел, не двигаясь, боясь спугнуть это новое, хрупкое ощущение. Всю жизнь я ненавидел эту тяжесть внутри. Боялся её. Стыдился.

А она… она просто была. И ждала.

Я убрал руку, и искорки медленно утихли, оставив после себя лишь привычный холод. Но что-то уже изменилось. Навсегда.

Позор и пустышка обрели голос. И в леденящей тишине приближающегося края мира этот голос впервые показался мне не враждебным.

«Ну что ж, Градаль, – мысленно произнёс я. – Похоже, теперь только мы и есть друг у друга».

Оставшиеся дни пути я провёл, не отрываясь от меняющегося пейзажа. Сначала нас окружали привычные леса и холмы, но чем дальше мы двигались, тем более унылым и выцветшим всё становилось. Деревья казались низкорослыми и чахлыми, птиц почти не было слышно, а небо затянула серая, безразличная пелена.

И вот на исходе одного из таких дней я почувствовал. Сначала – лёгкое покалывание на коже. Потом – тихий, высокочастотный гул в ушах, которого на самом деле не было. Но главное – Градаль. Он… насторожился. Замер, словно прислушиваясь к далёкому, но знакомому зову. Всё тело покрылось гусиной кожей, будто от прикосновения льда.

Никто ничего не сказал. Но я видел, как солдаты инстинктивно поёжились, а их движения стали ещё более осторожными, будто они боялись потревожить что-то огромное и спящее.

Повозка, скрипя, въехала на очередной холм. И я понял. Всем своим существом, каждой дрожащей клеткой.

Мы почти приехали.

Скоро я увижу Тишину. Не на картах, не в донесениях. Воочию. Тихий ад на Земле. Место, где законы мира перестают работать. Место, которое не убивает, а меняет людей навсегда.

И глядя на бледные, напряжённые лица стражников, я задумался о том, что ждёт впереди. Изменюсь ли и я? И останется ли во мне что-то от того, кем я был? Повозка медленно покатилась под уклон.

Навстречу краю мира.

ГЛАВА 7. «ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ»

Подъём на последний холм был пыткой. Каждый шаг лошадей давался с таким скрипящим напряжением, будто невидимая сила вцепилась в колёса и тянула назад. Воздух загустел, превратился в сироп, впивавшийся в ушные перепонки. Он не просто глушил звук – он выедал мысли, оставляя в голове лишь вязкую, безрадостную пустоту. Мы ехали, захлебываясь молчанием. Даже дышать приходилось через силу.

И когда повозка, наконец, выкатилась на гребень – мир перевернулся.

Впереди, на самой вершине холма, цепляясь за край, ютилось кольцо заставы – ограждение из бревен и камня. Я повернул взгляд направо и увидел Её. Она была страшнее любого чудовища.

Тишина напоминала гигантский, уродливо оплывший купол, уходящий за край зрения. Мир под ним был похож на выцветший гобелен – цвета не просто поблёкли, они забыли, какими должны быть. Серая дымка была однородной, мертвенной, будто кто-то аккуратно вырезал кусок реальности и заменил его плохой копией. Эта бледность обволакивала равномерным слоем каждый кусок того мира. На самой границе, вдалеке, я увидел полузасыпанную телегу. Её колесо наполовину торчало из серой травы с нашей стороны, и было деревянным, рыжим от гнили. А та его половина, что уходила в Тишину, была… идеально сохраненной. Гладкой и серой, как отполированный камень. Без единой трещины.

Вдалеке, в Тишине, я увидел деревню. Сначала я не понял, что это. Вглядываясь в далёкие очертания домов, я почувствовал как дыхание осушается. Дома напоминали погост.

И лишь через мгновение я начал различать замершие силуэты людей. Трое застыли в кругу, склонившись над чем-то. Один – на полпути к двери своего дома, его поза выражала стремительный бег, застывший навеки. А у крайнего дома… мужчина. Или это мешки? Я не мог разглядеть.

Но самое леденящее – у проселочной дороги, ведущей от деревни. Женщина. И цепляющийся за подол её платья силуэт ребёнка, ростом чуть выше её пояса. Ребёнок… Я не мог оторвать взгляд от маленького силуэта. Звон в ушах не утихал. Руки дрожали…

Градаль поёрзал, разливая холод в груди, и замолк. Но это была не тишина безразличия. Это была тишина диалога. Казалось, из той серой белизны доносился беззвучный зов, и мой фамильяр затихал, вслушиваясь в него. От этого холода во мне рождалось нечто вроде… тоски.

Серафина, стоявшая рядом, разглядывала Стену с холодным, профессиональным интересом, но я видел, как сжались её пальцы на эфесе меча.

– Добро пожаловать на Край Света, – хрипло бросил Коготь, и в его голосе не было ни капли сарказма. Была лишь усталая, безраздельная правда.

Повозка с грохотом катилась вперед, к воротам. Мы въезжали не на обычную заставу. Мы въезжали в преддверие ада. Но, одновременно с этим, я чувствовал, что часть меня – та, что была связана с Градалем – не сопротивлялась этому, а с жутким, непостижимым любопытством тянулась навстречу. Тишина уже начинала менять меня. Я знал – увиденное прилипнет к памяти, как ожог. Навсегда.

Въезд в «Последний Вздох» был похож на погружение в больную реальность. Наш караван с грохотом втянулся в распахнутые ворота. Стражи, закутанные в потрёпанные плащи, встретили нас испытующими взглядами. Они смотрели на новоприбывших с молчаливым любопытством.

Мой взгляд зацепился за странное сооружение в самом центре: идеальный круг из гладких, темных валунов. Внутри, на белом гравии, стояли три бронзовые чаши. От них исходил едва уловимый, низкий гул, который я чувствовал не ушами, а где-то в груди – будто кто-то настроил струны моего тела на неслышную ноту. Рядом, в центре круга, стояла каменная пирамида, на которой ровным, почти недвижимым столбом горел огонь. Возле него сидел стражник и, закрыв глаза, неподвижно вслушивался в этот тихий гул, словно оттаивая после долгого соприкосновения с Безмолвием.

Это место не было похоже ни на что виденное мной раньше. Оно дышало ритуальной силой, будто было душой и сердцем всей этой мрачной заставы. Даже сторожевая вышка, расположенная на противоположной от ворот стороне, не привлекала особого внимания на фоне площади – я просто скользнул по ней взглядом и продолжал осматриваться.

Обоз тут же стал центром молчаливой деятельности. Из серых, похожих на крепостные казармы зданий, вышли люди. От них веяло той же странной, выхолощенной энергией, что нависала над этим местом, будто сама Тишина пропитала их кожу и поселилась за их глазами. Они разгружали бочки и ящики с тихой, почти ритуальной сосредоточенностью, без единого лишнего слова. Стоя в стороне, я чувствовал, как их взгляды скользят по мне, ненадолго цепляются и отскакивают.

К нам подошёл один из них, его лицо было испещрено морщинами, как высохшее русло реки.

– Веллор? Командор ждёт, – его голос был низким и хриплым, будто давно не использовался по назначению. Он кивнул в сторону самой массивной постройки из тёмного камня, слева от башни.

Я собрался с духом, но тут же почувствовал лёгкое прикосновение к своему рукаву. Серафина. Она снова была невыносимо мила и сияла ярким пятном в этом унылом мире.

– Ну, вот мы и приехали! – сказала она, складывая руки. – Мне пора возвращаться. Было очень приятно узнать Вас поближе.

Она сделала шаг назад, но затем обернулась, вглядываясь в моё лицо.

– А ведь мы ещё увидимся, Альтерис. Не скучайте. – она развернулась и побежала догонять своих.

«Прям не смогу дождаться.» – подумал я, стянув в комок подкатившую к горлу горечь. Повернулся к стражнику.

– Ведите, – тихо сказал я.

Мы прошли через двор и вошли в толстую, обитую железом, дверь. Стражник толкнул её, и я вошёл.

Комната была аскетичной: голые каменные стены, грубый стол с картами, закреплёнными по углам обломками разного оружия, и очаг, в котором тлело всего одно полено.

За столом сидел мужчина, в котором с первого взгляда угадывался камень – не просто сила, а многовековая тяжесть. Командор Валгор не был просто здоровяком. Он был подобен старому, замшелому валуну – кряжистый, широкоплечий, с руками, покрытыми сетью бледных шрамов, будто корой. Его обветренное лицо украшал широкий шрам, тянущийся от виска к упрямому, квадратному подбородку. Но главное – его глаза. Маленькие, глубоко посаженные, цвета мокрого камня. В них не было ни злобы, ни тепла – лишь тяжелая, плоская усталость, в которой утонули все эмоции.

Рядом, прислонившись к стойке с оружием, стояла молодая, довольно симпатичная, девушка. Она была его полной противоположностью. Невысокая, жилистая, она вся состояла из острых углов и упругой мускулатуры. Пшеничные волосы, выгоревшие на концах до белизны, были коротко острижены и торчали во все стороны, будто она их никогда не причёсывала. Лицо – скуластое, с насмешливо приподнятой бровью и цепким взглядом зелёных, как лесная хвоя, глаз.

– Альтерис Веллор, – голос Валгора был низким и глухим, словно доносился из-под земли. – Я – Командор Валгор. Это – Лира Торн, один из наших лучших Проходцев. Она будет твоим наставником.

Лира тут же оттолкнулась от стойки и сделала преувеличенно почтительный поклон.

– О, мессир Веллор! Какая честь для нашего скромного пристанища! – её голос был плоским и безразличным, но в нём явственно читалась насмешка.

– Лира, – голос Валгора прозвучал как удар грома. – Хватит.

Он перевёл тяжёлый взгляд на меня.

– Веллор. Сейчас ты направишься в главную казарму. Здание с зелёной дверью. Не промахнёшься. Там тебе укажут твоё место. Отдохни с дороги. В шестом часу явишься сюда снова – получишь свои временные обязанности и назначение. Всё ясно?

– Да, командор, – кивнул я, стараясь не смотреть на Лиру, чья усмешка, казалось, обжигала мне щёку.

– Тогда ступай.

Я развернулся и вышел. Стало ясно как день: моё пребывание здесь будет сущим адом, и эта ядовитая особа станет в нём главным раздражителем. Ступил во двор, и дверь, не успев закрыться, распахнулась снова. Рядом возникла Лира, бесшумно, как тень.

– У меня приказ – проводить. Чтоб не заблудился, – сказала она, глядя мимо меня.

Мы зашагали по двору. Я краем глаза отмечал детали: двое стражников красили щит в серый цвет; на подоконнике ближайшего здания чахло сероватое растение; в воздухе пахло дымом и мокрой шерстью.

– Нравится вид? – не унималась Лира. – Не то что твои розовые сады, да? Говорят, у вас там фонтаны и павлины. А у нас, – она мотнула головой в сторону груды матовых стёкол, – вот такие «клумбы». Красиво, правда?

Я стиснул зубы, глядя прямо перед собой. Эта особа, наверное, была местной знаменитостью. Ой как не хотелось опускаться до её уровня и уходить в перебранку, словно на рыночной площади.

– Не у всех, видишь ли, привилегия родиться в мраморных палатах, – продолжала она. – Некоторым из нас с пелёнок приходится в грязи копошиться.

Это было последней каплей – тяжелая дорога сказалась на моей выдержке. Я резко остановился и повернулся к ней.

– Что ты вообще обо мне знаешь? – вырвалось у меня, и голос прозвучал хрипло.

Лира замедлила шаг и обернулась. Её насмешливый взгляд стал пристальным и холодным.

– Знаю, что ты здесь чужой. Знаю, что не проживёшь и пары дней, – она сказала это просто, как констатацию факта. Потом её лицо снова расплылось в улыбке. Она сделала почтительный книксен и указала на неприметную дверь, выкрашенную в потускневшую зелёную краску. – Ваши покои, мессир. Приятного отдыха.

Я толкнул дверь и зашёл внутрь, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. Эта выскочка! Эта… пограничная крыса! Что она могла знать?

«Не проживёшь и пары дней»…

В голове, словно в ответ на её слова, всплыло воспоминание. Не о розовых садах, а о внутреннем дворе дома Веллоров. Не о павлинах, а о шестилетнем мальчике, который с учебным мечом, слишком тяжёлым для него, часами отрабатывал стойки. Руки, стёртые в кровь. Зависть к детям слуг, которые в это же время с визгом гоняли по двору, пиная тряпичный мяч, набитый соломой.

Я прожил не в роскоши. Я прожил в золочёной клетке, где каждый день был испытанием. И если здесь кто-то думает, что я сломаюсь от первых же трудностей – как же они ошибаются.

ГЛАВА 8. ТРЕПЕТ ПЕПЛА

Дверь захлопнулась, отсекая шум двора. Я оказался в просторном, но неуютном помещении, где спёртый воздух пропах дымом, дешёвым алкоголем и потом.

Казарма представляла собой длинный зал с голыми каменными стенами, от которых тянуло сыростью. Вдоль стен стояли двухъярусные деревянные кровати, расставленные впритык. Но этот хаос был обманчив – в нём угадывался свой, суровый порядок. Возле одной койки валялась перевёрнутая книга, у другой – начищенный до блеска доспех лежал аккуратной стопкой.

В центре, за грубым столом, двое мужчин молча перебрасывали кости. Один, коренастый, с медвежьими плечами, броском положил кость на стол и безразлично отодвинул в сторону пару медяков.

Ко мне подошёл парень, ему вряд ли было больше двадцати. Но назвать его мальчишкой язык не поворачивался. Невысокий, жилистый, с вьющимися тёмными волосами, собранными у затылка в короткий хвост. Но главное – глаза. Серые, как пепел после холодного костра. Смотрели с не по годам взрослой, цепкой внимательностью. Этот взгляд сразу выдавал, что он уже многое увидел и ничему не удивляется.

– Новенький, – произнёс он. Голос был спокойным, ровным, без следов юношеской надломленности. – Слышал, тебя к нам. Койка вон там. Я – Рорик.

– Альтерис, – ответил я, опуская фамилию.

Рорик кивнул, его взгляд скользнул по моей ещё не обтрепавшейся одежде, задержался на слишком прямой осанке.

– И чего тебя, Альтерис, к нашей благодати привело? – спросил он с лёгкой деловой отстранённостью. – Штрафной? Или с законом пошалил?

В казарме притихли. Даже кости на мгновение перестали стучать. Все ждали моего ответа. И я, под гнётом этих взглядов и проницательного взора Рорика, вдруг выпалил первое, что пришло в голову:

– Я хочу защитить мир от Тишины.

Что я, чёрт побери, несу? Слова прозвучали громко, неестественно и до идиотизма фальшиво. Я сам услышал эту фальшь и почувствовал, как по щекам разливается жар.

Рорик несколько секунд молча смотрел на меня. В его взгляде не было ни смеха, ни осуждения. Лишь едва заметная улыбка дёрнула уголки его губ.

– Понятно. Благая цель, – тихо сказал он, словно ставя точку в бессмысленном разговоре. – Вот твоя койка. Отдыхай… защитник.

Он развернулся и ушёл к своему уголку. Кости снова застучали. Кто-то с верхних нар тихо фыркнул.

Спустя час ко мне подошёл тот же стражник, что встречал у ворот.

– Командор зовёт. Сейчас. – Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушёл.

Я побрёл обратно к знакомой двери, чувствуя, как волнение сжимает горло. Всё происходящее было будто во сне. Не мой сон. Чужой.

Путь через двор Заставы занял несколько минут, но каждая деталь впивалась в память, словно пытаясь убедить: это теперь твой дом.

Земля под ногами, утоптанная до состояния грязного камня. Ржавые обручи от бочек, вросшие в грязь у стен бараков. Воздух, густой от запаха дыма и пропитавшей древесину сырости.

У коновязи двое стражников в полном молчании разгружали седла. Они не подняли глаз. Здесь, видимо, любопытство было чем-то лишним.

Я свернул к центру площади. День кончился стремительно, будто солнце за горой поспешило спрятаться от этого вида. Над заставой повисли сизые сумерки.

И в этой наступающей тьме Круг горел.

Бронзовые чаши гудели и словно светились изнутри, отливая тусклой медью. А пламя на каменной пирамиде… Оно было не просто огнём. В предвечерней мгле оно казалось жидким, тяжёлым, яростно-золотым столбом, протыкающим темноту. Возле него, на гравии, стоял стражник. Просто смотрел в эту неподвижную вспышку света, и его скуластое лицо в отблесках выглядело не человеческим – а вырезанным из старого дерева оберегом. Затем он закрыл ладонью правый глаз – старый жест, призывающий удачу, ещё со времён культа Трёх Ликов.

Я остановился, заворожённый. Это была не красота. Это была сила – чужая, ритуальная, единственный островок порядка в этом выморочном месте.

И тогда взгляд сам потянулся за пределы Круга, к главным воротам.

Они были распахнуты настежь.

А за ними, уже почти сливаясь с ночью, лежала Она. Тот самый блеклый, беззвучный край, упиравшийся тёмное небо. Оттуда не шёл холод – оттуда шло отсутствие всего. Пустота, которая медленно высасывала тепло, звук и саму мысль.

Я поёжился. Внутри все тело наполнилось тяжестью. Не страхом перед отцом или Валгором. Хуже.

Осознание.

«Последний Вздох» не был крепостью. Это была последняя стоянка. Лагерь на самом краю, откуда следующий шаг – только в ничто.

Мне не нужно было вталкивать в себя мысль о новом доме. Она впивалась сама, острыми, неотмываемыми гранями.

Я дошёл до знакомой двери и, не раздумывая, толкнул её.

Войдя в командный пункт, я обнаружил Валгора одного. Он стоял у камина, глядя на вялые языки пламени. Его массивная фигура казалась ещё более громоздкой в молчаливой комнате.

– Веллор, – начал он без предисловий. – Завтра в пятом часу утра ты выступаешь в патруль. С Лирой Торн.

Прекрасно. Патруль. Вдоль Тишины. С ней.

И тут же, в глубине груди, я почувствовал знакомое шевеление. Пепел, отозвался на эту новость едва уловимым трепетом, будто у него перед носом поводили любимым лакомством.

– Я… я буду Проходцем? – вырвалось у меня, и голос прозвучал громче, чем я хотел.

Валгор посмотрел на меня, и в его усталых глазах на мгновение мелькнуло что-то, кроме камня – намёк на интерес.

– Проходцем не становятся. Ими рождаются, – отрезал он. – Не сила нужна. Нужна выдержка. А её у тебя нет.

Он сделал паузу, наблюдая за моей реакцией. Шагнул ближе, и мой взгляд скользнул по его поношенному дублету. Под самым воротником, где ткань была протерта до дыр, ярким пятном выделялась новая, тёмно-синяя пуговица, пришитая небрежно, но крепко. У него есть дом, за который он держится этой ниткой. Оберег Нитьей Ночи работал на износ, но работал. Здесь, на краю всего, люди цеплялись за приметы старого мира отчаяннее, чем в столице.

– Пока будешь ходить в патруль. Смотреть. Слушать. И учиться не поддаваться страху.

– Так точно, – выдавил я, чувствуя, как тревога медленно отступает.

Валгор кивком отправил меня прочь.

Выйдя из кабинета, я прислонился к холодной стене, пытаясь перевести дыхание. Тело изнутри выворачивала мелкая дрожь. Но под ней, в самой глубине, змеился холодок. Не страх. Трепет. Пепла. Он не спал. Он бодрствовал. И впервые его холод не парализовал, а разгонял кровь быстрее. Он ждал этого. Ждал встречи с Тишиной.

ГЛАВА 9. ВЕЛЕНИЕ АБСОЛЮТА

Цитадель Квиетистов не сверкала мрамором и не подавляла готической громадой. Она будто вгрызлась в глубину скального массива, куда не проникали ни звуки, ни солнечный свет. Воздух в бесконечных переходах был мёртвым и сухим, будто его выкачали из лёгких последнего живого существа тысячелетия назад. Свет исходил от бледных, мхами поросших камней, в которых угадывались следы древних, забытых рун. Это было место, где время, казалось, текло медленнее, смиряясь перед лицом вечного не-бытия.

В сердце цитадели, в зале с идеально круглыми стенами, царила тишина, которую можно было осязать. На простом каменном троне, лишённом украшений, сидел Абсолют.

Он не носил маски. Его лицо было человеческим, и оттого – ещё более чуждым. Черты – правильные, застывшие. Кожа без единой поры глянцево отсвечивала в тусклом свете и напоминала дорогую куклу, которой никогда не касалась живая рука. Но главное – его глаза. Они были широко распахнуты, но зрачки и радужки полностью отсутствовали. Вместо них были два идеально белых, матовых озера. Взгляд, лишённый точки фокуса, был обращён в пустоту и видел всё.

Он не существовал – он был. Как закон физики. Как факт.

В это святилище бесшумно вошёл Безликий. Его серая, облегающая форма и фарфоровая маска казались продолжением теней зала. Он остановился в трёх шагах от трона и склонил голову. Его пальцы изогнулись в неестественных углах, выписывая в воздухе сложные фигуры – гипнотический ритм жестов, понятный лишь посвящённым.

«Провал. Лес. Цель не доставлена. Аномалия подтверждена. Сила субъекта… упраздняет. Цель защищает Резонант. Третий ранг.»

Абсолют не шевельнулся. Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Но воздух зала сгустился ещё сильнее. В его белых глазах, казалось, что-то сместилось. Не эмоция. Скорее, сама белая дымка в его взгляде слегка колыхнулась, и в этой ряби мелькнула тень холодного пренебрежения. Резонанты. Эти насекомые, пытающиеся заставить вселенную плясать под их жалкое стрекотание. И все же.. Третий ранг.

Безликий продолжил, его жесты стали резче, точнее:

«Цель… поглощает. Вибрацию резонанта. Наше Молчание. Всё становится Ничем. Он ощутил Тишину и откликнулся.»

Воздух в зале, казалось, застыл. Неподвижность Абсолюта стала иной – напряжённой, как натянутая струна. Откликнулся.

Резонанты уже приставили к нему Слушателя. Мысль была острой, как обсидиановый осколок. Вот оно. Угроза обрела форму и плоть.

«Они тыкают в него своими щупальцами, – пронеслось в сознании Абсолюта. – Орден Резонантов. Эти прагматичные скряги, эти коллекционеры сил. Они увидят в нём оружие. Уникальный щит, способный парировать любую магию. Они возьмут его. Положат его способность в основу новой доктрины. И их шумная, насильственная гармония станет неуязвимой.»

Ересь. Такая сила, рождённая от Тишины, не должна служить Шуму. Она должна вернуться домой. Участвовать в Великом Умиротворении, а не мешать ему.

Абсолют не двигался ещё несколько мгновений после ухода Безликого, его белый взгляд был устремлён в пустоту, где складывались и рассыпались вероятностные линии будущего. Затем его рука снова поднялась, описав в воздухе короткий, но ёмкий знак.

Из тени в глубине зала возникла новая фигура. Её одеяния были такого же серого цвета, но ткань казалась плотнее, а покрой – строже. На её лице была не фарфоровая маска, а маска из тёмного, отполированного дерева с одним единственным знаком – тремя параллельными волнами на лбу. Хранитель Порога, командир, отвечающий за все активные операции за пределами цитадели. Он склонил голову, его поза выражала готовность.

«Хранитель, – мысль Абсолюта коснулась сознания командира. – Объект «Знамённый» на заставе Последний Вздох.»

Хранитель поднял голову. Жест его руки был вопросительным, но исполненным понимания серьёзности момента:

«Угроза?»

«Неизмеримая. Он – ключ. И теперь он в руках Резонантов. Его дар… упраздняет магию. Любую. Нашу. Их.»

Маска Хранителя не могла передать эмоций, но его плечи напряглись. Он понял мгновенно. Если Резонанты изучат и подчинят эту силу, они создадут не просто нового солдата. Они создадут антимага, идеальное оружие против самого фундамента магии. Против них самих. Культ Квиетистов окажется бессилен перед тем, кто может обратить их же основное орудие в ничто.

«Они попытаются его забрать. Или завербовать, – мысль Абсолюта была холодной и неоспоримой. – Этого нельзя допустить. Он принадлежит не-бытию. Он – наш.»

Хранитель кивнул. Его собственные мысли, отточенные и практичные, уже просчитывали варианты. Штурм заставы? Слишком шумно. Похищение из патруля? Слишком много переменных.

«Приказ.»

Мысль Абсолюта пронзила тишину, как лезвие.

«Захватить Знамённого. Живым. Всё остальное – второстепенно.»

Жест Хранителя был коротким и ясным.

«Будет исполнено.»

Он склонился в последнем поклоне и растворился в тени, чтобы начать подготовку. В зале снова воцарилась тишина, но теперь она была иной – зловещей и натянутой, как струна перед срывом. Партия была начата. И ставкой в ней была уже не жизнь юноши. Ставкой был баланс всего мира.

ГЛАВА 10. ЗНАКОМСТВО С НИЧТО

Предрассветный холод впивался в кожу тысячами ледяных игл. Я стоял во дворе, кутаясь в выданный плащ, но дрожь, исходившая изнутри, прошивала насквозь. Волнение накрывало все тело, а в груди, словно в ответ на мой страх, Пепел излучал тихую вибрацию.

Лира выплыла из утреннего тумана, как призрак. Бесшумно – так, что я вздрогнул, когда заметил её. На ней была лёгкая, поношенная кожаная куртка, а за спиной висела небольшая сумка. Её лицо было невозмутимо, а в зелёных глазах читалось лишь одно – скучающее превосходство.

– Выспались, Ваше Сиятельство? – её звонкий голос прорезал утреннюю тишину.

– Ну ты, я смотрю, точно выспалась, – пробормотал я.

Она не ответила и развернулась к воротам.

Мы вышли за пределы заставы.

Спуск с холма был немым. Лира шла впереди, её шаги были лёгкими и беззвучными, будто она не касалась земли. Я же спотыкался о камни, и моё дыхание казалось неестественно громким в этой давящей тишине.

Чем ниже мы спускались, тем сильнее менялось всё вокруг. Звуки привычного мира – редкие голоса со стены, скрип флюгера – остались наверху. Внизу царила иная реальность. Воздух стал гуще, тяжелее. Он не просто был холодным – он был безжизненным, лишённым всяких запахов, кроме слабого аромата сухой полыни.

Мы подошли к краю. Не к стене или забору, а к невидимой линии, где заканчивалась жизнь и начиналось Не-Жизнь. Лира протянула в сторону Тишины раскрытую ладонь, замерла на несколько секунд и двинулась дальше.

И я увидел.

Вблизи это не было стеной. Это была дыра этого мира. Свет утреннего солнца не падал на неё – он угасал, всасываемый в белую пустоту, не оставляя бликов и теней. Я мог разглядеть детали. Каждая кочка, каждый камень на траве – на своём месте, но все цвета были приглушены до серо-зелёных, выцветших тонов. Дальние деревья стояли как призраки в тумане, их листва не шевелилась, и от этого было по-настоящему жутко. А на горизонте угадывались крыши той самой деревни – немые, тёмные силуэты в молочной дымке.

Это был не хаос. Это был застывший порядок, музей самого конца.

Звуки здесь были приглушенные и тонкий писк в ушах вызывал тревогу. Все кости ломило, тело наполнялось паникой и она пробиралась в каждую клетку, лишая сил. Воздух стал плотным, как желе. Он обволакивал, давил со всех сторон, сжимал грудную клетку. К горлу подкатила тошнота. Хотелось просто бежать отсюда. Куда угодно. Просто бежать.

И в ответ на этот вид в глубине груди встрепенулся Градаль. Не страх – сдержанный, ледяной трепет предвкушения. Он внимательно замер, излучая холод, который странным образом успокаивал мою дрожь.

– Ну что? – раздался рядом голос Лиры. – Понравилась выставка? Говорят, импрессионизм. Но я в этом разбираюсь, как скорбень в яблоках.

Её слова долетели до меня будто издалека. Я не мог оторвать взгляда от клочка пожухлой травы, лежавшей в паре метров от меня, уже по ту сторону. От отдельно стоящей кривой сосны чуть дальше. От далёкой деревушки, навеки застывшей в немом крике.

Это был не просто пейзаж. Это была угроза, обещание и ответ одновременно. И пока Лира, развернувшись, пошла по тропинке, а Градаль трепетал в груди, я смотрел в эту застывшую бездну и не мог отвести взгляд.

Но я не только смотрел. Я вслушивался. И постепенно начал ощущать. Не звук – вибрацию. Она рождалась где-то в костях, наполняла мышцы, заставляла зубы ныть. Тихий, невыносимо низкий гул абсолютного покоя. Звук самой пустоты.

И в ответ на этот гул, Градаль в моей груди пришёл в движение. Он не просто трепетал – он вибрировал с той же частотой, словно настроенный камертон. Ледяной комок закружился, затрепыхался, будто дикая птица, увидевшая родное небо. Он бился о мои рёбра изнутри, не причиняя боли, а излучая пронзительный, тоскливый зов. Он тянулся к ней. Он узнавал её.

И сквозь ледяную линзу Градаля я ощутил Её. Не массу. Присутствие. Огромное, холодное, древнее звёзд.

И Оно почувствовало меня.

Это было не воображение. Шёпот возник на самом краю сознания – не слова, а обрывки, намёки, тени чужих мыслей, прошедшие сквозь тысячелетний лёд. И я ощутил, как сама Тишина, эта немая стена, потянулась ко мне. Не физически, а вниманием. Безразличным, но пристальным. Как великан, заметивший муравья, который странно себя ведёт.

Это была будто не моя воля. Моё тело двигалось само, ведомое тем ледяным вихрём в груди. Я медленно поднял руку и потянулся к Ней. Пальцы дрожали, устремляясь к той незримой границе, где заканчивалось всё, что я знал.

– Эй, полудурошный!

Резкий удар по запястью больно отбросил мою руку.

Мир с грохотом обрушился обратно. Звуки, краски, холодный ветер – всё вернулось разом, оглушительно и грубо. Передо мной стояла Лира. Её лицо было искажено не злостью – чистой яростью, замешанной на страхе. Запястье горело огнём, но эта боль была ничто по сравнению с тем, что я только что ощутил.

– Ты совсем рехнулся?! – прошипела она, её глаза, полные бешенства, впивались в меня. – Смотри на неё хоть до скончания века, но сунешь свою лапу за черту – и твой папаша-доминар будет вечно любоваться на нового каменного идиота в этой коллекции!

Меня бил озноб. Будто в лихорадке. Тело обмякло, в ушах звенело. Носом пошла тёплая струйка крови. Я сполз на землю. Дрожь не унималась.

– Я её почувствовал, – сказал я сиплым и дрожащим голосом.

Лира хотела сказать что-то язвительное, но осеклась, глядя на моё бледное лицо.

– Все её ощущают, – осторожно сказала она. В её голосе проступили нотки тревоги.

– Нет. – Я поднял на неё взгляд. – Я её УСЛЫШАЛ.

У меня не было сил объяснять, да я и не мог толком выразить это ощущение.

– Градаль её тоже почувствовал. – снова заговорил я.

– Кто такой Градаль? – Лира села на землю напротив меня. Она начала говорить с такой осторожностью, будто перед ней сидел умалишённый.

– Мой фамильяр.

– В вашем роду… это гидра, вроде?

– Феникс. – я почувствовал как к лицу снова приливает кровь. – Точнее у меня – Пепел.

– Пепел.. – задумчиво повторила она и уставилась в землю и перестала расспрашивать, давая мне время прийти в себя.

Затем мы поднялись и пошли по тропинке вдоль границы. Я шел впереди, Лира будто старалась держать меня в поле зрения. В сторону Тишины я старался не смотреть, глядя прямо перед собой. Тело немного ожило, но чувствовалась слабость и каждое движение давалось с трудом.

– А что делает Пепел? – нарушила тишину моя спутница. – Феникс-то понятно. Огонь и все такое.

Я замешкался. Вопрос был очень личный, который нельзя так просто задавать. Но мне хотелось поговорить хоть с кем-то. Мои мысли все эти дни кружились в голове, будто рой пчел, и мне казалось, что если я их не выпущу наружу – они сгрызут меня изнутри.

– Он не поглощает магию. Он… стирает. В ядре заклинания возникает дыра и оно схлопывается.

– И твой фамильяр ПОЧУВСТВОВАЛ Тишину. – она притихла, поглощенная своими мыслями.

– Я обязана об этом доложить. – её голос наполнялся её обычным тонким, резким, и холодным отзвуком. – Ты либо откроешь нам что-то новое о Тишине, либо ты просто полоумный, которого нужно направить к лекарю.

– Имя фамильяра я никому и никогда не говорил. – сказал я вместо ответа.

Она промолчала.

– Я тебе сейчас кое-что покажу, – она встрепенулась, словно вспомнив что-то важное, повернулась и зашагала, бросив через плечо: – Да шевели ты ногами.

Мы шли по вытоптанной тропе, по которой проходил основной патруль. Я уже порядком вымотался, мышцы ныли, мысли были вязкими и тяжелый киселем оседали на дно сознания. Внезапно Лира остановилась и крикнула:

– Утро доброе дед!

Я проследил за направлением её взгляда, и сердце, ускорившись, начало гнать по телу горячие волны. Градаль, все это время сидевший тихо, тоже заворочался, заполняя грудь стужей.

Прямо от нас к деревне шла та самая проселочная дорога. Мы стояли прямо напротив нее. С нашей стороны она едва угадывалась в траве, перерезаемая нашей тропкой. Но в Тишине она осталась нетронутой, будто по ней каждый день ходят повозки. И впереди, в сотне шагов, как раз была одна из них.

Старая лошадь застыла на бегу, будто выбиваясь из сил, но мча от деревни. В повозке были видны какие-то животные: то ли овцы, то-ли козы. На облучке сидел старик в старом плаще. Его руки, сжимающие вожжи застыли как и все в этом странном куске мира. Выражение лица я разглядеть не мог с такого расстояния, хотя и пытался. Рядом со стариком торчал странный посох с резным навершием, напоминающем голову барана. Я смотрел, завороженный, на эту жуткую статую и не мог отвести взгяд.

– У нас новенький! – радостно крикнула «деду» Лира.

Я дёрнулся от неожиданности – прошло всего пара секунд, но я уже забыл про неё.

– Олух, каких поискать. Чуть в Бездну не ушёл в первые же секунды.

– Он же мёртв, – сказал я осипшим голосом. – Зачем ты с ним разговариваешь?

– С чего ты взял? – повернулась ко мне она с надменным взглядом. – Он замер. А мёртв или жив, слышит или нет – этого никто не знает. Мы все можем оказаться там в любой момент. А он был здесь всегда, со времени появления Тишины. Пойдем, барчук, зря шли. Ты все равно не оценил.

Я ещё раз посмотрел на старика в телеге, передёрнулся и поплёлся за Лирой обратно. У меня уже не было сил дрожать, бояться и удивляться. Мне хватило всего этого на сегодня. Одна лишь мысль согревала душу: сейчас будет душная казарма, жёсткая циновка и беспробудный, пусть даже недолгий, сон.

ГЛАВА 11. ЦЕНА ШЕПОТА

Казарма встретила меня спёртым воздухом, запахом пота, дыма и грубого мыла. После леденящей стерильности Тишины эта вонь жизни показалась мне почти что благовонием.

Я скинул плащ и плюхнулся на свою койку, чувствуя, как дрожь, наконец, начинает отпускать моё тело. За веками будто насыпали песка, но стоило их закрыть, как перед ними вставало немое, серое лицо Деда и ощущение того мерзкого гула.

Я лежал, глядя в потолок, на котором плясали отблески очага, и пытался не думать. Не думать о том, что я почувствовал. Не думать о том, что Лира сейчас пишет рапорт о моём «неадекватном поведении». Не думать о том, что где-то там, далеко, мой отец, наверное, предаёт меня анафеме.

Рорик, сидевший на соседней койке и чинивший ремень, бросил на меня короткий, изучающий взгляд, но ничего не сказал.

В казарме было шумно. Стражники, вернувшиеся с патруля или с работ, галдели, перебрасывались грубыми шутками, звенели оружием. Но постепенно шум стал стихать, уступая место оживлённому, деловому гулу. Я приподнялся на локте и увидел, что в центре помещения, на грубом деревянном столе, появилась стеклянная бутылка с тёмно-рубиновой жидкостью. Вино. Не кислятина, а настоящее, столичное, с фамильной восковой печатью на горлышке.

– Ну что, мужики, – раздался хриплый голос Когтя. Он стоял у стола, вертя в руках запылённую бутылку. – Правила старые. Кто перекричит?

– Кости предков! Огневик из Трианы! – засвистел кто-то из стражников. – Где ты такую добычу стянул?

Коготь лишь цинично хмыкнул, и на его лице расплылась довольная, хищная улыбка.

– У меня, братцы, свои каналы, – отозвался Коготь, постукивая ногтем по стеклу с характерным звоном. – Может, у купца оттяпал, а может, у самого лорда-наместника. Не ваша печаль.

Я не понимал, о чём речь, но вокруг уже сформировался круг. Солдаты расселись на койках, скамьях, кто-то пристроился прямо на полу. На лицах – усталые, но оживлённые ухмылки.

Первым вызвался Зяблик. Он встал, сглотнул и, закрыв глаза, проскандировал:

– Колокол! Утренний звон в храме Святого Мартина! Он… он будил весь наш квартал. – Его голос дрожал от старания, и кто-то сдержанно хмыкнул. Но в его словах была такая тоска по дому, что стало не до смеха.

Коготь лишь фыркнул и махнул рукой. Следующим был Гном. Он сидя на ящике, глухо прорычал:

– Скрип тележного колеса. По гравию. Отец возчиком был. Целый день этот скрип в ушах стоял. Ненавидел я его. А сейчас… – он замолчал, будто поперхнулся.

Говорили и другие. Один вспомнил гул толпы на празднике Урожая, когда сотни голосов сливаются в один сплошной, весёлый рокот. Другой вспомнил крик чаек над портом. Еще один, помоложе, вспомнил треск сучьев в костре, вокруг которого они с братом жарили пойманную в ручье рыбу:

– Она так вкусно шипела на углях, – добавил он, и по казарме пронёсся одобрительный гул.

И тут Рорик, до сих пор молча наблюдавший, тронул меня за локоть.

– Иди, – тихо сказал он. – Все новички пробуют.

– Я… я не знаю, – растерялся я.

– Придумай. Любой звук. Кроме звона своей фамильной посуды. – он едва заметно ухмыльнулся.

Меня подтолкнули в центр круга. Десятки глаз уставились на меня. Я чувствовал себя идиотом. Что я мог им предложить? Рёв арены? Он был для меня символом позора. Горн Веллоров? Слишком вычурно.

И тогда, сам не зная почему, я сказал первое, что пришло в голову.

– Шуршание страниц, – мой голос прозвучал сипло. – В старой библиотеке. Там пахло пылью и кожей. И было так тихо, что слышно, как переворачивается пергамент.

В казарме на секунду повисла тишина. Потом Коготь фыркнул:

– Книжки! Это не звук, а шепот!

Рорик, не меняясь в лице, вставил:

– Ты то откуда знаешь что такое книги? В таверне их не найти.

Казарма потонула во взрыве хохота. Коготь, вытирая проступившие от смеха слезы, посмотрел на меня и едва заметно кивнул. Я кивнул в ответ

Спор не удался. Бутылку в итоге забрал седой ветеран, вспомнивший грохот разбивающихся о скалы морских волн у него за спиной, когда он в детстве ловил крабов.

Я не выиграл. Но когда я вернулся на свою койку, ко мне подошёл Зяблик и молча сунул в руку лепешку с тмином.

– Неплохо для новенького, – тихо сказал он и отошёл.

Я сидел и жевал эту чёрствую лепешку, слушая, как вокруг снова завязываются разговоры, смех, споры. И вдруг я понял: в библиотеке, среди этих страниц, я был собой. Это был мой звук. Единственный. И сейчас этот тихий, никому не ведомый шёпот купил мне кусок чёрствого хлеба и место у этого огня.

И впервые с того дня, как отец объявил мне о наказании, сон пришёл быстро. Без метаний.

АКТ II. ДОРОГА БЕЗГЛАСЫХ

ГЛАВА 12. КРУГ

Меня вырвало из сна в пустую казарму. Резкий солнечный луч, пробивавшийся в пыльное окно, резанул по глазам – я проспал подъём. Вчерашний день прилипал к сознанию клочьями, как кошмар. Привкус пепла на языке, ледяная вибрация в костях, резкий голос Лиры… и долгая дорога назад, которую я помнил смутно, будто меня вели под руку.

Я вышел на улицу. Первым, кого я увидел, был Рорик. Он стоял у стены, будто поджидал. Его взгляд скользнул по моему лицу.

– Ну как ты? – спросил он просто.

– Замечательно, – мой голос прозвучал сипло.

Рорик коротко усмехнулся и кивнул.

И я, ни о чём не думая, поплёся через двор. Мои ноги сами понесли меня туда, где вчера нашёл что-то вроде якоря – к центральной площади, к Кругу с его поющими чашами и странным огнём.

Я ступил на белую гравийную насыпь. Громкий хруст под сапогами взрезал тишину, будто я разбил хрустальный купол. После вчерашней бездонной немоты этот звук был кощунственно громким.

Мой взгляд скользнул по тёмным, отполированным дождями валунам, очерчивающим круг. Они лежали молчаливыми стражами, храня покой этого места. Потом я увидел их ближе – три большие чаши из тёмной меди, стоящие на каменных тумбах. Шары парили в воздухе в сантиметре от краёв чаш. Ветер, едва уловимый, покачивал их. И от этого призрачного касания рождался гул, который чувствовался кожей. Он был похож на звук, что остаётся в ушах после колокола, и рождался где-то глубоко в груди.

Огонь в центре не колыхался и от него почти не исходило тепла. Но его свет был настолько чистым и ярким, что, казалось, мог прожечь дыру в пелене усталости на моих глазах.

Я дошёл до одной из грубых скамеек и опустился на неё, закрыв глаза. Тихий гул чаш обволакивал меня, входил в самое нутро. И по телу, сражённому вчерашним холодом, медленно, лениво начало разливаться тепло. Не физическое, а тепло спокойствия. Ощущение, будто с плеч свалилась невидимая каменная плита.

Даже Градаль, обычно ворочавшийся ледяным комом тревоги, затих – словно прислушивался, оценивал. Просто успокоился, будто этот гул был единственным звуком, который он был готов слушать. Впервые за долгие дни внутри воцарилась тишина – не мёртвая тишина Той Стороны, а мирная, живая.

Я сидел, утопая в редком покое, когда её голос разрезал тишину, словно нож – шёлк.

– Их называют Поющие Чаши Времени. А огонь – Очаг Памяти.

Я не пошевелился, глаза так и остались закрыты, но ощутил, как мой хрупкий покой рухнул в бездонную пропасть. Серафина. Бездна!

– Это дар нашего Ордена этому месту, – продолжила она, и я услышал, как хрустит гравий под её лёгкими шагами. – Успокаивает, правда?

Я выдохнул и открыл глаза. Она стояла рядом, всё такая же хрупкая и миловидная, в своем безупречном доспехе Резонантов. Её карие глаза с любопытством изучали меня.

– А ты недолго пропадала, – сказал я, и в голосе проступила усталая досада.

– Торопилась со всех ног, – она улыбнулась без тени раскаяния. – Вдруг бы ты в беду угодил без меня.

– Очень мило, – вздохнул я, глядя на огонь.

Гравий хрустнул – Серафина подошла ближе и присела на корточки рядом со скамьей, чтобы оказаться на уровне моих глаз.

– Ты зря ко мне так относишься, – сказала она и на её губах играла лёгкая, почти застенчивая улыбка. – Я тебе не враг. Я здесь – чтобы помогать и защищать. Да и весь Орден Резонантов всегда и всё делает во благо Империи.

Она обвела жестом Круг, где тихо пели чаши.

– Вот хотя бы эти Чаши… Какой прок от них Ордену? Никакого. Ни власти, ни богатства. Но мы создали их, чтобы облегчить жизнь тем, кто несёт самую тяжёлую службу. Чтобы их души не разъедала Тишина. Разве это поступок врага?

Я промолчал, стиснув зубы. Возразить было нечего. И это раздражало больше всего.

Серафина тоже замолчала. Тишрна длилась минуту, а может, и дольше. Она было не пустой, а тягучей. Резонант изучала моё лицо, мой потухший взгляд. Затем наклонилась ко мне и её голос стал тихим-тихим, почти интимным шёпотом, который едва пробивался сквозь гул Чаш.

– А хочешь узнать, какую тайну твой род скрывал веками? Истинную историю твоего Пепла?

Моё сердце пропустило удар, а затем забилось с бешеной силой. Я невольно поднял на неё взгляд. В её глазах была решительность.

И тут же, в ответ на её слова, в груди зашевелилось. Градаль, только что мирно дремавший, сжался в ледяную иглу. Не ярость – предостережение.

Мы смотрели друг на друга – она с предложением, я – с внутренней бурей. И я медленно, почти против воли, кивнул.

Улыбка Серафины стала чуть шире.

– Твой род, Веллор, не всегда поклонялся одному лишь Фениксу, – начала она, и её слова ложились в тишину, как капли в бездонный колодец. – Когда-то, в самой глубине веков, Пепел и Феникс были неразрывны. Две стороны одной медали. День и ночь. Вспышка и её отголосок. Они следовали друг за другом, дополняли друг друга. И твои предки выбирали того, кто был ближе их душе.

Я замер, не в силах пошевелиться. Этого я не находил ни в одной книге, ни в одном свитке в семейной библиотеке.

– Но чем больше росла мощь Веллоров, чем громче звучало их имя, тем больше в них говорила жажда силы. Яркой. Неоспоримой. Пепла выбирали всё реже, всё с большим пренебрежением, предпочитая грубую мощь Феникса. Его тихую, умиротворяющую силу стали считать… ущербностью.

Она сделала паузу, давая мне принять это. Слово «ущербность» упало на дно сознания густым осадком. Ведь именно так я и чувствовал себя всю жизнь.

– И за тысячу лет твой древний, могучий род… попросту забыл. Забыл о половине своей собственной души. Твоих предков с Пеплом стали считать браком, ошибкой крови. Именно эту мысль в тебя вбивали с детства, не правда ли?

Я впился в её глаза, и поглощал историю своего рода, словно бездомный – краюху хлеба.

– Упоминания о втором фамильяре… целенаправленно вымарали из всех семейных хроник. Вычеркнули. Словно его никогда и не было. О нём… забыли. Стерли из памяти, как позорную страницу.

Я почти перестал дышать. Это не проклятие. Это… наследие, которое род счёл позорным и похоронил. Градаль в моей груди был мёртвенно-тих, словно прислушиваясь к эху давно забытой печали.

– Эй, голубки! Прошу прощения, что врываюсь. – окрик Лиры разрезал воздух, выводя меня из оцепенения.

Она стояла в нескольких шагах, скрестив руки, и смотрела на нас с выражением глубокого, почти профессионального раздражения. Её взгляд скользнул по моему потерянному лицу, и она тяжело вздохнула,.

– Веллор, – её тон не выдавал никаких эмоций. – Командор ждёт. Немедленно. Кажется, пора отчитаться за вчерашние танцы с бурей.

Серафина плавно поднялась, её лицо снова стало маской милой, ничего не значащей учтивости.

– Не задерживай командора, Альтерис. Надеюсь, мы ещё продолжим нашу… беседу.

И, бросив мне на прощание многообещающий взгляд, она так же бесшумно удалилась.

Лира проводила её взглядом, полным глубочайшего неодобрения, после чего её зелёные глаза снова уставились на меня.

– Чего ты с этой змеей шепчешься? – она развернулась и пошла, бросив через плечо: – Шевелись, бедствие. Мне ещё за тебя отдуваться.

Я, всё ещё оглушённый, поплёлся за ней, мысленно согласившись с её определением.

Дверь в кабинет Валгора была приоткрыта. Лира, не стучась, толкнула её, пропустила меня внутрь и тут же скрылась, бросив на прощание:

– Он весь твой, командир. Я своё уже отсказала.

Дверь захлопнулась с финальным стуком.

Валгор стоял у своей бойницы, спиной ко мне. Комната была погружена в молчание, нарушаемое лишь потрескиванием слабого огня в очаге.

– Веллор, – наконец прозвучал его низкий, подземный голос. – Объясни. Вчера. С самого начала.

Он медленно развернулся. Его лицо было невозмутимо, но в глазах, маленьких и усталых, горел холодный, испытующий огонь. Старый страх перед отцом сплелся с новой, ядовитой обидой. Мой род забыл. Предал. И я здесь, на краю света, чтобы отвечать. за последствия этого предательства.

Я сделал глубокий вдох, чувствуя, как смесь гнева, обиды и леденящей правды поднимается к горлу.

И я начал говорить.

ГЛАВА 13. ЛЁД И ВОЛЯ

Я закончил. В кабинете повисла тишина. Густая, как по ту сторону Границы.

Валгор медленно перевёл на меня свой тяжёлый, каменный взгляд.

– Лира доложила, – его голос был плоским. – Что ты не просто остановился. Ты «потянулся к ней». Так?

Я кивнул и добавил:

– Я почувствовал призыв.

– «Призыв», – Валгор тихо повторил это слово, будто пробуя его на вкус. – Здесь у каждого свои фантомы. Одних тянет, других пугает до потери пульса. Не в этом дело.

Он отодвинул со стола карту Соластры и упёрся в меня взглядом.

– Ты в курсе, что был в шаге от ампутации? Если бы ты коснулся Тишины, Лира отрубила бы тебе руку по локоть. Сразу. Пока серость не поползла выше. Иногда отрубают – а она всё равно ползёт.

Он сделал паузу, давая мне осознать эту мысль.

– Твоё «чувство», Веллор, – его голос понизился, и каждое слово врезалось в память, – чуть не сделало тебя калекой. Или убило. Мне плевать на твои ощущения. Выживают здесь те, кто умеет слушать приказы, а не голоса в голове. Понял? Следующий раз, когда тебя что-то «позовёт», у тебя не будет второй попытки. Будешь слушать Лиру, как будто от этого зависит твоя жизнь. Потому что так оно и есть.

Я стоял, всё ещё чувствуя призрачный холод лезвия на своей коже. Его слова не звучали угрозой. Они были проще и страшнее – констатацией рабочего момента, вроде «перед стрельбой проверяй тетиву».

– Сейчас у меня для тебя новое задание, – Валгор откинулся на спинку стула, и скрип дерева прозвучал оглушительно громко. – Завтра после полудня Лира Торн идёт внутрь. – Он сделал паузу, давая мне прочувствовать. – И ты с ней.

Я не дрогнул. Стиснул зубы, глядя сквозь камин.

– Твоя задача – оставаться на Границе. Не пересекать её ни при каких обстоятельствах. Ты – её связной и страховка. Если с ней что-то случится, ты немедленно возвращаешься и докладываешь. Понял?

Я ответил, и мой голос прозвучал ровнее, чем я ожидал:

– Так точно.

– И поскольку твою «восприимчивость» мы уже оценили, – в голосе Валгора проскользнула ирония, – с вами отправится Резонант. Наблюдать. В первую очередь – за тобой. Чтобы ты опять чего не вычудил. Всё ясно?

Резонант. Серафина. Идеально. Ад с двумя надзирателями: одна готова калечить, вторая выуживает душу.

Валгор смотрел на меня, ожидая ответа. В его глазах я прочитал последнее, неозвученное предупреждение.

– Всё ясно, командор, – сказал я, чувствуя, как холодная решимость вытесняет остатки страха.

– Тогда пошёл. Утром – найди Рорика. Первую половину дня помогаешь ему.

Я вышел из кабинета Валгора, и дверь захлопнулась за мной с глухим стуком. Не в казарму. Не к Кругу. Я свернул в узкий, глухой проулок между складами, где пахло старым деревом и плесенью. Прислонился лбом к шершавому, холодному камню.

В ушах стоял ровный гул – не от Чаш, а от собственной ярости. «Отрубить конечность… Твою восприимчивость… Чтоб не вычудил…»

Я сжал кулаки, чувствуя, как пальцы немеют от напряжения. И тогда я обратился к нему. Не как к проклятию… А как к единственному существу в этом мире, которое меня поймёт.

«Слышишь?» – мысленно бросил я в ледяную пустоту в груди.

«Слышишь, как с нами говорят? Как с браком? С опасным уродцем?»

Градаль не ответил привычной тревогой. Он затих, прислушиваясь.

«Так больше продолжаться не может, – сформулировал я мысль, обращаясь к нему так, словно мы стали заговорщиками. – Нас предали. Нас забыли. Нас хотят сломать или использовать. Отец. Орден. Все.»

Я выпрямился, оторвавшись от стены. Внутри, сквозь ярость, начала пробиваться странная, ледяная ясность.

«Но мы – не неудачники. Мы – наследники силы, которой они испугались. Которую пытались стереть.»

Я сделал глубокий вдох, и в груди обжигающе холодно отозвался Градаль. Не трепетом – медленным, мощным пульсом. Будто просыпаясь.

«…И это их ошибка. Мы не будем больше прятаться. Мы должны взять себя в руки. Прямо сейчас.»

Это была не бравада. Это было решение. Принятое там, в глубине, где сливались наша воля – моя и его.

«С сегодняшнего дня, – мысленно пообещал я ему и себе, – мы будем смотреть им в глаза. Не как испуганный мальчик. Как Веллор, помнящий о наследии. И пусть увидят в нашем взгляде не слабость, а ту самую силу, которую вычёркивали из истории.»

Я оттолкнулся от стены и шагнул из сырой тени проулка на залитый бледным солнцем двор. Походка стала твёрже, спина – прямее. Я не знал, что ждёт меня завтра у Границы с Лирой и Серафиной.

Но я был готов идти навстречу Тишине. Впервые – не как жертва. По своей воле.

ГЛАВА 14. КАМЕННЫЙ ХЛЕБ И ПРИЗРАКИ

Толчок в бок выдернул меня из липкой мути сна. Я с трудом оторвался от подушки, тело отозвалось тупой ломотой. Над койкой стоял Рорик. В руках у него были две деревянные миски.

– Подъём. Дежурство на кухне. Повар Грим слёг. – Его голос был ровным, без насмешки, но и без особой теплоты. Отработанный тон человека, который будил десятки таких же новичков.

Я приподнялся, пытаясь отогнать обрывки сна.

– Я… гарнизонный страж, – пробормотал я, пытаясь придать голосу твёрдости. – Не повар.

Рорик коротко хмыкнул и поставил одну из мисок на табурет рядом с койкой.

– Здесь все пашут. Если не хочешь жевать подмётки, иди режь овощи. Давай, Веллор. Покажем, что знатные руки не только за бока держаться умеют.

Я откинул грубое шерстяное одеяло и поднялся. В груди, Градаль спал, тяжёлый и безразличный, словно кусок речного льда. И, взяв миску с табурета, окончательно проснулся.

Кухня встретила волной густого, влажного жара. Воздух был пропитан запахами дыма, кислого теста и чего-то ещё – сладковато-терпкого, вроде полыни. В дальнем углу, у пылающего жерла печи, копошился невысокий, коренастый мужчина с вытянутым лицом и пышной бородой. Это, наверно, и был Борк. Он что-то помешивал в котле, размером с небольшую бочку, и его движения были ленивыми и неспешными, как у медведя в берлоге. Он не посмотрел на нас, лишь кивнул на зловещую груду мешков в углу.

– Картоха, – проскрипел он хрипло. – Чисти. Пока пальцы не сотрёшь в кровь. Потом капусту руби.

Я подошёл к мешкам. Взял в руки зазубренный кухонный нож, сел на деревянный ящик между открытым мешком и чугунной миской. Рорик тем временем принялся с удивительной ловкостью нарезать какие-то сушёные коренья, его движения были быстрыми и точными.

– Ты давно здесь? – спросил я, больше чтобы разрядить молчание, чем из настоящего интереса.

– Три года, – не глядя на меня, ответил Рорик. – Пришёл пацаном, почти как Зяблик.

Нож в моих руках скользнул, сдирая грубую кожуру. Движения приходили сами – неуклюжие, но узнаваемые. Пальцы помнили. В детстве, пока Кассий осваивал первые заклинания, я частенько что-то строгал, мастерил. Те же силки ставил по всей округе. И не важно, что они ниразу нормально так и не сработали. Мне нравился сам процесс. Это была моя маленькая, тихая тайна.

Я счищал кожуру, глядя на спокойные, уверенные движения Рорика.

– Тебя сюда что принесло? На штрафника не похож.

Нож Рорика на секунду замер.

– Долги. Отцовские. – Тон был плоским, будто он сплёвывал слова. – Твоему же вассалу, кстати. Забавно, да?

Во рту у меня пересохло. Я молчал, чувствуя, как по щекам разливается краска.

– Но когда отработаю долг, – лицо Рорика расплылось в мечтающей улыбке. – Уйду в деревню какую, найду себе девицу и дом построю. Гори она огнём, эта Тишина.

Я так и не находил слов и продолжал молчать. Что ему сказать? Что все будет хорошо? Что отработает, найдёт, построит? Это он знал и без меня.

– А ты? – его голос прозвучал тише, но острее. – Мессира с твоей кровью сюда не сослать просто так. Устроил погром в столице? Или чью-то дочку опозорил зазря?

И я, к собственному удивлению, ответил горькой правдой, которую сам до конца не осознавал:

– Я… сломал отцу самый дорогой спектакль. Турнир.

Рорик перестал резать. Его пепельные глаза пристально уставились на меня.

– И как?

– Сам до конца не понял, как мы это. – я сжал в ладони очищенную картофелину. – С фамильяром. Сорвали всё представление.

Он несколько секунд молча смотрел на меня, а потом коротко кивнул, будто в его голове что-то сложилось.

– Ясно. Значит, не просто так ты здесь. И, кстати, Валгор зря людей на Границу не бросает. Раз послал туда – значит, видит в тебе порох.

– А я думал, что он это сделал – чтоб Лире не скучно было. – невесело усмехнувшись, я поднял взгляд на собеседника.

– Ты не знаешь Лиру, ты не знаешь Валгора. – Рорик отложил нож и встретился со мной взглядом. – Лире было пятнадцать, когда она сбежала из дома и пришла под стены заставы. Сама. Прошла много лиг, чтоб добраться сюда.

– И её взяли? В этом возрасте? – я не мог в это поверить. Было больше похоже на байку. Я вглядывался в глаза Рорика, ища насмешку.

– Нет конечно. Вернее не сразу. – он выдержал мой взгляд и отложил нож в сторону. – Она сидела у Тишины почти двое суток, пока Валгор не распорядился её завести вовнутрь. Через три дня её отправили в Эрент с обозом – Рорик усмехнулся. – Сбежала через пару часов и вновь пришла. Не один раз её Валгор отправлял. Угрожал. Уговаривал. А она – под воротами каждый раз.

Я представил эту картину: юная, упрямая фигура у ворот, и бешенство Валгора, смешанное с невозможным уважением.

– И Валгор сдался? – спросил я.

– Со временем. Много крови она попила. – эта история наверно стала легендой, судя по его горящим глазам. – Но Валгор мужик отличный, ты не подумай. За своих он в любую бездну пойдет. За это и здесь, кстати, – солдат своих вытащил. Не смотря на приказ. Здесь у каждого своё «за что».

Картошку я дочищал молча, пытаясь усвоить услышанное.

После смены на кухне я вышел во двор. Солнце уже приближалось к зениту, полностью стерев тени. И, как заворожённый, я снова пошёл к Границе. Не по приказу, не с Лирой. Сам.

Пройдя по тропинке и почти не глядя по сторонам, я дошел до того места, где мы были последний раз. Стоял на краю, чувствуя, как знакомый гул впивается в кости, а Градаль в груди начинает своё леденящее, тревожное движение. Я смотрел на того самого «деда» в телеге, на вечно застывшего среди дороги.

И тут рядом со мной возник Рорик. Я даже не услышал его шагов.

– Жутко, да? – тихо произнёс он, его взгляд был устремлён туда же.

– Да. Но я хотел посмотреть на него еще раз. – я перевёл взгляд на Рорика.

– Не ты один такой, – Рорик достал из кармана кусок чёрного, плотного хлеба и, отломив половину, протянул мне. – Каменный Дед. Так его зовут.

Я машинально взял хлеб. Он был твёрдым и безвкусным.

– Потому что он как камень. И всегда тут. Всегда один и тот же. – Рорик откусил от своего куска и принялся жевать с невозмутимым видом. – Я первые полгода каждый день к нему выходил. Думал, вдруг шевельнётся. Или поменяется. А он… просто есть.

Я смотрел на застывшую фигуру старика, на его посох с резной головой барана, и впервые это зрелище не вызывало чистого, животного ужаса. В нём была какая-то бесконечно грустная, монументальная покойность.

– Лира говорит, с ним надо здороваться, – сказал я, и голос мой прозвучал сипло.

– Лира много чего говорит, – фыркнул Рорик. – Но в этом она не дура. Они не мертвы. Они… приостановлены. Может, слышат. А может, и нет. Но мы-то живы. И пока мы живы, мы должны помнить, что они были живы. Иначе мы сами становимся чуть-чуть мертвее.

Он говорил это без пафоса, просто, как о чём-то само собой разумеющемся. И в этих простых словах было больше понимания этой проклятой Границы, чем во всех учёных трактатах Ордена.

– Спасибо, – тихо сказал я. – За хлеб. И… за разговор.

Рорик кивнул, его лицо снова стало непроницаемым.

– Ничего. Возвращайся в казарму, скоро в патруль. С Торн. – Он развернулся, чтобы уйти, но на прощание бросил через плечо: – И береги себя, Веллор.

Я остался один, с хлебом в руке, глядя в безмолвное лицо Каменного Деда. И впервые за долгое время я почувствовал не просто одиночество. Я почувствовал странную, тяжёлую связь с этим местом и с этими людьми.

Я поплёлся обратно, сжимая в кармане крошки чёрного хлеба.

ГЛАВА 15. ТРЕВОЖНАЯ НОТА

Я дошёл до площадки перед воротами. Меня ждали. Атмосфера висела тягучая, как сироп. Лира, закутанная в свой вечный потёртый плащ, с отстранённым видом проверяла снаряжение. Движения были отточенными, без единого лишнего жеста, но лишёнными привычной бравады. Её плечи были втянуты, словно под невидимым грузом. Она бросила на меня оценивающий взгляд, но ничего не сказала. Ни насмешки, ни язвительности. Её молчание было красноречивее любых слов – присутствие третьего лица, да ещё и Резонанта, накладывало на неё смирительную рубашку.

Серафина, сияющая пятном в своих латах, выглядела оскорблением всей этой грязи и запустению. На её лице играла та самая, сладкая и ничего не значащая улыбка.

– Альтерис! – её голос разливался, будто звуки лютни. – Вот и ты! Готов к новому приключению?

Её взгляд скользнул по мне, и я почувствовал – подспудная вибрация, невидимая глазу, коснулась кожи. Она ощупывала меня, ища следы недавней бури.

Я встретил её взгляд, но не ответил на улыбку. На её лице ничего не поменялось, но в глубине карих глаз что-то мелькнуло – искорка заинтересованного любопытства.

Лира, закончив проверку, резко выпрямилась.

– Приготовились. – Её голос прозвучал резко и глухо, как удар топора по дереву. Она бросила короткий, ничего не значащий взгляд на Серафину. – Резонант, вы знаете порядок. Вы – наблюдение. Наша задача – пройти вдоль Границы до Озёрного излома и назад. Без происшествий. Веллор, – её глаза впились в меня, и в них я прочитал жёсткое, почти отчаянное предупреждение. – Ты между нами. Рот на замке, глаза по сторонам. Шаг влево, шаг вправо – считай, самоубийство. Понял?

Она обращалась ко мне, но её слова были так же адресованы и Серафине – чёткое разграничение ролей и зон ответственности. Попытка установить контроль в ситуации, где контроль ускользал.

– Всё ясно, – ответил я. Мой голос прозвучал ровно и спокойно, без тени прежней неуверенности.

Лира задержала на мне взгляд, затем резко кивнула.

– Тогда пошли.

Она первая повернулась и зашагала к зияющему проёму ворот, за которым лежал серый, беззвучный мир.

Серафина жестом пригласила меня следовать, её улыбка стала чуть тоньше, чуть более осмысленной.

– После вас, мессир Веллор, – и в том, как она произнесла «Веллор», слышался отголосок нашей прошлой беседы.

Спуск с холма был немым. Мы шли цепочкой: Лира впереди, я за ней, Серафина замыкала. С каждым шагом знакомое ощущение возвращалось – вибрация на краю слуха, от которой немели зубы и холодела спина. Казалось, сама ткань мира здесь истончалась и под ногами гудит пустота.

Лира дошла до невидимой черты, где трава становилась блёклой, и остановилась. Она не сразу пошла дальше. Вместо этого она повернулась лицом к бледной стене и медленно, почти ритуально, протянула вперёд раскрытую ладонь. Она не касалась Тишины, нет. Она просто замерла так на несколько секунд, её лицо было сосредоточено и непроницаемо, будто она прислушивалась к чему-то, недоступному остальным.

– Что это значит? – тихо спросил я, нарушая давящее молчание.

Лира поморщилась, не отводя ладони, и ответила нехотя, будто выдавая чужой секрет:

– Уважение. И напоминание. Мы гости здесь. Проходим, но не владеем.

Она опустила руку и уже собиралась сделать шаг, но её опередил полный искреннего любопытства голос Серафины.

– Тишина разве живое существо, чтобы её приветствовать? – спросила она, и в её тоне не было насмешки, лишь чисто научный интерес. – Это же явление. Стихия. Как гроза или землетрясение.

Лира медленно повернулась к ней. Её скулы были слегка напряжены. Она смотрела на Серафину с тем усталым, глубоким знанием, которое не передать словами.

– Здесь нужно пожить, резонант, – произнесла она сдержанно. – Чтобы понять. Не всё, что не дышит – мёртво.

Мы шли направо вдоль Границы минут двадцать. Пейзаж был однообразным и угнетающим. Лира шла быстро, её взгляд скользил по знакомым ориентирам.

Наконец она остановилась у большого валуна, наполовину ушедшего в серую траву, и сбросила с плеча сумку.

– Привал? – я не удержался. – Или здесь вид особенно живописный?

Лира, не удостоив меня взглядом, продолжила рыться в сумке.

– Вид тот же, барчук. А вот работа – разная. – она вытащила из сумки странный предмет – часы с открытым циферблатом, внутри которого виднелись хитрые шестерёнки. – Сегодня я – посыльный.

Серафина с лёгким любопытством склонила голову.

– Неужели Тишине что-нужно?

– Нужно, – Лира коротко осклабилась. – Глупые людишки. Она их… переваривает. Она показала нам часы. – Знакомьтесь. Очередное детище нашей Ингрид. Шестерёнки, пружинки… В общем, хлам, который должен тикать.

– И зачем он здесь? – я кивнул в сторону безмолвного пейзажа.

– Чтобы посмотреть, сойдёт ли он с ума, – Лира посмотрела на меня. – Перестанет тикать? Затикнет навсегда? Ингрид бредит всем этим.