Читать книгу Обитель - Константин Демченко - Страница 1

Нехорошая была ночь.

Ни звёзды, ни луна не могли пробиться сквозь мрачные тучи, затянувшие небо ещё с утра.

Хотя тучами то, что пригнал с севера дующий уже третий день ветер, называть язык не поворачивался. Ночью-то ещё ничего, их хотя бы не было видно, а вот днём каждый раз по телу пробегала дрожь, и голова втягивалась в плечи, когда взгляд падал на свинцово-серую, местами почти чёрную, кое-где угрожающе лиловую и даже тёмно-бордовую, словно засохшая кровь, массу. И с каждым часом она опускалась всё ниже и ниже, давила, всё больше набухала влагой, наливалась неприятностями. Казалось, в любой момент непрочная облачная ткань может не выдержать, лопнуть, и тогда на землю обрушатся тонны воды, градины размером с куриное яйцо или ещё что похуже.

Хорошо, что следить за небом ни требовали ни начальство, ни необходимость: опасность крылась внизу, у подножия двадцатиметровой стены. И чтобы вовремя обнаружить нечто, что пытается по этой стене забраться, надо было смотреть в оба глаза и слушать в оба уха. Не помешали бы и ещё какие-нибудь органы чувств, но тут уж как кому повезло.

Густые заросли подступали к стене вплотную, а особенно цепкие лианы с огромными листьями поднимались чуть ли не до её половины, прежде чем сорваться, не выдержав собственного веса, и упасть обратно, подняв в воздух тучи москитов и распугав змей и лягушек. Кроме того, почти всегда у земли стелился мутный туман, в котором могло спрятаться вообще всё, что угодно.

Время от времени подступы к стене заливали горючкой и поджигали, но этого хватало ненадолго. Проходило несколько дней, неделя, и снова туман пронзали острые пики травы, нагло вылезали разлапистые папоротники, раскидистые кусты протягивали укутанные лохмотьями лишайников ветви.

Судя по плотному разноцветно-зелёному покрову, последний раз устраивали эту процедуру не меньше месяца назад. А обрабатывать периметр чаще не получалось – горючка штука дефицитная. Надо её в недрах земных найти, потом добыть, привезти, обработать… В общем, затратно это и хлопотно. Жалко, конечно, что нет-нет да и выползало из этой клоаки что-нибудь этакое и кончало одного-двух Вольных, но так ведь люди – не горючка, они не кончаются. И уж точно дешевле стоят.

По крайней мере, так считал Совет, который и выделял горючку согласно им же установленным квотам. К тому же, как вполне себе справедливо отмечал Совет, раз уж вы назвались Вольными и тыкаете всем в глаза своими свободами и независимостью, то будьте добры, за это платите. Можете деньгами, а можете жизнями, дело ваше… Вы же Вольные.

И Вольные платили. И тем, и другим.

Марий, заступивший на пост чуть больше часа назад, не отрываясь всматривался в клубящуюся далеко внизу темноту сквозь довольно широкую смотровую щель в полу башенки, которую здесь называли дотом. Дот выступал от стены примерно на полтора метра, так что можно было наблюдать и за зарослями, и за самой стеной. Ну как наблюдать… Пытаться.

Вдруг что-то как будто скользнуло в зарослях, всколыхнув растворённую в темноте листву и более чёрным, чем ночь, пятном, прилипло к стене. В первое мгновение Марий очень сильно захотел объявить тревогу, но удержался и решил немного обождать. Прошла минута, две, а движение не повторилось. За ложную тревогу никто попрекать не станет – дело привычное и даже необходимое, но Марий сам не желал лишний раз поднимать тревогу. А если показалось? Его только-только приняли в стражу, где и жалованье, и обмундирование приличное положено, и уважение окружающих прилагалось, и ему очень не хотелось проявлять слабость и выглядеть обделавшимся сосунком в глазах командира и ветеранов.

Ох, как его за такие мысли отругал бы Фома, что командовал взводом в ту смену…

Сгусток темноты медленно, по сантиметру, перетекал от лианы к лиане, укрываясь под лопухами листьев, цепляясь за малейшие трещинки в, казалось бы, идеально гладкой стене. Он уже выбрался из зоны видимости Мария, который по неопытности продолжал смотреть только в ту точку, где заметил движение. Вот лианы кончились, и некто замер на мгновение, а потом устремился вверх по отвесной стене так быстро, словно это был утрамбованный тракт. Марий краем глаза заметил всплеск темноты, рванулся, рука протянулась к тревожному шнуру, но в смотровую щель влетело тончайшее щупальце, тут же обвившее правое бедро. Ещё не ощутив боли, Марий успел-таки дёрнуть за шнурок. Пронзительно взвизгнул гудок, вспыхнул сигнальный огонь, щупальце врезалось в незащищённую ничем ногу, пошёл еле заметный дымок… Марий в первую секунду не понял, что происходит, но, когда увидел, как его нога отделилась от тела и упала на пол, наконец-то заорал. При этом боли он не ощутил: щупальце разрезало плоть и кость, прижгло повреждённые ткани и обильно сдобрило их анестетиком. Очень удобно: можно оттяпывать от жертвы целые куски, при этом не давая ей умереть раньше времени и даже позволяя чувствовать себя вполне комфортно. Тварь перехватила ногу и потащила к себе, но тут она не рассчитала: добыча оказалась великоватой и не пролезала в смотровую щель. И надо было либо нарезать её слайсами, либо попытаться отхватить кусочек поменьше… Видимо, второй вариант показался твари предпочтительнее, и щупальце взметнулось вверх, снова нацеливаясь на Мария. Логично – уже оторванное не убежит.

А парень застыл, не в силах пошевелиться, и как завороженный смотрел на тонкую, орошённую его собственной кровью смерть…

Ночь озарилась двумя потоками яркого пламени, устремившимися вниз по стене и скрестившимися как раз в том месте, где к ней приросло чёрное пятно. Мгновение ничего не происходило, а потом неудачливый хищник вспыхнул, словно копна сена. Щупальце, не успев оттяпать от Мария ещё кусочек, исчезло в смотровой щели, а объятый пламенем бесформенный кусок мяса полетел вниз. Окружающие заросли на мгновение осветились, но тело пробило их ковёр, провалилось глубже и исчезло из виду. Тварь наверняка не сдохла, и будь у неё час-другой отошла бы, регенерировала, но ей этого не позволят. В ближайшие пару минут за неё примутся более-менее крупные любители свежатины, потом их сменят твари помельче, а доделают дело болотные слизни, способные растворить даже кости. И уже через час от трупа не останется и следа.

Марий в это время так и продолжал стоять на одной ноге, вцепившись рукой в тревожный шнур, и в ужасе смотреть на вторую, уже вроде бы и не его.

В узкий входной проём дота заглянул подоспевший Фома, окинул взглядом поле битвы (хотя, какая уж тут битва…), покачал головой и сочувственно цокнул языком:

– Не повезло…

Марий перевёл взгляд на Фому, отпустил шнур, неловко покачнулся и упал, взмахнув руками –хотел опереться на несуществующую конечность, да не вышло.

– Парни, отключите его, а то ещё умом тронется, – проговорил Фома и посторонился, пропуская внутрь одного из подчинённых.

Тот протиснулся, на ходу вынул из поясной сумки шприц, в пару шагов добрался до Мария и без прелюдий воткнул иглу ему в плечо. Бедолага дёрнулся, попытался что-то прохрипеть, но уже через секунду его глаза закатились, и голова безвольно упала набок.

Фома подошёл к смотровой щели, внимательно её осмотрел, попинал ногой решётку с крупными ячейками и проговорил:

– Значит, языкастый пожаловал… Давненько их не было.

– Да уж месяца три не видели, – откликнулся стражник.

– И поэтому на правила забили?! – с угрозой спросил Фома. – Расслабились?! Кто пост принимал?!

– Да он сам и принимал…

– Один?

– Ну он же не маленький…

– Не маленький! Зато новенький! Салага же, не знает ни хрена! Где колпак?!

– Да пару дней, как разбили. Заявку подали, но складские ответили, что на складе пусто. Ждут прихода.

– Уроды… – пробурчал Фома. – Знаю я, как у них пусто… Опять всё налево пустили, а мы тут дохни… Ну ладно, я им завтра устрою, тварям… Ногу выбросьте, нечего ей тут валяться. Новичка отнесите в лазарет, пусть перевяжут, обезбол вколют да смажут чем положено… И скажите им, что я проверю, и, если что не так, бошки пооткручиваю!

Двое стражников тут же подхватили Мария подмышки и потащили вон из башни.

– Джой, ты заступаешь, – обратился Фома к оставшемуся стражнику. – Только внимательно, руки-ноги-шею береги, не зевай!

– Да у меня ж зрение ночное, – ответил нескладно выглядящий, но очень плавно двигающийся парень. – Ко мне никто не подберётся.

– Зрение, это хорошо, – одобрил Фома. – Ладно, служи. Смена через два часа.

– Фома, а ему ногу-то дадут? – спросил уже развернувшегося командира стражник.

Фома остановился на секунду, не оборачиваясь ответил:

– Ему даже выходное пособие не дадут, не то, что ногу. Ты же знаешь, не меньше месяца надо отслужить, чтобы хоть на какие-нибудь плюшки рассчитывать. Попробую для него протез выбить, хотя бы самый простенький. Но, хорошо, если костыль выделят…

– Парень он чёткий, я с ним успел минут пять поболтать, свой в доску…

– Был чёткий, теперь расплылся. Калеки у нас долго не живут, – ответил Фома, машинально потерев скрытый под толстой кожей рукава шрам на правом плече.

– Так может… – начал Джой, но не закончил.

– Всё, хватит трындеть! – сердито прервал его Фома, резко обернувшись. – Вниз смотри и по сторонам! А то сам будешь…

Он не договорил, развернулся и быстрым шагом направился к главной башне.

А Джой вздохнул, поднял с пола уже никому не нужную ногу, вытащил из дота и сбросил со стены. Потом вернулся на пост и продолжил делать то, чем до него здесь занимался Марий – внимательно наблюдать.

Прошло около часа, когда среди обычных ночных звуков Джой различил кое-что новенькое: довольно сильный шум расплёскиваемой воды и шелест травы. Такое здесь редкость – местные обитатели предпочитали подобраться втихушку и всадить клыки жертве в загривок или ядовитое жало в спину. Дальше, в глубине Клоаки, конечно, водились и другие, которые скрываться не привыкли, но сюда они захаживали крайне редко, ибо чревато.

Джой развернулся и прильнул к бойнице в стене и действительно рассмотрел какое-то движение. И да, движение неправильное. Кто-то ломился через заросли словно носорог, отмечая свой путь сильно колышущейся листвой. Сердце застучало сильнее – это должен быть кто-то очень серьёзный, чтобы так нагло себя вести в этих местах. Но понять, кто это, возможности не было: слишком высокая растительность укрывала гостя целиком.

Но вот он выбрался на ту часть, что периодически выжигали, и Джой различил похожий на человеческий силуэт. Правда, ему показалось, что голов было больше одной, а на спине выдавался приличных размеров горб.

– Помоги! – раздался глухой крик.

Точнее, это должно было быть криком, а получился придушенный, вымученный хрип, который Джой услышал только потому, что хотел его услышать.

– Помоги! – снова услышал Джой, понял, что ему точно не показалось и дёрнул за тревожный шнур.

Провизжал гудок, вспыхнул огонь, тут же затопали тяжёлые сапоги стражников.

– Что опять?! – прорычал подбегающий Фома.

– Вроде, человек внизу, – коротко ответил Джой. – Помощи просит.

– Внизу? – удивлённо переспросил командир, подходя к парапету и перегибаясь через него, чтобы попытаться рассмотреть хоть что-нибудь. – Человек? Ночью? А почему вроде?

– Да выглядит странно.

Фома ночным зрением похвастаться не мог, и потому через пару секунд зычно крикнул:

– Свету дайте, раздолбаи!

Ругнулся он скорее для проформы, чем из необходимости – раздолбаев среди стражи не было, просто не выживали. Так что Фома ещё не успел договорить, а со стены уже полетели три каната с привязанными к ним факелами, и вытянулась «удочка» с таким же факелом на конце лески.

– Ну, где там твой человек? – спросил Фома, вглядываясь в подкрашенный жёлто-красным туман.

– Справа от вас на четыре метра, – ответил Джой, для верности указав рукой направление и в свете факелов рассмотревший гостя во всех подробностях. – Женщина. Старуха.

Фома присмотрелся.

– И правда, старуха. – пробурчал он.

Она добралась уже до самой стены и теперь застыла, прислонившись к ней спиной и выставив перед собой руки.

– Что там у неё, горб? – обратился Фома к Джою. – Видишь?

– Ребёнок, – ответил Джой чуть погодя. – Привязан к ней.

Тут старуха задрала голову, поводила ею туда-сюда, наконец разглядела торчащие из-за края стены шлемы, и неожиданно громко прохрипела, почти прошептала:

– Помоги…

На этот раз её услышали все, но никто даже не дёрнулся: все ждали команду Фомы.

Вдруг в нескольких метрах от старухи колыхнулись листья папоротника, и туман прошила быстрая тень. Через мгновение что-то глянцево-чёрное, отражавшее огни факелов, вылетело и ткнулось старухе в голову, обволакивая её почти целиком. У Фомы мелькнула мысль, что проблема решилась сама собой, ибо если до тебя добрался ненасыть, то шансов выжить – ноль. Это отродье Опаляющего выжигало глаза и впрыскивало через глазницы, рот, нос – любое неприкрытое отверстие в теле жертвы – кислоту, которая почти мгновенно превращала внутренности в удобную для всасывания кашицу. Но старуха снова удивила: под ненасытью полыхнуло голубым, и она будто нехотя ослабила хватку, соскользнула и исчезла в пелене тумана.

– Ведьма… – пробурчал Фома с непонятной интонацией, одновременно уважительной, неодобрительной и опасливой. – Вытаскивайте её.

С одной стороны, видеть ведьму рядом ему не хотелось совершенно, с другой, дать ей погибнуть у себя под стенами тоже нехорошо. Фома в проклятия не верил: одно дело тварь сжечь, пусть даже непонятно как, и совсем другое порчу наслать или что-нибудь этакое, из детских сказок. Но, во-первых, многие стражники с ним бы не согласились, во-вторых, чёрт его знает, чего эти ведьмы умеют на самом деле, а чего нет, а в-третьих… В-третьих – ребёнок у неё за спиной. Детей оставлять на корм гадам Клоаки – последнее дело.

Со стены снова полетели канаты, только теперь с концами, завязанными в кольца.

Старуха явно знала, что с ними нужно делать: схватила один и потянула ниже, к ногам, прижалась всем телом, вцепилась руками и прохрипела:

– Тащи!

Стражники дружно потянули канат, быстро-быстро перебирая руками, и старуха взлетела над землёй, кружась вокруг своей оси, ударяясь об стену то боками, то головой, то привязанным ребёнком, сдирая кожу и теряя лохмотья одежды.

Когда её дотянули до самого края стены, стражники застыли в нерешительности – дотрагиваться до старухи голыми руками никто не захотел. Все видели, как она расправилась с ненасытью, да и то, что она ночью умудрилась прорваться через топь впечатляла, а насколько она при этом в своём уме и не шибанёт ли по ним чем-нибудь нехорошим, непонятно.

Но старуха не стала ждать, пока ей помогут, отпустила верёвку, ухватилась за край стены, подтянулась и перевалилась через парапет, но не свалилась мешком, а встала на ноги, подобралась, пригнулась и замерла в подобии боевой стойки, внимательно смотря на окружающих её стражников. Хотя, если присмотреться, можно было заметить, что всё её тело дрожало от напряжения, а в глазах, тёмных и мрачных, плескались изнеможение и отчаяние.

– Успокойся, хотели бы тебя убить, просто не кинули бы верёвку, – проговорил Фома, сделав шаг вперёд и сложив руки на груди, и, чтобы сразу внести ясность, продолжил: – Я ведьм хоть и не люблю, но и за врагов вас не считаю. Люди всё ж таки.

Старуха посмотрела Фоме прямо в глаза, простояла так, уставясь, какое-то время, а потом глубоко вздохнула и осела на пол, словно из неё все косточки вынули.

– Дитя отвяжите, – распорядился Фома, – осмотрите, что с ним, носилки тащите. Ты какого здесь делаешь?! – неожиданно перенёс он внимание на Джоя. – На пост, живо! Что за дети ослицы! На зачистку хочешь вне очереди?!

На зачистку, под которой подразумевался рейд в Клоаку для уничтожения выявленных кладок пауков, куколок огнёвок или ещё чего-нибудь такого же мерзкого и опасного, Джой не хотел, потому он молча нырнул в свою башню и занял положенное место – напротив входа над смотровой щелью.

– Всё уже, не бздите, – обратился Фома к уже вернувшимся с носилками стражникам, – без сознания она, не навредит. Что с дитём?

– Пацан, лет десять, – откликнулся тот, что отвязывал ребёнка от старухи. – Дышит, но тоже в отключке, истощён, с виду цел, в основном… Ой!

В момент, когда стражник попробовал поднять мальчишку со старухиной спины, та, не открывая глаз, вдруг вцепилась в тонкую детскую руку и рванула на себя. Стражник не удержал лёгкое тельце, и оно снова оказалось там, где и было. Руку мальчишки старуха так и не выпустила.

– И чего теперь? – спросил стражник, отступив на шаг назад.

Фома почесал затылок, пожевал губами и, наконец, ответил:

– Да чёрт с ней, грузите обоих на носилки и тащите в лазарет, пусть там с ними разбираются. Только предупредите их, что она ведьма, чтобы не вздумали шутки шутить или ещё чего. Я с утра зайду, посмотрю, что и как.

Стражники подхватили носилки и поспешили, почти побежали к башне, через которую можно было спуститься вниз. Очень уж сильно им хотелось поскорее избавиться от старухи, которая могла в любой момент выкинуть что-нибудь этакое, и вернуться на стену, где пусть и опасно, но все возможные неприятности известны и запротоколированы.

А Фома вернулся к себе, на второй этаж башни, уселся в неудобное кресло, похожее скорее на барный стул, опёрся на высокий поручень и посмотрел через окно на погруженную в ночь Клоаку. Не видно ни черта, только иногда то тут, то там начали вспыхивать мутные зелёные и фиолетовые огни, означавшие, что на охоту вышли светляки. Сколько лет он уже имел счастье смотреть на эту иллюминацию? И не сосчитать… Но уж точно дольше всех остальных, что носили знак стражи над сердцем.

Эти предрассветные часы были самыми любимыми – мало кто решается выползти из своей норы и попасться в лапы этим самым светлякам, которым всё равно, кого запихивать к себе в пасть.

Расслабляться, само собой, всё равно было нельзя, но шансы на спокойное завершение смены выросли многократно.

Фома посмотрел за спину, на другие огни, белые, холодные, что горели над охраняемым им Городом. Это не давала о себе забыть Обитель, возвышаясь над тысячами жмущихся к земле домов, укрывая их в своей тени и не позволяя им вытянуться ближе к солнцу. Также хозяева Обители поступали и с жителями Города: позволяли им жить под своей защитой, но вот качать права или хотя бы разговаривать слишком громко было запрещено. А тех, кто смел ослушаться или, не дай Опаляющий, выступить против, без колебаний могли выпотрошить и скормить тварям, что по слухам живут в их питомниках. До Обители далеко, но опытного вояку всё равно передёрнуло: да, он всю жизнь отдал служа Обители, но вот попасть туда он бы не хотел. Да и сам для себя он всегда считал, что служит Городу и тем, кто его населяет, а не этим…

Он отвернулся обратно, к Клоаке.

Когда непроглядную темноту начало сменять серое утро, Фома принял от подчинённых доклады о сдаче постов и велел им убираться к чёртовой бабушке, чтобы двое суток его глаза их не видели, а уши не слышали. Парней, только что отстоявших сутки на страже покоя обитателей Сити, упрашивать не пришлось, и они испарились, когда Фома ещё не успел закрыть рот. Собственно, именно на это и рассчитывал старый вояка, уже ощущавший во рту вкус горячего наваристого супа и свежего хлеба с куском колбасы. Потом останется только выпить кружку тёмного и завалиться спать, обняв тёплое и уютное тело любимой жёнушки.

Фома уже выскочил на улицу и сделал несколько шагов, но тут вспомнил, что обещал проверить, как там Марий и старуха с мальчишкой. В голову забралась было подленькая мыслишка забить и на первого, и на вторых, но он её тут же отмёл – обещал, значит надо делать. Репутация штука сложная: она очень долго нарабатывается, а рассосаться может в миг. Да и не всё равно ему, на самом деле, что будет с салагой и с дитём, что по его воле вчера обрёл второй день рождения.

Страж развернулся и направился в лазарет, вход в который был тут же, в минуте ходьбы.

Стучать в деревянную дверь с большим красным крестом в самом центре Фома не стал – распахнул её так, что она глухо ударилась о стену, и сидящий за столом молодой парень в белой повязке с крестом на руке, подпрыгнул на своём стуле. По его лицу было видно, что пара крепких словечек просто чудом удержались за зубами, но Фома на него даже внимания не обратил, пересёк приёмный зал и открыл следующую дверь. Но уже аккуратнее.

– Ни черта себе, Серго, ты ли это?! – вдруг взревел Фома. – Я уж думал тебе надоело наконец резать живых человеков! Ты где прохлаждался?

– А ты всё никак не сдохнешь, старая развалина? Так и будешь мне глаза мозолить, пока я не удавлюсь, чтобы больше тебя не видеть? – отозвался хриплый голос из глубины помещения.

– Я ещё станцую на твоих похоронах, докторишка!

– Станцуй! Ноги поломаешь, так что я буду хохотать во всё горло, смотря на тебя с того света!

– Хохотать?! Тебя в аду ждут бедолаги, что окочурились благодаря твоим стараниям! Они тебе и вздохнуть не дадут, не то, что хохотать!

Тут наконец Фома дошёл до кряжистого доктора в таком белом халате, что смотреть больно было, ухватил его за плечо и развернул к себе. Молоденькая медсестричка, стоявшая рядом, сделала большие глаза и уже раскрыла рот, наверное, чтобы завизжать и позвать на помощь, но случилось неожиданное: доктор и взводный сцепились ладонями, прижавшись предплечьями, а потом и вовсе обнялись, хлопая друг друга по спине. Медсестра облегчённо вздохнула, отодвинулась подальше, а потом и вовсе пошла на выход, чтобы не мешать общению, как оказалось, старых друзей.

– Ты куда пропал? – спросил Фома, когда они успокоились и присели к столу. – Сколько мы не виделись? Месяца два? Да даже больше…

– Почти три, – ответил доктор. – И чудо, что увиделись.

– Чего это?

– Болел я. Сильно. Чуть в ящик не сыграл. Заразил меня тут один… Пришёл, на боль в животе пожаловался. Я его осмотрел, опросил: по всем симптомам аппендицит должен был быть. А у него гамистома рыжая оказалась.

– Кто-кто?

– Да ты не знаешь, болезнь одна поганая, кишки заживо гниют, лечению не поддаётся… То есть, поддаётся, конечно, но не у нас и не нашими методами. Ну и не на поздних сроках…

– Я думал, ты любую заразу на раз определяешь.

– Любую, да не любую. У этой дряни есть такой период, дня два-три, когда она с апендицитом один в один. К тому же редкая эта болезнь, я с ней до этого всего пару раз сталкивался, да и то уже на тех стадиях, когда её невооружённым взглядом видно.

– И что, ей так просто заразиться?

– Пока она наружу не вылезла – сложно. Или если самому внутрь не залезть. А я залез, как понимаешь. Если бы знал, я бы его ни за что вскрывать не стал. Выгнал бы к чёртовой матери, а ещё скорее стражу бы вызвал и попросил со стены сбросить. Чтоб не мучился и других не заражал.

– Но ты же выжил?

– Я – это я. В Обители, конечно, те ещё уроды обитают, но даже они понимают, что лечить и в Сити нужно. Я им сообщил, что заразился, они там посовещались и забрали меня к себе. Не сразу: помурыжили, цену понабивали, представили всё как великое одолжение, само собой… Сначала начали всякой ерундой меня окуривать и обмазывать, зельями гадкими пичкать, потом засунули в какой-то саркофаг, усыпили, а вытащили уже здоровым. Я так подозреваю, что вылечили они меня в саркофаге, а всё остальное делали для отвода глаз, чтобы секреты свои долбанные не выдать. Даже досадно стало, будто меня за врача не считают, будто я сапожник какой… – тут доктор сморщился, а потом махнул рукой. – А, ну и чёрт с ними, вылечили, и ладно… Чаю будешь?

– Не, спасибо, – замотал головой Фома. – Я ж по делу, вообще-то. Только что со смены.

– Ну, как хочешь, – не стал уговаривать его доктор. – И что за дело?

– Ночью к тебе парня принесли, без ноги. Как он?

Доктор нахмурил брови, вспоминая, и через секунду ответил:

– Принесли не при мне, я заступил утром… Но паренька помню, видел на обходе. Твой, значит?

– Мой, – повинно склонил голову Фома. – Первая смена у него была…

– Ты это брось! – воскликнул доктор. – У каждого своя голова на плечах.

– Да знаю… Языкастый пожаловал первый раз за три месяца, а в его доте колпака не оказалось…

– Понятно, не повезло.

– Везение, сам знаешь, на пустом месте не появляется… – Фома запнулся, встряхнул головой, и повторил вопрос: – Так как он?

– Да как… Жить будет. Языкастые раны хорошо обрабатывают, никакая зараза не пролезет. Полежит у нас пару дней, а потом пойдёт по своим делам.

– Прям-таки пойдёт?

– Ты на протез намекаешь? У нас ещё с прошлого года в очереди стоят, так что даже не рассчитывай.

– А может…

– Не может. Уж извини. Он для меня такой же, как и все. И его не больше жалко, чем остальных… И не надо мне рассказывать, что он, скорее всего, до своей очереди не доживёт. Это я и так знаю. Ещё и получше многих. Они же ко мне приползают: умоляют, обещают, угрожают… Костыли выделю, и на этом всё.

Фома тяжело вздохнул, но спорить не стал – все знают, что слово Серго железно, и уговаривать его бесполезно. Да и понимал, на самом деле, опытный командир всю эту тему, это ведь не первый его подчинённый, что остался без руки или ноги. Такая уж доля у Вольных.

– Старуху ещё сдали с мальчишкой. Видел их? – сменил тему Фома.

– Старуху… – протянул доктор. – Да, видел я твою старуху… Ведьма, правильно?

– Не моя она. И да, ведьма.

– Ты где её откопал?

– Нигде, она сама нарисовалась. Среди ночи под стену заявилась, пришлось вытащить её наверх, чтобы не сожрали. Мальчишку пожалел, честно говоря… Да и, сам знаешь, боком потом может выйти…

– Может, может, – почему-то радостно закивал доктор. – Проблем будет, хоть в мешок складывай… Интересная старушка, должен сказать. Без сознания до сих пор, предполагаю, что по причине крайнего истощения, как физического, так и энергетического. Ну да если она через Клоаку пробилась, это неудивительно… Но мальчишку так и не отпускает. Вцепилась мёртвой хваткой, пальцы пробовали разжать – ни в какую. Если только резать. Но с этим повременим. Мальчишка тоже в себя не приходил.

– Про него что можешь сказать?

– Ммм… – задумчиво промычал доктор, – Ничего определённого, конечно. Но если с допущениями… Я бы сказал, что он спит. Очень крепкий сон. Настолько крепкий, что он абсолютно не воспринимает окружающую действительность. Будить не пробовали – тут надо понаблюдать, подумать. Есть вероятность, что при принудительном выводе из такого состояния, он проснётся не целиком.

– Это как так? – удивлённо воскликнул Фома.

– Да вот так. Его сущность может быть настолько сильно вовлечена в происходящее не здесь, что при пробуждении часть её останется там. Представь, язык у тебя примёрз к железному поручню. Можно отогреть, подышать, водой тёплой полить и спокойно отлепить. А можно рвануть и оставить на том поручне пару кусочков. А может, и весь язык – тут уж как повезёт. Ясно?

– Ясно, – кивнул Фома. – И что с ними делать думаешь?

– А что с ними сделаешь? У меня больничка не резиновая. Подержу пару деньков, если прогресса не увижу, отправлю к Харону. Пусть там долёживают.

– К Харону? – вскинулся Фома. – Но…

– К нему, к нему, – не стал дослушивать служаку доктор. – Здесь тебе не приют и не богадельня, здесь занимаются теми, кем есть смысл заниматься.

– Но мальчишка…

– Ишь ты, какой сердобольный стал. Если тебя совесть совсем заела, можешь его к себе забрать. Вместе с бабкой, – ехидно и зло проговорил доктор, но затем сказал уже мягче: – Жалко мальчишку, но я ничего сделать не могу.

Фома опустил голову, посопел, потёр ладонью короткую щетину и сказал:

– Посмотрим. Зайду после следующей смены, она как раз через два дня. Дождёшься?

– Дождусь. Ты же знаешь, это я не из вредности и не из ненависти к человече…

– Знаю. Уж мне ли не знать, Серго…

В памяти Фомы всплыла ночь десятилетней давности, когда его принесли к Серго на операционный стол, и тот буквально вытащил его с того света, пришил обе руки и заштопал распоротый живот. По каким-то своим соображениям доктор тогда использовал чудо-средство из Обители, что поставляли в Сити в мизерных дозах и запрещали использовать его просто так, не согласовывая. Доктор не спросил разрешения, разорванные кровеносные сосуды, мышцы и сухожилия срослись, раздробленные в крошево кости восстановились, воспаление спало. Ему тогда сильно попало, он даже чуть не вылетел на улицу, но всё-таки удержался – уже тогда не было никого лучше него. Но зелье не выделяли почти год.

Ещё не раз и не два доктор помогал Фоме выкарабкаться и остаться в строю: зашивал, накладывал шины, вводил антидот, лечил ожоги и сотрясения. Он делал всё, что было в его силах, так что о каких-то претензиях Фома доже помыслить не мог.

– Ладно, – произнёс Фома, вставая со стула, – пойду, отдохну. Не в том я уже возрасте, чтобы после ночи кузнечиком прыгать. Может вечерком по кружке пива?

– Рад бы, да у меня своя ночь на носу. В следующий раз, – развёл руками доктор.

– Ну ладно тогда, бывай.

Фома вышел за дверь, тихо прикрыл её за собой и побрёл домой. На душе скребли кошки. Никак он не мог этого пацанёнка из головы выкинуть. Казалось бы, ну подумаешь, мальчишка – таких в Глроде сотни, а на Грани так вообще тысячи. Худые, чумазые, злые, не помнящие родителей, или, к сожалению, помнящие, сбившиеся в стаи, разных способностей и возможностей, выживающие и, чаще всего, умирающие, пропадающие без следа либо в Клоаке, либо в Обители – и там, и там достаточно тварей, охочих до детского тела. Фома, как и большинство обитателей Города, просто их не замечал, и не потому, что плохой, а потому, что привык. Это норма, так было до него, и так будет после него… А этот вот зацепил, хотя ничего особенного в нём, вроде бы, не было.

Как и договаривались, Фома вернулся в лазарет через два дня, отстояв очередную смену на стене.

Серго его встретил и сразу же провёл в палату, где ждали своей участи старуха и мальчишка.

Комнатушка была настолько маленькая, что туда вмещалась только койка, и оставался проход для одного человека. Под потолком имелось небольшое окошко с толстой решёткой, пропускавшее бледный утренний свет и почти не спасавшее от укутавших углы теней. Тёмно-серые стены и такой же пол тоже не добавляли комнате изящества, а тяжёлая обитая железными полосами дверь так вообще превращала её в камеру.

– На всякий случай в одиночку положили, чтоб не задело никого, если что не так… – объяснил доктор, заходя внутрь.

Фома остался снаружи.

– Изменений никаких, на раздражители не реагируют, – сказал доктор. – Так что после обеда к Харону.

Старуха лежала точно такая же, какой страж запомнил её с прошлого раза: с втянутыми щеками, бледным, почти белым лицом, с тёмно-лиловыми синяками под глазами, и такими глубокими морщинами, что, казалось, они дробили его на много-много мелких кусочков. Не было понятно, дышит ли она: грудь не поднималась, губы сомкнуты в узкую полоску, тонкие крылья носа неподвижны. Рядом с ней лежал мальчишка, правую руку которого до сих пор обхватывали тонкие коричневые скрюченные пальцы.

Впервые Фоме удалось рассмотреть мальчишку попристальнее. Он и правда истощён. Можно сказать, до крайней степени: ручки и ножки – спички, сквозь дырявую одёжку виднеются выпирающие рёбра, глаза словно спрятались на дне тёмно-фиолетовых ям.

Фома стоял, смотря на его бескровное лицо, и думал, что делать дальше. Путешествие к Харону, это, чаще всего, билет в один конец. Там их потерпят ещё недельку, а потом, не утруждая себя какими-либо переживаниями и процедурами, введут яд, после чего отправят в крематорий. Фома был уверен, хотя за руку никто Харона не ловил, что зачастую они даже не выжидают положенного срока, ибо проверять всё равно никто не будет, а расходы, какие-никакие, всё-таки имеются. В случае с ведьмой, скорее всего, обойдутся без яда, а ждать вообще не будут – не хватало, чтобы она в их стенах померла. Потому вывезут её с пацанёнком на Грань и там «потеряют»: нет ведьмы, нет проблемы. А Грани лишнее проклятие не повредит – она и так проклята.

– Может, попробовать разжать её пальцы? – наконец проговорил Фома. – А его растормошить…

– Я же объяснял, к чему это может привести, – поморщившись ответил доктор.

– Так хоть какой-то шанс будет, а у Харона…

Серго наклонил голов на бок, сложил руки за спину и начал покачиваться с пятки на носок, в задумчивости глядя на мальчишку. Ясно, что он прикидывал варианты и оценивал вероятности, решал, стоит ли ввязываться в довольно опасное мероприятие. А Фома испытующе и с еле проглядывающей мольбой смотрел на него, даже не замечая, как покусывает губы от напряжения.

– Ладно, попробуем, – вынес вердикт Серго и, не имея привычки откладывать претворение в жизнь принятых решений, крикнул: – Пеца! Бегом сюда, с инструментами! И мой чемодан захвати!

Через минуту в палату, пригнувшись в низком дверном проёме, протиснулся здоровяк в белом халате. При этом он, даже не обратив внимания, движением плеча отодвинул Фому в сторону и поставил на его место ящик. Ростом здоровяк был выше двух метров, халат обтягивал мощную грудную клетку и толстенные руки, а такой необъятной шее, наверное, позавидовал бы любой бык.

Но когда здоровяк обернулся, чтобы открыть ящик, Фома увидел его мягкую, будто оплывшую физиономию с блуждающей улыбкой и подёрнутые дымкой глаза.

– Мой помощник, – прокомментировал доктор. – Раньше на зачистки выходил да в рейды, чуть ли не лучшим был. Пеца Везунчик, может слышал про такого. Но как-то раз не повезло – на соплежуя нарвался, тот к нему на шею запрыгнул и запустил в нос свои корешки. Кто-то из братков тут же тварь снял – разрубил на две половинки, но корешки-то остались. И тут ему, вроде как, повезло – не успели от стены далеко уйти, сразу ко мне его притащили, я черепушку вскрыл, почистил, так что выжил Пеца. Я сам удивился: таких, чтобы после соплежуя на ногах остался, ещё не встречал. Но разума он лишился. В общем, с одной стороны прозвище оправдалось, а с другой… При себе его оставил. Сильный, послушный, вопросов не задаёт, жалованья не просит.

– И как же он… гм… без разума помогает? – удивился Фома с опаской смотря на Пецу.

– Ну не совсем же он дурак. Слова понимает, да и так кой чего соображает – подтереться сам может, ложку ко рту поднести, придержать кого, поднести, унести. В общем, где нужна просто сила, Пеца незаменим. Главное – давать правильные указания и следить за их исполнением. Пеца, подойди сюда и придержи старуху, чтобы она не двигалась, – приказал доктор и показал, что именно нужно сделать. – Не дави, просто держи.

Он пропустил здоровяка к изголовью, где тот наклонился и положил лапищи на острые старушечьи плечи, потом открыл крышку ящика и достал из него неприятного вида клещи, с обмотанными нитками зубцами. Повернулся к старухе, посмотрел на неё, на клещи, пробормотал «попытка – не пытка» и, положив инструмент на кровать, ухватился за старухины пальцы и потянул на себя. Серго прикладывал всё больше и больше усилий, но результат был нулевой.

– Придётся всё-таки клещами, – сказал он и снова взял их в руки.

Потом отложил, открыл чемодан коричневой кожи, вытащил шприц и бутылёк. Наполнил шприц на четверть, перевязал иссушенную старушечью руку и начал, еле слышно ругаясь, искать вену. Ковырялся долго, но наконец нащупал и ввёл все содержимое шприца. Потом достал из чемодана кусок клейкой ленты и заклеил старухе рот.

– На всякий случай. Ведьма же, кто её знает, ещё очухается, начнёт проклятьями сыпать…

– А вколол что? – спросил Фома.

– Снотворное. Быстродействующее. Подождём немного.

В полном молчании прошло пару-тройку минут, потом доктор снова взял клещи, примерился, подцепил указательный палец и потянул их на себя. Он тянул и вправо, и влево, упирался длинной ручкой инструмента в край кровати, действую ею как рычагом, попробовал отцепить остальные пальцы… Всё было тщетно.

Доктор обернулся к Фоме и сипло, сквозь заметную одышку, проговорил:

– Остались только крайние меры.

– Резать?

– Угу.

– Хочешь, я сделаю? – спросил Фома.

– Нет уж. Со своими пациентами я буду разбираться сам. Пеца, бери обоих на руки и неси в мою комнату. «Моя комната» – это операционная, – пояснил доктор Фоме.

Пеца сунул руки под старуху, поднял её и мальчишку так, будто они вообще ничего не весили и шагнул к выходу.

– Боком повернись и выходи, – подсказал доктор громиле, который, похоже, и правда намеревался пройти прямо, не заботясь о том, останется ли цела торчащая старухина голова.

– Я же говорю: правильные указания и постоянный контроль, – добавил доктор, выходя вслед за протискивающимся боком Пецей.

Здоровяк уверенно пошёл дальше по коридору, за ним поспешил Серго, наверное, чтобы не выпускать его из вида, Фома тоже не остался на месте.

Через пару поворотов Доктор обогнал Пецу и распахнул перед ним двойные двери, за которыми оказалась большая светлая комната, выкрашенная ярко-белой глянцевой краской. Только пол был таким же, как в остальной больнице – серым и неприглядным. Но тоже чистым.

– Клади сюда, – показал Серго рукой на операционный стол, обитый светло-серой кожей.

Пеца положил старуху, мальчишка уместился рядом – эта лежанка оказалась пошире, чем койка в палате и отошёл в сторону.

Доктор уже сам пододвинул каталку, до того стоявшую у стены, переложил на неё мальчика, так что рука старухи, которая сжимала его руку, оказалась между двумя лежанками. Наклонился, вытащил из-под лежанки неглубокий тазик и подставил его прямо под рукой. Потом доктор вытянул из-под лежанки ремни и притянул старуху в ногах, поясе и чуть выше груди. Отдельно привязал свободную руку, а ту с которой предстояло работать, оставил свободной.

Потом доктор подошёл к шкафу, открыл матовые стеклянные дверцы и вытащил пилу с мелкими зубчиками. Развернулся и, на ходу проверяя подушечкой пальца её остроту, вернулся к столу.

– Может, лучше отрубить? – предложил Фома. –Топором хотя бы быстро: хрясь – и всё.

Доктор остановился, задумавшись на мгновение, после чего вернулся обратно к шкафу, положил пилу и достал большой топор с широким блестящим полотном и довольно короткой рукоятью, белой, матовой, шершавой, будто покрытой тонким слоем инея.

– Пожалуй, ты прав. Подтащи-ка ту стоечку, – кивнул он на конструкцию, похожую на столик, только очень высокую и с миниатюрной каменной столешницей.

Фома подвинул стойку так, что столешница оказалось под рукой, доктор подрегулировал высоту, и запястье старухи легло как раз на неё.

– Ну, всё готово, – проговорил доктор.

Потом он занёс топорик над головой, примерился и стремительно опустил.

Лезвие топора коснулось морщинистой кожи, во все стороны полетели капли крови… Доктор ойкнул, топорик отскочил, словно ударился о камень… Тело старухи выгнулось дугой, не выдержали ремни на груди и животе, лопнули и отлетели в стороны… Сама старуха завыла, захрипела, глаза её открылись и тут же лопнули, вены на руках и ногах вздулись, будто и они должны были треснуть и залить всё вокруг багровой пеленой… Громко, протяжно, не по-человечески застонал мальчишка, дёрнулся всем телом… Пальцы старухи на его руке разжались, он подскочил вверх и слетел с каталки, словно кто-то смахнул его ладонью, покатился к стене… Тело старухи расслабилось и опустилось на стол, безжизненное, высохшее, превратившееся в мумию…