Отрывок из книги
Павел Григорьевич Гройзман проснулся, когда утро уже наступило. Серый рассвет с укоризной смотрел сквозь грязное окно. Старший лаборант лаборатории органического синтеза с трудом оторвал голову от справочника по органической химии и с ненавистью взглянул на этот восход. До начала рабочего дня оставался час. Гройзман чудовищно хотел пить. Но еще больше, чем просто пить, он хотел пива. Едва эти ощущения по цепочке нейронов от распухшего и привычно желтого языка Павла добрались до аналитических центров коры головного мозга, встречный поток сознания, инициированный памятью, на долю секунды освежил его, как морской бриз в жаркий полдень. Приободрившись и даже, как ни странно, частично восстановив человеческий облик, Павел быстро и решительно направился к лабораторным полкам. Необходимость спешить порождалась как скорым появлением уборщицы бабы Маши с ее ненавистными громыхающими ведрами, так и совершенно уж непереносимым внутренним состоянием, все так же по-новому единственным и неповторимым. Хитро спрятанный и продуманно сохраненный стакан пива – это был фирменный прием товарища Гройзмана, о существовании которого не знал никто. Так думал Гройзман. И если бы он был прав. И если бы он усомнился. И если бы он что-то заподозрил. Несчастное сослагательное наклонение. Призывное и беспощадное к реальности в своем отрицании.
Гройзман не знал, что исторический момент вчера сузился до подлого взгляда Александра Петровича, ночного сторожа, который, ну уже совсем никакой, однако, сумел же, невероятным напряжением воли из-под прищуренных век разглядеть плутоватые Гройзмановы манипуляции со стаканом. И, уходя и оставляя голову Григория телепатически или астрально познавать тонкие органические миры, спрессованные в химический справочник, по всегдашней своей привычке выпивать напоследок все недопитое он разыскал же заветный стакан и лишил-таки человечество надежд на спасение.
.....
Полчаса назад Гройзман ввалился в лабораторию, источая сильнейший запах перегара. Факт, который подтверждают трое. Контролер на входе, завкафедрой смежного института, которого Гройзман едва не сбил, поднимаясь по лестнице, и уборщица. Однако спустя эти полчаса в этом измерении, в этом временном интервале Гройзман выглядит как абитуриент в сопровождении родителей и источает слабый аромат в лучшем случае крема для бритья, а также как лыжник румян и как атеист-пропагандист бодр. Мистику Ривербах презирал и отметал, как, впрочем, и все, не имеющее материального воплощения, он также ненавидел совпадения, резонансные явления, игры чисел, так называемые загадки природы и так далее и тому подобное. Такая прямоугольность натуры весьма приемлемо вписывалась в структуру мира, в котором Ривербах существовал. Он был весьма успешен в карьере, почти независтлив, в меру талантлив, собран и энергичен, опять же в меру. Короче, Ривербах был достаточно типичен, а все нетипичное он, мягко говоря, не любил. Однако легкое беспокойство о будущем, присущее всем человеческим существам, подсказывало ему, что однажды может произойти нечто, что сломает его такую мирную, такую аккуратную и предельно банальную жизнь. А этого Ривербах не хотел.
Точнее, его чувства были более сложны. Конечно, в молодости он мечтал об успехе, о заграничных поездках и так далее и тому подобное. Жизнь распорядилась иначе. Она выдала в распоряжение Роме сытое, но скучноватое состояние, словно планкой ограничив как его возможности, так и результат их проявлений. Рома занял нишу. И по древней консервативной привычке людей не искать добра от добра он быстро смирился, направив все свои внутренние усилия на отстаивание этого мягкого существования. И вот теперь он почувствовал холодок пробежавшей рядом тени: что-то или кто-то пытается разрушить его равновесие покоя. Материальное воплощение, Паша Гройзман, цинично улыбается какой-то непристойной улыбкой идиота и алкоголика и в то же время не желает признать, что он, Ривербах, застукал его за каким-то непонятным преступлением, которое, он уверен, происходит у него на глазах. Стоп. Какое преступление?
.....
