Читать книгу Дым: Душа декаданса - Константин Владимирович Андреев - Страница 1

Воспоминания о никогда не существовавшем мире,

который мог быть нашим.

Марк облокотился на бетонную балюстраду тесного балкона и жадно затянулся первой полуденной папиросой. Порыв холодного сентябрьского ветра заставил машинально прикрыть лицо свободной рукой и резко выдохнуть сквозь пальцы ароматизированный виноградный дым, большая часть которого навечно поселится в лёгких. Докурив, молодой человек запустил бычок в полет и глубже укутался в потрепанный махровый халат.

Небо в Империуме часто хмурится. Никто не задаётся вопросом, с чем это связано: очевидно, что виной этому, как и всему остальному, послужил Катаклизм. А уж чем в свою очередь был вызван он – испытаниями оружия, техногенной аварией или карой Божьей – уже всё равно. Так или иначе, последние двадцать лет, едва лето машет рукой и удаляется со сцены, воздух резко холодает, и просыпаются северные ветра. А в крупных городах, благодаря наспех возведенной промышленной инфраструктуре, небо и вовсе затянуто серо-коричневым смогом, почти не прошибаемым солнечными лучами.

Пока останки никотинового друга падали, стараясь не попасть к соседям снизу, молодой человек достал из кармана серебряный пражский грош. Подарок отца по случаю зачисления в начальную школу – на удачу. Марк подбрасывает монетку каждое утро, и этот незатейливый ритуал определяет, в каком ключе пройдет новый день.

Серебристый снаряд взлетел, едва не ударившись о балкон этажом выше, и под сосредоточенным взором хозяина устремился обратно в ладонь. Одновременно с монеткой по ту сторону балюстрады вниз пролетело мужское тело, которое Марк заметил лишь краем глаза и сначала не понял, что произошло. Сжал монетку в кулаке и наклонился над перилами, чтобы выяснить, не показалось ли.

Не показалось. Там, на холодном асфальте, распласталось длинное мужское туловище в одном лишь пиджаке. На плешивом затылке жирное бордовое пятно: вероятно, упал на голову. Растекающийся от тела кровавый цветок быстро раскрашивает серый тротуар.

Марк почесал подбородок и посмотрел наверх. В незаконно построенной сверху мансарде открыто окно.

Видимо, утро у соседа не задалось. Марк снова опустил взгляд: с громким ударом о бетонный фасад распахнулась дверь в парадную, и на улицу выбежал мужчина в длинном тёмно-синем пальто. Незнакомец не обратил внимания на лежащее на тротуаре туловище и устремился в сторону метро.

– А может, ему помогли нырнуть… – зевнул Марк. Внизу, вокруг погибшего начали кучковаться прохожие, лихорадочно набиравшие на мобильниках номера: скорой помощи и милиции, чтобы приехали и разобрались, родственников и друзей, чтобы поделиться увиденным, начальника, чтобы обосновать опоздание на работу. Кто-то фотографирует место происшествия, чтобы выложить новость в интернет.

– Ну и хорошо, помощь уже вызвали. А у нас есть более важные дела.

Марк разжал кулак и посмотрел на монетку. Решка, как всегда.

Молодой человек грустно улыбнулся. Может, перебросить? Нет, это против правил. Вновь оглядел пустой, скучный балкон. Ничего лишнего, как и у всех. «В целях сохранения эстетики городской архитектуры» петербургские власти пару лет назад приняли декрет, согласно которому на балконах и подоконниках запрещено размещать любые предметы обихода. Даже вазы с цветами или пакетики с кошачьим кормом.

А всё из-за чего? Из-за того, что в день 18-й годовщины принятия Титульного Устава Империума несколько отчаявшихся верноподданных, чей дом собирались снести во имя очередной Великой стройки, у себя на балконах вывесили плакаты, содержание которых кричало о явном неуважении к принятому губернатором решению. «Нас лишают жилья», «Губернатор – людоед» и прочие глупые надписи на фоне нарисованных клубов дыма. Как ни душили цензурой средства массовой информации, в век интернета такая выходка быстро обрела популярность. Народ подхватил идею, и недовольные начали рисовать завитки дыма везде, где виднелась какая-то проблема: на дорожных ямах, на кучах снега, не убираемых неделями с городских улиц, на руинах школ… и так по всей стране. Но любое действие провоцирует противодействие. Даже такое безобидное и вызванное простым человеческим отчаянием. И вот, «в целях обеспечения безопасности верноподданных, защиты эстетического облика города», и прочее, и прочее, размещение на фасадах зданий, на окнах и балконах, да где угодно любых предметов, «не предусмотренных изначальной проектной документацией», любезно вознаграждается – от штрафа в пару тысяч имперских рублей до ареста на полгода. Занавески оставить, благо, разрешили, но не дай Боже в голову придет мысль приклеить к внутренней стороне оконного стекла какой-нибудь плакат… не каждый выдержит полгода в изоляторе. Новый петербургский декрет пришёлся по вкусу правительству Империума, и вскоре «положительный опыт борьбы с экстремизмом» был распространен на всю страну. А изображение завитков дыма и вовсе запретили как «пропагандирующее духовный разлад, посягающее на традиционные ценности верноподданных Империума».

Катаклизм здорово потрепал всех нас, что уж говорить о психике людей, отвечающих за принятие государственно важных решений. И этот незначительный запрет – детский каприз по сравнению с теми, что были до, и теми, что последуют потом.

Наш мир пытается излечиться от последствий Катаклизма уже 20 лет, но всё как-то не получается. Кроме нас, если верить Первому государственному телевидению, развитых стран не осталось – территории за границами Империума превратились в неподходящие для жизни болота, заселенные мелкими дикими общинами, от которых нас самоотверженно защищают пограничные войска. Так что мы – 45 миллионов человек – и есть современное человечество. «Человек выживший». Не смытый взбесившейся водной стихией.

Наша страна лечилась, как обезумевший хирург, сам себе отсекающий нелицеприятные части тела и внутренние органы. В общем, как умела. В процессе терапии она стала совсем другой, полностью перекроив систему государственного управления и общественных отношений. Даже сменила имя. Теперь мы – поданные Империума. Просто Империума. Не Русского, не Российского или какого-то ещё Империума. Просто потому, что других не осталось. Остальные выжившие общества слишком мелки и не претендуют на создание империй, да и после Катаклизма вопросы государственных наименований ушли на пятидесятое место. Так что даже спустя 20 лет мы – единственные и, скорее всего, последние, кто этим озаботился. Просто у нас так принято – если дырявую шлюпку красиво назвать, то, вроде как, вот он уже и царский фрегат.

В пищевой пирамиде из верноподданных Марк осел слегка выше середины. Прозябает, но не сильно. Он – адвокат, человек относительно свободный. Имеет свою, оставшуюся от родителей, однокомнатную квартирку в относительно престижном районе города, относительно престижную работу, относительно надёжный автомобиль. В наше время о былой независимости адвокатов можно лишь поностальгировать, но это всё ещё лучше, чем быть рабочим на одной из Великих строек или пасть душой в чьём-нибудь владении. Можно позволить себе пить по будням, долго спать.

В Империуме адвокаты имеют фактическую монополию на оказание юридических услуг. Только человек с адвокатской лицензией может представлять ваши интересы в органах государевой власти и судах, удостоверять ваши сделки, оценивать, способны ли вы содержать душу, которую намереваетесь купить. Обращаться в суд без адвоката – запрещено. Защищаться в суде без адвоката – самоубийственно. Причастность к святая святых отправления правосудия должна была сильно обогатить адвокатов, но в реальности это коснулось лишь тех редких акул, без которых не мыслят жизни крупнейшие из душеприказчиков. А у рядового доверителя карманы слишком легки. К тому же, дарованная монополия бросила адвокатов под контроль государевых интересов: лишение лицензии оставляло без работы, а главы адвокатских коллегий очень не любят спорить с сильными мира сего.

Число адвокатов в каждом регионе строго ограничено, так что тот, кто хочет получить лицензию, должен подождать, пока один из действующих уйдёт на пенсию, сядет в тюрьму или попадет в какие-нибудь другие фатальные неприятности.

Марк – адвокат, специализирующийся на Системе душ. Помогает соблюсти все формальности при продаже или покупке, аренде человеческой свободы. По возможности не допускает передачу души человеку, не способному обеспечить ее минимальные физиологические потребности. Разгребает шумиху, возникающую, когда очередной душеприказчик забьёт до смерти своего подопечного, или если в интернет все-таки проникнет информация о том, что иной богач не разрешает своим душам спать или есть. И другие юридические проблемы попроще. Гордится ли Марк своей работой? А гордится ли рабочий туалетной бумагой, изготовленной им на мануфактуре? Марк просто смиренно благодарен судьбе за то, что ему не приходится пахать 14-часовую смену у станка. Об этом ли он мечтал в детстве? Он уже и не помнит, о чем мечтал. Наверное, от всех чувств, которые он испытывал к своему ремеслу, на сегодняшний день осталась только усталость.

Однако иное дело может здорово развлечь, если пресыщено здоровой щепоткой иронии.

Что такое ирония? Ответ на этот вопрос даст нынешний клиент Марка – Феликс Аркадьевич Демидов. Это когда ты – один из ведущих дельцов Петербурга, крупный душеприказчик, создатель первого и единственного в городе торгового дома душ, который торжественно откроют через пару месяцев. Тебе уже под семьдесят, ты достиг всего, чего только может достичь мужчина твоего возраста и положения. Твоей жене пятьдесят семь, вы живете душа в душу уже лет тридцать, и даже если за долгие годы брака страсть немного поутихла, вы уже не настолько молоды, чтобы разводиться и искать что-то новое. В таком возрасте любовь приобретает иной, по-домашнему тёплый оттенок. И вот, на шестьдесят пятый день рождения старый приятель дарит тебе душу: пятидесятичетырехлетнего седого мужчину, изрядно потасканного жизнью, который годится только для мытья полов и прочей мелкой работы по дому. А через несколько месяцев ты узнаешь, что твоя жена тайно «берёт у него уроки английского». А еще через месяц – что с ним ей спать приятнее, чем с тобой. Мёртвый язык – мог бы догадаться. И узнаешь ты это не от неё, и даже не от другой души, коих в твоем владении тысячи, а из популярнейшего Петербургского журнала. И вместе с тобой об этом казусе узнает весь город. «Последует ли развод, или Феликс Демидов проглотит?» – красуется на обложке августовского ежемесячника «Пьеро». Это в свою очередь напомнило тебе, опытному дельцу, что ссориться с владельцами медиа-ресурсов – неудачная затея. Как минимум, не стоило ради выигрыша в пустяковом споре отнимать у «Пьеро» старинный особняк на Конюшенной, который редакция журнала занимала ровно сто лет – с первого дня своего основания. И вот сидишь ты такой в своем роскошном рабочем кабинете, обставленном гипсовыми бюстами древнеримских полководцев, обвешанном репродукциями картин ведущих художников эпохи Возрождения, и выбираешь адвоката, который поможет при разводе не лишиться половины пожитков, в число которых входит и та самая душа, из-за которой всё и произошло.

Что такое везение? Это когда команда адвокатов, обслуживающая структуры Демидова, в полном составе травится на корпоративе прямо накануне судебного процесса. Просить партнеров Феликсу Аркадьевичу не с руки, и он вынужден самостоятельно просматривать резюме юристов попроще. И единственный в списке, кто редко, но успешно выполнял для Демидова хоть какую-то мелкую работу по душам – Марк Градин.

Так Марк стал участником одного из самых скандальных бракоразводных процессов года. Хорошо, они нынче не выходят за пределы одного судебного заседания. Пришел – увидел – забрал гонорар.

В целом, особых проблем не предвидится. Во-первых, судья – мужчина, а, кто бы что ни говорил, гендерная солидарность часто влияет на исход бракоразводных процессов. Во-вторых, судья тайно, через двоюродного брата, владеет небольшой долей акций одной из строительных фирм Феликса Аркадьевича. В-третьих, разрушить собственную семью может каждый. Но если по результатам ты хочешь ещё и заработать, забрав половину имущества одного из богатейших мужчин Петербурга – следует действовать с хирургической точностью. А София – простая домохозяйка и в юридических аспектах сего действия разбирается едва ли больше, чем фаршированный голубь в нейрохирургии. Юридической поддержки у неё, скорее всего, не будет: сама она безработная, иного источника дохода, кроме как кошелёк мужа, у нее никогда не было, а ни один здравомыслящий адвокат не будет воевать с Демидовым бесплатно. Даже если у неё хватит ума отрицать в суде факт измены – пользы от этого не будет, к такому Марк готов. Но это всё мелочи. Последним выстрелом в сердце любой защиты Софии является брачный контракт, который супруги когда-то подписали: согласно ему, при разводе неверный супруг теряет право на равный раздел имущества и остаётся лишь с тем, что заработал сам. Могла ли София предполагать, что оставленная почти тридцать лет назад подпись когда-нибудь лишит её дома? Если верить старику, жена и не помнит о подписанном брачном контракте, однако её подпись на нем настоящая, а значит, контракт действителен. И то, что у женщины нет копии завизированного около 30 лет назад документа – её проблемы. Любящие люди – такие любящие.

По правде говоря, старик так и не показал столь важный для дела документ своему адвокату, что очень странно и даже глупо, ибо в суде-то его точно придётся достать из закромов. Из этого Марк предполагал, что в реальности никакого контракта не существует, и Феликс Аркадьевич как раз в процессе изготовления подделки. Возможно, контракт реален, и старик просто подсунул супруге его бланк под каким-то предлогом тридцать лет назад, а она и не знала, что подписывает. Конечно, это не делает Демидову чести, но и чудовищем его не делает: в конце концов, сам он ни разу не нарушил условия брачного контракта. Просто он – предприниматель. И он в ответе за свои активы.

Марк всегда старался быть честным с собой. Сегодняшнее дело – не исключение: он отдает себе отчет в том, что, если выиграет – той забитой душе конец. Феликс оторвётся на престарелом учителе как голодный питбуль на куске говядины. Но не Марк заставил беднягу продать свою душу и не Марк склонил его к соблазнению супруги хозяина. Так что пусть сам отвечает за свои поступки.

Вообще, «Система душ» с самого своего введения вот уже почти двадцать лет является основным камнем преткновения в спорах власти и оппозиции, а также на кухнях людей, боящихся открывать рот вне дома. Нам это преподнесли так: население в стране, конечно, сократилось сильно, но количество подходящих для жизни зданий сократилось ещё сильнее. Бюджет рухнул. Промышленность разрушена. Кто будет оплачивать восстановление всего этого? Финансировать ремонт и отстройку зданий? Кто обеспечит людей крышей над головой? А едой? Те немногие, «приличные люди», у которых сохранился капитал. Можно сколько угодно заявлять о несправедливости мира, но таковы реалии – те, у кого особых накоплений не было, – оказались на дне, а те, кто и до Катаклизма владел всем, остались при своём. Можем ли мы просто отобрать всё у них? Мы же не варвары. Но зачем кому-то бесплатно делиться своей собственностью? Тем более в эпоху, когда цены на нормальное жилье вознеслись куда выше Александрийского столба?

А низкооплачиваемую чёрную работу выполнять кто будет?

Так что отнеситесь с пониманием.

«Система душ» была официально введена спустя полтора года после Катаклизма. За каждым человеком юридически и, что важнее, экономически, была признана его душа. Цена каждой души разная и зависит от возраста, состояния здоровья, профессиональных навыков, образования и так далее. Таким образом, каждый получил свой собственный, неотделимый от него, безусловный капитал. У этого капитала есть минимальный порог в денежном выражении, позволяющий обеспечить себя или свою семью хоть каким-то койко-местом. Воспользоваться своей душой можно по-разному, но фактически путь только один: в обмен на квартиру для себя или своей семьи и (или) иные блага ты отдаешься в полное услужение богатею. Душеприказчик, в свою очередь, может делать с тобой что захочет. Он лишь обязан обеспечить тебе право на ежедневный четырехчасовой сон, место для этого сна и питание. А ты обязан делать абсолютно все, что прикажут – от проведения хирургической операции до мойки сортира, от участия в поисках без вести пропавших до совершения преступлений. В услужение ты поступаешь от нескольких лет до пожизненного, в зависимости от платы. На этот срок ты лишаешься всех прав. Теперь ты не личность, а средство производства.

Кто-то называет эту систему рабством. Кто-то говорит о её экономической и политической нецелесообразности. Но у душ нет права голоса. Народ согласился. Собаки лают – караван идёт. И у Марка есть свои причины смазывать колёса этой повозки.

Наручные часы показали двенадцать пятнадцать. До выхода около трёх часов, которые Марк потратит на листание новостной ленты и незначительные бытовые дела, доест вчерашний ужин, подремлет.

Вернувшись с балкона в тесную двенадцатиметровую комнату, Марк задёрнул занавески, чтобы серое небо за окном не нагнетало тоску, поставил засохшую пиццу в микроволновую печь и уселся на диван просматривать в мобильнике сводку новостей.

«Народной милицией пресечена попытка дестабилизировать обстановку в Приуральской области. Задержана группа правонарушителей, в отношении организатора возбуждено уголовное дело».

– Господи, да какая там дестабилизация… несколько рабочих возражали против сокращения, всего-то. Их ради экономии на зарплате заменили арендованными душами. И все об этом знают. Нарушители, блин.

«В Петербурге откроется первый в Империуме Торговый дом душ. Вести Империума взяли эксклюзивное интервью у его создателя».

– О, Феликс, и тут ты. Любит же старик интервью давать…

«– Здравствуйте Феликс Аркадьевич, большая честь приветствовать такого приличного человека в нашей редакции.

– Доброе утро. Вы мне льстите.      

– Ну что вы. Итак, расскажите, пожалуйста, нашим читателям, что же такого принципиально нового привнесет в жизнь Петербурга этот Ваш Торговый дом душ? Ведь все сделки и так проходят через Архив Империума.

– Начнем с того, что сделки не проводятся через Архив – они там только регистрируются. И этого мы поменять не можем, да и не претендуем. Моя идея Торгового дома душ проистекает из желания оптимизировать процесс торговли душами и сделать его более прозрачным. Это пойдет на пользу как продавцам и покупателям, так и самим душам.

– Как же Вы этого добьетесь?

– А я вам скажу, молодой человек. Дело в том, что мой Торговый дом – это, по сути, обычная торговая биржа. Всё гениальное просто. Это будет единое централизованное место, где можно будет купить и продать душу в Петербурге. Вот смотрите, сейчас, чтобы купить, например, нянечку для своего ребенка, Вы должны либо знать конкретно, что это за душа и кто ею владеет, чтобы сделать предложение, либо начать по очереди обращаться к каждому душеприказчику, у которого во владении множество душ и который ими торгует. И вот Вы нашли такого, и он назвал Вам свою цену. Но Вы ведь хотите купить подешевле. Это же люди, и стоят они дорого. Вы ищете дальше и находите второе предложение. Допустим, оно дороже. Вы возвращаетесь к первому продавцу, но теперь он поднимет цену, так как понимает, что Вы уже обращались к конкурентам. В торговом доме душ же все предложения как по покупке, так и по продаже, будут выводится одновременно в реальном времени. Будут и аукционы. Это создаст возможность для простой организации оптовой поставки душ. Цена на души станет определяться исключительно рыночными механизмами…»

– Так это же обвалит их цену. Ох, Феликс, ну ты и старый лис.

«-…ещё в Торговом доме будет подразделение Архива Империума, так что сделки будут регистрироваться без лишней волокиты.

– Как думаете, когда Ваша идея распространится на остальные регионы?

– Ох, тут сложно сказать, но думаю, почти сразу. Петербургу не впервой быть колыбелью чего-то великого. Через несколько месяцев начнёт работать наш Дом, а к следующему лету, полагаю, откроется и в Столице.»

Микроволновая печь издала резкий звон. Марк отложил телефон и достал горячую тарелку. Есть буквально пять минут, по истечении которых вчерашняя сырная пицца остынет и окаменеет окончательно. Налил кипятку в белую пластмассовую кружку и насыпал три чайных ложки растворимого кофе. Вреден ли кофе или полезен, главное – он распространяет по квартире приятный аромат и настраивает на рабочую атмосферу.

– Феликс, Феликс, Феликс. Надеюсь, биржу работорговцев свою ты оформил не на себя. А то, разведёшься неудачно, и придётся половину отрезать.

Марк доел запоздалый завтрак, приправленный созерцанием новостной сводки, размышлениями о доверившемся ему вельможе и семейной драме, кинувшей тень на знатную фамилию, и прилёг, дабы отдаться легкой сытой дремоте. Отключить сознание на пару часов, погрузиться в опиум уютного небытия. Он уже много лет не видит сны, так что время пройдет быстро и незаметно, как перемотанная плёнка на старой кассете.

Настенные часы отбили пятнадцать часов, а значит – пора выходить. Правосудие само себя не свершит – ему нужно помочь. Если суд продлится недолго, то можно будет прогуляться до «Первого книжного», успеть на встречу Ильина с читателями.

Адвокат скинул на диван потрёпанный халат, надел белую полосатую рубашку, тёмно-синий шерстяной костюм, который не менял уже три года, красный галстук, оставшийся от дедушки, и серое драповое полупальто. Прихватил тёмно-коричневый кожаный портфель и вышел из квартиры в тёмную парадную, в которой опять кто-то скрутил все лампочки.

Встреча с Демидовым в шестнадцать часов в холле Дзержинского районного суда. После Катаклизма пробки перестали мучить наш мир, так что путь на машине займёт не больше получаса. Говорят, только в столице иногда встречаются автомобильные заторы, но тот город неисправим. И всё же, в это время в центре города не припаркуешься.

Центр Петербурга – его деловой центр, на каждой улочке россыпь предприятий, государственных учреждений, ресторанов и баров, а сегодня – пятница. Да и процесс резонансный – наверняка набежит толпа зрителей: журналистов деловых газет, подручных партнёров и конкурентов Демидова, студентов юридических академий и просто сочувствующих. А ведь было бы на что смотреть. Тем не менее, при таких условиях вблизи здания суда место для парковки можно искать около получаса, а потом, припарковавшись, ещё полчаса идти пешком. Поэтому сегодня Марк решил ехать на автобусе.

Разумеется, метро даже не рассматривал.

Двадцать лет назад, на пятый день Катаклизма, насосы, откачивающие сточные воды из метрополитена, не выдержали нагрузки. Вода резко заполнила тоннели, электроэнергия перестала передаваться от рельсов к поездам, и те встали. Пассажирам поездов, вставших на станциях, относительно повезло – они успели разбить окна и выбраться, и некоторые из них даже выжили. А вот к застрявшим в тоннелях фортуна повернулась спиной – остановившиеся поезда буквально превратились в металлические гробницы, медленно заполнявшиеся мутной жижей сквозь щели между дверей. Люди не знали, что скоро весь мир затопит, и просто ждали спасения. Но спасение так и не пришло.

Путевые проходчики, отыскавшие бронзовые от ржавчины поезда-призраки, были шокированы видом не до конца разложившихся тел. Поговаривают, у некоторых трупов были отгрызены конечности, что свидетельствует о попытках особенно отчаявшихся пассажиров утолить голод за счёт товарищей по несчастью. Но это, скорее всего, лишь городская байка – водная стихия должна была принести людям смерть куда быстрее, чем голод.

Спустя год после Катаклизма нам объявили, что благодаря решительным действиям правительства Петербурга удалось полностью выкачать воду из сосудов метро. Конечно, умолчали, что откачивающих воду насосов было в половину меньше, чем по документам. И что вода сама ушла через щели в бетонных тоннелях уже через две недели после всемирной трагедии.

Так или иначе, со времен Катаклизма те, у кого есть хоть какие-то деньги, брезгуют пользоваться метро, и Петербург – единственный город, в котором данный вид транспорта доступен, чему удивляются все приезжие.

Выйдя из дома, Марк поднял воротник пальто, достал виноградную папироску из унаследованного от отца серебристого портсигара и, медленно покуривая, двинулся к автобусной остановке на Московском проспекте. О вчерашнем дожде напоминают лишь лужи вокруг забитых ливнёвок и грязные облака, прячущие солнце. Виноградный аромат выдыхаемого дыма быстро перебил запах улицы, сырой, но свежей.

Марк встал в очередь, он – двадцать седьмой. Шанс попасть в первый приехавший автобус призрачен, но он есть. В Империуме нет очереди на автомобили, зато есть очереди на общественный транспорт и мясные продукты.

По ту сторону Московского проспекта развалилась придавленная к земле, похожая на перевернутое блюдце, Южная станция метрополитена, проглатывающая и выплёвывающая сотни бедняков в час. На просторной, выделанной бордовой плиткой площади перед ней – стихийный рынок уличных торгашей. Проходные места в Петербурге всегда наводнены пожилыми людьми, продающими последнее, однако в последние годы попадается и молодёжь. Так вышло, что на аренду приличных помещений в торговых домах или мест на согласованных государством рынках у людей денег нет, а торговые сети и перекупщики-одиночки дают за готовый товар жалкие гроши. Вот и приходится людям стоять на улице – и торговать, торговать, торговать. Вязаным вручную трикотажным бельем, найденным на помойке хламом, выращенным во дворе луком, сорванными в парке цветами. Торговать, да и ещё и бороться между собой за точку у метро или в ином «особо доходном» месте.

В десяти метрах от несанкционированного рынка – опорный пункт милиции, рядом с которым лениво покуривают двое патрульных в чёрных опогоненных бушлатах. Гордо осматривают контролируемую вотчину и следят за тем, чтобы никто лишний не «вошёл в рынок». Уличная торговля в Петербурге запрещена, так что тем, кто не договорился с «нужными» людьми, приходится бегать от патрульных, платить им штрафы или откупаться, что в наши дни одно и то же, даже суммы почти одинаковые: за неоднократное нарушение декретов определенного рода верноподданный лишается каких-либо прав – от права водить автомобиль до права сменить место работы, если трудится на государство.

Кому нужна эта битва с уличными торговцами? Кому мешает торгующая носовыми платками у подножия церкви бабушка? Обычным людям от этого нет вреда. Наоборот, иной студент может подешевле купить цветы перед свиданием. Однако так совпало, что на шестой год существования Империума, когда восстановились первые торговые сети-монополисты, в нашем городе ввели очередной декрет – о запрете уличной торговли «в целях защиты верноподданных Империума от некачественных товаров».

Уличные торговцы ни во что не верят. Они приняли свое поражение в борьбе за лучшую жизнь и полностью отдались в руки судьбе – не прогонит милиция, купят что-нибудь – проживёшь ещё пару дней, а нет – ну так давно пора. И их целевая аудитория – такие же.

В ожидании автобуса, Марк заметил, как к окраине торговой зоны у метро подошёл щетинистый мужчина в шапке «грузинке», гружёный огромными клетчатыми сумками. И вот, он прижимается вплотную к торгующей грибами женщине, осторожно опускает на тротуарную плитку свою тяжкую ношу и, убедившись, что на него никто не обращает внимания, раскладывает грязную клеёнку и маленькую складную табуретку. Подождав ещё с минуту, он выложил на клеенку старые чашки, тарелки и прочую кухонную утварь, произведенную ещё во времена давно ушедшей эпохи.

Но народная милиция всё видит. Терпеливо выждав, когда мужчина закончил приготовления, присел на разложенную табуретку и начал вялую торговлю, патрульные в черных бушлатах с улыбкой переглянулись, сделали по последней затяжке и двинулись к своей жертве.

Марку не было слышно, о чём они говорили, но, судя по всему, беседа не задалась. Вновь прибывший торговец сразу заметил, как в его сторону заспешили патрульные. Он прекрасно понимал, что за этим последует, ссутулился и грустно покачал головой. Бравые защитники общественного порядка подошли, обнажили резиновые дубинки, и, улыбаясь, начали что-то рапортовать.

Путь от отрицания до принятия продлился всего пару минут. Мужчина в грузинке сначала размахивал руками, указывая на остальных торговцев. Словно доказывая свою позицию, выхватил у соседки корзинку с грибами и начал тыкать ею патрульным в лица. Наверняка нёс бесполезный бред по типу «почему им можно, а мне нельзя», «вы убиваете людей, которым итак нечего терять» или «твари, коррупционеры!»

Гнев быстро перешёл в торг, но торговаться мужчина был не в состоянии. В попытках донести эту мысль до защитников правопорядка, он вернул соседке грибы и вывернул свои карманы, демонстрируя их пустоту. Не впечатлило.

Затем мужчина сложил ладони в молитве, склонился и, переводя бегающий взгляд то на дубинки, то на сапоги патрульных, уже более спокойно пытался их о чем-то просить. Конечно, эффекта это также не возымело. Патрульный, что повыше и покрепче, схватил торговца за плечо, а второй поднял одну из клетчатых сумок и понёс к опорному пункту. Торговец попытался его остановить, однако, повернувшись в сторону обидчика, уткнулся носом в предупредительно выставленную резиновую дубинку. Правоохранитель повыше приобнял мужика. Вероятно, объяснил, что тот ещё легко отделался, и что его вообще могли обвинить в незаконном предпринимательстве, прочитал лекцию о сложившихся в стране правилах, после чего молча удалился, лениво покачивая дубинкой. А незадачливый торговец присел на грязную бордовую плитку, принял сигарету из рук сочувствующей соседки и тоскливо закурил. И, успокоившись, продолжил торговлю. Наступило принятие.

Наконец подъехал тридцать третий автобус. Опытные пассажиры при подъезде транспорта всегда делают несколько шагов назад, чтобы не забрызгало. Слишком молодые или сонные по возвращении домой будут вынуждены стирать одежду. Претенденты на посадку дают выйти приехавшим, нервничают, ведь на борт взойти успеют не все. Возможность уехать раньше, оставив за бортом пару человек – маленькая власть маленького водителя автобуса. И некоторые по-настоящему любят эту власть.

Первый, десятый, двадцать шестой. Удачный сегодня день – Марк успел залезть в автобус. Ввалился и еле-еле протиснулся к заднему окну.

Много ли счастья в том, чтобы созерцать через стекло, заляпанное грязью и граффити с рекламой наркотиков, этот когда-то прекрасный город? Летом – может, и да. Но осенью Петербург показывает свое истинное лицо. Грязь и лужи, здания с обшарпанной штукатуркой, сползающей, будто кожа от воздействия кислоты. Вечно хмурое, плачущее небо. Благодаря частым осадкам, некоторые люди пытаются экономить, устанавливая на крышах панельных домов-муравейников бочки для сбора дождевой воды. Но такие живут недолго, ибо потребляемая ими жижа впитывает все соки с отходов городских предприятий. Дождь, выпавший из тех самых серо-коричневых облаков, начинающихся будто прямо из труб обрамляющих город заводов и полностью затягивающих его серо-коричневым куполом – мутный, тёмный и пахнет горелым мусором.

На природе небо хоть темнеет через синие тона. В городе же оно с наступлением сумерек становится лишь более и более серым, пока не окрасится в коричнево-черный цвет с грязными разводами из тяжёлых облаков. Из-за того, что солнечных дней стало меньше, осень приходит раньше, и если в былые времена ещё существовало понятие «бабье лето», то нынче холод окутывает мир уже в конце августа. «Северная Венеция». Кто-то посчитал, что у нас в среднем двести пятьдесят дней в году – дождливые. Многие, боясь повторения Катаклизма, давно уж переехали в города поюжнее. Есть ли в этом смысл? Возможно. С другой стороны, настоящей, итальянской Венеции, что располагалась куда южнее Петербурга, уже нет. А Петербург – ранен, но жив.

Всему виной, разумеется, экология, ведь чиновники, последние двадцать лет руководившие восстановлением отечественной промышленности, не особо заботились о таких мелочах, как выбросы в атмосферу химикатов и фабричного смога. А какую-никакую промышленность нужно было восстанавливать очень быстро – улыбки защитников природы на хлеб не намажешь и на ноги не наденешь, как бы ни хотелось. К тому же, при плохой экологии верноподданные не очень много времени проводят на пенсии, что помогает экономить государев бюджет.

Очередная остановка: Елисеевская. Семеро вышли, четверо вошли. Пятый тормозит очередь. Одноногий старик с костылем пытается запрыгнуть в коричневый автобус, но ступени расположены слишком высоко. Костыли скользят по уличной грязи. Кажется, один или двое пассажиров могли бы помочь – но люди из очереди просто обходят старика и влезают в автобус через другие двери. Те, кто успел войти, смотрят и ждут, когда же старик, наконец, поднимется или оставит эти жалкие попытки и перестанет задерживать царскую повозку. Двоякие мысли у пассажиров в головах. Да, их раздражает задержка. А старик раздражает своим немощным видом. Но, с другой стороны, им стыдно. Оттого их взгляды направлены на что угодно: на кондуктора, костыль, пустоту, которую раньше заполняла нога, но не в глаза старику. А тот всё пробует запрыгнуть, не сдается. Нет, он всех раздражает. Он – не прошеное людьми напоминание об их собственной черствости, о собственной беспомощности.

Водитель проревел кондуктору указание разобраться. Грузная женщина в стёртом оранжевом жилете растолкала стоячих пассажиров и неуклюже перегородила путь старику.

– Мужик, не задерживай людей. На следующем автобусе поедешь.

– Одну секунду, пожалуйста, сейчас я уже взберусь. У вас же ещё есть место.

Старик, понимая, что ему не рады, засмущался и занервничал. Его движения стали менее аккуратными. Облокотившись на костыли, он закинул ногу на автобусную ступень, но потерял равновесие, и, дабы не упасть в лужу, спрыгнул обратно на асфальт.

– Или быстрее залезай, или уйди. Ты всем мешаешь, – закатила глаза кондуктор.

– Не могли бы Вы мне помочь? Если бы мне кто-нибудь подал руку, я бы никого не задерживал.

– Ох… ну ладно, отойди, я к тебе сейчас спущусь.

Старик отпрыгнул на одной ноге от автобуса, освободив место для своей помощницы, и прислонил костыль к разъеденному коррозией борту.

– Толя – давай!

И двери со скрипом захлопнулись. От вибрации костыль, подпирающий автобус, упал в лужу, обрызгав своего хозяина. Пожилой мужчина чудом устоял.

Кондукторша довольна. Она завела за ухо локон слипшихся чёрных волос и с ехидной улыбкой обвела взглядом пассажиров, гордясь собою: у неё одной хватило духу принять ответственное решение и реализовать его. Ей не доплачивают за помощь старикам, зато за простой автобуса они с водителем могут получить штраф или дополнительный рабочий день в выходной. Так что водитель Толя доволен тоже.

Марк осуждающе смотрел на окружающих: если вы не можете помочь друг другу, вы и себе помочь не сможете. Но ведь и он не вышел к старику. Почему? Не хотел потерять тёплое место возле радиатора у окна.

Автобус двинулся, а Марк смотрел в заднее окно и созерцал, как одноногий старик, опираясь на второй костыль, пробует достать из серой жижи столь необходимый ему инструмент и остаться при этом сухим. Сколько ещё времени у него это займет?

Автобус свернул за угол, закрыв серым бетоном петербургских фасадов падающего в лужу пожилого мужчину.

Осталось три остановки. Установленный в автобусе новостной экран поймал радиосигнал и резко возопил.

– …зафиксирован небывалый всплеск рождаемости. На 2,5% больше, чем в прошлом году. Эксперты прогнозируют, что к концу года реальный показатель превысит прошлогодний на целых 3%.

– Выключите, кто-нибудь, эту херню! – закричал седовласый мужик в грязном ватнике, прижатый пассажирами к двери.

– Это технически невозможно – тут нет пульта управления или каких-либо кнопок, – развела руками кондуктор.

– Да что ты врёшь! У меня племянник на автобусе работает, вам доплачивают за безостановочное вещание этого дерьма!

– Мужик, не бухти, пусть работает, узнаем хоть, что в мире творится, – отрезала хозяйка автобуса.

– Я и без этих тебе расскажу! Нищета! Безработица! Людей специально загоняют в рабство!

– Ничего не знаю, у меня вот есть работа. Кто бездельничает – тот и не ест. И вообще, надо пить меньше.

– Да с чего ты…

– …связано с беспрецедентными мерами, принимаемыми Правительством Империума с целью поддержки молодых семей. Так, при рождении первого ребенка предусмотрена единовременная выплата в размере одиннадцати тысяч двухсот восьмидесяти девяти имперских рублей. А при рождении второго и последующих – выплаты ещё больше!

– Вот видишь, Император уже деньги готов платить, чтобы рожали, а вам все не нравится!

– Да на эти деньги семье и месяц не прожить! Выключи эту херню, хватит насиловать людям мозги!

– Значит так, не смей мне указывать, что…

Манежная площадь. Марк, растолкав соседей, вынырнул из автобуса, так и не дождавшись завершения этого увлекательного спора. Пятнадцать часов сорок минут. Отлично, времени навалом. Адвокат отряхнулся, поправил пальто и полез в карман за портсигаром.

Провалившаяся в карман рука упёрлась в кусок плотной бумаги, которого раньше там не было. Марк нахмурился и достал находку – синюю прямоугольную листовку.

«Гражданин! Да, ты именно гражданин, а не верноподданный. Нам пора перестать пресмыкаться и вспомнить, что в этой стране власть принадлежит её народу. Если тебе не плевать на будущее своих детей, приходи 12 сентября на Марсово поле. Фракция Перемен».

– Кхм… наивные. Ох уж эта оппозиция. Как будто она нужна нашему народу. Кстати, зачем им распространять бумажные листовки, тем более таким образом, если в интернете их не блокируют? Залезть человеку в карман – такой себе способ завоевать доверие.

Марк выбросил листовку в ближайшую урну по пути на Итальянской улице.

Итальянская улица – неформальный увеселительный центр города, куда с пятницы по воскресение стекаются почти все горожане, имеющие хоть какие-то свободные деньги. Это место выступает антагонистом по отношению к дряхлеющим городским окраинам. Антагонистом, стыдливо прикрывающим морщины на своём каменном лице неоновыми вывесками и гирляндами.

Близится вечер – бары и рестораны уже заполнены, толпы людей курят внутри, группы поменьше проветриваются табаком снаружи, знакомятся. Сигареты сближают. Девушки стараются не выходить без компании: в каждой курилке сидит свой постоялец, пытающийся предложить одинокой незнакомке вдохнуть чего-нибудь особенного и увести в одну из ближайших парадных.

Тротуары облюбовали бездомные, скромно тянущие руки к карманам гуляк. Попрошаек периодически прогоняют патрульные народной милиции. Бедняки неуклюже встают, опираясь о стёртые стены или о чёрные бушлаты патрульных и, тихо матерясь, бредут прочь, чтобы прилечь где-нибудь в соседнем квартале и продолжить лениво просить на выпивку и еду.

Ароматы сгнившего мусора, перегара, немытых тел, плесени и дерьма, которые вы не чувствуете благодаря сигаретному дыму.

Марк неспешно дошёл до Тупика Ильича.

Раньше этот старинный переулок был весьма красив и назывался по-другому, но как именно – уже никто не помнит, да и неинтересно. Его переименовали спустя пару лет после Катаклизма. Когда возродилась чехарда с изменениями названий на советский, «коммунистический» манер, когда всё, что только можно, приобрело своё новое-старое имперское наименование, маленький, никому не заметный клерк, коих сотни жужжит в застенках городской администрации, подмахнул название этого переулка в итоговых бумагах, принесённых губернатору. Заметили эту ошибку, когда коммунальщики повесили вывески с номерами домов и обновили все городские карты. Решили оставить. Потому что Империум твёрд в своих решениях и никогда их не меняет. Империум всегда прав.

Когда новость ушла из повестки, губернатора сменили.

На машине Тупик Ильича не проедешь – слишком узко – но пешком пройти можно. Сквозным его сделала волна, снесшая стену, когда-то пристроенную к клубному дому на Итальянской улице. Узкий путь длиной в двести пятьдесят метров, пролегающий меж бледных персиковых зданий еще дореволюционной постройки, как старинный обитатель центра города, сохранил в себе хоть какое-то стремление казаться архитектурно красивым. Напоминание о стране, которая следы своего имперского величия пыталась оставлять в окружающем мире не только в виде страха государева гнёта.

Есть кое-что в населяющих такие переулки постройках, что характерно для всего Петербурга. У них прекрасные фасады – лепнина, барельефы, изображающие рычащих животных или героев древнегреческих мифов. Но зайдёшь с другой стороны – облезлая штукатурка, обнажённый, треснувший кирпич. Даже окон нет. Красота – лишь для туристов, что не знают истинного Петербурга. А туристов из дальних стран сегодня не встретишь. Но и те, что заезжают с иных губерний Империума, не заходят в Тупик Ильича.

Марк отмерил семьдесят метров Тупика, и шум заполненных баров стал едва слышен. Перепрыгивая через торчащие из потрескавшегося асфальта трубы, он краем глаза заметил парочку, пристроившуюся в узком проёме между домами. Рыжий бородатый мужчина в спортивных штанах и чёрной кожаной куртке придавил к стене миниатюрную девушку-блондинку в красном плащике, прикрывающем бежевое платье. Прижал к сырому оранжевому кирпичу тонкую бледную ручку своей дамы и водит мокрым языком по её лебединой шее. Лицо девушки повёрнуто в сторону от мужика, то ли открывая шею для поцелуев, то ли пытаясь уйти от источающих пивной смрад губ. Её движения резки, насколько это возможно в столь замкнутом пространстве между стеной и пузом кавалера. Красная лакированная сумочка падает на землю, но девушка этого словно не замечает. Волосатые пальцы бородача жадно путешествуют по тонкому телу, исследуя дивный новый мир, сокрытый под плащиком. С ходу непонятно, пытается ли она вырваться или наслаждается активными ухаживаниями. На миг она повернулась в сторону Марка, и, кажется, открыла рот, но мужик быстро закрыл его широкой ладонью, размером с половину лица девушки. Марк остановился, его охватила паника.

Нет, не она… её уже давно нет. Марк потер глаза, пришел в себя.

Рыжий мужик обернулся и крикнул: «Кто смотрит – платит больше! Проваливай!».

Нет, это бред. Просто уединившаяся пара. Может, очередной мужлан заплатил за любовь на пару минут. «Ох уж эти вечно молодые и вечно пьяные» – подумал Марк и пошёл дальше. Когда-то игры между мужчиной и женщиной имели более изысканную форму, но те времена адвокат и сам не застал. Но вот, немного позади, вроде девушка издала какой-то звук, но неясно, что он означает. Марк снова на секунду остановился, размышляя, не вмешаться ли. Отвлечь их, узнать, что происходит. Помочь девушке, если нужно. Но нет, это не его дело. Да и в суд можно опоздать, не говоря уже о перспективе получить по голове.

Выйдя из Тупика Ильича, Марк услышал резкий девичий крик о помощи сзади. А может и не сзади. А может и вовсе послышалось. Так или иначе, крик быстро исчез и больше не тревожил. Наверное, разобрались.

И вот, наконец, дворец правосудия. Дзержинский районный суд Санкт-Петербурга, названный в честь одного из организаторов Красного террора, переехал на Инженерную улицу спустя пять лет после Катаклизма и занял бывшее здание Российского этнографического музея. Это действительно дворец – с необходимыми реквизитами в виде белых колонн и семнадцатиметровых потолков, тяжеленной пятиметровой двери, украшенной бумажкой с надписью «Вход». Императорский перфекционизм, но бумажка-то – рваная.

Идея в том, что само здание суда должно внушать трепет и уважение, монументальность как судебной системы в общем, так и отдельных судебных решений в частности. Поэтому этнографическому музею пришлось переехать на северную окраину города. А вскоре его и вовсе закрыли за непосещаемостью.

На входе – высокие рамки металлодетекторов и шкафообразные гвардейцы. Раньше суды охраняли судебные приставы – теперь, когда этой структуры нет, данные функции выполняет народная милиция. Вообще, все задачи, связанные с непосредственной повседневной защитой государства, в том числе от собственного народа, поручены народной милиции. Конечно, есть еще Следственное управление, кабинет прокуратора, тайная канцелярия с её никому не известными полномочиями, но «защита Империума здесь и сейчас» – это про народную милицию.

Раньше судьи выносили решения от имени Российской Федерации, теперь – «властью Империума». Не императора, а именно Империума. Если бы и властью императора – то неясно, кого именно: личность Императора является сакральной тайной. Потому что Император не отделим от Империума. Символически это придумано для того, чтобы показать, что наша страна отошла от вождизма, что Император – человек, который ради общества пожертвовал своей собственной личностью, растворил её в государстве – в Империуме.

Одержимые поиском глубинного смысла думают, что никакого императора и нет, что Император – это конструкт, которым прикрывается группа министров, держащих в своих костлявых кулаках всю реальную власть в стране. Однако «высшее должностное лицо» страны действительно существует как человек и даже избирается, на что есть специальный декрет. Правда избирается путём случайной выборки из числа лиц, прошедших строгий отбор Правительства. И доступа к нему не имеет никто, кроме высших чинов Тайной канцелярии и министров. Так что велика вероятность, что, скрывая личину главы государства, они просто опасаются за его безопасность.

Вообще, при строительстве новой страны и преобразования Российской Федерации в Империум, власть предприняла попытку уйти от разделения общества и государства. Раньше было как: есть население, и есть система органов управления государством, декларируемый общественный договор, система сдержек и противовесов, карикатурная партийная система, прочие интересные штуки. Теперь – единый Империум. Подданный должен ощущать гордость за то, что ему позволено вносить свой вклад в укрепление Империума, единого и неделимого. Империум за это защищает своих верноподданных. Официальная позиция высших чиновников Империума декларируется как единственно верная. Простые люди – рабочие – обязаны действовать согласно великому плану развития, задуманному государем. А что, собственно, изменилось? Дьявол кроется в деталях. В широком смысле гражданские права, в том числе право собственности, никуда не делись. Но если посмотреть внимательно, отдельные ограничения и запреты в своей совокупности убили и свободу слова, и свободу выбора, причём у многих – даже выбора собственной профессии. Конечно, тот, кто обладает деньгами и влиянием, дышит полной грудью, но теперь эти верноподданные – сплошь особо лояльные Империуму «приличные люди».

Марк вошёл в жёлтое здание суда, выложил содержимое карманов и портфеля на проверку постовым, прошёл через рамку металлодетектора. В коридорах толпятся журналисты и нервно ожидающие своей участи участники судебных процессов. Мимо прошел строй из шести конвоиров в чёрной форме, сопровождающих какого-то парня, с виду лет двадцати, закованного в цепи, с уже безразличным выражением избитого лица.

У входа в главный, мраморный судебный зал номер один, в котором через двадцать минут будет решена судьба Демидовых, поглядывая на тяжёлые металлические наручные часы, ожидает низкорослый сутулый мужчина, в свои шестьдесят семь лет выглядящий на все восемьдесят. Он нервно переминается с ноги на ногу, увядающей рукой опираясь на чёрную трость с серебряным набалдашником в форме орлиной головы. Марк натянул товарную улыбку и, ускорив шаг, подошёл к своему доверителю.

– Здравствуйте, Феликс Аркадьевич! Как Ваше настроение?

– Ну здравствуй, Марк. Моё настроение прямо зависит от настроя моего адвоката и судьи. Так что это ты мне скажи – хорошее ли у меня настроение?

Старик может позволить себе любые блага нашего мира, но от него всё равно пахнет старой газетой.

– Сегодня нам нечего бояться…

– По-твоему, я чего-то боюсь?

– Нет… полагаю, настроение у Вас должно быть прекрасное. Давайте пройдём в переговорную, нужно обсудить некоторые нюансы.

Справа от тяжёлых стальных врат, за которыми скрывается зал судебного заседания – маленькая одностворчатая дверца, будто в кладовую или уборную. Она ведет в когда-то просторный музейный зал, разделённый нынче фанерными перегородками на 11 переговорных и коридор.

Переговорная – место, где клиент и его адвокат могут без лишних глаз обсудить предстоящий процесс. Это помещение не прослушивается. По крайней мере, официально.

Войдя в одну из тесных белых коморок, Марк и его доверитель увидели прилично одетую, скромно сидящую в углу у окна пожилую женщину, что-то пишущую простым карандашом в коричневый кожаный блокнот и изредка посматривающую по ту сторону исцарапанного стекла.

– София, ты с кем-то советуешься?

– И тебе привет, Феликс. Как видишь, я просто сижу в тишине и готовлюсь к процессу. Ты вообще уверен, что хочешь этого?

– Сгнившие мосты сносят, и я очень жду, когда наконец рухнет наш. У тебя очень красивая девичья фамилия, и скоро ты вновь возьмёшь ее. Если ты не советуешься с адвокатом – уйди, пожалуйста, поспишь в другом месте.

– Но Феликс, ты со своим другом можешь занять соседнюю переговорную, она свободна. К тому же, я не сплю, а готовлюсь к заседанию. Некоторым приходится делать это без чужой помощи.

Демидов надулся и требовательно уставился на своего адвоката, как на нянечку.

– София Игоревна, Вы можете занять соседнюю переговорную, если она свободна. Не вынуждайте нас вызывать господ из народной милиции и сообщать о нарушении Вами Судебного устава, – решил продемонстрировать профессионализм и преданность вступившийся за своего доверителя Марк.

– И что же я нарушила?

– Порядок использования переговорной. Переговорные используются для тайной консультации клиентов с адвокатами, а не для одиноких размышлений. Таковы правила. Прошу Вас освободить помещение и не тратить на это недоразумение наше и Ваше время.

Пожилая женщина недолго посомневалась, затем всё-таки решила не устраивать конфликт на ровном месте. София закатила глаза, закрыла блокнот, положила его в розовую сумочку с изумрудным цветком, осторожно встала с кушетки и вышла, презрительным взглядом окинув Марка и своего супруга.

Закрыв дверь и убедившись, что их никто не подслушивает, Марк куртуазным взмахом руки и уважительным «прошу» пригласил Феликса Аркадьевича присесть. Дождавшись, пока пожилой клиент доковыляет до скамейки, адвокат занял соседнюю.

Феликс Аркадьевич вальяжно расселся, прислонил трость к краю скамеечки, после чего положил сжатые в замок руки на колени.

– Ну и?

Марк поставил на потёртый стол свой рабочий портфель, из которого достал договор об оказании услуг представительства в суде, копию лицензии адвоката, записную тетрадь с пометками и несколько фотографий, переданных доверителем при подписании договора.

– Итак, Феликс Аркадьевич, в ходе процесса Вам следует учитывать следующие нюансы. Во-первых, судить Ваш развод будет Плихин Сергей Владимирович. Судья с почти тридцатилетним стажем, младше вас всего на семь лет, что с учётом Вашего возраста не такая уж и разница. Ни в коем случае судье не перечьте: ему до пенсии осталось меньше полугода, и ему абсолютно всё равно – отменят его решение или нет. К тому же, по семейным делам судебные акты вступают в силу сразу после вынесения, и, пока мы будем обжаловать вынесенное не в нашу пользу решение, София успеет дать душе свободу. Плихин – очень своенравный мужчина: как-то раз он оправдал торговца ломахао только из-за того, что обвинитель опоздал в процесс. Он очень ценит власть, полученную в силу своего положения, и ненавидит, когда в его процессах кто-то показывает себя успешнее, богаче, увереннее или, упаси Господь, умнее него. Хотя в юридических вопросах, он, честно говоря, профессором не является. Но, так или иначе, он – наш судья, и, если мы не хотим, чтобы Ваш развод продлился полгода, с неизвестно каким и кем вынесенным решением – Вам следует с ним считаться. Если захотите что-то сказать, и я не шучу – хоть что-то, – сначала шёпотом согласуйте со мной позицию. Говорите сразу, только если Вас прямо о чём-то спросит Плихин. Если Вас попробуем спровоцировать София или её представитель, коль он таки явится в процесс, если выскажет хоть какую-нибудь, любую реплику, – не реагируйте и открывайте рот только после одобрительного кивка судьи. Вообще, говорить буду я.

– Парень, я оплачивал реставрацию половины зданий суда в этом городе. Плихин тайно имеет долю в одной из моих строительных фирм. Я вообще могу купить душу каждого из работающих тут судей, в том числе многоуважаемого Сергея Владимировича. Так что пусть только попробует всё испортить.

– Вы обязательно купите его душу, на всю половину своего имущества, оставшегося после развода с Софией Игоревной, если решите его взбесить. Он может сколько угодно от Вас зависеть, но недооценивайте гордость Его чести. Так что сделайте вид, что Вы – убитый предательством жены старик, что Сергей Владимирович – единственный, кто может помочь Вам восстановить справедливость.

Пожилой клиент лёгонько покачал головой, оценивая свои возможности вести себя так, как ему заблагорассудится, и, решив, что поводов перечить судье пока нет, а потенциальные риски не стоят этих усилий, кивнул.

– Ну хорошо, допустим. Что-нибудь ещё?

– Вы так и не сказали, откуда у вас фотографии, на которых запечатлено предательство Софии.

– Какое это имеет значение?

– Плихин бы ответил на это примерно следующее: «Какое это имеет значение, решать не вам, а суду». Ну правда, Феликс Аркадьевич, мне нужно знать все подробности, чтобы быть готовым к любым неожиданностям во время процесса.

– Ох… честно говоря, их прислали мне на работу в тот же день, что и псинам из «Пьеро». Не знаю кто – обратного адреса на конверте указано не было.

– Это странно, не находите?

– Плевать. София не отрицала их подлинность. Мы закончили?

– Нет, но мы как раз подошли к самому главному. Вы говорили, что у вас есть брачный контракт, согласно которому в случае неверности одного из супругов второй имеет право на развод без равного раздела имущества. Именно от этого контракта, якобы подписанного 30 лет назад, зависит исход дела. Но мне этот контракт не показывали. Полагаю, время пришло.

Феликс немножко помялся и достал из-за пазухи тоненькую жёлтую папку и передал Марку. Адвокат вытащил из папки пару выцветших, обтрёпанных по краям листов бумаги, и задумался, изучая документ. Обычный брачный контракт на полторы страницы. Семь существенных условий – и все сводятся к совершению умышленных неблагоприятных действий в отношении супруга – измена, воровство, заражение венерической болезнью и тому подобное. Подписан только Софией и Феликсом, без поручителей, нотариусов (ещё существовавших в те времена) и адвокатов.

– Что ж… если подпись Софии в этом контракте подлинная, не проиграем. Но если его признают недействительным, Вы всё равно потеряете половину всего, что имеете. И тогда София получит недвижимое имущество. А если у неё будет недвижимость, она сможет обеспечивать жизнь душ. И, с учётом обстоятельств дела, а также причины Вашего развода, Роберта получит София, так как оставить его в Вашем услужении – значит обречь на смерть, что очевидно.

– Если ты отдашь ей этого наглого неблагодарного ублюдка, я договорюсь о лишении тебя лицензии. Не забывай, до тебя добраться мне не затруднит.

– Феликс Аркадьевич, я Вам не враг, и более того – не я принимаю решения, а судья. Сконцентрируйтесь на предстоящем процессе. Теперь, как своему адвокату, который очень заинтересован в нашей победе, расскажите мне об обстоятельствах заключения данного контракта.

– А что контракт, он настоящий. Никто не заставлял её его подписывать. Вот, 1992 год, 17 января. Брачный контракт №1/92. Зарегистрирован в Архиве Империума в 2018 году, 1 октября.

– То есть Вы хотите сказать, что только спустя 26 лет зарегистрировали свой брачный контракт? Вы, опытнейший делец?

– Я хотел его зарегистрировать ещё до Катаклизма, у нотариусов, но руки не доходили. Я же всё-таки деловой человек, а семейные дела к работе не относятся. Да и после Катаклизма была масса других более сложных и требующих моего внимания проблем.

Марк улыбнулся Феликсу Аркадьевичу, ещё раз пристальнее окинул взглядом контракт. Хорошо, что у Софии чертовски сложная подпись, подделать её самостоятельно Феликс не смог бы. Возможно, их отношения давно уже трещали по швам, и, когда Феликс почувствовал неладное, он подсунул жене бумажку на подпись. Может, сперва напоил ее или использовал иные притупляющие сознание вещества, коих и без связей Феликса раздобыть не составит труда. А может, он просто нанял нормального каллиграфа.

– Она знает об этом контракте?

– Конечно, знает. Она может что угодно врать на суде для спасения своей шкуры, но документы дороже слов. Тебе ли этого не знать, адвокат.

– Хорошо, так на суде и скажете. И ни в коем случае не вздумайте ляпнуть о проверке контракта на подлинность. Экспертиза может вскрыть подделку… но это так, на будущее. К нашей ситуации это не относится, наш контракт ведь настоящий.

– Не вчера родился, Марк. Главное, ты не подкачай. София не дура, не нужно её недооценивать. Хотя объективно – я дал тебе все карты в руки, чтобы выиграть процесс. Мог бы и без тебя обойтись, если бы захотел.

Марк ещё раз внимательно осмотрел брачный контракт. И всё-таки что-то не так. Бумага действительно старая… или состарена искусственно. А если они проведут экспертизу, и она покажет, что бумаге не 26 лет? Вроде как в те времена бумажное полотно потолще делали. И чернила – чёрные. А люди старой закалки чёрную шариковую ручку не используют – считается, что оставленную чёрными чернилами подпись легче подделать или скопировать. Марк достал из портфеля перочинный ножик и немножко поковырял в углу документа.

– Ты что делаешь!

Марк не обратил внимания на восклицания своего клиента. Едва заметные частички красителя начали слезать, обнажив белоснежные лоскуты бумажного полотна. Так и есть, бумага искусственно состарена. Причём весьма грубо. Ну ты и скотина, Феликс! А если обман вскроется, ты всех собак повесишь на своего адвоката и не заплатишь гонорар. Марк посмотрел в глаза старику, но тот не подал виду, что его раскрыли.

– Что за цирк ты устраиваешь!

Хорошо… через 10 минут начало, и мы можем крупно обделаться.

– Феликс Аркадьевич, дайте ручку. Желательно чёрную шариковую, как та, которой этот контракт подписан Вами и Софией.

– Зачем?

– У вас есть с собой чёрная шариковая ручка?

– Ну… да. Так а зачем тебе?

– Просто дайте мне ручку. У меня нет с собой чёрной, а нужна именно такая. Я сейчас отлучусь на 5-10 минут, а вы ждите здесь и никуда не уходите.

– Что ты собрался делать?

– Свою работу. Просто доверьтесь мне. Вы мне за это платите.

Старик поёрзал, но всё-таки решил, что стоит сделать так, как говорит адвокат: достал из нагрудного кармана чёрную ручку и отдал своему представителю. До сих пор подчёркнуто спокойный Марк резко вскочил из-за стола и убежал из переговорной, оставив клиента сидеть в одиночестве на том же месте, где недавно сидела его супруга.

Феликс Аркадьевич покинуто уставился в окно, но каждую минуту сверялся с часами.

Так, 16 часов 15 минут. Через 5 минут начало, а адвоката всё нет. Этот юнец сам же говорил, что Плихин наркоторговцев выпускал из-за опоздания обвинителей.

16 часов 17 минут. Ну всё. Сегодня же Феликс позвонит нужным людям, и Марка лишат лицензии. Ладно, придётся идти и краснеть. Нет. Без контракта, что забрал этот жалкий адвокатишка – ловить нечего. Нужно уезжать домой. Плихин будет вынужден отложить заседание. Или как там эти судьи делают… Вроде, один раз они обязаны откладывать рассмотрение. Во второй раз Феликс будет уже с контрактом – он Марка из-под земли достанет. На худой конец, обжалует решение. Да, ублюдка Роберта он потеряет, но хоть имущества не лишится.

16 часов 18 минут. Вспотевший Марк вбежал в переговорную, – Быстрее, Феликс Аркадьевич, идёмте!

– Ты это мне сейчас сказал?! Щенок, где брачный контракт?! Отдай!

– Лучше он пока побудет у меня. Пойдёмте, мы опаздываем.

– Так не пойдёт: ты мне сейчас все объяснишь, а потом уже я решу, идём мы или нет.

– Как пожелаете. А я пошёл.

Марк двинулся к выходу из переговорной, как родитель, провоцирующий ребенка, не желающего уходить с детской площадки. Тот приложил усилие и успокоился.

– Стой, подожди уж… но учти, если что пойдёт не так – завтра ты не проснёшься, – проворчал старик, спешно поднимаясь. Мужчины двинулись в зал судебных заседаний.

Не будет преувеличением сказать, что в убранстве залов Дзержинского районного суда действительно есть нечто императорское. Тем более, в мраморном зале, занимаемым председателем суда Сергеем Плихиным. Просторное прямоугольное помещение, в котором и бал можно было бы провести, панорамная стеклянная крыша, сквозь которую естественный свет освещает весь зал, бежевые мраморные колонны и полы, на стенах – высеченные в бронзе сцены, изображающие будни этносов Империума. Пустая трибуна из орехового дерева – место председательствующего судьи возвышается над десятками скамеек для наблюдателей и участников процессов. На этом месте мог бы красоваться императорский трон. У правой стены – просторная стальная клетка, в которой может поместиться дюжина подсудимых. Слева от судейской трибуны – дубовый стол секретаря судебного заседания с компьютером и громоздким принтером.

16 часов 20 минут. Марк и Феликс Аркадьевич вошли. Зал уже был заполнен зрителями: десятками журналистов, студентов юридических академий, знакомыми, конкурентами Демидова, не осмелившимися открыто выступить против старика и помочь Софии в этом процессе, прочими зеваками, которым просто интересно наблюдать драмы, нередко случающиеся на судебных процессах. Под давлением стресса люди могут устроить мордобой прямо во время заседания, а год назад подсудимый во время предоставленного ему последнего слова начал справлять нужду прямо на охранявших его клетку гвардейцев. Для ценителей юридической поэзии зал суда куда изысканнее футбольного стадиона или циркового шатра.

София уже здесь – сидит на первой скамейке левого ряда за широким сосновым столом, исцарапанным ногтями волнующихся предшественников, изучает записи в своем блокноте. Секретарь судебного заседания – черноволосая девушка лет двадцати пяти в зауженных чёрных брючках, белой винтажной блузке и иссиня-черных туфлях на 12-сантиметровых каблуках – сидит за компьютером и делает вид, что набивает какой-то текст. Марк суетливо подошел к свободному столу перед первой скамьёй правого ряда и сразу присел, за ним уверенным важным шагом доковылял Феликс Аркадьевич. Перед тем, как присоединиться к своему адвокату, старик окинул зрителей бракоразводного процесса презрительным взглядом и, театрально улыбнувшись, помахал кому-то в последнем ряду.

16 часов 30 минут. Плихин Сергей Владимирович опаздывает. Не такое редкое явление: важные люди считают своим долгом немножко опаздывать. Потому что могут себе это позволить. А вот позволить себе ждать кого-то – не могут.

Наконец вырезанная в бронзовом горельефе дверь отворилась, и в зал заседания вошёл крупный лысый мужчина, чьё пузо еле-еле прикрывает чёрная судейская мантия. Все разом притихли и встали. Грозным взглядом он охватил зал суда, сведя на переносице пышные седые брови, разгладив объёмные морщины на блестящем лбу. С трудом отодвинув огромное кожаное кресло, специально подготовленное выдержать груз ещё троих таких, как он, судья присел и небрежно махнул рукой всем присутствующим, позволив также занять свои места.

– Ну что, начнём представление? – улыбнулся Сергей Владимирович своей помощнице, будто игриво спрашивая у нее разрешение, – Оленька, давай.

Оленька сдвинула набок чёлку, встала, поправила блузку и томным голосом под пожирающий взгляд судьи зачитала с листка дежурное вступление.

– Уважаемые участники процесса, сегодня десятое сентября. В настоящем судебном заседании слушается дело №17-2411 по иску Демидова Феликса Аркадьевича к Демидовой Софии Игоревне о расторжении брака, заключённого 12 января 1992 года в городе Санкт-Петербург, Российская Федерация, о лишении после развода Софии Демидовой права использования фамилии «Демидова» и о разделе совместно нажитого имущества согласно брачному контракту №1/92 от 17 января 1992 года. При судье Дзержинского районного суда Санкт-Петербурга Плихине Сергее Владимировиче, секретаре судебного заседания Антоновой Ольге Васильевне. Проверяется явка сторон в судебное заседание. Сторона истца, встаньте и представьтесь.

Марк и Феликс Аркадьевич встали.

– Марк Андреевич Градин, адвокат Феликса Аркадьевича Демидова, действующий на основании лицензии №ТО048231 от 14 августа 2015 года, договора представительства №04, заключённого с истцом 23 августа этого года.

– Феликс Аркадьевич Демидов, истец, предприниматель.

– Садитесь. Сторона ответчика, встаньте, представьтесь.

– София Игоревна Демидова.

Секретарь грациозно, щёлкая каблучками по бежевому переливающемуся мрамору, подошла к каждому участнику процесса, забрала документы, устанавливающие их личности, после чего передала их судье.

Сергей Владимирович осмотрел паспорта и лицензию Марка, что-то пометил в своих записях, затем откинулся на спинку кресла и, ловко крутя между пальцами золоченой перьевой ручкой, начал.

– Ну что, вроде те, кто заявлен, явились. Эх, вот радость – разводиться на старость лет. Вам уже и помирать скоро, а вы тут по судам бегаете да имущество делите. Оленька, сними копии с их документов и зарегистрируй. Итак, участники процесса. Истец – Вы поддерживаете требования, заявленные в иске?

– Так точно, – быстро привстав, проговорил Марк.

– Ответчик, вы согласны с требованиями истца?

– Согласна в части, – тихо проговорила София.

– В какой же? Всё отдать кроме фамилии? Или вы не хотите разводиться? Или не хотите ничего отдавать?

София нахмурилась, заподозрив некоторое давление, медленно встала, глубоко вдохнула и приготовилась защищать свою позицию.

– Я согласна с разводом, а также согласна отказаться от этой кровавой фамилии. Но считаю, что раздел совместно нажитого имущества следует произвести согласно Семейному уставу – поровну.

– У истца много имущества: полдюжины квартир, три десятка душ, загородная вилла, не говоря уже о его предприятиях. И что из этого вы хотите забрать себе?

– Половину по усмотрению суда. Но в целом я бы претендовала на 2 любые квартиры, чтобы в одной жить, а другую сдавать и обеспечивать свое существование, и одну душу по моему выбору.

– У душ разная ценность, так к процессу не подходят. Какую именно душу вы хотите? И как будете её обеспечивать?

– Так же, как и себя, – на деньги, получаемые от сдачи квартиры в аренду. А душа мне нужна дешёвая. Роберт Иммуров. Я считаю, что мои требования более чем гуманны, законны и справедливы по отношению к истцу, ибо составляют куда меньше половины от имеющегося у него имущества.

Пышные брови Его чести быстро среагировали на неподобающую к произнесению фразу и резко нахмурились, сосредоточившись у переносицы.

– Насколько ваши требования законны и справедливы, решать не вам, а суду Империума. Вы где-нибудь работаете?

– Нет, я всю жизнь была при истце домохозяйкой. Воспитывала детей.

– И сколько у вас детей?

– Было двое.

– Было?

– Один погиб во время Катаклизма, второй погиб несколько лет назад.

– Как погиб второй?

София немного пошатнулась, не зная, что и ответить. Она впилась сухими пальцами в блокнот и жалобно посмотрела судье прямо в глаза, пытаясь воззвать к милосердию и позволить не вспоминать при десятках чужих людей одно из самых тёмных событий в её жизни. Судья, конечно, прекрасно понимал, что женщина хочет до него донести. Но ему было наплевать. Поэтому, он лишь приподнял брови, выказывая удивление столь долгому ожиданию ответа на такой простой вопрос.

– Это имеет значение? – наконец выдавила София.

– Что для суда имеет значение, а что нет, решать не вам. Отвечайте, – гаркнул Сергей Владимирович, раздражённо хлопнув ладонью по столу.

София дёрнулась от резкого звука, будто ей дали пощечину, и уже куда более тихо и скромно продолжила.

– Нашего младшего сына, Алёшу, убили конкуренты Феликса пять лет назад. Шантажировали. Феликс отказался отдать часть активов, за что наш сын и поплатился. Доля в сети строительных магазинов оказалась для Феликса важнее, чем единственный ребёнок. Я всё равно не понимаю, зачем вам эта информация.

– Поэтому судья я, а не вы. Хорошо, ваша позиция понятна. Садитесь. Истец, чем Вы обосновываете свои имущественные требования?

Настала очередь Марка. Он суетливо встал, вытянув руки по швам.

– Ваша честь, мой клиент просит уважаемый суд разделить имущество, основываясь на брачном контракте, согласно которому в случае супружеской измены всё имущество, нажитое вторым в период брака, остаётся у него.

Зрители, желавшие стать свидетелями падения Демидова, зашептались. Эхо просторного мраморного зала превращало десятки голосов в сотни.

– Тишина! – гаркнул судья. Шёпот зрителей мигом растворился, и судья, успокоившись, недоверчиво склонил голову в сторону адвоката, – Вы можете доказать, что факт измены имел место?

– В период брачных отношений София Игоревна делила постель с Робертом Сергеевичем Иммуровым, являющимся душой во владении моего доверителя…

– Я брала у него уроки английского! – воскликнула София.

– Интересуетесь мёртвыми языками? – усмехнулся судья. – Ну-ну. кстати, ещё раз заговорите без разрешения – выгоню из зала за неуважение к суду. Адвокат, продолжайте.

– …данное обстоятельство подтверждается фотографиями, которые Вам представляю, – и, дождавшись одобрительного кивка судьи, Марк подбежал к судейской трибуне и передал две распечатанные на плотных картонках фотокарточки.

– Секретарь, зафиксируйте это в протоколе. На фотографиях видно, что женщина, похожая на ответчика, лежит в кровати с неизвестным мужчиной, явно не являющимся истцом. Господи, вам же уже за шестьдесят… Последнюю реплику фиксировать в протоколе не нужно. Ответчик, что вы на это скажете? Это вы так уроки брали?

София снова медленно встала и прокашлялась. Выиграла лишние мгновения, в которые надеялась придумать, чем заменить неудавшуюся версию о саморазвитии.

– Во-первых – мне пятьдесят семь. Во-вторых – да, на этих фотографиях действительно я и Роберт. Не вижу в этом ничего ужасного: наши отношения с Феликсом уже три года как трещали по швам. Эти три года мы не спали вместе, он не обращал на меня никакого внимания и даже разговаривал со мною меньше, чем с любым из своих «партнёров». Впоследствии от одиночества я стала общаться с одной из наших душ – Робертом, бедным пожилым человеком, бывшим учителем английского языка. Сначала он учил меня английскому, потом мы полюбили друг друга. Но вы должны понять, что это Феликс отстранился от меня, я как раз таки к нему тянулась. Именно его равнодушие привело нас к обоюдному желанию развестись. А ситуация с Робертом лишь поставила точку, она является следствием, а не причиной. Это грустно, но так бывает. Зафиксируйте это в свой протокол. Но я не понимаю, о каком брачном контракте идет речь, мы с Феликсом никаких контрактов никогда не заключали. Это же унизительно.

Марк осторожно поднял руку, так, чтобы это не выглядело явным вызовом, и чтобы никто кроме судьи этого не заметил.

– Представитель истца, чего вы хотите?

– Ваша честь, позвольте представить суду оригинальную копию брачного контракта №1/92 от 17 января 1992 года, хранившуюся у моего доверителя. Такая же есть и всегда была у ответчика.

Судья кивнул и взмахом ладони приказал адвокату подойти. Марк, в свою очередь, суетливо подбежал к трибуне и протянул председательствующему брачный контракт. Тот брезгливо принял помятую мультифору, вытащил из неё два изъеденных чайной заваркой листка, натянул очки в толстой чёрной оправе и принялся рассматривать судьбоносный документ.

– Я ведь, знаете ли, в начале карьеры следователем-криминалистом побегал. Смогу отличить оригинальный документ от подделки. Истец, вы подтверждаете подлинность предоставленного вашим адвокатом документа?

– Да, это тот самый брачны…

– Я истца спрашиваю, а не адвоката! Феликс Аркадьевич, что скажете?

Демидов лениво встал, поправил пиджак и, опершись о стол, помедлил пару мгновений, затем махнул ладонью, и выдавил: «подтверждаю».

– Ваше право. Присаживайтесь. Так… – Сергей Владимирович начал внимательно изучать каждое предложение, каждое слово в контракте. Затем перешел к изучению бумаги. Тут Марк всерьез занервничал. Судья слегка, еле заметно надорвал край листка и увидел то же самое, что и адвокат тридцать минут назад.

Но он не поднял шум. Он лишь закатил глаза и кинул снисходительный взгляд на Демидова, будто любящий отец, поймавший сына на мелкой забавной пакости.

– Ну да, брачный контракт. Выглядит вполне реальным, с рукописными ещё подписями. Старая, уже жёлтая бумага. Кхм… Феликс Аркадьевич. Я думал, люди вашей формации не подписываются чёрными шариковыми ручками. Хотя… кто разберёт, что там было тридцать лет назад. Ответчик, подойдите.

София, трясясь, встала из-за своего столика, чуть не упав, и подбежала к трибуне судьи.

– Это ваша подпись?

– Да… эта подпись похожа на мою. Однако у меня нет копии этого контракта, я не помню, чтобы я это подписывала, я бы никогда не подписала нечто подобное. Я ещё раз повторяю – это же унизительно!

– Подпись ваша?

– Я же сказала, подпись прямо как моя…

– Секретарь, занесите в протокол, ответчик подтвердил факт подписания им контракта.

– Ваша честь…, – София на миг растерялась, но потом сделала глубокий вдох, успокоилась и продолжила, – так, стоп. Ваша честь, при всем уважении, я этот «контракт» не подписывала, а следовательно – подпись не моя. Из этого факта следует, что Феликс или его адвокат подделали брачный контракт. Нет, если контракт этот действительно зарегистрирован в Архиве в 2018 году, то этот адвокатишка не причем – он обслуживает моего супруга всего года полтора. Соответственно, Ваша честь, прошу о проведении экспертизы брачного контракта.

На зал суда обрушилось молчание. Демидов занервничал и начал своим змеиным взглядом сверлить Марка. Лоб адвоката намок. Судья поразмышлял, пожал плечами и тяжело вздохнул.

– Истец, у меня нет оснований отказывать ответчику в экспертизе документа, – Плихин снисходительно посмотрел на Марка, предлагая ему найти хоть одну – любую причину не удовлетворять просьбу Софии.

О, у Марка такая имеется.

– Ваша честь, в экспертизе нет необходимости. Как видите, контакт завизирован двумя поручителями. Людьми, присутствовавшими при его подписании. Мы с моим клиентом прекрасно понимали, что ответчик попробует ввести уважаемый суд в заблуждение и станет отрицать факт заключения данного соглашения, чем намеренно затянет процесс. По сему мы отыскали тех самых поручителей, тридцать лет назад завизировавших контракт. Это было не просто, но справедливость стоит потраченных усилий. Позвольте пригласить этих людей к трибуне для дачи показаний под присягой.

– Хорошо. У ответчика нет возражений?

– Конечно есть! Послушайте, ну подкупил он, наверное, пару попрошаек, ну и что? Назначьте экспертизу!

– Значит так, ответчик, это уже раздражает. Вы ещё даже не видели свидетелей истца. Ну хорошо, проведем мы экспертизу – так вы же потом будете говорить, что ваш супруг эксперта подкупил. И что меня подкупил. И что Господа Бога подкупил. Это не конструктивно и сопряжено с обвинением всех подряд в совершении тяжких преступлений. У вас есть доказательства подделки контракта?

– Да какие у меня могут быть доказательства?! Я его впервые вижу!

– Вы сбавьте тон, милочка! Иначе следующие 15 суток проведете в отделении народной милиции за неуважение к суду. Короче, суд выслушал мнения сторон и решил вызвать свидетелей истца. Давайте, выходите ко мне сюда.

Марк повернулся к залу и помахал кому-то рукой. С задних рядов зала заседаний лениво поднялись двое мужчин. Один выглядит нищим и потрепанным, второй одет прилично, но как-то странно дергает правой рукой.

– Итак, сначала вы, в синем джемпере, представьтесь.

– Илья Андреевич Вознесенский.

– Вы помните, как женились истец и ответчик?

– Да, почти 30 лет назад это было, зимой. Уж извините, точную дату не помню, не моя свадьба была.

– Они заключали какое-либо соглашение при вас?

– Ну да, брачный контракт, вскоре после свадьбы.

– Хорошо, подойдите, – Плихин показал брачный контракт, – Ваша подпись здесь, внизу?

– Да, конечно. Да, я помню этот контракт. Соня не очень хотела его подписывать, но в итоге поддалась на уговоры Феликса. Сразу скажу, я её особо не знал, я был однокурсником Феликса. Помню, как он 31 год назад объявил о своем намерении жениться… он был так счастлив…

– Ложь! Мы 31 год назад едва познакомились! И этого человека на нашей свадьбе не было! Вот, видите! Это – явно купленный свидетель! – закричала дрожащая от творящегося бесчестия София.

– Ответчик, сядьте! А вы, свидетель, свободны. Следующий, представьтесь.

– Евгений Анатольевич Мурадов. Я был одним из п-первых бизнес-п-партнеров Феликса Аркадьевича.

– Что, да Феликс тридцать лет назад еще в Комитете по строительству работал, какие бизнес партнеры!

– Ответчик, вам слова не давали! Садитесь, когда мне понадобится, я вас спрошу. Последнее предупреждение, – гаркнул Плихин, – итак, Евгений Анатольевич, Ваша подпись?

– Так точно!

– Хорошо. Свободны.

Плихин ещё раз внимательно осмотрел брачный контракт. Затем обвёл взглядом Марка, Феликса, Софию. Зевнул.

– Ладно, мы и так уже очень много времени потратили на этот процесс. Суд, властью Империума, постановил – удовлетворить исковые требования истца в полном объеме. Данное решение вступает в силу немедленно и может быть обжаловано сторонами. На ваш страх и риск.

София закашлялась от удивления. Кто-то из зрителей медленно четыре раза хлопнул в ладоши.

– Но Ваша честь, я не подписывала этот контракт! Феликс подделал мою подпись. Я в этом уверена! Я буду жаловаться!

Запахло жареным, Марк встал и облокотился руками на стол, готовясь вставить своё слово, но Плихин плавным движением руки приказал сесть и замолкнуть.

– Значит так, уважаемый ответчик. Вы принесли в суд доказательства подделки брачного контракта? Нет. Даже если бы я хотел назначить экспертизу контракта – у вас на нее нет денег. За государственный счет экспертиза делается только по уголовным делам, при наличии явных оснований предполагать подделку. И если бы истец не привел двух свидетелей, то было бы ваше слово против слова истца, и я бы ваше ходатайство удовлетворил. Возможно. Но суд исходит из того, что имеет. Этот контракт был подписан много лет назад, очевидно, что Вы забыли о нём. Объективных поводов не доверять истцу у суда не имеется. Решение вынесено, ступайте с миром.

– Но отдайте хоть Роберта, Феликс же убьёт его!

– Ответчик, и Вы, и этот ваш Роберт знали, на что идете. В случае совершения какого-либо преступления, и, тем более, убийства кого-либо, истец понесет ответственность согласно Уголовному уставу. Тут Вам не рынок, а зал правосудия, и тут торжествует закон, а не организуются торги душ. За торгами – это к вашему, теперь уже бывшему, мужу, не ко мне. И не забудьте в течение десяти суток обратиться в Архив Империума с целью внесения изменений в документы, удостоверяющие вашу личность. Иначе будете оштрафованы. Теперь вы – София Мирро. Тоже хорошая фамилия, так что нечего расстраиваться. Всё, все свободны.

Cудья шлёпнул маленьким молоточком, размером меньше своего кулака, по деревянной дощечке, да так сильно, что стоящая рядом гипсовая статуэтка фемиды упала, после чего, покачиваясь, удалился отдыхать в «совещательную» комнату.

Когда председательствующий ушел, зал загудел. Спектакль окончен, народ начал расходиться, и большинство уже выстроилось в очередь на выход из зала заседаний. Представители прессы побежали к Феликсу и Софии. Сама же София Мирро какое-то время просидела за своим столиком, осознавая произошедшее, затем спешно собрала вещи и быстрым шагом направилась вон из зала, оставив на столе свой маленький блокнотик.

– Вы кое-что забыли! – крикнул ей вслед Марк.

Но она лишь обернулась, с обидой и наполненными слезами глазами посмотрела на адвоката, после чего, кажется, не выдержала и, зарыдав, выбежала из зала, расталкивая репортёров.

Марк повернулся к Феликсу, улыбнулся. Тот раздавал журналистам хвастливые комментарии в духе «всегда верил в нашу судебную систему», «справедливость восторжествовала», «слава суду Империума» и далее по списку.

Адвокат подошел к своему доверителю, отстранил от него прессу и отвёл в сторону, приобняв за плечи.

– Ну что, как Вам запах победы, Феликс Аркадьевич?

Наигранная улыбка резко слетела с лица старика, он нахмурился и даже разозлился и змеиным взглядом посмотрел в глаза своему адвокату. Создалось впечатление, что на его лице стало больше морщин.

– Какой победы? Победы!? Ты чего несешь?! Ты думай, что говоришь. Эх, ничего у вас, молодых, святого нет. Да, я, конечно, рад, что она ничего не получит. Но знаешь, Марк, всё-таки у меня семья разрушилась. Я с этой женщиной тридцать лет прожил. Я любил её. Так что я, конечно, рад исходу процесса, но вечеринку устраивать не буду.

– Как думаете, где она теперь будет жить?

– Это уже не моя забота. Помнится, Соня рассказывала лет двадцать назад, что у нее был какой-то там брат. Вот пусть ищет, воссоединяется. Хотя, я почти уверен, что она в трущобы уйдёт. Туда и дорога – бездомные её примут с распростертыми объятиями.

– Как знаете. Так или иначе, если Вам ещё когда-нибудь понадобится моя помощь, буду рад Вашему звонку. Теперь, может, перейдём к оплате?

– Да, давай… – бизнесмен успокоился, его лицо разгладилось от морщин, вновь приняв уверенное и рассудительное выражение, – вообще… честно говоря, спасибо. Ты это здорово придумал, с этими свидетелями. Я вначале не понял, думал, ты украл контракт и сбежал. Кто знает, что тебе в голову взбрело, может, конкуренты подкупили. Собирался тебя уничтожить. Затем ты вернулся, и я успокоился. Но когда она заявила об экспертизе, я вновь подумал, что всё пропало. А ты ведь сразу понял, что контракт левый. Ну что ж, быстро ты подсуетился. Прекрасная партия, великолепный эндшпиль – признаю, ты не зря ешь свой хлеб. Кто эти люди-то хоть?

– Да понятия не имею, так, на улице возле суда покуривали. Думаю, «профессиональные понятые». Безработные или наркоманы, ошивающиеся у судов, отделов милиции или Следственного управления, готовые за копейку любую бумажку подписать. И, да, мне пришлось им по пять тысяч заплатить. Надеюсь, Вы понимаете, что я рассчитываю на их возмещение.

Феликс усмехнулся и достал из нагрудного кармана пиджака портмоне, развернул, и начал отсчитывать купюры, да так, чтобы Марк не видел их общее количество.

Вдруг из-за спины на левое плечо старика упала рука невысокого пожилого мужчины в чёрном шерстяном пальто и шляпе «Федоре».

– Ну, это ты показал, Феликс, это ты молодец. Позволишь украсть тебя ненадолго у этого джентльмена?

Феликс надменно обернулся, готовясь осадить незнакомца, посмевшего дотронуться до него без разрешения, но, когда увидел воочию человека, решившего отнять его драгоценное время, принял озабоченный вид. Спесь и высокомерие быстро улетучились.

– Да, конечно, обождёт. – И, не подождав хотя бы из приличия согласия Марка, Феликс отвернулся и отошел вместе с приобнявшим его за плечо мужчиной. Марк не смог разглядеть его лица, но это и не имеет значения. Главное, чтобы Феликс не сбежал с гонораром. Хотя, такие уважаемые люди не опускаются до обмана адвоката, выигравшего им суд.

Они отошли в дальний, уже опустевший угол зала. Незнакомец достал из нагрудного кармана какую-то бумагу, потряс ею у носа Феликса и, отдавая, вдавил её в грудь бизнесмена. Судя по едва различимому голосу, он чуть младше Феликса, но из той же весовой категории. Престарелый предприниматель трясущимися руками принял бумажный лист, и, не пожимая руки партнёру, вернулся к своему адвокату.

– Рад, что Вы быстро освободились, Феликс Аркадьевич!

– А ты не язви, адвокат. Ладно. Слушай, Марк Андреевич, раз мы с тобой все равно тут работаем, позволь попросить тебя еще об одной услуге.

– Надеюсь, вы за эту минуту не успели снова жениться, чтобы снова требовать развода.

– Это очень глупая шутка, Марк. Короче, мне нужно, чтобы ты завизировал дарственную на одну душу.

– Без проблем, кто приобретатель?

– Не могу сказать. Вот бланк дарственной, ты просто завизируй, и всё.

Феликс отдал бланк дарственной, согласно которой он, находясь в здравом уме и трезвой памяти, дарит принадлежащую ему на праве собственности душу (прочерк) новому душеприказчику (прочерк).

– Феликс Аркадьевич, но тут нет ни наименования души, ни имени душеприказчика. Вы же знаете, я обязан проверить, имеет ли он возможность содержать душу, обеспечивать ее физическое здоровье. Не содержится ли он в чёрном списке душеприказчиков, в конце концов. И что это за душа такая? Может, ей нужны особые условия. А она предоплаченная?

– Марк, это просто дарственная на душу, не усложняй. Мой партнёр -приличный человек, заслуживающий доверия, просто он просил не распространяться о его фамилии без надобности. Поверь, я бы не отдал ни одну из своих душ проходимцу. Он из «приличных людей», поверь. Он свой. А я тебе двойную цену заплачу за визирование этой дарственной, да и гонорар удвою за прошедший бракоразводный процесс, который ты с таким мастерством мне выиграл. Ты и сам сможешь купить себе душу с этих денег! Если немного добавишь, ну или кредит возьмёшь. Я могу договориться с одним банком об индивидуальных льготных условиях.

– Вы хотели сказать, утроите плату за мою визу?

– За визу – утрою. Хитрый ты человек, Марк, наживаешься на старике! У Вашего поколения совсем нет принципов.

– Не прибедняйтесь. Всех нас переживете. Ладно, давайте. И не забудьте возместить мне десять тысяч за ваших тайных свидетелей.

– Всего десять тысяч… как дёшево нынче стоит слово, – ухмыльнулся Феликс, – по рукам.

И Марк поставил подпись. В конце концов, он постоянно визирует передачи душ от одного душеприказчика другому. А заработанные деньги – лучше, чем сэкономленные, и никогда не лишние!

Получив завизированный адвокатом документ, старик с облегчением выдохнул. Вновь достал портмоне, быстро отсчитал дюжину новеньких бордовых купюр и отдал их Марку, который спешно засунул свой гонорар в левый карман серых брюк, уважительно кивнул Феликсу Аркадьевичу на прощание и удалился.

Когда адвокат вышел из здания суда, на улице уже почти стемнело. Петербургская осень быстро и безжалостно укорачивает дни. Однако, даже несмотря на застилающий городские просторы смог, на воздухе дышать легче, чем в любом государственном учреждении. А сентябрь дарит относительную чистоту и свежесть затхлому аромату петербургских улиц.

Марк вытащил из полупальто портсигар, достал виноградную папироску и закурил. Дым быстро устремился ввысь и развеялся в небесах под воздействием порывистого ветра. Прямо как будущее Софии Мирро и судьба той несчастной души, которую она не смогла выиграть в этом бракоразводном споре.

17 часов 50 минут. Марк прогулочным шагом двинулся в «Первый книжный» на Невском, где через тридцать минут начнется презентация новой книги очень уважаемого писателя – Владимира Владимировича Ильина. Автор собственной персоной представит свое последнее творение. И пусть такой досуг вымоет из головы Марка ту грязь, в которой сегодня в очередной раз пришлось искупаться.

«В начале была идея» – название недавно вышедшей книги человека, называющего себя последним печатающимся философом. По правде говоря, одного из двух, но второго посадили три года назад за вандализм, и с тех пор о нём никто ничего не слышал.

«В начале была идея» – утверждение, что всё на свете зародил импульс, движущая сила, ещё не имеющая формы. Конечно, книга не только об этом, ибо размазать на целую монографию одно утверждение, притом не особо оригинальное, – слишком нагло. Тут и рефлексия над самоценностью созидательного начала, и критика наивного альтруизма, и забавные истории о работе автора в колонии. Как минимум, наверняка Ильин распишет, что же за идея, по его мнению, является началом мироздания, чья это идея и к чему всё это приведёт.

Молодой человек подошел к «Дворцу чтения», как его позиционируют владельцы, и выбросил в мусорное ведро давно потухшую, скуренную до фильтра папироску.

Магазин украшен по всем правилам пёстрой цирковой ярмарки: надутые арендованными душами жёлтые и розовые шарики над входом, десятки маленьких треугольных флажков по периметру двухметровых окон усердно стараются отвлечь внимание от сантиметровых трещин в фасаде и покосившейся вывески «Первый книжный» с отвалившейся (или украденной) буквой «к». Сами окна закрыты огромными плакатами, на которых полноразмерный Ильин восседает на барном стуле в позе мыслителя и призывает приобщиться к прекрасному: «В начале была идея. Я помогу каждому найти её».

Марк вошёл и по скрипучим деревянным ступеням поднялся на второй этаж, оказавшись на пороге просторного торгового зала, где среди книжных полок импровизированно смастерили деревянную сцену, перед которой полукругом расставили пластмассовые стулья.

Почти все девяносто шесть стульев заняты. Мужчины и женщины средних лет, льстящие себе самопровозглашённым причислением к классу когда-то знаменитой петербургской интеллигенции. Редкие студенты, наивно надеющиеся услышать что-то элитарное, что можно будет потом обсудить за кружкой пива в одном из баров неподалеку. Зеваки, которые явно не понимают, зачем и куда они пришли, но скуку нужно разбавлять разнообразием. Марк искренне полагает, что относится к первой группе, хоть и не входит в неё по возрастному цензу.

Адвокат протиснулся к незанятому сидению в предпоследнем ряду, снял полупальто и уселся. Организаторы встречи дождались полного заполнения зала, приглушили свет, и на сцену резво выскочил главный герой – смуглый брюнет в бордовом бархатном пиджаке и синей бабочке, дитя Краснодарского края, мыслитель, филантроп и визионер.

– Добрый вечер, дамы и господа! Рад вас всех видеть! – сверкая белоснежной улыбкой, уселся на барный стульчик Владимир Ильин. – Сегодня мы с вами собрались, чтобы я представил вам мое новое – и, возможно, важнейшее творение – «В начале была идея». Эта книга – квинтэссенция всего, что я знаю. Понимаете, я, как и каждый человек на земле, всю жизнь размышлял над тем, что же в нашей жизни первично, что является всему началом, и, главное, зачем. Так вот: любое развитие, любой процесс создания чего-либо нового, – это следствие неутолимой жажды – импульса, не сформированного словом. Но жажды чего? Свободы – отвечу я вам. Именно интуитивное, на уровне инстинктов, желание избавиться от ограничений, от оков, от препятствий – причина того пути, что прошел человек.

– Не прошло и минуты, а эта презентация уже похожа на один из тех тренингов по самосовершенствованию, типа «найди себя, обрети успех, стань богаче уже сегодня» и так далее. Вам так не кажется? – обратился к Марку приятный женский шепот справа. Марк повернулся и увидел миловидную рыжую девушку с каре, в аккуратной бордовой шляпке «слауч». – Он так забавно прыгает по сцене! Я убеждена, что нам вот-вот озвучат 12 блестящих идей для нового бизнеса.

– Честно говоря, никогда не был на подобных тренингах. Откуда мне знать. Хотя, признаю, Ильин порой бывает весьма эксцентричен, – прошептал в ответ Марк.

– А я уже думала, что видела вас на одном из них. Или его. Всё одно, не уйду, пока не узнаю 10 секретов счастья и спокойствия.

Марк почувствовал неловкость, так как не хотел вступать с кем-либо в диалог и мешать остальным слушателям.

– Могу раскрыть первый – не ходите на книжные презентации, что вам не по душе.

– Какой же вы зануда! Обязательно вот так сразу грубить?

Марк более пристально осмотрел собеседницу. Чёрный полупрозрачный нейлон, обернувший тонкие ножки, не то тщетно пытается, не то лишь делает вид, что пытается скрыть татуировки в виде цепей на лодыжках. Изумрудное платье-футляр с глубоким вырезом подчёркивает большие зеленые глаза. Девушка, надув окрашенные вишнёвой помадой губки, разочарованно посмотрела на Марка и отвернулась.

– Простите, просто выдался тяжелый день… – прошептал он.

– …Жажда свободы – необходимый толчок, с которого и началось развитие человечества.

– Но как же стремление к безопасности и к продолжению рода? – спросил кто-то из первого ряда.

– Дорогой друг, стремление обезопасить и продолжить свой род присуще и животным, – продолжил писатель, приблизившись к краю сцены, одаривая зал снисходительной улыбкой, – В чем отличие человека от зверя? Животные принимают мир таким, какой он есть, и приспосабливаются. Человек же пытается изменить мир под себя, сделать его лучше. Потому что человек – свободен. Собственно, только поэтому человек эволюционировал. Путь к личному счастью идёт через поиск личной свободы.

– Вот и совет, как стать счастливой!

– Это не тренинг по саморазвитию… простите, как вас зовут?

– Виктория. А что?

– Приятно, Марк. Пожалуйста, не мешайте слушать.

–…Вот, дорогой друг, вы говорите, что стремление творить не отличается у человека и животного. Ведь животные также не лишены этого дара – птицы плетут гнезда, пчёлы создают ульи. Принципиальным отличием является то, что стремление творить у животных ограничено физиологической необходимостью. Человек же стремится создать новый мир. И более того – стать в нём богом. Тем не менее, даже это стремление не присуще каждому…

– Вам не скучно?

– Нет. Зачем вы пришли сюда, Виктория?

– Меня интересует всё новое, хитрое и интеллектуальное. А выступление наречённого величайшим в России, и тем более – последним из существующих философов – разве это не веский повод для того, чтобы быть сейчас здесь? Просто я ожидала большего. А вы?

– Прошло всего несколько минут, дайте ему шанс. Мне нравятся его книги, в них я вижу отражение своих идей.

– Тогда зачем вам их читать?

– Потому что всегда приятно видеть, как твоей точки зрения придерживается кто-то, обладающий авторитетом. И способный лучше формулировать и развивать мысли.

– Молодые люди, побеседуйте потом, вы мешаете, – послышался сердитый шёпот сзади.

– Извините, пожалуйста, – виновато прошептал Марк.

– ….люди не одинаковы. Люди делятся на создателей и потребителей. При появлении нового дивного мира… например, в литературе, один человек ныряет в него, исследует, получает весь спектр задуманных автором эмоций, а другой не может себе этого позволить, ибо мечтает создать свой, более совершенный мир. От великолепного романа он не вдохновляется, а лишь испытывает прожигающую нутро зависть.

– Только не говорите, что будете потом стоять в длиннющей очереди за автографом, – Виктория продержалась в молчании меньше минуты.

– Почему бы и нет?

– Потому что Вам это не нужно.

– И что же по-Вашему мне нужно?

– Выпить со мной чашечку кофе!

Марк внимательно, со вспыхнувшем не то недоверием, не то удивлением, снова окинул взглядом девушку. Виктория сидит прямо, словно специально демонстрирует прекрасную осанку, сложив руки на изумрудном клатче, но выглядит при этом расслабленно. Наигранно наивно хлопает длинными черными ресницами, выглядывающими из-под ассиметричной огненной чёлки. Марк отвернулся и посмотрел в потолок, изображая раздумье.

– …Созидательный процесс делает человека свободным. Отказ от желания сотворить нечто является отказом от свободы. И вот тут мы подходим к самому главному.

– Ну Марк, вы же видите, что это всё более и более походит на сходку какой-то секты.

– …Отказ от свободы – как одно из высших ее проявлений.

– Только не говорите, что это очередная политическая агитка, – разочарованно прошептал молодой мужской голос слева.

– Сейчас вы всё поймёте, дорогие друзья. Смотрите, сначала появился человек как физиологический конструкт. В нём было заложено стремление к свободе – и поэтому он начал быстро развиваться. Всё больше свободы – всё быстрее развитие. Все серьёзнейшие войны и потрясения, причиной которых был человек, – родились в условиях резкого переосмысления обществом степени свободы, которую должен иметь каждый индивид. И вот человек стал настолько свободным к концу второго тысячелетия, что создал что-то, что чуть не уничтожило всё человечество. Почему уцелела только наша страна? Почему не смыло с лица Земли чудесный Петербург, ранее в первую очередь страдавший от наводнений? Почему многие другие города за границей Империума, возвышавшиеся над уровнем моря на сотни, а то и тысячи метров выше, чем Петербург, уничтожило, а «град Петров» нет? Потому что только нам «права человека» не снесли башню. Поэтому после Катаклизма наше государство, как многим может показаться, ограничивает наши свободы. Да, ограничивает. Но зачем? Чтобы общество не уничтожило само себя.

– Марк, Вы же понимаете, что это полнейшая чушь. Он просто убеждает сидеть тихо. То есть я не против, мне порой нравится, когда мною управляют, но всё же в других обстоятельствах. Вот вы больше любите отдавать приказы или подчиняться?

– Хорошо, я выпью с вами кофе, но до окончания презентации вы будете говорить только очень тихим шёпотом, чтобы не мешать остальным, или замолчите.

Девушка прильнула к уху Марка, и, едва не коснувшись его губами, прошептала: «Какой же вы все-таки зану-у-уда», – после чего тихо, прикрывая ладошкой рот, захихикала и села ровно. А яркий аромат ландышевых духов остался.

–…История циклична. Я очень хочу, чтобы вы прочитали мою книгу и предались рефлексии над вопросами, мною затронутыми. Из моей книги вы поймёте, что есть истинная свобода, и какова ее цена. И почему её нужно ограничивать. В начале была идея, и имя этой идее – свобода. Но она может уничтожить человечество ровно так же, как когда-то породила. На этой ноте закончим. Всем спасибо!

Гости презентации непродолжительно поаплодировали, а Владимир Ильин спустился со сцены и сел за стол у её подножья, приготовившись одаривать своих немногочисленных фанатов автографами. Работники «книжного дворца» резво обступили философа и сделали несколько фотографий для отчёта.

– Виктория… позвольте задать вам нескромный вопрос… но скажите честно, вы сегодня употребляли?

– Не поняла?

– Ну… ваше поведение… оно достаточно вызывающее.

– А потом они сетуют на нашу скромность, замкнутость и чёрствость. Знаете что, до свидания, Марк. Вы – идиот.

Виктория встала и поправила шляпку. Некрасиво получилось. Но Марк не виноват – слишком давно не имел дел с прекрасным полом, да, к тому же, он слишком стар, чтобы вести себя, как джентльмен. Стар? В двадцать семь?

– Позвольте… – Марк взял у девушки пальто и помог ей одеться. Виктория надулась, но приняла данный жест, и двое прошли к выходу.

– Прошу прощения… позвольте мне таки исполнить обещание.

– Что вы всё повторяете, «позвольте, позвольте»… Какое?

– Чашечка кофе.

– Ох, ну ладно. Только пойдёмте отсюда. Здесь пахнет обманутыми снобами.

На улице молодых людей встретил, как старый товарищ, сентябрьский порывистый ветер. Чёрно-коричневое небо и подвешенные на длинные столбы фонари, как новогодние гирлянды, дарят праздничную атмосферу и без того привычно помпезному Невскому. Уличные художники не спешат сворачиваться, ибо вскоре зимний мороз запретит и уличные акварельные натюрморты, и весёлые шаржи, а кушать хочется.

– Марк, вы курите?

– Немного.

– Как можно курить немного? Вы либо получаете наслаждение от табачного дыма, либо нет. Хотя в наше время существует масса иных способов получения никотина. Вот вы какой используете, Марк?

– Я предпочитаю традиционные самокрутки.

– Всё-таки вы из тех, кто любит выделяться!

– Просто я люблю качественный табак.

Виктория достала из сумочки длинный лакированный мундштук, вставила в него тонкую белую сигарету и многозначительно посмотрела на собеседника, как бы намекая, что настоящий джентльмен не заставит даму ждать огонька.

Марк намёк понял и суетливо полез в карман за зажигалкой. Виктория прикурила, прикрывая огонёк рукой в чёрной кожаной перчатке, после чего глубоко и с наслаждением вдохнула ароматизированный дым.

Они остановились в задумчивом молчании, направив взгляды на бездомного, присевшего у фонарного столба по ту сторону проспекта и держащего в руках крупный кусок картона с нацарапанной надписью «Мы это заслужили».

– Мой вам совет, Марк, если уж вам так нравится эстетика натурального табака, – то и прикуривайте не от зажигалки, а от спичек. Так аромат лучше. Хотя, если для вас эти папироски – лишь способ выглядеть более утонченным, – бросайте выпендриваться, они всё равно не выглядят так изысканно, как вы думаете.

– Да какая там изысканность. Это всего лишь самодельные скрутки из полупрозрачной бумаги, забитой мелкими сухими ветками. Тем не менее, подумаю над вашим советом. Советом девушки, курящей через мундштук.

И они, покуривая, пошли по Невскому, протискиваясь через уличных художников и попрошаек, намереваясь отыскать какой-нибудь киоск с кофе.

– Вот не понимаю. Я читала, что Ильин всю жизнь проработал тюремным надзирателем. Как он мог написать какой-никакой философский труд?

– А что ему могло помешать?

– Окружающая среда, продуктом которой он является. Да и люди такой профессии редко отличаются тонкой душевной организацией.

– На самом деле, они такие же люди, как и мы все. Просто с грязным налётом своей жестокой работы. Может, атмосфера тюрем и натолкнула его на измышления о свободе и созидании?

– И о необходимости эту свободу ограничивать.

Молодые люди остановились у фургончика с кофе, взяли по капучино.

– Судя по тому, что я сегодня услышала, его книга как раз не восхваляет свободу, а пытается убедить нас отказаться от нее. «В начале была идея» – произведение, которое могло бы быть написано человеком, не приемлющим стеснения. Но не принимать стеснение – значит отвергать и государственную службу.

– Так вот он нынче и не работает на Империум.

– Тише, друг мой, все мы работаем на Империум! – заговорщицки прошептала Виктория, театрально прислонив к губам указательный палец, – Если серьезно, он проработал в системе двадцать лет, а это так просто не проходит. Вообще, вам не кажется странным, что сегодня каждый «приличный человек» – либо бывший чиновник, либо силовик?

– Не думаю, что Ильин особо богат, если вы об этом.

– А успех измеряется не только толщиной кошелька. Вы даже не представляете, сколько плюшек приносит хотя бы локальная известность и ореол псевдоинтеллектуальности, если грамотно их использовать.

Девушка, прикрыв глаза, залпом допила остывший кофе и выбросила в урну стаканчик.

– Только вот все эти плюшки в конечном итоге сводятся как раз-таки к толстому кошельку. Или к его эквивалентам.

– Что и требовалось доказать.

Марк прикусил губу, поняв, как просто его уделали.

– Как скажете, – пожал плечами он.

– Вы так и не ответили.

– На что?

– Вам не кажется, что сегодня все «приличные» люди – сплошь бывшие государевы служащие или как-то с ними связаны?

Марк на минутку задумался. Очень странный разговор, и в очень странное русло он движется.

– Виктория, вы как оперативник Управления по борьбе с экстремизмом.

– Да ладно! Ха, в таком меня еще никто не обвинял. Вообще, я уже заметила, что вы из тех, кто любит обвинять женщин.

– Просто вы будто прощупываете меня – насколько я согласен с линией Правительства, критикую ли действия властей в повседневных разговорах.

– И зачем Управлению понадобилось бы это делать? Знаете, чтобы критиковать власть, пока ещё лицензия не нужна.

– Это как посмотреть… – промямлил Марк, задумчиво разглядывая асфальт.

– Вы работаете на государство? От ваших взглядов зависит ваша карьера? Это грустно.

– И да и нет. Я адвокат, и более-менее независим.

– Ууу.. слышала, слышала. Можете не продолжать. Я понимаю, почему вы стараетесь быть осторожным в высказываниях.

– Прошу любить и жаловать.

Молодые люди прогулочным шагом прошли в сторону подземного перехода, открывающего путь к метро. Рядом с переходом, прислонившись к бетонной ограде, уснул попрошайка в рваной тельняшке и старом голубом пуховике, прижимающий к груди картонку «На бухло для Маугли». Виктория достала из клатчика и кинула мужчине в ржавую железную банку пару монет. Марк также поспешил отсыпать страждущему.

– Вот Марк, вы никогда не задавались вопросом: нужна ли такая работа, которая вас ограничивает?

– Я особо и не жалуюсь. И потом, так почти весь Империум живет.

– Это не оправдание. Нет, я не хочу вас обидеть, я очень уважаю ваше дело, но вот скажите – вы в детстве мечтали именно о том, чем сейчас занимаетесь?

– Ну, в детстве я не знал всех тонкостей адвокатской профессии.

– А если бы знали, то мечтали?

– Эх, ну… не думаю.

– Тогда немедленно смените род деятельности.

– Когда вы говорите о недостатках адвокатской работы, где-то за Уралом смеётся один шахтер. Я уже не в том возрасте. Это очень не просто.

– А что в нашей жизни просто? Как по мне, непроходимых стен нет. На любую трудность нужно смотреть свысока, гордо расправив плечи. Жизнь ударила по щеке – танцуй, будто выиграл в лотерею, борись и побеждай.

– И эта девушка час назад ставила в укор Ильину мотивирование на личностный рост.

– Виновна. Но я и не называю себя выдающимся философом. Кстати о вас. Были недавно какие-нибудь дела неординарные?

– Ну, на самом деле это – адвокатская тайна, – с серьёзным видом отвернул голову Марк.

– Ой, да бросьте. Наверняка что-нибудь эдакое недавно было, у вас же такая интересная работа! Ну дайте мне немножечко тайны.

– Ну… вот сегодня представлял богача одного – он с женой разводился. Она пыталась отсудить у него половину имущества, но мы оставили её ни с чем.

– Достаточно жестоко, вам не кажется?

– Что поделаешь, цена предательства.

– И где она теперь будет жить?

– Не знаю, вроде у неё там были какие-то родственники. Хотя мой доверитель убежден, что она в трущобах осядет. Да и вообще, я не только с такими делами работаю.

– А с какими ещё?

– Ну… разными, так уж в двух словах и не расскажешь. Правозащитные кейсы всякие… – решил зачем-то соврать Марк. Ради чего? Как это глупо! Адвокат замялся, – Ну да что мы всё обо мне, да обо мне. Кстати, а чем вы занимаетесь?

– А это уже совсем другая история. Не будем омрачать прекрасный вечер, поговорим об этом в другой раз. Кстати, может, позволите записать ваш номер телефона? – Виктория, уверенная в том, что ей не откажут, достала из своего изумрудного клатча белый телефон-раскладушку и приготовилась записывать.

– Зачем?

– Вы серьёзно? Господи, хотя бы для того, чтобы у меня был телефон адвоката. Может, мне когда-нибудь понадобятся ваши услуги.

– Ах, да, конечно. – Марк продиктовал свой восьмизначный номер. Виктория убрала телефон и остановилась, повернулась к проспекту и помахала рукой в сторону проезжей части. Через пару секунд к молодым людям подъехал тёмно-серый седан, который, остановившись, два раза мигнул фарами. Виктория открыла переднюю дверь и кинула свой клатчик на пассажирское сидение.

– Как это понимать?

– Это такси, я вызвала его десять минут назад. Ну-ну, не смотрите на меня так разочарованно, это был прекрасный вечер! Мужчина, который не спешит переходить с девушкой на «ты» в первый день знакомства, – сегодня это редкость! А мне просто… подруга написала, нужно срочно отъехать. Уж извините, у меня нет человека дороже неё.

– Но вы так и не оставили свой номер.

– Так и задумано. Я сама вам позвоню – и очень скоро! И мы снова встретимся, Вы будете занудничать, а я буду мешать вам слушать очередной тренинг эффективности!

– И много-много спорить…

И, смеясь, Виктория села в автомобиль. Дверь захлопнулась. Такси, если это действительно было такси, спешно отъехало. Чёрт их разберет – опознавательных шашечек нет, а автомобили для простых смертных окрашивают только в один из оттенков коричневого или серого, чтобы не так бросались в глаза грязь и ржавчина.

Аромат ландыша развеялся, а Марку осталось лишь помахать рукой вслед и достать новую папироску.

***

Хромающий мужчина подошёл к ржавым воротам и несколько раз постучал молотком по открытой калитке: четыре коротких несильных удара и один помощнее, отозвавшийся долгим металлическим гулом. Вскоре тишина вновь захватила Горьковское шоссе. Лишь деревья, ласково окутанные тьмой, шуршат желтеющими листьями. За воротами навевают тоску два полуразрушенных двухэтажных здания из белого кирпича с пустыми оконными рамами.

Мужчина убрал молоток в замшевую сумку-почтальонку и присел на холодный песок, прислонившись спиной к ограде. Прошло пятнадцать минут. Тишина. Ничего не происходит.

Прошёл ещё час. Холод принуждает зубы непроизвольно стучать, а плечи трястись, словно в эпилептическом припадке. Мужчина надел капюшон.

Глаза слипаются от усталости. Что ж, ноги и так пронесли его почти восемьдесят километров, большего они сделать не в состоянии. Восемьдесят километров! Да он в жизни такой марш-бросок не совершал. В начале пути это казалось чем-то нереальным. Конечно, небольшой его отрезок удалось проехать на попутках, но всё же… силы иссякли.

Ничего не поделаешь: его не приняли. Он немножко подремлет, а затем поковыляет обратно.

На третий час ожидания сзади послышался чей-то шёпот. Мужчина вскочил и зажмурился от ударившего в глаза света ручного фонарика, исходящего со второго этажа одного из тех кирпичных зданий. Сияние продлилось секунд десять, после чего вновь наступила тьма. Но вместе с ней появилась надежда. Она оживила ноги, и он привстал, опираясь на ограду.

Из-за, казалось, заброшенного здания к гостю быстрыми шагами двинулись двое в рваных камуфляжных комбинезонах. Их лица скрывают чёрные, обмотанные вокруг лица шарфы. Левое предплечье одного обмотано синей тканью, второго – красной. Это какие-то опознавательные знаки?

Подойдя, незнакомцы жестом приказали молчать и ещё раз осветили мужчину фонарями, после чего один из них обошёл гостя со спины и осмотрел сумку-почтальонку. Достал молоток. Одобрительно кивнул своему коллеге.

– Хорошо, пойдём, – хрипло прошептал тот, и убрал левую руку от кармана комбинезона, который оттягивало вниз что-то тяжёлое.

Жестом руки, держащей молоток, незнакомец с синей повязкой пригласил скитальца перейти через границу: «Ничего не говори, пока не спросят».

Трое двинулись вверх по тропинке, вымощенной редкими бетонными плитами, небрежно торчащими из земли. Вдалеке за деревьями показалось красное двухэтажное строение. Куда лучше сохранившееся, чем те, что на входе: даже стёкла на окнах целые.

– Спасибо, с-спасибо вам, – сказал обессиленный гость. Ему никто не ответил.

На подходе к красному кирпичному зданию стало слышно слабое треньканье гитары. Там, за углом. Подойдя к нему, один из сопровождающих дважды негромко хлопнул в ладоши. Музыка оборвалась.

Когда зашли за дом, перед мужчинами открылся небольшой, сложенный из веток и обломков досок костёр, вокруг которого на брёвнах располагались восемь мужчин и женщин. Они сидели спиною к вновь пришедшим, скрывая свои лица. Видно, как одна девушка качает на руках спящего младенца. Неподалеку расположились ещё два красных кирпичных здания.

Трое вошли в дом. Их встретили запах сырости и слезающая со стен бирюзовая краска, обнажающая ещё восемь слоёв, первый из которых нанесён ещё в годы давно минувшей эпохи. Слева от входной двери к стене придвинута дюжина пар грязных ботинок и сапог.

Поднялись на второй этаж, прошли по длинному просторному коридору, вымощенному скрипучими деревянными досками. Мужчина с синей повязкой открыл фанерную дверь в конце. В маленькой комнатке невысокий пожилой человек в свитере сидит за столом, покуривает трубку и что-то строчит в толстой тетради под тусклым светом настольной лампы. Заметив гостей, он поднял усталый взгляд и улыбнулся.

– Какие новости, джентльмены?

Сопровождающий с синей повязкой молча вручил старику молоток, изъятый у гостя. Тот покрутил его в руках, затем взял лупу и принялся дотошно осматривать боёк, словно оценщик ювелирных изделий.

– Хорошая работа. Ладно, можете идти, друзья, оставьте нас пока.

– Но мы его не знаем… – возразил хриплый проводник.

– Я его знаю. Расслабьтесь, вы действительно можете идти: молоток-то у меня! Отдыхайте, – махнул рукой старик. Двое в камуфляже удалились, закрыв за собою дверь. Гость поднял умоляющий взгляд на пожилого мужчину, ожидая решения своей судьбы.

– Ну, присаживайся. Путь, наверное, был долгим. Устал, поди. На, выпей, – старик взял потрескавшуюся стеклянную кружку, подул в неё, протёр вафельным белым полотенцем и налил кипятка из выцветшего пластмассового чайника. Затем из своей кружки вынул чайный пакетик и переложил его в кружку к гостю. Кипяток нехотя начал приобретать грязный коричневый окрас.

– С-с-спасибо, – гость снял капюшон, обнажив крупные фиолетовые синяки под глазами, разбитый нос и рваную рану на правой щеке. Он закатал рукава явно несоразмерного пальто, присел на деревянный стул по ту сторону столика и начал греть руки, обнимая горячую чашку.

– Я рад, что ты справился, что ты вообще решился на такое. Я бы, наверное, не смог, я вообще против… таких вещей. Да и вообще, в моё время люди были не особо смелыми.

– С-спасибо.

– Ой, да брось. Я понимаю, ты этого не хотел, но уж извини – таковы правила. Они написаны кровью таких, как ты. Давай познакомимся поближе. Вот скажи мне, ты веришь в Бога?

Гость озадаченно уставился на старика. Но, заметив по постепенно сходящимся бровям, что каждое мгновение промедления сердит хозяина красного дома, ответил: «Д-да…»

– Ты меня так боишься, или с рождения заикаешься?

– Не с-с рожд-дения. С К-ката-таклизма.

– Ну, не самый страшный недуг. Вот, знаешь, я не могу однозначно сказать, верю ли я в Бога. Например: с одной стороны, то, через что ты прошёл, – явное доказательство его отсутствия. Но, с другой стороны, в итоге ты попал ко мне, а мог бы уже быть на том свете. И, возможно, это доказывает, что Бог есть и что он милостив. Опять же, с другой стороны, почему вообще твой путь должен был быть таким? Может, это всё случайность? Но хорошо, допустим, он существует. Тогда если твой жизненный путь – часть замысла божьего, то является ли его частью и твоё недавнее свершение? В таком случае Бог – жестокая личность! Однако жестокость очень хорошо укладывается в общую концепцию идеи Бога. В конце концов, если он и существует, то кто сказал, что он обязан нас всех любить и прощать и вообще помогать нам? Если и любит, то вряд ли всех. Как сам думаешь, любит ли господь тебя теперь?

У гостя от волнения затряслись руки. Он попробовал сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, но ничего не вышло. Его проверяют? Зачем? Его обвиняют? Убьют ли его, если он ответит неверно?

– Не з-знаю.

Хозяин красного дома откинулся на стуле и разочарованно закатил глаза, не услышав правильного ответа. Гость опустил голову, будто подставляя шею для натягивания на неё петли. Он решил, что провалил экзамен.

Но на самом деле на заданный вопрос нет правильного ответа. Пожилой мужчина просто считал, что, будучи уже немолодым, его гость должен иметь устоявшуюся точку зрения по данному поводу.

– Вот подумай об этом, а то верит он. Ладно, извини старика за болтливость. Теперь серьезно. Ты же понимаешь, что тебя ждёт, если ты станешь одним из нас?

– Д-да.

– Никаких контактов с внешним миром, выполняешь мои поручения беспрекословно. Никакой связи, максимальная осторожность и анонимность. О существовании родных и близких придется забыть. Ты осознаёшь это?

– К-конечно. Как бу-будто у м-меня есть выбор.

Старик еще раз оценивающе осмотрел своего гостя. Снова пригляделся к молотку. Свет настольной лампы обличил кровавые разводы на бойке.

– Ну, хорошо. Ладно. Ты принят, это очевидно. Первое время будет непросто, но ты привыкнешь. Смотри-ка, даже боёк примялся. А теперь расскажи мне, как он страдал.

***

«– …То есть вы хотите сказать, что у Правительства Империума нет оппозиции?

«– Конечно. Вот что вы называете «оппозицией»? Несколько нелепых невежд, которые выходят на площади раз в пару месяцев с совершенно безумными популистскими лозунгами?

«– Ну почему же… например, Фракция Перемен. У них немало сторонников.

«– Ой, перестаньте, не напоминайте об этих мошенниках. У нас в Империуме развитое общество верноподданных. И никакие психи, бегающие по улицам, нам не нужны. У них нет конструктивной повестки. Всё, о чем они кричат, это «дайте нам власти, мы хотим воровать». Знаете, у нас в истории уже был период, когда «кухарки управляли государством». И к чему это привело? Поймите, власть народа – всего народа – это безвластие, анархия. Когда все отвечают за всё, никто ни за что не отвечает. А это то, к чему призывает эта ваша Фракция Перемен. Нет. Сегодня Правительством созданы все необходимые институты, чтобы каждый мог принять участие в управлении государством. Но таким образом, чтобы не повредить общему благу.

– Например?

– Каждый может написать прошение. Индивидуальное, коллективное – неважно. И все они рассматриваются в установленном порядке.

– И сколько таких прошений действительно привели к каким-то изменениям?

– Да хоть, например, вспомните Декрет о государственном регулировании информационно-телекоммуникационной сети «Интернет». Его основанием послужило прошение неравнодушного верноподданного, волнующегося о безопасности своих детей.

– То есть вы хотите сказать, что тот самый декрет, которым введена полная государственная цензура в интернете, попросили принять сами люди?

– Во-первых, не надо называть это цензурой. Во вт…»

Марк выключил телевизор. Надоело.

Пасмурная выдалась суббота. Марк вышел на балкон своей холостятской сычевальни и закурил очередную виноградную папиросу. Когда на улице холодает, курение уже не доставляет такое удовольствие. Приходится теплее одеваться, если выходишь на воздух. Окна мансарды выпавшего соседа всё ещё открыты. А ведь уже сутки прошли, неужели у него нет родственников, чтобы закрыть окно? Посмотрел вниз на очередь на автобусной остановке. Пара десятков самых разных людей. В сторону Марка смотрела девушка в красном плащике. Она уставилась на него, наклонив набок голову. Очень похожа на неё. Совсем близко – эти шесть этажей ничто по сравнению с целой упущенной жизнью. Марка опять охватила паника и чувство вины. Он уже должен был привыкнуть ко всему этому – столько лет прошло. Марк дал себе лёгкую пощёчину. Надо меньше пить и обратиться уже наконец к психологу.

Докурив, Марк достал из кармана халата и без особого удовольствия подкинул свою монетку. Та тихонько приземлилась на тыльную сторону правой ладони, и адвокат накрыл её левой рукой. Перевернул – решка. Как всегда.

Он лениво убрал монетку и вошёл в квартиру – в гостиную и по совместительству спальню – достал из белого фанерного шкафчика бутылку виски «Скрижаль», наполнил старый 14-гранный стакан. Льда нет. Тёплая «Скрижаль» мерзка на вкус, но ведь пьют не ради этого.

Чем отличается эстет от алкоголика? Где грань? В количестве выпитого или качестве потребляемых напитков? В частоте потребления или обстоятельствах? Сомелье ведь не является алкоголиком только потому, что он – сомелье. Марк всё пытается нащупать ответ на этот вопрос и по сему в последнее время стал чаще пить, хоть и не больше половины стакана горячительного за будничный вечер. И только виски, что не дешевле трёхсот имперских за бутылку, ибо иначе и отравиться можно.

Не успел Марк поднести стакан ко рту, как раздался телефонный звонок. Ему на мобильный каждый день звонят десятки раз – такая работа. И каждый раз его словно бьёт током.

Скрытый номер. Не к добру.

– Надеюсь, не обозлённый клиент.

Марк глотнул виски и таки решился снять трубку.

– Да?

– Сюрприз! Спорим, вы уже и забыли обо мне! – раздался из трубки звонкий женский голос, немножко прерывистый из-за помех на радиочастотах.

Как же тут забудешь – и суток не прошло. Может, повесить трубку, притвориться, что связь оборвалась? Но ведь он сам дал свой номер. Зачем он это сделал? А почему бы, собственно, и нет? Может, наконец, настало время попробовать снова? Никогда. Нет, надо. В конце концов, можно просто пообщаться. Это ни к чему не обязывает. Марк сделал глоток виски. Играем. А может, ей просто нужен адвокат…

– Ау, Марк, вы тут?

– Да, простите. Что-то со связью. Виктория, терпение – явно не самая сильная ваша черта.

– Ой, ну а что, я три года должна была выждать? Наша жизнь итак чересчур коротка. Многие даже не представляют, насколько.

– Да нет, нет, простите… вы можете звонить мне, когда хотите. Ну, или на худой конец, пишите.

– О, нет, если мне интересно общение с человеком, я предпочитаю только личный контакт.

– Это льстит. И как вы видите нашу следующую встречу?

– Я буду вся в белом, а вы будете в чёрном. Шучу. Я хочу вас увидеть в это воскресение. Встретимся в баре «Habentes» в девятнадцать часов.

Неплохой бар. Выпить с ней? Зачем? А вдруг что… нет, не вовремя. А когда наступит «вовремя»? Уже много лет «не вовремя». Марк выпил ещё. Ладно, уже невежливо отказывать.

– Это уже завтра.

– Вас это смущает?

– Нет, простоите… конечно, увидимся с вами завтра.

– Что же вы всё время извиняетесь! Так или иначе, до завтра. И да, возьмите с собой какого-нибудь друга. Я тоже возьму с собой кого-нибудь.

– А это обязательно? – разочаровался Марк, уже настроенный на встречу вдвоем, согласиться на которую и без того было нелегко.

– Но-но, не спешите, мы с вами даже на «ты» ещё не перешли. Расслабьтесь, Марк, судьба не желает нам зла, она просто смеётся над нами. К тому же, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты».

– И кто с вами будет?

– А вот! Завтра и увидите.

И Виктория, по-детски хихикая, бросила трубку. Короткие прерывистые гудки криком отозвались в голове Марка.

Вот чёрт! Но да ладно, эти правила мы принять вынуждены. Кого взять? Марк откинулся на диван и сделал еще глоток. К двадцатисемилетию осталось лишь два человека, которых он мог назвать друзьями. Максим. Профессиональный следователь, в торговле погонами не замеченный. Весь вечер будет лить в уши рассказы о преступниках, которых героически поймал, о жестокостях, которые стойко лицезрел и не сошёл с ума. Или Тимур, открытый оппозиционер. Офицер, борющийся со злом, или наивный политик? Прости, Максим, ты нам не подходишь. – После недолгих размышлений вслух, Марк решил набрать номер пылающего сердцем борца за свободу.

Тот долго ждал, пока Марк сдастся, но всё же взял трубку.

– Привет, Тима! У меня к тебе деловое предложение.

– Давно от тебя не было вестей. Надеюсь, ты сменил род деятельности.

– Я бы посоветовал тебе то же самое. Слушай, я недавно совершенно случайно познакомился с двумя свободными, симпатичными девушками, и они предложили встретиться завтра – выпить, повеселиться. Но я один никак не могу пойти на эту встречу, да и куда мне целых две!

– Надеюсь, это не двойное свидание.

– Конечно нет, тогда бы я пригласил Макса.

– Он бы всё равно не смог из-за работы. А что за девушки? Опиши их.

– Ну как их описать… красивые девушки. Одна – рыжая, строит из себя циничную интеллектуалку, но не зануда. Вторая – гимнастка с чувством юмора.

– Где и когда?

– В 18 часов 45 минут у Маяковской. Идём в Habentes.

– Неплохой бар. Я в деле. Ладно, давай до встречи, не могу сейчас говорить.

И Марк вновь услышал глушащие короткие прерывистые гудки. Однако сегодняшний день оказался куда интереснее, чем обещал.

***

Двенадцатое сентября. Удачно, что Виктория выбрала именно вечер для встречи, ибо днём в центре города творилась какая-то вакханалия.

В полдень на Марсовом поле начали собираться люди. Постепенно, группами по пять человек, по десять. Было много молодых пар, были как пришедшие в одиночку, так и целыми семьями. Иногда в толпе виднелись пожилые. Сначала их было пятьдесят, потом двести, восемьсот. В тринадцать часов на поле въехали две газели. Эти газели выплюнули восьмерых, что наспех установили привезённую по частям трибуну, электрогенератор, звукоусилители и колонки. За всем этим внимательно наблюдали два отряда гвардейцев народной милиции, что стояли поодаль. Но и их количество постепенно росло. К четырнадцати часам на площади собралось уже больше полутора тысяч человек. Интересно, при подсчёте количества участников митинга, оппозиция и власть будут учитывать сотрудников милиции? Ведь к этому моменту площадь была уже полностью ими окружена и сверху походила на бутылочное горлышко, через которое обществу иногда позволяют выпустить пар. Разумеется, при надлежащем заблаговременном уведомлении городской администрации.

Любую личность, любой социальный пласт можно оценить как минимум с двух сторон. Для кого–то эти митингующие – настоящий свет Империума, элита «гражданского общества». Для кого-то – группа маргиналов, старающихся разрушить всё, что так упорно строили все верноподданные Империума эти долгие 20 лет. Так или иначе, любое взаимодействие оппозиции с государством всегда создавало атмосферу тотальной нетерпимости. И если наша оппозиция не жгла покрышки, не уничтожала автомобили и витрины магазинов, то адъютант их противника – народная милиция – не скромничал и с радостью применял к несогласным «предусмотренные декретами Империума специальные средства», под которыми понимаются наручники, резиновые дубинки и слезоточивый газ. Разумеется, только ради «пресечения нарушений общественного порядка». Самое лицемерное во всей этой истории – даже не безнаказанность милиции при явных злоупотреблениях, а то, что никто, от лейтенанта-патрульного до министра правозащиты никогда не мог внятно объяснить, что же это такое – «общественный порядок», и по каким признакам можно точно определить грань, за которой он нарушен.

И вот, началось. На трибуну вышел Фёдор Добровольский, глава Фракции Перемен, правозащитник, лидер и филантроп, и прочее, и прочее, прочее.

– Дамы и господа. Товарищи! Сегодня мы собрались для того, чтобы сказать власти в лицо, что гражданское общество живо. Неважно, Империум ли, Российская ли Федерация – наше общество не изменилось, в нём не убить свободу! Мы не подданные. Мы – Граждане!

Несколько человек в толпе заревели: «Свободу! Свободу!», – и вскоре к ним присоединилась вся толпа.

– Вы знаете, какие у нас требования. Мы требуем отменить инкогнито императора. Страна должна знать государя в лицо. Того, кто несёт персональную ответственность за весь творящийся беспредел. Также мы требуем справедливого распределения ресурсов. Пусть правительство отнимет украденные баснословные богатства у крупнейших бизнесменов и владельцев природных монополий и разделит их между всеми гражданами Империума, в первую очередь обеспечив тех, кто действительно нуждается! В конце концов, эти средства можно использовать для улучшения состояния важных для нас с вами сфер – потратить на школы и больницы!

– Да! За справедливость!

– Дамы и господа, долой социальное неравенство!

– Долой! Долой! Долой! Долой!

– А главное – после перераспределения материальных ресурсов отпадёт необходимость в Системе душ! Её вообще давно уже следовало отменить. Система душ – это рабство! Мы будем называть вещи своими именами. Долой рабство!

– Долой рабство!

К Марсову полю продолжают стягиваться люди: неравнодушные верноподданные и случайные зеваки всё заходят и заходят в загон для несогласных.

Постепенно людей становилось всё больше, толпа внутри уплотнилась, и щедро выделенной государством площади, обрамленной стальным забором, перестало хватать.

– Вы знаете, что сейчас идёт активное обсуждение проекта декрета о закрепощении, который они хотят принять в ближайшем будущем. Мы не должны допустить этого! Если этот декрет примут, мы не сможем передвигаться даже в пределах своей страны. Помните, этот декрет ударит прежде всего по нам, простым людям. Богачей он не тронет!

– Долой! Долой! Долой! Долой!

– Пусть, наконец, предъявит нам Императора! Почему он прячется от нас!?

С каждым новым словом оратора сотрудники народной милиции всё больше и больше напрягались, ожидая, поступит ли от руководства какая-либо команда. Но в радиоэфире тихо.

Загон перестал выдерживать. В некоторых местах он вовсе упал, но гвардейцы пока стоят тихо. А люди всё приходят и приходят, что заметил и Фёдор Добровольский.

– Вот, смотрите! Забор уже не выдерживает. А ведь мы ничего не делали – мы просто сплотились! Эта, казалось бы, незначительная деталь красноречиво показывает, что народ сильнее тиранов у власти. Народный дух не посадить в клетку!

Вот забор уже рухнул по всем сторонам. Охранники общественного порядка занервничали и предупредительно наставили автоматы на людей. Но приказа всё не слышно. Полевой командир нервно засеменил между автозаков, энергично докладывая обстановку вышестоящему руководству по рации.

– Дорогие друзья. Говоря о примерах и символах, я хочу рассказать вам одну историю. Просто гипотетически, представьте себе человека. Мужчину. Во время Катаклизма ему было около тридцати лет. Он был мелким госслужащим, работал в канцелярии Комитета по строительству нашего города. И вот, начался Катаклизм, все спешно начали распределяться по бомбоубежищам. У него была квота на себя и своих родителей. Но вот незадача – произошла заминка, и родственникам главы аппарата городской администрации не хватило места, так как они приехали на неделю из Испании и не были зарегистрированы в Петербурге. Так вот этот молодой клерк, чтобы выслужиться, отдал места своих родителей тёте и двоюродному брату своего начальника. Его собственная семья погибла, но зато после Катаклизма он возглавил Комитет по делам здравоохранения. Просто, почему бы и нет. Вскоре он через подставные фирмы и государственные контракты распродал оборудование из нескольких городских больниц. Под его руководством исчезли с карты города две инфекционные больницы, один онкологический центр и семь поликлиник, итак едва восстановленные после Катаклизма. Одновременно вдруг появилась сеть платных клиник, которыми владеют его жена и дочь губернатора. Мы с вами в них не были – денег нет. Плати или помирай. И ушло у него на всё это всего полтора года. Чего заслуживает такой человек?

– Сидеть! К ответу его! Его нужно посадить!

– На колыбель Иуды его посадить! – крикнула девушка из первого ряда.

– Но правоохранительные органы молчали. А как появилась Система душ – он тут же «освободился от должности» и стал управителем первой и по наши дни основной фирмы, которая проводит торги с душами в городских масштабах. Той самой «Щедрой души» Прошу любить и жаловать – Михаил Буров!

– Долой его!

– Награждён медалью почётного жителя города. И, кстати, за это он получает дополнительную ежемесячную выплату в размере трёх наших средних зарплат. Заслужили мы такого «почётного» горожанина? Это таких героев заслужил Петербург?

– Нет!

– Да я б ему руку не пожал!

Полевой командир приготовился отдать команду, но руководство приказало ждать знака. Якобы сам поймёт.

В толпе митингующих раздался крик: «Покажем власти, кто тут хозяин! долой угнетателей! Мы здесь власть!»

И народ вторил: «Мы здесь власть!» «Мы здесь власть!»

Несколько человек из центра поля стали кричать громче и громче. Кричать так истошно, что даже соратники начали косо поглядывать на них. Тут уже, наконец, по громкоговорителю раздался голос капитана народной милиции.

– Уважаемые верноподданные, не нарушайте общественный порядок! Вы участвуете в несанкционированной Империумом провокационной политической акции, что недопустимо. Прошу вас разойтись по домам.

Фёдор снова решил взять инициативу.

– Дорогие друзья, сплотимся против людоедского режима! Мы требуем вернуть нам бесплатное здравоохранение! Мы все хотим, чтобы наша страна процветала! Мы против насильственных действий в отношении представителей власти! Поверьте, все эти люди, сотрудники народной милиции, они такие же, как и мы, и они всё понимают. Они также боятся, что завтра им нечем будет кормить своих детей.

– Мы здесь власть! Уничтожить преступную хунту! Убить императора! – начали кричать несколько человек из центра толпы.

– Уважаемые верноподданные Империума, прошу вас разойтись, призывы к насилию на политических акциях не допустимы.

– Свергнем уродов! Долой народную милицию! – и из центра толпы в сторону автозака с полевым командиром на крыше полетела обёрнутая красной лентой бутылка с водой.

Вот он, знак. Ну наконец-то, а то командующий уже думал, что придётся ждать до вечера. Сейчас начнётся наступление – по всем канонам гвардейской этики, стройно и быстро, как учил товарищ майор на отработках «массовых беспорядков». И ни Фёдор, ни его подручные ничего не смогут сделать с надвигающейся на них лавиной.

Таков закон. Каков закон, таковы и его стражи. Народу нужно показать, чего стоят громкие провокационные речи на площадях, и народная милиция начала действовать. Кольцо Гвардейцев начало сжиматься вокруг Марсова поля, стальными щитами прижимая людей теснее друг к другу. Не останавливаясь и не спотыкаясь, как промышленный пресс. Нещадно колотя недовольных телескопическими дубинками. Их вроде и меньше, но они бронированы и обучены, а под воздействием специальных лекарств у них притуплены эмоции. Молодые парни, многим из которых едва исполнилось двадцать, не чувствуют боли и сострадания. Они ощущают лишь одну жажду – быстрее выполнить приказ.

Когда протестующие были зажаты настолько, что в центре толпы уже элементарно не хватало места, чтобы вздохнуть, круг с двух сторон разомкнулся и в образовавшиеся бреши хлынули еще два потока гвардейцев, разделившие толпу на две части. Потом их разделили ещё на четыре обрамленных рыцарями Империума круга, затем – на восемь. С воздуха это походило на деление клетки.

Милиция начала растаскивать протестующих по автозакам. Особо буйным – оглушающей дубинкой вне очереди по голове и щиколоткам. В тяжелые наручники, так туго застёгнутые, что режут кожу при каждом движении рук.

Фёдор не уходил до последнего, однако вот уже народная милиция отключила ему переносной генератор. Самое обидное для Фёдора было то, что его митинг скомпрометировали, что эти несколько агрессивных маргиналов подарили народной милиции моральное право разогнать мирный народный сход. И Фёдор ничего не мог с этим сделать. Ничего. Его показательно не трогали, чтобы вызвать у народа чувство отвращения к «договорившейся с властями» верхушке петербургской оппозиции. Фёдор рвался в круг к простым людям, искренне откликнувшимся на зов Фракции Перемен, но гвардейцы подчёркнуто бережно отталкивали его, стараясь не нанести ни царапины. Пришлось уйти. Вместе со своей командой он разобрал оборудование и удалился.

Несколько тысяч протестующих разобрали по городским отделам милиции для «дальнейшего разбирательства». Большинство «верноподданных» ночь проведет в клетке, после чего их пару раз поколотят для профилактики и отправят домой в относительной целости и юридической невредимости.

А агенты, начавшие провокацию, по счастливой случайности куда-то скрылись.

Но что бы ни случилось днём, всегда наступает вечер.

***

Восемнадцать часов сорок пять минут. Надушенный своим лучшим одеколоном, испытывающий горькие чувства после разогнанного митинга, настроенный затушить разочарование и прожигающую обиду в алкоголе, Тимур стоял у выхода с Маяковской, покачиваясь в тонком пальтишке, и ожидал своего товарища.

Марк опоздал всего на пару минут. Дойдя от автобусной остановки до старинной станции метро Маяковская, расположенной прямо под десятками номеров одного из немногих функционирующих в городе отелей, он сразу вытащил из внутреннего кармана пальто дедушкин серебряный портсигар, а из него – подготовленную папиросу с виноградным табаком, и закурил.

Тимур сразу заметил курящего Марка.

– Ты же собирался бросить!

– Я уже раз пять делал перерыв, но ни разу не говорил, что бросаю.

– Ты просто боишься расписаться в собственном слабоволии.

– Ты просто никогда не вкушал никотиновое наслаждение.

Марк закашлял.

– Поговорим через пару лет, когда молодость закончится.

– Почему она должна закончиться, когда мне будет двадцать девять?

– Молодость заканчивается, когда появляются первые проблемы со здоровьем. Учитывая нашу экологию, качество продуктов и лично твое пристрастие к табаку – этот момент с большой долей вероятности наступит уже до тридцати. «Прощайте лёгкие. Сердце, ты было хорошим другом».

– А ещё меня называют занудой. Ну да ладно, сегодня хороший вечер, как бы ты его ни коптил. Пойдём.

Молодые люди двинулись к месту встречи с прекрасными дамами. Каждый думал о своём: Марк был рад, что на фоне Тимура он будет выглядеть более живым, Тимур был горд, что на фоне Марка будет выглядеть благородным.

Бар «Habentes» расположился в старинном кирпичном здании, доходном доме А.Ф. Бубыря в паре кварталов от метро. У входа – типичное для таких мест скопление курильщиков, что всегда удивляло Марка, ибо курить в барах снова разрешили уже лет как восемь. Зачем мёрзнуть на улице, если можно насладиться табачным дымом внутри, не отходя от стакана виски или бокала вина, не рискуя потерять насиженное место. Вывеска «Habentes» выбита из дерева и красуется над просторными деревянными дверями. Под вывеской – слоган: «Судьба не желает нам зла, она просто смеется над нами». Не ошиблись. Марк для себя отметил, что этот бар, вероятно, приносит своим владельцам очень хороший доход, раз они готовы платить налог за использование мёртвого языка в названии заведения.

Парни зашли внутрь, где их обдало теплом и запахом тлеющих ларёчных сигарет; ставший классическим американский рок восьмидесятых создаёт непринужденную атмосферу лёгкого веселья. А ведь разрешение на трансляцию музыки на мёртвых языках стоит очень недёшево.

Барная стойка заполнена завсегдатаями заведения, что в свои двадцать пять – тридцать выглядят на все сорок. Почти все они грустно смотрят в стол и ждут, когда своё внимание на них обратит разливающий спиртное мускулистый бородач, делающий вид, будто ему интересны их истории. По очереди: налил, выслушал, заинтересованно покивал – и к следующему. Лишь один старичок с деревянной курительной трубкой в зубах отстраненно сидит и почитывает газетку, попивая разбавленный родниковой водой виски.

Почти все места заняты, танцпол топчет одинокая пара девчонок, отделившихся от предсвадебного девичника своей девятнадцатилетней подруги.

Марк и Тимур присели за просторный деревянный стол, что стоит недалеко от двери в уборную, но зато у окна с видом на Стремянную улицу.

Темнеет. Мимо по улице пробежала пара ещё не закончивших школу ребят в ватных куртках с чёрными капюшонами. Один из них небрежно сжимает в кулаке розовую женскую сумочку с изумрудным цветком.

Марк медленно придвинул к себе пепельницу, закурил и начал лениво листать меню, особо ни во что не всматриваясь.

– Тут такое дело… короче, я слегка приврал тебе. Я не знаю подругу девушки, с которой познакомился.

Тимур, до этого момента изучавший прейскурант, остановился и устало поднял глаза на Марка. Он даже не выразил удивление – лишь изобразил лёгкую разочарованность, и то без энтузиазма.

– То есть это всё-таки двойное свидание?

– Ну, не совсем… Послушай, ты слишком тяжело к этому относишься. Двойное свидание – это когда две только-только зарождающиеся пары решают отдохнуть вместе. А ты ведь ещё не знаком с подругой Виктории. Так что считай, что тебя просто позвали на вечеринку в баре.

– Не заговаривай мне зубы. Это типичное свидание, о котором боятся признаться и поэтому берут с собой друга, который точно не заинтересует партнёра. Ты же понимаешь, что я бы не пошёл, если бы знал весь расклад? Зачем ты это сделал? Ты постоянно обманываешь людей в своих интересах, и мне это уже давно надоело.

– Что же он опять натворил? – наигранно-грозно спросил звонкий женский голос, от которого молодые люди резко замолкли, словно дети, застуканные за списыванием на контрольной. Аромат ландышей. Подошедшая к столику Виктория, заметив смятение кавалеров, засмеялась. С Викторией рядом стоит… нет, это не она… Хватит. Её уже давно нет. Просто миловидная блондинка. Просто в таком же красном плащике, плотно обтягивающих ножки голубых джинсах и сереньких батильонах.

Виктория постукивает пальцами по щеке, подперев локоть другой рукой, ожидая какую-нибудь реакцию. Марк, улыбнувшись, легко поклонился дамам, Тимур встал и помог им снять верхнюю одежду, после чего пересел на диванчик к товарищу. Девушки присели вместе с другой стороны. Подруга Виктории внешне оказалась очень приятной. Тонкий, слегка курносый нос. Длинные светлые пряди покрывают тонкую бледную шею, обрамлённую высоким воротником белой блузки.

– Здравствуйте, я Виктория, как кое-кто уже знает, а это моя подруга Вера, прошу любить и жаловать.

– Очень приятно. Я Марк, а это Тимур, мой хороший друг.

– Тимур, вы так и не ответили, что же натворил Марк?

Тимур смущенно опустил голову, затем посмотрел на уставившегося на него умоляющим взглядом Марка, после чего тяжело вздохнул и выдавил из себя:

– На манифестацию сегодняшнюю не пришел.

Виктория заметила, как Марк облегчённо выдохнул и заметно повеселел, и, конечно, поняла, что дело не в митинге, но решила не лезть со своими подозрениями, дабы не обострять ситуацию.

– Что же это вы, Марк, погода ведь была такая солнечная! – подыграла выбранной тематике Виктория, – Хотя, я читала, что лозунги у митингующих были какие-то уж слишком радикальные. Про насильственное свержение правительства, раздел территории Империума. А вы, Тимур, значит реакционный оппозиционер у нас?

– Во-первых, не знаю, где вы прочитали эту чушь, уж извините меня, но про насилие и разделение территории страны и речи не было. Во-вторых, я просто ответственный гражданин, и мне не плевать на судьбу моей родины. Да, я член Фракции Перемен. Но у нас нет никаких «радикальных» идей.

– «Непослушный гражданин», – буркнул Марк.

– Прошу вас, не надо так громко произносить здесь слово «гражданин»: какой-нибудь сердобольный вызовет милицию, и нас с вами увезут в отдел выяснять, что за политическую акцию мы тут устраиваем. И не сердитесь, я просто прочла новость в интернете. Кажется, на сайте Первого госканала.

– А, ну конечно, где же ещё, – презрительно буркнул Тимур, скрестив руки на груди.

– Ну да… там вообще эту вашу Фракцию Перемен описывают как группу экстремистов и призывают признать её деятельность незаконной.

– Если бы могли, то давно бы уже признали. Мы всего лишь сообщество людей, которые призывают к возвращению всенародных выборов, перераспределению национальных ресурсов и отмене Системы душ. И на этой манифестации, как и на остальных, заявляли именно такие требования к власти.

– В таком случае, жаль, что её разогнали, – сказала Виктория. – Я читала, что около четырехсот человек пришло.

– А был бы толк, если бы не разогнали? – вбросил провокационный вопрос Марк.

– Конечно, был бы! – поймался Тимур, – Люди бы поняли, что митинги – не страшно, что власть нечего бояться. Вообще, это власть должна бояться народного гнева! Иначе нормальное государство не работает. И кстати, было почти три тысячи человек. Не верьте всему, что пишут в интернете.

Марк решил вставить свои пять копеек.

– Да власти давным-давно глубоко плевать на наше мнение. Но если пойдёшь на митинг – выиграешь незабываемую ночь в отделе милиции. Все вы смелые, но при непосредственном контакте с бравыми парнями из гвардии сразу кличете адвоката. Ну, мой номер у тебя есть.

– Не волнуйся, тебе уж я не буду звонить. Да и скажи мне: хоть раз, хоть один долбаный раз – адвокат смог добиться успеха в таких делах?

– Как минимум, тебе на голову не наденут закрытый противогаз, заставляя подписать протокол.

– А я считаю, что это не бесполезно – внезапно вмешалась в разговор Вера.

Марк посмотрел на неё змеиным взглядом. В душе он понимал, что Вера с Тимуром отчасти правы, но признать это – расписаться в том, что он напрасно не участвует во всём этом политическом цирке. К тому же, он искренне полагал, что легко сможет обставить их обоих в любой дискуссии. В конце концов, в этом – его профессия.

– Что именно не бесполезно? Митинговать или натягивать противогазы на головы задержанным? Если второе – я согласен, в милицейских камерах такой запах, что противогаз бывает не лишним.

– Попытки пожрать Сатурна, – надулась Вера.

К компании подошла молодая коротко стриженая официантка. Девушки заказали шампанское, Тимур – ром, Марк – старый добрый виски.

– Ну да что вы всё о политике, да о политике. Еще о Боге давайте поговорим. Лучше расскажите о своей профессии, – решила сменить тему Виктория.

– Я, как уже было сказано, член Фракции Перемен. Так что, если вешать ярлыки, то да, я работаю в оппозиции. Организую ее благотворительную деятельность. То есть, как работаю, денег в прямом смысле это не приносит, но это сейчас является моей основной деятельностью. А так вообще подрабатываю в кофейне у друзей администратором. «Смешливая гордость», может, слышали о таком.

– Странное название, – заметила, покручивая в руках перечницу, Виктория.

– Ну, на самом деле кофейне этой уже очень много лет, и когда-то она называлась «Giggly Pride», пока использование иностранных языков в названиях организаций не обложили налогом. Не у всех есть возможность его платить.

– Прошу, Тимур, говорите «мёртвый язык». Давайте не будем привлекать лишнего внимания. А вы, Марк? Позавчера говорили, что адвокат, но без особой конкретики. У вас же есть, наверное, какая-то специализация. Преступников защищаете? А скажите, какие они – эти преступники? Часто приходится иметь дело с убийцами? А часто у нас судят невиновных?

На последнем вопросе Тимур иронично ухмыльнулся.

Марк притормозил. Он в основном обслуживает душеприказчиков, да и вообще, как и почти любой адвокат, больше стремится иметь дело с обеспеченным клиентами, а в наше время это часто люди… не безгрешные. Но такой рассказ не особо вдохновляет. Тимуру, с учётом его деятельности и политических взглядов, вообще спасибо надо сказать за то, что он поддерживает с Марком дружеские отношения.

– Ничего особенного: семейное право, споры с недвижимостью, но, в основном, – правозащитная деятельность.

Тимур подавился и посмотрел в стол, ибо он-то знает, чем на самом деле занимается Марк и чьи «права» защищает. Официантка принесла напитки.

– Есть что-то рыцарское в Вашей деятельности, не удивительно, что вы – друзья.

– Мы – простые маленькие люди, которые чувствуют большую ответственность за всё, что происходит вокруг. И не можем жить, не пытаясь сделать мир лучше – подчёркнуто скромно, не сводя взгляд с пепельницы, прокомментировал Марк.

– Ну, это громко сказано, просто мы пытаемся быть достойными представителями своего поколения – театрально ответил Тимур. Одно из главных достоинств его деятельности как раз в том, что он может позволить себе спокойно засыпать, считая себя действительно благонадёжным человеком. А ещё в этом есть некая романтика. И всё же, ответив, он с укором осмотрел своего друга сверху донизу – ему очень не нравилось, когда кто-то примазывался к его заслугам.

– Звучит, как тост! За достойных представителей нашего поколения! – подняла бокал Виктория, всё пытающаяся добавить вечеру веселья. Все чокнулись. Виктория осушила бокал и стукнула кулачком по столу. – А знаете что, пойдём танцевать!

– Я за! – с рвением согласился Тимур.

– А я, честно говоря, не очень люблю танцевать. – честно признался Марк. Это действительно было его ахиллесовой пятой.

– Ну тогда сидите здесь, зануда! Мы с Тимуром пойдём.

И она встала из-за стола. Тимур с радостью откликнулся на предложение красивой девушки и тоже пошёл – пусть Марк считает это наказанием за очередную ложь. Адвокат уже почувствовал, что сдаёт позиции, и теперь ему придётся в одиночку сидеть за этим старым дряхлым столом, как какому-то старику, ибо отказаться от своей позиции и сделать что-то только потому, что так делают все, уже поздно. Когда молодые люди встали, он со злостью стукнул портсигаром по столу, достал папироску и закурил. Но тут он заметил, что Вера тоже не идет танцевать.

– Вы тоже не танцуете?

– Честно говоря, у меня нет настроения.

– Почему?

– Да всё нормально, из меня просто плохой танцор.

– Я вам не верю, такая красивая девушка не может не уметь танцевать!

– Очень мило, но это клише.

– Вам виднее.

На минуту воцарилась мёртвая тишина. Вера поправила чудесные прямые волосы и принялась рассматривать свои аккуратные бирюзовые ноготки на тоненьких пальчиках. Вдруг пальцы левой руки охватил слабый тремор, который Вера быстро остановила, накрыв второй рукой.

– У вас очень красивые руки. Будто играете на фортепиано. Вы музыкант?

Вера на миг закатила глаза и снова уставилась в стол:

– Нет Марк, я не музыкант.

Снова тишина. Оглушающий американский рок будто смеётся над Марком. Он пожал плечами и просто продолжил курить, грустно уставившись на ручки своей собеседницы, ибо рядом не оказалось чего-то более красивого, на чём можно было бы остановить усталый взгляд.

Вера подняла глаза и подметила исчезновение приветливого выражения с лица Марка, исчезновение желания разговаривать и как-то… жить, что ли. Девушке показалось, что адвокат обиделся, и ей стало неловко.

– Простите… честно говоря, я просто очень не хотела сюда приходить.

– Почему всё же пришли?

– у Вики день рождения всё-таки.

– Да ладно!

– Я наврала, нет у Вики никакого дня рождения. Просто ей приспичило, и это очень глупо и жестоко с её стороны.

Марк недоумевающе уставился на собеседницу. Та, видимо, решила, что разговор ушёл не в ту сторону, и сделала глубокий вдох.

– А может, не наврала, просто Вика ненавидит дни рождения. Проехали.

– Честно говоря, я тоже не хотел приходить. Давно не был на… вечеринках.

Вера немножко оживилась, хотя и убежденная, что Марк её понять не в состоянии. И всё же приятно осознавать, что в этом баре есть ещё один человек, который считает, что всё это «пир во время чумы». Даже если не понимает, какой именно чумы.

– Я искусствовед. Иногда веду экскурсии в городском музее, оцениваю работы перед аукционами. И прошу, постарайтесь не курить в мою сторону.

Марк затушил сигарету.

– Интересно… как вы выбрали такую профессию?

– Просто люблю искусство. Понимаете, я верю, что искусство создано для того, чтобы открыто ставить перед людьми вопросы, которые они боятся задавать вслух. Искусство прячет эти вопросы, придаёт им удобоваримую форму, в которой вопрос, фигурально выражаясь, может быть выставлен публично в какой-нибудь галерее. Я люблю искать эти вопросы. И ответы на них.

– То есть по сути искусство – это завуалированная борьба с цензурой?

Вера расслабленно развалилась на диванчике и, обняв себя, уставилась в потолок, размышляя в слух:

– Скорее её обман. Ведь чем завуалированнее подана острая тема – тем гениальнее произведение.

– В наше время многие художники бояться прятать скрытый смысл в картины. Да и у нас нет времени, чтобы его искать.

– Эти поиски того стоят. Настоящие гении не тычат в лицо кровоточащими ранами, а подают их на блюде под клошем.

– А вы когда-нибудь рисовали?

– Это было давно и неправда. А вы?

– Никогда не думал об этом, честно говоря.

Снова воцарилось молчание. Вскоре к столику подошли Виктория и Тимур.

– А Тима хорош!

– Куда мне до тебя!

Все выпили. Подошла официантка, заказали по новой.

– Вера, не отойдёшь со мной? – предложила Виктория.

Девушки встали и направились к уборной, у которой уже собралась небольшая женская очередь.

– Ну, как они тебе? Не жалеешь, что пришёл? – шепотом спросил у друга Марк.

– Они прекрасны, особенно Вика. Она такая живая! Ты знал, что она в студенчестве подрабатывала танцовщицей?

– Я вижу, вы с ней уже перешли на «ты». И ты неплохо её узнал.

– Ну она сама не особо скромная. А ты против? Просто, если…

– Ничего, всё хорошо. А Вера – искусствовед. Удивительно, она выглядит, как напыщенная куколка, а такая вдумчивая профессия.

– Не вижу противоречия.

– Да я не критикую, просто не такое занятие я представлял для блондинки-куколки.

И тут Марк краем уха поймал отголоски разговора девушек в очереди перед уборной.

– Вера, ты мне всё-таки скажи, какие новости в Следственном управлении?

– Да всё нормально… ничего не изменилось.

– Ну ты не волнуйся, всё будет хорошо.

Марк удивился, что у искусствоведа могут быть какие-то дела в Следственном управлении. Её в чём-то подозревают? Может, она похитила какую-нибудь картину? Мошенничество со страховкой? А не такая она и простая – эта ваша Вера! Или она имеет другой статус? Зная наше следствие, потерпевший может стать обвиняемым в момент, если следователь или его начальник не в духе.

Вскоре девушки вернулись.

– Скажите, Вера, что вы думаете о декрете о закрепощении? – Решил снова вернуть разговор в знакомое ему русло Тимур.

– По большому счёту, мне плевать. Мы все итак закрепощены.

– Нет, ну всё-таки, – наклонился к центру стола Тимур, заняв таким образом большую часть пространства.

Но Вера не почувствовала себя обязанной как-то определённо отреагировать. Она решила показать, что Тимур, может, и захватил пространство, но время не в его власти.

Девушка закатила глаза и сделала глубокий вдох, приоткрыв рот и слегка обнажив клык под верхней губой, у левого уголка рта. Потом неспешно отпила шампанского, и, медленно проглотив, начала излагать своё мнение, намеренно вытягивая слова:

– Правда, по большому счету, мне плевать. Но уж если выбирать между «за» и «против»… Я, конечно, мало понимаю в экономике… но мне, очевидно, не хочется быть привязанной к одному городу без права изменения места жительства. И мне не нравится, что мне не разрешают переехать в какой-нибудь Псков без веской причины, пусть даже лично я и не хочу туда переезжать. Это нам ещё повезло, что мы – петербуржцы.

– Я считаю, что они просто хотят убить миграцию. Следующим шагом будет тотальный контроль передвижения. А ты что думаешь, Вика?

– А мне это не грозит, моя работа не связана с путешествиями. Да и по стране разъезжать не особо-то хочется. Может, в столице бы ещё побывала. А так – Питер – почти конец света.

– Но объективно-то ты поддерживаешь или нет?

– В целом без этого закона всем проще.

– А я считаю, что идея хорошая – развивать регионы – но реализовывать её нужно не запретами, а наоборот – позитивным стимулированием, – посетовал Марк.

– Так в том и дело!

– Кстати, слышали о недавнем убийстве? – заговорила полушёпотом Виктория.

– Каком именно? – ухмыльнулся Марк, показывая, что для него такое событие, как лишение человека жизни, является обычным явлением повседневной адвокатской практики.

– Ну этого… продавца душ… Бунова, или Будина, кажется… из «Щедрой души», или как там эту фирму…

– А, Буров, есть такой. На самом деле мутный тип. Не знал, что он умер… – задумчиво затянулся папироской Марк и полез в телефон искать подробности на эту тему.

– Вы знали его лично? – поинтересовалась Вера.

– Да, Марк, ты с ним работал? – решил спровоцировать товарища Тимур.

– Нет, я с ним не знаком, и мне не довелось поработать ни с ним, ни против него. Я его всего один раз мельком видел – похож на живого мертвеца. Ему лет, наверное, около пятидесяти, а выглядит… выглядел на все девяносто. Поседевший, осунувшийся, сгорбленный, при росте-то под два метра. Говорят, никто никогда не видел его улыбающимся. Он лоббировал лишение адвокатов удостоверения визирования сделок с душами, хотел, чтобы все сделки визировались через сеть «Щедрой души» или, на худой конец, вообще не визировались, коль они всё равно регистрируются в Архиве Империума. Так что я, как адвокат, не могу сказать о нём ничего хорошего.

– А чем это плохо? По мне, так на жизни душ это не отразилось бы, а душеприказчикам, если уж мы признаем право этого института на существование, было бы легче.

– Ох, Тимур, не скажи. Не забывай, что адвокаты не только, а точнее, не столько удостоверяют сделки с душами, сколько проверяют условия, которые может им предоставить новый владелец. Есть ли у него для души спальное место, платежеспособен ли он. И каждый адвокат, визируя сделку, несет за неё персональную ответственность. А если этим будет заниматься единое учреждение… Что будет в случае ошибки? Ну, уволят одного работника, вот и всё. И система продолжит перемалывать души, как раньше. А адвокат лишится лицензии и не сможет больше работать в профессии. Речь об ответственности, которой мы можем лишиться, вот я о чём.

– «Ну, лишат лицензии одного адвоката, ну и всё. И адвокаты так и продолжат перемалывать души, как раньше», – спародировал друга оппозиционер.

– У каждого на этот счёт может быть своё мнение, – закатил глаза Марк.

– Между прочим, говорят, что этого Бурова убила одна из его душ. Я читала, что имеется видео с моментом убийства – душа просто забила старика плотницким молотком и выкинула из окна, – вклинилась в едва начавшуюся очередную дискуссию Виктория.

– Ну и поделом, наверняка не от хорошей жизни. Если издевался над своей душой – получил по заслугам, – вставил Тимур.

– Убийство есть убийство, нет тут ничего хорошего. Всё можно решить, пока нет трупа, – задумчиво парировал Марк, листая новостную ленту в телефоне. – Смотрите-ка, это же в моем доме произошло! Так вот кто, оказывается, построил эту чудовищную мансарду над моей квартирой. Надо же… и дата… а я ведь, похоже, видел, как он вылетел из окна.

– Да ну! – хором удивились Виктория и Тимур.

– До чего дошёл прогресс: люди падают с небес, – прошептала себе под нос Вера.

– Да… позавчера это было, около полудня. Я на седьмом этаже живу, и вот, вышел покурить на балкон, как вдруг вижу: мужик какой-то полуголый вниз летит. Потом из парадной выбежал какой-то тип.

– Да вы же, наверное, видели убийцу! Вы сообщили об этом в следствие? – воскликнула Виктория.

– На самом деле, я особо его не разглядел. К тому же, там была дюжина прохожих, которые тут же принялись вызывать скорую с полицией. Так что я просто вернулся к своим делам. Вот так вот… ну, давайте помянем.

– Такой себе повод пить… ну да ладно, давайте, – нехотя согласилась Вера. А раз дама поддержала, то остальные тоже подняли стаканы.

– А я не удивлён, что души начали мочить своих хозяев, – осушив стакан рома, произнес Тимур, – Система душ давно дала течь. С учётом того, какие у них условия жизни, я удивлён, что такие убийства происходят так редко. Нет… я уверен, что куда чаще, чем мы думаем – их просто замалчивают.

– Да, но мы не должны забывать, что душам очень немало платят. К тому же, эта система добровольна для всех участников – вступился за существующий миропорядок Марк.

– В этом твоя проблема, Марк, ты не понимаешь, что свобода – бесценна. Народ одурачили – внушили, что Система душ – единственный способ сдержать экономический и социальный кризисы, что продать свою душу – нормально. Людей специально ставят в безвыходное положение,

– Кто-то мог бы сказать, что отказ от свободы – одно из высших ее проявлений. К тому же, согласись, наши реалии таковы, что богачи не отказались бы от своих богатств. А заставить их мы с тобой не смогли бы. Мы с тобой – маленькие люди, всего лишь какой-то Марк и какой-то Тимур, можем как угодно к этому относиться, но такова реальность. И в такой ситуации Система душ – единственный шанс для многих не жить на улице.

– Это пока их не поставят в такие условия, что жизнь на улице покажется раем.

– От этого никто не застрахован.

– И Даша? По-твоему, она просто не оплатила страховку? Вытянула неудачный билет?

Это был удар ниже пояса. Тимур знает, что затрагивает запретную тему. Да и самому Тимуру от этого не легче, ведь Даша была его сестрой. Марк опустил взгляд в стол, мышцы на лице расслабились, уголки рта опустились. Девушки озабоченно переглянулись. Наступила неловкая тишина.

– Мы, я так понимаю, пойдём? – тихо спросила Вера, которая и так не хотела тут находиться, а слушать вечные мужские споры и вовсе не испытывала желания.

Марк заметил смятение дам и попытался прийти в себя. Дела давно минувших дней не должны лишать тебя настоящего, пока ещё есть силы держаться. Во всяком случае, девушки, пригласившие молодых людей провести вместе этот вечер, не виноваты в тех старых ранах.

– О, простите… не волнуйтесь, беда давно минувших дней.

– Вы кого-то лишились? – Виктория положила свою ладонь на запястье Марка, но тот нервно одернул руку.

Вновь подошла официантка и предложила обновить напитки. Вера отказалась, а остальные получили по новой дозе спиртного.

Марк сделал глоток виски и решился ответить:

– Ну… скажем так, к сожалению, система никого не щадит, и некоторым достается от неё особо жестко. Не будем об этом сегодня. Вы лучше расскажите, как вы познакомились?

– Ты или я? – Виктория игриво посмотрела на Веру, – Ну ладно, я. В общем, ничего особенного, на самом деле. В институтские годы мы стажировались на одной фото-студии. Делали фотографии на паспорта, пока шеф занимался студийной съемкой, носили ему кофе и выполняли прочие мелкие поручения. Особо не общались даже. А потом, как-то раз, он выпил (у него был день рождения) и начал меня домогаться. Вера ушла домой минут пять назад, мы остались вдвоём. Ну вот он меня повалил, я ничего не могу поделать, и думаю – всё, каюк, и тут резкий стук, он падает, а сзади Вера стоит с табуреткой. Представляете, эта маленькая девочка вырубила табуреткой взрослого мужика! Она мобильный телефон забыла, и пришлось вернуться. Такая вот счастливая случайность!

– Да Вера у нас героиня! Выпьем за Веру, – подхватил Марк.

Девушка застенчиво улыбнулась, а остальные выпили.

– Слушайте, Вера, не дадите мне свой телефон?

– Марк, вас разве в школе не учили, что если хочешь получить что-то от девушки, нельзя начинать вопрос с «не»? – ехидно вмешалась Виктория.

– Зачем? – спросила Вера.

– Может, Вам понадобятся услуги юриста… а мне – искусствоведа.

– Зачем мне могли бы понадобиться услуги юриста?

– Ну мало ли. В Следственном управлении там. В судах, в других учреждениях Империума. Никто не застрахован.

– Я бы скорее удивился, если бы Марк вдруг заинтересовался живописью. Если это случится, я съем свой галстук, – промямлил Тимур, сконцентрированный на выкладывании на столе ёлочки из зубочисток.

– Я запишу это на видео, – обидчиво прошептал Марк.

Вера решила вступиться и достала из бежевой сумочки белый мобильный телефон.

– Ох, никогда не имела дел с адвокатами, но если что – буду иметь вас в виду.

Вера и Марк обменялись телефонами. Тимур решил не отставать и вопросительно взглянул на Викторию. Та пожала плечами, улыбнулась и дала Тимуру свой номер.