Читать книгу Ватсьяянана, или Юность автора Кама-сутры - Константин Владиславович Рыжов - Страница 1

1

Покончив с пожеланиями и молитвами, начнём теперь понемногу наш рассказ. Итак, знайте, достопочтимые, что жил в славном городе Дашапуре один купец из брахманов по имени Самудрадатта, наживший большое состояние на торговле пряностями и шёлком. И был у него сын, которого звали Ватсьяяна – юноша красивый, нежный, томный и кроткий, словно девушка. И право, во всём Дашапуре нельзя было тогда сыскать цветка прекрасней, чем сын Самудрадатты. Отец любил его без памяти, окружал безмерной заботой, потакал всем его увлечениям и никогда не перечил его желаниям. А поскольку наш Ватсьяяна был совсем не расположен к усидчивым занятиям, его учили довольно небрежно, не влагая в это важное дело ни надлежащего пыла, ни должной системы.

Сокрушаясь об этом, друзья стали говорить Самудрадатте: «Без всякого сомнения, дражайший, ты достойный человек и мы всегда будем молить богов о твоём здоровье! Но посмотри, что ты делаешь со своим единственным сыном: твоя любовь губит его как злейший яд! Или ты взаправду решил оставить Ватсьяяну никчемным неучем и круглым невеждой? Опомнись пока не поздно и поручи его заботам знающего брахмана, дабы он мог получить образование, достойное человека его касты! Сам знаешь, что общение с благородным наставником творит чудеса, преображая несовершенную человеческую природу и взращивая в раковинах наших душ драгоценные жемчужины мудрости. Стократ справедливы слова поэта, сказавшего однажды:

«Мы знаем: поумнеет скудоумный,

Когда общаться станет с ним разумный:

Так станет чище мутная вода,

Когда коснётся светлого плода»1

Слова друзей пробудили в сердце любящего отца горькое раскаянье. Словно очнувшись от наваждения, он залился слезами и с прискорбием сказал себе: «Правду говорят люди: своими потачками и баловством я порчу сына! И поскольку сам я всегда избегал отеческой строгости, следует препоручить Ватсьяяну более требовательному наставнику!»

Самудрадатта стал расспрашивать товарищей по шрени, справляться у родственников, наводить справки у знающих людей и разузнал вскоре, что неподалёку от Дашапура, в великом и прославляемом городе Уджаяни живёт один брахман, сведущий в ведах, шастрах, медицине, астрономии, математике, драматургии, и весьма поднаторевший во всех священных науках и искусствах. Имя его было Харидатта. Связавшись с ним через друзей, наш купец быстро уговорил его взять на себя обучение Ватсьяяны и условился при первой же оказии отпустить своего сына в его дом.

Так суровая судьба в один день изменила всю жизнь нежного юноши! Прежде был он сам себе господин и хозяин, а теперь, смирив желания и обуздав леность, должен был всего себя посвятить упорному труду. Добрый отец горевал и сокрушался не меньше сына, однако жёсткий голос рассудка заставил его скрепить сердце. Немало было пролито слёз, немало произнесено напутствий, и вот уже родной город скрылся вдали за верхушками деревьев. Первый раз в жизни Ватсьяяна расстался с отцом и впервые выехал за пределы Дашапура. «Сколько продлится разлука: год, два или более?» – с тяжким вздохом спрашивал он себя. Увы, ответ на этот вопрос был известен лишь всеведущему Вишне, да всевышнему господину существ Брахме.

Однако юноша совсем недолго предавался грустным мыслям. Красоты природы и прелести путешествия понемногу рассеяли его тоску. Стояла благодатная пора, обычная для начала весны. Мягкий южный ветерок раскачивал ветви манговых деревьев и разносил над землёй их сладостное благоухание. Трудолюбивые пчёлы с жужжанием кружили над усыпанными цветами деревьями: оранжевыми ашоками, ярко–алыми киншуками и белыми навамалликами. Встречные пруды и озёра были покрыты молодыми лотосами, а из придорожных рощиц слышалось нежное пение кокилы.

Ещё более чудес ожидало нашего героя в самом Уджаяни. Юный Ватсьяяна, по простоте душевной, всегда почитал свой родной провинциальный Дашапур прекраснейшим и величайшим городом на свете. И лишь теперь, при виде высоких стен Уджаяни, он узнал, что такое подлинное величие и подлинная красота. Распрощавшись со своими спутниками и миновав большие ворота, колонны которых покрывали резные изображения богини Лакшми, наш герой оказался на широкой главной улице и в тот же миг окунулся в атмосферу весёлого праздника. Весь город был украшен разноцветными флагами. Одни развевались над домами военачальников, другие призывно колыхались над лавками торговцев пальмовым вином. В весёлом карнавальном шествии богатые горожане смешались с бедняками городских окраин. Невзирая на звания и касты, гулявшие весело обливали друг друга подкрашенной водой, учиняли всякого рода проказы и пели озорные песни. Мелкие торговцы, стоя на пороге своих лавочек, усердно предлагали сладости, цветочные гирлянды, ароматный порошок и бетель. Кшатрии в ярких одеждах, сверкая золотыми ножнами мечей, разъезжали по улицам в роскошных колесницах. С балконов и башен за праздником наблюдали разряженные женщины. Толпы народа стекались к храмам, и здесь под звуки музыки поклонялись богам, укладывая перед их изображениями целые охапки цветов.

«Чужой город, свидания с которым я так страшился, встречает меня радостными песнями, а я даже не знаю имени бога, которому обязан всем этим весельем», – подумал Ватсьяяна. И вот, оглядевшись по сторонам, он приметил двух девушек, шествовавших по улице в сопровождении темнокожей старухи. Обе незнакомки из одежды имели на себе лишь узенькие юбочки, но зато изготовленные из дорогой, богато расшитой каушейи. Прекрасные обнажённые груди их были умащены сандаловым маслом и украшены нитками жемчуга, в волосах благоухали живые цветы.

– Остановитесь на минутку, милые дамы! – попросил Ватсьяяна, – и соблаговолите объяснить, что за праздник празднуют жители этого великолепного города, и какому божеству дарят они своё веселье?

– По всему видно, юный брахмачарин, что ты прибыл к нам издалека! – отвечали они. – Разве тебе неизвестно, что сегодняшний день посвящён величайшему из богов – владыке любви Каме и его супруге Рати? Ведь как раз это имел в виду поэт, сказавший однажды:

«Кама сегодня находится всюду:

В грудях упругих, в щеках побледневших,

В тоненьких талиях, в бёдрах широких,

В трепетных взглядах влюбившихся женщин».

– Но кто он такой ваш Кама, каким знаком отмечен и как можно заслужить его милость? – продолжал допытываться Ватсьяяна.

– Кама – юноша весёлый и непоседливый, – объяснили незнакомки. – Узнать его можно по тростниковому луку с тетивой из жужжащих пчёлок. Везде, где бы он ни появился, этот лук всегда при нём! С ним также пять бьющих без промаха цветочных стрел, одна из которых – цветок манго, вторая – цветок голубого лотоса, третья – жасмина, четвёртая – чампака, а пятая – ириса. И пусть нет у них колющего острия, стрелы Камы всегда попадают прямо в сердце и ранят порой больнее настоящих! А заслужить благоволение бога любви очень легко, ведь ему мил всякий, кто не отвергает его даров!

– Вот те на! – возразил Ватсьяяна. – Скажите ещё, что для ублажения вашего Камы я должен отдать своё сердце во власть какой-нибудь чаровницы?

– Не унывай, красавчик! – отвечали девушки. – Бог любви позаботится о том, что бы это случилось с тобой и притом как можно скорее!

Женщины в бусах жемчужных, украсивших груди,

И в поясах драгоценных, звенящих на бёдрах,

Камой томимые с помощью пенья кукушки

Быстро мужские сердца покоряют весною.

Тут незнакомки с весёлым смехом свернули в переулок. Ватсьяяна покачал головой и поехал разыскивать жилище своего наставника. И вот, неподалёку от центральной улицы увидел он большой двухэтажный дом с белёными кирпичными стенами и плоской крышей, увенчанной маленькой мансардой. По этим приметам юноша тотчас признал дом брахмана и принялся стучать в ворота. Когда появился привратник, он сказал ему:

– Слуга святого человека! Я явился в ваш город издалека, чтобы изучать веды под началом мудрого Харидатты. Отопри ворота и пропусти меня к своему хозяину.

Привратник без лишних слов распахнул калитку и повёл гостя в дом. Проходя через двор, они столкнулись с невысокой грациозной девушкой, лицо которой было подобно нежному цветку недавно распустившегося лотоса. Окинув юношу быстрым взглядом, она с улыбкой произнесла:

– Воистину, сегодняшний день богат на сюрпризы! Сам Кама явился к нам. Входи, же, о трижды прекрасный, не гнушайся нашей скромной обители.

По лукавому блеску в её глазах Ватсьяяна догадался, что девушка над ним смеётся. Смутившись, он робко улыбнулся и ответил:

– Не знаю, как тебя звать, но только ты напрасно величаешь меня богом. Имя моё – Малланага, а прозвище – Ватсьяяна. Я сын Самудрадатты из Дашапура и прибыл в этот великолепный город с одной единственной целью – стать учеником брахмана Харидатты. Говорят, что старик мой необычайно строг и суров к своим воспитанникам, и потому я умоляю тебя: не подшучивай надо мной, но лучше стань моей апсарой–покровительницей.

– Жаль, конечно, – сказала она, – что ты не Кама, а всего лишь Ватсьяяна из Дашапура, но, как говорится, тут уж ничего не попишешь. Однако не расстраивайся – ведь красота всё равно остаётся при тебе! Что до твоей просьбы, то я охотно её исполню, хотя она и отдаёт изрядной дерзостью. Но кому же быть твоей апсарой, если не мне? Ведь я Чандрика, младшая дочка того самого грозного Харидатты, перед которым ты так явно робеешь. Самого его, правда, нет сейчас дома. Но зато ты можешь представиться моей мачехе Мандаравати. И вот тебе первый совет: непременно постарайся ей понравиться! Помни: от одной только Мандаравати зависит, насколько сытным будет отныне твой обед!

Напутствуемый этим пожеланием, Ватсьяяна вошёл во внутренний двор и тот час увидел на галерее второго этажа женщину лет тридцати, нарядную и весьма привлекательную. У неё были густые волосы, чёрные живые глаза, аккуратные изящные кисти рук и высокая грудь

– Счастья тебе, госпожа, – произнёс он с поклоном. – Да почиет благословение на тебе и на твоей семье!

– Пребудь и ты с миром, славный юноша! – сказала жена Харидатты. – Пусть всемогущая Сарасвати дарует тебе мудрость и красноречие! Как здоровье твоего почтенного батюшки?

Ватсьяяна стал отвечать на вопросы хозяйки, а та отметила про себя его ладную фигурку, свежий цвет щёк и бездонную глубину огромных голубых глаз. Право, она не могла припомнить, чтоб у её мужа когда-нибудь прежде обучался другой такой милый юноша. А ещё говорят, что жизнь у жён старых брахманов скучна и бесцветна!

Наконец Мандаравати прервала свои расспросы и велела Чандрике отвести гостя в его комнату. Не успел Ватсьяяна устроиться, как пожаловал сам хозяин. Это был высокий сумрачный старик с неулыбчивым морщинистым лицом и колючими холодными глазами. Голова его была гладко выбрита, и лишь с темени, как у всех брахманов, свисала длинная прядь седых волос.

– Глубокоуважаемый Самудрадатта слишком поздно задумался о твоём образовании! – без обиняков объявил Харидатта Ватсьяяне. – Сомнительно, что из тебя выйдет теперь какой-нибудь толк, но я намерен честно отработать плату, внесённую за обучение!

Это обещание едва ли вызвало восторг у нашего героя. Не возрадовалось его сердце и после того, когда он узнал, чем отныне ему предстоит заниматься. Ведь кроме вед, Харидатта собирался обучать его фонетике, обрядовому ритуалу, грамматике, этимологии, метрике и астрономии. Вот сколько бед свалилось враз на его бедную голову, забитую до этого одними стихами! Теперь, же помимо воистину беспредельных самхит, в ней должны были уместиться скучные брахманы и араньяки, заумные упанишады, бесчисленные сутры и дхармашастры.

Унылый и печальный улёгся Ватсьяяна на свою постель. Между тем жители Уджаяни продолжали славить бога любви. Из многих садов раздавалось под звуки вины нежное женское пение. По улицам брели, пошатываясь и спотыкаясь, подвыпившие крестьяне, а женщины из почтенных семей с детьми и подругами вновь шли в храм и несли в дар Каме зажжённые лампы. Их песни и разговоры ещё долго слышались на ночных улицах. Наконец город заснул. Задремал и Ватсьяяна. Но едва успел он смежить свои очи, как уже пришла пора просыпаться! Харидатта потряс его за плечо и велел вставать.

Сын Самудрадатты умылся, почистил зубы, облачился в специально приготовленную для него коричневую васану и почтительно приблизился к Харидатте, который уже закончил жертвоприношение обоих сумерек и немедленно приступил к обряду его посвящения. С этой целью старый брахман заранее развёл в саду священный огонь. Прежде всего, он совершил жертвоприношение вере, разуму, мудрости, памяти и стихотворным размерам, а потом налил в сомкнутые ладони Ватсьяяны воды из кувшина, зачерпнул сам и вознёс новую молитву, обращаясь на этот раз к широкорукому Савитару, отцу Сурьи. Когда и с этим было покончено, Харидатта вылил свою воду в руки Ватсьяяны, обхватил правой ладонью большой палец своей левой руки, соединил его с большим пальцем на руке ученика и произнёс установленную обычаем формулу: «По побуждению бога Савитара двумя руками Ашвинов, двумя ладонями Пушана ладонь твою я беру, о Малланага, сын Самудрадатты». Продолжая петь гимны из «Ригведы» и «Атхарведы», он обвёл Ватсьяяну вокруг себя слева направо, коснулся рукой его груди и сказал: «Я располагаю твоё сердце к моему, пусть душа твоя будет следовать моей душе. Да радуешься ты, покорный моему слову, да поручит тебя мне учитель богов Брихаспати». В завершении церемонии Харидатта перепоясал Ватсьяяну мекхалой, сплетённой из травы мунджа, вложил ему в руки посох из дерева палаша и торжественно произнёс: «Теперь ты – мой ученик! Пей воду, делай работу, днём не спи, учи веду и избегай семи соблазнов, чреватых великим злом: азартных игр, мясной пищи, вина, охоты, воровства, прелюбодеяния и куртизанок».

На этом посвящение окончилось. Брахман усадил Ватсьяяну перед собой и назидательным тоном поведал ему о его обязанностях. Вечером и утром новоявленный ученик должен был обходить улицы Уджаяни, собирая милостыню, а потом сообщать учителю, сколько и чего ему удалось заполучить. Всю остальную часть дня ему надлежало бодрствовать, всецело посвятив себя изучению вед. Ватсьяяне строжайше вменялось в обязанность содержать себя в чистоте и целомудрии, сторониться мёда, мяса, благовоний, остатков пищи, грубых слов и женщин, не есть ни острого, ни солёного, а так же спать на голой земле. Его жизнь должна была протекать в беспрестанных трудах, учении, молитвах и строгом воздержании.

Выслушав учителя, Ватсьяяна с глубоким вздохом взял из его рук чашу для сбора подаяний, вышел за ворота дома и отправился искать сердобольных горожан, готовых оделить его толикой своих щедрот.

Уджаяни тем временем медленно просыпался после вчерашнего празднества, и улицы города постепенно наполнялись народом. Из храмов послышались голоса брахманов, читающих священные гимны. Странствующие певцы опять завели свои песни. Торговцы открывали лавки и громко зазывали покупателей. Однако настоящее оживление наблюдалось пока что только у дверей кабаков, где в надежде пропустить чарку-другую араковой водки собирались изнывающие от жажды ранние путники. Завзятые пьяницы, нетвёрдо ступая на дрожащих ногах, громко приветствовали друг друга. Прохожих было мало. Лишь кое–где, открыв двери, женщины выметали из дворов увядшие праздничные цветы.

Глазея по сторонам, Ватсьяяна медленно двинулся вперёд. Вскоре его внимание привлёк высокий каменный дом в три или четыре этажа. Стены его были украшены рельефом, а крыша заканчивалась острым шпилем. На балконе второго этажа, опершись на парапет, стояли две вчерашние незнакомки, причём обе, как и накануне, весьма мало были обременены одеждой.

– Как поживаешь, красавчик? – спросила одна из них.

– У тебя такой озабоченный вид, – заметила другая, – что мы с Рупавати решили: этот юноша определённо кого-то разыскивает! Быть может, мы сумеем тебе помочь?

– Вот именно! – подхватила первая, – я и Рупаника всегда готовы удружить молодцам вроде тебя, особенно если в благодарность они отсчитают нам дюжину другую драмм или, на худой конец, просто угостят хорошим ужином.

– Милые дамы, – развёл руками Ватсьяяна. – Как могу я обещать вам ужин, если до сих пор не сумел отыскать тех, кто согласился бы накормить меня завтраком? А что до денег, то вчера, когда я въезжал в этот город, у меня в кошельке позвякивало довольно много драмм. И не они одни – промеж серебра встречались там и золотые каршапаны! Однако мой учитель Харидатта настоятельно потребовал отдать кошелёк ему на хранение, так что теперь у меня нет при себе даже жалкого гроша.

– Глупенький! – рассмеялась Рупавати. – Плакали теперь твои денежки! Разве ты не знаешь, что отдать серебро старому брахману, это всё равно, что кинуть его в морскую пучину?

– А чем кормить ненасытное море, ты бы лучше подумал о таких несчастных, как я и моя сестра, – поддержала Рупаника, – да и о себе самом забывать не след.

Старые куртизанки, чьи сердца загрубели от распутства, а душа охладела от алчности, узнав, что у нашего Ватсьяяны столько же монет в кошельке, сколько волос на макушке буддийского монаха, потеряли бы к нему всякий интерес. Но Рупаника и Рупавати не были ни жадными, ни бесчувственными. Быть может, их тронуло смирение юного провинциала, быть может, его редкая пригожесть, но только они не спешили уходить с балкона. Выражаясь словами поэта:

«И не могли и не хотели

Они влеченье превозмочь».

Пошептавшись с сестрой, Рупавати поманила Ватсьяяну рукой и, когда он подошёл к самой стене дома, сказала ему:

– Счастье твое, красавчик, что мы ещё не успели вкусить пищи. Скорей подымайся наверх, если желаешь быть третьим в нашем застолье!

Как можно устоять против подобного предложения, тем более, когда оно исходит от такой обворожительной особы? Увы, мы вынуждены с прискорбием сообщить, что все мудрые наставления, которыми (вместо завтрака) так щедро потчевал своего ученика старый Харидатта, были забыты в один миг. Ватсьяяна проскользнул в приоткрытую служанкой дверь, стремглав миновал тёмную лестницу и вскоре оказался в просторной комнате, стены которой были убраны гирляндами свежих цветов, украшены разноцветными картинками и расписными веерами.

Едва Ватсьяяна уселся за стол, перед ним появилась тарелка с рисом, сваренным на молоке с сахаром и сливочным маслом. Девушки устроились напротив и с весёлыми шутками принялись за еду. Но не успел сын Самудрадатты утолить свой голод, как в комнату быстрыми шагами вошла старуха, столь же сухая и безобразная, сколь прекрасны и свежи были её подопечные. Увидев Ватсьяяну, она выплюнула жевачку-тамбулу, упёрла руки в бока и, брызгая красной слюной, сердито закричала:

– Вижу теперь, чем вы занимаетесь, бездельницы, – прохлаждаетесь со всякими проходимцами! Лучше бы подумали о том, чем будете платить мне за квартиру!

Грубые речи старухи привели Ватсьяяну в замешательство. Но сёстры нисколько не были смущены.

– Отстань, Мокшада! – с досадой сказала Рупаника. – Тех денег, что ты благодаря нам получила за прошлый год, достанет не то что на квартиру, но и на целый дом!

– А будешь браниться, – добавила Рупавати, – мы живо съедем от тебя в другое место. Нам не привыкать!

– Где вам обойтись без меня! – с усмешкой отвечала Мокшада. – Вы всего то и смогли за всё утро, что заполучить этого попрошайку. А я между тем успела переговорить с гаянским купцом Надукой. Он уже направлялся к гетере Чандравати на соседнюю улицу, да я убедила его повернуть в нашу сторону.

– Так Надука идёт сюда? – воскликнула Рупаника.

– Сейчас заявится, если только его не перехватили по дороге.

И точно – снизу послышался грохот, словно кто-то со всей силы колотил ногой в дверь.

Ватсьяяна вскочил со стула и хотел уже спасаться бегством, однако Рупаника удержала его на месте.

– Иди, отпирай, пока он не снёс нашу дверь – велела она старухе. – А вы ступайте на кухню, сидите там тихо и помалкивайте.

Перебравшись на кухню, Ватсьяяна стал прислушиваться к тому, что происходило в другой комнате. И право, любопытство разбирало его не зря! Поначалу оттуда доносился только приглушённый шёпот. Потом шум сделался явственнее и, наконец, стал таким громкими, что его могли слышать даже прохожие на улице. Звонким шлепкам и глухим толчкам (словно кто-то бил кулаком в дощатую перегородку) вторили женские вздохи, хрипы, воркование и всхлипывания. И чем резче звучали удары Надуки, тем причудливее отзывалась на них Рупаника, искусно подражавшая самым разным звукам, так что уже невозможно было разобрать – то ли за занавеской жужжит пчела, то ли с треском расщепляются стебли бамбука, то ли плещет хвостом по воде большая рыбина.

– Прекрасная Рупавати! – воскликнул встревоженный Ватсьяяна, – тебе не кажется, что пора прийти на помощь твой сестре?

– Вздор! – отвечала та без малейшего беспокойства, – Рупаника и одна со всем прекрасно управится. Слава Каме, ей не впервой ублажать мужчину.

– Но разве ты не слышишь? Надука бьёт её и бьёт прежестоко!

– Что с того? Ведь это удары страсти! Разве ты не слыхал, что любовь подобна костру, в котором всё – муки, страдания и даже боль – обращается в пламя ненасытного наслаждения?

 Ватсьяяна простодушно дивился её словам, не зная сам – можно им верить или нет. Рупавати же, догадавшись, что видит перед собой зелёного юнца, ни разу ещё не преломившего копья в любовной схватке, принялась объяснять гостю азы любовной науки.

– Запомни, – сказала она, – не многого стоит любовник, не сумевший исторгнуть криков восторга из груди своей возлюбленной. Он подобен обезьяне, утащившей вину только для того, чтобы сшибать ей орехи. Сколько не старайся, та останется лишь бамбуковой палкой с пустыми тыквами на концах. А в руках искусного музыканта вина стонет и плачет! Женщина, подмятая грубым мужланом, лежит безмолвная, словно деревяшка. Но для того, кто умеет доставить ей наслаждение, она поёт на все голоса – она кукует кукушкой, воркует горлицей, жужжит пчелой, крякает уткой, стрекочет перепёлкой, а когда достигает вершины блаженства, то разражается стонами и всхлипываниями. Любовные утехи можно сравнить с ссорой, так как любовь сопрягается с противоречиями. Возлюбленная колотила Кришну руками, давила своей грудью, царапала ногтями, кусала его губы, толкала бёдрами, таскала за волосы, сводила с ума медовыми поцелуями. И всё-таки он испытывал чудесное блаженство!

– Но я не пойму, в чём здесь хитрость, – с недоумением спросил Ватсьяяна. – Расскажи, чем удары страсти отличаются от обычных побоев.

– Для страстных ударов определены специальные места, – отвечала Рупавати. – плечи, ложбина между грудей, спина, ягодицы, бока. Посадив женщину к себе на колени, мужчина может ударить её кулаком по спине, на что она может ответить ему тем же или, сделав вид, что она в гневе, всхлипывать и жаловаться. Когда происходит соитие, мужчина может тыльной стороной ладони похлопывать женщину между грудей сначала медленно, а потом, по мере возбуждения, убыстряя темп и прибавляя силу ударов. Нанося их в нужные места и в нужном темпе, искусный любовник доставляет женщине такую сладостную боль, которая стократ усиливает наслаждение.

– Неужели всё так и происходит, как ты говоришь? – спросил в смятении Ватсьяяна.

– Почему бы тебе не убедиться в этом самому, красавчик? – предложила Рупавати. – Если пожелаешь, я стану твоей наставницей.

С этими словами прекрасная гетера обвила шею юноши руками и запечатлела на его лице горячий поцелуй. Однако в то же мгновение на память Ватсьяяне пришли строгие предписания наставника. Он схватил со стола чашу для подаяний и стремглав выбежал из комнаты. Оказавшись на улице, наш герой тихо побрёл прочь от злополучного дома, размышляя о пагубной силе мирских соблазнов. Погружённый в эти мысли, он не очень усердно занимался сбором милостыни, но всё же сумел с грехом пополам заполнить до половины свою чашу. Когда он вернулся домой, брахман усадил Ватсьяяну рядом с собой и, прежде всего, поведал о правилах выполнения сандхьи. Вслед затем, прикрыв глаза, Харидатта громко произнёс священный слог «Ом» и принялся нараспев читать веды. Ватсьяяна должен был повторять за ним стих за стихом, формулу за формулой до тех пор, пока не затверживал наизусть весь гимн.

Так начались для сына Самудрадатты учебные будни. Вскоре юноша вполне освоился в Уджаяни, перенял манеры местных жителей и совершенно избавился от своих провинциальных ухваток. Держался он теперь уверенно, на вопросы отвечал спокойно, не краснел и не смущался, как прежде.

Весна между тем быстро вступала в свои права. Деревья ашоки от самого корня покрылись множеством тёмно-красных цветов. Киншуки стояли в алом цвету, словно охваченные пожаром. Причёски женщин украсили пышные цветы навамаллики. Бродя по городу в поисках милостыни, Ватсьяяна постоянно ощущал какое-то странное стеснение в груди и не мог понять: то ли красавиц на улице стало больше, то ли женские прелести неизвестно почему начали оказывать на него такое волнующее воздействие. Перед его мысленным взором нередко возникал пленительный образ Рупавати, а в ушах звучали страстные возгласы Рупаники. Быть может, от этого слова священных гимнов с трудом укладывались в голове, и он постоянно получал строгие выговоры от учителя. Но как можно думать об учебе, когда весь сад окутан нежным ароматом цветов кумуда, а над головой так сладко поют птицы? Поистине, для этого надо было обладать духовным могуществом Шивы–аскета!

С каждым днём солнце всё больше накаляло воздух. В полдень было уже по-настоящему жарко. Всё говорило о скором наступлении лета, и в доме Харидатты стали готовиться к его приходу. Ещё в день приезда, гуляя по саду, Ватсьяяна обнаружил в одном из его укромных уголков большой бассейн, усыпанный прошлогодними листьями и лепестками увядших цветов. С приходом знойных дней служанки вымели весь мусор, тщательно отмыли мраморные плитки и натянули над водой полотняный полог. Возвратившись однажды вечером домой, Ватсьяяна увидел, что среди деревьев появилась просторная купальня. С тех пор он частенько бродил поблизости, прислушиваясь к громкому смеху плескавшихся в воде служанок. Как-то раз после завтрака, когда юный брахмачарин, сидя на корточках в саду, чистил ивовой палочкой зубы, мимо него с кувшином на плече прошла хозяйская дочь.

– Какие мысли занимают тебя, красавчик? – лукаво поинтересовалась она. – Право, порой мне кажется, что ты готов прожечь своими взглядами огромную дыру в стенах этой купальни.

– Нет большого греха в том, что я созерцаю белёное полотно, – возразил он. – А думаю я вот о чём: почему прекрасная Чандрика не ходила купаться ни вчера, ни позавчера, ни третьего дня?

– Оттого, – отвечала она, – что Чандрике гораздо больше по вкусу купаться по вечерам, когда ни в бассейне, ни в саду никого нет.

И девушка со смехом побежала дальше, разбудив в душе Ватсьяяны целую бурю чувств. Даже вечером, кое-как усвоив дневной урок и исполнив все положенные сандхьи, он не мог обрести покоя на своей жёсткой постели. Напрасно бедняга ворочался с боку на бок – сон решительно бежал от его воспаленных глаз. Наконец, Ватсьяяна сказал себе: «Воистину дочка Харидатты свела меня с ума! Но к чему все эти пустые грёзы, когда я могу насладиться её красотой воочию?» Придя к такому смелому решению, он тихонько выбрался через окно в сад и, стараясь ступать как можно тише, незаметно подкрался к купальне. Вокруг не было ни души. Прислушавшись и уловив негромкий плеск воды, Ватсьяяна бесшумно отодвинул прикрывавший вход занавес и проскользнул внутрь…

Поначалу он ничего не увидел. Чаша бассейна тонула в таинственном полумраке, поскольку полудюжина масляных плошек, расставленных в разных местах по его краям, не могла дать достаточно света. Вода, напоенная курением алоэ, запахом свежих бегоний и благоуханием лотосов, источала тонкий аромат духов. На стоявшей у входа софе Ватсьяяна увидел небрежно брошенные одежды Чандрики – уттарию из яркой каушейи, сплетённую из разноцветных нитей рашану и тонкие камбаловые панталоны. Опустившись на колени, он погрузил лицо в ворох тканей, ещё сохранявших в себе тепло и запах тела девушки, и почувствовал, что душа его, оторвавшись от земли, возносится в небеса Камалоки. Однако прежде, чем он успел вкусить утончённую красоту этого райского мира, сердитый голос Чандрики вернул его обратно в суетный мир сансары.

– Как ты здесь оказался, негодник? – воскликнула девушка. – И что ты ищешь в моих вещах?

– Прелестная Чандрика! – отвечал сын Самудрадатты. – Знай, что я попал сюда не случайно!

Любовью сердце ранено моё,

Меня стрелы терзает остриё.

С тех пор, как я впервые увидел тебя, я живу так, будто уже давно умер. Ибо ты – идеал всех женщин, внушающих усладу любви. И стрелы самого Камы не так действенны, как выстрелы твоих взоров

В ответ на эту цветистую тираду, девушка разразилась громким смехом. От её гнева не осталось даже следа.

– Что я слышу, красавчик, – воскликнула она. – Ты заговорил стихами! Ученье определённо пошло тебе на пользу!

– Сказать по правде, – признался Ватсьяяна, – твой отец не всегда бывает мною доволен. Мои мысли часто заняты другим: вместо того, чтобы славить богов, я воспевал в душе красоту моей ненаглядной.

– Что ж! – заметила Чандрика, подходя ближе к свету, – посмотрим, какие всходы взошли на скудной ниве твоего красноречия. Итак, что ты думаешь о моём лице?

– Оно прекрасно, как диск луны!

– Сравнение так себе! – скорчила гримасу дочка брахмана, – к тому же им пользовался ещё Вальмики во времена Рамы и Ситы. На первый раз, так уж и быть, я пощажу твою неопытность, однако не надейся, что я всегда буду так снисходительна. Призови на помощь богиню Сарасвати и постарайся сказать что-нибудь достойное о моих близнецах.

Говоря так, она взмахнула головой, откинув на спину волосы и открывая взорам юноши свою обнажённую грудь.

– Они неотличимы по красоте от роскошных плодов шрипхалы! – немедленно ответил Ватсьяяна. – С первой нашей встречи я тысячи раз рисовал в воображении прелестную пару твоих грудей, но то, что я вижу сейчас, превзошло все мои ожидания!

– Теперь я знаю, что ты порядочный льстец! – усмехнулась Чандрика. – Но хорошо уже то, что ты не сравнил мои груди с ягнятами. А что скажешь о моём седалище? – и она, повернувшись спиной, вышла из бассейна.

– Ягодицы твои округлы, словно две половинки алебастрового шара, а бёдра подобны слоновьим хоботам, – в упоении проговорил Ватсьяяна.

– Очень мило! Если так пойдёт дальше, ты уподобишь меня беременной слонихе! – парировала девушка. – Хоть ты и недостойный лгунишка, я всё же дам тебе последнюю возможность проявить себя.

Тут она повернулась к нему лицом и, прекрасная, совершенно нагая, замерла на месте.

– Ты блистаешь своими прелестями подобно статуэтке из чистейшего золота, – промолвил Ватсьяяна, – ты прекрасна, как упавшая с неба ветвь райского дерева!

– Мой отец был прав! – покачала головой Чандрика, – ты безнадёжно косноязычен. Даже не знаю, почему я до сих пор не прогнала тебя прочь. Стоило открывать себя ради того, чтобы услышать набор комплиментов из старой хрестоматии! Ну да ладно, – будем пользоваться тем, что есть, раз уж боги не послали мне ничего другого.

– Прекрасная Чандрика, – печально вздохнул юноша, – неужели я совершенно тебе не нравлюсь?

Дочка Харидатты склонила голову набок и долгим задумчивым взглядом посмотрела на Ватсьяяну.

– Этого я ещё не решила, – отвечала она, – прежде надо взглянуть, каков ты без одежды, ведь хорошенькая головка не всегда бывает приставлена к прекрасному телу.

Юноша подошёл к свету и быстро сбросил с себя всю одежду. Стоило ему освободиться от васаны, как девушка громко рассмеялась и в полном восторге несколько раз ударила себя ладонями по бёдрам.

– Вот не думала, что ты прячешь под своим смиренным ученическим одеянием такого богатыря! Теперь понятно, отчего веды не идут тебе на ум.

Ватсьяяна покраснел от смущения и присел на край бассейна.

– Мужчины и женщины не во всём похожи друг на друга, – промолвил он. – Это вы, когда хотите, можете прикидываться равнодушными, а мы всегда показываем то, что есть. Сами боги дают этому пример. Разве ты не слыхала о том, как Брахма и Вишну бежали тысячу божественных лет, но так и не смогли достичь оконечности мужской силы Шивы?

– Слыхала! – отвечала Чандрика, – и всегда жалела бедняжку Парвати: каково было ей принимать такой неохватный лингам в своей миниатюрной йони?

– Мы могли бы с тобой узнать, как это происходит! – предложил Ватсьяяна, не сводя глаз с дочки Харидатты.

– Та-та-та, – возразила девушка. – Вижу, куда ты клонишь, дружок! Но охлади свой пыл! Тебе ведь, наверно, говорили, что за связь с дочкой или женой пандита ученика должны кастрировать? И тебе не жаль в один миг лишиться своего красавца?

– Я был бы последним из трусов, когда бы задумался об этом в такую минуту! – пылко проговорил Ватсьяянаа.

– Хорошо, что хоть я об этом не забываю! Впрочем, дело здесь не в тебе одном. Я уже давно решила, что подарю свою девственность только будущему супругу. Но не унывай – есть тысяча иных способов доставить друг другу удовольствие.

С этими словами девушка легко, словно чайка, нырнула в воду. Через несколько мгновений голова её показалась между ног сидящего юноши.

– Что ты делаешь, Чандрика? – воскликнул он.

– Говори тише, красавчик, – приказала она, – иначе сюда сбежится вся наша прислуга. И постарайся усвоить мой урок получше. Я ведь не отец, и дважды повторять его не буду. Итак, запоминай: если женщина, взяв лингам в руки, засовывает его между выпяченными губами и обводит языком – это называется лёгкое кольцевание… А если женщина, крепко ухватив лингам руками, как цветок, целует и нежно покусывает его по бокам – это кусание боков… Если же она, взяв головку лингама в рот, сжимает его, целует и слегка потягивает за крайнюю плоть, тогда она делает внешнюю тягу…

– Откуда ты всё это знаешь? – с изумлением спросил он.

– Из книг, мой милый! Не успело мне исполниться десяти лет, как моя покойная матушка подарила большую «Книгу для изголовья». У моей подруги Шриядеви тоже была своя «Книга» на китайской бумаге, ещё роскошнее и красивее моей – отец привёз её из самой Паталипутры. Девочками мы любили подолгу рассматривать картинки, да и сейчас нередко заглядываем в свои книжки, хотя уже давно знаем их назубок. Но не отвлекайся и слушай моё объяснение дальше. Засунув головку лингама глубже в рот и сдавив его тельце губами, женщина производит внутреннюю тягу… А если она держит лингам в руке и проводит по всей его длине губами, как если бы сосала себе нижнюю губу, – тогда это целование…

– Ты так…так ловко управляешь своим языком и губами, – с придыханием заметил Ватсьяяна, – словно занимаешься этим каждый день.

– А ты почем знаешь, как следует управлять моим языком? – посмеиваясь, отвечала Чандрика. – Но слушай мой урок дальше. Если к предыдущему способу прибавить ещё ласкание лингама от корня и до самого кончика ребром языка – это потирание… Играя с мужским членом, женщина сама воспламеняется его жаром. И когда возбуждение начинает выходить у неё из–под контроля, она втягивает лингам глубже в рот и страстно при этом его целует и сосёт, будто бы выедая плод манго, – это называется выхлебывание манго… Если же вскоре все её ощущения вспыхивают и её возбуждение приближается к самому пику, сила сосания и глубина втягивания лингама нарастает, и она уже берёт его в рот весь приводя…

Чандрика замолчала. Через несколько минут Ватсьяяна порывисто обхватил её голову и замер, полузакрыв глаза. Тело его сотрясала крупная дрожь

– …приводя к извержению семени, – глотая, закончила девушка. – Это называется проглатывание Вселенной.

– Я люблю тебя, прелестная Чандрика, – в упоении проговорил Ватсьяяна, – и готов заплатить за твой урок той же монетой.

– Милый Ватсьяяна, – в тон ему отвечала она, – то, о чём ты просишь совсем не пустое одолжение!

– Раз ты объявила себя моим пандитом, – напомнил Ватсьяяна, – тебе надлежит не только читать мне наставления, но и проверять глубину моих познаний!

– Ах ты, хитрец! – усмехнулась девушка, слегка ударяя его ладонью по губам, – Знаешь, как взяться за дело! Ладно, пусть будет по-твоему. Но прежде скажи, что ты думаешь о моей йони?

– Она нежна, словно свежий цветок жасмина!

– Так будь с ней нежен, как с живым цветком! – приказала она. – Грубый мужлан просто сминает наш бутон, так и не ощутив его красоты и аромата. Он утоляет похоть, словно какой-нибудь осёл или жеребец. Но настоящий любовник, будто пчелка, играет с лепестками нашего цветка. И только он, погружаясь в йони, тонет в волнах изысканного блаженства.

Промолвив это, Чандрика велела Васьяяне улечься рядом с ней на софу таким образом, что бы голова его оказалась напротив её йони, а его лингам напротив её лица. Она вновь принялась ласкать, целовать и посасывать его крайнюю плоть, прерывая это занятие только для того, что бы отдать своему любовнику какое-нибудь новое указание.

– Не торопись, милый, – говорила она, – прежде всего погладь пальцами внутреннюю сторону моих бёдер… Теперь покрой кожу поцелуями от колен до самого паха… Поднимаясь вверх, ты отрываешься от земли и устремляешься к небу… Ну вот, теперь ты и у самых ворот рая… Рассмотри внимательно мою йони, насладись её видом, её ароматом, постарайся полюбить её, а если ты поэт, воспой её на все лады тысячами проникновенных строк, ибо она должна стать для тебя центром мироздания, всей Вселенной, основой всего… Пройдись кончиком языка по её перламутровым створкам и она откроется навстречу тебе… Вот так… Теперь погрузи в неё свой язык, почувствуй вкус её острого сока, который бросается в голову, как молодое вино… Отыщи мою жемчужину и поиграй с ней кончиком языка… Чувствуешь, как она растёт?.. Значит ты сумел подружиться с ней… Целуй и соси её… Не давай ни мгновения покоя… И ни за что не останавливайся… Пусть твой напор возрастает с каждым мгновением… Но не резко… Изводи меня, воспламеняй меня… Доводи меня до исступления… Да… Да… Вот так…

Через минуту они уже лежали, обнявшись, усталые, но очень довольные друг другом.

– Ну вот, теперь мы уподобились с тобой двум воронам, милый, – проговорила Чандрика, целуя его грудь.

– Каким ещё воронам? – удивился Ватсьяяна.

– Как, разве ты и этого не знаешь? Ведь то, чем мы с тобой сейчас занимались, называется любовью ворон. Не могу тебе сказать, почему это так – в наш сад вороны ещё никогда не залетали…

2

С того дня жизнь перестала казаться Ватсьяяне томительной и унылой. Случается, что весёлый лучик солнца, прорвавшись сквозь мутное стекло, наполняет серую, сумрачную комнату блеском ярких красок. Таким лучиком и стала для сына Самудрадатты Чандрика. Минуты сладостного упоения во время их ночных свиданий сменялись весёлыми играми, купания – безыскусной болтовнёй на софе, и невозможно было понять, что нравилось ему больше. Как всякий юный влюблённый, Ватсьяяна упивался восхитительной наготой своей подруги, прелесть её тела возбуждала в нём ощущение непреходящего восторга. Его влекли мягкие, струившиеся по бёдрам волосы Чандрики, он боготворил её алые, как плоды бимбы, губы и чувственный, не знающий устали язык, мог без конца любоваться её тяжёлыми, словно спелые плоды, грудями, округлыми, как колесо, ягодицами и широкими бёдрами. А её маленькие ступни с розовыми пальчиками, украшенные блестящими, под стать драгоценным камням, ногтями, вызывали в нём чувство искреннего умиления. Постепенно Ватсьяяне открылось множество новых мелких черточек, доступных только искушённому взору любовника. Он отыскал родимое пятнышко на её левой ягодице, приметил озорной завиток волос на лобке, обнаружил родинку на лопатке, нащупал едва заметный шрам под одной из грудей, и каждый раз так радовался своему открытию, будто обрёл крупицу золота.

Забавы, которым они непринуждённо предавались при каждой встрече, пленяли его своей прелестью и бесконечным разнообразием. Чандрика была неистощима на выдумки и умела превратить в любовную игру самое заурядное дело. Однажды она принесла кувшинчик пенящегося масла, несколько свежих куриных яиц и другие принадлежности для мытья. Натирая друг друга губками, соприкасаясь телами, постоянно обмениваясь поцелуями и шлепками, они пришли под конец в такой раж, что отдались любви, даже не смыв с себя мыльной пены. Мокрые и скользкие, они жадно ласкали друг друга до глубокой ночи, а потом, обнявшись, заснули на софе и проспали почти до самого рассвета. В следующий раз Чандрика объявила, что отец своей суровостью скоро доведёт Ватсьяяну до голодных обмороков, и принесла на свидание полную корзинку сластей. Раздевшись донага, они принялись, как очумелые, мазаться кремами, сладкой простоквашей и вареньем, украшать себя орехами, цукатами, цветами и ломтиками фруктов. После этого пришлось долго вылизывать друг друга, и это занятие разожгло в обоих желание столь непомерное, что его не могли унять никакие ухищрения любовной науки. Ещё больше удовольствия доставило им другое развлечение. Чандрика стащила у мачехи деревянную коробочку с двумя пригоршнями порошка сандалового дерева и вторую, сшитую из листьев лотоса, где хранились кулёчки с разноцветными лаками, чёрная сурьма, киноварь и жёлтая горочана. Раздев возлюбленного, она покрыла всё его тело разноцветными узорами, покрасила ему губы, кончики пальцев, ладони и подошвы ног, подвела глаза и даже украсила лоб мушкой-тилаком. В заключении, для полноты маскарада, Ватсьяяне пришлось надеть ножные и ручные браслеты, завернуться в сари и сплясать под звон маленьких бронзовых каратал. Его нелепые танцевальные фигуры и импровизированные мудры так рассмешили Чандрику, что она едва не свалилась в воду. Продолжая игру, дочка Харидатты сама натянула васану Ватсьяяны, перепоясалась его мекхалой, взяла чашу для подаяний, и гнусаво вытягивая: «Почтенный, дай милостыню», «Подай несчастному для изучения веды», обошла вокруг бассейна. Тут уж Ватсьяяна едва не надорвал себе живот от смеха. Он остался очень доволен этим импровизированным спектаклем, особенно заключительной его частью, когда Чандрика, кружась в танце и весело напевая, принялась раздеваться перед ним, постепенно освобождаясь от всех покровов.

Так незаметно пролетели две недели. Но в ту ночь, когда Ватсьяяна осторожно пробирался на двенадцатое или тринадцатое свидание, возлюбленная против ожидания, встретила его не в купальне, а в цветочной беседке.

– Тише, – прошептала она, – моя мачеха что-то проведала и велела старой карге Дагдхике дежурить в саду. О наших ночных купаниях придётся теперь забыть.

Тягостный вздох, вырвавшийся из груди Ватсьяяны, был ответом на эту грустную новость.

– Ах, милый, – отозвалась девушка, – мне самой ужасно досадно, но не лезть же нам с тобой на рожон. Мы и так забыли о всякой осторожности. Если честно, то тревога за тебя в последнее время отравляла мне всякое удовольствие. Воистину, твой лингам создан богами на радость женщинам. Было бы непоправимой утратой отдать его на поругание палачу (а ведь так бы оно и случилось, застань кто-нибудь тебя в моих объятьях).

Ватсьяяна испустил новый горестный вздох. Его искренняя печаль смягчила сердце девушки. Заключив Ватсьяяну в объятия, она стала гладить его по голове и утешать поцелуями.

– Мне было очень хорошо с тобой, любимый, – с нежностью прошептала дочка Харидатты. – Надеюсь, ты тоже познал благодаря мне минуты высокого блаженства. Но я всего лишь юная, неопытная девушка. Всё, чему я сумела обучить тебя – это любовь ворон. Однако ты не можешь каркать ради меня все ближайшие годы. Тебе нужна новая наставница, с которой ты двинешься дальше по пути Камы…

– Ты уступаешь меня другой женщине! – догадался Ватсьяяна.

– Я знаю, что ты попадёшь в хорошие руки. Ведь это моя подруга Шриядеви. В прошлом году она вышла замуж и теперь знает о любви куда больше нас с тобой.

Ватсьяяна хотел возразить, что вовсе не нуждается в этой жертве, что любовь Чандрики есть бесценная отрада его жизни, но тут разговор их был прерван донёсшимся со стороны купальни шумом. Чандрика крепко сжала руку возлюбленного.

– Вот видишь, – сказала она, – всё оборачивается против нас. Теперь беги в свою комнату и притворись спящим. Но завтра с утра обязательно будь у храма Лакшми. Служанка Шриядеви разыщет тебя…

Совет оказался как нельзя уместным. Едва успел Ватсьяяна вернуться в свою комнату, как к нему под каким-то надуманным предлогом заглянул слуга старого Харидатты. Явись он немногим раньше, юноше было бы нелегко объяснить своё отсутствие.

Никто не знает, сколько слез успел пролить несчастный любовник до исхода ночи, и сколько новых вздохов родилось в его груди. Наступивший рассвет принёс ему некоторое успокоение. Ватсьяяна решил, что, избрав однажды своей наставницей Чандрику, он должен теперь во всём её слушаться. И раз она сочла целесообразным поручить его образование другому гуру, не след оспаривать её решение. Это соображение почти примирило юношу с неожиданным поворотом судьбы.

По завершении утренней сандхьи Ватсьяяна со своей неизменной чашей в руках отправился прямиком к храму Лакшми и стал прохаживаться вокруг него. Он дважды обошёл храмовую площадь, прежде чем заметил женщину, закутанную с ног до головы в длинную правару. Незнакомка поманила юношу пальцем, извлекла из корзины горшочек с варёным рисом, приправленным кислыми плодами тамаринда, и принялась наполнять его чашу.

– Брахмачарин имеет обыкновение спать по ночам? – неожиданно спросила она.

– Как и все остальные, если только они не состоят в корпорации ночных воров, – заметил Ватсьяяна.

– Я бы посоветовала брахмачарину изменить сегодня своим привычкам, – вкрадчиво сказала женщина. – Небольшая прогулка по городу определённо пойдёт ему на пользу.

– Возможно, я воспользуюсь твоим советом, почтенная, – отвечал Ватсьяяна. – Что дальше?

– За храмом всеблагого Махадевы растёт раскидистое дерево. Одна из его ветвей расположена таким образом, что с неё можно спрыгнуть на крышу соседнего дома, – заметила женщина. – Некоторые находят, что это очень удобно.

– Мне–то до этого, какое дело? – пожал плечами Ватсьяяна.

– Разве брахмачарин не знает? – усмехнулась незнакомка. – В доме, который так удобно построен прямо под самым деревом, живёт молодая и красивая женщина. К несчастью, бедняжка ещё и очень одинока. И право, три этих качества никогда не могут ужиться вместе.

– Как же так вышло, – спросил Ватсьяяна, – что женщина, обладающая столькими достоинствами, оказалась одинокой?

– Всему виной её муж, – пояснила собеседница. – Он, бесспорно, выдающийся человек, но из тысячи ремёсел, которым боги научили смертных, он избрал самое беспокойное – морскую торговлю. Что делать молодой и красивой женщине, муж которой более полугода проводит на чужбине? Некоторые скажут, что она может петь, играть на вине, разыгрывать с подругами спектакли, может учиться живописи или читать стихи, может, на худой конец, посвятить себя азартным играм или обучению своего попугая. И действительно, моя прекрасная госпожа занималась всем этим без перерыва три последних месяца. Но чем больше она пела, играла, рисовала, читала и возилась с попугаем, тем сильнее тяготилась своим одиночеством. Надеюсь, брахмачарин понимает её?

– Ещё бы, – согласился Ватсьяяна. – Трудно даже представить, каким образом она могла продержаться столько времени. По-моему, самый строгий судья должен признать, что твоя госпожа обладает сверхчеловеческим терпением.

– Воистину, брахмачарин мудр и читает в сердцах как в открытой книге, – подхватила служанка. – Ещё в прошлом месяце я стала подмечать неладное. Впрочем, бедняжка крепилась, как могла. Третьего дня она с утра немножко побренчала на вине, потом взялась рассматривать картинки в книге для изголовья. Думаю, брахмачарин согласится, что это грустное занятие для одинокой женщины?

– Хуже некуда! – подтвердил Ватсьяяна.

– От книг госпожа перешла к дощечке для рисования, потом взялась играть в кости, потом принялась твердить забавные фразы её любимому попке. Но поскольку попугай упрямился, и ни в какую не желал отвечать, она в сердцах захлопнула клетку и сказала: «Вирачика! Я хочу отведать вкус чужого мужчины». Конечно, найдутся ханжи, которые осудят бедняжку, но, клянусь именем Рати, блаженной супруги Камы, я не из их числа.

– И я так же! – заверил Ватсьяяна.

– Коли так, я думаю, мудрый брахмачарин согласится с суждением недалёкой старой женщины: чего остаётся ждать богу любви, если двое единодушны в своих мыслях?

Высказав это здравое заключение, Вирачика, положила последнюю горсть риса в чашу Ватсьяяны, подхватила корзинку и исчезла в уличной толпе.

Оставшаяся часть дня прошла в усиленных занятиях. Ночью, дождавшись, когда в доме смолкли все звуки, Ватсьяна привычным образом (то есть, через окно) выбрался наружу, перелез через ограду и отправился на свидание. Луна, находившаяся в ущербе, давала совсем немного света. Однако Ватсьяяна, успевший к этому времени хорошо изучить город, без труда нашёл дом за храмом Господа Шивы. Он быстро, как обезьяна вскарабкался на пожелтевший дуб, который в преддверии приближающегося лета готовился сбросить с себя листву, и спрыгнул с него на плоскую крышу дома.

Ни окрик сторожа, ни собачий лай не потревожили ночной тишины. Казалось, появление Ватсьяяны осталось никем не замеченным. На самом деле его уже ждали. Оглядевшись по сторонам, сын Самудрадатты заметил женскую фигуру, манившую его к себе. Вслед за ней он спустился в комнату на верхнем этаже дома, едва освещённую масляной плошкой.

– Моя госпожа ждёт тебя, брахмачарин, – шепнула служанка (это была Вирачика) и подтолкнула его к двери.

Шагнув внутрь, Ватсьяяна оказался в небольшой, роскошно обставленной комнате со сводчатым потолком. Полы здесь были устланы коврами, на стенах висело несколько картин, возле закрытого ставнями окна располагались хрустальные вазы, полные живых цветов, по углам свисали бронзовые светильники. Посредине комнаты возвышалось широкое, застланное ослепительно-белой простынёй и усыпанное живыми цветами ложе. К изголовью был придвинут резной столик красного дерева, заставленный пузырьками с духами, баночками с притираниями и коробочками с разнообразными туалетными принадлежностями, употребляемыми женщинами при любовных ласках. Однако если и было в этой комнате что-то воистину прекрасное, так это сама хозяйка, которая сидела возле зеркала и расчесывала гребнем свои длинные волосы. Из одежды она имела на себе только шёлковые разноцветные шаровары с широким поясом из перевитого золота. Ничем не прикрытая грудь её была умащена благоуханным сандаловым маслом и расписана хитроумным узором. Заметив вошедших, Шриядеви властным мановением руки отпустила служанку и только потом повернулась навстречу Ватсьяяне.

– Ну? – спросила она. – Я тебе нравлюсь?

– О, да, госпожа, – смущённо произнёс он и продекламировал пришедшие на ум строки:

«Красавица, как некое виденье,

Из мира небожителей сошла,

Вошла мне в сердце, и оно в смятенье, –

Его пронзила острая стрела

Любви всеобольщающего бога:

В груди для мук проложена дорога!»

Слова его пришлись по душе Шриядеви.

– Ты совсем не похож на провинциала, – милостиво произнесла она. – Но, умение читать стихи далеко не главное качество в любовнике. Следует проверить и другие твои достоинства.

Она велела Ватсьяяне снять с себя всю одежду, внимательно осмотрела его и осталась довольна увиденным.

– Ты обладаешь всеми признаками образцового возлюбленного, – объявила Шриядеви. – Хотя сразу видно, что до сих пор твоей наставницей оставалась неопытная девочка.

– Разве моя внешность так очевидно свидетельствует об этом? – удивился Ватсьяяна.

– Суди сам, – отвечала Шриядеви. – Шрамы, покрывающие солдата, говорят о его близком знакомстве с врагом. Царапины, оставленные на теле возлюбленного ногтями женщины, вкусившей с ним наслаждение, а так же следы её зубов – всё это знаки любовных битв столь же очевидные, как отметины от копий и стрел на членах воина.

– Никогда не слыхал о таком обычае, госпожа, – признался сын Самудрадатты. – Теперь я знаю, что в арсенал служителей Камы входят так же ногти и зубы.

– В сказанном тобой больше смысла, чем ты сам думаешь, – возразила Шриядеви. – Любовь женщины, которая видит царапины на тайных частях своего тела, освежается и загорается с новой силой. Ведь если нет никаких царапин, чтобы напомнить человеку о его любви, тогда утихает и сама страсть, как это нередко происходит при долгом отсутствии любовного союза. Под ногтями опытной женщины возбуждается самый холодный мужчина. С другой стороны, даже очень стойкая женщина не может не увлечься мужчиной, имеющим на теле царапины и следы от зубов. Уже один вид ногтей, – ярких и округлых, их глянцевый блеск пленяет сердца опытных женщин подобно виду восставшего к битве лингама.

Тут Шриядеви развязала пояс шаровар и нагая взошла на ложе. Ватсьяяне, который робко прилёг рядом, показалось, что он взирает на апсару из небесного дворца Индры.

– Запомни, милый, – продолжала она, – всего существует восемь видов царапин. Самая первая из них – звучащая. Этот нажим подойдёт при сношениях с юной девушкой, когда возлюбленный хочет только взволновать, но не напугать её. Тогда он сжимает её подбородок, груди, нижнюю губу или ягодицы настолько мягко, что не остаётся ни ссадин, ни царапин, но под действием ногтей волоски на теле вздымаются, а сами ногти издают вот такой звук.

Шриядева осторожно провела пальцем по груди Ватсьяяны и продолжила:

– Изогнутая царапина на шее и груди называется полумесяцем. А когда знаки полумесяца наносятся впритык друг к другу – это круг. Подобная отметина обычно делается ногтями на пупке, на маленьких ямочках у ягодиц и на месте сочленения бёдер. Четвёртый распространенный вид царапины – линия. Она может быть сделана на любой части тела. Если же линия изогнута, то это – коготь тигра. Ничего сложного в ней нет. Другое дело – лапа павлина, когда изогнутая царапина наносится на грудь ногтями всех пяти пальцев. За эту царапину ждут похвалы, поскольку сам процесс начертания требует многих навыков. Прыжок зайца, когда пять царапин ногтями сделаны близко друг от друга и около соска груди, так же получится не сразу. Но сложнее всего царапина в виде листа голубого лотоса, выполненная на груди или на бёдрах.

От слов влюблённые перешли к самим ласкам. Ватсьяяна оставил следы ногтей на прелестных грудях и ягодицах своей наставницы, а она в ответ исчертила ему царапинами всю спину. Распалив этой игрой свою чувственность, Шриядеви воскликнула:

– Прочь детские забавы! Пришло время заняться «расщеплением бамбука».

– О каком бамбуке ты говоришь, госпожа? – спросил юноша, с недоумением озираясь по сторонам.

– Сейчас узнаешь, – с усмешкой ответила она. – Главное, любимый, чтобы ты отнёсся к этому делу со всей ответственностью: «расщепление» требует точности и сильного удара.

Выбрав затем две подушки, Шриядеви подсунула плоскую себе под спину, а на высокую возлёгла головой. Левую ногу она положила на правое плечо опустившегося на колени Ватсьяяны, а правую свободно вытянула на постели. Устроившись подобным образом, Шриядеви ухватила лингам возлюбленного и ввёла его в свою йони.

– Действуй, – сказала она, – посмотрим, какой ты работник.

Ватсьяяна стал наносить удары, сначала слабые, потом всё сильней и сильней. Шриядеви, полузакрыв глаза, отвечала на них тихими стонами. Постепенно она пришла в такое возбуждение, что принялась попеременно закидывать ему на плечо то одну свою ногу, то другую, выпрямляя их затем и вращая при этом бёдрами. От этих замысловатых движений наслаждение, испытанное обоими, оказалось особенно сильным и изысканным. Таким образом довели они друг друга до сладостных содроганий и, обнявшись, прилегли отдохнуть.

– Молодец! – похвалила Шриядеви, – теперь я знаю, что тебе многое по силам: тот, кому удалось с первого раза «расщепить бамбук», не спасует и перед более трудной работой.

 Она кликнула служанку и велела подать на подносе фрукты с манговым вином, в которое была примешана настойка перца чаба и лакрицы. Этого оказалось достаточно, чтобы быстро вернуть им утраченные силы. Тут Шриядеви стала вновь заигрывать с лингамом. А когда тот восстал для битвы, она, приняв его в своё лоно, уселась на животе Ватсьяяны и начала грациозно двигать бёдрами. Раскачиваясь всем своим гибким станом, Шриядеви то откидывалась далеко назад, то, покрыв лицо возлюбленного душистыми волосами, прижималась к самой его груди и, страстно дыша, шептала на ухо:

– Теперь ты знаешь, что значит оказаться снизу. Прежде я была твоей пленницей, и ты делал со мной всё, что хотел, утомив меня. Теперь ты в моей власти, и я буду делать с тобой всё, что мне хочется.

И она задорно отвечала ударом на каждый его удар, с бесстыдной откровенностью подзадоривая и подразнивая любовника, словно, и в самом деле была мужчиной. Своими горячими речами и страстными телодвижениями она довела Ватсьяяну до неистовства. Спустя недолгое время они вместе вкусили несказанное блаженство и, лишённые всяких сил, упали на ложе.

– Если бы ты не был брахмачарином, – промолвила Шриядеви, – я бы не отпустила тебя раньше рассвета, но, боюсь, это нанесёт непоправимый урон твоим учёным занятиям. Отправляйся теперь домой и постарайся хорошенько выспаться. Однако завтра ночью вновь приходи ко мне той же дорогой, и мы продолжим с того самого места, на котором остановились сейчас.

Ни к чему говорить, что планы Шриядеви полностью и во всём совпадали с желаниями самого Ватсьяяны, но, увы, – ни тем, ни другим не дано было осуществиться. В ту минуту, когда сын Самудрадатты осторожно пробирался через окно в свою комнату, дверь её внезапно распахнулась, и он увидел перед собой рассерженное лицо жены наставника.

– Итак, голубчик, – воскликнула Мандаравати, – потрудись сообщить мне, где ты был.

– Вы только не подумайте ничего дурного, госпожа, – отвечал напуганный Ватсьяяна. – Чувство голода не давало мне спать, и я хотел раздобыть себе хоть немного хлеба.

Однако провести жену брахмана было нелегко.

– Немного хлеба? – переспросила она сердито. – Негодный обманщик! Ты говоришь о муках голода, когда от тебя на целую данду несёт дорогим вином, возбуждающими снадобьями и непотребными женщинами! Хочешь, чтобы я позвала мужа, и он сам нашёл на твоём теле следы их нечистых ласк?

Эта угроза совершенно лишила Ватсьяяну мужества. Пав перед Мандаравати на колени, он со слезами стал умолять её о снисхождении. Право, твердил он, вина его заключается лишь в том, что, поддавшись нечистым мыслям, он не устоял перед искушением. Но теперь, осознав всю глубину падения, он будет вести строгую жизнь, подобающую ученику такого святого человека, как Харидатта.

– Святого человека? – произнесла Мандаравати с усмешкой. – Оставь в покое моего супруга и подумай лучше о своём отце! Каково будет этому достойному мужу узнать, о твоём скандальном изгнании?

– Он не перенесёт моего позора! – прошептал в искреннем раскаянии Ватсьяяна. – Умоляю вас, госпожа, ради моего отца сохраните эту историю в тайне. А я буду вечно молить богов о вашем драгоценном здоровье.

– Хорошо, – смягчилась Мандаравати. – На этот раз я промолчу. Но знай, что с сегодняшнего дня ты находишься под моим неусыпным надзором.

С этими словами хозяйка удалилась, оставив несчастного ученика в чрезвычайно подавленном состоянии духа.

В последующие дни Ватсьяяне пришлось забыть о ночных похождениях. С Чандрикой он виделся только мельком, о том же, чтобы вновь отправиться к Шриядеви не приходилось даже мечтать. И вот в то время, когда будущее рисовалось Ватсьяяне в весьма мрачных тонах, в его судьбе произошла новая неожиданная перемена. Всё началось с письма, полученного Харидаттой от его старшей дочери. Женщина эта уже давно вышла замуж и проживала в деревне довольно далеко от города. Её младшему сыну должно было вскоре исполниться три года, и она звала отца для совершения над ним обряда гудакармы. Старый брахман засобирался в дорогу. Он должен был отсутствовать не менее трёх дней, так что у Ватсьяяны нежданно-негаданно образовались небольшие каникулы. Возликовав душой, он надеялся использовать ниспосланное судьбой время на возобновление связи с Чандрикой, однако в последний момент старик по просьбе жены решил взять младшую дочь с собой. Вместе с ними отправилось несколько слуг и служанок. Большой дом наполовину опустел. Всё это оказалось весьма удобным для завязывания нового любовного приключения. Утром Мандаравати встретила Ватсьяяну возле ворот и спросила, куда он направляется.

– Разве госпожа не знает? – удивился юноша. – Закон предписывает мне побираться. Если я с утра не обойду с чашей город, то буду иметь на обед одну только колодезную воду.

– Мой муж всегда отличался чрезмерной приверженностью к старинным обычаям, – возразила Мандаравати. – Добро бы мы были нищими, но слава богам, дом наш – полная чаша. Лишняя горсточка риса нас не обременит. К тому же твои занятия на время прекратились, и ты можешь пока забыть об обязанностях ученика.

В результате Ватсьяяна остался дома и не прогадал. Хозяйка не ограничилась горсточкой риса, но в придачу к ней прислала ещё масла и сладких пшеничных лепёшек, замешанных на патоке. Уже давно наш герой не имел такого обильного и изысканного обеда.

Дальше – больше! Ближе к вечеру Мандаравати позвала Ватсьяяну в свою светёлку и попросила помочь ей перемотать шерсть. Интимная обстановка и сам характер их занятия (Ватсьяяна сидел с широко раздвинутыми руками, а Мандаравати сматывала с них нитки в клубки) весьма располагали к непринуждённой беседе.

– Давно хотела узнать у тебя, красавчик, – спросила жена брахмана, – скольким женщинам в нашем городе ты уже успел разбить сердце? Думаю, их было немало.

– Вы шутите, госпожа, – попытался разубедить хозяйку юноша. – Брахмачарину не подобает помышлять о женщинах; к тому же у меня нет необходимого досуга, ведь всё моё время без остатка отдано изучению вед и душеспасительным размышлениям.

– Значит, все твои помыслы обращены к божественным предметам? – спросила Мандаравати, пряча в черных живых глазах улыбку.

– Иначе, зачем бы я приехал в этот город?

– Скажи тогда, дружок, – усмехнулась хозяйка, – какая небесная апсара исцарапала тебе всю спину?

– Откуда вы об этом узнали, госпожа? – изумился Ватсьяяна.

– Всё очень просто, – без тени смущения объяснила Мандаравати, – я подсматривала за тобой, когда ты совершал омовение. Чему ты так удивляешься? Разве тебе самому не приходилось прятаться в прибрежных зарослях, наблюдая за купанием девушек? А ведь женщины слеплены из того же теста, что и мужчины. У них тоже есть любопытство.

– Я вспомнил, – попытался оправдаться Ватсьяяна, – два дня назад собаки загнали меня в колючие заросли. Наверно, тогда и…

Мандаравати встретила его неуклюжую ложь весёлым смехом.

– Милый мальчик, – сказала она, – возможно, я кажусь тебе глупой старухой, но поверь: отличить случайные ссадины от царапин страсти мне пока по силам.

– Ваша проницательность, госпожа, – пробормотал юноша, – поистине безгранична и может сравниться только с вашей добротой.

Жена Харидатты отложила клубок, села на софу рядом с Ватсьяяной и погладила его по щеке.

– Не бойся, – вкрадчиво произнесла она, – я не собираюсь никому доносить. Просто жаль отдавать тебя в руки уличных женщин. Они научат тебя царапаться и кусаться, откроют глаза на сотни других никчемных вещей, предадутся с тобой изощрённому сладострастию, но позабудут рассказать о самом важном – о нежности и теплоте.

– Чего вы хотите от меня, госпожа? – спросил окончательно сбитый с толку Ватсьяяна.

– Хочу обучить тебя искусству поцелуев, – отвечала Мандаравати. – Пылкие сластолюбцы, не придают им значения, но для тех, кто привык пить напиток любви маленькими глоточками, поцелуй был и остаётся источником неиссякаемого очарования.

Жена Харидатты сняла с пальцев юноши витки шерсти и приблизила своё лицо вплотную к его лицу. Взволнованный Ватсьяяна ощутил лёгкое, как дыхание, прикосновение её уст.

– Знай, – сказала Мандаравати, – если девушка своими губами мельком дотронется до твоих – это поцелуй воздушный. Целовать долго и страстно ей мешает стыдливость. Но если девушка на мгновение забудет о своей стеснительности, закроет глаза, возьмёт твои руки и позволит лёгким укусом схватить её нижнюю губу – это называется поцелуй трепетный.

Уста их вновь слились, однако новый поцелуй уже не походил на прежний – в нём было больше смелости, и уже ощущался привкус страсти.

– После долгих уговоров, – продолжала Мандаравати, – девушка сама желает поцеловать любимого. Если язык её через короткие интервалы проникает в твой жаждущий рот – это называется поцелуй касательный. Он означает, что девушка готова дальше шагать с тобой по пути Камы. Тут открывается простор для множества увлекательных игр, каждая из которых волнует кровь и разжигает желание. Например, целуя верхнюю губу своей любимой, ты отдаешь ей свою нижнюю, тогда вы играете в поцелуй верхней губы. Если же ты втягиваешь своим ртом обе её губы – это поцелуй охватный. Можно устроить даже своеобразное состязание на предмет того, кто первый овладеет губами другого.

– Всё это звучит очень волнующе, – признался Ватсьяяна. От новых, неведомых прежде ласк у него чуть-чуть закружилась голова. Голос наставницы сделался глуше и тише, словно долетал к нему издалека.

– Для женщины, опытной в искусстве любви, – говорила она, – поцелуи несут не меньшее наслаждение. Но если девушка открывает им только лицо, женщина отдаёт поцелуям всё своё тело. Мой урок не утомил тебя, Ватсьяяна?

– Нет, госпожа, – отвечал он. – Воистину, ты вещаешь о предметах возвышенных и бесконечно прекрасных.

– Тогда гляди на меня и запоминай, – велела она. – Все женщины разняться между собой, и каждая требует к себе особенного подхода. Женщин, подобных мне, именуют «газелями». Отличить нас от других нетрудно.

С этими словами Мандаравати развязала шнурки на уттарии и приспустила ткань.

– Как видишь, голова у меня маленькая, грудь высокая, – заметила она, – в то время как руки и плечи округлые и длинные; живот втянутый, а тело – нежное и мягкое.

– Ты говоришь совершенную правду, – подтвердил Ватсьяяна.

– Однако, главное всё-таки не в них, – продолжала Мандаравати. – Прежде всего остального обращай внимание на бёдра и лобок. У меня они – полные, а ноги ниже бёдер – плотные Моя йони глубиною в шесть пальцев. Всё это говорит о натуре влюбчивой и ревнивой, чрезвычайно склонной к любовным наслаждениям. Таковы все женщины-газели.

– Твои речи, госпожа, омыли мой разум подобно потокам амриты, – признался Ватсьяяна. – Теперь ясно, отчего ты неравнодушна к поцелуям.

– Поцелуй – ключ к сердцу любой «газели», – согласилась Мандаравати.

Она привлекла юношу к себе, уложила на софу и помогла избавиться от васаны. Прижавшись друг к другу нагими телами, они принялись целоваться. Принимая ласки от Мандаравати, Ватсьяяна потом сторицей возвращал ей её поцелуи, отчего оба испытывали большое удовольствие.

– Лёгкие поцелуи, – говорила жена Харидатты, – предназначены соскам и местам, где руки и ноги женщины сходятся с телом. Одновременно ты можешь деликатно покусывать и гладить кожу языком. Зато умеренные поцелуи отведены щекам, груди, животу и ягодицам – пухлым, мягким и упругим местам – здесь можно воспользоваться зубами без опасения причинить своей подруге боль. При давящем поцелуе твой язык словно исследует тело возлюбленной, обводит её груди и с удовольствием останавливается на её пупке, а при втягивающем поцелуе губы охлаждают и заживляют царапины, оставленные ногтями. Всё это поцелуи, которыми возлюбленный одаряет свою избранницу во время ласк.

– А разве есть другие поцелуи? – спросил Ватсьяяна.

– Конечно, – рассмеялась Мандаравати, – опытные любовники умеют сказать друг другу поцелуями не меньше, чем другие словами. Например, если женщина смотрит на лицо возлюбленного, когда он спит, и целует его, чтобы вызвать нежные чувства или вожделение, то это называется воспламеняющим любовь поцелуем. Ощутив страстное прикосновение, мужчина просыпается и осознаёт, что порыв её вызван искренней любовью. Если же возлюбленный приходит домой поздно вечером и целует подругу, которая покоится на своём ложе, то это называется пробуждающим поцелуем. Для такого случая она может притвориться спящей, чтобы проверить истинность его чувств. Если ты хочешь выразить свою любовь женщине, с которой по каким-либо причинам не можешь говорить, то поцелуй её отражение в зеркале, в воде или на стене, это зовётся свидетельствующим о стремлении поцелуем. Если та же причина, либо смущение, затрудняют твои действия в присутствии избранницы и мешают тебе поцеловать её самому, то поцелуй вместо неё ребёнка, сидящего на коленях, рисунок или статую, но так, чтобы любимая поняла: в действительности поцелуй предназначен ей! Это зовётся передаваемым поцелуем. А когда женщина склоняет своё лицо и целует бедро любимого так, как я сейчас делаю, это зовётся демонстративным поцелуем и означает, что она готова к соитию.

Опрокинувшись на спину, Мандаравати согнула обе ноги и прижала их к животу. Пристроившись рядом, Ватсьяяна ввёл лингам в её йони и стал энергично водить им вперёд и назад.

– Ах, как ты меня радуешь, милый, – прошептала женщина, прикрыв глаза, – клянусь именем Кали, я уже пять лет не получала таких сладостных и мощных ударов. Давай же, не останавливайся, и не жалей меня…

Когда их страстное соединение подошло к концу, она стала вновь покрывать поцелуями тело возлюбленного, а потом сказала с усмешкой:

– Сегодня, чтоб не смущать твою неопытность, я отдалась тебе в «позе краба». В следующий раз попробуем что-нибудь более бесстыдное.

– А как понимать твои жалобы, госпожа? – спросил Ватсьяяна.

– Увы, мой муж стар, – вздохнула Мандаравати. – Минуты близости даются ему нелегко и потому случаются у нас не часто. Ни один воин, наверно, не готовится так тщательно к битве, как он к любовному соитию. Прежде, чем перейти к делу, Харидатта втирает в свой член мазь из луковиц тагары, корня коста и листьев талисы. Когда это не помогает, он выпивает несколько чашек сладкого молока с луковицей уччаты. Но, конечно, и мои усилия нельзя сбрасывать со счетов: что бы придать его лингаму крепость я порой тружусь по целому часу. Так, с раскачкой и кряхтением, всё у нас и происходит. А потому вот тебе мой совет, милый: если хочешь, чтобы жена была тебе верна, никогда в старости не женись на молодой…

3

Через два дня Харидатта вернулся из поездки к дочери, и сразу вслед затем наступило настоящее лето. Солнце нещадно палило. В небе не было видно ни единого облачка. Днём стоял невыносимый, изнуряющий зной, и только ночь приносила освежающую прохладу. Птицы напрасно искали спасенья от жары на деревьях лишённых листвы. Все цветы увяли, трава пожухла. Водоёмы, мелкие речки и многие колодцы пересохли. Земля потрескалась и настолько высохла, что даже лёгкий ветерок вздымал над ней столбы пыли. В воздухе курился дым и стоял запах гари от лесных пожаров.

Занятия Ватсьяяны между тем шли своим чередом. И поскольку он был теперь очень дружен с Мандаравати, ему почти не приходилось заботиться о пропитании – влюблённая женщина в избытке снабжала его всем необходимым. Оба с вожделением вспоминали их первое соединение и, встретившись где-нибудь в укромном уголке, всегда обменивались страстными поцелуями. Жена Харидатты повторяла при этом строки поэта:

«Любимый, не могу уснуть,

Такая боль пронзает грудь!

Как беспокойна эта ночь,

Никак тоску не превозмочь».

Не раз и не два приходила им мысль о новом свидании, да только как устроить его под боком у мужа, в доме, где полно народа? Однажды, улучшив момент, Мандаравати шепнула юноше:

– Право, любимый, если нынешней ночью я не смогу покрыть поцелуями твои лотосоподобные ноги, то познаю все восемнадцать видов пытки, а затем увижу лицо смерти.

– Бесценная госпожа! – пылко отвечал Ватсьяяна. – Все мои помыслы стремятся к той же цели, укажи только путь, и я бестрепетно пройду по нему до самого конца.

– Мне нравится твоя отвага, – промолвила Мандаравати. – Послушай теперь, что я придумала. Вечером, после завершения сандхьи, скажи всем, что тебя истомил солнечный зной, пожалуйся на головную боль и отправляйся спать. Мой муж задержится в домашнем храме. А о том, что бы в доме не осталось прислуги, я позабочусь сама. Как услышишь мой голос, ни мало не медля, поднимайся в спальню на втором этаже. Справа от ложа стоит большой сундук, в котором я обычно храню зимние одежды. Сейчас он пуст. Забирайся внутрь и сиди тихо.

Хотя замысел подруги показался юному брахмачарину весьма рискованным, он принял его без возражений. Ведь любовная наука во многом сродни военной стратегии: хитрость и расчёт играют в ней немаловажную роль, однако в конечном итоге победа всегда достаётся самому отважному. Итак, разделив роли, любовники приступили к осуществлению своего замысла. Ещё во время занятий Ватсьяяна стал жаловаться на головную боль, за вечерней трапезой он едва притронулся к еде, и при первой возможности удалился к себе. Вскоре с улицы послышался крики хозяйки, сзывавшей во двор всю домашнюю прислугу. Пока Мандаравати отдавала каждому распоряжения относительно завтрашнего дня, Ватсьяяна незаметно проскользнул в хозяйскую спальню на втором этаже и юркнул в сундук. Затаив дыхание, он ждал, что случится дальше. Между тем, после обычной вечерней суеты в доме постепенно водворилась тишина. Послышались тяжёлые шаги Харидатты. Он завершил ритуальное омовение и поднялся прямиком в спальню. Мандаравати не заставила себя долго ждать. Она стала раздеваться и сказала:

– Свершив пуджу всевышним богам, отдадим теперь должное Каме.

– Ты права жена, – важно произнёс брахман, – каждый человек должен практиковать дхарму, артху и каму, но делать это гармонично, отдавая надлежащее внимание каждой из них, и не злоупотребляя чем-то одним. Дхарма – это повиновение Шастре или Священному писанию, артха – приобретение познаний и земных богатств. Что касается камы – то это получение наслаждения от соответствующих объектов при помощи пяти чувств: слуха, осязания, зрения, вкуса и обоняния, управляемых разумом и душой. Неразрывная часть этого процесса – своеобразный контакт между органом чувств и его объектом и получение удовольствия, которое является результатом этого контакта…

– Каждое твое слово, дорогой супруг, преисполнено неземной мудрости, – прервала его Мандаравати. – И если ты позволишь тёмной женщине воспользоваться начертанным тобой же образом, то объект для получения удовольствия уже здесь и лежит перед тобой. А чтобы контакт между ним и твоим органом состоялся, выпей приготовленное мною молоко. В результате, вкусив наслаждение, ты гармонизируешь посредством камы свою дхарму. Опасаться же каких-либо злоупотреблений с этой стороны нам очевидно не приходится.

Как только брахман опорожнил чашу с возбуждающими снадобьями, жена принялась ласкать его вялый старческий член. При этом не было забыто ни одно из ухищрений, открытых Ватсьяяне Чандрикой. От лёгкого кольцевания она перешла к кусанию боков и хотела уже взяться за тягу, когда громкий храп Харидатты положил конец её трудам. Мандаравати ухватила супруга за нос и принялась бесцеремонно трясти его голову. Брахман продолжал спать. Женщина несколько раз сильно ущипнула его за бок. Результат оказался тот же. Тогда она открыла сундук и выпустила на волю любовника.

– Что это произошло с учителем? – удивился Ватсьяяна.

– Не обращай на него внимания, – со смехом отвечала Мандаравати, – подобное не раз случалось и прежде. Однако чтобы действовать наверняка, я вместо лакрицы влила в его питье настойку опия. Теперь помоги мне повернуть Харидатту лицом к стене, и пусть себе наслаждается покоем.

Так они и поступили. Передвинув брахмана на край ложа, Ватсьяяна с Мандаравати, как ни в чём не бывало, улеглись рядом с ним и предались любовным утехам. А так как обоих уже давно снедало неукротимое желание, они от страстных поцелуев очень быстро перешли к соитию. Мандаравати повернулась спиной к возлюбленному и уперлась грудью в высокую подушку. Одну ногу при этом она вытянула, а другую поджала под себя. Ватсьяяна, пристроившись сзади на коленях, погрузил лингам в её горячую, влажную йони. Нанося удары, он в тоже время ласкал руками груди возлюбленной и покрывал поцелуями её плечи. Так развлекались они до тех пор, пока их не накрыла волна блаженства. Но едва отступило сладострастие, оба почувствовали сильный голод, ведь за ужином ни он, ни она почти не вкушали пищи.

– Лежи тихо, милый, – велела Мандаравати, – а я пойду, посмотрю, чем мы можем поживиться.

Кое-как прикрыв свою наготу паридханой, босая и простоволосая, она легко, словно девочка, выбежала из комнаты и вскоре вернулась с чугунком тёплых рисовых лепёшек и кувшинчиком арака. Пировать пришлось прямо на полу. Однако это нисколько не испортило им удовольствие. Мандаравати то и дело обхватывала возлюбленного за шею и припадала к его устам. Несколько глотков водки ещё более оживили её. Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, она беспрестанно смеялась, шутила, выхватывала у него изо рта кусочки лепешек, предлагала взамен на кончике языка свои, и вообще была шаловлива, как ребёнок. Как только ласки возбудили Ватсьяяну к новому соитию, госпожа забралась к нему на колени, приняла лингам и крепко обхватила ногами его ягодицы. Обнявшись, оба стали раскачиваться на ложе, обмениваясь в то же время сотнями поцелуев, и вскоре огонь страсти во второй раз разлился по их жилам …

Наступило время третьей стражи и вместе с ним пора расставания.

– Воистину, любимый, – призналась Мандаравати, – сегодня был лучший день в моей жизни. Дважды душа моя отрывалась от тела и вкушала небесную усладу в садах Камалоки.

– А я вообще всю ночь не покидал её пределов, – отвечал Ватсьяяна.

Одевшись, он осторожно вышел из комнаты и стал пробираться к лестнице на первый этаж. И тут удача, так долго сопутствовавшая любовникам, внезапно оставила их. Сделав в темноте несколько шагов, юноша неожиданно столкнулся со старой служанкой, которая вставала по нужде и теперь возвращалась к себе на полати. Не разобрав в чём дело, старуха завопила, что есть мочи и в мгновение ока разбудила весь дом. Ватсьяяна метнулся наверх, взлетел на мансарду и оттуда выскочил на плоскую крышу. Он, впрочем, понимал, что, избрав этот путь, только отсрочил своё неизбежное разоблачение. Поблизости не росло никаких деревьев, по которым можно было бы спуститься на землю, а прыжок с такой высоты грозил завершиться тяжким увечьем или смертью. Оставалось только одно: молить о помощи всевышних богов. Ломая в отчаянии руки, Ватсьяяна воскликнул:

– Всеблагой Кама! Научи, как выпутаться из этой передряги, и я буду самым верным из твоих рабов! Клянусь, что не сложу рук и не успокоюсь, пока не прославлю твое имя по всей Вселенной!

И тут, словно в ответ на его горячую мольбу, из-за мансарды послышался сонный девичий голос:

– Кому не спится по ночам, и кто здесь взывает к Каме?

– Чандрика? – не веря своим ушам, спросил юноша.

Это и в самом деле была дочка Харидатты, ночевавшая, подобно многим другим жителям Уджаяни, на свежем воздухе.

Ватсьяяна бросился перед ней на колени и в кратких словах поведал о случившемся.

– Ах, вот как, негодник! – гневно воскликнула девушка. – Чтобы уберечь твой жалкий отросток, я пожертвовала своей любовью, а ты в благодарность залез в постель к моей мачехе? Так поделом же тебе!

– Сам не пойму, как это случилось, милая Чандрика, – в искреннем раскаянии твердил Ватсьяяна, – заклинаю тебя всем, что между нами было: спаси меня!

Дочка Харидатты задумалась на мгновение, а потом сказала:

– Я помогу тебе, но при одном условии: ты больше не приблизишься к Мандаравати, и никогда, ни при каких обстоятельствах не осквернишь ложе моего отца!

Что оставалось делать Ватсьяяне? Попав в безвыходное положение, он поневоле принял все требования прежней возлюбленной. Так, на протяжении нескольких минут он принёс две немаловажные клятвы, изменившие (как покажет дальнейший рассказ) течение всей его жизни.

Между тем переполох в доме всё разрастался. К крикам женщин присоединились голоса мужчин, послышался лай собак и звон оружия. В любое мгновение преследователи могли появиться на крыше. Чандрика развернула большую шкуру гималайского медведя, служившую ей ложем, и приказала любовнику:

– Лезь сюда и не вздумай шевелиться!

Устроив Ватсьяяну, она накрыла его другой половиной шкуры, улеглась сверху и натянула на себя кашемировое одеяло. Проделано это было как раз вовремя. Не успела девушка устроиться, как на крышу высыпало десятка полтора полуодетых мужчин и женщин во главе с Мандаравати. Некоторые сжимали в руках факелы, другие успели вооружиться топорами и ножами. Не обнаружив наверху никого, кроме хозяйской дочери, преследователи остановились, в недоумении озираясь по сторонам.

– Он помчался вон туда, матушка, – поспешно сообщила Чандрика, указывая в сторону сада.

– Кто это был, дочка? – спросила хозяйка, – ты успела его разглядеть?

– Нет, матушка. Было слишком темно. Он пронёсся мимо, словно пущенная из лука стрела, спрыгнул с крыши и скрылся в саду.

– Спрыгнул с крыши? – недоверчиво повторила одна из женщин. – Если это так, значит, парень удрал со свернутой шеей.

– Да хоть вообще без головы! – воскликнула Мандаравати. – Что вы стоите? Бегите следом! Обыщите всё вокруг и поймайте его! Не хватало, чтоб чужаки шатались ночью по моему дому.

Слуги, не смея ослушаться приказа, кинулись вниз по лестнице и высыпали во двор. Жена Харидатты отправилась следом. Убедившись, что они остались одни, девушка в сердцах пихнула Ватсьяяну кулаком под бок.

– По твоей вине, – сердито сказала она, – я оказалась втянута в нелепую и опасную историю. Что теперь прикажешь делать? Незаметно выбраться отсюда невозможно. Утром тебя найдут в моей постели и мигом отправят к палачу. И знаешь, я начинаю думать, что он будет для тебя наилучшим врачом! Небольшое обрезание только прибавило бы тебе ума.

– Сейчас не самое удобное время для упрёков, Чандрика, – отвечал Ватсьяяна. – Я вижу лишь один выход: отдай мне свою одежду. Переодевшись женщиной, я сумею незаметно добраться до моей комнаты.

– Прекрасный план, – возмутилась девушка. – Ты спрячешься у себя, а я останусь на крыше, в чём мать родила. Или мне опять вырядиться в твою васану?

– Придумай что-нибудь получше, если можешь.

После недолгого колебания Чандрика принуждена была согласиться.

– Видно мне на роду написано нянчиться с тобой до самой смерти, – сказала она, отдавая уттарию, мекхалу и сандалии.

Напялив всё это на себя и распустив длинные волосы, юноша потребовал так же простыню.

– Я накину её на голову на манер правары, – объяснил он. – Это поможет мне скрыть лицо.

– Или выдаст тебя с головой, – едко заметила Чандрика.

Пока она помогала возлюбленному переодеться и оправляла на нём одежду, он несколько раз украдкой поцеловал её нагую грудь и живот.

– Иди же, наконец, – оттолкнула его дочка Харидатты, – а то накличешь на себя новую беду.

Едва юноша скрылся в мансарде, она спрятала его одежду, забралась под одеяло и стала думать, что делать дальше.

Тем временем тщательные розыски в саду не дали никаких результатов.

– Мы только зря теряем время, – заметила одна из служанок, – вор (если только это был вор), конечно же, успел скрыться.

– Ты права лишь отчасти, – возразила ей уже упоминавшаяся нами выше Дагдхика, – мы теряем время от того что ищем не там, где следует.

Эта Дагдхика отличалась крайне скверным, мстительным характером, но была очень умна и наблюдательна. Прежняя госпожа её откровенно не жаловала, но после того, как брахман женился на Мандаравати, старая карга обрела в доме большую силу. Все служанки боялись её острого языка и зоркого глаза.

– Сдаётся мне, – продолжала Дагдхика, – что наш гость вообще не уходил с крыши дома. Пойдём и осмотрим её ещё раз.

Сопровождаемая двумя своими наперсницами, старуха поднялась наверх и подступила с расспросами к Чандрике.

– Отвяжись от меня, Дагдхика, – в сердцах отвечала девушка, – зачем ты вновь меня будишь? Я уже сказала всё, что знаю.

– А у меня на этот счёт другое мнение, – усмехаясь, ответила ей старуха.

Цепкими пальцами она ухватила дочь хозяина за руку и вытащила её из-под одеяла. Одна из её помощниц отвернула шкуру и обнаружила под ней васану.

– Мужское одеяние! – вскричала она. – Теперь понятно, к кому наведывался наш петушок.

– И я даже знаю, как его зовут, – с торжеством объявила Дагдхика, внимательно осмотрев находку. – Надо сообщить господину, чем по ночам промышляет его ученик.

Преступнице накинули на плечи одеяло и потащили к отцу. Харидатта, которого с трудом удалось разбудить, почёсываясь и зевая, сидел на ложе. На лице его застыло растерянное выражение. Тут же находилась Мандаравати. Неожиданный поворот дела несказанно поразил её. Однако больше всего беспокоилась она о том, как бы не вышла наружу её собственная вина. Поэтому жена брахмана поспешила выпроводить из комнаты всех слуг, и прежде других Дагдхику. Вслед затем, зная, что лучший способ защиты это нападение, она накинулась на падчерицу с упрёками.

– Как это понимать, шлюха бесстыжая? – закричала она, – так–то ты бережёшь девичью честь и доброе имя твоего отца!

– В чём ты меня упрекаешь, матушка? – спросила Чандрика, нимало не утратившая своей твёрдости. – В том, что я, спасаясь от духоты, легла спать на крыше?

– Да если бы только в этом, негодяйка! – возмутилась Мандаравати. – Тебя обвиняют в том, что ты сговорилась с любовником о ночном свидании, а когда твой срам обнаружился, отдала ему свою одежду, чтобы он мог сбежать.

– Одежду у меня украли, – возразила девушка, – а насчёт ночного свидания и любовника я ничего знать не знаю.

– Нет, ты посмотри на свою дочь! – обратилась Мандаравати за поддержкой к мужу. – Её, можно сказать, с поличным поймали на месте преступления, а она имеет наглость всё отрицать.

– Будет лучше, дочка, – вступил в разговор брахман, – если ты расскажешь всё, как есть, и, прежде всего, сообщишь, когда этот вражий сын Ватсьяяна успел тебя соблазнить.

– Батюшка, – со слезами в голосе отвечала Чандрика, – кому ты больше веришь: мне или этой змее… Дагдхике? Клянусь памятью моей покойной матери, что у меня никогда не было близости с Ватсьяяной. А чтобы убедить тебя в этом, я готова перед кем угодно удостоверить свою девственность.

– Известны нам эти фокусы, – проворчала мачеха. – Будто бы девственность может служить подтверждением добропорядочности.

– Не могу понять, матушка, – воскликнула Чандрика, – почему ты так упорно хочешь меня уличить. Кто-то другой ещё может сомневаться, но ведь ты-то точно знаешь, что Ватсьяяна не спал сегодня со мной.

Брахман пропустил слова дочери мимо ушей, зато Мандаравати сразу прикусила язык. «Девчонке всё известно!» – сообразила она и поспешила изменить тактику.

– И в самом деле, муженёк, – сказала она, словно опомнившись. – Не годится нам так вот, с бухты-барахты обвинять Чандрику во всех смертных грехах. Надо спокойно разобраться. Пусть приведут твоего ученика, послушаем, что он скажет.

Харидатта велел позвать Ватсьяяну. К великой радости Чандрики и её мачехи оказалось, что юноша бесследно исчез из дома.

– Возможно, он просто испугался скандала, – высказала предположение Мандаравати, – а на самом деле вовсе не так виноват, как кажется.

– О чём ты говоришь, жена? – рассердился Харидатта, потрясая васаной. – Какие ещё нужны доказательства, когда мы нашли вот это?

– Но васану могли подкинуть, когда я спала, батюшка, – робко заметила Чандрика.

– Молчи, бессовестная! – прикрикнул на неё отец. – Немедленно отправляйся в свою комнату и оставайся там под замком. С тобой мы ещё разберемся, а что касается мальчишки, то тут дело ясное. Дайте мне только добраться до него! Я буду не я, если не засажу его в тюрьму и не познакомлю с палачом!

…Ватсьяяна скрылся из дома пандита, едва только слуги начали громко склонять его имя. Он даже не успел заглянуть к себе в комнату, а, как был в женском одеянии, перемахнул через ограду и оказался на улице. После недолгих размышлений наш герой решил отправиться к дому Шриядеви. Он притаился неподалёку и, как только заметил вышедшую за ворота Вирачику, негромко её окликнул. Выслушав рассказ о приключениях этой ночи, служанка посмеялась над незадачливым брахманом, подивилась дерзости его жены и похвалила за находчивость Чандрику.

– Думаю, моя хозяйка сможет принять тебя сегодня, – сказала она, – ты и в прошлый раз ей очень приглянулся. Но дать тебе приют надолго не получится, так как скоро возвращается из плавания наш господин, супруг Шриядеви. Ждём тебя после захода солнца.

Расставшись со служанкой, Ватсьяяна стал бесцельно бродить по городу. К полудню у него разыгрался чудовищный аппетит, утолить который не было никакой возможности. Тогда он отправился на городской рынок и стал прохаживаться мимо торговцев сластями. Неожиданно послышался стук барабана, и народ повалил к лобному месту, на которое уже поднялся городской глашатай. Обратившись к толпе, он громко провозгласил: «Граждане города Уджаяни, слушайте указ любимца богов достославного махараджи Рудрасимхи (да пребудет с ним Всевышний)! Махараджа, приняв и рассмотрев жалобу многомудрого брахмана Харидатты, постановил разыскать и взять под стражу его бывшего ученика Ватсьяяну Малланагу, сына Самудрадатты из Дашапура. Означенный Ватсьяяна подозревается в том, что, вероломно нарушив установленные богами обычаи, поправ законы гостеприимства и нормы морали, вступил в недозволенную связь с дочерью своего гуру. Если вина его будет подтверждена, то за своё богомерзкое преступление Ватсьяяна, сын Самудрадатты, должен подвергнуться установленной в этом случае каре, – а именно: кастрации. Граждане города Уджаяни! Любимец богов, достославный махараджа Рудрасимха (да пребудет с ним Всевышний!) предписывает вам преследовать упомянутого Ватсьяяну Малланагу, сына Самудрадатты, всеми доступными вам средствами: не давать ему ни еды, ни питья, ни крова, ни убежища, ни совета, ни подаяния. Если же кому из вас известно место, где он скрывается, следует донёсти об том городским властям. Приметы означенного преступника, бывшего брахмачарина Ватсьяяны следующие: рост средний, глаза голубые…»

Наш герой не стал дожидаться, пока глашатай нарисует его словесный портрет, и поспешно покинул рынок. Ему казалось, что за ним следят сотни глаз и что не менее полудюжины праздных гуляк кинулись делать на него донос. Поэтому Ватсьяяна поспешно покинул многолюдную улицу и долго петлял по узким переулкам, пока не убедился, что его никто не преследует. Всё это время, подобно звону пожарного колокола, в его ушах продолжали звучать страшные слова «подвергнуть установленной в этом случае законом каре…»