Читать книгу Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2 - kotskazochnik.ru - Страница 1

Ч а с т ь 1.

Познание продолжается…

(Милан)

Г Л А В А 1.

Леонардо натянул поводья и остановил коня на вершине небольшого холма: перед ним на далёкой равнине у подножия Альп лежал Милан. От вида величественных крепостных стен, множества церковных и монастырских куполов, замка Кастелло ди Порта-Джовиа у него учащённо забилось сердце. Всю дорогу от Флоренции он размышлял: станет ли Милан его домом или временным пристанищем для его начавшейся жизни скитальца после долгих лет забвения, которые, как он всё-таки сделал вывод, не были для него потеряны. Одиночество ему позволило справиться со скукой тем, что он перепробовал себя в разных областях науки, выработав убеждение, что его возможности могут шириться по мере его интересов и целеустремлённости.

Он не прекращал работы даже на постоялых дворах, останавливаясь на ночлег. Для визита к герцогу Людовико Сфорца Моро, чтобы прибыть к нему не с пустыми руками, – а как он обещал в письме, отосланном с Джорджом Мерулой, – Леонардо делал эскизы к памятнику Дома Сфорца: бронзового Колоса Коня. Заранее, в уме, он рисовал себе картину разговора с герцогом Людовико, помня наставления виконта Оспелле о том, кто он такой, как с ним разговаривать и чего опасаться при разговоре. И всё-таки прежде, чем отправиться в замок герцога, Леонардо решил заглянуть к своему давнему другу детства Галеотто Сакробоско и у него расспросить, что из себя представляет правитель Милана и Ломбардии, взявший на себя эту миссию ввиду того, что их законный правитель, его племянник Джан-Галеаццо, был ещё совсем мал для престола. Ему было всего двенадцать лет, поэтому, взяв над ним опекунство, его дядя, герцог Людовико, стал временным правителем Ломбардии.

Миновав городские ворота, Леонардо расспросил берровьеров, где в Милане находится рынок Бролетто, и направил коня к центру города. Галеотто Сакробоско жил в окрестностях рынка Бролетто в доме знаменитого миланского пекаря Амброджо Гурильо, чья выпечка поставлялась к столу самого герцога Людовико Сфорца и вельможам всего миланского Двора. День был в самом разгаре. Солнце пряталось за тучи и щадило городских жителей, не давая им мучиться от его жарких лучей. Люди занимались своими делами. Кое-кто из них, в особенности хорошенькие девушки, заостряли на нём внимание – да и как не заострить на таком могучем красавце, восседавшем на статном коне? И Леонардо отвечал им улыбкой.

У рынка Бролетто на площади возле рыночной часовенки Сан-Джовани собралась большая толпа народа: праздновался день Великомученика Георгия. После долгой праздничной службы, проведённой во всех церквях, люди соревновались в силе и ловкости. Спешившись, Леонардо, ведя коня под уздцы, пробился сквозь толпу к центру площади и залюбовался игрищами миланских горожан. Тут были и фехтовальщики на деревянных мечах; силачи, поднимающие тяжести; борцы; бегуны и метальщики копий. Особенным видом соревнований, в котором могли принять участие все собравшиеся на праздник миланцы, – его придумали патеры Апостолической Курии – было подбрасывание монетки в кампанилу часовенки Сан-Джовани; та монетка горожанина, что звонко ударялась о колокол в кампаниле, возвращалась её владельцу вместе с прощением ему грехов; те же монетки, что не достигали колокола или же бились о него беззвучно, отправлялись в казну Апостолической Курии. Глядя на всю эту толчею, Леонардо чувствовал, как у него – за долгое время тяжёлых переживаний – в душе впервые появилось ощущение лёгкости и весёлого настроения. У него не было желания принимать участие в празднике, он просто стоял и наслаждался гомоном толпы, ставшей для него после долгих лет уединения и затворничества, волнующей стихией его собственного возрождения. Он слушал её разнообразный гул, как прекрасную музыку, и вдохновлялся её радостью. Никто из окружавших его людей его не знал, и это обстоятельство ещё больше радовало Леонардо.

Постепенно, заражаясь неистовством толпы, он стал невольным болельщиком соревнующихся, и с каждой минутой его голос в людской толпе становился громче и громче… Один из борцов – молодой рослый парень, полного телосложения; в облачении шкур и маской «головы минотавра» – заметил его в толпе и пригласил на поединок, но Леонардо отказался. Людские возгласы ободрения, а также насмешки по поводу того, что он такой высокий и здоровый, но боится вызова, никак не повлияли на его решение: к ним он остался глух. Внимание Леонардо в этот момент было приковано к маленькому оборванцу лет пяти, пытавшемуся украсть монетки у подбрасывающих их людей к колоколу кампанилы часовни Сан-Джовани. Юркий мальчуган сновал под ногами взрослых, как напуганный в поисках убежища муравей; и при этом он ловко воровал монетки, упавшие на землю прямо из-под носа рыночного викария, собиравшего их для казны Апостолической Курии. Он делал это так ловко, что Леонардо от души хохотал. Однако не все были так веселы от проказ мальчишки, как он, и не все забавлялись его воровской отчаянной ловкостью. Один из горожан, по виду похожий на банковского клерка со злобным лицом изуродованного судорогой зависти, – по-видимому, именно по этой причине он пришёл к часовне Сан-Джовани, чтобы вымолить у Святого прощение за разъедавший его грех, – он с такой силой схватил за руку маленького воришку, укравшего у него монетку, что тот заверещал от боли, как придавленный котёнок.

–– Вот он, маленький плут! – радостно засмеялся «завистник», слушая тонкий крик мальчугана. – Сейчас приставы Джустиции надают тебе палок по рукам!.. Отобьют охоту к воровству!

Толпа всколыхнулась от крика ребёнка: кто-то был солидарен с «клерком»; а кто-то требовал от него, чтобы он не мучил голодного мальчишку и отпустил; приставы Джустиции уже направлялись к пойманному воришке. Леонардо омрачился, предчувствуя, что сейчас грозит маленькому нищему оборванцу. Он уже хотел было заступиться за малыша, но тот сам, укусив «клерка» за палец, вырвался из его рук и бросился через площадь наутёк. Однако и тут мальчугана поджидала неудача: он был схвачен тем самым борцом-здоровяком в маске минотавра, бросавшим вызов Леонардо, и забился в его крепкой хватке, как заяц, попавший в силок. Мальчишка уже не закричал, а отчаянно заплакал, навзрыд, зная, что никто его не спасёт и помощи ждать неоткуда.

–– Эй ты, воловья морда! – гневно и хрипло крикнул из толпы Леонардо. – А ну отпусти мальчишку!

Он вышел из людской толчеи и, ведя за собой в поводу коня, подошёл к борцу. Все с любопытством ожидали, что сейчас произойдёт. За маской минотавра угадывалось, что и борец удивлён гневной требовательностью того, кто ещё минуту назад трусливо отказался от его вызова. Его плечи затряслись, а под маской раздавался издевательский смех. Леонардо спокойно взял его за основание кисти той руки, которой он держал мальчика, и сдавил её: хрустнула кость; вместо смеха раздался приглушённый вскрик, какой бывает при неожиданной боли, и недавний победитель, которого никто не смог победить, упал на колени перед Леонардо, пытаясь другой рукой разжать его пальцы. Освободившийся мальчуган не убежал, он замер и, перестав плакать, с благоговением смотрел на спокойного и бесстрашного незнакомца, сумевшего побороть непобедимого борца лишь одним к нему прикосновением. Толпа тоже замерла. Оторопев от изумления, остановились и приставы городской Джустиции.

–– Отпусти! – скривившись от боли, едва слышно смог выдохнуть борец.

Леонардо отпустил его, и он рухнул к его ногам, зажав от боли руку у себя между ног; затем Леонардо взял малыша и, подняв его, усадил себе на руку.

–– Ты кто?.. Как тебя зовут? – утирая слёзы со щёк малыша, спросил он.

–– Джиано Джакомо Капротти! – улыбаясь ему, ответил малыш.

–– Джиано Джакомо… – толпа разорвалась оглушительными возгласами, не дав ему договорить имени мальчика; её завела необременительная и такая лёгкая его победа над непобедимым борцом.

С опозданием она взревела, и на Леонардо посыпались, как на победителя, бутончики различных цветов и лепестки роз. Рыночный викарий, исполнявший роль секретаря распорядителя праздника, преподнёс ему в качестве подарка большой кувшин белого вина, огромный телячий окорок, молодого барана и меч с чеканным изображением на рукоятке Святого Георгия Победоносца. «Vinci – vincere!» – с усмешкой произнёс про себя Леонардо, принимая от него подарки. Он подошёл к часовне Сан-Джовани, взял из ладошки малыша украденную им монетку и подбросил её к колоколу кампанилы – толпа опять замерла – монетка, засверкав на солнце, взлетела ввысь, описала небольшую дугу и, ударившись со звоном о колокол, отлетела на пологую крышу часовни, скатилась по черепичной поверхности и упала на землю. Толпа взревела. Часовенка Сан-Джовани по сравнению с другими городскими соборами и церквями хоть и была невысокой, но подбросить монетку на высоту её колокольни, мало кому удавалось; а тут этот незнакомец подбросил её, не выпуская ребёнка из рук.

–– Отпускаются тебе, малыш Джиано Джакомо Капротти, твои грехи!.. – усмехнулся Леонардо, подняв с земли монетку и вложив её обратно в ладошку малыша. – Или не так?! – обратил он внимание на рыночного викария.

Викарий, безысходно разведя руками, пожал плечами. Леонардо опустил малыша на землю и, слегка поддав ему ладонью под зад, улыбнулся.

–– Иди с Богом, Джакомо, и больше не попадайся!

И мальчик, зажав в своей ручонке монетку, как святыню, бегом помчался с площади так быстро, будто боялся, что его вновь остановят и на этот раз отнимут монетку безвозвратно; а ему самому уже не избежать безжалостной расправы взрослых. Леонардо, положив в дорожный мешок призы и привязав к седлу коня повод подаренного барана, тоже пошёл с площади. Людская толпа, желая знать имя победителя, взывала ему вслед, чтобы он назвал своё имя.

–– Леонардо да Винчи! – без гордыни, просто, отозвался он, помахав на прощание людям.

–– Леонардо?! – вдруг отделился от толпы «завистник-клерк», поймавший за руку воришку-мальчугана; он бросился к нему и стал по-дружески его обнимать. – Ты ли это, мой старый друг?! – кипел он радостью, подпрыгивая на месте, желая обнять Леонардо. – Как ты изменился!.. Как ты вымахал!.. Ого-го-го!.. Леонардо!.. Друг!.. – наконец успешно подпрыгнул он и повис у него на шее.

–– А ты кто?! – не сгибаясь под его птичьим весом, в недоумении спросил Леонардо.

–– Не узнал меня!.. Так я и знал, что ты не узнаешь!.. А я ведь тоже тебя не узнал!.. Сколько времени-то прошло! – восторженно дрыгал он ногами в воздухе. – А ведь когда-то мы с тобой друг без друга и дня не мыслили провести!.. Галеотто – я!.. Галеотто Сакробоско!

–– Галеотто! – радостно обнял его Леонардо, и у того хрустнули кости; закатив глаза, словно в блаженстве, он вскрикнул и обмяк. – Ой, извини! – поставил его на ноги Леонардо. – Забылся на радостях!..

–– Да!.. Ты уж не забывайся… – скрипя зубами от боли, прокряхтел Галеотто. – В забытьи, как я вижу, ты на многое способен… – и тут же, обернувшись к толпе, превозмогая боль, просиял: – Это мой друг: Леонардо! – хвастливо взвился его голос, будто он говорил об астрологе, способном дарить звёзды удачи.

Толпа с завистью посмотрела на него.

–– Ты чего так зарделся?! – с усмешкой удивился Леонардо. – Объявляешь обо мне, как о пришествии твоего личного миссии… Тебя бьют, что ли?!

–– А-а!.. – отмахнулся Галеотто и покраснел.

–– Так и есть! – сделал неутешительный для него вывод Леонардо, догадавшись по его стыдливо опущенным глазам, что попал в самую точку.

Толпа рассмеялась. Взяв Леонардо под руку, Галеотто постарался побыстрее отвести его от смеющихся людей, отпускавших на его счёт двусмысленные замечания, что, якобы мечтая о воскрешении мёртвых, сам он, пожирая тинктуру*, испытывая её воздействие на себе, стал похож на мертвеца, только что выбравшегося из склепа, чтобы пугать синюшной –

*Тинктура – толчёный философский камень мудрецов.

зеленью своего лица ни в чём не провинившихся перед ним мирных горожан. И в самом деле, глядя на Галеотто, Леонардо мог бы согласиться с таким определением. От милой внешности его давнего друга остались только лишь те чёрные глаза, в которых по-прежнему горела неистовая и непокорная страсть исследователя. В остальном же его лицо, испещрённое морщинами и ожогами от химикатов, и впрямь походило на подёрнутое гнилью лицо упрямо не желавшего мирно почивать в могиле покойника. Одежда Галеотто так же оставляла желать лучшего: потёртая, истлевшая, с пришитыми заплатами, она висела на нём, как на пьяном любителе закоулочных попоек. Расколотые деревянные башмаки-цоколи были перетянуты воловьими жилами и для пущей бережливости, чтобы не спадали с ног, привязаны к поясному ремню. Оценив его удручающий вид, Леонардо сделал вывод, что герцог Людовико Сфорца Моро не слишком обременяет денежным жалованием своего придворного алхимика, и подумал о том, какова же будет его участь в сравнении с человеком, получившим университетское образование в Болоньи, став магистром медицины; а именно такой статус был у Галеотто. Он же, Леонардо, вообще не имел никакого образования.

–– Да, вид у тебя, прямо сказать… Если бы сейчас ты предстал у ворот Ада перед трёхглавым псом Цербером, охраняющим его вход, то все его три головы от твоего вида сначала сошли бы с ума, а потом он умер бы от поноса! – вслух согласился он со своими мыслями и мнением миланских граждан, и последовал за увлекающим его старым другом; Галеотто не понял или сделал вид, что небрежно брошенная реплика Леонардо его не касается.

Они обошли рынок Бролетто и вышли к внушительному трёхэтажному дому, источавшему изумительный запах печёного хлеба.

–– Вот тут я живу! – торжественно объявил Галеотто.

Они вошли в конюшню и, поручив коня и привязанного к нему барана заботам конюха, прошли в дом. Встречали их в гостиной добродушный, упитанный и краснощёкий хозяин дома, мессере Амброджо Гурильо; племянница Галеотто, очаровательная, лет семи девочка – брюнетка с красивыми миндалевидными глазами, Кассандра; и её няня, маленькая и полная, как глиняный сосуд для хранения сметаны, тётка Сидона. Все они были заранее осведомлены Галеотто о том, что, возможно, к нему из Флоренции пожалует его давний друг детства Леонардо да Винчи, и поэтому с долгожданным гостем были весьма любезны.

Леонардо сразу отметил для себя, что одежда на Кассандре и тётке Сидоне внешне в корне отличалась от одежды Галеотто. Платья на них не были оборванными, затёртыми и в заплатках, напротив, они выглядели новыми, с дорогими кружевами серебряных нитей на воротниках и рукавах. Низ платья у каждой был украшен замысловато вышитым узором, и сами женщины больше походили на аристократических примадонн, чем на сожительниц нищенского вида алхимика. Правда, Галеотто, оказавшись в стенах этого великолепного дома, сразу преобразился. Уже через минуту после того, как он представил Леонардо обитателям дома, он предстал перед ним в новом обличии, в котором выглядел как благородный сеньор. Теперь вместо оборванной одежды и расколотых цоколей, он был облачён в изысканный камзол и штаны из дорогого атласа, а на его ногах пестрели замшевые туфли с позолоченными бляхами в виде бабочек-махаонов. Даже его синюшно-зелёное, изъеденное химикатами лицо приняло более приличествующий вид. От удивления Леонардо даже присвистнул.

–– Приходится выкручиваться! – понял его удивление Галеотто, садясь за накрытый яствами стол в гостиной; до его прихода его успели накрыть слуги мессере Амброджо Гурильо. – Я не пекарь, как мессере Гурильо, и не ремесленник, способный производить каждый день что-либо полезное, что могло бы быть востребованным у людей… Я – учёный! – повысил он голос. – Мой удел: исследования и опыты! А чтобы их производить, я должен выдавливать из моего покровителя, герцога Людовико Сфорца, каждое сольдо с оглядкой на свою собственную шею, чтобы этот дражайший сеньор не сделал ей мусульманского обрезания! – набожно перекрестился он. – Мне приходится изображать из себя нищего пращелыгу и показываться в таком виде перед людьми, потому что, если я выйду на улицу в приличной одежде, то герцогу об этом сразу станет известно. У него везде есть свои «глаза и уши», и тогда он перестанет ссужать меня деньгами, потому что поймёт, что у меня с материальным обеспечением всё в порядке!.. Господи, Леонардо, если б ты знал, каким кладбищенским обаянием веет от герцога Людовико! – закатив глаза, покачал головой Галеотто. – Когда я гляжу в его глаза, то вижу в них огромный и длинный ряд могил похороненного человечества протяжённостью от Всемирного Потопа до наших дней!..

Леонардо закашлялся, тогда как мессере Гурильо, Кассандра и тётушка Сидона от души рассмеялись.

–– Ты поменьше бы проповедовал ему свои опыты с Львиной кровью, – беззлобно заметил ему мессере Гурильо, – тогда бы и не видел в его глазах могил, среди которых тебе постоянно мерещится пустующая для тебя яма!

–– Тьфу! – брезгливо сплюнул в сторону Галеотто, и по его телу прошла судорога.

–– Сейчас, мессере Леонардо, сюда придёт придворный врач герцога Людовико, мессере Марко-Антонио делла Торре, имеющий свою лабораторию – студиоло в госпитале Оспедале Маджоре, – смеясь, продолжал мессере Гурильо. – Он прекрасный рассказчик, и никто другой лучше него не расскажет о том, что вытворяет мессере Галеотто на публичных выступлениях аристократической Сеньории, на глазах герцога Людовико Сфорца Моро. Как герцог терпит его и за что платит ему деньги – разорви меня дьявол! – я никак не могу понять!

–– Вот поэтому ты пекарь, и в твоих жилах вместо крови течёт закваска для теста, – с укоризной бросил ему Галеотто. – А у герцога другой взгляд на мои опыты…

–– И поэтому ты видишь в его глазах пустующую яму для себя среди могил! – не дав ему договорить, воскликнул мессере Гурильо.

Лицо Галеотто в очередной раз исказилось гримасой брезгливого ужаса, и он, не стесняясь присутствия за столом племянницы и её няни, выругался.

Судя по тому, как они вели себя и разговаривали, Леонардо понял, что Галеотто и мессере Гурильо, у которого он снимал комнаты для жилья и своей лаборатории, были большими друзьями. Они ещё не закончили смеяться, как слуга доложил о прибытии врача Марко-Антонио.

–– Проси его сюда! – отдал ему распоряжение мессере Гурильо.

Слуга удалился и меньше чем через минуту вернулся в гостиную в сопровождении невысокого, худенького, но очень элегантного молодого человека лет двадцати, жгучего брюнета с тонкими губами и немного ленивым, как будто снисходительным взглядом чёрных глаз.

–– Мессере Марко-Антонио делла Торре! – следуя светскому этикету, объявил слуга, став в дверях гостиной.

–– Прошу к столу! – жестом пригласил прибывшего гостя хозяин дома.

Марко-Антонио учтиво поклонился присутствующим и занял место за столом среди них. Обед гостеприимного мессере Гурильо обещал быть и изысканным, и вкусным. Мясных блюд на столе было в избытке: мильяччи*, колбасы, включая белую и крепко солёную для вина червелатту*; печёная рыба, клёцки, офэлэтты*; салаты из артишоков и валтеллины; различные сыры, а также белые и красные вина. Особым лакомством, на которое сразу накинулась очаровательная Кассандра, на столе выделялись сладкие померанцы* – тоже любимая с детства еда Леонардо. Он по примеру маленькой девочки взялся за них, не притронувшись к другой еде, что сразу вызвало неудовольствие хозяина застолья.

–– Мессере Леонардо! – затряслись его румяные, лоснящиеся щёки от негодования. – Помилуйте!.. Что ж вы не притрагиваетесь к блюдам?! Разве они не вкусны?!.. – и, повернувшись к запоздавшему гостю, извинился: – Простите, мессере Марко-Антонио, забыл вам представить: Леонардо да Винчи!.. Только что из Флоренции, но, увы, совсем не рад нашему угощению!

Леонардо и Марко-Антонио, чуть привстав из-за стола, обменялись поклонами.

–– Я совсем забыл тебя предупредить, Амброджо, – оторвавшись от студня, заступился Галеотто за Леонардо. – Мессере Леонардо не притрагивается к блюдам не потому, что они не вкусные, а потому, что он совсем не ест мяса…

–– Как «совсем»?! – опешил мессере Гурильо.

––

*Мильяччи – студень.

*Червелатта – колбаса из мозгов.

*Офэлэтты – пирожки.

*Померанцы – целиком засахаренные фрукты.

-– В детстве, помимо меня, у Леонардо были ещё друзьями и домашние животные, с которыми он забавлялся и играл! – с набитым ртом продолжил рассказ Галеотто. – Его дед… Кстати, он жив или нет?! – воззрился

он на Леонардо.

–– И он, и бабушка Лючия давно умерли.

–– Царство им небесное! – прожевал Галеотто и вновь обратился с рассказом к хозяину дома. – Так вот, его дед, царство ему небесное, нотариус флорентийской Коммуны аристократической Сеньории, мессере Антонио да Винчи, лютым живодёром был… На глазах Леонардо резал его друзей, домашних животных, к обеденному столу, и, разумеется, Леонардо не мог прикоснуться к их мясу, так как понятие «друг» для него всегда было свято! Вместо того, чтобы утолять голод, он, сидя за столом и склонив голову над блюдами, их оплакивал!

Мессере Гурильо, Марко-Антонио и тётушка Сидона, оторвавшись от еды, замерли. Их потряс рассказ Галеотто, и они со смешанным чувством восхищения и сердечного сочувствия посмотрели на Леонардо.

–– Вы очень ранимы? – нерешительно спросил его мессере Гурильо.

–– Да как вам сказать… – застенчиво опустил глаза Леонардо. – В детстве мне казалось, что мир вокруг меня не может быть недобрым, потому что должен соответствовать представлениям с любовью относящегося к нему ребёнка… Наверное, что-то во мне осталось от детства…

–– Осталось-осталось! – уверенно прожевал Галеотто. – Вы бы сейчас видели, как он заступился за промышляющего на рынке Бролетто воровством сорванца Джакомо Капротти, сына обувного мастера, пропойцы Джиано… Жалко, конечно, сорванца! Не он, а его пропойца отец виноват в том, что он ворует… Посылает малыша на воровство, чтобы тот ему на выпивку денег раздобыл, а тот ведь ребёнок!.. Какой ни есть непутёвый отец, а малыш его всё равно любит!.. Мать-то его от студёной горячки умерла, так, кого ж ему ещё любить, как не отца?! Он хоть и пропойца, а его не бьёт… Я, было, решил поймать этого маленького воришку и отдать для наказания приставам Джустиции, – стыдливо признался он. – Думаю: сейчас его не остановишь от воровства, так, когда он вырастет, поздно будет – поймают его за это дело и руки отрубят… И тогда пропал человек навсегда! – тяжело вздохнул он.

–– Так как же всё-таки мессере Леонардо заступился за этого мальчика? – нетерпеливо спросил Марко-Антонио, переведя взгляд на Леонардо, всё больше проникаясь симпатией к этому огромному исполину.

Вытерев губы салфеткой, Галеотто сделал несколько глотков вина и ответил:

–– Я, было, ухватился за этого сорванца, а он меня за палец укусил и вырвался… Дал дёру! – усмехнулся он. – Побежал через площадь у часовни Сан-Джовани, а там его Бенедетто-минотавр поймал…

–– Это тот, что борец? – перебил его мессере Гурильо.

–– Да… Схватил он этого дьяволёнка за руку и держит: дожидается, когда к нему подойдут приставы Джустиции… Джакомо надрывается, ревёт навзрыд, чувствует, что ему сейчас будет… А тут из толпы выходит Леонардо и говорит этому быку-минотавру: «Эй ты, воловья морда, а ну отпусти ребёнка!..» Тот – смеяться!.. Тогда Леонардо подходит к нему… Кстати, что ты ему сделал, я так и не понял, – пожал плечами Галеотто, уставившись на Леонардо. – Почему он встал перед тобой на колени и, отпустив мальчишку, рухнул к твоим ногам?

Любопытство в глазах сидевших за столом достигло такой силы, что все опять забыли про еду. Они застыли, ожидая ответа от флорентийского гостя. Вместо ответа Леонардо взял со стола бронзовый кубок, стоявший перед ним, неторопливо выпил из него вино и затем, зажав в ладони левой руки, сдавил его так, что тонкая позолота на нём в некоторых местах отлетела, а толстые стены кубка смялись, словно были сделаны из тонкого пергамента. Все ахнули.

–– Простите, мессере Гурильо! – учтиво извинился перед ним Леонардо. – Я возмещу вам убыток…

–– Нет-нет, что вы! – в ужасе отмахнулся от него Гурильо. – Храни меня Бог! Не каждый день такое увидишь…

–– Вот это да! – с восхищением выдохнул Марко-Антонио. – Если же вы, мессере Леонардо, так же добры, как и сильны физически, то симпатии герцогского Двора вам обеспечены, в особенности у любовниц герцога Людовико, которыми изобилует его Двор!

Леонардо сразу помрачнел.

–– Нет, вы меня не так поняли! – увидев недовольство в его глазах, заторопился Марко-Антонио объяснить смысл своего восклицания. – Я имею в виду не то, что вы составите конкуренцию герцогу, обратив на себя вожделенные взгляды его многочисленных поклонниц… Да и упаси вас Бог от этого!.. Я имел в виду совсем другое: по герцогскому замку, Кастелло ди Порта-Джовиа, бегает немало детей его любовниц, к которым, из-за производимого ими громкого шума, герцог Людовико относится с весьма плохо скрываемой злобой. Теперь в вашем лице они обретут защитника, и будьте уверены, – он понизил голос и добавил: – любовницы Людовико Сфорца смогут по достоинству оценить вашу доброту и в постели уговорить его на многие милости по отношению к вам… Вы поняли, что я имею в виду?!.. Вы, насколько я наслышан до вашего приезда от мессере Галеотто и мессере Джорджо Мерулы, прибыли ко двору герцога в качестве придворного музыканта, не так ли?.. Замечу, что музыканты не пользуются благосклонностью герцога, поэтому для вас не лишним будет завоевать симпатии его приближённых примадонн…

–– Спасибо, мессере Марко-Антонио! – кивком поблагодарил его Леонардо. – Я понял вас!

–– Очень рад, что неловко оброненные мной слова вами услышаны!

–– Скажите мне, мессере Марко-Антонио, – задумчиво растягивая фразу, обратился к нему Леонардо, – а вы сможете замолвить за меня словечко перед герцогом?

–– Смотря, по какому поводу…

–– За несколько минут до вашего прихода сюда я узнал от мессере Гурильо, что вы являетесь одним из придворных врачей герцога Людовико Сфорца Моро и что практикуете свои знания в госпитале Оспедале Маджоре, – пояснил Леонардо смысл заданного вопроса. – А также я узнал, что у вас имеется при госпитале своя лаборатория – студиоло… Это действительно так?

–– Да.

–– А зачем она вам, когда Папа Бонифаций VIII издал буллу о запрещении анатомического сечения?

У Марко-Антонио глаза остекленели, а лицо сделалось мертвенно-бледным. Глотнув вина, чтобы смочить возникшую сухость во рту, он, облизывая губы, сдержанно вздохнул.

–– Для придворного музыканта вы неплохо осведомлены об указах римского Папы, мессере Леонардо!

–– Я не тайный кубикуларий Священной Канцелярии и не доносчик на вас и на герцога Людовико Сфорца!.. Как вы уже слышали, понятие «дружба» для меня свято! Я хочу с вами практиковаться в медицине! – прямо заявил Леонардо, уставившись немигающим взглядом в глаза Марко-Антонио. – Говорю вам, что лучшего, чем я, лабораторного ассистента вам не найти! Я неплохо рисую и могу быстро зарисовать любой человеческий орган, важный для вас во время анатомического сечения… – он встал из-за стола, вышел из гостиной в гардеробную, где оставил свою дорожную сумку, и вернулся оттуда с несколькими тетрадями в руках. – Вот, смотрите, – и он протянул их Марко-Антонио.

–– Что это?

–– Моя книга о медицине! Я начал работу над ней несколько лет назад…

У Марко-Антонио из груди вырвался вздох облегчения. Он взял протянутые тетради и, развернув первую, увидел превосходный рисунок человеческого тела; рядом была сделана запись обратным почерком справа – налево, и он с трудом её прочитал: «Первый храм души, созданный Творцом». Под ней стояло обращение к читателю; по всей видимости, как догадался Марко-Антонио, Леонардо боялся, что его труды могли попасть в руки Святых отцов-инквизиторов, и он, не желая их уничтожения, через эту запись, напрямую, обращался к ним: «…И ты, человек, в этих рисунках созерцающий дивные создания природы, если считаешь преступным уничтожить мой труд – подумай: насколько преступнее отнять у человека жизнь! Подумай также, что телесное строение, кажущееся тебе таким совершенным, ничто в сравнении с душою, обитающей в этом храме, ибо она, чем бы ни была, божественна! И судя по тому, как она неохотно расстаётся с телом, – плач и скорбь её не без причины. Не мешай же ей обитать в созданном ею храме столько, сколько она сама пожелает, и пусть твоё коварство или злоба не разрушают этой жизни столь прекрасной, что воистину – кто её не ценит, тот её не стоит!..»

Марко-Антонио захлопнул тетрадь и задумался. Эти слова глубоко тронули его. Все, кто сидел за столом, включая Леонардо, терпеливо ожидали, что он скажет. Время шло. Тихо стучал маятник, отсчитывая на часах секунды… Наконец он поднял задумчивый взгляд на Леонардо – в его глазах застыло тихое восхищение – и протянул ему тетради.

–– Хорошо, мессере Леонардо, – глухо прозвучал его голос, – я поговорю о вас с герцогом Людовико Сфорца!

И напряжение от затянувшейся паузы мгновенно спало. Все, кто был за столом, заулыбались, и прерванный разговор возобновился снова. Леонардо с интересом слушал о непривычной для него жизни в новом городе. Собеседники за столом говорили обо всём, что их волновало: о бытовых и житейских проблемах – мессере Гурильо в этом разговоре обещал Леонардо помочь с жильём; говорили о, возможно, предстоящей войне с французами; спорили о том, кто же всё-таки станет правителем Ломбардии – молодой совсем ещё Джан-Галеаццо или же его опекун, дядя, сегодняшний верховный правитель, герцог Людовико Сфорца Моро; затронули тему и алхимических исследований Галеотто Сакробоско. На них Леонардо пожелал заострить особое внимание и, чтобы раззадорить старого друга, обратился не к нему, а опять-таки к Марко-Антонио:

–– Мессере Марко-Антонио, – вкрадчиво обратился к нему Леонардо, – а вы действительно прекрасный рассказчик, как отзываются о вас ваши друзья?!

Марко-Антонио пожал плечами.

–– Ваш вопрос, мессере Леонардо, вскружил мне голову, – развёл он руками, – наверное, раз они так говорят… А о чём вы хотели услышать?

–– О моём друге, мастере Галеотто Сакробоско! Незадолго до вашего прихода он чистосердечно признался мне, что никто лучше вас не рассказывает о его опытах, которые он публично проводит на глазах аристократической Сеньории и герцога Людовико Сфорца…

–– Неправда! – поперхнулся Галеотто. – Это не я сказал…

–– А!.. Неважно! – отмахнулся Леонардо. – Ну, так как, мессере Марко-Антонио, расскажете?

Марко-Антонио почувствовал себя неловко. Под выжидающими взглядами присутствующих и в особенности Леонардо и Галеотто, он, замешкавшись, неуверенно и застенчиво вздохнул.

–– Вы знаете, мессере Леонардо, во мне, как в любом человеке, сидит маленький прохвост, которому удобнее рассказывать за глаза, когда рядом нет того, о ком ведётся рассказ – это не так обидно для него… – трогательно прозвучало его оправдание, на которое никак нельзя было обидеться.

–– Вы полагаете?! – едва сдерживая смех, спросил Леонардо.

–– А вы сами у него спросите!

Леонардо повернулся к Галеотто, на его губах блуждала усмешка.

–– Вы сами о себе расскажете, мессере Галеотто, или же вас не затруднит кое-что продемонстрировать нам из того, чем вы радуете светскую публику Милана? – спросил он и как бы, между прочим, сразу заметил: – Добавлю, что рассказ меня не так занимает, как наглядность примера…

–– Если бы я знал, что ты стал такой язвой…

–– Покажите, дядя!.. Покажите! – захлопала в ладоши маленькая Кассандра, не дав ему договорить.

–– Покажите! – заговорили все разом за столом на разные голоса.

Прикусив нижнюю губу, Галеотто обнял маленькую Кассандру. Глядя в её лучистые глаза, искрившиеся интересом, он выдержал паузу и потом сдался.

–– Ну, хорошо-хорошо, уговорили, – покладисто ответил он. – Покажу… Вот только сейчас пообедаем и покажу!

За столом раздался дружный возглас одобрения. Пообедав, все поднялись на чердак, где располагалась студиоло Галеотто. Леонардо был приятно удивлён, когда увидел её огромные размеры – она занимала почти всю площадь чердака этого большого особняка – и то, как она была прекрасно оборудована. Здесь имелось всё необходимое для работы алхимика: столы разных размеров, поставцы для пробирок и колб; кузнечно-плавильная печь с тигелями* для плавления металлов; у стен стояли шкапы и полки с наборами различной посуды и химикатов; вентиляционные отдушины и даже специально оборудованное, закрытое от посторонних глаз, вроде кладовой, отхожее место с седалищем, чтобы не отлучаться надолго во время опытов. Окна лаборатории имели узорчатые ставни, у каждого окна в больших деревянных вёдрах росли садовые кусты джинепри*. Помещение хорошо проветривалось, поэтому тяжёлого специфического запаха от химикатов в лаборатории не чувствовалось.

Галеотто разместил гостей на стульях, зажёг масляные лампы и стал

закрывать ставни на окнах. Ему помогали Кассандра и её няня, тётушка Сидона. Когда окна были полностью закрыты ставнями и задёрнуты чёрными занавесками, не пропускавшими свет из щелей между ставен, Галеотто в воцарившемся полумраке облачился в свою рабочую одежду, став похожим на таинственного чародея. На плечи он накинул чёрный плащ с вышитыми на нём драконьими головами, изрыгающими пламя; на голову надел колпак – капор с прорезями для глаз и стал похож на чёрное привидение. В руки он взял палочку алхимика для размешивания тинктуры с набалдашником в виде черепа на одном конце и, сделав ею несколько витиеватых взмахов, образно представил себя собравшейся публике.

–– Любопытно! – не сдержав иронии, улыбнулся Леонардо. Все, кроме него, смотрели на Галеотто с благоговением. Кассандра, сев на колени няни, жалась к ней, глядя на перевоплотившегося в чародея дядю широко раскрытыми от страха глазами. Галеотто поставил посреди студиоло деревянное ведро с кустом джинепри, которое он небрежно откатил от одного из окон, и торжественно объявил:

–– Прошу собравшихся дать мне несколько ваших драгоценных украшений или безделушек, если таковые у вас имеются!.. Может быть, у кого-то есть нательный охранный камень-амулет, соответствующий вашему гороскопу? – тоже пойдёт!..

Тётушка Сидона вытащила из волос изумрудную заколку в золотой оправе

––

*Тигель – сосуд для плавки металлов.

*Джинепри – можжевельник.

и протянула её Галеотто, Кассандра пожертвовала ему оставшуюся от матери и отца золотую брошь с рубинами в виде бабочки; мессере Гурильо снял с пальца перстень с бриллиантом; Марко-Антонио протянул амулет из жёлтого топаза, а Леонардо золотой браслет, оставшийся ему в память от Паоло Тосканелли с дарственной гравировкой: «Прославляющий Истину – прославляет Бога». Все полученные вещи Галеотто развесил на кустах джинепри, попросил присутствующих погасить масляные лампы и опять, манипулируя алхимической палочкой вокруг куста, заявил, таинственно понизив голос:

–– Сейчас, дорогие сеньоры, – оставшись в кромешной тьме и подсвечивая себя единственной в его руке лампой, перешёл он на шёпот, – вы увидите собственными глазами обитателей растений духов-дурдал и живущих в драгоценных камнях крошечных гномов-диомей! – он задул лампу, и всех обволокла непроглядная темень.

Кассандра вскрикнула от испуга. Няня Сидона принялась её успокаивать, остальные стали напряжённо всматриваться в темноту: из неё доносилось сопение Галеотто, его шаги, скрежет непонятно чего, обрывки слов заклинания и удары палочки обо что-то твёрдое; в нос всем ударил запах гнили и ещё чего-то отвратительного… И вдруг в этом чёрном мраке стали проявляться едва заметные зелёные точки; с каждым мгновением они становились больше, и вскоре их приятный зелёный свет маленькими круглыми сферами окружил ювелирные драгоценности, висевшие на кусте; сам же куст, а точнее, его крона, освещалась одной крупной световой сферой. Все затаили дыхание от изумления. Леонардо почувствовал, что и у него глаза невольно просятся из глазниц наружу.

–– Смотри, Кассандра! – раздался в темноте шёпот няни Сидоны. – Дурдалы и диомеи двигаются, наверное, хотят друг с дружкой поиграть…

Испуганные всхлипы девочки прекратились, а вместо них воцарилось молчание. Кассандра, с благоговейным трепетом глядя на чудесное явление ей диомей и дурдал, перестала дышать. Зелёные светящиеся сферы с яркими точками внутри них и впрямь двигались, отвратительная вонь при этом становилась всё нестерпимее… Наконец Галеотто поднял одной рукой полу своего чёрного плаща, закрыл ею куст от глаз зрителей – вновь наступила непроглядная темень – и стал палочкой бить по веткам, бормоча под нос заклинание, чтобы дурдалы и диомеи вернулись обратно в куст и драгоценности. Вонь исчезла, он зажёг лампы и с торжествующим видом предстал перед собравшимися. Изумление зрителей, особенно Кассандры, было запредельным.

–– А вы хотели, чтобы я вам рассказывал о его чудо действиях! – склонившись к плечу Леонардо, трепетным дыханием шепнул Марко-Антонио. – А тут такое, что не расскажешь – это видеть надо, чтобы в это поверить…

–– Ну как?! – не дав ему договорить, воскликнул Галеотто, сорвав со своей головы капор и обводя всех победоносным взглядом.

–– Восхитительно! – выпалил Марко-Антонио. – Ничего подобного ещё никому из нас не доводилось видеть!

Мессере Гурильо, молча, качал головой, Кассандра и её няня оторопело глазели на Галеотто.

–– Да-а!.. – справляясь с изумлением, певуче протянул Леонардо; он встал со стула, подошёл к Галеотто и медленно обошёл вокруг него, глядя сверху вниз, как на ядовитый гриб, и чуть потягивая носом. – Удивляюсь, как ты весь не провонял этой дрянью! – он бросил взгляд на Марко-Антонио, затем перевёл его на потерявшего дар речи мессере Гурильо. – А я-то думаю, что это он по Милану шляется, как нищий оборванец?! – Галеотто при этих словах замер; Леонардо похлопал его по плечу. – А он, оказывается, так одевается, чтобы лазить по постоялым дворам для нищих и, ползая на коленях, вытряхивать их тюфяки, чтобы выбирать из них самых жирных, откормленных клопов!.. Тебя за это там бьют, что ты не даёшь им спокойно спать на этих клоповниках? – и, не дождавшись ответа, посмотрел на Марко-Антонио. – Я не предполагал, мессере, что сегодня хорошим рассказчиком вместо вас окажусь я!..

Побледнев, Галеотто стал как будто ниже ростом, его глаза расширились, как у человека, испытывающего тихий ужас.

–– Догадался! – чуть слышно пролепетали его губы.

–– Так вот, дорогие сеньоры, – с насмешкой продолжал Леонардо, – этот чудодейственный чародей, вместо таинственных духов, дурдал и диомей, показывал вам вонючих клопов, вымазанных не менее вонючим фосфором. Ты и впрямь восхитительный, Галеотто! – беззлобно усмехнулся он и с восхищением добавил: – Восхитительный мошенник!

–– А что, по-твоему, мошенники хорошо жить не хотят, что ли? – насупившись, сердито буркнул Галеотто.

–– Судя по тому, как ты сегодня обедал, – ещё как!

–– Э-э…

–– Дружище мой, Галеотто! – не дав ему возмутиться, перешёл Леонардо на сердечный тон, обняв его за плечи. – Неужели ты не понимаешь, что, в конце концов, ты плохо кончишь?!

–– Я надеюсь: ты никому не расскажешь?

–– Нет, конечно!.. Только я прошу тебя: не думай, что, кроме меня, не найдётся человека, способного разгадать этот весьма нехитрый фокус?

Галеотто пожал плечами и от досады скривил губы.

–– Понимаешь, Леонардо, кормиться как-то надо, вон, Кассандра на моём попечении… А я всё никак не могу найти подходящей сулемы для Философского Камня!

Леонардо вдруг от души рассмеялся. Глядя на него, никто не понимал, над чем он смеётся.

–– «… О сей камень разобьются младенцы!..» – просмеявшись, процитировал Леонардо одно из евангельских изречений Иисуса Христа, ставшей причиной поиска философского камня для многих алхимиков. – Мой милый Галеотто, знаешь ли ты, что имеется в виду под этой притчей?

–– Конечно! Младенцы – это искушение дьявола…

–– Не только…

–– А что же ещё?!

–– Путь заблуждения!

–– Путь заблуждения?! – удивился Галеотто.

–– Да, ибо задача дьявола – вводить человека в заблуждение, и об этом тебе скажет любой проповедник! – просто ответил Леонардо. – Философского камня, как вида, в природе не существует!

–– Как не существует?! – уже недоверчиво посмотрели на него не только Галеотто, но и мессере Гурильо, Марко-Антонио и няня Сидона.

–– Так… Не существует и всё!.. Под философским камнем подразумевается человеческий разум, ибо философия – спутница ума! Ну, где вы видели, чтобы какой-либо, пусть даже самый драгоценный и самый красиво огранённый великолепным мастером-ювелиром, камень был разумным?!

–– Но он может придать человеку мудрость… – возразил Марко-Антонио.

–– Мудрость человеку даёт опыт – сын знаний! – остался неумолимым Леонардо. – Чем больше знаний, тем крепче разум – этот духовный камень, находящийся внутри самого человека! Ты, Галеотто, не раз видел и знаешь, что чем выше температура плавления и чем дольше варится сталь, тем она крепче!

–– Да, – согласился Галеотто.

–– Так вот мудрость – это высокотемпературная среда для разума! – с ударением выделил Леонардо эти слова. – Получаемые человеком знания варятся в ней, как в плавильном тигеле, от чего ум становится ещё мудрее, а значит, и крепче! Его возможности ширятся, а проницательность делается глубже! – он замолчал и, усмехнувшись, добавил: – Камень вместо божественного дара мудрости!.. Интересно, что бы вы делали с этим камнем, если бы Бог решил вас наказать, ведь в этом случае Он лишает человека разума… Вряд ли бы тогда камень смог бы вам помочь!.. Не так ли?! К тому же в Евангелие под камнем, о который разобьются младенцы, имеется в виду духовная Вера и уж никак не философский камень.

Воцарилось молчание. Галеотто и Марко-Антонио чувствовали себя раздавленными. На губах мессере Гурильо блуждала улыбка человека, только что пережившего светопреставление.

–– Я много дал бы за то, чтобы побывать на вашей батальной встрече с магистрами Павийского университета, которую герцог Людовико Сфорца непременно устроит вам для проверки! – высказал он на одном выдохе. – Очень прошу вас, мессере Леонардо, уведомите меня о ней, пожалуйста, когда она у вас состоится…

–– И меня! – вторил ему Марко-Антонио.

–– И про меня не забудь, Леонардо! – дёрнул Галеотто его за рукав.

–– Если таковая встреча с магистрами состоится, то никого не забуду, всех извещу! – воодушевлённо ответил флорентийский гость.

Галеотто достал из кармана маленькую коробочку, раскрыл её, и все увидели в ней жучка-лучиоллу*.

–– Он тоже вымазан фосфором, – удручённо сообщил он. – Это он освещал крону джинепри…

–– Я догадался, – сказал Леонардо, принимая из его рук коробочку; –

*Лучиолла – светлячок.

немного полюбовавшись светящимся жучком, он передал её Кассандре.

Взвизгнув от радости, девочка взяла коробочку и, показывая жучка няне, заговорила с ним, как с маленьким человечком. В глазах Галеотто промелькнуло выражение трогательной заботы.

–– А коробочку с клопами я доставать при вас не буду, они и в самом деле невыносимо воняют, – скривился он в усмешке. – Я их выкину.

–– И правильно! – одобрил его намерение Леонардо; обняв Галеотто одной рукой за плечи, он словно в бесконечном изумлении поднял брови. – Хотя, откровенно признаюсь: сегодняшнее представление, продемонстрированное тобой, действительно восхитительное!.. И я получил огромное удовольствие, какого, пожалуй, в моей жизни я не получал ни от одного из увиденных мною зрелищ!.. Жаль дурдал и диомей… Светлая им память!..

–– Да! В них так охотно верили суеверные зрители… – страдальчески посмотрел на коробочку с клопами Галеотто.

Они переглянулись, их щёки надулись, в глазах запрыгали весёлые чёртики, и они разразились безудержным смехом. Вместе с ними рассмеялись мессере Гурильо, Марко-Антонио, тётушка Сидона и тоненьким голоском очаровательная Кассандра…

Г Л А В А 2.

Первый день, проведённый в Милане, оказался очень удачным для Леонардо. Помимо того, что он неожиданно для самого себя выиграл состязания на празднике, посвящённом Св. Георгию, и получил призы, он встретился с другом детства и его друзьями, почерпнув от них немало сведений о Дворе герцога Людовико Сфорца Моро. К тому же мессере Амброджо Гурильо помог Леонардо снять жильё у своего знакомого, торговца кожей и кожаными изделиями, мессере Марко Камилани, жившего в доме у канала Навильо-Гранде. В этом же доме снимал две комнаты – одну для жилья, другую для студиоло – ещё один придворный алхимик герцога Людовико Сфорца, конкурент Галеотто Сакробоско, житель из миланского пригородного

села Ваприо, Джироламо Мельци, оказавшимся весьма любезным молодым человеком. На вид ему было чуть больше двадцати лет, стройный, жилистый, ростом на голову ниже Леонардо, с чёрными, как смоль, волосами, среди которых уже серебрилась седина; одет был просто и аккуратно, глаза излучали теплоту, движения тела и рук казались плавными, как обычно это бывает у людей спокойных и выдержанных.

Знакомство Леонардо с ним состоялось сразу, как он вместе с мессере Гурильо и Галеотто пришли в дом Марко Камилани. В это время Джироламо Мельци возился в саду дома, пропалывая цветочную клумбу от сорняков. Увидев прибывших, он вышел к ним навстречу и, узнав от воротившего от него нос Галеотто, что рядом с ним в доме поселится и будет жить ещё один постоялец, принялся помогать Леонардо обустроиться на новом месте. С первых же слов разговора с ним Леонардо понял, что в науке он является полной противоположностью Галеотто. Он не искал способов изобрести эликсир вечной молодости и Львиную Кровь для оживления мертвецов; и поиск Философского камня ему был чужд. Мессере Джироламо Мельци, несмотря на свою молодость, представлял собой цельного учёного, одержимого наукой ради науки, и фантасмагоричные химеры, какими бредил Галеотто, в его мышление не вписывались, что очень пришлось по душе Леонардо.

Хозяин дома, Марко Камилани, тоже понравился ему. Он не стал задирать цену за жильё и самолично отвёл коня Леонардо в конюшню, покуда новый постоялец пытался справиться с ретивым бараном, доставшимся ему в качестве награды на празднике Св. Георгия. Он никак не хотел идти за Леонардо в овчарню. За его вредный, упрямый нрав он назвал его женским именем Маргаритой в честь мачехи, имевшей столь же своенравный и сварливый характер. Ему, Галеотто, мессере Гурильо и Джироламо Мельци пришлось изрядно потрудиться, чтобы затолкать в овчарню эту упрямую бестию. Упрямое животное, правда, оказалось очень покладистым, очутившись под крышей своего нового обиталища. Видимо, поняв, что здесь ему ничего не угрожает, баран стал не только кротким, но и ласковым. Принимая из рук Леонардо кусочки разломленного офэлэта с тмином, он лизал ему руки так, словно просил у него прощения. Леонардо гладил его и смеялся, выговаривая укоры по поводу его непутёвого «женского» характера.

В этот день он решил не идти на приём к герцогу Людовико, а отложить визит к нему на следующее утро. Распрощавшись со своими новыми друзьями и с Галеотто, Леонардо пошёл к себе в комнату. Требовалось обставить её по своему вкусу и написать письма во Флоренцию виконту Марко Оспелле, другу Зороастро да Перетолла, Луке Пачолли, а также матери Катарине да Аккаттабриге в посёлок Винчи; про Матурину он старался не думать, так как при одной мысли о ней ему становилось плохо. И всё-таки все письма Леонардо начал с того, что, жалея покинутую им девушку, он умолял всех ничего не говорить о нём Матурине, мол, пропал Леонардо, и где он – никто не знает! Весь оставшийся день он провёл за этим занятием, потому что письма писал правой рукой, как все обычные люди, почерком слева – направо, что давалось ему с большим трудом, поэтому работа шла чрезвычайно медленно. Ложась спать, он, вспоминая прошедшие годы, думал о завтрашнем дне: что-то ждало его с наступлением нового рассвета, и что-то ещё могла преподнести ему судьба…

**** **** ****

С рассветом Леонардо умылся, позавтракал, настроил лютню-дьявола, чтобы её струны не фальшивили звучанием, оделся в приличествующую для визита к герцогу одежду и отправился в замок Кастелло ди Порта-Джовиа. Сопровождать его вызвался Джироламо Мельци. Леонардо столкнулся с алхимиком при выходе из дома, когда тот собирался ехать на рынок Бролетто сделать покупки. Узнав, что новый постоялец отправляется в замок к герцогу, он отложил поход на рынок и предложил ему свои услуги. Леонардо не отказался, сочтя, что общество такого человека, каким является придворный алхимик, знающего герцогские владения, ему не помешает; к тому же, как уже успел убедиться Леонардо за время их короткого знакомства, учёный был довольно образованным и интересным собеседником.

–– Правда ли, мессере Джироламо, что герцог Людовико Сфорца, принимая на службу учёных, устраивает им экзаменационную проверку знаний? – не выбирая темы для разговора, спросил его Леонардо о том, что первым пришло ему на ум.

–– Правда, – ответил алхимик. – Только вам нечего бояться этого, вас это не коснётся…

–– Почему?

–– Потому что – насколько я понял вас из вчерашнего нашего с вами знакомства – вы устраиваетесь на службу к герцогу придворным музыкантом…

–– Да!

–– Тогда вам придётся трудиться над сочинениями любовных стихов и сонетов – их герцог Людовико в особенности любит! Самые лучшие из них он запоминает и затем, выдавая за свои, якобы, написанные бессонными ночами в бесконечных творческих и любовных муках, читает любовницам! Особо отличившихся в этом деле поэтов и музыкантов он щедро одаривает… Музыкант Аталанта и поэт Белинчони – любимые придворные Людовико Сфорца! За каждый сонет он платит им целое состояние! Сумеете вы угодить герцогу, мессере Леонардо, – встанете в один ряд с ними! Ну, а если нет… – развёл он руками, не договорив и без того понятной фразы; Леонардо поблагодарил его за любезно оказанное ему замечание.

Они подошли к подъёмному мосту Баттипонте, ведущему через ров к воротам замка Кастелло ди Порта-Джовиа, перешли через него и постучали в ворота. В маленькое оконце, возле вделанной в ворота калитки, выглянул берровьер и спросил, что им надо. Джироламо Мельци предъявил ему пропуск и, сказав, что сопровождает к герцогу нового придворного музыканта, потребовал их пропустить. Стражник смерил Леонардо равнодушным взглядом, увидел в его руках лютню-дьявола – в его глазах промелькнул ужас – и немедленно открыл калитку. Джираламо и Леонардо ступили в мрачный каменный проход башни Торреди-Филаретте. Пройдя под его тёмными гулкими сводами, они достигли второго подъёмного моста и, подвергнувшись очередной проверке берровьеров, вышли на площадь Пьяцца д`Арма*. Не останавливаясь, они прошли ко входу почётного двора Корте-Дукале и вошли в замок. Отсюда Джироламо повёл Леонардо узкими коридорами в крепость замка, Рокетту, где находился приёмный зал герцога Людовико Сфорца Моро.

На удивление, Леонардо чувствовал себя спокойно и уверенно. Про себя он повторял слова виконта Оспелле, давшего ему напутствие во дворце Лоренцо Медичи: «Vinci-vincere! – мысленно говорил он. – …Иди и побеждай!..» Спокойствие Джироламо Мельци тоже действовало на него ободряюще. Идя по коридорам замка, Леонардо обратил внимание, что в –

Пьяцца д’Арма – Марсово Поле.

небольших залах и в самом деле много детей и нянек, играющих с арапами. Его острый взгляд уловил, что негроидные дети, если бы не их чёрный цвет кожи, очертаниями лиц очень напоминают европейских; также от его внимания не укрылось и то, что они вялы и по сравнению с детьми придворных вельмож малоподвижны. Он услышал, как их ругают за это, и они плачут. В приёмной герцога у дверей в его зал тоже стояли два пажа-арапчонка, одетых в синие шёлковые камзолы и дутые штаны, в белых чулках и синих атласных башмачках. У одного из них вокруг губ и глаз виднелись светлые полосы и небольшие пигментные пятна. Леонардо подошёл к нему и, приглядевшись, увидел, что он вовсе не арапчонок, а выкрашенный чёрной краской обыкновенный европейский мальчик, по-видимому, купленный на рынке рабов. Малыш чувствовал себя очень плохо, у него дрожало тело, белки глаз были красными, губы тряслись – он готов был расплакаться, но, видимо, мысль о жестоком наказании старшими слугами не позволяла ему этого сделать.

Пока Джироламо Мельци заботился о том, чтобы герцогу Людовико доложили о его прибытии, Леонардо попытался платком вытереть с лица мальчика краску. Оказалось, что сделать этого было невозможно: чёрной краской оказался особый несмываемый лак; да и старшие слуги, присутствовавшие в приёмной, не позволили Леонардо этого сделать, сказав ему, что это запрещено. Едва державшийся на ногах малыш упал прямо на глазах Леонардо. Он потерял сознание. Подоспевшие слуги принялись приводить его в чувство, кто-то стал звать на помощь лекаря. Леонардо склонился над мальчиком и стал помогать слугам.

–– Прямо-таки напасть какая-то на них! – с негодованием воскликнул за его спиной Джироламо Мельци. – Неведомый недуг всех их подчистую косит! Мрут, как мухи в холод! Чёрного лака уже не хватает на них у придворных алхимиков…

–– А лак-то зачем?!

–– Как зачем?!.. Принято сейчас так: в каждом замке пажами должны быть дети-арапы! В Испании, в Англии, во Франции да и других европейских

государствах в каждом вельможном замке, не говоря уже о королевских чертогах, слугами имеются эфиопы, нубийцы и другие негроидные дети… Герцог Людовико Сфорца считает непозволительной роскошью покупать дорогих слуг – арапов, считая, что в услужении они ничуть не лучше белых… Таким образом, он просто решил обмануть моду и, покупая на рынке рабов обычных, белых европейских детей, выкрашивать их в чёрный цвет… – он покачал головой и, присев рядом с Леонардо, тяжело вздохнул. – Вот только умирают они почему-то очень быстро… – и, понизив голос, добавил: – Некоторые из алхимиков-мистиков считают, что у герцога «чёрный глаз»! Каждый ребёнок, переступающий порог его зала, умирает не позже, чем через месяц… – он запнулся, потому что перед ним распахнулась дверь герцогского зала, и в приёмную вышел сам герцог Людовико Сфорца в сопровождении кардинала Асканио и карлика-шута.

Джироламо Мельци и Леонардо сразу оторвались от малыша, выпрямились во весь рост и, сняв с головы береты, поклонились герцогу. Его слуги и все, кто был в приёмной, сделали то же самое. Ни на кого, не обращая внимания, герцог подошёл к лежавшему на полу мальчику, склонился над ним, внимательно его осмотрел и с досадой буркнул:

–– Опять!.. – и, обратившись к слугам, приказал: – Позовите сюда моего придворного лекаря Луиджи Морлиани…

–– Уже послали за ним, ваше Высочество! – ответил один из слуг.

Людовико Сфорца выпрямился. Уперев руки в бока, он глянул на второго арапчонка, стоявшего в дверях. Паж, по-видимому, тоже чувствовал себя не очень хорошо, да и было от чего: на его глазах упал такой же, как он; и мальчик, безусловно, понимал, что и его может постичь та же участь. Безжалостный взгляд тёмно-карих глаз герцога заставил его сжаться. Во всём его детском существе чувствовалась детская беззащитность. Он жмурился, боясь смотреть на своего владыку, словно это он провинился, потеряв сознание и упав на пол.

–– Вы когда дохнуть перестанете?! Я на вас уже всю казну извёл! – бросил герцог упрёк таким тоном, будто они только и грезили о том, чтобы ему навредить, мечтая поскорее умереть.

У пажа затряслись губы.

–– Ну!.. – брезгливо отвернулся от него герцог, опять уставившись на слуг. – Когда этот лекарь прибудет?.. Где он запропастился?

–– Лекарь здесь не поможет, ваше Высочество! – подал голос Леонардо.

Людовико Сфорца резко обернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал и, увидев перед собой поклонившегося ему гиганта, смерил его взглядом.

–– Ты кто?!

–– Флорентинец, ваше Высочество! Прибыл к вашему Двору по рекомендации его Величества Лоренцо Медичи, о чём заблаговременно вас должен был уведомить ваш придворный секретарь-летописец, мессере Джорджо Мерула. Моё имя Леонардо да Винчи! – и, опустившись на одно колено, Леонардо протянул ему лютню-дьявола.

Мясистый нос Людовико задрался, выказывая в нём надменность над прибывшим к нему флорентийским посланником, он небрежно взял лютню, и его немного выдававшиеся вперёд глаза расширились от удивления.

–– Музыкант?!.. Припоминаю! – в его голосе прозвучало восхищение. – Так почему, говоришь, мой лекарь не сможет помочь этому арапчонку? – не отрывая взгляда от лютни, спросил он и, не дав ответить Леонардо, тут же сделал предположение. – При дворе Лоренцо Великолепного уже случалось нечто подобное?

–– Нет… Точнее, я ничего об этом не знаю, ваше Высочество!

Герцог Людовико оторвался от лютни и посмотрел на него с ещё большим удивлением: под его густыми чёрными усами и бородой просматривалась усмешка.

–– Так как же ты смеешь утверждать, что мой придворный лекарь ему не поможет?! – впился он глазами в Леонардо.

Ответ флорентинца герцог не услышал.

–– Ваш придворный врач, ваше Высочество! – объявил слуга-сенешаль, не дав возможности Леонардо ответить герцогу. – Мессере Луиджи Морлиани!

Невысокий полный мужчина средних лет, одетый в чёрную лекарскую хламиду, неся с собой кожаную сумку, подбежал к распластавшемуся на полу мальчику и принялся его ощупывать.

–– Почему так долго?.. Где тебя носит?! – свирепо сверкнул на него взглядом Людовико.

–– Простите, ваше Высочество, в детских покоях вашего племянника, Джан-Галеаццо, сейчас стало плохо ещё одному мальчику-арапу. Я делал ему кровопускание! – сипло, словно простуженный, ответил лекарь.

–– Жив?!

Лекарь, скривив губы, молча, пожал плечами.

–– Оставался жив, когда я его покидал… – он вновь склонился над мальчиком и, продолжая осмотр, пробормотал: – Ума не приложу, что это за неизлечимый недуг!.. Валит только арапчат… Климат им, что ли наш не подходит…

–– Но у других-то они живут! – раздражительно бросил ему герцог.

–– Живут, – согласился лекарь. – Отнесите-ка его в мою студиоло и приготовьте там всё для кровопускания, – отдал он распоряжение стоявшим рядом слугам.

–– Кровопускание не поможет! – опять громко и уверенно заявил Леонардо.

Резко развернувшись, на этот раз герцог обрушился на него со всей своей яростью:

–– Как вы смеете совать свой нос туда, где ни черта не смыслите?! – взревел он. – Вы, музыкант, позволяете себе наглость давать советы моему личному придворному лекарю о том, что поможет, а что нет!..

–– Я просто забочусь о вашей казне, ваше Высочество, – остался невозмутимым Леонардо. – Вы только что обронили слова по поводу того, что она истощается по мере участившихся неизлечимых недугов ваших маленьких подданных… А о том, что им поможет, – я ещё не сказал!

Спокойствие и выдержка флорентинца подействовали на герцога, как вода на огонь. Готовый на очередной взрыв ярости, он сомкнул губы и с шипением выпустил через нос весь воздух из груди. Не отводя взгляда, он вплотную подошёл к Леонардо и, чуть приподнявшись на носки, вкрадчиво заглянул ему в глаза.

–– В стенах этого замка витает слух, что у меня «чёрный глаз»… Вы это имеете в виду?! – затаив дыхание, словно боялся собственного голоса, шёпотом, но вызывающе с угрозой спросил он.

–– Я думаю, ваше Высочество, что если бы у вас был «чёрный глаз», то он пришёлся бы кстати к чёрному цвету арапов, – так же вкрадчиво ответил ему Леонардо. – Нет, у вас самые обыкновенные глаза, как у всех обычных людей. Дело совсем в другом…

У герцога из груди вырвался вздох облегчения. Он принял свою прежнюю осанку, отступил от Леонардо и, поглядев на своего лекаря, с любопытством разглядывающего флорентинца, спросил:

–– А в чём же тогда?..

–– В человеческой коже, – просто ответил Леонардо.

–– В человеческой…

–– … коже?! – с усмешкой перебил герцога лекарь.

–– Да, именно в человеческой коже! – подтвердил свои слова Леонардо. – Она представляет собой живую материю, а вы задушили её мёртвой структурой!

Брови лекаря взметнулись вверх, и он сипло рассмеялся.

–– Кожа – живая материя! Нет, это надо же!.. – воскликнул он клокочущим хрипом. – Ещё со времени араба Авиценны ясно, что кожа мертва! Она покрывает человека, как черепичная крыша замок! Может ли быть черепичная крыша живой?!

–– Может.

–– Нет, вы видели, а?!.. – взорвался лекарь новым приступом смеха.

–– А вы видели в крышах дымоходы, печные трубы каминов и вентиляционные люки? – остался Леонардо по-прежнему спокойным и невозмутимым.

–– Что вы хотите этим сказать?!

–– То, что имеющий глаза – не видит очевидного…

–– Говорите яснее! – вмешался герцог.

–– Извините, ваше Высочество! – чуть склонил голову Леонардо. – Ваш лекарь, мессере Луиджи Морлиани, ссылается на медицинский Канон великого арабского учёного, Абу-Али Ибн-Сина, созданный им в начале одиннадцатого века и которому насчитывается уже почти пятьсот лет… Осмелюсь заметить, что оно ошибочно…

–– Вы оспариваете канон Авиценны?! – с возмущением взорвался Луиджи Морлиани.

–– Да!

–– А кто вы такой?!

–– Он прибыл сюда от короля Лоренцо Медичи придворным музыкантом, – за Леонардо ответил лекарю герцог Людовико, испытывая замешательство и внутренне предчувствуя, что этот огромный флорентинец знает гораздо больше, чем нотную грамоту.

–– Музыкант?! – поперхнулся собственным вдохом Луиджи Морлиани.

–– А вам не кажется, мессере Луиджи, что для музыканта я хорошо осведомлён о том, кто такой Абу-Али Ибн-Сина, под каким именем он известен европейцам, и о том, в какое время он создавал сборник своих медицинских Канонов?

Все замерли: герцог Людовико Сфорца, его окружение придворных вельмож, пришедших на голос спорящих, лекарь, а также раскрывший от удивления рот Джироламо Мельци – все ожидали продолжения, что ответит Леонардо на свой заданный вопрос, ибо никто, кроме него, этого сделать не мог.

–– Так вот: мнение Авиценны ошибочно! – ещё раз повторил он. – Человеческая кожа, как черепичная крыша, пронизана множеством труб, только вместо дыма из них идёт вода… Как вы по утрам умываете своё лицо, так кожа, выделяя пот, умывает им тело, а одежда является естественным для неё полотенцем, делающим кожу сухой и чистой… Не потому ли вы умываете лицо, что на нём нет одежды? – Леонардо сделал паузу, он видел, что его слова проникают в сердце каждого слушателя. – Кожа этих мальчиков покрыта несмываемой грязью, и поэтому, задыхаясь от неё и мучаясь невозможностью её смыть, их тела погибают… Ваше Высочество, вам дешевле обойдётся купить дорогих, но настоящих арапов… Моду обмануть можно, но природу нет!.. И прикажите вашим слугам отмыть всех мнимых арапчат от красочного чёрного лака, и вы увидите, сколь долго ещё они послужат вашему Высочеству! – он подошёл к мальчику, которого ещё не унесли и которого на руках держал один из слуг, и, переложив в свои руки, спросил: – Позвольте, ваше Высочество, я сам это сделаю?

–– Вы не ответили, откуда вам известно об Авиценне…

–– Я об этом вам расскажу сразу после того, как увижу улыбки на здоровых лицах этих детей… Замечу: ваших же слуг! – остался непреклонным Леонардо.

Не знавший отказов, герцог испытывал в себе борьбу бешенства и смирения. Ещё ни один из придворных вельмож-аристократов не вёл себя так с ним, не говоря уже о простых придворных служащих. Что значит для него смерть ничтожного слуги по сравнению с его честью? За гораздо более невинные проступки, чем неподчинение его воле, он жестоко наказывал придворных, подчинённых, а тут решительная и бесстрашная непреклонность неизвестного никому флорентинца – прямой вызов ему! И всё-таки он сдался, не выдержав прямого, открытого и честного своей смелостью взгляда Леонардо. Немного помолчав, он кивнул:

–– Хорошо, делай так, как считаешь нужным! – властно прозвучал его голос. – Если они выздоровят, то твоя награда не заставит тебя ждать!..

–– Благодарю, ваше Высочество!

Леонардо с мальчиком на руках последовал за придворным врачом Луиджи Морлиани в его студиоло, отдавая на ходу распоряжения слугам Людовико Сфорца, чтобы они собрали со всего замка выкрашенных в арапов мальчиков и привели их в студиоло придворного врача. Герцог, шедший следом за Леонардо, – он не удержался от любопытства посмотреть на воскрешение мальчика, – утверждал его распоряжения своей полновластной волей.

–– И ещё очень прошу вас, ваше Высочество, – обернувшись на ходу, попросил его Леонардо, – распорядитесь, чтобы в студиоло вашего личного придворного врача, Луиджи Морлиани, алхимики вашего Двора доставили весь имеющийся у них керосин!

–– Ещё не успев поступить ко мне на службу придворным музыкантом, ты, флорентинец, проявляешь посыл к моим алхимикам, чтобы они бежали от меня, оставив мой двор без единого учёного наедине с поэтами и музыкантами… – недовольно отозвался герцог на его просьбу.

–– … в окружении любовниц под звуки лилейных сонетов! – добавил к его словам карлик-шут, подпрыгивая от торопливой ходьбы.

–– Керосин так дорог, что они скорее сбегут от меня, чем возьмутся пожертвовать им! – не обратил Людовико внимания на язвительность шута.

–– Пусть ваши слуги скажут, что я расплачусь с ними той наградой, что вы обещали мне за выздоровление ваших подданных! – бросил Леонардо.

–– Чёрт побери! – всплеснув руками, пробормотал себе под нос Людовико Сфорца. – Я его ещё не знаю, а он меня уже за горло берёт!.. Ты откуда взялся на мою голову, флорентинец?! – повысил он голос.

–– Из Флоренции, разумеется…

Они вошли в студиоло Луиджи Морлиани. Это было тёмное каменное помещение с изогнутыми сводами потолков в подвале казначейства, расположенного под замком. Масляные светильники и пара настенных подсвечников хорошо освещали студиоло, но из-за спёртого запаха сырости, исходившего от расположенного по соседству Мёртвого рва, а также от вида медицинских инструментов, лежавших на специальных поставцах возле хирургического стола для больных пациентов; и деревянных колодок, исправляющих костные переломы рук и ног, делало студиоло мало чем отличимой от инквизиторской камеры пыток.

Положив мальчика на стол, Леонардо раздел его догола и приказал принести тёплой воды. Сам же, смочив шёлковую тряпицу в керосине, принялся стирать с мальчика въевшуюся в его кожу чёрную лакированную краску. Все, затаив дыхание, следили за его действиями. Каждое очищенное место от краски на теле мальчика Леонардо приказывал слугам герцога быстро ополаскивать водой, чтобы не было ожога от вредного, жгучего керосина. Помимо Луиджи Морлиани в его студиоло присутствовали ещё несколько придворных лекарей, пришедших посмотреть на лечение мальчика неизвестным флорентинцем, о котором слух по замку разнёсся со скоростью колокольного звона, призывающего к молитве. Среди собравшихся лекарей был и Марко-Антонио. Постепенно тело мальчика очищалось от краски, проявляясь на свет нежной белизной, и меньше чем через пятнадцать минут приобрело свой изначально первозданный вид. Веки мальчика задрожали, он открыл глаза, и в них отразилось невидяще равнодушное уныние: ему было чрезвычайно плохо, его тело забила мелкая дрожь.

–– Ему бы тёплого молока сейчас, – вслух высказал свою мысль Леонардо и стал укутывать мальчика в шерстяной плед, лежавший на тахте для отдыха хозяина студиоло; у присутствующих вырвался подавленный возглас удивления и вслед за ним последовал тихий ропот обсуждения увиденного. – Тебя как зовут? – гладя мальчика по голове и не обращая внимания на тихий гул собравшихся, спросил Леонардо.

–– Лука!..

–– Сын бедняги-башмачника Труффальдино Ситчино, – сказал кто-то из окружавших Леонардо слуг герцога.

–– Принесите мальчику молока! – раздался повелительный голос Людовико Сфорца; и один из слуг немедленно бросился исполнять его приказ.

Леонардо глянул на Людовико и увидел в его руках письмо, написанное виконтом Марко Оспелле от его имени и присланное герцогу с его придворным летописцем мессере Джорджо Мерулой. Кардинал Асканио Сфорца держал над письмом канделябр, а герцог Людовико ещё раз знакомился с его содержанием, с которым, по-видимому, его первое знакомство было поверхностным. Сейчас, приказав секретарю Карлито принести письмо из архива, он читал его под низкими тёмными сводами студиоло в окружении собравшихся вокруг него придворных лекарей, алхимиков и вельмож, внимательно следивших за действиями Леонардо. По мере чтения лицо герцога менялось от недоумевающего до обескуражено-удивлённого… Отвернувшись от него, Леонардо снова обратил своё внимание на мальчика.

–– Улыбнись, Лука! – продолжал он гладить его по голове. – Скоро твоё самочувствие улучшится и тебе станет совсем хорошо!.. Марко-Антонио! – обратился Леонардо к уже ставшему ему близким знакомым врачу, которого увидел в толпе лекарей. – Возьми малыша и отправь его в госпиталь Оспедале Маджоре, туда, где ты практикуешь свои врачебные знания… Думаю, что мальчик поправится в госпитале быстрее, чем в стенах этого замка!.. – и, переключившись на слуг, приказал: – Несите сюда следующего арапчонка!

Его приказ был немедленно исполнен. Второй мальчик, по-видимому, уже находился при смерти – это был тот самый арапчонок, игравший с Джан – Галеаццо, племянником герцога Людовико Сфорца, о котором докладывал ему Луиджи Морлиани, – но и он после избавления тела от чёрной лакированной краски не сразу, но пришёл в себя. Видя это чудо, кардинал Асканио Сфорца упал на колени перед Распятием, висевшим на одной из стен студиоло и, зная, что герцог не будет этого делать, стал за него читать молитву «Confiteor»*.

Повинуясь его порыву, на колени встали все, кроме Людовико Сфорца и продолжавшего очищать детей от краски Леонардо. Герцог широкими от удивления глазами не мог оторвать от него взгляда.

–– И всё, что здесь написано, ты умеешь?! – потряс он письмом; в его голосе прозвучало вселенское недоверие.

–– Всё, ваше Высочество! – с невозмутимым спокойствием ответил Леонардо.

–– За что же тогда Лоренцо Великолепный отослал подальше от себя такое драгоценное сокровище?!.. Не мог же он не понимать, кто ты!..

–– Он бросил передо мной на землю золотой динарий и хотел, чтобы я поднял его…

–– И что ты сделал?

Леонардо прямо и бесстрашно взглянул в глаза Людовико Сфорца.

–– Я не поднял его… – с безмятежным спокойствием ответил он. – Я оставил золотой динарий лежать на земле.

У герцога выражение удивления на лице приняло вид гипсовой маски. Молча, и долго он смотрел на Леонардо, потом, повернувшись к секретарю Карлито, тихо произнёс:

––

* «Confiteor» – «Каюсь».

-– Составь договор о принятии его на службу придворного театра, музыкантом, с выплатой годового жалования в пять тысяч дукатов…

–– Да вы что, ваше Высочество!.. Это же целое состояние!.. – потерял голос от недоумения секретарь. – Ни один театральный музыкант, поэт и лицедей, вместе взятые, столько не получают…

–– Исполняй, что приказано! – гневно сверкнул на него глазами Людовико и, презрительно смерив взглядом, смягчился. – Не понимаешь ты, Карлито, да и куда уж тебе… Это может понять только тот, кто знает настоящую цену золоту! Человечество делится на тех, кто – и таких большинство – гроша ломаного не стоит, и на тех, кто – один – может представлять собой сокровище Мира! Такому сокровищу под ноги золото не бросают, ибо его этим не купишь, а вот потерять можно… И Лоренцо Великолепный его потерял!.. Сколько здесь придворных лекарей билось над вопросом: от чего умирают мои арапы?!.. По замку пустили слух, что у меня «чёрный глаз», а вот он только сюда пришёл – и сразу во всём разобрался! И я не хочу, чтобы клан Медичей, узнав о том, кого они потеряли, осознав свою ошибку, прислал сюда наёмных убийц, чтобы он, – указал герцог пальцем на Леонардо, – не достался никому… Чтобы он бесславно пал от руки убийцы, как когда-то бесславно погиб от руки римского воина Архимед… Пусть будет принят на должность придворного музыканта, как и указано в официальном послании Лоренцо Великолепного! Понял?!

–– Да, ваше Высочество!

–– А если понял, то исполняй!

–– Будет исполнено, ваше Высочество! – покорно склонил перед ним голову секретарь.

И герцог Людовико покинул студиоло Луиджи Морлиани. Повскакивав с колен, вельможи и придворные лекари, которых Леонардо совершенно не знал, кинулись его обнимать и поздравлять с герцогской милостью…

Г Л А В А 3.

Милость герцога Людовико Сфорца и в самом деле оказалась для Леонардо неожиданной. Он предполагал лишь незначительное внимание с его стороны к своей персоне, но получил то, о чём даже и мечтать не смел, к тому же в обход экзаменационной проверки. Однако главным для него всё-таки было не внушительное годовое жалование, хотя оно позволяло ему многое, а его долгожданная востребованность. Наконец-то он мог работать и творить.

Покончив с чисткой придворных «арапчат» от чёрной лакированной краски, Леонардо пошёл к герцогу Людовико лично доложить об успешности проделанной работы – все мальчики чувствовали себя хорошо – и заодно поблагодарить его за оказанное ему доверие в лечении ребят и принятие на службу миланского Двора. Сопровождали Леонардо из студиоло придворного лекаря, Луиджи Морлиани, кардинал Асканио Сфорца и два приближённых к нему монаха: Таппоне и Пиппино. Джироламо Мельци на этот раз был оттеснён от Леонардо, и ему пришлось покинуть замок и вернуться домой.

Герцог пребывал в отличнейшем расположении духа. Он восседал в зале приёмов на небольшом возвышении, в кресле, поставленном рядом с троном, на котором сидел со скучающим лицом его племянник, двенадцатилетний Джан-Галеаццо. Каштановые волосы, серые глаза и сверкающая на племяннике золочёная парча делали внешность молодого начинающего юноши женственной. При появлении Леонардо он не дал ему даже сделать, как этого требует в подобных случаях предусмотренного этикетом приветствующего поклона, выразил ему свою благодарность за спасение его подданных и, не обращая внимания на ответную речь Леонардо, спросил у дяди, всё ли он сделал правильно; получив одобрение герцога, Джан-Галеаццо немедленно отпросился у него поиграть и выскочил из зала приёмов с радостным визгом.

–– Мал ещё наш будущий правитель! – проводил его смеющимся взглядом герцог Людовико. – Не до государственных ему дел… Любит изобретать что-нибудь этакое… – сделал он витиеватый жест рукой. – Говорю ему: познакомься с нашим новым придворным музыкантом, мессере Леонардо да Винчи, а он мне в ответ, мол, все твои придворные лекари, музыканты и поэты, дядя, – зануды! И проку от них нет никакого! А я хочу создать ветряную карусель и качели для развлечения вельможных ребят, мальчиков и девочек… «Вот, – говорит, – сделаю!.. И ты, дядя, позавидуешь!.. Будешь проситься со своими вельможами и кардиналами покататься на них!..»

–– Что ж ему никто не сказал, что ветряные качели и карусель ненадёжные? – простодушно заметил Леонардо. – Их движение зависит от погодных условий, тогда как привод, работающий от движения воды, куда надёжнее ветряного… Движение реки, в отличие от ветра, – постоянно!

–– А вы думаете, кому-нибудь такая до невозможности простая идея в голову пришла?!.. – усмехнулся герцог. – Никто и не додумался до этого… К тому же все его выдумки никем из нас всерьёз не воспринимаются – так, нелепая мальчишеская забава, которая не сегодня – завтра спадёт по мере его неудач в изобретении и соответствующего в этом случае затухания к нему интереса.

–– Я помогу ему! – отозвался Леонардо.

–– Неужели?

–– А почему бы и нет?! – помня наставление Марко-Антонио сделать что-нибудь для вельможных детей, ответил Леонардо.

У герцога Людовико в глазах загорелся лукавый огонёк. Он встал с кресла, подошёл к резному, инкрустированному золотом столу, стоявшему подле оконного витража с изображением герба дома Сфорца, и подозвал к себе Леонардо.

–– Вот это чертежи новых замков, дорог, соборов, монастырей, городских садов, фонтанов и прочих сооружений, – перечислил он вкратце содержание пергаментных чертежей, лежавших огромной кипой на столе. – Я хотел бы, чтобы ты с ними ознакомился и высказал по ним своё мнение…

–– В отсутствии людей, проектировавших чертежи этих сооружений, я не хочу высказываться, – невозмутимо возразил Леонардо.

–– Почему?

–– Потому что для того, чтобы быть объективным, надо знать, чем они руководствовались, работая над чертежами этих проектов. В противном случае моё суждение о них будет необъективно и абсурдно!

Герцог Людовико бросил взгляд на своих вельмож и кивнул на Леонардо:

–– Нет, вы видели: каков?! – в его глазах горел уже не маленький огонёк, а извергался огромный вулкан. – Другие сразу изображают из себя знающих мудрецов и норовят высказать, как правило, гадкое мнение о тех, кто составлял проекты этих сооружений, а этот – на тебе! – желает не только их изучить, но и встретиться с теми, кто над ними работал; и только в этом случае высказать мнение об их работе!

–– Это говорит о том, ваше Высочество, – лилейным голосом пропел кардинал Асканио Сфорца, – что перед нами человек с чистыми помыслами!

–– Бог с тобой, Леонардо, и Бог с ними, с теми, кто составлял эти чертежи! – махнул рукой Людовико. – Не буду я вас сталкивать лбами… И так вижу, что в тебе нет чёрного точила, затачивающего в твоей душе зубы на твоих конкурентов-изобретателей… Ты оговорился, что поможешь моему племяннику, Джан-Галеаццо, создать качели и карусель – траттолу* на механическом приводе, работающем от движения воды…

–– Да, именно так я и сказал.

–– А сможешь ли ты создать канал, соединяющий две реки?.. Я, видишь ли, давно мечтаю соединить реки Сезию и Тичино каналом Навильо – Сфорцеско для улучшения торговых путей… Как тебе такое?.. По силам?

–– Да, ваше Высочество!

К герцогу Людовико подошёл один из придворных вельмож мрачного вида, находившийся до этого среди окружения придворных сеньоров, и что-то шепнул ему на ухо. У герцога губы скривились в иронической усмешке.

–– Вы всё о своём, сеньор Амброджо да Розате… – снисходительно молвил он. – Ладно, я скажу ему… Это мой придворный астроном Амброджо да Розате, член тайного Совета, – пояснил он Леонардо, когда неприятного вида мужчина отошёл к вельможным сеньорам, стоявшим от них поодаль, возле тронного возвышения. – Просит меня, чтобы я обратился к тебе с вопросом о доме Терпимости…

–– Что?! – побагровел Леонардо, мгновенно подумав о том, что член тайного Совета дома Сфорца, может, одновременно является тайным кубикуларием флорентийской Священной Канцелярии, монастыря Сан-Марко,

и его обращение к герцогу небезобидно, а преследует особую цель, связанную с его давним обвинением в содомии. – Простите, ваше Высочество, я не ослышался?

–– Нет… Сеньор Амброджо да Розате большой любитель чувственных наслаждений в постели с женщинами, но его статус члена тайного Совета не позволяет ему… – он запнулся и, словно от недоразумения, по-простецки отмахнулся рукой. – В общем, он просто большой любитель шлюх… И даже выполняя тайные задания, думает не о цели их выполнения, а о том, чтобы в Милане был построен дом –*Траттола – волчок.

Терпимости, в котором комнаты и коридоры располагались бы таким образом, чтобы его посетители, входя и выходя из комнат, не встречались друг с другом. Ни один архитектор ещё не смог создать такого проекта, хотя мы обращались ко многим… Вот теперь наступила твоя очередь, Леонардо!

–– Не трудно догадаться, что вечными посетителями этого публичного дома будут только члены тайного Совета миланского Двора!

Герцог Людовико разорвался оглушительным смехом. Все, кто находился в зале приёмов, глядя на его открытый, беззлобный смех, какой у него бывал очень редко, засмеялись вместе с ним. А у Леонардо из груди вырвался вздох облегчения.

–– А ты, Леонардо, начинаешь мне нравиться всё больше и больше!.. – откровенно признался герцог, похлопав его по плечу. – Мудрость Гомера*, как я вижу, для тебя не тайна… Смотри-ка, вчера ты победил силача Бенедетто-Минотавра, отхватив у него главный приз…

–– Вам уже и это известно…

–– Мне многое известно, мой флорентийский соотечественник… А сегодня ты не только вернул здоровье моим бывшим арапам, но и избавил меня от главного обвинения, распространившегося по замку, ставшего для меня ярлыком, – что я имею «чёрный глаз»!

–– Рад служить вам, ваше Высочество! – чуть склонил голову Леонардо.

–– Если ты так же силён в архитектуре, как медицине; как в своей могучей физической мощи и умении владеть острым словом, и сможешь угодить мне, выполнив первый заказ, то следующим моим заказом для тебя станет ваяние в зодчестве Колосса – бронзового Коня, с восседающим на нём моим отцом, завоевателем Ломбардии и Милана, великим герцогом Франческо-Аттендоло Сфорца! Именно о нём ты упоминал в своём письме…

–– Да, ваше Высочество! Я уже подготовил эскизы набросков к Колоссу.

–– Он у тебя с собой?!

–– Да, – указал Леонардо жестом на деревянный футляр, висевший у него на плече.

–– А ну, покажи.

Леонардо снял с плеча круглый деревянный футляр, который он сам сделал из цельного ствола молодого кипариса и с которым никогда не расставался, храня в нём пергаменты чертежей и набросков к картинам; распаковал его и достал большой пергамент с чернильной на нём пометкой «Памятник дома Сфорца». Развернув его, он представил глазам герцога эскизный набросок Колосса – вздыбившегося коня с седоком в седле; в одной руке всадника были зажаты поводья коня, в другой руке он держал меч, готовый обрушиться на голову врага, а под конскими копытами уже лежал павший воин. Рисунок так мастерски был выполнен с множеством мельчайших деталей, что у Людовико сразу перехватило дух. Разглядывая его, он только удивлённо качал головой.

–– Какое мастерство! – тихо вздыхал он. – Какая уверенность в линиях и –

*Мудрость Гомера – мудростью Гомер считал чувство юмора.

какое поразительное знание анатомического строения животного и человека!.. Когда ж ты успел его сделать?

–– В дороге, ваше Высочество!

–– В дороге?!

–– Да, по дороге в Милан я останавливался на постоялых дворах и делал наброски во время отдыха…

–– Да ты что, совсем не спишь, что ли?! – окончательно разинул рот от удивления герцог.

–– Ну почему же не сплю?! – рассмеялся Леонардо. – Сплю!.. Только я научился отдыхать во время работы…

–– Поразительно! У меня такое впечатление, что я разговариваю с человеком, которого не может быть в природе… Вот я сейчас разговариваю с тобой, а у меня такое ощущение, что, хоть я и вижу тебя, но отвечает мне мираж!.. Всё ты знаешь, всё умеешь и даже умудряешься спать во время работы… Поразительно!

–– А вы, ваше Высочество, когда разговариваете со мной, трогайте меня для пущей убедительности, чтобы быть уверенным, что отвечает вам не призрак, а живой человек! – усмехнулся Леонардо.

И опять Людовико Сфорца разразился оглушительным смехом.

–– Хорошо, Леонардо! – прозвучал дружески его голос; он обеими руками похлопал Леонардо по предплечьям. – Я последую твоему совету – так и буду делать!.. Слушай: но ты ведь мастерски владеешь искусством изобразительной живописи! А не поручить ли, вдобавок, тебе расписывать трапезную в доминиканском монастыре Мария делле Грация?!.. Монахи этого монастыря давно обращаются ко мне с просьбой дать им художника, и я рекомендовал им мастера Браманте, но он расходится с ними в вопросах католического протестантства, что делает их дружеские взаимоотношения невозможными… Ты католик?

–– Да, ваше Высочество!

–– А как у тебя с доминиканцами?!

–– Библия для всех одинакова, – просто ответил Леонардо. – Я не видел, чтобы христиане, какое бы богословское течение они не проповедовали, изображали бы на картинах Христа как-то иначе… Монахам-доминиканцам поменьше бы и скромнее утверждать перед верующими христианами, что их Святой отец Доминик куда ближе к Христу, чем апостолы Пётр и Павел, и тогда, я думаю, никаких бы разногласий у них ни с кем не возникало… К тому же, как бы они не превозносили Святого Доминика, они признают верховной владычецой над Доминиканской паствой Римскую Католическую Церковь!..

–– Всё верно, – кивнул герцог. – Ну, раз у тебя такой образ мыслей – я за тебя спокоен! Сейчас ты отправишься с кардиналом Асканио Сфорца в монастырь Мария делле Грация, познакомишься с их монахами и настоятелем монастыря, патером Даффо, осмотришь там трапезную, и они объяснят и расскажут тебе всё, что им требуется от тебя…

–– Я всё понял, ваше Высочество! – не смог удержать радостной улыбки Леонардо.

–– И не забудь подумать, куда поставить Колосса! Я принимаю и утверждаю эскиз бронзового Коня!.. – положил Людовико повелительным жестом правую ладонь на лежащий на столе пергамент.

–– Я уже подумал, ваше Высочество!

–– Как?!.. – растерялся от неожиданности герцог. – Уже?!..

–– Да! Я когда проходил по площади Пьяцца д’Арме, то подумал, что лучшего места для памятника вашему фамильному Дому просто не найти.

Герцог Людовико подошёл к окну и выглянул во двор замка. Осмотрев небольшую площадь Пьяцца д’Арме, закрытую со всех сторон неприступными стенами замка, он выпятил вперёд нижнюю губу и разочарованно пожал плечами.

–– А почему здесь? – с недоумением взглянул он на Леонардо. – За стенами этого замка его никто не увидит, он будет закрыт от глаз народа…

–– Его увидят те, кому его надо видеть, – глубокомысленно возразил Леонардо. – Дипломаты, послы и государи других стран – вот кто должен видеть могучий символ вашего Дома; остальным – необязательно… Я слышал, что вы состоите в дружеских отношениях с династией французских королей Карлов, но у вас нет благополучия во взаимоотношении с династией французских королей Людовиков Орлеанских – они считают, что ваш отец Франческо-Аттендоло Сфорца, захватив в Ломбардии власть путём военного переворота, незаконно взошёл на престол государя Ломбардии; они считают, что это место по праву принадлежит арагонским наместникам, и поэтому границы Ломбардии постоянно окружены французскими войсками. Первое, что они сделают, когда престол Франции будет занят очередным по счёту королём, Людовиком Двенадцатым, они пойдут войной на Ломбардию. И вы сами прекрасно понимаете, что будь памятник Дому Сфорца вне стен этого замка, его разрушат в первую очередь, показывая на его примере, что ждёт вас, ваше Высочество, в случае вашего поражения… Думаю, что такое моральное потрясение не пришлось бы вам по душе и серьёзно ранило бы ваше сердце, даже если бы французам не удалось бы одержать над вами победы. Вот почему я говорю, что лучшего места, чем площадь Пьяцца д’Арме, для памятника вашей Фамилии просто не найти! – понизил голос Леонардо и тихо подвёл итог под вышесказанным: – Да и я к творению собственных рук отношусь весьма бережно…

Герцог Людовико, слушая его, был задумчив. Ему ещё никто с такой честной, откровенно простой, не вызывающей у него раздражения прямолинейностью не выговаривал в глаза то, в чём он сам себе боялся признаться. Глядя в умиротворённое спокойствием лицо Леонардо, он его глазами взглянул в своё возможное будущее и сокрушённо вздохнул.

–– Да, ты прав, мастер Леонардо! Я об этом не подумал… Пусть Колосс стоит там, где ты счёл нужным его поставить! Теперь я вижу, что лучшего места, чем площадь внутри замка, для него не найти… – он тяжело перевёл дыхание. – Да, жизнь богата неприятными сюрпризами, и надо заранее быть готовым ко всему… Как, однако, ты глубоко заглянул!..

–– Этому меня научил мой давний учитель, изучавший глубины Вселенной, астроном Паоло дель Поццо Тосканелли, – с тоскливой грустью в голосе ответил Леонардо. – Когда мы смотрели с ним на чёрную сферу ночного неба, изучая в нём звёзды, он всегда говорил мне, что настоящий учёный, идущий путём божественного провидения, руководствуется взглядом в будущее и видит то, что другим недоступно…

–– Паоло Тосканелли? – задумчиво переспросил герцог.

–– Да.

–– Я слышал о нём…

–– Неудивительно! Он личность известная всей Италии! – развёл руками Леонардо.

–– Он воспитал себе достойного ученика!

Леонардо почувствовал себя неловко.

–– Вы позволите мне идти, ваше Высочество?! – нерешительно спросил он.

–– Да, иди… Ваше Преосвященство! – обратился герцог к кардиналу Асканио Сфорца. – Сопроводите мессере Леонардо да Винчи в монастырь Мария делле Грация. Пусть настоятели монастыря покажут ему трапезную…

–– Будет исполнено, ваше Высочество! – раболепно склонился перед герцогом его родной брат кардинал Асканио.

Леонардо тоже поклонился светским поклоном Людовико Сфорца и, забрав со стола эскиз Колосса, покинул зал приёмов. Его провожали десятки пар глаз вельможных аристократов. И многие из взглядов были не бескорыстными: кто-то смотрел на него с любопытством; кто-то с начинающей ненавистью, потому что ещё никому не удавалось расположить к себе герцога так быстро, как это удалось Леонардо; а кто-то и с вожделением – это касалось придворных дамиджелл герцога и его любовниц. В тот же вечер ему домой были присланы несколько любовных записочек от таинственных, как говорилось в них, очень красивых и романтичных незнакомок, мечтающих о любовном с ним свидании…

**** **** ****

Монастырь Мария делле Грация находился неподалёку от замка Кастелло ди Порта-Джовиа в низине города среди живописных садов и виноградников. Построенный из обычного красного кирпича с огромным куполом-полусферой и резными барельефами, он выглядел так же, как и все миланские монастыри.

Леонардо и кардинал Асканио Сфорца, в сопровождении его неизменных спутников, монахов Таппоне и Пиппино, вошли в монастырский приход и сразу столкнулись с патером Доффо, настоятелем церковной обители доминиканцев. Это был грузный человек лет пятидесяти, широкоскулый, с отвисшими щеками и двойным подбородком; живот выдавался вперёд настолько, что для поддержания себе стройности осанки и вида, исполненного божественного достоинства, патер гнулся назад, запрокидывая голову так, что мясистый нос смотрел в небо. «Этому патеру пост неведом, как нищему в скоромный день кусок мяса», – с усмешкой про себя подумал Леонардо, глядя на то, с каким трудом настоятель монастыря сгибается в поясе, вперёд, чтобы поцеловать толстыми губами тыльную ладонь кардинала, которую тот протянул ему для приветствия.

–– И солнце стало ярче сиять для нас, и день сделался светлей от того, что вы почтили своей милостью навестить нашу скромную обитель, ваше Преосвященство! – проурчал он ласково и внутриутробно.

–– Да, день и впрямь жаркий, – равнодушно отреагировал кардинал на его заискивающий тон.

–– Чем мы заслужили внимание вашего Преосвященства?! – покосился патер на Леонардо.

–– Его Высочество, герцог Людовико, прислал вам мастера, которого вы давно у него просили… Проводите нас в трапезную!

На заплывшем лице настоятеля монастыря отразилась такая блаженная радость, что Леонардо едва удержался от того, чтобы не рассмеяться во весь голос. Прикрыв ладонью рот, он последовал за патером и кардиналом, стараясь больше не смотреть на старшего монастырского монаха. Они прошли в трапезную. Это было неширокое, но вытянутое по длине помещение с двумя рядами столов, стоявших вдоль трапезной у её выбеленных стен. Каменные полы отвечали на поступь шагов гулким эхом. Невысокие потолки с перекрытиями из деревянных балок, казалось, давили на вошедших. В воздухе витал прогоркло прелый запах постных блюд.

Войдя в трапезную, настоятель монастыря сразу направился к стене напротив входа. Высотой в семь канн* и шириной в девять, она представляла собой внушительные размеры для будущей картины.

–– Вот, в общем-то, та стена, на которой мы хотели бы видеть какое-нибудь библейское изображение из Нового Завета, – опять проурчал он внутриутробно; закидывая нос кверху, смотрел он на Леонардо без труда, чего в свою очередь – взглянуть на него – не мог себе позволить иногда чрезвычайно смешливый мастер. – Нам бы хотелось видеть здесь насыщение двумя рыбами и пятью хлебами возлежавших у ног Христа пяти тысяч, пришедших…

–– А почему не «Тайную Вечерю»?! – не дав ему договорить, возразил Леонардо. – Ведь это же трапезная, а не берег Галилейского моря в окрестностях Тивериады! Я думаю, что её изображение здесь будет, как нельзя, кстати!.. К тому же «Тайная Вечеря» – это прямое напоминание вашим послушникам-монахам, на примере Иуды Искариота, что ждёт их в случае любого святотатства, связанного с духовным преступлением.

–– Идея и впрямь замечательная! – согласился кардинал Асканио; обернувшись на монахов, Таппоне и Пиппино, он увидел их одобрительно склонённые перед ним головы и затем опять лилейно воззрился на настоятеля монастыря. – Вы не находите, Святой отец?!.. – и, увидев кислое выражение на его лице, добавил: – Могу ли я доложить его Высочеству, герцогу Людовико Сфорца, о том, что вы с удовольствием приняли его предложение?

–– О, да! – поперхнувшись, сразу закивал патер Доффо.

Вопрос был решён: быстро и бескомпромиссно. Оговорив ещё некоторые детали по постройке подмостков для работы над картиной и выдаче Леонардо –*Канн – мера длинны, равная 50 см.

помощников-монахов, кардинал благословил настоятеля крестным знамением, подал ему руку для целования и удалился из монастыря в окружении своей немногочисленной свиты монахов и мастером. Прощаясь на улице с Леонардо, он благословил и его, пожелав ему в работе над «Тайной Вечерей» божественной силы вдохновения…

Г Л А В А 4.

Леонардо по-настоящему не мог осознать, почему вдруг судьба стала к нему благосклонной, и он боялся поверить своему счастью. После долгих лет забвения во Флоренции он стал не просто востребованным – на него свалилось такое обилие заказов, что в какое-то мгновение ему показалось, что это происходит вовсе не с ним. Ложась вечером спать, он обнаружил в почтовом тамбурине, установленном на входной двери перед лестницей, ведущей в его комнату, любовные записочки от анонимных поклонниц. В это время в

светском обществе Италии установилась негласная традиция, заведённая старыми одинокими, никогда не знавшими семьи аристократами жениться на молоденьких и очень бедных девушках из несостоятельных семей. Делалось это ими не для того, чтобы на склоне лет утешить себя любовными наслаждениями в объятиях молодой супруги, напротив, для этого они были чрезвычайно стары и немощны и не могли доставить удовольствия ни себе, ни девушке, желающей испытать в себе мужской плоти и сопутствующих этому чудесному действу любовных судорог. Старыми аристократами полагалось, что, женившись на бедной нищенке-контадине, они делают сразу несколько богоугодных дел: во-первых, девушка получает от них родовитую фамилию; во-вторых, становится богатой; в-третьих, – и это самая щепетильная и таинственная сторона такого расчётливого брака – будущей молодой супруге самим немощным старым мужем подбирался подходящий любовник – и всё для того, чтобы, забеременев от него, она подарила законному мужу, как будто бы от него самого, законного наследника. Впоследствии, после смерти мужа-аристократа, молодая супруга, уже по своему желанию, могла выйти замуж за любовника; и если он был беден и не родовит, но наделён талантами, то и он в этом случае получал его родовитую фамилию – и это последнее благовидное деяние, предусмотренное старыми богоугодными аристократами. Дед Леонардо, нотариус Антонио да Винчи, знал об этом, зародившимся в Венеции, и заведённом в светском обществе правиле, как никто другой… Именно, руководствуясь им, он выдал мать незаконнорождённого внука, Катарину, за старого Аккаттабригу ди Пьеро делль Вакка, купив им дом и сделав её наложницей грубияна и пропойцы.

Покидая зал приёмов герцога Людовико Сфорца, Леонардо слышал отдельные реплики молодых вельможных дондзелл, переговаривавшихся между собой о том, что неплохо было бы преподнести подарок супругу, сделав флорентийского красавца своим любовником.

Перебирая любовные записки, Леонардо, следуя привычке живописца, отмечал про себя красоту и изящество женских почерков, одновременно размышляя о своей жизни: он вспоминал маму, тётушку Туцци, бабушку Лючию, Франческу да Ланфредини и Матурину. Все они вызывали у него щемящее чувство сладкой грусти, потому что всех их он любил настоящей любовью человека, знающего настоящую цену добродетели. Он не раз уже задавал себе вопрос: почему так происходит, что общение с женщинами, которых он любит, столь недолговечно?! Но ответа на этот вопрос пока не находил. А любить, когда судьба сделала головокружительный прыжок из беспросветной тьмы к долгожданному свету, очень хотелось.

Он выбрал из кипы записок одну, очень короткого содержания, написанную изумительно красивым почерком, и прочитал её: «Чтобы цветку распуститься, его надо лелеять!.. Мечтаю о ваших сильных объятиях!..» – и подпись: «Не распустившаяся молодая Роза!» Под подписью шёл постскриптум о времени и месте свидания: «Полночь; вилла Гретто у Верчельских ворот». Почерк настолько пленил Леонардо, что, глянув на часы, – они показывали, что до полуночи оставалось полчаса, – он выскочил из-под одеяла, быстро оделся и, тихо спустившись по лестнице в сад, отправился на свидание…

**** **** ****

«Вилла Гретто», – прочитал Леонардо на указателе ворот огромного, обнесённого неприступными каменными стенами, роскошного особняка, больше похожего на древнегреческий Парфенон. Оглядевшись по сторонам, он никого не увидел. В небе ярко сверкали звёзды, светила луна, и тени деревьев при лёгком дуновении ветра оживали. Их очертания размывались вспыхивающими огоньками светлячков-лучиолл, перелетавших с места на место и игравших в свои любовные игры. Леонардо встал под крону одного из деревьев, чтобы не привлекать к себе внимания появлявшихся на улице Верчеллино редких прохожих. У него в памяти ещё свежо было воспоминание о покушении на него сирийцев; также не выходило из головы и то, что тайные кубикуларии Священной Канцелярии монастыря Сан-Марко тоже могли его преследовать. Ведь подписанное им, после выдачи ему индульгенции о прощении содомского греха, обязательство о не прикосновении его к женщинам было бессрочным, то есть пожизненным. И он всегда помнил, что при желании тайные кубикуларии Священной Канцелярии могли спровоцировать его, подослав к нему обычную уличную путану, как не раз уже бывало с теми, кто был слишком похотлив. Правда, при этой мысли Леонардо утешал себя тем, что для кубикулариев Марио Сантано было слишком мало времени, чтобы добраться до Милана. И всё-таки, несмотря на столь убедительный для себя довод, Леонардо предпочёл осторожность. Он до рези в глазах всматривался в ночную темноту, пытаясь разглядеть ту, чей почерк пленил его воображение. Ждать пришлось долго. По улице мимо него прошло несколько влюблённых пар и разных прохожих, но долгожданной незнакомки среди них Леонардо не увидел. Сочтя, что записка была написана под влиянием обычной женской хвастливости какой-нибудь вельможной молоденькой особы перед себе подобными светскими дамиджеллами, что она с лёгкостью может соблазнить нового мастера искусств, приближённого к миланскому государю, он гневно посетовал на себя за доверчивое головотяпство дешёвому содержанию записки и направился домой. Сворачивая с улицы Верчеллино на набережную Навильо-Гранде, Леонардо натолкнулся на шествие монашек с факелами в руках. Это была группа конвертит*, ходивших по улицам и раздававших по нововведённому римскому закону жёлтые повязки ночным путанам, чтобы в темноте их не путали с порядочными женщинами, которые частенько страдали от нападения уличных проходимцев, не желавших принимать к сведению, что перед ними порядочная женщина. Также жёлтые повязки ночных блудниц предупреждали граждан о том, что их жизнь может пострадать от неизлечимого сифилиса. Глядя на шествие монахинь-конвертит, Леонардо горько усмехнулся тому, что Священная Канцелярия не может и не в силах справиться с грехом блудодеяния законным путём, а лишь преследует тех, за кого успела уцепиться; другим же пытается раздать повязки, от которых открещиваются даже ненормальные. Он вдруг почувствовал стыд за себя: ведь он искал соблазна, который после его знакомства с судилищем Святой Инквизиции, был ему невыносимо противен. Опустив голову, он быстро зашагал вперёд, но неожиданно натолкнулся на одну из монахинь, преградившую ему путь, и чуть не сбил её с ног. Это была дряхлая старушка с клюкой в руках, очень маленького роста, сгорбленная и с опущенной на лицо вуалью, какие обычно носили чёрные монахини, посвятившие себя и всю свою жизнь служению Богу. Леонардо успел подхватить её за локоть, чтобы она не упала, и, к его удивлению, из рукава монахини выпала роза. Она, молча, и невероятно грациозно для старушечьего возраста подхватила её на лету и протянула ему. Вспомнив, как была подписана любовная записка, он понял, какое значение имеет протянутый ему цветок. Взяв розу в руки, Леонардо поднёс её к губам и, вдыхая её аромат, поцеловал; при этом он тянул время, внимательно следя за удалявшимся факельным шествием монашек и не отрывая взгляда от старушки-монахини, не торопившейся догонять верующих сестриц.

–– А я уже думал, что цветы в образе женщины из светской оранжереи города Милана умеют только состязаться в том, кто из них лучше. А главное, кто из них больше напишет любовных посланий, и на какое из этих поэтических воззваний откликнется новый мастер Искусств, ставший приближённым придворным герцога Людовико Сфорца, – с иронией высказался он, когда факельное шествие скрылось из виду.

Старушка ничего ему не ответила. Она ударила клюкой по носку его правого башмака и жестом пригласила следовать за ней. Леонардо подчинился. Они подошли к стенам виллы Гретто и пошли вдоль них. Дойдя до ворот особняка, старая монахиня не остановилась. Продолжая движение, она увлекала Леонардо за собой, постоянно оглядываясь на него и делая ему жесты –

*Конвертита – охранница, попечительница.

клюкой, чтобы он шёл быстрее. Для старой монахини она оказалась слишком резвой, и Леонардо едва за ней успевал, несмотря на то, что его исполинские шаги были раза в три больше старушечьих. Видя, что она ведёт его невесть куда, – они обошли виллу с обратной стороны, где начинались городские виноградники, – он почувствовал недоброе и крепче сжал под плащом рукоять рапиры, которую он не выпускал из левой ладони даже тогда, когда правой рукой подхватил старушку за локоть и принял от неё розу. Он и сейчас, следуя за монахиней, одной рукой держал цветок возле губ и делал вид, что наслаждается его цветущим ароматом, производя впечатление беззаботного ночного гуляки, тогда, как из другой не выпускал рукояти оружия.

Старушка остановилась у выступа в каменной стене, служившей ему опорой, и внезапно исчезла с глаз Леонардо. Приглядевшись, он увидел в каменной опоре дверь, выкрашенную под цвет стены так, что внешне она ничем не отличалась от массивного ограждения. Шагнув вперёд за монахиней, Леонардо очутился в чудесном фруктовом саду; в настоящем райском лесу из цветущих деревьев, пения птиц и множества, летающих фонариков-лучиолл, которыми нельзя было не залюбоваться. В глубине сада послышалось хриплое рычание. Навстречу монахине и Леонардо из темноты стремительно вылетели два огромных пса мастиффа. Выхватив рапиру, Леонардо хотел было обороняться, но старушка свистом подозвала их к себе и, ласково погладив и нашептав им что-то своё, отправила туда, откуда они примчались; на незнакомца, пришедшего с ней, собаки отреагировали, только лишь тем, что, обратив морды в его сторону, потянули воздух носами. Прикрыв за собой дверь в стене, монахиня и Леонардо продолжили путь.

Пройдя через весь сад, они вошли в каменные своды особняка и по узкой лестнице, выложенной красивой керамической плиткой с изображением античных воинов, поднялись в гостиничные покои дома. Такого великолепия, какое предстало глазам Леонардо, ему ещё видеть не доводилось: комната, в которую он вошёл, походила на роскошный уголок восточного дворца богатейшего эмира. Стены и полы были украшены коврами изумительной тончайшей работы с вшитым в узоры бисером, жемчугом и драгоценными камнями. Золотые канделябры и потолочные золотые люстры от мерцающего света свечей переливались, вызывая боль в глазах. Посреди комнаты стояла роскошная кровать из красного дерева, инкрустированная по краям спинок великолепной резьбой из слоновой кости с позолотой, изображавшей фигурки разных животных. Над ней возвышался высокий купол из тончайших шёлковых занавесей с красивейшими китайскими узорами. Шкапы, комоды, зеркала и шкатулки в комнате представляли собой настоящие произведения искусства – и всё это блестело и переливалось светом драгоценных камней и золота. Открыв от изумления рот, Леонардо разглядывал это великолепие взором художника – тонкого ценителя искусства; но, глянув на монахиню, он застыл в ещё большем изумлении: сбросив с себя чёрную монашескую хламиду, сгорбленная старуха предстала перед ним стройной девушкой. Она стояла совершенно обнажённая, глядя на него большими синими глазами; ещё совсем юная, лет шестнадцати-восемнадцати, с большими локонами каштановых волос, делавших кожу её прекрасного хрупкого тела с тонкой осиной талией особенно нежно-белой; большая упругая грудь, словно наивно-удивлёнными глазками, смотрела на мир розовыми сосками; вместо тёмного треугольника между ног складками кожи вырисовывалась птичка и тонкая дорожка между её крылышек, указывающая Леонардо на продолжение начатого им путешествия , соблазнительно приглашая его ещё более углубиться в это любовное приключение. Ему стало не только не по себе – в своей жизни он впервые оказался в такой ситуации, – но и вдруг смешно. Едва двигая во рту языком, так как в горле пересохло, как в выжженной пустыне, он улыбнулся, с трудом выдавливая из себя слова.

–– За всю свою жизнь, сколько помню себя, у меня не было ни одного ужасного сна, явившего мне столь прекрасного кошмара! – просипел он, расширяя ноздри, словно выпускал из них пламя. – Если бы такой сон всё-таки представил подобную явь моему взору, то в лучшем случае я назвал бы его самым лживым сновидением в моей жизни…

–– А в худшем?! – как старому знакомому улыбнулась ему девушка.

–– Я никогда бы не проснулся!

Она, откинув голову, рассмеялась звонким искренним смехом. Подойдя к нему, она обвила его шею руками и прижалась к его телу.

–– Но это явь, а не сон! – ласково прозвучали её слова.

–– Жаль, – вдевая в её волосы подаренную ему розу, вздохнул Леонардо. – Лучше всё-таки, чтобы это был сон!

–– Почему?

–– Потому что, какой бы ни был прекрасный сон, расставаться с ним не так горько, как с прекрасной явью…

–– Как трогательно и грустно звучат твои слова, – подняла она взгляд на Леонардо. – Я тоже не хочу расставаться с тобой!

–– И я не хочу, хотя звучит это весьма странно для меня: ведь я совсем тебя не знаю… – поцеловал он её нежно в губы. – Как зовут тебя, прекрасная роза?

И, не дожидаясь от неё ответа, Леонардо поднял её на руки и отнёс на кровать под купол шёлковых занавесок. Скинув с себя одежду, он занял место рядом с ней под лёгким шёлковым покрывалом. Страстно обняв её, он снова её поцеловал.

–– Кристиана Гретто! – часто дыша от поцелуя, прошептали её алые губы, когда длившееся сладкое мгновение закончилось.

–– Мою чудесную розу зовут Кристиана Гретто?! – переспросил Леонардо.

–– Да.

–– Чем я заслужил такую честь, чтобы держать в руках этот прелестный цветок?!.. Признаться, я всегда считал себя весьма плохим садовником, а тут…

Кристиана указательным пальчиком прикоснулась к его губам, и он запнулся.

–– Ничем, – воздушной лёгкостью ответила она. – Просто, увидев тебя сегодня в замке герцога Людовико Сфорца, когда ты был перед ним непреклонен и когда ты спас от гибели стольких детей, я подумала, что лучшего мужчины я ещё не встречала, и пожелала, чтобы ты – именно ты! – стал первым мужчиной в моей жизни!

–– Первым мужчиной?!.. округлились у Леонардо глаза. – Разве ты не замужем?!..

–– Замужем!

–– Ой-ё-ё! Явь приобретает необузданный сюжет и всё более сновиденческую прелесть! – в недоумении пробормотал он. – Если нас здесь застукают, то, видит Бог, я буду всех убеждать в том, что они видят перед собой сон о двух самых счастливых созданиях!..

–– Нас уже застукали, – безмятежно прозвучал её голос.

–– Как?! – мгновенно обледенев в жаркой постели, застыл Леонардо.

–– Я думаю, что мой муж уже давно подглядывает за нами вон в ту замочную скважину, что в той двери, ведущей в гостиную дома, – пальчиком указала Кристиана на дверь, обитую тёмно-бордовым узорчатым бархатом.

Леонардо охватило оцепенение. Пролежав так несколько мгновений, лихорадочно размышляя о том, что с ним случилось, он вдруг расслабился, обмяк и затем разразился оглушительным смехом. Кристиана, поняв, что вызвало у него такое веселье, от души рассмеялась вместе с ним. Посмеявшись, они предались друг другу в объятия и, охваченные страстью любви, отдались ей без остатка до самого утра…

**** **** ****

Время потекло для Леонардо незаметно. Днём он до отказа был загружен работой, а ночь проводил в объятиях прелестной Кристианы. Знакомство и сближение с ней помогли ему отвлечься от воспоминаний о Матурине. Иногда, правда, он корил себя за то, что так быстро забыл ту, что стала для него спасительницей, но ничего с собой поделать не мог. Кристиана влекла его, и, зная, что Священная Канцелярия шла за ним по пятам и в любой момент могла его настигнуть, он стремился к этой прелестной девушке, забывая обо всём на свете. Он торопился получить от жизни то, что может дать человеку только молодость: любовь, наслаждение и ощущение полноты жизни. И Кристиана была для него именно тем наполнителем, которого ему так не хватало, и который так был необходим ему, чтобы он творил, строил, изобретал и создавал. Как позже узнал Леонардо: её преклонного возраста муж, сеньор Маурицио Гретто, к их встречам относился одобрительно.

Архитектурный чертёж дома Терпимости и чертёж канала Навильо-Сфорцеско, соединяющего реки Сезию и Тичино, Леонардо предложил на рассмотрение герцога Людовико Сфорца и его учёной комиссии, лишившейся удовольствия его экзаменовать, уже через десять дней после заказа. И герцог, и комиссия пришли к единому мнению, что лучших проектов им ещё видеть не доводилось. Они были приняты ими безоговорочно. Трудней дело обстояло с Колоссом бронзового Коня на площади Пьяцца д’Арме и «Тайной Вечерей» в монастыре Мария делле Грацие. Они требовали совершенно другого подхода, нежели архитектурное строительство. Вместо стремительности, Леонардо в этом случае предпочёл в работе над ними неторопливый расчёт и терпение; а по мере увеличения сделанного – созерцание и доведения их до совершенства путём текущей доработки деталей. Всё свободное время от свиданий с Кристианой он проводил в трудных и утомительных расчётах, решив сначала всё предусмотреть – это касалось Колосса – на пергаменте в сложных математических вычислениях и уж потом осуществить задуманное в реальность.

К «Тайной Вечере» Леонардо подошёл с той же тщательностью, что и в работе над Колоссом, хотя это была не скульптура, а настенная живопись, и разница между ними была огромная. Ему не нравились водяные и яичные темперные краски, которыми пользовались все художники и которыми он пользовался сам, учась по ним и практикуя ими своё мастерство. Они быстро сохли и не давали возможности живописцу нанести на картину нужные тона и произвести их лесировку в соответствии с представлениями художника. Поэтому он решил изобрести свои краски, небыстро сохнущие, позволившие ему работать над картиной, столько бы времени, сколько потребовалось бы для её окончательного совершенствования. Так, путём долгих проб и испытаний, впервые в истории живописи он изобрёл масляные краски.

Попутно с их изобретением Леонардо наносил на место будущей «Тайной Вечери» свою, особо придуманную им, многослойную грунтовку. Первым слоем он уложил на стену смесь глины, пропитанной олифой и можжевеловым лаком, поверх которой нанёс второй слой: особую мастику из смолы, смешанной с алебастром. Сделав на пергаменте серебряным карандашом набросок будущей «Тайной Вечери», Леонардо перенёс её на стену путём прокалывания пергамента иглой общих контуров персонажей картины, – затем начался долгий и кропотливый поиск им образа лиц Иисуса Христа и Его апостолов. В этом деле Леонардо проявил чрезвычайную неторопливость, поначалу взбудоражившая не только монахов монастыря Мария делле Грацие, но и самого герцога Людовико Сфорца, желавшего поскорей увидеть окончание «Тайной Вечери». Однако, натолкнувшись на неумолимую непреклонность Леонардо, его стальную выдержку и бесстрашие перед герцогом, и монахи, и Людовико Сфорца осознали его высочайшую ответственность перед работой, смирились и отстали от него, перестав надоедать вопросом, когда, наконец, «Тайная Вечеря» будет закончена?

Кропотливый труд Леонардо продлится над ней долгих семнадцать лет и закончится вместе с окончанием пятнадцатого века…

Г Л А В А 5.

Марко-Антонио выполнил своё обещание: он ходатайствовал перед герцогом Людовико Сфорца о взятии в свою лаборатирию – студиоло Леонардо в качестве лаборанта для анатомического сечения, объяснив герцогу, что лучше и быстрее, а главное, точнее, чем он, никто не сможет зарисовать человеческие органы, так как после смерти они подвержены быстрому тлению и долго выдерживать источаемый ими смрад, кроме Леонардо, имевшего стальную волю и бесконечное терпение, никто другой не сможет. По окончании аудиенции у герцога Людовико Сфорца Марко-Антонио для убедительности своего ходатайства перед ним привёл аргумент, что Леонардо уже начал писать Книгу о Медицине, и рекомендовал ему, чтобы, вызвав к себе мастера, он сам убедился в правильности принятия будущего решения о дозволенности ему заниматься медицинской практикой анатомического сечения. Людовико Сфорца вызвал к себе Леонардо и после непродолжительной беседы и просмотра рукописей начатой им книги утвердил его лаборантом Марко-Антонио. Мечта Леонардо о продолжении заниматься медицинскими исследованиями сбылась.

С каждым днём работы у него становилось всё больше и больше… После долгих и мучительных лет бездействия Леонардо воспринимал её как дар Небес. «Кто не знает предела в знаниях, – повторял он себе, – тот стремится к Богу!» И он стремился к поиску знаний, и чем больше на него сваливалось исследовательской работы, тем лучше он себя чувствовал. Не оставил он без внимания и наставление Марко-Антонио о том, чтобы расположить к себе придворных примадонн, сделав для их детей что-нибудь «эдакое». И он сделал такое изобретение: им стал обскур-тамбурин, сделанный им на основе обскур-камеры, – первый в мире ящик с движущимся изображением на картине. Как оказалось, – чему был чрезвычайно рад и чего никак не ожидал Леонардо, – оно пленило не только сердца детей, но и покорило сердца взрослых. Изобретённый им обскур-тамбурин представлял собой ящик, наполненный множеством пергаментных картинок, выполненных серебряным карандашом и прикреплённых зажимами к вращающемуся валу, скрытому от глаз. С одной стороны обскур-тамбурина отсутствовала стенка, чтобы зритель мог видеть изображение на картинке, и когда Леонардо вращал ручку вала, то картинки одна за другой выдёргивались из него, предоставляя глазам очевидцев видеть движущееся изображение. При дворе Людовико Сфорца имелся театр с профессиональными актёрами, поэтами и музыкантами; Леонардо, как принятый на должность музыканта, тоже входил в его труппу, но когда он изобрёл обскур-тамбурин, то о театре все забыли.

Оборудовав зал в одном из помещений замка Кастелло ди Порта-Джовиа, – обскур-тамбурин был установлен на возвышающейся кафедре и занавешен сверху, и снизу, и по бокам тёмными шторами, чтобы никто не видел, кто вращает ручку вала в обскуре; этим вращением занимался Галеотто Сакробоско, – люди рассаживались в зале на скамьях, Леонардо давал команду приглашённым музыкантам играть негромкую музыку и, как только на экране обскур-тамбурина изображённая картина приходила в движение, он, подобно древним певцам-рапсодам, начинал рассказывать о том, что предстало глазам зрителей, о легендах, дошедших из античного времени: «… И небо было полно Богов!… – под звуки виол, лютен и кифар мелодично звучал его голос, рассказывающий предисловие легенды. – … И смотрит человек на небо – там Солце-Гелиос мчится по невидимой небесной дороге на огненной колеснице. А за нею ночью в своей ладье плывёт по небу и озаряет землю Луна-Селена, и утро возвещает людям Эос-Заря… – как живые двигались Боги на картине обскур-тамбурина, и все, затаив дыхание, широкими от восторга глазами смотрели и боялись отвести взгляд; Леонардо продолжал: – … И взглянет человек на море, – а там бог Посейдон разбивает волны своим острым трезубцем, и, воспевая ему славу, тритоны трубят в раковины, и резвятся на гребнях волн его морские красавицы нимфы-океаниды… И смотрит человек на горы – а там Ореады путают дороги, заводя его на горные кручи и сбрасывая его в пропасть… И глядит на лес – там дриады, живущие в деревьях, зазывают его в непроходимые чащи, буераки и отдают на растерзание болотным Лимандам… И входит в человека невидимый бог страха, козлоногий Пан, и кто убоится его и не изгонит из себя, идёт прямой дорогой в царство мёртвых, где бог Аид и богиня Персефона встречают и стерегут умерших. Я же поведу свой рассказ о том далёком времени, когда легкокрылый бог ветров Эол во главе своего воздушного крылатого воинства летал по небу над землёй…» – и, продолжая рассказ, Леонардо размышлял о крыльях…

******* ******* ********

С началом жизни в Милане, обосновавшись на новом месте и став успешным мастером герцога Ломбардии, он возобновил работу над созданием крыльев. Делая вычисления, он пришёл к выводу, что крылья старой конструкции, имевшие вид крыла летучей мыши-нетопыря, не годятся для полётов человека. Посещая альпийские пещеры, Леонардо обратил внимание на то, что летучие мыши маневрируют крыльями в пещерах и вне их только в условиях перемещающихся потоков воздуха, когда нагретая днём земля отталкивает от себя тёплый воздух вверх; в противном случае они в большинстве падали на землю: холодный воздух, притягиваемый землёй, не держал их. Дополнительно изучив строение тел летучих мышей, он сделал вывод, что и в этом случае у него были просчёты: строение костей человека отличалось от костей летучих нетопырей плотностью и массой… В общем, от старой конструкции крыльев Леонардо отказался и принялся за новые, смоделировав их с крыльев ласточки. Осенью, в сентябре, из Флоренции к нему приехали Зороастро Перетолла и математик Лука Пачолли, и их совместная работа над ними пошла быстрее. Зороастро и Лука привёзли и кое-какие новости с его бывшей родины.

–– Матурина молится за тебя! – рассказывал Зоро на следующий день после приезда к Леонардо, когда отдохнул с дороги. – Поначалу, как ты пропал, она плакала и места себе не находила, убивалась-таки… Вокруг Флоренции все овраги, развалины, болота облазила – думала, что ты из-за своего пристрастия к исследованиям где-нибудь подвернул ногу и лежишь беспомощный… Я, понятное дело, как ты меня просил в письме, – ничего ей не говорил… Лазил всюду с ней, делал вид, что тебя ищу…

–– Бедная!.. – чувствуя угрызения совести, вздыхал Леонардо.

–– … Потом, отчаявшись тебя найти, она пошла к управляющему академии искусств Калималы, мессере Чиприано да Буаноккорзи, у которого она брала те, небольшие заказы для тебя, чтобы ты, получая за них деньги, мог хоть как-то жить…

–– И что?

–– Она рассказала ему о своём горе, о том, что любила тебя, и о том, что ты бесследно пропал, – с надрывом в голосе продолжал Зороастро. – Потом попросила продать ей ту картину, на которой ты нарисовал её в виде Венеры на пиру с Аполлоном…

–– Да-да… – кивнул Леонардо, вспомнив, как трудно ему было расставаться с этой картиной. – Мессере Чиприано да Буанаккорзи позволил ей выкупить её?

–– Поняв горе Матурины, он вернул ей картину бесплатно.

У Леонардо по щеке стекла слеза.

–– Ты бы отцу написал… – с упрёком добавил Лука Пачолли. – Он тоже места себе не находит, ведь он всегда тебя любил… И любит!

–– Я ему не написал только потому, что опасался… Матурина, я думал, пойдёт к нему, и он расскажет ей обо мне…

–– Она и приходила!.. И они вместе пытались попасть на приём к виконту Марко Оспелле…

Леонардо напрягся.

–– Нет, ничего у них не вышло, – поспешил успокоить его Зороастро. – После твоего отъезда в Милан сеньор Оспелле уже на следующий день уехал в Неаполь на места новых раскопок… В палаццо Медичи им ответили, что он пробудет там не меньше года, так, что у них ничего не получилось…

У Леонардо с груди как будто сняли гранитную плиту. Он глубоко вздохнул и почувствовал облегчение.

–– Да и Матурине ты мог бы тоже написать и объяснить ей причину такого твоего внезапного исчезновения, – продолжал настаивать Зороастро. – Уж кто-кто, а она-то всегда тебя понимала, и ты сам об этом не раз говорил…

–– Да, это так! – кивнул Леонардо.

–– Я думаю, что сейчас для тебя самое время это сделать: во-первых, со своей души камень снимешь; а во-вторых, она будет рада за тебя, что ты жив и здоров!

–– Но, узнав о том, что я здесь, она захочет приехать сюда, а Священная Канцелярия…

–– Ничего Священная Канцелярия не сделает ни тебе, ни ей, – не дав ему договорить, возразил Лука. – Руки у неё коротки!..

–– Почему?!

–– Потому что Матурине важно знать, что ты жив и здоров, а в Милан к тебе она не подумает ехать…

–– Откуда у тебя такая уверенность?!

–– Я знаю чуть больше кое-что из того, чего пока не знаешь ты, Лео!

У Леонардо в глазах застыло терпеливое выжидание глубокого интереса.

–– Что-то произошло в моё отсутствие? – догадался он и с усмешкой прибавил: – Страдая обо мне и пытаясь поскорей забыть, она вышла замуж?!

–– О, нет! – рассмеявшись, ответил Зороастро. – Она так любит тебя, что, по её собственному выражению, второго такого, как ты, ей уже никогда не найти! Замуж она не вышла и, думаю, ещё не скоро выйдет…

–– Тогда, что случилось?

–– Сильвестро Маруффи, этот пророк Савонаролы, приехав в очередной раз из Феррары, угрозами вынудил тётку Пресцилу донести на вас… Она уже готова была это сделать, но, к счастью, ты вовремя уехал, обезопасив, таким образом, и себя, и Матурину от посягательств на вас Святых отцов-инквизиторов Священной Канцелярии. После твоего исчезновения из Флоренции Пресцила сама во всём призналась Матурине и рассказала, что все визиты Маруффи к ней были связаны со слежкой за тобой…

–– Я так и знал! – почувствовал Леонардо, как его бросило в жар и на лбу выступили капельки пота.

–– Кстати, ты вчера вечером ушёл, и всю ночь тебя не было, – стал голос Зороастро вкрадчивым, – только под утро вернулся… У тебя новое увлечение?

Леонардо, пожав плечами, уклонился от ответа. Ему не хотелось обсуждать эту тему, зная, что Зороастро и Лука не одобрят его ночные похождения, расценив их как легкомысленность и предательство Матурины, что, в общем-то, было недалеко от истины. А между тем за несколько проведённых месяцев с Кристианой Гретто Леонардо прикипел к ней и душой, и сердцем, и разумом; она стала для него тем, кем во Флоренции была для него Матурина. Буквально накануне приезда Зороастро и Луки он узнал, что Кристиана беременна. Он никогда не подозревал в себе присутствия такого количества нежности, какое он выплеснул на неё, узнав о её беременности.

–– Вечером я ухожу любоваться лучиком солнца, делающим ночи моей жизни светлыми, – коротко ответил он друзьям. – И прошу вас: больше ни о чём меня не спрашивайте, потому что, отвечая вам, я должен буду объяснить, зачем я всё это делаю?!.. Но никакого ответа у меня нет, ибо то, что со мной происходит, выше моего понимания!.. Чёрт возьми! – в сердцах вдруг выругался Леонардо. – Мне сегодня под утро приснился осколочек хрустального бокала… Я совсем про него забыл!.. У меня плохое предчувствие, – бросился он к своим вещам в шкапах, на ходу шлёпнув себя ладонью по лбу. – Как же я сразу не догадался!.. Сон говорит мне о том, чтобы я поскорей от него избавился! Зоро, Лука, помогите мне найти его!

–– Это тот осколочек, что Галеотто прислал во Флоренцию вместе с мессере Джорджо Мерулой?.. – полюбопытствовал Зороастро. – Ты мне рассказывал о нём, что он…

–– Да! – резко оборвал его Леонардо.

–– Ясно, – чутким вздохом отозвался Зоро.

Они принялись его искать, но, перевернув все вещи Леонардо, так его и не нашли. Он канул, словно его и не было. Леонардо был в отчаянии. Желая увести его от душевных переживаний, Зороастро и Лука перевели разговор на другую тему и заговорили о постройке для их совместной работы необходимой им кузницы. Леонардо включился с ними в обсуждения и постепенно успокоился. Её решили сделать в одном из пустующих торговых складов владельца дома, мессере Марко Комилани, у которого Леонардо, а теперь и Зороастро с Лукой, снимали жильё. Они обратились к нему с просьбой, и он любезно предоставил им пустующее помещение, даже не взяв с них за это платы, правда, заключив с постояльцами договор, что время от времени он сам будет бесплатно пользоваться её услугами, а когда Леонардо, Зороастро и Лука вдруг вздумают покинуть Милан и вернуться во Флоренцию или уехать ещё куда-либо, то кузница отойдёт в его собственность…

**** **** ****

В этот вечер, после разговора с Зороастро и Лукой, и поиска хрустального осколочка, Леонардо ждал удар: Кристиана Гретто, по обыкновению приходившая к нему на свидание в монашеской одежде, после чего они, как в первый день их знакомства, пробираясь по саду, шли в её роскошные апартаменты, в эту ночь на свидание не пришла. Напрасно Леонардо её ждал, напрасно надеялся увидеть. Никто к нему не вышел из огромного особняка, чтобы сказать, что с ней случилось: заболела ли она, или, может, с ней произошло нечто другое…

Леонардо вернулся домой и, улёгшись в постель, погрузился в думы. Он размышлял об осколочке и о том множестве снов, снившихся ему на протяжении его недолгой жизни. Их загадочная притягательность, в которой была заключена тайна будущего, пугала его и пленила. В последующие дни Леонардо убедился в том, что сон предсказал ему абсолютную потерю его очередной сердечной привязанности. Кристиана Гретто больше к нему на свидание не приходила. Она исчезла из его жизни так же внезапно, как и появилась. И сколько он ни пытался разузнать о ней хоть что-нибудь, так ничего и не узнал. Единственным достоянием его ушей был слух о том, что её муж, сеньор Маурицио Гретто, скончался в тот день, когда Кристиана впервые не пришла к нему на свидание – и больше ничего!

Переживая боль утраты, Леонардо полностью ушёл в работу. Помимо множества рисунков для обскур-тамбурина, ставшего для взрослых и детей замка Кастелло ди Порта-Джовиа самым зрелищным увлечением; «Тайной Вечери», Колосса и крыльев, он принялся за обустройство сада, в котором он предполагал проводить опыты с выращиванием растений, испытывая на них яды, так же, как он испытывал их на себе. Теперь ему было интересно знать: впрыскивая яды в стволы и стебли растений, будут ли они приносить ядовитые плоды. Ещё одним его увлечением стало изготовление подводного колокола. Этим изобретением он так увлёкся, что на время оставил работу над «Тайной Вечерей», Колоссом, крыльями, садом и обскур-тамбурином. Крыльями он перепоручил заниматься Зороастро, а за рисунки к обскур-тамбурину взялись дети придворных вельмож во главе с племянником герцога Людовико Сфорца, Джан-Галеаццо, утверждавшего ранее, что все придворные музыканты герцога тягостные зануды и с ними неинтересно. Однако, познакомившись с Леонардо, он полностью изменил своё мнение о придворных музыкантах, и стал его первым учеником. Вслед за ним потянулись и другие дети аристократов, бывших при дворе герцога Людовико Сфорца.

Замок Кастелло ди Порта-Джовиа как будто преобразился. Каждый месяц устраивались театральные представления профессиональных актёров, на выступления которых съезжались почётные гости-аристократы со всей Ломбардии. Их представления заканчивались зрелищем обскур-тамбурина и праздником огня. Изобретая бомбы-фрагелики, Леонардо нашёл способ, как устраивать фейерверки. Под звуки весёлой музыки в воздухе над замком, на площади Пьяццо д’Арма, где уже появились первые крепления остова Колосса, разрывались сотни разноцветных огней, приводя зрителей в безумную радость. А в Рождество праздник разноцветных огней вышел за пределы замка Кастелло ди Порта-Джовиа, став достоянием граждан всего Милана. Увеселительные пиршества с огромным количеством приглашённых аристократов, послов и государей соседних провинций герцог Людовико Сфорца проводил не только для светских развлечений, но и для политических интриг, укрепляя тем самым свою власть в Ломбардии.

Выставленные на улицах Милана бочки с вином и возы со свежевыпеченным хлебом – великодушный и благородный по всем понятиям жест, унаследованный от римских предков, проповедовавших «хлеба и зрелищ», – не оканчивался только праздничным фейерверком. Людовико Сфорца, обладая немалым обаянием, проводил политику «свадебных знакомств». На приглашениях, посвящённых праздничным торжествам, высокопоставленные вельможи разных государств и королевских провинций знакомились друг с другом, заводя любовные отношения; то же самое делали и их дети. Нередко между молодыми вельможами вспыхивала такая любовь, что её в своих целях использовали короли, заключая браки своих детей, используя их гарантами для подписания на взаимовыгодных условиях мирных соглашений между королевствами. Павийская крепость, расположенная в нескольких милях к югу от Милана, стала настоящим «свадебным раем», как называли её миланские жители. Именно здесь впервые Леонардо повстречался и познакомился с двумя ещё совсем юными девочками, которые через несколько лет значительно повлияют на его судьбу. Звали их Изабелла д`Эсте (Арагонская), дочь короля Неаполя Альфонсо Фердинанда Арагонского; и Биатриче д’Эсте, дочь герцога Феррары Эрколе д’Эсте. Сейчас они дружно играли друг с дружкой и во весь голос звонко и весело смеялись, когда Леонардо рассказывал им смешные истории и шутил с ними. Они были без ума от его выдумок и обскур-тамбурина и всюду следовали за ним, но пройдёт всего лишь немного времени, и всё поменяется: дружные в юношеских забавах девочки станут лютыми врагами, а Леонардо невольно окажется между ними, как между молотом и наковальней…

Г Л А В А 6.

Летом следующего года после приезда в Милан Леонардо, наконец, довёл до конца давно начатое им во Флоренции изобретение подводного колокола. Сделанный из огромной промасленной бочки, плотно обшитой подогнанными друг к другу железными обручами, увешанными грузилами, колокол не имел днища; человек в нём находился нижней частью тела по пояс в воде, а верхней частью – в сжатом пространстве воздуха под куполом колокола. В одну из его стен было вделано смотровое окошко из толстого стекла, чтобы через него можно было обозревать подводное пространство. Крепился колокол с помощью огромного кольца к железной цепи и мог погружаться с лодки под воду на глубину одного человеческого роста. Такое неглубокое погружение было связано с тем, что те, кто держал цепь колокола и опускал его под воду, должны были его видеть, чтобы в случае порыва цепи – колокол в этом случае мог накрыть Леонардо своей непомерной тяжестью – они могли бы ему быстро помочь выбраться из-под него.

Первые испытания своего необыкновенного подводного изобретения Леонардо провёл в Мёртвом рве замка Кастелло ди Порта-Джовиа. Выявив в нём массу недостатков, он отказался от массивности колокола, заменив его на облегчённый вариант цельного головного шара, сделанного из железа и стекла, с проведённой к нему мягкой трубкой для подачи насосом воздуха, чтобы дышать, а также клапаном для выброса из него выдыхаемого воздуха. Длинную трубку для подачи воздуха Леонардо сделал из железных пружин – это чтобы давление воды не могло сжать трубку – обмотанных крепкой свиной кожей, пропитанных и склеенных на стыках специально изобретённым им для этой цели из жидкого вулканического битума пластичного клея. Второе изобретение для подводного плавания после пробных испытаний в Мёртвом рве, миланском канале Навильо-Гранде, реках Сезия и Тичино и близлежащем к Милану озеру Камо Леонардо решил провести на берегу Лигурийского побережья в Генуэзском заливе. Испытание подводного шлема он проводил вместе с испытанием крыльев, к тому времени уже завершённых и опробованных на плотине канала Навильо-Гранде. В этот раз прыгать с плотины на крыльях, как во Флоренции с моста Рубаконте, Леонардо не решился, посчитав недостаточной высоту для прыжка и полёта, а вот их надёжность при сильном горном северном ветре, Трамонтано, свирепо дующего с Альп, он проверил; к тому же, стоя лицом к ветру, Леонардо несколько раз отрывался от земли, поднимаясь в воздух на высоту половины человеческого корпуса, чем приводил глазеющих на его испытание очевидцев в восторженное изумление. Во время одного такого отрыва и небольшого взлёта ветер чуть было не сбросил его с плотины, однако всё благополучно обошлось.

Покончив с первыми испытательными пробами, Леонардо отправился в Геную. В эту поездку его вызвались сопровождать Зороастро, Лука, Галеотто, Марко-Антонио и Джироламо Мельци. Герцог Людовико Сфорца всем без осложнений предоставил проездные грамоты, как придворным учёным, пользующимся беспрепятственным проездом и неприкосновенностью. Дорога в Лигурию была им открыта. Спустя три дня вся группа испытателей во главе с Леонардо уже искала подходящее место на побережье Генуэзского залива для подводного погружения, а также подходящую скалу, о подножие которой разбивались бы волны Лигурийского моря, и с которой было бы безопасно спрыгнуть на крыльях. В конце концов, и то, и другое было найдено, и начались испытания.

Сначала подвергнуть первому испытанию Леонардо решил крылья. За него это хотел сделать Зороастро, посчитав себя уже достаточно сильным, но Леонардо ему отказал, решив всё сделать сам. Выбрав подходящий день с ветром, дующим с моря, он взобрался на скалу. Втиснувшись в крепления и опоясавшись ремнями, – одну ногу он вдел в петлю хвостового оперения – и, подойдя к краю скалы, долго настраивался, чтобы прыгнуть, борясь со страхом. Вдали виднелись рыбацкие лодки, похожие на скорлупки семечек. От одного взгляда вниз на простирающуюся до горизонта синеву Средиземного моря у Леонардо захватывало дух. Высота обрыва была выше кампанилы монастыря Мария делле Грацие раз в пять. Его подбадривали друзья и терпеливо ожидали его решительности, понимая, как трудно решиться прыгнуть со скалы. Зороастро, глядя с неё вниз, признался, что его порыв первым испытать крылья, прыгнув с такой высоты, был необдуманным, и сейчас он, наверняка, не решился бы этого сделать.

Наконец Леонардо поборол в себе страх и, поймав сильный порыв встречного ветра, оттолкнулся свободной ногой от скалы, и… дыхание у всех перехватило! – Леонардо уже ничего не слышал, кроме гулких ударов сердца, а его широко открытые глаза не верили, что с ним происходит – он плавно скользил по воздуху: он летел!.. Позади него на вершине скалы раздались истошные ликующие крики. Но… свободная вторая нога, которой он отталкивался от скалы и которую он, затем, вдел в петлю хвостового оперения, то ли оказалась тяжёлой для недостаточно крепких хвостовых креплений, то ли впопыхах он сбил ей трапецию хвостового крыла, то ли ещё какая причина… Но, пролетев приблизительно около шестисот канн, Леонардо камнем полетел вниз. Благо, под ним было море, и он, спланировав над ним, оказался не на большой высоте от его поверхности. И всё-таки он здорово ударился о волны и едва не потерял от удара сознание. В полузабытьи, не чувствуя ни боли, ни страха, не осознавая, что делает, он, толкаемый из воды на её поверхность желанием жить, отстёгивал от себя ремни креплений и изо всех сил грёб руками, чтобы вдохнуть спасительного воздуха. Подоспевшие на лодке друзья вытащили его из воды уже ослабевшего, но счастливого.

–– Всё дело в потоках воздуха! – выпалил он сразу, как только у него восстановилось дыхание. – Я понял: птицы ловят его крыльями и хвостовым оперением едва уловимыми движениями, не доступными для нашего зрения!.. Как же я раньше об этом не подумал?! – сокрушённо покачал он головой, приподнявшись со дна лодки и посмотрев на водную гладь, на волнах которой покачивались обломки крыльев.

–– Но ты ведь летел, Леонардо! – с радостным восхищением возразил ему Марко-Антонио.

–– Да, летел! – так же вдохновенно поддержали его Лука, Галеотто, Зороастро и Джироламо Мельци.

–– А! – отмахнулся Леонардо. – Я парил в воздухе, пока от страха забыл махать крыльями и одна нога, не вдетая в петлю, свободно болталась… Как только я о ней вспомнил и попытался вдеть в петлю, – хвостовая трапеция качнулась, – а ножной приводной механизм, усиливающий движение рук, я привёл к взмахам крыльев… Вот тут-то встречные потоки воздуха и были мной потеряны, и я камнем полетел вниз!

–– И всё равно ты летел! – не поддался Зороастро его разочарованию, граничащему с остатками пережитого счастливого мгновения.

–– Чтобы как следует изучить потоки воздуха и как птицам удаётся ловить их крыльями быстро маневрировать в резко меняющемся направлении ветра, надо создать воздушный купол, который позволит, не торопясь и сосредоточенно, изучить все мельчайшие детали движений птиц во время их полётов! – вдруг в глазах Леонардо сверкнуло озарение.

–– Какой ещё воздушный купол?! – с недоумением посмотрели на него друзья.

Леонардо привстал со дна лодки и, жестикулируя, стал показывать руками, чтобы его объяснение было более понятным.

–– Вы видели, как семечко одуванчика, прикреплённое природой к воздушному пушистому куполу, подхваченное ветром, слетает с материнского стебелька и летит по воздуху? – спросил он прежде, чем объяснить свою идею.

–– Да, – закивали ему внимательные слушатели.

–– А теперь вообразите, что я прикреплён точно к такому же воздушному мягкому куполу… Чего рты пооткрывали?.. Вообразили?!

Друзья, уставившись в него безумными взглядами, молча, закивали. Леонардо продолжил:

–– А теперь вообразите, что над крыльями у меня за спиной имеется точно такой же купол, и когда я, – плавно ладонью он повёл по воздуху, – лечу на крыльях, и у меня начинает теряться горизонтальная скорость; при этом возрастает скорость вертикальная, – изобразил он ладонью движение вниз. – Купол защищает меня от падения, и, таким образом, у меня появляется больше возможности изучать потоки воздуха и учиться маневрировать крыльями, как это делают птицы! Поняли?!

–– Поняли! – в глазах его друзей опять вспыхнуло восхищение, а губы растянулись в радостных улыбках. – Как просто, оказывается…

–– Я думаю, что когда человечество научится летать, и полёты для него станут таким же обычным делом, как поездка в конном экипаже, – мечтательно устремил Леонардо взгляд на облачка в небе, – то, чтобы обезопасить себя от падения, они обязательно будут иметь при себе воздушные купола. Они станут для них такой же неотъемлемой частью, как сбруя у лошади, без которой она не повезёт всадника!

И под влиянием его устремившегося ввысь взора все тоже мечтательно посмотрели в небо.

Собрав обломки крыльев и креплений, качавшихся на волнах, они поплыли к берегу. Этот полёт, – его всё-таки все, включая Леонардо, посчитали удавшимся, так как плавное парение в воздухе на большое расстояние всё же состоялось, – отмечали в таверне рыбацкого посёлка Нуво-Маретто. Их воодушевление, что они вот-вот откроют людям земли доселе невиданное ими изобретение, которое позволило бы каждому человеку чувствовать себя свободной птицей, наполняло их таким ощущением счастья, какое бывает только у головокружительно влюблённых молодожёнов в первые дни медового месяца. Небольшая компания рыбаков, отмечавших в этой таверне удачный улов, поднесла Леонардо бутыль красного лигурийского вина.

–– Отчаянный ты храбрец! – похлопал его по плечу грузный здоровяк с добродушным лицом, заросшим чёрной густой бородой и усами. – Мы возвращались с улова и ещё издали видели, как ты прыгнул с этой чёртовой скалы… Ну, ты даёшь!.. – покачал он головой, и его возглас смешался с восхищёнными возгласами его друзей-рыбаков, не сводивших изумлённых глаз с Леонардо. – Мы, грешным делом, сначала подумали, что какой-то безумец желает расквитаться с надоевшей ему жизнью… Ну, а потом, когда ты, подобно орлану, плавно слетел со скалы на своих крыльях, мы подумали: «Не иначе, Икар!..» Или нам мерещится… Это же уму непостижимо!.. Кто ж тебя на это надоумил?

Леонардо простым жестом указательного пальца указал вверх и, чуть дёрнув уголками губ, улыбнулся.

–– Кто, как не Бог, может вразумить на это, ведь все его ангелы – крылаты!

–– За Отца Вседержителя! – громогласно прозвучал голос рыбака, сжимавшего в руке бокал с вином.

–– За Вседержителя! – вторили ему все, кто находился в таверне.

–– И за тебя, первый крылатый человек! – с мягкой отеческой лаской добавил здоровяк.

–– И за тебя!.. – эхом отозвались рыбаки.

До поздней ночи праздновалось это событие, и в таверне не было человека, который не чувствовал бы себя счастливым. У всех, кто видел полёт Леонардо, душа наполнялась чувством, что он стал очевидцем великого и чрезвычайного для человечества события. А на следующее утро на берегу залива собралась такая толпа народа, что если бы кому пришло в голову в ней чихнуть, то от этого пострадало бы, как минимум, половина рыбацкой деревни, столпившейся у подножия скалы, с которой Леонардо совершил полёт. Как это обычно бывает в малых селениях, слух о чрезвычайном событии быстро облетел округу, и сознание даже самых сомневающихся людей на время затмилось желанием увидеть полёт безумца, недавно появившегося у них в деревне. В ожидании его толпа гудела, как пчелиный улей: строились самые разные догадки. Некоторые деревенские жители, не присутствовшие при вчерашнем событии, но одержимые буйным воображением, горделиво выдавали себя за тех счастливчиков и знающих мудрецов, якобы, видевших вчера полёт человека-птицы: они обрисовывали его такими невероятными деталями, что повествование принимало форму рассказа-небылицы. Каково же было разочарование людей, а потом, последовавшее вслед за ним, удивление, когда на берег пришли те самые незнакомцы, среди которых, благодаря, конечно, его огромному росту, – сразу был узнан летучий безумец, объявивший всем, что сегодня вместо полёта будет погружение в воду. Взволновавшаяся толпа, будто бы он заверительно обещал ей ангельский полёт, и впрямь готова была его утопить, если бы не чрезвычайный к нему интерес. Сгрудившись вокруг него, сельчане с терпеливым, благоговейным любопытством смотрели, как он привязывает себя верёвкой к кожаному поясу; надевает на голову причудливый железный шлем со стеклянным окошком и сверху отводной от него длинной и тонкой трубой, прикреплённой к какому-то железному прибору с ручкой; затягивает кожаные полы, приделанные к шлему у себя на груди ремнями, и делает пробные глубокие вздохи, когда один из его друзей крутит ручку железного прибора.

–– Всё в порядке! – услышали они приглушённый голос безумца, донёсшийся из шлема. – Воздух чувствую как наяву!.. Можно погружаться! – и, помахав рукой притихшей толпе, как бы, между прочим, объяснил: – Пойду, схожу к Посейдону в гости, полюбуюсь, как он живёт!.. Ничего не хотите передать владыке морей?! – чуть сильнее выкрикнул он.

Втянув головы в плечи, толпа окаменела.

–– Рыбы побольше… побольше, чтобы к берегу нашему пригнал, – слабо пролепетал заикающийся и заплетающийся от страха язык самого смелого из толпы.

–– Хорошо, передам! – смешливо ответил Леонардо и направился к воде.

Весёлый хохот его друзей громко сотряс воздух. Они находились в лодке, когда он вступил в кромку прибоя и, не торопясь, двинулся на глубину. Толпа на берегу перестала дышать.

Прошло больше часа прежде, чем Леонардо вышел обратно на берег. Многие думали, что он уже погиб и не верили, что он вернётся. Издали зевакам не было видно, как те, кто сидел в лодке, обменивались с ним – подёргиванием верёвки – условными сигналами. Для самого же Леонардо столь долгое время, показавшееся всем, кто его ожидал, пролетело, как один миг. Шлем работал безупречно. Его пытливому взгляду открылось такое водное пространство, от которого у него перехватило дыхание, и он пришёл в восторг, равный по силе ощущения полёту на крыльях. Голубая бездна, уходившая вдаль тёмной бесконечностью, была более прозрачна, чем реки и озёра, и открыла такое многообразие подводной жизни, что у Леонардо замерло сердце. Косяки разноцветных рыб спокойно проплывали мимо него, и, только когда он протягивал к ним руку, они, словно стайки маленьких птичек, пугливо меняли направление движения или рассыпались в разные стороны. Под ногами быстро передвигались различные крабы; из песка торчали головы любопытных угрей; скальные обломки больших валунов были облеплены причудливыми водорослями, которые ловили и пожирали маленьких рыбок; раки-отшельники волочили на себе огромные ракушки. Из тёмной бездны, уходящей в бесконечность, появилась небольшая акула, и подводный мир как будто на мгновение замер вместе с Леонардо. Она, как свирепая хозяйка этого огромного царства, стремительно проплыла вокруг человека и исчезла так же быстро, как и появилась. Подводный мир снова ожил: маленький красный осьминог прямо у ног Леонардо напал на краба, а чуть дальше, среди причудливых разноцветных кораллов небольшой омар отбивался от прожорливой трески, пытаясь спрятаться от неё в ветвях живого подводного леса. Медузы, раскинув тончайшие нити щупалец, ловили ими маленьких блестящих рыбок; и куда ни глянь – всюду живые существа, наполненные жизнью прекрасной природы подводного мира. Подняв со дна несколько мидий, ракушек и раковин причудливой формы, Леонардо дёрнул верёвку два раза, что означало подъём на поверхность; верёвка натянулась, его ноги оторвались от дна, и он плавно стал подниматься вверх. Зороастро и Марко-Антонио втянули его в лодку и принялись ему помогать расстёгивать ремни. Толпа на берегу заликовала.

–– Ну и как?! – был задан ему первый вопрос друзьями, когда Леонардо освободился от шлема.

–– Это надо видеть самому! – только и смог он вымолвить им в ответ.

И в этот день, и в последующие дни, пока не подошли к концу деньги на проживание в рыбацкой деревне, Леонардо и его друзья погружались в море и подолгу путешествовали по подводному миру, собирая на его дне удивительные находки. Деревенский мальчик по имени Александр, тот самый, кто оказался самый смелый из сельчан, попросив Леонардо передать морскому владыке Посейдону, чтобы он побольше пригнал к их берегу рыбы, набравшись смелости, попросил у него разрешения тоже опуститься под воду. И Леонардо, увидев в его лучистых глазах любознательность искателя, разрешил ему примерить на себя подводный шлем. Опустившись на морское дно, Александр вернулся в лодку с огромной раковиной наутилуса и дюжиной серо-голубых мидий. Раковину наутилуса он подарил Леонардо, а мидии забрал себе. Для бедных сельчан они представляли собой ценнейший морепродукт, к тому же в одной из них Александр нашёл небольшую жемчужину. Леонардо был невероятно счастлив, что мальчишка светится от радости и, не умолкая, без устали рассказывает всем, что ему довелось увидеть на морском дне. Ему завидовали все деревенские мальчишки, но больше никто так и не осмелился обратиться к Леонардо с просьбой погрузиться в морскую пучину. Собрав большое количество морских находок, Леонардо и его друзья вернулись в Милан. В своей книге «О Природе» он сделал запись: «… Какое множество тайн сокрыто природой от человека… Я провёл много наблюдений, и чем больше делаю открытий, тем загадочнее она становится для меня… Как, например, объяснить, что на морском дне и высоко в альпийских горах мною были найдены раковины одного вида? – поистине неразрешимая для меня загадка!.. На учёном совете герцога Людовико Сфорца деканы и магистры Павийского университета объяснили это явление Всемирным Потопом. Так может утверждать только тот, кто никогда не занимался наблюдениями в Природе. Как известно, Всемирный потоп длился всего сорок дней, и за такой короткий отрезок времени ни один моллюск, заключённый в броню прочной раковины, которому-то и расстояние в человеческий шаг потребовалось бы преодолевать неделю, не мог за сорок дней по дну проползти сотни миль и достичь альпийских высот – для этого малоподвижному моллюску потребовалась бы Вечность!.. Я подозреваю, что альпийские горы, как это не покажется странным, в давние времена были морским дном… Уверен, что Новая наука о Земле откроет знания о её прошлом, настоящем и будущем…»

**** **** ****

Первые годы, проведённые при дворе герцога Людовико Сфорца, пролетели так быстро, что Леонардо удивлялся, насколько время может быть быстротечным. Те же семь лет, что он был отверженным во Флоренции, проведя их в полном забвении, в Милане пролетели, как семь дней. Работа над «Тайной Вечерей» и Колоссом продвигалась очень медленно. Леонардо искал образы для картины, часами бродя по городу и следя за горожанами, зарисовывая внешность некоторых из них на пергаментные листы. Эта работа была чрезвычайно трудна, так как её приходилось выполнять тайно, чтобы тот, кого он зарисовывал, не видел его наблюдений. Однажды такая попытка сделать набросок седовласого пожилого мукомола, с виду очень мудрого и грозного, продававшего на рынке муку, с которого Леонардо решил срисовать образ для головы апостола Петра, чуть не закончилась дракой. И драка была бы неминуемой, если бы не находчивость Леонардо и его величайшая физическая сила, заставившая мукомола застопорить свой гнев и отступить от намерения побить мастера.

Леонардо, увидев, что он, стиснув кулаки, идёт к нему с угрожающим видом и недвусмысленным желанием подраться, быстро спрятал в походное леджо пергамент и серебряный карандаш, отхватил у рядом стоящей повозки оглоблю и сломал её о свою шею на глазах мукомола с такой лёгкостью, словно это была тростниковая веточка. Мукомол остановился, его красные, слезящиеся от мучной пыли и налитые гневом, как у быка, глаза выдались от недоумения вперёд и вместо гнева стали выражать собачий испуг.

–– По твоим глазам вижу, что дальше объяснять тебе ничего не надо! – спокойно заметил Леонардо, отшвырнув от себя обломки оглобли. – У меня нет привычки бить тех, кто слабее меня, но, заблуждаясь, думает иначе… Пойдём, я покажу тебе, зачем мне понадобилось срисовывать тебя… Может быть, узнав об этом, ты утолишь обиду сладкой радостью знания о том, что твой образ останется почитаем людьми на долгие времена… – и, рассчитавшись с хозяином повозки за разломанную оглоблю, он повёл мукомола в монастырь Мария делле Грацие.

Их поход окончился дружбой. Мукомола звали Гвидо да Релли. Он оказался одним из немногих, кто отважился идти с Леонардо и в конце пути, увидев «Тайную Вечерю», понял значение собственной личности в замысле художника. Другие, как правило, бежали в городскую Канцелярию Джустиции или в Канцелярию кардинала Асканио Сфорца, чтобы пожаловаться на него, что он, якобы, своим рисованием насылает на них порчу. Приставы Джустиции и кардинал не наказывали Леонардо, зная, чьим покровительством он пользуется и, одновременно понимая, чем он занят и для чего он ведёт свои наблюдения за людьми, однако их неприятных замечаний ему избегать не удавалось.

Не всё было гладко и с Колоссом. Над ним работа шла ещё медленнее. За семь лет Леонардо выстроил его только на одну треть от общей величины. И виной этому была не его лень и не собственная разносторонность интересов, толкавшая его заниматься другими науками, – хотя справедливости ради он не раз сетовал на себя за пристрастие ко всему новому, – а прихоти герцога Людовико Сфорца и его придворных вельмож, заказывавших ему портреты своих обожаемых дамиджелл и любовниц. Молоденькая Чечилия Галлерани*, златокудрая примадонна настоящей женской утончённой красоты, любовница

*Портрет Чечилии Галлерани (Бергамини) больше изестен как «Дама с горностаем»; хранится в национальном музее г. Кракова. (Польша).

герцога, стала первой, кто дал придворным аристократам считать модным заказывать женские портреты у Леонардо; и их желание, несмотря на яростное противоборство мастера, они считали оправданным, ведь он, как никто другой,

относился к выполнению заказов в высшей степени ответственно, и портреты из-под его руки выходили одухотворёнными, по-настоящему пленительными, от которых не хотелось отводить взгляда.

Многие из вельмож, занимая очередь на заказ, пытались подкупить его, чтобы их заказ был выполнен вне очереди, и готовы были переплачивать за это огромные деньги; и так поступал чуть ли не каждый придворный вельможа. Леонардо не мог удовлетворить просьбы всех желающих, ему приходилось им отказывать, и тогда их заискивание перед ним обращалось в ненависть к нему. Они строили козни, занимались интригами и наговорами, докладывая герцогу Людовико Сфорца обо всём, чем он занимается, всегда придавая роду его деятельности отвратительную неприглядность. И это было первым сигналом для Леонардо, что время его безмятежного благоденствия, которое никогда не бывает долговременным, подходит к концу.

–– Говорят, что ты и Марко-Антонио занимаетесь некромантией и осквернением могил, выкапывая из них тела погребённых для ваших анатомических исследований, – заявил ему однажды герцог Людовико Сфорца, вызвав на приём, устраиваемый им каждую неделю для придворных учёных, чтобы выслушать их отчёты. – Твои зарисовки, Леонардо, с граждан города для «Тайной Вечери» вызывают у них болезни и многих сводят в могилу, которые

вы затем с Марко-Антонио раскапываете; таким образом, не прерывая вашего изучения чёрно магической некромантии с постоянным притоком к вам мертвецов?!.. – судорожно и брезгливо повёл он головой.

–– Похоже, что люди везде одинаковы! – устало усмехнулся Леонардо. – Всё повторяется: во Флоренции, когда я занимался анатомическим сечением, про меня говорили то же самое… Но вот ведь что интересно во всех этих слухах, ваше Высочество: все могилы на городских кладбищах не тронуты и находятся в полной невредимости, а те, кто о нас знает всё до мельчайших подробностей – утверждает о нашем дьявольском святотатстве так, будто сам содействовал нам и принимал в этом непосредственное участие. Не худо было бы их самих допросить: откуда они с такой ясностью знают о наших опытах с покойниками?! Ведь никто и никогда не видел ни меня, ни Марко-Антонио, ни на одном из городских кладбищ…

–– М-да… действительно ерунда… – согласился с ним герцог после небольшого раздумья.

–– Эти слухи, по-видимому, основываются на россказнях вашего конюха Джакопо Тузло, ваше Высочество, – предположил секретарь и летописец герцога мессере Джоржо Мерула. – Мастер Леонардо как-то испытывал изобретённый им воздушный купол для мягкого приземления во время полётов на его крыльях…

–– Да-да, именно… Я давно хочу услышать эту историю, но никто ничего вразумительного о ней мне ещё не рассказал!.. – торопливо закивал герцог. – Что с ним приключилось? Почему он попал в госпиталь Оспедале Маджоре с душевным припадком?

–– У него была такая привычка, ваше Высочество, не доходить до уборной, а мочиться на угол конюшни, – неторопливо повёл рассказ Джорджо Мерула. – А мессере Леонардо на крепостной стене, прямо над самой конюшней, установил лебёдку для испытания воздушного купола, к которому подвесил набитое песком человеческое чучело, равное весу человека…

–– Я решил испытать купол ночью при свете факелов, когда не будет толпы зевак… – обронил реплику Леонардо.

–– Да, именно ночью! – подтвердил Мерула. – И вот, когда мессере Леонардо решил проверить своё изобретение в действии, то, – как будто к месту, – в это время из своей каморки на угол конюшни притащился Джакопо Тузло… А его предупреждали ранее, что за это он будет наказан Господом, и тот будет попустительствовать сатане, чтобы он свалился на его голову… И вот, когда конюх пристроился к углу, – ночью-то темно и его не видать – мессере Леонардо отпустил с лебёдки купол с чучелом, и оно приземлилось ему прямо на плечи! Страх – рассказывать, что с ним потом сотворилось! – покачал головой негодующий секретарь. – Он обделался со всех сторон с таким усердием, с каким откормленному коню понадобилось бы тужиться месяц!.. В потёмках, накрытый куполом, ползает на коленях вокруг чучела, смердит, как несметная туча клопов, и просит чучело простить его за все содеянные им на углу конюшни зловонные грехи… В общем, насилу его успокоили, но полностью привести в чувство не удалось даже в госпитале Оспедале Маджоре!.. Отныне, прилежный и аккуратный, он и там теперь в уборной, когда идёт туда оправиться, вытаращив глаза, постоянно смотрит в потолок!

Герцог Людовико, задыхаясь от смеха, держался за ажурный ворот, оттягивая его, чтобы не задохнуться. Побагровевший, он долго не мог вымолвить и слова, а когда, наконец, пришёл в себя и отдышался, то уже смотрел на Леонардо не строго, а по-дружески.

–– А правда ли, что ты водил по Милану лошака в обществе музыкантов и рассказывал горожанам, что он говорящий, убеждая их разговорить его за награду в сто золотых сольдо? – вытирая лацканом камзола слёзы с глаз, спросил герцог.

––Правда, ваше Высочество! – ответил Леонардо.

–– И что?!.. Нашёлся хоть один идиот, попытавшийся разговорить животное?

–– Таких идиотов, ваше Высочество, в Милане оказалось гораздо больше, – ответил Джорджо Мерула за Леонардо. – И они заняли всю рыночную площадь…

–– Вот как?! – удивлённо вскинул брови Людовико Сфорца.

–– Думаю, что их было бы гораздо больше, если бы мессере Леонардо предложил награду в тысячу золотых сольдо!.. Уверен, что в этом случае к обычным гражданам присоединились бы и знатные сеньоры, вступив в единоборство с простым народом за попытку разговорить животное! Жадность – болезнь, поражающая, как и чума, всех, не разбирая кастовых различий…

–– Но зачем тебе это понадобилось, Леонардо?!

–– Я просто хотел устроить праздник веселья, только и всего…

–– Для чего?!

–– Для того, что мне необходимо было пристальнее вглядеться в лица смеющихся, чтобы понять, как работают мышцы лица во время смеха, и потом зарисовать их улыбки для возможных будущих картин… Ведь и в «Тайной Вечере», насколько вы знаете, ваше Высочество, я пользуюсь тем же методом.

–– Да, я знаю, – не переставал улыбаться герцог. – Не соскучишься с тобой, ей Богу!.. Монахи Мария делле Грацие жалуются, что ты очень медленно работаешь над «Тайной Вечерей», но я-то тебя понимаю…

–– Работа над картиной идёт медленно ещё и потому, ваше Высочество, что у меня нет подмастерьев, способных готовить краски, и мне всё приходится делать самому, а это отнимает у меня очень много времени… Я давно хочу обратиться к вам с просьбой позволить мне открыть при Дворе вашего Высочества Академию Живописи с набором в неё учеников…

Герцог Людовико задумался. Поглаживая мягкой холёной рукой свою чёрную окладистую бороду, он не торопился с ответом. Медленно вышагивая по залу приёмов, он тянул время.

–– Ты же знаешь, Леонардо, что я временно занимаю пост государя Ломбардии, – наконец ответил он после долговременной паузы. – Не сегодня-завтра моё опекунство над племянником Джан-Галеаццо закончится, и тогда он станет полноправным правителем… Позволь я тебе создать при Дворе Академию Живописи, но что будет с ней, когда на престол сядет мой племянник?!.. Мне не хотелось бы тебя огорчать, но моё и твоё начинание с началом его власти может быть разрушено!

Леонардо растерялся и не сразу понял, куда клонит Людовико Сфорца.

–– Что значит: «что с ней будет», ваше Высочество? – спросил он. – Джан-Галеаццо, как вы знаете, сам давно обучается у меня искусству живописи и мечтает об Академии… Ему ли разрушать начатое нами?! Он говорит мне, что, пока вы государь, я должен обратиться к вам, а он поддержит мою просьбу и будет содействовать её созданию…

–– Так-то оно так, Леонардо, но ты многого не знаешь о том, что творится в стенах этого королевского замка… Мы, к сожалению, не равны с тобой по происхождению, и всего я не могу тебе рассказать, хотя уверяю: с удовольствием бы это сделал, зная, что ты никогда не дашь мне плохого совета! – он приблизился к Леонардо и, понизив голос, едва слышно произнёс: – Ты великий мастер, Леонардо!.. Тебе доводилось что-нибудь слышать о Дионисиевом ухе?

–– Слуховой подслушивающей трубе, вделанной в стены дворца, с помощью которой прослушиваются все комнаты?! – удивлённо воскликнул Леонардо. – Что заставило вас… Ах, извините! – осёкся он, осознав, что его вопрос по поводу причины, побудившей герцога заговорить о подслушивающем устройстве останется не только без ответа, но и настроит его против него.

–– После женитьбы Джан-Галеаццо на Изабелле Арагонской и моего венчания с Беатриче д’Эсте между нами возникла стена отчуждения, – тихо и вкрадчиво прошептал герцог Людовико. – Это всё, что я могу тебе сказать… И я прошу тебя, Леонардо, в этой стене – « стене отчуждения» – сделать Дионисиево ухо! – он увидел, что Леонардо покраснел, и добавил жёстким голосом, не терпящим возражений: – Выполнишь мою волю, и тогда я позволю осуществиться твоей мечте об Академии Живописи!

–– Простите, ваше Высочество, но вы иногда так говорите, что трудно разобрать – это в шутку или всерьёз! – чуть склонил перед ним голову Леонардо.

Герцог смягчился.

–– Ты просил меня узнать о Кристиане Гретто… – как запасной козырь для полного расположения к себе Леонардо оставил он напоследок эту тему, заранее предположив, что вопрос о Дионисиевом ухе осложнит между ними отношения.

Леонардо напрягся, метнув на него пытливый пронизывающий взгляд.

–– Члены тайного совета доложили мне, что у неё откуда-то объявился то ли отец, то ли брат, заставивший её заложить ростовщику дом и имение, которое она получила в наследство от сеньора Маурицио Гретто после его смерти. Вот уже семь лет, как в этом доме никто не живёт, так как нотариальная сделка не была должным образом оформлена из-за отсутствующего завещания… По суду эта тяжба может длиться бесконечно!.. – его голос опять стал вкрадчивым. – Более я ничего не знаю, но тебе, Леонардо, не об этом надлежит думать… Мой тайный кубикуларий Пармо Солонцо, состоящий на службе Священного Воинства Святого брата Марио Сантано, доносит мне из Флоренции о том, что ты ранее от меня скрывал…

Леонардо похолодел, и это не укрылось от взгляда Людовико Сфорца.

–– Ты вскормлен при рождении молоком дьявольской козы и был привлечён Священной Канцелярией за содомию… – процедил он сквозь зубы. – Тебе ли заботиться о свидании с женщиной и думать о любви, Леонардо?! Это может стать для тебя непоправимой ошибкой… Береги себя! К тому же Сантано замышляет против тебя нечто такое, от чего даже у меня стынет кровь в жилах, и сейчас только от меня зависит твоя дальнейшая судьба…

–– Я надеюсь, что вы в ней примете положительное участие! – нашёл в себе силы хладнокровно заметить Леонардо.

–– Если ты не будешь противиться моей воле…

–– Я к вашим услугам, ваше Высочество!

У Людовико Сфорца губы растянулись в самодовольной улыбочке.

–– Я знал, что мы поймём друг друга… Иди и делай то, что тебе приказано, и, пока я жив, тебя никто не тронет!

–– Благодарю, ваше Высочество!

Поклонившись ещё раз, Леонардо покинул зал приёмов. У него всё плыло перед глазами, а в голове царил хаос. Возвращаясь домой, он думал о том, что был на расстоянии одного вздоха от гибели, что сегодня ему опять посчастливилось, и мысленно он возносил хвалу Всевышнему, чья рука отвела от него беду. Но этот разговор с Людовико Сфорца ещё долго не выходил у него из головы и не давал ему покоя…

Г Л А В А 7.

И вновь Леонардо пришлось отложить работу над «Тайной Вечерей» и Колоссом. Дионисиево Ухо отнимало у него всё свободное время, и ему приходилось проводить дни и ночи в герцогском замке. Пустующий замок с его массивными мрачными сводами наводил на него смертельную тоску. Всех его обитателей, придворных подданных, герцог Людовико Сфорца вывез в Павию, в его загородный замок, под тем предлогом, что в Кастелло ди Порта-Джовиа будет проводиться строительный ремонт. Помощников у Леонардо не было, и всё ему приходилось делать самому. Используя вентиляционные отводы, имевшиеся в каждом помещении замка, он сравнительно быстро управился с проведением слуховых труб: всего за три с половиной года, и предъявил Дионисиево ухо для ознакомления герцогу Людовико Сфорца.

Герцог испытал ошеломляющий восторг, когда опробовал его на практике: оказалось, что оно опутывало не только верхние покои замка, но и подвалы оружейных, вещевых и продовольственных складов, а также тюремные камеры вместе с комнатами надзирателей и палачей. Однако радость Людовико Сфорца не была приятна Леонардо, так как наряду с ней он обрёл себе массу врагов, узнавших о том, что конструкцией и обустройством слуховых труб Дионисиева Уха занимался он. Даже те, кто раньше, казалось, до беспамятства были влюблены в него, стали его врагами, а сам Леонардо узнал о теневой жизни замка столько, что почувствовал себя опутанным змеиным клубком. Любовные интриги придворных, имевшие вид модного помешательства, переплетались с политическими. Герцог Людовико Сфорца, помимо супруги Беатриче д’Эсте, любовницы Чечилии Галлерани, – вышедшей к этому времени замуж за графа Бергамини, и взявшей его фамилию, – и множества мимолётных связей, завёл ещё одно любовное знакомство с девушкой знатного происхождения, но разорившегося рода. Её звали Лукреция Кривелли, ради которой он сделал её родного брата Матео Кривелли камерарием своего монетного двора. Он искусно уделял внимание всем, сочетая его с утончённым политическим коварством. Никто из женщин не мог ему противиться, потому что знали, что им грозит в случае их отказа. Если раньше поговорка «И стены имеют уши» была лишь условностью, намекавшей, чтобы собеседники не были излишне болтливы, то теперь она имела совершенно прямое значение. В стенах замка люди боялись говорить даже шёпотом, и то, что Людовико Сфорца не «докладывали стены», ему доносили его любовницы, их мужья и братья, считавшие себя обязанными это делать, так как герцог, наряду с отдыхом в постели с их жёнами и сёстрами, жаловал им весьма почётные должности при Дворе. Тех придворных, кому не нравилось поведение Людовико Сфорца, и они роптали на него, герцог отправлял в подземные казематы замка. Пострадал от него и его секретарь-летописец мессере Джорджо Мерула, рассказавший Леонардо о том, что Людовико не собирается отдавать престол племяннику Джан-Галеаццо и его супруге Изобелле Арагонской, а задумывает их отравить. Для этого герцог тайно заставил своих кубикулариев выкрасть у него из сада плоды тех деревьев, над которыми Леонардо проводил опыты с ядами. Это известие стало для него таким потрясением, что он не сразу от него оправился. И хоть он знал, что отравленные стволы деревьев не дают отравленных плодов, он считал себя причастным к замышляемому герцогом убийству.

На следующий день после их разговора Джорджо Мерула был отправлен герцогом в тюремное подземелье замка, а по Милану распространился слух, что Джан-Галеаццо тяжело заболел. За пределами замка на городских площадях и рынках слышался ропот о том, что его болезнь – это медленно действующий яд плодов из фруктового сада Леонардо. При Дворе не стало ни одного человека, который не жил бы в страхе. Ненависть придворных к Леонардо стала неистовой, как рвущийся из плавильной печи огненный жар. Изобелла Арагонская, жена Джан-Галеаццо, когда-то увлечённо бегавшая за ним со своей двоюродной сестрой Беатриче д’Эсте, теперь избегала с ним встреч и не позволяла ему встречаться с мужем. А Джан-Галеаццо между тем медленно умирал. Леонардо знал, что он не виноват и плоды с деревьев из его сада тут ни при чём, но расползавшиеся по замку и по городу слухи, что именно он виноват в начавшейся затяжной болезни законного наследника Престола, делали своё чёрное дело. Он обратился за помощью к Беатриче, с которой у него сохранились весьма дружеские отношения, но и она отнеслась к нему холодно и не помогла ему объясниться с Изобеллой, чтобы та поняла, что не он виновен в болезни её мужа. Эти две, ранее дружные девочки, ныне стали злейшими врагами, и он стал между ними. Беатриче д’Эсте была заинтересована в том, чтобы вина за отравление Джан-Галеаццо пала на Леонардо. В этом случае её супруг герцог Людовико Сфорца оставался незапятнанным и мог спокойно взойти на престол после смерти его племянника, о чём она мечтала и за что прощала все его любовные похождения и измены. Поняв, что она ему не поможет, Леонардо сделал вывод, что мечта стать Великой герцогиней Ломбардии затуманила рассудок Беатриче д’Эсте и прежняя искренняя девочка под воздействием мужа-тирана превратилась в настоящую хищницу-гарпию. Её противостояние с Изобеллой достигло такого апогея, что они открыто заговорили о войне.

Не желая более оставаться в замке Кастелло ди Порта-Джовиа, Изобелла и Джан-Галеаццо переехали в Павийский замок, и оттуда Изобелла написала отцу в Неаполь, чтобы он с войском пришёл в Милан и освободил от Людовико Сфорца по закону принадлежащий им государственный Престол. Узнав об этом, герцог Людовико и Беатриче также обратились за помощью к французскому королю Карлу VIII, с которым у них на тот момент уже было дипломатическое соглашение о взаимопомощи. Политическая борьба за власть в миланском Дворе достигла такого накала, что все замерли в ожидании развязки, как природа замирает перед началом бури.

Леонардо, не желая больше слышать о придворных распрях, ставших ему тошнотворными, решил удалиться от Людовико Сфорца, получив от него обещанное вознаграждение за Дионисиево Ухо – солидный денежный гонорар и подписанный им документ об открытии Академии Живописи.

–– Не торопись пока заниматься «Тайной Вечерей» и Колоссом, – как бы, между прочим, напутственно, проронил ему герцог, отдавая в руки подписанное разрешение об открытии Академии. – На сегодняшний день они не так важны для Двора, как важна для него безопасность… Нам никто не гарантирует помощь французов. Ни граф Каспаро Бельджойза, мой поверенный при Дворе Карла VIII, ни даже сам Бог не в силах сказать мне о намерениях французского короля, а между тем мы сами должны суметь защитить себя от возможного нападения на нас отца Изобеллы Арагонской, короля Неаполя Альфонсо!.. Займись-ка пока, наряду с открытием Академии, изготовлением оружия… Нового оружия! – подчёркнуто выделил он последнюю фразу ударением. – Такого, какого ещё ни у кого не было! Я верю в тебя, мой Леонардо, что тебе удастся поразить его удивительными свойствами не только меня, но и весь мир!.. – он думал, что пафос высказанного окрылит мастера.

Леонардо же ничего не оставалось делать, как покорно принять рекомендацию герцога и пойти выполнять его очередной заказ, оставив на потом заботу о «Тайной Вечере» и бронзовом памятнике Дому Сфорца…

**** **** ****

Академия Живописи – «Leonardi Vinci Akademia» – его давняя мечта, наконец-таки сбылась! Теперь он мог принимать учеников… Как таковой её пока не было, и её открытие состоялось лишь формально, но Леонардо и этого было достаточно. Не имея университетского образования, он постигал научные истины самообучением и, будучи упорным и одарённым от природы, превзошёл в науках всех своих учёных современников, что, кстати, тоже было дополнительным поводом с их стороны для зависти и ненависти к нему. Они злорадствовали, что, имея огромные знания, он не в состоянии их кому бы то ни было передать. И откровенно боялись того, что, заполучи Леонардо возможность для набора учеников, то их ученики непременно бы от них переметнулись к нему, ибо его авторитет непревзойдённого мастера простирался далеко за пределы Ломбардии да и всей Италии.

И вот их страхи оправдались. Необразованный, по их мнению, доморощенный учёный, – хитростью и коварным обманом получивший у миланского государя разрешение принимать к себе на платные курсы обучения учеников с налоговой податью в государственную казну, – объявил о наборе учеников в его Академию Живописи. Леонардо же, помня слова учителя, Паоло Тосканелли, о том, что многие из молодых людей идут учиться не ради познания науки, а для того, чтобы изображать её знание для своих корыстных целей, проводил такой тщательный экзаменационный отбор учеников, что все опасения его учёных коллег оказались суетными. Все, кто ушёл от них, вернулись в их мастерские. Всем им Леонардо вынес свой приговор: ленивы и бездарны! Из огромного потока пришедших к нему молодых людей он отобрал лишь двоих: Чезаре да Сесто, сына небогатого миланского торговца; и Марко д’Оджоне, сына зажиточного ткацкого промышленника из Падуи. Их отличала разница в возрасте – Чезаре был старше Марко на семь лет, – но объединяло их знание в математике и прикладных науках; они проявили достаточную образованность в живописи, в геометрии и изготовлении темперы. Принимая их, Леонардо руководствовался не только первичными знаниями его будущих учеников, но и их внешним обликом, следуя своему незыблемому правилу: «Душа есть художница своего тела».

Чезаре и Марко имели статные атлетические фигуры, что облегчало Леонардо подбор им натурщиков. В этом подходе и подборе учеников он руководствовался ещё и экономическим интересом: для них не надо было нанимать профессионального платного натурщика, они сами могли успешно позировать друг другу, а сэкономленные деньги он откладывал на всевозможные непредвиденные случаи… Третий ученик для Леонардо стал полной неожиданностью. Он и предположить не мог, что возьмёт его к себе в мастерскую Академии. Им оказался нищий оборванец лет тринадцати – пятнадцати, смело вошедший в боттегу и протянувший Леонардо ладошку, на которой лежала медная монетка.

–– Для того, чтобы обучаться у меня, этого мало, малыш, – ласково, почти с отеческой грустью посмотрел на него Леонардо.

–– Нет, мессере, вы меня не так поняли, – вытер нос разорванным рукавом куртки подросток. – Эту монетку подарили мне вы!

–– Я?!

–– Да, вы… Вы меня не помните?!

–– Нет.

–– А, между прочим, эта монетка всегда приносит мне удачу, когда я подбрасываю её к кампаниле Сан-Джовани… Вспомните!

Леонардо напрягся и внимательней вгляделся в лицо мальчика.

–– Кажется, припоминаю… – вскинул он брови и озарился улыбкой. – Ну как же?!.. Ты меня развеселил своей ловкостью, украв её на рынке у какого-то … то есть, у Галеотто Сакробоско, когда я приехал в Милан!

–– Да, мессере! – воскликнул подросток.

–– Тебя ещё поймал этот…

–– Бенедетто Минотавр!.. Вы тогда руку ему сломали за то, что он хотел меня побить!

–– Ну да!..

–– Вспомнили?!

–– Тебя-то я вспомнил, но вот как твоё имя…

–– Джиано Джакомо Капроти!

–– Сын бедного башмачника, – окончательно вспомнил Леонардо разговор о мальчугане-воришке, происходивший в толпе горожан на рыночной площади во время праздника, посвящённого Святому Георгию.

Подросток, видя, что признан, заулыбался во всю ширь рта, обнажив ровный и красивый ряд белых зубов. Внешне он был очень привлекательным, и если бы не его нищенский вид, то вполне бы мог сойти за юного красавца. Меткий и цепкий взгляд художника сразу по достоинству оценил и его прекрасные физические данные. Он был прекрасно сложен, и в каждом его движении царила грациозная плавность, видимо, выработанная им долгими тренировками для уверенного карманного воровства.

–– Отец-то жив ещё?! – душевно просто спросил его Леонардо.

–– Да, жив, – застенчиво ответил Джакомо.

–– Всё так же пьёт и посылает тебя воровать деньги для его выпивки?! – голос Леонардо дрогнул от душевной боли.

–– Когда как… – пожал плечами мальчик. – Всё больше плачет по маме, говорит, что ему жить недолго осталось… Да вот он, за дверями вашей мастерской стоит, не решается войти, потому что не верит, что вы меня вспомните, узнаете и возьмёте к себе в ученики.

–– Так ты всё-таки пришёл сюда, чтобы стать моим учеником?!

–– Да!

–– Но… – Леонардо запнулся, увидев в глазах мальчика мгновенно застывший испуг от плохого предчувствия.

–– Мессере, – задрожал его звонкий голосок, – вы меня тогда спасли… Я и сегодня подбрасывал монетку к кампаниле Сан-Джовани… Она ударилась о колокол и возвестила мне удачу… Мессере Леонардо! – отчаянно воскликнул он и, бросившись к нему, прижался, как сын прижимается к своему отцу.

Леонардо погладил его по голове, у него на глазах выступили капельки слёз. Он сам был незаконнорождённый, знал, что такое быть обездоленным, и потому чувствовал душу этого мальчика, как свою.

–– Ну-ну, Джакомо, успокойся, – мягко вздохнул он. – Иди и скажи отцу, что я тебя вспомнил, узнал и… ты принят в мою Академию!

Мальчик поднял на него глаза, в них светилась такая преданность, что никакие его слова не понадобились Леонардо, чтобы понять, что он хочет сказать ему своим взглядом. Он ободрил его улыбкой и чуть отстранился от него.

–– Иди, скажи отцу, а то он волнуется и переживает… И возвращайся!

Джакомо опрометью кинулся к двери и исчез за ней. Леонардо захотелось взглянуть на его отца, и он вышел вслед за ним на улицу. День стоял превосходный, цвела сирень и апельсиновые деревья, и из садов веяло их прекрасным ароматом, на небе не было ни облачка. В тени большого цветущего куста сирени стояли, обнявшись, отец и сын.

Леонардо вспомнил, что говорили горожане и Галеоттто об отце мальчика: пропойца, воровать посылает, но не бьёт… «Воровать-то посылает, видимо, от нищенской безысходности», – подумал он, глядя, с какой любовью прощаются отец и сын.

Он вспомнил своего отца, который тоже любил его. Они вели переписку, и Пьеро да Винчи по-прежнему, утайкой от жены Маргариты, высылал ему деньги, считая, что Леонардо остро в них нуждается. Воспоминание об этом наполнило его сердце щемящей теплотой. Перед глазами проплыл образ тётушки Туцци, бабушки Лючии, мамы… «Мама! – пронеслось у него в голове. – Где-то она сейчас?.. Что с ней?..» В последнем письме отец говорил, что её муж Аккаттабрига умер, но о ней самой не написал ни слова.

–– Мессере, – вывел его из задумчивости хрипловато-дребезжащий голос отца Джакомо. – Мессере, простите…

–– Да!..

–– Простите, я не знаю, как правильно к вам обращаться, – он отстранился от сына. – О вас ходят самые разные и даже невероятные слухи: вы господин Зла, благородный сеньор Доброты, король Знаний и Мудрости!.. Как к вам обращаться?

–– Мессере Леонардо!

–– Мессере Леонардо, пожалуйста, выслушайте меня… – он судорожно проглотил ком, подступивший к горлу. – Я очень любил свою жену, но моя беспутность быстро свела её в могилу, и своего сына я толкаю в бездну пороков, а он очень способный! Он стремится к знаниям, а ему мешаю я! Умоляю вас: возьмите его к себе…

–– Я уже это сделал!

–– У меня ничего нет, чтобы заплатить за его обучение… Если хотите, я бесплатно буду выполнять все ваши поручения.

–– Не надо.

–– Я же говорил тебе, папа, что мессере Леонардо очень добрый и хороший! – озарился счастливой улыбкой Джакомо.

–– Надеюсь, что мессере Леонардо будет с тобой интересно, ведь ты у меня такой большой выдумщик! – прижал он его голову к своей груди.

Они попрощались. Уходя, отец Джакомо обернулся и последний раз бросил взгляд на Леонардо.

–– Скажите, мессере, – его голос звучал ещё более неуверенно, чем прежде, – а это правда, что десять лет назад вы спасли его от расправы на рынке Бролетто и украденную им монетку сделали счастливой?

–– Правда.

–– Хм… А я думал, что это всё его выдумки! – он поклонился. – Спасибо тебе, благородный сеньор Доброты! – и, больше не оборачиваясь, ушёл так быстро, словно боялся своим присутствием омрачить улыбнувшуюся сыну удачу.

Леонардо и Джакомо посмотрели ему вслед и вернулись в мастерскую. А через неделю Леонардо ждал ещё один сюрприз, ставший для него настоящим потрясением: к нему в Академию привели мальчика лет десяти, белокурого, с голубыми глазами и удивительно красивым телосложением. Привели его мужчина средних лет, вполне приличного внешнего вида, и старая, сгорбленная монахиня, скрывавшая лицо чёрной вуалью. Разговор между ними и мастером проходил в помещении мастерской. Вёлся он мужчиной и Леонардо; монахиня в это время стояла в стороне и, молча, наблюдала за ходом их беседы.

–– До нас дошёл слух, мессере, что вы принимаете к себе учеников не только из богатых семей, но и из бедных, – учтиво начал разговор мужчина, отчётливо выговаривая каждое слово. – Мы хотели бы узнать: так ли это?

–– Вы бы сначала представились, – недовольно заметил Леонардо, с любопытством разглядывая монахиню, а главное: чудесно красивого мальчика, в глазах которого сияли два голубых солнышка, смотревших на него с искренне детским интересом.

–– Что вам моё имя, мессере? – горько усмехнулся мужчина. – Имя бедняка – пустой звук! Оно не в состоянии повлиять на судьбы мира, как могут влиять на них имена знатных вельмож и королей!

–– Так может утверждать только тот, кто не придерживается божественных истин…

–– Каких, например?..

–– Пути господни неисповедимы… И пешка может стать ферзью! – спокойно возразил Леонардо. – Никто из нас не знает, какая нам уготована судьба: кто может на неё повлиять, и на кого мы влияем… Ладно, – махнул он рукой. – Не хотите назвать своего имени, ну и не надо… Я действительно принял в Академию одного юношу из бедной семьи, и не исключено, что этот приём продолжится… Имя-то у вашего мальчика, надеюсь, имеется, или он такой же безымянный, как и вы?

–– Ну, что вы, он совсем не безымянный…

–– Тогда, как его зовут?!

–– Андреа Салаино!

–– Андреа… – наклонился Леонардо к мальчику и внимательно всмотрелся в его лицо. – Кажется мне или нет, но у меня такое впечатление, что я его уже где-то видел…

–– Так вы его возьмёте, мессере Леонардо? – перебил его незнакомец.

–– А он знаком с живописью? Что он умеет делать?

–– Ничего.

–– Ничего?! – взметнулись брови Леонардо вверх.

–– Я потому и привёл его к вам, что он ничего не умеет, и чтобы вы его хоть чему-то научили! Если бы он что-то умел, то не имело бы смысла его приводить к вам!

–– Пожалуй, вы правы, – усмехнулся Леонардо. – Хорошо, оставляйте… – он потрепал мальчика за золотистые локоны волос и опять задумчиво пробубнил себе под нос: – Нет, определённо я тебя уже где-то видел…

–– Он очень похож на вас, мессере Леонардо! – тихо шепнул подошедший к нему Джакомо.

Леонардо неподвижно замер, превратившись в каменное изваяние. На него и в самом деле смотрело его собственное лицо, только из далёкого детства. Он метнул взгляд на незнакомца с монахиней, но, увы, задать им очередного вопроса ему не представилось возможным: они уже покинули мастерскую. К нему подошёл Марко д’Оджоне и протянул алую розу.

–– Откуда она?! – побледнел Леонардо, принимая цветок из его рук,

–– Уходя, монахиня обронила из рукава, – ответил ученик.

У Леонардо залихорадило всё тело: затряслись руки, задрожали губы; на ресницах век повисли хрустальные капельки слёз. Он опустился перед мальчиком на корточки и обнял его; по его щекам потекли слёзы. Ученики смотрели на него и не понимали, что с ним происходит; не понимал этого и его новый ученик…

**** **** ****

Потекли будничные дни обучения первых учеников Академии. Домовладелец Марко Камилани, у которого Леонардо снимал жильё, предоставил ему для общежития учеников и мастерской живописи вторую половину его огромного пустующего дома. Сам же он после трудового дня был частым гостем мастера и подолгу сиживал с ним за вечерним бокалом вина, ведя интересные беседы и обсуждая разные темы. С появлением у Леонардо учеников дом бездетного торговца оживился, стал шумным и радостным. Супруга Марко Камилани, госпожа Трулла, относилась к ним как к своим детям. Она готовила для них еду, стирала им одежду, помогала с уборкой помещений и даже оказывала помощь в оборудовании мастерской в полном соответствии с Леонардовым трактатом из «Trattato della Pittura»* о том, какой должна быть академическая мастерская художника. Каждый день ученики изучали перспективу через рисование натуры ближних и дальних предметов, светотень, геометрию человеческого тела, изготовление красок и чистого масла к нему, скульптуру и многое другое…

Изобретением нового оружия для возможной предстоящей войны, заказанного герцогом Людовико Сфорца, Леонардо заниматься не спешил. Глядя на учеников, ему трудно было представить создание механизмов,

лишающих человека его души, в особенности такой необыкновенной, как у детей. Для их лучшего и быстрого развития он придумывал всевозможные игры и состязания, а по вечерам их мужскую компанию расцвечивала своим приходом Кассандра, ставшая изящной и милой красавицей. И вот тогда-то все ученики Леонардо, включая совсем юного Андреа Салаино, преображались, становясь настоящими сеньорами. Самым сдержанным из них был Чезаре да Сесто, проявивший себя немногословным и чуточку надменным, по-видимому, из-за того, что он был самый старший из них. Марко д’Оджоне во всех поступках вёл себя хладнокровно и расчётливо, как ростовщик. Ему-то, впоследствии, Леонардо и поручит вести счётную бухгалтерию всего хозяйства Академии. Самым озорным был Джакомо Капротти: выдумщик, балагур и активный подвижник Леонардо во всех придуманных им игрищах и озорствах. А самым нежным, искренним и открытым оказался лучистоглазый, златокудрый Андреа Салаино, ставший обожаемым любимцем Леонардо. Все ангелы в будущих картинах великого мастера будут списаны с него; а также Иоанн Креститель в его знаменитой картине, где Предтеча жестом указывает на скорый приход Иисуса Христа, которую он начнёт писать незадолго до смерти, но, увы, не закончит.

Днём в мастерскую прибегали дети вельможных придворных аристократов, бравших ранее уроки рисования и живописи у Леонардо, а по выходным в Академии собирались все на просмотр обскур-тамбурина, чтобы послушать

очередную легенду и наглядно увидеть в движущихся картинках, как происходили в ней события. Жизнь постепенно стала упорядочиваться, и Леонардо вновь почувствовал, что возвращается к прежнему спокойствию и радости творчества, наполнявшего его жизнелюбием. Свои же попытки

* «Trattato della Pittura» – Книга о живописи.

получить у герцогини Изобеллы аудиенцию на приём к умирающему Джан-Галеаццо он так и не прекратил. Облачившись в «плащ Терпения», он каждые три дня отсылал в Павийский замок письма с объяснением в них, что ему известна тайна болезни племянника герцога Людовико Сфорца и он знает, как предотвратить её дальнейшее развитие. К сожалению, ни на одно письмо он ответа не получил, из чего сделал вывод, что вся почта, приходившая к Джан-Галеаццо, проходила жестокую цензуру его супруги Изобеллы Арагонской. Надеяться в этом случае на благополучное избавление от болезни законного наследника престола не представлялось возможным. Клеймо отравителя Джан-Галеаццо по-прежнему висело на Леонардо, и оно было единственным досадным инцидентом, омрачавшим радость его налаживающейся жизни…