Читать книгу Белые цветы - Кристина Мороз - Страница 1

Часть 1

Хроники прошлого

Глава 1.Первая встреча

Стояла поздняя весна. На деревьях опадали белые цветы, а мы – вчерашние дети – только начинали распускаться. Это было время, когда все происходило впервые: первые восхищённые взгляды, первые признания, первые свидания, первые поцелуи, первые разбитые сердца – короче, мы совершали первые, еще детские шаги в мире взрослых. Моё сердце было холодным и свободным от любви, и я гордо шла вперёд, не оборачиваясь.

Я уже начала курить и прогуливать школу – это казалось крутым и не только мне: одноклассницы говорили со мной с придыханием и трепетом, а одноклассники боялись сказать слово поперек. Хотя я всегда была задирой – била мальчиков учебниками, когда не было учебников – стопкой тетрадей, а когда не было и их – линейками.

«Дитя улицы» – называл меня отец, приезжавший к нам с матерью раз в год, и это прозвище вполне мне соответствовало. Я не видела в нем ничего постыдного.

Отец же считал обязательным чтение моралей отбившейся от рук дочери, которая упорно не хотела признавать его и заявляла, что он ей не отец. Он был умным и чутким, но совершенно чужим. Настолько, что даже когда он умер, спустя несколько лет, мне было все равно.

Мать была со мной редко – она тянула все на своих маленьких плечиках, и в основном я была предоставлена бабушке и дедушке, яслям и садикам, улице и друзьям, а она пропадала на работе. Потом она стала уезжать в Европу раз в месяц, и ее стало еще меньше в моей жизни. В раннем детстве меня это огорчало, но со временем перестало – в результате многих ее ошибок я разлюбила мать.

В нашей семье работала еще и бабушка, но все же финансово все тянула на себе мать. От отца было мало толку – он почти не помогал нам. Мать часто потом говорила, упрекая меня, что положила все силы на то, чтобы я «ни в чем не нуждалась и была одета лучше всех». Она искренне гордилась этим, однако мне не казалось, что я одеваюсь даже элементарно хорошо, не говоря уже о «лучше всех». Я считала себя одетой странно.

Все потому, что моя мама обладала вкусом с претензией на оригинальность, и он сильно отличался как от моих представлений о прекрасном, так и от того, что носили мои действительно хорошо одетые сверстницы. Мне хотелось одеваться как они, быть как все, раствориться в толпе погодок, быть популярной. Но это были мечты. В реальности же я сильно выделялась из общей массы и без того не в лучшую сторону: смешанные крови, дефект речи, ещё и одежда, только усугублявшая мою неловкость от самой себя. Этим с удовольствием пользовались мои одноклассники, и мои особенности превращались в обидные недостатки.

Любые возражения и попытки обновить гардероб на что-то попроще воспринимались моим имиджмейкером в штыки – мать называла меня глупенькой, говорила, что я ничего не понимаю и сейчас это модно. У нее был свой магазин одежды из Европы, и там выставлялись действительно хорошие вещи, мне же мама привозила все самое странное, с расчетом на то, что она сможет носить это и сама.

…Мне хотелось не гардероба от кутюр, денег, дорогих игрушек – в детстве мне просто хотелось ее внимания, заботы и любви. Я же не просила слишком многого – это святой долг любой матери, но как любая женщина, которой приходилось быть сильной, моя мама считала проявления чувств признаком слабости и все делала не так.

Вместо внимания – она контролировала, вместо заботы одаривала чрезмерным опекательством, которое я воспринимала, как неуважение к личным границам, но худе всего была ее «любовь». Тесная и удушающая, как кольца удава, сдавливающая ребра настолько сильно, что не давала дышать. Но чем сильнее смыкалось кольцо, тем сильнее я бунтовала.

Так мы пришли к тому, что имели – ни в одном из родителей я не видела родной души и не доверяла им. Семья казалась мне чем-то крайне ненадежным, от чего было больше вреда, чем пользы, и в этом мире я рассчитывала только на себя. Что думали они сами – меня не интересовало. Они облажались – это факт, а что к этому привело – да какая разница!

Был конец школьного года. Я училась в 8 классе и накануне поругалась со школьными подругами. Из-за пустяка, но никто из нас не хотел идти на попятную и уже несколько дней они игнорировали меня и кидали презрительные взгляды, а я высокомерно кривилась и проходила мимо. Их было двое. С одной из них мы дружили, с другой – просто делали вид.

Они подошли ко мне на перемене, и девчонка, с которой мы ладили меньше, протянула мне общую тетрадь. «Анкета» гласила выведенная старательным почерком надпись на обложке.

– Заполнишь? – сказала одноклассница елейным голосом.

– Конечно, – приторно, как ни в чем ни бывало, ответила я, но подумала, что здесь что-то не то: несколько дней полного игнора, а теперь вдруг анкета с секретами. Я ожидала подвоха – наверняка это был какой-то хитромудрый план, но я пока не могла понять, в чем именно засада.

После школы я пошла в одно из мест, где мы обычно зависали. Это была небольшая лужайка за зданием почты, обычно пустынная. Достав анкету из школьной сумки, я расположилась на широком бетонном порожке, обрамлявшем лестницу, и закурила, готовясь к самому худшему. Может, они написали там гадости обо мне и решили таким способом показать свое презрение? Или, наоборот, хотели показать, что им нет до меня никакого дела и наша ссора никак не сказалась на них? Наша троица-то распалась, но их пара была по-прежнему крепка – мои подружки везде ходили вдвоем, все такие же не разлей вода, а я была одна.

Я не успела даже обдумать, что только что прочла, когда заметила, что надвигаются новые неприятности. Они нарисовались прямо из-за угла здания – на меня шли двое старших парней из моего двора. Ну только этого мне сейчас не хватало… День же недостаточно плохой, почему бы не сделать его ещё хуже?!

Я хорошо знала одного из них – Юру: флегматичный брюнет, среднего роста, с маленькими бледно-зелеными глазами. Он жил в соседнем доме и всегда приходил к пацанам из моего, где все вместе они объединялись против меня. Мы все выросли, хотя еще и не слишком (Юра был старше меня всего на год), но уже достаточно для того, чтобы детские пререкания остались позади. Тем не менее, видя Юру я по привычке напрягалась в ожидании перепалок и злобных шуточек.

Но с Юрой все хотя бы было понятным и предсказуемым, а вот Миша, шедший рядом с Юрой, казался мне темной лошадкой. Он был старше меня на три года и жил через два дома, но казалось, что в другой вселенной – мы практически не пересекались, не общались, не обращали друг на друга внимания, и меня это устраивало. Увидев их двоих, бодро шагающих ко мне, я не понимала к чему готовиться и как себя вести. На всякий случай я решила напрячься – лучше быть готовой к неприятностям, чтобы не быть застигнутой врасплох

– Здорово, че делаешь? – заговорил со мной Юра.

«Ох, блин! Так я тебе щас все и рассказала!» – подумала я.

– А ты с какой целью спрашиваешь? – с вызовом спросила я, пробивая, настроен ли Юра на конфликт.

– Да просто спросил… Ты чего такая?

Так, ладно, уже легче – пока складывалось впечатление, что ругаться он не хотел.

– Какая? Я вообще сижу и никого не трогаю!

– Да мы гуляем. Решили подойти, поздороваться, – внезапно вступил в диалог Миша и улыбнулся.

Я посмотрела на него исподлобья. Красивый парень – выше Юры, темно-русые волосы с выгоревшей чёлкой и чуть прищуренные глаза удивительного цвета… Они ни голубые, ни зелёные и точно ни бирюзовые… Они какого-то голубовато-зеленого цвета, похожего на – я долго подбирала подходящее сравнение… цвет голубой ели!

– Ну, здорóво, блин!

Он беззвучно рассмеялся:

– Привет. Так чего, как дела, что делаешь?

–Анкету читаю… – мрачно ответила я, вспомнив, что проблема оставалась нерешенной.

– Че за анкета?

– Тупая девчачья хрень, еще и мутная. Одноклассницы дали заполнить.

– И че, они там что-то мутят?

– По ходу да. Мы несколько дней назад поругались, они меня игнорили, а сегодня они подошли и дали вот это – я потрясла тетрадью в руке. – Попросили заполнить, а я не знаю, что там и писать…

Я сделала паузу и посмотрела на Мишу, ожидая увидеть его скучающее лицо, но он слушал.

Я продолжила:

– Там бред, реально… То стишки дурацкие, то какой-то тип одной из этих подруг дифирамбы поет.

– Да ладно! Тип? – Миша удивленно переспросил.

– Вот я тоже удивилась. Так не бывает. Никто его не видел, еще несколько дней назад его не было, но стоило мне с ними поругаться, как он тут же появился.

– Вот это они исполняют!

– Не то слово… Так они его еще так описывают, что он такой крутой. Детский сад, – я приложила ладонь ко лбу, пытаясь показать, что мне стыдно за своих подружек, и я не такая!

– Во у тебя подружки фантазерки, Лариска, – до этого молчавший Юра подал голос.

«Лариска» сразу вернуло меня во времени наших ссор. Я напряглась исобралась по привычке ответить ему, что он Урка.

Юра стал Уркой с легкой подачи Лены – девочки из соседнего с Юрой двора. Может, она втайне вздыхала по нему, может, так заигрывала, только очень уж ей нравилось доводить Юру.

Сначала Лена в открытую звала его Урка, но через пару профилактических бесед с Юрой и выкрученными им же Лениными руками – героически ушла в подполье. Однако, как истинный фанат идеи, дела свои не бросила – просто стала осторожнее и теперь делала это исподтишка, заранее готовясь убежать. Однажды она даже увековечила это на железном столе в моем дворе, написав «Урка». Юра что-то говорил, Лена хитро смотрела на него и улыбалась (еще бы, сделала подлянку, а он и не видит), и, может, так бы оно и прокатило, но рядом сидел малолетний мальчик. Он очень любил всех подстрекать и доносить. Чуя, что дело пахнет жаренным, пацан осторожно, но хитро спросил: «Юра, а кто такой Урка?».

До этого спокойно сидевший на лавочке Юра все понял, и вскочил на ноги со словами: «Лена, падла!». Но и Лена тоже поняла! А поскольку она была готова к такому развитию событий – вскочила первая. Оба побежали – Лена от Юры, а тот за ней.

Я взглядом прожигала дыры в Юриных глазах и была уже готова сказать заветное «Урка», как Миша вмешался опять. Ну ё-моё, прям не Миша, а архангел Михаил – не дает с Юркой поругаться!

– Они, конечно, исполняют…– Миша снова переключил моё внимание на себя.

– Да им делать не фиг, – лениво сказал Юра, рассматривая свои ногти.

– Ну, Юрка у нас эксперт, поэтому раз он сказал, то значит все точно так и есть! – Миша засмеялся, а я мелочно обрадовалась, подшутив над Юркой. Я не хотела, чтобы выглядело так, будто я проглотила «Лариску». Пусть видят, что я девчонка серьезная и со мной лучше не связываться.

– Но, по ходу, тут он прав, – продолжила я. – Это ведь мало того, что придумать, так ещё же и написать надо было.

– Дай почитать. Мы хоть посмеемся.

– Так мы же уже смеемся! – это был сарказм уже в адрес Миши.

Но он никак не отреагировал и спокойно ответил, будто не замечая:

– Так мы щас посмеёмся ещё больше.

Блин, а он хорош! – подумала я, и передала ему тетрадь.

Я была даже рада, что Миша попросил тетрадь. Трезвый, непредвзятый взгляд со стороны явно не помешал бы, и, если чужой человек тоже скажет, что это бред, – значит, один-ноль в мою пользу, а Мишин возраст был дополнительным преимуществом. Он явно умнее моих подружек, и давно прожевал и выплюнул все эти детские игры.

Еще одним преимуществом было то, что Миша не пытался ни задеть меня, ни зло пошутить – он общался на равных, шутил и видел во мне, в отличие от того же Юры, нормальную девушку. Это было особенно важно сейчас, на фоне поведения девочек. Смотри, мол, у нас все классно, а ты – неудачница. Я не попадалась в эту ловушку, но расстраивалась – у них был численный перевес (двое против одного) и играли они нечестно.

Я с нетерпением ждала, что скажет Миша, когда прочтет, но ребята не торопились – они сидели на корточках и листали тетрадь. Миша держал анкету, Юра заглядывал сбоку. Над некоторыми моментами они смеялись – особенно над ответами «крутого парня», иногда удивлялись написанным в анкете девчачьим глупостям и смеялись опять, а что-то просто пролистывали без интереса.

Когда Миша наконец вернул мне тетрадь он сказал только одно:

– Вот это они гонят!

Мы все засмеялись.

– Я же говорю, что здесь что-то не то.

– Что-то? – Миша усмехнулся. – Здесь все не то.

– Значит, так и напишу – ложь, звездеж и провокация, – засмеялась я. – Прям на каждой странице комментарии оставлю.

Миша смеялся:

–Серьезно?

–Да ну, че мне делать не фиг, – тоже засмеялась я.

Так неожиданно мы с Мишей познакомились ближе. Я готовилась к худшему, а получилось наоборот: темная лошадка оказалась чуть ли не волшебным единорогом, а Миша, в отличие от Юры – хорошим парнем. Он не сделал ничего особенного, но я успокоилась и перестала париться: анкета, ссора, игры девочек казались мне детским садом, как выразился Миша, и я больше не пыталась судорожно сообразить – а что же мне со всем этим делать и как же не ударить в грязь лицом. Его мнение – мнение малознакомого парня – оказалось для меня более авторитетным, чем мнение моих подружек, которые просто тупо «гнали».

На следующий день я вернула тетрадь.

– Ты заполнила? – требовательно спросила та, с которой у нас были напряжённые отношения.

– У меня были дела поважнее, но я читала, – я усмехнулась, и добавила с нескрываемым сарказмом – ну так, на случай если это вдруг для вас важно.

Не дожидаясь реакции, я развернулась и ушла.

Через несколько дней мы помирились и девочки честно признались, что парня никогда не существовало. Но я и так это уже знала.

Жаль, мы не сошлись с Мишей тогда. Мне казалось, что у такого как он не может быть заинтересованности во мне. Но по какой-то одному Богу известной причине, Миша заинтересовался. Я до сих пор не понимаю почему он – мечта любой девушки – выбрал именно меня, когда мог выбрать любую, даже из таких, которые были лучше меня. Мне казалось, что я совсем не подхожу ему. Но, видимо, кто-то свыше считал иначе и почему-то давал нам шансы.

Это был первый и мы его упустили. Ни один из нас не понял, что нужно делать – для меня встреча прошла практически незамеченной, не оставив никакого следа, а он был занят чем-то другим и надолго пропал.

Однако у нас все равно еще оставалось много других шансов, и мы могли все изменить. До последнего мы могли все изменить…

Глава 2. Неблагополучная девочка и благополучный мальчик

Между этой встречей и моментом, когда Миша наконец решился сделать шаг, – 3 года. 3 года и две маленькие встречи в моем подъезде – десятиминутные разговоры ни о чем в неизменном сопровождении Юры. Миша умудрился забежать ко мне даже когда был в армии и пришел в увольнение. Я же продолжала не придавать этому значения. Ну а как можно всерьез думать об отношениях с парнем, которого видишь раз в год?

Мне было 17, когда Миша внезапно пришел снова. В длинном пальто, один, он стоял у моей двери и от него веяло спокойствием и уверенностью.

– Погуляем? – спросил он, пристально глядя мне в глаза, и я опять подумала о голубых елях. Это была приятная ассоциация: хвойные деревья, снежные зимы, Новый год – все, что я люблю.

«Глупый вопрос, – подумала я. – Как будто он не знает, что ни одна девушка не смогла бы ему отказать». Но вслух я сказала только, что сейчас выйду и пошла за пальто.

Мы шли по вечернему зимнему городу без снега и молчали. Тишина давила, и мне было неловко, но что с этим делать – я не знала. Вот он пришел весь такой нарядный, а я по-прежнему понятия не имела зачем, и не воспринимала наше свидание всерьез.

О чем нам было разговаривать? Мы принадлежали разным мирам: мой мир холодный и мрачный, его – теплый, с яркими красками лета. Миша казался солнцем или звездой – теплый, сияющий, что-то, что можно увидеть, но нельзя потрогать. Он был на расстоянии вытянутой руки от меня, и я могла коснуться Миши, но мне бы и в голову не пришло это сделать. Он казался серьезным, далеким и пока ещё слишком чужим.

Мы сидели в маленьком кафе друг напротив друга, и можно было рассматривать его открыто. Миша был даже красивее, чем я помнила… Яркие веселые глаза слегка щурились, длинный прямой нос делал его похожим на ежика, уголки рта по-кошачьему приподнимались вверх. Над верхней губой у Миши был шрам и казалось, что он немного улыбается. Каждая из черт его лица казалось мне красивой и нравилась по-своему, но этот шрам трогал как-то по-особому. Жаль, я так и не сказала ему ничего из этого…

После кафе Миша проводил меня домой и ушел в ночь. Когда он не пришел ни на первый, ни на второй, ни на третий день, я подумала, что это с концами, и спокойно отпустила его.

Я не переживала – такие, как он не встречаются с такими, как я. Он пришел, пообщался со мной уже один, понял, что я не та, кто ему нужен, и свалил. Все нормально.

Я почти забыла о таком внезапно свалившемся мне на голову и также внезапно ускользнувшем счастье, когда на седьмой день Миша вдруг появился опять.

Ничего-то он не понял…

В тот вечер погода не располагала к прогулкам. Дул холодный адский ветер, продувая не то, что до костей, а до самого нутра, и было очень холодно.

Я и Миша решили играть в стойких оловянных солдатиков, и вместо того, чтобы пойти в кафе и сидеть в тепле – уселись мерзнуть на лавочке в соседнем дворе. Я все еще не понимала, зачем он приходит вообще и пришел сегодня в частности – разговор не клеился, мы сидели молча, но никто не предлагал разойтись. С упорством, достойным ослов, мы продолжали сидеть под ветром.

Миша выглядел так, как будто был не здесь – он все время смотрел в сторону и его лицо, изредка выхватываемое светом фар проезжающих машин, казалось каменным и ничего не выражало. Я пыталась понять, что происходит, но у меня не получалось.

Когда время, отведенное моей мамой мне на прогулки, вышло, и мы зашли в мой подъезд – я заметила странность. Что-то было не так с его глазами. Я заглянула в них, когда мы остановились между этажами, и обомлела – в них отражалась холодная пустота, а цвет стал бледным.

Необычный оттенок куда-то делся – голубого в этих глазах не было совсем, зелёный же остался, но выцвел почти добела. Моей ошибки быть не могло – я слишком напрягалась, пытаясь понять, на что похож этот цвет еще тогда, за почтой. Да и неделю назад, в кафе все было нормально. Что же случилось сейчас?

Этому было только одно логическое объяснение – я ошиблась. Я знала, что это не так – слишком тщательно я пыталась дать название цвету Мишиных глаз. Однако пока лучше списать все на неточность и принять так, не заморачиваться. Дальше покажет время. И оно показало…

Все оказалось до банального простым.

Многие парни из моего двора сидели на героине. Как однажды потом объяснял сам Миша – это казалось им следующей ступенью крутости. На эту ступень переходили те, кому было уже недостаточно просто курить сигареты, те, кто был потерянным по жизни или не мог найти себя. Героин помогал исправить это. На него возлагала надежды и я, но пока в моей жизни была только всякая мелочь. До серьезных же вещей типа опиатов, я не доходила.

В тот вечер я впервые приблизилась к титану мира тяжелых зависимостей. Он смотрел на меня через глаза моего нового бойфренда, как бы говоря: «я был здесь до тебя, я останусь и после. Ты ничего мне не сделаешь, ты не победишь. Можешь сразу сдаться и уйти».

Может, я бы и ушла, но я не знала, что Миша надвиганный1. Я знала о его отношениях с героином, я знала, что и Юра тоже сидел на игле. Я понимала, что каждый раз, когда видела их вместе, они, скорее всего, были заняты своими мутками. Но когнитивный диссонанс был в другом – я знала и то, как выглядят и ведут себя наркоманы. Миша никак не походил на одного из них.

По соседству со мной жил Даниил – белобрысый, с раскосыми зелёными глазами, как у большой дикой кошки, мальчик-мажор. У Даниила было многое – влиятельный и богатый папа, который жил по понятиям, деньги, в принципе смазливая внешность, но ума пацану не завезли. А потому не было от него и толку. Мальчик упрямо лез в неприятности. Закончилось все предсказуемо – он сел на иглу.

Он и раньше не пользовался особым уважением ни у меня, ни на районе, но с приходом героина в его жизнь – Даниил «пробил дно». Друзья и знакомые закрывали перед ними двери и перестали пускать к себе домой – никто не хотел, чтобы у него крысили мелочь по карманам и утаскивали из квартиры все, что плохо лежит.

Даниил обещал все вернуть, шел на другие уловки, показывая самые неприглядные качества человеческой натуры, но ему уже не верили. Он потерял все. Отказался от парня и влиятельный папа – тот вообще говорил, что будет благодарен, если сынулю кто-нибудь побьет. Сколько он прожил с тех пор и где сейчас – мне неизвестно. Подозреваю, что на кладбище.

Другим наркоманом по соседству был Эдик, которого все звали Весёлый (до сих пор не понимаю за что – если это веселье, то покажите мне тогда депрессию). Друг Миши, хорошо знакомый и мне. Коренастый, смугловатый, с темными пепельно-русыми волосами, серо-зелёными глазами и огромным губищами.

Под кайфом он часто засыпал в процессе диалога – ну как, засыпал… Это называлось приснуть – когда человек потухает, замолкает и, казалось бы, засыпает, но он стоит покачиваясь, иногда даже продолжая что-то бормотать себе под нос, и через несколько минут приходит в себя.

Еще Эдик чесался и этот зуд я тоже наблюдала у многих. Веселый мог начать с того, что почесал щеку, а заканчивал уже коленом. Как он это делал? Да очень просто: зачесалась щека, почесал, пока чесал – зачесалось плечо, а там рука, и вот уже чешется живот, пах, бедро, колено, пятка, что угодно.

Под ширкой2 Эдик умел даже танцевать. Он стоял в своих штанах с вытянутыми коленями и отвисшей задницей, приседая на полусогнутых ногах и раскачиваясь вверх-вниз. Выглядело так, будто Эдик танцевал под слышимую только ему музыку.

Мишу я не видела таким никогда. У него было достоинство, которого не было ни у Даниила, ни у Эдика. Миша казался мне далёкой звездой, сияющим солнцем, сказочным принцем, самым прекрасным из всего, когда-либо мной виденного – я могла назвать его как угодно, только не наркоманом. Мой парень не имел с теми маргиналами ничего общего. Он был слишком хорош.

Однако героин не мучился от комплексов и не задавался вопросами: а достоин ли я этого парня? А могу ли я его взять? Для смерти все равны и неважно – белая она или обычная…

Но ведь что-то свело нас! Миша пришел ко мне. Значит, у него было желание сделать что-то иначе, а вместе с тем и возможность жить другой жизнью. Я искренне в это верила. Как и в то, что мы бы справились.

Я не была готова отдать Мишу героину. Может, я не слишком заслуживала его, но наркотики не заслуживали тем более.

Мы встречались каждый вечер. Миша больше не пропадал, я постепенно привыкала к тому, что это мой парень, но еще боялась поверить до конца и ждала подвоха. То я боялась, что он только и ждёт, когда уснет моя бдительность и тогда делает со мной что-то плохое; то переживала, что он смеется надо мной, и скажет, что затеял эти отношения шутки ради, а я оказалась такой наивной дурочкой, что поверила. Однако поводов для паранойи у меня не было, и мои страхи так и остались страхами.

Миша не пытался ни сделать мне что-то плохое, ни смеяться надо мной, напротив – он воспринимал меня и наши отношения серьезно и пытался делать все, чтобы мне было хорошо. Но тут вставала другая дилемма —я не знала, как себя вести с настолько хорошим во всех отношениях парнем. Я считала его идеальным, комплексовала на фоне него и мучилась от неуверенности в себе.

Это тоже быстро сошло на нет – Миша делал все, чтобы показать мне, что никого кроме меня для него не существует, а я так вообще – предел мечтаний. Он говорил комплименты, смешил, и очень боялся меня. обидеть. Я начинала расслабляться и оттаивать.

Мы шли в кафе по вечерней улице. Я держала его под руку, когда Миша вдруг сказал:

– Зая! – мне не очень нравилось, когда меня называли ушастым грызуном, но с Мишей меня это не напрягало – Я сейчас скажу тебе шутку. Ты только не обижайся и не принимай на свой счёт. Ты помни, что это просто шутка.

– Хорошо.

– Вот скажи, зая, тебе когда-нибудь говорили, что ты красивая?

– Это уже шутка? Когда смеяться надо?

– Зая, ну, ответь! – Мишино лицо стало серьезным. – Нет, ты правда красивая, но говорили или нет?

– Ну говорили! – все ещё не понимая, к чему он клонит, – а что?

– А то, что тебя крупно обманули!

Миша смотрел на меня внимательно, ожидая реакции. Его губы слегка улыбались, но он был готов в любой момент стереть эту улыбку, боясь, что обидел меня. Я покачала головой, как взрослый над неразумным ребенком.

– Миша, Миша, – я улыбнулась. – Вот ты дурачок!

– Это не про тебя – это просто шутка.

– Да знаю я!

–Ты не обиделась? —все еще тревожно заглядывая мне в глаза, спросил он.

– Конечно нет, чего на тебя обижаться?

– Ну, зая, что ты со мной, как с дурачком?

Я рассмеялась:

– Ну а чего ты, как дурачок?

–Ну я же просто пошутил! – с детской непосредственностью воскликнул он.

– Да знаю же! Ты же сто раз уже это сказал.

И мы продолжали пререкаться в шутку, смеясь. Я все также держала его под руку, что было лучшим критерием того, что я не обиделась, но Миша все равно переживал. Он нравился мне. Очень-очень нравился. Миша не мог не нравиться. Но я была так строга с ним…

Глава 3.Принц и принцесса

Мы ходили в разные кафе почти каждый вечер. Первое время мне казалось это некой демонстрацией Мишей своей состоятельности – вот, мол, могу себе позволить водить девушку по барам каждый вечер. В какой-то момент это даже начало меня бесить – я думала, он покупает мое расположение. Но потом поняла – Миша отчаянно стремился сделать все правильно, «красиво» по понятиям и быть джентльменом.

Мне казалось это глупостями – не все ли равно, где нам гулять. Я согласилась бы гулять с ним где угодно, только бы не сидеть дома с матерью.

В один из таких вечеров я надела красное, до колена, платье матери с поролоновыми подплечниками. Зачем – не знаю, оно добавляло мне лет настолько, что даже более взрослый Миша, казался моложе в своих вечных голубых джинсах, рубашке и кроссовках.

К этому моменту я уже придумала для него прозвище. И не одно. Иногда я называла его ёжиком за его нос, но чаще – кошем. Миша ужасно ворчал первое время. Он не понимал этимологию слова и однажды даже возмутился, как всегда по-детски эмоционально и безобидно:

–Зая, ну что это такое? Кош-наркош!

– Да с чего ты это взял-то? Кош – это же котик, понимаешь? Это от слова «коша» – кошка. Ну вот и получается, что раз кошка – это коша, то кош – это кот.

Я называла его так естественно из-за его кошачьих уголков губ – это я опустила. Миша внимательно выслушал, и, видимо, удовлетворился таким объяснением. Во всяком случае, ворчать перестал.

Мы приближались к кафе и мне было неуютно в платье с чужого плеча.

– Кош, мы выглядим как мама с сыном. Или как будто я проститутка, а ты меня снял. Не знаю, что и хуже.

– Зая, перестань! Это неправда, – на полном серьезе сказал Миша.

– Ну как неправда? – продолжила я. – Точно тебе говорю. Ты же знаешь, какие люди в этом городе. Все будут придумывать и смотреть с осуждением.

– Да наплевать на них, зая! – Он заглянул мне в глаза. – Меня они не волнуют. Тебе важно их мнение?

Я вздохнула. Я бы очень хотела сказать, что нет, но к своему стыду – да, мне было важно. Как я ни старалась быть уверенной, но до Миши мне было далеко, и я всегда волновалась: а что же обо мне подумают? В стремлении произвести хорошее впечатление, понравиться, сказать, что что-то не так – я часто задвигала себя. Мне казалось это лицемерным, я ела себя за это с ножом и вилкой, но искоренить не могла – слишком глубоко оно сидело во мне.

Мы зашли в бар. Он недавно открылся, и никто ещё не знал, что жизнь его будет короткой – вскоре там произойдет перестрелка между посетителями и заведение закроют. Ирония в том, что в 50 метрах от бара располагалось отделение милиции, но это не помогло. Отделение и сейчас там, только переименовалось в полицию, до сих пор работает. Помещение же, в котором размещался бар, видимо, останется пустовать навечно – грустная ржавая дверь, безмолвный кирпич со сколами, поросшие мхом углы здания и трава в расщелинах пола мраморного основания. Случайному прохожему будет уже не угадать, что когда-то здесь бурлила жизнь. Но это потом, а пока все хорошо: заведение работает, все счастливы и верят, что шагают в светлое будущее – и я, и Миша, и владелец бара.

…Миша пил из хайбола, а я вспомнила сцену из фильма: женщина, обладающая недюжинной силой, в минуту злости сжимает стакан, и он трескается в ее руке. Я рассказала об этом Мише, и добавила, что сомневаюсь – разве возможно раздавить в руке стакан?

Миша держал стакан в руке и молчал.

– Как думаешь? – напомнила я о себе.

Мне действительно было интересно – у Миши был незамутненный, исключительно практичный ум, хорошо работавший там, где мой отказывался или давал сбои. Я ждала ответа, но мой бойфренд напряжённо молчал. Я хотела уже обидеться и спросить, почему он меня игнорирует, когда стакан хрустнул и раскололся в его руке. Внезапно…

Кругом были осколки, но Мишино лицо ничего не выражало. Я растерялась и только ошарашенно сказала:

–Блин, кош… Вот это да!

Сказать, что я была потрясена – ничего не сказать. Я часто видела мужчин, которые пытались казаться сильными, но при малейшей царапине или неприятности ныли и жаловались. Нет, можно и пожалеть – мне не трудно. Только уважать после жалости я уже не смогу.

Миша не пытался казаться кем-то другим и не играл в мачо – он называл меня «зая», признавался в любви по сто раз на дню, говорил, что обожает и я свожу его с ума. Но при этом Миша был сильнее всех «сильных» мужчин вместе взятых, и не казался ни слабым, ни подкаблучником. Он никогда не разбрасывал слова понапрасну, не жаловался, не взваливал на меня свои проблемы. Миша просто делал. Молча. Как сейчас.

Я была восхищена и тем, что он настолько сильный, и тем, с каким олимпийским спокойствием держался – может, ему и было больно, но, как настоящий мужчина, Миша никак этого не показал. Я решила тоже не говорить ничего и не опускаться до: «ты не поранился, дай подую на пальчик». Во-первых, для любого уважающего себя мужчины оскорбительно, если его женщина сюсюкается с ним и относится к нему как мамаша. Во-вторых, для любой уважающей себя женщины оскорбительно, если она сюсюкается со своим мужчиной и относится нему как мамаша. Я уважала и себя, и Мишу. Думаю, и он тоже.

…На шум прибежали перепуганные девушки-официантки. Они тоже растерялись и не знали, что сказать.

– Все в порядке??? Вы не поранились, молодой человек? – наконец спросила одна из них.

Миша и я ответили в унисон:

– Да, у нас все в порядке.

Мы не хотели их внимания.

– Как ваша рука? – девушка уже убирала со стола и протягивала Мише салфетки.

– Все в порядке, я же уже сказал. – Когда надо он умел быть очень жестким.

Мы сидели в кафе и улыбались друг другу. Молчание рядом с ним больше не казалось мне гнетущим – он был одним из немногих людей (если не вообще единственным), с кем мне было хорошо молчать.

Годы спустя я рассказала эту историю Пете – его младшему брату. Тот не захотел признать мужество старшего брата, и в ответ рассказал другую историю. Но она была не о силе духа и тела, а о силе денег.

Суть была в следующем. Петя и компания пили в ресторане. Использовав стакан, его разбивали, бросив на пол. И так было каждый раз, когда звучал новый тост или когда просто выпивали. Это казалось пьяным молодым людям прекрасной забавой. Петя, вероятно, хотел впечатлить меня тем, что он и гулять умеет, и вон как весело проводит время, и денег не считает.

Не знаю, чего ждал Петя, только меня история не впечатлила. Я ответила, что так могу даже я. И не только я, а любой дурак, у которого есть деньги. А ты попробуй не разбить об твердый пол, а раздавить в мягкой ладони. Слабо? То-то же.

Петю я помнила еще подростком. Они жили втроём с Мишей и их бабушкой, Клавдией. Бабушка приходилась матерью их отцу и была довольно предприимчивой – владея двумя квартирами, в одной из них она жила с внуками, а вторую сдавала. А как иначе выживать на нищенские пенсии? Тем более с двумя пацанами, один из которых уже совсем взрослый, а второй подрастает. Не знаю, помогал ли ей их отец, но она справлялась.

Простая, мудрая, с добрыми светлыми глазами под стеклами больших круглых очков, Клавдия сразу приняла меня в семью. Она была полна жизни и сил: крепкое и полное, как могучий дуб, тело, волны коротких седых волосы, кокетливая яркая помада. Я до сих пор не понимаю, как у такой женщины мог вырасти нарко- и алко-зависимый сын и передать это сыновьям – она казалась почти что ангелом во плоти.

С Петей же мы не общались. Никак. Совсем. Иногда мы с Мишей встречали его на улице, тогда старший брат подходил к младшему, они что-то мурчали между собой, и мы шли дальше. Петя казался тихим и замкнутым маленьким мальчиком.

Не знаю, как относилась ко мне бабушка Клава на самом деле, но даже если она и недолюбливала меня – ей хватало мудрости это не показывать. Мишина бабушка делала все, чтобы быть мне другом и в отличие от моей матери – полностью принимала и меня в качестве выбора своего старшего внука, и нас с ним как пару.

В какой-то момент вторая квартира освободилась, и вместо квартирантов туда практически переселились мы с Мишей. Возможно, он долго уговаривал бабушку – мне неизвестно, я никогда не знала через какие сложности Миша проходил на пути к цели, я видела только конечный результат. О преградах на пути он деликатно молчал.

Мы перестали шататься по кафе и стали проводить все больше времени в квартире. Я не отследила, когда это случилось, но я уже давно не видела холодную пустоту в его глазах. Это были те самые голубые ели.

Мы слушали музыку, курили, молчали, говорили, снова молчали, целовались и… всё. Миша не пытался склонить меня к чему-то большему несмотря на то, что мы были одни, в пустой квартире.

Моя мать бы очень удивилась. Ее любимцы – воспитанные мальчики из приличных семей подобной деликатностью не отличались. Каждый пытался получить доступ к телу. Одни использовали уловки и хитрости, другие в наглую распускали руки. И то, и другое было омерзительным и совершенно неприемлемым в моей картине мира. Ровесники и те, кто постарше, девственники и уже испорченные женщинами – все были одинаковыми. Все. Но не Миша. Он вел себя, как джентльмен – максимально вежливый, чуткий и, как ни смешно, целомудренный.

Случалось, он обнимал меня в какой-то неподходящий момент, и я рефлекторно напрягалась, зажимаясь в его руках или мое лицо искажала секундная гримаса – Миша отстранялся, заглядывал в мое лицо и спрашивал все ли в порядке. Мне не нужно было даже говорить ему что-либо.

И это было особенно ценно, учитывая как много раз я сталкивалась с тем, что мое «нет» не хотели слышать и все равно лезли кто под юбку, кто в бюстгальтер. Я считала это одной из форм насилия. Слабой, неявной, за которую невозможно предъявить что-либо юридически, но разве от этого что-то менялось? Разве от этого становилось приятнее? Нет. Я выражаю нежелание, не надо пытаться получить свое во что бы то ни стало. Тоже мне, альфа-самцы!

Все было хорошо, настолько, что становилось скучно. Миша любил меня чуть ли не до обожествления – не давал повода усомниться ни в нем, ни в себе, не смотрел ни на кого другого, видел во мне что-то лучшее и большее, чем то, что видела в себе я сама.

Мне захотелось встряхнуть его и разнообразить наши отношения – не хватало эмоций и хотелось немного драмы. Я решила хоть немного качнуть Мишу и вывести его из состояния спокойствия.

Я уже срежиссировала идеальную ссору у себя в голове и была полна решимости устроить шторм в стакане воды. Едва ничего не подозревающий Миша открыл дверь, как я отвесила ему, как оплеуху, порцию претензий.

Мой парень выглядел удивлённым. Я ждала что же он сейчас сделает, хладнокровно затаившись.

– Зая, – сказал он мягко и спокойно, – что случилось, почему ты ругаешься? Тебя кто-то тебя обидел?

Я опустила глаза, но Миша пытался заглянуть под мои ресницы и прочитать ответ. Я молчала.

– Зая, что случилось?

Мне пришлось ретироваться.

– Я же сказала, что случилось. Но я не хочу об этом! – поспешно остановила я его, видя, что Миша собрался направлять МЧС на борьбу с несуществующим штормом.

Мне стало стыдно. Разве он дал мне хоть один повод вести себя так? Нет. Что же я тогда делаю и, главное, зачем? Больше никогда я не пыталась поругаться с ним. Тут само просится: «и жили они долго и счастливо», но нет. Не жили. А должны были…

Все как будто бы шло к тому, что мы должны были пожениться. Мы сходились во многом: во взглядах на совместную жизнь в обручальных кольцах, какими должны быть люди, поставленные в такие обстоятельства; что можно, и чего нельзя; я говорила о том, что женщина замужем должна оставаться красивой и если носить халаты, то только шелковые. Но главное – никаких детей! Миша соглашался. Во всем.

Мы не говорили о свадьбе, никто ничего никому не предлагал, но это витало в атмосфере и между нами.

Я была с ним счастлива. Всю мою жизнь мне говорили какая я необычная и считали это комплиментом. Но я вертела на одном месте эту необычность. Я ощущала себя белой вороной и изгоем, а мне просто хотелось быть как все – нормальной девушкой, а не иконой чудачества. С Мишей я чувствовала себя именно так – нормальнее некуда.

Глава 4. Знаешь ли ты, что он?..

Будь осторожнее в своих желаниях. Хотелось драмы? Получите и распишитесь! Дело было поздно вечером.

Я недавно вернулась от Миши, когда в дверь позвонили. На пороге стояли парни из моей музыкальной банды. Мы играли какую-то хреновину дома у Лёньки – нашего ритм-гитариста. Хуже всех приходилось барабанщику – он использовал кастрюли и картонные коробки в отсутствии барабанной установки. Ну не таскать же ее на репетиции в однокомнатную квартиру каждый раз, когда мы собирались? Это было бы нереально.

– Ларис, привет, – сказал темноволосый, курчавый и голубоглазый Ленька. Мы обнялись. – Ты извини, я с плохими новостями, но сразу перейду к делу.

– Так… – я напряглась. Лёнька был какой-то взъерошенный, на эмоциях и это не предвещало ничего хорошего. – Что случилось? – все еще держа свои руки на его плечах, спросила я.

– Ларис… – он виновато опустил глаза вниз, а потом поднял взгляд и посмотрел на меня пронзительно – Ты знаешь, что Миша – наркоман?

Я осторожно ответила:

– Я знаю, что это было раньше, но, насколько я знаю, этого давно нет.

– Уверена? – Лёня прищурился и опять внимательно посмотрел мне в глаза.

– Хорошо, какие у тебя есть основания? – ушла от ответа я.

– Я видел его недавно! У него зрачки были как спички! Он колется! – Лёньку как будто прорвало, как будто он только и ждал того, чтобы вывалить это на меня.

– Спасибо, Лёнь, я тебя услышала. Дальше я разберусь с этим сама —давая понять, что мне не нужна помощь, ответила я.

– Смотри, Ларис, я предупредил! Будь с ним осторожнаааа! – эхо подъезда поглотило слова спускающегося Лёньки.

Я зашла домой и сползла по стенке. Вот значит как? Ты, значит, Мишенька, думаешь, что самый умный? А вот ни фига! Я тебя поймаю!

У меня проснулся охотничий азарт – поймать его, непременно, во что бы то ни стало его поймать! Я настолько вошла в кураж, что даже спала плохо ночью – я. Постоянно просыпалась, боясь проспать утро. Я не знала, как именно выведу Мишу на чистую воду, но была уверена, что у меня получится.

Я пришла в обед с четким намерением узнать правду. В поисках улик я не просто смотрела, а изучала и осторожно, незаметно для Миши, осматривала его. Мы поздоровались и встретились взглядом.

У меня в сердце похолодело. Мишины глаза были пустые и бледные. Один в один как на втором свидании. Я уже понимала, что ошибки не было – у моего парня глаза цвета. Голубой. Ели!

Но ладно, хорошо, едем дальше. Не подавая виду, что что-то не так, я продолжала разговаривать с ним, как ни в чем не бывало. Я скажу ему все, но сначала мне нужно собрать еще аргументов. Просто на случай, если Миша станет отпираться. Мы разговаривали, и тут он засмеялся. Блин, серьезно? Я пристально посмотрела на него – неужели он правда думает, что я не замечу таких перемен?

У моего парня был естественный смех, он лился плавно. Парень, который сидел напротив меня, смеялся как робот. Его «ха-ха-ха» было металлическим и отрывистым…

Пока я выносила вердикт, подозреваемый, но ничего ещё не подозревающий Миша говорил свои обычные глупости:

– Зая, я тебя люблю, я от тебя без ума – и все такое.

– Угу, – отрешённо отвечала я.

– Да, зая, люблю.

– Конечно, конечно.

– Почему ты говоришь так, как будто тебе все равно? – растерялся Миша.

Я вздохнула:

– Может быть потому, что я тебе не верю?

– Как это? Почему? – Миша удивился так искренне, с такой непосредственной наивностью.

– А как наркоман может любить что-то кроме ширки? Ты думаешь я не знаю какие вы? Наркотики важнее всего. Важнее отношений, семьи… блин, да даже важнее жизни! И ты сидишь и говоришь мне сейчас все это. Для чего, Миша? Чтобы я поверила тебе, а потом убедилась в этом уже на своем опыте?

– Зая… Блин…

Я молчала. Я надеялась поймать его с поличным, за руку, с закатанным рукавом рубашки и следами инъекций, но в глубине души я так этого не хотела… Я надеялась, что Лёня просто ошибся, и героин остался далеко позади. Но он был вот он. Опять. Тут как тут и прямо передо мной.

Я ждала, что скажет Миша, предвидя кучу придуманных оправданий.

Но Миша молчал, кусая внутреннюю сторону губы. Он часто делал так, когда нервничал.

– Хорошо, – обреченно сказал он, глядя куда-то в стенку. – Я скажу тебе правду. Хочешь?

– Хочу, – устало сказала я. Этот сбор улик и напряжение вымотали меня.

Миша тяжело вздохнул.

– Да, я колюсь. – дальше можно было не продолжать. Я закрыла лицо рукой и тяжело вздохнула. – Но это ведь не значит, что я тебя не люблю.

– Для меня значит. Я не понимаю только на хрена, Миша? Ты можешь мне ответить? Зачем?