Читать книгу Темная материя - Ксения Славур - Страница 1

Пролог

Кто ездит в область по одному из основных шоссе в западном направлении от Москвы, тот наверняка знает небольшой нарядный коттеджный поселок Новый Свет. Не заметить его невозможно – уж слишком он хорош, и упоминают его с обязательным чарующим уточнением vip или luxury. И хотя подобных поселений вокруг столицы немало, отличает их всех от Нового света одна особенность – отчужденность соседей друг от друга, что и понятно: соседи соседями, но, по сути, чужие люди и неизвестно, кто чем живет и чего от кого ждать. Наша же village давно прославилась в узких кругах удивительным товариществом ее обитателей, каковым не всегда могут похвастаться даже старинные местечки, где все друг другу родня или свояки. Связанность новосветцев имела свои основания, возникшие еще при становлении поселка: будущие соседи с одинаковыми сомнениями откликнулись на уговоры ввязаться в загородное строительство и после многих месяцев единодушных тревог и опасений остались довольны сделанными вложениями.

Началось все с того, что семнадцать лет назад два закадычных друга, Антипов Михаил и Богатырев Гарик, случайно увидели живописное и уединенное местечко вдоль водоема, на котором как раз межевались участки и устанавливались рекламные билборды о продаже. Оба друга одновременно почувствовали ту влюбленность в красоту этого уголка, которая любого мужчину заставляет действовать самым решительным образом. Вмиг у них созрело полное представление о том, чего они хотят, и на следующие три года их покой был утрачен, а мечты воплощены.

Они взялись за дело с дальним прицелом и приложили немало усилий, чтобы уговорить добрых знакомых на будущее соседство. В результате почти все участки поселка стали принадлежать людям одного круга общения, и их обитатели были связаны друг с другом давними отношениями еще по учебе, по работе или родством.

Тогда, семнадцать лет назад, Михаил и Гарик сами написали устав поселка и выложились по полной, чтобы в качестве управляющих получить от новоявленных хозяев право по своему усмотрению обустроить территорию, наладить ее жизнь и прочая, и прочая. С большим трудом отстояли в уставе пункт, запрещающий сплошные заборы, за которыми привыкли прятаться все, имеющие деньги, россияне. Оба управляющих поносили склонность наших людей к купеческим амбарам и феодальным крепостям – давайте еще танки пустим по улицам курсировать! – настояли на европейских образцах, и добились согласия на то, что весь поселок будет обнесен высокой стеной с пунктом круглосуточной охраны, а каждый участок спрячется от соседей за ажурной оградой и зелеными насаждениями. Результат превзошел все ожидания и усмирил самых отъявленных противников открытости – атмосфера сей деревеньки всякому внушала ощущение безопасности, и каждый дом соперничал с соседским красотой плотной зелени, увивающей их воздушные заборчики.

Вследствие инициатив наших двоих перфекционистов в поселке пролегли все необходимые инженерные коммуникации, качественный асфальт, мощенные тротуары и светили чугунные фонари. Оставалось удивляться дару убеждения Михаила и Гарика, благодаря которому на красоты общей территории новосветцы вносили немалые суммы: ведь если делать, то делать на века, из самых лучших материалов! Газоны, цветы, кусты и деревья завозились караваном большегрузов и радовали выставочной густотой. Каждое утро специально купленная поливальная машина омывала дороги и беговые дорожки. Спортивная, детская, баскетбольная и теннисная площадки вдохновляли размерами и оснащенностью и редко пустовали.

Кстати, даже говорящее название Новый Свет было избрано на собрании с их подачи. Нельзя было не согласиться с ними, что наименование Новый Свет олицетворяет перспективное будущее, подразумевает заряд здоровых амбиций, нежелание останавливаться в развитии и само по себе является некоей заявкой на уровень в отличие от предлагаемых Лесное, Озерное, Дубки или Мечталово (этот вариант названия у многих вызвал смущенное покашливание).

В дальнейшем общность поселенцев не распалась, а поддерживалась искренней признательностью к обоим основоположникам, как говорится, со чады и домочадцами. Все соглашались, что именно эти двое заложили и поддерживали статус данной деревни как респектабельного и благополучного места, не дав ему превратиться в мало приятное, но весьма распространенное в нашей действительности homo homini lupus est¹.

Напоследок Михаил и Гарик уговорили воодушевленных наглядной красотой своих вложений новосветцев потратиться на оборудование пляжа, лодочной станции, причала и огромной гостевой парковки – и жизнь в этом райском уголке потекла комфортная, замкнуто-самодостаточная да дорогая. Такая дорогая, что само по себе обеспечило появление на оставшихся непроданных участках хозяев под стать первым поселенцам. Покупатели, мечтающие о загородной жизни, но неверное оценившие свои финансовые возможности, попав в поселок, быстро понимали, что в этой рафинированной красоте дышат воздухом для избранных, и его так мало, что одновременно хватит лишь на небольшое количество человек – увы! – весьма определенного достатка. В Новом Свете жили только новоявленные форды, то есть люди, сделавшие состояния своим умом, инициативой, трудом, не запуская руку в закрома родины. По крайней мере, между ними так считалось.

Говоря о богачах, всегда надо помнить, что они друг другу рознь, и основоположники благополучия отличаются от своих потомков, привезенных из роддома в лимузине и не знающих других штанов, кроме дизайнерских. И пусть ценность капитала, как и чистота золота, становится тем выше, чем дальше она от всякого труда, и каждому лестно быть богачом в третьем или пятом поколении, когда уже деньги делают деньги, те, кто заложил состояние семьи своим трудом, еще придерживаются здоровой простоты и тесноты, в которой выросли сами. Они участвуют в жизни своих детей и дают им то волшебное чувство, когда в малой детской нужде можно непосредственно обратиться к родителям и те прибегут на помощь. И не менее волшебное, и очень здоровое другое чувство – уверенность, что за безобразие и безалаберность от тех же чутких родителей обязательно огребешь по первое число. Даже если огребать придется в гостиной, исполненной в стиле хайтек или необарокко.

Именно такими новоявленными богачами и основоположниками Нового Света были Антиповы Михаил с Ириной и Гарик Богатырев со своей семьей, и их ближайшее окружение. Все они являлись родом из СССР, чья юность пришлась на распад великого государства, и чья молодая инициатива получила возможность реализоваться наилучшим для кармана образом. Они еще во многом сохраняли понятия дружбы и товарищеского плеча, привитые им пионерским и комсомольским прошлым, но уже были оторваны от высоких целей своих родителей и видели будущее в крепкой частной собственности. Им хватало такта не спорить со своими бабушками и дедушками, чьими идеалами были хлеб и вода, а по праздникам кусочек масла, и которые коллективные нужды ставили выше личных потребностей, потому что оба понимали, что у каждого времени свои требования. И в сорок лет эти двое были уже довольно богаты и не похожи ни на нас с вами, мало чего добившихся, ни на себя двадцатилетних. Однако поскольку они родились не в роскоши, а сколотили свое состояние сами, то сохранили в душах волю и твердость бойцов. И когда достигли того, что уже можно было бы беречь, они стали превозносить принципы. Их принципы были просты: во главе всего – интересы семьи, и надежнее всего – долгосрочные вложения. Под надежностью долгосрочных вложений подразумевались не только бизнес-проекты, но и личные отношения: по понятиям этих двоих жениться следовало один раз и навсегда. Сказать короче, это были сплошь достойные люди. Образование они возводили в ценность, а верность семье в добродетель, и если о чем и беспокоились, так о сохранении нынешнего своего счастья. И хотя все они были бизнесменами российского поля деятельности и прекрасно понимали, что беда приходит оттуда, откуда ее совсем не ждешь, любили за дружеским столом поговорить не о внешних угрозах, а о морали, нравственности, долге, словно ища в этих обсуждениях некий секрет, гарант сохранности всему, чего они добились.

И Антиповы, и Богатыревы мыслили широко, образно, любили литературу и не забывали поминать Достоевского с его утверждением, что спасет всех красота, то есть красота души, и всячески эту красоту взращивали в своих семьях. И надо сказать, многого на этом поприще достигли, ибо в их семьях процветал культ супружеской верности и преданности интересам семьи, что наилучшим образом отражалось на их браках и детях.

Оба наших идеалиста частенько в близком кругу оказывались под перекрестным огнем друзей, коим те пытались найти брешь в их убеждениях, указывая, например, на человеческий фактор, слабости человеческой природы, способные разрушить любые крепости. В конце концов, и Михаил, и Гарик, не отрицая силу и обаяние страстей, оформили свою жизненную позицию просто: мы верим только в твердость духа, остальное истлевает до праха. И спорить с этим было невозможно, к сорока годам каждый из их компании уже успел убедиться на собственном опыте, что страсти, действительно, приходят и уходят.

Тáк вот, припеваючи, укрепляясь в уверенности, что все под их контролем, эти замечательные люди и жили бы, если бы на жизнь Антиповых не повлияла иная сила. Сила, не имеющая никакого отношения к их высоким принципам, личным совершенствам, политике или социальной нестабильности.

***

– У меня своя версия, – развел руками Платон, призывая сестер замолчать и вслушаться в его слова. Как только девочки затихли и уставились на него в ожидании, он сказал: – Чудесное утро, благословенная Аврора, счастье во плоти и все остальное – это слишком банально. Если вы сейчас прислушаетесь к прелести вокруг нас, то почувствуете, что в ней заложено и разрушение. На мой взгляд лучшим названием этому утру будет такое: А как хорошо все начиналось!

– Нет, Платон! Это слишком зловеще! Как из Агаты Кристи!

– Мне тоже не нравится, прямо мурашки по коже побежали! Я такое не хочу! – заупрямились обе близняшки.

– Как хотите, – Платон пожал плечами, – но это более реалистично.

– Дети, разбираем вафли, пока горячие! – сказала подошедшая с тарелкой в руках хозяйка дома и тем самым прекратила обсуждение лучшего заглавия для сегодняшнего утра.

Антиповы завтракали в летнем домике своего загородного владения в Новом Свете. Было около восьми, майское утро дарило легкую свежесть и бодрое щебетание птиц. Полностью застекленная фасадная стена бревенчато-каменного летнего домика, который со временем почему-то стал называться просто патио, стояла сейчас с открытыми ставнями. Белые тонкие занавеси, раздвинутые по бокам, в утренней тиши не шевелились. В шесть часов автоматический полив газонов освежил зелень сада, и капельки воды еще блестели на цветах в подвесных кашпо и на всех кустах. Умытые и причесанные после сна члены семьи не уступали в свежести природе и завтракали хоть и не спешно, с пустяшными разговорами, но с удовольствием и аппетитом.

Дом у Антиповых был большой. После университета Михаил и Ирина, химики по образованию, направили свою энергию в бизнес, занялись поставкой специального оборудования для химического производства и научных лабораторий. Дело их шло более, чем успешно, и семья жила в комфорте, подразумевающем горничную, повара и – после постройки дома, – приходящего садовника. Дом стоял на участке в полгектара.

Коттеджи Нового Света возводились состоятельными хозяевами один затейливее другого. Антиповский дом красовался итальянским стилем. Подъездная аллея от ворот до круглой площадки перед домом, как водится в средиземноморье, была обсажена пирамидальными туями и смотрелась весьма парадно. На воротах висела красивая табличка с названием «Вилла «Аврора» Наименование как нельзя лучше отражало атмосферу и замысел строения. Всякий, кому при въезде за аллеей пирамидальных туй открывался великолепный просторный дом с большими распахнутыми окнами, выполненный из медового шлифованного камня, в продуманном беспорядке обсаженный со всех сторон гортензиями, сиренью и жасмином, невольно восхищенно ахал. Фронтальная часть участка пленяла торжественным обилием ухоженных деревьев, кустов и цветов. За главным домом скрывался уютный внутренний двор – патио – с летним открытым домиком террасного типа, с садовыми строениями и мастерской, столь гармонично устроенными единым замыслом, что одновременно оставляли впечатление твердой хозяйской руки крестьянского склада и тонкого художественного вкуса. Все, что могло быть увито зеленью, было ею увито. Отдохновенный уют и праздничность красок плетущихся, висящих в горшках и раскинувшихся на земле цветов вызывали желание оставаться во дворе и не заходить в дом. Однако, попав в дом, не хотелось уходить из обжитого комфорта изящной мебели, ярких ковров, мягких диванов, огромных книжных шкафов и множества мелких безделиц, отражавших вкусы хозяев. Впрочем, теплое время года семья проводила больше в громадном патио. Летний дом сочетал в себе теплоту дерева с основательностью камня и имел неповторимую атмосферу старого строения, переоборудованного на современный лад.

Хозяева любили свою Аврору как живое существо. Ее замысел был сформулирован Ириной давно, еще в период мечтаний: у них должен быть такой дом, для которого лишняя сотня лет мало что значит. Когда пришло время реализации, над этой задачей архитектурному бюро пришлось изрядно потрудиться, и в результате, действительно, складывалось впечатление, что в доме прожило не одно поколение, и все равно все у него впереди.

Бывать в гостях у Антиповых любили все. Каждый, попав сюда один раз, мечтал получить приглашение еще и еще. Здесь все отдыхали душой. Верная любовь и неизменное приятие, царившие между супругами, разливались в пространство, как аромат цветов – невидимо, ощутимо, покоряюще. Самые ироничные и желчные пары в Авроре переставали язвить и шпынять друг друга, начинали задумываться и поглядывать на дражайшую половину с забытым расположением. Самые непослушные и избалованные дети у Антиповых превращались в обычных дружелюбных шалунов. Любой праздник у них принимал характер семейного сбора и дарил ощущение защищенности и клановости, даже новички не чувствовали себя здесь случайными людьми.

Душой дома была Ирина. Введенные ею порядки, установившийся бытовой режим и множество домашних традиций сформировали неповторимую ауру семейного гнезда с вековым укладом. Славная улыбка Ирины укрывала каждого обитателя, как крыло ангела. Выражение ее лица отражало позитивное отношение к миру и некоторую тревожность радушной хозяйки. Она всегда чуть беспокоилась, все ли сыты, все ли прибрано и заготовлено, удобрены ли цветы, выучены ли уроки у детей, удобно ли гостям. И, удостоверившись в отсутствии проблем, ее лицо освещалось мирным благодушием.

К сорока годам Ирина чуть поправилась, и красота ее стала по-итальянски чрезмерной, изобильной, тáк над ней подшучивали. Слишком бархатные карие глаза на слишком гладком лице со слишком красивыми волосами цвета старого янтаря. Лицо ее не было безупречно правильным, но оставляло впечатление гармоничного и покоряло тем сильнее, чем дольше на него смотрели. После десяти минут общения с ней никто уже не замечал погрешностей в ее чертах и искренне считал красавицей с итальянских полотен. Ее красота шла изнутри, а это бесспорно и вне критики. Не хватает собирать виноград в корзину. Брюллов бы тут же взялся за кисть! По крайней мере, таково было общее мнение.

Михаил рядом с благородной супругой на первый взгляд казался персонажем уличного балагана и вызывал вопрос, чем же он ее покорил. Ростом ниже Ирины, с круглой лысой головой, круглым носом и увесистым животиком на коротких толстых ножках он был бы смешон, если бы не удивительно умные глаза. Именно внимательный, умный взгляд останавливал любого насмешника и заставлял присмотреться к его обладателю. Как только Михаил начинал говорить, покоренным оказывался каждый – открывалась бездна доброты, мудрости и иронии. Этот круглый человечек был заряжен неиссякаемой умственной энергией и обладал громадной внутренней силой. Высвободиться из-под обаяния его личности не представлялось возможным, да и не хотелось. Он был женат на Ирине уже двадцать лет, но из-за восхищения и некоторого удивления, с которыми смотрел на нее, казалось, будто он все никак не может поверить, что она согласилась выйти за него. Находясь рядом с ней он неизменно касался ее, пожимал ей руку, поправлял прядь волос, отряхивал невидимую соринку. Сколько раз их гости смущенно отводили взгляд, когда на будничное внимание Ирины вроде протянутой солонки, он быстро наклонялся и коротко целовал ее руку.

Антиповы действительно любили друг друга и неизменность их чувства притягивала людей. Как и их дом, и заведенные в нем порядки. Про них говорили: где лад, там и клад. Ни один раз их нежным отношением друг к другу тыкали в глаза своим половинкам женатые гости, чьи узы перестали быть трепетными да любовными. И, как правило, от уколотых жен звучал едкий ответ, что идиллия у Антиповых цветет на почве верности. На это, видимо, неверная сторона фыркала и изображала непонимание, как это верность в браке может быть связана с нежным и заботливым отношением друг к другу. Но фырканье звучало довольно фальшиво. Почему-то рядом с Ириной и Михаилом заумные разглагольствования о жизни для себя, о боязни упустить радости бытия из-за семьи резали сознание внутренней неправдой и говорящему, и слушавшим. Жизнь верных друг другу Антиповых была очевидно насыщена самыми разными эмоциями, чувствами и событиями, и любая их мысль или рассказ подразумевал «мы», а не «я», и это лишь усиливало и обогащало все их переживания. Рядом с ними становилась понятна сама идея брака. И, собственно говоря, эта идея была прекрасна. Поэтому в их доме разговоры о радостях свободной жизни как-то не шли.

Прекрасным являлось все, имеющееся в этой семье. Так, никто не мог устоять перед любимцами хозяйки, немецкой овчаркой Алтаем и кошкой Муськой. Собираясь к Антиповым в гости каждый был рад предстоящей встрече не только с хозяевами, но и с их питомцами. Ирина занималась с Алтаем два раза в неделю и смотреть на это представление собирались все. Действо происходило на газоне патио. Домочадцы и гости рассаживались за столом, в креслах, на диванчиках, на качелях и смотрели на строгую муштру с тем азартом и радостью, которые возможно получить только от животных. Обычно элегантная Ирина облачалась в специальный комбинезон, позволявший ей лежать на земле, расставляла всякие снаряды для тренировки и превращалась в строгую и собранную воспитательницу. Больше часа Алтай выполнял различные задания, упражнения, команды. В унисон с хозяйкой ползал по-пластунски, прижимая хвост и голову, синхронность их движений поражала и восхищала. Затем пес пролазил в трубу из парусины, искал какую-либо вещь в куче других, брал барьеры, потом как угорелый бегал за мячом и ловил тарелку. После всей этой муштры он выдерживал шквал ласки взбудораженных зрителей, и потом его сваливал короткий молодецкий сон. Воспитан Алтай был так, что его ставили в пример детям. Новых людей ему представляли коротко: «Друг!» или «Гость!» Какую разницу он проводил в этой аттестации оставалось непонятным, но с друзьями был дружелюбен, с гостями сдержан. И каким удовольствием для каждого было просить его: «Алтушенька, принеси с кухни пивка!» Или: «Алтуха, где мои ключи?» Ключи находились. Пиво отгружалось привыкшим поваром с большого холодильника в пакет и давалось в зубы собаке, она приходила в патио и встречалась с восторгом. Кормить Алтая со стола и подачками строго воспрещалось, но кто этот запрет соблюдал? Периодически холеный пес не в меру добрел, тогда хозяйка усаживала всех желающих на велосипеды, коих имелось шесть штук, и устраивала лохматому обжоре многокилометровую пробежку.

Муська же покоряла бессовестной красотой и царственным небрежением ко всему на свете. Обожать ее получалось лишь со стороны. Существовала она сама по себе, в главный дом не заходила, довольствовалась летним и садовым сарайчиком, где для нее оставляли коробки с тряпками. Людей Муська не любила и не скрывала своего безразличия к ним. В пику этому всем очень хотелось приручить ее, но великолепная большеглазая красотка равнодушно взирала на все попытки заполучить ее на колени и при малейшей попытке коснуться ее гордо уходила. Максимум внимания, которое от нее видели, заключался в том, что иногда она изящно присаживалась около Ирины или Михаила и какое-то время непроницаемо смотрела на них. Потом уходила. Проделывалось все это с таким неподражаемым достоинством и снисхождением, будто Муська помнила, как в жизнь оную, в каком-нибудь Древнем Египте, перед ней падали ниц и возносили хвалы ее милости к нам, смертным. Единодушно признавалось, что столь себялюбивую недотрогу следовало наречь какой-нибудь Нефертити, а не Муськой, и даже предпринимались такие попытки, но не прижилось. В свое время кошка появилась в доме упитанным, пушистым комочком, и округлость котенка взывала к короткому и объемному имени. Близняшки нянчили его, голубя пуськой-муськой, так Муська и вышла. Конечно, когда комочек вытянулся в длиннохвостую, большеглазую грацию, плебейское имечко стало резать слух, но изменить его на более величественное уже не вышло. Никакого пиетета к ней не испытывал лишь повар Степан, он презрительно фыркал в сторону прекрасной хвостатой и называл ее шалавой. Муська, действительно, исполняла свои кошачьи обязанности с настырной исправностью и плодила по два раза в год. Мамашей она была натурально кошачьей и, откормив котят положенный срок, теряла к ним самый незначительный интерес.

По вечерам Муська-Нефертити любила расположиться около камина и притягивала все взгляды к своей персоне. Если кто-то не сдерживался и тянулся погладить ее великолепный, шелковый бок, она вскидывала на дерзновенного презрительный взгляд, нагло зевала прямо в лицо нарушителю и, подняв хвост трубой, уходила с видом такого оскорбленного достоинства, что виновник извинительно вжимал шею и ретировался. Если пели под гитару, то внимание перетягивал на себя Алтай, потому что тоже был не дурак попеть и очень всех смешил своими завываниями, тогда Муська спокойно спала до самой ночи, пока не приходила пора выходить на охоту или, по уверениям Степана, «шлюхаться».

У Антиповых подрастали две дочери-близняшки тринадцати лет, они отличались чрезвычайной активностью и застать их без дела не представлялось возможным. Вика и Ника сызмальства представляли собой обособленную, замкнутую систему, в которой другим отводилось слишком мало места. Они сами приглядывали друг за другом, все возникающие вопросы задавали друг другу и умудрялись довольствоваться ответами друг друга. Родители для них существовали в качестве верховных судей и дополнительного источника любви, обращались к ним лишь за поцелуями перед сном и в самых спорных случаях за экспертным мнением, все остальное постигалось девочками самостоятельно.

– Зачем мы им нужны? Они такие самостоятельные, – бывало, шепотом спрашивала Ирина супруга, лежа в постели.

– Потому и самостоятельные, что мы у них есть и им ничего не страшно, – отвечал Михаил.

– Малышка была не такая.

– Не такая.

– Я с ней себя больше родителем чувствовала, чем с дочками.

– Поэтому с детьми и интересно, что они разные. Личности!

Вторую неделю в семье гостил Платон, шестнадцатилетний племянник Михаила. Платон был сыном родной сестры хозяина дома, которого она воспитывала одна и который считался трудным подростком. Начитанный, развитый, впечатлительный юноша в последние два года стал на себя не похожим: то месяцами молчал и смотрел на мать как на врага, то нес какую-то околесицу и не понятно было, шутит он или всерьез. Мать отчаялась понять, что с ним происходит и чего он хочет, в последнем разговоре с братом предположила, что, по ее мнению, во всем виноваты бурлящие гормоны, юношеское переосмысление ценностей, потребность в мужском примере и женском идеале. На родственном совете решили сменить парню обстановку и пригласили на все лето к Антиповым в загородный дом, там-де в любимой мастерской Михаила Платон поможет ему реставрировать старинные буфеты и кресла и отвлечется от своих дум.

Реставрация мебели была страстью Ирины, которой заразился и Михаил, даже построил для этого отдельный домик-мастерскую. Платон к мебели остался равнодушен и ему дали время освоиться и самому найти летнее занятие по душе. По крайней мере, громадная библиотека и безлимитный интернет были в его полном распоряжении. Платон интересовался лингвистикой и забавлял сестер тем, что мог изъясняться в духе разных эпох. В семейном собрании он отыскал мемуары, дневники и заметки, изданные еще в царские времена, и получал бесконечное удовольствие от ушедших в небытие оборотов речи и мировосприятия. Иногда его цепляло какое-нибудь словечко, выражение или мысль, и он несколько дней кряду смаковал его, пристраивая на все лады в современные реалии и искренне потешаясь. Его кумирами были профессора Татьяна Черниговская и Наталья Бехтерева, их лекции Платон слушал в youtube, и потом мог целыми днями увлеченно искать что-то по теме в интернет-пространстве. Он обожал всему давать название, систематизировать и делать прогнозы. Именно он за завтраком подбил девочек придумать оригинальное название для сегодняшнего утра и отмел все их лирические предложения, остановившись на собственном «А как хорошо все начиналось!»

Стоял конец мая и шла вторая неделя как все перебрались на лоно природы.

Михаил завтракал в рубашке, пиджак, накинутый на спинку стула, сообщал каждому, что глава семейства сразу после трапезы отправится на работу. Он поглядывал на домочадцев с патриархальным покровительством и тем удовольствием, про которое всякий понял бы, что этот человек доволен результатом своих трудов.

Ирина была в белом хлопковом платье с вышивкой ришелье, по которому также всем становилось ясно, что сегодня она останется дома. Ирина давно уже ушла из семейного дела и посвятила себя науке. Сейчас она работала над диссертацией и находилась в отпуске по подготовке к защите.

Завтрак проходил безмятежно, как вдруг у Ирины зазвонил телефон. Она взглянула на экран, брови ее взметнулись, она вышла в сад и подняла трубку.

– Юлечка приезжает! – взволнованно-счастливо сказала Ирина, вернувшись к столу после телефонного разговора. – Наконец-то! Два года не виделись! Куда это годится?

– Пора, пора, – отозвался Михаил. – Сколько можно по углам сиротствовать?

– Ура! Я обожаю тетю Юлю!

– Она нам всегда такие красивые вещички дарит! – захлопали в ладоши Вика и Ника.

Михаил с сомнением качнул лысой головой, они с Ириной предполагали, что Малышка последний год не работала, в любовных страстях проживала сбережения. Наверняка домой возвращается на мели и не в том состоянии души, чтобы помнить о подарках. Супруги посмотрели друг на друга и поняли, что им на всякий случай стоит озаботиться этим вопросом и при необходимости подсунуть подношения Малышке.

Михаил встретился взглядом с улыбающимся, заинтригованным племенником, сидевшим за столом напротив него, и сказал:

– Вот, Платон, как раз узнаешь получше нашу всеобщую любимицу, а то ты ее если и видел, то все мельком.

– Да, больше теоретически, что есть такая родственница.

– Ой, она такая красивая! – снова восторженно хлопнули в ладоши сестры, обращаясь к Платону. На их одинаковых личиках читалась радость и детское желание заинтриговать другого человека неизвестным сюрпризом. – И такая веселая! Мы ее обожаем!

Юноша улыбнулся сестрам. В семье Антиповых ему было спокойно и тепло. Опасения, что дядя Миша с тетей Ирой замучают его нравоучениями не подтвердились, и он все больше расслаблялся и чаще улыбался. Особое расположение Платон испытывал именно к девочкам, за их открытость и искреннюю радость ему. Обе жизнерадостные и любопытные, как щенки, они тянулись к нему всем жаром своих чистых сердец, радующихся брату, и проявляли свою привязанность самым бесхитростным образом, подсовывая конфеты или рисунки ему под подушку или в карманы, а также при любой возможности вися прищепками на его не по-юношески крепкой шее.

– Ее все обожают, она как солнышко, – любовно подтвердила Ирина. – Надеюсь, она поживет с нами, тогда вы обязательно подружитесь. С ней тебе точно не будет скучно, не то что с нами.

– Когда ждать?

Малышку родственники не видели около года и знали, что ей было нелегко.

– Сказала, билет еще не взяла, но где-то через неделю.

На какое-то время в столовой воцарилась счастливая тишина, насыщенная радостью каждого из присутствующих.

– Сестричка моя, Малышка! – с безграничной любовью проговорила Ирина и все улыбнулись ей. О глубокой привязанности сестер знали все и, невольно отдавая дань их привычкам, частенько называли Юлию Малышкой, как привыкла называть ее Ирина. – Отчаялась зазывать уже, думала, не согласится, – продолжила делиться хозяйка дома, обращаясь ко всем домочадцам и ни к кому в отдельности. – Ведь год, как она в этих своих страданиях, а домой не хотела, я этого не понимаю, разве дома не стены помогают, разве не лучше среди любящих людей?

– Созрела, значит. Приедет, отогреешь ее своей любовью.

Михаил встал поцеловать жену и детей перед отъездом. Ирина пошла проводить его к машине.

– Так и не сказала, что у нее там произошло с Кириллом?

– Нет. Не спрашивай, говорит, когда буду готова, расскажу.

– Не понимаю, почему ей так не везет. Тридцать лет и ни брака, ни детей. Не тех выбирает, что ли?

– Ты рассуждаешь как отец, – благодарно улыбнулась Ирина, почувствовав в его словах защиту Юлечки. Она знала, что Михаил, как и она сама, считает Малышку старшей дочерью, ведь они воспитывали ее от восьми до восемнадцати лет, даже не спешили заводить собственных детей. – Поговоришь с ней? Я, конечно, тоже, но вдруг тебе расскажет больше или что-то другое, ведь мужчинам и женщинам откровенничают по-разному.

– Конечно, думаю, выговориться ей будет необходимо, раз надумала вернуться.

Ирина снова улыбнулась и посмотрела в глаза супруга тем взглядом, который дорогого стоит. Они распрощались до вечера. Ирина вернулась в патио.

– Девочки, пойдемте готовить Малышке комнату!

– Голубую или желтую? – подхватились близняшки, готовые расстараться для любимой тети и потом заверять ее, как сильно они ее ждали.

– Давайте, голубую! Из ее окон вид на сирень и жасмин, пусть любуется, скоро все расцветет.

***

Ирина была старше Юлии на десять лет. Она как раз поступила в институт, когда Малышка отправилась первый раз в первый класс. В тот год серьезно заболел их отец, и врачи настоятельно рекомендовали ему перебраться в деревню, на свежий воздух и парное молоко. Химики, мать с отцом работали на вредном производстве, поэтому болячки, как и ранняя пенсия, были ожидаемы. Ирина отвоевала Малышку с большим трудом, родители согласились оставить ее в Москве с сестрой не столько ради музыкальной школы и возможностей образования столицы, а потому что скоро им стало ясно, что состояние отца требует почти всего времени матери, которая тоже начала слабеть. К тому же погодок-друзей в деревне нашлось всего две души, что для общительной Юлечки было крайне мало. Сошлись на том, что каникулы и лето Малышка будет проводить с родителями и каждый день общаться с ними по скайпу. Так фактической мамой ей стала Ирина. Однако отношения сестер были шире и глубже, потому что Ирина оставалась по-сестрински снисходительной и понимающей то, чего не приняла бы и не допустила мать. С годами любовь сестер друг к другу приобрела просто глобальный, основополагающий, фундаментальный характер, оставив мало места родителям. Да и родители ушли, не дожив до окончания Малышкой школы.

Сестры совсем не походили друг на друга, ни внешне, ни по характеру. Ирина уродилась в отца, с редким сочетанием красок: при белой коже и выразительных карих глазах ее густые, тяжелые волосы обрамляли тонкое, изящного овала лицо струящимся занавесом цвета старого янтаря. Юлечка угодила маминой родне и была брюнеткой с серыми глазами. Она никогда не носила длинных волос, о которых мечтала, ей не хватало терпения ладить с ними. Стоило ее волосам дорасти до того, чтобы прикрыть мочки ушей, как Юлечка срывалась на стрижку и облегченно выдыхала, встряхивая короткой копной. С возрастом ничего не изменилось, она по-прежнему проваливала попытки уподобиться русалке и неизменно оказывалась в кресле парикмахера. Дерзкие стрижки с драными челками или решительным зачесом назад и вбок невероятно шли к ее спортивной фигуре.

Обе сестры вызывали в людях любовь и расположение, но по разным причинам. Ирина – потому что счастливо сочетала волю, общительность, активность, интеллект и доброту. С ней всякому было хорошо, щедрость ее души и уверенность в себе позволяли ей выставлять других на первый план и высвечивать их достоинства. В разговоре или в компании она непременно несколько раз умудрялась за что-нибудь похвалить каждого, и всякий чувствовал, что это не от льстивости или тайных резонов, а от искреннего расположения к людям. Ирина любила людей и была добра к ним, как, впрочем, ко всему живому. Ее улыбчивость и мягкость никак не означали нерешительности или вялости характера, она доводила до конца всякое начатое дело, даже если оно считалось трудным. В семье она позволяла каждому поступать по своему разумению, но все держала под контролем и незаметно направляла заблудшего или зарвавшегося родича в нужном направлении.

Малышка же с ранних лет наскоком покоряла каждого фонтанирующей энергией и неукротимым обаянием. Ее прелестное, похожее на полупрозрачный цветок личико имело такое выражение, словно она вот-вот должна была получить некий чудесный подарок и ждала этого момента с еле сдерживаемым нетерпением: когда же? Ребенком она сто раз на дню приходила в совершенный восторг: «О, котлетка! Ура, Миша пришел! Кино начинается! Тетрадка розовая! Синичка на подоконнике!» – и так без конца с неослабевающей радостью первооткрывателя. Ее вечное возбуждение радовало, заражало, лихорадило, утомляло не меньше, чем забавляло. Она была подвижна словно ртуть, и эта подвижность воспринималась как свидетельство неоскудевающей жизнерадостности.

Угловатую, длинноногую, порывистую Юлечку более-менее удавалось усмирить спортивной гимнастикой, на которую Ирина записала ее, как только получила сестру под опеку.

– От Малышки можно спастись только одним способом – уходить ее вусмерть, – говорил Михаил, за которого Ирина как раз вышла замуж.

Если не считать того, что в квартире Антиповых много чего было сломано и разбито, следовало признать, что Малышка росла неугомонным, но не проблемным ребенком: с аппетитом ела, хорошо спала, занималась спортом и в музыкальной школе, прекрасно училась. Рядом с уравновешенными Ириной и Михаилом она казалась световым шаром, светлым, подвижным, источающим любопытство и незлобивость.

В кругу друзей Антиповых Юлечку называли дочерью полка и баловали, пестовали, обожали с радостью молодой дурашливости и проблесками будущего родительства. Ее хорошенькое, улыбчивое личико и сокрушающее обаяние примиряло всех с неизбежным обременением семьей в будущем и дарило прилив сил и ощущение радости жизни в настоящем. Малышку заваливали вкусностями и игрушками. Она принимала подношения с таким кокетством, которое наповал сражало мужчин всех возрастов, а женщин сначала смешило, потом смущало. Крошка Малышка строила глазки, жеманничала и улыбалась с той откровенностью и намеренностью, которые можно было извинить лишь детской непосредственностью. Столь беззастенчивое использование личной привлекательности приводило мужчин в восторг, ибо встретить подобное у повзрослевших красавиц было уже невозможно. Девушек это поначалу тоже забавляло, но в какой-то момент у некоторых из них можно было перехватить во взгляде подозрение, что Юлечка вполне осознанно эксплуатирует свою детскую прелесть, и это отталкивало.

С удивлением отмечали одну особенность Малышки: при всей своей ласковости к родным, она никогда ни к кому из их друзей – как бы ее не задаривали – не ластилась и не любила, чтобы ее обнимали, даже просто трогали. Каждый новичок в их кругу проходил обязательную стадию упорства, надеясь добиться расположения девочки и получить эксклюзивное право на объятия, но со временем взрослые отступались, решая, что ребенок прав: нечего чужие микробы собирать!

Для Малышки был только один человек, которого она целовала и обнимала десятки раз на дню – Ирина. На нее девочка смотрела влюбленными глазами и в ответ требовала любви почти тиранически. Так прямо и говорила:

– Люби меня!

– Ты же знаешь, я очень тебя люблю.

– Ты вчера говорила, а сегодня нет, что, все?!

– Люблю!

– Сильно?

– Сильно.

– Не надо сильно, надо больше всех.

– Больше всех. Тебя я люблю больше всех, моя девочка.

Малышка вздыхала счастливо и умиротворенно. Если сестра вдруг делала ей замечание, изумлению не было предела: «Зачем ругаешь? Люби!»

В школьные годы она запросто средь уроков могла прислать сестре смс: «Любишь меня? Люби сильнее всех» У Ирины при этом всегда сжималось сердце, не обижают ли там ее ребенка, не случилось ли чего, но Юлечка вообще никогда ни на кого не жаловалась. Вообще. Никогда.

Как-то, еще в начальной школе, Ирина поинтересовалась, не обижают ли ее.

– Обижают? – переспросила Малышка.

– Ну там пенал прячут или забирают что-нибудь?

– Один раз, – беззлобно ответила Малышка, – потом такого не было.

– А что было в тот раз?

– Коля забрал мой рюкзак и бегал по классу.

– А ты?

– Я взяла его карандаши со стола и стала ломать их по одному.

– А он? – почему-то испугалась Ирина. – А другие дети?

– Они перестали смеяться и смотрели на меня. Коля бросил мой рюкзак, я все равно смотрела на него и ломала его карандаши, тогда он поднял рюкзак и положил его туда, где взял. И все. – Юлечка бесхитростно взглянула на сестру.

Сердце Ирины ухало. Ее ни разу не вызывали в школу с жалобами на Малышку, может, ребенок странно описывает этот случай и только?

– Тебе не было обидно? Или страшно?

– Страшно? Нет. Я просто думала, что он дурак, – обескуражила Юлечка, подняв невинные глазки.

– А ты сама кого-то обижала? Может, забирала чьи-то вещи?

– У них нет ничего такого, все мои вещи лучше в сто раз, – бесхитростно отрезало юное создание, загнав свою воспитательницу в окончательный тупик.

– По-моему, умение постоять за себя и поставить другого на место – прекрасная черта, – после некоторого раздумья заявил Михаил, – и метод вполне по-детски непосредственный.

Ирина все еще выглядела растерянной и Михаил добавил:

– Ты же не помнишь, как вела себя в ее возрасте?

– Не помню, чтобы была в такой ситуации.

– Она твой хвостик, все за тобой повторяет, будет твоей копией, в этом можно не сомневаться.

Малышка действительно срисовывала Иру до смешного и с большой важностью. Ирина разводила комнатные цветы, так Малышка надевала ее домашние шлепанцы и с талантом пародиста поливала, удобряла, опрыскивала, обрывала и разговаривала с растениями точно как сестра. Это было уморительно. Когда Ирина принесла с улицы совсем крошечного котенка, которого первое время кормили с пипетки, Юлечка враз научилась ухаживать за ним, причем именно с мимикой и интонациями сестры, с тем же бесстрашием и решительностью. Малышка вообще никогда не тушевалась и не раздумывала перед принятием решений, страх или сомнения ей были неведомы, в этом она превосходила сестру, которой подчас приходилось брать себя в руки и унимать волнение. Котенка за замечательный дымчатый окрас и печальные обстоятельства приобретения назвали Брошкой и не спускали с рук. Однажды Ирина рукодельничала и вывалила на диван резинки и тесемки, отвлеклась на телефонный звонок и, когда вернулась в комнату, обомлела: Брошка запуталась в резинке и свалилась с дивана, повиснув на ней как на удавке. Бедный котенок извивался и дергался, растопыривал крошечные лапки, но высвободиться не мог, а Малышка сидела перед ним на коленях и смотрела на его мучения с бесстрастием рептилии.

– Боже! – схватила Ира Брошку. – Юля! Что же ты не помогла ей? Она же могла задохнуться!

Малышка взглянула на сестру все с тем же хладнокровием рептилии, словно пребывала в каком-то трансе, и спокойно сказала:

– Тогда ты могла бы завести себе сиамского котенка. Ты же всегда хотела сиамца.

– Что ты такое говоришь? Разве так можно? Сидеть и смотреть, как кто-то гибнет!

– Они наврали. В кино говорили, что, когда задыхаются, то от судорог писаются и какаются.

– Что?!

– В детективе так говорил врач.

– Юля, ну как ты могла не помочь ей? – Ирина чуть не плакала, жестокость Малышки казалась ей чудовищной.

Малышка внимательно посмотрела на сестру, словно изучая ее, пожала плечом и сказала:

– Я больше так не буду. А ты меня люби!

– Люблю!

Когда Ира с глубоким волнением рассказала об этом случае мужу, он успокоил ее:

– Дети в своей непосредственности бывают очень жестоки. Ничего, дорогая, перерастет, поумнеет. Это мелочи, нам бы с любовью разобраться!

Малышку сроду не наказывали – было не за что, не за подранные же колготки и битые кружки? – и смущало, почему она в один миг утрачивала свое обычное жизнерадостное свечение и, словно обделенная и забитая, вдруг требовала свое «люби меня!» Объяснить это какими-то внутренними страхами не получалось. Темнота, Баба-Яга или грозный полицейский, перед которыми обычно трепещут дети, над ней не имели власти. Она не была нервной или впечатлительной, даже никогда не вздрагивала на неожиданный, громкий звук. Казалось, такого уверенного в себе ребенка поищи и не найдешь, но она гасла, если не слышала слов любви даже самое короткое время. Со временем Малышка стала расспрашивать как именно и за что ее любят. Внимание, с которым она выслушивала ответы и задавала уточняющие вопросы, даже смешило. Она будто тщательно анализировала и запоминала, что является прелестью, потому что улыбчива, жизнерадостна, кокетлива, обаятельна как никто, незлобива, бесстрашна, хорошо учится и так далее. С неменьшим интересом выясняла за что людей не любят. Ну какой еще ребенок вел себя подобным образом? Антиповы таких детей не знали и считали свою обожаемую воспитанницу уникумом. А потребность знать, как ее воспринимают окружающие и за что любят Ирина объясняла отсутствием родителей. Старшая сестра полагала, что их с Мишей внимания для девочки, видимо, недостаточно, хотя они ее искренне любили и ласкали, даже собственных детей не спешили заводить, чтобы не вызвать ревности.

Хотя, что касалось внимания, его Малышка требовала только от Михаила. От Ирины достаточно было заверений любви, в остальном она вполне могла заниматься своими делами и не углубляться в дела Юлечки. С Михаилом все было с точностью до наоборот. К нему Малышка была привязана, но никогда не говорила «люблю», зато требовала участия в ее жизни, поклонения и обожания. Он был посвящен в ее девичье царство. Являлся ее рыцарем. Ему отводилась роль защитника, обожателя, поклонника, восхищенного мужчины. Ему дозволялось баловать ее нарядами и восторгаться ее личностью. Чтобы когда-нибудь он сделал ей замечание или нахмурился – ни боже мой! Подбородочек ее начинал дрожать, глаза наполнялись хрусталем, она пристально смотрела на него с молчаливым укором. Он так расстраивался, что чувствовал себя оскорбителем святыни, бросался утешать и вымаливать прощение. К чести Малышки следовало сказать, что она старалась его не разочаровывать, держала лицо принцессы и быстро отходила, и они с Михаилом снова становились закадычными родственниками, один из которых всегда угождает другой. Михаил восторгался тем, что Юлечка вмиг отходила от негативных эмоций, говорил, что для женщины это бесценный дар. У Малышки действительно, как у спички на ветру, гнев или раздражение гасли так же быстро и бесследно, как и вспыхивали.

Сосредоточенность девочки на своих воспитателях продолжалась до седьмого класса, потом сошла на нет, Малышка переключилась на интересы вне семьи, и Антиповы выдохнули: переросла!

Подростковый период прошел для всех гладко: Юлечка перестала рвать штаны и калечить мебель с посудой и ни разу не преподнесла ни возрастного бунта, ни перепадов настроения, ни плохих оценок. Антиповы в эти годы были плотно заняты развитием бизнеса и не могли нарадоваться на свою девочку, по-прежнему обаятельную, успешную, позитивную, не доставляющую никаких забот. Она взрослела, становилась характернее, независимее, красивее, все чаще принимала самостоятельные решения и никогда не спрашивала советов, даже просто не делилась своими планами или раздумьями, ставила своих воспитателей уже перед фактом, правда, всегда умудрялась преподнести совершенное так, что осуждать ее или хотя бы неодобрительно покачать головой казалось неуместным.

Как-то за ужином семиклассница Малышка торжественно заявила, что выбрала потомственный химико-биологический профиль со следующего года. И не успели Миша с Ирой отреагировать на эту новость, как Юлечка невзначай обронила, что бросила гимнастику и музыкалку. Михаил вынес привычный вердикт защитника:

– Не нравится и не надо себя мучить! Свою пользу ты из всего этого уже извлекла.

Ирина не пропустила продуманность поведения обычно бесхитростной сестренки: специально подсластила пилюлю – неприятную новость сгладила приятной!

– Ах ты, хитрючка! – начала она, еще до конца не поняв, как реагировать дальше. Малышка невинно опустила глаза в тарелку и набила рот котлетой. Глядя на сестру, изо всех излучающую детскую непосредственность, Иру обожгла интуитивная догадка: последний год Малышка отказывалась ездить на ученические концерты и на спортивные соревнования… потому что стала проигрывать кому-то? Они к этому времени хорошо усвоили: Юлечка признает только победы. Пока Ирина соображала, что делать со своей догадкой и как отреагировать на стратегию сестры, ее опередил Михаил, верный заступник своей принцессы:

– Интеллект! Высокий интеллект у ребенка, молодец, правильно все обставила! Зачет автоматом по стратегии и тактике!

Малышка исподлобья послала Михаилу нежнейший взгляд и улыбку и снова с самозабвением занялась едой. Тут уж Ирина не могла не согласиться: хитрость и интеллект неразлучны. Однако, ощущение, что у Малышки развивается свое, ущербное восприятие жизни и реакций на нее, и они это упускают, все же несколько раз настигало Ирину, но плотная занятость делами, неизменная улыбчивость и отличные отметки девочки заглушали мимолетное беспокойство. Удивлялись воспитатели другому – что Малышка потом ни разу не села за пианино и не позанималась гимнастикой. Как отрезало. Как будто в ее жизни не было шести с половиной лет регулярных тренировок. Все кануло в небытие, даже привычки или потребности не осталось.

– Дети всегда правы, – философски изрек Михаил, – потому что им принадлежит будущее. А наша Юлька так вообще на редкость разумная девица!

Малышка действительно становилась на удивление прагматичной, совсем не по летам. Ей надо было понимать выгоды и преимущества буквально всего, что возникало в ее жизни. Она практически никогда не утруждала себя чем-либо просто так, из интереса или из-за банального любопытства. Ей нужно было знать, что ей даст то или иное занятие; если оно того не стоило, она прекращала им заниматься. Такая рачительность смешила, ее пытались убедить, что делать что-то просто из интереса приятно и нормально, но Малышка этого не понимала и не могла сказать, интересно ли ей что-нибудь.

– А чтение? – подсказывала Ирина.

Малышка очень много читала и была весьма эрудированной, чем приводила в восторг учителей и всех окружающих. Но ее прагматизм распространялся и на книги, ни разу она не выдала какую-либо эмоцию ни от любовного романа, ни от драмы или трагедии. Для нее книги были источником сведений о мире, словно большая энциклопедия в историях, удобно и наглядно описывающая жизнь на разных примерах. По ним Юлечка получала представления о поведении людей, их мотивах, реакциях и в этом смысле была неутомимым исследователем.

– Я бы так не поступила, – говорила она о героинях любовных романов. – Что выиграла Фериде из «Птички певчей», убежав от жениха? Ничего! Зря только столько лет жила как нищенка.

Ирину с Михаилом такие наивные заявления смешили, они с удовольствием объясняли юной читательнице чувства и мотивы героев, довольствовались тем, как внимательно выслушивала их Юлечка, задавала дельные вопросы. Вопросы ее, правда, всегда отличались логичностью, исключающей мало-мальскую завязку на чувствительности.

– Господи, ей еще учиться и учиться! – восклицал Михаил. – Неужели мы тоже когда-то не имели никаких представлений о страстях? Даже не верится. А девочка-то наша какова, а? Ей бы полком командовать! В эмпиреях не витает, в обморок от амуров не упадет и на ромашке гадать не станет!

На расспросы о школе деловитая Малышка тоже давала только фактические ответы: пятерок столько-то, тот-то болеет, одну химию заменили биологией, шнурок на правом ботинке порвался прямо на экскурсии.

– Ну что же ты у меня такая деловая колбаса! – восклицала Ира. Ей хотелось узнать эмоции сестрички, но эмоции как раз и отсутствовали. Сравнивать было с кем: сама Ира в школе была вдохновлена химией, подругами, мечтами. – Тебе интересно? Весело? Хочется в школу?

– Что за вопросы? – недоумевала Малышка. – Хожу, как все.

– Действительно, – удивлялся и Михаил. – Учится ребенок отлично, причем сама. Конечно, ей интересно и весело, в детстве всем интересно и весело!

Ирина пожимала плечом, трудно было объяснить, что ее смущало в сестренке. Нескладная Юлька стояла рядом на длинных, подгибающихся ножках, до смешного серьезно сводила красивые стрельчатые брови, собирала гузкой яркие губы, потом улыбалась и комната словно озарялась солнышком. Обаяние Малышки с каждым днем только усиливалось и противостоять гипнотической силе прямого, ясного взгляда ее чистых серых глаз было невозможно. Такие женщины рождаются для любви.

– Подростки – трудное племя! – говорил Михаил. – Перерастет еще сто раз. Иди к себе, дорогая! – отпускал он Малышку.

– Как она хороша! – восклицала Ирина вслед сестре.

– Да, и все ее любят. Видела, какие толпы к ней приходят? В рот так и заглядывают.

– Да. И она ими вертит как хочет, – усмехалась Ира.

– Ну, лидер по натуре, тут ничего не поделаешь, – Михаил оставался неизменным ревнителем своей маленькой воспитанницы, хотя она и переросла его на полголовы.

– У меня никогда не было духа состязательности, который сидит в ней. Я делала что-либо только из интереса, а Малышка все делает не потому, что ей это нравится, а чтобы обойти других, победить. Ей нужен только выигрыш.

– Разве это плохо?

– Не знаю. Может, это характер бойца и мне не понять, кому и что она доказывает? Никто ведь ей вызова не бросает, а она в вечном поединке со всеми. Как задиристый петух. Сама себе придумает, что должна всех победить, и злится, если кто-то лучше нее. Вот думаю, музыкалку и гимнастику она бросила не потому ли, что кто-то там лучше нее? И посмотри на ее подруг! Даже для общения выбирает тех, кто подыгрывает ей. Что в этом хорошего?

– Так, дорогая, что-то ты огород нагородила! Все в кучу собрала! Хочет быть лучшей, пусть будет, что в этом плохого?

Ирина пожимала плечами, ее беспокойство было интуитивным. Она заметила, что Малышка, хотя и находится всегда в окружении ровесников, не умеет дружить. Ей мешает чувство превосходства. Она явно считает ниже своего достоинства быть на равных с другими детьми и просто ждет, чтобы они ей уступили главенство по доброй воле. Если такого не происходит, перестает общаться. Хотя дети буквально липли к Малышке, и все могло быть возрастной нормой и не стоит раньше времени наводить тень на плетень.

– Ты же знаешь, сколько в ней любви, какая потребность любви! – Михаил кивнул на стену возле телевизора. Уже много лет эта стена была завешана рисунками и сердечками, исполненными нетвердой рукой жаждущей любви девочки. Все они были о связи между ними троими. Он не мог не улыбнуться, говоря это. С улыбкой сдалась и Ирина. Эти неуклюжие свидетельства искренней и трогательной поры их воспитанницы вызывали в них трепет.

– Перерастет еще сто раз. Хорошая, добрая девочка.

– Скорее бы прошел этот переходный возраст! – согласилась Ирина.

К выпускным классам Малышка превратилась в ослепительно яркую барышню, обаятельную, улыбчивую, легкую, юморную. Она стала остра на язычок и приносила с собой атмосферу веселья, ее обожали все поголовно, за ней ходили, на нее равнялись, и она с открытым удовольствием купалась во всеобщем внимании. Ира с Мишей не могли на нее надышаться и стали чуть грустить, что скоро она съедет от них.

– Осиротишь нас!

– Вам от меня никуда не деться! – грозила им пальцем прекрасная наяда.

***

По окончании школы Малышка поступила на «семейный» химико-биологический факультет и осталась жить в родительской квартире. Антиповы купили себе собственное шестикомнатное жилье в аккурат к рождению дочек и перебрались туда еще до выпускного.

Скоро Ирина света белого невзвидела в заботах о подрастающих близняшках, и детство Юлечки стало казаться ей легким сном в летний полдень. Она очень скучала по своей старшей девочке, Малышка оставалась для нее глотком свежего воздуха, лучиком света в ее горшечно-подгузничном царстве и радовала посещениями.

Когда Юлечка приходила, открывая ей дверь, Антиповым невольно хотелось убедиться, не порушен ли за ней лестничный марш – столько силы скрывалось в развороте ее плеч и в движениях. Даже сидя в гостиной на диване за чашкой чая она вносила в их квартиру забытый кавардак. Оживлялись все: близняшки дурачились, Михаил говорил громче и больше обычного, Ирина управлялась суетливее, словно боялась, что помедлив, допустит какую-то катастрофу. По уходу Юлечки все члены семьи валились с ног от усталости, смеялись, вспоминая прошлое, удивлялись, что, став взрослой, Малышка не изменилась и источала столько же обаятельной, манкой энергии, как и раньше. От нее буквально пыхало жаром и становилось мало места. Каждый рядом с ней невольно заряжался, молодел, бодрел и вспоминал о сладости жизни. Как такое солнышко не любить? Они ее очень любили.

Студентка училась легко, не особо утомляя себя науками, которые все более находила докучными. К удивлению сокурсников и преподавателей она умудрялась сдавать великолепные работы, получать автоматы, а на экзаменах выползала на обаянии и отличной памяти. Были у некоторых завистников подозрения, что работы за Юлечку пишут влюбленные парни, но никто на эти наветы не обращал внимания. Говорили, ее улыбка стоила любых жертв. Почти как и в детстве кокетливая, она с расцветшей силой чаровала всех жизнелюбием и необычной угловатой женственностью. С ума сводящей парней особенностью была ее манера не отводить взгляд, словно от внутренней чистоты ей неведомо было смущение, и вкупе с хрупкостью и изяществом это возвышало ее над остальными девушками, делало нетипичной, особенной, убийственно притягательной.

Заглядывая в гости к сестре Малышка взахлеб рассказывала о кавалерах, некоторых приводила представлять в качестве серьезных вариантов. Каждый из юношей смотрел на нее телячьими глазами и не было сомнений, что их душа отдана Юлечке без остатка. Но встречалась она с ними всегда недолго, самое большое до полугода.

– Ветреница! – не без одобрения журил Михаил. Сам верный муж, раз и навсегда отдавший сердце, интересы и жизнь первой и последней любви, он гордился популярностью племянницы и ее победоносным шествием по сердцам парней. Но по-отцовски назидал: – Год-другой и останавливайся на ком-нибудь!

– Не останавливается мне! – смеялась Юлечка, встряхивая короткими волосами. – Хочу влюбиться по-настоящему в настоящего!

– А эти не настоящие? – Михаил растопыривал и многозначительно шевелил пальцами обеих рук, изображая количество бывших ухажеров, которых им представляли с восторженным придыханием.

– Думала, что настоящие, но всякий раз оказывалось, что это не то!

– А кто тогда то?

– То – это такой мужчина, который как джек-пот! Чтобы все в нем было! Чтобы я была от него – она воровато оглянулась и понизила голос – в неизменном а…уе!

Михаил испуганно и смешливо прикрыл рот рукой от крепкого словца Малышки, но оба тут же прыснули и молчаливо согласились, что именно такое определение как нельзя лучше передает чаяния современной принцессы.

Почти каждый из отставников тайком от Юлечки приходил к Ирине, плакался, просил заступничества, содействия. С ними только она и узнала, как выглядят люди с разбитыми сердцами: опустошенные, потерянные, с непониманием, в чем их вина.

– Господи, жалко их как! Так страдают, сил нет! Когда только так насмерть влюбиться успевают? – вздыхала Ирина перед мужем. – А как им поможешь?

– Да, красота – страшная сила! Но ничего, еще сто раз влюбятся! Дело молодое.

– После таких трагедий никакой любви больше не захочешь, смотреть на них прямо не по себе! Как будто душу из них вынули.

– Юлька наша как благодатный дождь, проливается на человека и он счастлив, а перестает – все, пустота да одиночество. Ее вины в этом нет, это природный дар, таких людей мало.

– Может, и к лучшему, что мало? Я прямо какой-то мистический ужас испытываю, когда вижу глаза этих ребят, они же все как один в состоянии какой-то черной немочи, раньше мне таких трагедий видеть не приходилось. И почему-то все себя считают смертельно виноватыми.

***

По окончании университета Юлечка устроилась в учреждение под бочок сестры. Сначала она не подавала никаких надежд на научную карьеру, но к концу года неожиданно для всех вдруг сделала неплохой доклад. Коллеги диву давались, Ирина тоже, Юлечка пожимала плечами: «А что такого-то? Подумаешь!» Всерьез стали прочить ей серьезное развитие, хотя не понимали, откуда что взялось. Еще через пару месяцев она снова всех удивила, приехав на работу на красной Тойоте. По институту пополз слух, что Юлечка консультирует серьезных людей. Сама виновница внимания ничего не поясняла, лишь отшучивалась. Контрольным выстрелом для всех явилось ее неожиданное замужество за самого завидного жениха НИИ, молодого ученого с большими перспективами.

Ирина с Михаилом дар речи потеряли, когда молодожены заявились к ним из ЗАГСа с цветами и шампанским.

– Взбрыкнула так взбрыкнула! – сказал первым пришедший в себя Михаил. – Значит, он – тот самый?

– Еще какой! Все девчонки нашего НИИ на него облизываются! – восторженно отрекомендовала супруга Малышка и прижалась к его груди спиной, а обе его руки сцепила на себе. Саша смущенно розовел и поглядывал на новоиспеченную жену с обожанием. – А он выбрал меня! То-то все приуныли! Нос всем утерла!

– А торжество? – растерянно развела руками Ирина.

– Не хотим!

– Хоть сами давайте!

Вчетвером отправились отмечать в ресторан, и Антиповым было неловко от непрекращающихся бесстыдных поцелуев и объятий Малышки, коими она наслаждалась своим положением с довольством победителя.

Ирина утешилась тем, что знала Сашу как положительного, серьезного и целеустремленного человека.

– Им интересуется Массачусетский институт, – сказала она мужу. – Возможно, Саша примет их предложение.

– Прекрасные перспективы!

– Нет, ну торпеда, а не Юлька! – все же всплеснула руками Ира. – Я за ней не успеваю. Откуда что берется в ее жизни? Ну никакой логики!

***

Однако скоро сердце Ирины стало болеть не из-за ветрености сестры, допустившей тайную свадьбу, и не из-за возможности ее отъезда в Америку. Стало очевидно, что Саша не просто любит Малышку, а ослеплен ею, она же заскучала.

Юлечка первые несколько месяцев семейной жизни посвятила рьяной игре в молодую хозяйку идеального формата. Квартира сверкала чистотой и благоухала кулинарными изысками. Сама молодая порхала по паркету в изящных шлепанцах на каблучках, по утрам за ее летящей фигуркой струились шифоновые волны пеньюаров. Супруг ее обожал и смотрел с нескрываемым восхищением. Пьяный счастьем обладания он опрокидывал ее на себя и говорил, говорил ей слова любви. Она хохотала и вырывалась. Затем ей это стало скучно. Одно и то же каждый день! Один и тот же человек, заботы, разговоры, слова. Никакого движения. Скучно! Малышка приуныла и поглядывала на мужа волком. Саша терялся. Он не мог понять, что сделал не так, спрашивал супругу, она бурчала:

– Просто скучно. Надоело все.

– А чего ты ждала?

– Не знаю. Просто, чтобы не было скучно.

– Ну хорошо, как должно быть, чтобы тебе было нескучно?

– Не знаю.

– Вроде с такой радостью все делала…

– Вот и хватит. Просто… чего еще я здесь не видела?

Саша был сбит с толку. Такого он не ожидал.

Молодая семья не прожила и года, как Юлечка подала на развод. Саша, Ирина и Михаил были сражены.

Малышка явилась к сестре с бойцовским видом и с порога заявила:

– Ничего не говори! Я знаю, что Саша хороший и все такое, но это не мое. Мне с ним невообразимо скучно. Другого найду! Настоящего! Давайте пирожные есть, я принесла «Павлову» и «Мильфей»! И вообще, один раз замуж выходят только ленивые!

Так тема брака Малышки была закрыта. Ирине осталось сочувствовать Саше и способствовать развитию его карьеры, это был ее способ загладить перед ним вину, которую она почему-то чувствовала. На Сашу в тот период невозможно было смотреть без сострадания: практически деморализованный, осунувшийся, побледневший, похудевший, потухший, сжавшийся. Ира, глядя на него, не раз срывалась на слезы и в обеденный перерыв подсовывала бывшему зятю вкусности, гладила по поникшим плечам.

– Я ничего не понимаю, – говорил он ей, – в чем я виноват? Что, что я делал не так?

– Все так, Сашенька, все так ты делал, просто не судьба, понимаешь?

– Но ведь в один день, понимаете? В один день все изменилось, как будто ее подменили, как будто… – он провел перед лицом ладонью – сменили экспозицию в витрине. Как это объяснить? Что я сделал не так?

Саша не понимал, страдал, ужасался Юлечкиным насмешкам.

– Дорогой, ты такой чудесный парень, – утешала его экс-свояченица, – не страдай!

– Ира, я уже не понимаю, – поднимал он глаза, полные вселенской скорби, – а была ли любовь? У меня такое чувство, будто надо мной надругались. Использовали и выбросили.

А Юлечка ничего, лучилась энтузиазмом встретить настоящее чувство, и ни разу не проявила добра к экс-супругу. Кто-то из коллег попытался ее попрекнуть жестокостью, но Малышка скоро уверила всех, что ее желание расторгнуть брак возникло не на ровном месте:

– Вы ничего не знаете! – твердила она, и, ничего не объясняя по сути, каким-то чудом перетянула сочувствие на себя. – Я работать не могу! – восклицала Малышка. – Мне статью сдавать, а у меня конь не валялся!

Действительно, так ожидаемой научной статьи от Юлечки не последовало, и вскоре все уверились, что ей теперь не до науки, и от нее пока ничего не ждали, жалели. Незаметно для всех Саша стал виноватым в чем-то таком, что заставило Юлечку подать на развод. Вдобавок руководство получило на него анонимку, мол, он присваивает себе чужие идеи и разработки. Сашу затаскали по кабинетам, ничего не доказали, но нервы ему сильно потрепали и окончательно испортили отношение коллег, всех, кроме Ирины. Ирина отказывалась верить в непорядочность бывшего зятя и называла его на редкость чистым человеком.

Тем не менее, незаметно все, включая Иру, стали восхищаться Юлечкиной решительностью и умением отсечь ненужное и идти по жизни дальше.

– Правильно сделала, – говорило старшее поколение, – это нас воспитывали так, что терпеть надо. А зачем? Когда ничто не мешает искать свое счастье?

– У нас женщина обязательно должна быть мазохисткой! Не по сердцу человек – обруби! Молодец, Юляша, ни на кого не оглядывается, сама решает, что ей нужно!

Лишь иногда, наедине с собой, Ирина вдруг как бы опамятовалась и понимала, что в душе очень смущена ощущением, будто вся затея с браком изначально была для Малышки не более, чем спортивной забавой. Однако девочка так прямо смотрела в глаза и так мило ласкалась, прося смотреть вперед, а не назад, и совсем не смущалась вопросов о Саше, и не проявляла ни капли стыда, что подозревать ее в нечестности казалось кощунством. Она всегда была искренней, всегда.

Саша первое время искал встреч с Малышкой, надеялся, что она погорячилась, поступила опрометчиво, одумается и вернется. Он не мог поверить, что ее любовь к нему, от ураганной силы которой его штормило, ее настойчивость, с которой впору было осаждать Трою и с которой она добивалась его внимания и отваживала всех симпатизирующих ему девушек, исчезли враз и окончательно. Он считал, что так не бывает. Но Малышка даже не старалась быть с ним деликатной, фыркала в лицо, требовала не позориться и не унижаться, а принять разрыв мужественно. Она-де ошиблась. Так случается. Ничего страшного. Саша крепил сердце, тайно надеялся, но скандал с обвинением доконал его, и он уехал в Америку.

После развода у Юлечки была целая галерея принцев, искренне представляемых в качестве настоящих, но непременно переходящих в ранг невообразимо скучных и безжалостно отставленных.

***

В двадцать восемь Малышка влюбилась. Да так, что все поняли: это тот самый мужчина, настоящий, потому что рядом с ним она имела не привычный победительный вид, а восторженно-ошарашенно-подобострастный.

Кириллу было тридцать восемь лет, он являлся кузеном Гарика, самого закадычного друга Антиповых, с которым строился Новый Свет, и давним деловым партнером Михаила. У Кирилла не было дома в Новом Свете. В свое время, получив предложение о покупке земли, он лишь замахал руками: «Да что вы! Где я и где дом?» В те годы он, в отличие от кузена, был во власти той молодой силы, которая не позволяла ему оставаться на одном месте. Ощущение безграничности своих возможностей, желание объять необъятное заносило его в самые рисковые проекты и требовало быть свободным, как ветер. Смелая предприимчивость открывала перед ним заманчивые перспективы, и он с удовольствием срывался пожить в Бангкоке, Сингапуре, Вене или Праге, обрастая связями, знакомствами, приятелями. Довольно скоро Кирилл стал обеспечен, затем богат и к тридцати годам, наладив дело, решил, что заслужил отдых. Круизы на яхтах, роскошные отели, клубы в разных уголках мира, женщины всех рас и национальностей – это ли не счастье? Оказалось, для него нет, просто потому, что он видел цену всему. В период развлечений у него сложился постоянный круг общения из прожигателей жизни, его записали в тусовщики и гедонисты, обожали за щедрость и снисходительность, к нему норовили прилепиться халявщики и распутники, но от безрассудств и беспутства Кирилла удерживало присущее ему и крепнувшее с годами нравственное чувство и почти физическая потребность душевной красоты. Он знал, что у его забав есть срок, потому что сам установил его в два года, и прекрасно сознавал, что за люди сейчас его окружают. Намеченный срок безбашенного веселья Кирилл не выдержал, спустя год осел в Италии и вернул себе душевный покой лицезрением шедевров Ватикана, Флоренции, Венеции и всего остального. Однако многие решили, что он продолжает отжигать, просто сменил компанию.

В тридцать с небольшим Кирилл вернулся в любимый город, в Москву. Объяснил просто: домой тянет. С собой привез лишь несколько чемоданов книг, ни одной художественной, все о личностном росте и психологии в разных аспектах. На вопрос Гарика, что с удалью молодецкой, искренне кивнул:

– Наелся! – И лукаво сыронизировал: – Почему все помнят только последние два года? Это был всего лишь мой отпуск, сразу за несколько лет.

– Посмотрим!

К этому времени Гарик, как и Михаил, женившийся в институте, уже растил детей и взращивал сад. Некоторое время Кирилл с удовольствием гостил у него, занимался племянниками, затем заявил, что будет окапываться и уехал в город. Какой-то период его еще встречали среди старых друзей-тусовщиков, однако, все чувствовали, что в нем произошел перелом. Кирилл что-то обдумывал, его мысль частенько была обращена внутрь него самого, на лице блуждала неопределенная полуулыбка. На самой пафосной вечеринке он смотрел на окружающих со снисхождением, скучал, его слишком терпимая физиономия портила настроение другим, и он все реже тусовался. «Кажется, точно перебесился, – сказал тогда Гарик. – Посмотрим, к чему это приведет»

Кирилл купил огромный лофт и с удовольствием погрузился в его обустройство. За год он изучил все выставочные пространства Москвы, перезнакомился с массой художников и скульпторов, украсил свое жилище неплохой подборкой произведений современного искусства. Во вкусе ему отказать было сложно. Затем он заказал библиотеку во все стены своего домашнего кабинета и занялся собирательством книг. Его страстью были старые книги, выпущенные ничтожным тиражом, в поисках чего-то особенного он долгие часы просиживал в лавках букинистов, скупал все интересное. Всерьез подумывал, не поохотиться ли за инкунабулой², но пока ограничивался поздними изданиями с красочными гравюрами. Гравюры его завораживали. Тáк Кирилла чаще можно было застать дома за книгой, чем где-либо еще. Женщины от такой перемены фыркали – она их обижала, и о нем стало ходить немало нелицеприятных слухов.

Лишь родственники находили этот разворот на сто восемьдесят градусов в его интересах естественным, закономерным и правильным. Нагулялся парень! Ждали, что Кирилл обзаведется семьей. Однако радостной новости все не приходило. Женщины рядом с ним появлялись с завидной легкостью и так же легко исчезали по неясным причинам. Близкие разделились на два лагеря. Одни ставили на нем клеймо устоявшегося холостяка и полагали неспособным к семейной жизни, другие, к ним относились Гарик с Михаилом, что Кирилл готов остановиться, но ему непросто найти подходящую женщину, мешает опыт. Между собой оба и сами не раз признавали, что, не женись они по молодости лет, большой вопрос, нашли бы себе столь прекрасных женщин, как их нынешние жены. Своих жен они считали штучными людьми, а таких разбирают еще со школьной скамьи. Оба друга полагали любвеобильность Кирилла этапом в его жизни, но никак не частью натуры. «Дань молодости, – говорили они. – Избыток силы»

По возвращению Кирилла в Москву Михаил много общался с ним по делам бизнеса и за несколько лет хорошо изучил его характер и принципы. Они не были близкими друзьями, потому что близкий круг общения у них оставался разным, но узнали друг друга благодаря работе. Что ни говори, а свободное предпринимательство, особенно в нашей стране, едва ли не лучший способ понять, что собой представляет человек.

Встреча Кирилла с Малышкой произошла в ресторане на Дне рождения Гарика.

Она увидела его в дверях банкетного зала – он только вошел – и обомлела, забыв проглотить блин с икрой.

Высокий, вальяжный, эффектный альфа-самец неспешно осматривал зал с легкой праздничной усмешкой на лице. Малышке показалось, что он светится. Его свет транслировал в пространство непоколебимую уверенность в собственном превосходстве, ум, жизненный опыт и… непокоренность. Да, женщины сразу считывали с него, что он не покорен ни одной из их сестер, Малышка не осталась исключением. Из-за явной этой независимости некоторым Кирилл казался сексистом, но Михаил говорил, что это не так.

Когда-то Кирилл перенес воспаление лицевого нерва, и правый уголок его рта чуть повело вверх. Из-за этого создавалось впечатление, что он, глядя на вас и на весь мир в целом, цинично ухмыляется. А в сочетании с проницательным взглядом эта ухмылка производила демонический эффект. Юлечка как увидела его, так и пропала. Сначала она дура-дурой таращилась на него как дворняга на говяжью вырезку, затем села рядом с ним и сидела, не шелохнувшись и не глядя на него. Потом ее, как она говорила, понесло навстречу судьбе.

Малышку чуть не разорвало от выброса той сокрушительной, обаятельной энергии, которой она всех покоряла и заряжала. Зарядила и покорила и Кирилла. Он оказался в плену силы ее эмоций и жара молодости. Ее накал, порывистость, разгоревшийся румянец и блеск глаз подействовали на него так же, как и на всех без исключения – гипнотически. Малышку же накрыла уверенность, что она встретила самого-самого мужчину на свете, и он должен принадлежать только ей. Он заслуживает ее, он – настоящий! Она блистала остроумием, заливалась серебристым смехом, пленяла утонченным кокетством, безыскусность которого достигается годами тренировок. К концу вечера Юлечка не сомневалась, что Кирилл любит ее. Просто потому, что она его любит.

На тему любви они ступили довольно быстро.

– Не все умеют любить, даже если влюбляются, я и сам про себя не знаю, умею ли. С годами все меньше понимаю, что такое любить.

– Я умею любить! – клятвенно заверила Малышка, лихо тряхнув черной копной. – Я все сделаю для любимого! Все!

Кирилл тонко улыбнулся. Сколько раз он слышал это? Десятки. Он обладал тем редким обаянием, которое вызывало у одних женщин желание подчиниться, у других – подчинить его самого. И немало их капитулировало перед ним. Не раз он увлекался и вступал в серьезные отношения, но все заканчивалось для него разочарованием. К сорока годам этот успешный бизнесмен, закончивший школу с золотой медалью, институт с красным дипломом, благотворитель, меценат и испытанный донжуан понял, что ничего не знает о любви и понятия не имеет, что такого можно получать от женщины, чтобы желать жить с ней ежедневно всю жизнь.

Когда-то его привлекала только красота женского тела, и он с восторгом поглощал красавиц, забывая их имена, путаясь в лицах. Он даже испугался, в один день вдруг почувствовав что-то вроде отвращения к совершенным линиям и формам. Ему захотелось познать суть женщины. Он стал встречаться с умными, интересными, успешными, и какое-то время это увлекало, но привело к тому же результату: неудовлетворенность. Ему чего-то не хватало. Умея легко получить любую понравившуюся девушку, он все больше разочаровывался в связях и стал очень разборчивым. Ему казалось, что женщина должна дать ему что-то такое, чего он прежде ни от одной из них не получал. Что это он не имел даже приблизительного понятия, потому что давно вкусил от всех известных плодов и неизведанного не осталось.