Читать книгу На страницах дневника - К.Стирфорт - Страница 1

Люди, которые больше всего на свете мечтают стать счастливыми

Очень часто становятся несчастными

Был ли это талант? Нет.

Был ли это гений? Да!

Как жаль, что не все мы гении, и если талант в себе ещё хоть как-то можно развить, то гениальность, увы, или заложена в нас с рождения, либо она отсутствует совсем. Однако, человек всесилен, и нет никаких сомнений в том, что можно развить своё мышление, чтобы идеи сами раз от разу навещали голову. Но где гарантия, что эти идеи окажутся гениальными? Что миру понравится именно твоё нестандартное мышление? И что именно тебя окружающие захотят провозгласить гением?

Как это не печально, гарантий здесь ноль, здесь скорее риск! Да, впрочем, как и везде, риск показать миру свою настоящую сущность, показать бушующую внутри Личность. Каждый из нас, абсолютно каждый, способен заявить миру о себе! Показать свою страсть, свою натуру! Ведь все мы, как ни крути – индивидуальности. Даже те стада людей, которые служат в жизни для массовки, нежели для главных ролей, и те индивидуальности. Просто они почему-то не могут раскрыть себя, толи от большого стеснения, толи от небольшого ума, который мешает развитию их как Личности.

В любом случае, даже гении очень часто находятся в этой самой массовке всю свою жизнь. И так получается, что никто об их даре не узнаёт. Никогда. В лучшем случае, такой гений после своей жизни оставит будущему поколению свои дневники или записи, книги в двух-трёх экземплярах, или чертежи в старом, давно забытом чемодане, а в худшем – гениальностью воспользуется кто-то другой. Ведь гениальность – это в первую очередь мысли, а их, как собственно и все в этом мире, можно купить, продать, забыть, потерять или что ещё хуже – украсть.

Ведь, далеко не все такие добропорядочные как Макс Брод, который открыл для мира такое имя как Франц Кафка. Нет! Ведь и он мог выдать труды знаменитого писателя за свои, но он почему-то этого не сделал… Он заявил о себе по-другому, и теперь все знают его как блестящего переводчика и, конечно же, человека, восстановившего труды своего друга.

Кафка был гением, Макс Брод – талантом, который смог разглядеть гения. Но ведь согласитесь, далеко не каждый смертный может распознать настоящую гениальность. Порой, люди воспринимают ее за самое обычное сумасшествие. И это само собой разумеется, ведь грань между, казалось бы, такими противоречивыми явлениями, очень тонка. Их разделяет даже не черта, а пунктир, который позволяет им постоянно контактировать друг с другом.

А ведь это странно, говорят, что все гении рождаются сумасшедшими. Со своими отклонениями и странностями. Так, например, великий художник Сальвадор Дали говорил о себе в третьем лице, уже упомянутый Франц Кафка страдал от различных депрессий и расстройств, Оскар Уайльд странно одевался и вообще видел жизнь совершенно иначе, авиатор Говард Хьюз страдал обсессивно-компульсивным расстройством, Ван Гог лежал в самой обычной психушке, Ив Сен Лоран провел некоторое время в реабилитационном центре, а у Федора Михайловича Достоевского с пятнадцати лет были приступы эпилепсии.

Так почему же мир до сих пор помнит эти имена и совсем не собирается их забывать, и почему восхищается безумцами, называя их Великими!? Почему одним место в психиатрической клинике, а другим в памяти и сердцах людей на века? Пожалуй, ответ на этот вопрос найти будет нелегко. Может быть удача сыграла большую роль, может быть знакомства, может быть …может быть..может быть… Не стоит искать ответ на вопрос, где ответа вовсе нет.

Можно лишь в очередной раз убедиться, что самый, казалось бы, беспомощный, незаурядный, никчемный, неподготовленный к жизни человек, готов показать себя миру и найти в себе то, что, в конце концов, сделает его имя бессмертным.

И как, наверное, уже догадался читатель, герой, кому будут посвящены следующие страницы, обладал качеством, таким как гениальность, а потому и был для окружающих некой загадкой. И не стоит думать, что гениальность его сразу открылась людям, нет, потому как до самых последних дней его жизни, он был прозван не иначе как чудаком. Хотя некоторые предпочитали называть его безумцем. Героя же нашего это ничуть не смущало, скорее наоборот, он даже гордился подобным званием, ведь именно так называли когда-то всех гениев, живших на этом свете, гениев, чьи имена мы не можем забыть до сих пор, и кем так восхищался наш герой.

Этот «чудак», а я по некоторым соображениям пока что не хочу раскрывать его имени, обладал неимоверным желанием хоть чуточку походить на гения. Хотя бы внешне.

Высоченные шляпы-цилиндры, береты всевозможных расцветок, несуразные кардиганы, часы на цепочке, которые уже несколько лет никто не носил, галстуки-бабочки, длинные шарфы, яркие жилеты, брюки, привлекающие внимание… Он всегда выглядел так, будто в городе какое-то важнейшее мероприятие, просто никто о нем не знает. А мероприятия действительно были, только не в городе, а в его голове.

Вальяжной походкой, словно король, а лучше сказать, королева, он шёл через торговцев, которым до него не было никакого дела, через детей, как обычно кидавших в него сухие ветки, и простых жителей, принимавших его за чудака, жившего в маленьком красном доме с оранжевой крышей, по адресу, который ни в каких справочниках не указан.

Как-то в один из таких суматошных дней, чудак, как всегда собирался в художественную лавку, его излюбленное место, где он мог находиться с утра до самого закрытия, рассматривая всевозможные кисточки, краски и холсты. Он надел свой лучший, по его мнению, кардиган темно-зеленого, почти, серого цвета с рюшками на рукавах, белую рубашку, галстук-бабочку, белоснежные брюки, полосатые носки и любимые коричневые ботинки.

В таком виде он вышел из дома в прекрасном расположении духа и направился прямиком в художественную лавку через городской рынок.

Здесь к чудаку уже привыкли, однако некоторые покупатели, а порой и торговцы оборачивались на нашего рыжеволосого героя, чтобы посмотреть, какой образ он выбрал на сегодня.

Рыжеволосый. Чудак больше всего на свете любил цвет своих волос. Ему нравилось, что именно его волосы ярче, чем у всех остальных, ведь они были не просто рыжие, как у обычных людей, коих солнце одарило веснушками, они были скорее оранжевые, как крыша у его дома, такие, что если приложить к ним курагу, то она может и вовсе затеряться.

Чудак гордился своими волосами, но как бы странно это не звучало, он совсем не следил за ними. Его рыжие кудри напоминали прическу ученого после очередного опыта, они небрежно торчали в разные стороны, нисколько не мешая своему хозяину, а потому и остальным тоже не мешая.

Как и всегда, на этот раз чудак задумался о чем-то своем, и даже когда местные дети стали бросать в него сухие ветки с криками «Чудной- чудной с рыжей странной головой» – он этого попросту не заметил, как не заметил этим утром никого вокруг.

В его голове рождалась идея, а это будет куда важнее каких-то веток. Да и толку говорить с людьми, которые выбрали не жизнь, а существование. Кто вспомнит об этих торговцах и детях через двадцать лет? И кто будет праздновать столетие со дня их рождения?

Эти вопросы действительно волновали нашего героя каждую минуту, ведь обессмертить свое имя, запомниться и оставить о себе хоть что-то, благодаря чему тебя будут помнить еще долгие годы – чудак считал главной целью, как своей, так и всех людей. Но он никогда не понимал, почему же люди не хотят ничего изменить в своей жизни, и посвящают себя своему делу не целиком. Ведь даже самый обычный торговец, по его мнению, может стать великим торговцем, если он будет думать о торговле, как о своем призвании.

Каково было призвание нашего чудака? На самом деле, он этого не знал. Он жаждал славы, но не имел ни малейшего понятия, как ее заполучить. Он привлекал к себе внимание своим внешним видом и поведением, но любимого дела, которому готов был отдаться полностью так и не нашел. По крайней мере, он так сам думал.

Всё, что умел делать чудак, всё, что он любил делать – это рисовать. Однако он никогда не считал, что хорош в этом деле. Точнее не видел. Не замечал.

Он мог днями и ночами изучать биографии великих людей, в том числе и знаменитых художников, однако считал, а мнение свое у него, безусловно, было, считал, что художники более прославились своей жизнью, нежели работами.

Он встречал многих людей, которые знали, что у Сальвадора Дали были странные усы, а дома жил муравьед, но не могли вспомнить ни одной его картины. Кроме того, этот самый Дали, не считавший себя сюрреалистом, в последствии стал центром такого направления как «сюрреализм».

Он знал людей, которые обсуждали ухо Ван Гога и дружбу этого художника с Гогеном, но не догадывались, что «Подсолнухи» – это не одна картина, а целый цикл работ.

Он видел людей, которые удивлялись бровям Фриды, но кто она, они не знали.

Он удивлялся таким людям. Как удивлялся художникам, создавшим работы, которые теперь стоят миллионы. И он мечтал создать такую же картину. Чтобы его заметили. Чтобы слава наконец-то пришла к нему.

Картин в его доме по истине было немало, нужно было их только продать. Продать нужному человеку, «а уж мои знаменитые кардиганы и рыжие кудри сделают свое дело и обессмертят мое имя».

Именно так считал чудак, историю которого я собираюсь вам рассказать, руководствуясь его потертыми дневниками, которые я обнаружил случайно в деревянном сундуке, коих уже не производят на свет, в темной каморке, когда купил себе небольшой дом с ярко оранжевой крышей.

Из дневников я узнал, что рядом с домом был некогда рынок, пройдя через который можно было попасть в художественную лавку. И если я правильно понял, то здание лавки не сохранилось. Там теперь церковь, и звон колоколов время от времени слышен и в доме, что я приобрел, как говорится, по дешевке. Из дневников я понял, что здесь, на этом месте и жил чудак, которого я бы скорее назвал гением, коим он и являлся на самом деле, совсем не подозревая об этом. Но сколько раз не перечитывал я страницы, написанные чудаком, я так и не сумел понять время, о котором он говорит. Он жил на этом свете не так давно, ведь объектом для восхваления он выбрал вышеупомянутого Сальвадора Дали. Но в какие именно годы, узнать не суждено, ведь дат в дневниках не было вовсе, к тому же никто, кроме меня не изучал его биографию, да и вряд ли возьмется изучать.

Когда я впервые прочел дневник, я моментально задался вопросом: «А был ли художник?». Ведь дневники написаны так, словно вёл их ребенок, только что научившийся писать. Неровные буквы с разным наклоном были написаны то цветными карандашами, то мелками, то самыми простыми чернилами, а то и вовсе белой краской, что прочитать возможно, только если поднести к лампочке.

Однако в голове ребенка не могли быть такие глубокие мысли и вопросы, которыми задается человечество на протяжении вечности.

«Эпатаж!» – скажете вы, и вероятно будете правы. Выделяться даже личным дневником – вот, что должен делать гений, по мнению чудака.

Я же с ним не совсем согласен, однако свое мнение, пожалуй, оставлю при себе, ведь я с самого начала собирался рассказать вам о гении, что так мечтал стать Личностью и шел в художественную лавку, не обращая внимания на людей и сосредоточившись на идее.

«Идея есть основополагающее всякой мечты. А мечта – это иллюзия, в которой мы хотим быть и которую мы в силах превратить в реальность. Мечта – это не фантазии. Мечта – это замысел идеального будущего. У каждого есть мечта. Человек без мечты = никто. Если у человека нет своей мечты, или что еще хуже она есть, но он не решается ее осуществить, значит, в конце концов, он станет реализовывать другую мечту. Чужую. Не свою. И не важно, чья мечта это будет, друга или партнера по работе. Человек без мечты попадает в чужую жизнь. Не в ту, где он хотел бы оказаться, а в ту, где он всегда будет второстепенным героем. Это так странно. Мечта берется из ниоткуда и овладевает человеком, как любовь, страсть или болезнь. Мечта – это чувство, которым хочется жить. Конечно, если это настоящая мечта. Такая, в результате которой появляется цель. Цель осуществить ее. А с целью в голову приходят идеи…» [цитата из дневника]

***

Судя по всему, одна из таких идей и посетила нашего мечтателя. Потому что он очень целенаправленно пришел в художественную лавку и попросил три разных кисти, чтобы рисовать. Он точно знал, какие кисти ему нужны, но понятия не имел, что будет изображать на холсте, который уже был приготовлен дома. Заранее.

– Вам помочь? – спросил продавец, когда чудак рассматривал кисти

– Что? – не расслышал вопроса наш герой, увлекшись идеей, и погрузившись в мир собственных мыслей

– У вас растерянный вид, вам что-нибудь подсказать?

– Напротив, – возмутился чудак и с ярко выраженным недовольством посмотрел в глаза продавца, – Сегодня!…Сегодня я уверен в себе как никогда! Вон те! – и он указал на четыре кисти, находившиеся в отдельном стаканчике на полке справа от продавца

–Хороший выбор, – улыбнулся продавец, хотя нетрудно догадаться, что улыбка была совсем неестественной, и отдал покупку чудаку.

Держа в голове идею, а в руках кисти, Гений отправился домой, чтобы поскорее начать работать.

«…только работа способна сделать из человека Личность. Работа должна быть как любимый костюм. И этот костюм нужно захотеть надеть, захотеть так сильно, чтобы не было желания снимать его. Я должен ходить в этом костюме, сколько смогу, возможно даже спать в нем» [цитата из дневника]

«Никакой пижамы, которая наводит тоску и лень. Только костюм. Классический, деловой, рабочий костюм. Такой же как мое настроение сегодня. То есть сейчас. То есть теперь всегда.»

С таким классическим деловым настроением Чудак оказался на пороге своего дома. Сняв лишь один кардиган, чудак заглянул в самую большую комнату, убедился, что его брата (речь о нем пойдет чуть позже) еще нет дома, и поднялся на второй этаж по деревянной лестнице, которую уже несколько лет назад стоило бы покрасить, потому что цвета она не имела абсолютно никакого.

Комната нашего героя была совсем небольшая, даже крохотная. Больше она походила на каморку. Хотя каморка располагалась рядом с комнатой чудака. Однако это его ничуть не смущало. Ему даже нравилось, что кроме него на этом втором этаже никого нет. Он мог почувствовать свободу и одиночество. А это для человека, решившего стать гением, просто необходимо.

Чудак вошел в комнату с только что приобретенными в лавке кисточками, поставил их на подоконник, который был похож на лестницу своим возрастом, невзрачностью, а также требованием покрыть его новым слоем краски. Рядом с подоконником находился мольберт с уже приготовленным холстом. Мольберт был новый. Он достался нашему герою совершенно случайно от совершенно незнакомого человека. Пару месяцев назад, до того, как наш герой отправился в лавку за кистями, на торговом рынке проходил «День обмена», такой день, когда все торговцы приносят из своих домов все, что они считают ненужным для себя, но пригодным для других. То есть предметы, которые стоят без дела. Такие предметы торговцы выставляют на свои прилавки, а жители города приобретают понравившийся им предмет, но не за деньги, как это бывает 364 дня в году, а в обмен на свою какую-то вещь. Наш чудак поменял на мольберт свои ботинки. Он нисколько не жалел о сделке, даже, наоборот, считал ее очень выгодной. Чудак не знал, зачем ему нужен мольберт, но «чувствовал, что он ему просто необходим». Неизвестно, сколько времени этот мольберт простоял у торговца, но у чудака, он ждал два долгих месяца, чтобы наконец-то пригодиться.

Рядом с мольбертом, напротив окна стояла односпальная кровать, застеленная синим покрывалом, а над кроватью висели занавески с яркими, аккуратно пришитыми к ним, белыми звездами, вырезанными из картона. И из-за которых его комната больше походила на детскую. Эти звезды чудак сделал сам, посчитав это загадочным.

«..чем больше картона, тем лучше! Больше звезд! Больше загадочности!» [цитата из дневника]

Помимо кровати и мольберта в комнате чудака красовалась тумбочка. Хотя она служила для чудака и столом, и стулом. Чудак придвинул тумбочку поближе к мольберту, взял с подоконника кисточки и краски и поставил их на нее.

Все было готово. Дело оставалось за малым – начать работать.

«Славно», – произнес чудак и взял в руки кисть.

Это было рождение гения. Его звали Руфино, и у него были рыжие волосы. Наверное, описать его внешность намного легче, нежели его поведение, а уж тем более характер.

«Вздернутый нос, широкий как у лягушки рот с тонкими губами и всегда веселые до безумия и мечтательные до сумасшествия глаза миндального цвета. Так говорит обо мне мой брат» [цитата из дневника]

«Я не могу тебя понять! – а это то, что мне чаще всего приходится слышать. И это не может не радовать меня, потому что это фраза как никакая другая подтверждает, что я отличаюсь. Я другой» [цитата из дневника]

Cудя по всему, Руфино с братом были абсолютными противоположностями, собственно, наверное, как и все братья на этом свете. Не знаю, почему, но все братья, которых я когда-либо встречал, оказывались своего рода антитезами. Разное мышление. Разные взгляды на жизнь у людей, связанных кровными узами. Еще одна тайна, которую подбросила нам вселенная.

Впрочем, Руфино любил своего старшего брата. И даже больше – он ему доверял. Чудак, привыкший быть на этом свете один, проходить сквозь сухие ветки детей и насмешки окружающих, не обращать внимания на толпу и посторонние мнения, тот чудак, который казался высокомерным и в какой-то степени даже порой эгоистичным, тот чудак, который говорил лишь о себе, а на реплики собеседников чаще всего отвечал цитатами Оскара Уайльда, чудак, который ставил себя и свою мечту выше всего мира, становился очень мягким и ранимым, если рядом с ним был его брат.

Руфино хотел поделиться с братом всем, чем обладал сам: своими мыслями и переживаниями, своими гениальными, как ему казалось, идеями, своими мечтами, вещами и даже фактами из биографии Сальвадора Дали, которые он вычитал в одной книжке. Однако, как ни старался Руфино поговорить с братом, их разговор чаще всего не превышал и пятнадцати минут.

«Порой мне кажется, что я ему мешаю, но я не вижу причины обвинять меня в чем-то. Мы вместе с детства. С тех пор, как нет родителей. Он считает меня глупым, ни на что негодным, бездарным мечтателем. И всегда говорит, чтобы я переставал улыбаться. Потому что нечему улыбаться в этом мрачном, пустом мире, где никто никому не нужен. Я чувствую, что у моего брата тоже есть мечта. Он, как и я не желает просто существовать. Он выше этого. Я знаю…. И что значит: никто никому не нужен?» [цитата из дневника]

Взгляд на жизнь у рыжего чудака был таким же ярким, как крыша его дома. Он верил, мечтал и не боялся этого. Он видел то, чего другие не пытаются увидеть. Он видел, что можно стать кем угодно, если этого очень сильно хотеть. Он видел, что в этом мире нет места недовольству! есть нежелание, по-другому именуемое как «лень». И он не хотел ее признавать. Даже в те моменты, когда та самая лень пыталась обвить Руфино, он сопротивлялся и пытался изо всех сил занять себя чем-нибудь. И, в конце концов, он понял, что лучший антивирус от лени – это любимое дело! И не важно, что это: занятие спортом, вокалом или может быть рисование.

Руфино предпочитал последнее. Однако он никогда не считал себя великим художником, ведь это место уже по праву принадлежит Сальвадору Дали. И вряд ли кто-то когда-то переплюнет этого гения. Поэтому рисование было для чудака лишь хобби. Простым занятием, чтобы отвлечь себя от дурных посторонних мыслей.

Когда-то, будучи совсем маленьким, он рисовал, не задумываясь об итоге. Разные линии, надписи, животные, все, что угодно. Он пытался нарисовать слова – все те, которые малыш Руфино освоил. Повзрослев, он стал понимать не только значение слов, но и их смысл, что лишь добавило повода к рисованию. Получались целые картины. Однако практика подводила чудака. Ему приходилось рисовать просто для себя, и единственный, кто видел рисунки юного художника – был его старший брат. Но того мало волновало, о чем думает чудак.

Увлекшись испанским художником Сальвадором Дали, Руфино пытался повторить шедевры гения, но ничего не выходило. Практики в рисовании было уже более, чем предостаточно (ведь Руфино рисовал каждый день, читая литературу о том, как научиться рисовать), но чудак не осознавал, что заложено в его собственных рисунках. Он их не чувствовал. Не понимал. Они походили на творения Дали, поскольку были выполнены в этом духе. Но в них не было ничего от Руфино. Они были пустыми.

И вот спустя некоторое время, к рыжеволосому чудаку в голову пришла идея: создать свой собственный стиль. Он был готов к этому. Он мог рисовать, и он умел это делать. Он знал практически все о художественном мире и его представителях. И он верил, что у него есть всё, чтобы создать такое полотно, благодаря которому у всего города на голове волосы встанут дыбом от удивления, благодаря которому все осознают, что Руфино – не просто житель городка, а настоящий гений. Творец!

«Они еще будут гордиться, что видели меня живьем. Они будут гордиться, что вообще живут в эпоху Руфино! И никаких шуток!» [цитата из дневника]

С такими мыслями молодое дарование смотрело на пустой приготовленный холст, держа кисть в руке, зажав ее между двух пальцев так, словно выкуривал дорогую сигару. Он повернул голову вправо и задумчиво посмотрел в окно. Ничего не происходило. Пустота и тишина. Не так-то просто найти музу. Руфино настолько привык подражать, что разучился быть самим собой. Он мог нарисовать дерево в сюрреалистическом стиле. Но оно уже было нарисовано и не раз. Он мог нарисовать, что угодно, но казалось, что все это уже было нарисовано. Кровать, стол, стул, шкаф, еда, люди….Нет! Все не то!

«У человека, одержимого страстью, мысли вращаются в замкнутом круге», – вспомнил художник.

Руфино не находил себе места. Он расхаживал по комнате от одной стены к другой, хмурился, выражал недовольство, думал, искал идеи и уже хотел отложить все до завтрашнего дня, но прекрасно понимал, что откладывать мечту нельзя. Даже на день. Мечта не будет тебя ждать. Да и что толку от того, если он промечтает еще один день? на одной мечте не уедешь. И он осознавал это как никто другой. Нужно действовать прямо сейчас. Нужно думать прямо сейчас. Нужно решать.

И он решил начать. И стал закрашивать холст разными красками, то и дело отходя от него на два шага, чтобы разглядеть, что в итоге получится. Во время работы Руфино не понимал, что делает, и по истечении шести часов кропотливой и загадочной даже для самого художника работы, Руфино наконец-то отошел от холста и сказал:

«Ну нееееет! Из этого вышли бы неплохие обои. Но это не картина!»

«Я рисовал, сам не понимая что, и когда отошел от холста увидел, что сам не заметил как разрисовал весь холст мышами и крысами. Холст был похож на кусок обоев, как будто их оторвали откуда-то. Как будто это часть чего-то. Никакой целостности. Как будто этих мышей сунули в большую банку и засолили на зиму. Мышиный хаос. По-другому и не назовешь». [цитата из дневника]

Он так и подписал эту картину. «Мышиный хаос». И это действительно был хаос. Мыши и крысы выглядели довольно реалистично и без сомнения ужасающе. Они были друг на друге, рядом друг с другом, одним словом – повсюду. И было не понятно, что они делают. Пытаются ли выгрызть друг другу глотку, или просто паникуют от того, что их где-то заперли вместе. В любом случае это была любопытная и интересная работа. Хвосты крыс переплетались, соединялись или просто касались друг друга так, что создавалось впечатление, будто холст есть соединение маленьких кусочков, которые образуют часть чего-то большего. И, да вероятно, это действительно было что-то вроде обоев.

Руфино смотрел на свою работу и не понимал, хорошо это или плохо, так же как не понимал, что он делал, когда рисовал.

«Это не похоже ни на одну картину, которую я видел. И это мне нравится» [цитата из дневника]

Глубоко вздохнув, толи от усталости, толи от тревоги, Руфино снял свою праздничную белую рубашку и переоделся в свой любимый махровый домашний халат бардового цвета, после чего спустился вниз, чтобы выпить немного воды.

Сделав пару глотков, чудак поставил стакан на стол и начал пристально его разглядывать. Вода, не имевшая цвета и, как некоторые полагают, вкуса, все равно казалась ему живой, а потому удивительной. Гений поднял стакан, и увидел, что на столе остался след от воды. И молодой художник посчитал нужным рассмотреть как следует и его. Он вглядывался в этот водяной круг, образовавшийся на столе от стакана. И заметил, что рисунок на скатерти стал больше там, где была вода. И он стал смотреть на скатерть через воду, оставшуюся на столе от стакана….Он уже будто бы понял, что это ему пригодится. Что это нужно. Это казалось ему необычным, интересным, но в тоже время таким простым, и даже немного волшебным.

«Ищи великое в простом» [цитата из дневника]

И чудак нашел! Он оторвал взгляд от капли так резко, будто случилось что-то невероятно важное! Срочное! То, что нельзя откладывать ни на минуту. Хотя, откладывать – это было совсем не про него. Художник быстро поднялся наверх, схватил кисточку, и уже собирался опустить ее в стакан с водой, однако увидел, что вода не совсем чистая, поэтому он побежал вниз, так быстро и с азартом в глазах, что был похож на ребенка, который бежит встречать Санту на Рождество! Едва спустившись на первый этаж, чудак уже поднимался наверх, держа в руке тот самый стакан, который оставил капли на столе. Зайдя в свою комнату, взглянув на свой рисунок, все еще находившийся на прежнем месте, Руфино опустил кисточку в совершенно прозрачную воду и ткнул кистью в холст. Толстая капля воды быстро потекла вниз по рисунку, размывая все, к чему прикасалась, так что хвост одной из крыс, куда ткнул художник, стал длиннее примерно раз в пять и слился с какой-то другой крысой.

– То, что нужно, – подумал Руфино, и проделал тоже самое с другими крысами. Теперь это действительно было похоже на хаос. Крысы и мыши слились воедино. Хотя различить их все еще было можно.

«Вода смыла все ненужное – Границы. А художнику они ни к чему» [цитата из дневника]

Вполне довольный собой, Руфино сел на кровать и продолжил думать о рисунке и способностях воды. Ему понравилась собственная идея и работа. Ему показалось, что это настоящий шедевр. Тот самый, которого он так долго ждал! В тот момент он даже подумал, что Сам Сальвадор Дали похлопал бы его по спине за такое произведение. В те минуты ему казалось, что он сделал что-то Великое, что-то Грандиозное, такое, чем можно гордиться. Ему казалось….

– И долго ты так будешь сидеть? – мысли художника прервал голос появившегося в дверях комнаты молодого человека, высокого роста и худощавого телосложения. В городе он больше был известен как брат чудака. Его звали Улисес. И у него была…

Мечта? Цель? Перспектива? Жизнь? Сам он считал, что у него не было ничего.

Улисес, как и большинство жителей городка, в котором развивались события, описанные чудаком в его дневнике, каждый свой день делил на три части. Первую из них составляла его работа, которую Улисес не мог назвать любимой, но она приносила доход, благодаря которому они с братом могли существовать, а это не мало важно. Работа довольно простая – нужно было лишь продавать рамы для картин всем, кто захочет их приобрести. И если Руфино любил проводить время на работе брата, то Улисесу это казалось совершенно рутинным делом, потому как, когда покупателей вовсе не было, он совершенно не знал, чем себя занять.

Улисес вел торговлю прямо на том рынке, через который проходила дорога к художественной лавке, куда нередко заглядывал Руфино. И надо сказать, что часто молодой художник останавливался у прилавка брата и разыгрывал целые представления перед всеми прохожими и торговцами. Он надевал на себя маску шута. Хотя ему казалось, что он рассказывает людям историю. Руфино вставал перед прилавком, и широко расставив руки, поднимал их к небу! И для некоторых постоянных обитателей рынка, это было своеобразным сигналом, что сейчас Руфино поделится с народом чем-нибудь этаким. И он делился.

«Посмотрите на эту раму! Разве она не стоит вашего внимания? Разве она достойна провести всю свою жизнь вот так одиноко?» И повседневный и привычный гул рынка моментально затихал. И все взгляды переводились на странно одетого чудака. «Как думаете вы? – все также громко и уверенно, и все с такой же детской улыбкой продолжал говорить художник, – Какая картина лучше всего смотрелась бы в этой раме? и когда ответа не следовало, чудак выкрикивал имя какого-нибудь известного художника.

– Эжен Анри Поль Гоген! Думаю, его картины смотрелись бы здесь выгоднее всего! Вы знаете, кто такой Гоген? А картины дома у вас есть? Может быть, ваши дети рисуют? Найдите их талант и возможно скоро их творения будут висеть не только на стенах вашего дома, но и в городском музее!» И находились те, кто после этих слов покупал маленькие рамы, чтобы вставить в них рисунки и поделки своих ребятишек, но Руфино не останавливался на этом. «А рукоделие? Даю две монеты тому, у кого дома нет девушки, которая не рукодельничала бы! Украсьте же скорее творения свои в раму!!! Не дайте стенам пустовать! Пусть дом ваш станет произведением искусства! Пусть он будет выставкой вашей жизни!» – настаивал художник, и в такие дни покупателей у Улисеса было куда больше, чем тогда, когда Руфино сидел дома.

Порой представление имело совершенно иную форму. Чудак просто брал в руки ту или очередную раму с прилавка, начинал ее гладить и рассказывать о ней так, словно она живая. Он рассказывал, где и когда она родилась. Придумывал для нее свою историю и детально и красочно описывал ее путешествие с фабрики на городской рынок. И люди снова его заслушивались. Толи от того, что рассказ был интересным, толи от того, с какой страстью проговаривалось каждое слово.

«Я точно встречал эту раму в Греции. Она была очень одинокой и по ее виду можно было угадать, что ей надоело служить своему хозяину, и она поскорее хочет покинуть место своего рождения. Она мечтает о доме, таком как ваш, например, и Руфино указывал на кого-то из слушателей. Она будет служить вам долго, верой и правдой, будет вашим оберегом, вдобавок она украсит ваш дом и даже сделает его немного уютнее. Вы знаете, как она попала к нам? Золотой медвежонок, гулявший однажды по Греции, увидел ее и полюбил также сильно как любил медовые баночки. Он видел, видел также как и я, что она сильно тоскует по чему-то, что ей до невозможности грустно. И как-то раз, темной – темной ночью, он в компании 2-х фиолетовых медвежат украл ее, и рама обрела свободу на какой-то миг. Но рамы не могут долго быть свободными. Свобода им вовсе не нужна. Им нужен дом. И поэтому хозяин, заведующий сей прилавком, находит бездомные рамы, чтобы приютить у себя на пару месяцев, пока они не найдут свой дом. Ваш дом. – и он снова указывал на кого-то из слушателей».

И, никто, абсолютно никто не знает, каким даром был награжден чудак, может быть обворожительностью, может быть театральностью или способностью создать четкий зрительный и тесный контакт с покупателями, но этот дар работал, а самое главное – приносил окружающим интересную историю и доход Улисесу. И, разумеется, чудаку не раз предлагали заменить брата , а то и вовсе занять его место, но чудак по каким-то причинам отказывался, считая, что не сможет он отдавать рамы в ненадежные руки, да еще и брать за это деньги. И ответ его как обычно затягивался на продолжительное время, плавно переходя в очередной рассказ.

«Это хорошая работа. Но не душевная. Не моя» [цитата из дневника]

***

Что касается Улисеса, он, как уже было сказано, сам свою работу не очень любил, но терпел, как мог терпеть всю обыденность и пустоту вокруг. Он, в отличие от брата своего, душевности не искал и огромной славы не ждал. Гениями он тоже никого не считал, да и объектов для восхваления у него не было. Он являлся ярким представителем того слоя общества, которые считают, что не стоит никуда высовываться, если не хочешь проблем. Этакий «человек в панцире», человек в норе, которую он сам для себя обустроил по тем стандартам, которые удобны в первую очередь ему самому. И в этой норе он чувствовал защищенность, спокойствие и власть. Он был королем здесь, в царстве, которое он создал.

Улисес всегда считал себя умнее своих друзей, коих и так было немного, считал себя умнее правительства, умнее всех. Тебе, дорогой мой читатель, наверняка приходилось встречать подобных людей. Тех, кто в голове своей возомнил себя идеальным, однако ум свой почему-то, увы, не показывает никому. Это хвастовство. Не иначе как. У таких людей нет стремления, потому что им кажется, что они достигли абсолютно всего. Этакие Наполеоны без армии и знаменитой шляпы. Хотя армия им не к чему, они и без нее прекрасно справляются со всем – зазнаются, да и легендарная шляпа им не нужна, они и без нее чертовски хороши. По крайней мере, они сами про себя так думают. И людям этим на самом деле не надо многого. Будучи «наполеонами» в душе, они не собираются управлять миром, хотя по их мнению, уж они-то точно знают как это делать, они предпочитают командовать парочкой дураков, которые во всем с ними соглашаются и не смеют выразить свое мнение вслух. Впрочем, а есть ли оно у них? Вопрос….

Люди, подобные Улисесу, как правило, прожигают свою жизнь в крохотной конторке, а то и вовсе на улице. Они не стремятся к обществу высокому, им хорошо и «на дне». И даже если, поднявшись на ступень выше, они почувствуют дискомфорт, несоглашение с их «королевским» мнением, безупречностью, или человек более умный даст им какой-нибудь совет, чтобы помочь, они тут же сделают шаг назад и снова вступят в «дно», где им аплодируют стоя. Такие люди предпочитают быть «лидерами» внизу, чем второстепенными героями в более высоком обществе, хотя все предпосылки для того, чтобы быть лидером «наверху» у них непременно есть, просто они боятся трудностей, боятся критики, они слабые. И даже, как бы печально это не было, жалкие. Люди, не способные реализовать себя, потому что не желают никого слушать. Есть мнение только их или больше разговаривать не о чем. Они надели на свою голову корону слишком рано. И корона оказалась пластмассовой.

Улисес создал для себя две норы. Одной, из которой был уже не раз упомянутый дом с оранжевой крышей, а второй – «Таверна» место, где он любил сидеть с кружкой пива, рассказывая своим слушателям, (а их в свою очередь было двое, о них я может быть, расскажу позже, а вероятно не стану этого делать по той причине, что роль их не так уж и важна для моего рассказа), о своих идеях по управлению страной, о глупом правительстве, бестолковом хозяине лавки, в которой он работал и о безмозглом брате, который всю жизнь тянет его на дно, словно камень.

На самом деле, Улисес любил своего брата. Но только дома. Когда никого вокруг не было, когда любви этой никто, кроме Руфино не видел. Улисес понимал, что Руфино – единственный, кто поможет ему, если что-нибудь случится, он прекрасно понимал, что Руфино – один из немногих, кто всегда будет на его стороне, от кого не стоит ждать предательства, лицемерия и зависти. Впрочем, завидовать пока что было нечему. Обыденность и пустота, преследовавшие Улисеса каждый день, казалось, захватили его жизнь и высосали из него всю энергию и радость. Он был трупом, который не испытывал счастья и уже смирился со своим положением в этой клетке, находящейся на дне общества. И уж тем более он не замечал простых вещей, которым радуется человечество и его младший брат. Ясное небо, свежий воздух, заводной гул рынка, городские праздники и мечты. Ничего этого не было в сердце молодого «Наполеона». И, вроде бы, мечта есть у всех, но, о чем мечтают такие как Улисес, никто не знает. Ведь они лучше скажут, что жизнь скучна, чем сознаются, что им нравятся эти ничем не отличающиеся друг от друга будни. Они будут ворчать, что жизнь жестока, хотя сами даже не подошли близко к жизни и не рискнули попросить ее о чем-то. Они будут жаловаться, что люди – зло, рассматривая в зеркале синяк под своим глазом, забыв о том, что сами начали драку после очередной кружки пива. Они недовольны – и в этом их сущность. И недовольство это не жизнью, не людьми, чтобы они там не говорили, это недовольство прежде всего самим собой.

Люди, попытавшиеся что-то сделать, рискнувшие, и пожертвовавшие чем-то, а после проигравшие и раздавленные испытывают разочарование и тоску по временам, когда они начинали подниматься в гору, прежде чем скатиться вниз. Люди не проигравшие, но также и не выигравшие, не участвующие в игре с жизнью испытывают недовольство. Собой. Потому что не попробовали и не узнали, каково это. Но разве вложено в чувства человека собой недовольствоваться? Уж точно не в этом поколении. Поэтому недовольство, словно пыльца осыпается на других, в один момент все вокруг становятся виноватыми, от того, что в судьбе очередного «наполеона», которому не выложили красную ковровую дорожку в беспечную и беззаботную жизнь, что-то пошло не так, а ремонтники судьбы в этот самый день взяли выходной. Недовольство – есть пыльца, потому как вреда она особого не несет, ее обычно стряхивают. Редко найдется тот, кто будет ходить с этой пыльцой больше двух дней. Ведь объект недовольства у таких людей как Улисес меняется с каждой выпитой кружкой пива. А кружек за вечер, уж поверьте, не мало.

И мне совсем не хочется осуждать таких людей, ведь они и так измучены обыденностью, однако мне никогда не нравилось, что такие как Улисес задевают окружающих, а сами при этом остаются чистенькими. Если хорошенько полистать дневники чудака, можно наткнуться на один очень, на мой взгляд, интересный эпизод из жизни его старшего братца.

«Улисес заходил в «Таверну» сегодня. Я случайно подслушал его разговор. Он был пьян. Они все были. Затеяв какой-то разговор, я, правда, не понял, в чем была суть, Улисес поссорился со своим приятелем. Я никогда не видел Улисеса в ярости, но судя по всему, там он находился именно в таком состоянии.

…

Улисес схватил стул и ударил своего собеседника, после чего тот упал. Похоже без сознания. Когда пришли разбираться люди сверху, Улисес свалил всю вину на другого мужчину, который был настолько пьян, что не видел происходящего, потому что крепко спал под действием алкоголя на лавке. Того мужчину арестовали. А Улисес пришел домой, обвиняя людей в форме в том, что они «легко могут схватить не того, потому как им все равно кого хватать», обвиняя посетителей, так как «никто и слова не сказал против» и обвиняя своего приятеля за то, что тот оказался «слабаком». Я не люблю такие моменты. Никто не любит»

Хотя самого Улисеса этот инцидент, по всей видимости, никак не затронул. Напротив, даже поднял его и без того завышенную самооценку. Улисеса вообще забавляли потасовки, особенно, если он оказывался в самом центре событий. Всегда было потом, что обсудить еще пару месяцев. Да и похвастаться тем, какой он «герой». Он был действительно одним из героев этого заведения. Его тут знали, к нему привыкли, ему хлопали по спине и принимали здесь за своего. За стенами «Таверны» он был такой же одинокий чужак, как и все. Проще говоря, незнакомец. Невидимка. Разумеется, такой расклад был совсем ему не по душе. Но «видимым» он становиться тоже боялся, ведь это большая ответственность, с которой у Улисеса были не совсем теплые отношения. Когда тебя знают, ты должен следить за каждым своим движением и словом. Иначе тебя будут обсуждать. А вдруг с плохой стороны? Нет, Улисес не желал рисковать, поэтому предпочитал быть в тени и не выделяться.

Внешность его сама по себе была неприметной: каштановые волосы почти до плеч, длинный нос и пустые, ничего не выражающие, но вместе с тем мутные глаза цвета тумана. Он не мог ничего сказать взглядом, но зато его густые брови могли сказать что угодно. Они хмурились от недовольства, поднимались высоко при удивлении, а если Улисес чего-то не понимал, поднималась лишь правая бровь. Также он любил поднимать правый уголок рта, при этом его губы искривлялись так, что появлялась не ухмылка, а скорее надменность. А он и хотел быть надменным. Конечно, при простом народе тебя сразу поставят на место, но не в «Таверне». Здесь все можно было списать на пиво, если он кого-нибудь оскорбит или решит выяснить отношения.

А оскорблений, по всей видимости, ему было не занимать. Опять же, водятся на нашей земле такие люди, которые разбрасываются словами направо и налево, не задумываясь о том, что эти самые слова значат, какую боль они могут принести и как долго останутся в памяти. Слово для них ничто. Само собой разумеется, если это их слово. Но коли найдется человек, обронивший что-то подобное в их адрес, тут же заслужит обиду, презрение и ненависть.

Потому что держать язык за зубами на самом деле нелегко, также как и не слышать то, что болтают эти языки. И многие просто не справляются с этим. Не справлялся и Улисес.

Пожалуй, единственным, что объединяло этого нетерпеливого, не умеющего ждать и вежливо разговаривать человека с его наивным и ранимым братом был выбор костюма. Да, именно этому делу Улисес мог отводить большое количество времени, все также жалуясь на жизнь, но при этом подбирая достойную рубашку к своим брюкам. Сказать по правде, братья никогда не обменивались одеждой, потому как считали вкусы друг друга «неприемлемыми». Улисес предпочитал самые настоящие классические наряды. Черные и серые костюмы и невероятное количество белых рубашек с всевозможными различными пуговицами, воротничками и манжетами. Всегда вычищенная до блеска обувь, идеальная посадка брюк, обязательный жилет и уложенные каштановые до плеч волосы. Именно одежда делала неприметного Улисеса более заметным. Он скрывал свое лицо за тряпками, как скрывал свою настоящую сущность за бунтарством и непонятными выходками. Он надевал красивые костюмы, чтобы отвлечь внимание людей. А может быть, в душе он просто был денди. Но сам этого не знал. Потому как считал себя человеком, на которого обрушилось самое большое количество проблем за всю историю человечества.

Интересно, есть хотя бы один человек, живущий без этих самых проблем? Казалось бы, в наше время, когда уже создано все для счастливой жизни, когда практически все обеспечены пищей и жильем, теплом и уютом, электричеством и прочими полезностями, о которых пару столетий назад и подумать не могли, в это самое время человек все равно недоволен. Конечно, обустроить всё снаружи гораздо легче. И, разумеется, чаще всего люди держат все проблемы внутри себя. Чувства, отношения, зависть, гордость, заниженная самооценка, которую человек сам готов понизить себе в любую свободную секунду. Ради чего? Неужели мы не можем просто наслаждаться жизнью? Сейчас? Может быть..может быть и нет никаких проблем, если оглянуться и посмотреть на мир немного под другим углом? Нет, конечно, не стоит лишить себя всего, стать бродягой и начать радоваться солнцу и земле, (хотя многим бы и не помешало), может нужно представить хотя бы на пару минут, как бы мы жили без всего того, что сейчас под рукой? Как спали бы не на кровати, а на деревянном полу, как шли бы за едой не на рынок к знакомому торговцу, а в лес? «Дикость!»– скажете вы. Отнюдь…Ощущение ценности, да и только. А нам этого всем не хватает. И мне тоже не хватает. Я тоже многого не замечаю. Не ценю. А надо бы. А потому вижу, что очень уж часто жалуются люди на то, чему по сути радоваться нужно. Не та еда, не то белье, не те люди. Не те люди. Так и чудак, и брат его, и половина населения планеты считают, что окружение виновато, мол, не среди тех людей находимся. Не по статусу. Не по душе. И если с Улисесом еще можно разобраться, он-то недоволен был только на словах, то Руфино был недоволен на деле. Некомфортно он себя чувствовал среди «простых», как он их называл, людей. Оттого-то и вся эта клоунада, все эти наряды и выступления, наигранные движения, заученные словечки и искусственные реплики. По крайней мере, этим «простым» все действия чудака казались цирком и пустой тратой времени. Руфино же считал по-другому. Так он мог почувствовать себя защищенным, непонятным другим, но зато, как скажут «простые», в своей тарелке, то есть в стиле Руфино. И самому Руфино этот стиль явно нравился. Он часто повторял себе: «все великие гении ведут себя по-другому. А я больше всего на свете хочу быть гением. Гением во всем. И если мои картонные звезды над кроватью люди считают глупостью, так пусть этих звёзд будет еще больше!»

И он садился вырезать эти самые звезды, хотя дело было не только в них. Руфино желал идти наперекор всем, считая себя бунтарем, непонятным для других, а потому «гением». И кто-то считал его заносчивым выскочкой с недостижимыми запросами, другой же, наоборот, завидовал чудаку, ведь он мог позволить себе главное – жить мечтой. Жить так, как он сам хочет, глобально мечтая, и искренне веря, что все то, что он делает не просто так. Кто-то говорил, что Руфино потерялся в своих мечтах, и рассудительности ждать от него не стоит. Отнюдь, Руфино не тронулся умом. Каждое его действие, от выбора одежды до идеи стать гением, было обдумано с детства. Просто никто, кроме его брата, об этом не догадывался.

«Когда я был в возрасте, который можно обозначить одной цифрой, не помню точно каком, я хотел стать художником, когда вырасту. Я рос. И мои амбиции тоже. Потребность стать Личностью увеличивалась с каждым днем. В определенный момент я захотел стать Гением» [цитата из дневника]

***

«Вероятно, все вокруг скажут: «что такое стать гением?» Как-то неубедительно, размыто и неопределенно. Бессмысленно. Позвольте, когда-то и про дадаизм¹ говорили тоже самое. Дадаизм как реакция на жестокость. Я есть эта реакция на тех детей, что бросают в меня сухие ветки, и людей, посмеивающихся за моей спиной. Дадаизм желал показать бессмысленное существование. И я покажу им их бессмысленное существование. Я склеен из кусочков гениальности».

Несмотря на такие выразительные речи в своем дневнике, Руфино, как, пожалуй, и большинство гениев был замкнут и неуверен в себе. И, наверное, поэтому пытался смотреть на всех с высока, потому как стеснялся прежде всего самого себя. Потому и создал себе образ, который люди сразу же заметили и стали о нем говорить. Лучше быть пятном, чем никем. Такова позиция чудака.

И не уверен он был даже в своей гениальности, про которую столько говорил. Он знал о своем таланте, но, чтобы превратить талант в гениальность, нужно мнение людей. И лучше, если это будет положительное мнение, а иначе все полетит в бездну. Руфино же, рисованием занимался исключительно дома, в своей комнатке, и творения свои показывал только брату и коту, который навещал чудака время от времени. Кажется, в этот раз, в этот самый раз, когда Руфино задумал самую лучшую картину, которую он когда-либо создавал, кот не пришел. А ведь кот был единственным, кто не смеялся над Руфино, выслушивал все его идеи и не называл безумцем.

По каким-то невыясненным обстоятельствам кот не появился на подоконнике, как это обычно бывало в те моменты, когда Руфино принимался творить. Зато, как уже было сказано несколько страниц назад, в дверях появился молодой человек, высокого роста и худощавого телосложения.

– И долго ты так будешь сидеть? – спросил Улисес, скрестив руки на груди.

От неожиданности услышать чей-то голос в совершенно пустой комнате, Руфино подпрыгнул на месте, словно его ударило током. Он вытаращил свои большие глаза, и повернув голову к двери, тут же успокоился, увидев своего любимого и единственного брата.

– Получилось, – почти что шепотом произнес Руфино, после чего его губы разъехались в стороны, а во взгляде появилось что-то детское.

– Что получилось? Снова вырезал звезды из картона? – не успел было спросить Улисес, как в глаза ему бросилось недавно появившееся на свет творение Руфино, – Это она, твоя идея??

Улисес подошел к картине и стал рассматривать каждый аккуратно прорисованный штрих, рот его непроизвольно открылся, а глаза не хотели отрываться от работы младшего брата.

– Это потрясающе! – тихо ровным и спокойным голосом произнес Улисес. – А что это?

– Что? –переспросил чудак, все также удобно расположившийся на кровати.

– Что здесь изображено? Что ты нарисовал? – задал вопрос Улисес, видимо, не поняв, что за хаос изображен на холсте. Однако не успел он спросить, как чудак, словно обезумел! Он вскочил с дивана и бросился к картине с криками:

– ЧТО? ЧТООО?? Ты сам-то разве не видишь? Ты никогда не поймешь! Ты не разбирался в искусстве никогда! И никогда не будешь! Ты «простой»! такой же как и они! – и он указал пальцем на окно, за которым располагался городской рынок. Улисес не знал, стоит ли успокаивать брата, когда им овладела истерика. Поэтому он просто развернулся и вышел из комнаты, оставив чудака наедине с собой.

В полной тишине Руфино заплакал.

«Если не понял он, то никто не поймет. Люди не оценят мою работу по достоинству. Не увидят гениальности. Сейчас мне хочется сжечь холст. Но я не посмею этого сделать, потому что люди в конце концов оценят ее. Не сейчас. Может быть потом. И даже может быть после моей смерти.

Это опыт. И не все попытки удачные. Хотя я правда на миг поверил, что сделал что-то по-настоящему стоящее, что понравится всем. Я ошибся. Но это не повод останавливаться». [цитата из дневника]

Собравшись с духом, молодой художник подошел к «Мышиному хаосу» и принялся внимательно его рассматривать. Что сделал он не так? Кажется, здесь отчетливо видны мыши и крысы, а чтобы не заметить здесь хаос нужно быть полным идиотом. Но что если у людей совершенно другое видение на вещи? – подумал чудак. А это так. Ведь они не видят той прелести в картинных рамах, какую вижу я, не ценят кардиганы и не считают трость важной частью Личности. Что если здесь и правда нет никакого хаоса? А может быть…может быть, и мышей здесь тоже нет? Что не увидел здесь Улисес?

Расстроенный художник вышел из комнаты и заперся в кладовке, которая находилась рядом. Он зажег спичкой свечу и поставил ее около запыленного зеркала. Сколько лет было этому стеклянному предмету не дано сосчитать, однако единственное, о чем позже напишет Руфино в своем дневнике: «зеркало это было ростом от плеч и до пола». Поэтому он сел на пол, сложив ноги по-турецки и начал молча смотреть на свое отражение, также молча, как несколько минут назад рассматривал свой, как он еще тогда думал, шедевр. Лицо художника было напряжено, в глазах была тоска и обида, губы искривились, а щеки приобрели бардовый оттенок.

– Если сделал шаг, то не смей останавливаться, Руфино, – попытался проговорить чудак своему отражению, после чего закрыл свое лицо двумя ладонями и поднял голову вверх ,– Знаю, это тяжело, когда самые близкие не понимают тебя, но тебе так хочется с ними поделиться. А ты не можешь. Кажется, лучше вообще молчать обо всем. Делиться только с самим собой. С самим собой, – он сделал акцент на слове «собой», и снова посмотрел в зеркало, положив ладони на колени. – Мы с тобой их переиграем. Мы с тобой, – вполне серьезно Руфино завел диалог со своим отражением, – по одному они ничего не воспринимают, им нужна толпа. Если толпа скажет «да», то и отсталые единицы тоже скажут «да», о слове «нет» они и не вспомнят. И я должен сделать что-то новое. Новое «да». И мы сделаем. Мы с тобой. Ты ведь такой же как я. Наверное, единственный, кто меня понимает. Думает как я , выглядит как я. Ты даже кардиганы такие же носишь! И если бы я показал тебе свою картину, ты бы не смеялся. Поэтому! Поэтому следующую работу я покажу тебе первым! Ты будешь моим первым взглядом со стороны! Потому что я не остановлюсь! Я просто не смогу! Нет! Не сейчас! Никогда! Я только должен узнать у своего брата, что не так с картиной, что именно было ему непонятно, и чего он не увидел! А после этого я сделаю…нет, создам, я создам! Я буду еще гением, вот увидишь, ты будешь гордиться мной, у меня все еще впереди, все еще получится! А ты, ты будешь моим единственным критиком, к которому я буду прислушиваться, потому что ты неплохо одеваешься! – и они с отражением подмигнули друг другу, – Только помни, мне нужно положительное мнение, потому что ты – мое самовнушение, а самовнушение создает целеустремленность. Она мне пригодится, вот увидишь. Либо я стану идиотом. Как мой брат, – и они с отражением засмеялись.

Руфино поднялся с пола, отряхнул свои брюки и подол халата, посмотрел еще раз в зеркало, не увидев своего лица и вышел из каморки, в расположении духа более лучшем, чем оно было несколько минут назад.

– Руфино, хватит дуться! пойдем пить чай! – крикнул Улисес, зная, что брат не сможет отказаться от любимого напитка. И оказался прав. Рыжеволосый парень сию секунду, будто забыв про свою неудачу, прибежал на голос старшего брата.

– Сегодня я буду рисовать, – широко улыбаясь, но довольно скромно заявил городской чудак

– Ты каждый день рисуешь, не пробовал заняться чем-нибудь другим, тем, что принесет нам денег, а не будет проедать дыру в нашем бюджете? – вовсе неэмоционально продолжил беседу Улисес

– Не говори так, – младший брат подошел к старшему и тут же заглянул в его глаза так, будто увидел в них что-то необычное.

– Краски нужны мне, – прошептал молодой художник, широко улыбнулся и убежал к своему мольберту.

– Руфино! Руфино! …Эх, навсегда останется ребёнком…., – вздохнул Улисес, – А как же чай?!

– Иду! – послышался голос из-за стены

Рыжеволосый парень стоял напротив своего старенького мольберта и гладил его, словно это было что-то живое, что-то родное и любимое.

– Мы нарисуем, – шептал чудак своему деревянному другу

– Руфино! – снова послышался голос старшего брата

И рыжеволосый парень наконец-то опять появился в крохотной кухне, где Улисес уже начал пить чай, не дождавшись его. Лишь широко улыбаясь и ничего не сказав, Руфино сел рядом, придвинул к себе стакан и сделал первый глоток, который показался ему настолько горячим, что непроизвольное «Тсс» выскочило из его уст, а улыбка и вовсе пропала.

– Горячий! – с растерянным видом воскликнул Руфино

– Ничуть, – ответил Улисес и погладил рыжие кудри своего младшего брата, – ты что задумал? По глазам вижу…

– Что-то гениальное и очень интересное, – забыв о горячем чае, снова с широкой улыбкой ответил молодой художник, – Выходные нужны мне для того, чтобы осуществлять свои мечты! Знаешь, я….

– Славно! – перебил его брат, поставив недопитый чай на стол, – Мне пора. На встречу по поводу одного дела. Пойду, схожу на рынок.

– Подожди! – как-то по-детски проговорил Руфино, – можешь ответить мне на один вопрос?

– Разумеется

– Что…чем…почему…,– художник замялся и стал смотреть на свою обувь, прикусывая нижнюю губу

– Ну же, Руфино, у меня совсем нет времени, сформулируй быстрее!

– Почему ты не понял, что я нарисовал? – наконец спросил рыжеволосый парень и пронзительно взглянул на брата.

– Просто у нас разное видение, – коротко ответил Улисес и добавил: Не скучай, я скоро вернусь.

Старший брат мигом вышел на улицу и захлопнул дверь. Домом овладела тишина. Руфино, оставшись наедине с чаем, пробыл в этой тишине еще минут десять, после чего сделал глоток уже остывшего напитка. А потом с возгласом «Я буду рисовать!» и с дикими безумными глазами побежал в комнату, где его уже ждал любимый деревянный мольберт. Но чудак первым делом взял в свои руки не кисть, а карандаш, попавшийся ему под руку и написал в своем дневнике: «Нет повода перестать ходить, если ты просто споткнулся об какую-то корягу». Художник перевернул страницу и крупными печатными буквами изобразил слово «ВИДЕНИЕ».

***

«…что значит, оно у него другое? Я читал, что «Те, кто в прекрасном находят дурное, – люди испорченные, и притом испорченность не делает их привлекательными». Я надеюсь, он этим не гордится! И правда, почему мы видим мир по-разному? То, что одному кажется прекрасным, не производит на другого никакого впечатления. Да что тут говорить, даже кошку, самую обычную кошку люди видят совсем не одинаково. Один увидит ее и тут же возьмет к себе домой, подумав, что это самая лучшая кошка, которую он когда-либо видел. Другой пройдет мимо со словами «кошка как кошка, обычная». Обычная! Как же я не люблю это слово! Нет в этом мире ничего обычного! Люди сами выдумали эту обычность, чтобы им жилось комфортнее. Быть простаками легче. Нужно лишь делать то, что делают все. Делать это так, как делают все. Варить суп по рецепту, не добавляя туда ничего нового. Чего же тут хорошего? Нет, не надо, разумеется, в супе смешивать капусту и масляные краски, но…ведь можно убрать совсем капусту или добавить ее чуточку больше? Это маленькое безумство, никто даже и не заметит. А может кому-то этот суп понравится больше, потому как вкус у этого человека другой, вкусовое видение другое…

А может быть и моя картина понравится кому-нибудь? Или нет, или…Я теперь не знаю, что мне и делать. Вероятно, я должен ее спрятать. ДА, пожалуй, это правильно. Мне хочется быть уверенным, что моя работа понравится хотя бы кому-то. И пусть это будет мой брат».

Руфино положил карандаш, посмотрел на строчки, которые только что написал, глубоко вздохнул и захлопнул дневник, после чего оставил его. Художник подошел к мольберту, еще раз взглянул на свой неудавшийся шедевр, и как бы не было ему больно в тот момент, при всем своем нежелании, он снял картину и спрятал ее за шкаф. Вряд ли кому-нибудь придет идея посмотреть, что находится между шкафом и стеной. Кому какое дело! Теперь картины как будто и не было. Все было так, как хотел Руфино. Он освободился от старого груза, но в тоже время не осмелился распрощаться с ним навсегда.

Теперь художнику предстояла нелегкая работа – начать все с чистого листа. Но на этот раз он уже точно знал, чего не нужно делать, чего рисовать не стоит, и отталкивался от той теории, что теперь ему следует нарисовать что-то совершенно другое, отличающееся от той самой картины за шкафом. Ему следовало нарисовать что-то более доступное людям. И в глубине души, он уже точно знал, что сумеет продать эту работу. И даже видел, как он стоит на рынке, а все торговцы восторгаются его произведением. Он желал одобрения, и желал его, как можно скорее.

Нетерпеливый художник подготовил свое рабочее место, приоткрыл окно, ожидая увидеть кого-то, и сделал первый штрих.

– Ты ведь веришь в меня? – спросил Руфино рыжего кота, который внезапно оказался на подоконнике. Котенок, с которым художник по всей видимости уже был знаком, удобно расположился на подоконнике как дома, вытянув свои широкие передние лапы вперед, свесив хвост и немного зажмурив глаза, как это всем кошкам свойственно. – Я до сих пор не понимаю, почему ты не появился в прошлый раз, я на некоторое время подумал, что действительно создал что-то гениальное, но ошибся. А ты, наверное, знал. Ты ведь все знаешь! – Руфино подошел к коту с карандашом в руке и принялся гладить друга, – Ты ведь всегда приходишь.

Нагладившись котенка, Руфино вспомнил, что пришла пора поработать, не отвлекаясь ни на что. Ведь на этот раз точно должно получиться! И художник продолжил рисовать простым карандашом что-то большое и похожее на сосуд. Руфино не отвлекался ни на минуту, он погрузился в рисунок, так, как делал это всегда. Его взгляд был сфокусирован на работе, он покусывал свои губы время от времени или просто облизывал их, как это обычно делают те, кто чем-то увлечен. На его лбу выступил пот, а уши и вовсе от чего-то покраснели. Рыжие кудри постоянно приходилось сдувать, потому как они то и дело спадали на глаза. Настал тот самый момент, которого художник так долго ждал. Им овладела работа. Руфино казалось, что карандаш сам рисует за него, а художнику просто оставалось поспеть за ним. Чудак был доволен, и совсем не заметил, как брат вернулся домой, не заметил, как настала ночь, и Улисес уже уснул. Да этого и не нужно было. Руфино был рад тому, что наконец-то работа поглотила его полностью, ведь только так, и никак иначе на свет может появиться настоящий шедевр, тот самый, о котором юный художник так давно мечтал. Он хотел раствориться в своем произведении, и у него получилось, он рисовал с такой страстью, безумством и желанием, что несомненно из этого должно было получиться что-то грандиозное. И на момент Руфино показалось, что так оно и вышло.

Он наконец оторвал карандаш от своего холста и как всегда зажал его между указательным и средним пальцами, словно сигару. Взгляд художника сменился с безумного на довольный, а улыбка и вовсе возникла сама по себе. Эскиз будущего творения был готов. И Руфино явно был им доволен. Взглянув в окно, чудак обнаружил, что не заметил, как ночь уже собиралась уходить, постепенно оставляя взамен себя утро. Однако, Руфино совсем не хотелось спать. Он еще раз взглянул на свой рисунок, потом на подоконник, и понял, что Кот, с которым он разговаривал, как ему казалось, не так давно исчез. Художник спустился на первый этаж, поставил чайник и сел на табурет, дожидаясь, когда он сможет заполучить кипяток. Прошло минут десять, пока чайник успел вскипеть, но художник за это время не издал ни одного звука и даже не смел ни разу шевельнуться. Он застыл на эти десять минут словно памятник, уставившись в одну точку.

Когда вода в чайнике закипела, Руфино сделал себе свой любимый напиток, и поставил его перед собой на стол, чтобы подождать, пока тот остынет.

Однако, не сделав не единого глотка, юный художник решил подняться наверх вместе с чашкой приготовленного чая. Войдя в свою крохотную комнату, он первым делом посмотрел через окно на бесконечное небо, непроизвольно улыбнулся и сел на подоконник, начав рассматривать свою картину.

– Ты видишь их, Гений? – вдруг задал вопрос Руфино коту, который в какой-то момент оказался рядом с юным дарованием. – Мне сразу они понравились. В них живет добро. Это сразу заметно. Я хочу изобразить и ту женщину, которая привела их в канцелярскую лавку. Я не рассказывал тебе, как их увидел?

Художник сделал глоток чая, поставил чашку рядом с собой, и положив руки ладонями вверх на свои колени, начал свое повествование.

– Я выбирал краски. Я тогда не знал, что именно буду рисовать, но точно был уверен, что краски мне нужны. Меня отвлек детский голос. Я повернул голову и увидел их. Двух ребятишек, которым женщина показывала картины, висевшие в лавке. Я сразу понял, что детям, как и самой даме, картины очень нравятся, хотя я и не слышал их разговора. Иногда не нужно слышать слов, чтобы понять, о чем говорят. Все выдают глаза.

Руфино сделал еще глоток чая, облизнул губы и посмотрел на кота.

– Глаза тех ребят были наполнены удивлением и восторгом. Думаю, в эту лавку они вошли в первый раз.

Рассказ рыжеволосого художника продолжило молчание, которое, однако, длилось совсем не долго. Руфино посмотрел на мольберт, а точнее на начатый рисунок, улыбнулся и добавил:

– Все должны их увидеть, – после чего спрыгнул с подоконника, забыв о чае, и решил, что на сегодня он выполнил достаточно, так что самая пора, чтобы хорошенько выспаться для продолжения начатого и бесспорно, по его мнению, чего-то абсолютно гениального.

***

На следующее утро Улисес, разумеется, проснувшийся раньше младшего брата, обнаружил Руфино спящим в своей кровати. Он подошел к нему и провел рукой по рыжим кудрям. Глаза юного художника стали медленно открываться, пока не уставились на Улисеса, как это часто бывало, не выражая ничего.

– Я понял, для чего созданы люди, – пробормотал чудак, при этом его глаза становились шире с каждым произнесенным словом.

– И для чего же? – с братской улыбкой спросил Улисес

– Люди не созданы для того, чтобы плакать. Они созданы, чтобы мечтать. Чтобы видеть мечту, пусть она даже так далеко! Они созданы, чтобы идти к ней или хотя бы…Хотя бы приблизиться, насколько это возможно. Идти, чтобы ее увидеть! Понимаешь?

Улисес лишь улыбнулся слегка искривлено, и снова провел рукой по волосам младшего брата.

– Ты ее видишь, Улисес?

Старший брат не знал, что ответить. И после не раз задумывался над этим вопросом, но он отлично понимал, что диалог нужно продолжить, поэтому переспросил:

– Кого?

– Мечту! Свою мечту, знаешь, она, наверное, есть у каждого, просто не все хотят говорить об этом, потому что боятся не дойти до нее, не постигнуть, поэтому о ней просто забывают, замещая ее бытовыми проблемами.

– И какова же твоя мечта, мой юный мечтатель? – спросил брат, видя, как разговор поглотил Руфино

– Стать художником! Но не лучшим, нет! Соперничество здесь вовсе ни к чему. Просто я хочу быть наравне. Понимаешь? Чтобы Руфино и художник стали словами неотделимыми.

– Ты неисправим, – сказал Улисес и поцеловал в лоб брата, – Мечтатель!

Мечтой, с которой Руфино проснулся тем утром, он был одержим еще месяц. Каждый день он начинал с того, что принимался рисовать. Да так усердно и с таким стремлением, словно дальнейшая жизнь на Земле будет зависеть от его рисунка. Он хотел завершить работу как можно скорее, однако, осознавал, что качество является основой всякого труда, а не время.

Он рисовал. Рисовал столько, сколько было нужно, не отвлекаясь на жизнь, на все ее радости и горечи, и даже обыденные будни.

Ни одному жителю городка не было известно, что Руфино создает то, что в последующих главах назовут шедевром. Казалось, что художник не сказал бы об этом и своему брату, если бы он не проживал с ним под одной крышей.

Но все же были у чудака друзья, которые о помыслах юного гения знали немного больше, чем кто-либо. И, как наверное, уже понял читатель, друзьями этими были деревянный мольберт, потертый дневник и кот, тот самый Гений, который появлялся лишь тогда, когда Руфино оставался один.

О том, как на свет появлялся первый шедевр рыжеволосого героя, рассказывать не стоит, потому как не каждый читающий захочет познать секреты безумного художника. Впрочем, говоря честно, никаких секретов вовсе и не было. Руфино был открыт.

И не сомневаюсь, что если бы выпала ему возможность рассказывать эту историю, он безвозмездно бы с вами поделился.

Буквально через месяц и несколько дней, после утреннего разговора Руфино со своим братом, на мольберте появился рисунок или точнее говорить картина нашего чудака.

Выдержанная в полутемных тонах, она создавала ощущение чего-то светлого. Казалось, она была олицетворением доброты, милосердия и нежности.

У этой работы не было центра, потому как каждая ее часть приковывала внимание так, что ее можно было рассматривать часами. Руфино перенес на полотно ту самую лавку, где так часто приобретал кисти и краски, где так часто любил проводить свое время, а потому видимо знал каждый ее уголок, каждую доску деревянного пола и каждую пылинку на витрине.

Остался ли доволен своей работой сам художник – совершенно неясно. Для Руфино был важен процесс создания картины, то чувство, что охватило его во время работы. Он прекрасно осознавал, что вложил в эту работу что-то большее, чем просто краски и идею. Он вложил в холст частичку своей души. Странно, во многих источниках пишут, что художники, (если это, конечно, настоящие художники), готовы отдать всего себя ради получения задуманного, готовы открыться миру через свою работу. Наверное, поэтому художником может стать далеко не каждый.

Руфино в душе своей несомненно был истинным художником, несмотря на то, что не считал себя мастером в живописи. Но он несомненно был тем, кто готов принести себя в жертву, но ради чего? Ради ли работы? Или, может быть, дурная мысль о славе завладела разумом чудака? Это уже известно только ему. Мы же лишь можем составить представление о художнике по тем фактам, которые он нам предоставит, позволит увидеть.

Но то, что по-настоящему скрыто в нем останется загадкой навсегда.

Наш загадочный, но открытый юный художник, а мы теперь со всей уверенностью можем так его называть, как всегда стоял перед мольбертом и любовался или просто рассматривал свое новое создание. Руфино очень хотел, чтобы Улисес в этот раз испытал восторг, гордость за брата, Руфино боялся не увидеть в глазах Улисеса блеск, он дорожил мнением брата, а потому не был уверен, насколько картина хороша.

Нервно дыша, и даже немного вспотев от волнения в ожидании оценки брата, художник снял с мольберта холст и понес его в кладовку. Внимательный читатель, скорее всего сразу понял, что задумал чудак. Каждый из нас, сделав что-то, всегда нуждается в оценке, и желательно, в положительной оценке, чтобы убедиться, что время и силы потрачены не зря. Этим Руфино нисколько не отличался. Войдя в кладовку, он зажег свечу, потому как не было там ничего, кроме разбитой когда-то лампы, аккуратно поставил ее и встал перед зеркалом, держа холст.

– Мы их переиграли, – засмеялся чудак, не видя свое лицо, после чего немного наклонился вперед, все также держа холст в руках, – слышишь, мы их переиграли. Ты и я

И этой фразы оказалось достаточно, чтобы поднять настроение Руфино. Теперь он был в себе уверен. Ему оставалось лишь ждать прихода Улисеса, которого как и обычно в это время не было дома, потому что он продавал рамы. Решив не мучить себя тоской и чувством неопределенности, художник сам отправился к брату.

И это был тот случай, когда Руфино еще раз подтвердил свою принадлежность к званию «гений» и точно также подтвердил он мнение жителей городка, которые уже давно величали его чудаком. Дело в том, что Руфино настолько был взволнован тем, что он создал, и так спешил он к своему брату, что вышел на улицу в том, что было на нем в минуты рабочего процесса, а именно в белой рубашке с фиолетовым жилетом и зеленых брюках с каким-то непонятным узором, при этом абсолютно позабыв про обувь.

Однако гений этого совсем не заметил, а потому с полной уверенностью и, как ему казалось, душевным спокойствием демонстративно вышагивал по городскому рынку, ловя на себе десятки взглядов торговцев и простых посетителей.

«Они смотрели на меня совсем по-другому. Я думал, точнее…наверное, я хотел думать, что они наконец-то поняли, кто я, разглядели Личность во мне. И в какой-то момент показалось, что они смотрят на меня снизу вверх. Что сегодня я выше них. Я себя так чувствовал. Они улыбались. А я улыбался им в ответ»

С улыбкой на лице Руфино и пришел к рабочему месту Улисеса, но не застав его, чудак без сомнений направился в помещение, которое он также хорошо знал – художественную лавку, куда Улисес относил рамы после трудового дня. Все с той же улыбкой на лице Руфино пришел в лавку кинулся к брату, чтобы рассказать о том, что наконец закончил свою работу.

– Боже мой! А ботинки ты уже и вовсе не носишь!? Или снова обменял их на мольберт? – крикнул Улисес, стоило ему увидеть Руфино.

Художник посмотрел на отсутствие обуви и воскликнул:

– Они мне больше не нужны! У меня есть кое-что получше! Моя голова полна идей, а в моей комнате стоит настоящая картина!

Улисес ничего не стал отвечать, лишь улыбнулся и закатил глаза. Руфино подбежал к брату и захлопал в ладоши

– На этот раз все проще. Я хочу, чтобы ты это увидел! – и художник указал на дверь.

– В таком случае, хватит на сегодня. Я и так уже продал две рамы. Пойдем домой. Покажешь мне свой шедевр.

Радостный Руфино схватил Улисеса за руку и потащил так, как маленькие дети тащат своих мам, если увидели что-нибудь этакое.

Рынок уже закрывался. Торговцы собирали товар. Покупателей практически не было. Казалось, здесь не произойдет ничего до завтрашнего дня. Всеобщее внимание вновь привлек босоногий рыжеволосый чудак в изящном кардигане, который с безумным взглядом и с не менее безумной прической волочил своего старшего брата за собой, не замечая ничего и никого на своем пути.

– До завтра, Улисес! – доносилось то справа, то слева, но чудак стремительно шел вперед. Улисес лишь улыбался левым уголком рта знакомым торговцам, делая вид, что понятия не имеет, куда ведет его Руфино.

Уже через несколько минут художник с братом были дома. Руфино скорее вбежал по лестнице на второй этаж и крикнул Улисесу, чтобы тот поторопился, потому что «мечта не имеет такого свойства как «ждать»

Когда Улисес наконец поднялся, картина, о которой так много говорил Руфино последний месяц, сразу бросилась ему в глаза.

Улисес не мог поверить, что это настоящее произведение искусства создал его младший брат, тот самый, кто, как ему всегда казалось, безнадежен.

– Руфино, да у тебя талант!

– У меня, – засмеялся художник, – гениальность.

– Ты понимаешь, что если ее продать, мы станем богачами! – вдруг засиял Улисес, а Руфино увидел то, чего ждал – тот самый блеск в глазах брата.

– Ты ведь сможешь нарисовать еще? – спросил Улисес

– Я буду рисовать, – хихикая произнес Руфино, – мне только еще нужны краски

– Да будут тебе краски. Мы теперь и новый мольберт тебе сможем позволить, – не унимался Улисес, поглощаясь в мечты о богатом и беззаботном будущем.

– Нет, – сухо ответил Руфино, наморщив лоб, – Мольберт не надо. Только краски.

Улисес настолько обрадовался открытию гениальности брата, что в какой-то момент ему захотелось обнять Руфино, и он даже расставил руки для того, чтобы это сделать, но потом почему-то опустил их, лишь похлопав художника по спине со словами «Ты молодец».

В комнате воцарилась тишина. Улисес смотрел на картину. Руфино на Улисеса.

– Я не хочу ее продавать, – прервал молчание чудак, – я полюбил ее и хочу оставить у себя. Я могу ее всем показывать. И тогда все будут знать мое имя.

– Что,– с недоумением произнес Улисес, – не хочешь? Почему? Руфино, это ведь наш шанс, посмотри вокруг. Неужели ты хочешь вот так, с картонными звездами и в старом доме…всю жизнь так хочешь? Это предел твоих высоких мечтаний?

Руфино положил указательный палец на губы брата и прошептал:

– Мне нравятся звезды

– Твоих звезд будет еще больше, если у нас появятся деньги, – пытался объяснить Улисес.

Руфино посмотрел на свои звезды и сел на кровать по-турецки, как он любил. Улисес же встал на конени перед братом, в надежде уговорить чудака продать картину.

– Ну же, Руфино, вспомни, кого ты там любишь, все художники. Извини, все величайшие художники продавали свои работы. Даже Дали! Ну вспомни, тот еще богач, ты же перечитал уйму его биографий, помнишь?

– Дали продавал работы Дали, – захихикал Руфино, – Если Руфино продаст свои работы, то Улисес купит ему новой одежды и цилиндр.

– Ну вот и славно, – улыбнулся Улисес, поняв , что победил в этом коротком споре, – А если будешь рисовать много, то получишь все наряды, какие только пожелаешь.

– Я буду рисовать, – радостно проговорил Руфино, не подозревая, чем это для него обернется.

***

На следующее утро Улисес проснулся раньше обычного. Идея продать картину брата, а в дальнейшем обеспечить себе хорошую жизнь, став наставником Руфино, не покинула его со вчерашнего дня. Решив взглянуть на рисунок, который, по его мнению, должен изменить его жизнь навсегда, Улисес поднялся по старой и требовавшей ремонта лестнице, открыл дверь в комнату Руфино, и к своему удивлению, которое сию секунду вызвало шок и ужас, не обнаружил ни картины, ни ее автора.

Не зная, что взбрело в голову младшему брату, а Улисес как никто другой понимал, что чудак способен вытворить самое невообразимое, он поспешил скорее на рынок в надежде застать юное дарование там. Ведь он наверняка пойдет хвастаться всем, какой он гений. Впрочем, вышло все так, да наоборот. Руфино действительно оказался на рынке вместе с картиной, но не в центре рынка, где предполагал увидеть его Улисес, а в самом незаметном месте – в конце рынка, где всегда тень, а солнце вряд ли озарит прилавок когда-нибудь. Художник стоял с картиной, прислонив ее изображением к своим ногам. Торговцы не обращали на него совершенно никакого внимания, а посетители не замечали вовсе. Лишь дети, те самые, которые привыкли кидать в него сухие ветки, за месяц ничуть не изменились, и стоило им заметить чудака на рынке, они стали его дразнить и кидать в него что попало. Руфино почему-то в этот раз забился в угол, будто слова мальчуганов имели для него какое-то значение. Он как и раньше ничего не отвечал детям, но в его голове как будто что-то поменялось.

Улисес, заметив Руфино, быстро разогнал детей, и спросив брата, в чем же дело, услышал то, чего не ожидал вовсе

– Мне эта картина не нравится. Тут просто люди. Ничего важного. Все наружу. Все доступно. И никакой загадки. Никому это не понравится. Никогда. Я только испорчу свое имя. И люди будут знать Руфино, который рисует как все, а потом он и станет как все, сольется с массой и умрет как все. Никто о Руфино никогда и не вспомнит. И имя-то забудут. И через много лет кто-нибудь будет жить в нашем доме и ему зададут вопрос: «А знаете, кто жил здесь до вас?» И не будет ответа на этот вопрос, потому что Руфино не стал гением, и личностью не стал. Руфино – никто, – слезы словно ливень хлынули из глаз художника, – Потому что я ничего не умею. Ничего! Я могу только рисовать, но не то, нет здесь меня. Это копия момента жизни. Это как фотокарточка, а не отображение меня как личности.

Руфино увидел, что народ постепенно стал собираться вокруг него, а Улисес не имел ни малейшего понятия, как вести себя в такой ситуации

«Чего он рыдает» – послышался женский голос из толпы, окружившей художника. «Угомони его!» – раздался голос погрубее

Улисес вышел из толпы, аккуратно взял картину из рук художника и развернул так, чтобы люди могли ее оценить.

Ругань и недоумение сменились восторженными вздохами и возгласами. В какой-то момент все собравшиеся на рынке зааплодировали юному гению. Руфино по-прежнему, находившийся в тени, вытер слезы и улыбнулся так широко, что улыбка его более походила на гримасу.

«Я не мог поверить тому, что слышал. Им картина явно понравилась, а вот мне – я и сам не знаю. Одно могу сказать довольно точно: я – художник. По мнению торговцев, по крайней мере. Улисес разрешил сегодня картину не продавать. Он говорит, что ее купят в любой момент, стоит нам назвать цену. А Гений ко мне не заходит. Я думаю, нужно начать рисовать что-то новое. Тогда он появится. Я знаю» [цитата из дневника]

Гений действительно появился , как только Руфино начал отображать на холсте свою новую идею. Художник чувствовал, что на этот раз будут довольны и люди, и он сам. Улисес каждый день подбадривал брата и делал все, что угодно, лишь бы Руфино больше времени проводил за своим деревянным мольбертом. Впрочем, надо заметить, что чудак был совсем непротив. Улисес купил ему новые краски, поэтому ничто не могло отвлечь его от процесса создания новой картины.

Дни художника будто шли по расписанию. Днем он рисовал, а перед сном читал биографии людей, которых он считал личностями. Все время, что художник проводил в своей комнате, рядом с ним находился его старый друг Гений. Поэтому в правильности выбора, сюжета, формы и композиции рисунка Руфино ничуть не сомневался.

Тем временем Улисес продавал рамы на том же самом месте, где и всегда, однако теперь вместе с рамами была выставлена картина его младшего брата. Но как бы ни старался Улисес, все было безнадежно. Люди подходили лишь поближе посмотреть на создание Руфино, но не купить. Улисес даже снизил цену, но и это не помогло. В чем причина неудачи – он не понимал. Обвинить в этом Руфино он не в коем случае не мог, поэтому (хоть и про себя) он бранил посетителей рынка, называя их бездушными глупцами. В связи с этим в «Таверне» появилась новая тема для обсуждения – богачи.

–Вот ты думаешь, почему они богатые, – размышлял вслух Улисес за очередной кружкой пива со своими «друзьями», – потому что они как клопы, как муравьи, все себе, и ни с кем не делятся. Жадные они. Мелочные. Ну что им стоит картину купить, им же нравится, так нет. Не хотят нам денег давать, понимаешь? Нам из своего кармана – да удавятся. И вид, главное, важный, будто разбираются. Думаешь, искусствоведы они? Нет! Жмоты они! Бездушные, потому как души в них нету, не хотят помочь человеку, и не помогут. И Руфино страдать будет. Глупцы, что еще. Но я не остановлюсь, я ее продам. Продам, вот увидите, найдется еще человек.

***

И человек нашелся. Человек невысокий, но представительный. Брюнет с серьезным лицом и чемоданчиком в идеальном состоянии. Впрочем, выглядел он даже немного вульгарно, но было сразу понятно, что водится этот человек в высоких кругах. Невысокий человек из высокого общества. Он известен под именем мистер Трип. Было ли у него имя? Вероятно, что да. Но…зачем в наше время человеку имя, когда есть мировая фамилия. Стоило кому-то произнести «Трип» – все сразу понимали, о ком идет речь. Больше никаких Трипов народ не знал.

Мистер Трип был французом. Вы, вероятно, возмутитесь, ведь фамилией он обладал далеко не французской. И будете правы. Семейство Трипов задолго до того момента, как мистер с чемоданчиком предстал во всей красе перед Улисесом, проживало в Латинской Америке.

Но часть их семейства каким-то образом оказалась во Франции, и развернула там немыслимую для тех времен аферу, помогая перебраться во Францию всем желающим «по дешевке и навсегда». Это было не законно, но довольно успешно, а главное – прибыльно. Разумеется, богатый человек сразу привлекает к себе внимание, а потому зачастую становится влиятельным. Это произошло и с мистером Трипом, да так все закрутилось, что одним дождливым утром он проснулся довольно влиятельным человеком Франции.

В городке, где проживал Руфино, мистер Трип оказался, как говорится, проездом. О том, какие именно дела у него здесь были, нам ничего неизвестно. Однако, может быть читателю будут интересны несколько фактов его биографии.

Мистер Трип жил в Париже. И как все парижане обладал качествами такими как целеустремленность, свободомыслие , независимость, любовь ко всяким выдумкам, а потому способность быть на первом плане в любой ситуации, и, конечно, интеллектуальность.

Впрочем, более полное представление о мистере Трипе читатель составит из прочтения всего текста.

***

В момент, когда Улисес уже бросил все попытки продать картину, а Руфино был увлечен новым шедевром, мистер Трип занялся организацией выставки в Париже. Причиной тому не была любовь к искусству, скорее дочь, о которой речь пойдет чуть позже.

Прогуливаясь по рынку, и, бросив взгляд на картину, мистер Трип сразу почувствовал что-то такое, чего не чувствовал ранее, по крайней мере в чужом городе. Наверное, это было что-то родное, близкое, и если позволите, душевное. Ни минуты не думая, (что для мистера Трипа было совсем несвойственно, так как имея дело с ценными бумагами, он обдумывал каждое действие), невысокий человек из высокого общества подошел к прилавку Улисеса и рассмотрев внимательно картину, также внимательно посмотрел на человека, ее продававшего. Улисес даже и не подозревал о том, что перед ним наконец-то появился покупатель, тот самый, которого он так ждал и которого уже полюбил, даже представления о нем не имея. Улисес стоял позади прилавка, закрыв глаза, на которые была натянута тканевая шляпа, и ни на кого не обращал ни малейшего внимания, так как сам он почти погрузился в сон.

– Хм…Хмммм…. – произнёс мистер Трип, громко кашлянув в кулак

Улисес в тот же миг пробудившись, снял шляпу и стал нервно теребить ее в руках, так как отлично понимал, кто перед ним стоит. Перед таким человеком нельзя выставлять себя глупо. Это шанс. Каждому в жизни предоставляется много шансов в виде людей. Главное, зацепиться за наилучший из них.

– Добрый день, – как никогда приветливо проговорил Улисес, улыбнувшись мистеру Трипу, – вам приглянулась картина? Называйте цену, и думаю, мы договоримся.

– У меня к вам предложение, молодой человек. Картину я покупать не буду, мне-то уж она ни к чему, но я могу помочь ее продать. Через две недели в Париже будет проходить выставка, которую организую я. Ваша картина отлично там впишется. Приезжайте. И, может быть, нужный человек заинтересуется вами, – и мистер Трип вынул из кармана карточку с датой и адресом, куда нужно приехать, после чего развернулся и скрылся в толпе народа, который был удивлен тем, что на рынке появился такой человек.

Вокруг Улисеса тот час же собралась толпа, которая непременно жаждала узнать, что может связывать обычного торговца рамами и одного из влиятельнейших людей Франции. Каждый хотел выяснить это по разным причинам, в основном из любопытства. Странное это чувство – любопытство. Присутствует в каждом из нас, и при этом иногда и овладевает нашим разумом. Согласитесь, ведь многие вещи происходят из-за так называемого «любопытства». Как от него избавиться – никому не известно, средства еще не придумали, а впрочем, нужно ли оно, ведь от любопытства пока что никто не умирал.

Улисес с удовольствием стал рассказывать собравшимся о том, что мистер Трип давно поглядывал на картину, и только сегодня решился подойти и предложить поездку в Париж, потому что картина очевидно должна находиться только там. Вальяжно и с какой-то надменностью Улисес вел свой рассказ, будто несколько дней репетировал его перед зеркалом, он поднял свой подбородок так высоко, что смотрел на людей как это говорится «сверху вниз». И кажется, ему это понравилось.

После рабочего дня он со всех ног бросился домой. Застав Руфино за мольбертом с кистью в одной руке и с чашкой горячего чая в другой, Улисес, которому не терпелось рассказать все то, что случилось на рынке, тут же поделился с братом, добавив пару аргументов в пользу того, что поездка в Париж непременно важна, и упустить такой шанс ни в коем случае нельзя.

Руфино с полным спокойствием и отсутствием всяких эмоций очень внимательно выслушал брата и даже приостановил работу, как будто так было задумано, после чего художник кинул томный и неопределенный взгляд на Улисеса и сказал:

– Что если у меня не получится?

– Что не получится? – спросил Улисес брата, не понимая, о чем тот говорит.

– Что если я не смогу ее продать? Она ведь такая красивая и такая…Она обычная, Улисес! Истинные ценители обычностей не допускают.

– Твоя картина нравится всем. Если у рыночных людей нет денег, так чего ж ждать. Вот шанс! Я поеду и продам ее, слышишь? Только подпиши ее, ты же не оставил на ней ни следа того, что это твоя работа.

– Я буду подписывать картины лишь в том случае, если буду чувствовать себя художником, и буду доволен работой. На этой картине моего имени не будет, – заявил Руфино и сделал глоток чая.

– Но как же так, Руфино. Я тогда сам ее подпишу, ясно тебе?

– Ты этого не сделаешь

– Сделаю, или подпиши ее сам, глупый юнец!

– Нет, я не могу, ты не понимаешь! Я не могу, не могу подписывать все, что нарисовал. Почему ты не заставляешь подписывать меня это, – и Руфино сорвал со стены набросок толи кота, толи енота, или вот это, – и он ткнул в другой эскиз. Почему ее?

– Что творится в твоей голове? Она наш шанс! Ты будешь ее подписывать или нет? – спросил Улисес

– Нет. Что если это ошибка? «Общество часто прощает преступника, но не мечтателя», – твердо и уверенно и даже с заявлением Руфино процитировал Уайльда.

– Ну и славно, – и Улисес схватил первую попавшуюся кисть, опустил ее в воду, дотронулся до ярко оранжевой краски и криво написал в углу картины: «РУФИНО», – и пусть все знают.

Руфино молча стоял все это время, держа чашку, в которой уже совсем не осталось чая, и наблюдал за происходящим. Он не любил споры, а потому и не стал мешать Улисесу подписывать картину.

«Подписывать картину, которая не нравится мне самому. Вот еще. Она красивая, и хорошая, но неудачная. Не та. Не с этой картины я хочу начать свой путь. Улисес этого не понимает. Он думает, что деньги – это главное, но совсем не думает о моем имени. Что люди подумают обо мне через сто лет? Что я начинал с «простого» и только спустя время нашел себя? Нет, мне это не нужно. Они должны понимать, что гениальность заложена во мне изначально, просто они этого не замечают сейчас. Да, я раньше хотел быть талантом. Но сейчас, я понял, что могу быть настоящим гением, что имя мое войдет в историю, и что похоже рисование – мое призвание. Когда-нибудь моя фотография будет в одной книге с Сальвадором Дали, кто знает. Винсент, Поль, Фрида, Сальвадор, Руфино. Мне кажется, здорово! Я стану как Дали!Буду играть его роль только в наше время! Жизнь предоставляет нам много возможностей, и ты можешь быть кем угодно! Кем пожелаешь! Но не Иисусом. Эта роль прочно занята. Если ты захотел быть Иисусом – единственная роль, которую ты получишь – пациент психиатрической клиники» [цитата из дневника]

***

Следующий месяц Руфино рисовал ежедневно и кропотливо, усердно и с удовольствием, а точнее – с целью. С целью приблизиться к своей мечте и войти в историю. Как видите, предпочтения нашего героя с начала книги поменялись ненамного. Руфино рисовал теперь не только дома, но и на улице, а точнее – на рынке. Дело в том, что он заменял брата и продавал рамы, если находились покупатели. Стоит отметить, что у Руфино работа торговца рамами проходила намного лучше, чем у Улисеса. Художник охотно продавал товар, при этом рассказывая небольшую историю о той или иной раме, как делал это раньше. Когда же покупателей не было, Руфино рисовал. У него уже было две картины, которые в скором времени он собирался представить миру, по окончании третьей. Он считал, что эти картины неразрывны и сразу сделают ему имя.

Улисес в это время находился в Париже. Выставка, на которую его пригласил мистер Трип, длилась целую неделю, однако Улисес решил задержаться во Франции, поскольку успешно продал картину в первый день за очень неплохие деньги, а также познакомился с дочерью мистера Трипа – Кэтрин, которая и стала владельцем картины Руфино.

Кэтрин была девушкой из высшего общества. Воспитывалась она в основном няньками, и была любимицей отца, который в доме появлялся лишь поздними вечерами, а то и не появлялся вообще. О матери Кэтрин мне ничего не известно, одно было очевидно – девочка была предоставлена сама себе. С ранних лет Кэтрин усвоила, что в этом мире нужно делать деньги, такой совет дал ей отец, и этому совету она следовала всю свою жизнь. Уже в школе Кэтрин продавала жевательные конфеты, которые покупал ей отец, завысив цену втрое. При этом девочка училась в элитном заведении, но каким-то образом заставляла своих одноклассников покупать все, что она решила продать. В старших классах она научилась подделывать подпись преподавателей, а также родителей своих друзей, чем снова стала зарабатывать в классе. Зачем все это было нужно обеспеченному ребенку – остается загадкой. Но, тем не менее это стало хорошей практикой, которая вскоре превратилась в опыт, и уже юная леди Кэтрин организовывала художественные выставки, приглашая недооцененных художников со всего мира со своими лучшими работами, из которых она выбирала самые лучшие, после чего устраивала аукционы или просто продавала их за большие деньги в светском обществе, где каждый знал, что Кэтрин Трип владеет настоящими шедеврами.

Целеустремленность была не только внутри Кэтрин, но еще и снаружи: во взгляде, в движениях, в походке. Всегда строгий брючный костюм подчеркивал уверенность этой девушки. Густые черные локоны, спадавшие на плечи, подчеркивали ее томный взгляд. Кэтрин была лидером, и другую позицию она не признавала.

Разумеется, у такой девушки была уйма поклонников, однако она совершенно не была в них заинтересована. А вот Улисес, напротив, произвел на нее впечатление. Узнав, что он не художник, а просто продает картину своего брата, рассчетливая Кэтрин подумала, что этот молодой человек дорогого стоит, раз поехал в Париж вместо самого художника. Слово за слово, и Кэтрин сама себе на удивленье, а может быть, даже случайно предложила Улисесу ездить с ней на выставки, чтобы люди запомнили его лицо, на что тот без сомнений согласился, так как на тот момент считал Кэтрин самой очаровательной и честной девушкой на свете. Они стали много времени проводить вдвоем, ездили по Парижу, находили бродячих художников, скупали картины, обдумывали, как выгоднее и кому их продать, ужинали вместе и засыпали тоже вместе. Мистер Трип знал об этом, и знал, что дочь сделала правильный выбор, так как не в ее компетенции было ошибаться.

Прошел месяц, и Улисес решил вернуться домой, взяв с собой Кэтрин, которая с диким желанием хотела взглянуть на Руфино.

***

Пока Улисес был в отъезде, Руфино совершенно поменял представление городских жителей о самом себе. Как и прежде он продавал рамы, сочиняя различные небылицы, тем самым закрепив за собой звание шута, как и прежде он носил шляпы-цилиндры, длинные кардиганы, разноцветные жилеты, вычурные рубашки, странные ботинки, а теперь ко всему прочему он приобрел трость с золотым наконечником, считая, что это лучшая покупка за все существование этого городка. Как и прежде он рисовал, рисовал все, что взбредет в голову, он хотел быть сюрреалистом, но люди этого не понимали, а потому не одобряли. Непонятные изображения, которые создавал Руфино приводили посетителей рынка в замешательство. Торговцы даже придумали игру «что в этот раз нарисовал Руфино». Художника это обижало, но он не отчаивался, и продолжал рисовать. Очередной сюр. Для себя.

Однако теперь, Руфино рисовал не только то, что нравилось ему самому. Произошло это совсем случайно. Руфино нарисовал мальчишку, который весь день проводил на рынке и смотрел, как работает рыжеволосый художник. Мальчишка всегда стоял молча, не пытаясь завести разговор. Руфино тоже не пытался, ведь разговоры отвлекают от работы. Но в знак благодарности за интерес к Руфино, художник нарисовал его в сюрреалистическом виде. Увидев рисунок, мальчик заплакал, а Руфино тут же нарисовал его портрет в самом обычном виде. И мальчик улыбнулся. Руфино даже показалось, что это была самая искренняя улыбка, которую он видел. За такую искренность можно потратить свое время.

Теперь за портретами к Руфино приходили все, да и денег он брал немного, кто сколько даст, чтобы купить краски и все, что ему необходимо для рисования. На удивление, народ не скупился, и в скором времени у Руфино появились свои сбережения. Теперь он мог позволить себе недешевые кардиганы и ботинки, которые пожелает. Но рисовать портреты всю жизнь Руфино не хотел, не желал, не жаждал. Показать людям сюрреализм – вот его новая цель. И раз они не знают, что это, то пусть это ассоциируется у них с именем Руфино. Поэтому рыжеволосый гений продолжал рисовать сюрреалистические картины, которые копились у него под прилавком и у него в комнате. Обычные портреты расходились мгновенно.

«Я не пойму, почему так происходит. Они хотят красоту, но совсем не желают оригинальности. Им по душе смотреть на свое изображение, которое они могут увидеть в зеркале. Зачем писать такой портрет? Художник должен показать людям свой взгляд на мир и на них самих, а они этого не желают. Как понравиться этим людям и при этом оставаться самим собой? С обычными портретами имя мое долго жить не будет, их лица – да, а имя мое –нет. А мне не это нужно. Художников, рисующих портреты огромное множество, поэтому оказаться на вершине будет непосильной задачей. Или это всего лишь предположения… Наверное, всем художникам кажется, что в этом мире одни художники и надеяться особо не на что, писателям кажется, что планета полна литераторов, и стихи одного гаснут на фоне толпы, молодым музыкантам кажется, что начинающих музыкантов слишком много, поэтому стоит все бросить. Но я не брошу. Я буду рисовать»

***

Так продолжалось до тех пор, пока в городе не появился Улисес в компании очаровательной, хотя и с первого взгляда холодной Кэтрин, которую в отличие от ее знаменитого отца на рынке не все знали, но многие приветствовали. Высокомерно разглядывая торговцев, но при этом кокетливо улыбаясь, она под руку с Улисесом прошла через торговые ряды, оставив о себе самые противоречивые мнения.

«Вот что нам необходимо», – произнесла Кэтрин, указав на один из прилавков, на котором лежали рамы, а на мольберте, стоявшем рядом красовался свежий портрет.

«А вот и Руфино!» – сказал Улисес, – «пойдем я скорее вас познакомлю, только помни, что я тебе говорил, общайся с ним как с ребенком, другого общения он не терпит»

И пара направилась к рыжеволосому художнику, который сидел на маленькой табуретке, держа в руках большой блокнот и что-то на нем черкая.

– Добрый день,– улыбнулась Кэтрин, словно любящая мать во время любования своим маленьким чадом.

– Руфино отвечает: «Здравствуй»! – воскликнул художник, поднял голову и увидел брата, который неописуемо был рад приезду.

– Ну же, Руфино, дай скорее обнять тебя! – рынок давно, да и, наверное, никогда не видел такого довольного, полного радости и безгранично эмоционального Улисеса.

Братья обнялись, после чего Улисес представил Руфино Кэтрин.

– Вы просто должны друг другу понравиться. И никаких других вариантов. Руфино, покажи Кэтрин свои работы, они ее заинтересовали. Вижу, ты без дела не сидел. Занялся портретами? Ну и сколько у тебя их, проказник? А говорил, что больше не хочешь рисовать людей

– Я и не хочу, – обиженно пробурчал Руфино, – они покупают только портреты. Я не виноват. Я просто…

– Кэтрин тоже обратила внимание на созданный портрет, – перебил Улисес

– Нет, – кратко сказала Кэтрин, – не портрет.

Улисес переглянулся с Руфино, не понимая, что девушке не понравилось в картине, и что же ее заинтересовало.

– Там под прилавком. Там картины. Они, – и девушка указала пальцем под стол, на котором лежали рамы.

Руфино засиял, что наконец-то его сюрреалистические творения кто-то заметил, что сразу возвысило девушку в глазах рыжеволосого художника, который сию секунду достал из-под прилавка две работы и выложил их прямо на рамы, чтобы Кэтрин смогла лучше их рассмотреть.

– Вот, – запыхавшись и еле дыша от восторга сказал Руфино, словно пробежал двести метров по парку.

– Это? – подняв брови и удивившись на сколько это возможно, воскликнул Улисес.

– Именно! – удовлетворенно ответила Кэтрин, – они будут оценены очень дорого, поверь мне. Но только не здесь. Мы повезем их в Париж или Испанию. Да, лучше в Испанию, там это любят. Родина самого Дали. А эти картины словно вышли из-под руки ученика Сальвадора, понимаешь? Они полюбят эти картины и этого парня.

В этот момент всем троим казалось, что это начало чего-то большого. Новый этап, если позволите. Руфино грезил о бессмертии своего имени, Кэтрин о деньгах, а Улисес настолько привязался к дочке мистера Трипа, что готов был ходить за ней по пятам. И здесь, вероятно, должна была начаться вторая часть или можно было вовсе поставить точку, однако в день, когда поездка в Испанию была организована, а картины Руфино были подписаны и упакованы, рыжеволосый художник заявил, что не будет представлять свои картины, так как не желает разговаривать с людьми, потому что они могут закидать его сухими ветками, и как показало время, всем людям нужны лишь портреты, а Кэтрин, хоть и является удивительной девушкой, но торговцы также называют ее безумной, шепчась за ее спиной.

«Когда Кэтрин понравились мои работы, я сразу обратил внимание на взгляды всех посетителей рынка. Они смотрели на нее также как смотрят на меня утром, когда видят мой наряд. Они думают, что она не здорова. Но это не так. И это неправильно. Неправильно, потому что мои картины нравятся только таким как я. А таких как я в мире единицы. А единицы мне имя не сделают. А вот рыночная толпа может. Потому что их много, хоть они и серая масса. Я буду награждать их искренними улыбками, рисуя портреты. Но также буду продолжать рисовать то, что нравится мне самому. Так они всегда будут помнить, кто я на самом деле» [цитата из дневника]

«Сегодня Улисес сказал, что мои работы все-таки стоит показать миру, что мир должен узнать обо мне, как я того и желал. Я согласился с ним, однако не поехал в Испанию по причине того, что не хочу объяснять людям, что я нарисовал. Они должны понять это сами. И если меня поймут, значит это успех. А если нет, то никто не виноват, что я окружен глупцами». – [цитата из дневника]

«В добавок ко всему, если Улисес и Кэтрин явят эти картины миру, то будет и лучше. Кэтрин говорит, что это будет еще одной загадкой для всех. Никто не будет догадываться, кто скрывается за этим сюрреалистическим полотном. А это я. Руфино. Так написано на каждой картине, упакованной в серую бумагу» [цитата из дневника]

***

Жизнь Руфино нисколько не изменилась. Он снова жил один, читая вечерами биографии художников и выдающихся людей, а днем продавая рамы и рисуя портреты, несмотря на то, что хотел рисовать сюрреализм. Руфино впервые за всю жизнь почувствовал силу денег. Люди не жалели купюр, чтобы первыми оказаться в очереди за портретом. А Руфино рисовал и наблюдал со стороны, не понимая, почему людям хочется, чтобы их лицо висело на стене в их собственном доме. Бывали дни, когда Руфино не рисовал ничего «чудного», а наоборот, уделял больше времени жителям городка, которые теперь приходили на рынок, потому что слава о талантливом художнике добралась до каждого. Руфино нравилось, что вокруг него всегда много народу, нравилось, что они смотрят на него в процессе работы, расхваливают его гениальность, не подозревая о том, что такое гениальность на самом деле, любуются его нарядами, ( и надо сказать, что у него теперь их стало гораздо больше), а также художнику нравилось то, что посетителям рынка не нужно было ничего объяснять. Ты просто делай свое дело и все. Портреты им и так нравятся, а рамы тоже продаются с успехом, ведь портрет без рамы – не портрет вовсе. Смирившись с ролью художника, который блестяще рисует лица людей, Руфино, как оказалось, достиг всего, чего мечтал. Слава его распространялась, а Руфино не вмешивался и лишь делал свое дело. Все увидели «городского чудака» с другой стороны. В лучшем свете. Все восхищались им, а дети не кидали сухие ветки. Рыжеволосый художник был доволен.