Читать книгу Dream life - Laisan Avkatovna Nigmatullina - Страница 1

Юго-запад Североамериканского континента до нашей эры. Куксония тянет к бирюзовому небу стебли-присоски. Сочные листья на ветвях торомиро, наоборот, стремятся вниз – в сумрак каньона. Прикорневые розетки агавы выстреливают из жирной маслянистой почвы, чтобы захватить как можно больше пространства – раскинув во все стороны длинные мечевидные листья. Щедрое солнце дарит тепло всем растениям без разбору, даже гигантской раффлезии, источающей острый запах разлагающейся плоти. Кажется, её мясистые лепестки готовы заключить в смертельные объятья не только бездумных насекомых, но и само светило. Пройдут тысячелетия, и люди назовут этот цветок «трупной лилией»…

А пока под сенью многоярусного леса два дейнозуха, каждый около двенадцати метров, раздирают тушу динозавра: сначала сосредоточенно и тупо, затем с исступлением. Слоистые облака пытаются закрыть от солнца неприглядную картину, но оно упрямо выглядывает из-за них, спеша к назначенному часу растратить жаркое тепло.

«Закат. Солнце скрылось за скалой. Последние лучи светила окрасили редкие облака в красный цвет. Ревущее море, как разгневанный великан, в бессильной ярости бьётся о скалы. Собрав все свои силы, оно бросается на пляж, на скалы. Из-за утёса показываются два утлых судёнышка. Море швыряет их из стороны в сторону, бросает с волны на волну, играет ими, как щепками. Море может в любую минуту измотать и искалечить их. В своём гневе водная стихия похожа на дикого зверя, мечущегося по тесной клетке.

Бледный холодный месяц равнодушно наблюдает за разбушевавшейся стихией. Но к утру, как в доброй сказке, буря утихнет. И море станет голубым и прозрачным, спокойным и ласкающим…»1

***

Аризона, 2219 год… Раннее утро, улицы Тусона безлюдны. Одинокий подросток бредёт среди безликих серых бетонных коробок. Это Бен – дитя своего времени в полинялой толстовке и джинсах…

За час до этого в доме его родителей, Дэвида и Гарриет, произошёл скандал. «Супруги слыли в округе немодными, консервативными, чтобы не сказать, отсталыми, замкнутыми»2. Потому праздничный ужин по поводу Рождества – Santa’s day, как всеми было принято считать… А кто такой Санта, всего-то вымышленный персонаж, да и пёс с ним, никто не придавал этому значения, – для большинства просто повод для праздника, только в семье Ловаттов ещё хранили его истинное понимание.

Так вот, праздничный ужин решили провести традиционно – с индейкой и пудингом на круглом столе, за которым соберётся многочисленное семейство. Дэвид и Гарриет об этом давно мечтали. Старшие дети уже приехали на каникулы из колледжа. Гарриет испытывала беспокойство только за Бена, который часто не ночевал дома, после того как она забрала его из приюта, где он проходил реабилитацию.

Гарриет изо всех сил пыталась быть хорошей матерью и не менее хорошей хозяйкой. Огромный дом, в который она с мужем заселилась почти сразу после свадьбы, оплачивался родителями, которые обставили его на свой вкус – с претензией на роскошь. «Кухня была уже почти такой, какой должна стать: большой стол с тяжёлыми деревянными стульями вокруг – сейчас их только четыре, но ещё несколько стоят вдоль стены в ожидании гостей… Большая плита марки “Ага” и старинный буфет с чашками и кружками на крючках. Вазы наполнены цветами из сада, где лето обнаружило множество роз и лилий»3.

Но Santa’s day негоже праздновать на кухне, какой бы просторной и нарядной она ни была. Для больших праздников существует гостиная. Там-то и сервируется серебряными приборами большой дубовый стол. Зажигаются парафиновые свечи, купленные на барахолке. Никто уже, кроме Ловаттов, не использует подсвечники и индейку не готовит. Довольствуются пластинками, наподобие жевательной резинки, с ароматом индейки. Борьба с холестерином и лишним весом мешает вкусить былую радость рождественского угощения.

– Дети мои, – торжественно начал глава семьи и посмотрел в уставшие впалые глаза жены, из-под нависших век они излучали печаль и любовь. Все обратились в слух, и только Бен, не дожидаясь окончания молитвы, принялся руками разделывать рождественскую индейку, разбрызгивая в разные стороны жир, чем привёл в изумление сестёр и братьев. Пугало выражение его лица – сосредоточенно-тупое, ничего, кроме звериного аппетита, не выказывающее… Гарриет привиделась жуткая картина:

Я разглядел, – о жуткая минута! —

Толпу нагих дерущихся людей,

В болоте смрадном завывавших люто,

Что с кровожадной дикостью зверей,

Ощерясь, друг на друга нападали

И отгрызали мясо от костей4.

Гарриет впервые в жизни вышла из себя.

– Вон отсюда, животное! – неожиданно для себя воскликнула она. Вообще-то, мать семейства отличалась сдержанным уравновешенным нравом, но тут даже её терпение лопнуло – голос, к немалому удивлению мужа и детей, впервые в жизни стал визгливым. Правой рукой Гарриет указала сыну на дверь… Но Бен, похоже, не слышал её окрика, и уж тем более не видел указующего жеста, таково было исступление, с которым он терзал тушку птицы, – будто индейка являлась не угощением, приготовленным в духовке, а живой добычей, бьющейся в предсмертных судорогах.

***

Бен был пятым ребенком в семье. Его появления на свет родители ждали с тем же священным трепетом, которым сопровождали предыдущие беременности Гарриет. Они с самого начала мечтали о большой дружной семье, под стать своему большому уютному дому, и каждого ребёнка заранее любили. Но с Беном всё пошло не так. Уже в утробе он причинял такую боль, что недобрые предчувствия овладели женщиной. Однако врачи не заметили в развитии плода явных отклонений от нормы; генетический сбой на эмбриональной стадии ничем себя не проявлял…

Гарриет до последнего момента не теряла надежды на благополучный исход. А когда новорожденный появился на свет, уверила себя в том, что младенец прелестен. Хотя по виду он не имел ничего общего с её старшими детьми, да и вообще мало походил на человеческое дитя: линия волос острым клином рассекала покатый лоб чуть ли не до переносицы; желтоватая щетина густо покрывала голову – торчала на макушке, затылке и висках; шея как таковая отсутствовала, отчего широкоплечий ребёнок казался сутулым; руки бугрились мышцами даже на ладонях. Мальчик сразу вызвал отторжение всего семейства Ловаттов. Гарриет было потребовала от старших любовного внимания к малышу, но добилась только всеобщего охлаждения во взаимоотношениях.

По мере того как Бен рос, становясь жестоким и неуправляемым, она начала прозревать: семья обречена на крах. К четырнадцати годам он неделями не ночевал дома и, надо сказать, совершенно не стремился к времяпровождению в кругу близких, предпочитая рыскать по городу в поисках дозы. Бен имел нюх на дурь. Он неделями следил за закладчиками и, подобно дикому зверьку, разорял чужие гнёзда, после чего перебирался в другой район. Напрасно его искали наркодилеры, полиция и, для виду, семья: Ловатты скорее боялись, что Бен найдётся и будет возвращён домой.

Так что изгнание с рождественского ужина нимало не расстроило подростка. Подумаешь, какая-то там индейка, скоро он заправится чем-то более бодрящим. Это что-то спрятано под корнями туи на углу Гранд роуд и AZ77 Мили Чудес. Вчера там сделали закладки.

По дороге Бену пришлось отвлечься на двух бродяг, копошащихся возле мусорного бака. Их вид вызвал в нём что-то сродни охотничьему азарту.

– Эу, сдохните, твари! – выкрикнул Бен и подскочил к бедолагам.

Он с таким упоением начал плющить бездомных своими крепкими кулаками¸ что их ветхие и без того рваные пуховики разлетелись в клочья. Вид крови на грязном асфальте на время раскумарил Бена – от удовольствия он стал насвистывать немудрящий мотив, но путь к заветной туе продолжил. Под ней, как и предполагалось, в пожухлой траве его ждал вожделенный пакетик. Подросток дрожащими руками быстро запихнул находку в карман джинсов и ускорил шаг в сторону мрачного недостроя. Проржавевшая арматура, выбитые стёкла, стены, пропитанные краской от сотен граффити, – здесь когда-то планировали оборудовать аквапарк. Впрочем, об его отсутствии никто не жалел – зачем рано повзрослевшим детям глупые забавы в огромной бетонной коробке, когда их призрачные радости могут поместиться в маленьком целлофановом пакетике.

***

В заброшке Бена уже ждали Лит-присоска, Тейлор-дино и Раффа.

– Бен, что так долго? Мы тут замерзли, – донёсся из сумрака голос Раффы, пронзительностью напоминающий звук медной трубы.

Бен не мог разглядеть чернокожую подругу, но и без того хорошо знал, что ей, семнадцатилетней, можно дать все тридцать. Даже короткая юбка и гетры на голые ноги не делали облик девушки по-юношески легкомысленным. Трущобы¸ где она взросла, как цветок сквозь асфальт, закалили её характер, напрочь лишив таких чувств, как жалость, сострадание и любовь.

Наконец в глубине здания вспыхнул костёр и осветил лица приятелей. Раффа, Лит и Тейлор сидели вокруг огня на топчанах, сооружённых из старого дивана. Бена они встретили оживлёнными возгласами. Раффа даже вскочила от нетерпения. Без дозы она не могла прожить и дня, с трудом совмещая пагубное пристрастие с посещением школы.

Пропускать занятия девочки боялись, это грозило переводом в Dream-school, откуда ещё никто не возвращался. Стены и окна там находились под электрическим напряжением. Суровые тьюторы надзирали за каждым шагом воспитанников и ежедневно терзали их тестами, на которые никто не мог дать правильные ответы – айкью у всех был около пятидесяти. Собственно, тесты служили лишь формальным поводом для так называемой «процедуры восстановления»: сначала ледяной душ, потом заточение в капсулу, похожую на саркофаг; там, в полной темноте, загробный голос часами зачитывал таблицу умножения, спрягал глаголы, чередуя азы знаний с текстом романа «Преступление и наказание» Достоевского.

Через несколько часов несчастный начинал барабанить по створкам капсулы и так истошно кричать, что эхо долго гуляло по коридорам корпуса Б, а у ребят младшей группы, размещённых в корпусе А, стыла кровь в жилах. Они нашёптывали друг другу страшное словосочетание «капсула айкью», которое часто слышали от воспитателей, и кое-кто в отчаянии предлагал выпрыгнуть в окно и бежать. «Безумству храбрых поём мы песню»5. Окна в Dream-school не открывались, потому что их вовсе не было – остекление оконных проёмов имитировал прочный пластик, на поверхности которого сменялись день и ночь. Воспитанники толком-то и не знали, какое время суток за стенами учебного заведения и какое на дворе время года. В случае массового неповиновения в Dream-school надолго отключали освещение, погружая в беспросветный мрак не столько корпуса, сколько детские души.

***

В этой ужасной школе томилась бывшая одноклассница Лит и Раффы – Элис. На занятиях она появлялась редко, заставляя опекуншу прикрывать её прогулы в электронном чате дурацкими записями: «У вас коникулы, она записалась к херургу». Зато появление Элис всегда производило фурор. Помнится, она заявилась в школу в белом вязаном платье в облипочку и чёрных чулках, хотя её массивная фигура была далеко не идеальной, особенно бесформенные, похожие на сардельки, ноги.

– Хэй, дебилки, – радостно поприветствовала она одноклассниц и завалилась на последнюю парту.

Тьютор Сандра Вэй¸ по старой привычке считающая себя учителем, обязанным заинтересовать ученика, проигнорировала выходку Элис. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете»6. Сандра пальцами увеличила на сенсорной поверхности интерактивной доски икону подросткового бунта – обложку книги Сэлинджера «Над пропастью ржи». Включила аудиосопровождение: «Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, – словом, всю эту давид-копперфилдовскую муть…»

Едва начавшись, исповедь Холдена Колфилда потонула в хохоте, задорных репликах и запахе свежей выпечки. Это Элис торжественно достала из сумки коробочку с надписью «Макинс» и стала картинно вытягивать из неё ломтики картошки фри, блаженно закатывая глаза. Всё это делалось исключительно для того, чтобы вывести из себя Сандру Вэй. Но та сдержалась и хладнокровно увеличила громкость звучания аудиокниги: «На футбольных матчах всегда мало девчонок. Только старшеклассникам разрешают их приводить. Гнусная школа, ничего не скажешь. А я люблю бывать там, где вертятся девчонки, даже если они просто сидят, ни черта не делают, только почёсываются, носы вытирают или хихикают…» Ситуацию удалось переломить. Внимание от коробочки с фастфудом переключилось на текст самого продаваемого двести лет назад романа. Разочарованной Элис ничего не оставалось делать, как уснуть. Или сделать вид, что её сморил сон от невыносимой скуки.

Через неделю возмутительница спокойствия попалась на порче инфракрасного датчика интерактивной доски. Сандра не писала заявление на Элис в полицию, да это и не могло прийти ей в голову, – всё свершилось в автоматическом режиме: камера наблюдения записала, как девушка массивного телосложения приблизилась к устройству с кусочком скотча, после чего запись противоправного поступка отправилась по назначению и бесстрастная компьютерная программа вынесла Элис приговор – перевод в Dream-school; будь хулиганка на год с небольшим старше, ей бы вообще грозило тюремное заключение.

Полицейские забрали Элис прямо во время урока, и одноклассники навсегда запомнили выражение её лица в тот момент: с него быстро слетели кураж и пофигизм, которому они так завидовали.

***

Рингтон таймера затренькал ретро-мелодией – песенкой Билли Айлиш, и Раффу точно током пронзило: пора в школу.

– Чёрт! Я поскакала, – прошипела Раффа, даже не посмотрев на Лит: «Да и какое мне дело до радостей и бедствий человеческих»7. Та растворяла содержимое пакетика в банке с недопитым пивом и ни на что не реагировала. Даже не посмотрела вслед подруге, перемахнувшей через кучу мусора так лихо, что сверкнули звёздно-полосатые трусики. Перед тем как окончательно исчезнуть в бетонном проёме Раффа задержалась, чтобы послать приятелям воздушный поцелуй:

– Всем чмоки-чмоки!

Пожалуй, только Лит могла догадаться, что прощальное приветствие адресовано исключительно Бену, но к тому моменту она уже успела залпом поглотить свой адский коктейль. Её охватил приступ зевоты, разум помутился, а всё тело стало ватным. Завалившись на бок, она погрузилась в тяжёлый липкий сон…

      Ночь. Лит идёт по пустынному берегу речного залива. Вокруг ни одного деревца, даже кустика. Пространство, как гигантские пауки, заполонили каркасы теплиц. Они почему-то не покрыты поликарбонатом, и Лит видит, какие чудовищно большие брокколи там растут. А раньше деревья в форме брокколи были настоящими, и вот уже сквозь них пробирается к заливу Лит, скидывает халатик, так что остается абсолютно обнаженной. Она погружается в холодную чёрную воду, надеясь получить наслаждение от соприкосновения с речной мягкой живительной влагой. Но та оказывается субстанцией, кишащей мириадами скользких змей. Они обвивают её хрупкое тело, впиваются в нежную кожу игольчатыми языками, впрыскивая в поры яд. Лит отбивается от тварей, пока мышцы рук не наливаются свинцом, ей всё трудней сопротивляться, наконец, она без сил отдается стихии. Кожа из бархатно-розовой становится синюшной, руки и ноги перестают двигаться, леденеют. Девочка медленно погружается в пучину, захлебываясь вязким киселём нечистот. Ей не хватает воздуха, совсем не видно света. Она падает на самое дно, ударяется головой о камень и… просыпается на бетонном полу недостроя.

Рядом с ней ни души. Бен и Тейлор-дино не стали дожидаться конца её трипа. Лит попыталась подняться, но встать ей удалось лишь после нескольких попыток.

***

Единственным близким человеком Лит был только дед Митчелл древних индейских кровей, да и то неродной. Её мать была давно лишена родительских прав. Она каждый год извещала дочь о новом замужестве, тщетно пытаясь устроить свою личную жизнь, а на самом деле – теряя красоту, здоровье и материнское чувство. Всякий раз ей казалось: вот он настоящий мужчина, но очередной союз не складывался; проблемы и упреки накапливались и в один момент, подобно взрыву, разражались большим скандалом, не оставляя ни капли того нежного доброго чувства, что у всех называется – человеческие прочные отношения, или семья.

Зато дед, полковник в отставке, давно потерявший связь не только с боевыми товарищами, но и с внешним миром, неожиданно проявил к брошенной девочке лучшие отеческие чувства. Митчелл ненавидел всех: правительство, чиновников, женщин, страховых агентов и весь шоубиз, уместив политическое кредо в одно предложение: «Собрать всех и расстрелять». В его лексиконе уживались мат, солдатский юмор и индейский фольклор. Он редко сходился с людьми, они, в принципе, ему были мало интересны. Исключение им делалось только для детей, в его покровительственном отношении к малышам было что-то от животной привязанности зверя к своему потомству. Потому дед не мог не сострадать малолетней Лит, оставшейся в фигваме старого индейца не на время, как поначалу думалось, а навсегда, – нежнее и внимательнее, чем дед Митчелл, к ней никто никогда не относился.

Обычно, по возвращении из школы, Лит заставала деда сидящим на полу перед телевизором, как на лужайке перед костром. Поскольку он плохо слышал, громкость была включена на полную мощь. Но непристойные ругательства, которые Митчелл время от времени выкрикивал в адрес ведущего, всё равно перекрывали голос дикторов и доносились на улицу.

Так было и на этот раз, после убогих развлечений в недостроенном аквапарке.

– «Полковнику никто не пишет?!» – нараспев произнесла Лит, пытаясь придать голосу твердость и одновременно роняя вещи в коридоре.

Прежде чем взглянуть на неё, дед долго крутил в руках очки, протирал и, наконец, поднёс к глазам, как пенсне.

– Окуляры опять облажались, ничего не видно! – выкрикнул он и со злостью швырнул очки на пол. Их уже давно никто не носил, даже линзы вышли из употребления. Простая операция, лазерная корректировка фокуса глазного яблока, делалась, как прививка, в первые годы жизни. Но дед был стар и его эти процедуры не коснулись, впрочем, он был противником любых вмешательств в человеческий организм извне и, подобно старому трухлявому грибу, жил со своими болячками, считая их вехами важных событий своей жизни. К примеру, зрение он потерял ещё во Вьетнаме. Правда, все говорили, что он не мог там быть – так долго вообще не живут, хотя дед мог рассказать о вьетнамской кампании в мельчайших подробностях, о других войнах тоже.

– Да пошёл ты! – бросил Митчелл в адрес ведущего и вырубил телевизор.

Наконец, заметив внучку, он поменялся в лице: морщины разгладились, а носогубные складки от улыбки, наоборот, стали глубже. Голос его сделался мягким, будто он почувствовал на языке вкус горного мёда, как в детстве. Жаль, его внучка никогда не пробовала вообще никакого мёда, тем более горного. Пчёл-то давно нет, а вместо сладкого густого вещества, которое они вырабатывали из нектара цветов, появились усилители вкуса с медовыми ароматами. Для их производства отстроена целая химическая индустрия. На одной из её фабрик Митчелл не так давно пытался работать сторожем, но из-за своих убеждений не смог сдержаться и устроил драку с порчей имущества – хотел уничтожить склад с химикатами, чтобы спасти как можно больше людей от этой отравы. После чего был уволен и оштрафован. Теперь в гордом одиночестве, не общаясь с внешним миром, сидит на пенсии и выплачивает из неё по частям сумму штрафа.

– Я там боржч приготовил, – не без гордости произнёс дед Митчелл смягчившимся бархатным голосом.

Боржч – верх его кулинарного искусства. Ведь люди давно забыли, как выглядит свёкла. Она исчезла из рациона вслед за пареной репой и квашеной капустой. Все старались выращивать растения лишь со свойствами, дурманящими рассудок; сеяли кто где мог: на подоконниках, в туалетах – везде, где удавалось скрыть мини-плантацию от чужих глаз. Дед тоже утаивал посевы свёклы – на заднем дворе. И всё же несколько раз его урожай был уничтожен, сначала наркошами, которые, видимо, приняли листья свёклы за новый сорт неизвестной дури. В другой раз ночью нагрянул квадрокоптер-наркоконтролёр и, разворошив грядки, взял на экспертизу созревшие круглые клубни диковинной для его видеорегистратора то ли ягоды, то ли овоща. Наутро старый солдат даже расплакался при виде своего огорода.

Таким образом, приготовление натурального супа было делом нелёгким, сродни священнодействию, зато в результате на столе появлялась божественная на вкус еда. Митчелл готовил боржч со свининой и шкварками. Долго колдовал у плиты, вдыхая аромат, исходящий от бульона и, накладывая половником порцию в тарелку, даже причмокивал от удовольствия. Разумеется, не забывал наливать себе shaved whiskey в старинный гранёный стакан – творение архитектора Мухиной, – который ему подарили его русские боевые товарищи. Они почитали этот гранёный стакан важной частью боевых ритуалов: звёзды при получении очередного звания и боевые награды непременно опускали в него, предварительно наполнив водкой, которую залпом выпивали. Вот почему стакан стоял на почётном месте в фигваме Митчелла и редко бывал пуст.

Лит сняла крышку с кастрюли и поморщилась.

– Не, я эту жижу не буду, – фыркнула внучка и потянулась к холодильнику за соевыми сосисками со вкусом бекона и дринк-фиолетом.

Соки не производили, наверное, уже лет сто, предпочитая имитировать цвет и запах яблок, груш, персиков. Изображение фруктов и ягод на этикетках заменили цветным маркером, чтобы напиток было проще выбирать. Дети не в состоянии были запоминать трудные слова, тем более названия фруктов, которых никогда не видели вживую – только в старинных фильмах и на картинах в галерее. Разноцветные коробки на витринах – жёлтые, красные, голубые, коричневые – их устраивали. Купить пойло можно было в любом супермаркете, и стоило оно недорого. Лит любила фиолетовый дринк. Дед Митчелл, как опекун, получал пособие на девочку – десять коробок в месяц её любимого напитка. Он, конечно, понимал, что содержимое жестяных банок – гадость, но побороть вкусовые предпочтения девочки не смог. Современные дети были слишком зависимы от химии, красителей и ещё чего-то, что полагалось добавлять в пищу рождённым противозаконно – минуя ЭКО… Как следствие, училось молодое поколение плохо, да и память год от года становилась хуже. Но кто об этом печалился, когда собственным матерям не было до потомства никакого дела.

Их доля превратилась в прозябанье,

И здесь, в позорной наготе своей,

Они пошли, ничтожные созданья…8

Дед Митчелл включил новости, и телевизор опять заголосил. Ведущий программы «Катастрофы» металлическим голосом сообщал о взрыве бытового газа сразу в нескольких городах планеты: Торонто, Магнитогорске и Челябинске. Они мало отличались друг от друга, улицы заполнял один и тот же железобетонный сорняк, элитки из пластика и металла были не менее уродливы. Дальновидные люди, по мнению Митчелла, покидают такие человейники и переселяются в одноэтажные модули или самодельные фигвамы, как у него. А в типовых постройках остаются прозябать мелкие служащие, безработные – люмпены, одним словом, – все те, кто не умеет и не желает работать, соответственно, не имеет возможности платить за коммунальные услуги и камнем висит на экономике государства. Ведущий не мог точно сказать, то ли изношенные коммуникации дали сбой или кто-то затеял очистку современного цивилизованного общества от балласта. На экране среди груд бетонного крошева мелькали люди, машины, пожарные в дыму и пламени – всё, что ещё недавно было чьим-то домом, единственным местом проживания, в одночасье обращалось в прах.

Лицо деда искривилось гневом.

– Скоро всех вас уничтожат, босяки! Кому вы нужны, засранцы? – зло прокомментировал он суету несчастных людишек, еле сдерживая желание запустить пультом в экран.

Митчелл, возможно, так бы и поступил, но неожиданно что-то привлекло его внимание. Из разрушенного здания выносили пострадавших, обернутых в фольгу и одеяла, видимо найденные там же, на пепелище. Один из них был завёрнут в байковое одеяльце голубого цвета… В мире было несколько фабрик, выпускавших именно такие одеяла, они имелись почти в каждой семье и почему-то бережно хранились из поколения в поколение. Уже мало кто помнил эти изделия.

Сердце старого солдата защемило, он вспомнил, что точно такое же имелось у мамы Лит, когда она была крохотным ребёнком. Сюзи укладывалась спать, и дед Митчелл, тогда ещё не старый, подолгу любовался ангелочком, прижимая к груди тёплый комочек в мягком голубом одеялке. Он подошёл к экрану поближе и разглядел в руках молодой женщины годовалого ребёнка. Она направлялась с ним к машине «скорой помощи», где уже находились другие пострадавшие. По остовам зданий и вывескам можно было догадаться: события происходят хотя и не на центральной улице, но и не в спальном районе. Стандартная бетонная панелька ничем не отличалась от миллионов других в разных городах мира. Но это больше всего возбуждало любопытство. Кто эти люди, что остались без крыши? Кто им поможет?

У старого солдата родилась идея – спасти ещё одну душу. Он всегда действовал, руководствуясь лозунгом: «Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно»9. Что касается Лит, то ей он вряд ли поможет, да и нужен ли он стремительно взрослеющей девушке?..

Митчелл вышел во двор и невольно залюбовался ласковыми лучами заходящего солнца. Старый вояка давно перестал замечать красоту в природе, так как от неё уже давно ничего не осталось. Ему приходилось довольствоваться лишь кустом жимолости у крыльца своей бедной лачуги – единственным ярким пятном на сером бетоне, заменявшем асфальт. Дед Митчелл с любовью поливал растение каждое утро и присаживался рядом с ветками, свисающими на скамейку, которую соорудил из старых деревянных досок. На этот раз он особенно пронзительно взглянул на фиолетовые листья жимолости, отметив про себя, что они тоже наслаждаются лаской уходящего лета. Солнце всем светит одинаково, и никто без него не может прожить. Как-то по-особенному торжественно он присел на край скамьи и устремил взгляд на вечернее бирюзовое небо. В безмятежном дрейфе облаков ему виделись то очертания барашка, то складки детского одеялка, то ангельское личико младенца. По морщинам заскорузлого лица Митчелла скатилась слеза, и ветви жимолости легли на его плечи, подобно рукам женщины, робко заключившей в объятия возлюбленного после часов терпеливого ожидания.

Уединение старика нарушила незаметно подкравшаяся Лит, или Литл, как её иногда называл Митчелл за небольшой рост и хрупкое телосложение. В последнее время, несмотря на непонимание с дедом, ей почему-то особенно хотелось обнять его, как раньше, когда ей было не больше пяти.

– Ну чо, борода, совсем прокис? – Она попыталась как-то расшевелить старика.

Но Митчелл смотрел вдаль и, казалось, не замечал присутствия внучки.

– Когда-то давно, ещё до нашей эры… – произнёс он в пространство перед собой. – Людей ещё не было. На планете Земля росли огромные красивые растения с сочными листьями и яркими цветами. «Тогда кругом были поля и леса, а не груда мёртвых камней, как теперь»10. Растения всё чувствовали, слышали и даже могли разговаривать друг с другом…

– Да ладно, как они разговаривать-то могли? Похоже, ты хлебнул лишнего, – перебила Лит.

– Нет, не словами – они передавали информацию. И тогда растения решили, что им нужен помощник, ну, то есть человек. Их нужно обслуживать. За каждым нужен уход, их нужно поливать.

– Что, и зверей, что ли, не было?

– Были – огромные, их называли динозаврами. Будучи в основном травоядными, они поедали растения, а кормить их, вернее поить, не могли. Вот поэтому и появился человек. Они создали нас похожими на себя.

– Ну, ты коры мочишь, как это похожими? На кого я похожа тогда? Или ты? Ну, вот хотя бы куст рядом с тобою. Что, он похож на тебя? – Лит разразилась заливистым смехом.

Дед новыми глазами внимательно посмотрел на жимолость: действительно, если растения сами создали людей, то и этот куст здесь не просто так… Он приблизил к себе ветку и стал её рассматривать вместе с Лит.

– Смотри, какие большие листья, похожи на вытянутый овал. Ягоды необычной формы, напоминают небольшой кувшин, бугристые, немного изогнутые. Кожица прочная, гладкая, покрыта восковым налётом, окрашена в тёмно-синий цвет с фиолетовым отливом.  Попробуй.

Дед сорвал ягоду и поднёс ко рту Лит.

– Мякоть твёрдая, но на вкус ягода сладко-кислая, немного горчит, аромат лёгкий, ненавязчивый.

Лит надкусила ягоду и сморщилась.

– Фу, это невкусно. – И снова засмеялась.

– Вот так и люди, в каждом есть и хорошее, и плохое. Порой кто-то горчит при общении, а всё же пригоден для совместных дел.

Лит провела по ветке рукой и, уколовшись о шипы, отмахнулась от неё, как от тарантула.

– Она ещё и колючая.

– Растения не любят, когда их трогают, колючки у них для того, чтобы обороняться от злоумышленников. Мы на них в этом очень похожи. А ты говоришь…

– Ну, дед, хорош заливать. Пойдём спать.

– Ты иди, а я ещё посижу. Смотри, какой закат.

***

Утром Лит разбудил таймер, а не, как обычно, возглас деда «Вставайте, Граф! Вас ждут великие дела!»11. Митчелл исчез. Между тем пора было собираться в школу и как-то объяснять вчерашний пропуск. Впрочем, Лит была уверена, что тьютор Сандра её прикроет, внеся соответствующую пометку в medical card. Но где же дед? Лит выбежала во двор, вернулась на кухню. На столе в тарелке лежали ягоды жимолости. Лит засунула в рот ягоду¸ прокусила её упругую кожицу и заплакала – впервые за несколько лет, тихо и от всего сердца.

Опять тащиться в осточертевшую школу, но пропускать нельзя. Скоро состоится заседание комиссии по отчислению, она собирается раз в две недели – тьюторы на ней отчитываются об успеваемости. Лит вместе с Беном, Раффой и Тейлором первые в очереди на вылет после Элис.

Тейлор… Он самый сильный в классе. Его кредо: «никто не должен знать о бойцовском клубе». А как он гордится синяками, которые не сходят с его лица. В жилах Тейлора течёт мексиканская и африканская кровь. Лит вздохнула. Дед у него тоже замечательный – родом из Бразилии – из Манауса, окружённого лесами Амазонии. Оттуда по миру распространилась мода на аяуаску – напиток из лианы с труднопроизносимым названием. Вот бы попробовать эту дурь… Только вряд ли это у кого сейчас получится. Американские ракеты из Тусона давным-давно уничтожили несколько штатов в Бразилии и леса Амазонии из-за этой аяуаски. А оставшееся население заставили перейти на фармауаску. Так что тем, кто погиб в течение нескольких минут, повезло – они избежали наркозависимости, мучительных ломок, бессмысленных попыток излечиться в медицинских клиниках. Даже шаманы и народные целители не могли помочь несчастным, включая дедовский способ – привязывание к банановому дереву и отрубание пальцев рук. Однажды попробовав фармауаску, люди не могли уже отказаться от этого сладкого яда, с каждой дозой приближаясь к самому краю пропасти. Наверное, даже в аду люди не знали таких мучений, какие они сами себе придумали на этом свете, так называемом «белом» – таком же белом, как порошок, заменивший многим семью, карьеру, да и просто радости земной человеческой жизни с её плотскими удовольствиями, сладкими грёзами, тихими слезами – всем, чем люди жили на протяжении миллионов лет. Синтетическое смертельное зелье заменило амазонцам целый мир.

Дед Тейлора, на своё счастье, восьмой год сидел в американкой тюрьме, когда на его родную Амазонию обрушилось сразу несколько тысяч ракет, превратив в пыль и старинные здания в стиле роккоко времен каучукового благополучия второго тысячелетия, и фавелы наркоторговцев 21 века. Поэтому дед Тейлора уже не мог возвратиться на родину, в Америке он обзавёлся семьёй и передал потомкам по наследству чувство любви к землям Амазонии вместе с ненавистью к великой, но чуждой Америке.

Тейлор, как и Лит, с рождения был определён в школу третьего типа с айкью 50, помимо самых низких баллов в ней допускалось, по данным медосмотра, наличие в крови «плюс нарк восемь промилле наркотических веществ» при норме пять. Мальчика ещё в утробе матери обрекли на участь «люмпен-пролетария», в терминологии древнего немецкого философа Карла Маркса. Если бы этот Маркс только знал, что его учение будет жить настолько долго, что никакие современные образовательные системы с их продвинутыми программами не заставят человека учиться помимо его воли, тем более если в его жилах течёт кровь бандитов Красной команды.

Каждый год Тейлор делал несколько попыток бежать куда глаза глядят. Его влекло туда, где нет ограничений, условностей, вообще каких-либо рамок приличий. Свобода – это сладкое слово, её-то он и не чувствовал среди бетона, стекла и пластика. Даже небо, просвечивающее сквозь щели в заборе на школьном дворе, казалось ему одного серого цвета с окружающими строениями. Он не знал, куда применить данную от природы телесную силу, потому выплескивал её избыток на окружение: колотил приятелей, ломал мебель, портил инвентарь, интерьер – на всё, что попадало в поле зрения, и регулярно нёс наказание за содеянное.

Лит, в отличие от Тейлора, никуда не хотела бежать, а мечтала попасть в школу первого уровня – ту, куда строго по конкурсу принимаются дети с максимальным айкью, у родителей которых хватает денег на оплату обучения, где лучшие врачи каждую неделю проверяют здоровье будущих управленцев страны. Уж там бы она не пропускала уроков. Ладно, пусть не первого, а хотя бы в школу второго уровня – для тех, у кого айкью около ста, а папы и мамы работают офисными служащими, страховыми агентами, развозчиками пиццы. Обидно сознавать, что ты окружён, по сути, отбросами общества – мальчиками и девочками, которые вообще не должны были появиться на свет, а родились с генетическими отклонениями по недосмотру врачей. Говорили, что некоторых нарочно не усыпляли во младенчестве, чтобы в дальнейшем они могли стать материалом для медицинских исследований, донорами органов – при условии хорошего здоровья, конечно, а может быть, ещё для чего-то…

Самое страшное, Лит не хотелось в это верить, кое-кого лишали зрения и подготавливали из них киллеров. Незрячим развивали обострённый слух и обоняние, а также тактильное зрение. Такие дети-убийцы считались ловкими и неуловимыми. Ценились слепые дети и как искусные любовники. Одни использовали их для утех из любопытства, другие вовсе не считали таких детей людьми, имеющими чувство стыда. Эти-то извращенцы как раз и были самыми настоящими слепцами!.. Греховные удовольствия стали заменять им человеческие чувства, где горе и радость прекраснейшим образом перемешиваются друг с другом, наполняя жизнь смыслом. «Воистину, хуже слепца тот, кто видеть не хочет»12.

Бр-р-р, Лит тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Всё проще, чем ей кажется. Лузеры, психопаты и непроходимые тупицы всего-навсего отправляются на перевоспитание в Dream-дом.

***

Сандра Вэй в задумчивости поднималась на лифте в класс, на ходу поправляя причёску и приглаживая складки юбки перед зеркалом. Его поверхность давала 3D-изображение, и при желании можно было рассмотреть себя со спины. В правом углу кабины располагался небольшой экран с клавиатурой. С их помощью экономилось время и контролировалась ситуация – можно было заранее дать ученикам задание, а войдя в класс, сразу приступить к следующему этапу, как правило, к наказанию. Сандра машинально нажала кнопку 13 – номер своего класса, и на экране с нескольких ракурсов появилась картина происходящего в нём. Творилось невообразимое. В потасовку была вовлечена добрая половина учеников: над партами, приваренными к полу, летали стулья и рюкзаки, а заводилой кутерьмы, кто бы сомневался, являлся Тейлор.

В голове Сандры Вэй впервые мелькнула мысль о наказании, которое заставит детей одуматься. Она была против насилия, и в школе пользовалась у детей авторитетом. Дирекция не одобряла её позиции, считая гуманность пережитком прошлого: детей нельзя перевоспитать, их нужно переломить и сформировать минимум нужных компетенций, хотя бы три или пять. Тейлору, например, предписано беспрекословно подчиняться, без обсуждения выполнять сказанное, так как его назначение в будущем, согласно федеральному государственному стандарту, – тяжёлый физический труд на тех производствах, где неразумно использовать роботов.

Вопреки инструкциям Сандра пыталась приучить воспитанников к чтению, но это у неё плохо получалось, как и у её предшественников век назад. Ежедневно на портале школы выкладывали новые методики скорочтения, аудиорелаксации, виброэлектростимуляции, гипнопедии Олдоса Хаксли и многое другое, что проходило апробацию – бесконечно применялось, отменялось и заново внедрялось. Между тем у Сандры имелась своя методика. Она ещё в институте говорила подругам: «Ничто так не повышает грамотность, как щепотка грязи»13.

В своё время бабушка рассказывала Сандре, что в её время люди читали запрещённые бумажные книги. Украдкой, конечно, хотя и без особого страха – прошли те времена, когда за чтение могли посадить и даже расстрелять. Просто-напросто в общественном мнении утвердилось мнение, что приличному человеку не пристало держать в руках такой негигиеничный предмет, как книга, да и литературой изложенное в них назвать было трудно. «Люди покупали бумажные книги тайком, – рассказывала бабушка, – как презервативы. Вернувшись с приобретением домой, задергивали шторы и читали – с неодобрением и наслаждением, с жадностью и ликованием – даже те, кто никогда прежде не раскрыл ни одного романа».

К чтению подобной литературы Сандра Вэй пыталась приучить своих воспитанников. Вот и сегодня она несла в сумочке заветную книгу из фамильной библиотеки – бережно обернутую бумагой, как это делала покойная бабушка. Но не только для того, чтобы защитить книгу от повреждений, а чтобы никто прежде времени не увидел её названия. Сандра никогда не зачитывала написанное на обложке вслух, а передавала ученику как обычный сборник упражнений. Так камеры слежения, фиксировавшие всё, что происходило в школе, ничего особенного не замечали. Потому у Сандры не было проблем с законом и администрацией учреждения, которое одновременно выполняло как образовательную, так и полицейскую роль.

Перед кабинетом Сандра ещё раз поправила причёску, произнесла про себя слова бабушкиной молитвы и резко толкнула дверь. Куча-мала тут же начала рассеиваться по партам, только Тейлор демонстративно распластался в проходе.

– Всем встать! – скомандовала Сандра, таким было обязательное приветствие. Интонацией оно напоминало «Встать, суд идёт». Поскольку многие воспитанники школы имели проблемы с законом и по её окончании попадали в исправительные учреждения, система образования заранее готовила их к царящим там порядкам.

– Теперь все сели на место. Я же вас предупреждала. Сейчас сработает датчик беспорядочного движения, и я вам вряд ли помогу.

Тейлор из горизонтального положения махом принял вертикальное, в два прыжка достиг своей парты и, смахнув с губы кровь, стал изображать сосредоточенное изучение тейбл-учебника.

Но в классе уже раздался звук оглушающей сирены. Все застыли и умоляюще посмотрели на учительницу. Сандра обречённо развела руками. Если сработали датчики, то уже не в её силах что-либо изменить. Через минуту в класс вошли тьютор-воспитатель в сопровождении двух тьюторов-карателей. Не было необходимости выяснять, кто стал зачинщиком очередной бузы, компьютер определял виновника сам.

Тейлор не стал дожидаться, когда его скрутят, покорно сгрёб свои вещи со стола и вышел из класса, подарив одноклассникам прощальную улыбку. Лит заерзала на стуле, потом повернулась к Бену и прошипела что-то ядовитое.

Сандра попыталась продолжить урок. На мультимедийной доске неуверенно вывела пальцами обложку книги Сэлинджера, но картинка не загрузилась полностью. Бен, сложив губы трубочкой, прочитал конец названия: «во ржиии…»

– Ржи, – отозвалось эхом на последних партах.

– Ржи, не ржи, – залилась смехом Лит.

Шумная волна веселья прокатилась по классу.

Сандра не выдержала, резким движением сняла массивный браслет из металлических шариков и бросила на стол. Подобно большим ртутным каплям, они рассыпались по столу, скатились на стул, потом, пронзительно дзынкая, на пол. Воцарилась мёртвая тишина.

Вновь сработал датчик – на этот раз несистемного шума, и на экране главного компьютера появилось лицо начальницы.

– Жду вас, Сандра Вэй, у себя в кабинете, захватите тьютор-журнал.

– Ну что, добились? Чего смотрите? Всем читать, пока меня нет, тейбл-учебники.

Прежде чем исчезнуть в дверном проёме, Сандра подошла к Лит и опустила свёрток синего цвета в корзину для канцелярских принадлежностей у её стола. С запрещённой книгой не стоило идти к начальнице. Лит по сосредоточенному лицу Сандры поняла, что ей доверено нечто очень важное и ободряюще подмигнула учительнице.

В коридоре Сандра ускорила шаг, следом за ней, по обеим сторонам коридора, шлейфом вспыхивали сенсорные огоньки. Она ненадолго остановилась лишь в центральной рекреации перед кабинетом директора, где стояли body-боксы – пеналы размером в человеческий рост из прозрачного пластика, в одном из них находился Тейлор. Пенал был настолько тесным, что наказуемый не мог ни сесть, ни лечь, ни даже упасть от усталости. Это наказание в течение нескольких часов делало самых буйных смирными, а крикливых – молчаливыми. Но только не Тейлора! Даже в body-боксе он не казался жалким, как остальные: широкие плечи¸ гордое выражение смуглого лица – всё в нём выдавало непокорного амазонца.

Сандра невольно залюбовалась юношей, но через секунду была вынуждена перевести взгляд на начальницу, так как перед ней уже раскрылись стеклянные двери. В центре кабинета за полукруглым столом в массажном кресле сидела Мегген Тауэр, почему-то в наушниках.

«Главной особенностью Мегген была ненависть к роду человеческому. В этой ненависти она была неумолима. Она пришла к твёрдому убеждению, что человеческая жизнь отвратительна; она заметила, что существует своего рода иерархия бедствий; над королями, угнетающими народ, есть война, над войною – чума, над чумою – голод, а над всеми бедствиями – глупость людская; удостоверившись, что уже самый факт существования является в какой-то мере наказанием, и видела в смерти избавление»14.

Директриса, сколько Сандра её знала, всегда выглядела на пятьдесят лет, регулярное посещение клиники красоты заморозило её возраст. Процедуры омоложения стали обязательными для всех руководителей, желающих продлить не столько свою молодость, сколько профессиональную деятельность. Только вот лица после этих процедур становились похожими на восковые маски. Улыбаться при всём желании сильные мира сего уже не могли. Так что не было ничего удивительного в том, что Мегген Тауэр без приветствия начала приготовленную заранее речь:

– Я крайне вами, мэм, недовольна. В вашем классе каждый день драки, показатель самый низкий по школе. А эти четверо, как их там… Тейлор, Бен, Раффа и Лит, они вовсе стали неуправляемыми. Я подготовила документы. Наконец избавлюсь от них.

– Но, мэм, им нужен шанс, – промямлила Сандра.

– Какой ещё шанс! У них при зачатии уже не было никаких шансов. Моё решение окончательно. Всё! Или следуйте за ними. Вам там самое место.

Последние слова кинжальной болью отозвались в сердце Сандры. Она, конечно, за свою работу не держалась, но, как говорили раньше, к детям прикипела душой. Возвращаться в класс у неё не было душевных сил: на сегодня с неё хватит, а с детьми она объяснится завтра. И Сандра решительно направилась к выходу.

***

Сандра Вэй с некоторых пор предпочитала жить в центральной части города – снимала элитную квартиру-студию в «Лабиринте» – огромном комплексе, жилая часть которого совмещалась с многофункциональным центром, где располагались салоны красоты, больницы, фитнес-клубы, прачечные, химчистки и клининговые службы. Жителям комплекса было запрещено самостоятельно убираться в своих жилищах – для этого существовал многочисленный персонал индивидуальной уборки квартир. Помещения общего пользования, напольные ковровые покрытия, стеклянные и пластиковые поверхности приводили в порядок роботы, а ванные и туалетные комнаты и все труднодоступные места убирались по-прежнему людьми. Труд этот считался неквалифицированным и, соответственно, оплачивался по самому низкому тарифу. Им занимались выпускницы школы третьего типа.

«Лит и Раффа не смогут получить даже эту жалкую работу» – такая мысль пришла в голову Сандре при виде девушки в клининговой робе, выходящей из лифта. Слёзы подступили к горлу. Не то чтобы ей было сильно жалко своих учениц, скорее стыдно за свою беспомощность и бессмысленность самой работы тьютора. Да и жалованья едва хватало на уплату квартиры и клинингового обслуживания.

Поднявшись на 62-й этаж в свою студию, Сандра без сил уронила вещи на пол и первым делом устремилась к панорамному окну. Отсюда она любила наблюдать за огнями большого города. Собственно, для того и была снята эта дорогая квартира, чтобы любоваться небом и плывущими по нему облаками, следить за сменой оттенков и форм, встречать восход солнца и прощаться со светилом на закате – на всё это можно смотреть бесконечно.

Но сегодня Сандре не повезло – небо внезапно заволокло серыми тучами. Климат за последние сто лет стал настолько неустойчивым, что зима и лето смешались – никто уже не делал даже краткосрочных прогнозов: люди не ждали лета и отвыкли радоваться солнцу. Соседи Сандры даже жалюзи не открывали целыми неделями, не видели в том необходимости. Солнечные лучи многим заменили солярии, которые посещались не ради бронзового загара, а как лечебные процедуры, помогающие справиться с депрессией и напитать организм витамином Д. Впрочем, Сандру радовала любая погода в любое время суток. Она могла подолгу сидеть у окна, вглядываясь в фиолетовую бездну с мириадами светящихся звезд. «Такова уж особенность звёздного неба: у всякого, кто глядит на него, сладко щемит сердце. Возможно, мы и в самом деле родом откуда-то оттуда?»15 Как часто в детстве с бабушкой, сидя на зелёной траве возле её дома, Сандра находила ночью в очертаниях созвездий, а днём в причудливой форме облаков фигурки разных животных…

Долго сдерживаемые слёзы наконец хлынули из глаз молодой женщины. Как ребёнок, громко всхлипывая, она перестала себя контролировать и повалилась на диван возле окна. Её лицо стало некрасивым, веки припухли, а глаза покраснели.

Запикал видеодомофон, и на экране появилось изображение клинера, в руках он держал коробку с надписью «SHINE». Сандра не ответила, но включила на большом, во всю стену, сенсорном мониторе видеочат с классом. В глазах запестрело от аватарок и сообщений. Казалось, никому не было дела до учёбы, всех волновало, куда пропала учительница. Голосовые сообщения, в которых проскальзывал мат, тем менее передавали все оттенки тревоги. «Только Тейлор и Лит отсутствуют, – подумала Сандра. – Ну, Тейлор понятно. А Лит?..» Присмотревшись, Сандра увидела, что Лит читает её книгу. «Yes!» – женщина сопроводила восклицание энергичным жестом: ну хоть что-то ей удалось в воспитании.

      Своих детей у Сандры не было, да она и не стремилась их иметь. Зачем, если для этого нужно обязательно проходить процедуру ЭКО: сдавать анализы, терпеть изнурительные процедуры, вдыхать запах хлора и смотреть на белые халаты – всё это совсем не прельщало тридцатилетнюю девственницу, да и времени у неё не хватало на обследование в ЭКО-диспансере. Однако естественное оплодотворение с точки зрения официальной медицины считалось недопустимым, поскольку содержало риск рождения генетически ущербного ребёнка. В ЭКО-диспансерах заранее вычисляли пол, цвет кожи и волос потомства. Семя тщательно изучалось, корректировалось необходимыми генными вставками и только после этого помещалось в лоно женщины; последующие девять месяцев она вынашивала плод, постоянно находясь под наблюдением. Данные процедуры стоили немалых денег, поэтому желаюшие произвести на свет здоровое потомство готовились к этому заранее. Только обитатели фавел по-прежнему размножались безответственным способом, не заботясь о контрацепции, генетических паспортах и будущем своих детей. Как много лет назад, они жили чувствами и желаниями.

Сандра не хотела на них походить, но втайне мечтала зачать способом, описанным в запрещённых книгах; он представлялся ей каким-то таинством. Разве это не фантастика, когда соитие двух любящих, мужчины и женщины, имеет своим следствием зарождение живого существа, поначалу напоминающего креветку, а потом, в материнской утробе, в течение девяти месяцев всё более и более похожего на человечка… Сандра не теряла надежды дождаться этого чуда в своей жизни, хотя порой сомневалась: а существует ли оно? Мечта о настоящей любви не угасала в её душе, как ни странно, благодаря работе в школе.

***

Лит потихоньку смылась с последнего урока и, прижимая к груди сумку с интересной книгой, направилась к выходу. В школьных коридорах сгущались сумерки.

С некоторых пор здесь был заведён такой порядок – после каждого урока отключать по одной ленте иллюминационного осветителя. Считалось, максимальное освещение здания настраивает на работу, держит в тонусе, а постепенное отключение, наоборот, снимает напряжение и подготавливает к концу учебного дня. Этот своеобразный метод изобрели два электрика, переквалифицировавшиеся в психологов, сочтя эту профессию более выгодной. Недочёты работы электрика видны сразу, а психолог может годами создавать иллюзию тяжёлой многоплановой работы с клиентом. Серьёзного результата можно не достигать, но при этом получать за бла-бла гонорар. А если психолог разработает свою методику или программу, тогда ему и вовсе цены нет. Он нарасхват, его методику можно продавать в различные заведения…

Лит шла по полу, который подсвечивался зелёными стрелками, показывающими направление к выходу. Но на полпути она развернулась, решив заглянуть в центральную рекреацию. Её подозрения подтвердились – в одном из body-боксов находился Тейлор. Его вид говорил о предельном утомлении, но орлиное гордое лицо выражало ненависть ко всем. Лит знала, что он не делает для неё исключения, но это её не смущало. Она спряталась за баннер и терпеливо ждала, когда уйдут работники клининговой службы. Те осторожно складывали инвентарь, снимали санитарные костюмы и вразвалку направлялись к выходу. Через полчаса девочке удалось подкрасться к Тейлору.

– Тей, это я, Лит. Давай попробую тебя открыть, – шёпотом предложила она.

Вообще-то, она преувеличивала свои возможности – бокс был надёжно закрыт электронным замком и открывался несколько раз в день тьютором охраны, чтобы выпустить узника на несколько минут в туалет, и один раз ночью, после обхода здания.

– Че припёрлась, присоска. Потерплю. И без тебя мерзко, – грубо ответил Тейлор.

– Хочешь есть? У меня с обеда осталось, – Лит протянула пищевой контейнер в круглое, на уровне лица, отверстие body-бокса.

– Сама ешь свой бомж-пакет. На помойке лучше продукты валяются, – тем же дерзким тоном ответил Тейлор.

– Ну как хочешь, – девочка, открыв контейнер, начала поглощать его содержимое сама и с набитым ртом рассказывать всё, что произошло в классе за время отсутствия Тейлора: как Сандра покинула класс и в чате никому не отвечала, когда вернётся.

– Я же говорил, что она за меня не подпишется.

– Там всё хуже. Говорят, не только за тебя теперь никто не подпишется, но и за меня с Беном и Раффой, даже за саму Сандру. Начальница решила отвязаться от нас. Так что с понедельника у нас новая движуха, – с грустью в голосе произнесла Лит.

Она попыталась найти ещё что-нибудь из съестного и, засунув руку в объёмную сумку, нащупала шершавый кирпич книги.

– Вау, что у меня есть, – заговорщически произнесли Лит.

– Я же сказал – не буду есть, – пробурчал Тейлор.

Лит села на корточки, раскрыла книгу и с придыханием начала читать: «Внезапно мы оказались влюблёнными друг в дружку – безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил – безнадёжно, ибо наше неистовое стремление к взаимному обладанию могло бы быть утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и усвоил каждую частицу тела и души другого; между тем мы даже не могли найти места, где бы совокупиться, как без труда находят дети трущоб. После одного неудавшегося ночного свидания у неё в саду (о чём в следующей главке) единственное, что нам было разрешено, в смысле встреч, – это лежать в досягаемости взрослых, зрительной, если не слуховой, на той части пляжа, где было всего больше народу. Там, на мягком песке, в нескольких шагах от старших, мы валялись всё утро в оцепенелом исступлении любовной муки и пользовались всяким благословенным изъяном в ткани времени и пространства, чтобы притронуться друг к дружке: её рука, сквозь песок, подползала ко мне, придвигалась всё ближе, переставляя узкие загорелые пальцы, а затем её перламутровое колено отправлялось в то же длинное, осторожное путешествие; иногда случайный вал, сооружённый другими детьми помоложе, служил нам прикрытием для беглого солёного поцелуя; эти несовершенные соприкосновения доводили наши здоровые и неопытные тела до такой степени раздражения, что даже прохлада голубой воды, под которой мы продолжали преследовать свою цель, не могла нас успокоить»16.

Лит замолчала, у неё пересохло в горле. По всему телу к низу живота волной прошла сладкая истома, для Лит – неизвестное чувство. Она попыталась представить морской бриз, пустынный пляж, на котором они с Тейлором совсем одни. «”Прохлада голубой воды”… как красиво написано, и как это, наверное, приятно ощутить телом», – подумала Лит и посмотрела на приятеля.

– Dream-lifе, – произнесла она мечтательно.

Выражение лица Тейлора как будто переменилось.

***

Сандра, немного успокоившись, всё же решила подойти домофону. Пришло время уборки, и нужно было впустить прислугу. Сандра на ходу глянула в зеркало и осталась недовольна своей бледностью. Ей пришла в голову идея выйти на улицу и просто идти куда глаза глядят. Как давно она не позволяла себе очутиться где-нибудь далеко – там, где веет свежий воздух, растёт настоящая трава вместо рулонных газонов… Вдруг ей захотелось напиться – просто «напиться как сапожник», так сказала бы бабушка. Накинув плащ на плечи, Сандра, не желая встретить в холле клинера, поспешила на улицу.

Из «Лабиринта» трудно было выбраться вечером, приходилось докладывать секьюрити, куда ты пошёл и зачем. Но желание Сандры вырваться на свободу было так велико, что она не заметила, как преодолела все преграды и добралась до незнакомого перекрёстка – оживлённого и при этом совершенно тихого. Эмоциональные водители, нервно стучащие по клаксону и истерично моргающие дальним светом, остались далеко в прошлом. Транспортные средства, оснащённые бортовыми камерами, радаром и системой автоматической коммуникации между автомобилями, держали дистанцию без участия людей и сами разбирались, кто прав, кто виноват и кому в какой ряд перестраиваться. Тут Сандра остановилась и осмотрелась: над сумеречным городом нависал смог. Спасаясь от него, она юркнула в переулок и поспешила не разбирая дороги; всё меньше и меньше попадалось на её пути рекламных вывесок и прохожих, наконец их совсем не стало. Женщина вдруг обнаружила, что стоит на пустыре и вдалеке, огромными глазницами незастеклённых окон, на неё смотрит бетонное чудовище – недостроенный аквапарк.

Сандру охватил ужас, она судорожно ощупала содержимое карманов, надеясь найти там хоть какой-то гаджет, но тщетно. Впопыхах она ничего не взяла и теперь не знала, что делать.

Послышался шум приближающейся машины. Это был старый американский бьюик. Такие ещё использовались на городских окраинах – ретро-автомобили можно было подобрать на любой свалке и при желании вернуть к жизни. На центральной улице города этот бьюик казался бы рухлядью, а на окраине смотрелся вполне достойно. Скрипнув тормозами, машина остановилась недалеко от женщины. Каково было удивление Сандры, когда из машины показался пассажир-покемон.

Покемонами называли инвалидов, появившихся вследствие экологических катаклизмов. Но людям объяснили, что рождение уродов – это следствие порочного зачатия, то есть без ЭКО с клиническими исследованиями и генетическими тестами. Часто покемоны имели сохранный интеллект, но об этом трудно было догадаться из-за асимметрии их лиц и непропорциональности тел; передвигались они в инвалидных креслах, некоторые использовали старые авто для поездок за гуманитарной помощью.

Да, для компенсации физических недостатков и моральных страданий они получали неплохое денежное содержание от многочисленных благотворительных организаций – необходимости работать у покемонов не было. Но, несмотря на это, уродцы уверовали в то, что им все всё должны, и поэтому не отказывались от дополнительной денежной помощи красивых успешных людей. Нарочито демонстрируя свою ущербность, они выезжали в креслах на оживлённые перекрестки с плакатом фонда «Тело в движении», затрудняя проезд дорогим машинам и лишний раз напоминая о том, что их такими создала природа, значит, они – её часть, а потому надобно помнить: «Люди не должны забывать, что на земле им отведено очень небольшое место, что они живут в окружении природы, которая легко может взять обратно всё, что дала человеку»17.

Кто-то плотнее закрывал при виде покемонов тонированные стекла и включал громче музыку, злясь на предательски долгий сигнал светофора (минуты казались им вечностью), другие, напротив, спешили перевести средства в пресловутое «Телодвижение», надеясь тем самым замолить собственные грехи. Ненависти в глазах уродцев они не замечали.

Сандра поймала себя на мысли, что где-то уже видела незнакомца, и, присмотревшись, вспомнила. Почти каждую пятницу, именно в пятницу, ей нужно было спешить к нулевому уроку. Тогда-то она и выделила из толпы этого покемона в Тусон-Сити – самом фешенебельном квартале. Ей всегда было его жалко, она пыталась не глядеть на убогого, когда в утренних сумерках красила губы в маленьком автолайфе – машине, созданной специально для женщин, со множеством функций, которые позволяли безопасно и с комфортом передвигаться на небольшие расстояния. Например, автолайф распознавал, когда водитель приближается и автоматически открывал для него двери.

На этот раз, при встрече с покемоном нос к носу, Сандру охватило смешанное чувство – смущения и сострадания, которое ей привила бабушка, но вместе с тем и брезгливости. «Четырехгранный нос, подковообразный рот, крохотный левый глаз, почти закрытый щетинистой рыжей бровью, в то время как правый совершенно исчезал под громадной бородавкой… Громадная голова… огромный горб между лопаток, и другой, уравновешивающий его»18. В эпоху мрачного Средневековья такого урода могли бросить в костёр как нечестивца, а в настоящем воспринимали как злую насмешку природы – укор всем, кому повезло родиться красивыми.

Сандра, избегая смотреть на инициатора знакомства прямо, молчала. Покемон сам к ней обратился, причём на удивление приятным голосом:

– Ну что, боишься, красавица? Помоги убогому.

– Да, а что нужно? – спохватилась женщина и без излишних пояснений сама догадалась достать из салона бьюика складное инвалидное кресло и разложить его.

– Вон, видишь, – покемон, ловко пересевший из автомобиля в кресло, указал на недострой. – Помоги туда добраться и пакеты из багажника возьми.

Как завороженная, Сандра безропотно исполнила сказанное и, внезапно осмелев, внимательно рассмотрела собеседника.

– Вы, я это чувствую, много читали, я ощущаю что-то вроде ореола вокруг вас. Меня тянет к вам. Откуда вы? – вконец раскрепостившись, спросила Сандра.

– Я из подвала, ничего интересного, – доверительно ответил горбун. – Родился в большой семье, если её можно назвать семьёй. Какое-то подобие коммуны. Все жили в подвале, и все были наркозависимыми. Выползали на свет божий только для поиска дозы. Никто не знал, кто чей отец, дети рождались случайно и жили недолго. Утомлённые их бесконечным плачем горе-матери страдали от силы пару часов и тут же уходили в забытье. Давайте сюда пакеты, Сандра, и не сочтите за труд отвезти меня к аквапарку.

Женщина вновь подчинилась воле беспомощного, по сути, существа, даже не задавшись вопросом: откуда ему известно её имя. Кресло ей пришлось катить медленно из-за куч строительного мусора, зато ничто не мешало внимать дальнейшему рассказу.

– Так что никто бы особо не радовался моему появлению на свет, – продолжил инвалид, – даже родись я здоровым. А тут, увидев младенца без ног, да к тому же с лицом Квазимодо, все брезгливо от меня отшатнулись. Родная мать ни разу не взяла на руки и не притянула к груди. Впрочем, молока у неё не было, а если бы и было, то отравленное.

Я рос, как Маугли, только не в джунглях, а среди плесени, шприцев и другого хлама, питаясь объедками, принесёнными с помойки. Мать… я её никогда так не называл, её имя… неважно, однажды она не вернулась в наш подвал. Её исчезновения как будто никто не заметил. Обычное дело – все постепенно куда-то исчезали. Я много плакал, звал её по ночам, она часто приходила ко мне во сне в образе мадонны со светлыми волосами, пахнущими ландышем.

Вскоре от меня избавились, отдав в общину покемонов. Там я наконец познал, что такое ласка и забота, и, можно сказать, обрёл отца. Один из стариков был особо добр ко мне. Но главное – много знал. Он-то и научил меня читать и писать. Благо книг вокруг имелось огромное количество. Кто и зачем их туда свалил, бог весть, только это был не подвал, а целое книгохранилище Ленинской библиотеки. Так шутил мой названый отец. Кто такой Ленин, я тогда не понял, как не понимал и того, для чего нужны книги, и играл с ними, как с кирпичиками, сооружая пирамиды. «Мальчик, ты сам не знаешь, какой это клад, прочитай все эти повести, романы и поэмы, они спасут тебя», – напутствовал меня старый покемон перед своей смертью. Он оставил мне в наследство кресло, при помощи которого я получил возможность разъезжать по улицам. Но я не стремился туда. Литература поглотила меня полностью. Я жадно глотал сочинение за сочинением, не разбирая дня и ночи, к тому же в подвале всегда царили сумерки. Через книги я узнал красоту живой природы, был отважным капитаном на шхуне в открытом океане, рыцарем Айвенго и смелым мушкетёром. С каждым автором я проживал новую жизнь, научился любить и ненавидеть, а главное, твердо знал, что где-то есть другая жизнь, полная живых красок природы, где все обязательно могут стать счастливыми. Здесь, пожалуй, можно остановиться, милая Сандра. Мы пришли.

Странная парочка вплотную приблизилась к недострою и остановилась у заваленного строительным мусором входа.

– Почти до двадцати лет я не выходил из подвала, – незнакомец не торопился ставить точку в своём рассказе, – всё читал и читал, пока семья, насильно посадив меня в кресло, не подняла наверх. Но я уже был готов найти в себе силы принять этот свет таким, каков он есть. Меня не пугала брезгливость, которую я ощущал со стороны людей. В поисках родной души я исколесил много дорог, пока не встретил Тейлора. Он мне вместо сына. Я думаю, мы понимаем друг друга?

Сандра согласно кивнула.

– Нет, я здесь не живу, – предупреждая её обидный вопрос, сказал мужчина. – Вы, наивные, жалеете нас, на каждом углу готовы плюшки нам раздавать. Только, чтобы не видеть нас, только бы скорее «с глаз долой»… А мне самому вас жалко. Вроде и красивые, и учёные, и работаете в стеклянных благоустроенных зданиях. Одеваетесь в дорогих магазинах и на косметику тратитесь. А всё равно несчастные.

Покемон пристально посмотрел в глаза молодой женщины так, что ей стало не по себе.

– Вот я урод, и ты с отвращением на меня смотришь. Не отрицай! А денег у меня больше, чем у тебя. И за морщины я не боюсь, и в зеркала не смотрюсь. Я на людей, как в раскрытые книги, смотрю и на их лицах читаю. На ваших лицах страх, брезгливость, смущение. Доброта и сострадание редки, но встречаются, чаще у детей. Они ещё мало что понимают. И видят красивое и некрасивое по-другому. Красота – понятие относительное. Маленький человек видит сердцем. Когда он взрослеет, у него исчезает это качество.

Сандра пыталась возразить, но странный человек даже слово не давал вставить. Витиевато, повторяя одну и ту же фразу, он поучительно рассуждал, будто притчу рассказывал, о красоте и уродстве, добре и зле и ещё много о чём. В наступающей темноте, словно вуалью сгладившей его звериные черты, Сандра воспринимала собеседника совсем иначе, нежели раньше, – она уже не видела в его лице ничего устрашающего.