Читать книгу Старая модель - Лана Планова - Страница 1

Оглавление

REWIND

Лилипутки нашли себя в цирке. Барышни с диаметрально противоположным дефектом – великанши – и не подумали столь вопиющее гормональное нарушение приписывать убогости и тешить публику, пытаясь вызвать сострадание и сожаление о людских несовершенствах. Напротив, свой нестандарт они возвели в ранг великолепия и неоспоримой нормы. Как? О, это была глобальная акция, стартовавшая в конце прошлого века, о которой простачки вроде новых русских никогда не догадаются. Именно они купились на пиар гигантелл основательнее, чем кто-либо, и сделали шнурообразных манекенщиц неотъемлемым атрибутом респектабельности и крутизны. Пары, в которых «он ей по вытачку», стали считаться эталоном красоты, а модели за метр восемьдесят – верхом совершенства.

Девушки – гулливеры убедили мир в том, что сорок второй размер женских стоп – это прекрасно. После веков насмешек и унижений они празднуют свой триумф, блистая на подиумах, экранах, обложках журналов, украшая собой VIP-тусовки, клубы, отели.

Ханна – модель. Модель от педикюра до кончиков дрэд, со всеми вытекающими отсюда манерами, привычками, человечьим контекстом и способами добычи средств на проживание и пропитание. С позиций какого-нибудь очкастого эстета, она просто подиумная дылда с оглоблеобразными конечностями и натруженным ртом, но с точки зрения мировых стандартов она мега, супер, вау… И все бы хорошо, если бы не день рождения. Именно сегодня, когда вокруг все пышет молодостью и жизнью, у Ханны – самый личный праздник. Ты считаешь день рождения апогеем счастья, событием, которое нужно отмечать ежегодно, весело, масштабно? Тебе сколько лет? То-то же. А Ханне сегодня… сорок. Самый драматичный женский возраст. Ага, теперь «извините». Твой пардон не сделает Ханну моложе и не облегчит ее страданий сорокалетней именинницы. Вот она лежит в постели, болезненно переживая факт перехода с четвертого на пятый десяток, и на нее опускаются строки (наша героиня научилась рифмовать, рисовать, музицировать для большей колоритности образа, и чтобы подняться в цене, поскольку продавать себя ей приходится нередко):

День рождения – день великой печали,

Днем старения лучше б его называли.

Днем смирения с тем, что финал вашей песни

Стал на строчку поближе, и хоть ты тут тресни.

Дорогие друзья, не приходите,

Не желайте, не празднуйте и не дарите,

Дайте мне, ради всех добродетелей,

Этот день пережить без свидетелей.

Сотовый пропел «Jamiroquai». Так, без свидетелей, похоже, не получится.

– Yes, – томно так, томно, с придыханием, как говорят на всех языках только проститутки и модели.

– Это я. Хочу с фанфарами и фейерверками отметить твой солидный четвертак.

(Для непосвященных – а таковыми являются все, кроме Ханны и паспортистки Петроградского УВД, – сегодня имениннице не сорок, а двадцать пять).

– Большое русское merci.

Дальше все, как в отечественных сериалах. Он – красивый бандит. Бойфренд (омерзительное слово, но «любовник» из сентиментального вокабулярия попахивает нафталином и романами в НИИ). Дарит бриллиантовые цацки, хотя обещал десяток яиц от Фаберже. Заваливает цветами, потом просто заваливает, целует пятки, пупок и ниже, затем, лежа в постели голым, отвечает на дюжину – другую звонков, после чего уезжает по делам (вернее, на дело).

Под дверью заскреблась соседка.

– Хань, пойдем предадимся пороку.

– У тебя какие?

– «Вог», причем целый блок.

В парадной на широком подоконнике всегда стоит банка из-под леденцов, которые не выпускает ни одна кондитерская фабрика со времен распада СС. Около этой престарелой пепельницы Ханна и Светка встречаются почти ежедневно, чтобы не обкуривать третью сожительницу коммуналки – Капитолину Филипповну. Баба Капа всю жизнь смолила папиросы «Беломор» и «Казбек» и вдруг бросила пагубную привычку, став нудной моралисткой, запрещая другим повторять ее «ошибки военной молодости».

Светка – это единственный человек, при котором Ханна может быть собой – без фальши, без маски, не бросая понтов. Соратницы по цеху – коллеги по подиуму – соседку фэшндивы считают юродивой, не причисляя к людям вообще. Поэтому Светкин мир и мир модельной сучьей стаи – параллельные, непересекающиеся пространства.

В парадной было чисто, на каждом этаже – по жестяной банке с геранью. Тимуровки преклонных лет, свихнувшиеся на аккуратности, блюли порядок неусыпно.

– Хэпи бёсдэй тебя…

– Свет, не кощунствуй – «хэпи». Хэпи – это когда семнадцать.

– Да брось ты… Выглядишь, как пионерка.

– С виду – пионерка, в душе – пенсионерка. Как фотомодель уже почти не приглашают, считают подержанной. На подиуме – от случая к случаю, в самых беспонтовых дефиле…

– Все равно ты красивая, и мужчины тебя любят до потери пульса.

– Мужиков – как дерьма за баней. Но не потому, что любят, а потому что престижная любовница, топ-модель как-никак. А будь я воспитательницей ясельной группы…

– И даже так. Была бы прекрасной интеллигентной дамой бальзаковского возраста.

– Бальзаковского, ага… Горьковского, Светик, горьковского.

– В смысле?

– «Старуху Изергиль» читала?

Хохотали так, что тимуровки стали выглядывать из квартир, задевая сморщенными носами дверные цепочки.

– Дорогая Светлана, было бы смешно, если б не было грустно… Ты сегодня не укладывайся рано, я вернусь – мы с тобой отметим мой славный праздник.

– Рано, по – любому, не получится, потому как у меня гость.

– Иди ты!..

– Кузен из Мухосранска прибыл. Классный, кстати, перец, правда, прибабахнутый малость.

– И какого происхождения его прибабах?

– Сугубо научного.

– Менделеев-Клайперон?

– Тимофеев-Ресовский-Кулибин.

– Паровозы, что ли, с дурной наследственностью изобретает?

– Нет, молекулярных биороботов с генетическим трансплантантом. Я не сильно умно для вас выражаюсь?

– А если на пальцах объяснить…

– Да я сама не въехала. Спросишь у юного ботана вечером – он тебе все объяснит с точки зрения банальной эрудиции…

– А твой ботан красивый?

– А то…

– А сексуальный?

– Да прям, говорю же – научный задрот.

– Как ты о родственниках! Без почтения, без трепета в голосе.

– С трепетом, поскольку подозреваю, что Академия наук не скоро предоставит молодому ученому место жительства и создаст безбедные условия для продолжения начатых научных изысканий.

Модельное агентство «Neva-stars» – фабрика красоты, живородящая фэшнзвезд на всю Европу и окрестности. Ханна здесь давно бросила корни. Так давно, что вспомнить противно.

– Ханночка, цыпочка, с днем ангела.

«Пронюхали-таки стервы. Сейчас начнут глумиться».

– Спасибо, голуба.

– Надо устроить шоу по случаю, и наградить тебя медалью «Ветеран труда».

– Нет, лучше орденом «Ровесница революции».

– И подарить трубу от крейсера «Аврора», – это местные геи изголяются.

– Ханночка, ты знаешь, что Строев не взял тебя в Лондон? Заменил на девочку, которую он выцепил на «Красе России»?

«Оба на…»

– Знаю. Я не могу ехать, потому как господин Ольский субсидирует проект создания моего личного театра авангардной моды, и в момент лондонского вояжа я нужна отечеству как учредитель новой восходящей звезды мировой фэшниндустрии. – «Махровое вранье. Но не делать же кислую мину на радость подругам, узнав, что Строев “меняет старую вешалку на новую”».

– Ханночка, девочка, взгляни – вот новая пассия Строева. Хороша малышка, правда? Кстати, победила в конкурсе красоты у себя на родине.

– Какое отношение конкурсы красоты имеют к красоте? – Ханна говорила надменно и лениво.

– Angel, сущий angel, – это друзья, с которыми врагов не надо.

– Angel, точно. Пока в тираж не вышла. – Ханна слегка занервничала – девочка и впрямь была юна, свежа, нежна и красива.

К Строеву на разборки идти не хотелось. Тут вдруг любовник косяком пошел с поздравлениями и презентами. Ханна дала себя побаловать, показав мормышкам с подиума, кто в «Neva-stars» звезда.

Девочек давила зависть. Они едва успели пережить Ханнину новую квартиру, в которую она вот-вот переедет. А тут еще каскад даров «этой старой калоше в ее неполные сто лет».

Строев все-таки выпорхнул из апартаментов и позвал Ханну к себе. Поцеловал ручки, подарил «Кензо». (Догадался же даме с таким тонким вкусом презентовать новорусский ширпотреб! Еще не хватало пахнуть, как все прошедшие путь «из грязи в князи». Как тебе слоган: «“Кензо” – запах богатых стерв»?)

– Ханночка, солнце, тебе, наверное, уже сообщили доброжелатели, что я вынужден был поменять состав наших участниц кастинга в Лондоне?

Тяжелое молчание, взгляд в упор.

– Ханночка, ты – совершенство, я не знаю женщины прекрасней тебя…

Молчание еще увесистее.

– Ханна, но всему есть предел. Ты можешь сниматься в кино, открыть частное агентство, создать свой театр моды, жить, в конце концов, наслаждаясь этой самой жизнью… Но… Но подиум – для молодых…

– Я что, плохо выгляжу?

– Ты выглядишь супер. Все эти малолетние дешевки, вместе взятые, не стоят твоей пятки… Конечно, возраст – понятие не биологическое, все зависит от состояния духа. Но… Но… Но глаза, в которых мудрость столетней змеи, не поменяешь на безмятежный взгляд старшеклассницы. Шкуру, зубы, волосы, сиськи-письки – что хочешь можно сейчас поменять за деньги на молодое и непорочное. Но только не глаза. Опыт в попу не засунешь…

– Ну-ка заткнись, – спокойно и с холодностью вышеупомянутой рептилии прервала истерику мэтра русской моды только что списанная в утиль супермодель. – Какие-то неубедительные претензии и размытые формулировки. Не поняла, опыт – это порок?

Сотовый. Папик сообщал, что ждет в «Астории». Ханна ушла по-английски, оставив Строева с его «Кензо».

Ничто не предвещало бурю, но все напоминало о возрасте. День как день, только тема старения преследовала Ханну сегодня всюду.

В ресторации две перефритюренные в солярии буржуйки, покуривая сигары, обменивались сексуальным опытом, обсуждая своих молодых любовников и тему происхождения женской и мужской энергии. Одна, со следами на лице тысячи и одной пластической операции, превратившими так называемый лик в подобие надутого до предела шара, к которому прикрепили похожие на пельмени силиконовые губы, говорила с жутким московским напиранием на «а»:

– Когда женщине исполняется сорок, все внутренние источники сексуальной энергии в ней иссякают, будь она хоть атомной электростанцией. И принять чью-либо силу посредством вампиризма она тоже в этом возрасте не способна – шлюзы закрыты. Единственным донором сексуальной энергии, да и энергии вообще, после сорока для слабого пола становятся деньги. Деньги, деньги и только деньги. Если тебе пятый десяток и у тебя no money, ни один дурак тебя не захочет по-настоящему, даже если ты Джина Лоллобриджида.

Ханна слушала молча, но в душе вопила, как Монсеррат в ударе: «Да нет же! Я в сорок моложе, чем многие в двадцать. Вы ведь видели двадцатилетних старух? А тридцатилетних опустившихся теток? И посмотрите – я! У меня есть деньги, но меня полюбят и без них!»

Вдруг вылупилось сомнение и прочно угнездилось в душе.

Отобедав с папиком tet-a-tet в присутствии четырех телохранителей, Ханна, приняв подарки и сославшись на недомогание, выпросилась домой.

Она сразу же прошла к Светке с охапкой цветов и купленным по дороге вином. И тут же обомлела, наткнувшись на глаза Менделеева-Клапейрона, ну, Тимофеева-Ресовского-Кулибина.

«Тьфу, какая пошлость! Взгляд, умные глаза… Еще не хватало написать: “Лицо, излучающее внутренний свет”». (Живут внутри человека двое, которые вечно спорят, – скандальные такие «Два в одном».)

«Вообще-то, можно и так сказать, если учесть, что парень из Челябинска, где рядом – некогда взорвавшийся, почти как в Чернобыле, комбинат «Маяк», о чем отечественная история, если не умалчивает, то говорит шепотом. У такого не только лицо излучает свет, он легко может светиться весь… А если без черного стеба, то после всех рыл, виденных сегодня, это было именно лицо».

«Вот уже дошли до мыльной оперы, – это опять «Два в одном». – Лик, лицо. Лицо уральской национальности».

«Знаешь, что! Возьми и опиши сцену встречи главных героев собственноручно, собственноголовно и собственносердечно. Я посмотрю, как у тебя без сантиментов и примитивизма получится».

«Да замолчите вы, слушайте дальше!»

Светка спала в наушниках в позе эмбриона. Как она во сне не получила звуковую контузию от своего punk, который not dead, неизвестно. Сегодня она ночевала на гобелене в японском стиле. Понятно, опять начиталась Харуки Мураками. Некоторые художники пишут картины по собственным снам. Светка создавала гобелены по книгам. До японской заводной птицы было суровое полотно с терракотовыми лицами латиносов – Маркес вдохновил. Кизи, Зюскинд и набоковские бабочки поразили ее воображение и наполнили собой рукотворные полотна. Гобелены гостили у своей создательницы недолго. Переспав ночь-другую в питерской коммуналке, они пересекали границу нашей Родины с помощью ушлого персонажа Дали (творческий псевдоним «авантюриста-сюрреалиста», подражавшего в костюме, образе и манерах старине Сальвадору). Гонорарами, отцепляемыми его нещедрой рукой, жила художница после отличного окончания Репинки.

Пока великовозрастное дитя спало сладким сном под колыбельные Sex Pistols, Ханна и Светкин кузен познакомились, сообщили друг другу анкетные данные, открыли бутылку «Шатондю дю Пап Домен Вье» и выпили за здоровье именинницы. Кстати, у Менделеева было имя и собственная фамилия.

Светка звала кузена Чел (производное от ника Chel.ru, при помощи которого они общались инете). Chel.ru можно понимать как «Chel(yabinsk) точка Ru(ssia)», а можно – «чел (в смысле: “человек”) точка русский». Светкин кузен действительно настолько русский, что дальше некуда. Его имя, фамилия, отчество – комбинация из трех самых российских брендов: Иванов, Петров, Сидоров. Причем в шутку или по ошибке составные этой троицы меняли кто как мог: Иванов Петр Сидорович, Сидоров Иван Петрович, Петров Сидор Иванович и т. д. Рокировки привели к тому, что почти никто не называл этого человека в соответствии с его метрическими данными. Друзья звали Сид, что происходило от фамилии Сидоров или имени Сидор, а может, от отчества Сидорович. Хотя возможен вариант наречения в честь Вишеза.

Иванов, Петров, Сидоров… Кому в голову взбрело назвать парня проще пареной репы? Детдомовской дворничихе Фролихе. Поскольку она, убирая территорию, обнаружила сверток с подкидышем у входа в пищеблок, ей было даровано право крещения и имя наречения. Не мудрствуя лукаво, она возьми, да и обзови мальца по-русски.

«Конечно, только в детдоме и вырастают научные работники», – «Два в одном» заспорили, один резонно сомневаясь.

Да, Сид – будущее нашей науки! Но стал таковым совсем не благодаря детскому питомнику. А потому как: а) гены проросли, б) попал в хорошие руки.

а) Простынка, в которую был завернут младенец, пестрила штампами общежития № 8 политехнического института, что наталкивало на мысль о студенческой любви и ее последствиях.

б) Насчет хороших рук – разговор отдельный. Логопед детдома Маргарита Владимировна приметила в милом мальчике смышленость редкую и стала привечать сиротку. Она водила его к себе домой по выходным, угощала всякими вкусностями, обучала нотной и просто грамоте. Ее муж, конструктор Кирилл Алексеевич, разглядев в мальчике математический дар, стал с ним заниматься точными науками. Своих детей Тунгусковы не завели, а усыновить подкидыша им не разрешили по причине преклонного возраста. Но родней людей на земле не было, чем эти старики и мальчишка без роду без племени. Маргарита Владимировна приходилась Светке тетей, отсюда и связь кузен—кузина, проще – двоюродные, хотя, как понимаете, совсем не родные.

Старики умерли с разницей в три года после того, как Сид поступил в аспирантуру Южно-Уральского государственного университета. К этому времени Тунгусковы смогли заронить в душу и голову своего приемного сына все, что было в них хорошего. А хорошего в них было немерено.

Мысль о создании молекулярного робота, запрограммированного на уничтожение в организме человека больных и старых клеток, вирусов и болезнетворных бактерий – всего, что способствует распаду органической материи, – и, как следствие, продлевающего молодость и жизнь, пришла к Сиду после утраты матери – Маргариты Владимировны. Через некоторое время он показал научные разработки Кириллу Алексеевичу. Отец вместе с сыном с головой ушли в расчеты и опыты, что хоть как-то помогло обоим пережить великое горе. По идее конструктора Тунгускова, роботу-убийце был необходим близнец, очищающий организм от отходов – мертвых клеток.

В случае успеха этого эксперимента человечество получает среднюю продолжительность жизни триста лет и долгую молодость. То, что это не фантастика, подтвердили первые опыты на многострадальных братьях наших меньших. Результат был удачным. Нет, родственницы собачек Павлова не жили по триста лет и не стали выглядеть как трехнедельные щенки, но наблюдалось точное выполнение заданных функций молекулярными нанороботами. Следующим шагом должны были стать опыты на человеке. Кирилл Алексеевич предложил себя. Эксперимент не состоялся. Минздрав и НИИ Наномедицины запретили проведение научных работ ученым-кустарям. Сид решил ехать в Петербург. Там он хотел предложить сотрудничество НИИ Робототехники и с помощью этой организации получить разрешение на продолжение начатого эксперимента. Перед его отъездом Кирилла Алексеевича постиг третий, последний инфаркт. Сид похоронил отца.

Все это он мог бы рассказать Ханне, но не рассказал. Единственное, что она смогла вытянуть из скромняги парня: «Я работаю над проблемой старения и продления жизни». Вы понимаете, как это сообщение задело Ханну за живое. Чуть не упав со стула от злободневности темы, она стала пытать Сида, да так, что гестапо отдыхает. Тут проснулась Светка.

– Светик, душа моя, твой кузен мне послан Богом – нас волнуют одни и те же проблемы.

– Чел, неужто ты стал специализироваться на богатых любовниках?

– Светка, не ерничай. Не надо меня так однобоко представлять милейшему молодому человеку. Солнце мое, я многозначна.

– Дроби в числителе и в знаменателе, – потягиваясь и зевая, поддерживала тему Светка.

– Светлана, поупражняйся в остроумии, ты теряешь технику и виртуозность. А вообще, я хочу больше знать о научной работе на столь актуальную тему. Возраст – моя открытая рана. Я готова отдать жизнь за науку, если она берется решить самую страшную проблему человечества – старость.

– Вот-вот, насчет жизни ты хорошо сказала. Как раз нужна чья-нибудь цветущая для продолжения научного эксперимента. Хочешь стать Белкой-Стрелкой двадцать первого века?

– Сид… (Свет, мы договорились с твоим кузеном, что я буду его звать Сид, – правда, красиво?) Сид, если дело только в человеческих жертвах, то можешь рассчитывать на меня.

– Дело еще в официальном отказе Минздрава и НИИ Наномедицины на продолжение эксперимента, – наконец-то поддержал тему ученый.

– А давайте плюнем… тьфу… на вышестоящие организации с Минздравом во главе, – предложила Ханна.

– Прикиньте, я знаю одного малыша, которого родители пугают Минздравом. «Вот придет Минздрав, ага…» Типа Кощея, Бабы-Яги. Папа этого мальчика имел неосторожность однажды строгим тоном произнести: «Минздрав предупреждает». Напугал пацана. С тех пор Минздрав в этой семье супер-ужастик. Предки спрашивают: «Сынок, а как ты себе представляешь этого Минздрава? Какой он?» Тот отвечает: «Он такой с бородой, как Карабас. Страшный и злой», – поведала жуткую историю Светка.

– Ну насчет «страшный и злой» мальчик, похоже, прав.

– И вот такой персонаж наступает на горло светлой песне Чела о вечной молодости! – завопила от возмущения и сострадания к кузену кузина.

– Сид, а что, и впрямь речь идет о вечной молодости?

И тут молодой ученый, постоянно перебиваемый Светкой, рассказал имениннице о молекулярном нанороботе, убивающем больные и старые клетки, о жизни до трехсот (минимум!) и молодости, которая из первой плавно переходит во вторую, потом в третью, и так пока не надоест.

Ханна и не подумала сомневаться в вышеизложенном, обозвать все фантастическим бредом, осмеять сумасшедших романтиков. Она слушала с распахнутыми глазами, открытым ртом, превратившись в одно большое ухо.

– Сид, возьми меня! Вытри ноги о свой драный Минздрав, вместе с Академией наук. Сотвори со мной чудо!

– Ханька, дура, а вдруг робот работоспособным будет, суперработоспособным! И ты впадешь в детство, – предостерегла продуманная девушка Света.

– Не надо ронять в души семена сомнения и сеять панику в моем просветленном сознании. Сид, чуда! Я требую чуда в виде вечной молодости. Сид, я у твоих ног.

И Ханна, впрямь, встала на колени.

Сид от смущения превратился в маленького ежика, свернулся клубочком, закатился под батарею и там спрятался от наглой и красивой пожилой девушки. Светка с трудом его спасла от такой метаморфозы криком:

– Нет, кто-нибудь нальет даме или мне суждено сегодня захлебнуться слюной?

Далее события развивались стремительно. И не без драматизма. Главный герой сопротивлялся агрессии, обаянию, сексапильности, матерому опыту и обреченности на старость главной героини. Блуждая по инстанциям, он терпел фиаско и, возвращаясь в коммуналку на улице Подковырова, видел прекрасные глаза, полные последней надежды. Ханна преследовала его на своей бешеной BMW по всем закоулкам Питера, рыскала по столичным околоткам, когда он уехал по делам в Москву.

«Ну и, конечно же, она уговорила нашего героя», – «Два в одном» снова и снова.

«Да, уговорила. И совратила. Или сначала совратила, потом уговорила. Факт есть факт».

Не могу описать эту ночь любви. Эротические картины, возникающие в моем воспаленном сознании, возбуждают меня. Я теряю разум и волю. Компьютер глючит. Поэтому я отказываюсь живописать, предоставив все вашей фантазии. Маленькая подсказка: она похожа на Анджелину Джоли, только красивее. Ее интонации сексапильнее тихого шелеста губ Пенелопы Крус в «Ванильном небе». Ди Каприо меркнет, когда в кадре Сид (Как банально вышесказанное! Но, опять же, точно по сути.) Опыт и целомудрие. Правда, опыт – у нее, целомудрие – у него. Да уж, не очень правильная комбинация.

А вот что было после секса. Что?! Снова секс. Вперемешку с разговорами.

– Сид, солнце, ты, как Аладдин, можешь приказать джинну, и он сделает меня юной прекрасной принцессой.

– Дочь наша Будур… ты красивее всех принцесс мира. Ты чудо! Зачем тебе что-либо менять в себе? Зачем ты меня мучаешь?

– Сид, я старуха. Понимаешь, старуха. Я уже ни при каких обстоятельствах не стану моложе. Все резервы уже задействованы. Теперь я могу только стареть. Чуть быстрее или чуть медленнее – это неважно. Старость неотвратима, как смерть. Ты знаешь, совсем недавно мне пришли в голову строки непроизвольно и некстати. Причем они выпорхнули из подсознания, когда я даже не думала на эту тему.

Обречена на старость,

Обречена на бедность,

На вечную усталость

На (не взаимно) верность,

Никчемную такую,

Никем не оцененную,

И на любовь большую,

Но тоже обреченную.

– Кому посвящена эта сага большой любви и верности?

– Сид, не становись, как все мужчины. Они не умеют видеть главного. Здесь не в любви и верности дело. Суть – в первой строчке: «Обречена на старость». То есть страх перед старением живет во мне, правит мной и моей волей, приказывает бояться и думать о нем, когда ему угодно. И ничего не зависит от меня. Я уже не справляюсь с ним.

– Ханна, это типичный комплекс, от которого я тебя избавлю своей любовью. Ты самая желанная. Ты будешь красивой и желанной для меня всегда.

– Вот ты сейчас говоришь и искренне веришь в то, что произносишь. А пройдут годы, моя грудь будет напоминать уши спаниеля, ноги покроются лиловой сетью варикозных вен, попа-персик станет целлюлитным апельсином с давно истекшим сроком годности, лицо – плиссировкой, алебастровые ручки приобретут цвет ветчины, шея превратится в спущенный чулок… Что тогда? Как тебе картинка, возбуждает?

– Я ведь тоже буду стареть.

– Ах, Сид!.. Знаешь, в чем проблема непонимания полов? В том, что мужчина дает обещания, основываясь только на сиюминутных ощущениях. Проходит время, меняются обстоятельства, он начинает чувствовать по-другому и, как следствие, поступать не так, как обещал. И тут женщина упрекает. Она не понимает, что мужчина не выполнил обещания не потому, что врал, а потому, что искренне верил своим прежним чувствам, которые ничего общего не имеют с сегодняшними… Хотя, конечно, бывает, что просто врут. Как говорят гусары, обещать не значит жениться…

– Ты можешь умереть, если произойдет сбой программы.

Ганна закурила; молча глядя на тлеющую лучину сигары, выпила вина; включила «Muse».

– Больше всего на свете я люблю белые лилии. Белые речные лилии. Я не знаю ничего красивее. Нежные… Волшебные… Но они божественны, пока не сорваны. Жалкое зрелище – белые лилии, умирающие без воды. Увядающая красота.

Она танцевала.

– Укрой мою могилу лепестками белых лилий… Если вдруг окажется, что твой робот – лох.

Вот до этого момента в нашей истории был Носов, Носов и опять же Носов. А теперь начинается Уэлш с Уэллсом. Так что товарищей со слабыми нервами просим удалиться, выкинуть книжонку прочь или использовать ее в бытовых целях. Ну а любителям хард-кора – добро пожаловать в наш сумасшедший дом!

Город ЧЕ по сравнению с культурной столицей – климатический рай. Летом здесь лето. Зимой – зима. Все по-настоящему, как положено. А вот говоря про погодные условия обожаемого многими города на Неве, хочется выругаться («А если бы я был солдатом, вот здесь бы выругался матом».) Хотя я допускаю, что кому-то может ну очень нравиться такая вечная мокропогодь.

Покинув петербургские улицы с осенней овсянкой в середине зимы, наши герои перелетели в Челябинск. Для тех, у кого слабо с географией, – это в сердце Урала, прямо на границе Европы и Азии. Конечно, кто-то скажет: «В сердце Урала, в заднице Евразии». Но обоснуйте, любезные, свою правоту. Вы говорите: Москва – центр, Питер – вроде бы как тоже. Однако господин Заратустра еще много веков назад пророчил: дескать, возрождение начнется с Урала, потому как он центр великого материка. Центр, понимаете, центр! Кто говорил про задницу?

«А что же вы про астрономический уровень радиации умалчиваете, про шестивалентный хром, содержание которого в атмосфере «опорного края державы» превышает в разы допустимую норму? Про то, что Челябинск не спроста называют Чекагинск?» – «Два в одном» не дают спокойно жить и общаться.

«А что же вы не спросите, где самые-самые горнолыжные курорты, на которых отдыхает Путин, отказав в своем обществе Альпам, Австриям и Швейцариям? Или задайте вопрос: стал бы хоть один челябинец купаться в лужах у метро Озерки, гордо именуемых питерскими патриотами Суздальскими озерами? Я вам отвечу: «Познав с детства красоту и чистоту уральских водоемов, они не захотели бы даже высморкаться в ленинградские». А это ваше Комарово! Поверив песне, наивные провинциалы едут в этот прославленный Скляром пригород и так смачно обламываются перед огромной сточной ямой! Живописный берег Финского залива… Ха! Да вы не видели Тургояк, Увильды, Ильмены…»

«Так, ну-ка бросьте этот конкурс крутоты. Каждый кулик свое болото… свое Куликово поле. Хоть как относитесь к Уралу вообще и к Челябинску в частности, но именно в этом городе – лаборатория Сида. Потому фабула, в любом случае, проходит через ЧЕ»

Далее и по порядку. Нет, стоп. По порядку не будет! Все кубарем в моей книге. Прямо сейчас – чем закончилась эта безумная история. Хотя жирной точки не получится, потому как продолжение ее следует и сегодня, в наш безбашенный 2025 год. Многоточие. А перед ним…

Питер. Дворцовая площадь. Море народа. От шквального рока у зрителей сдувает крыши. Десятки киловатт звука. На сцене – рок-дива. Ее энергетика как девятый вал накрывает толпу и подчиняет своей воле – воле стихии. И вот в апогее этого спровоцированного безумия звезда обрывает пронзительный вокализ и замирает. Замирает, стоя на краю сцены и глядя вниз, как в пропасть. Постепенно вопли смолкают, и над площадью зависает нелепое молчание. Она смотрит на них в упор. И каждому кажется, что этот застывший взгляд – прямо в его глаза.

– Я ненавижу вас! Сопливые скоты, я ненавижу ваше убогое поколение. Я не хочу иметь ничего общего с вами. С вашим гнилым поколением! Я презираю вас!!! Ваше поколение – ошибка! Но вы никогда не поймете этого, уроды. Я плюю на вас!!!

Фанаты подставляли руки и лица ее плевкам и вопили в экстазе обожания.

Как-то вмиг поникнув, она закрыла ладонями глаза, и сама себе устало сказала: «Плюй в глаза, им все роса». И пошла со сцены. Ее подхватила толпа, стала рвать прикид рок-звезды. Она пыталась отбиться. Охранники, как Балу в стае диких обезьян, продирали путь через это месиво. Доведенная до истерики, она вырвалась из толпы и бросилась бежать прочь. Ее музыканты, сообразив, что нужна помощь, кинулись за ней. Они матами и кулаками останавливали бегущих зрителей.

Хлестал дождь. Сид вбежал на Дворцовый мост, когда она стояла на литых перилах, готовая прыгнуть в воду.

– Ханна, не надо. Прошу тебя. Я не должен был это делать. Не имел на это права… Остановись, прошу…

– Сид, я не могу больше. Дай мне возможность уйти.

– Дай мне шанс все исправить. Не оставляй меня насовсем.

Ханна, дай мне время.

Она оглянулась вокруг.

– Уйдите все! Оставьте нас! Ну вы же люди! – рок-дива плакала и орала.

Все потихоньку отступали. Ее «мартинс» соскользнул с мокрого парапета. Сид кинулся к ней и едва успел удержать любимую над серой, почти черной, Невой, вздрагивающей от плевков ливня.

Он держал ее на руках, плачущую, как ребенка.

– Сид, верни мне меня. – Потом громче: – Верни мне меня! – Еще громче, еще громче. Вопя безумно, она вырывалась, корчась: – Верни мне меня! – Потом вдруг замерла. – Сид, дай мне уйти.

Так сказала, что он сразу отпустил ее. Она быстро побежала. На ее пути встал большущий парень, снял с себя «косуху» и накинул ей на плечи. Потом шагнул в сторону, уступив дорогу.

По черной пашне, пугая стаи ворон, цепляя тяжелые комья грязи на «мартинсы», кутаясь в «косуху» от пронизывающего ветра, она шла и шептала, будто молитву:

Теребя короткое платюшко:

«Окрестите меня, батюшка…»

Покажите, отче, дорогу,

По которой приходят к Богу.

Верила в любовь, с самых ранних лет.

А любви, увы, в этом мире нет…

После в дружбе вкрай разуверясь,

Я искала смысл там, где ересь.

И в талант свой было поверила,

Да вот сил души не измерила,

А талант у слабых не жилец, увы,

И надеждой мне – только Бог да вы.

Окрестите меня, батюшка…

Жизнь в безверии, как сожженный стих,

Окрестите меня, батюшка,

Бог – последняя из всех вер моих.

Ее бил озноб, зубы лязгали, и, уже почти теряя сознание, она увидела указатель с надписями по-эстонски и по-русски: «Куремяэ», «Пюхтецкий монастырь». Заставив себя идти дальше, она брела, как побитая и изможденная бродячая собака. И когда услышала звон колоколов и сквозь прибалтийский мокрый сумрак увидела мерцание позолоты церковных куполов, упала, обессиленная, в грязь.

Согбенный старец протянул ей худую руку. Она, очнувшись от обморока, увидела над собой большую черную птицу, которая постепенно, раздвигая сумрак, превращалась в человека. Казалось, вместо лица у него был клочок яркого света. Как солнце, отраженное в колодце. Он поднял ее и жестом позвал за собой. Она послушно последовала за ним.

Старец был нем. Ей показалось, что когда-то она видела его во сне. Сон был нестрашным, сон был вещим. Ощущение уже виденного ранее не покидало ее и тогда, когда они вошли на территорию монастыря и кованые ворота стали медленно закрываться за ее спиной.

В храме шла служба. Пели чисто, красиво и поднебесно. Было много-много монахинь. И у всех – бледные иконописные лица. Как вспышка во мраке сознания: «Я это уже видела. Может, это кадр из прошлой жизни?» Мерцали свечи, и глаза святых умоляли успокоиться. К ней подошла статная женщина с суровым ликом и спросила, зачем она здесь.

– Я не знаю, – прошептала гостья и увидела, как церковный свод пошел кругом, блистая позолотой, хоровод свечных огней увлек ее. Ангелы спорхнули с фресок и закачали пришлую пушинкой на белых облачных крыльях.

А потом с алтаря сошел немой старец и вдруг обернулся молодым мужчиной. Таким красивым, что можно было потерять дар речи. Но что удивительно, она не испытывала тех чувств и желаний, какие раньше ощущала при виде красивых мужчин.

«Я хочу, чтобы ты любил меня».

«Я и так люблю тебя, ты ведь мое дитя». – Он улыбался ей, и лицо Его лучилось добротой и светом.

«А… Я поняла, кто Ты. Со мной происходит чудо. А скажи мне… Если я Твое дитя, а Ты всемогущ, почему Ты допустил, чтобы я страдала всю жизнь? Потому что есть любимые дети, а есть нелюбимые, да? Я нелюбимое чадо?»

«Ты одно из самых лучших моих творений. Как я могу не любить тебя?»

«Тогда еще больше не понимаю…»

«…У родителей двое детей: один – нормальный, а другой – калека. Обоих они породили, обоих любят, но перед тем, кто убог, чувствуют свою вину и потому изо всех сил стараются сделать его жизнь лучше и этим оправдать себя хоть как-то за то, что он ущербный. А с того, кому все дано, и спрос больше, и ноша тяжелей, и надежды весомей…»

«А, так все крутые – дети-уроды?»

Он усмехнулся:

«Нет, не все. Есть люди, идущие абсолютно правильным путем, им воздается при жизни!»

«Мне не нужно воздаяний. Я бы хотела быть собой, но легкой, как мотылек. Не обремененной раздумьями, страданиями, сомнениями…»

«Такой ты была много жизней назад, красивой и бездумной, на более низком уровне».

Она вспомнила многоуровневые игры-«ходилки», в которые, как дуры, они играли со Светкой, по приколу.

«А, так Ты компьютерный гений».

«В какой-то степени – да».

«Ты хочешь дать мне новую программу?»

«Нет, я хочу сказать, что я тебя очень люблю. С такими, как ты, я делаю мир лучше: мир, где нет зла, зависти, горя, болезней, старости… Есть любовь, красота, доброта и разум».

«Так я могу сказать Сиду, чтоб он не мучился, что совершает грех, вмешиваясь в мироздание, что Ты его руками и умом поправляешь несовершенные стороны жизни…»

Он вновь стал немым старцем. Поднес воды к ее губам, она глотнула, закрыла глаза от блаженства и неги, растекающейся по всему телу, а когда подняла веки, увидела монастырскую келью.

– Когда ты ко мне прикасаешься, во мне начинают вздрагивать тысячи колокольчиков, – это Ника, девочка Ника, безумно красивая, трогательно юная.

– Слушай, ну сколько можно сопли жевать! Давай звони своему Строеву. Крути его по полной. Ты обещала мне помочь. Ну!.. Грины нужны как воздух, – это Тот, Кого Любила Ника, Когда Была Ханной.

– Я принесу тебе деньги. Отвечаю. Ты не волнуйся. «“Будет тебе новое корыто”, – изрекла водоплавающая героиня сказки Пушкина и осушила флакон “Хеннесси”». – Ника иллюстрировала действиями последнюю фразу про недешевый коньяк.

Ради Того, Кого Любила Ханна, она сбежала от Сида, хотя ей ежечасно нужно было находиться под врачебным контролем. Хотела быть рядом с ним, ведь теперь не стало главного препятствия – пропасти из двадцати лет. Когда этот красивый мальчик посвящал Ханне обалденно талантливые стихи, устраивал перформанс с внезапным появлением цветочниц с орхидеями, стоял под окнами каждое утро, как верный пес, рисовал ее портреты-граффити на стенах окрестных домов, она, напугавшись искренности юных чувств, попыталась избегать его, не оставляя «Ромео» ни малейшей надежды. Но однажды с сожалением ощутила, что начинает любить. С сожалением, потому что двадцать лет – это двадцать лет.

«Ага, трахаться с богатыми папиками за деньги – легко, непринужденно и просто, а быть с любимым, но молодым, бесплатно – это ей в лом, да?» – циничные «Два в одном».

Представьте себе, что у столь прожженной дамы так оно и вышло. Объясняю почему. Бывает, женщина чиста и непорочна, но на месте того клочка души, который отвечает за любовь – пустырь, выжженный напрочь. Кто-то на нем смачно потоптался, теперь там ничего не растет – пепелище. Ханна являла собой образец, полярный нарисованному выше. Никого, никогда не любя, не впуская в свое сердце дальше порога, она сохранила эту часть души в девственном виде, готовой расцвести садами Семирамиды или там какими-нибудь райскими кущами. Дендрарий кустился, цвел и почковался, а комплексы пожилой красавицы заставляли бежать от себя прочь, пока чудотворное явление Сида не обернулось панацеей.

– Скажи, Ромео, я ведь могла тебя видеть раньше в «Neva-stars»? – Ника никогда не была такой пьяной.

– Не называй меня Ромео. У тебя юмор климактерических женщин. Не тупи…

– Нет, ну скажи!..

– Да, я там устраивал шоу на тему «Love» с одной топ-моделью. Ханна… Красивая, стерва. Строев ее недавно выкинул, как ветошь, на задворки модельного бизнеса.

– Шоу? Так ты ее не любил?

– Любил? Я что, похож на дебила? Ханна была любовницей Гостева. Через него она могла устроить мою карьеру на TV. Sucks, baby, облом. Теперь вот ты – одна надежда. Помоги мне, если, правда, любишь. А не то буду трахать твоих конкурентов по подиуму.

Она действительно могла помочь, потому как Строев – богатый, влиятельный, правдами и неправдами вхожий во все престижные структуры обеих столиц, – обезумел от хотения «небожительницы Ники» и был готов на любые жертвы ради удовлетворения своей болезненной страсти к прекрасному, юному, непорочному. Выкачать денег из этого старого козла, зная его слабости до мелочей, не составляло труда. Но не этого хотела Ника. Мечтала отомстить Строеву и его гадюшнику за Ханну.

Вначале она оторвалась на девочках лет двадцати трех из «Neva-stars», которые некогда глумились над ее «не первой молодостью». Теперь они, по сравнению с Никиными пятнадцатью, – просто старые калоши. Двадцать три—двадцать шесть – самый скверный женский возраст, когда появляются первые признаки старения, и ты пока еще не можешь уговорить себя смириться с неизбежностью. Это подобно тому, как в детстве впервые в жизни понимаешь, что все равно когда-то умрешь. Сначала плачешь втихаря, не спишь, страдая, а потом, переболев, заставляешь себя жить, несмотря на… В двадцать семь начинается второй прекрасный период дамской жизни (первый, как вы понимаете, в семнадцать), и только тогда приходит абсолютное осознание того, что можно быть великолепнее, интереснее, очаровательнее юных глупышек. Третий (и последний из хороших) восхитительный и быстротечный женский возраст наблюдается у слабой половины человечества с тридцати пяти лет.

Но это совсем другая история. Нас интересуют барышни лет двадцати трех—двадцати шести, как самые уязвимые и закомлексованные. Пережив возрастные градации, Ханна знала все болевые точки соперниц и могла давить на них, будучи Никой. Надругавшись над обидчиками обоих полов, наша злюка принялась за мэтра модного борделя, творившего в масштабах страны и более того. Играя Строевым как кошка мышкой, пользуясь его авторитетом и кошельком, она победила в самых престижных конкурсах Европы, так и не отоспав Строеву его стараний. В апогее своего молниеносного взлета, наконец-то, решилась явиться к Тому, Кого Любила Ханна.

Так хочется написать красивую фразу из женских романов: «Два любящих сердца воссоединились», но увы. Понимая, что маленькая дурочка вот-вот сойдет с ума от обожания его – мачо, человека-совершенства, бога, случайно забредшего на землю, он, утолив все желания, начал с помощью ее красоты и сексапильности решать свои мелкие проблемы и осуществлять великие планы.

– Когда ты ко мне прикасаешься, во мне начинают вздрагивать тысячи колокольчиков, – это Ника, девочка Ника, безумно красивая, трогательно юная…

Проблемы начались из-за бабы Капы. Ее неусыпное всевидящее бдительное око (–9,5) усмотрело непорядок, граничащий с преступлением. Капитолина Филипповна сообщила в органы, что какая-то неизвестная малолетка проживает в комнате, безвестно пропавшей ее, бабы Капы, родной соседки. Светка напомнила своей дотошной сожительнице, что Ханна купила новую квартиру на Приморской и, дескать, затерялась в новостройках. Неугомонная сгоняла по добытому разведкой адресу и убедилась, что молодая особа, по приметам совпадающая с «малолетней аферисткой, нагло проживающей в коммуналке на Подковырова», не так давно обитала по Ханниному новому адресу, покуда не наткнулась на проверку паспортного режима, установившую, что девица – без документов вообще (не предъявлять же старый паспорт!). Чудом улизнув от милиции, Ника перебралась к Светке, во всем ей повинившись. Кузина оповестила Сида о появлении пропавшей и попросила родственника дать возможность подопытной насладиться молодостью, а научному гению посоветовала писать фундаментальный труд о нанороботах, дарующем оную. И тут баба Капа вдруг открыла в себе Мегрэ.

Вечерело. Увидев в окно Капитолину Филипповну, подкатившую с бригадой ОМОНа и гордую своей миссией, Светка успела сообщить sms об опасности Нике в момент ее кинопроб на главную роль в фильме, обещающем стать главным событием грядущего года. Звезда не состоялась, потому как исчезла.

Врачи не могли понять, что с птицей, случайно залетевшей в монастырь: либо сон, близкий к летаргическому, либо коматозное состояние с неизвестной доселе клинической картиной, либо что-то третье из ряда вон. Так или иначе, поддерживаемая инъекциями и капельницами, она пролежала в келье всю зиму. Монахини ухаживали за ней и поражались контрасту недвижимого тела и постоянно работающих мышц лица, отражавших картину жутких внутренних терзаний. В марте, будто вместе с пробуждающейся природой, она очнулась и очень быстро стала преображаться. Молча смотрела на мир, изучая, словно заново, потом начала двигаться. И только тогда компьютер Сида смог установить местонахождение молекулярного биологического наноробота и его носителя.

Немой старец садился у ее изголовья, и больная начинала мучительно вспоминать, кто она, как будто хотела рассказать ему что-то. В памяти возникали обрывки картин и, как паззлы, складывались воедино. Постепенно связь с реальностью восстановилась, и общий строй произошедшего прояснился с точностью до нюансов. Только почему-то видео ее памяти работало всегда с функцией REWIND, прокручивая кадры от конца к началу. Как в фильме «Необратимость».

III

Паззл 5

При всем обилии старых знакомств, укрыться от преследований, учиненных с легкой руки бабы Капы, было, собственно, негде. Опуская подробности многочисленных попыток поиска убежищ, обозначим конечный пункт мытарств горемычной героини. Нике пришлось вписаться в сквот, в который нашу девочку лет сорока привел фанат-тинейджер, посчитавший за великое счастье помочь fashion-диве в суровый момент ее звездной жизни. Дом, уже не значившийся на карте города по причине своего преклонного возраста, стоял себе постаивал на Васильевском острове и был переполнен беспредельно свободными художниками, музыкантами, просто растаманами и теми, кто вместо «Доброе утро» говорил: «После ночной порции экстази на завтрак у нас “скорость”». Здесь были основные квартиросъемщики и транзитные пассажиры. И те, и другие жили вяло, в перманентном ожидании «приходов». Над точкой часто зависали темы Казантипа, Гоа, местных open-air’ов, перетирались отличия голландской шмали и кубинского ганджа от местной разбодяженной махорки, преимущества бульбулятора над кальяном… Порой появлялись залетные «барды и бардуньи» с Груши и других фестивалей и дотошно мучили обитателей сквота песнопениями, претендующими на философию. Ника чувствовала себя здесь фиолетовой полоской на фоне желто-красно-зеленого триколора и очень была бы рада покинуть приют потерянных, как только подвернется случай. Долго ждать не пришлось. Однажды, оказавшись на рейве со своими новыми друзьями, она познакомилась с dj Модным, который без всяких церемоний предложил прелестнице пожить у него. Ника согласилась и тут же поняла всю стёбноть народной пословицы «От волка бежала – под медведя попала».

Подняться наверх