Читать книгу Заплатка на судьбе - Лариса Галушина - Страница 1

Здание женского общежития швейной фабрики номер семь по улице Первомайской – дореволюционное, с лепниной, с толстыми стенами и стойким запахом кипяченых тряпок. Открывайте тяжёлую украшенную бронзовыми бляшками дверь и поднимайтесь по стёртым ступеням. В холле наткнётесь на мешанину из вязаных кофт, шарфов и безрукавки с карманами.

Это Нинель Марковна – бессменный и незыблемый вахтер общежития.

Женщина потеряла в далёкую молодость мужа, Броню, Бронислава, поэтому закрывала глаза на попытки проскользнуть мимо неё гостей мужского пола.

Бывало, окинет взглядом щуплую мальчишечью фигуру и кивнёт:

– До девяти! Ишь, детки-конфетки, женишки-лопушки!

Иному же ухажёру грудью перекрывала вход на этажи:

– Не Броня он, и рядом не валялся!

Не помогали ни угрозы, ни подношения в виде ромашек и дешевого вина.

– Не пущу, и точка! Ещё «спасибо» скажешь, девка

И потом, когда обманутая и брошенная Галочка, Ниночка или Любочка рыдала в вязаную безрукавку с карманами, Марковна гремела басом:

– Ну-ну, ты девка удачливая: встретишь ещё своего Броню.

Гладила по голове жертву несчастной любви, пока не заканчивался слезоразлив. Затем одёргивала промокшую безрукавку и вручала девушке завёрнутую в промасленную бумагу котлетку.

Про котлетки надобно упомянуть отдельно.

Ежедневно с половины второго до двух часов дня случайные прохожие против воли замедляли шаг у дверей женского общежития швейной фабрики номер семь. Они поднимали носы, принюхивались и невольно улыбались.

Это Нинель Марковна доставала из цветастой хозяйственной сумки поцарапанную кастрюльку. Непонятно, из чего она умудрялась в эпоху тотального дефицита лепить это чудо, но котлетки были всегда.

Как и в тот раз. Нинель сидела и мирно кушала свои знаменитые котлетки. Уже третья исчезла за напомаженными розовыми губами, как вдруг у стола нарисовался Сашка, сантехник.

Сашку свои прозвали Вантузом за щуплость фигуры и «мягкий» характер. Пах Сашка профессионально: ржавыми трубами, перегаром и одеколоном «Незабудка».

Нинель, ошеломлённая внезапным появлением, поднялась во весь свой немалый рост и гаркнула:

– Авария, что ли, где?

Сашка Вантуз примирительно развёл руками:

– Доброго дня вам, Нинель Марк-к-овна.

Марковна фыркнула: «Этот задохлик ещё и заикается!»

После того как Сашка оказался в центре общежительского скандала, вахтёрша держалась с сантехником строго. Уже месяца два как.

Висели себе трусики и лифчик в помывочной второго этажа. Сохли на верёвке – и вдруг исчезли. Остались на верёвке две прищепки.

На свою беду, Сашка воевал в тот день с гудящим краном. Намокрил на полу помывочной резиновыми сапожищами. Сразу понятно – вор!

Шуму было! Хозяйка трусов скандалила: «Свидание сорвалось! Грабитель, уголовник!»

Общежитие издевалось: «Извращенец». Катька с четвёртого ввернула иноземное словечко: «Фетишист» – и с интересом посмотрела в сторону сантехника.

Сашка руками разводил, мычал что-то в своё оправдание. Да кто его послушает!

К скандалу подключилась Юлька с третьего этажа да Маринка с пятого. У девушек в разное время пропадали вещи: колготки капроновые и коробочка с тушью. Ну, знаете: туда плюнешь, кисточкой поелозишь и красишь ресницы, открыв рот.

– Я-то думала, тушь из рваной сумки выпала, а вон оно что! Может, он не один! Может, их банда!

Марковна тему трусов понимала, а если бы дело к свадьбе, то и одобряла, но к ворам строго:

– За такое дело уши отрезать!

Трусы с лифчиком вскоре нашлись: соседки жениха не поделили, вот одна и выместила злость на незатейливом изделии швейной фабрики номер семь.

Перед Сашкой наскоро извинились.

– Напугал, чёрт! – Марковна бухнулась на стул. – Чего тут? Не вызывали!

Сашка заискивающе улыбнулся. Сунул руку за пазуху и достал оттуда комок мокрого и дрожащего.

– Иду, вот… пищит. И мамки нигде…

Марковна собрала лоб гармошкой.

– С помойки притащил? А ну, в ванную! У меня полы намыты!

Отмытый комок оказался собачонкой женского пола бурой масти.

Проходящая мимо Людмила срочно была отправлена в магазин за молоком. Подружки-соседки Ленка и Алёнка с первого этажа пожертвовали сиротке коробку из-под импортных туфель, а Жанка с вечной сигаретой в крепких зубах притащила неожиданную пелёнку и детскую соску:

– Нате, получите, пискле блохастой!

Марковна командовала стихийными няньками и бестолково суетящимся Сашкой:

– Молоко нужно тёплое! Дети-то у тебя хоть были? Эх, руки-крюки! Щенок не трубы-гайки!

Собачонку назвали Августой, в честь месяца, в котором прибилась. Отныне она с хозяином каждый день навещала вахтенный кордон.

– По «Новостям» что передают: американцы негров бьют! – Сашка побывал в парикмахерской на углу Лесной и Парковой и за рубль сорок копеек посветлел лицом.

– Бедняжки! – Вздыхала Нинель. Она вдруг тоже помолодела: румянец и красная помада.

Софья Константиновна, древняя подруга, внушала Нинель:

– Нинок, ты меня слушай, как маму родную: твоя Соня-таки знает мужчин: трёх мужей прошла, а полюбовников – со счёта сбилась. Ты помнишь моего Родика? Вовушку? Вот где орлы! А этот Шурик – бескрылый гусь!

– Не завидуй! – огрызалась Марковна и не поднимала глаз от вязания. Клубки шерстяных ниток тянули хвостики и под спицами закручивались в разноцветное полотно.

– С ума сошла на старости лет!

– А может, и так!

– Я с тебя удивляюсь! – плевалась давняя подруга.

– …сорок восемь, сорок девять… ну вот, сбилась! Снова петли считать.

Через неделю Августа красовалась в вязаной накидке, а благоухающий новым одеколоном Сашка был допущен до котлеток.

Он каждый раз, как в первый, ненадолго замирал над тарелкой. Вдыхал аромат, жмурился и сглатывал слюну. Не верил, видно, счастью.

– Возьмём, к примеру, Америку, – говорил он, не сводя взгляд от вилки, – наращивают, подлецы, гонк-ку вооружений.

– Ты, Александр, бобылём живешь, – поддерживала разговор Марковна. – Случись чего – тьфу-тьфу, – некому за собачкой присмотреть.

– Нек-кому, – сокрушался Сашка. – А в Эфиопии дети голодают.

– Детей жалко. – Подытоживала Нинель и доставала ещё котлетку.

Августа не сводила с обоих бусинок-глаз.

Теперь на полу у вахтенного стола прописалась вязаная подстилка, рядом – второй стул.

Дни шли чередой. Аккурат в обеденное время открывалась тяжелая дверь и пропускала в общежитие двоих. Одна с тонким вежливым визгом взлетала по ступенькам, другой смущенно покашливал и усиленно вытирал ноги о коврик:

– Доброго дня вам, Нинель Марк-ковна. Слышали, по телевизору-то что врут!

До Нового года оставалось совсем ничего: воробьиный прыжок. Уже спешили по детским садам и школам деды Морозы из службы быта, а потрескавшуюся зелёную краску на стенах общежития скрыли самодельные бумажные снежинки.

В один день Александр не пришёл. Ни к обеду, ни через час. И вечером. Не было его и на следующий день. Ни слуху, ни духу, ни телефонного звонка.

Нинель каждые полчаса печатным шагом маршировала к выходу. Приоткрывала дверь, выглядывала и тут же захлопывала обратно.

На второй день она сорвала со стен снежинки. Затем, отчаянно щёлкая ножницами, завалила стол ворохом новых.

На третий день женщина не выдержала. Как не выдержала толчок дверь начальника отдела кадров швейной фабрики:

– Адрес!

– Здравствуйте, Нинель Мар…

– Фомина адрес давай!

– Ну, ты и… – возмутился было начальник, но словно услышал её мысли, уткнулся в бумажную толстую папку. – Гагарина, сорок, квартира три.

Нинель била по дерматиновой клеёнчатой двери так, что из дыры вылез кусок набивки. Но в ответ из квартиры на первом этаже «хрущёвки» тишина: ни лая, ни хриплого «Кто там?»

Сизые блёклые мужички во дворе под заснеженным деревянным грибком указали на ближайшую забегаловку.

Там, в рюмочной, среди спёртого воздуха, случайных друзей и пластиковых столов, отполированных локтями завсегдатаев, Сашка накачивался непонятно какой по счёту кружкой. Пьянство – божество цепкое, жертву «за здорово живёшь» не отпустит.

Под мужской гогот Нинель вытащила его на улицу. На крыльце схватила за грудки:

– Ты что творишь, ирод!

– Н-н-нничк-к-ка! – Ошалелый Сашка болтался пустой авоськой.

Тут чувствует Нинель – у ног шальное и визжащее. Августа! В снежных колтунах и морда в ледяной корке.

Крыльцо быстро обрастало нетрезвыми зрителями. В толпе присвистнули:

– Спасайся, мужик! Суровая у тебя жинка!

Нинель взглядом распылила свистуна и ещё раз встряхнула Сашку:

– Идём. Поговорить надо.

В квартире сантехника она окинула цепким взглядом холостяцкое, но справное барахло и потащила послушное тело на кухню. Августа уже гремела пустой миской, поглядывала на людей укоризненно. Под лапами скопилась лужица растаявшего снега.

Над столом пришпилены к обоям прошлогодний календарь, помятый плакат с олимпийским мишкой и вырезки из журнала «Советский экран». Спустя час, протрезвевший от душа, крепкого чая и анальгина Сашка застыл на табуретке под фотографией актрисы Людмилы Гурченко.

Нинель грузно присела напротив, оправила безрукавку:

– Коряво живёшь, Сашенька, – начала она ласковым тоном.

– Нин-нн, клянусс, бльше ни-ни! – заколотил мужчина кулаком по хилой груди, отчего опасно шатался на табуретке.