Читать книгу Вдали от дома - Len De Kein - Страница 1

Глава 0

С зеркала на меня смотрит астеническое, по-аристократически бледное лицо и невероятная глубина кристально-чистых бирюзовых глаз. Они достались мне от отца, а ему от его отца. Этакий приятный бонус перешедший мне по мужской линии. Отличительная черта нашей семьи, я бы так сказал. Я вглядываюсь в свои глаза, пока он колдует над моей прической, и вновь сталкиваюсь с этой бесконечной пустотой, я будто раз за разом погружаюсь в эту родную бездну.

– У Вас прекрасные глаза, сэр. Таких глаз я не видел ни у кого во всей Англии, а уж поверьте мне, повидал я действительно много.

– Ох, Томас, твои комплименты прямо пропорциональны твоему жалованию, уж я то, знаю, – я фамильярно смотрю на его отражение в зеркале, – так что, оставь-ка их при себе и лучше поправь мне воротник.

Томас тоже перешел ко мне по мужской линии, так сказать достался по наследству от моего ныне покойного деда. Почти всю свою жизнь он отдал работе на него, начиная от подачи тостов с яйцом на завтрак и заканчивая уборкой урн и плевательниц, которые мой дед использовал для того, чтоб не заблевать весь дом, когда у него начал отказывать желудок из-за постоянных стрессов на работе в фармакологической компании. Компания переходила по наследству так же, как переходил и сам Томас, и делала нашу семью просто баснословно невероятно богатой практически во всей чертовой Англии, и с каждым новым поколением обороты становились все больше и больше. Иногда казалось, что предела расточительству просто нет, и всякий раз, когда у тебя не хватало фантазии на то, чтобы придумать, куда можно спустить лишние деньги, то отец организовывал благотворительные вечера для богатых особ. Вероятно, существовали они как акт самолюбования для альтруистов. Думаю, когда человек имеет больше, чем в состоянии потратить – он становится альтруистом. В идеале. В худшем случае он загибается от дозы дорогущей, высококлассной наркоты в своем идеальном, начищенном пуэрториканской горничной пентхаусе, думая, что его жизнь сгорела быстро, но так ярко.

Он поворачивается ко мне лицом и поправляет воротник моей накрахмаленной белой рубашки, убирает прядь длинных иссиня-черных волос мне за ухо, почти не смотрит мне в глаза. С самого моего рождения Томас неустанно находится где-то поблизости. Я не помню и дня из своей жизни, чтобы в нем не было Томаса. Иногда я думаю, что в каком-то роде я заменяю ему ребенка, ведь своих детей у него никогда не было, впрочем, как и семьи. Мы – это единственная его семья и порой я удивляюсь такой преданности.

– Ты был бы со мной, если бы мой отец тебе не платил, а?

– Сэр, я… – он тушуется и опускает глаза еще ниже, а я хватаю его за подбородок и заставляю на себя смотреть.

– Смотри на меня, когда я с тобой говорю.

– Это мой долг, сэр. Я так давно вошел в Вашу семью, что уже не представляю другой жизни, – он искренне смотрит мне в глаза и продолжает застегивать пуговицы на моей рубашке, а я отворачиваюсь и смотрю на свое отражение в зеркале.

– Слушай, на этом приеме, не давай мне слишком много пить, хорошо? Это важно. Не хочу, чтоб все было как в прошлый раз.

– Хорошо, сэр. Все будет хорошо.

– Вот не надо мне тут заливать, Томас, в тот раз ты обосрался. Я тебя по-человечески просил, не подпускай меня к алкоголю, а ты что? Ты обосрался как какой-то дилетант. Что, так сложно не давать мне бухать? – я начинаю нервничать, когда речь заходит об алкоголе, я нервозно смотрю на часы, потом на себя, потом на него, – всё, поехали, хватит копаться.

Я хватаю пиджак, ключи от машины, пачку сигарет, на часах почти девять вечера. На гребаном приеме соберутся всякие важные богатые шишки, главы крупных компаний, фармацевтических корпораций, директора, будут показывать своих новеньких отсиликоненных телок, их резиновые задницы, набитые имплантами и делать вид, будто они счастливы.

Я сажусь в машину, Томас заводит мотор, и жизнь мимо меня начинает лететь стремительно быстро. Пролетает богемная Портобелло-роуд, пролетают дорогие бутики с фирменной одеждой, пролетают фонарные огни, пролетают неоновые вывески клубов для золотой молодежи, пролетают толпы туристов из Китая, которые прилетели сюда на выходные, пролетают шикарные, но бесполезные особнячки властителей мира в стиле барокко и рококо, которые они оставят в наследство своим ублюдочным отпрыскам, пролетают телефонные будки, кофейни и пабы, акции на химчистку, депиляцию и отпуск в Гаагу, пролетают дорогие автомобили, фигурные кусты, которые подстригают раз в неделю мексиканские рабочие и шум ночного города. Пролетает жизнь.

Я и не помню, когда жизнь начала просто идти мимо меня, но когда это произошло, всё будто померкло. Огни стали тусклее, краски города мрачнее, небо серее, все стало каким-то пресным и однообразным, всё вокруг будто потеряло свою энергию, свой вкус. Сама жизнь будто ушла из всего, что меня окружало, а я больше не знал, как вернуть ее обратно.

– Сэр, мы приехали, – он открывает мне дверь и пытается протянуть руку.

– Оставь меня, я тебе не какая-то там телка на выезде, я пока и сам в состоянии подняться.

Я отмахиваюсь от его руки, прохожу мимо и направляюсь ко входу. Томас верно и предано идет по правую руку, не замедляясь от меня ни на шаг. Идеальный помощник, честно говоря. Он выучил меня всему, что знал и в каком-то роде даже заменил мне отца, который постоянно был с головой занят делами компании. Я знаю, что зачастую жесток с ним, но где-то в глубине души я его очень ценю. Вообще-то, если говорить начистоту, я обязан ему жизнью.

– Томас, слушай… – я поворачиваюсь к нему, но на мгновение застываю, – э…

– Вы чего-то хотите, сэр?

– Да ты знаешь, ничего, пошли, – я подхожу ко входу, охрана пускает меня даже не сверяясь со списками приглашенных.

– Добро пожаловать, мистер Де Ла Рэй.

Я захожу внутрь, оглядываюсь в поисках бара, уже собралась добрая половина богатой Англии, дамочки в маленьких коктейльных платьицах с тоненькими ручками и звонким голоском, состоятельные мужчины нажравшие себе ни один подбородок, и снующие меж столов официанты в идеально белоснежных рубашках и наглаженных жилетах предлагающие закуски из гребешков, канапе с овощами и икрой и бог весть с чем еще, лишь бы это смотрелось дорого и богато. Один из официантов подлетает ко мне и предлагает аперитив. Меня дважды просить не надо. Рюмка улетает спустя секунду, а я нахожу бар.

– Сэр, может не стоит?

– Я не собираюсь бухать, я просто сяду туда… там, атмосфера не такая убогая, ясно?

Я пробираюсь сквозь толпы народу к своему излюбленному месту обиталища, там я чувствую себя комфортно. Мои отношения с алкоголем складывались не вполне нормально, но весьма стремительно. Иногда я сам не понимал, что я, таким образом, пытаюсь запить. Была ли эта жизнь изъеденная скукой или реальность лишенная риска, а может окружающая обстановка пыталась сожрать меня с головой и затащить в сборище таких же недалеких, охреневших от богатства и изобилия старых пердунов у которых уже ни на что не стоит. А может все сразу.

– Ваш отец будет читать сегодня речь, сэр.

– Я знаю. Интересно, он придумает что-то новое или будет говорить то же, что и в прошлом году, как делал это за год до этого. По-моему его креативщики теряют хватку.

– Мистер Де Ла Рэй, Вам как обычно? – бармен смотрит на меня с широкой улыбкой, а в руках у него бутылка плимутского джина и пустой стакан, готовый заполниться для меня.

– Как обычно.

Шум разбавляет приятный алкогольный всплеск, терпкий аромат и позвякивание льда в стакане. Я подношу к губам бокал, пробую его на язык и тону в его запахе. Все отходит на второй план. Даже гребешки под сливочным соусом бешамель и телки с перекаченными, упругими сиськами. Моя вторая страсть – это еда. И благодаря мгновенному метаболизму я мог жрать весь вечер и даже не отходить, чтоб поблевать для того, чтобы вернуться и продолжить жрать снова. У этого ведь есть какое-то название, верно?

Народ всё больше подтягивается, пока не оказываются заняты все столики для гостей. Я уверен, что такие вечера устраиваются в первую очередь для богатеев, а уж потом для тех, кому они решили помочь. Первым жрет всегда тот, кто имеет деньги, а уж потом все остальные. Так уж в этом мире всё устроено. И меня такая иерархия вполне устраивала. Я опрокидываю один стакан, бармен тут же заполняет его первоклассным джином вновь. Томас кладет свою сухую руку мне на плечо.

– Сэр? Может не стоит?

– Томас, может, ты сходишь и проведаешь как там мой отец? Нет ли у него каких проблем с речью? Тебе заняться нечем что ли? У меня все под контролем, ты же видишь.

– Но Вы сказали…

– Я сказал, чтобы ты не давал мне выпить лишнего. Похоже, что я сейчас пью что-то лишнее? – я манерно оглядываю барную стойку и развожу руками.

– Хорошо, я сейчас вернусь.

– Можешь не торопиться.

В десять ровно начинается мероприятие, главы от разных компаний начинают толкать пламенные воодушевляющие речи о том, как много этот год им принес и как бы они охотно хотели поделиться ресурсами с остальными. О важности альтруистических вложений, о здоровом будущем, о детях, о здоровье, о том, как важно держаться всем вместе и быть сплоченными, помогать друг другу в трудную минуту, о поддержке, помощи и здоровой нации. Словом, обо всём, что, как им кажется, другие хотят от них слышать. Почему об этом всем вспоминают только раз в год? Это уже другой вопрос.

Выходит представительница косметологической компании предоставляющей инновационные услуги на рынке косметологии и медицины. Говорит о том, что каждому человеку важно быть красивым не только снаружи, но и внутри, быть щедрым и добрым, отдающим и понимающим. Уж кто бы, что и говорил про внутреннюю красоту, так явно не тетка, которая потратила на услуги пластического хирурга больше, чем отдала на этом благотворительном вечере.

Я опрокидываю еще стакан, и бармен, не снижая темпа, тут же подливает мне еще. Мне нравится этот малый, он знает, что мне нужно. Когда отец выходит на сцену зачитывать свою речь, я не делаю пауз между порциями, а заглатываю сразу следующую. Он говорит то же, что и в прошлом году, о здоровой семье, здоровье детей и так далее и так далее и так далее. Наша семья сколотила состояние на основании фармакологической компании, та так разрослась, что превратилась в сеть по всей стране, и нашлось бы мало претендентов, которые бы оказались хоть сколько-нибудь серьезными конкурентами. Отец зациклен на здоровье, и я бы не сказал, что это в дань образу. Другие слушают его с воодушевлением, но я не впечатлен, я слышу эту речь уже третий год подряд и успел выучить ее до малейшего знака препинания. Я глотаю новую порцию джина и тяну руку за следующей. На горизонте появляется Томас, сейчас будет действовать мне на нервы. Алкоголь подействовал уже давно, мое тело словно обволакивает ватой, теплой, нежной ватой, звуки музыки становятся тише, голоса дальше, а на смену им приходит удовлетворенность. Алкоголь по праву лучшее изобретение человечества.

– Сэр, я думаю, Вам стоит прекратить это, – он говорит это довольно твердо.

– Все под контролем, Томас.

– Я думаю, нет. Мне кажется, Вам пора остановиться, сэр.

– Я что, похож на буйного? Я буяню тут или что? Ты видишь, чтоб я вел себя как дерьмо? Видишь? И я не вижу, – я его слегка отталкиваю от себя, – так что успокойся.

Я делаю глоток и кошусь на него, он переминается с ноги на ногу, тяжело вздыхает и не знает, что делать. Я не собираюсь напиваться, правда, мне уже достаточно хорошо. Он отворачивается от меня, потом снова поворачивается и отбирает стакан.

– Я все же настаиваю, сэр.

– Эй, какого черта?!

– Вы ведь просили, сэр… помните? Сегодня вечером.

– Я помню, о чем просил, но все хорошо, ясно тебе? Иди, займись своими делами, у меня все в порядке.

– Я не могу Вам позволить, простите, я должен Вас вывести, – он аккуратно берет меня под руку, а мое тело, будто не слушается, в голову дает предыдущая порция джина и на место удовлетворенности приходит неконтролируемая вспышка агрессии.

– Какого хрена ты творишь, мать твою?! Не ты мне будешь указывать, что делать, ясно?! Я твой хозяин, а не ты мой, уясни это, наконец! – я толкаю его, но он не отпускает моей руки.

– Пожалуйста, Вам нужно успокоиться, прошу Вас, послушайте, сэр.

– Я не хочу тебя на хрен слушать, отвали от меня! – я снова его толкаю, но еще сильнее предыдущего, а он по-прежнему не отпускает моей руки и пытается привести меня в чувство, – убери свои руки! Сейчас же! Я твой хозяин, я тебе приказываю! Слышишь меня?!

– Успокойтесь, прошу… Вы не можете так себя вести, здесь Ваш отец…

– Да мне насрать на него! И на тебя мне насрать! – я толкаю его с такой силой, что он отшатывается и я, наконец, освобождаю руку.

Я чувствую в своей голове приступ гнева, руки трясутся, дыхание сбивается. Томас отшатывается буквально на метр и замирает. Он стоит столбом, а его взгляд устремлен прямо сквозь меня, будто он увидел нечто такое, что повергло его в шок. На какое-то мгновение мне кажется, что он не дышит лишь потому, что забыл, как дышать, но он продолжает таращиться сквозь меня этим стеклянным взглядом, а в моей голове горит ярость. Ее прерывает небольшой щелчок, словно хлопок где-то в глубине. Он открывает рот, но не может вздохнуть, его руки не шевелятся, он просто стоит как вкопанный, и смотрит сквозь меня, открывая рот, будто в его глотке что-то застряло, будто его горло сжали руками и не отпускают. Через пару секунд он резко выдыхает и что-то, что сдавливало его горло, вылетает наружу. Вместе с сухим коротким кашлем мне в лицо брызгает несколько капель крови, а сам Томас падает замертво. У меня такой шок, что еще какое-то время я стою и смотрю туда, где только что стоял он. Я чувствую на своей щеке влажную каплю его крови, я медленно подношу руку к своему лицу и пальцами растираю ее, будто пытаясь убедиться, не привиделось ли мне это. На моих пальцах краснеет его кровь, воротник моей рубашки в мелких брызгах его крови, его кровь мелкими каплями осела на моих губах. Кажется, что я тоже перестал дышать. Меньше, чем через минуту люди начинают поднимать панику, метаться, кто-то пытается помочь, кто-то набирает номер скорой помощи, судя по звукам клацающих кнопок. А я просто стою в шоке и продолжаю таращиться на свои окровавленные пальцы. Только что он был здесь, а теперь его нет. Я поверить не могу. Этот человек пережил моего деда и отца и просто умер?

– Черт, Клэймор, что здесь произошло? – я слышу голос отца, но не реагирую, – Клэй? Ты в порядке? Черт возьми, пошли в машину.

Он берет меня за плечи и тащит к машине, а я продолжаю рассматривать свои руки. Когда я выхожу из этого здания, всё оказывается позади. Отец договаривается с водителем, чтоб тот отвез меня домой, а сам остается здесь. Не помню, как прошла дорога, но первым делом мне захотелось хорошенько надраться спиртным.

Наутро пришел отчет о вскрытии. Томас умер от взрыва кардиостимулятора, который был спровоцирован стрессом.

Глава 1

Когда я прихожу домой, под дверью меня встречает новая порция коммунальных счетов, жирная красная печатная надпись прямо таки кричит о том, что я задолжал с оплатой. Долги здесь копятся быстрее, чем ты успеваешь их оплачивать. На прошлой неделе коммунальщики отобрали мой дом, там набежал настолько дикий штраф, что проще было продать жилье, чем найти деньги на оплату. Долги. Это всё, что мне досталось в наследство от моей приемной матери. Взамен мне дали социальное жилье, это означало то, что мне придется уехать из места, которое я последние двадцать четыре года звал своим домом, обзавестись соседями-алкоголиками, картонными стенами и общей кухней, а также дешевым районом и пособием по безработице, которого едва ли хватает на поддержание жизни. Но у нищих есть одно преимущество – они умеют выживать.

Вчера мне отключили электричество. Микроволновку я все равно продал, чтоб оплатить предыдущий счет за воду, поэтому оно мне без надобности. Сегодня я накупил парафиновых свечей, рыбных консервов и дешевых макарон по акции. Наш райончик Ньюхэм славился своей дешевизной, безнадегой и высоким уровнем безработицы. Лондон вообще отличался своим невероятно огромным классовым разделением, порой проезжая через город, я чертовски удивлялся, где находишься ты, а где находятся другие, разве что заборами нас не разделяли.

Стены здесь настолько тонкие, что я слышу звуки жизнедеятельности со всех четырех сторон. У соседей снизу сгорел дом, им дали это жилье за место пострадавшего от пожара, у них трое детей и все эти мелкие ублюдки визжат как один, к полуночи это прекращается, но сразу после активизируется сексуальная жизнь соседки справа от меня. Она типа оказывает услуги или что-то вроде того, настолько часто меняются ее посетители. Как я это понял? Пожалуй, по звукам. Один ее дерет молча, ни проронив ни единого звука, медленно, аккуратно, смакуя каждое свое движение, второй долбит так, что спинка ее кровати тарабанит по нашей общей стене, третий скулит как собака, а четвертый все время хлещет ее по заднице, так, что слышны звонкие шлепки. И у каждого свой манер. Всякий раз эта ненормальная сучка визжит до дрожи в голосовых связках, прикладывая все свои силы, будто намеренно хочет, чтобы ее услышал весь проклятый дом. А с утра проходя по коридору, она пристально смотрит тебе в глаза, говоря своим взглядом примерно следующее: "Да, меня трахают, а тебя нет, маленький неудачник".

Сосед слева от меня приходит с ночной смены где-то после того, как соседка справа заканчивает обслуживание ньюхэмовских членов, приходит частенько изрядно нажравшись, от чего начинается вторая волна соседских концертов в исполнении его жены. Сучка кричит, визжит, но каждый день терпит. Похоже, ее это заводит. Парень, что живет выше меня, постоянно плачет, у него что-то вроде нервных срывов, причем, довольно часто. Насколько я знаю, он сидел на наркоте. Иногда мне кажется, что он скоро повесится в этой своей коморке. Что-то с ним явно не в порядке. Здесь с каждым из нас что-то было не в порядке. Впрочем, это нас и объединяло.

Я не могу выспаться уже четвертые сутки, проклятые соседи, мой переезд и стресс из-за долгов начинают меня изматывать. Честно говоря, я не представляю, как жить дальше и жить ли вообще. С каждым новым днем мне начинает казаться, что я вляпался туда, откуда уже нет выхода. За последние полгода я потерял всё, что имел. Имел я, кстати сказать, немного – мать, которую всю жизнь презирал, дом, в котором всегда был чужим и район, из которого я всегда так мечтал убраться. Можно ли это назвать большой потерей, не знаю, но все равно это было моим.

Я слышу цокот ее каблуков, моей соседки-сучки, подхожу к двери и прислушиваюсь, как она достает большую связку ключей и открывает свою входную дверь. Звуки каблуков тут же затихают, как только она закрывает за собой входную дверь. Я отпираю замок и иду за ней следом. Я останавливаюсь у ее двери, на секунду прислушиваюсь, выдыхаю и делаю пару ударов костяшками пальцев. Она открывает через пару секунд, на ней салатовый топ, короткие кожаные шортики и туфли на высоком каблуке, будь она без них, она была бы на полторы головы ниже меня. Я осматриваю ее медленным томным взглядом, а она узнает меня и улыбается с победной улыбкой.

– Неужели ты решился? А то все ходишь вокруг да около, – она тянет руки к моим плечам, намереваясь взять инициативу на себя.

– Ты знаешь, давай я поведу, – я убираю ее руки, вхожу внутрь и закрываю за собой дверь, – я люблю жестче, поэтому не задавай лишних вопросов и закрой рот, идет?

– Как скажешь, милый, – она игриво смеется и снимает короткие шортики, я грубо хватаю ее за руку, веду за собой и толкаю на постель, она принимается снимать топ, под ним нет ничего, я быстрым взглядом осматриваю ее загорелое тело, ее большие упругие сиськи.

– Есть чем руки связать? – спрашиваю, глядя ей в глаза.

– Ммм, а ты не так прост, как кажешься, – она возбужденно облизывает свои губы, – в тумбе посмотри.

Я открываю ящик, беру маленькие розовые наручники, кручу в руках, прикидываю навскидку. Годится. Я сажусь на нее сверху, она извивается подо мной, беру ее руки и пристегиваю к ручкам кровати, шарюсь в тумбе в поисках того, что ей можно вставить в рот. Нахожу шарик с кожаным ремешком для БДСМ-игрищ, пойдет. Обстановка у нее здесь как в борделе, до сих пор чувствуется запах предыдущих "постояльцев", терпкий запах пота, тонкий запах спермы и бананового лубриканта, менее выраженный запах сигарет, дешевого дезодоранта по акции и китайской еды в картонных коробках, купленных на вынос.

– Сейчас мне будет та-а-ак хорошо, – я тяну это с удовольствием, осторожно заталкиваю шар ей в рот и закрепляю ремешок сзади. Осматриваю ее, сверху вниз, она быстро возбужденно дышит, ее оголенная грудь вздымается, она готова. Хорошо, – ты останешься здесь, утром я тебя освобожу, а сейчас я пойду и, наконец, высплюсь. Ты никуда не заявишь, потому что то, чем ты занимаешься – не легально, а мне нужна просто одна ночь сна и всё. Мы договорились?

Она яростно смотрит на меня, зрачки расширены, она дергается вперед всем телом, грудь трясется вместе с ней, в глазах недоумение и гнев. Но мне уже все равно, я просто хочу уснуть. Я накрываю ее покрывалом и ухожу. Как только я касаюсь своей подушки, я резко проваливаюсь в сон. Такой тихой, полной сна ночи у меня не было уже давно.

Когда я просыпаюсь под утро, в нашем коридоре стоит какой-то шум, люди ходят туда-сюда и звук их шагов эхом раздается по всему этажу. Я высовываюсь за дверь и проглядываю все по обе стороны. Из кухни смотрят любопытные соседские дети, мимо меня проходит сотрудник в полицейской форме.

– Черт, неужели это из-за моей выходки, – я закрываю дверь, но не отхожу от нее, прислушиваюсь, – вот же сучка, все-таки вызвала копов. Сейчас мне только новых штрафов не хватало, мать ее.

За моей дверью раздается уверенный стук. Кто-то стучит ко мне. Мое сердце колотится сильнее. Черт, все-таки мне влепят штраф. Я медленно поворачиваю ключ, одновременно пытаясь придумать себе менее абсурдное алиби, открываю дверь, на меня смотрит офицер полиции, низкорослый толстяк с пузом и смешными усами как из девяностых, показывает значок, говорит, что он из отдела убийств. Каких к черту убийств?

– Гарнетт Морроу? – он спрашивает, а сам мельком осматривает, что там у меня за спиной, пробегает глазами по моей квартирке.

– Да, это я, – я пристально, но с опаской смотрю в его глаза.

– Вы слышали какие-нибудь звуки из квартиры Вашей соседки Эллен в районе с двух по четырех ночи?

– Какие звуки? – я удивляюсь, – я спал в это время. Я лег в полночь и проснулся буквально десять минут назад. Видите ли, у меня проблемы со сном, все недавний переезд. Я переехал сюда пару недель назад, еще не всех толком знаю, как Вы сказали, ее зовут?

Когда я нервничал, я начинал говорить всё, что приходило в голову. Думаю, однажды это сыграет со мной злую шутку. Он записывает в блокнот мои показания, внимательно на меня смотрит, молча, кивает головой.

– Эллен Смит. Ее звали Эллен Смит.

– Вы сказали "звали"? Что произошло?

– Утром ее нашли мертвой.

Когда он это сказал, внутри меня будто все перевернулось. Черт возьми. Это я виноват? Я оставил ее прикованной к кровати, значит, я виноват? Как она могла умереть, твою мать? Она ведь была прикована. Может, задохнулась? Черт, я умею создавать себе проблемы.

– Спасибо за содействие, мистер Морроу, – он захлопывает свой блокнот с таким видом, будто узнал всё, что хотел, а сейчас пришло время отправляться в закусочную отведать крепкого черного кофе и пончиков с глазурью. Ммм, пончики с глазурью.

Когда он уходит, я выхожу в коридор и подхожу ближе к дверям ее квартиры. В коридоре кучковались любопытные соседи, я прохожу мимо них и встаю на цыпочки, чтоб хоть что-то разглядеть. Ее квартира опечатана. Внутри нет криминалистов, только два сотрудника в полицейской форме и этот офицер из отдела убийств. Кому какое дело есть до обычной ньюхэмовской шлюхи. Я смотрю вперед и вижу, как она по-прежнему прикована наручниками к перилам своей кровати. На ней больше нет кляпа, а рот в уголках губ немного разорван. Покрывало, которым я ее накрыл, скинуто на пол и видно, что кем-то затоптано. Я опускаю взгляд ниже, на ней нет нижнего белья. Когда я ее оставлял, на ней были белые трусики, сейчас они валяются на полу рядом с покрывалом. Между ног огромное краснеющее пятно крови, расползающееся почти до самых колен, в ее крови измазаны все простыни. Очень много крови. Откуда столько крови, твою мать? Я осматриваю тело в поисках еще каких-нибудь зацепок, мое внимание тут же привлекает ее шея. На ней толстая бордовая борозда, как от удушья. То есть это значит… что кто-то ночью пришел и прикончил ее.

– Эй, – я окликаю соседа, что стоит и тупит свой взгляд, – кто-нибудь знает, что тут случилось?

– А черт его разберет. Вчера была девка, а сегодня нет. Во дела, – он стоит в засаленных штанах и растянутой майке, тупит взгляд, чешет свой затылок и видно, что ни черта не понимает.

Я спрашиваю еще у парочки соседей, в надежде, что они хоть что-то знают, но никто ничего не говорит. И вообще видно, как все разом заткнулись. Атмосфера непрекращающегося балагана разом сменилась на атмосферу загробной тишины и выжидания. Я все еще не мог отделаться от мысли, что возможно она умерла из-за меня. Это я ее приковал туда, она из-за меня была беззащитна перед той опасностью, что пришла в ее дом. Мне стало страшно. За себя, за нее. Паршиво быть причастным к чужой смерти. Ты будто запачкался в дерьме, которое не можешь отстирать.

Я хожу по квартире взад вперед и думаю, что делать. Что вообще делают в таких случаях? Но ведь, по сути, не я же ее убил? Так ведь? Но я создал все для этого условия. Черт. Как ни крути, но я был в дерьме. Одно лишь спасало, никто не станет расследовать смерть мертвой шлюхи и никогда не узнает, что я вообще у нее был. А так как времени было за полночь, никто меня и не видел.

С тех пор как она умерла, жизнь в нашем социальном жилище для нищебродов стала тише, дети перестали вести себя как ублюдки, а пьяный сосед слева внезапно стал просто трезвым соседом. Казалось, что ее смерть улучшила общую обстановку, однако в своих глазах я так и остался для себя потенциальным убийцей.

Странным образом случается так, что когда ты принимаешь в себе убийцу, ты оказываешься готов и к другим более аморальным вещам. Что-то подобное чувствовал и я после этого случая. Где-то внутри меня сидела давняя глубокая злость, которая до сих пор искала выход наружу, и лишь после ее смерти я почувствовал, что могу ее выразить. Не мудрено, что такие ситуации превращают людей в маньяков.

Я включаю телик для того, чтобы забыться. Алкоголь или наркотики не были моим способом, и это было скорее от нехватки денег, чем от изобилия воли.

– Трагическое событие случилось на благотворительном вечере посвященному борьбе с онкологией… – вещает ведущий в наглаженном синем костюме и дурацком красном галстуке.

– Люди умирают, вот это новость.

– … несчастно погиб дворецкий семьи Де Ла Рэй, известной своими вкладами в области медицины и фармакологии. Томасу Моррисону было 67 лет…

– Ух ты… – я делаю звук громче. На экране показывают перепуганных гостей, главу семейства – Чарльза Де Ла Рэя, его сына, который явно не в себе, и толпы бегающих официантов.

Их семья всегда была на виду, по крайней мере, старший из их семейства. Они были отличным примером того, как можно делать деньги из воздуха, а потом жрать их за обеденным столом. Чертов богатенький ублюдок и не понимает, что значит жить как другие. Я смотрю в его бирюзовые знакомые глаза с какой-то глубокой злостью и ковыряю пластиковой вилкой рыбные консервы по акции. Меня поглощает чувство безысходности и несправедливости, зависти, ревности, меня накрывает это чувство, и вилка в моих руках лопается с характерным треском.

– Черт, – я откладываю консервы и подхожу к окну, не могу найти себе места, я трогаю свои удлиненные пыльные черные волосы и закидываю прядь назад, – так ведь не должно быть. Это несправедливо. Должен ли я… – я мечусь по комнате туда-сюда в поисках каких-то ответов на вопрос, который я и сам для себя еще не сформулировал, – да, должен… конечно, должен…

Я сажусь обратно перед телевизором и таращусь на него. Я смотрю в его перепуганные глаза, а в моей голове вспыхивает такая злость, что любые сомнения остаются просто неуместны.

– Ты должен меня узнать, гребаный ты ублюдок. Я восстановлю справедливость.

Я выключаю телик и откидываюсь на диван. Я таращусь в потрескавшийся потолок и воображаю, как это будет. Я представляю, что скажу ему, когда его лицо будет прямо передо мной, я представляю взгляд его безумных глаз, когда он всё поймет. Я представляю этот день, и меня бросает в дрожь. Он больше не выходит из моей головы. Я должен это сделать. Я должен ему. Чем больше времени проходит, тем больше я, как мне кажется, оказываюсь к этому готов. Это мысль становится моей целью, моим смыслом, моим безумием. По крайней мере, теперь я знаю, для чего мне жить. Надо все хорошенько обдумать.

Через неделю дает о себе знать дело о мертвой шлюхе из Ньюхэма. Как выяснилось, в период с двух до четырех ночи к ней пришел один из ее ухажеров, который считал, будто у них нечто большее, чем секс за деньги. Дверь была не заперта, а потому он вошел без особого труда. Когда он увидел ее голой, прикованной наручниками для эротических игр, то он тут же все понял – сучка ему явно изменила. Он пришел в ярость, стянул с нее покрывало, бросил на пол, стянул с себя штаны и трахал ее до тех пор, пока ее вагина не превратилась в кашу. Зачем он порвал ей рот – не понятно. Может от злости, или из эротических соображений. Черт разберет этих больных ублюдков. Все это время она была прикована к постели, из-за сопротивления она содрала себе всю кожу на запястьях, из-за кляпа она не могла сказать и слова, не говоря уже о том, чтобы позвать на помощь. Если кто и слышал ее мычание, то, вероятно, приняли его за то, что исходило из ее квартиры практически каждую ночь.

Во время процесса, у нее открылось внутреннее кровотечение, и она умерла от потери крови раньше, чем он успел кончить. Он насиловал ее два с лишним часа, а когда закончил, то взял пояс ее махрового халата и задушил дабы быть уверенным в том, что она больше ничего не скажет. Пояс так и не нашли, но зато нашли этого мудозвона практически по горячим следам.

И все-таки я был виноват. Я привязал ее как собаку на убой, и теперь это было на моей совести. Как же мне хотелось думать, что я не плохой человек.

Глава 2

Клэймор.

Он сидит передо мной и рассказывает о том, что он фанат движения хиппи, что если я возьму его в свои персональные помощники, то нам будет чертовски весело. Он одет в дешевые синтетические синие шорты и цветастую гавайскую рубашку, его волосы заплетены в небрежный пучок на голове, ощущение, что он их не мыл лет триста. Ему за сорок, худоват, туговат на соображалку и каждую свою фразу заканчивает этим глупым смешком.

– Вам будет со мной очень весело, я знаю кучу веселых историй, хэх.

– Ты что, угашенный пришел? – я смотрю на него как на придурка, а он снова подсмеивается, я больше не могу это терпеть, – уходи, ты мне не подходишь. Следующий!

Он разводит руками, пожимает плечами так, будто не понимает, что сейчас вообще произошло. Когда уходит этот, следом за ним заходит другой, точнее другая.

– Без обид, но я рассматриваю только мужчин, – я выставляю свои руки вперед, будто создавая между нами невидимую стену, и отрицательно мотаю головой, – женщина вряд ли сможет без истерик терпеть мое поведение. Всего вам доброго, мисс.

Она закатывает глаза, даже не успев ничего понять, разворачивается и уходит. На смену ей заходит парень с огненно-рыжими волосами. Черт, только не это.

– Извини, парень, не люблю рыжих, прости. Чисто дело вкуса, мне тебя придется лицезреть сутки напролет и я не хочу, чтоб день изо дня я видел перед собой рыжего парня. Ничего личного, извини, – я поджимаю губы и отрицательно качаю головой.

После смерти Томаса прошла неделя, и мне нужен был новый помощник. Такой, который бы пошел со мной и в огонь и в воду. Который бы был со мной всегда, который помогал бы мне во всем, такой же идеальный каким был Томас. Который бы терпел меня и мог нормально справляться с моими эмоциями. Который был бы крепче, чем я. Который мог бы без проблем подобрать мне чертову рубашку. Который бы мог привезти меня облеванного домой, если понадобится. Который мог бы слушать и молчать, когда я говорю, который мог бы подтереть мне зад, если на то будет мое желание.

– Привет, меня зовут Оливер и у меня есть опыт работы с лежачими больными, инвалидами, я отработал в центре помощи пять лет и…

– Я похож на лежачего больного, по-твоему? – я удивленно указываю на себя пальцем, – у меня есть некоторые сложности, но не до такой степени, чтоб мне нужна была сиделка, мать твою. Следующий!

Они все идут и идут. Разные. Очень много очень разных людей. Белые, рыжие, азиаты, даже какой-то ниггер затесался. Я никакой не расист, но все же. Когда моему терпению приходит конец, я выхожу в коридор, чтоб посмотреть на всех и выбрать взглядом кого-то одного, кто более всего подходит на роль моего личного помощника, отсеяв всех остальных. Я оглядываю взглядом холл. Компания собралась весьма разношерстная.

– Все женщины, пожалуйста, пройдите на выход. В помощники мне нужен мужчина, – дамочки тут же зашевелились и покинули помещение, – рыжие, азиаты и прочие нездешние, извините, тоже пройдите на выход.

Кто-то шепотом обозвал меня расистом и белым ублюдком, но помещение заметно опустело.

– Мне нужен образованный англичанин в возрасте до тридцати, желательно не обремененный семьей и браком, потому что это место станет вашим домом и вашей работой. Попавшие под эти критерии, прошу, в мой кабинет.

Осталось пять человек. Круг сузился, наконец-то. Первый идеально подходил по всем параметрам, сообразительный, исполнительный, быстро схватывает все и умеет слушать, однако его держали родители, которым требовался уход. Я против этих семейных уз. Второй немного шумный, но живой, хотя мне кажется, он будет слишком эмоциональным. Когда он разговаривал, он так сильно жестикулировал, что это действовало на нервы, будто мух отгонял, ей богу. Его речь была полна эмоций, а поведение изобиловало экспрессией. Мне не нужны эмоции. Третий был слишком своенравным. У него был интересный стиль, очень свободный, очень вычурный, будто кричащий издалека "Поцелуй меня в жопу, выгляжу, как хочу!". Его бунтарский дух лез из всех возможных щелей. Своенравие – это не то качество, которое необходимо личному помощнику. Его я исключил сразу. Четвертый был слишком вял. Складывалось ощущение, будто сюда его привела какая-то великая трагедия. Он в принципе отсутствовал сейчас и половину моих вопросов даже не воспринял. Мне не нужны люди с проблемами. Нет, я, конечно, мог бы их решить, но зачем. Исключено. Пятый сидел смиренно и был весьма покладист. На мои вопросы отвечал ни больше, ни меньше, чем это требовалось. Ничего лишнего. Его не держала семья, родителей не было в живых уже как три года. Он был ростом чуть ниже меня, светло-пшеничные волосы, открытое светлое лицо, мягкие зеленые глаза, была в нем какая-то легкость, нежность, что-то такое неуловимое, чего я никак не мог понять. Минималистический светлый образ, белая одежда. Он будто спустился с небес.

– Ты. Расскажи немного о себе.

– Я? Э, меня зовут Илай, мне 23, я живу в районе Харроу, год назад я закончил университет. Я ветеринар, отработал год в клинике для животных. Мои родители занимались тем же, но мне не удалось пойти по их стопам. Я отлично пою, умею готовить э… – он нежно улыбается, а когда смущается, начинает перебирать свои тонкие пальцы, – я просто хочу начать жизнь сначала, если можно так сказать.

– Жизнь сначала, ага… звучит неплохо, – я внимательно его оглядываю, он смущенно прячет свои глаза, я смотрю на его маленькие бледные руки, – ты умеешь делать уколы? Людям я имею в виду.

– Конечно.

– Отлично. Просто замечательно. Ну, хорошо, ты на испытательном сроке. Даю тебе месяц. Остальные свободны.

Он подымает на меня глаза и сам не верит. Не знает, что сказать, а потому просто широко улыбается и немного краснеет. Потом говорит, что я не пожалею, а он будет стараться, ведь работать на меня большая честь и всякое такое.

– Я тебе с ходу все объясню, – я сажусь к нему еще ближе, – мне нужен личный помощник для того, чтоб следить за мной. Ты должен быть со мной 24 часа в сутки, ясно? Если я проснусь, и тебя не будет – ты уволен. Если я оглянусь, и тебя не будет – ты уволен. Если я тебя позову, а тебя не будет рядом – ты уволен. Плачу очень много, но и требую столько же.

– Следить? – он удивленно спрашивает. Мне кажется, он еще мало представляет, что именно мне нужно.

– Находиться рядом. Ты должен быть в шаговой доступности от меня. Это самое сложное требование, но самое важное. Не выполнишь его – я тебя уволю. Договорились?

– Хорошо, как скажете, сэр, – он со всей серьезностью смотрит в мои глаза, в них очень много вопросов, я вижу, как много он хочет спросить, но боится показаться через чур любопытным.

– Мне нужен некоторый уход, поэтому ты должен всегда быть со мной рядом.

– Это из-за Вашей руки, сэр? – все-таки он не сдерживается. Он с каким-то сожалением смотрит на мой бионический протез правой руки и вновь нервно трет свои пальцы.

– Нет, она тут не причем. Я хочу тебе кое-что дать.

Я достаю маленький серебряный футляр и протягиваю ему. Внутри шприц с металлическим поршнем и два стеклянных пузырька на бархатной синей велюровой подкладке. В одном – лауданум. В другом – морфин.

– Потеряешь его – я тебя уволю. Оставишь его где-то – я тебя уволю. Это второе, важное требование.

– Что мне с этим делать? – он крутит его в руках и смотрит на меня.

– Ничего сверхсложного, набрать шприц, уколоть. Используешь, когда я скажу.

Спустя пару недель он освоился и вписался в нашу семью так, будто жил в ней всегда. Он выучил мой распорядок дня и не отставал от меня ни на шаг, куда бы я не шел. Вставал он рано, первое время он пытался даже что-то готовить, но мои повара справляются с этим гораздо лучше. Еда была очень важным дополнением к моей жизни, и ел я только всё самое дорогое и высококачественное. Трапеза была для меня скорее актом эстетического удовольствия, чем банального насыщения.

Когда я только просыпался, первым делом я видел его лицо и последним я видел его же, когда ложился спать. Спал он в моей спальне, но не в моей постели, мне не хотелось его пугать и требовать больше, чем мне от него нужно было. Я привык видеть его лицо. Потом он пытался выставлять из себя хорошего собеседника, получалось это у него так себе, но оно мне было и не надо. Он из кожи вон лез, стараясь быть полезным, и зачастую не понимал, почему все его обязанности сводятся к тому, чтоб просто таскаться за мной по пятам.

– Ты не нравишься моему отцу.

– Что? – он спрашивает это так испуганно, будто для него важно мнение моего папаши, – но почему?

– Он считает, что ты слишком молод, наивен и неопытен. Говорит, что я тебя завел развлечения ради. Невероятно. Просто невероятно, каким образом он пытается скрыть свое безразличие ко мне, – я чиркаю зажигалкой и прикуриваю сигарету с тонким ароматом черного шоколада, – у нас с ним довольно странные отношения, если их вообще можно таковыми назвать. В любом случае, не обращай внимания.

Я медленно выдыхаю кольца шоколадного дыма, они рассеиваются и ложатся, словно легкий синий туман на моей террасе. Я смотрю на него, а он вновь отводит свой нежный взгляд мягких зеленых глаз. Почему-то он боялся прямого контакта со мной даже спустя две недели неотрывного со мной нахождения. Если к Томасу я привык и мог вести себя как угодно свободно, и порой жестоко, то с этим мне было как-то не по себе, как-будто мы были не настолько знакомы, чтобы дать волю своему истинному Я. Томас натерпелся от меня всякого дерьма. Бывало, что я с ним дрался или прилюдно унижал, когда он пытался что-то мне запретить из заботы, я не чувствовал себя хоть сколько-нибудь виноватым. С ним было так свободно, что можно было быть любым, быть собой – надменным, жестоким и просто неприятным ублюдком, его безусловное принятие не покидало меня ни на секунду. Я был уверен в том, что чтобы я ни делал, он будет со мной. Это была абсолютная преданность. С этим парнишкой все было непонятно. Я его не знал, а так же не знал, где находятся пределы его границ.

– Завтра мы летим в Швейцарию. Мне нужно развеяться.

– А, правда? Но у меня нет документов.

– За это не волнуйся. Со мной тебе открыт весь мир, и он такой же твой, как и мой, – я выдыхаю шлейф шоколадного дыма ему в лицо, а он, не моргая, продолжает изумленно на меня смотреть.

– Я никогда нигде не был, это… так невероятно.

– Теперь у тебя не будет границ. Главное, не теряй голову.

Всю следующую неделю мы провели в Швейцарии, страна поистине с самыми зелеными лугами в мире и самым нежным сыром во всей вселенной. Он так жадно оглядывал все вокруг, будто скоро это заберут. Я сказал, что мы сюда еще вернемся, и не раз. Куда бы я ни ездил, но всегда возвращаюсь именно сюда. Здесь я мог то, чего не мог нигде – полностью остаться с собой наедине. Смерть Томаса еще не до конца осела в моем сознании, поэтому я не знал, что мне делать и как вообще теперь адаптироваться к тому, что его больше нет, и не будет. Из-за этого я ощущал какое-то смятение, абсолютно мне несвойственное, глубокую пустоту, которую не мог ничем заполнить и постоянно нарастающую тревогу, будто у меня украли что-то, что я уже не мог вернуть обратно. Что-то ценное, но теперь не принадлежащее мне.

– Налей мне еще.

– Как скажете, сэр, – он опускает глаза и послушно наливает мне рюмку Бакарди.

– Дай мне сегодня напиться, – я проглатываю ее залпом, а он наливает следующую, – знаешь, что хренового в том, чтоб иметь всё?

– Не представляю, сэр.

– Дай человеку лучший дом, лучшую одежду, лучшую еду, лучшие развлечения, возможности и отсутствие каких-либо запретов и он потеряет все свои цели. Он столкнется с таким глубоким отчаянием, что не захочет больше жить. Однажды всё теряет свой вкус, и чем раньше ты попробуешь – тем быстрее его потеряешь, – я опрокидываю рюмку, а он наполняет новую, – в прошлом году я ездил в кругосветку. Я облетел весь чертов мир, я видел северное сияние в Хельсинки, пирамиды в Египте, цветение сакуры и автоматы с трусами в Японии, до чего они странные. Я видел даже проклятых пингвинов в Арктике, черт знает, как меня туда занесло. Я видел карнавал в Сан-Пауло, я даже трахнул бразильянку, я чудом не подцепил сифилис, хотя, знаешь, это было чертовски опасно. Я видел дикую саванну в Африке и голодных тощих детей, я кормил их батончиками Твинкис, они поначалу даже не поняли, что с ними делать. Я был в пустыне Блэк Рок, я едва там не сдох с голоду, потому что то, что там готовили, жрать было просто невозможно, не мудрено, что внутри там все бесплатно. Я был на Марди-Гра в Новом Орлеане и меня там чуть не трахнул какой-то фермер, черт, это было реально страшно. Я видел Стоунхендж и не понял, что в нем особенного. Видел похоронный обряд в какой-то дикой деревне под Норвегией, где еще остались традиции прощания с викингами, и, черт возьми, я хочу умереть именно так, по-моему, это чертовски круто. Я жрал шелкопрядов в Китае, и это был единственный раз, когда я брал в рот нечто подобное. Я столько видел, что, кажется, будто все идет к своему финалу что ли, будто цели уже нет. Безграничное богатство забирает у тебя твой главный жизненный мотиватор и у тебя вроде есть все, но в то же время ничего. Давай, налей мне еще, черт тебя дери.

Он подливает, выкидывает пустую бутылку в ведро и открывает новую, а я смотрю на него с какой-то завистью.

– Взять тебя, например. Есть у тебя какая-то цель? Мечта?

– Да, сэр. Я хотел бы полетать на воздушном шаре.

– Хах, и это всё? – я удивляюсь, размахиваю руками, проглатываю еще порцию Бакарди, и ищу свои ключи от машины, – давай, собирайся. Быстрее.

– Куда мы?

– Полетим на чертовом воздушном шаре, ну же.

– Вы серьезно, сэр? Сейчас два часа ночи, где мы возьмем воздушный шар?

– Ты думаешь, меня это остановит?

Когда он взмыл в воздух, Илай вцепился в меня так, что я своей спиной чувствовал его напряженные пальцы. Как оказалось, он чертовски боялся высоты, настолько сильно, что у него начинались панические атаки, он весь дрожал, потел, цепенел и просто был в ужасе.

– Если ты так боишься высоты, зачем ты полетел на гребаном шаре?! Зачем ты вообще об этом мечтал?! – я кричу ему в ухо.

– Потому что иногда люди боятся того, чего хотят! – он кричит мне в ответ и цепляется за меня еще сильнее. Из-за опьянения меня шатает в стороны, и в какой-то момент он начинает кричать как резанный. Я хватаю его голову и прижимаю к себе еще сильнее.

Я летал на шаре, однажды, меня это уже так не впечатляло, потому что я это уже видел, как и многое другое. Холодный воздух врезался в лицо, развевая мои волосы, вокруг тишина, пустота и невесомость. Я чувствую тепло и дрожь его тела. Я чувствую то, насколько он живой. Его кожа горела от энергии. Я будто держал в своих руках жизнь. Я пытаюсь тоже хоть что-нибудь почувствовать. Поймать хоть какое-то едва уловимое ощущение, но у меня ничего не выходит. Но за место этого приходит озарение. Именно в этот момент нашего с ним полета я начинаю понимать одну важную вещь – единственное, что может заставить меня хоть что-то чувствовать – это чья-то смерть.

Глава 3

Гарнетт.

Я не ел уже двое суток, а до следующего пособия еще три дня. Черт. Мой желудок скручивает от резкой боли. Я наливаю стакан проточной воды и выпиваю залпом. Почему все так устроено? Нет, я понимаю, для того всё сделано, чтобы у человека была мотивация для поиска работы, но что если работы нет? Чем беднее ты становишься, тем мрачнее воспринимается пусть и самый прекрасный мир. Было время, когда я воровал. Мне было двенадцать, а мать лежала в центре реабилитации для наркозависимых. Она туда попадала с периодичностью раз в полгода, проводила там два месяца, а по выходу вновь пускала по вене дерьмо, купленное на заправке в районе Хакни. Мне как-то удавалось выживать за то время, что ее не было рядом.

Я стою в супермаркете и оглядываюсь в поисках людей, которые потенциально могут меня заметить, задираю голову вверх, на всякий случай, я знаю, что здесь нет камер, но мало ли в какой-то момент они решили передумать. Всё чисто. Я хватаю высококалорийные шоколадные батончики, буханку хлеба и пачку майонеза. Я не ворую дорогое. Я беру лишь самое необходимое. Я знаю, что это неправильно, но иначе я умру, ведь так? Возможно, я ищу оправдания для самого себя, но сейчас мне это нужно. Я прячу все по карманам своей ветровки с капюшоном, снова оглядываюсь и не спеша выхожу из супермаркета с продуктами под мышкой и чувством вины внутри. Я неплохой человек. Неплохой.

Наутро мне приходит очередной гребаный счет за коммуналку. Ну, сколько можно, черт вас дери?! В такие моменты мне хочется наложить на себя руки, но духу не хватает. Я, правда, не знаю, зачем я живу, возможно, только лишь из мести. С каждым днем мысль о мести занимает в моей голове всё большее пространство, и я не могу отделаться от нее до самой ночи.

Дело в том, что когда-то со мной не очень хорошо обошлись. Говоря «не очень хорошо», я, вероятно, сильно лукавлю. Сказать по правде, дерьмово обошлись и сейчас, я видел своим долгом лишь совершить свое возмездие, восстановить справедливость. Морально я давно к этому готов, как мне кажется, важно было лишь выбрать удобный момент.

Я знаю его распорядок дня, я знаю, как он проводит свое время, я знаю о нем всё, что нужно, где он бывает, с кем и когда возвращается домой. На всякий случай я слежу за ним последние сутки. Только что он вернулся из аэропорта Хитроу в компании низенького светленького паренька, вероятно, новый помощник за место того, что отбросил коньки на благотворительном вечере. Чувство какой-то тотальной несправедливости снова начинает меня душить. Почему у кого-то нет возможности питаться хотя бы раз в день, а кто-то нанимает специальных людей для того, чтоб те прибирали за ними дерьмо, мыли им задницу и вычесывали волосы? Какого черта этот мир такой? Он идет настолько легкой походкой, что кажется, будто весь мир останавливается вокруг него, он надевает солнцезащитные очки, и задирает голову к солнцу, даже не смотря на людей вокруг, он будто их не замечает, будто живет в каком-то своем мире, будто солнце светит только для него одного. Легкий осенний ветер раздувает кристально-белую рубашку, он достает ключи и садится в свой черный ламборджини, паренек плетется чуть позади, а потом составляет ему компанию на пассажирском кресле. Сейчас они поедут в Херефорд Роуд, один из самых богемных и элитных ресторанов Лондона, что находится между Чепстоу Плейс и Гаруэй-роуд. Исконно британская кухня. Он проведет там ровно час, как по расписанию, что-что, но расписанию он следовал всегда до последних минут, настолько он был педантичен. После он выдвинется пить в ближайший бар, он просидит там до самого вечера, после чего закинет свое немного подхмелевшее тело в очередной лондонский клуб, откуда выйдет не раньше, чем выжрет весь недельный запас алкоголя. Чертов ублюдок явно не знал меры.

На сегодня хватит. Мне нужно поспать. Я снова не сплю уже несколько суток. Что-то происходило с моим чертовым сном, и я не понимал, что именно. Я завожу свой старенький фургон, который выкупил на промышленной зоне буквально за гроши и возвращаюсь домой.

Я возвращаюсь в свою обшарпанную, коммунально-социальную квартиру, кладу ключи на покосившийся маленький столик и плюхаюсь на диван, который провонял клопами и дешевым дезодорантом из Молла. Я понимаю, что осуществлению моего плана мешает его маленький помощник. Черта с два мне с ним делать? Он постоянно с ним торчит, просто двадцать четыре часа в сутки. Что за гребанный фетиш такой. У него совсем крыша поехала? Или он настолько одинок, что решил купить себе друзей? Черт, в любом случае он был той еще занозой в заднице.

Утром мне пришла в голову прекрасная идея как избежать стычек с этим парнем. Точнее не совсем избежать. В общем, избежать с минимальными потерями для себя. Каждую пятницу ровно после полуночи он едет в клуб, он никогда там никого не снимает, ощущение, что он приходит туда только нажраться. Почему он не нажрется дома? Я думаю по той причине, что в клубной гуще он не чувствует себя одиноким, но мне это только на руку. Он выходит оттуда ровно после четырех ночи, его помощник садится за руль и отвозит его домой.

Так вот.

В этот раз он его не довезет. Обычно он заталкивает его в машину в таком состоянии, что тот пускает слюни от опьянения, так что никакого особого сопротивления он и не окажет, не говоря уже о том, что он вообще что-то поймет. Единственной помехой будет этот парень, я запасусь изрядной дозой клофелина и буду надеяться лишь на то, что он будет не сильно сопротивляться. Прекрасно!

Я смотрел в потолок и чем больше я вспоминал свое прошлое, тем больше я злился на него, и мне казалось все это вполне оправданным. Я знаю, что конкретно он не был виноват в том, во что превратилась моя жизнь, но он станет просто средством. Средством, через которое я пытался выбить себе право на справедливость. Однажды он меня поймет, я знаю.

– Ладно, нужно подготовить место.

И нашел я его практически идеально. Это было полузаброшенное здание в районе Хакни с мутными пыльными окнами и отсутствием людей, место между улицами Клаптон-Коммон и Эгертон-роуд. Старое здание из красного кирпича с бросающейся желтой надписью на фасаде «Broken Homes». Как символично. Мало кто станет искать богатенького парня в самых нищих районах Лондона. Почему-то мне так казалось.

Это первая на моей памяти чокнутая выходка. Может потому что я был в отчаянии или потому что не хотел умирать в одиночестве. В любом случае терять мне уже было нечего.

Я еще раз убедился в том, что там нет запасных ходов, лишних открытых дверей и полностью отсутствуют люди, а еще там был подвал, что было весьма кстати. Я проверил все входы и выходы, заколотил все окна, проверил все освещение, прочность труб, батарей, все было под контролем. Помещение оставалось темным даже в светлое время суток. Он будет шикарно тут смотреться.

Когда я здесь заканчиваю, уже темнеет. Чтоб не терять время и держать все под контролем, я еще раз решаю проведать его, не хватало, чтоб он снова свалил куда-нибудь еще так надолго. Когда он уехал из страны, я думал, что уже потерял его, думал, что мой план провалился с концами. Каждый день я ездил сначала к его дому, а потом в аэропорт, который он обычно выбирает для возвращения обратно. В чертовом аэропорту я стал частым гостем. Одно время меня даже мучила паранойя, что мой фургон и меня самого видели уже все местные таксисты, лакеи и разносчики газет. Но в один и дней он вернулся и у меня снова отлегло. Всё вернулось на круги своя. Всё тот же гребаный ритм жизни, всё то же расписание дня, так банально и так чопорно. С каждым днем он пьет все больше и больше. Он не сопьется раньше, чем я закончу то, что планировал.

Голод снова возвращается и у меня начинает болеть голова. Нужно возвращаться домой. Чем ближе я подбираюсь к границе отчаяния, тем больше ненависти я чувствую к нему. Что-то внутри меня кричит мне «Хватит терпеть, сделай хоть что-нибудь!» и чем дальше, тем громче становится этот крик.

Я вновь возвращаюсь домой. Пожалуй, это была самая неприятная часть дня. Время, когда необходимо было вернуться в эту прогнившую социальную дыру и столкнуться с той тотальной нищетой, что здесь царила. Меня снова встречают коридоры с потрескавшейся краской и потолки с грибком, протекающие трубы и проржавевшие холодильники на общей кухне, затхлый сырой запах не то плесени, не то соседской браги и нескончаемый шум, доносившийся из-за старых, картонных стен. Находиться здесь всё равно, что каждодневно бороться с непреодолимым желанием накинуть петлю себе на шею и вздернуться ко всем чертям.

С самого утра я выезжаю за покупкой самого необходимого. Я трачу на это все свое время и последние свои деньги. Я хожу между рядами товаров в магазине стройматериалов, нужно выбрать прочные веревки, больше изоленты и темную ткань. Когда я заканчиваю здесь, я иду в аптеку, а после в магазин уцененных товаров. Я трачу на это весь день, чтобы закупить всё в разных районах. Не оставляй никаких следов. Когда я возвращаюсь домой, я выкладываю свой арсенал на стол. Толстая полипропиленовая веревка, три мотка изоленты, тонкий длинный нож для разделки рыбы с мелкими зубцами, черная не пропускающая свет повязка на глаза, клофелин, ватные салфетки, черные резиновые перчатки, недельный запас консервов, сухой лапши и сухарей, пять двухлитровых бутылок воды, небольшой мини-фургон, что стоит у меня во дворе и кольт 44-ого калибра, что достался мне от матери. Всякий раз, когда у нее начиналась ломка, вместе с ней приходила и острая паранойя, она купила кольт с намерением защищаться от своих галлюцинаций. В какой-то мере он оказался весьма полезным приобретением. Я хватаю черный мусорный мешок и сгребаю туда всё содержимое стола, уношу это в фургон, осматриваюсь, убеждаясь, что никто меня не видит, закрываю машину и возвращаюсь в дом с твердой надеждой на завтрашний день.

Так что я упустил?

Глава 4

Клэймор.

Я швыряю пустую бутылку из-под рома пятнадцатилетней выдержки, она разбивается о стену и мелкие осколки осыпают пол из дорогого мрамора. Он стоит как вкопанный и не знает, как ему реагировать.

– Что я должен сделать, чтоб хоть что-нибудь почувствовать, мать твою?! Что?! – я кричу на него с агрессией, понимая, что он вообще здесь не причем. Парнишка просто попал под раздачу.

– Прошу Вас, успокойтесь, сэр.

– Закрой свой рот и подай мой чертов телефон!

Он передает мне телефон, я закидываю в себя еще бокал рома, он нервно облизывает свои губы, глаза бегают по помещению, всякий раз останавливаясь на мне и изучая, можно ли со мной сейчас заговорить или стоит повременить. Он парнишка не глупый, рано или поздно он разберется, что к чему.

– Дом мадам Франсин, я Вас слушаю? – на том конце провода слышится звонкий, веселый, приветливый голос хозяйки заведения.

– Франсин, подготовь для меня восемь человек, пожалуйста.

– Клэ-э-эймор, для тебя всё, что угодно, милый. Когда ты приедешь?

– Сейчас, – я кладу трубку и опрокидываю еще бокал.

– Хотите переодеться, сэр? – он учтиво стоит рядом и смотрит чуть в пол.

– Туда куда я еду, одежда мне не понадобится, мой сладкий. Подготовь машину лучше, где проклятые ключи?

Когда я пьян, он держится с опаской, будто везет что-то, готовое взорваться с минуты на минуту. Периодически он поглядывает на меня, а я закуриваю и таращусь в окно. Я думаю о завтрашнем дне, думаю о следующем дне, и о следующем. И чем больше я думаю о будущем, тем большее чувство безнадежности я ощущаю. Страх, будто мне уже никогда не почувствовать чего-то такого, что делало бы меня живым. Я ловлю себя на страхе перед будущим. Пресность это худшее дополнение к жизни. Мы проезжаем мимо Гайд Парка с его Кенсингтонскими садами, заворачиваем на улицу Пикадилли и едем мимо Оксфорд Стрит, проезжаем мимо ионических колонн Британского театра и довольно скоро оказываемся у цели. Ночь уже накрыла Лондон, и жизнь на его улицах кипела с новой силой. Он паркует машину, выходит, обходит ее впереди и открывает мне дверь. Я вываливаюсь и шагаю пьяной походкой в Дом мадам Франсин. Бордель – простым языком. Элитный бордель. На входе тебе наливают стопочку шерри и угощают маленькими, размером с канапе, французскими хлебцами с черной икрой и ростком зеленого горошка сверху. Очень изысканно.

– Комната уже готова, проходи, милый, – она учтиво по-английски улыбается и нежным взмахом руки указывает мне путь.

– Моя прелесть, – я мягко целую ее в лоб и направляюсь вперед. Илай ничего не понимая, идет следом.

– Сэр? Э…

– Чтоб твой вопрос не повисал в воздухе, отвечаю – я иду на оргию. Если тебе неохота участвовать, можешь подождать меня в зале для гостей.

– Э, участвовать? – на мгновение он останавливается и недоуменно на меня смотрит, а я подхожу совсем близко и пальцами здоровой руки нежно касаюсь его щеки.

– Да, милый, участвовать. Томасу я такого не предлагал, – я широко улыбаюсь, а он отрицательно кивает головой, будто язык проглотил, – тебя проводят и накормят, сходи к Франсин. Поистине потрясающая женщина.

В борделях мадам Франсин развлекался еще мой дед, а до его смерти и его дед и наверняка и дедов дед тоже. Очередная традиция переходящая от отца к сыну в семействе Де Ла Рэй. На таких традициях держалась наша семья. Традиции это очень важно.

Что до мадам Франсин, то это была полная дама в годах, возможно, ей было за сорок, а возможно и за пятьдесят, а быть может и к ближе к шестидесяти. Она так хорошо умела маскировать свой возраст, что никто бы и вовек не догадался, сколько же ей на самом деле лет. Этот бордель был ее семейным делом. Во времена, когда еще бордели назывались домами терпимости, хозяйкой заведения была ее бабка Фрэнни, когда дело только начиналось, это было небольшое заведение с буквально десятком девочек. Фрэнни создала здесь особый дух, она тщательно следила за здоровьем своих подопечных, в летнее время, когда урожай был хорошим, они получали много фруктов и овощей, а в зимние периоды приходилось затягивать пояса, но девочки никогда ни на что не жаловались, ведь альтернативой для них всегда оставалась смерть на улице. Фрэнни положила начало этому месту, и очень быстро оно приобрело репутацию довольно респектабельного, и с санитарной точки зрения, безопасного места в отличие от тех домов терпимости, что были популярны во Франции в период первой мировой войны, где постояльцами были бывшие каторжане или голодные военные. Когда Фрэнни умерла от тифа, ее дело перешло в руки ее единственной дочери Флэг, которая первым же делом решила расширить «производство», она наняла еще с двадцаток новеньких девочек, дала разрешение на извращения и подняла ценник, народ повалил толпой. Когда выручка стала покрывать расход и создавать огромный доход, она ударилась в раскрутку заведения и создание ему престижа, и уже через месяц о доме мадам Франсин, кстати, тогда он называется Дом мадам Флэг, знал весь восточный Лондон. Здесь вход был открыт всем – аристократам, поэтам, политикам, банкирам, военным и просто тем, кому было необходимо женское тепло. Флэг внесла большой вклад в развитие этого места, а когда она скончалась от туберкулеза, ее место заняла ее дочь – Франсин.

Первым делом Франсин переименовала Дом мадам Флэг в Дом мадам Франсин, так как это было частью их семейной традиции. Благодаря тому, что клиентура была постоянной, и знал об этом месте теперь не только восточный, но и почти весь Лондон, то не было необходимости давать рекламу и кричать о наличии этого места на каждом углу, Франсин решила действовать другим путем – сделать это место элитарным. И так оно и вышло. Так как у богачей были разные причуды, то и предложения не должны были ограничиваться в своем содержании. Франсин набирала не только молоденьких девушек, но и миловидных юношей, как оказалось, спрос на них велик. Она усилила медицинские проверки и улучшила условия питания, а также расширила помещение, она оградила дом белым забором в стиле прованс, зелеными фигурными кустами и просторной парковкой. Дом мадам Франсин расцвел с новой силой и по сей день, он пользуется большой популярностью, а к самой Франсин все относятся как к родной матери, с благодарностью, нежностью и трепетом.

Я оборачиваюсь ему вслед, а он идет и медленно рассматривает картины в стиле современного экспрессионизма, что висят на стенах. Он оборачивается, и я ловлю его нерешительный взгляд, он достает из кармана серебряный футляр с морфином и лауданумом, показывает мне, взглядом спрашивая, не понадобится ли мне это. Я отрицательно мотаю головой и захожу внутрь.

Большой зал в темно-бордовых богемных тонах, огромная кровать с шелковым постельным бельем, тонкий сладкий аромат красного терпкого вина, обнаженные тела, медленно извивающиеся и переплетающиеся друг с другом. Кажется, что я отсюда ощущаю их жар. На своих плечах я тут же чувствую горячее прикосновение нежных рук, высокий парнишка с шелковыми кремовыми волосами помогает мне снять рубашку, он облизывает свои губы и смотрит в мои глаза.

– У тебя самые бездонные глаза из всех, что я видел, – он нежно стаскивает с меня рубашку, а потом берет за руку и ведет к постели, а я просто повинуюсь ему и беспрекословно следую за ним. Я тону в этой бездне забывая обо всем.

Когда я возвращаюсь обратно, я нахожу Илая в зале для гостей. Он кушает маленькие французские булочки со сливочным заварным кремом и потягивает молочный коктейль с земляникой, рядом сидит миловидная девушка, улыбается ему. Когда он видит меня, он тут вскакивает и быстро подходит ко мне.

– Все хорошо, сэр? – спрашивает встревожено.

– Все прекрасно, отвези меня домой.

Чувствовал ли я себя хоть немного удовлетворенным? Пожалуй, да. Секс был третьей моей слабостью, наравне с едой и алкоголем. Все до ужаса примитивно и банально. Порой мне было неважно с кем трахаться, будь то покупные ребята из дома мадам Франсин, случайно встреченный мною парень на улице, зашедший ко мне курьер, пьяная девка из богемного клуба, бармен одного из баров Лондона, официантка из фешенебельного ресторана или просто попавшийся мне на глаза парень или девчонка, с которыми я невольно перекинулся взглядами. Меня не волновало, кем они были и чем они жили, если они были в состоянии раздвинуть передо мной ноги. Меня интересовал лишь конечный результат, и пока меня это устраивало.

Когда мы садимся в машину, он не спускает с меня глаз, делая это так, чтоб я не видел. Он смотрит вперед, а краем глаза косится на меня, будто проверяя, я ли это или за время его отсутствия меня успели подменить.

– Какого хрена ты пялишься? Есть вопросы – так задавай. Ненавижу долбанное молчание.

– У меня нет вопросов, сэр. Я беспокоюсь о Вас, только и всего.

– У тебя есть какие-то особые причины для беспокойства, о которых я не знаю или что?

– Нет, сэр. То есть, бывает, что Вы смотрите в пустоту и Ваш взгляд становится таким печальным, будто… ну, будто Вас что-то сильно тревожит.

– В последнее время жизнь будто потеряла смысл, – я закуриваю и открываю окно, лёгкий осенний ветер раздувает мои волосы, – какой смысл жить, если у тебя есть всё, что тебе нужно и не нужно? К чему стремиться то?

– Можно начать помогать другим, – он пожимает плечами.

– Мне плевать на других. Люди – лживые, лицемерные говнюки, которым от тебя постоянно что-то надо. За все годы я не видел от этих козлов ни капли искренности в свой адрес, я не собираюсь им помогать. Вот уж нет.

– Даже ради того, чтоб у Вас появилась цель?

– Да пошел ты.

– Думаете, все люди такие?

– Конечно, мать их, все. Природа у нас одна. Все стремятся к власти, а если у этой власти уже кто-то есть, то он становится потенциальным врагом. Что тут непонятного? Тебе всего-навсего посчастливилось родиться в богатой семье, и ты автоматически становишься для них зажравшимся ублюдком, который не заслуживает ничего, кроме ненависти. А думаешь, я это выбирал? Где мне, твою мать, родиться. Родился здесь и что? Почему я должен терпеть их озверевшие от голода и зависти взгляды, если я вообще к их жизни не имею никакого отношения? Вот скажи мне, почему?!

– Есть много людей, которых любят и ценят за то, что они открывают благотворительные организации, помогают другим или вносят свой вклад в развитие каких-нибудь отраслей. Вряд ли кто-то скажет, что они ублюдки, которые заслуживают ненависти, разве нет, сэр?

– О Господи, Илай, ты такой наивный. Да конечно скажут, тебя обосрут просто не глядя тебе в глаза, а стоит тебе сотворить какую-нибудь глупость, так все быстренько забудут обо всём том хорошем, что ты делал и обосрут тебя еще раз, понятно? Так всё это устроено.

– Почему бы не попробовать?

– Что тут пробовать? Как я могу пробовать, если на меня уже изначально насрали? – я начинаю раздражаться, махаю руками, – то есть они на меня насрали, а я теперь иди им помогай?! Ты, мать твою, в своем вообще уме?!

– Простите, сэр.

– Делай свою работу и помалкивай, если не разбираешься в этом. Ты действуешь мне на нервы.

Всю оставшуюся дорогу он предпочитает молчать. Пожалуй, самое разумное решение в этой ситуации. Еще бы чуть-чуть и он бы меня довел. Маленькие, черт их подери, альтруисты. Он тормозит у моего дома, я выхожу, тушу бычок и начинаю чувствовать легкое головокружение, и знакомую, медленно надвигающуюся пульсацию в голове. Меня охватывает такой животный страх, что руки начинают трястись, а тело просто цепенеет, я ищу глазами Илая и начинаю паниковать как какой-то загнанный зверь.

Оно начинается.

– Илай! Илай, мать твою! – я кричу срывающимся голосом.

– Я здесь, сэр, чем могу помочь?

– Открой футляр, вколи мне морфин, – я трясу его за плечи, смотрю ему в глаза в надежде, что он меня понял, – пузырек, дай мне пузырек. Потом отнеси меня домой, слышишь меня?

– Я Вас понял, сэр, не беспокойтесь. Я о Вас позабочусь.

– Быстрее! – я цепляюсь пальцами в его плечи, а он открывает футляр и достает его содержимое.

– Все хорошо, еще чуть-чуть и все будет в норме, – он не знает чего ожидать, а потому больше пытается успокоить себя, чем меня.

Он быстро набирает в шприц морфин и вводит мне иглу под кожу, царапает меня иглой, потому что мои руки трясутся. Смотрит мне в глаза, проверяя все ли в порядке. Я глотаю пузырек лауданума, а он кладет обратно шприц с металлическим поршнем. Голова начинает пульсировать от боли, по стенкам черепной коробки будто бьют молотком изнутри, я чувствую адский жар, пальцы немеют, и я падаю на колени. Я начинаю орать от боли, она настолько сильная, что организм выворачивает в какой-то неестественной позе. Чертова боль такая невыносимая, что я начинаю ногтями царапать асфальт, но из-за морфина это длится недолго, и я вырубаюсь почти мертвым сном. Он спас меня.

Глава 5

Гарнетт.

Я нервно раздираю ногтями кожу у своих пальцев, так долго, что на моих брюках появляются оторванные кусочки сухой кожи. Я стряхиваю их со своих коленей и выпиваю полбутылки воды без газа. Во рту пересохло, руки немного трясутся от напряжения. В конце концов, я не каждый день кого-нибудь похищал. Это был особый день.

Я сижу в своей машине у одного из богатеньких клубов Лондона, где богемная молодежь предпочитала проводить пятничные вечера. Уже давно стемнело. На часах глубоко за полночь. Мой фургон стоит поодаль от неоновых вывесок, так привлекающих внимание. Толпы пьяных девиц входят в клуб, а после вываливаются угашенные под завязку. Молодые, богатенькие и безбашенные отпрыски миллионеров и элиты Лондона. Я не скрывал своей ненависти к этим ублюдкам. Мимо проезжает полицейская машина, и я резко пригибаю голову вниз, боясь вызвать хоть малейшее подозрение. Когда они уезжают, я тут же приковываю свой взгляд ко входу в надежде ничего не упустить из виду. Я вновь смотрю на часы. Уже скоро. Нервишки шалят, и тревожность всё равно накатывает мелкими волнами, я тарабаню пальцами по рулю и озираюсь по сторонам бешеным взглядом. Время будто тянется как резина.

Через час я вижу знакомые силуэты, его помощник выходит, подпирая его за бок, тот идет, ковыляя, едва перебирая ногами, Он меньше ростом, поэтому ему приходится прикладывать некоторые усилия, чтобы дотащить до машины его пьяное тело. Он открывает заднюю дверь и осторожно кладет его на сиденье, тот пытается что-то сказать, но выходит с трудом. Он периодически машет руками пытаясь цепляться за окружающие его предметы, но все безрезультатно.

Парнишка садится за руль, пристегивает ремень и включает зажигание. Я следую его примеру. Его машина трогается с места, а за ней, не отставая, но и не прибавляя газа, следую я. Город почти пуст и потому я держусь на довольном большом расстоянии. Он заворачивает, и то же самое делаю я. Он поворачивает на Уолтон-стрит и прямиком оказывается в районе Найтсбридж, поначалу меня останавливает один из светофоров, но потом я их нагоняю. Проехав полпути, он заезжает на частную территорию и замедляет скорость. Я, чтоб не привлекать внимание к фургону, паркую его, не доезжая до места метров пятьдесят. Пока он его вытащит, пройдет пару минут, этого времени будет достаточно, чтобы пройти это расстояние и занять удобную позицию. Я так и делаю.