Читать книгу Между водой и льдом - Лета Югай - Страница 1

Вот оно плывёт-проплывает,

время летнее на дворе.

Стрелка толстая, часовая

еле движется по жаре.

Вот оно плывёт, за домами

жёлтым рыбьим глазом блестит –

счастье летнее между нами,

золотой улов, рыба-кит.

Кораблик с железными парусами плывёт по глади травы.

Кораблик с пластмассовыми парусами плывёт по глади ковра.

А я стою с голубыми глазами, совсем не умею врать.

А я смотрю из окошка в небо: тучки сегодня львы.

У них барашковые причёски, диванный изгиб спины.

Но, если желаете, в них заряд, убивший шесть человек,

если желаете вы, а им не открыть заснеженных век.

Львы всё добрее, львы всё тише. Кому такие нужны?

И я добрею в потоке речи, смотрю из окна на двор.

И каждое слово вбивает глубже якорь молчанья в паркет.

А что за своих не вступаюсь – просто не слышу ваш разговор,

ведь очень громко над головою хлопают паруса.

А ещё я помню сныть на уровне глаз

и сквозь сныть деревянную крышу, тёмную, как крыло.

Возвращались с Реки. Река в тот день удалась:

в кулачке аммониты и кварц – богатый улов.

У дороги голая печь преграждала путь

(пробежать горелые брёвна – убьёт, только задень).

И внезапно – как славка в траве – предстал летний день,

дался каждым пёрышком. Мы боялись его спугнуть.

А потом обвалилась печь, иван-чай врос в кирпичи.

Улетела и тёмная птица – соседский дом.

Только дикий хлеб, приготовленный в той печи,

до сих пор ароматен каждым погожим днём.

Старый камень1 стоит среди поля – невыбелен, невысок.

Старый камень вокруг себя всё обратил в песок:

это здание в стиле модерн, поток машин за спиной –

они выросли из песка и спадут, как ослабнет зной.

В этом камне, как в сердце, готовят великий день,

и засвечены лампочки в память тех, кто уже нигде.

Намывает солнце к празднику витражи.

Хорошо ли тебе в моём сердце, хочешь ли ты здесь жить?

Растекаются улицы – руки, ноги и хвост.

Всё равно он у первой школы, он в Вологде, Карлов мост.

Он сегодня расцвёл фигурами в рост, дамами и святыми,

оттого что туманы особенно едки, мы дышим ими.

В голове всегда Кафка-замок, стараюсь реже будить.

Но впервые Гора пригорюнилась на груди.

Я прошу тебя: будь настоящим, волосы теребя,

покажи мне на свете то, чего не было до тебя.

Вот скажет что-нибудь – и носишь, как будто фенечку,

всегда с собой и всегда на левой руке.

Я в детстве читала сказку про бывшую феечку,

оставившую шёлк одежд на песке.

И думала: когда-то так же чужими руками

мир и меня примет в смертные, на свой страх.

Мне снилось: я – книга, тяжёлая, словно камень,

нагретый полуденным маревом, в чьих-то руках.

А ещё мне снились спелые гроздья комнат:

мы бежали по ним, мы бубенцом звенели…

Но эти вымыслы можно теперь не помнить,

если знаю, как всё бывает на самом деле.

И одежды шёлк – это только начало,

и совсем они не чужие – мужские руки.

Но вот чего я вовсе не ожидала –

что будет так страшно за жизнь, когда мы в разлуке.

Я успею ещё выспаться перед тем,

как мы встретимся снова, чтобы поговорить.

Это всё с недосыпу. Мир недвижим и нем.

В голове звенит струной атласная нить,

названивает: «мой», «дорогой», «о нас».

Виски тормошить. Упереться в живот плечом.

Увидеть, целуясь, сдвоенный серый глаз.

Сейчас

             не спрашивай меня ни о чём.

Быть с тобой. Ночь, как мировое древо,

поднимается с центра ладони – диаметром что Земля.

От меня города лежат – вправо и влево,

за спиною крапива. У ног моих тополя.

Быть с тобой вдвоём. Углубленья в коре есть ниши,

где привольно укрыться мошкам, если кругом вода.

Я пишу на руке, чего в письме не напишешь.

Поезда червоточат ствол: везут не туда.

Золотые шары наклоняются до земли, а иные – в пояс,

как сёстры кланяются братьям своим ветрам.

Ты не поймёшь, о чём я беспокоюсь,

но будешь знать, что думаю по утрам-вечерам

о тебе, – по рекам, пашням, горам горбатым.

И дело не в серых глазах твоих, белой коже.

Я потому тебя называю братом,

что ты во всём говоришь противоположное.

Как будто мир поделен между нас двоих

и мы должны его склеить, свести ладони.

«Так это не брат называется, а жених».

Ну вот, и я о том же. Понял ли, понял?

У короля было четыре сына: Юг, Запад, Восток и Север.

И двенадцать дочек, по три на каждого сына.

А на перекатах – набросанный в речку клевер.

Дети любят, чтобы бессмысленно и красиво.

Взрослые любят, чтобы по-новому и богато.

Кто у вас прописан в этих широтах?

У каждого сына – по камню на перекатах,

у каждой дочки – в реке по водовороту.

И ещё у каждого по замку на дедушкином ковре:

у сыновей – это те четыре ромба, что по углам.

Помни, то, что хочешь забыть побыстрей,

можно и потерять, да так, что не сыщешь сам!

Бывает и насовсем. Запад-Запад, поспрашивай между своими.

Восток уже шарит в траве, найдёт – не отпустит.

Север из них самый гордый, недаром римское имя.

А Юг назван в честь реки, идущей в Великий Устюг.

И когда они вместе все – утром, вечером, в полдень,

а Юг, тот совсем уже в полночь, – выйдут на поиски сути,

все двенадцать сестёр заиграют на флейтах из сныти.

Но как ты услышишь их в городе, в институте?

Чёрная курочка-тетёрка бежит по траве

между веток поваленных, стеблей скрещенных, бугров, кочек.

Бусина-глаз на маленькой голове.

Бежит, хлопочет. Взлетать не хочет.

«И куда тебе нужно, чтобы я взлетела? В такую осень

трава вся ушла в семена, ни силинки лишней,

тяжелеют тучи, заползают меж рам осы,

а ты – ну что ты пугаешь? Какой ты хищник».

Через неделю закончится лето. За ним

Будет другое лето. Потом осень.

Вот и рудбекии подожжены и дым

заволок всё небо серым в редкую просинь.

Скоро и зелень уйдёт в землю. Костяк

будет стоять всю зиму, в снегу коченея.

Что-то надумала я не то и не так.

Что-то напутала с тем, что всего важнее.

Когда у мелиссы морщинки в жёлтом листе,

когда бодяк поседел и не пахнет мёдом,

я начинаю верить своей красоте,

своей июньской жажде полной свободы.

Александра Мочалова

Молчи до окончанья работы,

строчи вязанье, ну что ты, что ты,

в печи выгорают замки и гроты,

к любым воротам ключи.

Твой сон всей жизнью взят за основу,

но всё растреплет грубое слово,

одна ты знаешь, какой обновой

твой лебедь будет спасён.

А нить бежит, бежит непрерывно,

бранить все будут за дом крапивный,

за сныть, за вереск: себя, мол, дивной

дивой негоже мнить.

И всё ж не отступай от работы,

не ложь молчанье, ну что ты, что ты,

но кто тебя окружит заботой,

когда ты всех нас спасёшь?

Не болей ты, не болей, не болей,

продержись огонь и стужу и град.

Бела мельница стоит средь полей,

а на лопастях густой виноград.

Сзади – горы, а ручей – впереди,

сверху – тучи, под ногами – земля.

Победи их, этих всех, победи.

Расходитесь, все ручьи, все поля,

расколися, ледяная гора,

поглоти всю падаль, хворь, лебеду,

чтобы стала молоденька с утра,

чтобы не было обид на роду.

Будет море – отзовёт виноград,

а ручей взрастит тугое зерно.