Отрывок из книги
Вспоминая достославные школьные годы, до сих пор содрогаюсь от лютой ненависти к урокам истории. И это отнюдь не потому, что я, как каждый стандартно-гениальный еврейский ребёнок, сызмальства пророчески подозревал о явной однобокости и необъективности сугубо материалистического подхода к судьбам человечества и пророчески видел, что движущая сила истории – никак не победивший пролетариат и даже не примкнувшее к нему не менее трудовое крестьянство. (Кстати, двигал ли что-нибудь пролетариат в Древнем Риме или, упаси Бог, в инквизиторской Испании? Если не он, то кто же куда-то продвигался вместе с историей?!). Чего не было, того не было – врать не буду. Как весь советский народ, в едином порыве я поддерживал курс единственно существующей и самой справедливой на свете партии и заодно сочинённой ею же исторической хронологии. А куда, скажите на милость, деваться несмышлёному ребёнку?
Уже повзрослев, я так и не сумел перебороть в себе отвращение к датам, именам и дутым юбилеям, хоть и выпестовал скудным своим умишком, что основная задача истории, как перечня давно отшумевших событий, вовсе не сухая констатация фактов, свидетельств и высокомудрых комментариев к ним. История, как любая другая наука, вероятно, должна всё-таки приносить пользу – учить практическому применению причинно-следственных связей или, точнее, отучить нас от неисправимой тяги в каждом поколении изобретать новые социальные велосипеды. Иначе перечисление имён и событий, именуемое историей, превращается в пустую схоластику, «искусство для искусства», ещё один бесполезный кнут в руках временщиков у государственного руля.
.....
Мишка захлопнул тетрадь и посмотрел на недалёкий холмистый иорданский берег, тонущий то ли в вечном тумане, то ли в беспрерывных испарениях, поднимающихся от водной глади. Махсуд, Махсуд… Почему, раздумывая о нём, Мишка всё чаще начинал задумываться и о себе самом, о своей жизни, о своём выборе? Что сегодня могло быть между ними общего?
Когда-нибудь он обязательно напишет повесть или несколько рассказов с героем, который будет его прототипом. Этот герой приедет в Израиль с самыми благими намерениями трудиться и отдавать всего себя без остатка желанной и, наконец, обретённой после стольких сомнений и раздумий родине. Он столкнётся с массой таких неприятных вещей, которых раньше и представить не мог – жизнерадостным идиотизмом заплывших от жары левантийских мозгов, неприкрытым хамством зажравшихся чиновников, от которых зависит твоё благополучие, откровенной неприязнью и завистью тех, кто не сумел приобрести того, чего ты добился ещё до приезда сюда. Всё это вроде бы, на первый взгляд, и не так существенно, ведь рано или поздно каждый непременно занимает отведённое ему место, как бы тому кто-то ни противился. Тем не менее, поначалу это непробиваемая стена, которую надо штурмовать, тратить силы, нервы и каждый раз при этом сдерживать себя, чтобы не уподобиться тем, кто стремится всеми правдами, а чаще всего неправдами… обойти и растоптать более слабого и беззащитного. Странно и противно видеть тех, кто уже добрался до вожделенной кормушки, насытился и жрёт впрок, не забывая о вчерашних лишениях и видя в каждом скрытого конкурента на отвоёванное место под щедрым средиземноморским солнцем. Общение такого человека с тобой – вынужденный жест лакея, гордого владельца сношенных хозяйских сапог, изредка получающего доступ к хозяйскому ночному горшку, но безумно боящегося, что его оттеснят…
.....
