Читать книгу Том 8. Ведь и наш Бог не убог, или Кое-что о казачьем Спасе. Из сказов дедуси Хмыла. Часть V. О спорном и нелепом - Лгало… и Подлыгало… - Страница 1

Дорога без конца,

Дорога без начала и конца.

Свисти как птица и не жди награды.

Нет на свете тишины,

Только плач твоей струны,

Только вечность дарит звуки,

Да в груди огонь жестокий,

Твой единственный огонь.

Дорога без конца.

И музыка, которой нет конца,

Они тебя вовеки не обманут.

Ну а если спросят вдруг,

Где любимая и друг,

Промолчи в ответ с улыбкой,

Пусть никто не видит сердце

Поседевшим от разлук.

Дорога без конца,

Она когда-то выбрала тебя,

Твои шаги, твою печаль и песню.

Только вот идти по ней

С каждым шагом всё больней,

С каждой ночью всё светлее,

С каждым словом всё смертельней,

С каждой песней всё трудней.

Т.А. Калинина

Наверное, каждому из нас в жизни даётся своё богатство. И нет в ней обделённых, нет обездоленных! Ведь что означает слово «богатство»? Как мы его понимаем? А связано оно исконно с Богом. Некогда его значением было «наделённый свыше всякими благами, счастливец». Бога ты имеющий, если сказать проще! Мы же оглушены и ослеплены меркотью мира, а потому, держа в своих руках несметные сокровища, от Бога нам данные, тяжко вздыхаем: мол, увы, мне! Увы! Как же несправедливо устроен этот мир! Одним всё, другим ничего. И конечно же, под этим «другим ничего» мы непременно мним самих себя.

– Вот если бы у меня было бы… – мечтаем мы, держа в руках невероятные богатства. А Жизнь идёт! Идёт и проходит мимо нас. Отчего чувствуем мы себя нищими и обездоленными. А потому всеми силами стремимся вызвать к себе жалость окружающих. И получаем её, жалость эту. Просящему – даётся! Ибо если нас не пожалеют, то и мы, в свою очередь, поскупимся на жалость им в ответ. Правит миром закон о взаимной пощаде. Если бы не он, ничего бы мы другим не прощали и, наверное, давно бы друг друга уничтожили!

Только жалость, плачем горьким нами стяжаемая, жалкими нас делает! Так вот и получается, что, будучи богатыми, остаёмся мы нищими и жалкими, или не богами, как говорили в старину в народе! А оглянулись бы на себя – увидели бы, что всё дано нам. Каждый богат без исключения. Богат в меру зрелости души своей! Тут уж не поспоришь. Каждому своё! Да и не нужно мне то, что другим дано. Не впрок пойдёт, не в рост. Оглянись – и увидишь, что дано тебе всё то, чем душу ты свою насытить можешь. Насытить и успокоиться. А успокоившись, перестать задаваться вопросом: быть или казаться? Если ты вообще задавался им.

Если же не взыграла душа твоя от этих слов незамысловатых – «оглянись на себя», – не стала ликовать, не взяла её забава, то, увы, удел твой пока что – бег по кругу! И суть твоя – белка в колесе! Долго ты ещё за богатством бегать будешь. Да мимо! Грех тебе! Ибо богатство – не то, что в руках, но что в душе своей!

Чушь слова эти для тебя? Пустой звук? Что же, пусть будет так! Крутится круг жизни, бегаешь ты в нём, как белка в колесе. А потому поплачешься пока что до срока. Изрядно поплачешься, жалость к себе стяжая, да на монету её разменивая. Как по-другому разбогатеешь, охотник за богатством? Деньги ведь любят слёзы. На них, на слёзы, мы выуживаем тепло душ, нас окружающих. И это тепло в монету обращаем, на которую мнимый покой купить стремимся. Недаром же говорят в народе, что люди и есть источник богатства всякого. Так вот и богатеют богатые. То дурак думкой богатеет. Богатый же слезами свои сокровища копит. Своими слезами да чужим горем. Только…

Кто из нас слышит мудрость народную: «Богатство полюбится – и ум расступится»? Мало кто. Вот и не видим мы, полюбившие богатство, что богаты, не слышим мы, что нам мир в ухо кричит. Переубеждать кого-то – дело тщетное. Моя беда – лишь моя беда! И в том моя убеждённость. А у тебя своя беда и своя убеждённость. Горбатого же только могила исправит.

Ну да ладно! Всё же каждый человек без исключения богат. Так что не ропщи, чтобы не стало тебе скрутно от этого. Не ропщи, что не имеешь. Ибо услышат и отнимут! Разве ты не знаешь, что у неимеющего отнимется? Не ропщи, чтобы не богом не стать. Не ропщи, чтобы не стать против Бога! Вот и я богат! Сказочно! Богат необычными встречами. Наверное, мало кому повезло в жизни встретить такое количество удивительных людей, о которых можно сказать: он не от мира сего.

Сомнительное богатство, скажете вы, встречи? Да ещё с теми, о ком нельзя сказать, что он нормальный человек. И я вынужден буду согласиться с вами. Да, в трезвом уме вряд ли это можно назвать выгодным приобретением. Однако есть у человечества странная черта. Вместо того чтобы взять и раз и навсегда откреститься от подобных безумцев – если хотите, Икаров, – оно, человечество, с завидным упорством копит и хранит все те «глупости», которые были ими сказаны однажды. Почему так происходит? Ведь если в мире царит колбаса, а человек неустанно ищет, где она вкуснее и дешевле, то все эти Икары просто неуместны в этом мире, мире правящей колбасы. Нет ответа на этот вопрос у меня. Нет его и у тех, к кому я с ним обращался. И не будет. Тем не менее человечество не спешит избавиться от подобного рода «сомнительного наследия». Распекая таких безумцев, оно тщательно сберегает всю их глупость. А некоторые даже называют это – о ужас! – мудростью! Такая вот нелепая нескладуха для нашего трезвого рассудка складывается.

А может быть, есть в их безумии нечто, что даёт нам надежду на то, что мы вырвемся однажды из того плена, в котором застаём себя? Это самое сокровенное наше желание. Даже колбаса не в силах напрочь заглушить его. В какой-то миг прорывается оно из тайников души твоей, и ты… ты уже сам Икар, стремящийся долететь до самого-самого солнца! И хоть попытка эта обречена, хоть ты и знаешь, что спалит тебя солнце, ты непреклонен в безумии своём. Светя другим, сгораю сам! О безумец, что тебе в безумии твоём? И что проку в нём миру?

Облегчение! Громоотводы они – безумцы эти. Не будь среди нас подобных Икаров, задохнулся бы мир давно, впал бы в отчаяние окончательно с колбасой вместе. И стал бы вязью мёртвой. Вот и выходит, что все Икары эти лекарями миру являются. Дают нам возможность поспорить о том, где послаще да пожирней будет. Спорим мы. Спорим самозабвенно. Доказываем, что там, у вас, уж точно скрутно и кисло, холодно да голодно. А здесь… Здесь мёдом намазано, сыто да сладко! И тем самым пахтаем мир. Сгущается он, бутеет. Вот уже в нём дышать трудно становится. Ещё чуть – и конец ему. На издохе. Но появляется Икар и отдаёт своё сердце миру. На, мир! Живи!

И живёт мир дальше. И споры в нём продолжаются те же. Всё как всегда! Но что-то отвлёкся я от того, о чём собирался поведать вам тут. Вернусь-ка я к сказу своему…

Много, очень много удивительных встреч дал мне Господь! Об одной из них рассказ мой. Не выдуманный, но так похожий на выдумку, на сказку с добрым концом… И очень упоительный для тех, кого безумие, о котором я выше помянул, запалило. Горит внутри кого оно, палит! Его-то, горящего, может быть, сказ мой хоть чуточку остудит, даст ему облегчение. Другим же он вином кислым покажется. Выплюнут они его. Но всему своё время! Точнее, не мой сказ, а одного самого обыкновенного и очень удивительного человека. Удивительный он тем, что остался жив там, где выжить было просто невозможно. Но не только это побудило меня назвать его удивительным. Ибо дважды рождённых вокруг немало. История, им рассказанная, потрясла меня до глубины души! Ведь то, что поведал он тогда, шло вразрез с моим опытом и разрушало напрочь всё моё «стройное» мировоззрение. А опыт у меня до этой встречи был богатый! Хоть в мудрецы подряжайся. Побывал изрядно где, повидал всего премного, наслушался всякого на диво. А тут…

Поначалу всё сказанное этим удивительным человеком заставило меня «встать на дыбы». Ох и возмутился дух мой! Мол, что за чушь он мне тут наплёл?! С глаз долой, из сердца вон! Слышать не желаю! Сам себе голова! Так уж все мы возмущаемся, когда сталкиваемся с тем, что больше нас и до чего тянуться надо. А тянуться-то не хочется! Вот и умаляем сказанное нам негодованием своим, забывая, что покой пьёт воду, а беспокойство – мёд.

Только, видно, всё же на благодатную почву во мне легли слова его. А может быть, и не его даже, но кого-то того, кто над нами стоит да за нами подглядывает и кто нити судьбы нашей в единое полотно вяжет. Прошло немало времени с того памятного дня, но будто и сейчас звучит во мне разговор тот. Хотя сложно назвать это разговором. Ибо с моей стороны в тот миг были лишь брань молчаливая да яростное сопротивление. Потом уже брань та лютая стала по чуть-чуть утихать. И я даже стал в чём-то соглашаться со своим собеседником. А ныне уж и не он, но я уже сам с собой говорю, сам себе ту удивительную историю сказываю. Более того, стёрлись грани бытия для меня, да так, что будто история та со мной вовсе произошла.

Да-а-а! Всяко в жизни бывает! Ну да ладно. Вот, собственно, как дело было…

* * *

Ну, здравствуй, Латвия!

С такой мыслью я проснулся в поезде «Москва – Рига». В который уж раз я возвращаюсь сюда! Прирос я к этим местам, прикипел к ним душой, стали они для меня моей судьбой. Но если бы мне, беззаветно влюблённому в Кавказ, кто-то сказал лет десять назад, что так будет, я бы в лучшем случае посмеялся про себя над этими «пророчествами». Только…

Только воистину человек не знает, где найдёт, где потеряет! И правду говорят в народе: хочешь рассмешить Бога, напланируй с три короба, распиши свою жизнь на годы вперёд. Но разве прислушиваемся мы ко всем этим «стариковским басням»? Отнюдь! Они для тех, кого судьба на поводке водит! Для беззубых да слабовольных. Но я птица вольная! Сам дорогу свою торю. Сам свою жизнь пишу. И… Бога тем смешу! Не прекращается смех на Небесах ни на миг! Ох и весело же там!

И вот я опять в поезде Москва – Рига. Вновь меня ожидает встреча с моей Судьбой. Стучат колёса. За окном проплывают поля, леса, маленькие городки. Но вот, наконец, поезд замедлил ход. Медленно на него стал наплывать перрон рижского вокзала. А вот и она, моя Судьба. Как всегда, лёгкая и прекрасная! И в то же время горемычная! Как такое может быть? Всегда это меня волновало. Но не о том разговор сейчас. Не о том… Сердце взволнованно заиграло в груди. Заликовало! Зашлось в хороводе!

Не буду рассказывать о встрече. Это совсем другая история. А вечером мы были приглашены на День рождения её отца. Тогда-то я и услышал впервые о той удивительной, почти сказочной повести, которую вам сказываю. Поясняя причину торжества, моя горемычная Судьба рассказала, что в этот день накануне лета вся их семья собирается, чтобы отпраздновать второй День рождения главы семейства. Много лет назад он обрёл вторую Жизнь, обретя чудесным образом спасение. В тот день более тридцати лет назад всё их большое семейство, трое братьев с жёнами и детьми, выехали на берег Балтийского моря для празднования семейного торжества. И случилось так, что отец моей Судьбы горемычной вышел в море на рыбалку на часок – другой. Но рыбалка эта затянулась на 18 часов, семнадцать из которых он провёл в холодной балтийской воде, температура которой, как я потом узнал, в это время года не бывает выше 10 градусов. Выжить в холодной воде спустя семнадцать часов! Разве это не чудо? Как по мне, так это самое настоящее чудо!!!

Теплопроводность воды в двадцать шесть раз выше, чем у воздуха и поэтому охлаждение тела проходит очень быстро. Например, при температуре воды в 22 градуса за 4 минуты человек теряет до 100 калорий. Такое же количество калорий теряется им на воздухе в течение часа. Обычно при температуре воды в 10 градусов человек может находиться в ней не более пяти часов. После чего наступает переохлаждение и смерть. А тут аж семнадцать часов!!! Не знаю, известны ли подобные случаи ещё, но однозначно, повод праздновать второй День рождения тут есть однозначно.

Правда, празднование это, как оказалось на деле, было больше формальным. Просто прийти, подарить какой – либо незамысловатый подарок и пожелать долгая лета. Но сам «новорождённый» относился к этому иначе. И не потому, как считали домочадцы, что это для него был повод лишний раз усугубить спиртным. Многие мужчины в его возрасте любят выпить рюмку для настроения. Дело то обычное. Нет, тут было что-то другое. Сложно сказать, что творилось у него на душе, когда он вновь и вновь проживал тот день. Как мне показалось, та знаковая для меня встреча оставила в его душе глубочайший и неизгладимый след. Рассказывая мне о ней, он погрузился глубоко в себя. Взгляд его устремился в никуда. И казалось, что всё остальное перестало для него существовать. Так бывает лишь тогда, когда, как говорят знающие из народа, нас касается длань Горняя.

Но почему я сказал «встречу», и почему она знаковая для меня? О встрече, а это была именно встреча, я скажу позже. Не торопитесь. Всё, рано, или поздно, встанет на свои места. По сути, весь мой сказ об этой встрече и ради этой встречи. А знаковая для меня она потому, что та встреча, случившаяся более тридцати лет назад не со мной, для меня была предназначена! Скажете, свежо предание, да верится с трудом? Не будьте скорыми на суд. Ибо жизнь нам и не такие первосулы подкидывает. Встреча та окончательно расставила все точки над «и» и определила дальнейший мой жизненный путь. Часто так бывает: стоит человек на перепутье и гадает, налево пойти или направо податься. В итоге ни туда и ни сюда. И колеблется он, колеблется, колеблется. Хочется ему и там успеть, и тут не опоздать. Но не бывает так! Сказано в Евангелии: «Никто не может служить двум господам: полюбив одного, он не сможет любить другого; будучи предан одному, станет пренебрегать другим. Не можете разом служить вы мамоне и Богу». Слышим ли мы слова эти? Отлично слышим. Понимаем ли их? Прекрасно понимаем. Но не принимаем. Вот и пытаемся вопреки самой жизни сразу на двух стульях усидеть. Туда- сюда, туда-сюда! И никуда! Так вот и не успеваем нигде. И понимая это, за успешностью начинаем гоняться, чтобы с её помощью богатым стать да преуспевающим. Чтобы, значит, жизнь не зря прошла. И тут на ловца зверь бежит. Нате вам! Берите – не продешевите! Недорого! Предложение ограниченно! Вот и хватаем мы по дешёвке то, что и не надо нам. И теряем окончательно то, что имели изначально.

Дай бог, чтобы появился в нашей жизни тот, кто пинка нам даст чудесного, пусть и болезненного, да взор наш к Вечному обратит от мамоны. Вот тогда и жизнь наша справной станет, прямой да лёгкой. И споры с самим собой прекратятся. И маета послабнет. Если же не произойдёт такого, однажды непременно скрута нас скрутит. Сделает злобным, в Теньца превратит. Тут уж либо погибель наступит – сломается человек, сопьётся, опустится да помрёт, либо кровь начнём мы у других пить, зажёвывая век чужой и оторопь наводя на детей малых. Они-то очень хорошо таких вот клятышей, как в народе их называли, видят.

Да! Жизнь наша удивительные зигзаги выписывает. Вопреки очевидности. Прошлое, настоящее и будущее настолько прошиты между собой, что нет иногда возможности сказать точно, было это или будет ещё. А быль и небыль друг с другом так плотно связаны, что видятся нам как одно целое. Конечно, можно эти ощущения списать на какой-нибудь эскапизм и деперсонализацию. Можно сказать, что таким образом человек стремится уйти от действительности в мир иллюзий. Только с опытом всё тоньше и тоньше становится грань между действительностью и выдумкой. Тем более что выдумка зачастую творит человека, его облик, его жизнь. Присмотритесь внимательнее, и вы увидите, что сплошь и рядом «хороший понт дороже денег», как говорят народные острословы. Воистину правы были древние греки, говоря, что чем больше узнаёшь, тем меньше знаешь. И хочется вслед за ними воскликнуть: чем больше я проникаюсь миром, чем больше я им болею, тем меньше границ и граней в нём остаётся! Мир без граней! И в нём уже нет вчера, сегодня, завтра. В таком мире ты соучастник крестной казни Христа, в нём ты свидетель его Воскресения. Причём и в лице сотника Лонгина, и в облике благоразумного разбойника Дисмаса – Раха. А может, и самого Христа. Ты, отдалённый веками от того события, – непосредственный его участник.

Не торопитесь предавать сказанное анафеме. Оставьте это про запас. До лучших времён, какие непременно наступят. И однажды, возможно, вы увидите, что нет в сказанном ничего невозможного. Всё есть всё!

* * *

Не могу сказать, как я остался один на один в комнате с «новорождённым». Так уж получилось, что у всех домочадцев срочно образовались какие-то дела, и они незаметно удалились, оставив меня с дремлющим главой семейства. Наверное, всё это можно считать промыслом Божьим. Я ощущал себя очень неловко. Хотелось тихонечко выйти и также найти себе дело. Хоть на тот же закат поглядеть. Однозначно, это намного лучше, чем охранять сон подвыпившего человека. Пару раз я порывался встать и удалиться восвояси. Но что-то меня удерживало. Время, казалось, замерло на месте. И тут «новорождённый» открыл глаза. Окинул взглядом комнату, будто пытался понять, где он находится. Остановил взор на мне, отчего я почувствовал себя ещё больше неловко.

– А знаешь, – сказал он вполне твёрдым и уверенным голосом, – ведь всё это правда!

Я промолчал. Да и что было ответить? Какая правда? О чём мне тут говорят? Может, он меня с кем-то спутал? Мало ли чего привидится подвыпившему человеку. Уж точно всё это меня не касается.

– Я расскажу тебе, как всё это было. И ты… вспомнишь!

Тут я окончательно растерялся. Что я должен вспомнить? Мы только сегодня познакомились. Я о нём слышал от моей судьбы не раз, но он обо мне уж точно не знал. И точно ничего такого, что я мог бы вспомнить, между нами не было. Да уж! Чего только не наговорят спьяну люди… Но голос! Меня смутил его вполне трезвый голос и глубоко осмысленный взгляд. Да и знакомое ощущение того, что я соприкоснулся с чем-то сокровенным привело меня в смятение окончательно. Может быть, вы испытывали это странное и необъяснимое чувство, внезапно накатывающее на вас, когда, к примеру, вы оказывались у старинной башни, полуразваленной стены крепости, возле спуска в подземелье замка? У меня это чувство чего-то значимого, таинственного и в то же время, родного и близкого, но давно утраченного, всегда возникало возле храма Казанской Божьей матери в Астрахани. Когда я проходил мимо него, то каждый раз ощущал это невероятное… нет, это даже чувством нельзя назвать. Состояние? Возможно, и состояние, или стояние рядом с чем-то таким, что для тебя настолько важное, настолько необходимое, но неуловимое. Отчего тебя и охватывает великая радость и великая печаль одновременно. Вот это знакомое мне чувство смутило меня больше всего.

– Давно это было, – продолжил свой рассказ именинник. – Тридцать лет уж прошло. День в день. В тот вечер мы выехали на побережье. Я со своей семьёй. И два моих брата со своими домочадцами. А собрал нас всех младший. В тот день мы решили на природе отпраздновать рождение его сына. Увязался с нами ещё один дед. Я его видел впервые. Откуда он, не скажу. То ли сосед, то ли какой-то знакомый брата. Рыбки захотел половить. Вот брат и взял его. Не успели мы даже расположиться, он начал всех теребить. Пойдём да пойдём в море. А какое море может быть, когда лагерь поставить надо.

Но вот установили мы палатки. Это сейчас у меня трейлер удобный! С печкой, холодильником. Смолоду люблю выехать на взморье да побыть с мыслями наедине. Ничего так не меня так не упорядочивает, как море. А тогда мы с палатками выезжали. Два-три раза в год. Женщины стали ужином заниматься.

Смотрю я, сидит дед одиноко в сторонке. Неловко мне стало. Мы тут одна большая семья, а он какой-то неприкаянный. Лишний, что ли. И какой-то он печальный был. Уставился в одну точку. Жалко мне его стало. Прожил жизнь человек долгую, и никого рядом с ним нет, как мне показалось тогда. Подхожу я к нему и говорю:

– Ладно, дед, давай в море сходим. Часок-другой порыбачим до ужина.

Оживился он, вскочил на ноги. Благодарить меня стал. Засуетился. Кинулся снасти собирать. Я же подошёл к супруге и говорю, что на часок-другой с дедом в море выйду. Она без восторга слова мои приняла. Куда, мол, на ночь глядя. Но потом успокоилась. Ночи-то в это время светлые. Солнце к полуночи только садится. А время и восьми вечера не было. Говорит мне, чтобы жилет спасательный взял. Без него не пустит!

Не стал я ей перечить. Хотя и не очень удобная эта штука – рыбу в жилете удить. Другой раз бы наотрез отказал. Но тут будто кто мне на ухо шепнул: «Не перечь!» В общем, нацепил я на себя жилет этот. А дед уже в лодке дожидается, поторапливает. Будто на пропасть раздухарился, как люди старые говорят. Но задним умом все мы крепки. Кабы знал бы я тогда, что да как, осадил бы деда. И сберёг бы его тем самым. Но, видимо, Там, Наверху, на каждого из нас своя намётка имеется.

Одним словом, сели мы в лодку. Добротная лодка была! Надёжная! Не раз уже мы в этом месте гостили. И сколько раз эту лодку у рыбака местного брали. Я, в силу возраста, на вёслах. Дед на корме разместился. И каким-то странным взглядом на воду уставился. А может, это мне сейчас так кажется. Молчал он. И я грёб молча. Лишь отойдя метров триста от берега, я говорю ему:

– Тут якорь кинем?

Дед же будто не услышал меня. Смотрит и смотрит на воду, будто она манит его. Я опять его громче спрашиваю:

– Рыбачить где будем?

Дед вздрогнул.

– А? А-а-а-а! Давай ка чуток дальше отойдём. Там окунь хорошо берётся.

Скажу по чести, не очень мне его затея понравилась. Ветер начал усиливаться. Не шторм, но заметно волну стал гнать. Лодка на ней хорошо покачивалась. Но спорить я с ним не стал. По сути, не впервой на такой волне рыбу ловить. Отошли мы ещё метров на пятьсот. Всё! Хватит, думаю. Дальше не пойдём! Окликнул я вновь деда:

– Ну, что, дед, пришли! Давай расчехляй свои орудия производства!

И тут произошло то, что я даже тридцать лет спустя не в силах понять. Дед вскочил как ужаленный. И не удержавшись на ногах, будто его толкнул кто-то, стал валиться за борт. Я, даже не успев подумать, кинулся помочь ему. Но, как говорится, всё одно к одному. В этот миг лодку сильно качнуло на набежавшей волне. И в следующий момент мы оба оказались за бортом. Ко всему прочему, лодка просто перевернулась, чуть не накрыв нас. Какое-то время мы пытались перевернуть её обратно, но ничего из этого не вышло. Тут дед и говорит мне:

– Ты же в жилете! Давай плыви к берегу за подмогой. Самим нам не управиться. А я тут как-нибудь продержусь.

Оставаться с ним не было никакого смысла. До берега было метров восемьсот. Не так уж и много. Другое дело, что вода была чувствительно холодная. Не больше десяти градусов. Долго в такой не продержишься. Но разве был у меня выбор? Надо было плыть. Я попытался втолкнуть деда на перевёрнутую лодку. Не без труда и далеко не с первой попытки мне удалось сделать это. А сам поплыл к берегу.

Отплыв метров пятьдесят, я услыхал звук падающего в воду предмета. Оглянувшись, увидел, что деда на лодке не было. Он вновь бултыхался рядом с ней. Возвращаться, чтобы вновь помочь ему? Но он, будто угадав мои мысли, махнул рукой – мол, давай плыви, не задерживайся. И я рассудил так: нужно быстрей грести к берегу, в этом и моё, и его спасение. Чем быстрей доберусь, тем быстрей придёт помощь. Час-полтора. Он должен продержаться это время. Должен! Я оглянулся ещё раз – дед пытался вновь взобраться на корпус перевёрнутой лодки – и поплыл к берегу. Это был последний раз, когда я видел его.

Холодная вода обжигала. Казалось, что тело налито свинцом. Вот когда я сто раз поблагодарил супругу за её упрямство. Не настояла бы она на своём, не всучила бы насильно спасательный жилет, никаких бы шансов у меня не было. Ушёл бы камнем на дно. Метров сто – сто пятьдесят были позади. И тут я с ужасом для себя осознал, что берег не приближается. Но, наоборот, он стал как будто удаляться. Меня подхватило течение и понесло в открытое море. Противостоять ему было очень сложно, но жажда жизни заставила собраться и бросить все силы на борьбу с ним.

Не знаю, сколько я сопротивлялся (полчаса, час, может, больше, ощущение времени стёрлось), но течение было сильнее. Меня относило всё дальше и дальше от берега. В это время надо мной появилась огромная чайка. Не знаю, может быть, это так холодная вода притупила во мне все органы чувств, но чайка действительно была невероятных размеров. Размах её крыльев был не меньше трёх метров. Никогда я ни раньше, ни потом таких не видел. На неё, несмотря на моё бедственное положение, нельзя было не обратить внимание. Она чуть ли не касалась моей головы крыльями. И как будто вела меня куда-то. Не могу сказать, с чего я взял это. Но я чётко осознавал, хотя и не был никогда склонен к мистике, что чайка появилась тут неспроста. Что она моя спасительная соломинка и непременно приведёт меня к берегу. И я перестал сопротивляться течению. Согласен, нелепое ощущение и ещё более нелепое решение. Перед тобой стоит вопрос жизни и смертью, а тут… Довериться, пусть и большой, птице. Может быть, я начал сходить с ума? А может быть, я в тот миг потерял всякую надежду. Говорят, паника обусловлена тем, что у человека есть хоть маленькая надежда на спасение. Тогда он мечется, суетится. Когда же надежда уходит, человека охватывает полное спокойствие. К тому времени я уже потерял веру в спасение. Берег давно исчез из виду, ни одной лодки я не увидел. Перед глазами поплыли картины детства, члены моей семьи. Что с ними будет? Кем вырастут дети? Сколько я уже был в воде? Два часа, три? А может, целую вечность. Тело пронизывала острая боль! Сознание стало уплывать куда-то. Чтобы не уплыть вместе с ним, мне пришлось буквально цепляться за соломинку. И этой соломинкой был я сам. Пару раз я просто рывком возвращал себя в тело. В это тяжеленное, налитое свинцом, пронзаемое тысячами стрел боли, но спасительное тело. Не знаю, как это объяснить, как это – цепляться за тело. Просто держишься за него, и всё. Мне даже стало весело. Цепляться за спасительное тело, которому самому нужна помощь!

Руки и ноги перестали слушаться меня совсем. Я перестал их ощущать. И тут вдали застучал мотор рыболовецкой шхуны. Вновь вспыхнула надежда на спасение и окончательно погасла, так как я попробовал крикнуть рыбакам, но не услышал своего голоса. Из горла вырвался слабый хрип. Последняя надежда прошла мимо! Кругом одна вода! И лишь гигантская чайка продолжала кружить над головой, упорно увлекая меня в неведомое. Может быть, я просто бредил? Мне казалось, что она всё время пристально смотрит на меня и кричит: «Иди за мной! Иди за мной!» В какой-то миг я увидел свет на горизонте. Именно к нему вела меня чайка.

Я не знаю, что это был за свет. То ли солнце, опускающееся за горизонт, то ли ещё что-то. А может, и не было никакого света и то были мои галлюцинации. Я говорил уже, что давно потерял ощущение времени. Оно просто остановилось. Небо посерело. В это время года толком-то и ночи нет. В наших широтах хоть и не белые ночи, но и чёрных не бывает. Серая ночь, безбрежная вода и я!

В какой-то миг вдруг я услышал шум. Он был далёкий и невнятный. Что это может быть? Баркас? Нет. Самолёт? Не похоже. Да и какая мне разница! Мне даже показалось, что шум исходит от приближающегося поезда. А этот откуда здесь взялся? Я пытался понять, что́ издаёт его, но не мог. На меня нашло отупение. И полное безразличие. Лишь где-то там глубоко внутри что-то ещё отзывалось на происходящее. Шум нарастал. Это был уже не невнятный шум, а не менее невнятный гул. Через некоторое время он стал похож на рокот крупного водопада, трубящего стада слонов и сходящей с горы лавины, вместе взятых. На что от был похож? Не могу сказать. Ни на что! Но страха у меня не было. В голове упорно крутилась мысль, что с таким вот грохотом, должно быть, катится колесница самой Смерти, собирающей урожай душ человеческих.

И тут стало очень светло, как будто кто-то зажёг тысячу лампочек. Это меня, не знаю почему, весьма озадачило. Какая-то сила подхватила и подняла меня над водой. Всё? Я умер? Так просто и легко? И чего люди боятся смерти? Ничего в ней страшного нет! Я оглянулся по сторонам и увидел… То, что я увидел, точнее, кого я увидел, как ни странно, почему-то не вызвало у меня никакого удивления. Меня несли два… даже не знаю, как описать моих переносчиков. То ли гигантские птицы, то ли люди. А точнее, люди ростом не менее пяти метров, облачённые в белые одежды и с крыльями. Но вместо человеческой головы, что ничуть меня не удивило, у каждого из них была голова чайки. От них и исходило свечение, озадачившее меня.

Мне же стало невероятно легко. Никакой тяжести в теле, никакой боли! Наоборот, я ощущал необычное блаженство! Куда меня несли? Это сейчас я могу задаться этим вопросом. А тогда у меня не было никаких мыслей. Лишь лёгкость и блаженство! Ещё я видел, как вокруг, куда достигал взор, было только море. И было светло, будто днём.

Опять же, я не могу сказать, долго ли меня несли эти… наверное, это были всё же ангелы с головой чайки. Мне показалось, что всего лишь миг. И в то же время, если там вообще можно было говорить о времени, этот миг был бесконечно долгим. И вот мы очутились на облаках, где мои сопровождающие и оставили меня. Я попробовал с опаской сделать несколько шагов по облаку. Всё же было некое недоверие к этакой тверди. Казалось, что я сейчас провалюсь сквозь неё и полечу вниз. Но нет! Шаг, другой, третий. Вроде держит. Только теперь, когда ушёл страх перед такой зыбкой и ненадёжной поверхностью, я осмотрелся по сторонам. Увиденное немало удивило меня. А увидел я невероятное! Вокруг был целый мир! Причём населённый людьми.

Ближе всех ко мне был мой давно усопший дед. Он ковырялся в огороде. Тогда-то я и подумал: как же мир, в котором живут усопшие (а у меня не было сомнений, что это именно он и что я тоже умер), похож на мир живых. И тут, и там огороды. И там дед страсть как любил свой огород, и тут он верен своему пристрастию. Он тоже увидел меня. Махнул рукой. То ли приветствуя, то ли прогоняя. Мол, иди отсюда, не мешай делом заниматься. И вновь стал ковыряться в своём огороде. Чуть в стороне стирала бельё моя также усопшая бабка. Узнал я ещё нескольких родственников и знакомых, которых уже не было среди живых. Все они тоже были чем-то заняты. Никто, кроме деда, не обратил на меня внимания.

Были здесь и жилища. Все очень разные. И ветхие землянки, и деревянные дома, и каменные, и даже дворцы. Какие-то из них были заселены, какие-то стояли пустыми и ждали своих поселенцев. Бросился мне в глаза один очень большой, красивый и добротный дом на пригорке посреди лип. Единственное, что было в нём не так, это закопчённость. Снизу доверху он был чёрным, словно кочегар после смены. Что-то при виде него у меня ёкнуло. Он показался мне родным и близким, и меня огорчило, что он такой чумазый.

Тут некий голос произнёс:

– Это твоё жилище!

Я оглянулся, но никого вокруг не было. Хотя меня не покидало стойкое ощущение, что кто-то сопровождал меня неотлучно. Странно! Никого не видно, но явно кто-то рядом со мной есть! Тогда я ещё подумал: как это так, мой дом, и почему он такой закопчённый? На что тут же тот же самый голос пояснил мне:

– Каждый, живущий на земле, строит себе жилище на Небесах! Делами, помыслами. А чёрное оно – тебе под стать! Ты душу свою видишь! Такова она! Велика, но чернёна! Ибо много того, что прячешь ты от себя и от людей, чем не хочешь с ними поделиться! Скуп ты! Скуп в отдаче себя! Не горишь, а чадишь!

Сжалось у меня всё внутри как-то от слов этих. Увы! Так и есть! И тут я вдруг поймал себя на том, что я здесь словно голым стою. Я (прежде всего сам) и другие видят меня таким, каков я на самом деле, со всеми моими тайными помыслами, со всеми моими пристрастиями, со всей моей болью. Моя любовь и моя ненависть, моя хитреца и злопамятность прямо на мне и начертаны. Не могу сказать, как это так могло быть. Но именно так и было!

Вдали за поселением возвышались лесистые холмы. Между них текли такие же, как и на земле, реки. А совсем далеко виднелись высоченные белоснежные горы. То тут, то там были расположены большие и малые деревеньки. И в них бурлила жизнь. Согласись, звучит нелепо? Бурлила жизнь! Это там, где, по нашим представлениям, её нет и быть не может. Тот мир почти ничем не отличался от нашего. Почти, потому что там не было теней. В мире теней, как мы его называем, не было теней! Свет там будто бы тёк отовсюду. То есть там не было какого-то одного источника, как наше солнце. Я не знаю, как это может быть, но светилось само окружающее меня пространство. И светилось везде! Окружающие краски также отличались от земных. Были ли они ярче или тускней? Нет. Они просто были другими.

А ещё всё вокруг текло. То есть каждый следующий миг тот мир, который я видел вокруг себя, был совершенно другим. Что-то появлялось, что-то исчезало. Горы будто становились то выше, то ниже, словно качались на волнах. Но при этом вроде как всё оставалось по-прежнему. Я говорю «вроде как», потому что хоть окружающий меня мир и был другим, но я всё же узнавал в нём то, что было «до», и не узнавал одновременно. Как такое возможно? Это уже выше моего понимания. Да и вряд ли кто-то ещё сможет объяснить такую странность: всё течёт, всё утекает, словно плывущие по небу облака, но остаётся в пределах узнаваемости. Сложно это передать в словах. Если сам не видел подобного, то вряд ли поймёшь. Возможно, это потому, что я видел окружающее иным взором. Другой мир, другое и зрение. Всё было другим! Я видел то, что было и изнутри, и снаружи. Здесь ничего нельзя было спрятать, ничего утаить. Да и смотрел я другими глазами, расположенными внутри меня, потому как видел и себя самого.

Когда-то в детстве я любил смотреть на закатные облака. Тогда мне не давала покоя мысль, что где-то там, за облаками, прячется чудесная страна, на которую хотелось взглянуть хотя бы одним глазком! И вот я здесь! Она не из моих детских мечтаний! А может быть, это наши мечты творят тот мир, который нам открывается, когда мы пересекаем роковую черту?

Ко всему прочему, я поймал себя на мысли, что у меня напрочь отсутствует ощущение времени. Не знаю, может, оно там тоже есть, но другое, как и всё, что там есть. Уже позже, спустя некоторое время, я ощутил на своих плечах то, что называется грузом времени. Но там мне было невыразимо легко.

Так я стоял и смотрел на этот удивительный мир. Но тут раздался пронзительный трубный глас. Кто его издал, мне было не видно. Казалось, что, как и свет в этом мире, он звучал отовсюду. Я невольно присел от неожиданности. Внутри что-то ёкнуло. У меня сложилось стойкое ощущение, что он прозвучал только лишь для меня. «По мне звонит колокол» – пронеслась мысль, ибо никто больше из заоблачных обитателей даже не обратил на него ни малейшего внимания. И тут непонятно откуда вновь появились люди с крыльями и головами чаек. Они выскочили будто ниоткуда. Я могу поручиться, что миг назад их рядом со мной не было. К тому же они были гораздо больше тех, которые меня принесли сюда. От них исходил мягкий голубоватый свет. Люди-птицы подхватили меня за руки. А дальше произошло то, чего я ни тогда, ни сейчас не могу объяснить. Будто в калейдоскопе, изменилась картина окружающего. Казалось, что мы даже не сдвинулись с места, но холмы, горы, реки, дома с их обитателями исчезли. И мы очутились в огромнейшем…

Даже не знаю, как это назвать. Вроде бы как некий зал, только ни потолка, ни стен его видно не было. Хотя ощущение, что это всё же зал, у меня были стойкое. Да, я стоял на полу, похожем на тонкое стекло. Но и пол этот был ли полом? Почему я так говорю? Потому что скажи я «пол», «стены», потолок» – совру. Ибо там всё было не так! И так, и не так. Лишь годы спустя, много передумав о том, что со мной произошло, я понял, что ТАМ по-другому и быть не может! Все наши земные споры о том, каков он, мир Горний, яйца выеденного не стоят. Там всегда всё иначе! Там нельзя сказать «так». И вроде бы я находился в некоем пространстве, но в то же время не ощущал его как пространство.

Редко бывает, когда мы оглядываемся на окружающее нас. А оно ведь, пространство (или тула, куда мы втулены), сдавливает нас, сковывает по рукам и ногам, пленит и обременяет. Именно тогда меня потрясла эта мысль. Если бы мы всего лишь хоть на миг могли скинуть эту нашу смирительную рубаху, мы воспарили бы даже не как птицы. Тот мир, в котором мы заключены, – наша темница, где томимся мы до поры до времени. И ищем, ищем, ищем мы в ней пятый угол, являющийся выходом из неё.

Я стоял в этом бесконечном зале и ощущал невероятную лёгкость. И тут как гром среди ясного неба прозвучал голос:

– Что ты скажешь за себя?

Опять же, сказав «прозвучал», я вновь соврал. Ничто не нарушило окружающую тишину. И услышал я голос не ушами, но каждой клеточкой своего… даже не знаю, тела ли. И подходит ли тут «каждой клеточкой»? Да, я понимаю, что говорю несуразное, что сказанное полностью идёт вопреки нашему повседневному опыту. Только всё было именно так! А точнее, никак! Голос, как и свет, исходил отовсюду. Правда, говорю я «отовсюду» оттого, что нет у меня иных слов, чтобы отразить то, что я ощущал там. Это тут, сидя в комнате, мы можем чётко указать, где спереди, где сзади. Не ошибёмся, если скажем: это сверху, а это снизу. Но там… Там, хоть я и присутствовал в некоем зале, ну нет у меня других слов, чтобы охарактеризовать то место, там просто не было ни слева, ни справа, ни сверху, ни снизу!

Голос «прозвучал» отовсюду! И, что меня больше всего поразило, внутри меня! Но при этом я никого не видел. Меня охватил страх и трепет. Голос, от которого никуда не спрятаться! Я вновь попробовал оглянуться вокруг себя, хотя в этом и не было нужды. Каким-то неведомым мне способом я и так видел всё происходящее вокруг. А происходило вокруг нечто! Будто менялись картинки в калейдоскопе, состоящие из облаков. «Не почудилось ли мне?» – подумал было я.

И тут будто с очей моих пелена спала. Я увидел перед собой… Нет, и сейчас я не смогу описать поразившее меня. Хотя тысячу раз пробовал нарисовать для себя ту картину. Это невозможно описать словами. Просто нет таких слов. Если же всё же попробовать, пусть и соврамши, то увидел я… ноги! Да, ноги! Это первое, что бросилось мне в глаза. Невероятные ноги, уходящие ввысь. И эти грандиозные ноги восседали на не менее грандиозном троне из облаков. Туловище этого Дива, по-другому я даже не знаю, как сказать, было из света, а голова… Головы у него не было! Вместо неё, или на месте её, сияло солнце! Невозможно было смотреть на него. Меня трясло, словно в лихорадке. И тут я вновь услышал голос, от которого невозможно было спрятаться:

– Что скажешь ты за себя?

А что сказать за себя? И тут меня будто осенило: меня привели на суд! И от того, что я сейчас скажу, зависит, отпустят ли меня назад к семье или оставят тут. То есть умру я или мне ещё даруют земного времени. Земное время! Как же так? Как такое могло случиться, что всё то, что было мне дорого там, теперь для меня виделось сквозь плотные слои тумана?! А было ли оно? А может быть, не было?

Нет, нет и нет! Перевёрнутая лодка, часы пребывания в холодной воде, моя семья, в конце концов только что полученная трёхкомнатная квартира и куча недоделанных дел – не сон! Мне надо вернуться! Непременно надо вернуться назад! Но что я могу сказать о себе? Именно сейчас я должен дать ответ за все свои земные дела! А ведь это, оказывается, правда! Говорят же мудрые люди, что нет дыма без огня! Но не верим мы. Точнее, некогда нам задумываться об этой чепухе – судах, невесть кем выдуманных. А чепуха-то вот она! И напоминает она о себе тогда, когда ты совсем не ждёшь её. Вот как оно складывается: все те, как мы считаем, сказки о Суде Небесном – и не сказки вовсе. Вот он, суд!!! А может быть, я просто брежу или вижу нелепый сон?

И тут я просто выпалил:

– Отпусти меня назад!

Ощущение бреда и сна исчезли. Появилось чувство безысходности и того, что суд неминуем! Но исчез и страх. Наоборот, меня охватило давно забытое ощущение родительского дома. Нигде больше, как там, в отцовском доме, я не испытывал чувства надёжности и защищённости. А здесь оно вернулось вновь. Потому я ничего не нашёл лучше, как сказать:

– Отпусти меня! У меня там жена, двое детей! А ещё я только что получил трёхкомнатную квартиру!

– Что же, – зазвучал вновь голос. И от него стало мне тепло и очень уютно. – Квартира – это важный для тебя урок.

Тогда я не понял Его слов. И лишь спустя годы до меня дошёл их смысл. Но не о том мой сказ.

– Пожалуй, я отпущу тебя! Ты вернёшься домой к жене, детям, в свою квартиру! Пусть будет так…

* * *

И тут случилось нечто! Раздался резкий свист, а потом…

Вроде бы рассказчик вещал о самом себе. И хоть я не просто слушал его внимательно, но глубоко сопереживал его рассказу, я вполне чётко осознавал, где нахожусь и кто передо мной. То есть вполне отдавал себе отчёт в происходящем. Но стоило ему произнести это «пусть будет так», как что-то невероятное произошло с окружающим меня пространством. Оно в ответ на свист будто трижды перевернулось. И я…

Вначале я услышал голос совсем другого человека, которого знал много лет. Голос Лесника, жившего далеко отсюда. К этому времени его уже не было в нашем мире два года. И я очень сожалел, что не успел в своё время расспросить его об очень и очень многом! Так уж жизнь распорядилась.

Дело в том, что много лет подряд продолжалась наша с ним беседа. Когда-то, совсем молодым и, как я сказал бы сейчас, глупым, я встретился с этим удивительным человеком. Я говорил уже, что главное моё богатство – это встречи с необычными людьми, о которых можно сказать «не от мира сего». Лесник же в этом ожерелье встреч был краеугольным камнем. Не сразу я распознал, кто передо мной. Как все мы, «с богатым опытом», я поначалу определил ему место в том мире, который, как я считал, знал от и до! Но Лесник-то этот мой «совершенный» мир и разрушил, вылечив меня от очень тяжёлой и подчас смертельной, но самой распространённой болезни недюжинности. Так он называл характерную для каждого без исключения исключительность! Правда, порой она настолько глубоко внутри нас бывает спрятана, что и при желании её не разглядишь. Но тем не менее болеем мы ею крепко и лепко. Да с осложнениями. И болезнь эта является причиной всех тех жизненных коллизий (по-другому – столкновений), которыми изобилует наш жизненный путь.

Так уж жизнь распорядилась, что поначалу я вместо того чтобы просто слушать Лесника и восхищаться глубиной его мысли, пускался с ним в бесконечные прения, отстаивая «свою точку зрения». В них-то и стёрлась вся моя недюжинная недюжинность. И увидел я, что учился жизни, «читая на заборах», то есть набравшись совершенно далёких от неё знаний не испытывая их, а беря просто на веру в соответствии со своими предпочтениями. Что мир, в котором я чувствовал себя очень уютно, – всего лишь карточный домик, к тому же ещё и выстроенный на песке. А когда я ощутил «вкус» к «живому слову» Ивана, так звали Лесника, было уже, увы, поздно. Воистину, где растяпа да тетеря, там не прибыль, а потеря.

Остались, одним словом, у меня тысячи вопросов к нему. И кто мне их разрешит, кроме него? Никто! Да уж! Вовремя смех – не грех, а безо времени и молитва ни к чему.

Вначале я услышал голос Лесника. Диво из рассказа моего собеседника ожило! И заговорило его голосом! А потом я ощутил острый запах кавказских сушёных трав, который были «визитной карточкой» хаты Лесника. Вокруг потемнело, словно набежала чёрная туча. При этом я так же оставался всё в той же комнате, а за окном ярко светило предзакатное солнце. Всё было по-прежнему, но что-то неуловимо-незримое всё же вошло в жилище.

– Ты хотел ещё раз услышать о Чернотропе? – произнёс Лесник.

Да, это был голос Ивана. Я невольно поёжился и лишний раз оглянулся по сторонам. Что или кого я ожидал обнаружить? Наверное, хоть это и нелепо звучит, того, кого в своё время недослушал. Но всё в комнате оставалось по-прежнему. Лишь только именинник вроде как задремал. Но кто же тогда говорил со мной?

Это какая-то, как бы сейчас сказали, мистика, или клиника, но со мной говорило само… пространство! Именно пространство! Есть в медицине такой синдром дереализации, когда человеку кажется, как будто вокруг него снимается кино либо разворачивается некая сказка или театральное действие, и он игрок в этом кино или театральном действии. И что всё это происходит как бы и не с ним. Ощущение изменённости, «нетаковости», необычности или далёкости, отстранённости, нереальности окружающего мира, ощущение себя отдельно от своего тела, вне тела, или ощущение чуждости и непринадлежности себе отдельных частей тела, рук, ног, головы. Иногда больной может чувствовать, будто он видит себя со стороны или будто бы он мёртв. Именно об этом синдроме почему-то были мои первые мысли, когда я явно услышал голос Лесника. Ибо мне показалось, что всё окружающее стало отдельным от меня, что это чья-то игра или шутка и меня она не касается. Но в то же время было и ощущение потери себя. Кто же тогда я? И где я? Хоть я и не видел себя со стороны, что не вполне вписывалось в данный синдром, но и не ощущал себя цельно, или самим собой. Довольно, надо сказать, неприятное чувство – потерять себя. Весьма болезненное!

Эти ощущения продлились буквально мгновенье. Уже в следующий миг на меня нашло умиротворение. Будто я снова оказался на Кавказе в хате Лесника при жарко растопленной печи. Я даже увидел блики огня по стенам. Отчего мне стало очень тепло и уютно, потянуло в сон. И я прикрыл глаза. Частенько, когда мне доводилось бывать у Лесника, я уходил в дрёму, сидя возле его печи и слушая его сказки. А когда просыпался – да, именно просыпался, так как засыпал всякий раз, когда он топил печь, – то в хате никого уже не было. Тем не менее я могу поручиться, что всё то время, пока я дремал, я слышал, видел, а главное, проживал, следуя за неким Голосом, столько всего, что не увидеть, не услышать и не прожить порой за месяц. Причём проживал очень ярко и с большим взятком для себя. Когда же я попробовал рассказать Леснику о своих ярких снах и спросить его, что за Голос меня ведёт сквозь них, ответил он весьма витиевато:

– Сон ли то или не сон? Зачастую мы живём во сне и спим в жизни. А Голос этот тебе хорошо знаком! Он всегда звучит в сердце каждого человека и в твоём тоже! Никогда не умолкает! О жизни нам сказывает. Только мы в суете мирской не слышим его.

Тогда я не решился попросить развёрнутых разъяснений у Лесника. Но, зная, что о нём ходила молва как о деревенском колдуне, принял его ответ на веру, даже не задавшись вопросом, почему Голос из моего сердца и из моего сна так похож на голос самого Лесника. Вот и теперь, услышав этот Голос, я будто вернулся в отчий дом. А дальше… Может быть, я вновь заснул, как засыпал тогда в далёкой хате на Кавказе, и всё сказанное в дальнейшем мне просто снилось. А может быть, и не приснилось то мне, но произошло всё наяву, как произошли наяву те мои удивительные сны? Кто знает! Зачастую мы живём во сне и спим в жизни.

* * *

– Что же, расскажу я тебе ещё раз об этом. Хотя ты и слышал о том уж не раз!

Свершая пути свои на поприще исканий, приходит душа на бытню человеческую. Имя ей – Суверть. Это некий водоворот, подхватывающий души и несущий их, чтобы в конце концов разбить о дно и тем самым вернуть их однажды туда, откуда они отпали. Дно это – Вечность. И возвратиться души должны сюда же.

Попадают души в водоворот этот, и начинается их долгая веха вращения. А насколь долга она? Век! Сто вёрст! Сто человеческих вёрст, на несколько оглавков разделённых. Заканчивается век человеческий рождением Светоча. Уходит в Свет человек и тут же благодатью Божьей на землю проливается. Так что и здесь он, и не здесь уж. Везде и нигде. С Богом, но так же бесконечно далеко от него. Но это потом. А поначалу…

Поначалу, придя на бытню человеческую, души в своей сути больше звери, чем люди. Оттого и зовут их быдлом. Как и начальный оглавок Века человеческого (Быдло). Эти души зверски голодны. Голод застилает их взор, притупляет чувства. И помыслы все у быдла – голод этот терзающий утолить. Есть у них своя ценность, определяющая их жизненный уклад. Ценность эта – кусок! За него битва быдла происходит. Вокруг него вся жизнь их крутится. Кусок – знамя их и бог в том числе. Человек – тот голову в Небеса поднял и чает там обрести то, чем пожар души своей потушить можно. Но и у быдла огонь в душе палит, сушит её. И быдло, как всякая душа, стремится пожар тот затушить. Только куском. И вот в поисках куска насущного, он же «святой кусок», и проводит свою жизнь быдло. В битве за кормушку. Интерес его там, где едой запахло. Оттого-то взор быдла всегда себе под ноги устремлён. В землю упирается, никогда от неё не отрывается.

А кто на этот кусок позарился, того быдло загрызёт и заклюёт до смерти. И сражается быдло за свою кормушку самоотверженно и самозабвенно. Зарится же на «святой кусок» каждый, кто просто рядом оказался. Этого уже вполне достаточно, чтобы его во враги записать.

Нельзя назвать этих полузверей-полулюдей глупыми. В битве за кусок они весьма изобретательны! И по-своему умные, точнее – хитрые. Но много ли узришь, смотря в землю? Отнюдь! Оттого и ограниченны они. Сужены куском же своим, кормушкой.

Только не утоляет голода кусок. Палит в душе так же, если не ещё больше! Сколько бы ни съел ты, сколько бы в дом добра не натащил. Добро ведь тоже кусок! И терпит душа поражение куском. Ненадёжен он. Как в прорву пролетает, а душе нет и нет облегчения.

Верится Суверть! Зреет душа. И дозревает она до следующего оголовка – Вжаданья. Тут к человеку идущий утоляет голод звериный. А душа горит, пылает! Чем тушить пожар тот? Отрывает взор душа от земли. А вокруг… Вокруг столько всего! И бросается душа в мир с головой, чтобы вобрать в себя это море впечатлений – замет. Именно они, заметы эти, по чаянию души должны успокоить её, пожар бушующий потушить. Жаждет душа получать всё новые и новые заметы. Устремляется человек в мир. И нужны ему новые и новые места, а значит, и новые путешествия, новые открытия, новые знакомства, новые и новые любовники. Ещё чуть-чуть, ещё немного – и успокоится душа!

Но вот ты уже и обошёл полмира, вот ты уже устал от бесконечно новых лиц в твоей жизни, вот давно тебя перестали радовать бесконечные твои любовники. А в жизни пустота! И такая же маета. Нет, не гасят пожар новые заметы. Не утоляют жажду душевную. И появляется у тебя подозрение, что не в силах впечатления утолить жажду, тебя мучающую, ненадёжны они. Зато деньги! Вот сила, перед которой склоняется всё и вся! Они смогут погасить пожар душевный!

И начинается следующий оголовок вехи восхождения к человеку – оголовок Мошны. Ценность тут – злато. Оно знамя тех, кто оголовок сей проходит. Вокруг злата жизнь их, для него. Хотя и кажется им, что оно для них. А нет! Золото манит! Золото, как всегда, обманет! Как всегда! Крутятся тут торговцы, дельцы да купцы. Насыщаются златом. Поедают, поедают и поедают его. А насытиться не могут. И злато пусто. Горит ещё пуще. Жжёт душу! Нет успокоения, хотя денег море! Воистину богатые тоже плачут!

Вертится Суверть! Зреет душа! Принимает поражение деньгами. Наказывают они её. И вот она начинает «прозревать». Очередной раз! Сколько же таких откровенных прозрений у неё ещё впереди! Не счесть! Прозревает душа, не тушат деньги пожар. Нет! Власть старше их. Вот она-то и утолит мою маету! Так вот и случается переход на новый оголовок – Шапки. Тут обитаются те, кто во власть пускается. По шапке и права тебе! А права и есть власть. Она ценность оголовка сего. Упоительна правами! Чем пуще шапка на тебе, тем прав у тебя больше. А с правами ты всегда прав! Всегда!!! Прав и почётен. И тут душе воля! Тут ты встретишь повзрослевших дельцов да купцов.

Но так уж мир устроен, что не волен тот, кто при праве, кто шапкой наделён. Власть делает его грузным. Да, сыт он, пьян и губы в табаке, но воля… Не волен тот, кто при шапке. Сам посуди. Кто больше свободен: царь, или последний бродяга? Ответь на вопрос этот себе, да не лукавь перед собой!. А коли искренним перед собой будешь, то увидишь: тяжела шапка. Тяжела да смятенна. Вершат праву власть имущие, да боятся потерять её. Всё время в смятении пребывают. Ведь на чём держится права земная? На слабостях людских, на их малодушии. Не накормишь до отвала голодных – собьют шапку с тебя они. Не простят тебе же своего малодушия! Наобещаешь им, но не выполнишь, а выполнить обещанное невозможно. Ведь всяк у тебя рай утраченный просить вернуть. Верит в тебя, давая тебе к власти полномочия! Что ты его в рай утраченный за руку приведёшь. Но как его вернуть-то, рай, если ты сам его потерял и найти не можешь? Вот так и выходит: не выполнишь обещанного – потеряешь шапку. Зачастую с буйной своей головушкой. И живут в напряжении великом шапки, в смятении нескончаемом. Ведь против власти вечный заговор! Как нигде тут головы рубят.

Но и тут терпят поражение. Права ненадёжна! А Суверть-то вертится, зреет плод. И задумываются шапки о силе великой. Власть без силы – тщета! Во власти только сильные могут удержаться! Шапки же слабоваты будут! Это только снаружи они грозные. Могут налево-направо казнить и миловать. Но не так всё! Есть среди племени людского потомки тех, кто «не боится могучих владык». Не по крови, а по духу! Взор их в Небеса поднят. И не замечают они шапок, что раздражает последних. Ибо понимают они: силы-то у них нету. С осознания собственного бессилия во власти, понимания того, что ну не осчастливишь всех, начинается для шапок следующий оголовок в вехе вращения – оголовок Моготы. Сила тут главная ценность. В любых её проявлениях. От силы кулака до силы духа. Вертятся тут всевозможные охотники за силой. И находят её! На горах, в долах, в пещерах, под корягами, под камнями.

Силу-то они находят, но не находят в ней успокоения. Вначале она хмелит, будоражит! А потом приходит тяжёлое похмелье. И вновь нужно бежать и искать новую дачу силы. В какой-то миг у такого горе-охотника возникает сомнение в силе. Что-то с ней не так! Сквозь меня проходит, но прибытка от неё на грош. А тут уже вскоре и догадка догоняет «охотников»: есть нечто над силой! И это нечто – знание! Не зря же издревле говорят: «Знание – сила!» Тут и конец оголовку Моготы да начало нового оголовка – Ведства. Правда, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Оголовки Суверти не за год-другой проходятся. Не всё так просто и однозначно! Века уходят! Хотя иногда века равны минутам! Как и минуты растягиваются на века. Жизнь к прописи не свести!

Жадно вбирают в себя знания души, вращающиеся в оголовке Ведства. Ищут они книги древние, чтобы проверенное знание было, надёжное. Разыскивают мудрецов чудесных. А вдруг таковые остались где-нибудь на «Княжьем острове», что в болотах белорусских находится, или на плато Путорана которые прячутся? Ищут они «Вечного деда». Ну не зря же молва народная о нём говорит! Копят они знания, копят! Но вдруг… А может и не вдруг. Ведь крутится Суверть! Зреет плод! Прозрение приходит. Что вокруг знаний, как нигде больше, торжище идёт. И торгуют тут, что в базарный день! Всё и вся продают. С историей знания! Словно щенков породистых. Правда, сами же эти истории и создают. Чтобы подороже продать. Торжище же! Не приукрасишь – не продашь!

– А много ль корова даёт молока?

– Не выдоишь за день! Устанет рука!

Здесь же не только торжища, но и лжи с лихвой! Как нигде. Ни в деньгах, ни во власти столько не лгут самим же себе, как на поприще знаний. Хотя ложь эта чаще всего не осознаётся самими же лгунами. Чтобы увидеть её, увидеть, что знания не успокаивают душу, не гасят пожар в ней, нужно переболеть знаниями. Исцелиться от них разочарованием. То есть пройти свои вёрсты на пути оголовка Ведства. Сполна пройти. До этого же стоит замок непроходимый на сознании таковых в виде: «Это всего лишь точка зрения! Есть и другие».

Точка-то она точка! И другие есть точки. Множество! Но тот, кто созрел, чтобы с ветки пасть, не разделять стремится и через это властвовать, но умаляться до Единого. Ибо множество и есть причина пожара душевного. И это не точка зрения. Присмотрись – и увидишь! Но видит это лишь тот, кто прошёл насквозь знания и не утолил ими жажду душевную. Кто перешёл с следующий оголовок Суверти. И душа кого избрала любовь!

Любовь – это ценность оголовка Казни. Сложно с ходу любовь с казнью на одни весы поместить. Только, увы, нам, немощным, этак оно и есть. Избравший любовь получает и казни! Здесь тонка прослойка между душой и личиной. Потому-то боль остро ощущается. Всяк на свою нелёгкую долю жалится. Всяк сам себе в жало дан. Жалобами своими себя же и жалит, но от боли сбегает. Доросший же до любви – яко дурак! Не от боли лытает, но боль пытает. Живёт он драмой, упиваясь ею. И жизнь его мистикой сплошь становится. Падают для него все границы, исчезают расстояния, сглаживаются понятия, сплетаясь в единый ком, исчезает время. Всё это меты любви. Хотя для других это симптомы тяжёлого психического расстройства. Но любовь и есть психическое расстройство. Не тогда она, когда «ох» и «ах», но тогда, когда мир для тебя исчезает! Когда всё как одно! И в одном целый мир! Пока же ты в любви подсчёт ведёшь, кто каким должен быть, кому сколько внимания недодают, пока о справедливости ратуешь, не любовь это! Долгая-предолгая дорога к ней. Так что всяк о любви говорит, да не всяк ею обречён. Много званых, да мало избранных! И пока что мы, как в той поговорке мудрой, слышим звон, да не знаем, где он!

Правда, не сразу любовь как ценность встаёт перед вступившими в оголовок Казни. Трудно с головой в то, что безумие в очах мира, вот так сразу окунуться. Любовь же и есть самое большое безумие, хоть поэты и воспевают её, а все остальные мечтают о светлой любви. Безумцы поют песнь безумию. Вот и стремятся души зрелые, выбрав своим поприщем любовь, пока что к счастью тихому, домашнему, семейному. Хотя бы и в шалаше! А вдруг! Но есть же счастье на свете?! Да и доля их сполна ещё не избыта. Доля бабья да доля мужняя.

Сражаются души за счастье, бьются они за любовь. Но в том-то и дело, что там, где счастье, нет места для любви! Понимаем мы это однажды. Поражает это нас как гром среди ясного неба, но ещё долго с тем смириться не хотим. Продолжаем тешить себя, убаюкивая сказками добрыми. Есть, мол! Есть! Есть оно – счастье! А где оно, там и любовь! Они всегда идут рука об руку! Ну не зря же вся мудрость народная нам об этом только и говорит.

Так вот и спорим мы с тем, что давным-давно узрели и поняли, призывая в союзники всякого, кто воду на мельницу наших хотелок польёт! Всеми силами Току Жизни перечим. И терпим казни. Но вот он, наступает тот миг, который безвозвратно нас изменяет. Всё! Последние надежды испаряются, как утренний туман под ярким солнцем. Счастье в закутке невозможно! И любви на двоих не бывает, так как и в этом случае горит, пылает душа, утешенья не знает! Не гасит счастье пожар в ней. Если замкнётся то, что мнишь ты любовью, на конкретном человеке, закольцуется венцом брачным, перескочит она на рельсы счастья – и пиши пропало. Нет! Лишь любовь одна! Не счастье! И вот…

Тут-то жизнь нам и уготовила дары великие да богатые. Дары любви, но в сути – казни! Но и эти дары-казни – всего лишь предподготовка к вершине всей вехи вращения. Златому веку пути человеческого, его вершине – Голгофе! Не миновать её, не пройти мимо.

И взойдёшь ты однажды на Голгофу ради неё или него, ради той или того, кто тебя и предаст же. Увы! Без предательства нельзя взойти на крест! Без предательства не вспыхнуть звездой яркой. Таковы, если хочешь, условия возвращения в рай утерянный. Кому-то в этой паре надо стать трижды отрёкшимся Петром, а кому-то – преданным Христом! Ибо на Голгофу восходят в одиночку.

Может, конечно, и по-другому в любви быть. Когда оба из пары любящих восходят на Голгофу. Не свою! Тут нет у каждого своего пути. Един он на всех нас – путь! На одну и ту же Голгофу все мы идём! Тут уж отрёкшегося Петра сама жизнь заменяет. Предаёт она влюблённых, отрекаясь от них. Отрекается ради их же подвига. Ибо любовь без подвига – не любовь вовсе. Что угодно, но не любовь!

Но как это понять – предаёт влюблённых? Трудно себе представить жизнь в качестве предателя. А всё ведь очень просто! Разделяет она их роком непреодолимым, не даёт в объятиях крепких слиться, чтобы счастье друг в друге обрести. Но от этого ещё жарче любовь в них разгорается, чтобы возвести их на Голгофу. И не друг за друга, но за весь мир. Увы нам, немощным. Хотим мы всё и вся, но всё и теряем лишь при этом. Теряем себя! Собирая, теряем! В любви же отдают, чтобы обрести всё и вся! Такая вот незадача! Такая вот нескладная арифметика любви настоящей!

Очень просто понять, дозрел ты до любви или грезишь о ней всего лишь. Просто ответь себе: есть ли для тебя справедливость? Мерка ли она в жизни твоей? Если да, то далёк ты от любви. Там, где она, нет места справедливости/несправедливости. Справедливости ищут, чтобы по заслугам было. И как правило, чуть-чуть себе этих заслуг приписывают. Совсем чуть-чуть! Так уж устроен человек! Немощен! Справедливость для него всегда со «своим благополучием и успешностью» связана. Любовь же не ищет ничего, и прежде всего своего! Ничего не приписывает, всё покрывает! Бесконечно далека она от благополучия! И тем более – от успешности.

И хоть воздаётся нам за каждый шаг, не справедливость это в нашем убогом понимании. Об ином тут речь! Что сеешь, то и пожать тебе суждено. От дурного семени доброго плода не бывает! Мир – зеркало твоей души! И видишь ты в нём только самого себя. Твой мир со всей его несправедливостью – это ты сам и есть! Не принимают люди этой данности. С больной головы на здоровую всё норовят скинуть. Виноватых ищут, а повивают себя лишь. До издоха! Так что поделом нам! Поделом! И «деломом» тем, по которому нам мерку отмеряют, склад наш, норов является. То, что характером люди зовут. Гордятся им даже. Вот, мол, каков (или какова) я! Только беда нам – норов наш! Но беда добрая! Ибо нет худа без добра! Жалит нас норов наш, с места гонит. Себе же мы покоя не даём! И не дадим никогда! И идём мы на встречу с любовью через тысячи передряг колких. Кто как идём. Жалясь, проклиная, упрекая всех и вся в бездушии, чёрствости, жестокости. Ноем, одним словом. Что же, и то дело! Причём дело доброе! Всё это мы себе о себе же и сказываем! И тем самым угли горящие на голову свою собираем. Чтобы, значит, себя подгонять-поторапливать. Не спи! Не спи! Идти надо! Воистину всяк себе в жало дан!

Жизнь – она мудро всё устраивает! И в конечном итоге предаёт нас, чтобы взошли мы на Голгофу! Увы! Пути человеческие этим и заканчиваются. Но почему «увы»? Почему не «к счастью»? А потому, что не откажемся мы от поисков счастья, которые к счастью никогда не приведут. Добровольно не откажемся! Так и будем по кругу ходить вокруг да около в никуда. Счастье – это та пята, на которой мир наш стоит. Только мир этот – плен для нас, темница наша. Тесен он, душит, давит, оттого и кажется нам, что горит душа, пламенем жгучим пылает, покоя не находит. Скинуть мир с плеч нужно, чтобы волей вольной стать да покой в свете обрести. А как скинуть-то? Разрушить его! Но как разрушить мир, как темницу свою разбить? Пяту вышибить у него – счастье! И тогда…

А пока что вертится Суверть. Зреет душа! Получает свои уроки, чтобы вы́ходить свой век человеческий, сполна боль испить и однажды, став светом, вернуться в мир промыслом Божьим! Так вот и вершится тайна Божья! И не сказать тут дотошным – «как». Соврёшь ведь! Но если всё же ответить на вопрос их неугомонный «как?», то ответ будет нелепый – всяк! Но нелепость эта оттого, что умом мы живём, не сердцем, презирая слова мудрые – горе, горе от ума!

Только ничего не лепится умом. Рассыпается мир, на «умном растворе» замешанный. Течёт и утекает, ибо нелепый в сути. Всякого срамит, кто жизнь знает. Вот, к примеру, возьми мечеть опасную, обманку, по-другому, о том, как к женщине подход должный иметь. Чтобы она как роза цветущая благоухала и любовь миру источала. Как «знатоки» то говорят, обними, поцелуй, покрой. На руках носи, сор заметай там, где она ступить должна. Вроде всё так. Только вот малый просит, а вырастет – бросит. О каждом из нас это сказано. Так и покрытая да зацелованная женщина всяко большего хочет. Ты от всей своей души, пусть и куцей. А она – мол, не так обнимаешь! Надо эдак. Не так целуешь! Вот так надо! И вообще – скуп ты на внимание ко мне! Всё не так для неё! Этакая принцесса Несмеяна, которой не пойми чего надо. И тут ты уже начинаешь бурчать в ответ: мол, немил оттого, что слишком много хорошего для неё сделал. Воистину, не хочешь зла – не делай добра! Дали нагому рубашку, а он говорит: толста. Разорвись надвое – скажут: а что не начетверо?

А ты погоди чуть да погляди! На уме ваш мир замешан! Её и твой. Да на мере – что почём. «Внимания побольше», «слишком много хорошего сделал». Даже в «не так обнимаешь» счёт с учётом. Но в том-то и дело, что с мерой мира не сладить, умом его не прошить! А потому так и будет он нелеп всегда. Сколь бы ни говорили «знатоки жизни», как оно надо. Нелеп и неуловим! И женщине, несмотря на тысячи объятий и поцелуев, всегда одиноко будет. Как и мужчине, её обнимающему и целующему. Потому-то мы и ныряем с головой в суету мира, чтобы заглушить это одиночество. Спасаемся до времени в впечатлениях, деньгах, власти, силе, знаниях. И лишь когда дозреешь ты до казней любовью, увидишь: не лепится мир! Отбросишь ты всё то, что копил долгое время. Без сожаления! Без оглядки! Забудешь деньги с властью, знания с силой. И начнёшь видеть и ощущать, чего раньше не видел и не ощущал, но о чём давным-давно уже догадывался. Только имени дать этому у тебя не получится. Лишь какие-то жалкие наброски набросать. Да и то лишь отдалённо намекающие на то, что с тобой происходит.

Вот, к примеру, ты тут, а она там. Но вы не раздельно друг от друга. И не слово это красное для пущести, а самое что ни на есть настоящее! Ей тяжело, страшно там, ветра дуют суровые, волны громадные одна на одну наползают, грозят-пугают, а ты её тут в ладонях своих от разгула стихии прячешь. И штормит тебя! Тяжело пост свой держать. Напряжение ни на миг не отпускает. Не тут ты. Там! С ней, в ней и за неё.

Как такое может быть? Ты-то тут, как у Христа за пазухой, в благодатном краю, но штормит тебя. И хоть далеко она, но воочию ты держишь ту верёвочку, к её сердцу привязанную, которая не даст волнам злым-лютым навредить ей. И видишь ты, как по верёвочке той к ней та тишина, в которой ты обитаешь, переходит. И знаешь ты, что ничего с ней не будет, пока верёвочка та натянута между вами. С тебя же семь потов среди покоя тихого сходит. Вот тебе и стояние за други твоя. В данном случае за неё! Вот тебе и душа в душу! Да не просто стояние. Битва, не прекращающаяся ни на сон, ни на обед! Битва за любовь!

Если же ты попробуешь другим рассказать об этом, о своих ощущениях мира окружающего, то они в большинстве своём лишь посмеются над тобой и над той мистикой, которую ты им пытаешься тут исповедовать, ибо нет в их мире ничего подобного. Для них любовь приходит гостем недолгим и уходит, а кушать хочется всегда. Они-то люди путные! Толковые да деловые. С мистикой не знаются. На земле твёрдо стоят, а ты даже не в облаках витаешь. Наверное, книжек разных начитался про любовь. Если же она и есть, то химия это. Ничего больше.

И поймёшь ты тогда: всё, нет для тебя пути назад! Будет это как откровение! Вот тут-то о любви только и можно говорить, когда отступать уж некуда! О той, настоящей ЛЮБВИ! А пути назад нет там, где всё быльём поросло! Где нет «как надо» и «так правильно». Где нет времени, где нет расстояний! Где тебя нет! В общем, безумцам она лишь улыбается! Икарам, дерзнувшим вопреки уютной очевидности пойти.

Улыбкой той помечают Небеса их, в маковку целуют, и светятся они светом неземным. Но именно за то, что ЛЮБОВЬ им улыбнулась да светлой печатью пометила, изгоняет их сообщество. Не любит оно света, от них исходящего! Хоть и маклачит им налево и направо. Само же в темени непроглядной жизнь свою вершит, дела свои делает, словно нетопыри некие – мыши летучие.

Ну да ладно. Много мы с тобой недоговорили в своё время. Вижу, смущают тебя слова мои. О предательстве во имя любви, о Голгофе, являющейся вратами в Сущее. Нет им доверия. И это верно! Не верь мне! Проверь самим собой, пройдя насквозь то, в чём сомнения тебя гложут. И тогда суды свои выкажешь. Так ли оно или эдак. А может, вообще никак? Жалко тебе времени тратить на это? Но это твоя жизнь! Она там, где твои сомнения. Тут пути твои, не пройдя которые, боль свою не изопьёшь. А боль не испив, не повзрослеет душа твоя. Пройдёт жизнь мимо, и начнёшь ты хвататься за каждую соломинку, да поздно будет! Взвесят тебя, найдут лёгким! И отберут у тебя то, чего ты и так не имеешь. Останется одно лишь забвение. Плены в ямище. На века! Где душа даже саму себя не видит и где она один на один со своими мыслями остаётся. Это то, что люди адом называют. Этого-то и боится душа! Так что иди туда, где сомнения твои! Не сомневайся! Чтобы пройти их насквозь! Оттого прибавится тебе! Так что не верь мне! Не верь никому! Иди да потеряй-обрети! Потеряешь ты свои сомнения. А что обретёшь? Исцеление! Большего и не скажешь!

Расскажу я тебе ещё чуток. Всё о том же! Наверное, ты заметил, все сказы мои об одном, о том же самом. Как и сама жизнь всегда одна и та же и об одном и том же. И это несмотря на то, что она никогда не повторяется. Каждый день изо дня в день она одно и то же нам говорит, но всякий раз иное. Только не слушаем мы её, хотя и жаждем слова эти услышать. Ищем их неустанно, но проходим мимо. Каждый день изо дня в день жизнь нам в бесконечном количестве ликов своих одно и то же показать стремится. Вот, на, смотри! Мы же, словно слепые безумцы, не замечаем ничего. Более того, уходим, убегаем, как от прокажённой, от жизни. И побиваем камнями её пророков, ради нас же посланных, в то же время ожидая от неё великих и богатых милостей. Тем не менее жизнь, словно мать, дитя своё любящая, каждый миг идёт нам навстречу с распростёртыми объятиями! Тогда как мы упрекаем её в жестокости.

Только не так оно! Жёсткие мы сами! Кто, как не ты сам, себя же в рамки и загнал? Кто, как не ты, определил себя? И в рамках, тебя определяющих, запер себя же в безысходности? Вот ты поставишь перед собой задачу и решить её стремишься. Но не сходится начало с концом. Либо вообще, либо так, как ты бы хотел. Ни шатко ни валко дела твои свершаются. Не устраивает это тебя. Но почему так получается? Не хватает тебе каких-то знаний, мастроты? Можно и так сказать!

Но в чём она состоит, мастрота та? В некой точности! Нужно быть точным, чтобы «рука не дрожала». Тут-то тебе доброхоты скажут – мол, трудись-нудись, терпение и труд всё перетрут. Да ты и сам об этом знаешь! Вот и начинаешь ты, поплутовав чуть, поторговавшись (а вдруг как и без труда можно, через лазейку тайную), трудиться. Трудишься-трудишься!.. Честно! На совесть. И замечаешь ты однажды что не оттачивается образ дела твоего. И вот ты уже вообще в себе не уверен. Начиная дело, ты вроде как намного больше понимал о нём. Вроде как навыки немалые обрёл, но как-то они не впрок тебе идут. В чём же дело? Задумываешься ты: что не так с тобой? «А может, дело не моё? А может, враги тайные у меня есть?» И благо если ты не отступишь в вопросе этом. Пытать его будешь. Часто иначе бывает. Постучат -постучат в дверь, перед ними закрытую, люди, да в вышецы идут, в начальники. Разменивая тем самым суть на «шапку». Нацепив которую на голову, требовать к себе почитания, уважения и даже поклонения начинают.

Тот же, кто не отступит, кто настойчивым в вопросе том будет, видеть начинает, что оттого образ дела не оттачивается, что мир его, в котором живёт он, неточен! Был бы точен он – всё тютелька в тютельку бы сходилось! И разочарований бы не было. Ни в себе, ни в другом. Обид бы не было. Глядишь, и голод тебя бы не так истязал, как сейчас истязает. А ошибки твои, которые неизбежны, ведь они есть следствие тебя же самого, твоего мира, что есть одно и то же с тобой, не были бы для тебя такими болезненными.

Всяк стремится поступать правильно, то есть на те камешки наступать, которые из-под ноги не уйдут. Вот и стремится он выведать наверняка: что, где, как, когда? Тут-то ему и ярмарка!

Налетай-покупай, выбирай-забирай!

Становитесь быстро в ряд – забирайте всё подряд! На все вкусы и лады вам торговые ряды! Ох и ярмарка! Смотри! Все товары для души!

На ловца зверь бежит! А на покупателя – купец! Хочешь знать, как? Запросто! Хочешь ведать, что и где? Сию минуту! Хочешь быть в курсе, когда? Это к нам!

И кидается покупать «мудрость житейскую» человек. Но пока что, несмотря на богатство предложений на торжище «познаний достоверных» о жизни, единственная точная наука нам дана – мышление задним умом. Это потому, что мир наш неточен! А все эти поучения – что да как, где и когда – заплатки на гнилой мешок. Кольнёшь такой иглой для штопки – и новая дырка тебе! Пополз мешок! Точным опосля свой мир не сделаешь, если он изначально неточен был. Ни достроить, ни перестроить его. Разрушить лишь такой надо, коли ровность худо-бедно обрести хочешь, и заново сотворить. Мир точный! Но что он представляет собой?

Вот смотри, про обиду скажу. Из чего она рождается? А рождается она от несоответствия наших ожиданий с действительностью. Но откуда берутся ожидания те? Корень их в той части души нашей находится, которая память о потерянном рае хранит. В тебе самом он же, получается. Но не только в тебе лишь. Рай вожделенный в каждом человеке находится. Собрав всех и вся, вернуться в него можно. А значит, другой корень твоих ожиданий в каждом, с кем жизнь тебя сводит, спрятан. Заложено в людях для тебя некое обещание возвращения рая утраченного, завет некий! Как и для них в тебе завет тот имеется. Но в силу он вступает лишь тогда, когда в слово он облекается! Когда дано тебе обещание о поприще совместном. Вслух произнесено! Тогда оно урядником и судьёй вам становится. Обоим! Тебе и тому, кто дал его. И если нарушено оно будет тем, кто произнёс его, – тобой ли, им ли, – в укор и жало оно тому тут же станет.

Если же не дано тебе было обещание то, не слились два корешка ожиданий в единый ствол, то что-то неладно с твоими ожиданиями. Ты ждёшь того, что заветом в душе твоей заповедано, но что укладом в юдоли земной, или жизни твоей, не стало! Да не просто ждёшь! Силой нудишь того, через кого рай потерянный тебе показался. А сила та – обида! И становишься насильником ему! Ибо волен человек в путях своих. Никто ему тут не указ. И коли не закрепили вы словом пути ваши совместные, то и спрашивать с него нечего. А все наши «разве не понятно», «это же очевидно» – от лукавого. И лукавство! Волен он, как и ты, пока вы словом не повязаны. Ты же обидой своей – насилием – требуешь от него того, в чём росписи он не оставил. Росписи словом! И тем самым вопреки Богу идёшь, который никогда не насилует человека. Свободу даёт ему! Так и становишься ты богоборцем в обиде своей!

Оттого это всё, что неточен ты! Твой мир, твои ожидания и тот, от кого ты чего-то ожидаешь, – зачастую два совершенно разных мира, между собой мало сочетающихся. Сложи их, и будешь ты удивлён, как такое могло случиться, что ты переложил со своей «больной» головы на его «здоровую», что тот, кто рядом с тобой, полностью тобой выдуман! Он или она иным поприщем идёт по жизни, с тобой не связанным, как бы ни горько это было, а ты его в грёзах своих с собой повенчал иль повенчала. В общем, как в той поговорке всё выходит: нашёл дурак игрушку – лбом орехи щелкать.

Так уж часто бывает, чуть ли не сплошь, что мы выдумаем себя, придумываем свою жизнь, а потом пытаемся вместить в неё действительность, которая никак туда не хочет вмещаться. Ну никак! И тут мы начинаем воевать мир, становясь воями безжалостными. Под свой мир окружающее кроить! А если нет у нас сил вот так, напрямую, его подчинить, то мы его обидой начинаем воевать. А мир-то ни в какую. Сопротивляется! Не хочет он в тебя вмещаться. Он вообще ни во что не хочет вмещаться – облачаться. Ты же продолжаешь его бесконечными обидами воевать, в себя, словно в пелёнку, пеленать. Кто кого! Ещё поглядим! В конце концов разрываешь ты на части себя, рушится твой мир, как карточный домик, ломается твоя жизнь! Проигрываешь ты и уходишь!

Строим мы свой неточный мир умом дитячим-беззубым до пяти лет. А дальше живём в нём всю оставшуюся жизнь. И всё то, с чем сталкиваемся потом, в зрелости, мы стремимся вместить в него. Он, наш мир дитячий, есть та мерка, которой мы всё и всем отмеряем в последующем. То же, что никак не измеряется, мы либо выкидываем, либо воюем его теми же обидами, подчиняем. А договариваться мы не в состоянии! Потому как неточны! Договор ведь единственно верный – не договор о размежевании, но о пути вашем совместном. Он шаг – она шаг. И пошли, и пошли, и пошли… Но не пошли! Вот и требуем там, где нелепо требовать. Требуем обидой своей. Ибо она и есть наше требование.

Другое дело, если сказано тебе было, но не исполнено! Тут битва за душу твою! Требуй! Стой на своём! Может быть, ты и не получишь обещанного, но возьмёшь свой взяток для души! Станешь взрослее! И обретёшь толику успокоения. Не зря жизнь твоя в этом случае! Не грех тебе тут!

Только и тут не без подвоха бывает! Очень часто слышим мы то, что нам вовсе не было сказано, но что мы бы хотели услышать. И не говорили мы собеседнику своему то, что только что сказали. Сам он дундук. Так вот и играет в перевёртыши наш выдуманный мир. Обещал он! Клятвой кровавой клялся. А потом обманул! Но обманул ли? Обещал ли? Клялся ли?

Незрел наш мир! Дитячий в сути своей! Крутится-переворачивается в нём все! Играет в кувыряшки! Но каков же он, мир не мальчика, но мужа, взрослый мир?

Точный мир это! Мир, в котором всё течёт, всё изменяется!

Вот тут люди-то и пугаются-огрызаются. Как же это так: точный и текучий в одном лице? Точный – это когда от и до! Когда строго всё! Когда тютелька в тютельку! Когда сделал так и получил то. Не получится в нём из розы мимоза! И вдруг зыбь какая-то. Течёт и изменяется. В таком мире всё нарушается! А раз так, то и мира этакого быть не может!

Только вот написали на бумаге, да наткнулись на овраги! На то наткнулись, что люди случайностью прозывают. Незнамым! Можно ли случайность исключить из жизни человеческой? Она – неведомое нам, Незнамое же, а значит, то, что не в силах наших, не в нашей воле. Случайность поперёк точности идёт, напрочь её перечёркивает. Той точности, к которой мы все привыкли. Из-за неё, из-за случайности, мир наш нелеп. Не лепится он, рассыпается. Так с нами, суровыми, играется, забавляется!

И когда она, в какой миг, случайность непредсказуемая, выскочит как чёртик из табакерки? Один Бог знает! Но не то точность, что за точность мы почитаем. Та точность, к которой мы все привыкли, родная для нас точность, где от и до, мере подчинена. Но там, где мера, где всё считается-подсчитывается, всегда случайностью грозит нам. В этом случае, сколько бы мы ни строили свою жизнь по правилам незыблемым, грозит ей, жизни нашей, угроза неведомая, случай, воле нашей неподвластный. И пока висит он над нами мечом дамокловым, неточна наша жизнь! Не просчитать её никогда, жизнь! Она всегда больше любых расчётов наших будет.

Как образы устроены, которые кирпичиками мира нашего являются? Вот есть тель образа, его пределы, оболочка. Есть его содержание. Что оно из себя представляет, не о том разговор сейчас. Позже и о нём слово будет! Нас тель сейчас волнует. Неоднородна она. На боку у неё есть зыбель некая. Всматриваешься в неё – и себя теряешь. Ибо плывёт тут. Вроде дыра, а вроде и нет. Смотришь-смотришь – и сам поплыл. Именно этим местом образы друг с другом соотносятся – соображаются. Без зыбели не соображалось бы нам. Ведь образы наши – это кубики живые. Будь они законченные, в чёрном теле, их бы нельзя было складывать. Из простых сложные образы действия создавать. В общем, думы бы не думались наши. Но оттуда, где зыбель, и входит в образ Незнамое! Тогда-то и случается случайность! И не предсказать её, хотя немало тех, кто Боженьку за бороду схватить хочет! Просчитать мир да самому им править.

Есть зыбель во всём! И в скамейке этой, и в столе, и в кровати. Есть она и в мире нашем. Он-то ворочается, как всё живое. Разными боками к нам поворачивается. Вот когда у тебя из рук всё сыпаться начнёт, задумайся! То мир к тебе зыбелью повернулся. Незнамое с тобой рядышком. Тут ты и можешь Збожье услышать воочию! Или то, что люди волей Божьей называют – роком.

Вот тебе ещё одна загадка без отгадки к разговору нашему. Лишь то, что в самом себе замкнуто, полнотой обладает, и нет в нём места для случайности. Случайность – она со стороны лишь приходит. Но оно, что в себе замкнуто, самим же собой и ограничено. А то, что не замкнуто, вроде как бы со всем остальным сообщается, безгранично оно через сообщение своё, но полноты в нём нет. И случайность тут неизбежна. Только вот при этом лишь Вечность с Бесконечностью безграничны, нет в них случайности. Наши же сообщающиеся миры, мириады образов, хоть и переливаются друг в друга бесконечно, ограниченны и конечны. И не вечны. Есть в них начало и конец. Их переливание друг в друга – маета от неполноты и поиск выхода из безысходности! А загадка так звучит: то, что замкнуто, то бесконечно, хоть и ограниченно. А что конечно, то не замкнуто! Безгранично, но конечно! Ну-ка, разреши её!.. Как это так быть может? Безгранично, но не бесконечность. Ограниченно, но Вечность с Бесконечностью! И как они друг к другу повёрнуты? Чепуха – алала? Или стег Божий, шутка Его?

Любой образ через зыбель в боку с миром связан. Текут образы из одного в другой, из второго в тысяча третий, словно река бесконечная, маются, полноту ищут. Потому как неточны!

Та же точность, о которой я говорю тебе: «Неточен мир твой», – иное! Безмерна она, с точкой сравнима! В точке же нет меры! Если же ты с перепугу, а такое часто бывает, найдёшь всё же меру в ней, то не точка это. Определение! От и до точка твоя. У той точки, которая ТОЧКА, нет определения! Нет и быть не может! И нет той меры, которой точку эту измерить можно. Точка есть мельчайшее и неделимое! Атом греческий, или наш Аз. И тем самым сродни она Вечности с Бесконечностью. Врата в Сущее!

А есть ли что-то общее в словах «точность» и «течь»? Есть! Точное течёт! Живое оно! Настоящее! Настоящее же не измеришь! А вот то, что течёт вроде, но меркой измерить его можно, ненастоящее оно. Отпавшее от настоящего. Мающееся! Брыд, как в народе говорили. Себя ищущее! То, что течёт при поверхностном взгляде на него, не течёт вовсе, не точно оно! А то, что точно́ – течёт, не течёт оно. В Вечной Бесконечности стоит. Самой Вечностью с Бесконечностью является! Вот такая загадка тебе без отгадки. Лепое не лепится, нелепое никогда и не распадалось, чтобы заново слепиться! Что стоит, то течёт! Вечно одно и то же оно, никогда не повторяется! А что течёт – не течёт, но мается, себя потерявши!

Что в словах этих? Безумие или намёк на Истину ускользающую? Большинство от речей таких отмахнутся, как от мухи назойливой. Кто-то скажет – игра слов всё это, за которой ничего нет. Мир – он другой! А слова эти – бред сумасшедшего. В общем, пройдут мимо них. И таких будет подавляющее большинство. Но найдётся безумец, отыщется Икар, бросающий вызов очевидности, которого выбрала Дорога без конца. Вот он и подхватит эти речи нелепые. И лишат они его покоя.

Так уж мир устроен, что то, с чем мы соглашаемся, не успокаивает нас, но лишает покоя напрочь. Всё то, что нас увлекает, встаёт перед нами вопросом, задачей некой становится. И решают люди задачу сию, пытаются вопрос тот урядить, чтобы покой обрести. Но вопросы разные бывают. По зрелости душевной. Кому кусок хлеба насущного вопросом встаёт, кому лишний кусок, кому замета – впечатление. Перед кем-то деньгами он возникает. А кого-то, кто «до глупости» дорос, Вечностью с Бесконечностью озадачивает. Но не решается он, не рядится, вопрос такой, о лепом – нелепом, о точном – неточном. Наоборот, того, кто его пытает, он растворяет! И теряется «я» того человека, рушатся границы его. Оттого и любовь его охватывает. Она ведь не там, где плоть горит и где её гасить срочно надо, но там, где не душит, не давит. Не давит же лишь в безграничье! А вот границы-то и душат нас. До поры до времени мы не замечаем её, ограниченность нашу. Но вдруг в какой-то миг как-то нам не по себе становится в том, в чём раньше уютно было и где мы бед не знали. Дошли мы до предела своего местечка, вот и стали границы его бременем для нас. Душат они. Задыхаемся мы от ограниченности своей. Тут и возникают иные вопросы, не те, которые нас раньше волновали. Они – что ключи для человека, другие миры ему открывающие, бо́льшие, в которых не был он никогда.

Так вот, шаг за шагом, проходим мы Век свой! И доходим до дна! Вот тогда и встаёт перед нами Вечность в виде Голгофы! Озадачивает нас Бесконечность восхождением на крест! Нельзя её «принять в голову», расслабиться да жить спокойно. Не получится! И, наоборот, ещё больше больным Вечное сделает человека. Так ты лишь о местечке своём болел. А теперь местечко твоё всем миром стало, но тебе всё равно мало. И болеешь ты теперь за весь мир!

Увы, всё то, что мы «в голову принимаем», напрягает нас! Пытаемся мы это, «в голову принятое», связать и увязать в целое. Ибо лишь оно только, целое, нас устроит. А не выходит. Всякая жизнь частная, «своя польза», нас лишь пуще разгуливает. Мало нам того, что мы получаем! Нам нужно ВСЁ!!! Так вот и растём мы, чтобы однажды дорасти и в суть ВСЕГО начать всматриваться. Каково оно, ВСЁ? Почему человеку всё время мало? Почему он насытиться не может тем, что от трудов своих непосильных стяжает? Почему он, словно дитя капризное, всегда одинокий, даже среди десятков любящих его людей? Почему только там хорошо, где нас нет? Почему жизнь наша – вечный поход до горизонта предательского, убегающего? Во-о-о-он там оно, счастье! Доходим мы до вешки намеченной, а счастье всё так же, во-о-о-о-о-он там оно. Почему жизнь всё время нас перед выбором ставит? Почему нельзя и то, и это, и вон то ещё?

Тогда-то перед философом таким доморощенным и встаёт вопросом вся та чепуха, от которой «люди дела» отмахиваются. Так что всегда так было и будет до тех пор, пока Суверть крутится, пока мир существует. Дело обычное!

Если ты мир свой зрелым умом устроишь, не сейчас, однажды, то не будет в нём как надо, не будет в нём как должно! Не будет в нём и того, кто тебе должен. А раз так, не будет в нём обид. Не будет в нём холода! Не будет в нём голода! Не будет в нём и жизни со смертью! Точный мир – это Живой мир! Мир, который движется и не движется! Мир, в котором… Мир, который… Нет тут слов. Не подберёшь их для такого мира! И это мир ЛЮБВИ! Любви, которая не ищет своего, не раздражается, не обижается! Не рождается и не умирает! Всё покрывает!!!

Но не выстроить такой мир по хотению! Не построить его по волению! Нет прописей для него. Лишь выболеть его можно! Зачем же тогда я тебе говорю о том, что видит око, да зуб неймёт? А для того, чтобы сказано было! Посеяно семя! Взойдёт плод! Пока же – трудись, борись, ошибайся, падай, обижайся, поднимайся, предавай или будь преданным! Живи, одним словом! И помни: мы ноги все! Кто-то для тебя левая нога, для кого-то ты левая нога. Так и идём по жизни, левой-правой. Ты, левая нога, сделала шаг свой. Очередь за правой. Левой-правой! Не делает правая нога шага своего? Так это и есть её шаг! Очередь за тобой! Иди! Не стой на месте! Не жалей себя, мол, бедный я, несчастный! Никто меня… никто не для меня! Как раз этим «никто не для меня» для тебя они! Не видишь ты того, потому что неточный!

А как идти-то? Трудясь, борясь, опасностью шутя!

* * *

Тут что-то толкнуло меня изнутри. Затряслась хата Лесника, задрожало пространство вокруг, поплыл его голос, и я… вновь очутился в комнате с именинником. Солнце уже скрылось за горизонтом. На стенах комнаты продолжали играть блики огня, словно топилась печка, всё так же густо пахло кавказскими травами. Я силился понять: сплю ли я, бодрствую? Приснилась ли мне беседа с Лесником? А может быть… Всё для меня смешалось в единое.

* * *

– Пусть будет так! Понравился ты мне, – продолжал свой рассказ именинник. – Отпущу я тебя! Ты же станешь Волей моей до поры, исполнишь то, что должно свершиться! Когда тебя упрекнут в том, чего ты не делал, подними руку свою. И исполнится Воля моя! Чему быть – тому быть! Иди с миром!

Тут Диво, со мной говорившее, подняло громадную руку и махнуло ею. Всё то, что окружало меня в тот миг, будто дрогнуло и стало растворяться. Вот тут-то мне стало по– настоящему страшно! Пропали облачные стены, пропал и облачный пол. Я стоял над бездной! Лишь ещё какое-то время передо мной были гигантские ноги Дива. Но потом и они исчезли. Вокруг меня не было ничего! Это-то и испугало меня! Ничего!

А потом это Ничего вздрогнуло! Что очень удивило меня. Как такое может быть? По сей день я силюсь понять именно эту странность, но так ничего и не могу сказать. И я полетел в бездну!

* * *

Я тоже полетел в бездну вместе с этими словами именинника и… оказался вновь в хате Лесника. Он сидел возле печки и, как это делал всегда, вырезал из дерева фигурку. Сову. Резьба по дереву наряду с писанием палочкой на песке приходящей и уходящей воды в реке была его любимым занятием.

– Однажды, – продолжал свой рассказ Лесник, – ты задал мне вопрос о времени. Я тогда снял с него лишь один из слоёв непонимания. Но, как и всё в этом мире, время покрыто сотнями подобных слоёв. Если мы с тобой даже сотню-другую раз поднимем этот вопрос, он будет так же далёк от своего исчерпывания. Но это надо делать. Чтобы однажды сделав, обрести ровность. Ведь вопросы – что складки на полотне мироздания. Отвечая на них, мы разглаживаем складки те. Не делать же этого мы не можем. Складки-то давят. Шевелиться заставляют. Так и время нас однажды покоя лишает, когда мы с ним соприкасаемся. Так-то все мы вроде ему подвластны. Но не всяк с ним соприкасается. Тот лишь, кто всматриваться в него начинает. Но тот лишь готов посмотреть ему в глаза, кто страх изжил, кто безумия перестал страшиться. Ведь размышления о Вечности с Бесконечностью – пустое занятие, способное привести лишь к безумию.

Время же и есть маета мира. Вертмя вертится! Ходят две половинки друг за другом, никак не встретятся. Одна половинка – Да, другая – Нет. Связано оно неразрывно с тем, что мы видим вокруг, – с исчезающим миром. Утекает он, но никуда не утечёт, потому что тут же возвращается. Вертмя вертится! Замкнут мир в самом себе. Как и время. Не может оно быть линейным, не может оно течь из прошлого в будущее. Если бы оно так было, то должно было бы время быть бесконечным. Но если ты всмотришься пристально, то увидишь, что бесконечность и время несовместимы. Вечность-Бесконечность безмерна. Нет в ней вчера. Нет в ней завтра. Невозможно в ней начало, невозможен в ней конец. Вечность-Бесконечность неразрывна. Мы же видим иное. Всё имеет начало, всё стремится к концу. Но всякий конец не конец вовсе. Нельзя оборвать нечто в Вечность. Лишь к началу. Присмотрись – и узришь ты то! Конец там, где начало. Начало – где конец. Круг замкнулся. Вертмя вертится.

Но нам чудится линия. Линия той же жизни. Только нет тут прямого! Прямое – оно не от мира сего! Наш мир – лукавство! Лука изогнутая. Смотри! Смотри пристальнее! Линия, исходящая из Бесконечности и уходящая в Бесконечность… Такое может быть, если ты зришь не дальше своей вытянутой руки. Не страшись отпустить взор свой в Бесконечность. И ты увидишь: нет тут движения. Времени нет! Не может оно течь прямо! Вертмя лишь! Что было, то и будет. Чернотроп! Ходят две половинки друг за другом, уходя друг от друга. Нельзя родиться навек, нельзя умереть без остатка. Есть только настоящее, да и то оно условно, и прошлое, которое было уже и будет снова невесть сколько ещё. Доказать этого нельзя. Верить в это… Тут кому как на душу ляжет. Хочешь – верь, не хочешь – не верь. Всяко маета тебя маять будет! Увидеть сие надо! Что несложно сделать. Не отводи взора от Вечности лишь, и обретёшь ты тишину – Стихию. В ней и найдёт на тебя, накатит Дух Святый! И станешь ты Светом и со Светом! Пребудешь Волей Божьей!

Всё возвращается к себе же! Но почему тогда, вижу, ты хочешь спросить у меня, ты никогда не возвращаешься в том же самом обличии?

* * *

Удивительно, но Лесник на самом деле не просто сказывал свои сказки, но всегда беседовал со мной, хоть я чаще всего и молчал. Он угадывал мои мысли, предвосхищал чаяния, отвечая на те вопросы, которые вставали передо мной. Точнее, не отвечал, а направлял взор мой в нужном направлении. Наши с ним беседы больше походили на театр одного актёра. И этим актёром был не я! При этом я всё же весьма активно принимал в них участие. Только мысленно. Тем не менее у нас всегда выходило полноценное общение.

* * *

– Потому что мир ищет самого себя, бежит от маеты и в поисках своих никогда не повторяется! Вот такая загадка без отгадки! Всякий раз новый, но всегда один и тот же! Крутится вертмя мир, и так попробует, и этак! В одном сочетании, в другом. Никак не сходится! Века проходят, а воз и ныне там! И откидывает мир то, что мимо. Не может он себе позволить роскошь такую, как повторяться. Потому и не бывает двух совершенно схожих его проявлений. Так что хоть ты всегда один и тот же, но никогда не бываешь прежним. Помнишь всё, но не узнаёшь ничего, потому как оно уже другое!

Но что же такое настоящее в этой круговерти времени? Замок! Замок к загадке мироздания. Настоящее – это та точка, в которой можно разорвать данность, или ту несуразицу, в которой мы застаём себя. Как сделать то это? Если ты находишься в Суверти, то никак! Здесь, в нашем мире, не хватает одного-единственного камушка! Самого маленького! Размером с ноготь мизинца. Камешка, который нужно привнести в мир этот извне, чтобы он обрёл законченность и полноту. Без него, камешка этого, мир всегда будет с недостатком. И ты есть с недостатком! Неоткуда взять тебе камешек тот! А раз так, то маяться миру, как и тебе, и маяться. И будет в мире сем конец началом, а начало – концом. Вертмя лишь! Скрип-скрип, скрипит колесо то. Скрип-скрип.

Но как же тогда быть? Не верить! Предать слова сии анафеме и начать… да что угодно начни делать. Делай не делай – грех делам твоим! Мимо! Можно ли там, где изначально недостаток, достигнуть полноты? Ну негде взять ту малую толику, которая изменит всё напрочь!

Только ты не отчаивайся и делай! Иди против ветра! На месте не стой! Не признавай, что всё то, что дано нам, в жало дано! Не принимай! Не признавай! Чтобы однажды удивиться: а ведь так оно и есть! Суета сует, всё суета! А пока строй, ломай, учи, лечи. Обнимайся, ругайся, встречайся, расставайся. И вновь встречайся, встречайся, встречайся! И почаще говори другим, что всё то, чем они занимаются по жизни, – муть, мазута, чешуя, лажа, бодяга, сиська, лабуда, мурота, чуха, транда да околесина! В общем, не тем они занимаются! И сами они муть, мазута, чешуя, лажа, бодяга, сиська, лабуда, мурота, чуха да транда. Глядишь, и до тебя дойдут слова твои. Вот тогда бросишь ты все дела свои и дурости себя сполна отдашь. Начнёшь в Настоящее всматриваться! Это и есть ключ к нему, к Настоящему, – взор твой!

Мир наш – что шарик. Вроде как ограничен, но не дойти до границ его. Не было бы у него пределов, был бы он, а точнее, не был бы. Ничто! Которое ни есть, ни нет его! До границ же не дойти, потому что вертмя вертится. Пошёл прямо, вернулся на круги своя, туда же, откуда ушёл. Одним словом, пошёл – никуда не ушёл! Нет прямых путей тут. Не забывай! И ты не прям. Лукав! Даже если хочешь прямо. То есть нельзя тебе не соврать. Говоря правду, ты лукавишь! Сказав по правде – соврал. Хочешь мира – творишь войну. Но тут же тебе дана важнейшая подсказка! Вернуться к себе!

Только вот невнятна нам подсказка эта. Нет в ней строгости, или, как говорят нынче, конкретности. Более того, раздражает она. Ибо ни о чём. Ха! Вернуться к себе! Избито, затёрто, замылено! Но не зазря она. И говорит нам о «вхождении в сердце».

Столь об этом было сказано в разные времена… Тысячи док на поприще сем. Советы дадут тебе, что и как, так и вот так. Только не вяжется что-то. Почему? Нет ответа, нет и привета! Не привечается! Есть лишь догадки с загадок, пророками Божьими нам данными, коих и сейчас немало вокруг. И которых мы же и побиваем за то, что они напоминают нам то, что мы так хотим забыть.

Призывали же и ныне призывают нас пророки всегда к одному – меру блюсти. Что есть одно и то же, что в сердце зреть. Но в призыве том нет побуждения. Иное! Может быть, даже печаль! Ибо если ты пока что впечатлениями наполняешься, или деньгами насыщаешься, или властью себя утешить стремишься, без толку тебя призывать к другому. Мимо тебя пройдёт призыв сей. Потянув за уши, росту ни на вершок не прибавишь. Лишь уши оторвёшь! Пророки за иным сюда приходят. Службу свою сослужить, иногда нам неведомую и совершенно непонятную.

А мы что? Мы живём мы без оглядки. Тянем мир на себя по жадности своей, от голода. Ты, я, он, она. И что на выходе-то получается? Мир от того в разгар входит. И появляются в нём потуга, накал и рачение. Одним словом, напряжение. От того неуклюж он становится. Не у клюжи. Болеть начинает! Помнишь хоть, что «клюжа» значит? От «клюди» слово это. А «клюдь» – краса это, стать, порядок! В общем, от чрезмерной жажды жизни мы мир свой больным делаем. Себя больными делаем. Ведь мир и есть я! Теряет мир стать, красу, порядок. Болеть начинает. Вот и лекарей ему посылает Господь в лице пророков. Возвещают они слово миру о сердце и светят при этом светом Божьим, нетварным. Ярко и безответно. Но в свете том они дотла сгорают сами. Ибо рок есть тот самый зов Божий – огонь испепеляющий. Увы! Увы! И увы! Светя другим, сгораешь сам! Иного пути нет! Можно, конечно, оспорить это, если у тебя есть сто веков в запасе. Никто тебя не торопит! Иди, ищи счастье, стучи во все двери. Я тоже никуда не тороплюсь! Встретимся здесь же через эти сто веков. Ибо вертмя вертится. И никуда не уйти никому! Но кто слово то, о сердце, услышит, тому впрок. А кто не услышит… На нет им и суда нет. Но мир от слова того правится, разглаживается. Клюжим становится!

Иногда, правда, приходится кровь миру пускать, чтобы в чувство привести его. Тогда-то и случаются те беды по меркам человеческим, которые миру во спасение. Увы нам! Наша чрезмерная жажда жизни и есть причина того, что нас в оторопь берёт. По делам нашим. В том числе и несделанным! Поделом!

Но ладно, нелишним тебе будет слово это о пророках – лекарях мира. До кучи всё! К одному и тому же! А может, даже и в утешение. Кто его знает, как оно сложится?

Когда в сердце ты смотришь, то клюжим становишься! Зажигается светильник сердца твоего, высветляет его. И входит в светёлку ту тишина. Уходит маета!

Вот я тут тебе о Вечности с Бесконечностью толкую. Бесполезное это дело в глазах жить спешащих. Но спешка их – от жажды жизни, которая жадность есть! Спешат они, спешат, и… на тебе – болезнь. Что тут делать? Лечиться! Идут болезные по лекарям разным. Одного, второго, десятого теребят – мол, верни мне здоровье! А что те? Они стараются, честно их лечат. Правда, не без своей выгоды. Но как-то не так всё. Вот тут бы болезному и целителю его оглянуться да попытать болезнь: отчего это она так люта? И увидят они, что мир их, как и они сами, неуклюжими стали. Потому и не помогают снадобья чудесные. Им бы сердце своё отладить. И отступит болезнь та. Боль останется, но болезнь-то уйдёт. Если же ты от боли хочешь избавиться и жить в удовольствие, если ты болезнь и боль не разделяешь, то вновь увы тебе! Молодо-зелено, погулять велено! Погуляешь – опыта нагуляешь, вот тогда и слова мои попомнишь. А я пока подожду тебя! Я никуда не тороплюсь! Вертмя вертится! Всё возвращается на круги своя.

Но как сердце ладить-то? Просто сесть и в него смотреть? Можно и так. А можно в Вечность с Бесконечностью начать всматриваться, на языке их держать, в беседе окатывать. Ибо что в сердце нашем? Не зло и не добро! Любовь? Да, любовь! Но не добрая и не злая любовь, не страстная, не смертельная. Не возвышенная, не целомудренная, не ревнивая, не… В серёдке есть лишь одна единица измерения. Вечность с Бесконечностью. Именно ею любовь измеряют и измерить не могут. Знаешь, как в народе эту меру называли? Шиш!!!

Всё это сердце твоё ладить будет, мир твой править! Сомнительно это трезвым, или сручным людям. Не пощупать – значит, ну его! Что же, ходить им кругами и ходить. В болезнях более становиться. Есть время! Вертмя вертится! У них, у сручных, тоже есть сто веков наперёд. Сто веков боли! Все мы однажды до точки дойдём! Вот тогда взор наш сам в сердце обратится. И узрит там любовь, не описать которую, не сказать о ней! Такие вот пути человеческие. К сердцу! Где и есть источник Сущего. Только его испив, можно жажду утолить и перестать жадным быть.

Тогда что же получается: пока лишены мы сыти той, которая в источнике том? Нет! Тут уж нет, не так всё, воскликнут мятущиеся души.

Что им сказать? Не лишены. Добры к нам хранящие источник. Дают из него Сущее испить. Без этакого глотка-другого засохла бы жизнь. Тогда это бывает, когда влюбляемся мы. Кратким всполохом в этот миг нам Небеса открываются. Вот тогда взор наш в сердце устремляется. А потом что? Потом уходит он из сердца. Не удержать его нам там. В сути, в Бозе. В мир он соскальзывает. Но почему так? Почему не получается любовь сохранить у нас? Остываем мы. И вот уже многие сомневаются в любви: есть ли она вообще? Не выдумка ли? Лишь в книгах о ней пишут!

А потому что умные мы! Не дано нам, в отличие от дурака. Только нелеп дурак в очах людских. И изгой! Ну скажи мне, много ли у тебя найдётся сподвижников, если ты их в безумие позовёшь? Не хотят люди принимать этакой «философии». Да, для них это философия. А значит, нечто оторванное от жизни. Далёкое от неё. ТЕ-О-РИ-Я! Но именно потому мы устаём любить, перестаём гореть, обрастая болонью, что практиками являемся да дурака боимся. И становимся лютыми да ядовитыми.

Иди туда, где нет тебя! И это путь Дурака! Дорога без конца! Дорога без начала и конца! Дорога, в конце которой нет цели! Дорога в Никуда!

Как понять это: «где нет тебя»? Очень просто! Где не ладится у тебя, там и нет тебя. Где ничего не получается. Нет, не хотим мы воспринимать указку эту. Указует же нам сама жизнь! Через тысячи неурядиц. Слышишь? НЕ У РЯД иц. Не у ряда, не у порядка. Коли не течёт жизнь твоя, словно река гладкая, но порожистая, то о чём это говорит нам? А о том, что там, где бурлит, где неурядица, помеха некая есть. И эта помеха есть то, что портит жизнь твою. Оттого ты и несчастлив. И тут я раскрою тебе хитрость одну. Счастлив по жизни лишь тот в конце окажется, кто в прах сотрёт помеху эту. Так что ищешь счастье – иди туда, где неурядицы. А если нет у тебя неурядиц, если жизнь твоя – болото, то и ходить тебе никуда не нужно! На месте ты. Там, где скука и рутина, – там и есть твоя неурядица.

Мы как счастье воспринимаем? Как нечто… этакое! Как УХ!!! Когда на одном дыхании! Когда переполняет. Когда… Так-то оно и не так! Когда УХ, это говорит о том, что прикоснулась к нам Благодать Божья. Тогда-то и переполняет. Ею, как милостью, как заветом о том, что не брошены мы, живёт каждая душа! Коснулась нас Благодать, оживила, а дальше потрудись-ка, будь любезен, на ниве неурядиц! И лишь пройдя сквозь них, поправ их дотла, ощутишь ты счастье. Оно – что награда тебе будет за труды нелёгкие, словно отдых. Оно – что исцеление после болезни тяжкой. Так что без трудов, а где-то и потерь, – и счастье мимо! Более того – лишь через подвиги оно нам улыбнётся. Лишь через подвиги!

Нет, скажешь! Я хочу сейчас счастливым быть. Не хочу ждать! «Ожидание – это мёртвое время», – говорят нам «мудрецы». Но ожидание и есть труд. Без труда же не вытащишь и рыбку из пруда. Не потрудиться – так и хлеба не добиться. Где труд, там и счастье, говорят в народе. Не зря говорят! Так что вот тебе пища для размышлений.

Есть у людей опаска, что мимо них жизнь пройдёт. Вот и спешат они успеть! К успешности стремятся. Всех и вся под себя подминая на этом пути. Завистливые потому что. За видью они! Не видят дальше носа своего. Не видят того, что труды наши не только здесь, но и там плоды нам дают. Не только тут они мир наш творят, но и там, за чертой его обустраивают. Тут часто наши потуги нам же бесплодными кажутся. Корим мы себя за это, казним! Вот ты, к примеру, болеешь за неё, за свою избранницу, изводит тебя то, что жизнь её не как сыр в масле, что холодно ей, голодно. Изводит тебя и то, что ничем ты ей помочь не можешь. Ну не дал Бог бодливой корове рогов. Не можешь ты не то, что каждый каприз её исполнить – даже чуточку её участь облегчить. Словом добрым разве что поддержать? Но что слово стоит тогда, когда кусок хлеба остро нужен. Да!!! Словом, пусть хоть и добрым, сыт не будешь! Да и она где-то так же думает, попускает себе мысли такие. Вот ты и печалишься печалью жгучей. Потому как голодный человек глух к сердцу своему. Предаст он самого и себя, а вместе с собой и тех, кто о нём печаль имеет. И пока он не насытится… нет, не хлебом – болью, – не услышать ему глас сердца своего и зова Божьего, в нём звучащего! Так и будет искать он справедливости. Так и будет суды с присудами криво творить да виновных назначать. Так и останется жестоким. Ибо жестокость есть мета сердца ожесточённого. И что ты тут сможешь сделать? Тем более что и тебя уже клеймом вины заклеймили да стену отчуждения от тебя строить начали. А как же, ты ведь не смог… Стоять лишь за такого в подвиге! Болеть за него. Это и есть твоя битва за любовь! Битва за неё, твою половинку! Твоя боль и есть то, что люди любовью называют! Но она, боль эта, исцеляющая!

В этом подвиг твой! И её тоже! Задумка вам такая! Ей казни холодом и голодом терпеть и от них взрастать. А тебе от того боль испытывать. Так вам в Книге судеб записано. Не предавай любовь! Не отступай от трудов своих, на первый взгляд бесплодных. «Первый взгляд» всегда недалёк. Не суди мир по нему, не бери его на мерку, мир измеряющую. Смотри, смотри и смотри туда, за… Даже если это тебе покажется нелепым! Даже если скажут тебе, что ты плохо кончишь! И прозреешь ты. А прозрев, увидишь! Что? Пусть это пока для тебя останется неведомым! Самому ведь увидеть надо! С подсказкой ты подсказку и увидишь. Обманет она тебя, в лукавство заведёт!

Но всё же… Скажу малую толику того, что увидеть тебе суждено тебе. Увидишь же ты, что лишь в трудах подобных, где в подвиге стоять тебе приходится, жизнь твоя в точку собрана будет! Как ключ к замку она в этом случае подойдёт. А значит, откроется тебе… Вот тут уж промолчу я.

И мимо она, когда ты ищешь путей лёгких, жизни сытой да счастья неземного. Когда спасти себя хочешь от голода, холода и безысходности, сбежав к другому или другой. Когда ищешь ты даром! Когда не дело пытаешь, а от дела лытаешь! Ключи к замку тому подбираешь, хотя и в руках ключ тебе нужный держишь. Когда перебираешь, словно дитя капризное, – не мой, не моя, не моё – в надежде «своё найти». Об этом и напоминают нам пророки Божьи. Трудясь, борясь, опасностью шутя, счастлив ты будешь! Но это и раздражает нас! Не хотим мы трудиться! Не желаем нудить себя! И восклицаем: «Что же теперь, не искать себя? Я ведь себя ищу, не своё, не выгоду, как эти лжепророки твердят! Если так уж сложилось, что не мой это человек, я его десять лет ждала, а он не идёт! И не моё это дело, ну не срастается! Я что, мучиться с этим должна?»

Увы, не видят таковые, что подмена тут тонкая вершится. Ищут-то они себя. Так оно и есть. Не поспоришь! Только себя искать – не грибы собирать! Тут-то и то каждому грибку поклониться надо. А уж себя собирать… Дорого мы стоим! Очень дорого! Ходим мы по миру и выкупаем себя. Выкупаем из всего, с чем жизнь нас сводит! Во всём том частичка наша есть! Выкупаем же… слезами горькими. Это единственное купило, которым мы платим за себя. За всё надо платить! Даром всегда отдарками болезненными оборачивается! Так что не знаешь, что лучше? В дар получить или впятеро заплатить, да и то наперёд, а не опосля?

Не дела даже добрые наши, не милостыня щедрая – за себя плата, но слёзы светлые! Любви слёзы! Тогда они нами бывают пролиты, когда не в силах мы, но болит. Не за себя болит – за неё или за него, за других! Не слёзы жалости по себе несчастному это. То чёрные слёзы.

Одним словом, по дешёвке мы, со скидкой хотим. Злимся, когда по нашим счетам не выходит. И дешёвками по жизни в этом случае проявляемся, гумызниками. Вот в чём подмена хитрая. Дорогу же осилит идущий. И только он! Вот ему-то по труду его и награда – счастье! Когда же не идёшь ты, когда ждёшь попутчика сердобольного, который тебя на руках понесёт, – сносит тебя, от счастья уносит. Всё призрачней оно и призрачней. А ты всё злобней и желчней, всё ехидней и гневливей, всё злопамятней и ядовитей. Все для тебя шизофреники и «плохо кончат». Все для тебя «испортились». Ибо дорога та – не дорога, но поток встречный, сносящий тебя в Клязю! Так что, трудясь, борясь, опасностью шутя лишь, в полноте ты будешь! Увы! Неприятно оно тебе, но это так!

Таково вот,счастье! Настоящее счастье! Не то, которое нам на миг показывается, когда мы шило на мыло меняем. То «счастье» от перемен больше злосчастием является. Ужалит оно нас злом скоро. Больно ужалит!

Такова она, любовь! Не новая любовь, в которой всё то же злосчастие скрыто, но истинная любовь!

Не предавай любовь свою! Не меняй счастье на злосчастье. Да, может жизнь тебя в бараний рог скрутить и ты можешь оказаться в плену. Может быть, даже и сладком, когда тебе суждено будет оказаться в объятиях другой или другого. Увы! Слаб человек! Но только не предавай любовь! Если ты расстанешься с ней только потому, что «так сложилось», если ты оправдаешь себя – мол, а у меня любовь… новая, то роешь ты себе яму глубокую. Ведь долгом останутся твои незавершённые отношения, бременем на тебе повиснут. И не скинуть их.

Конечно, ты оправдаешь себя, сказав, что… А наговорить ты в своё оправдание с три короба можешь! Мы, люди, изворотливы и находчивы в оправдании своих слабин. Но не поддавайся слабинам тем, и не предавай любовь, даже предав любимого или любимую. Это я тебе говорю, Человек! Не к Скотине я твоей обращаюсь, не к Людине. Даже если ты, Человек, «спас» себя, оказавшись в объятиях другой или другого, не предавай любовь! Прими эти объятия как наказание. Ибо наказание за предательство любви для тебя, для Человека, не в пример страшнее ждёт! Хотя… нет худа без добра! Предав любовь, ты своё наказание огнём примешь жестоким! Жиком, как говорили знающие. Жечь он тебя будет неустанно! Спалит он твоё мнимое счастье. Дотла! И выгонит огонь этот тебя на дорогу, которой нет начала и конца! И однажды придётся тебе возвращаться к ней или к нему, чтобы долг любви отдать! И повторится всё, как встарь…

О-о-о! Это единственный долг – долг любви, – где с тебя сполна спросят!!! Тут уж до мелочи посчитаются! А как же, ты ведь променял любовь на счёт и учёт, успокоил себя, что вот эта твоя новая «любовь» что ни есть самая настоящая. А до этого было так себе. Наверное, ошибка. Что это, как не счёт с учётом? Эта лучше, чем та.

А теперь хочешь, чтобы к тебе без счёта подходили? Нет! Какой мерой ты меришь, такой и тебе отмерят! Ведь именно долги любви нас от Скотины отваживают и к Человеку устремляют. Но они же и на Голгофу нас ведут! И никакие «мнения» и «точки зрения», которыми ты утешать себя будешь, тут не спасут. Никакие отговорки о том, что «человек такой-сякой оказался», тебе не помогут! Долг хуже греха! А долг любви и того паче! Он тебя непременно на суд приведёт. А присуд будет – долг тот возвращать. Так что нет худа без добра. И повторится всё, как встарь. Вертмя вертится! Все долги тебе вернуть придётся по пути к Человеку! И иной дороги просто нет!

А теперь поспорь! И не поспоришь, ведь, если услышал. Там, где за себя торг идёт твой, нет цены разумной! Сколь бы ты ни сделал, ты недоделал! Сколь бы за себя не заплатил, ты продешевил! Особенно когда ты выгадал, да сберёг. Оно всё дороже!

Тут-то, когда ты всегда опаздываешь, когда идёшь за горизонтом, а он так же далёк, немудрено однажды устать. А уставать-то и нельзя! Как только устал, тут же стал самому себе проигрывать. И тут уж раздражение на самого себя начинает накапливаться, которое мы почему-то на других перекладываем. Как говорится, с больной головы на здоровую.

Как не устать? Ведь усталость напрочь отравляет нам жизнь, к предательству ведёт. Жизненно важный вопрос! Отдыхать больше? Время от времени менять обстановку? Чаще нырять в отдушину, если таковая есть у тебя? Чего-то ещё? Нет! Не даст всё это ожидаемого отдохновения. Усталость будет накапливаться и накапливаться. И портить нам жизнь. Потому что она – удел умных! Тут тебе и ответ дан!

Вижу, что озадачен ты словами моими. Многие бы на твоём месте возмутились. Многие! Как оно так, мол: усталость и умный? Никакой, право, связи между этими понятиями нет. Что тебе ответить тут?

Мудр наш народ! Есть у него и такая мудрость: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт! Верна она? А как же! Ещё как верна! Но из всего есть исключение! Я уже тебе говорил, что мир наш через образы явлен, но есть у каждого без исключения образа слабина – зыбица! С ней-то и связаны исключения из… А с исключениями, которые мы чаще всего стремимся упорно вычеркнуть из нашей жизни, просто отрицая их, приходят те самые нежданчики, которые переворачивают мир с ног на голову. И рушится он! Мы же вынуждены начинать всё заново.

Но в чём состоит исключение из мудрости сей – умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт? В чём тут нежданчик? А в том он, что жизнь нашу такой мудрый подход-то облегчает. Но от неё, от жизни, и уводит! Опять нелепость, скажешь? Тогда смотри сам…

Жизнь жизни рознь. Увы! Оскудели мы изрядно, обмелели, в одно слово умудрились вместить разные понятия. Казу получили! И живём в скаженном мире. Но мир-то – наше зеркало. Он наше отражение. Вот и выходит, что скаженны мы сами. И все наши представления сплошь искажения.

Что такое жизнь? Не ответить тут одним словом. Да и не надо. Достаточно задаться вопросом, можно ли прожить и не тужить всю жизнь за забором, в местечке своём. То есть довольствоваться тем, что ты имеешь, даже если оно изрядно? Нет, конечно! Хоть и будут призывать тебя «премудрые пескари» призывать довольствоваться малым. Мол, богат не тот, кто много имеет, а тот, кто мало желает! Нам всегда чего-то не хватает! И это последствие греха – разделения!

Чтобы найти себя, чтобы успокоить свою мятущуюся душу, придётся всё же за забор идти! Одним словом, в неведомое шагнуть! Но шаг этот лишь безумный может сделать! Умного да рачитого никогда не заманить туда, где невесть что или, того хуже, вообще ничего. Не то что безумца! Разве не так? Большинство людей, прежде чем любой шаг сделают, пощупают всё, понюхают, лизнут даже. Чтобы надёжно оно было! С мерой они ко всему подходят. Но только там, где мера, уж давно всё измерено! Изначально! Не было бы измерено – и меры бы не возникло! Нам лишь кажется, что мир этот измеренный неведом нам. Но он давно хожен! Нами же! Оттого и маета одолевает! Побуждает она нас за забор тот шаг сделать. В неведомое!

Мир наш через образ сотворён! Хотя слово это – «сотворён» – не совсем подходит для характеристики нашего мира. Скорее не сотворён он, но сколками является. Поломка он больше, а не творение. Ну да ладно. Образы изменчивы! И творит из них мир сам себя! Творит в поисках совершенства. Через саморазрушение и самосозидание!

Но вновь сложившаяся картинка – это то же самое, что было уже, но другим боком! И боков сих не счесть. Течёт мир на бытийном уровне в поисках совершенства. А на бытовом – в поисках лучшей жизни. Ток этот и есть ум! Не наш ум, но мы порождения ума!

Ум – это поиск самого себя, хождение друг за другом двух половинок, Ма – Тьмы и Ла – Света. Одним словом, смена дня и ночи, рождение, умирание и вновь рождение нового образа. А усталость – это мета исчерпавшегося образа. Ведь любой образ – это сосуд, наполненный угаром, или дыханием! Его-то мы и называем временем, попадая в одну из бесчисленных каз. Заканчивается дыхание образа – угар, – наступает усталость его. Так вот и связан ум с усталостью.

Если же сказывать об образах разлато, так, чтобы охватить необъятное, то образы от начала наполнены неким содержанием, угаром – дыханием, и оно растрачивается потихоньку. Выгорает образ. Но в отместку сосуд сей иным наполняется. Исходом неким. Знающие его ещё ярицей называли. Ярица та – взяток. И откладывается она в котомочку мироздания. Есть такие поверья, что всяк образ, хоть то человек, хоть то булыжник, в глубокой своей сути – слепок с мирозданья, а оно само, некое первосущество, несёт в себе котомочку некую. И в неё-то помещается ярица, или опыт жизненный, который каждый образ имеет. Наполняется котомочка та смертью каждого образа ярицей – исходом, чтобы однажды переполниться. Вот тогда и произойдёт преображение мироздания. От неполноты к полноте. Так сказки древние гласят.

Есть такая же котомочка и у каждого человека. Наполняется она опытом – болью, ярицей, по-другому, чтобы мы однажды преобразились от тьмы к свету. Но всяк лишь клеточка первосущества. Старые сказы имя его ещё помнят. Иваном называют. А потому всё на свете – ветер с водой, булыжник с деревом, человек – все в одну копилочку взяток несут. Потому как едины в сути! Все к совершенству трудятся!

Так вот и течёт мир через образы, ищет через них совершенства, но до поры неведомой не находит. Потому как там, где обрезано, не может быть совершенного. Не обрести миру совершенства в образах, за образами оно лишь! В безобразии! Не бесконечны образы! Грехом поражены. Оттого устают они и рассыпаются. Вот и выходит, что удел ума – усталость! Усталость и погибель. Погибель и начало всего сызнова. И повторится всё, как встарь. Чернотроп! Вертмя вертится!

Каков прок в словах моих, думаешь ты? Ужалить тебя. Всякое слово, даже если оно тебе кажется бесполезным, в жало тебе дано. Гонит оно тебя, и в том прок от него. «Прок» ведь что означает? Пользу некую. А польза наша – дорога! Впрок – это в дорогу! В дороге душа наша вызревает. От поиска лучшей жизни, сытой, к Жизни Вечной, от ума к безумию! И видеть мы однажды начинаем: нет её, лучшей жизни. Блазня она, обманка! От того становится нам горько и больно. Что те, кто дорог нам, обручены со скорбями, повенчаны с печалью. Не уберечь их от боли, не спрятать! Бессильны мы! Вот тут и нарождаемся мы в бессилии к ЛЮБВИ! К безумию сподвигаемся! К безобразию! ЛЮБОВЬ-то и есть за умом! Заумь она!

Как же важно в битве за неё, за ЛЮБОВЬ, не уставать! Иначе в злобе погрязнешь, желчью захлебнёшься. Но для этого нужно из ума выжить! Не выгоду искать, ни жизни лучшей, ни тепла, ни уюта, ни счастья своего «масенького». Невесть чего! В слово не облечь! В образ не обрядить!

Ну? Увидел ты, как дрожать образ начинает, прежде чем рассыплется? Эта дрожь и есть его усталость! Усталость – это когда чуть осталось! Измором её называют! И тягостью. Увидел ты, как изморенный, тягостный образ рассыпается, как текут его ипостасные половинки, Ма – Тьма и Ла – Свет, чтобы вновь и вновь сложиться в другой образ?

Я действительно видел воочию то, о чём говорил Лесник. Удивительная штука: то ли он был таким рассказчиком, то ли кудесником, но я не просто слышал его. Я будто смотрел кинофильм яркий, красочный. Слышал дрожь неведомого мне образа, ощущал измор его. При этом оставаясь в его хате. Как такое может быть? Сон во сне? Или?..

– Устают люди! – продолжил сказ Лесник. – А почему? Потому что ставят перед собой… выполнимые задачи! И вновь вижу, как всё твоё естество возмутилось! Как же так? Уставать от выполнимых задач и не уставать от невыполнимых! Что-то в этом не так, что-то не то для тебя тут. Но всё именно так! Чтобы не устать, нужно поставить перед собой невыполнимую задачу, дурацкую. А для этого надо стать дураком – выжить из ума. Лишь он озадачивается нелепым. И только нелепое разжигает нешуточно. Сейчас тебе придётся взять на веру, а потом, может быть, уже и проверить своим ходом, день за днём, идя по жизни, если ты будешь разумным и прагматичным, если ты поставишь перед собой задачу стяжать счастье, ты непременно устанешь! А уставши, начнёшь упрекать всех и вся да себя жалеть. Это мета опаздывающего! Человека, отстающего от своей Задуми.

Есть каждому намётка на жизнь. И за её исполнение/неисполнение мы каждый день отчитываемся. Оттого нам либо прибавляют, либо убавляют по трудам нашим да по нерадению. А в конце вообще ответ дадим. За сделанное, за несделанное. Больше даже за несделанное. За то, на что замахнулись, да не выдюжили, за то, что взялись, но не успели. Учётность этакая на жизнь человеческую – Задумь и есть. То, что тебе на роду предписано. Но не всегда оно нами воплощено бывает. Когда душа в соответствии с Задумью, с учётностью своей по жизни идёт – искрится она. Но когда отстаёт от самой себя или вообще сбегает – ереститься начинает, злобится. Но жизнь о ней и тут заботу проявляет – дранкой подгоняет. Бьёт, не жалеет. А душа огрызается. Обидеться угрожает.

Бьёшься-бьёшься ты за счастье, а оно для тебя пустым словом лишь остаётся. Манит, да так маревом и мреет. Потому так оно выходит, что счастье твоё обозримое. Не дурак же ты – о чём-то таком, чего не пощупать да на зуб не попробовать, грезить! Но в том-то и дело, что то, что на зуб пробуется, далеко от полноты. Часть лишь оно. Вот и получают люди счастье частное, да грех в нём! Мимо полноты оно! Оттого и досада наша!

Так вот, чтобы не обижаться, не огрызаться, не клеймить всех и вся, чтобы не рушились опоры твои, обопрись о Ничто! Нелепо? Ещё как нелепо! По-дурацки! Опереться о Ничто! Но лишь оно и есть то, чего ищет суть наша!

Давай-ка мы вот куда с тобой поглядим. Вот, к примеру, ищут себе женщины надёжного мужа или спутника, опору надёжную. Ищут, перебирают. Тот не подходит, этот ненадёжен. Только нет в этом мире надёжных опор. Ибо всё течёт, всё утекает. И опоры тоже. Опёрлась женщина на этакого надёжного спутника, но шаткой опора та оказалась. Да ещё чего хуже, рухнула вскоре вовсе. И вновь женщина та начинает твёрдую опору искать, чтобы опереться на неё и горя не знать. За мужа завалюсь, ничего не боюсь! Столько опор она перепробует!.. У-у-у-у! Только тяжкий труд это – опору надёжную искать! Устаёт женщина! И как следствие – раздражение у неё, головная боль и постоянные казни миру от её головных болей! За раздражение своё, за боль головную казним мы окружающих, всех тех, кто под горячую руку нам попался. И всё больше и больше мир на части рвём, ибо сами же и разрываемся!

Что же не так с надёжной опорой той? Почему она ненадёжной оказывается? А не так лишь одно: всё течёт! Даже самая твёрдая опора утекает. И вот уже она рушится. За это, за своё разочарование от опоры той рухнувшей, казним мы других. За боль свою головную наказать их стремимся. Почему так? Потому что неточны мы изначально! Не течём вместе с миром. Наоборот, упираемся ему, ножки-ручки раскорячиваем, стремимся остановить его. Да на всё ответ свой имеем, ибо как умные. Оттого и оказываемся в дураках! Недаром же всё та же весьма противоречивая мудрость народная говорит нам: у дурака на все ответ готов. А потому ускользает от нас, умных дураков, родство-единство понятий таких, как «надежда» и «надёжный». Связаны же они друг с другом намного крепче, чем мы это в большинстве своём допускаем, если допускаем вообще. И от них счастье наше зависит!

Что чает найти женщина в опоре той надёжной? Попробуй ответить на вопрос мой, взглянув в самую-самую суть женскую. Если же зреть ты будешь в корень, то двоякость там увидишь. Надежду на рай потерянный, с самим раем вожделенным помешанную. Вроде бы одно и то же это, но нет, не так всё, коли пристально присмотреться! Зри в корень! И узришь казу ты там! Слиплись два разных понятия в одно, оттого и изолгали друг друга они.

В рай на горбу пусть и любимого человека она не въедет. В него лишь войти можно, друг другом шагая, словно две ноги. Если женщина в мужчине рай ищет потерянный, когда жизнь её – тишь, гладь да божья благодать, то тщетны поиски те. Вместо рая вожделенного бурю она пожнёт. А потому всё, что неточна она в видении того, что мы действительностью называем. Хотя, послушав её, не можешь с ней не согласиться. Разумна! Глубокомысленна! Убедительна! Своё мнение имеет! Только рай не ищут, его «силой берут». В трудах неустанных и непосильных. Именно непосильных! А если женщина надежду на рай в мужчине найти хочет, то тут другое дело. Но почему другое? Что в сих словах скрыто?

Вот смотри! «Надёжный» для нас – это какой? Некий незыблемый, несокрушимый, крепкий, неотступный! И как правило, связываем мы эти понятия с опорой твёрдой. А «надежда» что тогда такое? На что мы надеемся? На ожидание удовлетворения потребностей своих? Тогда что же такое потребность? А потребность – это мета язвы душевной. Нельзя потребность свою отсечь. Язва того не даст нам сделать. Ныть будет, блазнить будет, пока не удовлетворишь ты потребность свою и тем самым излечишь язву ту. Только суть наша и есть язва сплошная. Как и мы сами отголосок язвы той, потребность сплошь. Излечить себя как язву можно, только рай вернув потерянный. А для того мало сказать себе, потешив: «Я в раю!» Сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет. Тут потрудиться надо! Себя понудить! И изрядно. Но если ты половинка, то и труды твои половинчаты. Потому и тщетны они. Лишь на двоих по меньшей мере нудить себя нужно, чтобы удовлетворение получить. Лишь для двух половинок язва та зарастает. А для того, яко правая и левая нога, друг другом идти им надо, яко правая и левая рука, друг другом трудиться следует. В этом случае надёжным для тебя, для половинки, тот будет, кто не ослабнет в трудах ваших совместных, не устанет от них, мозоль не натрёт, на себя одеяло тянуть не станет – мол, ты такой-сякой. В общем, кто свой шаг в ответ на твой шаг сделает!

Не тот надёжен, кто крепко на ногах стоит. А кто в Горнее пророс. Не тот, кто не на земное – весомое, но сомнительное – опирается, но кто опору безопорную обрёл. Только он-то и кажется женщине той мечтателем пустым.

А сообществу такой «мечтатель» и вовсе дураком предстаёт. Жизнь свою с таким связать? Боязно! Что в мусор её выкинуть. Но тут-то и рвётся. Увы, оттого это, что правит ею, как правило, наузок бабий! Он лик её складывает, личность, как нынче говорят, формирует. Наузок сей – некое приложение к обычаю, нас взращиваемому. Есть в обычае, или в культуре, которую мы с материнским молоком впитываем, довесок, который говорит нам, чего хочет женщина. Мужа любящего, семью крепкую, детей здоровых да умных. Достатка. Чтобы дом был чашей полной. Славы женской. Но то в лике её. А душа женщины этой хочет любви яркой и светлой. Чтобы с накалом было. И где-то не без печали. В общем, в полноте чувств чтобы жизнь была. Дух же, который один на всех, о Доме потерянном печётся. А на выходе находится женщина такая – в сути, любая – на разрыве. Ибо лик её, душа с духом, что рак, щука и лебедь, в разные стороны стремятся, друг от друга разбегаются. Ну не может быть муж работящий да любящий, так ещё со славой женской, чтобы всем, особенно мужчинам, нравиться, в одной упряжке с накалом и печалью идти. Века грядут и уходят, каждый – не только женщина многострадальная – пытается примирить в себе лик с душой да духом мятежным. Найти лад промеж ними. Но и по сей день либо дудочка, либо кувшинчик нам, умным, достаются.

Так уж мир наш рядит, что лик в нём весомее оказывается. И перевешивает в женщине наузок бабий, обычай, с младых ногтей ею впитанный. Его она избирает. В угоду обществу, в угоду родителям, бдящим счастье дочери. Чтобы, упаси боже, не был… и тут целый список прилагается. В угоду, как ей кажется, самой себе. Только что она есть? Но это уже «не её ума дело». Не бабье это – о «высоких материях» измышлять. Счастье мимо пройдёт! И мечтая о любви, любовь для себя она-то запирает. Уходит женщина эта многострадальная туда, где гуще, где муж работящий. И пусть не совсем любимый. Ну хоть какой-то! Любовь-то и дорисовать можно да жить в этом нарисованном мире. Где хоть какой-то, но достаток. И тут ну его, «мечтателя» этого. Хоть и влечёт её в нём безумие. Но в конце концов избирает она нечто надёжное.

Только ищет она надёжность в том, что ненадёжно. И промахивается! Не обретает душа её надежду в том, что кажется ей весомым и основательным. Не успокаивается маета её. Ищет она рай, а получает раздрай! Вот такая беда от казы той! Такую шутку с ней играет бабий наузок. Надёжность от надежды питается. Надежда наша истинная не здесь, но ТАМ, где ВСЁ И НИЧЕГО. За умом, в Зауми. А потому лишь тот надёжен в мире подлунном, кто безумен в сути своей!

Увидел ли ты казу эту, о которой я тут тебе поведать пытаюсь?

Увидел ли я то, о чём мне рассказывал Лесник? Конечно! Я же видел то, что слышал, и слышал то, что видел. Не знаю, можно ли объяснить такое? Со слов того же Лесника я знал, что человек имеет дневной разум и сноразум. Первый бодрствует лишь тогда, когда мы бодрствуем. А второй просыпается, когда мы засыпаем. В общем, один спит, другой бдит! И днём и ночью, и ночью и днём! Оттого наш взгляд на все вещи и явления мира односторонний, половинчатый. Куцый, другими словами. Не видим мы обратную сторону того, на что взор свой направляем. Потому-то и грешим, причём всегда, в оценке чего-либо, претендуя при этом на полноту. В казу сплошь и рядом попадаем. Хотя и кажется нам нами созерцаемое полноценным. И лишь когда мы просыпаемся во сне и очухиваемся (именно оЧУхиваемся!) наяву, мы начинаем зреть мир целиком. Снобдеть. Внимать его сердцем. Вот тогда мы и видим его кривизну, слышим тоску мира! Тоску одной половинки по другой половинке. Прямо в себе. И она нас потрясает! И тем самым распаляет в нас внутреннего человека! А вместе с ним рождается в нас гений, лишающий нас же напрочь покоя, гонит с места, делая человеком дороги – скоморохом!

Я как раз и внимал тот сказ Лесника в снобдении. И действительно видел слышимое и слышал видимое. Внимал сердцем! Но удивительная штука – когда я пытался, причём неоднократно, поведать о том другим, у меня выходило это как-то криво и косо. Увы, не получается ни словом сказать, ни пером описать то, что только сердцем внять можно! Увы!

– Надёжно то, – продолжил сказ свой Лесник, – что Живое! Живое же лишь то, что течёт, что изменяется. Но не принимает изменений наша больная душа и уязвлённая личность. Вместо того чтобы принять ток тот, остановить мы его пытаемся. И тем самым, как нам кажется, полноты достичь мы можем и успокоить мятущуюся суть нашу. И попадаем в прелесть. Кажется нам, ещё чуть-чуть – и наступит отдых долгожданный. Ещё немного – и вот оно, счастье! Но там, где «ещё чуть-чуть», где «ещё немного» – счёт и учёт. А где счёт и учёт, вечно минус один будет! Минус ЕДИН! Это как с горизонтом. Сколь не иди к нему, он так же далёк от тебя будет. Бесконечные догонялки! То удел умных-благоразумных. И усталость неизбежная от догонялок тех, от гонок за счастьем нескончаемых, от поиска опор надёжных.

Надежда твоя, хочешь того ты, или нет, – там, за умом. А надёжно для тебя тогда лишь, когда ты неотступно стучишься в Заумь ту! Идут рука об руку они, надежда с надёжностью, когда ты, словно безумок, устремляешь стопы свои туда, не знаю куда, когда вчерашний день ищешь! Иначе расходятся они каждый в свою сторону. И остаёшься ты у разбитого корыта, источающий злобу, скабрёзность, ехидство и страх. Страх смерти! В рай все просятся, а смерти боятся. Вот и выходит, что выбор у человека небольшой. Либо ты умный, но злой и уставший. Да во всём разочаровавшийся. Веру потерявший! Увы! Но сколько же ищущих счастья об этот порожек споткнулись да под корень разбились!.. И вроде бы некоторые даже спасают себя, в «любовь» с головой кидаясь, меняя одного на другого или другую, другого на третьего, третьего на десятого, а глянешь на лик такой (ну, пусть будет женщины) женщины – и в дрожь тебя бросает. Не лицо, но обра́зину видишь. И хоть по-прежнему она красива, но зверь на тебя глядит. Раньше ты глубиной её глаз восхищался, а ныне жуть тебя берёт. Ибо бездна пленов в её взгляде открылась. И не вымолишь уж её!

Да-а-а-а! Вот тебе какая страсть! Не предавай любовь!!! Иначе плены – твоя участь!

Либо ты безумок счастливый! С верой! Вера истинная тогда рождается, когда надежда сущая с надёжностью присной обручены. Когда не от мира сего ты, невольник Божий когда. Невольники Божьи счастливы, говориться в народе! Иное – всё суеверие! Напрасно оно, попусту, без пользы. Все наши чаяния великих и богатых милостей – очень часто лукавство. Дай нам, боже, а мы тебе – что нам не гоже. Ты нам здоровье, богатство, долголетие, сытость без хлопот. А мы тебе… А мы тебе свечечку! Что? Мало? Тогда денежку. Чуть-чуть! Тоже мало? Хорошо, попостимся чуток. Опять мало? Так мы и помолиться горазды! Как не то? Молитва – это слёзы непрестанные? Да ну, брось! Ну ты, Господи, и даёшь! Что же теперь, не жить, а тебе служить? Нет! Слишком много Ты хочешь! Всё сполна! Самим нам оно пригодится! Ищи дураков!

По вере нашей даётся нам! Так чего же мы хотим, если вера наша – не вера, а суеверие? По суеверию и усталость с разочарованием!

Не смотри на себя – соблазнишься,

не смотри на людей – усомнишься,

смотри в Ничто – укрепишься!

Правда, саму усталость в народе обыгрывали двояко. С одной стороны, устать – это остановиться. У стать! И утерять надежду на надёжность Вечности. Ведь Вечность только и надёжна! Ибо она лишь неизменна!

С другой стороны, усталость означает «у Стана»! Но Стан и есть сама Вечность. Грает Некто, нам неведомый! Не уставай! Но лишь уставший угадку о Вечности обретает. Лишь уставший к Богу близок. Уставший от безысходного поиска надёжности. И тогда он скажет: «Суета сует! Всё суета!»

Как же отличить тебе одну усталость, когда «голова болит», от той усталости, когда ты у Бога, рядышком с Ним стоишь?

По убогости! По убогости!

Ведь что такое убогость? Это когда ты у Бога! У Бога же ты тогда, когда ты не выше, а ниже! Когда ты перемолот в муку́ через му́ку любви роковой. Убогий – это мельчайший! Или утлый. У тла который. А тло – это дно. Дно, что Вечностью зовётся. Было некогда сказано: «Кто хочет из вас быть бо́льшим, да будет ме́ньшим».

Коли при твоей усталости у тебя болит голова, когда ты словно уж скользкий, когда ты прячешься в себя, чтобы отдохнуть от всех и вся, избираешь долю «лучшую», не вдаваясь в объяснения, что, как и почему, – ты встал. Но не у Стана! Просто встал поперёк жизни самой. И нет в этом случае надежды для окружающих в тебе. Когда любовь твоя с перерывом на отдых, когда она новая, а старая уж и забыта, ненадёжен ты! И не будет тебе счастья! Не обольщайся!

Но когда ты устанешь, став утлым, увидишь ты тогда, что жажда любви твоя и есть тоска по утраченному раю. А сама любовь – битва за возвращение рая того. Когда ты любишь, и любишь по-настоящему, ты огонь яркий. Свет миру источающий и тепло ему дающий. По-настоящему – это когда без оглядки на взаимность, даже если она есть, без ожидания того, а взамен что? Безумно! Вот тогда ты для неё надежда и опора, хоть на тебя и нельзя опереться.

И может быть, она тебе скажет, что предпочитает твёрдо стоять на земле. Увы, такова уж природа человеческая. Воплощены мы! Плоть – мамка наша! Но плоть-то как раз и ненадёжна! Все наши ощущения, все наши думы, все наши взгляды через плоть преломляются. Потому и они ненадёжны! А раз так, то рушится-сыпется всё то, что настроим мы. То, что нам кажется надёжным, уходит из-под ног, утекает сквозь пальцы. Всё это и причиняет нам боль. Но и научает одновременно, принося уроки многочисленные.

Однажды и она, та, которую ты любишь, вырвется из трясины плоти, чтобы тоже взор свой в Небеса поднять. А пока что не принимает она твоих «безумств». Хоть и то это безумство, что ей надо, но она даже раздражается на тебя и, более того, в числе первых гонителей твоих. Можно ли упрекнуть её в том? Нет, нельзя! Всему свой срок! Всякий о плоть спотыкается! Что тебе делать в этом случае? Спасать её? Из болота тянуть? Вопреки её воле? Не получится!!! Воля человека зрелости его под стать. Если она во плоти и от плоти пока, то все твои попытки «спасти» её о раздражение её споткнутся. И скажет она тебе: «Надоели мне твои собачьи глаза!» Преданность твоя её раздражать лишь будет. Потому что не любишь ты, а себя успокоить в любви сей стремишься. Утешиться! Божий дар с яичницей перепутал. Не дошёл ты до любви роковой. До такой, в которой рок присутствует. Рок как слово Божье веское. К казням рок. Казням на Голгофе. Не всем такая любовь даётся, но до оголовка Казней дошедшим. Кому срок рок принять пришёл. Ибо любовь такая – всегда печальная. И сдюжит её, до конца пронесёт и не сломается тот лишь, кто в безумии своём взор к Небесам поднял и, словно Иванушка-дурачок, от своего не отступит.

В любви такой не ей преданность нужна, но безумному безумству. Оно и есть её и твоё облегчение. Люби её и в любви той не ищи своего. И пусть она даже не с тобой. А скорее всего не с тобой, ибо в роковой любви свои правила. Не плачь по себе! И оттого тепло и светло ей однажды станет. Ей и миру всему. Иссушится болото плоти, её пленяющее. Будь ей мостиком – стланью, – по которому она пройти должна. Ослабнешь ты – и рухнет тот мостик. И тогда… Однажды!!!

Способен ли ты на такой подвиг нелепый – мостиком ей стать? Коли не убог, то вряд ли. Но не отчаивайся! Копи поражения, и прибудет тебе!

Да не путай божий дар с яичницей, чтобы не поставить себе в заслугу то, чего и близко не заслужил. Чтобы не быть битым опосля. Каковы дружки, таковы им и пирожки. Забудешь то, припишешь себя к Великому – вычтут с тебя за самозванство этакое. Побьют! Непременно побьют! И очень больно!

Стлань не подстилка! Служи, но не выслуживайся! Мостик тот – что молитва непрестанная! В нём ты в непрерывном усилии находишься. Но именно усилие это и есть то ДЕЛО, ради чего мы на землю приходим. То самое ДЕЛО, от которого мы лытаем, которое не пытаем! Ищут люди себя, чем бы им заняться, думают. Это попробуют, то, пятое. Или бы кем заняться. И тут тоже сплошь мена сплошная. Того, этого и того попробовать надо. Вдруг сложится? Что же… И то зачётно! Но лишь стланью став, мы ДЕЛО то обретаем! Оно-то и даёт нам ощущение счастья! Не зазря жизнь! Счастье ведь что? Послевкусие жизни твоей. Коли с делом проживёшь, дожинки у тебя сладкие будут. Счастливым себя ощущать ты будешь. А будешь от дела бегать, там, где лучше и слаще искать или того, кто слаще, дожинки твои горькими будут! И будешь ты за то всех ненавидеть, ощущать себя самым несчастным и обделённым, позабыв, что каждый сам свою жизнь написал, что предал ты любовь свою однажды!

Можно слова эти мимо ушей пропустить, да только разят они прямо в сердце! Выбор за тобой! А сказанное перед тобой судьёй встанет однажды! Когда итог время подводить будет. Оно-то, конечно, сладко жизнь в любовном угаре провести. Только хочешь не хочешь, а есть в конце нашей жизни время безызбывное. Когда все наши сласти горечью оказываются, а горечи – сластями. Его знающие «востро» называют. Это время, когда мы остро осознаём все свои заблуды, где мы предали себя, свою любовь, где мы по дешёвке прошли, не доплатили за себя. Вот и жалит нас наше позднее прозрение. Востро! И это благо!

Тот, кому востро не дают как возможность искупления заблуд своих, а они есть у каждого, увы, наказан пленами уже! Потому-то жизнь его и кажется другим тихой и мирной. Ибо забыт он Богом. Плены эти есть то, что в народе бездной адской называют. Где голод, холод и скрежет зубов слышен. Но не о том наш разговор сейчас.

«Кого люблю, того наказываю», – говорит Господь. А кто без наказания – Богом забыт! И участь его печальна. Но ты и тут поспоришь: скажешь, мол, праведникам Господь даёт тихое и мирное житие.

Увы словам твоим! А видишь ли ты душу праведников? Знаешь ли жизнь их? Можешь ли измерить их боль безразмерную? Какой мерой? А нет у тебя её! А на нет и суда нет! Упущенная рыба всегда большой кажется! И всякая сосна своему бору шумит. Не суди по тому, что снаружи. Прельстишься!

А когда ты мостиком для неё становишься, то восходишь на крест тем самым. Что это для неё и для тебя? Одной рукой ты удерживаешь Бо, а другой держишь Несть. Помнишь, что есть Бо и Несть? Мы об этом не раз с тобой говорили! Мир наш с язвы начался. Некой точки, которую Я, или Азом прозвали. А потом из язвы той разрыв произошёл – Уйма. Разделил он то, чего не было, на две части. Одна – Бо, другая – Несть, или Да и Нет. Стремятся они с тех пор друг к другу, но при этом всегда наперекор. Нет отрицает Да. А Да вопреки Нет идёт. Оттого и маета наша – от Уймы!

Ты, став для неё мостиком, соединяешь те две половинки. И открывается сердце твоё от усилия непрерывного. Оно и есть Голгофа! Восхождение на крест! Подвиг непрестанный. Устремляешься маковкой ты в Небеса, словно стрела летящая, и разверзаются Небеса тебе навстречу. Оттого-то и её, и тебя надежда надёжная облачает да покрывает! И приходит тишина! А она есть преддверие Божье! Нужно ли тут ещё что-то добавлять? Как говорится, имеющий уши да услышит!

Так что не будь для неё услужливым. Оттого она тебя лишь презирать начнёт. Потому как услужливость твоя – то же насилие! Но, словно ангел хранитель, иди незаметно для неё с ней по жизни. Под каждый шаг её стланью становись. Только так, чтобы она даже не догадывалась об этом. Любовь-то незаметна! Не давит она! Потому-то ну никак её не узреть! Лишь то можно ощутить, увидеть, услышать, осознать, что выпирает. А то, что выпирает, то и давит. Но это не про любовь. Настоящая любовь незаметна! Вот ты незаметно и неси её, твою любимую, по жизни!

Сможешь ли ты быть для неё незаметным? Отнюдь, если не дурак! Лишь ему тихий подвиг под силу. Но тут-то почти все и спотыкаются. Опыт-то что нам говорит? А сказывает он нам то, что всяк свою дошлость выказать стремится. Проявиться тем самым! Не хуже быть, но лучше других. Оно как в народе? Если ты чего-то не знаешь, то почему-то считается, что это как-то умалит тебя. Но в том-то и дело, что всякое знание мимо! И ты стремишься утвердиться в этом «мимо». Не буду в который раз повторять, почему мимо. Но мимо! Впрочем, как и слова эти проходят мимо тех, к кому они обращены бывают. Редко когда в отношениях словом достучаться можно. Каждый же уязвлён друг другом, каждый друг другу в жало дан. Как тут услышать, когда больно? Вот тут и остаётся тебе лишь мостиком тем стать.

Пока что надёжность для неё во плоти. И хоть плоть утекает, а она даже подозревает что-то неладное в этом, ненадёжность её пока что не в силах ловушку плоти преодолеть. Оттого… Нет! Она любит тебя! Но она устала, ибо в плоти! Но ты… Тебе нельзя уставать! Не спи, художник! Не предавайся сну! Иначе лишь уныние любви вашей суждено. Расставание и встреча. Вновь расставание и вновь встреча! И так до тех пор, пока единой душой вы не станете. Но без Голгофы это невозможно!

Вот и думай тут, суди-ряди: то ли умный, но безнадёжный, то ли дурак, в дурацкое ломящийся!

Думал ли я? Судил ли, рядил ли? Задавал ли мысленные вопросы Леснику? Возможно, и так. Но одно однозначно: я не просто был сторонним слушателем, но присутствовал в его рассказе, ощущая всё то, что он мне стремился поведать. И ощущал сказанное довольно болезненно. По живому!

Каково оно, ощущать сказываемое? Нет, не объяснить этого. По крайней мере я не могу найти нужных слов для этого ощущения. Ибо невозможно было понять, к чему прикасались его слова. Они кололи, словно иглы, жалили в самую суть, резали по живому. И внутри, и снаружи. Вызывая мой отклик. Его-то и видел Лесник, отвечая на все мои возмущения. Так вот и проходила наша беседа, где я, не произнеся ни одного слова, всё же очень живо отвечал ему и даже спорил с ним.

– И всё же, – продолжал свой сказ Лесник, – устают люди! Вот о чём мы сейчас с тобой говорим, рассуждая об усталости и любви? Всё о том же. О вечном споре, кто мы: скопище бездушных атомов, непонятно каким образом являющее наше сознание, или же Вечная душа? Качаются качели. Туда-сюда. То кто-то скажет, что смерть – это навсегда. А кто-то ему в пику возразит: вот, мол, доказано, что есть жизнь за последней чертой.

Отчего споры те? От того, что стоит человек перед «стеной плача» и её лишь видит. А отошёл бы он чуть дальше – и открылась бы ему… загадка неразрешимая! В том суть её, что нет смерти вообще. А раз так, то нет и жизни. Так уж устроен твой ум мятежный, что нужны тебе костыли постоянно. На кого-то опереться, кем-то утвердиться. И лучше всего – на кого-то весомого. На тех же жрецов от науки – математиков, кои есть высшее сословие среди люда учёного. Так что же они нам скажут по вопросу тому? Скажут же они то, что вопрос этот давно решён: смерти нет! А причина их уверенности – в математической сингулярности. Не знаю, как ты, но я пугаюсь слов таких. Забористых! Как говорят эти учёные мужи, сингулярность – это, дай бог памяти, точка с непредсказуемым поведением функции, которая стремится к бесконечности. Сложно? Вот и я о том же!

Говорят о ней и другие. И философы, и те, которые космос изучают. Ты уж прости мне серость мою. Не знаю, как их назвать, разве что космонавтами? Так вот космонавты те говорят, что сингулярность – это состояние Вселенной в мгновение Большого взрыва. Где не действуют никакие природные законы.

Ну и философы тут как тут. Согласно им, сингулярность означает единственность существ, событий, явлений. В общем, это все мироздание, помещённое в точку, размеры которой стремятся к нулю. Все вещество Вселенной вместе с сознанием, жизнями, чувствами и чувствованиями людей – в одном атоме!

Ничто не ново под луной! Что есть, то и было. Что было, то и будет! Вертмя вертится! Говорят они о Язве, или о том самом загадочном «Я», которое и есть Шиш. Хочешь, назови его нулём. Тебе так привычней будет.

Загадочный нуль – ноль тот! Я-то далёк от математики. Ты поучёней меня будешь. Вот и суди сам. Функция Y = 1/X имеет сингулярность в точке Х = 0.

О математике же говорим! Тут уж ни шага влево, ни шага вправо! Функция так функция! Хотя проще было бы по-нашему сказать, по-русски, – деятельность, или проявление. При любом Х значение функции той есть. А если Х равен нулю, то значения Y не существует. Делить на нуль ведь нельзя! Правила! Не сломать их!

Забористо? Ещё как забористо! Но нас с тобой вывод волнует. Если человеческая жизнь есть деятельность, некое проявление, то есть функция, как любят математики выражаться, которая состоит из череды точек, то смерть – это точка сингулярности. По-деревенски – Шиш! И в неё нельзя попасть! Шиш тебе! То есть нельзя навсегда помереть. Но и жить вечно невозможно. Нет вечной смерти, нет вечной жизни! А что есть? Вечность! Только про неё нельзя сказать, что она есть. Как и нельзя сказать, что её нет!

Вечность там, за нулём! Мы же даже до него дойти не можем. Ищем-ищем «Я» то пресловутое, копья ломаем, да мимо! Грех! Никак не вырваться из круга того нам. Потому и Вечность мы отрицаем. С досады! Другие же – робко так – говорят при этом отчаявшимся: а ничего не существует! Но даже если оно существует, о нём ничего не известно! Даже если об этом можно узнать, знание об этом невозможно донести до других. Даже если это можно донести до кого-то, то он ничего никогда не поймёт!

Некогда эту «глупость» возвестил миру один грек, Георгий из Леонтин. С тех пор, а прошло почти две с половиной тысячи лет, учёные мужи не могут опровергнуть эти «глупые» речи. Многие при этом устают и в конце концов обращаются к тому, что они же пытались опровергнуть. В общем, всё то, чем мы дорожим, нас же в пяту однажды и жалит!

Отошёл бы человек от своей «стены плача» – и многое бы увидел! Что́ есть «стена плача»? Тот мир, который ты перед собой же и исповедуешь. А увидел бы отошедший от «стены плача» в первый ряд, что нет лишь бездушных атомов, нет только лишь души, пусть даже и вечной, но есть то, что «вертмя вертится». И в нём, в этом круговороте, нельзя доподлинно отделить одно от другого. Попробуй-ка угадай во вращающемся колесе каждую отдельную спицу!

А во втором ряду узрел бы он, что мир его, им же и исповедуемый, есть лишь картинка, им же созданная. Умудряемся мы остановить вертмя. Ухитряемся! И тогда складывается некая картинка – мировоззрение. Чтобы не рассыпалась она, толмим мы её и толмим, утверждаем-переутверждаем, чтобы спасение от маеты гнетущей в ней найти. Вертмя ведь и есть маета, грехом порождённая. И грех тут – не ослушание воли Божьей, но разрыв того, что нельзя разорвать, – Уйма.

Сколько же сил человек кладёт, чтобы удержать мировоззрение своё! А чтобы это было легче сделать, в купу собирается с себе подобными, собой же жертвуя в пользу мнимому спасению. Всё человечество тому пример. Гуртом, оно понятно, и батьку легче бить! Или: дружные вороны и гуся съедают! Тебе кажется, что ты самобытен, что неповторим. А спрошу-ка я тебя: когда ты на свет белый появился? Наверное, ты и не помнишь. «Конечно, не помню», – скажешь ты. Но дату рождения назовёшь наверняка.

А я тебе в пику скажу: не тогда родился ты! О том тебе рассказали родители твои. Ты же не помнишь ничего. А значит, оно для тебя не есть действительность! Ты обернулся. Включился дневной разум, солнце взошло, выключился сноразум. И обернулся ты тогда, когда осознавать себя стал в Яви. С этого мига для тебя появляется действительность! То, что есть! И тут тебя сразу же повивать стали, воспитывать. Ты, вбирая воспитание то, стал вкупе с тем, что тебя собой же питало. Стал сообществом! И теперь идти против всего опыта человеческого? Упаси боже! Ну не будешь же ты утверждать, что твоё рождение для тебя пустой звук? Что это чья-то правда, но не твоя?

А то, что мы называем смертью, всё тот же оборот. Солнце зашло! Выключился дневной разум, включился сноразум. Так вот и выходит, что рождаемся мы после своего рождения и помираем часто задолго до своей смерти. Бытие же тела – всё та же картинка: мировоззрение, которое мы принимаем с воспитанием. И она далека от действительности! Правда, картинка эта не исключает возможности создания иных картинок внутри самой себя. И творим мы – вытворяем свои мирки, которые становятся нашей «стеной плача». Запираемся в них мы и льём слёзы по утраченному раю. Но замахнуться на своё мировоззрение… нет, нет и нет! Страшный сон!

Что же, всё впрок нам! Но однажды мы непременно заподозрим, что в той «действительности», которую нам передали с воспитанием, что-то не то и не так. Что нет в ней незыблемости. Что она выдумка лишь. Разрушается. Устаёт и распадается. Как карточный домик рассыпается наше спасение! Но как же оно тогда «так»? Как обрести успокоение? Тут и осеняет нас: ах, вот оно как! Никак! Так вот и рождается дурак! Дураку и спасение!

А пока что торжествует правда плоти. Нет слов супротив неё. Надо жить. И жить плотно! Чтобы всё сполна было! Не обидно, не горько за напрасно прожитые годы! Не скупясь! Не считая копейки. Тем более если у тебя их нет! Жги сполна! Не рассуждай! Всё равно плоть течёт-утекает. А значит… Неизбежна усталость! И она мета того, что близь есть при дверях. Задрожал образ! Не выдержал он испытание на совершенство. Вот-вот разрушится. В общем, не может быть плоть надёжна! Но она ближе к нам. Умный же не строит воздушные замки. Умный тот, кто верит лишь в то, что пощупать можно! Пощупать же можно то, что под рукой. Вот и строим мы свою жизнь по месту. Глупо любить того, кто за тысячи вёрст от тебя. Это удел дурака. Но только любовь дурака НАСТОЯЩАЯ! Проверено опытом то, кровью писано! А если ты не согласен, то кто мешает тебе доказать обратное? Жизнь долгую проживи, да не сломайся. В общем, поживёшь – увидишь, да и мне скажешь. Да только… Жизнь пережить – что море переплыть: побарахтаешься – да и ко дну.

Дурак! Опять дурак. Что же в нём такого-этакого? Почему мы так боимся его, почему стремимся везде и всюду прослыть умным? Причём делаем мы это подспудно, стремясь всегда, даже когда это напрямую нас не касается, быть правым. Ибо быть неправым – смерти подобно. И что нам опыт веков предшествующих! Нет! Даже свой опыт давешний мы отрицаем! Голод правит! А взглянули бы наскрозь – увидели бы, что тупиковый это путь – путь победителя! Суета сует он! До времени пьянит, да после похмелье наступает. Так как вертмя вертится! И вот уже победа под вопросом. Не поражение она ли?

Тогда, может быть, призреть победу и пойти путём поражений? Да мы и так им идём, чтобы однажды стать дураком! Он, дурак наш, вне вечного круга побед-поражений. Кстати, горечь поражений наших тоже от ума нам даётся! Дурак же просто прост! Прямо стоящий, или тот самый Аз пресловутый. Все мы вращаемся в вехе вращения, а дурак посреди неё стоит да стучит туда, где ничего и никого нет. Ну дурак же! Но почему он прям, а остальные кривы?

Жизнь – штука долгая! Сводит она нас с разными людьми. Есть среди них и себя ищущие. Чуть ли не каждый это! Ты им и говоришь: себя найти можно, перестав делить мир на части. Вот тогда и обретёшь ты своё «я». Только смотри не попадись в ловушку «своего». «Свой» тут – не твой или мой. В таком «своём», когда он твой или мой, всё то же разделение. А «свой» – это «я» свойственный. Ты пытаешься донести себя ищущим, что в «я» нет разделения. И обрести «я» можно, только отдав себя миру вослед за Христом. Взойдя на Голгофу. Они слушают тебя, головой кивают, всё понимают! Но через некоторое время ты от них слышишь: «И где же оно, моё «я»? Я так хочу найти себя!»

Как же так? Зачем же тогда головой кивали, соглашались? Для приличия? А может, они увидели ложь в твоих словах?

Возможно! Но в том-то и дело: если ответы на все вопросы, в том числе и на вопрос, кто «я», давать, не глядя в Вечность, или в Шиш, то они будут с ложью. Лишь в Вечности нет лжи. Ибо только она Истина всепоглощающая. Наш же мир с ложью. И правит его ложь! Коли в Шиш смотришь, пытая мир вопросами, то с Шишом и останешься! Поделишь нечто на нуль, с нулём и обручишься. Все ответы твои в Ничто превратятся! В Ничто, Никак и Никто! Но такие ответы лишь дурака порадуют. Потому и возвращаются себя ищущие к чего-то привычному. К плоти. И пытаются найти себя в ней. А плоть их обманывает! Утекает. Потому-то они и говорят: «Эх, надо было так!» Увы, но в плоти всегда будешь жить задним умом, всегда опаздывать. Ибо телу простор – душе теснота да маета.

Видим мы это! Но не принимаем! И вновь пытаемся оказаться на вершине, которая переворачивается, оставляя нас внизу. Вертмя вертится! Оттого и устаём! Правда, странно? Всё понимаем, но ничего сделать не можем. Лечим, но не вылечиваем, учим, но не научаем, кормим, но не насыщаются, веселим, но печалятся люди. И когда устаём от трудов своих напрасных, начиная догадываться: суета сует, всё суета, – спасаемся, придумывая себя вновь и вновь. Как, спросишь? Предавая своему бытию чрезвычайную важность и весомость. Мол, ну-ну, да-да, мели, Емеля, твоя неделя! А я-то толк знаю!

Зачем нам этакая защитная окраска? От кого защититься? От кого мы забор вокруг себя строим? А ведь забор этот и становится потом нашей «стеной плача»! Он-то и является причиной недальновидности. Тебе кажется, что вот она – свобода! Но не тут-то было! Где забор – там и вор! Вор и враг! И попадаешь ты в узорник мира – калейдоскоп. Завертелось вертмя! Ведь вор – это не «кто» и не «что». Это и «кто», и «что»! Это и есть само вращение. Или бесконечный бунт низов супротив верхов с неизбежным переворотом, а потом всё сызнова. Всегда будут те, кто посягнёт на твоё! На твою половинку, на твои деньги, на твои мысли, на твоё дело. И похитит твою половинку, твои деньги, твои мысли, твоё дело. Ты же начнёшь всё сначала. И повторится всё, как встарь!

Меняются картинки. Всё другое, но всё то же самое – круговерть. Бег белки в колесе. Бежишь-бежишь, а бег-то на месте! Враньё!

А как оно там, вне картинки? Никак! Ибо если я могу сказать себе: «Вот так оно!», ответив на вопрос «как», я созерцаю узор! Он лишь следующий в круговерти узорника. Враньё и маета!

Забор наш, нами выстроенный, или рисовка, когда мы себя же пишем, создавая на люди мир свой (если хочешь, то образ), есть защита. А она мета части! Части борются за то, чтобы стать целым! Слышишь? Борют себя, себе же и побеждая. Такова природа изъяна – уймы, или греха! Хочет добра, творит зло! Для изъяна нет 1+1! Для него есть Един! То память об утраченном рае. Но она искажена самим же изъяном, или грехом. От этого, от неполноты, ощущение маеты! От этого вся нелепость наша, когда мы хотим добра, но творим зло. Вот так и не уживаются в человеке две природы. Целого и уязвлённого. Все мы хотим благо, да творим лихо! Всегда оно так. Вот потому мы в своих глазах всегда праведники, а в очах других если не злодеи, то хотя бы злодыри! Криво-косо говорю, но хоть как-то, чтобы в слово облечь! Неделимое и разделённое! Но как показать тебе то, чего быть не может, но что занозой больной является?

А зачем это надо? Чтобы хоть чуть подвести тебя к угаду – догадке! Не о том, как оно, а… слов-то и нет тут! Но это и есть то, не знаю что! И чего всякая мающаяся душа ищет! О самом сокровенном беседа наша! Вот тут-то нельзя себя жалеть! И однажды ты угадаешь, что нет выхода! Вот тогда у-станешь белкой в колесе бегать, перестанешь врать – мир вращать, узоры плодить! У Стана-то, где встанешь ты, и есть ЛЮБОВЬ!

Устают плодить тщету зрелые души! Молодые не устают мир жадно поглощать, славу, власть, деньги, знания. Но чтобы у Стана прямо просто стать, не позволяй себе уставать! Да-да, такая вот тебе околесина. Чтобы У стать, не позволяй себе уставать! Только вот пока ум не изживёшь да до точки не дойдёшь, усталость стращаловом будет висеть над тобой. И разить тебя тогда, когда вот-вот уже, чуть остаётся до рая вожделенного. И тем самым отбрасывать тебя назад. И повторится всё, как встарь!

Что означает «дойти до точки»? Испытать жизнь свою до предела и попасть в безвыходное положение. Дело доброе, когда ты веришь в то, что в руках твоих, что сим победише! Иначе бы сложил лапы до срока. Но он, срок, непременен! Ведь что в сроке дано нам? От «серока» слово это корнями выходит. Се рок! Слово Божье нерушимое! А значит, срок в языке нашем – знак! Мета это того, что вы́ходил ты Суверть человеческую. Дошёл до точки. Вот тут и озарило тебя: «Суета сует! Всё суета!» Непременен срок! Непременен! А пока… Пока что вертмя вертится! Молодо-зелено, да помыслами богато!

Ты Писания вроде как Святые штудировал, говоришь? Есть в книгах Завета Ветхого такая книга, как Бытие. А там слова есть любопытные: «Не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал».

От младости души тьма помыслов рождается. От юности сердца – тысячи дум бывает. И от дум тех – тысячи дел наших! Неуёмность! Но думы и есть проявление болезни нашей – жадносвета!

Тут мудрено будет разобраться, что да как! Вот тебе говорят, чтобы гореть – в Заре пребывать надо, в Первене! Нужно, чтобы новизна из твоей жизни не уходила! Тогда и уставать не будешь. Но так ведь оно! Сплошь вокруг мы видим, что старость – угасание. Спасение от старости – новое!

Но Первена зла! Хоть и прекрасна! Зла по глупости своей преобразить, сотворить, сломать всё то, что поперёк встало! Но уходит сила Зари и не греет уж. И тут спасать себя надо новым! Новой любовью, новым делом, новыми друзьями. Так вот и бывает у умных. У «мамку цедящих», или во плоти свои пути торящих. Если бы юность умела, если бы старость могла! Горе от ума, одним словом.

Много поговорок о дураках в народе нашем. И лишь малость из них говорит нам доброе. Но мал золотник, да дорог! Есть в малом том одна поговорка, гласящая: «Дураками свет стоит!» А ещё: «Дураку что ни время, всё пора!» По Ра! По раю, нами утраченному, ему, дураку, всегда. Вот и выходит, что дурак без времени в поре, или в раю находится! Потому через него и любовь светит в мир! Настоящая любовь! Через дурака Боженька миру улыбается. Тем и стоит он, мир наш! Дураком! Да не спутай с дундуком! Вот так-то.

Да и смех дурацкий – не смех, но плач. Плачет дурак о мире, хоть и смеётся над ним. Яко скоморохи – печальники доро́ги, высмеивая мир, слёзы по нему лили. И в слезах тех очищали его. А мир смеётся над дураком. Гонит его! Но за то дурак мир и благословляет!

И всё же горе от ума, зло нам великое! Горит горе, жалит зло! Да!!! Начало злое, старость уставшая. Нет выхода! Рок! Безысходность? Как же люди боятся её! Но должен же быть выход. Без ответа на этот вопрос наша жизнь, наша любовь, наши чаяния и дела наши обречены.

А ответ-то давно дан был! Человеку невозможно, но Богу! Не надо тут ничего истолковывать. Не надо наводить тень на плетень. Однажды придёт срок, и наступит пора твоя. И обратится воистину человек к Богу. И найдёт Бог на человека. А пока что делай дела, зная, что не могут они сделаться. Не совпадёт начало с концом!

Увы! Одно и то же в словах моих. Но оттого это, что и ты один и тот же. И мир – Суверть – всё тот же. За собой ходит – от себя уходит – да на месте толчётся. Я не зря тебе о Первене напоминаю. Она для тебя – что хмельное. Гоняешься ты за ней, чтобы забыться. Но вытрезвление рано или поздно непременно приходит, и ты вновь с самим же собой сталкиваешься. Убогим! Невыносимо то. А потому вновь и вновь ты кидаешься на поиски хмельного. Забыться чтобы. Новые знания, новые люди, новые места! Запой! Болезненное отрезвление. И снова запой! Вертится вертмя! До срока, до поры!

Потому я тебе всё это говорю, чтобы семя в тебя вложить. Не научить! Не научишься, пока не ужалит тебя. Но однажды взойдут в тебе слова мои, и увидишь ты их. Увидишь, что никуда не уйти тебе от себя. В тебе всё сходится. Все пути ведут к тебе! В тебе начало и конец! Сколь не упивайся Первеной, к себе же и вернёшься. Весь смысл жизни в том, чтобы к себе вернуться. Иссушив знания, религию, исчерпав науку. Даже слова истратив и чувства израсходовав. Но долги накопив! Все те отношения, которые мы порвали, завершили по договору, не закончены! Ибо отношения должны ладом завершиться. Душа в душу! Когда нет многих, но одна Великая душа! Велия!

Накопишь ты долги – и понуришься в молчании, и в сердце своё взглянешь. Это и есть пора! Это и есть срок твой! Когда ты замкнёшься в сердце своём, взойдёшь ты на крест, начнётся твоя Голгофа – крестный подвиг, или дорога без конца! Дорога без начала и конца! До тех же пор возражай, упрекай, спорь. То твоё хмельное! Во всём этом для тебя Первена. Вытрезвление потом. А сейчас… И вечный бой! Покой нам только снится!

А ведь это не упражнение – в сердце глядеть. Это жертва! Крестный подвиг. Тут нам Христос – как предвестие исхода путей человеческих. Их много, но исход един – у своего сердца заканчивается. Только не спешим мы стать жертвой миру. Прилипли к нему! И тут пока нас не изгонят, пока не найдётся тот, кто от тебя любви ради отречётся, не сделать нам того шага горнего. А изгоняют нас любящие нас же – через усталость свою. Да, это очень больно! Но именно предательство рождает нас для Вечности! Предательство ради любви! Нелепо звучит? Но нет Христа без Иуды! И предательство тут таинство есть! Некий подвиг любви!

Трудно эти слова вот так принять на веру. До срока они для тебя ересью будут. Но однажды встанет перед тобой сие неотвратно! Тогда-то и откроется для тебя суть таинства предательства во имя любви. И взойдёшь ты на Голгофу вслед за Христом!

А ещё вот какую науку тебе я скажу…

Далеко-далёко до любви нам шагать! Сто вёрст целых. Век! И только прошедшему путь тот сполна она раскрывается. До того лишь грезится любовь нам! Поманит, да обманет. Пока не умалишься, быть тебе в прелести. За золото блестяшку держать будешь! Как дурень со ступой, с блестяшкой той носиться, тыча в глаза её всем. Вот, мол, какова она у меня, любовь моя! Поглядите-оцените! Да по любови мне той воздайте! А сам-то ты куцый! Потому и даётся тебе натуга по жизни – окуп платить. То молитва твоя! Потому для тебя всё цену имеет! Каждый шаг твой стоит! Через окуп тебя благодарности научают. А через благодарность душа к любви распахивается! Не к той любви, когда остыл и разлюбил, не к больной любви, которая есть зависимость, но к истинной любви!

Вот ты по куцести своей всё к рачительности стремишься. Мол, за всё разумная цена есть! И сам же ту разумную цену назначаешь. А определена она жадносветом твоим! Знаешь, как понять, что жадносветом ты серьёзно болен? По окупу за труды ближнего твоего! Почём ты его труд оценишь? Тут-то в самый раз об оценке вопрос поднять будет! Ибо по ней тут молитва твоя измеряется. Коли пока что ты за свой труд рубль берёшь, а ближнему полтину предлагаешь, то в рост идёшь. До точки – гольца, так она называется, в которой опохмел твой сойдёт с тебя, оголишься ты, да молитва твоя по-настоящему начнётся. Голец тот и есть срок каждому!!!

Молитва – она тогда, когда ты умаляешься! А умаляешься ты тогда, когда в благодарности находишься. Вот тут ты прежде труд другого оценишь рублём, а свой опосля полтинником!

И не смущайся, если с тебя плату взять хотят. Может, оно и от жадносвета тебе цену назначают, да по Сеньке шапка! По тебе она! Если не по силам та плата тебе, а оно тебе ну очень нужно, то это тебе о величине твоей напоминают. Мол, великоват ты! Не проходишь в «игольное ушко» то, которое в рай вожделенный вратами является. Оглянись, окстись да умались-потрудись!

Плата непомерная, нам выставляемая, либо о том говорит, что не нужно оно тебе пока. Праздно ты этим соблазнился. Не для тебя оно предназначено. Либо – если для тебя оно и ты в этом твёрдо уверен – напоминание тебе Господь посылает: больше дела – меньше слов! Не потрудившись, не съешь сего! В общем, трудись-тянись, чтобы, умалившись, взрасти! Задумка наша всегда больше нас! До неё тянуться и тянуться нам суждено. Не за своё дело не берись, а за своим – не ленись. И не забывай: твоё всегда непосильно для тебя. По сему признаку своё узнают! Когда тоска есть по нему, да сил не хватает, чтобы покрыть его. Оттого и боль, тебя взращивающая. Боль-мамка! Есть и такая. Это когда больно, но упоительно. Отличается она от боли-мачехи. Эта просто гложет тебя, все соки высасывая. Как отличить их, хочешь спросить? А ты к себе прислушайся – и ответ найдёшь.

Так что выкажи благодарность тому, кто тебе о трудах твоих напоминает. И не будь татью, пытаясь упрекнуть того, кто поперёк тебе в желании твоём встаёт. Он лишь ангел в жизни твоей, весточку принёсший, что Царствие Небесное нудится! Не собирай угли горящие на главу свою! Начнёшь торговаться. Ну, скинут тебе до поры по слабости человеческой. Пожалеют. Только в жало жалелка та тебе же обернётся! Тут выгадаешь – там прогадаешь! Ибо до поры нам лишь попускают. А пора эта, увы, неминучая для нас! И будешь потом ты слёзы горькие лить, весь свет упрекая: за что, мол, мне это дано? А беды и невзгоды твои – то доплата за выгоду, тобой же полученную. Слаб человек! Пожалеет тебя! Но ты-то себя не жалей! И благодари всех тех, кто тебя бременем облагает! Через его одоление себя ты выкупаешь! Через бремя к Богу! Хотя иногда мы и Бога изгоняем из жизни своей, чтобы вместе с Ним бремя изгнать своё.

Есть ли в этом мире бесплатно? Есть! Но подвох то! Им связывают нас! Обязывают! Вот я с тебя не возьму за науку и тем самым привяжу тебя к сказанному. Дашь ты мне мзду – я возьму её, и уйдёшь ты отсюда вольным казаком. Но я на твоём пути му́кой встаю. По договору, который ты не помнишь. Но не беда то. По договору тому ты моё бремя перенять должен. Вот я с тебя ничего и не возьму. Иначе сбросишь ты бремя то. Не понесёшь его. И тогда мне и тебе в упрёк то поставят. Взялись за гуж, да в отказ пошли. За то битыми оба будем! Так что бесплатно тебе небесплатным обернётся.

Да и те, кто с тебя плату берёт там, где ну позарез нужно, тоже му́кой перед тобой встают. По договору. Через му́ку в муку́ тебя они смалывают. Да! Му́ка это – нудить себя! Но рай-то вожделенный нудится лишь! В дар его не дают нам! А дары опосля выбаливают!

Вот так через плату, нам выставляемую, молимся мы. Пока что это молитва наша. Через милостыню да через плату! И такую плату, которая всегда неурочная. Которая сверх. Которая всегда не к месту. Жизнь твоя разложена по полочкам. А тут на тебе! И хочется, и колется. Только хочется тебе без труда, даром, потому и колется! Так что будь готов доплачивать, коли рай свой строить собрался. Счастье твоё всегда дороже! Забудешь то – злоба тебя скрутит. Или же потери нести будешь! Потери – это тоже молитва наша. Когда нас не хватает или когда мы скупимся на заботу о других. Вот тогда и теряем мы. И хоть возмутишься ты: мол, я столько для неё сделал! Всего себя отдал. Но потерял её, а значит, скуп был в очах жизни! Увы тебе!

Платим мы, а точнее, доплачиваем окуп, чтобы однажды сердце распахнуть своё! Плати и умаляйся! Пока что такая молитва только дана нам, если уж мы в счёте и учёте погрязли. И тут хочешь – плати скрипя зубами да огрызаясь: мол, почему с меня берут, когда даром должно быть? Дармоед ты тогда! Забыл ты, что тот, кто не работает, тот и не ешь! Потому со скорбями плата твоя будет. Но лучше с благодарностью плати. А это всегда трудясь-нудясь! Зато и без скорби!

Вот, бывает, сведёт жизнь тебя с неким человеком. Начнёт он с тобой о больном говорить, а потом раздосадуется на твои слова, для него отрезвляющие, что всё, мол, что вокруг, ты сам есть. И нечего на зеркало пенять. Ты крив, и зеркало то волшебное тебе тебя же кажет криво. Так вот, раздосадуется он на твои потуги его вразумить и скажет тебе: «А ничего из того, что ты тут мне говоришь, не работает! Лишь одно в силе всегда. Всё дороже!»

Скажет так – и попадёт в точку! Воистину, много законов в нашем мире, но все их покрывает царь-закон – ВСЁ ДОРОЖЕ! Дороже, даже если ты отдашь всё, что есть у тебя.

О чём говорит закон этот? А говорит он нам о том, что не хватает нас на все наши желания. Не можем мы получить желаемое, но получить непременно нужно! Говорят, что богат не тот, кто много имеет, а тот, кто мало желает, призывая тем самым, смирить себя в желаниях своих. Слова эти верны, только призыв, в них заложенный, в корне ошибочный.

Ведь что такое желание, или вожделение? Умные люди говорят, что это последствие потребностей наших. Что же, верно говорят! Но если ты вслушаешься в само слово «желание», что в нём есть? Жало! Сродни оно другому старому слову – желя. Печаль это, плач, жалоба! Все желания наши – жалобы. Жалобы, в жало нам данные. Данные разделением – уймой! От разделения вож-деление. Вожделение напоминает нам о разделении. Удовлетворить желание – это попрать разделение и достичь цельности. Пусть в малом. Пусть на миг. Но цельности!

Вот смотри, изъязвлена суть наша. Грудами да порвами идёт – зигами, одним словом. Сколь их, зиг этих? Прорва! Вот каждая зига, или зигзаг, если так тебе понятней будет, и есть недохват наш. Он и есть причина плача и жалоб бесконечных. И причина движения к охвату! Полноте, по-другому. Смиряй себя сколь хочешь. Недохват-то так и остаётся тебя жалящим. Груда по порве тоску имеет, а порва – по груде. Пока не сойдутся они, гора да яма, пока не поглотят друг друга, пока не станут а́лой они, нет им покоя. А́ла – это тишь да гладь, божья благодать, Стих. В нём и стихают желания наши, когда половинки две друг в друге сойдутся. Пока же не произойдёт этого, блазнятся они друг другу. И невозможно соблазну тому противостоять! Любые запреты он преодолеет. И эта блазнь есть то, что мы жизнью прозываем.

Зиги сути нашей хоть и побуждают нас к действию, но слабинами являются. Мытями их в народе называли. Из мытей этих чувства наши в мир исходят в виде лучей неких. За них-то нас и водят – мытарят – те, кто за душами охотится. Ибо есть в желаниях и чувствах, ими порождаемых, некая сила – подви́г, или пожива. Его-то, подви́г – поживу, – и жаждут получить многие. До поры им кажется, что так они живее станут и полноту обретут, да успокоятся. И обретают ведь. Правда, покоя ещё больше лишаются. А потом отрезвление рано или поздно наступает. Болезненно оно. Но зато и «награда» тем, кто за чужой счёт поживиться хочет.

Так что желание наше только половинка есть. И ищет половинка эта свою другую половинку. Тянется к ней. А потому другая часть нашего желания – вовне. На другом конце блазни, или того, что соблазняет нас. Входит желание наше чувствами в соблазн свой, будь то человек или предмет какой, и им насыщается. И однажды приходит исцеление. Гасится желание, а оно горит ведь! Исчерпывается чувство. Была зига, чтобы тебе понятнее было, в душе, а стала а́лой. Выровнялось всё! Может, слышал слово такое – «ала́нь»? Поле оно означает. От а́лы происходит. А а́ла – это и есть лад, который мы ищем. Некое равновесие.

Только вот вопрос у тебя может возникнуть: а можно ли погасить желание? Мол, одно уйдёт, другое появится. Опыт нам говорит, что много желаний у человека. Доколе тогда мы так и будем на уду эту ловиться? Желание наше ведь – удилище некое, на которое другая половинка ловится – соблазняется.

Погасить-то желание ты погасишь. Но прав ты тут в том, что со счётом и учётом негоже к сути нашей подходить. Не просчитать мыть – слабину души, – не счесть меркой. Мол, вот съем сто сот ватрушек – и полно мне будет, а там уж и рай вожделенный. Оно-то так: поедая ватрушки, ты рай тот приближаешь, но одна хитрость тут есть! Желания наши погашенные на Голгофу нас приведут! К той самой Язве, с которой и пошёл грех – разделение. И которая сплошь ЖЕЛАНИЕ есть!

Как говорят нам предания, тысячи язв души, порождающих наши желания, тысячи зиг её, побуждающие наши чувства, на самом деле есть следы одной-единственной Язвы – Аза. Это та самая уйма, или разрыв, или грех, как хочешь называй, которая есть Начало и Конец! И она же есть сплошь ЖЕЛАНИЕ! Когда мы погасим тысячи наших желаний, мы придём к Началу и Концу – Язве – Азу! И здесь мы соприкоснёмся с единственным и настоящим нашим ЖЕЛАНИЕМ – желанием потерянного рая! Так что все наши желания, даже самые обычные, есть стрелки райского возвращения. И все они – а точнее, их избытие – ведут нас на Голгофу. К точке, где Начало и Конец сходятся. И где вершится таинство Исхода!

Не скор путь сей, но сколь верёвочке ни виться, всё равно конец будет. А пока что плати-недоплачивай, а час придёт – сторицей переплачивай! Потерями неизбежными. Чтобы однажды той самой ЯЗВОЙ стать, которая Аз! Или сплошь желанием!

Вот такая нелепость зарисовывается. Гасишь ты желания, выжигаешь чувства, исцеляешь зиги сути своей, стремишься к области. Цельности, по-другому. Ведь облый – это круглый да гладкий. И… становишься Язвой, или Азом! Сплошь болью. Вот тут-то твои чувства не лучиками польются, на кого-то там отдельно, но всплошь. И найдёт на тебя Дух Святый, накатит! Круглым на круглое. Дух-то тоже облый! Вот тут-то и охватит тебя ЛЮБОВЬ. А ты… Ты ЛЮБОВЬЮ станешь и вернёшься ею же в мир. Что, как и почему дальше будет? Не о том твои помыслы. Ибо «дальше» и «будет» там, в любви, просто нет! Как нет и тебя! Есть только Есть! Естина! Но пока что в уме ты. Потому и пытаешь не о том! Рассуждаешь о разумности цены, говоря о бесценном – о себе самом! И тут нам ответ дан. Если я бесценен, то я ничто и никто!

Как часто дела наши против нас же свидетельствуют! Вот живёт человек праведно. В своих же глазах. Да и другие ему в том честь оказывают. Вот, мол, какой добрый и порядочный человек! Не для себя, но для других он! А потом вдруг ему счёт от жизни приходит! Большой счёт! Иногда непомерный. И недоумевает этот праведно-добрый человек: за что это ему так дадено? И восклицает он: «Вот и делай потом добро!» Благо если он не затаит обиду на жизнь. Мол, нет её, справедливости. Ох и сложно тут не разобидеться!

И тут же сам себя словами этими он обличает. Дела-то его ради взятка были, раз о справедливости задумался опосля он. «Купить» он хотел того, о ком радел. Конечно, он с этим не согласен будет. Мол, никогда! Просто так делаю! Потребность у меня такая! Душа, видимо, того просит. Искренне!

Лукавы! Ох и лукавы те «искренние» доброделы! Мы для чего тут все? Для подвига некоего! Всяк с талантом в этот мир пришёл. Но что проку самому человеку от таланта его? Он есть уж! Людям с его помощью служить? Добро делать? Тогда почему они за добро то злом воздают? Наверное, потому, что природа наша такова – неблагодарность! Не хочешь зла – не делай добра!

Но нет! Талант – данность! А нам всегда чего-то не хватает! И то, что дано, не надо нам оно. А значит, надо идти туда, где меня нет! Там лишь «хорошо» ты обретёшь и им успокоишься. От этого счастье нам лишь, когда мы в неведомое стопы свои направляем! Недаром же в народе говорят: «Хорошо там, где нас нет!» Прислушаться бы нам! Но увы!

Когда мы талант, ДАННЫЙ нам, в люди несём, служим им с его помощью, то всё время за то доплачиваем прорехами в жизни разными да потерями! Чтобы скрутно нам было! Потому как дёшевы добродетели наши. Задумка наша, предназначение, другими словами, там, где ничего у нас не выходит. Или выходит с трудом! А не там, где всё у нас гладко получается.

Только не призвать призывами никого. Сколько ни говори человеку, что его «благородные порывы», как правило, послуг заработка, на своём он стоит. Мне это надо, и буду то делать! Вот кто-то, когда сам голоден, десяток других враз накормит. Но когда сыт он, скуп безмерно. И жалость к себе вызвать пытается – мол, копейка в кармане. Ему-то и надо переступить через эту «копейку». Да не получается! Но в своих глазах он – сама добродетель. Правда, скромная! Я, мол, на этом не настаиваю, но…

Не видит этот «добродетельный» человек, что доброта его – в укор ему! Легко делать то, что легко даётся! Легко, но дёшево! А вот то, что тяжко для нас, мы даже не замечаем. А потому неизбежно доплачивать придётся. И доплата та со скорбью будет! А иногда и с потерями! Забыл ты, что всё дороже! Да и благодеяния наши, которые нам ничего не стоят, не отзываются в душе того, кому они предназначены. А вот нас они в искушение вводят, ибо где-то там глубоко-глубоко внутри себя мы восклицаем: «Ах, неблагодарная неблагодарность – чёрным за белое воздавать!» Так вот мы и теряем себя, творя доброе. Ибо дёшево живём. Оттого и слёзы льём.

А вот те крохи, которые мы на подвиге можем другим дать, когда у главного в жизни своей отнять надо, нам нас же возвращают. Тем умаляясь, и возрастаем мы!

Так что добро добру рознь! Присмотришься к себе – и видишь, что гумызник ты! Только и тут нечто возмутится в тебе. Ах, ох, эх! Сколь, мол, ни делай другому, сколь ни давай ему, мало тому будет! Он больше всяк раз попросит! Ещё и ещё! Только не он это просит. То жизнь тебе ставку повышает! Увы! Чем ближе к той самой Истине, за которой мы гонимся – не угонимся, тем ставка выше и выше, тем скорость быстрей и быстрей. И знает это душа наша! Знает! Но не готова она с головой в это «всё дороже» кинуться. Ищи дурака!

Так вот мы и путаем божий дар с яичницей, потому как умны. Меняем стрижа на ежа! А потому…

Потому суждено нам битыми быть да потери нести. Кто плут, для того сделан кнут. А кто плут? Да тот, кто других учит, как жить! Кто миру толмит, что делай добро – и добром одарён будешь! А коли ты сувор, то и в жизни твоей суворы одни встречаться будут!

Увы, не попрать нам разделение в этом случае. Добро к добру грех лишь умножает! Не перековать мечи на орала! Не достигнуть полноты так! Горе от зла! Но горе и от добра лишь. Недаром говорят, что затянувшееся удовольствие оборачивается му́кой. Всё, что дошло до края, оборачивается! Оборот, оборот и оборот! Вертмя вертится! И нет выхода из этого колеса Чернотропа. Ни в добре, ни во зле нет спасения!

Тут-то самое время воскликнуть: «Если всё бесполезно, если знаешь, что проиграешь, то зачем за дела браться?! Как-то я тут запутался».

Да! Суета всё! Тщетно! Но не бесполезно! Печаль да сожаление тебя тогда лишь охватывают, когда ты победить хочешь! По-бе-дить! И дела делаешь победы ради! Не ради того, чтобы чашу сию до дна испить. Разве разочарование не есть та польза, ради которой дела твои? Ведь что польза есть? По льзе когда. А льза – это льгота, лёгкость. Польза же – это и есть облегчение – умаление. Тогда мы его обретаем, когда на ермаках, жернова так называли, нас жизнь перемалывает. Так что разочарования – наша молитва! И нет в нём, разочаровании том, досады. Стих! Когда стихает в тебе негодование. А коли досада осталась, то не испил ты чашу сию до дна, не разочаровался. Поражение своё сорвал да в котомочку души своей сложил его. Оно твой урок. Пусть и неосознанный. Только если тебя гложет «разочарование» твоё, далёк ты от Стиха – а́лы! И от Угада далёк об Истине. Обернётся вертмя, и вновь ты продолжишь чашу ту пить. И повторится всё, как встарь. До Стиха, до а́лы! До мудрости, которая преддверие любви есть. Мудрости, которая не осуждает, не разделяет, на своём не стоит, но и собой не кормит, неохотности дабы не потворствовать, или дармоедству.

* * *

Странное ощущение! Я поймал себя на том, что сказ Лесника – будто море волнующееся. Его слова, словно волна, то поднимали меня ввысь, то низвергали в пучину, вызывая непередаваемый восторг. Я буквально парил на них, испытывая удивительное чувство полёта. Раньше я слышал от него же о чём-то подобном, но воочию ощутил это чувство впервые. И только сейчас меня осенило! Ах вот ведь что оно значит – дать надежду другому! Это не просто сказать ему пару-тройку слов поддержки. Нет! Это окрылить человека! Дать ему… и тут даже слов нужных не подберёшь. «Окрылить» ближе всего будет. Но «окрылить» – не образное выражение. Его нужно воспринимать в прямом смысле. Тебе дают крылья, на которых ты паришь над… тщетностью и обречённостью мира.

Увы, слова Лесника, если не вдумываться в них, воспринимаются далеко не жизнеутверждающе. И даже наоборот – от них веет безнадёжностью, или, как бы сказали «жизнелюбы», тоской смертной. Потому-то у него и не было особо слушателей и тем более преемников. Пугала возможных соискателей чернуха сказов его. Хотя многие блазнятся на «науку хитрую», колдовскую! Ох и многие!!! Надеются в ней для себя лишь пряники обрести. Чтобы всё было и за это ничего не было. А нет тут пряников! Разве что для завлекухи поначалу поманят. А потом мрак один начинается.

Но стоит углубиться в его «науку», пристальней вглядеться в неё – и ты начинаешь видеть, что она-то с изюминкой! Мрак тот – не мрак, но чистилище, истинную надежду нам дающее и суть сутей раскрывающее. Только не каждый хочет присматриваться-то. Может быть, правда, не дозрел он, чтобы с ветки пасть? Живёт такой, маетой мается, верит, что завтра он непременно счастливый билетик вытащит и заживё-ё-ёт! А всё это… «Наука» какая-то там… Зачем оно тебе надо? Делом бы занялся!

Не хотят люди ничего слушать и слышать. Сами, мол, с усами! Сколь приходило пророков, ради людей этих же на кресте распявшихся! И что? Да всё то же самое! Вертится вертмя! Да и ладно! Всему срок свой!

* * *

– И вновь о том же самом скажу я тебе, – лился сказ Лесника. – Человек хоть и мается от раздробленности в самом себе, но не очень-то он и торопится с самим собой подружиться! А потому туго науку добрую внимает. И тут ему на благо будет вбивать и вбивать «гвозди» науки той в голову. Ну, раз он сам того пожелал, раз договор на то есть, да невнятным оказался. Увы, так оно всюду! То, что легко даётся, на душу не берётся. А что ей гоже, то вбивать часто приходится. По договору, по её согласию. Без насилия.

Так что назвался груздём – слушай!

Вот мы все безнадёжно больны порядочностью. То есть все мы люди глубоко порядочные! И нам не нравится, когда другие ведут себя недостойно. Болезнь эта ейбожьем называется. Ей-богу, мол, я не такой! Не-е-ет!

И если есть болезни разные, от Бога ли, от дьявола, от Духа Святого, от людей, то эта – от Изначалья! От разделения! От греха она! Когда, к примеру, кто-то говорит в присутствии купца, что не приукрасишь – не продашь. А по сути, не обманешь – не продашь. Он, купец, ему в ответ: «Ну-у-у, брат! Это тебе просто не повезло с честными людьми столкнуться! Сам, небось, рыжий! Вот тебе и попадаются люди мутные да лживые. А я – ни-ни».

Без сомнения, купец этот не обманщик. Он действительно «ни-ни». Но обманывает он других! Как? Да просто! Ибо в прелести находится. В прелести ейбожья! Что опять на челе хмурь собралась? Непонятно? Ох и плут ты редкий!

* * *

А ведь опять в самую точку попал Лесник. Я действительно поймал себя на том, что вновь пытаюсь схитрить. И на самом деле всё понял, что он хотел донести до меня, но по привычке склада своего, как всегда, решил спрятаться за непонимание. Эх, святая простота – честно изобразить непонимающего. Мол, стараюсь, да никак! Не судите строго! Снизойдите! Так и пытаемся мир под себя подмять, чтобы наверху оказаться. Вместо того чтобы самому тянуться, лёгким путём действуем, на себя подтягивая.

Оно ведь так, пока мы ищем лучшего, стремимся к верному, отвергая неверное, тем самым сами себя и обманываем. Невозможно быть лишь добру. Рано или поздно, но непременно оно станет злом и задушит, как душит избыточная любовь и опека. Присмотритесь – и увидите, что так оно! А не увидите – значит, не дозрели, чтобы с ветки пасть.

* * *

– Знаешь, – продолжал лить свой сказ Лесник, – почему Бог не всегда сейчас же наказывает зло творящих? Чтобы не обострялась болезнь наша – ей-божье. Коли воздастся за зло злодею тут же, то начинает ликовать «праведник»! Вот, мол, со мной Бог! Есть правда на земле! Поделом тебе, невежа! Будешь знать, как хорошим людям жизнь портить, как на праведность посягать! Но это и есть злорадство.

Не даёт Бог позлорадствовать «праведникам». Не даёт восторжествовать по поводу «силы добра». Так ещё и стучится до нас: «Очнись! Пробудись! Перестань мир рвать на части, своей порядочностью кичась!»

Но нет. Нет в нас бесчестия. И потому корим мы, костерим всех и вся за их бесчестие. Всегда на стороне правды выступаем. Вот вспомни: ты хоть раз в жизни отдал правду в споре другому? А вот и нет! Может быть, и признал, что ошибся в чём-то, но отдать правду… Только искренне дай себе ответ, как на духу! Человек только и рассказывает, как его ущемили, как его обделили, как он одинок, как его обманули. То правда! Обманули! Ибо обман – имя нашего мира! Но сказывая свою «беду», как обманули нас, мы неволей чисто праведными себя выставляем. Возмущает нас неправда в других, уязвляет их бесчестие. Мол, да она… да он… да они сами себе на уме.

Коварна болезнь эта! Коварна тем, что никто не признаёт себя ею отяжелённым. Да, мы можем до поры посыпать себе голову пеплом. Мол, неправ я. Но когда взаправду драка начинается, тут уж не до покаяния. И тут правда всегда на нашей стороне! Только и мы сторона! Половинка! А значит, увы нам! Вертмя вертится!

Вот я знаю, что есть во мне несносность некая. Несносность – характер по-другому. Мы им даже кичимся. Вот, мол, каков я! И всё тут! Но это же несносность! Черты моего характера – это острые грани моей души. Ими мы врезаемся в мир. И… нашла коса на камень. Брань идёт. Так вот и стачиваются наши грани. Характер наш и есть изложение той задумки, с которой в мир мы приходим. По нему и брань нам отпущена. Даже если мы и считаем наши черты несомненными достоинствами, они лишь к брани приведут. Ну взять, к примеру, щепетильное отношение к деньгам. Ну не по душе человеку, что кто-то легко и вольно относится к чужим деньгам. Мол, рубль-другой сверху прибавить – ничего страшного. Не убудет! Но для него это недопустимо. Невежественно.

Да, это так. Невежественно вторгаться в чужое. В том числе и в деньги. Ничего не скажешь. Но только что тут? Добродетель? Острое чувство справедливости и несправедливости?

Хорошо! Пусть так. Но добродетель ли это? Для многих – да. Вот только беда – добродетель наша. Почему? Потому что ослепляет она нас. И перестаём мы видеть в справедливости Меру, в которой Настоящее себя являет! А добродетель теклостью становится – пороком. И всё это следствие ей-божья.

Но как ощущение несправедливости – в сути, ощущение попранной меры – и возмущение по этому поводу, что есть восстановление меры, может стать попиранием меры сей? Да просто. Сказал уж: наша добродетель – всего лишь болезнь. И восстановление меры неизбежно становится её попиранием. Ибо не по мере мы правду ведаем, но по себе. И на себя одеяло мира перетягиваем. Моя – твоя – его правда! Ведь никому не приходит в голову говорить о несправедливости тогда, когда он бо́льшим от жизни наделён. Почему бы богатею не возмутиться, что у него златые горы, а сусед с хлеба на воду перебивается?

Да, то мера суседа и мера богатея того. Но так уж устроены мы, что мало нам того, что имеем. Не смиряемся! Нам нужно ВСЁ! Частью душа всяко томиться будет, будучи ею же определена. Вот и ширимся мы к большему, томление то преодолевая. И превосходим меру всякий раз. Только не замечаем того. Ведь больны мы ей-божьем.

Но как всё это связано с щепетильностью в деньгах, спрашиваешь? Вот он тебе рубль добавил к рублю. Подвинул меру. Ведь на рубле её прочертили, на рубле порядились! Договор о том был – ряд. А он взял да подвинул. Из жадности. Непорядочно! Тут ты вправе стоять на мере той, о которой вы договорились.

Только мир живёт, а значит, течёт. Изменился он. Ты же того не увидел. Не жив потому что. Рубль тот добавленный не от жадности добавщика, но, к примеру, цена то подвига твоего. Того самого, который ты каждый день делать себя и любви ради должен. Или то скудость души твоей. От неё и щепетильность, выдаваемая за достоинство. Не от попирания другим меры щепетильность та рождается, но от желания самому прибавку получить. Присмотрись к сему! Вдруг узришь! Как не видишь ты меру свою и сам от неё тот рубль другому скинуть пытаешься, себе же его прибавив. А рубль этот – тоже выкуп твой. Себя ты им выкупаешь.

Живёт мир, течёт. Мы его договорами пытаемся остановить. Только ими же и связываем себя. Оттого и маемся да спасение ищем. И находим его в срок свой в выходе за рамки свои. В том числе и за рамки договора. Но будучи больными ей-божьем, делаем мы это текло порочно, по-другому. Себя оправдывая, других обвиняя, чтобы, повив их, вперёд бы и вырваться. Так вот и бранимся мы друг с другом наперегонки! Потому как не дают нам другие рывок сей сделать. Не дают блаженствовать по над всеми! В общем, щепетильность из добродетели становится пороком. И будет им до тех пор, пока мёртв ты. Мёртв же ты тогда, когда по ряду живёшь – порядочный.

Но тогда… Мир же без договоров себя и сожрёт. «Ряд ему оберег», – скажешь ты.

* * *

И опять Лесник увидел мои сомнения! Я всегда поражался нашему странному разговору, когда один молчал, а другой отвечал на его молчаливое негодование. Действительно, выступать против порядка – самоубийству сродни!

* * *

– Да, до поры, до срока ряд – миру утверждение. Только против он сути нашей, которая никогда не согласится с разделением, с грехом, другими словами. Договор – спасение, но плен миру! И однажды в срок указанный ты скинешь мир тот с договорами с себя и… будешь им изгнан! Больно! Но это и есть твоё излечение от ей-божья – оживление!

Всяк ток этот чувствует. Ток мира в поисках самого себя. Это и называется Жизнь! Вертмя вертится. Более того, многие к Жизни себя причисляют. Мол, в потоке я! И не мешайте мне, творцу, творить творчество творческое! Только всё же мимо тебя поток тот, пока ты порядочный. Да и непорядочный тоже. Нет, не считай слова мои призывом к разрушению устоявшегося. Не срок ещё! Просто не забывай, что порядочность твоя чаще оттого, что мимо Жизни ты! Не видишь ты и меру свою. Зато всякий раз договориться о ней пытаешься. А когда утекает то, о чём сговорился, других грызью грызёшь, в непорядочности их упрекаешь. Но так и должно быть. Брани ради! Стирания несносности твоей для!

Вот когда сотрёшь ты её, несносность свою, станешь облым, не будет для тебя справедливости, не будет несправедливости. Не будешь кичиться порядочностью, гонориться характером своим. Оживом ты станешь, ЖИЗНЬЮ самой. Вот тут и с ЛЮБОВЬЮ обручишься! Вот так вот!

А пока что закон тот непреложный «всё дороже» учит нас, что надо выйти за свои пределы. Хоть чуть-чуть! В том числе и за пределы праведности. К сожалению, праведность приводит нас к судам. Мы судим всех, потому что сами сужены праведностью. И то невыносимо нам. Душит узость! Не продохнуть! А осудишь кого-то, сузишь его, и непременно себя же у́же, – тут-то тебе и легче! Задышалось! Оттого легче, что есть тот, кто у́же тебя. Не ты с краю. А значит, не по тебе звонит колокол. Так уж устроены мы! Но когда сужены мы, тут-то и обманутость, и обделённость, и обида появляются. Всё это куцесть наша. И мета ей-божья.

Вот так память о потерянном рае для нас становится бременем. Разделение сплошь, уйма! Оттого и дела наши – разор и раздор. Или сплошь грех! И правда наша неправедная. Ведь и через неё прошёл разрыв! Мой порыв сказать некоему «негодяю», что он прав, по-хорошему, на себя бы обратить. И вспомнить о разрыве, меня разорвавшем. И тут наглядно мне станет, что упрёк мой – от ей-божья. Болезнь он! Да, упрекая, я стремлюсь к целостности. К исцелению. Но лишь ещё больше усугубляю болезнь ту. Ибо часть не может сотворить целое!

Да и упрёки наши, с судами повязанные (упрекнув, осудишь, и осудив, упрекнёшь), для чего нам? Понимаем мы, что жизнь нашу они не украсят, но ничего с этим поделать не можем.

А для того они нам, чтобы повязать и сузить узами «пищу». Чтобы потом же её и сожрать. И то тоже жажда рая утраченного – жадносвет. Пища же – весь свет! Весь! Всё и все! И тут никак не получится быть порядочным. Ибо ряд – это договор. Договор о разделении. Не терпит природа наша того. Либо всё, либо ничего! И утекает это нечто, договором закреплённое. Не унять жадносвет договором. Напрасно тут ставить на сделку. До поры она. Пока сил не накопится, чтобы превзойти ту черту разделяющую. И тебя раздражающую! Она ведь ограничение.

Тут можно долго негодовать, спорить, оскорбляться. Мол, нет, не то, не так! А-А-А! У-У-У! Э-Э-Э! И-И-И! Но стоит всмотреться в уйму – разделение, в целое (отчего, правда, голову вскружит) – увидишь ты то. И выбросишь ты порядочность свою. Но что останется тогда? Грех один! Вот его-то ты и понесёшь. Тут-то и слетит с тебя шелуха вся в виде обычаев, устоев, знаний, как оно надо. И станешь ты Стихией, или гласом вопиющим, но безмолвным: «Спаси, Господи! Я молчу».

Многие стучатся в Стихию, тайну её выкрасть хотят. Суету вокруг неё разводят. Снуют взад и вперёд, как нитка без узла. Порют горячку и сами за собой не поспевают. А секрет прост! Всматривайся в грех, сделай его предметом своего испытания. Смотри, смотри и смотри в природу разделения. Сначала она тебя удивит, потом возмутит, а потом смирит! И к Богу обратит.

Можно, конечно, и упражнениями себя запрячь. Мол, потрогать следы Стихийные: огонь, воду, воздуся. Но пока не увидишь и не пронзит оно до корня тебя, что нет выхода из колеса того, в котором две половинки друг за другом гоняются и не догонят никак друг друга, не умолкнуть тебе. Без чего не войти в Стихию. Она ведь и есть молчание. От вращения колеса того, Чернотропом называемого, бесчисленные мысли наши, чувства и желания. Суета сует они! Вертмя вертится!

Но суета не напрасная. Она утомление наше копит – опыт. Без него не у-стать нам у Стана единожды! Не увидеть болезни наши – жадносвета, или жажду света, и ей-божья – порядочности. А их не увидев, так и будем цельными мы оставаться. Неуязвимыми! Кристальными! Только в неуязвимости той мы и для себя неуязвимыми остаёмся. Ищем-ищем себя – никак не находим. Но других за то казним! Казни в ответ получая! И вечный бой! Покой нам только снится!

Разбить кристалл тот надо! Расщепить свою неуязвимость. Тут-то и откроется для тебя дорога к себе самому, к «Я», или Язве – Азу! Разбить же его можно, признав себя непогрешимым и мир поедающим. Без меры! Всегда правым и порядочным и вечно голодным. А признав то, ужаснуться бы тому. Тут кристалл тот и расколется!

Ну да то уж как на душу ляжет! В словах сих и ключ тебе дан, и заповедование.

Я тут тебе обмолвился, что все дела наши – разор сплошь и раздор. Вот и присмотрись к делам своим. Они для тебя проверка. Вот где налицо выходит наша несносность. Вроде и умысла нет злого, да завязалось дело узлом. Не так пошло. Почему? Почему дела наши с норовом оказываются? Вначале стопорятся, а потом вообще угрожают развалиться. И если не вливать в них гораздо больше сил, чем поначалу на то рассчитывал, непременно зачахнут. Да, мы завершаем дела, но, как правило, на подвиге. Большом ли, маленьком. То неважно. И не по той цене, на которую изначально рассчитывали. Делишки, от которых никакого проку для нас нет, те легко вершатся. А вот те дела, от которых рост души нашей зависит, непременно скиснуть норовят. И без подвига они обязательно зачахнут. Боимся мы дел таких. Иного ищем. Полегче бы. Мол, не идёт – не моё! Но оттого и мается душа наша, что полегче да подешевле. По дешёвке душа всегда маяться будет. Мы, конечно, можем её в дальний угол загнать, чтобы не напоминала она о себе, а мы бы без труда жизнь свою торили. Да ведь всё равно однажды она вырвется на волю и вывалит всё то, что накопилось у неё в плену том. И скрутит нас скрутью невыносимой. За дешевизну, за которой погнались мы, плату платить придётся.

Ну да ладно. Вот делаем мы дело, делаем!.. А оно узлом завязывается. Ищем мы тут виновных. Это тоже болезнь ей-божья. Найти виноватого! Не признаём мы, что дело тут (что дело наше в тупик вошло) в раздоре, или уйме. А она во мне! И нет тут виновных. Есть лишь моя несносность, характер есть. И об него дело моё заветное сломается. Мы-то в делах замахиваемся на совершенство. Не меньше! Чтобы оно без сучка без задоринки совершилось. Но как оно может совершиться, если я сам не совершён? Вот и свершая дела, мы себя к совершенству вершим. Дела наши – это и есть мы. А мы – дела наши. Не идёт дело – то не вовне помехи. То тебя не хватает. Мало тут сесть да всё счесть. Написали на бумаге, да наткнулись на овраги! На несносность свою нарвались. И она сломала дело то! Да не хотим мы того знать! Виновного нам подавай! Вот потому-то и надо кристальность свою расколоть. Чтобы взор свой в живот направить да увидеть, почему это мир нам противится. Тогда-то и перестанешь ты тушить огонь соломой. Воду варить – вода и будет! То о поиске виновных в нашей жизни сказано. Не ищи злоумышленников в делах своих. Даже если есть они, то ты это!

Для чего я всё это тебе сказываю? Аль не узрел? Тогда ещё один гвоздик вобью в памерки твои. Забудь о своей порядочности, помни, что тебе всегда мало, знай, что всякое дело твоё в тупик зайдёт и сломается, не забывай, что всё дороже, что тебя всегда не хватит, и не отчаивайся! Радуйся тому!

Только радоваться тут лишь дурак может. Безысходность ведь! Нет пряника! Но ты-то не торопись! Присмотрись! Может, и узришь. Любой исход в нашем безысходном мире в свою противоположность лишь возможен. А значит, вертмя вертится. Дошло до края того же добра, обернулось, во зле оказалось, и всё опять! Колесом вертится. Безысходность и есть. И ступица колеса того – «Я» есть. То самое «Я», которое всяк ищет. Ибо в нём исход скрыт! Оно есть альфа и омега!

Умные спорят без устали, как жить, куда идти, чего чураться, с кем не знаться. У кого лучше и кого хуже, кто во грехе погряз. Кто есть подлец, а кто молодец. Но от этого только мир на части рвётся! Ну разве не видно сего? И лишь круглый дурак, вертмя отдавшись, Чернотропом закрутившись, Азом становится. Не чёрный он, не белый. Даже не чёрно-белый, каковы мы все и есть. Ибо чёрное и белое – следствие нашего желания остановить колесо то. И ведь надо же, умудряемся до поры как-то сделать это. И не юлящий дурак! Это мы юлящие. От Жизни к Смерти вращаемся, от Смерти – к Жизни. Юлой вертимся! А он – Аз! И опора миру! И в том его отныне и есть благодарение миру! Благодарение, которое есть любовь! Может, и витиевато сказал, но сказка – ложь, да в ней намёк! Кто познал, тому и впрок!

Пока не станешь вертмя ты, пока не разрушишь пределы свои, пока будешь определений придерживаться, так и будешь узоры зреть. То так, то эдак, то по-другому. Весь мир для тебя «частным мнением» будет. Не чужим, твоим же частным мнением. А настоящее мимо тебя так и пройдёт.

Не верь мне! Проверь! Никогда не живи чужим умом. Пройди сполна и разочаруйся! Тем и станешь мудрей и богаче.

Не то всё, не о том разговор! Даже ты по сей день так считаешь. Всё это, мол, разговоры! И нет в них дела! Какой от них прок? Да ждёшь от меня подарунки.

* * *

И действительно, где-то глубоко внутри себя, несмотря на годы общения с Лесником, я всё ещё ждал от него неких подарков судьбы, которые все мы ищем. И это после того, когда, как мне казалось, я внял науку Лесника сполна. Поначалу моё естество не могло смириться с таким раскладом, который он излагал. Нет, нет и нет! Всё не так! Всё иначе! Но потихоньку я стал осознавать: а ведь так оно и есть! А моё «всё не так, всё иначе» было всего лишь неким наваждением, поймавшим меня надолго в плен. Наваждение, созвучное моему ожиданию. А ожидание – произрастающее из жажды, или, как говорил Лесник, жадносвета!

Он слыл у себя в округе колдуном. И действительно, люди чурались его, обходили стороной, побаивались. Да и те «фокусы», которые он время от времени свершал по случаю, подогревали мой ожидания. «Фокусы» те ведь впечатляли! Как, например, он мог навести «столбняк» на пьяного буяна одним лишь словом? Ты, мол, постой, Петруша, подумай, охладись, пока я не вернусь. И Петруша становился «каменным», замирая на месте да «обдумывая» своё буйное непристойство. После подобного увещевания Петрушу словно подменяли, и он не только становился «шёлковым», но, что больше всего удивляло, охладевал к спиртному.

Да, глубоко внутри я хотел стать таким же чудотворцем, как Лесник, дабы стяжать «великия и богатыя милости» от окружающих, получить признание мира и занять в нём достойное место! Конечно же, в верхах! Не внизу же…

Увы! Редки мудрости в юности! Молодой – на битву, старый – на думу! Некогда раздумывать нам, когда делом горим! Ну никак не приемлем мы, будучи в силах, науки сей. И даже теперь, прав был Лесник, не угасли мои ожидания даров чудесных – ведовских!

* * *

– Что же, – продолжал он свой сказ, – вновь по тому же утюжком пройтись придётся. Дело – оно всегда к совершению движется. А значит, к исцелению, к любви! И дело наше исцеление есть! Любое! Даже если ты поначалу близко того не видишь, в конце всё узришь! Вот тут-то и скажи мне: коли слова к исцелению направлены, разве они не дело? А если ещё пуще присмотришься, то увидишь: в словах дорожка наша в Тишину выстлана. Через слово, которое дело есть первейшее, в Стихию мы попадаем! А способности, которые ты стяжать жаждешь, от верности пути тому в придачу даются! Удерживаешь ли ты сам стрелку райского возвращения, то есть умаляешься ли, стремишься ли к Стиху? Коли да, так и способности появляются. Только не упусти малость краеугольную – САМ! Жизнь-то всяко нас к Стиху волоком волочит. Через муки! Мы же ей противимся. Не хотим умаляться, но возвеличье нам подавай! В судах да пересудах грызём ближнего своего, чтобы толику места под солнцем для себя разгрести, тем и получить возвеличье. А до дальнего в своё время ещё доберёмся! Пусть погодит!

Но коли САМ ты в муку́ себя смалывать начнёшь, то и му́ки не к тебе и дары тебе. Они не даром даются, но к трудам прикладываются. К трудам удержания стрелки райского возвращения, к трудам умаления – молитвы. Не словом «священным». Болью за близкия своя! А слово тут лишь будет приложением к порыву твоему. И тут праведность твоя – ей-божье – в обратную сторону тебя развернёт, к возвеличью! Весь мир, увы, в «праведности» погряз. Всяк с ангельским ликом, но он-то и есть облик дьявола!

Пугают речи такие людей. Настораживают. Мол, как же так? Если человек добрый и хороший, его к дьявольскому причислять? Анафема им! В лучшем случае. А то и тому, кто их произносит. Только не о том помыслы их. Не о добром – злом рядиться надо, но об умаляющемся – возвышающемся. В чём тебя застанут?

А как же, воскликнешь ты в сердцах, знания? Они ведь сила! Знания, мол, дороже богатства! Не гордись званием, а гордись знанием! Больше узнаешь – сильнее станешь! Они и есть в основе умений тех чудесных!

Хорошо, отвечу тебе, коль так думу думаешь! Только чуда там, где всё по местам расставлено, быть не может! Тут лишь по лекалам и можно. А знаешь, как лекало ещё называют? Гибалом! То, по чему гнут. Но слово это подозрительно созвучно с гибелью. И не зря! Коли по гибалам, то гибло всё! В погибель согнуто и вертится вертмя! Тут уж как написано, так тому и быть! Не превозмочь! А чудо там, где Живо! Где ЛЮБОВЬ!

Знания о том, «как», позволят тебе быть дееспособным. Но там лишь, где вертмя вертится, где всё повторяется, где всё возвращается на круги своя, где строй. Только можно ли такой мир живым назвать? Вряд ли ты с таким согласишься. Так и норовишь из строя выйти. И со знанием к чуду не подступишься. Оно – что овидь убегающая. Горизонт, по-твоему. Манит, да обманет.

В общем, чудотворство в нашем убоглом и мёртвом, но стройном мире невозможно! А знания – манок лишь. Но мир-то наш живой! А значит… Ну? А значит, вновь нескладуха у нас! И опять мы у того самого краеугольного камня, при помощи которого выход открыть можем из этого безвыходного мира!

Не увидел?

Люди сплошь негодуют, если им кто-то скажет, что любовь их – не любовь вовсе, но боль сплошная. Что врёшь ты себе самому! Как же так, мол, я же… У меня… Не смей своими грязными руками любовь мою маять! И всё тут! А кто-то жалобно так посмотрит на него и пожалеет: «Бедный ты, бедный! Прошла мимо тебя любовь! Вот ты и злой такой! Да завидущий!. Потому и кусаешь людей, что не повезло тебе с ней повстречаться!»

Что ж… Каждый как может, так и пытается к себе Боженьку причислить, под свои знамёна Его призвать, на свою сторону рекрутировать. Чтобы на горище-то оказаться. По-над всеми! Но тем самым усугубляем мы ей-божье своё. А потому на всё попытки ткнуть нас носом, как шкодливого кота, в шкоду свою, твердим: «Не-е-е! Не так всё! Всё иначе! Не о том я!!! Не о том ты!!!» В общем, я не я и лошадь не моя! Ей-богу!

А в самом деле, чего этот доброхот о любви – не любви, но боли говорит-то? С чего он взял то? По плодам узрел! По плодам! Ты хочешь узнать, что это за плоды? Смотри тогда!

Любовь, сказано было, не ищет своего! А ты что делаешь, когда о любви своей другому говоришь? Да себя ты кажешь ему! Но для чего? Для чего ты так стремишься, чтобы тот, другой, твою любовь увидел? Зачем тебе доказывать её, себя казать? Не для того ли, чтобы он увидел и отметил то да благодарным бы тебе был? Не для того ли, чтобы, вложив на копейку, рубль бы стяжать?

Не-е-ет, конечно! Всё не так! Искреннее! Вот и видно сразу, что не любил ты никогда, если так говоришь!

А искренне ты заблуждаешься! Страдаешь ты от любви, как говорят в народе. Но страдаешь-то не от любви. От уймы – греха – страдания твои. Ты и есть страдание! А значит, и любовь твоя, которую ты как икону несёшь, – болезнь! И вот тебе в другом напоминание дано было: давай-ка потрудись! Царство Небесное силой ведь берётся! А ты что? Ты и трудишься, другого понукая! Мол, давай!

Все наши попытки любовь свою другому казать – вот, я так тебя люблю, я за тебя и в огонь и воду готов – лукавство есть! Больны мы ведь!

Если ты искренне любишь, то зачем этим другому глаза мозолить? Зачем всячески свою любовь подчёркивать, заботу свою? От избытка чувств? Но «избыток чувств» тот не от избытка, а от недостатка твоего. Как и вся деятельность наша бурная. Чтобы недостаток этот достачей покрыть. Присмотрись! И увидишь то! Охота пуще неволи! Но она, охота, – от изъяна!

Так и ты в охоте – ловитве, – когда чувства свои доказываешь. Действиями своими ты ближнего уловить стремишься и им себя же исцелить. И терзаешь его! Мол, я для тебя… Я… Звёзды с небес достану! Можешь достать – достань! Но зачем тебе это подчёркивать? Иногда навязчиво. Истинная любовь не давит! А ты своей любовью продавливаешь её или его! Подчёркиваешь: я тебя люблю! Не забудь то, между прочим! Для того это, чтобы в ответ стяжать. Если хочешь, то ответ! Чтобы её (его). Для тебя любовь твоя!!! Не для неё (него).

Нет, конечно же, и ей (ему) от твоей охоты перепадёт. Если не звезду достать, то что-то и ты можешь. Но нет в тебе бескорыстия! Подлец ты праведный! Вроде бы добрый, искренний. Это когда по шерсти. А как не по шерсти? У-у-у-ух, тут и начинается. Буря! Потому-то и подлец.

Возмутительны слова сии? Ох, как бушует-то негодование в тебе! Ей-божье! Но если ты взаправду любишь, то молчание твоим уделом станет! Тихий подвиг! А воздаяние?

Если ты воздаяние ищешь (мол, а как же я? Как же без меня?), то растёшь ты, не умаляешься! Охота – ловитва – тобой правит! А ты любовью своей страстной другого управить стремишься. Под себя. Не созрел ты, чтобы с ветки пасть. И молитва твоя – не молитва, приклад она! Дай мне!!! Молитва же тогда лишь, когда «возьми»! Всяк, отдавший душу за любимого, единую душу с ним обретает. Редко такое встречается. И ныне, и тогда, и завтра!

Не согласен ты со сказом моим? Искренняя любовь твоя? Что же, несогласие твоё и есть мета охоты той. Увы тебе, лжецу! Но и твой срок придёт. И тогда ты увидишь, что пришла пора отдавать себя любви ради! Сказка – ложь, да в ней намёк! И распят был, и распят будет… всяк, кого ЛЮБОВЬ прикоснётся!

А пока… Ты меня не любишь! Я тебя люблю! А ты… А я…

Так вот мы и тянем на себя! И тут «не любишь», «люблю» – это и есть твоё управление миром. Под себя! Не любовь это! Не любовь! Жадносвет! И ни-и-и-чего тут не поделаешь! Возразишь? Конечно, коли охота твоя пуще неволи! Возражай, охотник! Ей-божьем ты болен! А праведный гнев с негодованием – болезни той проявления.

Да, сложно меру сдерживать! Тут много – наказуемо, мало – тоже наказуемо. Слабо птицу в руке держишь – улетит, сильно зажал – сгубил её. Негоже в кулаке её (ту, которую любишь) держать, негоже и под каблук её залезать. А как тогда быть? То лишь сердце твоё поведать может. Нет тут прописи. Да и не нужно! Живи, боль не гони! Придёт твой срок! Возьмёшь урок, мудрость обретёшь.

А пока что хватит с тебя знать, что в любви не ищут ничего! Если же твоя любовь с оглядкой на себя, когда она с напором да, упаси Боже, с укором – мол, посмотри, как я за тебя в лепёшку разбиваюсь, – не любовь она. За мир битва! Мало тебе пока того, что ты имеешь! Жадносвет! Расти, да оттого поражения терпи. Таков он, путь поражений – путь к любви! Да играй ещё, пожалуй, в любовь. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы занято было!

Можно, конечно, и нужно для себя помнить о несносности своей. Сделать её бдение своим упражнением. В том самая глубокая внутренняя работа есть. Поверь мне: ну перепадёт тебе толика «тайных познаний», ну откроешь ты себе необычные способности. Тут-то и надо устоять! Да не обмануться своей величавостью. Все эти знания и способности не угомонят тебя. И в конце концов ты же ими тяготиться станешь. Не верь! Проверь! Не то мы ищем! Не то нас тревожит! Именно несносность жалит нас. Но вот так взять и сказать ей «нет!» мы не можем. Только жернова жизни перемолоть её могут. И тут лишь пособить можно. Как? Просто не сбегая от себя самого! Смотри и смотри в свою несносность, держи себя на позоре, и оттого… печален будешь ты!

Нет? Не хочется? Так на то договор ты и подписал! Но ты не соглашайся! Так оно забористей будет! Так ты пуще свои уроки возьмёшь! Гулять так гулять! Пусть тебя не понимают. Пусть ты их не понимаешь. Пусть! Ты же не хочешь печальным быть от удручающего взора в свою несносность. Потому и пусть всё будет так, как оно есть! Ничто не зря!

Зато у тебя своя правда! Во как оно! Несносность и порождает «свою правду». Она же – твои уши и твои очи. Именно несносность наша слышит и видит окружающее. И если оно не созвучно с ней, с несносностью, то перетолковывает она увиденное и услышанное под себя. Потому-то и разговоры наши по душам, по сути, невозможны без брани. На себя тянет несносность, характер, если тебе непонятно слово это. Но кто же своё, несносностью той же порождённое, без брани отдаст! Иногда она внутри идёт. Мол, я с тобой говорить не буду! Ты меня не греешь! И тянет на себя. Иногда вовне выплёскивается бурно. И тогда драка не на жизнь, а на смерть! Своего ради. И тут всяк понимает, что поладить как-то надо, только сделать ничего не может. Увы, пока не сотрутся характеры людские, брань между ними так и будет продолжаться. А там, где брань, там и битие! Битие определяет бытие!

И дела наши для брани даны нам, и отношения для неё. Невозможно дело сделать гладко, невозможно совместно по жизни пройти без задоринки. И тут не напасть бранится. Напасть – на том не учиться. А в чём учёба та состоять должна? В том же она состоит, чтобы увидеть грани души своей, острые края её. Да осознать, тут ты скуп на отдачу. Тут-то тебе и надо платить гораздо больше. Другими словами, увидеть, что наше усилие, наш подвиг – и есть та самая плата за себя самого. Увидеть, что не хотим мы платить БОЛЬШЕ! То есть ограниченны мы. Так чего же тогда хотим? Как говорится, мерили чёрт да Тарас, у них верёвка оборвалась. Черт говорит: «Давай свяжем!» А Тарас: «Давай так скажем!» Вот и сказывается нам так. А мы молчим – обижаемся! И всё ещё надеемся, нет, не вторую половинку, но весь мир этим продавить обидой своей. Увы нам, подлецам! Ведь всё понимаем, да как пёс возвращается на блевотину свою, так и мы, глупые, вторим мазуту свою.

Только жизнь долго терпит, но возьмёт однажды с нас с приплатой. А это очень болезненно. Битие! Увы! Битие, и довольно болезненное, определяет наше бытие! Тут тебе и ответ – знание, почему нас жизнь истязает. Потому как псы мы! Пока что псы! Но что толку от знания того? Ты разве не знаешь этого? Знаешь, да на своём стоишь. Вот и сделан выбор, разрешён спор в пользу дубины! Только и тут ты плутовство проявишь. Торговаться начнёшь – мол, хлеба! Хлеба и зрелищ! И милости!

Так вот мы и хотим жизнь разжалобить да Боженьку на свою сторону перетянуть. Но остановимся ли мы на том? Достаточно ли нам будет того хлеба и зрелищ, которые отпущены на долю нашу? А как ты думаешь? Я же скажу тебе одно: как всё дороже, так и всегда мало!

* * *

И опять я поймал себя на странном чувстве. А ведь сказ Лесника не только окрылял! Он к тому же вёл меня. Да-да! Именно вёл, увлекая, словно могучая река. Когда-то давно Лесник сказал, чтобы я не пытался склеивать из его слов приятную мне картинку. Всё равно получится то же самое, что я уже сотворил однажды. С тех пор-то я и поселился в сотворённом мной мирке. Надёжно! Уловился им. И стал он моим узилищем! А все мои попытки выйти из него о него же и разбиваются. Не выпускает мой мир меня на волю. Потому-то я и остаюсь одним и тем же в глазах окружающих многие десятилетия, не меняюсь, хотя мне кажется, что я такой разнообразный, такой всесторонний, такой многогранный, лёгкий и подвижный. Другим я не прощаю «однообразности». Раздражает она меня! Одни и те же слова, одни и те же привычки, те же поступки. Из года в год! Прямо скучно как-то! Так всё предсказуемо и ожидаемо в людях мне, «всестороннему» и «разнообразному». Скучно мне! Ску-у-у-уч-ч-чно!

Но сам-то я в плену! Как выйти из него на волю? Разрушить свой мир, чтобы стать себе самому Царём? Мир, где ты волен и где одна лишь блазнь у тебя – рай потерянный, – Лесник называл Царским. Только сделать это, увы мне, невозможно. Пока невозможно! Жажда света не позволит того. Может быть, однажды?.. Но окунуться в Волю вожделенную, выскочить в Стих… В Неё-то, Волю Вольную, да в Стих и стремился вывести меня Лесник. Я часто срывался с его поводка. Просто становилось страшно. Жутко страшно! Но однажды у меня получилось!!! Только вот описать Волю да Стих не-воз-мож-но! Одно могу сказать: не зря те походы наши были. В них-то и обреталась и обретается зрелость.

Иди за гласом, иди за сказом!!! А остальное всё приложится! И я шёл за ним! Шёл туда, не знаю куда.

* * *

– Ну хорошо, – продолжал литься сказ Лесника, – пусть будет так, людям дают любовь. Вспыхнула она и… И угасла. В быт утекла, в привычку, в усталость, в нужду. Но почему же люди не могут сохранить её? Ответ тут не может быть однозначным. Но прежде всего – всё-таки потому, что они очень хотят быть счастливыми! Нелепое для большинства утверждение. Ибо для нас как? Где счастье, там и любовь. И так было всегда! Счастье да любовь всегда рука об руку идут, утверждал народ. И верно ведь утверждал! Не подводило чутьё народ наш. Но ту же и подмена тонкая вершится. Мир-то наш лукав. Кривой он! Идёшь-идёшь прямо, да туда же возвращаешься. И ходишь по кругу. Мимо, одним словом! Так и со счастьем да любовью – мимо выходит! По кругу и мимо! Вот что такое счастье? Уж сколько мы об этом с тобой беседу вели… Не счесть! Если оно часть, или доля своя, когда с частью, тогда есть доля – нет Воли! И тут уж точно счастье такое поперёк любви будет упираться. Так как ЛЮБОВЬ и ВОЛЯ не могут быть разделены. Не может ЛЮБОВЬ быть там, где часть, где с частью.

А если счастье для нас есть ощущение некой полноты, или Воля? Тогда зачем же мы за долей гоняемся? И не просто за долей – за лучшей долей! Чтобы как сыр в масле кататься. Только доля есть доля. Часть она от целого. И видим мы суть ту, чуем, где и в чём она, стремимся к ней, да промахиваемся! Грех!

Почему же так случается, что вначале нам с милым рай и в шалаше, а потом ссоры да розни, своры да козни? И ненависть вместо любви? Ну ладно там, когда ссоры да козни – то орудие, которым нас перемалывают. Они молитва наша житейская и есть. Но почему с ненавистью они нами проходятся к тому, кому сказали «люблю»? Или, ещё чего хуже, вообще с его холодным убиванием? Как это, спросишь? А так, когда бесчувствие мы выказываем, понимая, что тем самым мы больно жалим того, к кому холодны! Холод – это одно из наших орудий наказания мира, провинившегося перед нами, орудие его подчинения. Часто мы им окружающее воюем.

Вначале, когда рай для нас и в шалаше, мы счастье точно видим! Без изъяна. Как есть оно! А потом для его достижения условливаться начинаем, условия то есть выдвигаем. Ко второй половинке, к окружающим, к миру в том числе. Жестокий, мол, жесточенный мир! Увы!

Вот скажи мне, хоть я уже и сто раз пытал тебя этим вопросом: как так получается, что Счастье, которое с большой буквы, которое ЛЮБОВЬ есть, мы размениваем на успех, удачу, на благополучие подменяем? Хоть и видим отчётливо, что нет упоения ни богатством, ни миром. Сколь ни пей его, а всё жажда мучает, но пытаемся испить.

Знаю, что скажешь. Но беда-то вот в чём – во плоти! Во плоти мы счастье хотим обрести. Понимая при этом, что нет его тут. Но липкая плоть, цепкие её объятия. Не можем мы вырваться из неё. Весь свой мир от плоти строим, в плоть его облекая. Она та самая печка, от которой, как ты знаешь, пляшут. А как же иначе? Ведь нет ничего, кроме этой «объективной реальности, данной нам в ощущениях». Вот она-то, эта «объективная реальность», нас и предаёт. Почему? Потому как плоть – сама река, текущая в поиске счастья. Счастья как полноты! Ты и она едины. Потому-то ставка на неё ненадёжна. И утекает наше вожделенное счастье вместе с утекающей из наших чаяний плотью в поисках Счастья! И остаёмся мы у разбитого корыта.

Как слова мои эти истолковать? А так! Вот выстроил ты мир, вложил в него свои ожидания и ждёшь, что он им всегда будет соответствовать. Но течёт плоть, утекает. И вот твой мир уже зыбкой пошёл. Рушится он на столь ненадёжной основе, как плоть. Ты злишься, тьму усилий прилагаешь, чтобы удержать твоё детище. Себя, в сути. Ничего не получается. И тут ты скорбеть начинаешь да себя жалеть – мол, никому я не нужен, и так далее и тому подобное. Всё, мол, напрасно! Всё зря! Предала тебя плоть!

Христиане под плотью видят страстное начало в человеке, враждебное духу. Так же и народ плоть видел. Слово это с «платьем» общее начало имеет. Она же – тело, или то, что снаружи. А что внутри? И где это «внутри»? Внутри же – тула, или тыло – дух. Но он-то и ускользает он чувствований наших. Потому мы не можем сказать, где оно есть – внутри. Даже заглядывая в изнанку, мы видим то же самое платье, принимая его за тулу – дух. Обманываемся! Плоть всюду! Потому и сложно вырваться из её ловушки. Так вот мы и творим нечто, а потом от него же терпим поражение. Очаровавшись творением своим, испиваем его до дна. Разочаровываемся – и вновь творим очарование. Вертится вертмя!

Для чего я опять сказываю тут одно и то же? Потому как не пробить на раз броню истости нашей. Страдаем мы от неё. Вроде бы она нам защита, но тут же и узилище. И хочется нам, как говорится, и колется! Так уж устроены мы, что всё с лёту схватываем. Всё нам понятно. А как дойдёт до живого, или до больного, или до несносности нашей, падает с чела палёна некая. Броня мирка нашего. И вот мы уже неуязвимы. Казалось бы, вот оно, ещё чуть-чуть – и… И упала палёна, сделала меня недосягаемым. И не пробить её никому!

Знаешь, как в народе палёну ту звали? Бабья! Почему? Потому что когда палёна та с чела падает, ты как баба базарная за «правду» биться начинаешь. Точнее, не бить-ся, а охальника убивать! Попробуй с ней поладить, бабой такой, когда она на взводе!

– На себя-то посмотри! Нашёлся тут! Ишь ты! А у тебя!.. А сам!.. Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала!

И пошло и поехало. Защита. Но не просто защита, но с обвинением. Да с принуждением! К себе чтобы управить. Под себя подмять!

– Ты не слышишь меня!

– Как вы не понимаете?!

И тут лишь терпение и труд всё перетрут. За один раз дерева не срубишь. Вот и толкую да перетолковываю я тебе тут об одном и том же. Так как вижу в тебе палёну. Вижу и маету твою горькую. Вот и вбиваю гвоздик за гвоздиком! Глядишь, и достучусь! По договору всё! Помнишь ли такой?

А ещё вдогонку скажу: но, по сути, пока мы себя спасаем от безнадёжности, не откроется нам сокровенное! Слишком оно просто для нас, сложных! И не вспомнить нам договора того, которым мы с другими повязаны. Да и не увидеть, где оно, это ускользающее тыло – дух – находится. Не вырваться из ловушки плоти. Так и будем ходить вокруг да около.

Это ответ не только тебе, но и тем, кто хочет найти носителей премудрости тайной. Много таких жаждущих! Тешат они себя надеждой, что и им от премудрости той перепадёт. Что откроются им от того источники чудесные да воздадутся блага невероятные.

Увы! Тут я вновь вынужден тебе напомнить о зрелости души. Пока я не созрел, чтобы с ветки пасть, я буду бежать! Бежать и спасаться! Но спасаться не от греха, или разделения, но от боли, меня же взращивающей. Спасаться утолением голода. Ведь боль нами воспринимается как голод. И телесная боль тут не исключение. Не буду я тут в разъяснения пускаться. Присмотрись – и сам то увидишь.

По зрелости душевной или, наоборот, по незрелости мы поначалу спасаем себя от безнадёжности утолением пищевого голода. Съел кусок пожирней и послаще – и благодать! Потом мы начинаем спасаться обилием впечатлений, знакомств, новизной. Далее мы спасаем себя деньгами. А когда разочаровываемся в них, то властью. Но и она не спасительна. Затем мы спасаемся силой. Охотимся за ней. Только и сила предаёт нас. И тут очередь доходит до знаний. И… И знания оказываются ненадёжными. Безнадёжность! Сплошная безнадёжность и маета!

Пройдя все эти мытарства деньгами, властью, силой, знаниями, мы начинаем догадываться, что спасение лишь в другой половинке! Она-то непременно нас избавит от безнадёжности. Только и тут нас ждёт разочарование. Не соединяются половинки, сколь ни пытаемся мы их примирить! Невозможно утолить боль! Вот тут-то мы и оказываемся с ней лицом к лицу! Наконец-то перестаём бежать от самих себя в поисках спасения. У стана становимся. Долог этот путь! Но только в конце его и открывается нам сокровенное – простота! И появляется НАДЕЖДА! А с ней – ВЕРА и ЛЮБОВЬ! Вот тогда-то мы и обращаем взор свой к разделению, взираем на грех. Тут-то мы и вспоминаем тех, с кем договорами связаны, сокрушаем броню свою за ненужностью (не от кого обороняться) и начинаем понимать, что равнозначно – принимать, – простоту! Без этого и мои речи для тебя мудрёными будут. На чужом языке сказанные, незнакомом. А значит, чужие!

Так что всему свой срок, всему своё время! А пока ты не подошёл к «выходу», все твои дела ради спасения от пожирающей безысходности – это бег по кругу, бег от самого себя! Суета сует! Всё суета!

А как же спасительная вера в Бога? Увы, и она лишь обезболивающая таблетка.

Ты скажешь: «Постой! Обоснуй-ка! Как это так? Ты хочешь сказать, что вера бесполезна?»

Отвечу я тебе: нет, она очень даже полезна, если говорить твоими же словами! Но не спасает она нас. Спастись одному невозможно! Всмотрись! Спасение – это обретение Вечности! Лишь она тревогу нашу погасить может. Но можно ли войти в неё, если рядом остаются «заблудшие» и «павшее» души? Не торопись с ответом! Хорошо скоро не родится. Кто не спешит, от того ничто не убежит. Вот и ты не спеши, чтобы не сбежала Вечность от тебя. Не смущает тебя «рядом остаются»?

Не может быть «рядом» с Вечностью! Она, как и Истина, всепоглощающая! А «рядом» – греха мета! Пока «рядом» остаётся или где-то вдали, не попран он. Царствует грех!!!

Вот потому вера не спасает. Она прозревает очи сердца нашего! И только тогда мы обращаемся к Богу! До этого мы лишь всеми правдами и неправдами обращали Его к себе! Можешь оспорить это, можешь бурно вознегодовать, но это так и есть! Обратившийся к Богу умолкает. И в словах, и в действиях своих. Нет в нём ропота и негодования, нет в нём недовольства, вовне направленного. Обратившийся к Богу обращается к себе! Глядя в сердце своё, становится он гласом вопиющим, молитвой живой! И молитва его – обо всех и вся. Да чего уж об одном и том же говорить! Имеющий уши услышал уж давно. А не имеющий уши в словах тех не нуждается!

А ещё вера помогает нам принять неизбежное! Но что неизбежно? Попробуй увидеть то, что я скажу сейчас. Неизбежна Голгофа! Каждый однажды взойдёт на крест! За свою любовь! И Голгофа – вышний дар ЛЮБВИ! Забота, воспитание, участие, благодарность – всё это прекрасно! Мёртвое оживляет! Человека из нас делает. Но мало того. Чего-то не хватает. Чего? Жертвы! Увы, ЛЮБОВЬ – это когда вовзят, когда сполна! Когда себя отдаёшь без оглядки.

И хоть сказал я тебе давеча, что люди, говоря о любви своей, не о том речь ведут, о боли своей вещают (мол, больно мне, больно!), вынужден я вдогонку оговориться: боль та и есть их упражнение в любви! Более того, боль в этом мире есть сама ЛЮБОВЬ! И тут ещё один подвох скрыт! Всяк из нас так и норовит с больной головы на здоровую всё скинуть. Ах, как я страдаю! Ну никто меня не понимает! Отогрейте! Холодно!

Вот и хочется сказать им: радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь! То ваше к ЛЮБВИ причастие! Ей радение! В боли вашей! Ну нет к таким терпельцам снисхождения свыше. И нет им послабления. Боль – наша молитва о ЛЮБВИ. Коли проймут тебя слова эти, то и боль уйдёт! Любовь останется! Но не та любовь, которая шелуха любви истинной есть и которую мы другим предъявляем, чтобы с них «должное» как урожай снять. От того и на люди страдаем. Хотя и вида о том не подаём. Но другие-то видят! Что нам и на руку! Но любовь как непрекращающееся усилие к Ладу. И похожа она на полёт стрелы! Чтобы не пасть, стрела та в точку собрана! Её так и звали – стрела райского возвращения. Попробуй замереть в миг прыжка, когда толчок делаешь, не прыгнуть, но сохранить усилие то. Оно-то тебе и подскажет, что такое радение о любви. Именно в таком толчке, в подобном усилии непрерывно тот находится, кто любит!

Так что нет боли, когда ты от себя отрекаешься, радея о любви! Любовь есть! И ощущение счастья, которое надежду нам даёт! Нет, ничего не напрасно!

К себе же когда – когда строишь ты под себя пирамиду вавилонскую, – то и боль тебя поглощает. И мало тебе. Оттого и призыв твой: «Согрейте меня! Я так несчастна!» (или несчастен!) В том подвох-то и состоит. И тем более громче призыв наш пожалеть нас звучит, чем молчаливей он! Молчание ещё как красноречивым бывает! Вот мы получаем жало в жало. Так чего же тогда жалимся, коли сами жало призываем?

Понятно оно тебе или неприятно, но таков уж совет тебе добрый да дельный!

Ну да ладно! Так можно долго из пустого в порожнее переливать. Да маху давать колесу тому, которое вертмя вертится. Доброе это дело – маху давать! Ибо вертится от слова живого вертмя пуще и душа веселей до созрелости поспевает! Ничего не сказывается напрасно! Лишний раз никогда лишним не будет. Только и тут меру знать надо! Это я о себе. Не о тебе. Где слова редки, там они вес имеют. Сам же ты себя не жалей. Давай маху, пытая себя вопросами больными. Крути колесо то! Не уставай!

* * *

Вновь наступила пауза. Голос Лесника стих. И только тут я вновь оглянулся вокруг. Вот хорошо знакомый мне коврик над кроватью с персидским сюжетом. Вот маленькое окошко, в которое я часто смотрел вечерами на заходящее за горы солнце, мечтая о далёких мирах, о бескрайних морях. За ним идёт дождь. А вон и горы. Вершин их не видно, они скрыты тяжёлыми облаками, которые плотно обложили весь небосклон. Вот они травы, развешанные по всей хате. Вот и топящаяся кабыця – казачья печь. В хате очень тепло, несмотря на хмурую погоду за окном. В задней части такой печи находится каменная закладия, прикрываемая заслонкой со стороны тёплого угла – парного. Сколько же вечеров я просидел возле неё, слушая сказы Лесника! Но его-то я и не увидел. А кто же тогда говорил со мной? Нежели это моё сердце мне всё сказывало? А может быть, мне всё это снится? Нет! Ну не может это быть сном! Вот же, я себя щипаю. И ощущаю от того боль.

* * *

– Ну, вот вроде и развязано ещё несколько узелков, нас связывающих, – опять полился сказ Лесника. – Ведь все наши отношения – сплошь завязка. И мы в беседах друг с другом развязываемся, чтобы однажды, развязавшись, обрести крылья ЛЮБВИ. В этом-то и заключено то самое развитие, о котором все столько говорят! От нежити к человеку. От человека – к Горнему! К ЛЮБВИ!

Крылья ЛЮБВИ! С ними мы становимся ангелами в плоти, причащаясь к Воле Божьей и становясь её соучастником. Что есть она? То нам не дано сказать. Ибо Воля Божья больше любых слов будет!

Но осталось ещё немало узелков, пленяющих Человека внутри нас. И их придётся развязывать, чтобы освободить его! Жизнь к тому подтолкнёт нас. Раз уж так сложилось, коли есть ещё время до полуночи, давай-ка ещё один узелок развяжем…

* * *

«Странно, – мелькнула у меня мысль. – Почему до полуночи? И сколько сейчас время? Далеко ли до неё?» Резанула меня эта «полуночь», отозвалась во мне эхом многократным.

И тут же что-то или кто-то глубоко внутри меня произнёс: «Есть ещё время! Торопись не спеша!»

* * *

– Когда-то ты спрашивал меня об образах. Просил открыть суть их. Но сделать это на раз невозможно. Долгая та дорога – к сути! Немало мы с тобой прошли по ней. Только далеко ещё до исхода её. Ну что же, идём дальше? Идём! И без оглядки! И хоть пока что не примешь ты слов моих до конца без оглядки, но и без взятка не пойдёшь дальше пути свои торить.

Сказки сказывают, что некогда Ничто рассыпалось на кусочки. И кусочки те стали его осколками – образами, по-другому. Не теми мельчайшими частицами, которые древние греки называли атомами, но началами тех вещей и явлений, которые мы с тобой видим. Те же греки их эйдосами звали – идеями! Хотя не было тогда ещё разделения между эйдосами и атомами.

Вот смотри: у каждого явления, будь то снег, дождь, гром ли, молния, у каждой вещи – того же камня, дерева – есть начало. Оно и есть прообраз того самого явления или вещи. По нему, как по лекалу, творятся они – это самое явление и эта вещь. Но не так всё просто, как кажется нам. К нашему сожалению, мир сложен. Из множества слоёв состоит он. Из множества слоёв и образ составлен. И мы запутываемся да теряемся в слоях тех. Потому и оказываемся зачастую недееспособными. Оттого и сожаление наше!

Чтобы быть действенным, нужно быть точным, или текучим. Живым надо быть! Мы же в большинстве своём далеки от точности. Замерли в своём восприятии мира, а потому действуем напролом, утверждая нечто: мол, это вот так, а это этак! И при этом оказываемся слоном в посудной лавке, ломая всё и вся. Да не проламывается мир. Не хочет по-нашему в наши домыслы досужие рядиться. Упирается. Вот мы и разбиваемся о мир, дело пытая, а оно, дело-то, так и остаётся на одном месте. Хотя и кажется нам, что далеко мы продвинулись. Но то, ради чего дело делается, ради полноты с ладом, так и остаётся горизонтом манящим! Всякое дело конец свой в разочаровании имеет, всякое дело в разочаровании в прах рассыпается. Суета сует! Всё суета! И лишь боль по-настоящему.

Вот тут ты не можешь не возмутиться. Перед очами-то твоими другое! Вон, тысячи дел успешных да миллионы судеб состоявшихся! Но увы тебе! Всякая успешность в делах – обманка! Погляди вдаль, отойди от своей «стены плача», оторвись от «своей веры»! А ведь твоя убеждённость в том, что дела спорятся, которую ты отстоять возмущением пытаешься, – всего лишь вера твоя! Дела же, отношения наши, словно бур, вначале легко идут. Потом труднее и труднее, а потом просто ломаются. И оказывается человек, словно та старуха, у разбитого корыта! Так вот и взращивают душу нашу, в боль её погружая, чтобы однажды…

Вижу, ужом ты в себе изворачиваешься, стоя на своём. Мол, а твои слова о разбитом корыте – не твоя ли вера? Мол, у каждого своя правда!

Избитые, до дыр затёртые слова – «своя правда». Но какая в них сила! Сказал так – и обрёл покой! Отрезал ими всякого, кто твой мирок разрушить пытается, кто «угрозу» твоему счастью несёт! Победитель ты! Честь тебе и слава!

Только нет у человека правды! Увы! У каждого своя неправда! Правда – она едина! А то, что едино, не может быть поделено на каждого. На тебя, на меня, на неё. Единое – неделимо! Делимое – не едино! Вот и выходит, что все мы лишь «СВОЮ НЕПРАВДУ» в мир исповедуем, правду свою отстаивая. Потому-то и гоняемся за «птицей счастья», да поймать её никак не можем. Маякнёт она нам поначалу и растает, как утренний туман. Тут, гляжу я, ты ликовать-то и начал! Вот-вот, твои слова тебе же в жало! Значит, и ты неправду возвещаешь! На вору, мол, шапка горит!

Да-а-а-а уж! Выходит, опять ты упёрся в свою «стену плача». Я лишь стрелу тебе пускаю. Оторви взгляд свой от чего бы то ни было. И устреми его вдаль! Так, чтобы он ни во что упёрся! И тогда ты увидишь, что даже вечные горы не вечны! Даже они в прах стираются! Суета сует! Всё суета! О том «моя неправда»! Но эта «неправда» ПРАВДОЙ-то и оказывается! Единственной! Истиной! Причём спасительной Истиной! Всё же остальное – всполохи гаснущие! Их-то мы и стремимся утвердить в качестве Истины незыблемой. Но тщетно сие! Всё течёт! Всё утекает! Успешность неуспешна! Оттого мы и удручаемся! Мол, безнадёга одна! Да спасения от безнадёги той искать начинаем, пускаясь во все тяжкие… увеселения. Истина, мол, в вине. Или: истина в любви. Надо влюбиться, чтобы мир красками заиграл. Да мало ли в чём ещё истину мы находим!.. Так вот и сбегаем от того, чего так желаем, но и боимся больше всего, – от сретенья с Горним!

Ох, ох, ох! Сколь же стучать в дверь твою закрытую? Оторви взгляд от «стены плача»! Потеряй себя, чтобы обрести… ВСЁ И ВСЯ! Разве не о том печаль твоя? Сделай этот прыжок веры!!! Прямо сейчас! Вместе с моими словами сделай прыжок в Никуда…

Попробуй на «три». Один, два, три… И-и-и-и…

…Мир наш по меньшей мере о семи слоях. О семи Симеонах. И каждое явление с вещью состоят. То, что мы видим, что слышим, что осязаем, что обоняем, вручье есть. В руки оно нам даётся. Вот что такое рука? То, что собирает. Само слово это от «ронки» происходит. А «ронка» и означает на старом наречии, нами давно уж забытом, «собирание». Наши чувствования – хоть зрение, хоть слушание, хоть осязание – мир собят. Чувствованиями мы в руки его берём, собираем. Оттого и вру́чьем наружность его называли. Вручье – это рубаха красная, для мира которая. Это одновременно и его кафтан праздничный. Оглянись вокруг, прислушайся. И видишь ты, и слышишь, и осязаешь кафтан сей! В руки тебе он даётся через все вещи и явления мира!

А что с изнанки вручья? Что с его обратной стороны? Нутро! Да-да! Нутро! Или серёдка. Это тот самый образ, о котором мы с тобой беседу беседуем. Вручье – лицо нутра. В давние времена его плаща́ницей звали. Давай-ка мы возьмём… да хотя бы вот эту шишку. Сама она вручье, а её изнанка, её образ – плаща́ница. Из чего состоит вручье? Из персти. А плаща́ница тогда из чего? Имеет ли образ плоть? Да, имеет! И это всё та же персть. Но тогда какая между тем, что снаружи, и тем, что внутри, разница? Должна она ведь быть?

То, что снаружи – это Явь, что явлено нам, или день. А то, что внутри – Навь, ночь. Какая разница между днём и ночью? Никогда не щупал ты день с ночью? Не пробовал их на зуб? День – твёрже, ночь – мягче. Но это одно и то же, хоть и разное! Так и шишка: снаружи она день – твёрдая и светлая, а внутри она ночь – мягкая и тёмная. Облик плаща́ницы шишки, её образ – та же самая шишка, что и снаружи. Но ты не верь мне! Проверь! Пощупай вначале, чем день от ночи отличается. Для того выйди на перекрое дня – в полдень да в полночь – на место открытое, чтобы объять была – простор, – и щупай. Да не торопись! Собери опыт в достаточности. Тебе будет казаться, что ты ухватил нечто, но не то оно! Откинь свои «откровения» да щупай день с ночью дальше и дальше. А потом уж можно и к образу попробовать прикоснуться.

Вот ты взял шишку в руки. Тем самым прикоснулся к вручью, к красной рубахе её. А теперь попробуй обернуться и прикоснуться к плаща́нице шишки. Что значит обернуться? К нутренней людине своей повернуться, взором с ней совпасть. И зрит мир, и слышит его, и осязает сердце наше. Оно и есть то самое «я», которое мы, не потеряв, ищем. Азом его знающие звали. Начало и конец всего сущего! Если это «я» взором с телесными очами совпадает, слухом – с ушами телесными, внешняя людина бодрствует. Тогда ты ею себя и ощущаешь. А когда сердце к нутренней людине поворачивается, то она просыпается. Тогда это бывает, когда спим мы.

Присни, соскользни в сон, чтобы к плаща́нице прикоснуться, взять образ шишки в руку. Каков он? А я тебе подскажу. Дышащий! Вот и соединись с ним дыханием своим. Он вдыхает – и ты вдохни с ним дружно. Он выдыхает – и ты выдохни. А потом сердцем с ним соприкоснись. Тук-тук. Смотри. И удивит тебя стачка их, сердца и дыхания плащаницы, через твоё дыхание, удивит и подсказку немалую подскажет! Удивит, потому что нет тут между ними разделения. В мире Яви, где ты себя с паспортом своим олицетворяешь, дыхание с жилобоем вроде как по отдельности друг от друга, а в Нави они едины. А подскажут они тебе вкупе – бильцо! Это и есть жилобой образа, его сердцебиение, с дыханием его же соединённый. Так битие, что и есть бытие образа, встари называли. Живёт он, образ, в трепете всегда. Как сердечко трепещет. Вот ты и увидь бильцо образа шишки! Как живёт оно, как бьётся! Как только узришь ты бильцо, сердце твоё, что тебе самому же равнозначно, дыхание твоё с образом тут же и сольются. И ты с ним совпадёшь – в образ войдёшь. В образ войдёшь – с Навью совпадёшь! Образ шишки, или камня, или ветра, или сосны той, всей Нави равен, хоть и образ он лишь! Это одна из жгучих загадок нашего мироздания. И лад между тобой и шишкой тогда наступит. Вот тут-то… Но не о том речь сейчас идёт, что с этим делать. Смотри пока что. И того достаточно будет.

Живой, как оказалось-то, образ! Как сердечко мерцает. Это потому, что в нём сердце и есть. Серёдка образа! Его утро́! Дивом её называли. Оно – предтеча образа, предобраз его. Коли бильцо ты увидел, то, что мерцает, то от чего оно реет? И к чему? К диву – к серёдке своей! Диво шишки вроде бы тоже шишка есть, но и не шишка уже. И даже не образ её, а призрак в виде некого сгустка предплоти. Если вручье плоть есть, а плаща́ница – обратная сторона плоти, тёмная плоть, или Навь, то диво – то, что предшествует плоти в нашем обыденном понимании. То, что до Нави. Вроде как парит диво, марево оно этакое. Огонь и вода вместе – суть его. Но можно в нём, в мареве этом, угадать образ будущей шишки. Бьётся жилкой диво, словно сердечко. То прибывает, то умаляется, – реет. Можно ли до него добраться-достучаться? Если образ можно пощупать, то возможно ли так же предобраз ощутить, можно ли войти, как в калитку, в него?

Конечно, можно! Ведь не рукой мы всё ощущаем! И не очами видим, не ушами слышим. И ладонь, и глаза наши, и уши – верни сердечные, веточки его. Сердцем мы и вручье берём, сердцем и образ трогаем, сердцем и диво посягаем. Возьмёшь ты образ – не рукой, сердцем своим – и удивишься: он-то вместе с ним, с сердцем твоим, горит, им живёт. Его, образа сердце – диво, – твоим же сердцем да дыханием и оказывается. Почему так? Потому что сердце твоё и его сердце – одно сердце есть. И оно же есть тот самый Аз, или Яз, в котором Начало и Конец сходятся. И в котором всё и вся начало и конец имеют: и шишка эта, и она, и он, и, конечно же, ты. Сердцем тем все вещи и явления мира живы! Оно корень всего! Нет «моего «я», есть только «Я»!!! Если от вручья к корню этому начнёшь восходить или обратно нисходить, тук как хочешь, то ты же этой шишкой в какой-то миг и оказываешься, а она тобой! И то удивит тебя безмерно! На этом поприще достаточно удивлений! А через удивление сие мир-то тебе и отзовётся! Улыбнётся! Так что коли хочешь, чтобы мир тебе улыбался да отзывался, да не перечил, перестань грех умножать, делить то есть. Правое с левым, ночь с днём, мужчину с женщиной – на «я» и не «я»!

Как, спросишь, восходить? Ох уж и невнимательный ты! Только что сказано тебе было, и тут же ты опять вопросом этим задаёшься. Взял ли ты предмет в руку, взял ли его очами, ушами, неважно, – ищи его бильцо. То, что бьётся в нём, мерцает! Для чего обернись просто, присни. В дрёме ты увидишь образ предмета. Не стоячий он. Реет, бильцом бьётся. А в бильце образа того серёдка тебе уже и откроется. И окажется она дивом! Вот тебе и весь сказ. А дыхание твоё тут тебе помощником будет! Оно серёдку ту тебе укажет, серёдку образа! К диву выведет. От неё вдох, к ней и выдох. Дыхание же у образа – плаща́ницы – и есть жилобой! Жилобой и есть дыхание! Вот тебе и другая подсказка. Дыхание и сердцебиение едины – бильцо, как говорили люди знающие! Оно, коли увидишь его, тебя навострить должно! И у самой шишки жилобой с дыханием есть, и у её образа – плаща́ницы, и предобраза – дива – жилобой с дыханием, или бильцо, тоже есть. Вот ты, приснувши, вошёл в образ шишки, ищи его сердечко. Ищи в дрожи образа – в бильце корень его! Самую серёдку! А найдёшь его – спой ему, корешку сему, песню чародейскую, чтобы с ним единым стать! Вот тебе и третья подсказка. Песней сердце твоё с дыханием соединяются. Всегда так! И получаешь ты ключик к диву образа. Сможешь и эту рубаху с Сокровенного снять! Ведь и вручье, и плаща́ница (образ), и диво – рубахи мироздания. В них Сокровенное облачено. Так вот и восходят к Азам! От вручья – к плаща́нице через дыхание, от плаща́ницы – к диву через слово (песню). От дива уж далее…

Что, песню ту не знаешь? Незамысловата она! А-У-И! Не простые это звуки. Сказки гласят нам, что то первогромы. И звучали они тогда, и поныне звучат в Изначалье. Там, где творенье и разрушенье ещё в силу не вступили, где они в покое и где нет ни тогда, ни ныне. А – раздолье есть, зов. У – спад, или отзыв к раздолью. А И – соуз их! Почему он позади стоит? Ну, такие же у тебя негодования всколыхнулись? Мол, как же так! Союз между должен быть! А тут опосля! Не так как-то! Но дело в том, что «между» не соединяет, а разделяет! В конце же И – яко замок. Он-то и соединяет соузом первогромы! Начни петь диву шишки, предобразу её, эту чародейскую песню, и он – предобраз – отзовётся тебе, откроются врата к Сущему.

Зачем всё это надо? Ты же меня когда-то об образах спрашивал, не я тебе навязался. А сам, ради чего вопрос-то задавал, и не поймёшь? Немало я на таких нагляделся. Приходят с вопросом. Рьяно так, напористо! Мол, давай, и всё тут! Ну, начинаешь ты ему подсказку давать – стрелу пускать, а он смотрит на тебя с немым вопросом, оценивает: а для чего это, для чего то? Потому-то и мимо них «наука» эта нехитрая проходит. Так как они сами в себе запутались. Падла в них, глубоко спрятанная, живёт! Не то они ищут, о чём спрашивают! Не то они сами есть, что в мир о себе кажут! Не то! Оттого и вопросом глядят на тебя да укором, когда ты им вопрос их же раскрыть пытаешься. Вроде как: «О чём это ты? Я тебя не о том спрашиваю!» Хотя ты им именно на вопрос поставленный ответ даёшь.

Слово «падла» хоть и не наше, но близко оно к сути того, что скрыто в человеке. Заимствовано оно нами у иудеев древних. Говорят, у них оно означало «выкупать из рабства». В сути, раба. У нас же оно просто означает того, кто подле себя, кто веником живёт, кто на части разорван. На устах одно, внутри другое. Лицемер этакий! Также говорят, что латинское «орбус» («лишённый чего-либо») и древнеиндийское «арбас» («слабый») тоже со словом «раб» единого корня. Достаточно ли тебе того? Разумному-то достаточно будет! Достаточно, чтобы увидеть, что за враг такой хитрый в падле скрыт. Но не всегда мы разумны. И не всегда сказанного достаточно бывает, даже если во сто крат больше скажешь, чтобы падлу эту узреть! Ловко она скрывается!

А она, падла эта, раб наш, который в каждом есть, раскалывает нас пополам. На люди мы одно, глубоко же внутри себя – другое! Вот тогда-то ни в дудочку, ни в сопелочку мы. Как говорится, либо в стремя ногой, либо в пень головой. Одним словом, мимо! Мимо Жизни своей! И уж точно мимо науки сей «хитрой».

А надо всё это, что я тут тебе сказываю, чтобы в углубину войти, к Сущему взойти, ради Лада! О Ладе маета наша! Все дела, всё, что нас соблазняет, к Ладу нас устремляет! Хоть жажда учить, хоть желание лечить, хоть плясать, хоть писать. Всё к Ладу! Все мы его трудники. И тот, кто не по верхам Лад тот ищет (прав – неправ, мол, ты), но вглубь идёт, в сердце, к серёдке, где прав – неправ друг в друге пропадают да единым становятся, чародеем равновесия делается.

Непонятно тебе сказанное? Ну и слава богу! Ты просил, я сказываю! Узелок развязываю! А если тебе ещё чуть надо досказать да подсказать, непонятно сказываемое, то тебе ещё чуток надо… дорасти! Не созрел ты, чтобы с ветки пасть, нет слёз у тебя по Ладу, не наистязался ты ещё мир воевать. Здесь, в мире, твои чаяния! Коли так, то вопросы твои не от души исходят, не от боли. От голода, жадносветом называемого. Орудия победы тебе нужны! Победы над миром! Чтобы лучшим стать! Потому мимо тебя пройдёт наука эта. Иди, лечи, учи. Собирай блага да почести! Они-то – что угли горящие на твою голову! Обратная их сторона – боль! Вот скопишь её, взрастёшь в боли, и станет тебе всё и без подсказок понятно. Увы, только боль есть та почва, на которой древо спасительное возрастает. По нему мы лишь можем на Небеса взобраться, как в той сказке сказано. По нему лишь! Так-то вот.

Не верь мне! Проверь! Сам своей поступью всё измерь да отсеки! Мол, так оно или не так. Всё сам!

Только, скажу я тебе, и диво – лишь следующее! Негоже на нём точку ставить! Много званых, да мало избранных! Тысячи охотников за тайнами очевидными! Но знаешь, почему слона-то они и не замечают? Почему мимо того проходят, в чём охота их? А потому что мгновенье остановить пытаются! Это вместо того, чтобы в Ток Жизни окунуться и стать следующим. Вот тогда бы и открылось им «сокрытое». Но следующим стать – себя потерять. Страшно это!

Тем не менее… У многих глубоко задумывающихся людей убеждение складывается, что легче повлиять на изнанку вещи или явления, чтобы вызвать в ней изменения, чем на саму эту вещь или явление. Прямое воздействие всегда чревато. О том нам опыт показывает! Чем? Отпором! Не поддаётся ни вещь, ни явление напрямки! Даже во благо своё, и то упирается. Мол, не-е-е-ет, не надо бы оно мне! Невозможно чужими зубами жевать. А потому на неё следует с изнанки влиять, чтобы гладко всё складывалось. То есть на образ её воздействие оказывать. На том ворожба вся с колдовством и держатся.

Что тут сказать? Как ответить-то мыслителям этим?

Так-то оно так! Всё верно! Напрямки упирается! А потому проще вроде бы с изнанки убеждать. Да спотыкаться та ворожба будет. Иногда попадает, а иногда и мимо! Как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним-то ходить. О чём это я? А о том, что и у образа изнанка есть. Вот о чём! Если образ – сам изнанка вещи, то его изнанка не вещь будет, но предобраз некий – диво. Да ты не ерепенься. Мол, об одном и том же всё ты сказываешь. Знамо уже! Поверь опыту, тут тысячи раз мало будет! Так что слушай!

Нажмёшь ты на образ, чтобы с его помощью, как рычагом, ту вещь с места подвинуть, не посчитаешься с её изнанкой – с дивом, – и на тебе: полезли откуда ни возьмись нежданчики. Вот о них-то и спотыкается ворожба та! Неточен, значит, получается, кудесник наш! Застыл он в своём мировоззрении – мол, так оно и этак, есть этот мир, и есть его изнанка, а больше ничего, оттого и мир его замёрзший. Нет в нём огня, нет в нём и жизни. Не дееспособный ни мир такой застывший, ни кудесник тот. Оттого-то его жизнь и растапливает через поражения, потери да неудачи многие. Чтобы он, значит, в корень зреть начал! С места так его гонят! Оживляют!

Тут совет тебе добрый! Имеющий уши да услышит! Не останавливайся и на диве! Снимай и этот кафтан с мира! Есть ведь и у дива изнанка. Утро! Это его серёдка и его сердечко. И звали его люди знающие бобком. Семя это! Всякое явление с вещью семя имеют – бобок! Вот и выходит, что у дива сердце – семя! Что оно собой являет? Не похож бобок на образ, и даже с призраком у него никакого сходства нет. Некий зачин это. Но не углядеть его взору твоему мысленному. Лишь сердцем его узреть можно. Узреть и промолчать!

Вот я тебе сказал: «Бобок – семя – зачин». Ты тут же «спас» себя, образ семечки себе подсунув. И не увидел ничего. Суть от тебя ускользнула. Дело хитрее!!! Не принимай то, что памерки тебе подсовывают. Вот ты негодуешь праведно: а чего, мол, я должен верить всякому сказочнику? Мне то есть.

А кто тебе сказывает? Да сам же ты и сказываешь себе. Есть в твоих памерках – в сознании, по-твоему – служка незаметный. Но велик он в твоём мировоззрении. Но хитёр! Искусен в обмане тебя! Толмач его зовут. Вот он и говорит тебе всё в соответствии с нарядом, ему отпущенным. Наряд – указ строгий! Вот ты выстроил мирок свой. Но ты ли ему хозяин? Тебе кажется – да! А может, он тебе? Может, ты давно им пленён? И даёт мирок тот, тобой же сотворённый, наряд тебе же. То, то и то – можно! Это – нельзя! Вот толмач и стоит усердно на страже наряда того, а ты его только и слышишь! Не другого! И следуешь указкам тем. Это ты ему скажи: «Говорят тут всякие!» И перестань его слушать. Встал образ перед твоими очами – смахни его. Не сослагайся с ним, не слушай толмача. У него задача такая – мирок свой от порухи удержать. Но ты дальше смотри. А там… Ничего нет! Ты и это не принимай. И… Увидишь!

Только и тут не обманись. Не глазами ты это увидишь, не картинкой семя тебе нарисуется. И даже не знанием представится. В виде угада оно окажется! А-а-а-а-а-а-ах! Вон оно что!

Тебя спросят: «А каково оно – а-а-а-а-а-а-ах? Что оно из себя представляет?» Только не дашь ты ответа им. Не облечь бобок в слово! Угад – дрожание некое! Как первогромы А-У-И он! До того ты пел шишке песню чародейскую, чтобы оголить её, а теперь она ею стала. Шишка – песнью чародейской. Точнее, не она, но семя её! И дрожит, и гремит семя!

А ещё сияние угад есть. Оно тогда тебя охватывает, когда ты к семени вещей и явлений мира прикоснёшься. Смотри на шишку, живи-дыши с образом её, подпевай её предобразу, а когда снимется кафтан дива, ищи бильцо в нём. Да, и тут бьётся. И когда, всматриваясь сердцем в бильцо дива, ты увидишь серёдку его, а именно она бьётся, осенит тебя, или осеменит! И тогда…

Тогда ты светом просияешь. И снимется кафтан семени с мира. На шаг ты ближе к Сокровенному приблизишься! В общем, оголится на бобок мирозданье, но ты и тут бильцо ищи. Чтобы по нему в самом семени уже корешок узреть! Он есть вяха! Весть некая! От неё и к ней семя реет. Эх-Ух-Эх-Ух-Эх-Ух…

Понятно ли оно тебе? Да, тут уж привольно-раздольно никак не получится! Тут не понять никак. Лишь за гласом идти, чтобы пройти. Слышишь? Не понять, а пройти! И тут, чтобы за гласом моим идти, заостриться надо! Даже не заостриться, а заостряться и заостряться. Всё более и более! Без устали и не останавливаясь. Иначе слова мои для тебя чужеземной речью покажутся! Выкинет тебя, как послабишь себе, – и потерял ты ниточку путеводную.

С неё-то, с вяхи, и начинаются вещи и явления мира. Она сердце то самое. И семени, и дива, и плаща́ницы, и вручья! Сердце и источник некий. Словно колодец. С неё, можно сказать, шишка начинается! Добрался ты, можно сказать, до изначалья, если вяху постиг. Чья эта весть? Это уже другой вопрос!!! Так скажу: Зодчего Великого! В вяхи его Глас и его Збожье, или Воля, для нас звучит. Коли не будешь ты татью, не придёшь хитником-расхитителем, не начнёшь понимать да пытаться осознать весть ту, что к чему, не будешь её в образ и слово облекать, но станешь пред ней вонмем, открыто, то откроются тебе врата! Врата в Сущее! Вот тут ты и можешь ходатаем стать за…

Тут, пожалуй, я ничего не скажу. Разве только то, что не мы большим миром – Вселенной – управляем. Он сам! Свою поступь имеет. Но есть в нём Збожье, или задумка некая. Никак поперёк неё нам не пойти. А потому нельзя творцом быть в нашем мире сполна, нельзя и вылечить того же больного, не ведая Замысла. Потому как есть Замысел и у болезни. Можно за больного лишь ходатаем стать, тем же молитвенником. Это так! Так и шишку можно в кусты, к примеру, кинуть, власть ей свою показав (мол, вот как я могу с тобой поступить), но она так и останется к тебе безучастна! А начни за неё вступаться да радеть там, у вяхи, где Замысел её звучит (!), – и шишка перед тобой сама развернётся. И с тобой заодно она станет. Вот тебе и весь «секрет» управления миром! В Ладу он! Ладно, коли складно, неладно, коли поперёк. Так-то оно! Что ладно, то ладно, а что ладнее, то ещё вернее. Коли насильно править стремишься, силу применяя, в отместку тебе и будет управление такое. В жало! Насилием к тебе оно обернётся!

Как знающие раньше лечили-то? А не лечили они больных. Заново их творили. Сызнова! Но не сами! А через ходатайство! Шли к Вяхе, это около неё тот самый Латырь-камень находится, который в заговорах, и там, где Збожье на Латырь-камне восседает, у Вести за болящего-то, они и предстояли! Вот и выходит, что лекари настоящие (а они, лекари, разные, конечно, есть) умалялись до вяхи и за болезных ходатайствовали! Отчего больные новое начало получали. И долю новую. Какова она будет? То одному Богу ведомо! Может, не слаще предыдущей. Но начало и есть начало! И с каждым началом своим мы ближе к угаду. Глядишь, вновь сотворённый прозреет, к чему нам скорби и печали даны, почему удел каждого – разочарование, а побег в новизну, устроение вечного праздника – попойка есть, чтобы до поры маета не маяла, а потом похмелье. Тогда и болезнь свою благословит он! И понесёт её, а она перестанет терзать его.

Но, вижу, не услышал ты слов моих о тате. Из сказанного вновь стройку свою начал. Мол, а вот оно к чему! Совсем как то. Вот с этим схоже. На это похоже. А с этим вообще одно к одному! И тем самым обокрал себя ты! Мимо тебя прошла углубина, не вкусил соли, не узрел сути! Все мы стройку ведём. Там слово берём, тут слово, здесь предложение. И строим из того себя. Но в чём суть стройки той? Да в Ладу том же. Когда триедино! Только что о нём речь вели. И только что я тебя упредил! Соломки подстелил. Но сам человек! Сам, но не там! И падает он сам! Да не на соломку, ему подстеленную, а на камни голые. Так и норовит ушибиться! Вот и ты сам! Упреждения мои тебе ни к чему.

Что для тебя стройка? Точнее, постройка. Когда уже всё выстроено? Это когда всё гладко да без противоречий! Вряд ли ты у себя потерпишь недобелённый кусок хаты или незастеклённое окно. А чем это не лад? Лад! Но лад ладу рознь! Для многих лад по понятке своей. По себе, другими словами, лад мы измеряем. По себе мы то ли обрезаем, то ли вытягиваем. Мол, у каждого своя правда! И подменяем мы тем самым Лад на ладность. А коли нет на то управы, выкидываем мы нескладчину эту. С глаз долой – из сердца вон, и нет её! Залипень то! Чушь полная!

Но висит острасткой нескладчина та, которую выкинули мы, над нами. Бедством грозит. Не даёт нам в ладности блаженствовать. И поднимаемся мы, чтобы продолжать стройку нашу. До Лада! Лад – он, как и Истина, всепоглощающий! И стройка наша тогда завершится, когда начало с концом совпадёт. Понять нечто – не сказать, как оно, понять – пройти насквозь и забыть то, что у тебя зудело. А зудит всегда помеха! Но не кем-то в тебя внесённая, не чужая, тебя портящая. Твоя помеха Ладу! Она и есть острые края нашей сути! Не убрав их, не завершим стройку мы! Так что нечего на зеркало пенять, коли рожа крива!

Пока же оглядываешься ты на «а это как то, вот с этим схоже, на это похоже, а с этим одно к одному», грех один будет! Не замуровывай себя в себе же! Выйди на дорогу, которой нет начала и конца! Да помни: глядя назад, дороги той не пройдёшь. Оглянулся – как в лужу окунулся. А знаешь, что лужа-то означает? От чего слово это происходит? От болота! В старые времена так болото называли, тимень! Во многих языках, родственных нашему, «лужа» – это «слякоть», «трясина». А где-то и темнота! Вот и выходит, что, строя с оглядкой, мы из болота никак не вырвемся! Всё время в него возвращаться будем!

Даже если тебе нечто покажется сходным, не ловись на то. Не доверяй путям лёгким! Широкая и хоженая дорога никуда не ведёт. По кругу она проложена. Узнал – мимо! Иди в неведомое! Без оглядки! В целину! И тогда ты увидишь призрачное диво, безобразное семя, тёмную вяху. Увидишь сердцем! Но о том не скажешь! Да и как сказать о безобразии? Тем более о тёмном? А никак!

Но и вяха не та точка, где начало и конец сходятся, не окончательная! Не вершина она с дном! Есть ли у неё сердце? А есть ведь! Есть нечто, что до, что серёдку её составляет. Но описать это уж точно не получится. А вот намекнуть вполне возможно. Сказка ведь нами сказывается! Всматривайся в вяху, да не узнавай. Не разменивай её на гласное, на то, что уже ведомо тебе! Начнут рушиться опоры, но ты и тут пронзай вяху взором! Смотри, но не видь, слушай, но не слышь, трогай, но не осязай! Страх тебя охватит! И будет безумное желание сбежать, спастись. От чего только? Одолеешь страх свой, и тут… Тут ты увидишь, что она – вяха – мерцает! Как так оно? Безобразно, но мерцает? А вот так! Безобразно мерцает! Тут даже не пытайся загадку эту разгадать. Чтобы не потерять того, что можно обрести! Потому как скажешь однажды, уставши: «А-а-а-а! Чушь это всё!» – и потеряешь!

В мерцании том и есть серёдка вяхи – менжа. Некое волнение оно, дрожь. Но безо́бразно. Нет в нём движения! Не бильцо уже оно. А что? Дрожит без дрожи! Загадка без отгадки!

Оно ли Начало? Но давеча я тут сказал, что вяха есть Начало. И вдруг… Нача+ло Начала? А для того оно тебе говорится, чтобы и тут образом не уловиться! Точка-то та окончательная, или точка равновесия, безобразна! А значит, безгранична! И менжа нам о том напоминает. Вдох – выдох, сжатие – расширение, но никакого движения! Дрожит не дрожа! Слово это то самое!!! Помнишь, вначале было Слово? И Слово было у Бога! И слово было Бог!

Смотри, смотри и смотри, да не отступай! Вот и весь секрет! И сам дрожью станешь и удивишься. А где же я? А нет меня! Того меня, который по пашпорту. Где начало, и конец сошлись, нет ничего. Вечность с бесконечностью. Это и есть то самое Я, которое всяк ищет, но которого нет!

Вот ты шишку держишь, но чуешь ли, как дрожит? Нет, не она. Вся Вселенная! Слышишь ли ты Слово, которое было вначале? Слово, которое было у Бога? Слово, которое было Богом? Смотри, слушай, осязай, подпевай! Как на душу ляжет! Что, задрожало? Не бойся! Тут тебе битва со страхом и предстоит. Не так просто в дрожь ту войти! Не та-а-а-ак просто! Трижды страх перед тобой встанет на пути от вручья к менже. Трижды тебя он изгнать пытаться будет. И в том испытание твоё на зрелость и на преданность невесть чему – ничему…

Вот когда пропадёшь ты, но… задрожит, ничто задрожит, можно тут уж и Вестью входить в семя! В семени становиться зачином! Да зачином тем в образ входить. И так через образ в вещь проникать да править её. Но не для баловства. Не для самоутверждения. Лада ради! К Прави правят. Её – вещь, но не ею! Его – явление, но не им! Чуешь разницу? К той точке безо́бразной, где Начало с Концом сходятся! В том было и есть дело того, кого чародеем равновесия Небеса призывали. Хотя в народе их за колдунов принимали.

Вижу, как у тебя негодование шелохнулось: мол, какой мне прок от всего этого? Я же не колдун-ведун какой-то! Мне зачем всё это равновесие?

Увы, согласен я с твоим разъярением! Ты ко мне за орудиями победы над миром пришёл, а тут у тебя дудоню отнимают. Тот мирок, который ты так уютно обустроил. Ведь как он устроен? Мой мир – есть я! А что не вписывается в меня, что заплаткой на мне видится, то долой! Не могу я быть в своих же очах мурластым да неказистым! Сколь раз мы о том уж говорили: «я, таков, каков я есть» и есть та самая мерка, которой я всё и всем измеряю. Я и есть та самая дудоня, в которую я гужу. И если я не ведун, то что проку мне от науки сей?

Всё оно так! Да только каждый равновесие творит! Каждый! Да, зачастую брань вытворяет. Брань – тоже дело доброе! Только пресное. Не жжёт тебя разве тайна? Не будоражит углубина? А не поверю я тебе, коли в нети пойдёшь! Ибо маета наша, все дела, на благоустройство направленные, дабы маету ту угомонить, обратное мне сказывают. Несолоно тебе! Нет в твоей жизни тайны жгучей! Оттого и поиски твои! Оттого и ко мне с вопросом об образах пришёл! Вот я тебе солонку-то и подвигаю. Возьми да посоли! Да распались тайной той жгучей!

Опять «как»? Как да как? Всё никак! Заперло! Никому дудоню не отдам! А жизнь напирает! Давит да раздавить норовит. Вот чтобы не давило тебя, ныряй-ка ты время от времени в углубину, выворачивай ту же шишку наизнанку, раздевай её, а вместе с ней и весь мир, снимая кафтаны до голи. Попускай, одним словом, себе глупости такие. Чтобы давило то, которое на тебя давит, не раздавило бы тебя напрочь. Чтобы любовь, которая дана тебе, не потерять! Лекарство я тебе даю!

Все, вона, ищут, как бы так быть здоровым и богатым, полагая, что так оно не будет давить-маять. А ведь всё просто! Не будь врезгой в Жизни, не запирай её поступь – и не будет тебя давить! Но увидеть поступь Жизни можно, лишь сняв кафтаны с мироздания. Пока мир не предстанет пред тобой честны́м, первородным, не получится у тебя успокоиться. У Покоя встать, или у покоев Божьих. Не буду тебе говорить, зачем и для чего это. Коли сам того не видишь, то проку тебе от моих слов не будет. С чужого похмелья голова не болит. Но о том ты меня и пытаешь!

В общем, разумному достаточно! Вот тебе и лека́рство, вот тебе и ле́карство! Только предстоя перед честны́м, мы из леки – луки той, нас истязающей, которая лукавство мира есть, – и высвобождаем себя! Излечиваемся! И мир тем самым лечим! Пусть на миг! Но миг к мигу – голому рубаха! Хотим мы того или нет, но всяк лекарь! И всяк мир исцеляет. Пусть даже через скорби и печали свои. Для того я тебе это говорю, что душа твоя просит! Созрел плод! Другим оно пока что за ненадобностью. Пусть пока в сувое поварятся, за своё побьются. Не скопили боль они в достатке.

А что же такое честно́е? Это то, что посреди менжи сокрыто. Да-да, ты верно меня услышал. Менжа – лишь ещё один кафтан для честно́го. Она хоть и Слово, но до неё есть ничто – нечто, сердечко её! МАЛАКОМ его ещё знающие прозывали. Оно-то и есть Честно́е, первородное.

МА и ЛА! Нечего тут больше сказать. Но надо что-то. Хоть как-то стрелу пустить для тебя, показать, куда взор свой направить. Если менжа – начало начал, некий кон, с которого всё начинается, то МАЛАКО за коном тем. Закон оно! Путаем мы Закон с Исконом и Поконом. Искон и Покон наш мир худо-бедно, с огрехами, но описывают, а Закон – Доначалье! О нём лишь можно сказать, что в нём МА и ЛА друг в друге покоятся. Уже потом в Поконе МА становится Навью, или Ночью, а ЛА в Поконе становится Явью и Днём. Через Слово – менжу. Вот и выходит, что МАЛАКО и есть та самая точка окончательная, в которой ни конца, ни начала! Можно ли как-то в неё окунуться? Можно! Но о том нет науки! То дар свыше! Как говорит мудрость народная, дундукам закон не писан, а если писан – то не читан, если читан – то не понят, если понят – то не так. Вот и выходит, что всё наше так – всё не так! Видим – а не то, слышим – а не то, осязаем – а не то оно. А раз не то, то и говорить не о чем!

Кто такие дундуки, спросишь? Все мы, кто на своём стоит, кто своё так рьяно защищает! И тем самым мир на куски рвёт. Все те, для кого «частное мнение» да «своя правда» прежде всего.

Да! Негоже стать пищей другому, тому, кто тебя под себя подминает, но, себя отстаивая, в себе же мы и запираемся! Надо ли тут опять повторяться?

Вижу, что хочется тебе ещё разок спросить меня для надёжности: что такое «мир обнажать»? Запутался ты в рубахах мироздания. Хорошо. Пущу-ка я ещё разок стрелу для тебя, дам подсказку. Для надёжности! Дело-то доброе! Пойдёшь за ней, да… найдёшь!

Скажи мне, что означает слово «нагой»? А слово-то это дре-е-е-евнее! С тех пор, когда ещё народов не было! И означало оно того, кто без шерсти! А кто без шерсти был, нагой? Забыли люди сказки! Увы! Змей – гад древний – и есть тот самый Наг, о котором память в слове «нагой» осталась. Теперь мы поминаем его в словах таких, как «загадка», «гадание», «выгадывание». Премудрость это, одним словом – простота, которая и есть предстояние в МАЛАКЕ перед Вечностью! Но от бессилия речи нашей слова мои. Говорю я тебе «простота в МАЛАКЕ», и вижу – с ложью то сказано, ибо безо лжи об этом никак не сказать. Простота и есть само МАЛАКО. Простота и есть нагость, древний Наг. И она есть то, о чём ни в сказке сказать, ни пером описать!

Снимая кафтаны с мира своего через их созерцание, коих, напомню тебе, семь, мы в премудрость – нагость – простоту – МАЛАКО – окунаемся. На позоре, или прямом взоре, мир обнажается! Просто смотри в рубахи сии. Вот тогда отрывается тебе то, незнамо что, там, незнамо где! Зачем? Или ты уже не спрашиваешь о том? А если спрашиваешь, то спроси сие у маеты своей! Сделай её собеседницей своей. Она-то тебе всё и расскажет!

Вот и вся хитрость науки чародейской. Смотри, смотри и смотри. Пронзай взором все кафтаны мироздания, чтобы однажды со своим взором встретиться. Тут и свершится таинство сокровенного. Да не испугайся только!

Только кто есть мы? Ложь! С ложью речь наша! Увы нам! Сказал – солгал! Делай скидку на немощь человеческую. Всегда пытай, пытай и пытай сказанное. Стучащему и отворится! Одним словом, сказка – ложь, да в ней намёк!

Мир наш, тот самый, в котором мы живём (ещё раз узелок тебе на память то ли завяжу, то ли развяжу), облачён в семь кафтанов. Сколь раз я тебе сказывал об этом, но всякий раз возвращаться к тому приходится. О мире я нашем. Том мире, в котором ты обитаешь, я, он, она. Что он из себя представляет? Некое устроение. И оно таково, каковым я его сказываю. Мол, это так! А вот то, о чём ты говоришь, – чушь сплошная. Это правда. А это ложь! И облачён мир наш в ту же вещь да явление, в сказанное нами! В ту же шишку! Постарайся увидеть это! Хотя и непросто оно – в углубину всматриваться. Куцый взор наш. Весь мир, который ты сказываешь, всего лишь в одной шишке вмещается!!! Весь мир – шишка! И в камне, и в озере, и в лесу он. И в громе с молнией, и в чести с совестью, и в правде с ложью, и в мужчине с женщиной. Всё это, что помянул я, – наружный кафтан моего мира! Но это и мой же кафтан. Потому что я и есть тот самый мир, который исповедую на люди! Хоть и разное всё, но одно и то же оно. Увидел ты это? Нет?

Да, сложно для тебя сказано, на тарабарском наречии. Да проще не сказать.

А далее в образ – плаща́ницу – мир облачён, в диво – предобраз – обряжён, в семя – бобок, в вяху – весть. Всё это и мои кафтаны тоже! А там и менжа да МАЛАКО ещё! И что же в них облачено? Я! Или сокровенное! Суть сутей! Сущее! Не моё «я» и моё одновременно! И оно же, «я» это, моё – не моё, премудрость есть с простотой, в Вечности стоящие! Та самая точка изначальная, которой нет, – Аз! А на нет и суда нет!!!

Я сказал, а тебе теперь с этим быть! Не сбросишь «науку» мою с плеч своих – откроется тебе ОНО однажды. И разрешатся загадки все. И будет…

* * *

Тут послышался нарастающий свист. Не могу сказать, что он был пугающим. Но пронзал он насквозь, это точно! Поплыла хата Лесника, последние слова его я уже не разобрал. Что будет? Меня начало затаскивать в некий водоворот. И чей-то стальной голос произнёс: «Полночь!»…

– Долго я падал или недолго, не могу оценить! – Вновь я услышал слова именинника. – Ощущение времени напрочь покинуло меня.

Как же так? А где Лесник? Только что я слушал его сказ. Неужели всё мне это приснилось? Его хата, весь это рассказ? Но я же… Я же воочию видел, слышал и осязал всё то…

А что, собственно, то осязал я, что видел? Хату? Да! Кабыцю? Да! Коврик персидский, травы лечебные? Ну да, и их тоже! Причём очень ярко! Но самого хозяина я не видел. Лишь слышал его голос. Так может быть, и не было его? А я на самом деле беседовал со своим сердцем? И это оно мне возвещало «неудобную данность»? Именно неудобную! Ибо спорил я глубоко внутри себя чуть ли не с каждым словом из сказуемого. Потому как не по шерсти оно ложилось, не вписывалось в тот уютный мирок, который я сотворил для себя. Не по-моему вещало! Но где-то глубоко-глубоко внутри себя я всё же признавал настоящее за этой «неудобной данностью». Понимал, что, несмотря на моё внутреннее сопротивление, так оно и есть. И где-то там, далеко впереди, ждёт меня моя Голгофа!

Признавал я и то, что воистину прав был Лесник, а может, и сердце моё. Всё то, что я видел, слышал и осязал воочию, – одним словом, всё то, на что опирался, – всё не то! Всё «так», на чём стоял я, – всё не так! Игра с перевёртышами! Мир, от меня убегающий! Оглянулся я – а его уж и нет! И вновь я среди опаздывающих! Сколько раз, как до этой истории, так и после неё, мир надо мной потешался, когда я выказывал несокрушимую уверенность в чём-то! Сколько раз я был посрамлён им! И сколько ещё раз буду пристыжен!!!

И что означает это загадочное «Полночь»? Почему-то именно оно глубоко отозвалось во мне. Начало ли оно? Конец ли? Или же Бесконечность? А может быть, то был ключ к этой самой Бесконечности, данный мне моим и не моим одновременно сердцем?

* * *

– Вначале вокруг меня было лишь… Даже не знаю, как это сказать. Представь себе, что вокруг тебя сплошь чистое безоблачное небо. Странное ощущение. Ты, и больше ничего! Не за что взору уцепиться. Но страха от этого я не испытывал.

А потом я увидел внизу далеко под собой море. Вот тут уж мне стало не по себе. Не скажу, что у меня страх высоты. Но тут я не на шутку испугался. У меня перехватило дыхание от быстрого падения. Вода стремительно приближалась. Всё внутри напряглось. Я закрыл невольно глаза. Сейчас будет удар! Сейчас! Сейчас!!!

Раздался всплеск. Я услышал его, но никакого удара не ощутил. Зато вернулось чувство холода. Оно пронзило меня с ног до головы. Тут вновь до меня долетел далёкий звук всплеска. Что это? Рыба? Вряд ли. Такой звук обычно бывает от вёсел. Я боялся открыть глаза: а вдруг мне это послышалось? Так не хотелось обмануться с надеждой! Но вот всплеск стал явным. Нет, это не наваждение. И тут я решился открыть глаза.

Первым, что я увидел, был близкий берег. Несмотря на моё бедственное положение, я удивился. Как же так? По всем моим прикидкам, меня вынесло далеко в открытое море. А тут берег всего в каких-то ста метрах. Возможно ли такое?

Но долго озадачиваться мне тем не пришлось, потому что… Я не поверил своим глазам! Совсем рядом была лодка. И она плыла ко мне! Как я узнал потом, на моё счастье, на берегу оказался рыбак. Его внимание привлекли две огромные (это он подчеркнул особо) чайки, которые с громкими криками спускались к воде и вновь взмывали ввысь. Такая настойчивость чаек показалось ему необычной. И он решил посмотреть: что же привлекло их внимание, из-за чего они устроили такую дикую карусель?

А дальше он доставил меня в ближайшую больницу и сам отправился искать моих родных. Я очень кратко смог ему объяснить, что произошло со мной. Подъезжая к каждой компании, он спрашивал людей, не потеряли ли они кого-нибудь. Благо на берегу в это время было не так уж много компаний. Рыбак этот – никогда не перестану благодарить его – проявил изрядное упорство и всё же нашёл моих спутников. Оказалось, что меня отнесло аж за пятнадцать километров от того места, откуда мы на той злополучной лодке вышли в море.

Искали ли они меня? Конечно! Моя супруга тут же всполошилась, когда потеряла лодку из вида. Так уж случилось, что она отвлеклась на бытовые дела, а когда вновь взглянула на море, нас уже не было видно. К тому времени мы уже перевернулись. Она тут же стала бить тревогу, но мой младший брат, Бог ему судья, он просто тогда смалодушничал, испугался на ночь выходить в море. Так вот, он попытался её убедить, что мы просто отошли дальше от берега, что мы скоро вернёмся и что всё хорошо. А когда уже стало понятно, что что-то не то, что-то произошло, он просто наотрез отказал моей супруге искать нас. Ещё раз повторюсь, Бог ему судья! Далеко не каждый готов к подвигу. А от него тогда требовался именно подвиг! Он отказал ей и её саму не пустил, когда она собралась на надувной лодке отправиться на наши поиски. Кто знает! Тут он, может быть, спас и себя, и её. Ведь на море к тому времени поднялась волна. И для надувной лодки, которая была у них, она была просто погибельной. Не буду говорить, чего стоила ей та ночь. Нелегко далась она.

Не буду распространяться и о том, что было со мной в больнице. Скажу только одно: врачи не верили, что после почти восемнадцати часов, проведённых в холодной воде, можно остаться в живых. О чём они и предупредили мою супругу. Тело моё было сплошь чёрным. Не знаю, что это означает. Но уже к концу дня ко мне стали возвращаться силы. А через четыре дня – надо сказать, к великому удивлению врачей – я восстановился сполна и был выписан домой. Тогда они, чтобы не потерять своё лицо (ведь поначалу расписались в моей безнадёжности), объяснили произошедшее тем, что вся кровь циркулировала по малому кругу кровообращения. Не знаю, может, я что-то не так понял, да и не понимаю я в этом ничего. Что услышал, то и тебе сказал. Об этом случае со мной даже было напечатано в двух газетах. Жаль, у меня не сохранились те статьи!

Да… А деда того, с которым мы в море вышли, через неделю только нашли. Утонул он! И течением его отнесло к рыбачьим сетям, в которых он и запутался. Воистину на встречу со Смертью он тогда торопился! Наверное, правы были старые люди, предупреждая подобных торопыг, чтобы они не спешили никогда. Не к добру это. На пропасть, как говорят в народе. С тех пор я никогда не бежал, давая вершиться должному самому собой.

А потом жизнь потекла своим чередом. Дом, семья, работа. И мне стало казаться: а не привиделась ли мне вся та встреча? Может, и правда, она была плодом галлюцинаций, как объясняли грамотные люди все мои видения? Я-то поначалу имел неосторожность рассказывать об этой знаковой для меня встрече налево и направо. Настолько она врезалась в моё сознание, изменила меня в корне. На что часто встречал скрытую ухмылку. Мол, мели Емеля, твоя неделя! Мне просто не верили.

Шло время, краски стирались. Всё меньше и меньше я вспоминал происшедшее. Но оно, как я убедился потом, было далеко от своего завершения.

Случилось это почти через полгода. Рядом с нами жила соседка. Наверное, ни дня не было, чтобы она с кем-нибудь не поругалась. Не было ни одного человека, который бы был с ней в добрых отношениях. Все сторонились её, но это не мешало находить ей свои «жертвы». Есть такие люди, у которых всегда все вокруг виноваты. Правда, мы до того дня каким-то чудом не попадали в её чёрный список. Но в тот день кто-то срезал с клумбы возле дома все цветы. Не знаю, кто бы это мог быть. Поверь мне, ни я, ни моя жена, ни мои дети к этому были непричастны. Только нашей соседке вдруг пришло в голову, что это мы с супругой срезали цветы ночью, а потом продали их на рынке. Обвинение было столь нелепым, что я даже в первый миг потерял дар речи. Как же так? А соседке мало того показалось – просто кинуть нам в лицо это гнусное обвинение. Она начала усиленно распространять сплетни, что мы с женой воры и что она не раз замечала за нами этот грех.

Почему я говорю «сплетни»? Потому что ни я, ни моя половина никогда в жизни не брали чужого! Но соседка, видимо, была столь красноречива, что люди волей-неволей стали кидать на нас косые взгляды. А вдруг…

И вот дня через три вновь произошла открытая стычка с соседкой. Она, встретив нас во дворе, как с цепи сорвалась, обвиняя нас чуть ли не в создании банды и содержании воровского притона. При этом присутствовало ещё несколько свидетелей, что её ещё больше распаляло. Очень часто, таким вот образом склочничая именно на людях, мы собираем так нужный нам урожай великолепия, чтобы вознестись над миром. Вон, мол, каков я! Вон как я могу всякого к ногтю прижать!

Вот тут-то и произошло то, что потрясло меня до глубины души. Помимо моей воли, что немало меня удивило и даже испугало, поднялась моя правая рука. Я воочию услышал глас Дива: «Ты станешь Волей моей до поры, исполнишь то, что должно свершиться! Когда тебя упрекнут в том, чего ты не делал, подними руку свою. И исполнится Воля моя!»

К тому времени я уже и забыл об этих словах. А дальше… Дальше случилось совершенно невероятное. Из моей руки с грохотом вышло голубое пламя и вошло в грудь соседки. Но похоже, никто, кроме меня, ничего не видел и ничего не слышал. Она тут же осеклась, развернулась и ушла домой. Я ещё долго стоял и смотрел на закрывшуюся за ней дверь подъезда. Чего я ждал? Не знаю. Случившееся потрясло меня.

А на следующее утро я узнал, что соседка скоропостижно скончалась. Как же так, недоумевал я, довольно молодая женщина, чуть больше пятидесяти, источающая здоровье, и вдруг… Почему-то у меня была чёткая уверенность, что её спалило то самое пламя, вышедшее из моей руки. «Исполнишь то, что должно свершиться!» И оно свершилось! Не могу сказать, что я был удовлетворён. Нет! Совсем наоборот. Меня испугало происшедшее. Только тогда, похоже, меня охватило осознание, что встреча моя была… с Ним! Что это никакая не галлюцинация. От галлюцинаций люди не сгорают за день!

Второй случай, убедивший меня в истинности происшедшего со мной, не заставил себя долго ждать. Всего неделя прошла после смерти соседки. У нас в гараже, а я работал тогда водителем автобуса, был очень своеобразный начальник. Человек, не упускавший случая унизить всех тех, кто был ниже его по должности. Не знаю, какая муха укусила его. Да для таких людей и повода-то не надо особого. Всё для них не так. Не так сидишь, не так стоишь, не так глядишь. И ладно бы он ко мне придрался по мелочи, как он это обычно делал. Я на эти придирки уже и внимания не обращал. Но тут он при всех обвинил меня и напарника в том, что мы продаём налево бензин. Я от неожиданности даже потерялся в первый момент. Потому что никогда ничего подобного и в мыслях себе не позволял. А начальник злобно так говорит: я, мол, не оставлю вам так этого, я вас посажу!

Вот тут не выдержал я, вскипело во мне нечто. Но ему не суждено было выплеснуться наружу. Потому что произошло то, что опять напугало меня. Моя правая рука начало медленно подниматься. Всё происходящее я видел как в замедленном кино. В какой-то миг я даже попробовал перечить этому, но тело было как будто не моё. Я же являлся посторонним наблюдателем.

Из моей руки, как и в прошлый раз, вышло голубое пламя, сопровождаемое раскатами грома, и вошло в грудь начальника. Никто, похоже, и в этот раз, кроме меня, ничего не увидел и не услышал. А начальник как-то резко закашлялся. Отошёл несколько шагов и… упал замертво.

Потом сказали, что причиной тому вроде как стал оторвавшийся тромб. Но я-то видел, что он просто сгорел в том огне! И это был суд свыше! Так вот и свершилось то, что должно было свершиться!

Не знаю, зачем я тебе это рассказал. Но знаю точно, что зачем-то мне надо было тебе всё это рассказать. На том, в общем-то, история моя и заканчивается!

* * *

Сказав эти слова, именинник замолчал. Молчал и я, будучи под впечатлением то ли от его рассказа, то ли от моего сна, а может, и не сна вовсе. Через какое-то время я обнаружил, что мой собеседник задремал. Воспользовавшись этим, я тихонько вышел из комнаты, унося с собой тот взяток, ту часть его «хитрой науки», которую я некогда не смог взять из наших долгих бесед с Лесником. Наверное, я тогда просто не дорос до него, не созрел, чтобы с ветки пасть, как говорил этот странный для подавляющего большинства человек. На что Лесник сказал, что однажды мы ещё встретимся и продолжим неоконченную беседу. А потом он ушёл в горы, и больше его никто и никогда не видел. Я же тогда очень сожалел, что не доспросил его о многом и многом. И вот спустя несколько лет вновь состоялась наша встреча, пусть и таким необычным способом. Свершилось то, что должно было свершиться!

Хотя… Есть у меня почему-то чёткая убеждённость, что не окончена наша беседа! И она непременно продолжится! Непременно!

На этом и моя история, которую я хотел рассказать вам, мои упрямые слушатели, заканчивается. Одна из историй! Сказочная, но отнюдь не выдуманная! Непросто воспринять её, ибо она рассказана на совершенно другом языке. Не на том, на котором мы с вами общаемся в повседневной жизни. Потому-то я и назвал вас упрямыми слушателями, раз вы дошли до этих строк. Далеко не каждый одолеет эту историю. Как и далеко не каждый может внять «хитрой науке», которую почитают в народе за колдовскую и которая есть осколки «древней правды». А ведь сказка моя и есть частица той самой «хитрой науки», отчасти сохранившейся среди колдунов да ведунов деревенских. Лишь тот осилит её, кто устал от бесконечных поражений, кто утомился судить да рядить, что почём, кто с душой, а кто бездушен, в чём и в ком есть Бог, а в ком и в чём нет Его. Увы, всё это, все суды наши – суета сует! Но пока не скопишь ты поражения да не утомят они тебя бременем своим, не стать тебе упрямым, у прямо не встать! Для уставших сказка моя правдивая.

Непременно найдутся те, кто скажет, что нет в ней Бога, что она без души. А всё потому это, что неведом им тот язык, на котором она рассказана. Но нет в том печали! Как говорят в народе, не дочитав сказки, не кидай указки! А ведь мы только так и делаем! Не дочитав до конца, суды судим. Суды наши о чём-либо и есть указки наши. Тот, кто путь прошёл да до конца его дошёл, лишь об одном судить может. О том, что пройдено, да не дойдено! Если бы дойдено было, то не было бы перед тобой горизонта, не стлалась бы даль. А коли есть он, горизонт, перед тобой, коли манит тебя, «а что там за…», то не закончены пути твои! И тут оглядываться да суды судить, что одно и то же есть, – только себя терять!

Сказано, да услышано ли? Услышано, да понято ли? А понято коли, так ли оно?

В общем, мал бывал – сказки слушал, вырос велик – сам стал сказывать, да не слушают…

Пойдём-ка мы дальше…