Читать книгу Микеле - Лин Хэндус - Страница 1

Пролог

– Чтобы славное имя Микеланджело Буонаротти не обливали грязью после смерти, я сделал тебя, Асканио, моим биографом. Ты записываешь только те факты, которые я диктую, а их сложно или даже невозможно опровергнуть. Только факты и документы оставят для следующих поколений правду о моей жизни. Истинную правду. Так я решил. Так и будет.

Мне много лет. Сделанного прежде не вернешь, да мне не в чем упрекнуть себя. Все эти годы я прилежно трудился, помогал и помогаю семье, знакомым и даже чужим мне людям. Талант, вложенный в меня Создателем, я использую в творениях, нужных ему и людям.

Не удивляйся, но на протяжении всей жизни я вел споры с Создателем.

Я просил его дать немедленную награду за людскую доброту.

Я требовал от него немедленного возмездия за свершенное зло.

Следуя Господу, я стремился построить Рай на земле.

В каждое из своих произведений я вложил огромную веру в красоту земного Рая. Я всегда старался больше дать, чем взять. Каждый, кто хорошо меня знает, сможет это подтвердить.

Я изваял то, что нельзя взять в руки.

Нельзя положить на язык.

Нельзя надеть.

Нельзя ударить или разбить.

Я изваял напоминание всем людям на Земле о быстротечности жизни.

О хрупкости красоты.

О гармонии прекрасного.

О бездне вечности, куда мы прибудем после смерти.

О том, что Господь создал нас всех до единого для счастья.

Для любви.

Для поклонения красоте.

Любое создание Божье, в какой бы оно стране ни находилось, какой бы религии не поклонялось, должно помнить, глядя на мои творения:

Господь наградил человека коротким мигом жизни

для добрых дел, а не для войн.

Для наслаждения совершенством природы, а не для дурных поступков.

Для любви, а не для ненависти, лжи или зависти…

– Что же это, мастер, что? – От волнения у Асканио Кондиви пропал голос и последнее слово он просто прошептал.

– Ты молод, – грустно улыбнулся Микеланджело, – но тебе до конца жизни не разгадать моей загадки. Мой гений задумал ее на века.

Мир должен созреть до моей мудрости.

Успокоиться.

Отдохнуть от войн.

Наполниться гармонией жизни. Любви. Добра.

‚любовь, что движет солнце и светила …‘¹⁾

Загадка выйдет сама наружу.

И тут же даст отгадку.

Я даю человечеству срок в тысячу лет на прозрение. Если оно не сможет спасти себя, его уже ничто не спасет.

Запомни, сын мой: смерти нет.

Есть неправедная жизнь, которая страшнее смерти во много раз.

Только она ведет к вратам ада, откуда нет выхода. Она ведет к вечным мукам.

Микеланджело помолчал и добавил:

– О, мудрые,

сил разума, вам данных,

не пожалейте, в сущность проникая…²⁾

Глава 1      Франкфурт на Майне, Германия

Сырой промозглый ноябрь опрокинулся рваным туманом на дороги Гессена. Фары встречной машины полоснули новомодными двойными лампами осрам по глазам молодого мужчины, охватившего холодными пальцами руль спортивного БМВ. Модная автомобильная новинка мчалась по дороге, ограниченной ста километрами, со скоростью ста шестидесяти и встречный яркий свет не дал возможности водителю заметить крутой поворот. Серебристая БМВ с изяществом балерины оторвалась от мокрого асфальта, исполнив в воздухе замысловатое pas³⁾. Резко крутанувшись в воздухе, машина сделала прощальное сальто и тяжело упала широким брюхом в растущие по обочинам скоростной дороги посадки. Громкий сигнал раздался одновременно с треском ломающихся деревьев и тут же затих в мокрых ветвях. Машина странным образом уместилась между деревьями, уютно улегшись на бок и освещая густое пространство посадок светом неразбившейся фары. Липкая мокрая паутина, отдаленно напоминающая дождь, накрыла место аварии. Из машины не доносилось ни звука…

***

Неделю спустя после несчастного случая к кровати закованного в корсет, бинты и гипс больного водителя подошла пожилая женщина. Впрочем, слово пожилая не совсем подходило к моложавой, стройной, ухоженной посетительнице. Пристальный взгляд мог увидеть, что ей далеко за пятьдесят, но ее красивая осанка, лицо без морщин, летящая походка и высоко поднятая голова заставляли сомневаться в этом. Женщина поставила на тумбочку веселый расписной керамический горшочек, из которого дружно тянулись вверх розовые цикламены и тихонько присела на стул. Неловкое движение разбудило неподвижно лежащего молодого мужчину. Он с трудом открыл глаза и посмотрел на посетительницу.

– Добрый день, Саша, – сказала она ласково. – Ты очень напугал меня. После нашего последнего разговора я ждала сообщение о дне твоего прибытия в Германию. Звонка не последовало и я решила, что ты передумал и остался в России. А сегодня мне позвонили из больницы… Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – просипел больной и глухо закашлял, прочищая горло. – Спасибо, госпожа Кантор, что пришли. У меня во Франкфурте добрых друзей нет, все больше деловые партнеры или просто приятели… Им не обязательно знать, что со мной случилось.

– Все в порядке, Саша. Твоих партнеров я все равно не знаю, но, если хочешь, могу сообщить родителям или родственникам, что ты попал в аварию и находишься в больнице. Возможно…

– Нет, ни в коем случае! Не нужно лишний раз тревожить людей. И потом, мне не нужно ни сочувствие, ни соболезнования… Вот поправлюсь, тогда…

– Хорошо, как скажешь. Сколько времени ты останешься в больнице? Задеты ли важные органы? Что говорят врачи? – На больного смотрели полные участия добрые глаза женщины.

Саша Глебов с усилием сглотнул и медленно перевел взгляд на противоположную от посетительницы стену. Говорить на тему здоровья ему явно не хотелось. Впрочем, выбор оказался невелик: он сам попросил персонал больницы пригласить соседку в больницу.

Наконец он чуть шевельнул головой, перевел взгляд со стены на плечо посетительницы и произнес сквозь зубы:

– Врачи здесь добрые и честные. Они говорят, что задет позвоночник и я, скорее всего, не смогу ходить… И куда мне деваться с их честностью? Мне ведь только двадцать пять и их приговор меня не устраивает… Госпожа Кантор, помните, вы рассказывали историю из своей жизни? Для меня она сейчас, как путеводная звезда. Поддержите меня, пожалуйста, я не хочу оставаться инвалидом. Помогите!

Чтобы скрыть волнение и дрожь в руках, молодой мужчина начал мять простыню, на которой лежал, взгляд его остановился, а глаза подернулись влагой.

– Что ты, Саша, упокойся и не думай о плохом, я обязательно помогу, – женщина взяла с тумбочки бумажную коробку, достала несколько салфеток и стала промокать влажный лоб мужчины. – Не расстраивайся раньше времени. Ты же знаешь, врачи – обыкновенные люди, как мы с тобой. Некоторым из них только кажется, что они всемогущи, как боги и видят людей насквозь. Могу тебя уверить – это не так. Врачи часто ошибаются, поэтому к любому диагнозу нужно относиться с определенной долей скепсиса, уж я-то знаю точно. Не переживай и не скучай здесь, все образуется. Я буду навещать тебя через день или каждый день, как захочешь. Сейчас мне нужно идти, но завтра я приду опять. Да?

Услышав сказанное напряженным шепотом да, она встала, застегнула на красивом кардигане пуговицу, размером напоминающую донышко фужера, и направилась к дверям. Стоя на пороге, Андреа Кантор обернулась и, поймав взгляд больного, приставила указательный палец к носу и приподняла вверх, одновременно улыбаясь.

После ухода посетительницы Саша Глебов закрыл глаза, выпустил из рук скомканную простынь, расслабился и начал вспоминать историю их странных отношений…

***

В Петербурге Глебов-младший открыл, как когда-то обещал приемному отцу, известному художнику Антону Глебову, Академию Гениев. Претензиозное название проекта начинающего предпринимателя совсем не пугало. Как он и рассчитывал, не только услуги Академии, но и название, привлекли к нему богатых клиентов. Пессимизм приемного отца не подтвердился, и через короткое время Глебов-младший открыл филиал Академии в Москве. Идея и здесь дала богатые всходы.

Успешный бизнесмен подумал, что необходимо попытаться распространить опыт за границу. Поискав знакомых, на которых можно положиться, Саша Глебов договорился сними о поддержке дерзкого проекта. Местом для открытия филиала Академии Глебов-младший выбрал Франкфурт, а не Лондон, который ему настоятельно предлагали.

– Ты что, Саш, все русские денежные мешки сидят в Англии, туда и надо ехать. Что ты носишься со своей Германией? На взгляд любого, у кого есть деньги, это большая деревня и ловить там нечего.

Глебов только усмехался наивности друзей. Они видели его сегодняшние успехи, а он смотрел далеко в завтра. В будущий план далеко идущих инвестиций молодого прагматика, островное государство никак не вписывалось.

– Ребята, вы не понимаете сегодняшней политической и экономической обстановки, – говорил он друзьям немного снисходительным тоном. – Германия, а не Англия – самая сильная страна Европы. Англичане прощаются с Европой, уних нет европейской валюты, да и по объему промышленного производства, в отличие от Германии, они не входят в первую десятку мира. Когда бывшая великая, а сегодня просто Британия выйдет из-под общей крыши, то Европа останется. Не знаю, сколько лет продержится Европейский Союз, но, на мой взгляд, даже слабый кулак намного сильнее одного неслабого пальца. И потом, не забывайте, что во Франкфурте, а не в Лондоне находится Европейский банк. Там же сосредоточена вся банковская система Германии.

Где сидят банкиры, там деньги и власть.

И потом, неизвестно, как сложится судьба российских олигархов, которые скупили в Англии пол-столицы. Для Лондона они были и останутся мигрантами, да и в России условия жизни для них резко меняются. Франкфурт – совсем другое дело. Он богат не полукриминальными богатыми беженцами, а банками, крупными фирмами, выгодными инвестициями. В этом городе на каждом шагу – немецкая история!

Друзьям не удалось переубедить Глебова. Два года назад молодой успешный предприниматель прилетел в Германию в командировку. Наряду с основной целью по отбору кандидатов на совместную работу у него состялась встреча с русскоязычным маклером. Он решил купить во Франкфурте квартиру, чтобы не тратиться на отели. Маклер попался толковый и подготовил несколько предложений для выгодного клиента. На второй день, после осмотра пяти предложенных квартир, Глебов достал из папки фото понравившегося объекта.

– Вот эта, пожалуй, подойдет лучше всего. Дом на пригорке с большой стеклянной стеной. Много зелени. Тихо, спокойно и безопасно. Подготовьте договор купли-продажи и вышлите мне на электронную почту. Дома я переведу и дам ответ в течение ближайших дней. Тогда мы сможем назначить встречу у нотариуса.

– Но вы и так неплохо разговариваете на немецком, – запнулся маклер. Ему хотелось оформить сделку прямо сейчас: к русским покупателям он относился с опаской.

– Говорю я действительно хорошо, но юридический документ предпочитаю изучить досконально и на это моих знаний пока не хватает. Вас что-то смущает?

– Нет, все в порядке. Я зарезервирую для вас квартиру на две недели. Дольше не могу, покупателей у нас хватает и недвижимость раскупается хорошо.

– Спасибо, дольше не потребуется. Через десять дней я прилечу снова. День встречи у нотариуса мы обговорим по телефону. Всего хорошего.

В следующий приезд формальности были улажены и новый владелец квартиры переехал туда из отеля. Квартира продавалась со встроенными кухней и спальней. Этих удобств Глебову пока оказалось достаточно.

Новоселье новый владелец квартиры отметил скромно. После небольшой вечеринки, где обсуждались только рабочие темы, Глебов отвез гостей на машине к станции метро и вернулся домой. Он помнил, что завтра до обеда придет помощница по хозяйству. Она должна два раза в неделю наводить порядок в его холостяцком жилье. С легкой душой хозяин квартиры выпил стакан пива и отправился спать.

Наутро его разбудила громкая трель звонка. Глебов открыл глаза, посмотрел на часы и недовольно поморщился:

– Кого принесло в такую рань? Только девять, а они звонят…

Молодой человек накинул на себя темный махровый халат и вышел в прихожую. Он знал, что в этом районе города просто так людей никто будить не станет. Дверь распахнулась. На пороге стояла худощавая немолодая женщина.

– Извините за раннее вторжение, – сказала она без предисловий. – Меня зовут Андреа Кантор, я ваша соседка с нижнего этажа.

– Проходите, – сделал гостеприимный жест хозяин квартиры и тут же внутренне чертыхнулся: он вспомнил, что после вчерашеней вечеринки в квартире полный бардак. – Прошу, обращайтесь ко мне по имени, так нам будет проще общаться. По-немецки меня зовут Алекс. Так что случилось? Из моей ванной капает вам на голову?

– Нет, пока не капает, – женщина отрицательно покачала головой и он облегченно вздохнул. – Ценю хороший юмор, но я пришла не веселиться. Вчера ваши гости курили в лоджии и кидали окурки вниз. Понимаю, что пара окурков на моей зеленой веранде – опасность не смертельная, но прошу вас все же предлагать гостям пепельницы. Не хочу, чтобы в следующий раз горящий окурок упал мне на голову или в чашку – вкус кофе от этого вряд ли улучшится.

– Госпожа Кантор, простите великодушно за ненадлежащее поведение моих гостей. Обещаю, что больше этого не повторится. – Улыбка из-за неловкой ситуации на губах мужчины исчезла. – Что я могу для вас сделать, чтобы загладить недоразумение? Послать домработницу навести порядок?

– Порядок я уже навела, но спасибо за предложение.

– Ну, раз чистота террасы восстановлена, надо это обязательно отметить. Приглашаю вас в кафе в торговом центре, сегодня в пятнадцать часов. И, пожалуйста, не отказывайтесь, там подают замечательные пирожные.

Закрыв за соседкой дверь, Глебов пришел в хорошее расположение духа. Он похвалил себя за правильно выстроенный разговор и вовремя сделанное приглашение.

«Хорошие соседи – редкость в наше время. Мне повезло, что эта Кантор – женщина не только интеллигентная, но и с юмором. Такими людьми разбрасываться нельзя».

Насвистывая, он прошел в спальню, скинул халат на кровать и направился в ванную комнату. День сегодня обещал быть удачным.

Глава 2      Флоренция, Тоскана 1489

Сентябрьское солнце в огромном регионе Италии, Тоскане, стояло в зените. Все живое попряталось от его прямых обжигающих лучей. В городе наступила долгожданная сиеста.

На площади при монастыре Сан Марко правитель столицы герцогов Медичи, прекрасной Флоренции, Лоренцо ди Пьеро де Медичи, осуществил свою давнишнюю мечту и открыл художественную школу. Он давно мечтал собрать под одной крышей талантливую молодежь со всей Тосканы и дать молодой поросли возможность развить данные при рождении таланты. Мудрый и дальновидный правитель, он хотел видеть любимую Флоренцию в авангарде не только итальянской, но и всей европейской культуры.

Большие планы большого человека.

Неплохой поэт, хозяин Флоренции всегда трепетно относился к любому направлению искусства, хорошо разбирался в живописи, скульптуре, зодчестве. Все время своего правления Лоренцо де Медичи всячески покровительствовал наиболее талантливым представителям искусства, являлся щедрым меценатом. Выдающийся дипломат, банкир, политик, он не жалел ни общественных, ни личных денег на приобретение произведений искусств. Образованный человек, особую любовь он испытывал к книгам, которые покупал и собирал по всей Европе. В средневековой Италии монахи уже имели самые первые типографии и герцог, прекрасно понимая важность знаний, время от времени обращался к ним с просьбой скопировать или изготовить ту или иную книгу.

Он понимал важность иметь грамотных людей в стране.

Лоренцо де Медичи не уставал вкладывать деньги в роскошные постройки, дворцы, скульптуры, церкви, как не переставал выискивать для этой работы новые таланты. За активное покровительство искусствам герцог де Медичи давно получил признание земляков, которые вначале робко, а потом и во весь голос стали называть его Лоренцо Великолепный. Неофициальное имя, родившееся от народной любви, герцога вполне устраивало – оно вполне отвечало его громадным планам.

Властитель Флоренции давно вынашивал мысль сделать для своего региона что-то особо выдающееся. Идея организовать в Тоскане в противовес Риму и Венецианской Республике центр итальянской и европейской культуры, подходила для этого как нельзя лучше. Новое имя Лоренцо ненавязчиво и изящно подчеркивало его честолюбивые устремления. Он знал, что тосканцы избалованы видами выдающихся памятников архитектуры, палаццо, соборов, над которыми трудились их знаменитые земляки Филиппо Брунеллески, Донателло, Мазаччо и хотел продолжить галерею талантливых художников и скульпторов. Именно поэтому идея правителя Флорентийской Республики создать школу для талантливой молодежи не явилась для жителей чем-то неожиданным.

Идея была озвучена, началась ее реализация.

После долгих раздумий и совещаний с членами семьи, Лоренцо Великолепный пригласил на пост главного наставника и руководителя Школы опытного скульптора и учителя Бертольдо ди Джованни. Выбор оказался не случаен. Основным критерием отбора стало то, что Бертольдо в прошлом являлся учеником и помощником великого Донателло. Он многое перенял у знаменитого учителя, но важнее оказался его талант педагога. Бертольдо мог легко и ненавязчиво передавать полученные знания и умения дальше, умел заставить слушать и понимать.

Лоренцо Великолепный, приглашая Бертольдо, учитывал, что тот очень стар. Брать заказы и работать в полную силу сам он уже не мог. Это означало, что ученики таким образом освобождались от повинности помогать учителю в выполнении заказов и могли сосредоточиться на учебе, на постижении мастерства рисовальщика и скульптора. Эти два решающих аргумента определили имя главного учителя и наставника Школы скульпторов. Конечно, слава самого мастера сыграла в данном случае не последнюю роль.

***

День открытия Школы прошел торжественно.

Приглашенных, впрочем, оказалось совсем немного. В Саду Медичи при монастыре Сан Марко Лоренцо Великолепный устроил музей под открытым небом, свезя сюда множество скульптур. Здесь и собрались причастные к открытию будущей знаменитой Школы. Бертольдо ди Джованни, больше привыкший общаться с коллегами, а не властьпридержащими, чувствовал себя скованно и старался смотреть только на учеников. Честь стать главным учителем первой флорентийской школы искусств волновала старого мастера. Высокие гости, собравшиеся под тенью полукруглых сводов галереи монастыря, отлично понимали чувства уважаемого всеми скульптора.

– Дети мои, – обратился к небольшой группе учеников старый мастер, – каждого из вас ожидает в будущем ответственная работа. В начале вашего пути к вершинам помните главное: всякая идея, рожденная в голове скульптора, обязательно должна излучать свет.

Без яркого света вы будете вечно блуждать в потемках.

Найдите этот свет и по лучу, исходящему от вашего замысла, вы будете двигаться к его осуществлению. По мере продвижения вперед вы обязаны замечать все, кажущееся на первый взгляд неважным. Именно эти неважности сделают вашу работу если не знаменитой, то очень известной. Знайте, что в хорошей работе не бывает мелочей: каждый штрих, поворот, взгляд, малейшее движение – главные.

В отличие от художника, выкладывающего лицо, одежду и предметы на холст, скульптор должен выставить напоказ внутреннюю суть фигуры. Не цвет одежды, не закат, не картины природы. Скульптор должен высечь из камня на всеобщее обозрение собственную плоть.

Себя в камне.

Азбукой и песней скульптуры являются эскизы. С них вы начнете, когда поймаете за яркий хвост свою идею. Те из вас, кто не вложит в эскизы душу, тот родит мертвое дитя. Лишь те, у кого при работе вырастут крылья, добьются успеха.

Поверьте всей душой в ваше высокое предназначение.

Поверьте в божественную силу, вложенную в каждого из вас при рождении.

Поверьте в себя, как я верю в вас, в ваш талант.

Наш патрон и покровитель, Лоренцо Великолепный, сделал из Сада при монастыре Сан Марко поистине бесценный музей под открытым небом. Не каждый допущен сюда. Вы, будущие творцы истории Флоренции и всей культуры Италии, должны, как никто, ценить это. Вам разрешено беспрепятственно гулять по саду и изучать великие творения скульпторов древности и сегодняшних дней. Смотрите, учитесь, постигайте таланты не только Италии, но и других стран, где даже я не побывал за свою долгую жизнь. Вам повезло, что каждый из вас родился с задатками таланта. Не упускайте возможность и дальше развить здесь то, чем наделил вас Господь…

Бертольдо ди Джованни достал из кармана большой платок и промокнул вспотевший лоб. Справившись с волнением от длинной речи, он указал ученикам рукой в сторону стоящих в Саду скульптур:

– Присмотритесь внимательно к тому, что видите перед глазами, дети мои. Самое лучшее, что вы найдете в скульптурах, вам придется воплощать в своих работах. Держите глаза и уши открытыми, чтобы благодать Божья беспрепятственно заливала пустоты в ваших головах. Идите. Завтра с утра мы увидимся в монастыре для занятий.

Бертольдо ди Джованни слегка наклонил голову на благодарственные выкрики Graziе и принял из рук одного из монахов бокал вина…

***

Несмотря на палящую жару, в одном из залов монастыря Сан Марко, отданных под художественную школу, разлеглась прохлада. Высота и толщина каменных стен монастыря и гладкие камни под ногами, никогда не видевшие солнца, надежно охраняли помещения от всепроникающего зноя. Перед старым учителем сидели на табуретах шесть учеников. Старшему из них, Джулиано Бурджардини, недавно исполнилось двадцать шесть. Его сильные квадратные плечи и толстая шея выдавали в нем взрослого мужчину. И только по-юношески сверкающие любопытством и наивностью глаза показывали незрелость.

Самым младшим в группе оказался, Микеланджело Буонаротти – полгода назад ему сравнялось пятнадцать. Внешне он не выделялся красотой: невысокий, с острым взглядом светло-коричневых глаз, прямоугольным лбом и оттянутыми книзу ушами.

Прежде Микеланджело обучался в мастерской Доменико Гирландайо вместе с Франческо Граначчи. Красавец Франческо расписывал для учителя картины маслом, а подросток Микеланджело растирал и смешивал краски. Сметливый Граначчи не без основания подозревал, что Гирландайо испытывал ревность к таланту Микеланджело, ведь тот мог рисовать по памяти намного лучше учителя. Франческо, как старший по возрасту, смог, благодаря небольшой интриге, получить приглашение в Школу скульпторов для себя и своего друга. Поломавшись для приличия, Доменико Гирландайо облегченно вздохнул, когда двое неудобных учеников отправились в мастерскую Бертольдо, чтобы попробовать себя в скульптуре. Так Франческо и Микеланджело оказались в одной школе, в группе скульпторов.

Бертольдо неторопливо говорил, переводя взгляд из-под побелевших от старости ресниц от стены на лица слушавших его учеников. Стена эта была расписана символикой правителей Флоренции и семидесятилетний скульптор с теплым чувством смотрел на красные шары и желтые лилии герба семьи Медичи. Под высоким сводом зала громко звучал хриплый голос, к которыму внимательно прислушивались ученики. Все, кроме одного.

Девятнадцатилетний Торриджано слыл самым задиристым в группе. Он будто ненароком то локтем, то ногой задевал сидевшего рядом с ним Микеланджело. Ему не нравилось, что тот слушал учителя и одновременно делал зарисовки в лежащий на коленях альбом.

Не нравилось прилежание нового ученика.

Не нравился выступающий наружу талант.

Не нравился его заносчивый характер.

С самого первого дня появления Микеланджело с неразлучным другом Франческо Граначчи в Садах Медичи, Торриджано увидел в нем соперника. Его раздражали вдумчивость, прилежание и трудолюбие Микеланджело. При любом удобном случае он пытался выразить новичку свое недовольство.

– Иди к нам, обеденный час давно настал, – усмехался задира, видя, с каким упорством новый ученик перерисовывает мотив фрески к себе в альбом. – Пока ты забавляешься углем, все вино окажется в наших желудках и тебе достанется только вода. Поторопись же! Ветхий Бертольдо все равно не заметит старыми глазами разницы между нашими рисунками. Можешь не стараться!

Микеланджело снизу вверх посматривал на стройного красивого Торриджано и только крепче сжимал губы: отвечать на обидные тирады он не собирался. Талантливый подросток пришел сюда учиться и не хотел отвлекаться на посторонние разговоры или насмешки.

– Ну что ты всех задираешь? – вступился за друга Франческо Граначчи и обратился к Микеланджело: – Микеле, правда, заканчивай работу и присоединяйся к нам. Сегодня оливки с хлебом особенно вкусные.

Остальные ученики охотно слушали поддевки Торриджано и тихонько комментировали их колкими фразами. Они охотно расслабились без надзора учителя за вкусной едой и вином, сильно разбавленным водой.

За общей суетой никто не заметил, что в трапезную давно вошел учитель Бертольдо и встал в сторонке, прислушиваясь к разговорам. Он молча улыбался в белую бороду и радовался беззлобному развлечению подопечных. Послушав достаточно, старый учитель стал разворачиваться, чтобы так же незаметно уйти, как пришел. Его движение оказалось неловким и широкая накидка, которую он не снимал даже летом, задела стоящий на полу кувшин. Глиняная корявая посудина упала на бок, громкий звук раскатился по всему помещению. Головы присутствующих как по команде повернулись к двери. В комнате наступила тишина.

– Что ж, дети, все вы наделены талантом и знаете об этом, – сказал Бертольдо, не считая нужным прятаться или оправдываться перед юнцами. Он решил использовать возможность немного поучить молодежь. Не зря Лоренцо Великолепный именно ему поручил стать учителем: герцог ценил опыт, знания и мудрость старого скульптора. – Некоторые из вас бегут побыстрее, чтобы насытить желудки, другие бегут, чтобы побыстрее взяться за уголь и бумагу. В моих силах дать каждому из вас задание и заставить работать.

Но не в моих силах заставить вас учиться и наполняться мудростью.

Вы пришли сюда добровольно, чтобы получить мои и великие знания моего учителя, скульптора Донателло. Вы сделали свой выбор. И если он кому-то разонравится, я буду не вправе разубеждать его в обратном.

Помните: если вы хотите что-то понять в этом мире, вам нужно его изучать и подстраивать свое понимание под новые, получаемые здесь знания. Только понимая окружающий мир, вы будете одновременно меняться сами.

Вы сможете намного улучшить свое мастерство.

Сможете лучше понять не только мир, но и самих себя.

Я здесь для того, чтобы помочь вам постичь эту истину.

И еще запомните, дети мои, простой закон жизни. Обучению не поддаются только самые глупые из людей, или самые умные и мудрые из них. Из кожи первых вы все давно выросли, а до вторых пока не доросли. Поэтому заканчивайте трапезу и отправляетесь все в церковь Санта Мария дель Кармине. Там я буду ждать вас. Настала пора вам всем немного подрасти, чтобы к зрелым годам занять соответствующее настоящему мужчине положение. С сегодняшнего дня и все следующие недели мы будем с вами изучать и копировать знаменитые фрески Мазаччо. И кто из вас, молодые упрямцы, толком не знает этого великого мастера, получит наконец-то капельку мудрости в пустую голову.

Старый скульптор развернулся и медленно пошел прочь, опираясь на высокую деревянную палку, отполированную временем.

Глава 3      Франкфурт на Майне, Германия

С совместного посещения кафе между Глебовым и Кантор завязались дружеские отношения. Их можно было назвать больше, чем соседские. Саша Глебов, успешный российский бизнесмен, подолгу оставался в Германии. Страна ему нравилась прибранностью, чистотой и порядком. Его родственники и друзья жили в России, и особо сближаться с кем-либо за границей, кроме деловых партнеров и сотрудников, он пока не спешил. С другой стороны, незнакомая страна представляла некоторую опасность, а опасностей Глебов интуитивно старался избегать.

Соседка Глебова, шестидесятитрехлетняя Андреа Кантор, охотно согласилась рассказать ему о немецком менталитете, традициях, писаных и неписаных законах страны. Молодой мужчина сразу проникся доверием к неординарной и интересной женщине. И даже внешне она ему напоминала мать Ларису, по которой он очень скучал. Но только после неожиданно сделанного признания Кантор он понял, что их связывает нечто большее, чем просто соседство.

Эта связь оказалось началом большой загадки.

***

– Если бы мой сын остался жив, он бы выглядел примерно, как ты…

В один из сумрачных вечеров Глебов и Кантор сидели на небольшой зеленой террасе, укрыв ноги пледами. На столе перед ними стояли бокалы с красным вином.

– Не знал, что у вас был сын.

– Откуда же? Я редко кому говорю об этом. Со дня его смерти прошло много лет… – Хозяйка квартиры протянула руку к бокалу, подержала в руке, отпила глоток и продолжила: – Мой муж Карл был отличным инженером. Он закончил технический университет и открыл во Франкфурте фирму по производству каких-то деталей к гражданским самолетам. Я в его дела никогда не вмешивалась, потому что в технике не разбиралась. Наш сын Матео пошел по стопам отца. Он, как и Карл, получил техническое образование и стал работать в семейном бизнесе. С приходом в фирму молодого, полного идей и сил специалиста, она приобрела второе дыхание. Матео, как и ты, Саша, наладил связи с зарубежными заказчиками, что увеличило потенциал фирмы во много раз. Мы с мужем очень гордились нашим талантливым мальчиком…

Однажды мы с Матео возвращались от родственников. Моя двоюродная сестра пригласила нас на церемонию официальной помолвки дочери. Муж в то время приболел и остался дома, но совсем отказаться от визита мы не могли… До сих пор не понимаю, что подействовало на самоубийцу, выехавшему на встречную полосу – то ли дождливая погода, то ли личная драма. У сына, сидевшего за рулем, выбора не оказалось: ни свернуть, ни остановиться он не мог. Мчавшаяся на огромной скорости навстречу машина срезала часть нашего мерседеса вместе с водителем.

Авария на автобане мгновенно оборвала жизнь Матео. Я, к счастью, осталась жива, но сильно поранена. Впрочем, что значат даже самые тяжелые раны матери, если потерян единственный ребенок… – Женщина замолчала и стала внимательно всматриваться в даль.

– Госпожа Кантор, если вы не можете вспоминать… – непонятно почему Глебов почувствовал себя виновником тяжелых воспоминаний. Она же, слыша извиняющиеся интонации в голосе собеседника, легонько сжала его руку и покачала головой.

– Воспоминания о прошлом не бывают веселыми, особенно если они связаны с потерями. Но если тебе не хочется…

– Что вы, конечно хочется! Продолжайте, мне интересно.

– Саша, мы в прошлый раз договаривались, что оставим госпожу Кантор в покое и будем называть друг друга по именам и на ты. Не хочу выглядеть старее, чем я есть на самом деле.

– Хорошо, Андреа, будем по именам. Но на ты мне переходить сложно. Я ведь русский, а у нас не принято тыкать малознакомому человеку, особенно если он старше тебя. Постараюсь привыкнуть к немецкому менталитету. Дайте мне время.

– Договорились. В свою очередь, мне тоже придется уважать менталитет твоей страны. Будем учиться друг у друга, – Кантор мягко улыбнулась, но ее глаза при этом остались печальными. – Так вот. Особенно тяжело после злосчастной аварии оказалось то, что мне по состоянию здоровья не пришлось присутствовать на похоронах сына. На церемонию прощания я не попала. Меня в это время врачи склеили по кусочкам и надолго уложили в кровать. Ушибы, вывихи, сложные переломы, сотрясение мозга и прочие неприятности были в широком ассортименте. Понятно, что на кладбище в карете скорой помощи приехать я не могла… После месяца больницы потянулись недели реабилитации… Впрочем, это совсем не интересно.

Смерть сына сильно подломила Карла. Мужчины совсем по-другому реагируют на экстремальные ситуации в семье. Тем более, если это смерть единственного сына и наследника. Карл стал обвинять в случившемся меня, хотя я сидела рядом с водителем, а не за рулем. Собственно, наш Матео тоже не был виноват.

Просто несчастный случай. Злая судьба.

Кантор замолчала, подняла бокал, выпила остатки вина и также молча протянула Глебову, чтобы он вновь его наполнил. Она подержала наполненный бокал в руке и поставила на стол, не притронувшись к вину. Подтянув плед с колен до плеч, женщина зябко дернула ими и продолжила:

– Через полгода после аварии я случайно узнала, что муж встречается с другой женщиной. Дела в фирме он забросил, со многими коллегами рассорился, кто-то ушел сам, заказы стали постепенно сокращаться. Дальше – больше. За одной женщиной пришла другая и однажды Карл сказал, что уходит от меня.

Честно скажу, что большой неожиданностью его уход для меня не стал. Я давно поняла, что мужу не справиться с потерей сына, ведь он любил его намного больше, чем меня.

Он любил в нем себя.

Свое продолжение. Ты знаешь, Саша, все таки странное существо человек. Он огорчается, когда теряет деньги или разбивает машину.

Но не обращает внимания, как быстро теряет месяцы и годы жизни.

Когда муж уходил из нашего большого дома, где мы прожили больше двадцати лет вместе, к обвинениям в смерти сына он добавил обвинения в потере зарубежных заказчиков. В этом он тоже увидел мою вину. Было понятно, что в этих обвинениях нет ни грамма здравого смысла, но Карл прятался за них, чтобы облегчить собственную боль.

Кантор теперь замолчала надолго. Ее внимательный слушатель тихо сидел, улавливая еле слышный стрекот сверчка. Наконец она вынырнула из воспоминаний, повернулась к гостю и продолжила более оптимистичным тоном:

– К моему огромному счастью, у Карла хватило благоразумия не подать на развод после тридцати лет совместной жизни. После меня у него было много женщин, но ни одна не задерживалась более трех-четырех месяцев. Умер муж вскоре после гибели Матео от сердечной недостаточности.

Один в большой квартире.

Без любви.

Без семьи.

Печальная история жизни, сломленная незнакомым самоубийцей… У меня остались только воспоминания о семье и хорошее финансовое обеспечение от мужа. Надеюсь, не испортила тебе вечер своей исповедью?

– Ну что вы, Андреа. Мне интересно узнать о вашей жизни. Все так сложно и печально…

– Ах, Саша, это только ее маленький кусочек. Чтобы рассказать всю мою жизнь, потребуется не один вечер. Но я рада, что в твоем лице я нашла внимательного слушателя и заинтересованного собеседника. У нас говорят так: супруга дарят небеса, талант мы находим сами, а соседей посылает судьба. Не знаю, на каком крутом повороте судьба решила устоить нашу с тобой встречу, но, думаю, что произошла она не случайно. А теперь давай прощаться. Завтра у тебя трудный день. Позвони, когда вернешься из своей России, я встречу тебя в аэропорту. Если, конечно, захочешь.

– Спасибо за щедрое предложение, но вынужден отказаться. Меня встретит мой сотрудник, у нас договоренность. Я обязательно позвоню, когда приеду. Думаю, что пробуду на родине не более шести-семи недель. Спокойной ночи и до встречи!

Они попрощались, еще не зная о том, что следующая их встреча состоится в больничной палате.

Глава 4      Палермо, Италия

Данте Алессандро Масси сидел на огромной террасе и смотрел вдаль, на расстилающуюся вдали панораму родного Палермо. Руки его лежали на подлокотниках старинного кресла, а голова покоилась на высокой, чуть изогнутой назад спинке. Он размышлял о том, каким образом на последних аукционных торгах бронзовая скульптура Альберто Джиакометти могла буквально уплыть у него из-под носа. Могущественный дон успел наказать маклера за то, что тот своей нерасторопностью доставил ему несколько неприятных минут. Теперь этот мужчина вряд ли найдет новое место работы, разве что сменит профессию. Впрочем, даже суровое наказание дела не меняло: место, приготовленное для скульптуры, оставалось пустым.

Дон Масси принадлежал к одной из могущественных семей Сицилии. С самого детства он знал, что его и желания любого мужчины его семьи должны быть исполнены. Сколько себя помнил, недоразумений у богатого и влиятельного дона случалось немного. И эта недостающая в его громадном собрании скульптура больно ударила коллекционера по самолюбию. Сам он охотно помогал друзьям и всем, кто обращался к нему за помощью. Теперь же помощь требовалась ему самому.

Дон Масси размышлял о превратностях судьбы до тех пор, пока на террасу не впорхнула его дочь Джулиана. Это единственное бесценное сокровище оставила ему жена Дамиана, умершая с рождением последнего сына.

Данте Алессандро счастливо прожил с Дамианой почти пятнадцать лет. За это время она родила мужу дочку и пятерых сыновей, ни один из которых не выжил. Женщина корила себя, что не может подарить мужу наследника: мальчики рождались мертвыми, умирали вскоре после родов, или не доживали до года. Несчастный отец не разубеждал жену в ее мыслях.

– Святая Розалия, – шептал он еле слышно, стоя на коленях в соборе Санта-Мария-Ассунта перед чудодейственными мощами покровительницы Палермо, – исцели мою жену, как когда-то исцелила и спасла наш город от проклятой чумы. Помоги мне, дай хоть одного наследника. Ты же знаешь, что в моих делах мне нужны мужчины. Мы с женой терзаемся от того, что все наши сыновья умирают. Убери с жены порчу, вылечи, заступница! Святая Розалия, богиня, проси, чего хочешь, я исполню любую твою просьбу. Любую! Услышь мои молитвы, подари мне хотя бы одного сына. Хотя бы одного!

То ли молитвы могущественного дона оказались не столь усердны, то ли он не получил индульгенцию от высших сил за многочисленные грехи, но Святая Розалия не просто не захотела излечить Дамиану, но и забрала к себе вместе с последним мертворожденным сыном.

После смерти жены Данте Алессандро Масси на два года заперся в своем поместье. Он ограничил все деловые встречи, потеряв на этом немало денег. Потеря денег, впрочем, не тревожила дона. Он знал, что заработает еще больше, если захочет и теперь его волновало совсем другое. Два года несчастный вдовец искал себя, спрашивал, как жить дальше и чего он хочет от жизни.

Вопросы разрывали его сердце.

Неопредленность кружила голову.

Душа болела и не находила ответов.

За это время он даже не приближался к женской половине дома. На ней после смерти жены проживала дочь Джулиана, о которой заботились бездетная сестра дона, Перлита Масси и старая няня, дальняя родственница семьи.

– Алессандро, неужели ты не хочешь хоть взглянуть на дочь? – часто спрашивала Перлита. – Девочка постоянно спрашивает о тебе. Не лишай ее и отца, ведь мать она уже потеряла.

– Сестра, я благодарен тебе за то, что ты пытаешься заменить Джулиане умершую мать. Но не заставляй меня сейчас видеться с дочерью. Со смертью Дамианы я потерял не только жену, но и надежду получить наследника. Что может быть хуже и безжалостней, чем потерять надежду на продолжение рода?

– Но девочка…

– Молчи, Перлита. Мне нужно вначале прийти в себя.

Ты еще не знаешь всего, что меня печалит.

Когда я решу, как мне жить дальше, сообщу тебе. Джулиана знает, что у нее есть отец, который ее любит и никогда не бросит. Этого достаточно. Когда-нибудь я смогу все объяснить и она меня обязательно поймет. А сейчас оставь меня в покое и больше не говори о дочери. Ты будешь первой, кому я сообщу свое решение.

Только через долгих два с лишним года дон Масси принял окончательное решение о жизни семьи. Слово, данное сестре, он сдержал. Однажды вечером он пригласил ее в рабочую комнату для разговора.

– Перлита, ты знаешь мою жизнь так же хорошо, как и я, а теперь узнаешь еще лучше. Мне тяжело об этом говорить, но ты – моя сестра, поэтому достойна доверия. Тебе известно, с каким нетерпением я ожидал появления наследника и продолжателя семейного дела. После смерти второго сына я исповедовался у падре и просил его благословения. Он хорошо понимал мою проблему и сказал, что прижить сына от чужой женщины не грех, если жена не может родить.

– Алессандро, если уж ты хочешь рассказать все, то скажи, в обмен на какое пожертвование ты получил такое благословение? – На дона уставились осуждающие глаза сестры.

– Мое пожертвование на церковь не имеет ничего общего с благословением. Слушай и не перебивай!

Голос главы семейства зазвучал сердито. Он встал с места, подошел к высокому окну и остался стоять спиной к сидящей сестре. Неловкость за неприятный разговор он спрятал за нарочитую позу. Ему необходимо было высказать все, что он носил в себе многие годы. Лучшего слушателя, чем Перлита, он не желал.

– За четыре года у меня сменилось три женщины, которые беременели и рожали мне детей. Сегодня у меня есть одна незаконнорожденная дочь и ни одного сына. Двое сыновей, выживших при родах, умерли во младенчестве. Точно так, как у нас с Дамианой. Дело оказалось не в ней, а во мне. Во мне, понимаешь? Непонятно за какие грехи Господь наслал на меня проклятие и никогда не даст мне сына. Все мои попытки оказались напрасны. Теперь я знаю точно.

Упоминая о проклятии, дон Масси непроизвольно засунул руки в карманы элегантных брюк, как-будто кто-то мог увидеть их, обагренные человеческой кровью. Постояв так несколько минут, он отошел от окна и сел в любимое кресло, обтянутое бордовым жаккардовым полотном с замысловатым рисунком. Красивые темные глаза сорокалетнего мужчины напоминали цветом спелые оливы, густые волосы лежали аккуратными волнами на голове. Даже в несчастье он не потерял гордой осанки и сидел, как обычно, надменно возвышаясь над большим рабочим столом. Он радовался, что высказал тайну, многие годы лежащую тяжелым грузом на сердце. Решение для себя он давно принял, но ему нужно было чье-то одобрение. Этим человеком он выбрал сестру, самого близкого по крови человека. Но даже при этом выборе ему меньше всего хотелось смотреть ей в глаза.

Выждав положенное для раздумья время, Перлита подняла глаза на брата и сумела встретиться с ним взглядом. Улыбка на ее губах давно пропала, а осталось сочувствие к сильному могущественному мужчине, который ждет поддержки.

– Прости, Алессандро, за мои слова, ведь я не знала всего, – она увидела жест брата, означающий его великодушие, и продолжила: – После нашего последнего разговора о Джулиане я долго думала и скажу одно: не знаю, как ты хочешь жить дальше, но заранее принимаю любое решение. Об одном прошу: оставь меня рядом с племянницей. У тебя хотя бы есть дочь, даже две дочери, а у меня нет никого, кроме вас и уже никогда не будет… Не только тебя, но и меня Господь наказал бесплодием…

Перлита быстро достала из кармана красивого черного платья платок и спрятала в нем лицо. В комнате повисла гнетущая тишина. Брат с сестрой никогда не были друг с другом полностью откровенны. Сестра не хотела загружать брата чисто женскими проблемами, ему же, в свою очередь, не приходило в голову посвящать кого-то из женщин, пусть даже близких, в частную, а тем более в деловую жизнь.

Минуты текли, женщина постепенно успокоилась и спрятала платок обратно. На Данте Алессандро уставились темные глаза Перлиты, обрамленные длинными густыми ресницами. Она ждала продолжения разговора.

– Тебе не нужно переживать за свою жизнь, сестра. Никто тебя отсюда гнать не собирается. Не понимаю, как пришла такая глупость в твою умную голову. Я всегда любил и ценил тебя. Так и останется. – Дон Масси замолчал, будто готовился к затяжному прыжку. Он не спеша открыл стоящий на столе красивый инкрустированный ящичек, достал оттуда сигару и не спеша раскурил. После этого он посмотрел на тихо сидящую в кресле сестру. – У меня нет другого выхода, Перлита. Я решил посвятить Джулиану в мои дела.

– Алессандро! Ты сошел с ума?! – В страхе от услышанного, а потом и от сказанного, женщина закрыла рот рукой и замолчала. В итальянских семьях не принято обсуждать решения мужчин и тем более обвинять их в отсутствии разума.

– О, женщина! Почему Господь не наградил тебя хоть чуточкой терпения? – Дон Масси неторопливо отложил сигару в сторону и внимательно посмотрел на сестру. – Джулиане сегодня десять лет. Пока она подрастает, я потихоньку буду отходить от дел. Денег у меня более, чем достаточно, они находятся и работают в надежных местах. У меня есть как минимум десять лет, чтобы организовать себе свободную от дел жизнь. Я не хочу ни в коем случае, чтобы Джулиана каким-то образом оказалась замешанной в прошлые дела семьи. На ее будущее не должна упасть даже легкая тень из прошлого и ты мне поможешь в этом.

Перлита дернулась, чтобы ответить на призыв брата, но вовремя спохватилась, помня о недавнем высказывании, и опять откинулась на мягкую спинку кресла. Жаркие лучи полуденного солнца проникали в рабочую комнату сквозь наполовину спущенные жалюзи и один из них, особенно назойливый, лег светлым пятном на все еще красивое лицо пятидесятилетней женщины.

– Тебе известно, что в последние годы я увлекся коллекционированием произведений итальянского искусства. Пока мне трудно принять решение, на чем конкретно остановиться. Не знаю, что же мне нравится больше – картины, мебель, скульптуры, современность или классика. В любом случае искусство с годами не стареет, а приобретает все большую ценность, поэтому его коллекционирование – одно из лучших долгосрочных вложений.

В связи с этим нам нужно подумать, куда наша девочка пойдет учиться.

Родители стареют, дети взрослеют.

Мне нужно, чтобы в будущем она смогла разбираться и понимать ценность каждого экспоната большой коллекции лучше меня. Моя коллекция постоянно пополняется и уже сейчас требует лучшего специалиста, чем я. Мне недостает культурного образования, или как его там называют…

Возможно, мы отправим с тобой Джулиану в Рим или во Флоренцию изучать изящные искусства. А может быть, оставим здесь, в Палермо. Во всяком случае, у нас есть несколько лет, но уже сейчас нужно прививать Джулиане любовь к итальянскому искусству. Нужно делать это незаметно, исподволь зажечь в ней искру патриотизма. Пусть она как бы сама решит посвятить жизнь изучению культуры Италии, раз уж у ее отца не дом, а почти музей. Как ты на это смотришь?

На Перлиту уставился дружелюбный, но одновременно тяжелый взгляд. Внутренне ликуя, она, однако, не решалась высказать открыто чувства. Жизнь в строгой католической семье с неизменными традициями научила ее быть послушной и терпеливой. Проведя рукой по роскошым волнистым волосам, женщина ответила:

– Восхищаюсь твоим решением, Алессандро. Лучшего будущего для Джулианы и желать нельзя. Я сделаю для этого все, что ты сочтешь нужным… Впрочем, разреши мне задать вопрос, на который ты не смог ответить два года назад, – брат кивнул и Перлита продолжила: – Намерен ли ты сейчас, после принятия решения, видеться с девочкой?

– Да. С этого дня и ей, и тебе, разрешается входить на мою половину дома. Мы также возобновим ежедневный традиционный домашний ужин и воскресный обед, как было когда-то при Дамиане. Летом мы втроем проведем замечательный отпуск на острове Иския. Благодарение Господу, моя вилла стоит на самом берегу моря. Там девочка может купаться столько, сколько захочет. Она любит море. Я знаю, она так и не полюбила наш большой бассейн здесь, в Палермо. Все время обходит его стороной – я много раз наблюдал за ней из окна спальни. На Искии нам всем у моря будет хорошо и уютно.

Да, Перлита, повторю еще раз: не забудь о самом главном. Джулиана не должна никоим образом догадаться, что мы, вернее я, запланировал ее будущее. Мы должны подвести девочку к выбору будущего интереса и будущей профессии очень тонко, как будто она сама выбрала свою жизнь, без нашего участия. Дети не любят, когда за них решают родители, а выросшие дети часто не могут простить вмешательства в свою жизнь.

У детей нет взрослой мудрости.

Они считают, что знают все лучше родителей, но это не так… Я еще подумаю над нашим разговором. Подумаю, как лучше и незаметней вовлечь ребенка в наши интересы. Если у тебя возникнут вопросы или затруднения – обращайся тотчас ко мне. Мы – одна семья и любые вопросы должны решать сообща.

– Дорогой Алессандро, спасибо тебе за доверие! Ах, как я счастлива! – Перлита опять поднесла платок к глазам, но на этот раз они наполнились слезами радости. – Ты все так замечательно придумал – я всегда знала, что ты самый умный на всей Сицилии! Да благословит тебя Святая Розалия!

– Ну ладно, хватит, сестра! – Дон Масси сделал неопределенный жест в сторону Перлиты, чтобы скрыть, что ему очень приятны ее слова. – Мы все обговорили. А теперь иди на кухн, попроси Беппе приготовить ужин на троих и сервировать его на террасе, прилегающей к малой столовой. Сегодня замечательная погода, поэтому не будем грешить, ужиная дома. Да, и подготовь девочку к тому, что с сегодняшнего дня она будет видеться со мной, когда захочет. Надеюсь, она обрадуется тому, что я выздоровел. Ты ведь напоминала ей все это время, что я был болен заразной болезнью и не мог с ней общаться?

Дон с еле заметной насмешкой посмотрел на сестру и поднялся с места.

– Конечно я говорила так, как ты велел. До вечера, Алессандро, – ответила Перлита, поднимаясь вслед за братом. Она поняла, что аудиенция закончена. –Ты принял единственно верное решение. Благодарение Господу, оно полностью совпало с моими желаниями. Уверена, что Джулиана обрадуется твоему выздоровлению.

Она подошла к мужчине, положила ему руки на плечи и поцеловала в обе щеки. Несмотря на большой вес в деловом мире и огромное богатство, дон Масси оставался для Перлиты не просто достойным уважения главой семьи, но и любимым младшим братом.

Глава 5      Франкфурт на Майне, Германия

Саша невыносимо страдал. В сегодняшнем моменте жизни для него соединились воедино и физическая, и душевная боль. Они переплелись настолько тесно, что ему сложно было отделить одну от другой.

«Как же так? – возвращался он к мыслям о ранении сотни, тысячи раз на дню. – Почему именно у меня? Чем я заслужил инвалидное кресло в неполных тридцать лет? Сделал ли я в жизни что-то неправильно? Почему и кто наказал меня? За что и по-че-му?»

Ответов ни на один вопрос у него не находилось.

Непросто оказаться в чужой стране на больничной койке. Но еще сложнее решиться и скрыть пребывание там от родных. Пусть от приемной, но матери. Оказывается, она даже на расстоянии может чувствовать боль сына, которого воспитывала с восьми лет.

– Сынок, что-то ты совсем нас забыл. Не пишешь, не приезжаешь. Я не могла дозвониться до тебя две недели, в трубке отвечали что-то на иностранном языке… У тебя все в порядке?

– Мама, не волнуйся, у меня все хорошо…

– А голос? Почему у тебя такой странный голос, будто не хватает дыхания?

– Голос самый нормальный. Я тут хлебнул пива из холодильника, теперь подхрипываю.

– Саша, у тебя голос не простуженный, а печальный и какой-то больной, что ли… Ну, хорошо, не хочешь говорить, не надо. Когда ты прилетишь домой? Надеюсь, что новый год мы отметим вместе.

– Новый год? – Голос в трубке споткнулся и замолчал. – Обещать не могу, но постараюсь.

– Ты уж очень постарайся, сынок, – голос женщины стал печальным. – Я часто болею в последнее время, все неможится. Мы видимся очень редко. Прилетай, мне так хочется тебя увидеть. Ты и дома не часто к нам заглядываешь – совсем закопался в своей работе. Мы гордимся тобой и очень скучаем. Папа тоже. Просто он молчит, но я-то его хорошо знаю – он любит тебя. Не обижайся на него. И на меня тоже. На родителей нельзя обижаться.

Так хочется, чтобы ты был рядом…

Женщина не могла видеть, как после этих слов по щекам ее сына потекли слезы. Ему стало жаль мать. Не хотелось лгать об аварии. Хотелось примириться с отцом. Но больше всего он сокрушался о своей несчастной судьбе и приговоре врачей. То, что он обезножел, была только его тайна. О ней он не хотел говорить никому. Сглотнув подступивший к горлу ком, Глебов-младший промокнул краем пододеяльника слезы и нарочито громко прокашлялся. Ему казалось, что кашлем он сможет заглушить и остановить рвущуюся наружу влагу.

– Мам, мне тут в дверь звонят, ну все, пока, не болей. Я теперь буду звонить чаще. Передавай всем привет.

Глебов отключил телефон, откинулся на подушки и закрыл глаза. Из-под ресниц выступала влага. Сердце отчаянно колотилось от накативших внезапно чувств. В голове вспыхнули яркими красками события последних лет.

Почему именно они лезли сейчас в голову?

Как связана авария с открытием Академии Гениев?

Связана ли вообще?

Таких вопросов раньше он себе не задавал. Но если бы задал, то, скорее всего, сам бы понял, что подсознательно ищет именно там ответ на вопрос: почему случилась авария и почему именно с ним.

Он вспоминал приемного отца, Антона Глебова-старшего, которого так и не смог назвать папой, обращаясь к нему по имени. Вспоминал мягкие руки мамы Ларисы, которую считал единственной матерью, потому что воспоминания о погибшей родной матери давно стерлись из памяти. На ум приходили лица одноклассников, выпускной бал в школе, поступление и учеба в университете, занятия живописью. Эти воспоминания доставляли ему если не удовольствие, то приносили спокойствие и тихую радость. Но до той минуты, пока они не спотыкались о сегодняшний день. О его мечту открыть филиал Академии Гениев за границей. Тут его воспоминания разом вставали на дыбы, как взбесившаяся лошадь. Эта лошадь больно била копытами по тонким стенкам сердечного клапана, брызгала ядовито-желтой пеной, выступающей на коже больного резко пахнущим потом. И опять начинались мучения.

«Что я сделал неправильно? Где переступил грань дозволенного? Кто и по какому праву наказал меня за то, чего я, кажется, не совершал? Авария точно не подстроенная. Я был трезв. Мокрая дорога и большая скорость. Почему и куда я мчался? С какой стати возомнил себя гонщиком? Неужели во всем виноват я сам, моя гордость, мое высокое самомнение, мой эгоизм? Боже, как разобраться, как без потерь выбраться на берег, оставить где-нибудь далеко в океане вину, которая давит каждый день все сильней? Как понять себя, свои поступки, перестать обвинять себя или исправить то, о чем я не знаю? Боже, дай мне сил пережить это время и не сойти с ума…»

Вопросы приходили и уходили. На их месте возникали новые. Но ни один из них не вернулся назад, ведя за собой хоть один устраивающий Глебова ответ. Глубоко в подсознании ответы на все вопросы у него, впрочем, уже были.

Но хотел ли он сам услышать их?

Кто же захочет стать судьей своим нечестным поступкам?

Никто. Намного проще жить без отягощенной муками Совести памятью.

***

– Как себя чувствует наш выздоравливающий?

Дверь в палату открылась, в ее проеме появилась Андреа Кантор. Стройная, среднего роста, она не носила юбок, зато обожала все вязаное – свитера, шарфики, кофточки, шали и даже пальто. В этот раз на ней были надеты темно-синие обтягивающие брюки, заправленные в невысокие велюровые полусапожки и желтый кардиган, прихваченный на поясе широким кожаным ремнем.

Вместе с ней в спертый больничный запах ворвался непередаваемый воздух мокрых листьев и спелых яблок. Подойдя к кровати Глебова, она достала из сумки два огромных апельсина, положила на тумбочку и осторожно присела на край широкой кровати. От ее внимательного взгляда не укрылись покрасневшие глаза молодого мужчины.

– Как дела, Саша? Что вещают эскулапы?

– Что они могут вещать? Все то же: готовьтесь сидеть в инвалидной коляске, вы вряд ли сможете ходить, чудес в наше время не случается… Ни одного положительного прогноза, как в морге…

В голосе Глебова отчетливо проступили еле сдерживаемые слезы. Только присутствие практически посторонней женщины заставляли мужчину сдерживаться. Поняв, видимо, неловкость ситуации, он поправился:

– Спасибо, Андреа, что пришли. Извините мою несдержанность. Не могу больше видеть белые халаты, не могу видеть вежливые и равнодушные улыбки персонала. Они делают свою работу хорошо, но мне-то от этого не легче. Никто по-настоящему помочь не может. Надоело все. Лучше было погибнуть в этой чертовой аварии, чем оставаться получеловеком…

– Саша, – строго посмотрела на него посетительница. – Если мы хотим и дальше остаться если уж не друзьями, то хотя бы близкими соседями, я прошу никогда не говорить таких страшных слов. Жизнь, которую мы получили от родителей как дар – только она имеет цену.

Самую высокую цену.

Никто из нас не вправе разбрасываться ею направо и налево.

Ты знаешь, я отношусь к тебе, как к сыну. Мой сын погиб в аварии и не мучился так, как ты. Но ты выздоровеешь и будешь жить дальше, а моего Матео не вернешь… – Кантор ласково положила ладонь на перевязанное плечо больного, справилась с волнением и продолжила: – Прошу тебя, как мать, потерявшая сына – выздоравливай поскорее. Все остальное не имеет большого значения.

Сломанные кости срастутся.

Любимая работа принесет счастье.

Даже без ног можно передвигаться и идти вперед.

Только мертвые не возвращаются.

Они уходят навсегда…

Женщина в волнении встала, как-то странно взмахнула рукой и без единого слова покинула больничную палату. Большая кожаная сумка осталась сиротливо лежать возле стоящего у кровати стула.

Если бы Глебов мог пожимать плечами, он сделал бы это в ответ на несколько странное поведение соседки по дому. Но он остался лежать, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за полуоткрытой двери. Кажется, ее-то он не обидел, ведь разговор шел только о его боли, его страданиях, его жизни. Почему же она так поспешно покинула комнату? Опять неопределенность, боль ожидания. Скорей бы все разъяснилось!

Несколько минут спустя он с облегчением услышал приближающиеся к палате шаги и увидел вернувшуюся женщину. Ни в движениях, ни в лице он не заметил никаких изменений, если не считать слегка размазанную тушь в уголке ее глаза. Андреа опять села на край кровати, но тут же встала, принесла стул и уселась более удобно.

– Саша, выслушай внимательно и постарайся не обижаться на мои слова. То, что я тебе сейчас скажу и расскажу – для твоего же блага. Ты сам будешь решать, принять помощь или отклонить, потому что это – твоя жизнь и никто не вправе вмешиваться в нее. Если же ты не захочешь выслушать меня – тоже твое право. Но если ты не поговоришь с человеком, который достоин разговора, а я, смею уверить, достойна этого, то ты потеряешь меня. Это будет тоже твой выбор.

– Андреа, госпожа Кантор, я… – от волнения у Глебова запершило в горле. Он закашлялся и зажмурил глаза от отдававшейся в теле боли. Кашель прошел, дышать стало легче. – Я благодарен вам за визиты и поддержку. Пожалуйста, говорите, скажите все, что хотите, мне поможет любое слово. Любое! То, что я сказал раньше – вырвалось от бессилия. Эти белые стены, стерильный медицинский воздух, больничный беспросвет делают меня агресивными. Не могу представить себя инвалидом…

Не могу. И не хочу.

– Не хочу звучит намного лучше, – Кантор чуть растерянно поправила идеально сидевший на ней модный кардиган и положила руку на свободное от бинтов плечо больного. Через мгновение, впрочем, она изменила решение и убрала руку себе на колено. – Историю, что я тебе сейчас расскажу, практически не знают ни родственники, ни друзья, за исключением одной женщины, которая даже не была моей лучшей подругой. Серьезно заболевший человек не всегда спешит поделиться новостью о конце жизни с другими. Ты, к счастью оставшийся в живых после серьезной аварии, должен это хорошо понимать.

Мы с тобой оба из когорты молчаливых.

Расскажу тебе о давней истории только по одной причине. Тогдашние события не просто изменили мою жизнь, а спасли от смерти. Тебе я желаю долгих и счастливых лет жизни, поэтому прошу выслушать со всей серьезностью.

Женщина опять замолчала, уйдя в воспоминания. Глебов молчал и внимательно смотрел на посетительницу. Что нового или неожиданного она скажет? Что он ожидает услышать?

О волшебной операции?

Рассказ о фантастических таблетках?

А, может быть, его ждет рецепт чуда чудесного?

Вот оно – чудо! Все его ожидания сосредоточились на единственном слове. Оно заполнило голову. Вытеснило оттуда остальные мысли. Наполнило до краев каждую клетку взволнованного тела.

В ушах набатом зазвучало слово надежда.

– Мы провели с тобой много замечательных вечеров на моей террасе и достаточно узнали друг о друге. Я рада, что судьба подарила встречу с тобой, ведь ты так похож на моего сына… – Кантор подняла руку в упреждающем жесте и продолжила: – Да, Саша, в жизни должен соблюдаться баланс, чтобы не нарушалась гармония природы. Даже сильному мужчине не хватает порой любви близкого человека. Для тебя самый близкий человек – твоя мама Лариса. Я видела, ты носишь ее фото в бумажнике. Во мне ты увидел не скажу, что замену, но продолжение семьи в виде немолодой соседки. Скажу откровенно: мне нравится чувствовать себя нужной. Опять почувствовать себя немножко мамой.

Чужой, но мамой.

Ты наверняка заметил, что мы, немцы, не такие эмоциональные, как русские. Мы не реагируем открыто на каждое событие, не показываем искренних чувств, но не потому, что их нет. Впрочем, не буду отвлекаться и утомлять тебя длинными сентенциями. Речь пойдет о моих личных переживаниях, которые я не смогла вывести наружу, а оставила боль потери тлеть внутри…

Ты знаешь историю гибели моего Матео и о дальнейших отношениях с Карлом. Эти события мне не удалось пережить без последствий. В одну минуту спокойная размеренная жизнь вдруг превратилась в хаос, перевернулась в ног на голову и выбила почву из-под ног. Я оказалась одна, с перебитыми костями, без ребенка, брошенная мужем, никому не нужная и невостребованная. Катастрофа – это еще мягко сказано. Передо мной развернулся ад во всем его черном многообразии…

После выхода из больницы у меня началась депрессия, пришла бессонница, потеря аппетита, боязнь людей и прочие прелести бытия, куда окунается больной, одинокий, сломленный человек. Не удивительно, что при таком нервном напряжении мои переживания дали однозначный рецидив. Уже через полгода врачи диагностицировали у меня онкологическое заболевание. В то время у меня было похожее с твоим состояние, часто посещали мысли о смерти. Мне не хотелось бороться за жизнь. Все виделось в черном свете, ни одного светлого пятна, только мрак, холод и безнадежность. Мне хотелось забыться и умереть.

Из состояния депрессии и ожидания смерти меня вывела дальняя родственница мужа. Она по-своему переживала за меня, видела, что из-за переживаний от меня осталась только оболочка, но о моей новой проблеме и поставленном диагнозе не знала. Грета часто навещала меня, приносила фрукты, пыталась впихнуть в меня что-то вкусное, если уж я почти перестала есть. Однажды она поинтересовалась, не хотела бы я с ней совершить путешествие в Шри Ланку. «Зачем? – предложение удивило меня неожиданностью, хотя по большому счету мне было все равно – ни путешествий, ни изменений в жизни я не хотела. – Почему так далеко, чуть ли не на край земли?» Много позже я узнала, что Грета долго и целенаправленно искала, как и чем помочь мне опять встать на ноги. Вытолкнуть в жизнь. Помочь обрести новое счастье.

Вернуть радость и удовольствие.

Я буду ей до конца жизни благодарна. Настойчивой женщине достало терпения и упорства уговорить меня отправиться в неизвестную страну на долгих пять недель. Ты не устал?

Андреа участливо посмотрела на неподвижно лежащего Сашу и тут же повернула голову в сторону открывающейся двери. В палату вошла средних лет дородная медсестра. Лицо ее добродушно улыбалось.

– У нашего больного время для туалета и процедур. Гостья может подождать в коридоре, но лучше приходите завтра.

Кантор не спеша поднялась со стула и обратилась к Глебову:

– Я обязательно приду завтра, тогда и договорим. Принести тебе что-нибудь? Книги, газеты, фрукты?

– Нет, спасибо. Приходите сами, я очень хочу дослушать вашу историю.

Андреа Кантор ласково погладила тыльной стороной ладони щеку Саши, ободряюще улыбнулась и пошла к выходу.

Глядя сзади на стройную, подтянутую фигуру, мало кто мог бы отнести эту энергичную женщину к поколению пенсионерок.

„Время убивать и время исцелять“ ⁴⁾

Глава 6      Флоренция, Тоскана 1490

– Чтобы вы знали, маленькие лентяи, Томмазо ди сер Джованни ди Гвиди был таким же беспечным, часто рассеянным, а также непрактичным, как некоторые из вас. Но! – старый Бертольдо ди Джованни поднял кверху скрюченный артритом указательный палец и покачал им из стороны в сторону, призывая учеников к вниманию. – Господь одарил его величайшим талантом. Все его существо жило одним только искусством, а душа – темами, которые он выбирал для бессмертных картин. Он был влюблен в выбранное дело, отдавал ему все время.

Он отдал бессмертным картинам жизнь.

За отрешенность от земного и преданность любимому делу, видные с юных лет, его прозвали Мазаччо, странный чудак. Те, кто любил этого чудака, относились к нему с уважением и почтением. Те, кто завидовал его таланту – с презрением.

Великий, великий живописец… Известнейший мастер Флорентийской школы живописи. Он первым разрешил изображенным на картинах апостолам стоять во весь рост.

Поставил их на всю ступню.

Поколения художников до него не знали слова перспектива и изображали апостолов, стоящих на носках. Тогдашние неучи-скептики душили его новшество в объятиях недоверия, пессимизма и зависти. Вопреки нападкам, Мазаччо доказал, что целостность его картин не нарушилась даже на сотую часть браччо⁵⁾.

Великий Мазаччо первым начал изображать фигуры людей в перспективе. До него никто этого не делал и не умел. Первый! Он стал самым первым! Наш земляк был верным католиком и сюжеты для своих бессмертных картин брал из Деяний апостолов. К сожалению, Господь несправедливо забрал Томмазо к себе таким молодым. Бедному Мазаччо едва исполнилось двадцать семь лет. Ах, какая потеря для Флоренции, какая потеря для Италии…

Никто в мире не завидует серости. Это так.

Завистники идут по пятам только за талантливыми, лучшими и выдающимися. В народе давно поговаривают, что и тут не обошлось без яда, который подсыпали завистники в еду Мазаччо… Слухи не возникают на пустом месте, но правды нам не узнать никогда.

Что за несчастная судьба…

У вас, зеленой поросли, пока недостает фантазии увидеть темы своих будущих картин. Откройте пошире глаза, и ваши застоявшиеся мозги зашевелятся и оживут при копировании картин великого Мазаччо. Вот этим и займетесь.

Старый Бертольдо прислонил голову к рукам, охватившим деревянный посох и замолчал, задумавшись. Редкие полудлинные волосы, выбивающиеся из-под малиновой шапочки, прикрывающей голову, расползлись белой паутиной по темному платью.

Ученики, собравшиеся после сиесты в церкви Санта Мария дель Кармине, молча переглядывались. Учитель велел им собраться в капелле Бранкаччи для копирования фресок Мазаччо. Днем раньше каждый их них уже знал, какую из картин будет изучать и срисовывать. Всего в этой капелле Мазаччо успел полностью закончить шесть фресок – именно на них обращал пристальное внимание пришедшей молодежи их учитель.

Юноши стояли неплотной группкой и обсуждали сцены из жизни святого Петра, впервые увиденные в капелле. Кому-то понравились живо написанные головы с отчетливо изображенными на лицах эмоциями. Другие зачарованно смотрели на сцену исцеления больных. И всех до единого поразила картина, на которой Петр по приказанию Христа извлекает деньги из живота рыбы, чтобы заплатить ими подать. Юноши взволнованно переходили от картины к картине, захваченные величием сюжетов, фантазией и тонкостью работы мастера.

Но это было вчера.

Сегодня же их настроение кардинально изменилось. После обеда с большим кувшином молодого вина, будущие скульпторы старались сдержать веселье. Они тихонько прыскали в кулаки, наблюдая за кривляниями Торриджано, который тайком передразнивал медлительного учителя. Один только Микеланджело, усевшись на принесенную с собой трехногую табуретку, сидел в сторонке, копируя часть понравившейся фрески.

Из высокого окна на него падал рассеянный свет.

Учитель, будто не замечая общего веселья, оторвал голову от посоха и продолжил вести негромкое повествование. Капелла Бранкаччи навевала на него воспоминания о прошедших молодых годах. Старому скульптору были приятны неторопливые мысли о долгих часах, проведенных с давно ушедшим в мир иной Донателло. Старик остро чувствовал принадлежность к великому, вечно юному Мазаччо тем, что Донателло был их общим учителем. Это он, их знаменитый учитель и скульптор, оставил след в истории Италии своими произведениями, полными суровой правды жизни и натурализма. Донателло претил придуманный мир аристократической красоты, полный искуственно навязанной романтики и условностей – этим он и стал велик. Бертольдо ди Джованни гордился тем, что имеет прямое отношение к громким именам флорентийских знаменитостей. Но особую гордость вызывали в нем мысли о том, что и его скульптуры останутся для следующих поколений флорентийцев образцами великих творений…

– Франческо, не забывай, что ты в церкви, а не на увеселительной прогулке. Тебе понадобятся глаза, уголь для рисования и голова для размышлений, а не развесистые уши, чтобы слушать глупости соседа. У меня есть хорошее средство помочь твоей голове побыстрей думать, а рукам побыстрей работать.

Бертольдо ди Джованни неожиданно резво поднялся со скамьи, на которую присел, беседуя с учениками, и, размахнувшись, стукнул Граначчи посохом по спине. В капелле раздался громкий звук удара палки о костлявую спину. Звук эхом ринулся вверх под высокий свод и неприятным шумом сухого гороха упал вниз.

Старик тут же обернулся к другому ученику:

– А ты, Торриджано, помни, что готовишься стать скульптором, а не придворным шутом. В тебя Господь при рождении вложил больше высокомерия, чем таланта. Подумай над тем, чего же ты действительно хочешь добиться в жизни. Хочешь остаться в моей школе – добавь побольше прилежания и послушания. Ты слишком молод и быстр, поэтому за твоей спиной я прыгать не стану. Имей в виду – это последнее предупреждение. Ты мне окончательно надоел своими мальчишескими выходками.

Бертольдо ди Джованни тяжелым медленным шагом обошел капеллу, опираясь на посох, заглянул в каждый угол. Постояв несколько минут в раздумье, он сказал, обращаясь к притихшим ученикам:

– Каждый из вас приступает сейчас к копированию фрески, которую выбрал вчера. У кого не хватит духу на всю картину, пусть возьмет один-два понравившихся сюжета. На ваших картинах я хочу увидеть фигуру человека, позу, выражение лица. Не увлекайтесь копированием деревьев или картин природы. Знаю, что каждый из вас умеет неплохо рисовать. Мы пришли сюда не за этим. Я хочу, дети мои, чтобы вы поняли, как правильно изображается человек на плоской перспективе. Это знание понадобится вам позднее. Его вы вложите в свои творения и будете высекать в камне. Мне нужно, чтобы вы научились показывать живого человека, живое лицо и живые позы так, как показал это Мазаччо.

Копируйте гения, пока не доросли до его уровня.

Учитесь, работайте и открывайте силу в работе. Двигайтесь вперед. Работайте без устали. Только так можно открыть волшебство и дар, вложенные в каждого человека Создателем.

Другого пути у вас нет.

Глядя на отражение в воде, нельзя познать свои возможности.

Вы нанесете оскобление своей будущей жизни, если будете лениться и отлынивать от моих заданий. Запомните, божьи создания: люди, имеющие много свободного времени, смогут мало достигнуть в жизни.

Лень – смертный приговор любому гению.

Талант не бывает ленивым.

Поэтому вы будете работать каждый день до седьмого пота, без выходных. Я хочу, чтобы имя каждого из вас осталось в истории Флоренции. В истории Италии.

Мне осталось немного жить, но даже после моего ухода я хочу гордиться каждым из моих учеников. А теперь приступайте к работе. У вас достаточно времени. Солнце зайдет еще не скоро.

Старый скульптор развернулся и пошел к выходу из капеллы. Вскоре послышался легкий скрип и звук закрывающейся тяжелой двери церкви.

***

После ухода учителя юноши разобрали принесенные с собой табуретки и стали устраиваться каждый у выбранной фрески. Все подручные материалы лежали в большом плоском блюде, откуда каждый мог брать то, что ему необходимо. Часть учеников уселась, часть осталась стоять, поставив ногу на скамечку для молящихся и положив на колено альбом. Все начали работу, кроме Торриджано.

В него сегодня будто вселился бес.

Высокий, стройный и красивый, юноша отличался надменным характером, быстро выходил из себя и становился агрессивным. Он выказывал особенное расположение тем из товарищей, кто слабее его разбирался в сложных заданиях и не умел превзойти его в мастерстве. Их он защищал, если сиюминутная защита казалась ему выгодной. Тех же, в ком чувствовались упорство и прилежание, он старался при любом удобном случае задеть обидным словом. Те из молодых людей, кто пытался ему возразить или защитить себя, нередко получали тумака. Впрочем, нужно отдать должное – Торриджано мог работать долго и терпеливо, да и силы ему было не занимать. Любимых материалов будущий скульптор выбрал два: кроме камня это оказалась глина. Из под его рук выходили красивые фигуры и композиции, заслужившие похвалы учителя. Каждая похвала вызывала у юноши огромное чувство гордости, на похвалы же другим ученикам он реагировал очень чутко и болезненно. Сложный, но такой предсказуемый характер.

Зависть уютно прилепилась к теплому боку Торриджано.

С приходом в группу пятнадцатилетнего Микеланджело, Торриджано с первой минуты стал присматриваться к нему, чтобы понять, к какому разряду товарищей причислить незнакомца. Через короткое время неприятное подозрение закралось в душу: новый ученик вполне может стать конкурентом. Ненависть захватила Торриджано в свои жесткие объятия. Его стала раздражать в Микеланджело любая мелочь. Не нравился его маленький рост и хрупкое телосложение. Торриджано неприятно удивляла упрямость в работе нового ученика. Заставляла сжимать зубы его прилежность в получении знаний и трудолюбие в выполнении заданий. У него вызывало головную боль то, что новичок тайком по ночам и праздникам рисовал у себя дома, вместо того, чтобы спать досыта, веселиться и пить вино с друзьями.

Но особенно задевало Торриджано то, что Микеланджело часто задирался сам, никогда не показывал страха, а на грубость отвечал грубостью. Особенную неприязнь вызывало то, что новый ученик время от времени осмеливался критиковать работы великих мастеров, которые копировала группа. Такое высокомерие поневоле заставляло чесаться кулаки.

Торриджано не мог понять, почему работы Микеланджело оказываются самыми лучшими в группе, ведь тот проводит ночи без сна и даже по праздникам не отдыхает. Простая мысль, что чем прилежнее работать, тем быстрее придет мастерство, как-то не приходила в красивую голову завистливого ученика.

За прилежанием и новыми идеями Микеланджело внимательно наблюдал не только его товарищ по Школе, но и Лоренцо ди Пьеро де Медичи, владелец Сада Медичи и основатель Школы скульпторов. После того, как юный художник за три дня смог высечь из мрамора голову старого фавна, чем совершенно очаровал Лоренцо де Медичи, тот пригласил подростка жить у себя во дворце. Явное благоволение правителя Флорентийской Республики к младшему ученику Школы скульпторов явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения Торриджано.

«Не может быть, чтобы меня, умного, красивого и талантливого, Лоренцо Великолепный предпочел недоросшему выскочке. Неужели господин не знает, что у Микеланджело совершенно несносный и необщительный характер? Знал бы он, что его любимчик по ночам не спит, а сидит над своими рисунками, а это уже похоже на колдовство. Нельзя, нельзя выбирать любимчиков, если они не заслужили этого…»

Злые мысли неудовлетворенной зависти бродили и спотыкались, как пьяница после обильного возлияния, в голове Торриджано. Они кипели, сжимали голову железным обручем ревности и заставляли душу трепетать от переполнявших ее неуправляемых чувств…

Ученики, расположившиеся в капелле Бранкаччи, давно приступили к заданию, данным учителем и усердно копировали каждый свою тему. Только Торриджано, зло отпихнув табуретку ногой, скрестил руки на груди и уставился на мраморную загородку перед входом в капеллу. Ему совсем не понравилось последнее замечание учителя, сделанное при всех. Обиду он не собирался терпеть даже от старого учителя.

Настроение было испорчено, работать не хотелось, на душе скребли кошки.

Наконец, чтобы хоть как-то ослабить внутреннее напряжение и выпустить пар, он беспечным шагом направился к товарищам. Подойдя к сидящему с краю Джулиано Буджардини, заглянул к нему через плечо.

– Наш тихоня Джулиано выбрал копировать папский престол! Хм, интересно! Ты наверняка сам хотел бы посидеть на нем, да? Давай-давай, старайся, может быть тебя после этого тоже отметит наш покровитель и пригласит облизать маленькую ложку после десерта.

Как бы нечаянно Торриджано подтолкнул бедром локоть сидящего товарища и испортил тщательно выписываемую им деталь. Быстро отвернувшись, будто ничего не произошло, задира прошел дальше к соседу. Одного взгляда на пустой лист, лежащий на дощечке хватило, чтобы увидеть еще не начатую работу. Удовлетворенно хмыкнув, он отправился дальше. Торриджано подошел к Лоренцо ди Креди, но обижать или критиковать довольно сильного молодого мужчину открыто не решился. Достаточно громко, чтобы каждый смог расслышать его слова, он процедил сквозь зубы:

– Возможно, ты тоже когда-нибудь станешь таким же великолепным, как наш любимый Мазаччо, как знать. Учитель всегда хвалит твои работы.

Все эти телодвижения, замечания и откровенные издевки оставляли после себя неприятный осадок, но пока никто не решался одернуть забияку. Франческо Граначчи, догадывающийся, чем вызвано недовольство Торриджано, решил попробовать остановить надвигающийся скандал. Он снял с колен дощечку с листом, на котором рисовал, прижал к бедру и сказал примирительным тоном:

– Ну что ты ко всем цепляешься? Лучше принимайся за работу. Завтра с утра учитель проверит наши рисунки и будет недоволен тобой. Нельзя специально нарываться на неодобрение учителя. Ты же слышал, он тебе предупредил в последний раз.

– Кто это здесь выступает? А-а-а, Франческо, лучший друг любимчика нашего патрона Лоренцо. Может быть, твой Микеланджело приносит тебе по дружбе объедки со стола Медичи? Они, наверное, очень вкусные, с кусочками мяса, да и вино не такое кислое, как нам подают.

– Оставь в покое Франческо, – раздалось из глубины капеллы. Микеланджело оторвался от рисунка и поднял голову. – Если хочешь оскорбить меня, то обращайся напрямую. Зачем впутывать сюда остальных?

– Микеле, успокойся, – привстал с табуретки Граначчи. – Никто не хотел тебя задеть или обидеть.

– Сядь, Микеле, а то от обиды лопнешь, – передразнил Торриджано писклявым голосом и добавил, обращаясь к Буонаротти: – Тебе наверняка живется неплохо в имении нашего покровителя? Скажи, чем особенным обратил ты на себя внимание Лоренцо Великолепного? Может быть, по ночам ты расписываешь цветочками его ночной горшок? А, может быть, ты особо красиво вылизываешь тарелку после еды? Ты ведь рисуешь намного хуже меня, так почему вдруг такая честь?

Пока Торриджано произносил задиристую речь, явно показывающую, как у него чешутся кулаки, Франческо Граначчи с тревогой смотрел в сторону друга.

Тот, сидя на табурете, сделался бледным.

Его руки с такой силой сжимали дощечку для рисования, что костяшки пальцев сравнились по цвету с лицом. С последними словами обидчика Микеланджело стал медленно подниматься с табуретки, явно намереваясь ответить на оскорбление. Франческо, зная наверняка, что более сильный, крепкий и высокий Торриджано может изувечить друга, попытался встать между ними.

– Послушайте, сейчас кто-нибудь зайдет в церковь. Они увидят и услышат вашу ругань, а браниться в Храме Божьем не пристало. Если же о ссоре узнает учитель, не сносить нам всем головы. Успокойся, Торриджано, давайте дальше работать, солнце скоро сядет. Микеле, посмотри, что-то у меня голова на рисунке не получается…

Как Франческо ни старался предотвратить надвигающуюся ссору, самому ему попадать под руку завистливого и озлобленного Торриджано не хотелось. С прижатой под мышкой дощечкой он благоразумно отошел в сторону и встал спиной к стене. Зачинщик ссоры медленно, но верно приближался к объекту ненависти, Микеланджело, и теперь стоял от него совсем рядом.

– Послушай, Торриджано, тебя лично я никогда не оскорблял. И хотя ты меня постоянно задираешь, драться с тобой не собираюсь. Если у тебя сейчас плохое настроение, это не значит, что ты и другим должен его испортить. Но если ты еще раз заденешь меня или нашего Лоренцо Великолепного, щедростью которого мы здесь постигаем великое искусство, то… – Микеланджело замолчал, подыскивая подходящие слова.

– То что? – ехидно спросил Торриджано и сделал еще полшага вперед. – Присядешь от страха? А может быть, побежишь жаловаться?

– Нет, тебя я не боюсь и жаловаться не буду. Лоренцо знает, что я – самый лучший, поэтому и взял меня от прежнего учителя Гирландайо. Запиши себе на лбу, что тебе никогда не сравниться со мной ни в рисунке, ни в ваянии, – невысокий Микеланджело стоял нахохлившимся птенцом и смотрел на противника снизу вверх. Глаза его светились гордостью, за которой скрывалась изрядная доля страха.

– Ах, лучший? Ах, не сравниться?

Торриджано захлебнулся от ненависти. Глаза его сделались огромными, рот перекосился, рука резко поднялась и огромный кулак со всей силой врезался прямо в переносицу Микеланджело.

Раздался неприятный и громкий хруст ломающихся костей.

От прямого злобного удара несчастный подросток отлетел к каменной стене и, ударившись со всего маха о нее затылком, упал без сознания на пол. Ученики, молча наблюдавшие за ссорой, не успели вмешаться и застыли на месте. Удар оказался настолько неожиданным и сильным, что привел всех в оцепенение.

Звук громкого и отчетливого хруста костей, а затем тупой стук головы о стену заполнили тишину церкви Санта Мария дель Кармине. Разрывающие сердца звуки отскочили от стен, завернулись в спираль, взлетели и затерялись в высоком куполе капеллы, отзываясь физической болью в ушах. Стоящие испуганной стайкой ученики со страхом смотрели на лежащего на полу товарища и не знали, что же предпринять.

На месте, где минуту назад у Микеланджело был нос, между разорваной в нескольких местах кожей теперь выпячивались наружу острые белые кости. Судорожное месиво, состоящее из разорванных связок, костей, мышц и кожи, пульсировало и изрыгало из себя быстрые ручейки крови. Из приоткрытого рта лежащего без сознания мальчика стекала на пол алая кровь.

„Время любить и время ненавидеть“ ⁶⁾

Глава 7      Франкфурт на Майне, Германия

Прикованный к кровати Глебов со вчерашнего дня не отрывал взгляда от окна. После ухода соседки короткий солнечный день потух, уступив место сумрачному вечеру осени. Небо нырнуло в плотные серые тучи и распахнуло городу мокрые объятия, равнодушно обсыпая его щедрой водяной пылью. Иногда дождь усиливался и по стеклу начинали сердито стучать крупные капли, недовольные тем, что с другой стороны невидимой прозрачной преграды сухо, тепло и светло.

Время до следующего прихода Кантор Саша провел, размышляя об их последнем разговоре. Прагматичный ум молодого мужчины поразила история об отступлении смертельной болезни. Соседку он знал около полугода и успел убедиться, что она честный и открытый человек. После нескольких встреч на зеленой террасе и откровенных разговоров, оснований ей верить оказалось у него достаточно. С другой стороны, в чудеса молодой мужчина не верил, сказок не читал, фантастические фильмы не смотрел, относительно существования Бога особо не задумывался, поэтому история о странном, на его взгляд, излечении не давала покоя.

Ожившие портреты, написанные приемным отцом и выставленные в Музее Совести, в расчет младший Глебов не брал. Совесть оставалась для него оборотной стороной жизни незнакомых ему людей. Она непонятно каким образом пришла из потустороннего мира, но интереса, кроме делового, до сих пор в Глебове не вызывала.

О проявляющихся силуэтах Совести на портретах знали они с отцом, не считая изображенных на них. С этим знанием он вырос, поэтому считал явление сверхестественных сил нормальным. Привычным, как утренняя булочка в завтраку. Как хорошо начищенные туфли. Как носовой платок в кармане.

Совесть из потустороннего мира, как зеркало жизни.

То, что с портретов стекали вниз кровавые слезы, рамы корежились и захлебывались от криков боли, протягивали наружу уродливые пальцы, обагренные кровью, не вызывало у Глебова-младшего особого удивления.

Человек, живущий под горой мусора, видит мир неряшливым.

Фокусник в чужих движениях рук видит только конкурента.

Здоровому человеку сложно поверить в болезнь.

Глебов-младший знал о живых портретах и это знание воспринимал, как норму.

Иногда, правда, он задавал себе вопрос: а захочет ли он сам иметь портрет, написанный отцом? Ответ приходил после недолгих раздумий: нет. Особых проступков он за собой не помнил, но рисковать без надобности все же не хотел.

«Совесть должна оставаться более интимной тайной, чем секс или рождение ребенка. Акт любви люди сумели сделать прибыльным бизнесом, выпячивая отталкивающие картинки механического секса на экранах и видео. Рождение ребенка давно связано не с тайной, а с раскинутыми ногами и безобразной вагиной, изрыгающей из себя кусок кричащего мяса…

Человек извратил свою великую суть, оголил себя так, что стал даже себе неинтересен. Совесть – пока единственное, что не выставлено на продажу. Вот она – действительно загадка. И каждый волен разгадывать эту загадку в одиночестве».

Время от времени Глебов-младший все же позволял себе подобные размышления. Они являлись атрибутом его плана для созданной Академии Гениев. Здесь не было ничего личного. Только работа. Только бизнес.

***

Андреа Кантор пришла, как и обещала, после обеда. С ее приходом в стерильную больничную комнату ворвался забытый запах дождя и мокрых деревьев. Она скинула с руки покрытый каплями плащ и повесила на крючок у входа в палату. Новый ярко-желтый кардиган показался Глебову большим солнечным зайчиком, нечаянно прыгнувшим в белую комнату. Он даже мотнул головой, чтобы отогнать отчетливое видение. Кантор быстрым шагом прошла к кровати, наклонилась и легко коснулась щекой щеки лежащего. От приятного запаха свежести Саша на миг прикрыл глаза и задержал дыхание, стараясь подольше оставить его в себе.

– Надеюсь, сегодня твое самочувствие намного лучше, чем вчера, позавчера и неделю назад, – напевно произнесла гостья, одновременно доставая из сумки два пахучих мандарина и мехового хомячка со смешной рожицей.

– Да, мне лучше. Спасибо за подарки, но мне не пять лет и с плюшевыми мишками я давно не играю, – сдержанно сказал мужчина и усмехнулся.

– Вообще-то это не мишка, а говорящий хомячок. Я подумала, что тебе одному тут скучно и время от времени можно немного развлечься разговором.

Андреа Кантор щелкнула рычажком и сказала, обращаясь к игрушке:

– Доброе утро!

– Доброе утро! – тут же ответил зверек смешным голоском и хихикнул.

– Как самочувствие? – Последовал вопрос.

– Как самочувствие? – Вопрос повторился.

– Отлично! – Женщина не успела засмеяться, как раздалось Отлично и задорный смех зверька.

Посмотрев на кисловатое выражение лица больного, Кантор отключила батарейку игрушки, поставила на тумбочку и присела рядом с кроватью.

– Саша, расскажи, что тебя гложет? Врачи сообщили что-то новое?

– Ничего они не сообщили, – с этим вопросом на Глебова опять рухнула реальность сегодняшней жизни и больно придавила к кровати. – Как только порезы затянутся, кости встанут на место, а голова после сотрясения придет в норму, то могу выписываться домой. Только вот ответ на вопрос: что я там буду делать, они не знают. Из комнаты на балкон кататься и обратно?

А что будет с проектом в Германии? С моей работой в России? Как я покажусь родителям на глаза? А друзья? Неужели им будет нужен друг-калека? Про девушек я молчу. Ни одна не захочет связать свою жизнь со мной. Жить одиноким волком? Отец меня точно сочтет за неудачника. Не нужно мне все это, не хочу…

В комнате повисла тревожная тишина. Молодой мужчина чувствовал, что напрягает своими проблемами практически постороннего человека, но остановиться не мог. Ему нужно было выплеснуть наружу злость на аварию, недовольство врачами, не сумевшими помочь, беспокойство по поводу текущих дел. Но самое главное – его терзал огромный, охвативший каждую клеточку тела страх. Страх жить не так, как раньше.

Страх остаться получеловеком.

Страх потери нормального будущего.

Этот страх отнимал не только сон и аппетит, но и возможность трезво размышлять. Любая разумная мысль, не успев полностью сформироваться, тут же начинала раздуваться и принимать размеры вселенского ужаса, теряя первоначальное значение. Глебов находился в состоянии ребенка, подвернувшего ногу в темном лесу: кругом боль, одиночество, незнакомые подозрительные шорохи, неизвестность и ни одной живой души. Что, кроме страха, можно чувствовать в подобной ситуации? Мозг дрожал от непосильного напряжения. Тело отказывалось подчиняться.

Жизнь сворачивала на другие рельсы.

Андреа Кантор прекрасно понимала состояние больного. Приговор к инвалидному креслу – не самая лучшая перспектива для полного сил и идей мужчины. К этому нужно добавить чужую страну с чужими порядками, ни одного родственника или близкого человека, перед которым не стыдно поплакать.

Перспектива не из веселых.

Впрочем, она также понимала, что помочь себе может человек только сам. Свою задачу она видела в том, чтобы аккуратно подвести Сашу к правильному решению. За эту сложную задачу она взялась не потому, что была отъявленной альтруисткой. Кантор считала не просто важным, а обязательным долгом ответить на когда-то полученное добро таким же добром, поддержать другого в большой беде, так же, как и ее когда-то поддержали, помогли, спасли от смерти. Теперь пришло ее время отдавать добро дальше. Она не знала, прислушается ли к ее словам чужой, в сущности, мужчина. Вперед ее толкала вера в успех и сострадание к соседу, так похожему на покойного сына.

Видя, что Глебов не отреагировал должным образом на игрушку, призванную развеселить, она сменила тактику.

– Саша, ты знаешь, кто такие самураи? – Неожиданный вопрос вызвал неподдельный интерес. Больной поднял голову и с любопытством посмотрел гостье в глаза. По неуверенному, еле заметному кивку Кантор поняла, что информацией он владеет слабо. – Хорошо. Даже если ты много знаешь про японских воинов, я просто напомню об их законах. Самураи – военное сословие мелких дворян. Это не простые крестьяне, а особая каста воинов, имеющая свой кодекс. Он называется Бусидо. Их кодекс раскрывает смысл добра и зла, определяет нравственные ценности жизни, то есть всего того, что воины считают наиважнейшим. С самого детства в Японии учат мальчиков, призванных стать самураями, видеть в чашечке распустившегося цветка вечность, уметь составлять стихотворные формы хайку, уметь слышать, как двигаются по небу облака…

Женщина внимательно посмотрела на устремившего глаза в потолок больного и озабоченно спросила:

– Если я тебя утомляю разговорами, то могу уйти, ты только скажи.

Ответ последовал мгновенно:

– Нет, Андреа, пожалуйста, не уходите. Мне со вчерашнего дня тяжело поворачивать голову в вашу сторону, что-то в шее хрустнуло во время гимнастики. Это скоро пройдет, уверен. Говорите, мне интересно слушать ваши истории, а на голову не обращайте внимания.

– Так вот, – Андреа заботливо поправила подушку, чуть подняла ее вверх и продолжила: – Мне сложно сейчас вспомнить все, о чем я когда-то читала, но некоторые правила несгибаемых воинов запомнились мне на всю жизнь. Одно из них настолько запало в душу, что однажды помогло мне вернуться в жизнь. Запомни, мальчик, что глубина и серьезность болезней и несчастий определяется нашим отношением к ним. Если мы верим, что жизнь с горем закончилась, она закончится. Если же мы соберем все силы и переступим через черную полосу, то жизнь заиграет новыми красками.

Мы сами решаем, чего хотим.

Я, кстати, нашла у самураев правило, которое полностью совпадает со словами из христианского Евангелия. Самураи утверждают в Бусидо, что человек всегда сможет достичь цели, если проявит решимость.

Решимость, вложенная в слово, сотрясет небо и землю.

Нужно так понимать, что речь в данном случае идет о вере в себя. То же самое сказал Христос: если иметь веру с горчичное зерно и сказать горе – перейди отсюда туда, то она перейдет и не будет ничего невозможного. Тебе нужно поверить в себя, в свои силы и ты сможешь свернуть горы. Просто поверить в себя. Немного, правда?

– О, да, самая малость, – на лице Глебова появилась язвительная усмешка. – Только вот каким образом поверить в свои силы, если врачи убили эту веру приговором? Не верить профессионалам? Вы-то не врач…

– Да, не врач. Но я излечилась и хочу помочь тебе, поэтому говорю: никогда не верь приговорам. Врачи часто ошибаются. Они не Боги, а обыкновенные люди. Просто за их ошибки приходится расплачиваться нам. Расплачиваться здоровьем, а иногда жизнью. Печально, правда? – Кантор вздохнула, погладила руку Глебова и продолжила: – Ты умный и гордый мальчик, Саша, а теперь послушай сюда. Одно из правил самураев гласит: орел не подбирает брошенные зерна, даже если умирает с голоду.

Не подбирай ничего, что бросают тебе другие, добывай знания-зерна сам.

Ты – гордый орел и я верю в тебя. Поверь и ты. Помоги себе!

Андреа увидела, как по щеке беспомощно лежащего мужчины потекли слезы. Набухшие капли, слегка подрагивая, выкатывались из глаз и медленно стекали по щекам вниз, оставляя на них влажные блестящие дорожки. Гостья не спеша достала из сумки пакет бумажных носовых платков, вытянула один и осторожно промокнула влагу. Оставив платок у шеи больного, она положила теплую руку на его руку и почувствовала, как он сжал ее.

– Что же мне теперь делать? Я так хочу встать в этой проклятой постели! С чего начать, подскажите – я сделаю все, что вы скажете. Все!

– Дорогой мой! – Сердце женщины невольно сжалось при виде плачущего мужчины. – Извини, сейчас мне нужно идти, но наш разговор не окончен. У самураев есть золотое правило: если не знаешь, как поступить, просто сделай шаг вперед. Я помогу тебе встать, но первый шаг ты должен сделать сам.

„Время родиться и время умирать“ ⁷⁾

Глава 8      Палермо, Италия

Джулиана Масси к двадцати трем годам выросла в красивую стройную девушку. Она знала о своей привлекательности хотя бы по тому, что успела вежливо отказать нескольким претендентам на руку и сердце. «Мне нужно закончить университет, а потом думать о муже и детях», – отделывалась она расхожей фразой от очередного кавалера. По утрам, вставая у огромного зеркала в ванной комнате, отделанной бело-розовой плиткой, девушка с удовольствием рассматривала хорошо и пропорционально сложенную фигуру, красивые черные глаза, полные чувственные губы и изящной формы аккуратный нос. С особым вниманием разглядывая лицо, Джулиана исподволь бросала взгляд на едва заметную родинку, выросшую над верхним уголком губы. Даже ее хозяйке было понятно, до чего сексуально смотрится маленькое темное пятнышко, привлекая к лицу практически все мужские взгляды. Студентка притворно вздыхала, брала из шкафа костяную щетку для волос, изготовленную по специальному заказу отца, и начинала медленно расчесывать волнистые полудлинные волосы. Ей нравилась сегодняшняя жизнь в семье и менять ее на замужество пока не входило в планы.

Пять лет назад Джулиана избрала, к огромному удовольствию и облегчению отца, учебу на факультете искусств. Семья порадовалась выбору, но, узнав, что дочь хочет учиться во Флоренции, дон Масси недовольно поморщился:

– Неужели культуру Италии можно изучать только во Флоренции? Джулиана, подумай, может быть ты захочешь учиться в Риме. Хотя я сам не люблю суету нашей столицы, но она намного ближе к Палермо и я мог бы часто навещать тебя там на нашей яхте. Во Флоренции даже моря нет. Как девочка, выросшая на острове, сможет жить долгие годы учебы в сухом городе? Ты бы меня порадовала еще больше, если бы осталась учиться в Палермо. На Сицилии замечательный университет и у меня там много друзей. Подумай нам этим, дочь моя и не огорчай отца понапрасну.

Джулиана знала, как сильно любит ее отец и не сомневалась, что он примет любое ее решение. Огорчать семью ей не хотелось, но и оставаться в Палермо – тоже. Девушка постоянно чувствовала навязчивую опеку отца и тетки, связывающие по рукам и ногам. Ей хотелось больше свободы и независимости, хотелось посмотреть другой мир, познакомиться с новыми людьми, понять и узнать неизведанное. Энергия, бурлящая в молодом теле, рвалась на волю. Стены родного имения давили, заставляли вытягивать шею и вставать на цыпочки, чтобы за их пределами отыскать другой, непохожий на сегодняшний, мир.

Упорство и целеустремленность девушка унаследовала от отца. Он знал об этом, поэтому особо отговаривать дочь от принятого решения не собирался. Он совсем не хотел ссориться или давить авторитетом. В душе Данте Алессандро был уже рад тому, что им с Перлитой удалось подвести Джулиану к им же выбранному решению. Выбор дочери изучать в университете культуру Италии добавляла ему отцовской гордости. Где – это был уже другой вопрос.

После долгих дискуссий, сопровождаемых доказательствами правоты с каждой из сторон, дон Масси все же дал согласие на учебу во Флоренции. Взаимный компромисс принес спокойствие в семью Масси. Впрочем, просто так сдаваться глава семьи не собирался. В обмен на не устраивающее его место учебы дочери он взял обещание, что на семейные и традиционные праздники Джулиана будет в обзательном порядке прилетать домой. К завуалированному требованию дон добавил карамельку в виде щедрой финасовой поддержки. Хитрый отец также предложил дочери привозить с собой новых друзей – места в поместье более, чем достаточно. Окрыленная успехом, молодая студентка упаковала вещи, вскинула на плечо изящный рюкзак и села в самолет, летящий во Флоренцию. Счастье и долгожданная свобода от опеки семьи окрыляла девушку.

Джулиана росла послушной дочерью. Основное время она проводила во Флоренции, где отец снял для нее небольшую отдельную квартиру. Учеба, новые друзья и впечатления кружили голову, но о родных девушка не забывала никогда. Она знала: ее всегда с нетерпением ждут в Палермо и это чувство приятно согревало душу. Домой Джулиана прилетала на Рождество и каникулы, а иногда просто на выходные, чтобы порадовать домашних.

***

Дон сидел на террасе и ждал дочь, которая должна была появиться к завтраку в любую минуту. Как он любил ее, когда она была дома! Он гордился ее смышленностью и вместе с тем развитием и углублением интересов, приобетаемых во Флоренции, в нужную ему сторону. Он многое пропустил в ее воспитании и теперь часто желал более активно участвовать в жизни дочери. Сейчас их отношения стали намного ближе, чем когда-либо прежде. Влиятельный дон знал, что их быстрому сближению способствовало не столько обоюдное доверие, сколько общая любовь к итальянскому искусству, интерес Юлианы к исследованиям исскуства, которому она посвящала основное время. Сам дон Масси более двадцати лет занимался коллекционированием произведений искусства и за эти годы научился неплохо разбираться в них. А началась эта любовь так прозаично…

Вначале увлечение искусством выглядело просто собирательством и неплохим вложением денег. Он приобретал картины неизвестных мастеров потому, что они ему нравились. Приобретал чаши, уцелевшие скульптуры с раскопок Помпей потому, что они ценились как престиж. Ему привозили старинные женские украшения и он покупал их, потому что считал золото вечным мерилом богатства.

Через несколько лет после начала коллекционирования дон Масси приехал в Ватикан. Ему захотелось увидеть воочию знаменитую тиару вновь избранного понтифика. Сицилианец нанял гида на целый день, чтобы тот не только провел с ним экскурсию по Ватикану, но подробно рассказал о богатствах самой маленькой, самой загадочной и закрытой страны мира. Сам дон кроме газет, каталогов искусства и аукционов, ничего не читал. Нужную информацию он обычно получал от людей-профессионалов.

Гвидо, средних лет консервативно одетый невысокий мужчина, внешне сразу понравился Данте Алессандро. Опытный гид не подобострастничал перед богатым клинтом, а внятно объяснил выбранный маршрут по знаменитым местам Ватикана с приблизительным временем нахождения у каждой достопримечательности. Дон Масси внимательно слушал грамотную речь и мысленно сделал себе комплимент за правильный выбор проводника.

После нескольких часов интересной, но объемной информации, дон Масси пригласил Гвидо на следующий день повторить экскурсию.

– Признателен за интересное и с пользой проведенное время, дорогой друг. Сам я нечасто выбираюсь из Палермо, поэтому поездка в Ватикан произвела на меня большое впечатление. Не могли бы мы завтра еще раз пройтись по интересным местам? Надеюсь, у вас будет что рассказать нового, а у меня появится возможность не спеша запомнить информацию. Да, у меня есть большая просьба. Мне бы хотелось вчерашнюю и сегодняшнюю экскурсии получить в отпечатанном виде. Надеюсь, это не займет много времени и усилий. Небольшие причуды любопытного туриста не займут у вас много времени и не оттянут мой карман.

– О-о, господин Масси, я с удовольствием сделаю такую работу. Если вы оставите адрес, куда прислать рукопись, то получите ее в течение недели. По желанию, я могу продублировать информацию и записать на пленку. Сообщите мне ваше решение. И спасибо за доверие.

Гвидо оказался не глупым человеком и прекрасно понял, что скрывается за словами не часто выбираюсь из Палермо. Работая с туристами много лет, он давно привык определять по внешнему виду финансовое положение и социальный статус клиента.

С этого глубоко запавшего в душу богача путешествия в Ватикан начался другой отсчет времени. Дон Масси неожиданно понял, что ему интересно знакомиться с великой итальянской культурой, проникаться ее величием, узнавать несоразмеримую деньгами ценность. Совсем другими глазами взглянул он теперь на собственную коллекцию. Оказалось, что она нуждается не столько в дополнении, сколько в профессиональной оценке. У начинающего коллекционера возникла потребность определиться, наконец, с направлением искусства, куда инвестировать пристальное внимание и вкладывать большие денежные средства.

Не называя настоящих имен, через своих людей он пригласил в поместье искусствоведа из Рима, чтобы тот взглянул на гордость хозяина, дал ей первоначальную художественную оценку и проконсультировал относительно дальнейших шагов коллеционера. Из осторожности дон Масси не назвал своего настоящего имени и предупредил домашних, чтобы приглашенный профессор даже не догадался, чью коллекцию оценивает. Несколько объектов предприимчивый сицилиец приобрел незаконным путем и совсем не хотел, чтобы эта информация вышла за стены дома. Он понимал, что большие деньги и полная анонимность могут похоронить любопытство любого человека и купить профессиональное молчание.

– Господин Марчеллино, – с удивлением обратился к хозяину имения профессор-искусствовед. Он осматривал многочисленные экспонаты коллекции, развешенные и разложенные в трех огромных залах, приспособленных под собирательское хобби хозяина. Гостю представили хозяина под именем Марчеллино и хотя тот догадывался, что оно не настоящее, допытываться до истинного имени не собирался: сумма чека, лежащего в кармане летнего пиджака, заморозила его любопытство. – Но ведь эта фигура должна находиться в Помпее! Разве вы не знаете, что по закону частные коллеционеры не имеют права приобретать любые находки с раскопок разрушенного Везувием города? Как же она к вам могла попасть?

Искреннее удивление и неподдельно-открытая реакция гостя на фигуру беременной женщины, вставшей на колени, чтобы прикрыть телом от летящей сверху лавы неродившегося ребенка, заставила дона внутренне подтянуться. Перед ним лежала скрючившаяся миниатюрная фигурка, сохранившаяся в толще темно-серой спекшейся пепельной массы, накрывшей Помпеи две тысячи лет назад. Запекшиеся в остывшей лаве остатки юного существа отчетливо представляли собой не только быстротечность жизни, но и ее неожиданный конец. С тех пор, как дон приобрел эту фигуру у разорившейся семьи из Неаполя, он часто стоял у специально заказанного прозрачного саркофага и раздумывал о жизни. Мысленно он называл фигуру шедевром уходящего времени.

Перед его глазами мысленно проплывали годы, ушедшие на приобретение богатств, время, отданное на разгадывание сложных головоломок конкурентов. У Данте Алессандро не всегда было достаточно времени, чтобы проводить его с семьей. Сложные, часто замазанные слезами, горем и кровью дела требовали его присутствия. Его времени. Его энергии.

Семья, как таковая, после смерти жены Дамианы распалась и опять сложилась годами позднее, когда подросла дочь Джулиана.

Став вдовцом, дон Масси впервые задумался о потерях. О смерти любимого человека. О том, что время не вернуть назад.

Не повернуть колесо жизни вспять.

Все чаще он сравнивал изъятую из тысячелетнего вулканического пепла фигуру молодой женщины, так и не ставшей матерью, со своей умершей женой. Ему казалось, что Дамиана также пыталась сохранить неродившегося ребенка, защищала его, но так и не смогла дать жизнь ни одному из его сыновей. При этих мыслях слезы наворачивались на глаза сильного волевого мужчины и он шептал, глядя на очертания застывшей фигуры затуманившимся взглядом: «Дамиана, прости меня. Ты оставила меня внезапно, а я так и не смог сказать, как сильно люблю тебя. Я обвинял тебя, что ты не можешь родить сына, но это была только моя вина. Господь наказал меня за грех гордыни и забрал самое дорогое – тебя. Много лет назад он сжалился надо мной и послал память о тебе в виде этой фигуры. Ты теперь останешься со мной до последнего моего вздоха, любимая…»

Дон Масси так глубоко ушел в воспоминания, что не услышал вопроса гостя. Профессор видел, что заказчик о чем-то задумался, постоял немного в нерешительности и задал вопрос еще раз. Хозяин очнулся от воспоминаний и быстро заговорил:

– Да-да, вы совершенно правы, но здесь нет никакого преступления. Я купил эту фигуру частным образом в Неаполе. Бывший владелец рассказал мне, что она находилась в его семье около ста лет. В то время не было таких строгих законов, как сегодня, поэтому за небольшой благотворительный взнос археологам можно было приобрести на раскопках Помпеи действительно что-то очень ценное. Человеческих тел в то время было раскопано и восстановлено несколько сотен, а что могут видеть там туристы сегодня? Не более десятка. – Дон Масси предупреждающе поднял руку, как бы предваряя вопрос. – Не хочу вдаваться в дискуссию о моральной стороне дела и тем более отвечать за не совсем честные поступки чужих людей. Фигура эта здесь, у меня имеется письменная история ее приобретения, заверенная у нотариуса. Хотя последнее делать было совсем не обязательно.

Хозяин коллекции кивком головы отбросил неприятные воспоминания, посетившие его в этом зале и предложил профессору проследовать в следующую комнату, где хранились картины и несколько фрагментов древних фресок.

Работу по оценке коллекции римский искусствовед закончил не скоро. Ему пришлось еще дважды прилетать на виллу заказчика, чтобы сравнить представленные образцы с официальной информацией, которая находилась только в научной библиотеке Рима. Вывод оказался не совсем утешительным для дона Масси: большинство экспонатов, собранных им, не представляли большой исторической ценности. Что же касалось оценочной стоимости, тут профессор только развел руками. Старая истина: произведение искусства и вообще любая вещь стоит ровно столько, за сколько ее можно продать. Прощаясь, он ободряюще сказал:

– Господин Марчеллино, не могу сказать, что ваша коллекция уникальна, но она интересна в смысле количества экспонатов. Насколько я знаю, каждый коллекционер искусства делает упор на что-то одно. У вас же несколько направлений. Я надеюсь, вы знаете, чего хотите от вашего весьма интересного хобби.

– В этой связи, господин профессор, мне хотелось бы получить именно от вас совет на будущее, – вкрадчиво сказал дон Масси. Он прекрасно понял, что его собрание не стоит тех денег, что он на него потратил. Но напрямую спросить, что делать, не позволяла гордость очень богатого человека. – Я высоко ценю ваши профессиональные качества и признателен за оценку коллекции.

После недолгого молчания в комнате прозвучал мягкий приговор непрофессионализму богатого сноба:

– Ни один человек не имеет права навязывать свои вкусы другим – они могут не всем понравиться. С вашего позволения я дам небольшой совет. Если вы хотите собрать под одной крышей настоящие жемчужины, то постарайтесь подобрать их так, чтобы они не отличались сильно друг от друга. Только так можно будет нанизать эти жемчужины на нитку и любоваться прекрасным ожерельем. Нельзя между жемчугом вкраплять гранат, аметист или даже бриллиант. Каждый из этих камней достоин собственной коллекции. Узнайте все о том камне, который вы выберите для своего ожерелья и оно рано или поздно засверкает всеми гранями красоты и неповторимости.

Мужчины распрощались, но с этого времени дон Масси начал посещать не реже раза в год профессора в Риме, чтобы обсудить с ним то одну, то другую интересующую его покупку или просто прося совета. Друзьями они не стали, но остались на долгие годы деловыми партнерами.

Именно эти два события – путешествие в Ватикан и разговор с профессором-искусствоведом, определили течение дальнейшей жизни дона Масси. Он стал время от времени покидать стены поместья и посещать знаменитые культурным наследием города и отдельные регионы Италии. На его рабочем столе появились книги и альбомы по искусству, добавились каталоги художественных выставок и аукционов. Любовь к искусству Италии накрыла его волшебным очарованием, пока однажды он не понял, что больше всего его приягивает к себе скульптура.

„Время хранить и время тратить“ ⁸⁾

Глава 9      Флоренция, Тоскана 1514-1521

Раны, полученные в детстве, оставляют шрамы на теле. Раны, полученные в юности, оставляют не только шрамы, но подчас резко меняют характер.

Микеланджело, большой ценитель прекрасного, с рождения не выделялся ни красотой, ни ростом, ни выдающимися физическими данными. До определенного момента внешний вид не играл для него большой роли. Его мысли постоянно были заняты работой. Новые картины. Масса набросков. Необычные идеи. Фигуры Богов, приближенные к человеческим. Смелые темы. Неуемные фантазии. Необычные сюжеты.

Творчество являлось его жизнью. Только этим он был одержим. Все остальное прилагалось к ежедневным потребностям, как к еде прилагаются столовые приборы, чтобы удобнее было есть и не обжечься.

Торриджано, один из учеников флорентийской Школы скульпторов, не мог простить Микеланджело его выпирающий во все стороны талант, разящий наповал любого, кто с ним столкнулся.

Зависть обвила ядовитой лентой молодое сильное сердце.

Остановила дыхание. Замедлила бег мечтаний. Опутала тело колючими шипами. Заставила защищаться от чужого таланта. Зависть сжала в кулак сильную руку и нанесла сокрушительный удар в лицо будущему гению. Зависть одного сделала другого на всю жизнь одиноким. Оставила на память уродливое лицо. Шрам на сердце. Поломанный характер. Ненависть к зеркалам.

Такая судьба.

Микеланджело чудом избежал смерти.

С первой минуты, как он узнал о несчастье, Лоренцо Великолепный разослал во все концы Тосканы гонцов с наказом доставить к нему во дворец лучших лекарей. Их собралось немало. Долгие недели и месяцы ученые мужи не отходили от постели раненого, который много дней не приходил в сознание. И даже с обретением сознания, рана юного Микеланджело никак не хотела затягиваться, гноилась, открывалась, кровоточила и доставляла массу неудобств и ему, и всему дому Медичи.

Печаль опустилась на дом герцога.

Хозяин Флоренции беспокоился о воспитаннике, как о собственном сыне, опасался потерять не столько своего подопечного, сколько будущего гениального скульптора. Эту гениальность Лоренцо де Медичи распознал в Микеле давно и незаживающая рана на лице подростка рвала ему сердце. Выживет или нет? Если выживет, как отразится безобразие лица на дальнейшей жизни талантливейшего мальчика? Много дел, много забот и волнений.

Удар Торриджано не только сломал Микеланджело нос, но образовал на месте анатомической возвышенности воняющую смрадом зависти яму. Юноша выжил, рана в конце концов затянулась, но жизнь его изменилась. Не очень общительный, теперь он замкнулся еще больше и проводил практически все дни за работой. С той самой минуты, как встал с постели, безносый теперь Микеланджело забыл навсегда, что такое свободное время. Молодое время для себя. Время вне работы.

Уродливое лицо заставило его более четко ощущать красоту во всех ее проявлениях. Он стремился всем своим существом к прекрасному. Стремился к красоте – где бы она себя не проявляла. Но, видя красоту, надломленная душа художника резко отступала, потому что чувствовала, что красивый человек боится приблизиться к такому уродцу, как он.

Рана отложила свое безобразие на всю жизнь гения.

А теперь задай себе вопрос, читатель: Может быть, это судьба сделала гения безобразным, отвернула от жизни, чтобы не отвлекать соблазнами и удовольствиями того, чье единственное предназначение – творить? Творить для поколений. Творить на века.

Сам Микеланджело давно ответил на этот вопрос. Он шел в фарватере своей судьбы. Брал от жизни то, что интересовало его талант. Отстранился от ненужных людей и встреч. Оставил самый минимум общения. И – молчал. Молчал днями, неделями, месяцами. С годами, когда молчание становилось невыносимым, он стал выплескивать эмоции на бумагу. Отдавать бумаге то, чем не мог поделиться с живым человеком. И даже за положенными на бумагу строками скрывалось глубокое молчание.

Он стал не только скульптором, но и поэтом.

Не только художником, но и философом.

Не только архитектором, но и мыслителем.

Гений подтвердил свою гениальность во всем.

Безносое лицо заставило Микеланджело поставить перед собой цель – стремиться в творчестве к совершенной красоте. Он с благоговением и трепетом искал и находил натурщиков. Совершенных телом. Совершенных лицом. Несмотря на найденную красоту, художник в своих творениях добавлял в одном месте, убирал в другом, стараясь улучшить созданное природой. Старался сделать красоту более совершенной.

Достичь апогея красоты.

Он находил прекрасное и хотел донести свое видение до зрителя. Внешняя красота определяла для художника красоту внутреннюю, духовную. Ведь только дух, по его представлению, выражает самое прекрасное и высокое в мире. Но вот парадокс: художник всегда заворачивал красоту внутреннюю во внешнюю оболочку совершенства, не давая себе задуматься, что такой совершенной гармонии в природе практически не существует. Редко красивый цветок дарит нежный аромат.

Микеланджело упивался красотой.

Он хотел показать всем и каждому свое восхищение. Так пьяница хочет налить всем жаждующим из бочки, на которой сидит. Так влюбленный хочет сделать счастливым весь мир. Так молодая мать хочет обнять всех младенцев на свете.

Уже известный, он наделил свое величайшее творение, Давида, лицом и фигурой, которые хотел бы иметь сам. Трудно спорить с тем, что красота и совершенство Давида – автопортрет души художника. Его мысленные устремления. Его сокровенные желания.

Микеланджело не имел ни жены, ни детей. Ему претила мысль, что какая-то женщина сможет полюбить его безобразное лицо. Охотно пойдет с ним под венец. Сможет иметь с ним детей. Возможно, найдется любительница его богатства? Нет, такой спутницы гений не хотел. Любовь – вот его идеал. Но ее он никогда не найдет. Что ж, судьба…

Вся его сексуальная энергия уходила в великие творения. В картины, скульптуры, сонеты. В каждую картину, скульптуру, фреску, чертеж он вкладывал частицу себя, своих мыслей, своих желаний, своей жизни. Он считал свои творения членами семьи, своими детьми и надеялся, что они переживут его и останутся надолго в памяти потомков. Нет, не надеялся. Он знал! Микеланджело щедро орошал семенем-талантом все, к чему прикасались его руки. Знал это сам. Знали другие.

С годами Микеланджело мог купить все, что пожелает. Он стал богат, но оставался также нелюдим и одинок. Привык. Другого не хотел. Великий художник мог приобрести за деньги многое, но ему претило покупать привязанность или любовь. Искренние чувства ему мало кто мог подарить. Кто же захочет отбивать себе руки, стучась в закрытую тяжелую дверь захлопнутой от людей души?

Удар, сделавший Микеланджело одиноким, перерезал пуповину искренности, связывающую людей. Безобразие превратилось в гения, умеющего получать выгодные заказы и считать деньги. Он часто сидел за одним столом с власть предержащими, не опуская ни головы, ни взгляда. Разговора или встречи с Микеланджело просили епископы, кардиналы, римские правители, Папы. Великий художник и скульптор прекрасно знал цену и себе, и даже маленькой ложке герцогского супа – тирамису⁹⁾ за столом людей, имеющих огромную власть. Он не стремился к дружбе с ними. Между ними могли быть только деловые отношения…