Читать книгу Бумеранг из детства - Лин Хэндус - Страница 1

„Не дай засохнуть посаженному тобой дереву”

Автор

Пролог

«Что случилось, о чем я не могу вспомнить? Где я сейчас, какой сегодня день, который час? Почему я не чувствую тело, а только ощущаю тупую боль, от которой кричит каждая моя клеточка и моментально отдается в голове? Кажется, по мне проехала машина и оставила меня, лежащую на раскаленном асфальте, умирать.

Болит, скребет и жжет в горле. Невыносимо мучает жажда, хочется пить… Не могу пошевелить губами, язык так распух, что стал неподвижным и неподъемным. Ужасно не хватает воздуха, будто на груди лежит тяжелый камень и не дает свободно дышать. Он давит с каждой минутой все сильнее, не позволяет повернуться и освободиться от его тяжести. Невыносимо страшно, когда не хватает воздуха – это как медленная мучительная смерть. Кто меня к ней приговорил, за что?

Руки, мои руки на запястьях горят огнем, будто какая-то злобная сила пытается отделить их от тела. Не помню, что с ними произошло на самом деле, отсюда их не видно из-за бинтов, которыми они перевязаны. Глаза лучше вообще держать закрытыми. Кажется, не может быть ничего больнее – невыносимо двигать ими и поворачивать голову из стороны в сторону, чтобы хотя бы осмотреть себя и понять, где я и что со мной произошло. Хорошо, что думать не так больно, как смотреть…

Мысли, как большие камни, наваленные на телегу, едущую в гору – того и гляди, посыплются вниз, и неподъемный воз, потеряв равновесие, свалится в пропасть. Голова охвачена обручем огня, его никак не погасить. Ни пошевелить, ни повернуть бедной моей головой – ее что, уложили в жесткий пыточный корсет?

Спина, что со спиной? Совсем ее не чувствую, хотя на ней лежу. Кажется, будто вместо нее у меня только грудная клетка и на ней камень, придавивший так, что мешает не только дышать, но и думать.

Пальчики, о радость – могу шевелить пальцами ног! Но это все – лодыжки рвет от боли точно так же, как запястья. Они тоже перевязаны, хотя точно определить невозможно – мне их не видно, а глаза открыть нельзя, чтобы от боли не потерять сознание.

Не уверена, что могу слышать. Разве есть звуки вокруг? Уши будто заткнуты ватой и снаружи обложены горячими грелками. Хорошо слышно только биение сердца. Оно громко отдается в голове и выталкивает мою кровь наружу, оставляя пустую оболочку тела. Больше ничего. Ни звука, ни чувства. Только боль. Бесконечная, обвивающая змеиными кольцами боль.

Кажется, чуть легче. Действительно легче, или это фантом спасения? Спала я или уже умерла? Нет, я жива. Мертвые не чувствуют боли, а она у меня только чуть притупилась, но не прошла. Глаза с усилием, но можно открыть. Сверху надо мной белый потолок, значит, я не на улице, а в помещении. Если совсем чуть-чуть скосить глаза вправо, можно увидеть, что от моей руки тянется прозрачный шнур. Он заканчивается большим прозрачным пакетом, наполненным жидкостью – капельница! Скорее всего, я в больнице, лежу одна в комнате с белым потолком и круглой белой лампой над головой. Точнее не определить. Не могу ни оглянуться, ни повернуться, ни пошевелиться.

Чувствую отчетливо – слезы без остановки льются из глаз, но промокнуть их я тоже не в силах, как не в силах остановить. Чувствую отчетливо – вместо тела у меня сплошная открытая рана, она неизвестно откуда появилась и неизвестно, исчезнет ли когда-нибудь. Мне сейчас не так важно, что больно, главное – я могу через боль видеть, дышать, слышать, немного шевелиться, одним словом – жить! Раны рано или поздно заживут. Я в больнице – здесь обязательно помогут. Так хочу дальше оставаться живой, смотреть на окружающий мир! Я слишком молодая, чтобы умереть здесь и сейчас.

Вспомнится ли, как я попала сюда? Вспомни, вспомни – это очень важно! Медленно, очень медленно вползают воспоминания. Лежат ленивым котом в голове, не могут или не хотят шевелиться дальше. Пока неизвестно, насколько серьезно повреждено тело, но кот легонько шевельнулся… Я вспомнила: мучительно долгий кошмар, окончившийся, к счастью, не смертью, а больничной кроватью, начался сегодня рано утром. Ранним теплым утром, когда никто не ожидает ничего плохого. Вокруг пели птицы, радовались наступающему лету, а у порога дома меня ждала злая судьба. Вспоминать об этом мучительно больно. Всего за несколько часов одного дня я прожила долгую жизнь. И эту жизнь я охотно бы отдала кому-нибудь другому. Кто-нибудь, заберите мой страх, мой страшный опыт на пороге смерти. Верните мою прежнюю спокойную жизнь…»

Глава 1 Сегодня, 06 часов 30 минут

– Эй, Лена, подожди меня! Лена Михеева! – услышала вышедшая из подъезда стройная симпатичная девушка не забытый голос. Она слегка повернула голову и увидела спешащего к ней по боковой тропинке Эрика.

Эрик Босман был ее другом, с которым они мирно расстались больше двух месяцев назад. Он звонил ей время от времени, но разговаривать с ним у Лены не было никакого желания. Ей не без основания казалось, будто он до сих пор не понял, что их пути разошлись и в этом он должен винить только себя. Ее бывший друг был игроком, хотя сам себе не хотел в этом признаться. Давая каждый раз Лене слово исправиться и не играть больше на деньги, он тут же нарушал его, залезая в новые карточные долги. После нескольких месяцев неровно текущих отношений терпение у девушки кончилось, она прекратила встречи. Решение далось ей нелегко, но это лучше, чем вечные компромиссы с ее стороны. Лена осталась при мнении, что любое терпение имеет границы, и менять его не собиралась.

С Эриком они могли бы дружить или, по крайней мере, остаться приятелями, но у молодого мужчины, сознание которого не поспело за физическим ростом и осталось на уровне школьника, такой вариант не укладывался в голове. Он хотел вернуть подругу, все еще не веря, что это невозможно. Эрик прекрасно знал, что она встречается с Инго, но по-прежнему не оставлял надежды возобновить утраченные отношения. Его постоянные звонки и приглашения к разговору начинали Лене не только надоедать, но и действовать на нервы. Теперь она встретила его у подъезда дома.

– Что ты здесь делаешь так рано? – удивление Лены не было наигранным. Действительно странно встретить человека, живущего не в ее родном Билефельде, а в Падерборне, расположенном за пятьдесят километров, у собственного подъезда, да еще около семи часов утра. И хотя личная встреча – не назойливый телефонный звонок, появление Эрика в неурочный час никаких сомнений или подозрений у молодой девушки не вызвало. Она почувствовала вначале удивление, потом некоторое неудобство, а затем большое желание поскорее избавиться от нежданного визитера.

– Во-первых, доброе утро, Лена. Ты выглядишь, как всегда, восхитительно, – сказал Эрик, приятной внешности черноволосый молодой мужчина вполне дружеским тоном, нежно сжимая руку любимой девушки. Лена никак не отреагировала на комплимент, он продолжил. – Во-вторых, ты говорила, что ищешь место для обучения. Нашла что-нибудь интересное или еще в поисках?

– Ты приехал в такую даль только для того, чтобы спросить об этом? – Лена удивленно посмотрела на бывшего друга – альтруистом тот никогда не был. – Странно… Ну, хорошо, отвечу. Я прохожу сейчас практику в большой страховой компании и, если останусь здесь дальше с тобой разговаривать, то опоздаю к началу рабочего дня. Поэтому извини, задерживаться мне некогда. Если у тебя есть время, можешь проводить меня через дорогу, если нет – прощай.

Девушка развернулась и направилась быстрым шагом к невдалеке расположенной автобусной остановке.

– Мы поедем вместе! У меня сегодня выходной, и я свободен, как ветер! Надеюсь, не помешаю тебе следующие десять минут? – сопровождающий Лену спутник настойчиво приглашал ее к общению. Его неотступность и даже назойливость была ей откровенно неприятна. Уже нервничая, она откинула со лба волнистую челку, провела рукой по длинным светлым волосам, но ничего не ответила, только неопределенно пожала плечами.

Через две минуты, точно по расписанию, подошел автобус и молодые люди, поспешив, заняли рядом два свободных места. Лена успокоилась и с некоторой долей любопытства приготовилась слушать и, наконец, узнать, что такое важное привело Эрика к дверям ее дома в столь ранний час. Удивление, вызванное его неожиданным приходом, не добавило положительных эмоций. Раздражение от нежданного визита немного отступило, но не ушло совсем. Девушке хотелось как можно быстрее избавиться от навязчивого соседства – ее обременяло чуть ли не принудительное общение. Автобус слегка раскачивался на поворотах. Лена приготовила себя к десятиминутному разговору, потому что всегда считала себя вежливой девушкой.

– Эрик, как ты оказался возле дома так вовремя, будто дожидался меня? – задала она первый интересующий ее вопрос. – Откуда ты знаешь, когда я выхожу из дома и выхожу ли вообще?

– Я знаю о тебе очень много, гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

– Что это значит? Ты что, следишь за мной? – с натугой засмеялась Лена и, чтобы исправить неловкость момента, добавила: – У тебя в Билефельде какие-то дела?

– Да, у меня здесь важное дело, – голос Эрика звучал глухо, будто с усилием. Он взглянул в окно, обернулся к соседке и резко, без паузы, засмеялся: – Не обращай внимания, все в порядке! У меня для тебя хорошая новость. Поэтому и приехал, чтобы сообщить ее лично. Когда я звоню, ты к телефону не походишь, твоя мама всегда говорит, что тебя нет дома. Меня трудно провести – я знаю, что ты дома, но поделать ничего не могу. У меня большое подозрение, что ты не хочешь со мной общаться. Пришлось самому явиться, чтобы ты опять от меня не сбежала. – Парень победно посмотрел на сидящую рядом и слегка напрягшуюся после его слов девушку, чему-то усмехнулся и продолжил: – Я договорился с шефом, он возьмет тебя на трехгодичное обучение лаборантом, но не в наш, а в соседний отдел. Ему нужны твои документы, справки, свидетельства, ну ты знаешь всю процедуру, уже проходила. Остались у тебя дома копии нужных документов, которые мы могли бы взять с собой?

– О чем ты договорился, о каком обучении? Почему ты не спросил меня, хочу ли я быть лаборантом? У меня совсем иные планы! – Лена совершенно не ожидала такого разговора и была озадачена.

– Лучше получить сейчас место лаборанта, чем не иметь вообще ничего. Не рассчитывай, что тебе удастся найти учебу самостоятельно, без чьей-либо помощи. Не упусти шанс, который я тебе предлагаю! Лучше получить сейчас место лаборанта, чем после практики вообще ничего не получить.

– Мне что, прямо сегодня ехать на встречу? Так неожиданно? Но я совершенно не готова, мне нужно немного подумать! – в голосе Лены звучало явное напряжение – озвученное Эриком предложение она не осознала в полной мере.

«Что делать, как поступить? Написано столько запросов, а в ответ – отказ за отказом. Получить через три года профессию лаборанта-техника, как Эрик, было бы совсем неплохо. Главное – иметь профессию, а с работой – уж как повезет. Все это хорошо, но как отнесется Инго к тому, что бывший возлюбленный решает мои проблемы? Вообще-то мы собирались сегодня после практики встретиться с Инго, так может, успеем с Эриком и на встречу с его шефом? Нет, так не пойдет – нужно переговорить вначале с Инго. Ему совершенно не понравится, если я за его спиной буду с Эриком устраивать какие-то дела! Да и вообще, время у меня есть, можно не торопиться и поискать что-нибудь другое».

– Слушай, Эрик, когда назначена встреча? Может быть, перенесем ее на другой день? Сегодня никак не получается – у меня кое-что запланировано на вечер и я боюсь не вернуться вовремя. Странно, что встречу назначили так неожиданно, обычно дают хотя бы пару дней, чтобы подготовиться к разговору. – Девушке стало неуютно под проницательным жестким взглядом сидевшего напротив бывшего друга.

– Нет, встречу переносить нельзя! Послушай, я с таким трудом уговорил шефа с тобой познакомиться! И потом, он с понедельника в отпуске, у него каждая минута расписана, уж лучше ты отмени свои планы, – Эрик говорил быстро, перебивал самого себя, в его глазах светилась непонятная и неприкрытая тревога. – Какие у тебя планы на вечер? Наверняка, куда-нибудь со своим Инго собираетесь? Подумай хорошенько: то, что я предлагаю, намного важнее для твоего будущего! Встретиться с ним ты всегда успеешь…

– Послушай, Эрик, не начинай все сначала. Большое спасибо, что ты позаботился и нашел для меня такое замечательное место. Но ты прекрасно знаешь, почему мы расстались. Это было, прежде всего, твое решение – оставить все без изменений. Твой стиль жизни устраивал во всем тебя, но не меня. Я совсем не сержусь и желаю тебе только счастья, но пойми наконец, у меня есть теперь Инго, у нас все хорошо и большие планы на будущее. Если ты устраиваешь встречу с шефом только для того, чтобы попытаться вернуть меня обратно – забудь об этом. Я не вернусь к тебе никогда, исключено! Лучше тебе понять это сейчас, а не потом, если ты этого до сих пор не осознал. Мне вообще странно, что ты что-то организовываешь, не спросив меня. За то время, что мы не виделись, я вполне могла найти для себя подходящее место, и твои усилия пропали бы даром. – Ненадолго замолчав, Лена заговорила быстрее, будто опасаясь, что он ее перебьет: – Я почти приехала, мне выходить на следующей остановке. Эрик, что ты решил – возвращаешься один или настаиваешь на своем предложении, но только из дружеских побуждений и без совместных планов на будущее?

– Согласен, я согласен, ты меня уговорила, – в голосе Эрика послышалось прежнее напряжение. – Иди и отпросись у шефа на сегодня. Твоя практика не такое уж серьезное дело. То, что предлагаю тебе я, гораздо важнее. Может быть, важнее этого нет ничего на свете. Поторопись, я буду ждать тебя здесь, у входа, потом поедем к тебе домой за документами, – голос его окреп и зазвучал непререкаемо и твердо.

Лена еще раз взглянула на шагающего рядом Эрика и не стала ему перечить. Она пошла к двери, за которой предстоял не очень приятный разговор с начальством. Успокаивало девушку то, что перспектива, обещанная бывшим другом, могла поднять ее в профессиональном плане на такую ступень, которую без посторонней помощи ей действительно не одолеть. Лене захотелось рискнуть и доказать всем и, в первую очередь, матери, что она уже взрослая, хорошо разбирается в жизни и может самостоятельно принимать ответственные решения. С Инго она решила поговорить позднее и убедить его, что следующие три года обучения перспективной профессии могут оказаться важнее беспочвенной ревности. Практика, которую она проходила, важна, но не настолько, чтобы нельзя было отпроситься на один день. Лена немного колебалась, но все больше склонялась к тому, чтобы поехать на предложенную встречу.

О неожиданных последствиях принятия важного, но недостаточно обдуманного решения, она не задумалась. Более чем странное появление бывшего друга ранним весенним утром у подъезда дома ее нисколько не насторожило по простой причине. Непререкаемая вера открытой и наивной девушки в порядочность и честность людей не совмещалась в ее голове с подозрениями о возможном коварстве и лживости. Жизненного опыта у нее было немного, а любовные романы, которыми она зачитывалась последние годы, рисовали события, приукрашивая в судьбах героев счастливые моменты и затушевывая неприятные. Жизнь представлялась ей такой, какую она видела раньше в родительском доме, где любой конфликт разрешался спокойно – без скандалов, ругани и бранных слов. Что скрывалось за этим мирным решением проблем, она не знала и не догадывалась, а, может быть, просто и не хотела вникать в разговоры взрослых, закрывшись в своем маленьком мирке веры в гармонию, любовь и счастье…

Глава 2      Лена, 5 лет

Лена родилась в предгорьях Урала, в городе Перми, большом промышленном центре с суровой северной красотой. День ее рождения выпал на пятницу, 13 мая – как считается, сверх меры неудачливый день, в который следует быть особенно готовым к неприятностям. Ее родители в подобные мистические приметы не верили и не придали этому совпадению значения – девочка родилась здоровой, а это главное. С рождением Лены, ее сводной сестре Оле исполнилось семь лет, она пошла в школу.

Родной отец Оли погиб, когда она была совсем крошкой. Нина, ее мать, вышла вновь замуж. Второй муж Олег и был отцом маленькой Лены. Он очень любил дочь. Когда она была совсем маленькая, Олег опасался брать кроху на руки, боясь уронить ее или нечаянно повредить что-нибудь в хрупком теле, не рассчитав собственные силы. Выше среднего роста темноволосый крепыш с темно-зелеными глазами, в нем издалека чувствовалась сила. Глядя на крупные ладони, в которых могла уместиться малышка, он с умилением смотрел на нее, но брать на руки наотрез отказывался. Олег соглашался варить ей кашу, кормить, поить, читать книги и играть, но ни купать, ни вообще прикасаться к маленькому тельцу не решался. Только когда дочь подросла, стала ходить ножками и говорить первые слова, отец перестал бояться по неосторожности причинить ребенку вред. Он мог кружить ее на руках или усаживать себе на шею, изображая пони. Страх перед маленьким ребенком прошел, уступив место тихой радости отцовства.

До двух лет Лена не произносила ни слова. Родители уже начали опасаться, что у девочки какие-либо отклонения в развитии. После беседы с врачом, который досконально осмотрел ребенка, они успокоились – Лена развивалась нормально. «У каждого маленького человечка есть свое время, когда он захочет говорить, – врач улыбался, объясняя встревоженным родителям очевидные ему и неизвестные им вещи. – Это как у плодового растения – куст один, а ягоды созревают неодинаково – одна раньше, другая позже».

Лене исполнилось два года и два месяца. Однажды вечером, сидя за столом, она вдруг открыла рот и начала говорить. Четко и ясно произнося слова, она строила полные предложения. От удивления у родителей самих пропал дар речи.

– Мама, я не хочу кашу. Она противная. Дай мне лучше киселя. – Лена сидела на маленьком детском стульчике и требовательно смотрела на мать.

– Но как же так? – забормотала оглушенная речью дочери Нина. – Ты же вчера не говорила ни слова. Что могло случиться, от чего ты заговорила?

– Дай мне киселя, – требовательно повторила Лена.

С этого дня она стала говорить, не переставая. Утром, не успев проснуться, она открывала рот, который не закрывала до самого вечера. Ей было не важно, что в комнате никого нет – она разговаривала с собой. Лену забавлял сам процесс произнесения звуков, которые выходят из ее рта. Девочке необязательно было слушать, о чем говорят другие – она слушала себя, и ей это очень нравилось.

– Посмотри, Лена, – говорила девочка себе, – какое у меня чудесное розовое платье. Я его сейчас надену и буду самая красивая девочка в садике. Вот только не получается натянуть его на голову, но мне обязательно поможет мама или Оля.

Нина, слушая такие разговоры, иногда говорила мужу:

– Вспоминаю те давние времена, когда Лена не могла говорить, с большим удовольствием. В доме стояла тишина и покой. Мне иногда кажется, что у нее внутри какой-то самозаводящийся моторчик, который питается от дневного света, и отключается, когда ребенок спит. Как можно без умолку разговаривать!? Откуда у нее столько энергии и неужели ей самой не надоест постоянно болтать?

– У детей всегда энергии через край – чему тут удивляться, – отвечал Олег, с гордостью глядя на дочь. – Она еще ребенок и не понимает того, что ты устала и хочешь тишины. Пусть разговаривает, ты же видишь, какое это доставляет ей удовольствие. Иди в другую комнату и прикрой дверь, полежи, отдохни, а я останусь здесь, послушаю нашу говорунью или почитаю ей книгу.

Дети доверчивы. Они верят каждому слову родителей сразу и безоговорочно. Да и кому им верить, если всему приходится учиться от папы и мамы. Лена не была исключением и верила всему, сказанному родителями или старшей сестрой. К тому же она росла наивным ребенком и верила даже в откровенные шутки, совершенно их не понимая и принимая все за чистую монету.

Однажды, когда ей уже исполнилось четыре года, в доме Михеевых собрались гости. Был день рождения Олега и, хочешь или не хочешь, пришли родственники, чтобы поздравить именинника. Лена, как обычно, говорила, не умолкая. Она крутилась между гостями, приставая с вопросами то к одному, то к другому. Никто из взрослых не хотел понять детский мир ребенка, утонув в своих разговорах. Нина заметила, что Лену никто не слушает, и девочка уже начинает мешать взрослым. Она засмеялась, обращаясь к дочери, а затем повторила несколько раз, видя, что на ребенка ее слова не действуют и та продолжает болтать без остановки:

– Лена, ты нас совсем заболтала, все говоришь и говоришь, помолчи немного. Разве ты не знаешь, что девочкам, которые так много болтают, подрезают длинный язычок?!

Мать сказала это раз и другой, без злобы или другого плохого чувства, и продолжала заниматься гостями. Неожиданно ее что-то неприятно кольнуло в сердце, будто предупреждая о нехорошем. Нина начала судорожно искать причину беспокойства, которое с каждой минутой возрастало. Наконец до нее дошло: «Совсем не слышно и не видно Лены. Что-то случилось». Подхватив пару грязных тарелок со стола, она понесла их на кухню, чтобы посмотреть заодно, куда пропала маленькая дочка. Зайдя с тарелками на кухню, Нина застыла на пороге, боясь пошевелиться: около стола стояла Лена, держа левой рукой свой язычок, а правой – большой мясной нож, который завис прямо надо ртом ребенка.

«Если я сейчас крикну, у нее может дернуться рука, острый нож упадет на язык и отрежет его, – тут же промелькнуло в голове Нины. – Если Лену немедленно не отвлечь, то она сама может порезать себе язык. Что предпринять, как отвлечь ребенка?»

Осторожно, боясь сделать хоть одно неправильное движение, испуганная мать медленно начала приближаться к дочери, чтобы та рано или поздно смогла ее увидеть и отвлечься от опасного занятия. Наконец Лена скосила глаза на подошедшую вплотную мать. Нина поймала взгляд дочери и сказала, вкладывая все равнодушие мира в свой вопрос:

– Что ты тут делаешь с ножиком, играешь?

Лена стояла молча, не двигаясь, будто в ступоре. Заметив это, Нина медленно приблизила свою руку к детской ручке, держащей нож, и сжала со всей силы, чтобы она не смогла даже шевельнуться. Молча разжав пальцы дочери и убрав страшное оружие в шкаф, она присела рядом с Леной, обняла и крепко прижала к себе.

– Разве можно так пугать маму? У меня чуть сердце не разорвалось, когда я увидела нож в твоей руке. Леночка, доченька, ты же знаешь, маленьким девочкам нельзя брать нож в руки, он острый и им можно легко пораниться.

– Ты сама сказала, что девочкам подрезают языки, если они много болтают. Я много разговаривала и хотела сама подрезать себе язык.

– Ну что ты, малышка, я просто пошутила, – с облегчением засмеялась Нина сквозь набежавшие слезы. – Никто никогда не будет отрезать тебе язычок. Я просто не хотела, чтобы ты… Ну, это неважно. Пойдем к гостям, будешь сидеть рядом со мной.

Вечером, рассказав об этом эпизоде мужу, Нина получила подтверждение своей догадки: с ребенком нельзя шутить подобным образом – он пока не дорос до восприятия взрослых шуток. Страшный эпизод со дня рождения Нина запомнила на всю жизнь.

Резкие перемены в жизни Лены начались, когда ей исполнилось пять лет. До этого времени она жила со сводной сестрой Олей в одной комнате, делила с ней детские радости и горести пополам. От несчастья, случившегося с бабушкой Марией, матерью Нины, Лена пострадала, кажется, больше всех в семье. Маленькому пятилетнему ребенку не понять, почему вдруг сестра Оля переехала от нее в другую комнату, и ей приходится теперь жить рядом с бабушкой, которую она совсем не знает. Лена не понимала значение слова несправедливость, но смысл его почувствовала на себе в полной мере.

«Наверное, я чем-то обидела Олю, она рассердилась на меня, и теперь живет не со мной вместе, а в другой комнате. Мне всегда было так хорошо и спокойно с ней вдвоем в нашей детской, – рассуждала маленькая девочка про себя, опасливо поглядывая на новую соседку по комнате. – Вечером мама читала нам на ночь сказку, потом уходила к себе, а Оля всегда со мной разговаривала или рассказывала что-нибудь хорошее, пока я не засыпала. Мы играли с ней всегда вместе, хотя она большая и ходит в школу в пятый класс. У моей сестры все подружки тоже большие, но когда они приходят к нам в гости, Оля никогда меня не прогоняет, а разрешает играть с ними. Девочки меня не обижают, не смеются надо мной, если я что-то не понимаю, а объясняют, чтобы мне было все ясно. У Оли есть только две самые близкие подружки – Юля и Оксана, они приходили к нам раньше часто, и я знаю, где они живут. У Оксаны я даже была один раз в гостях с сестрой, когда меня дома не с кем было оставить.

Оля книжки мне, как мама, читала, и в садик отводила, когда мама на работу опаздывала. Из садика она меня тоже забирала, если родители на работе задерживались. Моя воспитательница знает Олю хорошо и не боится отпускать меня с ней, потому что живем мы рядом с садиком. И в булочную через дорогу мы с сестрой ходили каждый день вместе, покупали хлеб и вкусные булочки с маком. Оля учила меня рисовать нашими общими карандашами и красками смешные картинки и открытки маме и папе на день рождения. Мы с ней часто дома играли в школу. Оля была учительницей, показывала мне буквы и цифры, а я старалась их запомнить. Такая интересная игра, с настоящей школьной доской и большими магнитными буквами! Зимой она меня на санках катала, мы лепили смешную снежную бабу – с угольками вместо глаз и носом-морковкой.

Нам с Олей так хорошо и спокойно вдвоем, почему она меня бросила? Почему не взяла с собой в гостиную, там такой большой диван, на котором мы могли бы спать вдвоем. Все наше хорошее было раньше, а теперь Оля бывает со мной так редко. Мы теперь рисуем и играем с ней не так часто, как раньше. У нас дома все сильно изменилось, и я совсем не понимаю, почему.

Может быть, поэтому Оля переехала от меня, что я слишком много разговариваю, а вместо нее ко мне в комнату поселили чужую старую тетку и говорят, что это моя бабушка? Мне кажется, они хотят меня напугать, ведь у меня никогда не было бабушки. Я боюсь тетки, которая живет в моей комнате. Она такая страшная: один глаз у нее красный, другой голубой, ходит она еле-еле и всегда с палкой, а одна рука болтается во все стороны. Наверное, у нее одна нога костяная, как у Бабы-Яги, поэтому она хромает и опирается на костыль. Я боюсь к ней приближаться, а она все время зовет меня, подойди да подойди к ней! Еще она постоянно просит принести ей воды и старается дотронуться до меня скрюченными пальцами… Наверное, мне нужно меньше разговаривать, и тогда Оля вернется в нашу комнату. Мы будем жить вместе, как раньше и я не буду больше бояться!

Ой, как я не хочу спать в одной комнате с этой бабушкой. Ночью она превращается в злую колдунью и громко храпит, чтобы меня еще больше напугать. Когда я просыпаюсь от ужасных звуков, мне становится так страшно, что иногда я писаю в постель. Днем я о ней забываю, но когда в садике вспоминаю, что мне нужно идти вечером домой и опять спать в одной комнате со страшной бабушкой, у меня все сжимается от страха, и я пачкаю штанишки».

– Лена, тебе пять лет, ты почти взрослая девочка. Неужели ты не понимаешь, что нужно проситься на горшок, если хочешь в туалет? – выговаривала Нина в очередной раз дочери, забирая ее из детского садика и складывая в сумку грязные колготки и трусики. – Раньше, когда ты была поменьше, ты никогда не пачкала штанишки, а все время просилась на горшок. Мне стыдно за тебя. Твоя воспитательница Лина Викторовна сказала, что если ты и дальше будешь пачкать штанишки, она не возьмет тебя больше в детский сад.

– А что я тогда буду делать дома? Сидеть одна с бабушкой?

– Да, будешь с ней сидеть дома и ждать нас с папой с работы.

«Мамочка, прости меня! – маленькая девочка подняла на мать испуганные глаза, но ничего не сказала вслух, а только подумала про себя: – Ты просто не понимаешь, что раньше у меня была Оля, она меня всегда защищала, а теперь я одна, совсем одна, и некому за меня заступиться, когда мне так страшно. Если меня не возьмут больше в детский сад, что же я тогда буду делать дома одна с бабушкой? Нет, не хочу оставаться дома! Но как рассказать обо всем маме? Она опять не поверит, решит, что я все придумала и заругается.

Что мне делать? Я понимаю, что нельзя огорчать взрослых, а то они будут сердиться и кричать. Конечно, я не хочу, чтобы от меня плохо пахло, я очень постараюсь ходить опрятной девочкой в чистых штанишках. Но вдруг эта бабушка меня когда-нибудь съест? Мама сама читала сказку, что непослушных детей уводят в лес и оставляют там, чтобы их съела Баба-Яга. Не хочу, чтобы меня увезли в лес и там оставили. Я совсем не хотела огорчать тебя, мамочка, и тебя, папа, тоже! Но почему, почему вы разрешили этой Бабе-Яге приехать к нам из леса? Зачем? Она живет теперь у нас дома и хочет меня здесь съесть, потому что я самая маленькая и сладкая – так говорят все взрослые: маленькие всегда такие сладенькие! Мне и эта бабушка иногда так говорит, наверное, она тоже эту сказку про себя читала, но думает, что я глупенькая, ничего не знаю и не понимаю.

И никто этого, кроме меня, не понимает. Все думают, что все в нашей семье нормально и хорошо. А совсем даже все плохо, потому что мама мне не верит. Она только засмеялась, когда я ей сказала, что меня бабушка съесть хочет. Папа потом объяснил, что моя бабушка настоящая, а не сказочная, и ест то же, что мы все, а меня есть она не собирается, потому что вообще маленьких девочек не ест, а уж меня, ее внучку, тем более.

Папа все так хорошо объяснил и ушел с мамой на кухню, а мне велел идти спать. А вдруг он сам не знает, кто эта бабушка на самом деле, потому что она только притворяется, что хорошая. Попробовал бы он сам с ней одну ночь вместо меня поспать – тоже бы испугался! И откуда только эта бабушка свалилась на мое несчастье? Никто не хочет меня защитить от нее. А может быть, меня специально растят, чтобы съесть?

Что нужно сделать, чтобы опять было все, как раньше? Что сделать, чтобы все увидели, что мне плохо и страшно? Неужели никто этого не понимает и не может меня защитить? Ах, как плохо быть маленькой и слабой…»

Глава 3      Бабушка

В юности Мария Ивановна Погодина была настоящей русской красавицей: русые толстые косы, туго заплетенные и уложенные вокруг головы, открывали красивый высокий лоб и поразительной глубины и чистоты голубые глаза. Несколько крупноватый нос почему-то никто никогда не замечал, кроме его владелицы. Мария, выросшая в деревенской семье где, кроме нее, росли еще четверо младших детей, покинула родительский дом во время Второй мировой войны, когда ей только исполнилось пятнадцать.

Отец воевал на фронте, мать еле-еле могла прокормить младших детей, и старшей Маше пришлось самой искать путь в жизни. Она поехала в недалеко расположенный большой город. Сдав экстерном экзамены за полный школьный курс и получив аттестат, Мария, веселая, здоровая и красивая девушка, поступила на вечернее отделение медицинского техникума и подрабатывала в военном госпитале. Она поставила для себя цель – во что бы то ни стало получить образование, и упорно добивалась ее, не забывая при этом помогать семье, где подрастали младшие сестренки и братишки.

Отец Марии демобилизовался после ранения в самом конце войны. Он недолго искал, чем можно прокормить семью. Морозы на северном Урале сильные, зима долгая. С едой по всей стране в то время было непросто, но вот выжить без теплой обуви на севере – невозможно. Валенки – типично русское изобретение типа войлочных сапог с мягкой подошвой, были нарасхват. Научившись катать валенки, Иван своим новым ремеслом кормил семью. Мария тем временем жила в городе одна, училась на врача, все время подрабатывала в больницах. В в тяжелое послевоенное время ей исполнилось двадцать два года. Девушка получила выстраданный диплом, а с ним и пропуск в жизнь. Молодую докторшу ждала работа в одной из больниц, где ее уже хорошо знали.

Однажды к ней в больницу пришел незнакомый мужчина. Он отозвал ее в сторонку, сунул в руку смятый бумажный треугольник.

– Тебе весточка от отца, – Незнакомец осторожно оглянулся вокруг и повернулся, чтобы идти назад.

– Подожди! С отцом все в порядке? – спросила Мария взволнованно – в руке она держала первое и единственное письмо отца, адресованное ей лично.

– Там все написано. Да спрячь письмо-то, оно не для чужих глаз… Прощай.

Глубже нахлобучив шапку на глаза, мужчина быстро пошагал прочь. Мария проводила его взглядом, зашла в пустую сестринскую комнату, разгладила смятые листки и начала читать коряво лежащие на бумаге строчки.

«Мария, – читала она, с трудом разбирая отцовский почерк, – не хотел тебе писать, чтобы раньше времени не расстраивать. Ты очень много сделала для семьи, я это ценю. Только благодаря твоим заботам твои братья и сестры не умерли от голода. Я всегда старался сделать для семьи все, что мог. Мы с твоей матерью были тоже молодые… Не моя вина, что до власти в стране дорвались коммунисты и разорили нас. Ты еще не знаешь всего, что нам пришлось пережить. Ты была совсем маленькая, когда комиссары пришли в нашу деревню и решили занять наш дом под сельсовет, а нашу семью, как кулацкий элемент, расстрелять. Михаил Черных, наш сосед, услышал их сговор и пришел к нам ночью, чтобы предупредить и помочь бежать. Той же ночью, тайком, как воры, мы бежали из собственного дома, чтобы не быть расстрелянными из-за того, что работали больше всех, а потому и жили лучше, чем другие. Да что там, эти нехристи, лишили нас всего, что я построил своими руками, лишили нас будущего. Много писать не могу – нет сил, да и опасно. Если хочешь, спроси у матери – она тебе все подробно расскажет – я ей разрешил. Мы пережили, дочка, много горя, раскулачивание, голод, войну, но все же остались живы и так надеялись на лучшую жизнь после войны. Сама знаешь, лучше не стало – так и продолжаем жить в голоде и страхе.

Профессия, которой я выучился после ранения, чтобы прокормить вас, убила меня. В доме, где мне приходилось работать, было всегда жарко и влажно, я часто выходил на улицу глотнуть свежего воздуха. Не мудрено, что я простудился и получил двухстороннее воспаление легких. Доктора говорят, без пенициллина не обойтись, и ты, как врач, это знаешь. Такими расходами я не мог обременять семью. В аптеках лекарство не купить, на черном рынке оно стоит больших денег, которых у меня нет. Да если бы и были, я не смог бы их отнять у семьи – еда для нас важнее лекарства. Мне осталось жить недолго, я почти не могу дышать, поэтому и пишу с просьбой не приезжать, чтобы не тратиться на дорогу. Лучше вышли деньги матери – ей они всегда пригодятся. Когда получишь это письмо, меня, скорее всего, не будет в живых. Прости за то, что не был ласков с тобой – меня этому никто не учил. Только теперь, умирая, я понял, что детям я старался дать многое, но так мало дал любви. Прости меня и береги семью, ты остаешься за старшую. Прощай. Твой отец Иван». Внизу стояла приписка: «Письмо не храни, время неспокойное, поэтому лучше сожги, а мои слова просто запомни».

Мария росла девушкой не сентиментальной, а такой же сильной и целеустремленной, как отец. Из письма она поняла, что теперь отвечает за семью. С этим знанием пришла к ней вся серьезность положения. Мария рано повзрослела, окружающие не зря считали ее надежной и ответственной. Вынужденный прагматизм почти не оставил в ее душе места для эмоций. Она не была внимательна к переживаниям других людей, никому не сопереживала всем сердцем. Получалось так, что она часто обижала других, не замечая этого, будучи сама не чувствительной к обидам. Раскаяния от этого она не испытывала, потому что была уверена в своей правоте.

Жизнь Мария прожила непростую – ее без остатка заполняло любимое дело. Она много лет проработала врачом в заводской поликлинике. Время подошло к пенсии, но женщина в пятьдесят пять чувствует себя молодой, бодрой и полной сил, и она продолжала работать, лечить пациентов. В коллективе ее ценили и уважали за безотказность, ответственность и профессионализм, хотя характер у нее всегда был прямой и резкий. Она знала это и часто повторяла, что дипломата из нее никогда не получится.

Вышла замуж Мария по большой любви и семейная жизнь ее сложилась удачно. С будущим мужем Николаем они познакомились на танцах в клубе, и уже через два месяца решили пожениться. Свадьба была скромная, но веселая. Дети не застаили себя долго ждать. Вначале родилась дочь нина, а за ней сын Костя. Супруги прожили счастливо больше тридцати лет, редко ссорились и быстро мирились. Они и дальше бы жили на радость детям и внукам, но Николай умер, не дожив до шестидесяти лет двух месяцев и двух дней. Его смерть подкосила немолодую женщину. На сороковой день после похорон она прямо за поминальным столом потеряла сознание.

Очнулась Мария на больничной койке только через две недели. Ее коллеги врачи тихонько перешептывались о том, что лучше бы уж она умерла. С таким-то инсультом она будет только обузой для родственников. Больная пришла в себя в плачевном состоянии. Оказалось, что ни ходить, ни говорить она не может – правая сторона тела была парализована. Врачи удивлялись ее выносливости и только качали головами – трудно поверить в то, что женщина осталась вообще жива после обширного инсульта.

Вопросов, куда везти больную мать после больницы, не возникло – ее забрала к себе дочь Нина. Младший брат Нины Костик жил с матерью, но недавно женился и ожидал прибавления семейства. Разговоров, чтобы Марии вернуться домой, даже не велось, тем более что отношения ее с невесткой оставляли желать лучшего.

После шести недель, проведенных в больнице, Мария после перенесенного удара пришла немного в себя и оказалась у дочери. Речь ее медленно восстанавливалась, но ни ходить, ни садиться, ни ложиться самостоятельно она пока не могла. После инсульта характер пожилой женщины резко изменился. Из жизнерадостной и неунывающей, она превратилась в вечно недовольного и властного человека, что неприятно удивило всех домочадцев. С этой метаморфозой ничего нельзя было поделать. Врачи положительных прогнозов не давали, сочувственно качали головами и призывали к терпению в общении с больным человеком.

– Такая у вас судьба, – врачи твердили одно, как будто сговорились. – У больной целых две недели мозг буквально плавал в крови. Сложно поверить, что она не осталась полностью парализованной. То, что она начала говорить, уже почти чудо. Научится, возможно, немного ходить. Когда – никому не известно, не все сразу. Наберитесь терпения.

Семье Нины не оставалось ничего другого, как прислушаться к словам врачей и набраться терпения. Иного выхода из непростой ситуации не было – больной старый человек оставался в семье, какие-либо еще варианты даже не обсуждались.

«Наконец-то Нина привезла меня к себе и будет теперь ухаживать за мной как положено! – с облегчением и тихой радостью думала Мария. – Кончились страхи и мучения, у дочери мне хорошо и спокойно. Вообще она могла бы мне, как тяжелобольной, отдельную комнату выделить, но неплохо, что поселила меня вместе с внучкой. Леночка еще маленькая пятилетняя крошка, но уже может немного помочь. Стакан воды принести больной бабушке или тапки надеть – не такая сложная работа. Пускай привыкает, в жизни всегда пригодится, – размышляла Мария Ивановна после двух месяцев, проведенных дома у дочери. Только сейчас начала она с трудом понимать, какая трагедия с ней случилась. К мысли, что она навсегда останется инвалидом, привыкнуть она так и не смогла. Втайне Мария радовалась, что все закончилось наилучшим образом, и она живет в семье дочери, а не у сына со снохой. – «Конечно, я бы охотнее со старшей внучкой Олей в одной комнате жила, но она не хочет, говорит, что я очень громко храплю. Вполне возможно. Мне самой не слышно, да никто не может себя во сне контролировать. Раньше мне таких вещей никто не говорил, да кому говорить, если я жила одна? Николай когда был жив, ни разу не упрекнул меня, сам же похрапывал часто. Что ж, дело прошлое. Наверняка храпю не я, а моя болезнь… Только сейчас, с почти чудесным воскрешением после обширного инсульта и двух недель комы, неприятно услышать новость о том, что храплю, как слон. Честно говоря, ни разу не слышала, как слоны храпят, но раз внучка говорит, может, так оно и есть.

Тяжело обходиться только левой стороной тела – правая почти полностью парализована. Говорить и соображать могу как раньше. Не так быстро и четко, но все же. Ходить надо заново учиться, передвигаюсь еле-еле с костылем, беда. И все равно это не инвалидность. Надеюсь восстановиться со временем. Впрочем, как бог даст, вернее, тело позволит… Дочь ухаживает хорошо: и постель часто меняет, кормит с ложечки, помогает мне из комнаты в комнату ходить, самой-то мне ни за что не справиться…»

– Олег, почему ты сидишь с нами за одним столом? Здесь только наша семья, тебе тут делать нечего, – сказала молчавшая до этого Мария, равнодушно глядя на зятя.

– Мама, – тут же укоризненно покачала головой дочь, – Олег мой муж, мы все – одна семья, нравится тебе или нет. Прости ее, пожалуйста, Олег, мама больной человек, – обратилась она к мужу. Глаза ее излучали вину. Олег нервно дернул плечами. Он продолжал жевать запеченную в тесте курицу, приготовленную женой на обед. Обе девочки, Оля и Лена, сидевшие тут же за воскресным обедом, недоуменно переглянулись и стали прислушиваться. Им хотелось точно понять, что такое интересное произойдет дальше.

– Одна семья, одна семья, а почему тогда он живет в нашей квартире, то работает, то не работает и сидит у тебя на шее? – Мария заговорила так быстро, как могла. Не без основания она опасалась, что ее остановят, не дадут договорить.

– Мама, перестань говорить глупости. Олег работает, ты об этом прекрасно знаешь, а квартира наша общая. Если ты уже поела, пойдем, я тебя провожу в комнату, – Нина встала около матери и тронула ее за рукав. Та начала медленно разворачиваться, чтобы встать со стула. Справившись с нелегким делом, она оперлась левой стороной тела на костыль и неловко выбралась из-за стола. Пройдя мимо зятя к двери, она уже у порога обронила:

– Навязался на нашу голову, корми его тут, пои, а от него никакого проку… –

Последние слова она сказала себе под нос, удовлетворив пришедшую с болезнью жажду поскандалить. Дойдя до своей комнаты с помощью шагающей рядом дочери, Мария подошла к стоящей у окна кровати, медленно развернулась и тяжело опустилась на нее. Нина помогла матери снять тапки и лечь в кровать. Прежде чем уйти, она попеняла ей:

– Мам, прошу тебя больше подобных разговоров не заводить, тем более, при детях. Что они могут подумать?

– А что они могут подумать неправильно? Только то, что их отец нахлебник и сидит у тебя на шее.

– Мама, – резко перебила ее всерьез рассерженная дочь, – если ты еще раз заведешь подобные разговоры, будешь по выходным обедать одна у себя в комнате. Ты прекрасно знаешь, что говоришь глупости. У нас маленькие дети, они не понимают, что ты – больной человек, и верят каждому твоему слову. Пожалуйста, не говори того, чего не знаешь.

– Не ругайся и не кричи на мать, когда она правду говорит. Совсем ослепла от любви, только и знаешь Олежек да Олежек! Лучше бы детям внимания больше уделяла, чем за таким жеребцом ухаживать. А он совсем стыд потерял, пользуется… – последние слова совпали со стуком захлопнувшейся двери.

– И чего обижается, не понимаю, сама знает, что правду говорю. Наверное, не нравится правда. Д-а-а, вот до чего мужчины могут довести, – пожилая женщина прикрыла глаза и задумалась.

«Хорошо, что зять ко мне в комнату почти не заходит, нечего ему здесь делать. Я его не выношу, и он прекрасно знает об этом. Какие тещи ладят с зятьями – не знаю, у меня таких знакомых нет. Любая мать будет любить только своего ребенка, даже если он не лучше других, просто потому что он – свой. Даже если зять золотым будет, все равно он мне чужой. Я его не растила, не воспитывала, поэтому знать особо не хочу. И что только моя дочь в нем нашла, я бы никогда такого не выбрала!

Нужно выходить замуж за таких мужчин, каким был мой покойный муж. Мы с ним в мире и согласии почти тридцать два годка как один день прожили, не припомню, когда ссорились. Он мне ни одного бранного слова не сказал. А каким внимательным был! И внешностью его Бог не обидел: такой высокий и красивый, что все женщины на него заглядывались. Мой Николай, хотя ревнивый был, но верный и скромный, никогда с другими женщинами не заигрывал, точно знаю. На работе его ценили и уважали, потому что работать он любил и умел, да и дома за что не брался, все у него получалось, все в руках играло. С соседями всегда ладил, никто на него никогда не обижался. Курил, правда, много, это его и сгубило – прокурил легкие.

Вот если на моего зятя посмотреть со стороны, есть у него тоже что-то хорошее. Профессия, например, для мужчины подходящая – инженер на металлургическом заводе, все что-то изобретает, с чертежами возится. И работу свою, похоже, любит. Но вот дома какой-то он тихий, не самостоятельный: все книжки читает, а делать ничего не умеет, даже лампочки Нине самой вкручивать приходится, потому что у мужа руки не из того места растут. За что ни возьмется, все у него из рук валится – то его током ударит, то палец себе порежет, то одежду в неожиданном месте порвет, то понос с температурой обнаружатся, когда в гости с Ниной идти соберутся, то споткнется на ровном месте и ногу подвернет, то еще какая напасть случится. И все молчит, молчит, думает себе о чем-то, а о чем – никто не знает. С другой стороны, дома тихо – ни скандалов, ни ругани, ни громких вечеринок, что уже хорошо. Самое главное, со мной не ссорится и не разговаривает, по имени-отчеству ко мне обращается. Остальное не важно – пусть с дочкой живут, как хотят, мне он не очень мешает».

– А-а-а, Олечка, заходи, моя хорошая, заходи, – протянула бабушка, увидев на пороге комнаты любимую старшую внучку. – Как хорошо, что ты пришла,

можем поговорить или фотографии посмотреть. Подожди, я только устроюсь удобней, а то лежа как-то неловко. – Она с трудом приподнялась, спустила ноги на пол и притянула к себе девочку. Та охотно села рядом с бабушкой и приобняла ее. Не успели они обменяться парой слов, как дверь широко открылась, и в комнату вошла маленькая Лена. Она нерешительно остановилась посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Оля с бабушкой смотрели на нее и не произносили ни слова. Наконец Мария решилась, подозвала девочку поближе:

– Лена, иди сюда, вставай здесь, слева от меня. Справа сидит уже Оля и тебе здесь не поместиться. – Она протянула здоровую руку, поставила девочку рядом с собой и взъерошила ее русые волосы. – Ну вот и уместились, всем места хватило!

– Бабушка, почему ты папу не любишь? – На лице Оли светился не детский интерес. Лена, не очень понимая вопроса сестры, смотрела на нее во все глаза.

– А зачем мне его любить, у него жена есть, пусть она его любит, – ответила не очень ясно для детского понимания пожилая женщина. – Я вот вас обеих люблю, мне достаточно. Еще я люблю вашу мать, потому что она моя дочь, а ее мужа мне любить вовсе не обязательно. Мне маму вашу жалко, она как белка в колесе крутится: днем на работе, вечером дополнительную работу на дом берет, готовит, стирает, гладит, с вами постоянно занимается, а отец ваш сидит, как король, у телевизора, и горя не знает.

– Мама всегда говорит, что папа устает на работе и ему нужно дома отдохнуть, а не работать, – стала защищать отца Оля.

– Да, да, – закивала бабушка головой, стараясь не расплескать на детей нелюбовь к зятю. – Хорошо, что вы отца любите, это правильно. Принеси-ка, Олюшка, вон ту книжку, что мы с тобой вчера читать начали, – резко переменила она тему, решив и самой не заводиться, и детям головы не забивать взрослыми проблемами. Девочки разом повеселели в предвкушении приятных минут. Одна внучка побежала к книжной полке за знакомой книжкой, вторая подошла к другой стороне письменного стола, стоявшего почти вплотную к кровати и взяла оттуда очки, без которых бабушка читать книжку не могла. Очки, однако, та не взяла, хотя за них поблагодарила. Положив их обратно на стол, она обратилась к старшей внучке:

– Оля, почитай ты нам книжку, я что-то устала и немного прилягу. Ты очень хорошо читаешь, лучше, чем я, – с этими словами она стала устраиваться на кровати. Мария улеглась, похлопала левой здоровой рукой рядом с собой, приглашая девочек сесть ближе. Места там было не так много. Оля повернула стул, стоящий у стола, к кровати и быстро уселась на него, положив книгу на колени. Лена осталась стоять, не зная, куда пристроиться. Устав стоять, она присела на свою кровать, стоящую спинкой вплотную к кровати бабушки, и приготовилась слушать чтение сестры. В эту минуту в комнату заглянула Нина. Она увидела мирную картину, улыбнулась и со словами Ну молодцы, читайте дальше!, скрылась за дверью. Минут через десять девочки услышали вначале посапывание, а потом похрапывание. Оля, зная, что бабушка не обидится, начала дергать ее за руку и трясти за плечо, пока та не проснулась.

– Ой, – сказала она быстро, – я не сплю, просто задремала. Ты читай, читай дальше, я внимательно слушаю.

Сказав это и успокоив детей, Мария начала растирать больную руку, чтобы опять не заснуть. Она вернулась к своим мыслям, не очень прислушиваясь к чтению внучки и думала о том, как хорошо жить у дочери, чувствовать заботу семьи и иметь рядом с собой любимую внучку.

В середине семидесятых, когда родилась Оля, Нина заканчивала институт. Отсидев дома в послеродовом отпуске положенный по закону год с ребенком, ей нужно было возвращаться на работу, чтобы не угодить на скамью подсудимых за тунеядство. Тогда никого не интересовало – здоров ребенок или нет – стране нужны рабочие руки.

Олю отдали в садик на целый день. Переболев воспалением легких, девочка стала часто простывать. Мария так переживала за внучку, что забрала ее на год к себе, пригласив на помощь из деревни вышедшую на пенсию двоюродную сестру. За год они привязались к девочке. Мария, как часто бывает, видела в малышке своего ребенка, которому когда-то недодала материнской любви. Через год Оля окрепла и вернулась к родителям, а у Марии будто отняли что-то важное в жизни. С таким положением упрямая женщина никак не могла примириться.

Нина часто привозила девочку к бабушке на выходные, но это были только короткие счастливые моменты, которые заканчивались, когда ребенка забирали домой. Каждый раз, провожая Олю, Мария будто отдавала ей кусочек сердца. И теперь, спустя десять лет, они стали жить вместе. Одно это чувство, что рядом с ней – ее любимая внучка, которой она была готова отдать всю себя, делало Марию сильнее и увереннее. Она видела, что внучка платит ей такой же искренней любовью. И эту любовь она хотела иметь всю для себя одной, не делясь ею ни с кем. Гены бабушки, не желающей делиться привязанностью, полностью передались внучке Оле.

С Леной, младшей сестрой Оли, все обстояло намного сложней и запутанней, чем могло показаться на первый взгляд. Отца Лены, Олега, Мария невзлюбила с первой встречи. Она вообще не хотела, чтобы дочь вновь выходила замуж, а уж второго ребенка ей совсем не желала. Когда Мария узнала, что Нина беременна, стала с ней реже встречаться и даже как-то замкнулась. Она испытывала необъяснимую неприязнь к еще не родившемуся ребенку и непонятно откуда возникшее чувство резкого осуждения дочери. Даже себе она не могла объяснить, что это – то ли ревность, что у Оли появится брат или сестра и оттянет часть материнской любви, то ли она заранее не любила то, что любил и с нетерпением ждал нелюбимый зять.

Когда Лена родилась, Мария не появилась в больнице дочери, то ли обидевшись на весь свет, то ли считая ту предательницей. Она приехала посмотреть на внучку, когда ребенку исполнился год. Равнодушно взглянув на крошку, пытающуюся удержать равновесие на плохо слушающихся ножках, она, глянув на нее и сунув дочери пакет с подарком, сказала:

– Оля, пойдем в комнату, я тебе привезла интересную игру.

Взяв восьмилетнюю девочку за руку, она ушла с ней в детскую, оставив растерянную дочь вдвоем с Леной. Вышла Мария с Олей только через час, когда Нина позвала всех обедать.

В следующий приезд Мария вела себя не менее демонстративно. Никто в семье не мог объяснить поведение бабушки, не признающую ничем не заслужившую немилость вторую внучку. Даже ее муж Николай после первого совместного визита выговорил жене за странное поведение, а во второй раз вообще остался дома. Нину коробило избирательное отношение матери к ее дочерям, но вмешиваться она не решалась, хотя чувствовала, что если мать в своем упорстве не изменится, то рано или поздно обстановка в семье ухудшится. Дочь все же решилась поговорить с матерью, улучив минуту, когда Олег был в другой комнате и не мог слышать разговора. Оля, прижавшись в бабушке, сидела рядом.

– Мама, давай поговорим. Ты так резко разделяешь моих детей, что твоей неприязни к Леночке только слепой не заметит, и мне это совсем не нравится. Лена пока маленькая, и ничего не понимает, но Оля-то все видит.

– Что тебе не нравится? Я ухаживала за твоей дочерью целый год, и она мне дороже, чем кто-либо другой, даже ты. Что в этом непонятного?

– Я хорошо понимаю, что внуки порой становятся дороже собственных детей, но ведь и Лена – твоя внучка, так почему ты ее все время отталкиваешь?

– Ты знаешь, почему, не прикидывайся! Я с самого начала была против второго ребенка – мне он не нужен, поэтому требовать от меня, чтобы я его любила, ты не вправе.

– Нельзя так демонстративно показывать свою нелюбовь. Дети не понимают слов, но они понимают чувства, а от тебя идет такая волна неприязни! Если ты этого не понимаешь как женщина и мать, то пойми хотя бы, как врач. Нельзя маленькому ребенку калечить психику.

– Ты не заставишь меня любить, если я не хочу, – упрямо твердила Мария, не желая понимать правоту дочери. Она чувствовала, что сила ее влияния на Нину закончилась, но смириться с этим никак не хотела и продолжала упорно отстаивать свою позицию. Как врач она привыкла ставить безоговорочные диагнозы больным и по-прежнему не могла отступить и признать правоту младшего поколения.

Слово за слово, и терпение дочери закончилось. Видя, что мать не переубедить, она не захотела больше дискутировать с ней, тем более что однажды не какая-то чужая женщина, а родная мать, не сдержавшись, обронила и бранное слово, ткнув пальцем в сидящую на коленях у Нины крошку:

– Лучше бы она совсем не появлялась на свет! Только мешает нам нормально жить! Кто тебя просил ее рожать – все равно из нее толком ничего не вырастет, будет такая же бестолковая, как ее отец!

Лицо Нины залила краска негодования. Встав с дивана и прижав маленькую Лену к себе, она, с трудом сдерживаясь, произнесла:

– Собирайся и уходи. То, что ты тут напророчила – непростительно. Я больше не хочу тебя видеть.

– Как ты можешь так поступить с матерью?! – взвилась еще больше Мария, не веря, что дочь может запросто выставить ее за дверь. – Неприятно, когда говорят правду, но так оно и будет – ты со своей Леной еще наплачешься. Она и себя, и тебя сделает несчастными – ты пожалеешь, что родила ее!

– Как ты можешь говорить такое о маленьком ребенке!? Пожалуйста, уходи и не приходи больше, – сдерживая слезы, проговорила Нина, слегка подталкивая Олю к выходу из комнаты, чтобы дочь не слышала слов, совсем не предназначенных для детских ушей. Нина не могла поверить в то, что ненависть матери к Олегу перекинулась на совершенно невинного ребенка.

После ссоры с дочерью Мария не появлялась у нее почти три года – Нина не могла простить матери злых слов, брошенных в адрес Лены. Отношения их немного улучшились только с болезнью отца. После того как отец умер, а мать парализовало, у Нины не оставалось другого выхода, как взять ее к себе. В свою квартиру Мария вернуться не могла – там жил сын Костик с семьей. Все прекрасно понимали, что тяжелобольной женщине спокойней будет рядом с дочерью, а не с невесткой, которую та так и не смогла ни принять, ни полюбить.

В дом престарелых при живых детях стариков в то время не отдавали. Других возможностей поместить отдельно больного человека не было – квартирный вопрос в Советском Союзе оставался всегда очень сложным: частных квартир не предполагалось в стране вообще, кооперативных было не много и их строили только весьма обеспеченные граждане, а прождать жилья от государства можно было всю жизнь.

Давний скандал с дочерью незаметно стерся из памяти Марии, как не заслуживающий внимания. А может быть, она просто не хотела его помнить – как знать. Теперь ей казалось, что она всегда была и осталась хорошей матерью и бабушкой. Больная женщина не хотела признавать, что откровенно игнорирует младшую внучку, заставляя ее в то же время ухаживать за собой – делать то, что она выполнять совсем не обязана.

Пять лет – возраст доверия. Ребенок верит каждому слову взрослого, находящегося рядом, видит в нем образец для подражания и защиту от своих маленьких страхов. Как не понять хаос, возникший в душе малыша, если вместо надежной защиты взрослые привносят в его жизнь еще больше страхов и проблем. Что остается? Спрятаться от непосильного груза под стол и сидеть без сил, сжавшись в комочек. И даже тогда, когда ребенок вырастает, он уже не в силах будет вылезти из конуры, где просидел много лет, потому что другой жизни за ее пределами совсем не знает.

Мария не воспринимала Лену как маленького ребенка, обвиняя ее в непослушании и нерасторопности. В затуманенном болезнью мозгу старухи Лена должна была играть роль ее личной сиделки, которая обязана по первому слову делать то, что укажут. Мария совсем не осознавала, что перевернула привычный уклад семьи дочери с ног на голову и все должны считаться с тем, что рядом находится больной человек. В силу изменившегося не в лучшую сторону характера, она не хотела понимать, каким балластом для родственников теперь является. Все, что было в ней хорошего, словно осталось в отмершей части тела, а то негативное, что есть в каждом из нас, вдруг разом стало лезть из нее, как пена с закипевшего варенья, и растекаться вокруг, обжигая руки.

«Вот Олечка – хорошая девочка, всегда все сделает, о чем я ее ни попрошу. Вижу я мою девочку, правда, реже, чем хотелось бы, у нее и школьных заданий много, и подружки, и танцевальный кружок. Ну да ничего, как зайдет ко мне в следующий раз в комнату, скажу, чтобы чаще приходила, тогда подарю ей золотое кольцо, которое ей так нравится. Она – моя любимая внучка, ей и оставлю все драгоценности. Дочери не дам ничего: не очень-то она любезна со мной, делает все поперек, мало разговаривает, пускай любимый муженек ей драгоценности дарит».

Абсолютно уверенная в том, что в жизни все делала правильно, прожившая нелегкую жизнь женщина даже мысли не допускала, что в чем-то могла совершить ошибку. Откуда ей было знать, что нельзя любить одного и не замечать другого ребенка, независимо от того, дети это или внуки? Это знания не ума, а сердца. Видно, сердце суровой женщины не имело столько места для чувств, не было обременено материнской мудростью… В детстве ее этому не учили, да и во взрослой жизни никто никогда подобных разговоров не заводил, а сама она поступала так, как считала единственно правильным. Живя на всем готовом у дочери и охотно принимая ее помощь, Мария ни словом не благодарила ее, считая эту заботу само собой разумеющейся, да и в личных отношениях мать редко была откровенна с дочерью.

Как бы поступила Нина, если бы знала наперед, что злобное пророчество матери ляжет свинцовой тяжестью и болью на будущее Лены? Смогла бы она оставить мать в больнице, отдать ее в дом для престарелых, не испытывая угрызений совести? Она не ответила бы на эти вопросы даже себе. В том-то и загадка – никто из нас не знает, как отзовутся злые слова, брошенные нами из глубины души в недобрую минуту. Люди, знающие секреты слов, идущих от сердца, предупреждают – будьте осторожны, думайте, прежде чем сказать то, о чем в будущем придется пожалеть. К несчастью, Нине никто не объяснил такой простой, но мудрой истины, и она не смогла уберечь свою дочь от превратностей судьбы.

А может быть, дочь действительно ждала злая судьба. Кто знает, что написано для каждого из нас в книге судеб…

Глава 4      Сегодня, 07 часов 40 минут

– Эрик, послушай, может быть, я вышлю документы почтой, как и положено, а потом мы договоримся с твоим шефом о встрече? Возможно, ему понадобится еще что-то, чего у меня сейчас нет?

Лена вышла из здания фирмы, где проходила практику и стояла рядом с бывшим другом. Зайдя туда несколько минут назад, она, после раздумий, решила все же никуда не ехать, поэтому и отпрашиваться на сегодня не стала. Эрику об этом она говорить не стала, чтобы не обострять непонятную и неприятную ей ситуацию.

– Сегодня мне обязательно нужно остаться, – продолжила она нелегкий разговор. – У нас важное мероприятие, и мне не дают свободный день. Большое спасибо, Эрик, за беспокойство, но сегодня, к сожалению, ничего не выйдет. Давай отложим на другой день. Или лучше я отправлю документы на твой адрес, ты передашь их своему начальству, а когда меня пригласят, мы пойдем на собеседование вместе. Я подожду, пока твой шеф вернется из отпуска, время у меня есть.

Она стояла, стройная и высокая, несколько просительно глядя на молодого человека, оказавшегося неожиданно настойчивым в желании немедленно забрать ее с собой, и старалась не показать своим видом, какие мысли ее одолевают.

«То, что ты здесь – совсем неспроста, – Лена смотрела на стоящего рядом Эрика, приветливо ему улыбалась, но думала о совсем не веселых вещах. – Не знаю точно, что ты задумал, но ехать с тобой сейчас никуда не собираюсь. Свободный день взять не проблема, но делать этого я не буду. Нужно просто найти подходящий аргумент, чтобы ты ушел и оставил меня в покое. Вечером я все расскажу Инго, ему придется встретиться с тобой еще раз, чтобы ты понял – ни звонить, ни тем более встречаться со мной тебе больше не стоит. Очень жаль, но тебе придется забыть меня – надо было раньше беспокоиться о гармоничных отношениях».

– Давай отойдем немного в сторону – здесь мы мешаем людям проходить. Мне нужно тебе показать кое-что важное, – недовольно произнес Эрик сквозь зубы, не глядя на собеседницу.

– Только быстрее, меня уже ждут, а я не люблю опаздывать, ты же знаешь, – Лена заметно нервничала и с большой неохотой последовала за спутником. Она уже пожалела, что вообще вышла на улицу.

Молодые люди отошли метров на пять в сторону и скрылись за углом здания. Девушка стояла, слегка поеживаясь от свежего утреннего ветра, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, то поглядывая назад через плечо, то переводя взгляд на Эрика в ожидании, когда он покажет, что хотел и перестанет ее задерживать. На закрытой от посторонних взглядов маленькой площадке юноша почувствовал себя уверенней, приоткрыл свой рюкзак и начал там что-то искать – неторопливо, будто раздумывая, а правильно ли то, что он делает. Наконец, найдя нужный предмет, он потянул его из рюкзака и обернулся к девушке, привлекая ее внимание:

– Смотри, Лена, это пистолет, если ты еще никогда не видела. Это не игрушка, он – настоящий. Оружие специально куплено для этого случая. Я догадывался, что ты найдешь любую причину, чтобы только не идти со мной. Вот видишь, я хорошо подготовился к нашей встрече. Если ты сейчас не пойдешь со мной, я тебя тут же застрелю и застрелюсь сам. Альтернативы нет, поэтому выбирай и долго не раздумывай. Или идешь со мной, или тут останутся лежать два трупа… Мы стоим с тобой здесь, как машина на запрещенной парковке, сюда в любую минуту может кто-нибудь заглянуть, поэтому времени на размышления не так много. Мне терять нечего, в тюрьму я из-за тебя не пойду. – Эрик передернул плечами, поправил свободной рукой очки, спрятал пистолет обратно в рюкзак, но руку оттуда не вытащил.

– Ты что, заболел или совсем с ума сошел? – побледневшими губами едва слышно произнесла девушка, не успев до конца оценить опасную обстановку, но решив все же постоять за себя. – Где ты взял пистолет и что все это значит? Что ты хочешь от меня? Зачем ты действительно приехал, что собираешься делать – не с пистолетом же меня на встречу вести? А если кто-то сюда и правда заглянет – не шути так, это не смешно! Пожалуйста, оставь меня в покое и уходи, откуда пришел. – Она попыталась отшатнуться от парня, сжавшись в комочек и став вдруг маленькой и совершенно беззащитной от страха и непонимания происходящего.

– В покое я тебя не оставлю, не для этого приехал, – угрожающе произнес тихим голосом Эрик. Уловив движение в сторону, он моментально притянул дрожащую и напуганную девушку к себе. – Сначала мы поедем к тебе домой. Ты скажешь матери, что тебе нужно взять документы для собеседования, после этого мы поедем ко мне. Мы должны еще раз, не спеша, поговорили и разобрались в том, почему ты меня оставила. Твоего дурацкого объяснения по телефону недостаточно, мне нужны подробности. С самого начала я знал, добровольно ты со мной никуда не поедешь. Что ж, пришлось пойти на хитрость. Не такой я дурак, как ты думаешь!

– Эрик, послушай меня! Я никогда не думала, что ты дурак, это тебе прекрасно известно! И потом, я объяснила подробно, почему мы с тобой друг другу не подходим, или, вернее, почему ты мне не подходишь. Или я тебе…, – все больше путаясь в словах от подступившего к горлу спазма страха, тихо заговорила девушка, опустив глаза и боясь взглянуть на стоящего вплотную к ней парня.

– Кажется, я не давал тебе повода усомниться в том, что ты мне не подходишь, – резко осадил он ее, обеспокоенно поглядывая по сторонам. – А теперь поехали, здесь оставаться больше небезопасно. Подумай о других, если не думаешь о себе. Я готов на все!

– Не шантажируй меня, ты сам понимаешь, у меня нет другого выхода, как только ехать с тобой, – заикающимся от нелепости происходящего голосом опять заговорила Лена. Она начала понимать, в какой переплет попала и пыталась унять бившую ее нервную дрожь. – А если мама не отпустит меня с тобой? Она знает, мы с тобой давно расстались, а сегодня вечером я встречаюсь с Инго. Она может просто тебе не поверить или что-то заподозрить. И вообще не понятно, для чего заезжать ко мне, мы же можем сразу к тебе поехать!?

– Глупая! Не хочу, чтобы с твоей фирмы позвонили и сказали, что ты не вышла сегодня на работу. Твоя мать может забеспокоиться и начать тебя разыскивать. Нельзя, чтобы она раньше времени начала волноваться – это не входит в мои планы. Она не должна ни о чем догадаться, и твоя задача – все рассказать ей так, чтобы она не только ничего не заподозрила, но и легко отпустила тебя со мной, – Эрик криво усмехнулся. – Если она только попытается меня задержать или решит, что ты едешь со мной не по доброй воле – придется ее застрелить. Сегодняшний план стоил долгих два месяца моей жизни и я не позволю, чтобы он сорвался из-за такой мелочи, как твоя мать. Ты ведь не хочешь, чтобы она умерла по твоей вине? Никто, кроме тебя, не должен отвечать за твою ошибку.

Пристально взглянув на поникшую и оттого ставшую похожей на воробышка девушку, он взял ее свободной рукой за локоть. Другую руку с зажатым внутри пистолетом он по-прежнему держал в рюкзаке. Не раздумывая больше ни минуты, парень повел напуганную подругу к автобусной остановке, строгим тоном еще раз предупредив по дороге:

– Не смей даже пикнуть! Если ты завопишь о помощи, это будут твои последние слова в жизни, запомни, я не шучу. Все шутки с тобой закончились, когда ты меня оставила, сейчас начинается моя игра! Говорят, что перед смертью человек вспоминает свою жизнь за одну минуту. Не знаю, насколько это правда, но теперь тебе самое время вспомнить, что ты любила, когда была маленькая, потому что до старости ты уже вряд ли доживешь!

Лена еще больше вжала голову в плечи и, кажется, даже перестала дышать. Механически переставляя ноги, она шла вперед, ничего не видя перед собой, крепко прижатая к спутнику его цепкой рукой. Дойдя до автобусной остановки, они разом остановились, стоя тесно друг к другу, но глядя в разные стороны. Он – с тревогой по сторонам, она – с испугом себе под ноги. Подъехавший через две минуты автобус был почти пуст, но они прошли в самый конец салона и сели на последнее сидение, еще больше отгородившись от окружающего мира.

«За что мне это наказание? – беспокойно заметались обрывки мыслей в голове Лены. От страха она не могла собрать их вместе и начать целенаправленно думать. – Что делать с этим сумасшедшим? Он действительно может нас всех перестрелять – и маму, и меня, и тех, кто под руку попадет. На помощь звать нельзя – слишком опасно. Главное, чтобы мама ни о чем не догадалась. Она временами бывает до ужаса внимательная и если вдруг сейчас о чем-то догадается, нам обеим конец! Где взять силы? Что делать? Нужно быстро найти документы и как можно скорей уйти из дома, а там посмотрим, может быть, что-нибудь я придумаю. Теперь нужно постараться отвлечь этого ненормального разговором, чтобы самой успокоиться».

– О какой смерти ты говоришь, и почему я должна вспоминать детство? – тихо спросила Лена, пытаясь унять колотившую ее дрожь. – Объясни, что ты хочешь, и не пугай меня лишний раз пистолетом. Понятно, что ты вооружен. Я не буду провоцировать тебя, обещаю.

Страх сжимал до размеров горошины бешено колотящееся сердце девушки, но она заставляла себя думать только о том, чтобы как можно быстрее отвести свалившееся на нее несчастье от дома, от матери и не навлечь еще большую беду. О себе и об опасности для своей жизни ей как-то не думалось.

– Ну, говорят, что когда человек приговорен в смерти, то вспоминает свою жизнь за одну минуту, – важным тоном повторил Эрик, будто объяснял урок нерадивой ученице. – Мы поедем ко мне домой и без спешки поговорим с тобой о том, что же в действительности между нами произошло, а там – кто знает, чем это может закончиться.

– Да, но ты сказал, мы должны убедить маму, чтобы у нее не возникло никаких подозрений, а мы еще до дома не доехали, – Лена попыталась немного запутать Эрика, чтобы заставить задуматься и выиграть немного времени: быстро думать у него никогда не получалось. – Пока приедем, пока поговорим, пока я найду документы – пройдет не одна, а минут тридцать. Мне что, так долго нужно думать о детстве? И кто меня приговорил к смерти, разве я совершила что-то против закона?

– Ты мне мозги не забивай дурацкими вопросами, – Эрик захотел обидеться на непонятный смысл разговора, и, как реакцию, еще сильнее прижал к себе рюкзак с пистолетом. Тяжелым взглядом он уставился в окно. Автобус слегка дернулся и остановился. Эрик очнулся, отвернул голову от окна и обрадовался, как будто увидел там ответы на поставленные вопросы.

– На следующей остановке выходим! Что касается твоего вопроса, то про детство можешь потом подумать, время еще есть. Про второй вопрос я тебе позднее все объясню, а теперь вставай и пошли на выход – почти приехали.

Эрик встал и свободной рукой потянул за собой Лену, ухватив ее за рукав тоненькой летней курточки. Подойдя к дверям, он прижал девушку боком к вертикальной стойке, схватившись сзади за нее рукой, чтобы удержать равновесие. Правую ногу он выставил далеко вперед, чтобы при открытых дверях девушка не смогла вырваться и убежать. К левому боку Эрик судорожно прижимал черный рюкзак, прихватив его снизу. Сам недоверчивый, он боялся, что кто-нибудь смелый может выхватить из рук его сокровище.

За окном распускался теплый май. Воздух был по-утреннему прохладен, небо светилось ярко-голубыми красками, ничто не предвещало плохой погоды. Автобус подъехал к остановке. Здесь его ожидали несколько человек, чтобы ехать дальше по своим делам. Двери салона открылись, выпуская молодых людей – они были единственными, кто захотел выйти.

Время отсчитывало для них свой, только ему известный, счет.

Глава 5      Лена, 7 лет

Лена сильно изменилась с тех пор, как начала жить с больной бабушкой в одной комнате. Она стала меньше разговаривать, уверенная в том, что ее наказали этим соседством за то, что она много говорит. Ребенок думал, что молчанием может вернуть назад прежнее течение жизни в семье, когда все были довольны, и еще больше замыкалась в себе. Никто не знал, о чем разговаривали двое – старая больная властная женщина и маленькая напуганная девочка, когда вечером закрывалась дверь в их комнату. Никто не слышал их разговоров и не мог сказать, как сильно влияла на ребенка бабушка. То, что она не любила Лену, было очевидно. И то, что Лена ее опасалась, тоже было видно невооруженным взглядом. Отчего молчали и ничего не предпринимали ни отец, ни мать, которые, несомненно, любили дочку? Сложный вопрос.

Мать Нины была вечно занята на работе, поэтому она росла самостоятельно. Сама ставшая матерью, Нина не могла себе представить, что нужно специально и много заниматься ребенком – у нее, как прежде у матери, не было свободного времени. Кроме основной работы, она часто брала подработку на дом и вечерами сидела с напряженной спиной, склонившись над бумагами. Нина намного больше времени проводила с детьми, чем когда-то ее мать с ней и братом, и женщине казалось, что этого вполне достаточно, чтобы ее девочки не чувствовали себя обделенными вниманием.

В бухгалтерских книгах никто не написал, что дети рождаются разными – кому-то достаточно толики материнской любви, а кому-то ее постоянно не хватает; одни дети глубоко переживают эту нехватку, переключаясь на другие объекты, приносящие любовь, а другие никак не могут с этим справиться. Те, кто в детстве недополучил любви, берет эту недолюбленность дальше, усугубляя без того полную проблем взрослую жизнь. Выросшие без любви дети с упорством ослика ищут потом того, кто подарит им недоданную в детстве любовь. И этот кто-то не всегда будет делиться любовью безвозмездно. Данного закона жизни не знали в то время ни Нина, ни тем более Лена, которой едва исполнилось семь лет, и она готовилась идти в первый класс.

«Я хочу тоже быть как мама и сестра – красивой, уверенной, умной, со всеми милой и приветливой, но у меня почему-то не получается. Красивой, как сестра, я, наверное, стану позже, когда подрасту. А может быть, не стану никогда, пока не знаю. Ум у меня тоже не вырос, поэтому нужно опять подождать. Разговариваю я, как маленькая, часто меня никто не слышит, да еще и голос у меня тихий. Раньше я говорила много и громко, но потом стала бояться. Мама однажды сказала, что слишком болтливым девочкам подрезают язычок. Не хочу, чтобы мой язычок подрезали, поэтому стала тихо разговаривать. Мама потом сказала, что пошутила и никто никому языки не укорачивает, все равно страшно. А вдруг этот закон не отменили, а мама просто этого не знает? Когда я хочу дома рассказать про школу или про подружек, мне не дают выговориться, ни у кого не хватает терпения до конца меня выслушать, со мной поговорить. Всем или некогда, или неохота…»

Никто в семье Михеевых не обращал внимания на то, как изменилась маленькая девочка за последнее время. У каждого были ежедневные заботы, и посмотреть вниз, на сидящего в стороне невеселого ребенка никто особенно не хотел. Самая большая ответственность за подрастающих детей, конечно, лежала на матери. Ей, носивших детей под сердцем долгих девять месяцев, должно быть лучше всех известно, что те маленькие жизни, которые она произвела на свет, нужно дальше лелеять, чтобы они не зачахли без ласки и любви. Но что делать ей, взрослой женщине, если приходится разрываться между работой, детьми, домашним хозяйством и больной матерью?

В Советском Союзе действовали свои законы, которые с человечностью никоем образом не были связаны – женщина считалась не столько женщиной, сколько членом общества, обязанным работать по восемь часов в день, а в свободное от работы время стоять в бесконечных очередях, делать покупки, ехать в битком набитом транспорте домой, забрав по дороге из садика ребенка (или детей), а дома готовить, стирать, убирать. Если же в семье оказывался больной человек, то заботы о нем ложились тоже на плечи бесполого члена общества. Советские женщины быстро старились, грубели и черствели сердцем.

Муж тоже требовал внимания и любви, и о себе хотя бы иногда нужно было подумать. И если Оле исполнилось четырнадцать лет, и ее занимали свои подростковые интересы, в которые она окунулась с головой, то маленькой Лене заботы матери явно недоставало. Работающей матери не хватало ни времени, ни сил проявить чуть больше интереса и нежности к подрастающей дочери.

Лена говорила тихо, делала все медленно, интуитивно замедляла жизненный ритм, чтобы хотя бы так привлечь к себе недостающее внимание. Ее усилия были истолкованы иначе, в чем виноваты, естественным образом, родители, а не ребенок. Они были вполне довольны, что Лена не доставляет им больших хлопот, молча сидя у себя в уголке и тихо занимаясь детскими делами. Она редко кого о чем-либо просила, и все были рады – что может быть удобней тихого, послушного ребенка, которого не слышно и не видно?

Никто из взрослых не уловил того момента, когда Лена начала отгораживаться от семьи, не захотевшей взять ее в круг полноценным и равноправным членом, а вытолкнула ее в жизнь с больным взрослым человеком. Ни один ребенок не готов жить в чужих болезнях и страданиях, потому что рожден для радости. Когда же обстоятельства вынуждают семью отнять часть детства у подрастающего малыша, ему не остается ничего другого, как замкнуться в себе, потому что его протесты никто не желает слушать.

Нина прекрасно понимала, что их решение поселить бабушку к младшей внучке, которую та не любила, однозначно направлено против маленькой Лены, против ее детских интересов. Но альтернативы замученная бытом хозяйка семьи не видела. У нее не получалось сделать так, чтобы всем в непростой ситуции оказалось уютно и хорошо. Приходилось ужиматься и выворачиваться, живя впятером в малюсеньких трех комнатах. Молодая женщина просто закрывала глаза на происходящее, отворачивалась и покрепче сжимала губы. Ей больно было видеть страдания маленького человечка – ее собственной дочери. Подсознание матери трепетало и давило на нее страшным укором:

«Не могу больше этого видеть. Я больше так не хочу, но что же делать? Никак не получается, чтобы все в одной семье выиграли гонку по жизни. Мы хоть и семья, но каждый из нас играет за собственную команду, то есть за себя. Все не могут выиграть на этом отрезке жизни, обязательно будут проигравшие. Я совсем не хочу, чтобы проигравшим оказалась моя дочь, но и сама проигрывать не могу. Только на мне лежит ответственность за благополучие всей семьи. Справлюсь ли? Должна, я должна, другого выхода просто нет. Моя семья должна выжить. Выжить – вот главная цель, а как и с какими потерями, об этом думать сейчас я просто не в состоянии. Если мне действительно начать думать о возможных последствиях сегодняшней жизни, то лучше закрыть глаза и умереть, потому что я надорвалась. Тяжело нести неподъемную ответственность за всю семью, но ничего другого, к сожалению, жизнь предложить не может. Приходится жить дальше с тяжелой ношей неудовлетворенности и предательства по отношению к собственному ребенку. Но если не предавать ребенка, то значит, предать собственную мать. Именно так – эти двое важных людей стоят на разных сторонах правильного и справедливого решения. Маленькая дочь или старая больная мать? Кто важней? Для кого сделать лучше, чтобы другой не пострадал? Однозначно не решить эту задачу, в ней кто-то один обязательно остается за скобками, и я знаю, кто это.

Если я предам сейчас мать и вытолкну ее из семьи, она быстро умрет, и я не смогу простить себе этот поступок. Всю оставшуюся жизнь мне придется жить с чувством вины за ее преждевременную смерть, и я уже сейчас знаю, что это чувство съест и укоротит отмерянное мне на земле время. Придется жертвовать маленькой дочкой. Она подрастет и поймет, что выбора у меня просто не было. А если не поймет? Должна понять, но все – потом. Сейчас главное – выжить».

Но даже наедине со своими мыслями Нина не могла признаться в том, что возможно были и другие причины ее страусиной политики по отношению к младшей дочери. Она, как многие ее сверстники, росла в семье при непререкаемом авторитете родителей. В то время, когда даже взрослые дети не только почитали родителей, но и в угоду их спокойствию и душевному комфорту приносили в жертву интимные отношения, живое общение с детьми и другие радости жизни – лишь бы не сердить мать с отцом. Тем более, если один из них или оба были людьми эмоционально черствыми, грубыми, подчиненными лишь работе, идеологическим штампам или мнению окружающих. Вечная проблема отцов и детей усугублялась не только давлением консервативного старшего поколения, но отсутствием или нехваткой важной информации по жизненным вопросам. Никто никого не учил искусству общения друг с другом. Да и как кого-то учить тому, о чем сам не знаешь?

Лена не могла догадаться о мучениях матери, потому что жила своими маленькими интересами, которые никто с ней не разделял по причине ее молчания. Она скучала по общению со старшей сестрой, которая вступила в подростковый возраст и отдалилась от Лены, поэтому почти не уделяла ей прежнего внимания. Лена молча наблюдала, как Оля делает уроки, одевается, причесывается, смотрится в зеркало. Она все примечала, но не обременяла никого своими мыслями или догадками. Везде маленький ребенок встречал не явный, но ощущаемый ею неосознанный отпор – никому не хотелось брать на себя лишние заботы – у каждого своих достаточно. Да и зачем обращать внимание на того, кто молчит? Дитя не плачет – мать не разумеет. Мудрый народ давно облачил такой род общения в семье в мудрую пословицу.

Лену раздражала лампочка в комнате – она висела около кровати бабушки и мешала ей спать. Хотя в ночник вкручена самая маленькая лампочка, для семилетней девочки она все равно светила ярко, свет бил по глазам, заставляя то и дело просыпаться. Лена мечтала спать, как раньше, с Олей в темной и тихой комнате, вдыхать аромат прочитанных сказок, детского мыла и ягодной зубной пасты, а не просыпаться каждый раз от запаха тяжелой болезни, непереносимого характера бабушки и взрослой безысходности. Пытаясь бороться за собственную свободу, Лена интуитивно выбирала единственный доступный ей метод.

«Только когда болею, я могу оставаться в постели целый день и высыпаюсь, потому что мама разрешает мне лежать в их спальне. Там очень тихо, чисто, уютно и всегда свежий воздух. Там не пахнет бабушкиными лекарствами и мокрыми тапками. Мама ухаживает за мной, чтобы я быстрей поправлялась – приносит чай с малиновым вареньем или медом, печет вкусные пирожки с творогом. Разве можно хотеть быть здоровой? Нет, мне поправляться совсем не хочется, потому что опять надо идти в комнату, которую я совсем не люблю. Мама говорит, мне нужно научиться терпеть, я маленькая и должна слушать старших, а бабушка больная, ее нужно жалеть. Все это понятно, но кто тогда меня пожалеет? Или мне тоже нужно вначале стать старой и больной, чтобы все увидели, что мне плохо?

Мама говорит, что любит меня, но я ей последнее время перестала верить. Когда любят, не ругаются, а она меня ругает все чаще. Если мама сердится, то начинает говорить со мной строгим тоном, тогда я от страха совсем не понимаю, как и что надо делать и все окончательно порчу. Особенно мама ругается, что я все время обрываю заусеницы на ногтях, и пальцы из-за этого нарывают. Но я же не виновата, что у меня такие ногти – они всегда сами задираются и зарастают кожей. Мне приходится кожу все время откусывать, потому что она мешается и не дает жить спокойно. Маленькие девочки не могут делать маникюр, как мама. Вот у Оли ногти красивые и не зарастают, как у меня. Мама все время видит у меня на ногтях кровь, иногда даже не ругается, а хватается за голову и бормочет что-то непонятное. Как же ей объяснить, что мне становится легче от небольшой боли. Мне больно и я меньше думаю о комнате, где живу с бабушкой и которую так ненавижу…»

Эта суббота выдалась теплой. После целой недели дождей небо расчистилось и радовало всех голубизной. Теплые солнечные лучи щедро падали вниз, купались в грязных лужах, рассыпались яркими пятнами на стенах домов. Еще за завтраком Нина с Олегом начали стоить планы на выходные, радуясь предстоящим свободным от забот дням.

– Я вчера звонила Ирине, она пригласила нас в воскресенье к себе в сад на шашлыки. Ну что, поедем? – весело спросила Нина, собирая посуду со стола. – Рано утром уедем, вечером вернемся.

– Я не могу, у меня выступление, – отказалась от поездки старшая Оля и тут же спросила обиженным тоном: – Если вы все поедете в сад, то не пойдете смотреть на меня?

– Оля, мы столько раз ходили на твои концерты и знаем, как хорошо ты танцуешь. Нам с папой так хочется немного отдохнуть и побыть с друзьями. Ведь ты тоже часто собираешься с подружками, – терпеливо объясняла Нина дочери, чтобы та прекратила дуть губы.

– Ну ладно, нет – так нет, пойду собираться. Сейчас зайдет Юля, мы с ней поедем на тренировку, – Оля неторопливо встала из-за стола.

Мнение маленькой Лены никто не спрашивал – она должна была ехать с родителями.

– Мама, – подала и она голос, не желая отставать от сестры, – я хочу уток покормить. Лиля рассказывала, что в парке много уточек, они с бабушкой их хлебом кормили… А в сад я тоже не хочу.

– Леночка, в сад мы едем завтра. В парк ты можешь сходить с папой сегодня, потому что у меня совсем нет времени, – ответила извиняющимся тоном мать и вопросительно посмотрела на мужа. – Олег, может быть, вы съездите с ней вдвоем часа на два в парк? Меня ждет уборка и к семинару надо подготовиться. Лена, я тебе вечером книжку почитаю про Кубарика и Томатика, хорошо? – обратилась она к младшей дочери, поймав утвердительный кивок мужа.

– Да, мы поедем с папой, – обрадовалась Лена, тоже выходя из-за стола. – А что мне надеть и где пакет с хлебом для уток?

– Хлеб я вам приготовлю, а теперь пошли, посмотрим, что у тебя есть чистого из одежды, – обе, довольные, вышли из кухни.

Через две минуты Нина вернулась озабоченная.

– Олег, похоже, что ни в какой парк вы не поедете. У Лены опять проблемы с руками, но такого я еще не видела. Как можно такое просмотреть – у нее на обеих руках страшно загноились ногти. Она опять дергала заусеницы, теперь на ее руки страшно смотреть. Иди, погляди сам, она в комнате переодевается, – расстроенная мать села на стул и обхватила голову руками. – Когда же это кончится, ну почему у нее все не так, как у других детей? То она штанишки до шести лет пачкала, то ни в один кружок ходить не хотела, бастовала, то у нее руки бородавками обсыпало и пришлось их выжигать. Ребенку все хочется сделать поперек, а почему – не знаю, загадка. Ее протесты так и лезут наружу…

Вернувшийся Олег только покачал головой на вопрос, застывший в глазах жены:

– Не знаю, что сказать. Выглядит не очень хорошо, но ты должна решать, что делать, ты же мать.

– Поликлиника сегодня не работает, а до понедельника ждать опасно, нельзя рисковать, – приняла решение Нина, не обращая внимания на то, что ответственность, как всегда, была переложена мужем на нее. – Мы едем сейчас в больницу, есть же у них дежурные врачи, нас должны принять. Пошли собираться, поедем все вместе, – Нина поднялась со стула.

– Может быть, вы вдвоем съездите? – нерешительно спросил Олег, – а я дома останусь.

– Почему? – не поняла Нина. – У тебя какие-то дела?

– Да нет, никаких дел особенных нет, просто хотел почитать книжку, – протянул Олег, но, встретив взгляд жены, произнес под давлением невысказанных слов: – Ну, хорошо, пойду переодеваться.

– Леночка, как твои пальчики, болят? – Нина зашла в комнату, где дочь натягивала чистые носочки, собираясь гулять в парке.

– Нет, не болят, – ответила девочка, не поднимая головы. – Они просто тукают, и сгибать их я не могу, а так не больно. Мы уже поехали? Я пошла за папой.

– Лена, вы с папой поедете кормить уток в следующий раз, не сегодня, а сейчас мы все вместе поедем в больницу. – Переведя дыхание и глядя в широко раскрытые, ничего не понимающие глаза ребенка, мать продолжила: – Твои пальчики нужно подлечить, видишь, какие они стали толстые и желтые. Доктор посмотрит и скажет, что мы должны делать. Если он выпишет мазь и отпустит домой, вы поедете с папой в парк, а если доктор не разрешит пока гулять, тогда мы вернемся домой.

Выйдя втроем на яркое солнце, они поспешили на автобусную остановку. Ехать было недалеко, и уже через пятнадцать минут они входили в приемный покой больницы. Дежуривший врач вышел к ним минут через десять.

– Доктор, – кинулась тут же к нему взволнованная мать, – посмотрите, пожалуйста, моего ребенка. У нее руки…

Пока она, запинаясь от волнения и пережитого страха, пыталась объяснить причину их появления, к ним подошел отец, держа девочку за запястье. Врач, продолжая слушать торопливую речь матери, внимательно осмотрел со всех сторон руки девочки, улыбнулся и задал маленькой пациентке несколько вопросов, на которые та охотно ответила. Приняв, видимо, решение, он попросил отца отойти с ребенком подальше, оставшись наедине с матерью.

– У ребенка сильное нагноение пальцев – подкожный панариций на восьми пальцах из десяти. Что ж Вы, мамаша, так запустили девочку?! – Он укоризненно смотрел на женщину. – Вы сейчас возьмете девочку и пройдете со мной в операционную. Сестра ее подготовит, но вам лучше остаться во время операции с ней, вы все-таки мать и ребенку будет не так страшно. Ваш муж пусть подождет здесь, я думаю, что за час мы управимся.

– Что вы будете с ней делать? – дрогнувшим голосом спросила Нина.

– Я вскрою нарывы около ногтей и почищу их. Не волнуйтесь Вы так, мы предварительно проведем обезболивание. Поверьте, девочка боли не почувствует. В больнице мы ее не оставим, но вам придется ездить на перевязки. Ну, во всяком случае, первую неделю, а потом посмотрим.

По мере того, как доктор говорил о предстоящей операции, Нина все больше бледнела. Она сделала шаг назад, прислонилась к стене и спросила не очень громко:

– Доктор, а можно, мой муж побудет с дочкой? Я не могу переносить вида крови, мне сейчас уже плохо, и вида операции я не выдержу. Пожалуйста… – умоляюще посмотрела она ему в глаза.

– Мне все равно, кто останется с девочкой, главное, чтобы она не боялась. Когда договоритесь, обратитесь к сестре, – с этими словами он повернулся и пошел по направлению к двери, куда вход был разрешен только персоналу.

Оставшись одна, Нина постояла неподвижно несколько секунд, потом поманила к себе Олега. Он оставил Лену стоять у окна и подошел ближе. Нина тихонько попросила его умоляющим голосом:

– Врач сказал, что будет вскрывать Лене нарывы на пальцах. Пожалуйста, иди с ней один, я не смогу видеть, как моего ребенка режут, и не переживу вида ее крови. Если я в операционной потеряю сознание, то напугаю ребенка. Пожалуйста, иди с Леной, она не должна там быть одна!

Предложение Олегу совсем не понравилось, но, вспомнив, как год назад жена потеряла сознание от вида текущей крови из пореза у него на руке, он нехотя согласился. Вдвоем они подошли к тихо стоявшей у окна девочке.

– Детка, – сказала Нина, – прости меня. Вместо парка тебе придется идти с папой совсем в другое место. Доктор сказал, что подлечит твои пальчики, и они совсем скоро заживут. А потом мы с тобой обязательно сходим в парк к уточкам, хорошо, моя маленькая? – Ответа от ребенка мать не ожидала. – Я подожду вас здесь, доктор разрешил только папе сопровождать тебя.

За Леной с Олегом закрылась дверь, Нина подошла к стоявшему в углу креслу и буквально рухнула в него. Последующий час ожидания стал для нее сущим адом. Покинуть свой пост она боялась, чтобы не пропустить выходящих после операции родных, но и сидеть долго на одном месте уже не могла. Так и металась она, ненадолго выходя на свежий воздух и почти тут же заходя обратно. Наконец дверь приемного покоя открылась в очередной раз и выпустила вперед Лену, руки которой были спрятаны под бинтами. Незаметно смахнув слезу, Нина быстро подошла к дочери, осторожно прижала к себе и замерла на некоторое время.

Всю дорогу до остановки, а потом и до дома Олег нес девочку на руках. У малышки от увиденного и пережитого неожиданно закружилась голова, и она чуть не упала.

«Как хорошо болеть! – думала некоторое время спустя об этом инциденте Лена, долеживая последний день в родительской спальне на кровати. – Все меня жалеют и ухаживают за мной, как будто я какая-то особенная. Целую неделю я жила в спальне у родителей, и мне было так хорошо, как никогда! Выздоравливать совсем не хочется. Здоровой, мне придется возвращаться в свою комнату. Хотя мама повторяет, что любит, все равно она меня не любит. Если бы любила, взяла бы к себе в спальню жить насовсем. Она видит мою радость, когда в воскресенье мне разрешают между мамой и папой полежать в постели. Папа рассказывает что-нибудь хорошее, или мы придумываем вместе, что будем делать в выходной день, куда пойдем гулять, во что будем играть. Потом мама идет готовить завтрак и будить сестру, Оля засоня и любит поспать в выходной подольше… И только потом я иду к себе одеваться.

Не хочу идти в мою комнату. А может, идти с закрытыми глазами? Попробую научиться ходить с закрытыми глазами… Нет, бабушка заставит открыть глаза и подать или принести ей что-нибудь. Уши закрыть нельзя – все равно они будут все и всегда слышать…

Почему в нашей комнате нет Оли, а есть бабушка? Комната детская, а бабушка совсем не ребенок, а взрослый человек. Она меня нисколечко не любит, не жалеет, все время заставляет ей помогать. Днем она притворяется, что добренькая, а когда все спят, она будит меня ночью, требует подать ей воды, потому что темно, и она ничего не видит. У нее всегда горит ночник около кровати. Он ярко светит и мешает мне спать, а ей почему-то все равно темно. Глаза слипаются ото сна, а я должна стоять перед ней и ждать, когда она медленными глотками выпьет воду, потом ставлю пустой стакан на стол и возвращаюсь в кровать. Хорошо, если я сразу засыпаю и ничего больше не слышу. Но так бывает не всегда. Бабушка часто встает ночью в туалет, гремит палкой, включает верхний свет, кряхтит, недовольно бормочет что-то себе под нос. Из-за шума я просыпаюсь и никак не могу опять уснуть, потому что боюсь. Мама сердится, что я плохо встаю по утрам…»

– Оля, милая сестричка, – из глаз Лены текут слезы. Она размазывает их по щекам забинтованными кулачками, продолжает высказывать мысли вслух, не замечая этого, – почему ты ушла от меня, я хочу с тобой жить вместе. Я спала бы тихо-тихо, как мышка, выносила бы вместо тебя мусор, подметала пол в коридоре и вытирала пыль, только бы ты вернулась ко мне. Ты меня всегда хорошо понимала и разговаривала со мной… И не будила меня по ночам и рассказывала сказки. Ты учила меня складывать буквы в слова, я помню, помню! Так было смешно и здорово, когда из палочек получались слова! И гуляли мы с тобой каждый день, уходили далеко, за школу, потом по тропинке на стадион и смотрели, как мальчишки пинают мяч, а я бегала и доставала мяч из кустов, если он прилетал в нашу сторону. И все смеялись – такая бойкая девочка, говорили они обо мне. Бойкая – это значит, веселая, да? Или когда быстро бегаешь? Или много разговариваешь? Ой, я забыла, что это означает…

А теперь ни у кого нет времени для меня. Мама с папой заняты работой, домом, садом, хозяйством, бабушкой, у тебя – подружки, а со мной редко кто сходит погулять. Вокруг меня так много людей, но я всегда почему-то одна. Всем некогда.

Что за слово такое некогда? Его любят говорить все взрослые. А вдруг в семье какой-нибудь другой девочки мама с папой не знают такого слова и любят свою дочку больше, чем слово некогда? Вот бы попробовать пожить в такой семье, хоть немножко посмотреть, как это бывает!

Папа больше других меня понимает, потому что делает все так же медленно, как я. Он один не ругается и не заставляет выполнять то, что мне не нравится. Если есть время, он всегда ходит со мной на детскую площадку поиграть. Он большой и сильный, и я чувствую себя тоже взрослой и сильной, когда мы идем с ним вместе, и он держит мою руку в своей ладони. Мне с ним так спокойно и хорошо, почти как с Олей. И совсем не страшно. Папочка, почему ты так редко бываешь со мной?

На детский вопрос, вырвавшийся от отчаяния вслух, ответить по-прежнему некому. Лена плакала, зарывшись в подушку, уже не таясь, но в родительскую спальню в это время никто не зашел и рыданий ребенка не услышал. Слезы у девочки скоро иссякли, а обида на родных не ушла из ее сердечка.

– Мама! – снова взволнованно заговорила Лена сама с собой, мысленно обращаясь к матери. – Ну, мамочка, почему ты заставляешь меня делать то, что мне совсем не нравится, а я хочу делать то, что хочется мне, почему ты это не понимаешь? Водишь меня по всяким кружкам, хочешь, чтобы я после школы чем-нибудь еще занималась. Ты хочешь, чтобы я поменьше была дома, да? А я наоборот хочу оставаться дома, но одна, и чтобы меня все оставили в покое! – Лена чуть ли не выкрикнула фразу и с опаской посмотрела на закрытую дверь.

Она боялась, что родители войдут сюда и увидят ее слезы, но и страстно желала этого. Пусть бы ее ругали сильнее прежнего, но зато узнали наверняка, как ей плохо. Дверь была неплотно прикрыта, и девочка слышала сквозь неширокую щель голоса отца с матерью, разговаривающих на кухне. Тихий голос дочери они не слышали… Как жаль. Лена повернула на подушке голову в другую сторону и продолжила монолог. Теперь уже без слов. Зачем говорить, если тебя все ранво никто не слышит?

«Не люблю балет и ненавижу танцевать! Мама не хочет об этом слышать и приводит меня на занятия, где совсем неинтересно. Оля ходит в танцевальный кружок давно, но меня не берет с собой, потому что там танцуют девочки и мальчики ее возраста, а я должна танцевать только с моими ровесниками. У меня нет никакого желания быть одной среди чужих детей, я лучше останусь дома, чем смешить всех тем, что я не умею, не хочу и не буду делать. Петь я тоже не умею и не хочу. Я сказала об этом учительнице в музыкальной школе, она только покачала головой. Пусть занимается с теми, кто действительно родился певцом, но не со мной. Рисовать мне нравится, особенно всяких зверей и птиц, больших и маленьких, но одной, без Оли, не интересно.

Моя мечта – вернуть все назад, жить, как прежде, когда было все понятно и просто. Хочу, как раньше, жить с Олей, мамой и папой, но без бабушки. И чтобы мы все вместе в воскресенье ездили в парк, в мой любимый кукольный театр, или в отпуск на юг – там теплое море, много вкусных ягод и фруктов и можно целый день плескаться в воде.

Из-за бабушки мы никуда теперь не ходим и не ездим вместе. Мама не может оставить ее одну, для больной нужно готовить специальную еду, долго купать в ванной. Вот и все. Выходной день прошел, опять нам с Олей в школу, маме с папой на работу. Когда же отдыхать с семьей, когда гулять с родителями, когда провести время с сестрой? Все свободное время забирает чужой мне человек, а я остаюсь, как заброшенный мячик в канаве – никому не нужный и всеми забытый…

У моей подружки Лили тоже есть бабушка, но по сравнению с моей – это две большие разницы. Лилина бабушка живет в своей квартире и каждый день забирает внучку из школы. Мы выходим после уроков из класса, идем в раздевалку, ее бабушка уже стоит там и ждет нас. Мы выходим из школы, они идут домой вместе, разговаривают, смеются, бабушка гладит Лилю по голове, целует в щечки… А я плетусь одна, всеми забытая, меня никто не встречает и не ждет дома. У Оли редко бывает четыре урока, но когда такое счастье выпадает, мы дожидаемся друг друга и идем домой вместе. Это бывает так редко, что от обиды плакать хочется. Ах, какая я невезучая… зато когда мы с Олей вместе… Мне нравится идти рядом с ней из школы. Все видят, какая она взрослая, умная и красивая. Сразу становится как-то весело, она берет меня за руку, разговаривает со мной, спрашивает, отвечает. Жалко, что от школы до дома идти всего пять минут, я бы могла шагать с Олей целый час. Или дольше.

Иногда Лиля с бабушкой провожают меня после школы до дома, у подъезда мы прощаемся. Один раз они взяли меня в воскресенье на прогулку в парк. Втроем так интересно! Мы с Лилей покатались на всех качелях, покормили птичек, посмотрели на белочек, поели мороженого в кафе. Я выбрала любимое лимонное, Лиля клубничное, ее бабушка шоколадное. Этот день был таким радостным, солнечным и долгим, вместившим в себя столько событий в парке! Дома меня так и распирало рассказать обо всех воскресных событиях. Но дома, как обычно – мама купала бабушку, ей не до меня, Оля пропадала у подружек, а папа у меня ничего и не спросил. Никому не интересно, как я провела без них этот день. Что остается делать брошенному ребенку? Уйти в туалет и тихонько поплакать, чтобы никто не слышал, не дергал за ручку двери и не кричал, что опять там со мной случилось …

Жель, что у меня нет такой бабушки, как у Лили – она не болеет и у нее всегда есть время для внучки. Я тоже хочу, чтобы моя бабушка пекла мне в воскресенье блинчики с малиновым вареньем, ходила со мной гулять в парк и кормить уток, встречала бы меня из школы, гладила по голове. А у нас получается, что я должна ухаживать за незнакомой мне бабушкой, которую и увидела-то первый раз, когда ее привезли к нам домой уже больной. С тех пор у меня все пошло наперекосяк. Спать спокойно я до сих пор не могу из-за ночного света, из-за шума, когда бабушка встает ночью в туалет. Когда же она выздоровеет и уедет к себе домой? Вот тогда я хотя бы смогу спокойно выспаться. Лучше уж никакой бабушки не иметь, чем такую! Она ни разу мне косички не заплела, а сама все время просит ее волосы расчесывать. Не люблю расческой по чужим волосам водить, они к тому же пахнут неприятно. Что же делать – раз просят, приходится делать, взрослых нужно слушаться. Разве может нравиться ребенку все время подавать больной бабушке тапки и помогать их надевать? Тапки хоть и не старые, но пахнут так противно, хуже, чем в туалете. Бабушка постоянно говорит, что я должна ей помогать во всем. Я стараюсь выполнять ее просьбы, но она ни разу не прижала меня к себе и не поцеловала, как она это делает с Олей. Может быть, я пока маленькая и должна еще подрасти, чтобы бабушка меня полюбила так, как она сестру любит?

Что же мне нужно еще сделать, чтобы меня любили? Я давно не пачкаю штанишки, выношу мусор, помогаю бабушке, хоть это иногда противно, не жалуюсь, что мне ночью мешает свет, не лезу к сестре, если она занята, не прошу маму почитать книжку, когда ей некогда, не прошу папу погулять со мной, если он устал. Что же еще сделать, чтобы меня тоже обнимали и целовали? Папа обнимает и целует маму, бабушка обнимает и целует Олю. Мы с Олей раньше тоже обнимались, она меня целовала, но это было раньше. Теперь и этого нет…

Мама много работает, ей все время некогда! Даже некогда книжку почитать. Она иногда гладит меня по голове и обнимает, но раньше она меня больше любила, чем сейчас. Когда мы с папой делаем домашние задания, он все так хорошо объясняет и даже хвалит меня, когда я пишу правильно. Но он никогда ни меня, ни Олю не целует, только маму, и то только тогда, когда мы не видим.

Почему взрослые мало любят? Или не любят любить? Или не хотят? Или боятся любить? Но меня совсем не надо бояться… Я люблю всех-всех и хочу все время чувствовать их рядом со мной. Не нужно отстраняться от меня. Может быть, все думают, что я совсем маленькая и не понимаю ничего? Или нельзя показывать, что я хочу прижаться к маме или папе? Если я хочу быть взрослой, тогда мне нужно вести себя, как взрослые, и прятать свою любовь. Да? Так правильно? У кого бы об этом спросить…

Все так сложно и непонятно, никто не хочет ничего объяснить. Всем или некогда, или они молчат. Буду тогда тоже молчать, может быть, быстрей повзрослею и пойму что-то важное, о чем мне никто сейчас сказать не хочет».

Глава 6      Отец

Тридцативосьмилетний Олег Михеев, сколько себя помнил, всегда отличался серьезностью и уравновешенностью. Впрочем, принимать какие-то решения он опасался, потому что панически боялся ответственности. Если кто-нибудь убеждал его в том, что это – дело нужное, он всегда доводил начатое со всей серьезностью до конца. Олег признавал основную черту своего характера, как прилежного исполнителя, да и то до тех пор, пока не спадал интерес к работе. Он до дрожи в коленях боялся людей, стоящих выше его по рангу или званию, в кабинет начальника входил почти в предынфарктном состоянии, выходил со вспотевшей спиной, даже если получал не нагоняй, а похвалу за выполненную работу.

Хорошо и комфортно чувствовал он себя только дома с женой, соседями или близкими родственниками, от которых не зависел, а потому мог разговаривать без боязни. Это касалось его отношений с людьми. По уровню развития Олег выглядел человеком не только серьезным, но начитанным и интеллигентным, знал немецкий язык, который изучил практически самостоятельно, читая немецкую классику. Непонятно только, что он вынес из книг таких корифеев, как Ницше и Гете, которых читал на языке оригинала – своими знаниями он ни с кем не делился. Читая и зная много, он держал это многое в себе, не ощущал потребности ни изложить видение почерпнутой из книг мудрости, ни поделиться ею с окружающими людьми. Где-то он был прав, не желая дискутировать на тему нет правды на Земле, но нет ее и выше за праздничным столом. На такие темы под водочку нужно разговаривать с людьми подобного ему уровня, с которыми знакомств он не завел. Родственники совершенно искренне недоумевали, зачем ему изучать иностранный язык, а потом читать на нем книги, когда достаточно литературы для чтения на русском языке. Хорошо понимала его только жена Нина, которую он ни больше ни меньше как боготворил – она была единственная, с кем он мог поговорить на волнующие его темы. Беседовать с женой Олег любил, но у нее редко оставалось свободное время для мужа из-за слишком большой занятости на работе и дома. Единственной отдушиной для него оставались вечерние беседы на кухне после ужина, когда жена, перемыв посуду и положив усталые руки на стол, внимательно слушала его неторопливую речь.

Нина любила большого увальня-мужа таким, каков он есть, со всеми странностями, тихостью и беззубостью. Только с годами стало ей понятно, что беда Олега – в заниженной самооценке, о чем он даже слышать не хотел. Его вполне устраивала та жизнь, которую он вел: днем не внапряг работа, поверхностное общение с коллегами, вечером непритязательный покой в кругу семьи. На многое он не замахивался и тихо существовал в привычном уютном теплом болотце. Он редко требовал к себе внимания и участия, но сам несчастный вид мужа всегда вынуждал Нину сопереживать его неумелости и компенсировать ее собственной активностью. Даже в вопросах одежды Олег полностью полагался на вкус Нины. Он мог ходить дома в спортивных брюках до тех пор, пока они не затирались до дыр, но не потому, что не было денег купить новые, просто ему удобно носить старую, знакомую одежду. За модой он не гнался, хотя охотно принимал обновки, которые каким-то чудом покупала Нина у знакомых продавщиц – в восьмидесятые годы в Советском Союзе дефицитом было все: от зубной пасты до мебели, включая обувь и нижнее белье. Импортные вещи продавались из-под прилавка только хорошим знакомым или нужным людям, а основная масса населения страны довольствовалась одеждой советского производства, которая расползалась, разваливалась и трещала по швам.

Олег охотно принимал помощь и поддержку жены. Сам он первый редко шел навстречу, считая, что все и так образуется. На то, что любимая женщина буквально надрывалась на работе и в семье, Олег смотрел сквозь пальцы, не порицая и не одобряя вынужденной активности, но охотно пользовался конечным результатом: новой удачно обмененной квартирой, билетами на скандальную театральную премьеру, или модной импортной курткой, которую каким-то чудом могла купить только она.

Семья, где вырос Олег, отличалась строгостью и консервативностью. Новость о женитьбе на Нине родителям совсем не понравилась – они выступили против единым фронтом. Вдова с ребенком – не пара их сыну. Олег понимал родителей, но отступать от своего решения не собирался. В нем взыграла не упертость, а первое сильное чувство. Ему хотелось любви, ласки, близости с любимой женщиной. Никакие уговоры и доводы родственников не могли переломить его желания. Это оказался единственный случай, когда он пошел против семьи и все-таки женился на любимой женщине, хотя огорчил тем самым близких.

Дома нежности между родителями Олег не видел – строгий, часто грубый отец работал на заводе ведущим инженером, но вел себя далеко не интеллигентно. Вечерами он практически ежедневно прикладывался к бутылке. Выпив водки, он придирался к жене, не обращая внимания на детей, сына Олега и дочь Катерину. Бранился он, правда, не сильно, а сразу бил жену, чтобы знала свое место. В возрасте Лены Олег молча смотрел на ежедневные выпивки отца, глотал слезы, боялся его и жалел избитую мать. Когда мальчик достаточно подрос и окреп, то поймал однажды отцовский кулак, занесенный над матерью. Из его глаз изливалась вся ненависть к отцу и твердая решимость защитить мать.

Они стояли тогда, как два зверя, друг против друга: оба взъерошенные и готовые доказывать свою правоту кулаками. Отец смотрел сыну в глаза совершенно диким, таким же, полным ненависти, взглядом. Тот удерживал его кулак в руке и держался внешне спокойно. Внутри у него от страха все сжалось до величины горошины. От этого противостояния по спине и груди Олега тек пот, которого в тот момент он не ощущал. Наконец, после бесконечных секунд или даже минут молчаливой борьбы за власть в семье Олег почувствовал, как давление отцовской руки ослабело, он освободил ее, круто развернулся и пошел к входной двери. Схватив с вешалки куртку, он выскочил из дома и хлопнул напоследок входной дверью так, что в комнате упала висевшая долгие годы на стене свадебная фотография родителей.

Сын вернулся домой поздно вечером. Мать подошла к нему и положила руки ему на плечи.

– Спасибо, сынок, за защиту, но тебе не надо злить отца. Обещай, что в будущем ты никогда не поднимешь на него руку. Он – твой отец, ты должен уважать его, несмотря ни на что.

«Она ничего не поняла, – Во рту Олег ощутил горечь от несправедливых слов матери. – Сегодня я защищал ее человеческое достоинство, которое отец попирал каждый день из года в год. Она увидела в нашей стычке не защиту от насилия, а угрозу мужу, авторитет которого в семье сильно пошатнулся. Она испугалась, что я буду теперь бить его, как он бил ее всю жизнь. Ах, мама, ты не хочешь выбраться из-под отцовского пьяного гнета. Неужели тебе нравится такая жизнь? Я пытался тебе помочь, но ты не захотела увидеть мою протянутую руку. Как жаль, что жизнь тебя не научила сопротивляться…»

С этого времени в доме наступила тишина. Олег замечал, что отец стал сильнее выпивать, но руку на мать больше не поднимал.

В семье не было принято открыто показывать чувства или делиться личными проблемами. Маленькому Олегу очень хотелось, чтобы семья и отец им гордились. Дома он старался помогать матери, в школе – хорошо учиться, чтобы заслужить отцовскую похвалу. Но как бы хорошо он ни справлялся с заданиями, доброго слова от отца не дождался. Со временем он перестал прилагать старания для кого-то, все делал по-прежнему так хорошо, как умел, но только для себя. Эта привычка осталась на всю жизнь.

В детстве с ним никто не занимался ни уроками, ни воспитанием. Отцу Олега в голову не приходило поинтересоваться, что делают дети, а вечно занятая после работы домашними делами мать больше обращала внимание на мужа и чистоту в доме. Олег поздно понял, что запуганная мужем женщина специально уходила в домашние дела – в школьной программе она разбиралась плохо и детям помочь ничем не могла. Окончив в свое время восемь классов средней школы, она устроилась на завод разнорабочей. С молодым инженером они познакомились случайно на работе, быстро сошлись и так же быстро поженились. После выхода из декретного отпуска мать Олега закончила курсы машинистов и устроилась работать на башенный кран. И хотя муж настаивал на дальнейшем образовании, она ни в какую не соглашалась. Полный рабочий день, двое детей и домашнее хозяйство – такой нагрузки хватало без учебы. Дети подросли. В счастью, Олег унаследовал от отца любовь к знаниям, особенно к точным наукам. Школьные задания он выполнял быстро и хорошо, а затем помогал сестре Катерине. Она, в отлиичие от него, унаследовала покорность и бесталанность матери. Неутешительный вывод не обрадовал Олега, но заставил задуматься. Для себя он решил во всем поддерживать сестру – и как мужчина, и как брат. Ему не без причины казалось, что без его поддержки Катерина не сможет окончить школу. У нее, как у многих подружек, на уме были наряды, танцульки и мальчики. Брат старался, как мог, отвлечь ее от бездумного времяпровождения и направить хотя бы часть энергии на решение школьных заданий. Олег отчетливо видел, что после совместных домашних занятий сестра намного успешнее понимает изучаемые предметы. Видимо, с тех пор развилась в нем способность четко и внятно объяснить любую школьную тему. Позднее он перенес свой талант терпеливого учителя на дочь Лену, поддерживая ее в учебе. Хотя бы в этом он чувствовал себя сильным, уверенным и гордым тем, что помогает семье. Иногда у Олега просыпался интерес к развитию и занятиям с дочерью. Тогда он внимательно следил за ее поведением, точно так же, как раньше наблюдал за подрастающей сестрой.

«Лена растет на удивление тихим ребенком, – рассуждал Олег наедине с собой, – таким же, как был когда-то я. Только я, насколько себя помню, все время читал книги, лежа с бутербродом на диване, а она чтением не очень интересуется. Может быть, из-за возраста еще не знает, что ей на самом деле интересно? Хотя и в кукольный театр, и на новогодние представления она ходит с удовольствием. Жаль, в последние годы мало остается времени сходить куда-то с детьми. Особенно с Леной.

Старшая Оля – девочка самостоятельная, и точно знает, чего хочет. Свободного времени у нее не очень много: школа, танцы, балет, с подружками хочется побегать, на велосипеде покататься, да и на мальчиков уже заглядывается. Лена в ее распорядок жизни с детскими играми совсем не вписывается – подросшей Оле они кажутся скучными. Этого как раз младшая сестра в силу возраста не понимает, тянется к старшей, но отклика не находит. Да, хочется иногда прижать обиженного ребенка к себе, обнять, посадить на колени, сказать что-то ласковое. Не могу, не получается переступить через себя.

Помня свое безрадостное детство, я стараюсь помочь Леночке в ее детских проблемах. Вечером, когда есть желание и время, занимаюсь с ней уроками. Мне кажется, что только я один вижу, как ей тяжело даются школьные предметы. Пишет она, как курица лапой, сама иногда не понимает, что написала. С моей помощью у нее быстрей слова складываются в предложения, и примеры решаются. То, что я рядом с ней, помогает девочке не только в учебе, но добавляет уверенности в себе, своих силах. Возможно, в школе учителя плохо преподают предметы или она не слушает их объяснений? Чем она тогда занимается на уроках, о чем мечтает? Каждый ребенок – свой отдельный мир. Не каждый родитель в силах отгадать его, правильно объяснить, помочь ребенку освоиться в реальности. Пойму ли я когда-нибудь Лену?

По натуре я довольно рассеянный человек – знаю, что не хватает концентрации внимания, хотя усидчивости с избытком. Может быть, ребенок унаследовал это качество от меня – неумение концентрироваться на важных вещах? Если это так, ей придется нелегко. Нужно быть очень внимательным к мелочам, иначе пройдешь мимо важных вещей в жизни. Теоретически я это знаю, но на практике применяю редко – опять-таки не хватает внимания.

Нина тоже родитель, но это другая песня. Ей недостает ни времени, ни терпения на ребенка. Ее можно понять – утром нужно успеть накормить всю семью завтраком, собрать детей в школу, сводить в туалет и накормить больную мать, затем самой собраться и бежать на работу. Чтобы все успеть, приходится ей вставать на час раньше, чем она вставала, когда не было больной матери. После службы Нина спешит домой опять готовить, кормить мать и детей, которые пришли из школы. Уже от одного этого голова пойдет кругом, а нужно ведь еще многое сделать по хозяйству, сходить за покупками, что- постирать, погладить, успеть пару слов сказать детям. Так и время ужина подоспело… Нина крутится, как белка в колесе. Удивляюсь, как она успевает шить и вязать по вечерам, чтобы дополнительно денег заработать, или съэкономить на покупках – ее вязаные вещи носит вся семья. Много раз Нина засыпала, сидя на диване со спицами в руках. Не удивительно, что у нее не хватает терпения на Лену – быстро с девочкой не получается, а медленно Нина не может – совершенно нет времени, да и темперамент подгоняет.

Мне, в отличие от Нины, доставляет удовольствие заниматься уроками с ребенком, или гулять, неторопливо ведя важные для нее разговоры. Когда я вижу, что после моих объяснений девочке становится все понятно, и она начинает быстро продвигаться вперед, у меня появляется чувство гордости за мои качества хорошего учителя и наставника.

Временами я задумываюсь о дальнейшей судьбе Лены, но стараюсь не углубляться – никто не хочет делать себе больно. Давно заметил, что она абсолютно все сказанное принимает за чистую монету и оттого воспринимает окружающий мир более чем наивно. Конечно, все дети растут с открытыми глазами и ушами, впитывают, как губка, внешнюю информацию и перерабатывают ее потом согласно потребностям. В Лене нет абсолютно никакой хитрости или лукавства, она честная и излишне доверчивая. С таким открытым бесхитростным характером ей наверняка трудно придется в жизни. Чем помочь ребенку, если он родился с заданным характером? Заложенные гены ни исправить, ни изменить нельзя.

У нас, взрослых, свои проблемы. Очень часто они никак не связаны с маленьким мирком ребенка. У Нины из-за работы, домашнего хозяйства и забот, связанных с уходом за больной матерью, совсем не остается сил на Лену. Старшая сестра не хочет возиться с младшей, ей неинтересно – большая разница в возрасте. Я целыми днями на работе, и если могу уделить ей время, то только вечером, когда она должна идти спать. Если мы общаемся, то не больше часа, самое большее – двух, а этого хватает лишь на то, чтобы проверить домашние задания и помочь сделать то, что не получается. Подружек в классе у Лены немного – из-за больного человека приглашать гостей мы не можем.

Основную проблему создает теща – она не только больной, но по характеру очень тяжелый человек. То, что она меня не любит – полбеды, но она свою нелюбовь показывает всем, особенно детям, чего ни в коем случае делать нельзя. Нина с ней много раз говорила на эту тему, просила, и даже ругалась, но разговоров хватает на пару дней, а потом опять продолжается по-прежнему. Переселить ребенка от бабушки невозможно, Оля повзрослела и не хочет жить вместе с Леной – те три комнаты, что мы имеем, на пятерых никак по-другому не делятся. Ну а я что могу поделать? Мне не повлиять на Олю, а уж на тещу – тем более. И пытаться даже не стоит. Как жена решила, пусть так и будет… Изменить сейчас мы ничего не в состоянии, приходится мириться с тем, что есть.

Лена наивная и доверчивая, как ласковый теленок – тычется к каждому в надежде найти ласку и понимание, но ни у кого их не находит. Мы все заняты ежедневными заботами и на такую мелочь, как внимание к ребенку, времени остается очень мало. Ей нужно не столько время, проведенное со мной за уроками, сколько материнское тепло и ласка, которых ей явно недостает. Нельзя все-таки женщине работать так много, когда у нее двое маленьких детей, иначе они остаются без материнской опеки и внимания. С годами эта нехватка будет ощущаться все больше, и рано или поздно принесет кислые плоды незрелости в дальнейших отношениях. Нельзя отказываться и от бабушкиной любви. Но где взять ее, если у тещи вместо любви только горечь, обиды и ненависть ко всему, что ей не нравится. А кроме себя и ее сына Костика, ей мало что нравится в жизни. Эх, бабушка, если бы ты почаще вспоминала о своей маленькой внучке, не только тогда, когда нуждаешься в ее поддержке…

Что-то будет с девочкой, когда она вырастет? Найдет ли она свое счастье или тоже погрязнет в ежедневных проблемах и не сможет радоваться, наблюдая за ростом собственных детей?

Сможет ли дочь понять, что не все зависит от наших желаний и часто обстоятельства жизни сильнее нас и диктуют свой ритм? Остается только пожелать ей жить лучше и счастливее нас, недополучивших в детстве материнской любви и ласки…»

Глава 7      Сегодня, 08 часов 15 минут

Автобус подъехал к очередной остановке, двери вагона автоматически открылись и выпустили из своих глубин Эрика с Леной. Они шли, неловко прижимаясь друг к другу, будто боясь разойтись, но и не особо радуясь такой близости. Подойдя к расположенному неподалеку дому и остановившись немного в стороне от входной двери, они начали тихонько переговариваться. Говорил в основном парень, а девушка, как заведенная кукла, кивала головой. Со стороны было непонятно, отвечала ли она что-то своему спутнику или просто слушала и соглашалась во всем.

– Ты, надеюсь, запомнила все, что я сказал, – в который раз строгим тоном выговаривал Эрик. – Придерживайся той версии, которую мы с тобой обговорили, и помни, дорогуша, что жизнь твоей матери находится в твоих руках. Хорошая она мать или плохая – меня не касается, но она умрет, если ты меня выдашь, поэтому веди себя осторожно. Если не будешь знать, что сказать, лучше ничего не говори, я сам буду отвечать.

Он уперся внимательным взглядом на молчавшую девушку и спросил еще раз, но уже более требовательно:

– Ты все поняла, что я сказал, или повторить?

– Да-да, я все очень хорошо поняла, не надо ничего повторять. Будет так, как ты сказал. Пожалуйста, оставь маму в покое, она не сделала тебе ничего плохого, – последние слова девушка произнесли почти шепотом, еще сильнее опустив плечи.

– Не звони, лучше открой дверь своим ключом, – приказным тоном произнес молодой человек. – Мы поднимемся по лестнице пешком, чтобы ни с кем не столкнуться в лифте.

Лена достала из сумки небольшую связку ключей, нашла среди них тот, что был нужен, и открыла дверь. Они вошли в пустой подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж и остановились напротив двери, за которой их никто не ожидал увидеть.

– Открой своим ключом и громко позови мать, – опять приказал Эрик. – Не дергайся, успокойся и расслабься, делай все как обычно. Жизнь твоей матери и твоя собственная сейчас только в твоих руках – запомни хорошенько и не соверши ошибки! Ну, открывай!

– Мама, – позвала с порога девушка, открыв входную дверь и пытаясь дрожащими пальцами вытащить застрявший в замке ключ, который никак не хотел поддаваться, – я вернулась.

– Что случилось, почему ты так рано приехала? – раздался из кухни голос матери, и в прихожую вышла Нина. Увидев, что дочь не одна, она не показала вида, что крайне удивлена неожиданным появлением ее спутника. Поздоровавшись с ним, она все же поинтересовалась:

– Эрик, как ты оказался здесь в такую рань и почему ты вместе с Леной? Что случилось, может мне кто-нибудь объяснить?

– Мама, не переживай, все в порядке. Ничего особенного не случилось. Эрик ждал меня около фирмы, где я прохожу практику. Он нашел мне место, где я следующие три года могу обучаться профессии, – торопливо заговорила Лена, боясь, что мать перебьет ее объяснения, не дослушав. – Мне нужно найти документы, необходимые для собеседования, потом мы с Эриком поедем на встречу, меня там сегодня ждут.

– Подожди, не так быстро, – мать стояла у стены и непонимающе переводила взгляд с дочери на гостя, – я все еще не понимаю, при чем здесь Эрик? Насколько мне известно, он живет совсем в другом городе, и потом, вы ведь расстались, так почему вдруг такая забота о тебе?

– Лена, иди к себе в комнату и ищи документы, о которых я тебе говорил. Тебе необходимо найти все до единого, и у нас не так много времени. А мы с тобой пока можем выпить чаю, – перехватил инициативу в свои руки Эрик, обращаясь к стоявшей перед ним женщине. Не услышав ответа, он уже более мягким тоном сказал:

– Нина, я сегодня очень рано встал и приехал сюда первым поездом. Пока Лена собирается, я все тебе объясню, но, пожалуйста, дай мне чего-нибудь горячего – чаю или кофе, что есть.

– Хорошо, приготовлю для нас чай, потому что Лена кофе не пьет, – сказала хозяйка дома, пристально взглянув в глаза Эрику, отчего тот невольно поморщился, не в силах ответить на откровенно прямой взгляд. – Иди за мной. Пока я собираю на стол, объясни мне человеческим языком, как ты оказался здесь, как нашел Лену и что действительно хочешь от нее.

Пройдя на кухню, Нина придвинула нежданному гостю стул и жестом пригласила занять предложенное место. Она в спешке стала открывать шкафчики и доставать оттуда чайные чашки. В кухне воцарилось молчание, прерываемое позвякиванием посуды, шумом льющейся воды и звуком открывающейся и закрывающейся дверцы холодильника. Эрик молчал, оставив вопросы хозяйки дома без ответа. Нина первой нарушила молчание, но заговорила уже не таким безапелляционным, как вначале, тоном. Первый шок от раннего визита бывшего друга дочери прошел и она приготовилась услышать подробную историю его нежданного появления.

– Мы почти три месяца не виделись. Чем ты занимаешься сейчас, Эрик? Как поживает твоя мама, и что ты хочешь от Лены? Надеюсь, тебе известно, что она встречается с Инго? – разом задала вопросы Нина и пристальным взглядом посмотрела на сидящего за столом гостя.

– Я знаю про Лену все, – начал с вызовом Эрик, но, уловив недоумение на лице Нины, быстро поправился, – вернее, я знаю о ее новом друге. Мне Лена сама рассказала еще при расставании. Мы даже встретились как-то втроем и перекинулись парой слов.