Читать книгу Сыны Сибири. Рассказ первый - Лин Яровой - Страница 1

Полярная звезда подмигнула мне с неба, и тогда я подумал:

«Да, Яровой. Вот теперь накрыло как надо».

Просветленные в три пизды мы с Максом сидели на вершине холма. Закутавшись в шерстяные пледы, пили чай, тянули сигареты и смотрели, как луна растекается сиянием над долиной.

– Вон там, – произнёс Макс, указав пальцем, – мы можем наблюдать созвездие бонга.

– Это Стрелец.

– А вон там, гляди, курительная трубка.

– Макс, это Ковш. Урса Мажор. Большая медведица.

– А здесь, чуть правее…

– Ладно-ладно. Понял я. Доставай.

Друг усмехнулся и принялся шарить в карманах. Я прикрыл глаза.

В ушах стоял шум, похожий на шорох иглы винила. Это царапались мысли. Признаться честно, Макс дело говорил – нужно было давно размягчить сознание и перенестись из мира античных легенд в более привычный мир сказок. Острые, звенящие мысли сыпались в голове, как стекляшки в калейдоскопе, рисовали узоры, и было сложно сосредоточиться на чём-то одном. Вечная проблема кислоты. Видишь всё сразу, но ни черта не можешь запомнить.

К счастью, у нас был и другой инструмент.

– Где волшебная лампа? – произнёс друг.

Я огляделся по сторонам и нашел литровую «Боржоми», в которой ещё плескалась минералка. Макс забрал бутылку из моих рук. Скрутил пробку и вылил воду на камни.

– Это нам не понадобится. Чай, не в санаторий приехали.

Поднявшись с земли, он подошёл к обрыву и начал размахивать бутылкой из стороны в сторону. Будто пытался поймать светлячков. Его движения были дерганными, как у птицы, и я усмехнулся, подумав, что объебанный Макс напоминает мне велоцираптора.

– Ты что делаешь?

– А ты не видишь?

– Чего не вижу?

– Я ловлю звёзды в бутыль. Ща мы, нахуй, целую галактику скурим.

Задумавшись на секунду, я покачал головой. Затем потушил о камень сигарету и тут же вытянул зубами из пачки следующую. Чиркнул зажигалкой.

– Только умоляю, не переебись со скалы.

– Всё ровно, – друг поднял вверх большой палец и тут же качнулся на краю пропасти. – Оп-па… Стопэ-стопэ, рано-рано.

Глядя, как он пытается удержать равновесие, я даже не пошевелился. Знал, что Макс справится. В первый раз что ли? В конце концов, мы с ним вечно ходили по грани.

Поймав баланс, друг отшагнул назад, а затем погрозил луне кулаком.

– Ты мне такого не вытворяй! Ишь чё! Королевна нашлась.

Поругавшись с ночной девкой ещё немного, друг вернулся к нашему алтарю – гранитному валуну, который кто-то из туристов выкрасил в красный цвет, отметив наивысшую точку хребта. Камень лежал посреди углубления в скале, напоминающего чашу, дно которой поросло мхом и лишайником. Каменистые стенки прикрывали спину от ветра, и, если не вставать, можно было спрятаться в этой чаше от призраков, которые всю ночь следили за нами из леса в паре метров позади.

– Смотри на меня, Яровой, – торжественно произнёс Макс, положив бутылку на алтарь. – Перед тобой не хуй матросский, а Персей Аргосский. И в руках у меня меч огненный…

– Это сигарета.

– … и щит зеркальный.

– Это фольга.

– Узри же, смертный, как огонь проникает в сосуд мировой, дабы наполнить его духом святым.

Вторая проблема кислоты заключалась в том, что любое незамысловатое действие в трипе превращалось в библейский сюжет. «Возможно, – подумал я, – так и было с Христом. Намутил в нужный момент вина пацанам. Они и уверовали».

Пока друг колдовал с бутылкой, я взял телефон и подключился к переносной колонке – маленькой круглой JBL-ке, которую мы с Максом называли Гаргантюа в честь чёрной дыры из нашего любимого фильма Нолана.

Заиграла музыка. Циммер. «No time for caution».

– А ты шаришь, – улыбнулся Макс, когда тревожная партия органа зазвучала в ночном лесу. – Ща мы устроим космическую одиссею. Держи.

Он протянул мне бутылку.

– Раз…

Орган зазвучал на тональность выше.

– Два…

Защелкал метроном на фоне.

– Три! Стыковка!

Ударила главная партия. Макс чиркнул зажигалкой. Я наполнил легкие дымом и продержал до тех пор, пока не заслезились глаза. Затем выдохнул.

В следующий миг гравитация размазала меня по холму.

Чувствуя, как горит в груди, я медленно сполз по каменистой стенке и уставился в ночное небо. Созвездия стали закручиваться спиралями в такт льющейся музыке. Мысли полетели по рукавам галактик. Начали вязаться в ниточки, канаты, тросы, превращаясь в истории.

– А теперь доктору, – процитировал Макс Хантера и скурил всё дотла.

Через мгновение он уже лежал рядом, сжимая в руках помутневшую бутылку, и точно так же пялился в космос.

Время исчезло. Музыка звучала со всех сторон одновременно – то рассыпалась на партии и отдельные звуки, то вновь складывалась в знакомые мелодии. В какой-то момент я понял, что вместо Циммера играют солнечные Nizkiz.

Потеряв память, мы с другом летали среди мерцающих звёзд под электронные рифы гитар. Поднимались над землёй. Превращались в ветер. А затем Макс вдруг спросил:

– Как думаешь, Бог всё-таки есть?

Я немного промедлил с ответом, и следующий миг заговорила Гаргантюа:

"…полночь в городе, я на проводе…"

Мы с Максом переглянулись. Захохотали на весь лес.

– Необычный у него тембр, да?

– Всегда думал, он баском бурчит, как поп на службе, – согласился друг.

– Просто это наш Бог. Рок-н-рольный.

– Это называется дьявол, брат.

– Какая разница… Главное, что хоть кто-то там слышит.

– А прикинь, как ему одиноко Лин. Ему ведь даже некому молиться.

– Творцы обязаны быть одни. Такая судьба.

Достав очередную сигарету, я прикурил и, уставившись на Млечный путь, начал чертить тлеющим огоньком узоры в небе. Линии растворялись не сразу – висели в воздухе, будто на длинной выдержке фотоаппарата. Увидев это, Макс чуть приподнялся на локтях.

– Мне это мерещится?

– Не тебе одному.

Друг зажмурился и потёр переносицу. Затем произнёс:

– Ну-ка нарисуй что-нибудь.

– Что именно?

– Да что хочешь. Удиви.

Подумав немного, я сделал затяжку, а затем отвёл сигарету в сторону.

– Лучше нарисую по-другому. Словами. Следи внимательно.

Начертив ладонью полукруг, я тихо заговорил и тут же почувствовал, как речь, срываясь с губ, сплетается в ночном воздухе в сказку.

– Посмотри на небо. Видишь следы? Здесь Бог проходил до нас и случайно просыпал звёзды. Отвлёкся на секунду. Дёрнулся на чужой голос и выпустил из рук шкатулку с драгоценными камнями, а они покатились во все стороны – блестящие, звонкие, похожие на лунные сахарные искры. Не знаю, кому старик нёс подарок, но очевидно, что темнота забрала у него всё. Небрежно улыбнулась и как полагается женщине пустила все самоцветы на платье. Вышила ими свой чёрный подол, который мы теперь принимаем за небосклон… Смекаешь, где мы сидим?

– Где?

– У смерти под юбкой.

Друг медленно поднял руку. Раскрыв рот, показал на луну.

– А это…

– Пальцами-то не тыкай. Соблюдай приличия. Настоящий джентльмен не будет касаться женщины на глазах у друзей. Слишком нежный момент. Слишком интимный.

– Кхм… Даже как-то неловко.

– Ты ещё и кулаком ей грозил.

Макс театрально схватился за сердце. Потом вскочил, вытянулся по струнке и, глядя на луну, поклонился до земли.

– Молю о прощении, царица. Верный рыцарь потерял голову.

Я кашлянул в кулак.

– Аккуратнее с формулировками. Она может воспринять это как желание. А потом исполнить буквально. Думай, что просишь.

– Говоришь так, будто близко с ней знаком.

– Я же писатель.

Макс хмыкнул и присел обратно. Поскреб щетину на подбородке. Затем поднял палец, решаясь что-то сказать, но, промучившись с минуту, сумел лишь выдохнуть:

– Блядь… слова, как дети. Разбегаются во все стороны, хрен уследишь.

– Потому что привычки нет, – усмехнулся я, выпустив облачко табачного дыма. – Будешь чаще с ней танцевать – научишься.

– С кем танцевать?

– С Ней, – указал я огоньком сигареты в темноту.

Макс покачал головой и тоже закурил. Переключил музыку на более спокойную, а потом спросил:

– Признайся, Лин, когда о ней думаешь, тоже бывшую представляешь?

Я улыбнулся краешками губ. Вспомнил непослушные чёрные волосы. Лукавый взгляд. Снисходительную усмешку.

– Это ещё у Бродского было. «Абсурд и враньё: череп, скелет, коса. Смерть придёт, у неё будут твои глаза». Как-то так, вроде…

– Старый кошатник сёк фишку.

– Он же поэт.

Макс тихо выругался. Встал с земли и принялся нарезать круги по камням, цепляя их бахромой шерстяного пледа.

– Куда не плюнь – всё в творца попадёшь. Один писатель, другой поэт, третий вообще Бог… Ну хорошо, – сказал друг, кивнув даже не мне, а собственным мыслям. – Допустим, пойду я по твоему пути, Яровой. Займусь ремеслом и тоже начну работать со словом. Подамся в стендап, например…

– Давно пора, Макс. Давно.

– Погоди, не сбивай. Дай довязать.

Он тряхнул ладонью, в которой держал сигарету, и оранжевые искры посыпались на землю, как бенгальские огоньки. На миг мне показалось, что друг сделал это намеренно.

– Вот, представим, выхожу я на сцену, – продолжал он, – и как давай вываливать всю эту ворожбу людям на головы. Даже куда-там на головы! Прям в головы! Мать честная, звучит уже как изнасилование, а я ведь хочу, чтоб меня ещё и любили за это, правильно?

– В идеале – да.

– Ну допустим, случилось. Сделал я то, о чём ты вечно талдычишь. Обрёл инструмент. Стал работать с языком как положено…

– Извини, что сбиваю, но ты снова плутаешь, Макс. Фокус не в том, чтобы найти инструмент. Фокус – самому стать инструментом. Воплотиться через дело, улавливаешь? Так, чтобы на твоём гробу стендап читали и в моменте тебя увидели.

– Да понимаю я! – взмахнул рукой друг, вновь выбив огненный фонтанчик из сигаретного уголька. – Всё я понимаю, Лин. И твой фатализм, и пиздострадания твои фиолетовые, которыми ты несчастным девочкам мозг выносишь. Одного не понимаю…

Макс подошёл вплотную ко мне и посмотрел сверху вниз.

– Ты ведь любил её?

Я опустил ресницы.

– Тогда почему проебал? Если сам говоришь, что всё писательство – это танец со смертью, а у смерти её глаза, то, какого, блядь, дьявола, ты выдумал, что нужно выбирать? Откуда взялся этот ультиматум – либо творчество, либо любовь?

– Любовь никуда не исчезает.

– Ты понял, о чём я. «Судьба творца – сосать хуйца, с безымянным без кольца». Вот этот твой солнечный оптимизм.

– Понял-понял.

Макс долго сверлил меня взглядом. Я долго молчал. Потом не выдержал, потушил окурок и кивнул.

– Ладно. Смотри.

Подняв руку, указал на спуск с холма – там, где на уступах чернели скалы на фоне городских огней, похожих на переливающиеся золотые монеты.

– На краю. Видишь?

– Что?

– Скала Арка. Там, где на рассвете кружат ласточки. Увидел?

– Да.

– Там я хотел сделать предложение. Даже кольцо купил. Из белого золота.

– Ах ты, сучонок. И молчал?!

– Не хотел рассказывать раньше времени. А потом и рассказывать было нечего. Мы не дошли до Арки.

Макс нахмурил брови. Пришлось пояснить:

– Тем летом, когда мы сошлись в очередной раз, я повёл её сюда – на хребет. Хотел показать место силы. Показать, как выглядит мой мир – все эти скалистые тропы, мшистые камни, закаты на тайгой – сказка, в которой рождается литература. Я провёл её к себе в голову. И именно здесь, на горе у красного камня, мы и остановились.

Я посмотрел на алтарь, на котором лежали мои вещи. Вскрытые пачки сигарет, минералка, пакетик с травой. Гаргантюа и фиолетовый блокнот с перьевой ручкой.

– Тогда я не понимал, что именно меня остановило. Но дальше и шагу ступить не смог. Словно невидимая сила привязала меня намертво к этому месту. К этому камню. И к этому лесу, из которого на нас прямо сейчас смотрит сова.

Макс резко обернулся.

– Мать-переебать. Как ты её заметил?

– Это сестричка моя, не обращай внимания. Мы с ней обычно сказки пишем. Так вот…

Прикусив губу, я дождался, пока друг налюбуется белой птицей, которая, словно статуэтка, замерла на еловой ветви, а затем продолжил:

– Не было даже капли сомнений. Я просто знал: стоит мне спуститься с вершины, пойти к Арке, и всё. Назад дороги уже не будет. Я стану простым человеком, изгнанным из Рая.

– Что плохого в том, чтобы быть простым человеком?

– Ничего, – пожал я плечами. – Но выбор есть выбор. Ты либо танцуешь здесь на вершине со смертью, либо живешь там под сводами дома с земной женщиной. Это классический выбор, Макс. Почти библейский. Либо Лилит, либо Ева. Помнишь, как выглядит карта влюбленных в раскладе Таро?

– Парочка целуется под деревом, а сверху на них смотрит ангел?

– Да. В одном из вариантов. И любой, кто сечёт в архетипы, скажет, что в этом и есть главная развилка: ты либо ангел, либо муж. А если посмотреть аркан в других вариантах, в старых колодах, то можно увидеть на нём мужчину, который разрывается между двумя женщинами. Здесь, думаю, и пояснять не надо.

– Похоже на выбор между жизнью и смертью.

– О чём и речь, – сказал я, щёлкнув пальцами. – Все, кто играет со словом, – женихи смерти.

– Ой-ой, Геббельсом пахнуло.

– Талантливый стендапер был, согласись?

– Надеюсь, ты не ждёшь от меня того же? Не хотелось бы разогревать войну.

– Не жду. Хватит нам внутренних войн, ещё нахлебаемся. Ну да ведь в этом и фишка. В бесконечном приключении. В войне. И в дороге обратно.

Друг резко поднял ладонь.

– Тормози, Яровой. Мне не нравится, куда ты ведёшь. Совсем, нахер, не нравится. Не хочу я ни воевать, ни быть одиноким всю жизнь. Человеку нужен человек. Слышал про такое?

– Слышал.

– И что?

– А ничего, – развёл я руками. – Выбор сделан, Макс. И как бы ты сейчас ни упирался ногами, как бы ни раскорячивался, пытаясь усидеть на двух стульях, однажды ты поймёшь, что уже принял решение.

– Схуяли? Я ещё ничего не решил.

– Ну да, конечно, – усмехнулся я. – Тогда какого чёрта ты сидишь со мной здесь у смерти под юбкой?

Макс раскрыл было рот, чтобы возразить, но в итоге промолчал. Уставился на луну. Затем обернулся и произнёс:

– Слышь, Яровой. Мы просто кислоты обожрались. Проебали адекватность на одну короткую ночь…

– Враньё. У нас её и не было никогда.

Друг выматерился. Начал ходить кольцами вокруг алтаря. Затем резко остановился и, глянув на меня, спросил:

– Ну хоть какой-то план у нас есть?

– А тебе нужен план?

– Было бы неплохо.

– В нашем деле лучший план – это импровизация.

– Это да… Но всё-таки должна быть карта. Ориентир. Путеводная звезда. Иначе мы просто заплутаем без цели, верно?

– Верно, – кивнул я и незаметно улыбнулся.

– Тогда показывай. Я ведь вижу. У тебя что-то припрятано.

– Что, прям показать?

– Показывай.

– Прям показать-показать?

– Сука, Яровой, давай колись. Ты, как старший брат, заманил меня в эти дремучие хуесплетения творчества, ты и выводи на свет.

Я улыбнулся снова. Затем встал с земли, скинул с себя плед и подошёл к обрыву. К тому самому месту, с которого пару минут назад едва не свалился друг. Посмотрел вниз. На долину, где мерцали огоньки гостевых домов. Закурил и поднял голову.

– Взгляни на небо.

Макс тихо подошёл ко мне и остановился в паре шагов. Я не обернулся, но почувствовал, что в этот момент он смотрит в том же направлении, что и я, – чуть выше созвездия Большой медведицы.

– Все эти звёзды горят миллионы лет. Даже после смерти. Но люди слишком редко поднимают к ним голову, потому что привыкли. А теперь смотри внимательно. Вон туда. Чуть правее Полярной.

Несколько секунд мы неотрывно смотрели в небо. Переминались с ноги на ногу в ожидании чуда. И чудо случилось.

Серебряная стрела родилась из темноты, разрезала мрак, пронеслась по небосклону и в следующий миг погасла над тайгой.

– Увидел?

– Да, – прошептал Макс. – Жаль загадать не успел.

– Это и есть путь, – сказал я, выдохнув дым, который тут же подхватил ветер. – Быть падающей звездой, исполняющей желания. Звездой-самоубийцей, ради которой люди поднимают головы. Короткое сияние и полёт – вот и весь танец. Вот и всё волшебство. И всё наше творчество.

Я сделал последнюю затяжку и щелкнул пальцами, отправив бычок в пропасть. Горящий уголёк пролетел над долиной и рассыпался в искры.

– Ходить над пропастью ради неё. Рисковать ради неё. Каждую сказку писать ради неё. Смирись, Макс. Мы будем ходить по грани всю жизнь лишь ради одного момента. Ради огненной кульминации. Ради последнего шага в бездну, сделанного в отчаянной попытке к ней прикоснуться. Улавливаешь?

– Звучит, как настоящий рок-н-ролл.

– Рок-н-ролл и есть. И если по-честному, не было у нас никакого выбора. Никогда. Мы уже родились такими. Родились здесь – посреди тайги, посреди русской Америки, где можно всё. Посреди Сибири.

– А при чём здесь Сибирь?

– При том, что это и есть территория смерти, братец. Оглянись вокруг, – сказал я и взмахнул рукой. – Тысячи километров в любую сторону – непроходимая дремучая тайга. Мир сказок. Территория сновидений. Лес. А ты помнишь, кто живёт в лесу?

– Звери.

– И те, кто ловит зверей. Егеря и охотники. Но даже они – не те, кто нам нужен. Охота и собирательство – пройденный этап. Мы должны стать третьей силой. Теми, кто ловит людей.

На секунду прикрыв глаза, я щёлкнул пальцами и музыка, играющая в колонке, сменилась. Услышав знакомый мотив, Макс резко обернулся. Посмотрел сначала на Гаргантюа, потом снова на меня.

– Пираты?

– Разбойники, – ответил я. – Женихи смерти. Те, кто приходят из леса, чтобы забрать всё и потратить за один вечер. Те, кто отрицает любое знамя, кроме чёрного флага. Те, кто помнит: жизнь – это лишь короткая вспышка, сплетенная из лихих историй, и знает, что настоящему мужчине не нужно в этом ебаном мире ничего, кроме огня и ветра.

Закрыв глаза, я развел руки чуть в стороны. Запрокинул голову.

– Мы дети новой земли, Макс. Пламя от пламени. Мы родились и выросли в Сибири – под подолом у смерти, куда страна веками ссылала всех вольнодумцев и свободолюбивых людей. На протяжении столетий здесь шла одна и та же игра: менты с ворами рубились в казаков-разбойников, а кто не в движении – тот потерпевший. Но даже эта игра зачерствела со временем. Всё позабылось. Всё утонуло в скуке и бюрократии. Потерялось в пустоте. В усталости. И если по-честному, здесь давно не осталось ни верных овчарок, ни настоящих волков. Ни зверей, ни охотников. Все их идеи давным-давно сгнили, и никто не помнит, что такое действительно лихой кутёж. А ведь именно в нём и кроется суть нашей родины. В пьяном вольном духе. В ходьбе по грани. Панк-рок как образ жизни. Улавливаешь? Но Россия проебала свободу. Проебала адреналин. И поэтому ей нужны перемены. Настоящие перемены. Не политические, но культурные. Революция сознания, которую американцы начали в шестидесятые, но упустили. Стране нужно новое движение – честное, вольное, сумасшедшее. Новая сила. Новая кровь. Новая жизнь. И где же ей скажи, зародиться, как ни у смерти под юбкой?

Макс молчал, но я чувствовал, как мои слова втекают в него серебристыми нитями, проникают в голову и рвут все границы, подобно кислотному электричеству, которое дрожью поднимается по позвоночнику в начале каждого трипа.

– Боги завидуют нам потому, мы что смертны, братец. И лишь возможность убить себя освобождает по-настоящему. Так говорил старик, бросивший вызов отцу, и так говорили все, кто поднимал чёрный флаг. И именно здесь, посреди дремучей чащи, где живёт колдовство, на территории сновидений, мы займёмся тем же самым. Станцуем со смертью и сыграем со словом. Попробуем вкус настоящей воли и магии. Вспомним, что такое быть лихими людьми – людьми творчества. Вспомним об этом и расскажем всем остальным. Посеем зерно свободы им в головы. Незаметно, играючи. Вложим идею всеобщего творчества в коллективное бессознательное. Через искусство. Через красоту. Улавливаешь? Запустим троянского коня в эту уставшую от пустоты страну. Ведь выбор уже сделан, и назад пути нет. Мы – звёзды-самоубийцы, исполняющие желания. Мы – женихи смерти. Мы – дети тайги…

Я почувствовал когти совы, севшей на левое плечо.

Занёс ногу над пропастью, открыл глаза и в последний момент увидел, как Полярная звезда, вспыхнув, упала вниз.

– Мы – Сыны Сибири, братец. И мы начинаем путь.

Принтер выплюнул последний лист. Запищал. Заморгал красной лампочкой.

– Блядство, – выругался я и поднялся с офисного стула.

Нашёл в шкафу пачку с бумагой и небрежно вскрыл её канцелярским ножом. Засунул чистые листы в лоток. Принтер зажужжал, заскрежетал и принялся распечатывать документ дальше. Медленно. Издевательски. Хотелось разъебать его в пыль.

«Крепись, Яровой, – успокоил я дыхание. – Ещё одно усилие. Ещё один рывок. Последний. И ты будешь свободен на целый месяц. Завтра отпуск».

Предчувствие надвигающихся приключений бодрило лучше любого стимулятора. Организм работал на предельных оборотах, сердце захлебывалось в аритмии, но мозг светился, словно атомный реактор. Расщеплял текст на атомы и яркими вспышками выдавал решения на каждую задачу. На каждое поручение северного комбината, которому я продавал жизнь второй год.

«Давайте, родные, – говорил я собственным извилинами, как старым друзьям. – Покажите, на что способны. Мы с вами должны закрыть всё – каждый вопрос и каждую экспертизу. Сделать это сейчас и забыть о юриспруденции на весь февраль. Потому что уже утром нас ждёт самолёт. Крылатый змей, который унесёт нас на родину из мёртвых земель. Завтра мы будем за полторы тысячи километров от этого чертового города. Вновь свободные. Вновь живые. Завтра мы начнём игру, которую планировали с Максом последние шесть месяцев. Настоящий кутёж и настоящую революцию. Нужно лишь сделать последний рывок».

Принтер выплёвывал горячую бумагу. Статьи законов расплывались на мерцающем мониторе, и чёрные закорючки текста складывались в голове в стройные схемы. Идеи вытекали одна из другой. Цеплялись за логические ниточки и вытягивали себя наружу.

«Всё это – такая же игра, как и литература, – думал я, стуча по клавишам. – Просто ещё одно направление магии, суть которой в изменении реальности с помощью слов. Кодексы и законы – твои гримуары, Яровой. И ты знаешь, как ими пользоваться».