Читать книгу Фундаментальные законы языкознания и искусственный интеллект - Любовь Сова - Страница 1

В одной из основополагающих работ по искусственному интеллекту (Поспелов 1989) модель интеллектуальной деятельности человека характеризуется как система, которая состоит из двух устройств, воспроизводящих правополушарную и левополушарную деятельность мозга.

Правое полушарие выступает как создатель образного (архаического, пралогического, первобытного) мышления, в котором схемы выводов новых знаний строятся на основании аналогий, ассоциаций и метафор. Механизмы мышления, как полагает автор, сосредоточенные в левом полушарии, где находятся также и речевые центры, опираются на «некоторые логические, в той или иной мере формализованные системы, на идею рационального рассуждения» (Поспелов 1989: 163). Эти допущения автор принимает в качестве постулатов и, исследуя данные о левополушарных процессах мышления, опубликованные логиками, биологами, психологами и кибернетиками1, показывает, как они могут быть формализованы для построения математической модели искусственного интеллекта.

Мы тоже начнем c выбора исходных постулатов. Но для их установления обратимся не к фактам других наук, а к самому языкознанию. Сделаем лингвистику объектом нашего исследования и проведем анализ фундаментальных законов языкознания, чтобы увидеть, к каким гипотезам о структуре вербальных отделов мозга можно прийти на основании результатов, полученных языкознанием за его многовековую историю.

1. В качестве первого фундаментального закона языкознания рассмотрим тезис Ф. де Соссюра об означаемом и означающем как психических сущностях плана содержания и плана выражения2. Посмотрим, что это дает для решения задачи о моделировании интеллекта.

Многие лингвисты полагают, что наличие формы и значения у таких языковых элементов, как словá, обусловливается их свойством «быть знаком», т.е. психической сущностью, имеющей форму и значение, между которыми установлена связь3. Возможность распространения соссюровского тезиса на все языковые объекты (в том числе, отношения) наталкивает на мысль, что дуализация вербальных единиц на два компонента (содержание, значение, означаемое – выражение, форма, означающее) с установлением связи между ними отражает не только это структурное свойство, но и процесс его создания (Сова 2012: 457–501).

Вербальные единицы являются знаками, потому что мы создаем их таковыми, а дуализация языкового объекта на две неравноценные взаимосвязанные части является универсальным приемом, которым пользуется мозг. Первичным является свойство мозга конструировать элементы указанного типа. Порождаемые мозгом психические сущности имеют дуальную или знаковую структуру в силу того, что семиотическую деятельность осуществляет устройство в головном мозге, имеющее семиотическую структуру. Оно строит языковые объекты по своему образу и подобию.

Чтобы выяснить, имеет ли право на существование эта гипотеза, обратимся к наблюдениям нейрофизиологов. Они отмечают, что речевой аппарат состоит из двух тесно связанных между собой частей: центрального (или регулирующего) речевого аппарата и периферического (или исполнительного). Центральный речевой аппарат находится в головном мозге. К нему относят кору головного мозга (преимущественно в левом полушарии), подкорковые узлы, проводящие пути, ядра ствола (прежде всего продолговатого мозга) и нервы, идущие к дыхательным, голосовым и артикуляторным мышцам. Главную роль в создании высших психических функций играет кора головного мозга. Она представляет собой серое вещество, состоящее из 15–17 млрд. различных по форме нервных клеток, и делится на древнюю кору (палеокортекс), старую кору (архикортекс), новую кору (неокортекс) и межуточную кору (к ней относятся две промежуточные коры: древняя и старая)4.

Новая область коры головного мозга делится на левое и правое полушария. Между ними находится мозолистое тело (corpus callosum) – главный узел связи (пучок из двухсот миллионов нейронных волокон), который соединяет оба полушария и обеспечивает их информационную связь со скоростью в несколько миллиардов битов в секунду. На основании изучения травм височных и теменных долей неокортекса было высказано предположение о том, что в левом полушарии находятся центры речевой деятельности5 и что оно связано со способностями к рациональному мышлению, чтению, письму, речи и выполнению арифметических операций. Кроме того, были получены данные, что аналогичные повреждения правого полушария приводят к нарушению трехмерного видения мира, узнавания образов, потере музыкальных и художественных способностей. В связи с этим возникла гипотеза о том, что правое полушарие отвечает за интуитивную деятельность и образное мышление.

Эти наблюдения нейрофизиологов можно следующим образом интерпретировать для подтверждения идеи о том, что знаковая природа языковых объектов объясняется устройством аппарата, который их порождает. Если один из отделов правого полушария фиксирует элементы, которые являются единицами плана содержания (невербализованными «чувственными» образами, из которых формируются означаемые), соответствующий ему отдел в левом полушарии «работает» с планом выражения (невербализованными образами, которые поступают от органов речи и из которых строятся означающие), а структура, которая «связывает» деятельность обоих отделов (например, мозолистое тело6), синтезирует сложные элементы из «половинок», образуемых по отдельности в каждом из полушарий, то такое устройство мозга, действительно, может являться причиной появления на свет объектов, имеющих триединую (знаковую) структуру.

О праве на существование этой гипотезы говорят и многие другие данные. Например, нейрофизиологи отмечают, что в неповрежденном, нормальном мозге правое полушарие не пытается анализировать предъявленное ему слово, а вместо этого, благодаря связи, осуществляемой мозолистым телом, пересылает то, что оно увидело, в левое полушарие. Распознавание слова становится возможным, по-видимому, после того, как обе части контрольного слова складываются вместе, и испытуемый, увидев образ означающего и осознав его связь с означаемым, воспринимает слово целиком. Операции с поврежденным мозгом показывают, что при разрезании мозолистого тела, ведущем к раздельному функционированию обоих полушарий, нейрохирургам удается ослабить приступы эпилепсии у больных за счет того, что они уничтожают обратную связь между полушариями, которая усиливает их эпилептическую электроактивность. При этом также теряются связи между образами означаемых и означающих.

Так, испытуемый может увидеть в правом поле зрения образ означающего (в силу работы левого полушария), но вспомнить его значение не может (отключено правое полушарие). Левой рукой он может собрать предложенный ему объект (правополушарная деятельность), но произнести его название не может (из-за бездействия левого полушария) (Саган 1986: 29).

Отмечая, что правое полушарие «работает» с «довербальными» компонентами означаемых (пучками «внешнеязыковых» образов, продуцируемых органами чувств), а левое полушарие – с артикуляционными образами означающих и их частей, можно предсказать также существование центра по преобразованию довербальных компонентов означаемых и означающих в их вербальные соответствия (билатеральные языковые единицы, стороны которых воедино связаны друг с другом). Триединая структура, объединяющая неокортекс правого и левого полушария посредством мозолистого тела, для производства «внутриязыковых» слепков с «внешнеязыковых» объектов должна внутри речевых центров левого полушария дублироваться посредством аналогичной триединой структуры.

Действительно, как отмечают нейрофизиологи, такая триединая структура в левом полушарии существует. Это – так называемые зона Брока, находящаяся в задней трети нижней лобной извилины, зона Вернике, расположенная в задних отделах верхней височной извилины, и дугообразный пучок нейроновых волокон, который их соединяет7.

В интернете приводится множество ссылок на клинические данные, которые позволяют выстроить следующую процедуру восприятия звуковой речи. Заключенная в слове акустическая информация обрабатывается в «классической» слуховой системе и в других «неслуховых» образованиях мозга (подкорковых областях). Поступая в зону Вернике, информация преобразуется в «программу речевого ответа», т.е. для семантического образа из зоны Вернике через соединительный дугообразный пучок нервных волокон подбирается в зоне Брока соответствие в виде артикуляционного образа (из числа хранящихся в памяти эталонов). Затем в зоне Брока осуществляется детальная программа артикуляции, которая реализуется путем активации лицевой зоны области моторной коры, управляющей лицевой мускулатурой.

Если слово поступает через зрительную систему, то вначале включается первичная зрительная кора. После этого информация о прочитанном слове направляется в угловую извилину, которая связывает зрительную форму данного слова с его акустическим сигналом в зоне Вернике. Дальнейший путь, приводящий к возникновению речевой реакции, является таким же, как и при чисто акустическом восприятии.

Интерпретируя эти наблюдения нейрофизиологов8 с описанной выше точки зрения, можно сказать, что зона Брока отвечает за программу артикуляции означающих, зона Вернике – за их «осмысление» посредством означаемых, а связывающий их пучок нейронов – за образование и распознавание осмысленной речи в целом (соединение означаемых с означающими)9.

2. Следующий фундаментальный закон языкознания, на котором мы остановимся, был открыт Л. Ельмслевым: формально-смысловые элементы (знаки) могут быть собраны из элементарных составляющих – фигур (Hjelmslev, 1958). Фигуры являются односторонними единицами (не-знаками и недуалами). Их существует ограниченное количество в каждом языке. Все многообразие языковых знаков (их легион, по выражению Л. Ельмслева) может быть собрано из небольшого числа фигур. План содержания и план выражения выступают как различные, самостоятельные и независимые объекты исследования. Фигурами плана выражения являются буквы, различные символы в письменном тексте и их компоненты, звуки, фоны, фонемы или их дифференциальные признаки в устной речи. В качестве фигур плана содержания обычно принимают семы (семантемы, семантические множители) и элементарные смысловые связи.

Независимость планов содержания и выражения друг от друга, а также их самостоятельность находятся в соответствии с выводами некоторых биологов об асимметрии левого и правого полушарий и их раздельном функционировании. Исследователи, например, отмечают, что у людей и шимпанзе от рождения наблюдается асимметрия височных долей левого и правого полушарий: левая височная доля, в которой впоследствии локализуется один из центров речи, развита сильнее, чем правая. Это различие возникает уже на двадцать девятой неделе беременности и фактически предопределяет локализацию речевых центров в левом полушарии (Саган 1986: 94). О суверенном функционировании полушарий говорят и нейропсихиатры, отмечающие, что во время устного счета, за который отвечает левое полушарие, на электроэнцефалограмме правого полушария фиксируется альфа-ритм, характерный для бездействующего полушария (там же: 94). К. Саган, анализирующий результаты операции по рассечению мозолистого тела, пишет: «Представляется очевидным, что у пациентов с разделенным мозгом каждое полушарие едва ли имеет какое-либо представление о том, чему обучилось другое» (там же: 88).

Отнесение к фигурам письменной формы плана выражения таких символов, как буквы, цифры, иероглифы и их компоненты, разногласий в среде лингвистов, в целом, не вызывает, хотя и здесь возникает вопрос о возможности превращения фигур (односторонних единиц) в знаки (двусторонние формально-смысловые элементы)10 и о существовании не только элементарных формальных узлов, но и связей – особых фигур области отношений (Сова 1970: 188–190). С звуковой субстанцией плана выражения возникают более серьезные проблемы. У лингвистов нет одинакового мнения о том, что считать фигурами – звуки, фоны, фонемы, дифференциальные признаки фонем или характеристики звуков. Л. Ельмслев в качестве фигур плана выражения рассматривал фонемы. Обычно поиск решения ставится в зависимость от целей исследования, для которого вычленяются фигуры плана выражения. Ограниченность списка фигур плана выражения в письменной и звуковой форме вопросов не вызывает.

Хуже обстоит дело с планом содержания. Что такое семы, никто не знает. Несмотря на большую литературу по этому вопросу, процедур выделения элементарных составляющих плана содержания, как и их четкого определения, не существует. Каждый лингвист понимает семы и элементарные смысловые связи по-своему, фиксируя их в зависимости от решаемых задач. Никакого ограниченного количества сем и их конечного списка получить не удается. Попытки препарирования значений на «смысловые фигуры» приводят не к сокращению исходного списка синтетических образов, а к его расширению. Количество фиксируемых исследователями сем, их описание и процедура выделения приводит не к упрощению элементов плана содержания, а к их усложнению. Вопрос об элементарных семантических связях остается экзотикой и внимания лингвистов, несмотря на описанные Л. Теньером анафорические связи (Tesnière 1959), не привлекает.

Отсутствие решения по вопросу о фигурах плана означаемых можно объяснить тем, что план содержания и план выражения не только автономны по отношению друг к другу, но и «работают» по разным законам. Принцип деления сложного на элементарные составляющие, который был сформулирован Л. Ельмслевым, по-видимому, действует только в сфере формально-смысловых элементов (знаков) и означающих, локализованных в зоне Брока, тогда как область означаемых в зоне Вернике, получающая информацию из правого полушария, использует иные способы ее обработки. Можно предположить (см. далее), что в их основе лежит принцип сравнения А с Б в отношении С (или по признаку С). Действие этого принципа выявляет процедуры, с помощью которых лингвисты пытаются эксплицировать семы и составить их конечный список11.

3. Фундаментальные законы языкознания, установленные Ф. де Соссюром и Л. Ельмслевым, уточняют и дополняют друг друга. В соответствии с ними вербальные элементы можно распределить по трем областям: план выражения (совокупность означающих), план содержания (совокупность означаемых) и формально-смысловой план (вербальные элементы-знаки в единстве формы и значения). В каждой области существуют единицы двух типов: узлы и связи. Область означающих и «целых» знаков можно представить как систему, состоящую из элементарных «кирпичиков» (фигур) и их дериватов – сложных объектов, синтезируемых из фигур и «разбирающихся» на них. Область означаемых не допускает такого представления. Она должна описываться иными средствами (см. ниже).

Пример элементарных единиц плана означающих (формальных фигур) – это буквы, сложных единиц – словоформы. Элементарными единицами формально-смыслового плана, например в русском языке, являются слова, сложными – словосочетания, предложения. В качестве элементарных единиц плана означаемых в лингвистических работах, кроме отмеченных выше сем и элементарных смысловых связей, выступают понятия, элементарные значения, образы. Под сложными или составными означаемыми понимается сумма или набор элементарных единиц, а также смысловая структура связного синтаксического целого (например, предложения, словосочетания, абзаца).

Фиксация у формально-смысловых элементов означаемых и означающих приводит языковедов к постановке вопроса о направлении процедуры синтеза целого из частей. Оказывается, что процедуры «от формы к значению» и «от значения к форме» не являются зеркальными. Существует много возможностей синтеза целого (Сова 1970: 127–129). Например, можно собрать словоформы из букв, сопоставить им значения и из полученных таким образом слов построить предложение. Можно поступить иначе: упорядочить словоформы, синтезированные из букв, в виде связанной посредством формальных связей цепочки, затем подобрать для нее означаемое и получить формально-смысловое целое (предложение). Есть и другие возможности (они обычно отражаются в способах синтаксического анализа). Их объединяет направленность сборки «от формы к значению». Хотя лингвисты разных школ решают одни и те же задачи синтеза («сборки») по-разному, при желании они могут договориться, поскольку путь «от формы к значению», как показывают работы по структурной лингвистике, допускает формализацию (там же: 126–132).

При синтезе предложения с помощью процедуры «от значения к форме» в качестве исходных элементов обычно выступают значения словосочетаний, слов, их частей или относящихся к ним абстрактных понятий (например, понятий лексемы, грамматического и лексического значения слова, семантической связи и т.п.). Процедура «сборки» оказывается неоднозначной и сложной. Она приводит исследователей к различным результатам (синтезируемые дериваты не совпадают) и не поддается формализации.

Процедуры анализа «от формы к значению» на каком-то этапе доходят до фигур плана выражения, которым не может быть приписано значение. Это является завершением «деления» исходных единиц. Например, означающее предложения делится на формальные связи и словоформы, которым сопоставлены означаемые (процедура «от формы к значению»), в составе словоформ вычленяются морфы (означающие морфем) с их означаемыми и связями, морфы делятся на буквы или звуки (без поиска означаемых), те – на дифференциальные признаки. Множественность «маршрутов», ведущих к цели, не мешает формализации процедуры в целом (там же: 132–159).

Возможно также построение процедуры анализа «от значения к форме». В предложении как формально-смысловом целом выделяется означаемое, в качестве его означающего принимается цепочка словоформ и далее проводится «расчленение» означаемого с установлением соответствующих ему означающих. Это могут быть образы слов, понятия, «картинки», те или иные значения. Все зависит от интересов лингвиста, проводящего анализ. Об однозначности процедуры и формализации операций или конечных результатов нет речи.

Отсутствие зеркальности процедур «от формы к значению» и «от значения к форме», а также неодинаковое поведение исходных объектов в этих процедурах подтверждает правильность гипотезы о различной природе означаемых и означающих, их местонахождении и свойствах, которые обусловливают способы работы с ними. Установление асимметрии означаемых и означающих снова приводит исследователя к вопросу об асимметрии правого и левого полушарий, их разнотипной деятельности и правомерности различных подходов к их изучению.

Выше мы показали, что при работе с означающими особых проблем не возникает. Этого нельзя сказать об означаемых. Остановимся на них. Отметим, что лингвисты понимают термин означаемое по-разному. Например, А. А. Потебня пишет: «Когда говорим, что А значит или означает Б, напр., когда, видя издали дым, заключаем: значит, там горит огонь; то мы познаем Б посредством А. А есть знак Б, Б есть означаемое этим знаком, или его значение… Означаемое есть всегда нечто отдаленное, скрытое, трудно познаваемое сравнительно со знаком… В слове… совершается акт познания… сравнение познаваемого с прежде познанным» (Потебня 1958: 16–17).

Для Ф. де Соссюра термин означаемое эквивалентен термину понятие. Оба объекта являются психическими сущностями. Другие лингвисты определяют означаемое как образ, представление, понятие, смысл, содержание, «картинку», «денотат», единицу плана содержания, значение формально-смыслового элемента, – в противовес его форме (означающему). Наиболее часто встречается определение означаемого через термин значение.

Что такое значение, неясно. В. Даль сопоставляет слово значенье со словами смысл, содержанье, знаменованье, вага, важность, сущность, истость (Даль 1978: 689). Словарь лингвистических терминов Ж. Марузо дает такое толкование: «Значение слова может рассматриваться либо как совокупность представлений, которые могут быть вызваны произнесением этого слова… либо как совокупность представлений, вызываемых этим словом в конкретном случае» (Марузо 1960: 112). Для уточнения формулировки Ж. Марузо перечисляет следующие разновидности значений: узуальное и окказиональное, простое и сложное, основное и побочное, первоначальное и производное, конкретное и абстрактное, прямое и переносное. К этому списку можно добавить: словарное, метафорическое, ситуативное, денотатное, лексическое, грамматическое, морфологическое, синтаксическое, собственное, ближайшее, дальнейшее, этимологическое, формальное, аффективное, эмоциональное, скрытое, эксплицированное, синхронное, диахроническое, потенциальное, реализованное, парадигматическое, синтагматическое, интерпретационное, семантическое, логическое, символическое, коннотативное, когнитивное и др.

Чтобы разобраться с интересующими нас терминами, отметим, что в перечисленных дефинициях значение неизменно определяется по отношению к чему-то. Это могут быть явления «внешнего» (ситуативное, денотатное, интерпретационное значение) или «внутреннего» мира (аффективное, эмоциональное значение), термины других наук (логическое, формальное, когнитивное, коннотативное, семантическое значение), иные языковые объекты или их совокупности (словарное, лексическое, грамматическое, морфологическое, синтаксическое, языковое, синхронное и диахроническое, парадигматическое и синтагматическое значение), собственная структура (простое и сложное значение), время возникновения и процедура формирования (потенциальное и реализованное, первоначальное и производное, конкретное и абстрактное, ближайшее и дальнейшее, этимологическое, скрытое и эксплицированное значение), оценка говорящим или социумом (основное и побочное, собственное, метафорическое, символическое, прямое и переносное, узуальное и окказиональное значение).

Л. Блумфилд отмечает: «Значение складывается из тех немаловажных явлений, с которыми связано речевое высказывание (В), то есть из практических событий (А и С)» (Блумфилд 1968: 41). «Произнося языковую форму, говорящий побуждает своих слушателей реагировать на известную ситуацию; эта ситуация и реакция на нее составляют языковое значение формы» (там же: 165). «Определение значений является… уязвимым звеном в науке о языке… На практике мы определяем значение той или иной языковой формы, где это возможно, с помощью терминов какой-либо другой науки. Там же, где это невозможно, мы прибегаем к окольным приемам. Одним из них является показ предмета, его демонстрация» (там же: 143). В качестве окольных приемов, по мнению Л. Блумфилда, могут также использоваться парафразы, переводы и отсылки к ассоциативным образам.

Приведенные наблюдения лингвистов показывают, что означаемые выступают как относительные вербальные элементы, т.е. объекты, которые формируются не сами по себе, а только по отношению к каким-либо другим явлениям. Означаемые – это психические сущности, при создании которых каждый одномоментный сигнал из органов чувств превращается в элементарный образ, в следующий момент к нему добавляется новый элементарный образ и т.д. В итоге образуется сложный образ, соответствующий восприятию исходного объекта органами чувств. Затем полученный образ (А) сравнивается с каким-то другим образом (Б), который уже существует в правом полушарии, на предмет поиска тождеств и различий в отношении свойств, интересующих субъекта (С). Далее выбирается новый объект сравнения (Д) в отношении того же свойства (С) или строится новое сравнение уже имеющихся образов А и Б по новому основанию (Е). В сравнениях участвуют не только правополушарные объекты, но и другие сущности, – например, вербальные (левополушарные) и ситуативные («внемозговые») элементы. Характер операций сравнения и их основания впоследствии отражаются в спецификации значений, типы которых перечислены выше.

Процессы умственной деятельности описанного типа, если опустить промежуточные этапы построения образов, которые были эксплицированы выше, можно назвать ассоциативным, образным, метафорическим мышлением. Означаемые обязаны своим возникновением тому, что правое полушарие создает довербальные многомерные образы из одномоментных сигналов, поступающих от зрения и остальных органов чувств, которые отвечают за сопровождение «картинки» звуками, запахами, вкусом, эмоциями и тактильными ощущениями12. Сигналы регистрируются и обрабатываются самыми разными участками мозга (не только неокортексом, но и более древними отделами)13, но, поступая в правое полушарие, формируются в виде довербальных образов, а затем «уходят» в левое полушарие и преобразуются в вербальные означаемые.

Элементарные образы означаемых дополняют друг друга, суммируются, обогащают первоначальный образ и, в результате парафразов, метафор, терминов из других наук, ассоциативных ссылок, аналогий и описаний, созданных левополушарными центрами речевой деятельности, превращаются в сложные комплексы. Если довербальные образы не координируют с левополушарными «формами», т.е. остаются неоформленными, они функционируют как аморфный и неосознанный «сырой» материал для означаемых. Субъект может связывать довербальные образы друг с другом. В таком случае говорят об интуитивном (образном) мышлении и несловесном общении14. При установлении связи с левым полушарием и фиксации единиц левого полушария в роли соответствующих означающих15, «подсознательные» образы превращаются в означаемые16. Во время работы и с неформированными образами, и с вербальными элементами правое и левое полушария используют одни и те же операции (сравнение, отождествление, выявление различий, дуализацию, сложение и т.п.). Процессы различаются не операциями, а материалом, к которым они применяются. Эти же операции участвуют и в так называемом «логическом» мышлении левого полушария.

Можно предположить, что через соединительный пучок нейронов означаемые соединяются с речевым центром Брока, а затем – с отделом долговременной памяти, где хранятся образы целых слов (эталоны с «привязанными» к ним означающими и означаемыми). Если мозг находит означаемое, которое тождественно анализируемому, он подбирает «подходящее» означающее и фиксирует двустороннюю сущность как уже известную ему (например, слово из словарного запаса, который хранится в памяти). Если означаемое оказывается не тождественным тем, которые известны речевому центру, мозг строит для него новое означающее и получает новую двустороннюю сущность.

Параллельно этим процессам, в левом полушарии может осуществляться также спецификация означаемого с точки зрения всех центров речи, – например, выяснение того, относится оно к лексическим явлениям или грамматическим, синхронным или диахроническим, простым по структуре или сложным, возникло самостоятельно или образовано от другого, употребляется как прямое или переносное и т.д.17

Исследователи отмечают, что правое полушарие специализируется на «геометрическом восприятии» мира. Поэтому оно отвечает за многие сложные физические упражнения, требующие ориентации в четырехмерном пространственно-временном континууме. По мнению ученых, алгебраическое уравнение – это типичная левополушарная конструкция, а соответствующая ей геометрическая кривая, т.е. структура, образованная множеством относящихся к ней точек, является продуктом правого полушария. Музыкальные способности также связаны с правым полушарием (чтение нот, наоборот, является прерогативой левого полушария). Например, больные с удаленной правой височной долей коры головного мозга имеют значительно худшие музыкальные способности, особенно в узнавании и вспоминании мелодии, хотя их способность читать ноты сохраняется. Есть данные о том, что употребление марихуаны улучшает способности к музыке, танцу, живописи, распознаванию образов и знаков и к несловесному общению. Но наркоманы с трудом могут связно излагать свои мысли. Это можно объяснить подавлением деятельности левого полушария и усилением деятельности правого полушария.

4. Перейдем к третьему, одному из наиболее важных законов языкознания – фиксации языком двух пространственно-темпоральных континуумов (вне мозга и внутри него) и ориентации всех вербальных единиц по отношению к ним как системе координат, обусловливающей процесс мышления (Сова 1974: 66–72, Сова 2007: 194–198).

Исследуя явления, связанные с лингвистической теорией относительности, и специфику грамматических категорий в языках различной структуры, лингвисты и философы неоднократно указывали, что язык не просто фиксирует внешнее пространство, он также противопоставляет его внутреннему пространству, пространству мозга. Язык – это тот инструмент, который производит анализ объективно существующего пространства и «расщепляет» его на два подпространства: локализованное вне говорящего субъекта и внутри него. Оба подпространства являются объективными данностями, «ощущаемыми» языком (нашими чувствами), но каждое из них обладает своей спецификой, обусловленной свойствами локализованной в нем материи – субстанции мозга, в противовес иным видам материи.

Язык четко фиксирует наличие двух разных континуумов. Так, в русском языке каждое существительное обозначает реалию, обязательно где-то локализованную, – либо только во внутреннем пространстве, либо во внутреннем и внешнем. Примерами существительных первого типа можно назвать слова: бег, прыжок, категория, ковер-самолет, второго типа – оранжерея, самолет, дворник, поле.

Подпространства (внутри мозга и снаружи его) объективно, вне нашей воли и веры, существуют во времени. Какие-то реалии (например, субъективный опыт конкретного человека, его мысли, эмоции) «живут» в одном подпространстве и «выплескиваются» во второе, по пути превращаясь в слова и прочие продукты вербальной деятельности. Иные реалии (дерево, океан) существуют во внешнем подпространстве. Чтобы «овладеть» ими, человек создает их дубликаты – образы, которые «вводит» в свое сознание (внутреннее время-пространство), и там их «обрабатывает».

Между двумя мирами: внутренним и внешним – существует принцип параллелизма (то, что есть извне, представлено в сознании). Параллелизм нельзя назвать полным: есть реалии, которые присутствуют или только в сознании, или только во внешнем пространстве.

Первые принято называть химерами, образами, не имеющими реальных прототипов, выдумкой, вымыслом, фантазиями, художественными творениями, вербальными конструктами. Например, это образы, выражаемые посредством слов ковер-самолет, стоять, из, белизна и прочих слов, служащих для обозначения абстракций качеств, свойств, отношений, действий. Вторые считают «вещами в себе», неизвестным, неосязаемым, невесть чем. Их образы называют смутными, неясными, неоформленными. Созданные воображением реалии часто переводятся во внешнее пространство – так появились самолеты, корабли и прочие творения рук человеческих. Происходит и обратное: человек фиксирует неведомое, строит его образ в сознании, соотносит с другими объектами своего внутреннего пространства и на основании этого анализа выносит вердикт – известное (уже имеется такой-то образ) или «езда в незнаемое». В этом случае начинается обработка поступающих к органам чувств сигналов, создается новый образ.

Слова, предложения и прочие результаты речевой деятельности, оформленные посредством звуковой или графической субстанции, – это реалии внешнего мира. С помощью языка элементы внутреннего континуума (образы) переводятся во внешний мир и становятся такими же его частицами, как все остальные реалии, окружающие человека. Между словами во внешнем мире и их образами во внутреннем также устанавливается параллелизм. О неполноте его применения говорит известный феномен произнесения звуков, которые не «отягощены» образами, и наличие в сознании аморфных образов, не оформленных вербально. Между словами и невербальными реалиями внешнего мира существуют сложные отношения, возникающие на основании принципа параллелизма, применяемого к каждой паре объектов: образ – слово, образ – невербальная реалия, слово – невербальная реалия, а также к их образам. Эту иерархию обычно создает говорящий в процессе вербальной деятельности. Например, кроме слова, он строит его образ во внутренней речи. То же происходит с остальными языковыми элементами, которым сопоставляются психические сущности различного порядка сложности.

Не менее важна для дифференциации языковых элементов и реакция вербального мышления на время. Аналогично пространству, язык «расщепляет» время на внешнее и внутреннее. Внешнее время протекает независимо от говорящего и задает, образно говоря, срок жизни и существования реалий. Внутреннее время, или квази-время, – это время осуществления внутримозговых процессов и, в частности, процессов языкового мышления. Учет внешнего времени и регистрация его характеристик приводят к тому, что носитель языка делит окружающие его реалии на живые и неживые, а «внутримозговые» – на те, которые соотносятся с процессами, протекающими во внешнем времени, и те, которые этим свойством не обладают. Последние существуют только во внутреннем времени, времени процесса мышления или, как говорят, в сознании индивида.

Отличие «внешнего» пространственно-временнóго континуума от внутреннего можно проиллюстрировать на таком примере. В процессе вербального отражения человек делит все явления на два класса: узлы (объекты, предметы, вещи, аргументы) и связи (признаки, характеристики, свойства, отношения, предикаты). В окружающей его действительности такого деления нет: предметы существуют во времени и пространстве только с присущими им признаками, а признаки – только будучи локализованными на определенных предметах.

В ситуации, описываемой посредством предложения Дерево зеленеет, нет двух явлений, отделенных друг от друга во времени и пространстве, – предмета 'дерево' и признака 'зеленеет'. Есть некое единое пространственно-временнóе целое. Фиксируя это целое с помощью языка, субъект, в силу однонаправленности процесса говорения во времени, сначала регистрирует обладателя признака, затем – признак (или наоборот). Тем самым с помощью временной оси процесса говорения он дробит на части то целое, которое в ситуативном времени и пространстве выступает как единое и неделимое.

Специфичность такой регистрации ситуации становится явной, как только мы вспоминаем о других способах, с помощью которых может описываться та же ситуация. Например, трудно представить картину художника, на которой справа изображается 'нечто зеленеющее', а слева – 'дерево, которое станет зеленеть'. Тем не менее, пространственное упорядочение элементов этой картины полностью дублирует временное́ упорядочение элементов вербального образа ситуации, который строится посредством предложения Дерево зеленеет.

Предмет и признак, отделенные друг от друга в вербальном образе, оказываются в картине художника слитыми воедино. Один и тот же факт объективной действительности (предмето-признак) может описываться в языке по-разному: то как предмет (бег), то как признак (бегу). Полнота описания достигается за счет дополнения предмета признаком (мой бег), а признака – предметом (я бегу). Эквивалентность результатов регистрируется в языке посредством указания на трансформируемость двух языковых явлений друг в друга: я бегу → мой бег, и наоборот. Язык выступает как средство отделения предмета от признака, расчленения единого по своей сущности явления на два разнородных компонента. Этот подход не обусловлен внешним миром, а вызывается только свойствами аппарата его отражения (ср. приведенный выше пример вербальной и невербальной фиксации одной и той же ситуации).

Не определяется объективной действительностью и то, какая часть препарируемого явления трактуется языком как предмет, а какая – как признак. Чтобы увидеть это, достаточно сравнить два словосочетания: я бегу и мой бег. В первом словосочетании бегу выступает как признак «предмета» я. Интересующее нас явление объективной действительности расчленяется на два компонента, и свойство «быть предметом» приписывается первому компоненту (я), а свойство «быть признаком» – его соседу (бегу). Во втором словосочетании то же явление разбивается на два компонента иначе: свойство «быть предметом» связывается с компонентом (бег), а свойство «быть признаком» – со словом мой.

В объективной действительности, фиксируемой посредством упомянутого выше предложения Дерево зеленеет, предмет 'дерево' выступает как обладатель признаков, одним из которых является 'зеленеет'. Но если мы рассмотрим другие предложения, описывающие тот же фрагмент объективной действительности, что и предложение Дерево зеленеет, то увидим, что предмет 'дерево', о котором идет речь в этом предложении, обладает не одним признаком ('зеленеет'), а их совокупностью. В предложении Дерево зеленеет фиксируется реализация в момент наблюдения только одного из свойств дерева. Остальные «остаются за кадром». Свойство, потенциально присущее наблюдаемому объекту, становится актуализированным во времени и пространстве наблюдателя. По-видимому, в этом и состоит смысл предикации – соотнесения свойств объекта с определенной точкой отсчета в темпоральнопространственной системе наблюдателя.

Все языки регистрируют отличие внешнего пространственно-временнóго континуума от внутреннего. Чаще всего для этого используются классификации существительных по семантическим типам. В индоевропейских языках такие классификации не формализованы, т.е. существуют в неявном виде. Во многих африканских языках (например, в банту) они присутствуют в явном виде: темпорально-пространственным семантическим классам сопоставлены грамматические форманты, по которым распознается значение классов. Каждое существительное несет на себе «метку класса», которая называется его показателем. Метки показателей классов также вводятся в слова, которые связаны с данным существительным в предложении (например, в глаголы, прилагательные, местоимения, числительные) и «согласуются» с ним. Все языковые элементы оказываются вовлеченными в процесс такого отображения пространственно-временнóго континуума. Это дает право говорить о системах согласовательных классов как основе грамматического строя языков банту и других африканских языков.

Пространственно-временные отношения, которые представлены в системах именных классов современных языков, являются категориями современного темпорально-модального языкового строя. Этому языковому состоянию предшествовали партитивнопоссессивная и пространственно-темпоральная фазы, из которых до нас дошли партитивно-поссессивные и пространственно-темпоральные отношения. Современные пространственно-темпоральные представления о мире наложились на более древние. Это отразилось в именных классификациях. Наряду с новыми категориями, в них присутствуют «отблески» старых18.

Например, противопоставление целого и его частей, выявление родственных и социальных связей, передача той части палитры древних пространственных отношений, которая заменилась позднее темпоральными и модальными связями. Старые и новые категории по-разному переплелись в согласовательных системах, поэтому каждая из них имеет свой специфический облик.

Проиллюстрируем характер пространственно-временных отношений, которые формализованы в банту, на материале согласовательной системы именных классов в языке зулу (Сова 1987: 12–21, 308–339). Всего в зулу есть 14 классов имен существительных19: 12 из них являются парными (единственного и множественного чисел), а два – singularia tantum. Как принято говорить, 1 – 2-ой – это классы людей; например, umuntu 'человек' – aбantu 'люди' (-ntu – корень, umu- – префикс ед. числа, aбa-префикс мн. числа; префикс umu-называют показателем 1-го кл., aбa-показателем 2-го кл.). В любое слово, связанное в предложении с существительным, вводится формант, несущий «отпечаток» этого существительного, сохраняющий память о нем. Этот формант называют, как и в других языках банту, согласователем.

Например, если на языке зулу говорят 'человек спит', то в слово ukulala 'спать', употребленное в соответствующей видовременной форме -lele, вводят префикс u— (ulele), а если 'люди спят' – префикс бa-(бalele). Префикс u-является субъектным согласователем по 1-му кл. и напоминает о префиксе umu-слова umuntu, а префикс ба-субъектным согласователем по 2-му кл. и соотносится с префиксом aбa-слова aбantu. Какое бы слово ни связывалось с существительным – местоимение, прилагательное, глагол, числительное, существительное или наречие, – в него вводится согласователь, коррелирующий с тем существительным, «слугой» которого оно является. Например: ununtu omdala ulele 'старый человек спит' – aбantu aбadala бalele 'старые люди спят', umuntu omdala walapha 'старый человек отсюда' – aбantu aбadala бalapha 'старые люди отсюда', umuntu wami 'мой человек' – aбantu бami 'мои люди' и т.п.

Кроме класса людей, есть еще пять пар классов, которые, в соответствии с общебантуской нумерацией Мейнхофа, называют классами деревьев (3–4-й), различных явлений (5–6-й), вещей (7–8-й), животных (9– 10-й), длинных предметов или пространств (11–10-й), и два непарных класса – абстрактных сущностей (14-й) и инфинитивов (15-й). Каждый класс имеет свой показатель и набор аллитеральных согласователей. Так, показателями 3–4-го классов являются префиксы umu– imi-и их алломорфы, например: umuthi 'дерево', ummbila 'маис' – imithi 'деревья', imimbila, или immbila, 'маисовые зерна'; 5–6-го кл. – i(li) – – ama-, например: ilanga 'солнце', iБululwane 'Булулване' (название реки, singularia tantum) – amalanga '«солнца»' (мн. ч.), amanzi 'вода', amazolo 'роса'^' (pluralia tantum); 7–8-го кл. – isi- – izi-: isihlangu 'щит' – izihlangu 'щиты', isandо 'молоток' – izando 'молотки'; 9–10-го кл. – i-₦ – izi-,₦ где ₦ означает гоморганный назальный согласный: imbuzi 'козёл' – izimbuzi 'козлы', indaбushe 'рысь, каракал' – izindaбushe 'рыси, каракалы', inyoka 'змея' – izinyoka 'змеи', inkuku 'домашняя птица' – izinkuku 'куры^'; 11-10-го кл. – u(lu)– – izin-: ulwandle 'море' – izilwandle 'моря' (мн. ч.), udonga 'стена' – izindonga 'стены' (мн. ч.); 14-го кл. – uбu-: uбuntu 'человечность', uбuбele 'нежность' (ср. iбele 'грудь'), uбumnyama 'чернота'; 15-го кл. – uku-: ukudla 'еда', ukulala 'сон' и т.д.

Каждому показателю класса соответствует определенный согласователь, например, субъектный согласователь в настоящем времени в зависимости от класса существительного, выступающего в роли подлежащего при данном глаголе-сказуемом, приобретает следующие формы: u, бa; u, i; li, a; si, zi; i, zi; lu, zi; бu; ku. Аналогичная парадигма форм существует у атрибутивных, релятивных, прономинальных, энумеративных, посессивных и объектных согласователей, присоединяемых соответственно к прилагательным, релятивам, местоимениям, числительным, посессивам и глаголам, при которых существительные, чьи объектные согласователи вводятся в сказуемые, выступают в роли прямых дополнений20.

Хотя каждый класс обычно называют по тем денотатам, которые в нем превалируют (например, люди, в противовес животным или растениям), непосредственная связь с объективной действительностью у именных классов отсутствует. Именные классы служат не для фотографирования объективной действительности, а для ее отражения и являются результатом классификации не реалий, а тех образов, с помощью которых реалии осмысляются и поступают «в ощущение» членов языкового коллектива. Поэтому, с одной стороны, в составе всех классов встречаются однотипные денотаты (например, люди) и, с другой, в одном и том же классе представлены разнотипные денотаты (люди, животные, вещи, растения, абстрактные понятия). Однако в каждом классе названы эти денотаты однотипно, по-своему, единообразно для этого класса. Этот «взгляд» сближает между собой образы разных денотатов, описываемых в одном и том же классе, и разъединяет образы одного и того же денотата, соотносимые с различными классами.

Так, анализ существительных, относящихся в зулу к 1–2-му классам, и выявление того общего, что присуще всем семантическим группам слов этих классов, показывает, что функция показателей 1–2-го кл. состоит в изображении любых денотатов, как одушевленных, так и неодушевленных, в виде людей, т.е. реалий, которые имеют духовный мир и физическую субстанцию («душу и тело»), могут самостоятельно передвигаться и развиваться в окружающем их времени – пространстве и вербализовать свои ощущения (думать, говорить, пользоваться языковыми средствами) во внутреннем времени – пространстве (времени – пространстве речевой деятельности, ассоциативного поля, мозга). Этими свойствами, как считает зулус, могут обладать, кроме людей, «говорящие вещи» – животные и другие персонифицируемые реалии в сказках.

Показатели 3–4-го классов фиксируют реалии в виде сменяющих друг друга пространственных образов, видоизменяющихся форм, пространственных перемещений, в основе которых лежит модификация их внутриструктурных связей (ср. с идеей оборотней в русских сказках). Каждая регистрируемая в этом классе реалия обладает какой-либо неотчуждаемой принадлежностью (плодом, внутренней частью, окраской и т.д.), изменения в состоянии которой обусловливают статус всей особи. В этот класс попадают «дарители жизни»; всевозможные растущие особи; реалии-хамелеоны; растения и животные, меняющие пространственные формы в зависимости от сезонов, природных явлений, роста и состояния; названия боевых отрядов и ландшафтов, меняющих свой облик в зависимости от перестроения или под порывами ветра; режущие инструменты как средство разделения предмета на части и изменения его внутриструктурных связей; реалии, подвергаемые таким операциям; болезни и части тела как неотъемлемые принадлежности людей и животных; названия людей – по характеристике их движений, перемещений, смене состояний и обликов.