Читать книгу Крест княгини Тенишевой - Людмила Львовна Горелик - Страница 1

1 глава. 12 июня 2019-го. Новость из Талашкинского музея.

Кристина, когда волновалась, говорила быстро и неразборчиво – не всякий поймет. Костя Разумов Кристинку знал давно, со студенческих лет, но если она тараторить начинала, половины слов не мог разобрать. Однако Витя, Кристинкин муж и друг Кости, понимал жену всегда. «Неужели он все слова разбирает? – думал Костя. – Наверно, просто догадывается: привык к Кристинкиной болтовне».

Муркины были женаты уже шесть лет. Вопреки Костиному скептицизму (см. роман «Взлетающий демон Врубеля») Витин брак оказался счастливым. Кристина свои девичьи закидоны бросила, стихов больше не писала. Ее импульсивный характер уравновешивался Витиной рассудительностью и всегдашним его стремлением сохранить мир в семье. Они прекрасно дополняли друг друга. Сегодня они приехали в Талашкино к матери Кристины – просто отдохнуть. Но Кристинка, воспользовавшись тем, что внуком занимается бабушка, уже успела сбегать с утра в Теремок и вернулась взбудораженная новостью.

Собственно, новость эту – о том, что нашелся крест из коллекции княгини, однако даритель собирается передать его в церковь, – они уже знали. О ней и в Краеведческом, где Витя работал, говорили. Надеялись все же, что в связи с открытием музея «Русская старина» экспонат вернут туда. А сегодня в Теремке Кристине сказали: нет, уже все решено, уже передали в церковь.

– В музей «Русская старина» его не отдадут! Это предмет религиозного культа, православный крест, и даритель его передал церкви! – тараторила Кристина.

– А что за даритель? – поинтересовался Костя.

– Частное лицо, коллекционер, фамилия Кружков. Он какой-то олигарх, нефтью надутый, – презрительно махнула рукой девушка. – Или газом. Хочет грехи свои искупить – церкви передал Тенишевский крест – наш, музейный, ведь княгиня его для музея купила.

– Кристя, а крест точно Тенишевский? Он, что, из тех экспонатов, которые после революции в другие города раздавали? – Витя здесь был самый опытный музейный работник. Он уже почти десять лет служил в Краеведческом музее, но и историю «Русской старины» знал хорошо, подумывал о переходе туда. Подаренный городу княгиней Тенишевой музей «Русская старина» после революции был разорен, экспонаты распределялась по другим музеям страны. Из оставшегося многое пропало позже. В последние годы стараниями музейщиков-энтузиастов экспонаты стали возвращаться в Смоленск. Возвращение шло со скрипом, тем не менее кое-что удалось вернуть, и музей был вновь открыт совсем недавно.

Кристина вытаращила на мужа глаза. Это означало крайнюю степень возмущения.

– Вить, ну ты прямо как тот олигарх… Конечно, Тенишевский! Хотя вообще-то тут, понимаешь, странная история… – она запнулась, не сразу продолжив. – В списках переданных городу Тенишевой       музейных экспонатов этого креста нет!

– А как же установили, что он Тенишевский? И вообще откуда он взялся?

– Взялся-то он издалека. Кружков, этот нефтяной магнат, выкупил его у коллекционера из Канады, некоего мистера-твистера. Кстати, Кружков про Тенишеву и не знал – просто увидел, что крест старинный, православный и явно из России вывезен. Решил вернуть и отдать церкви. Олигарх этот и сейчас спорит… очень хочет угодить попам, – Кристина усмехнулась. – Но крест точно Тенишевский! Наши, смоленские тут совершенно правы, никакого мухляжа с нашей стороны нет. В музейных списках этот крест действительно почему-то не фигурирует, однако имеется его фотография в архиве, с подписью, что из Тенишевской коллекции. Важно и то, что передано в архив фото креста вместе с другими фотографиями экспонатов из Тенишевской Скрыни. Причем, на другие предметы с этих фотографий есть документы в нашем музее. Фотографии хранятся в архивных материалах Ольги Базанкур, все они с ее личными сопроводительными записками, крест тоже. И она четко пишет, что это экспонаты из коллекции княгини Тенишевой. Наши, из музея «Русская старина», уже ездили в Петербург, сверяли, и копию фото сделали. Сама Таисия Кирилловна ездила. Говорит: тот самый крест у олигарха, что на фото, это совершенно точно. В Канаду, кстати, мог попасть разными путями еще сто лет назад – скорее всего, сама княгиня и продала: в эмиграции ей средства не лишние были.

– А что это за Базанкур? – Костя обрадовался, услышав знакомое имя. – Эта та, что у Тенишевой гостила, а воспоминания о благодетельнице оставила так себе, не самые лучшие? Стервозная, видно, была дамочка, из тех, кому палец в рот не клади. Я читал ее дневник в «Крае Смоленском».

Костя был журналист, с Муркиными дружил издавна. Он летом всегда жил у родителей в Талашкине и, узнав о приезде друзей, сразу к ним пришел.

– Да, петербургская журналистка, Ольга Георгиевна Базанкур. У княгини летом часто гостили культурные деятели из бедных – сразу откликнулась Кристина. Она была здесь главным знатоком Тенишевсого Талашкина, уже несколько лет проводила по музею экскурсии. – Любила Мария Клавдиевна благодетельствовать. А журналисты, как известно, люди благодарные. – В последнем предложении, конечно, содержался сарказм, Кристина сопроводила его презрительной ухмылкой. Она считала, что хорошо понимает журналистов: когда-то училась вместе с Костей Разумовым на отделении журналистики в Смоленском университете, а после второго курса университет бросила: разочаровалась в профессии.

– Ну, не так уж она и плохо о княгине пишет, – вмешался Витя. – Хотя, конечно, социальное расслоение сказывается, оно-то и вызывает обиду мемуаристки. Это естественное чувство. Слишком разный уровень жизни у княгини, наследницы мужа, крупного промышленника, и у третьеразрядной журналистки, которая едва концы с концами сводит. Естественно, нищая журналистка была поражена, наблюдая вблизи княжескую жизнь. – Виктор Муркин окончил исторический факультет и рассуждал как историк.

– Мне показалось, там не столько социальное расслоение, сколько обычные бабские разборки. Пардон, дамские. – На этот раз ухмыльнулся Костя, а Кристина обиделась.

– Да совсем не плохо Базанкур о княгине пишет! – воскликнула она, не замечая, что противоречит своему предыдущему высказыванию Теперь уже она решила защитить Ольгу Георгиевну как женщина женщину: мало ли, что журналистка. – С чего вы взяли?! Я хорошо ее дневник знаю. Она как раз счастлива, что в Талашкине отдыхает и княгине за отдых благодарна. А что не всегда ставит благодетельницу на самый высокий пьедестал, так, может, и не всегда нужно? Мне, например, ее воспоминания понравились. Ольга Базанкур самостоятельно мыслит и позволяет себе объективно смотреть на вещи.

С эмоциональной Кристиной спорить было трудно, и мужчины замолчали, хотя у каждого имелось собственное мнение. Дневник-то Базанкур все трое читали, но воспринимали, конечно, по-разному. И о княгине Тенишевой тоже – у каждого имелось свое представление.

2 глава. 14 июня 1909 года. Необыкновенное везение Ольги Базанкур.

Уже неделю Ольга Георгиевна жила в этом чудесном, райском месте и чувствовала, как с каждым днем поправляется ее здоровье. Сегодня ночью спина совсем не болела, она спала без привычных перерывов, и утром не хотелось вставать, на завтрак не пошла. В комнате было так хорошо… Ольга наслаждалась зеленым пейзажем за открытым окном, теплым ветерком, раздувающим занавеску. Приставленная к ней княгиней горничная принесла кофе в комнату. Клубника со сливками, вкуснейшие черные булочки, сыр…

После кофе Ольга села писать дневник. Она любила все записывать, ей доставлял удовольствие этот прекрасный процесс складывания слов в связный текст на бумаге. Кстати, и атмосфера в Талашкине располагала к такому неспешному записыванию, к размышлениям. Дома журналистка Базанкур была слишком загружена насущными делами: найти работу и заработать деньги себе на жизнь, организовать быт, обустроить жилье, выглядеть прилично и по возможности красиво, поддерживать связи в обществе – обо всем она должна была заботиться сама, в полном одиночестве, не рассчитывая ни на чью помощь.

«Какая жизнь здесь! – Волшебный, лёгкий сон по сравнению с тем ломовым возом, который представляет собою моё петербургское существование», – написала она и задумалась. Она сидела в своей комнате в Гостевом флигеле, смотрела в распахнутое окно. Ветка липы качалась совсем рядом, а вдалеке простирался парк, за ним озеро.

Ольга Георгиевна познакомилась с княгиней два года назад, в 1907-ом. Тенишева обратила внимание на ее журнальные публикации. Тема «Женщины в искусстве», главная в ту пору для Ольги Базанкур (такой псевдоним взяла дочь коллежского советника Гудкова, в замужестве Штейнфельд), очень интересовала и Марию Клавдиевну Тенишеву. В сущности, их первоначальный путь был во многом сходен. Ольга, также обладающая сильным характером, подобно княгине, вышла замуж только для того, чтобы уйти от родителей, но муж рано умер. Складывалось так, что последующую жизнь она строила исключительно сама, в одиночестве. Детей Ольга не имела, романы, которые заводила после смерти мужа, пытаясь вновь создать семью, оказывались неудачными. Знакомству с Марией Клавдиевной Базанкур очень обрадовалась. Оно было не только интересно само по себе, но и могло принести практическую пользу: одинокая и не имеющая постоянного дохода женщина с трудом находила источники заработка, хваталась за любое приглашение, а Тенишева слыла меценаткой. Так и вышло – княгиня пригласила ее прочитать в Париже лекцию на французском языке «Женщина в русском искусстве». Интересная командировка полностью оплачивалась княгиней. Французский, к счастью, Ольга знала прекрасно, а уж тема была у нее разработана на высшем уровне, это само собой.

В дальнейшем знакомство продолжилось, и вот теперь Тенишева пригласила Ольгу Георгиевну на два месяца в Талашкино – погостить, отдохнуть. Это была обычная практика: княгиня часто приглашала к себе малообеспеченных деятелей культуры, устраивая им что-то вроде длительного санаторного отдыха.

Сказать, что Базанкур обрадовалась – не сказать ничего. Возможно, это приглашение станет для нее спасением. В этом году ей стукнуло тридцать лет, не так и много, но в последнее время, сломленная возом проблем и неудач, она начала болеть. Отдых был насущно необходим. А Талашкино даже превзошло ожидания, оно оказалось раем земным.

Возможно ли, что ей целых два месяца ни о чем не надо будет заботиться?! И жить в этих прекрасных условиях совершенно бесплатно. Как ей повезло!

«Конечно, это не простое везение, – размышляла самолюбивая Ольга. – Я это заслужила своим трудом, – тем, что я сделала для просвещения и культуры… Если бы не мои личные достижения, княгиня никогда не пригласила бы меня сюда». Вместе с тем, она сознавала, что кроме Тенишевой никто не стал бы ей в нынешних обстоятельствах помогать, и испытывала чувство благодарности.

Ольга Георгиевна получила образование в гимназии, а потом на Высших Педагогических курсах в Петербурге. Она считала себя в родной семье лишней, нелюбимой и при первой возможности, не раздумывая, выскочила замуж. После смерти мужа осталась одна и без денег. Ольга была интеллектуалка, начала писать в журналы, однако статьи брали очень редко, на жизнь не хватало. Это был ужасный период, приходилось и голодать. Писательница Лухманова взяла ее к себе секретарем и помогла пробиться в качестве журналистки. Появившийся заработок был мал и нестабилен, Ольга Георгиевна постоянно искала подработку. Довольно скоро удалось устроиться преподавателем в школу для детей рабочих при Экспедиции по изготовлению государственных бумаг. Преподавательская работа ей нравилась, однако место в школе требовало ежегодного переоформления, над Ольгой всегда висел риск его потерять. Чувствуя непрочность своего материального благополучия, Базанкур бралась за все. Она много писала в журналы и газеты по проблемам образования и культуры, находила и другие темы – часто только ради гонорара. Два раза Экспедиция посылала ее в европейские командировки – для изучения педагогического опыта. Так что интересы у них с Тенишевой сходились; обе женщины активно действовали в области просвещения. Разница состояла в том, что существование Ольги Георгиевны требовало постоянных забот о материальных ресурсах в то время, как Тенишева благодаря наследству мужа могла о них не заботиться. И это была большая разница. Княгиня, однако, испытав в молодости период если не нужды, то отсутствия богатства, положение Ольги хорошо понимала.

– Доброе утро, Ольга Георгиевна!

– Здравствуйте, Екатерина Константиновна!

Княгиня Святополк-Четвертинская, Киту, как называла подругу Тенишева, улыбаясь, остановилась на тропинке перед открытым окном.

– Хорошее нынче лето! Маня сегодня за завтраком предлагала во второй половине дня поехать в заливные луга. Надеюсь, и вы с нами поедете? Так что до встречи!

Последние слова Четвертинская проговорила уже почти на ходу.

Княгиня Святополк-Четвертинская, в девичестве Шупинская, была близкой подругой Марии Клавдиевны, тогда еще Манечки, с детских лет, но в Талашкине они стали неразлучны. Это наследственное имение принадлежало некогда Шупинским. После развода с мужем Екатерина стала активно развивать хозяйство, вводить самые современные технологии, но средств на преобразования не хватало. Продав Талашкино разбогатевшей в результате брака с крупным промышленником Тенишевым подруге, Киту осталась здесь жить, ей принадлежала половина господского дома. Она по-прежнему занималась сельским хозяйством и вела его образцово. «Говорят, будто в ее неудачном замужестве трагическую роль сыграла мать», – вспомнила Ольга Георгиевна… Мать Екатерины Константиновны, светлейшая княгиня Суворова-Рымникская, по третьему мужу, жила здесь же, в Талашкине, вместе с дочерью. Базанкур уже познакомилась с этой приятной пожилой дамой. В молодости она слыла незаурядной красавицей, за ней ухаживали цари, в свете об этом помнят…

Ольга усмехнулась, вспомнив услышанную от княгини Суворовой-Рымникской историю. Это странное имя, Киту, дал ее дочери сам император Александр Третий. Маленькой девочкой Китти Шупинская прогуливалась по Дворцовому парку вместе с матерью и тогда еще цесаревичем Александром. Девочка, играя, куда-то убежала. «Китти, Китти!» – безуспешно звала мать. «Киту!» – громким басом присоединился и цесаревич. На этот зычный голос ребенок тотчас прибежал… С тех пор все близкие стали звать ее «Киту»…

Святополк-Четвертинская уже исчезла за постройками, а Ольга Георгиевна по-прежнему рассеянно смотрела в окно. Как разнообразна здесь зелень: травы, деревья, цветы – каждая былинка обладает индивидуальностью, и все вместе дышит покоем, все дарит счастье. «Это прекрасное чувство близости к природе я испытывала и прежде, – подумала Ольга. – Но за последние годы я слишком устала, чувства атрофировались».

Недостаточность средств сильно отравляла ее петербургскую жизнь… Вечная боязнь за свое материальное благополучие: необходимость производить мелкие денежные подсчеты, выявлять нехватки, искать и добиваться источников заработка – оскорбляла выросшую в относительно обеспеченной семье и оставшуюся без средств женщину, она остро переживала свою нищету. Здесь, в Талашкине, она впервые за долгое время могла не заботиться о деньгах. Проводив взглядом Святополк-Четвертинскую, Ольга все еще сидела перед окном, задумавшись. Сознание, что ей не надо ничего считать и добывать, за нее все сделают и принесут, было новым и захватывающим. «Ах, если бы пожить так подольше, здесь я воскресаю!» – записала она в дневнике и опять подняла глаза к распахнутому окну.

Оживляя пейзаж, по дальней тропинке прошел Василий Александрович Лидин, он что-то говорил горничной Лизе, семенившей рядом. Накануне Базанкур не без удивления узнала, что официальная должность Лидина – руководитель оркестра балалаек. На деле же он занимался всем. Наряду с управляющим Иваном Ивановичем, Лидин устраивал практические дела в имении, вникал также в художественные увлечения княгини. Он давно уже стал в имении своим, незаменимым. Ольга Георгиевна с интересом наблюдала его бесконечную преданность Марии Клавдиевне. Не так проста была и Лиза. Вчера в разговоре с Ольгой Святополк-Четвертинская обмолвилась, что Лизу еще подростком «приставили к Манечке в качестве няни», с тех пор они вместе, у них сложились доверительные отношения.

Глядя, как Лидин и горничная быстро идут по тропинке, горячо обсуждая что-то на ходу, Ольга вздохнула: наверно, какое-то поручение княгини спешат выполнить… Неприятное чувство зависти кольнуло ее: для нее никто никуда спешить не станет, она не нужна никому. Уже привычная обида вдруг оживилась: все надо успеть самой, она гнется под тяжестью жизненной нагрузки. Ольга Георгиевна вспомнила предотъездные хлопоты и совсем опечалилась. Перед отъездом пришлось устраивать множество дел: переложить вещи на зиму, подготовить документы в школу к началу занятий, сделать отчет об экзаменах. Слава богу, ее ученики выдержали экзамен вполне удовлетворительно, но сколько было волнений! Каждый год во время экзаменов она страшно волновалась; в случае, если б учащиеся показали недостаточные знания, ей грозило увольнение. Ее могли просто не оформить на следующий год – так непрочно было ее положение в школе. Пока что Бог миловал, ее предметы сдавали каждый год прилично. Но она очень старалась, все силы отдавала…

Наконец, осталось собрать и уложить вещи в дорогу и достать билет. Все это время у нее болела спина, она почти не спала. Купить билет оказалось трудно, почти невозможно, каким-то чудом его достал Г., поклонник Ольги. Несмотря на давнее знакомство, замужества он не предлагал, поэтому Ольга относилась к Г. подозрительно, не верила в искренность его расположения и не хотела вспоминать о его помощи, не хотела даже признать ее. Вот и писем нет ни от него, ни от В. Пожалуй, с обоими нужно расстаться, не дожидаясь толчка извне. Она совершенно одна, она все делает сама. Ее и не провожал-то на станции никто – только Г., В. и Алина Ивановна, коллега по школе. А еще одна коллега, Елена Ивановна, уже сюда прислала письмо, что, мол, пришла на станцию, однако не сумела отыскать. Это ложь, конечно. «Ну зачем лгать, сказала бы прямо, – размышляла Ольга Георгиевна. – ведь я и сама знаю, что никому не нужна».

Как не похож здешний быт на ее собственный, к которому ей придется возвращаться через два месяца! Жизнь легкая, жизнь игра…

Пока что обе княгини, хозяйки имения, внимательны к ней. Вот, на заливные луга приглашают…

После обеда выяснилось, что едут втроем. Это была особая честь.

В Талашкине имелось шестнадцать экипажей – все очень удобные, каждый на свой случай. Придя заранее на конюшню, Четвертинская велела подготовить ландо, лошадей впрячь парой. До заливных лугов было всего двенадцать верст. «Долетим с ветерком, – думала Екатерина, – да и лошади пусть попасутся, в заливных лугах трава сочная». Княгиня Святополк-Четвертинская любила лошадей. Талашкинские конюшни она устроила еще до продажи имения Манечке и сейчас с удовольствием продолжала их обустраивать.

Сама она уселась возницей. Подошедшие вскоре Тенишева и Базанкур устроились в ландо. По дороге Мария Клавдиевна рассказывала Базанкур об ожидаемом вскоре приезде Рериха – художника, которого она очень любила и с которым легко находила общий язык. А сейчас, тем более, будет что обсудить: она приобрела несколько очень красивых вещиц из ризницы для своей Скрыни – так Тенишева назвала помещение, когда-то, еще при жизни князя, построенное в Талашкине для коллекции старинных вещиц. «Скрыней», по этому небольшому стилизованному домику, называла и саму коллекцию. Коллекция разрослась и давно вышла за пределы домика, а в кругу Тенишевой ее продолжают так называть. Теперь она занята созданием на основе Скрыни музея в Смоленске и продолжает приобретения. Рерих сумеет по достоинству оценить недавно купленные вещицы!

Ольге Георгиевне было интересно слушать про Скрыню. Ах, хотелось бы и ей посмотреть! Однако вслух она выражать это желание не стала. Доехали быстро.

Вот и заливные луга! Днепр здесь круто поворачивает, образуя полуостров, который каждую весну полностью заливает. Трава здесь растет высокая, сочная, ярко-зеленая. Тенишева любила свои заливные луга, нередко приезжала сюда с гостями, ей нравилось их восхищение. Сейчас она ожидала восторженной реакции от впервые приглашенной в Талашкино журналистки, и ее ожидания оправдались.

– Боже, какая красота! – воскликнула Базанкур, едва выйдя из повозки и оглядывая пейзаж. Послеобеденное солнце светило уже не слишком ярко, вдалеке Днепр огибал луга в виде сверкающей сизой ленты.

Дамы расположились на пригорке. Здесь было мягко и не жарко. В своих длинных широких платьях они полулежали, свободно раскинувшись. От Днепра шел легкий ветерок, освежающий июньскую духоту. Травяной ковер почти смыкался над ними. Сквозь шелковистую траву просвечивало небо. Французского бульдога Бульку Тенишева усадила рядом с собой, слегка поглаживая во время разговора. Черный, гладкий, упитанный бульдог балдел от счастья находиться радом с хозяйкой.

– Как я благодарна вам за приглашение в Талашкино! – искренне и быстро заговорила Базанкур. – Мне так хорошо здесь! Я просто ожила после своих петербургских забот… Вы знаете мои обстоятельства: все сама, все ценой больших усилий.

Екатерина усмехнулась и взглянула на Маню: пусть ответит.

– Конечно! – кивнула Тенишева.– Путь творческой женщины не бывает легок. Мое первое замужество вряд ли было счастливее вашего, оно меня сильно разочаровало. Вырвавшись от мужа, я поначалу жила с очень малыми средствами. Пыталась найти способ зарабатывать при помощи искусства – училась пению, собиралась поступить в оперу… пока не поняла, что там, чтобы пробиться, кроме голоса, нужны особые свойства, а я слишком горда, чтобы вырабатывать их. – Она запнулась и сменила тему. – А уж Екатерина Константиновна… Можно я расскажу немного о твоем замужестве, Киту?

Святополк-Четвертинская кивнула. Она давно не чувствовала печали при воспоминании о событиях молодости, ее история была достаточно хорошо известна в свете и тайны не представляла.

– Елизавета Ивановна, мать Киту, была дочерью промышленника Базилевского. В пятнадцать лет по большой взаимной любви она вышла замуж за богатого смоленского помещика Константина Шупинского, он стал отцом Киту, – начала Тенишева.

– Да, – кивнула Ольга, – Елизавета Ивановна рассказывала мне, что первый муж настолько ее любил, что даже одевал сам, не позволяя прикасаться ни к чему. Но увы, она овдовела в двадцать лет!

– Да, Шупинский умер от тифа, тогда же умер и лечивший его доктор, и служитель, который за ним ухаживал… Елизавета Ивановна очень горевала, но после этого начинается самое интересное, – продолжала Тенишева. – Она вышла замуж второй раз за человека тоже далеко не бедного, известного в России просветителя – графа Кушелева-Безбородко. Теперь уже она сознавала свою красоту, ее трудно было не заметить. В свете графиня пользовалась большим успехом, она блистала и при дворе. Случилось так, что граф тоже вскоре умер, оставив ей еще семь миллионов. И вот тут красавица-вдова пустилась во все тяжкие. Денег у нее было немерено, красотой обладала редкостной. Чем заняться? Граф оставил ей большую библиотеку – вы ее видели, теперь часть ее у нас в Талашкине. Она могла бы читать, учиться… Но графиня пристрастилась к игре. Она играла в Монако, в Баден-Бадене, спускала там миллионы, дом в Петербурге тоже продала. Она играла везде, где только можно найти рулетку! Была при этом очаровательна. В Ницце посторонние люди ходили к ее веранде, когда она там отдыхала, чтобы посмотреть на изумительную красоту этой женщины. Любовников она меняла, как перчатки, в поклонниках недостатка не было. И все это легко, с удовольствием, в полной уверенности, что так будет всегда… От ее безумного состояния не осталось ничего.

Вернувшись в Петербург, вновь вышла замуж. Третьим ее мужем стал князь Суворов-Рымникский, за которого она получает пенсию. Но этого мало! А что же дочь, нельзя ли ее использовать? В планы Суворовой не входило становиться бабушкой, и она выдала дочь за богатого и знатного, но нездорового человека, прекрасно зная, что он не только не может иметь детей, но и вообще не состоятелен в браке, во всех отношениях. Что он болен, избалован… Мать выбранного для дочери княгиней Суворовой жениха, князя Святополк-Четвертинского, умерла совсем молодой от скоротечной чахотки, и воспитывавшая его тетя, сестра матери, опасалась этой болезни для племянника – он рос как в коконе, и вырос совершенно беспомощным в жизни человеком. Киту пыталась сопротивляться матери, тем более, что ей нравился другой человек. Сопротивление девушки было сломлено. Киту согласилась выйти за Святополк-Четвертинского после того, что мать – хорошая актриса ко всему прочему! – пригрозила ей своим уходом в монастырь и в качестве доказательства отрезала перед ней роскошные, до пола, волосы, составлявшие часть ее неземной красоты… Киту при виде картинного жеста матери потеряла сознание и согласилась. Это не все. Деньги, составившие приданое Киту, ее мать присвоила, совершив подлог.

– Как?! – воскликнула удивленная Базанкур. – Я беседовала с Елизаветой Ивановой, она показалась мне приличной пожилой дамой, даже весьма милой! Не могу поверить, что она способна на такое!

Святополк-Четвертинская грустно улыбнулась.

– Теперь уже нет. Maman состарилась, утратила способность к интригам и стала безопасна. Человек меняетcя. Но как мне жаль, что свою действительно неземную красоту она использовала так глупо! Она могла бы сделать много хорошего для людей! К ней прислушивались цари… При желании она могла бы даже на политику влиять… А проиграла свою жизнь в карты! Прокутила с любовниками!

– Если бы только свою! – Тенишева улыбалась почти злобно. – Она столь же быстро развела дочь с мужем, как и выдала. При этом оставила дочь практически без денег! Последние двести тысяч, принадлежащие ее дочери, в виде векселей, она ни за что не хотела ей передавать – при помощи хитрости я буквально вырвала векселя у нее из рук и предала Киту!

Базанкур удивленно подняла брови.

– Как вам это удалось?!

– Я выразила сомнение в существовании векселей и попросила Екатерину Ивановну показать их мне. А взяв в руки, твердо заявила, что передам Киту, и быстро ушла. После этого я сразу уехала из имения, чтобы не делать скандал. – Мария Клавдиевна вспоминала эту историю отнюдь без раскаяния и даже с удовольствием. – Я тогда еще не была замужем за Вячеславом и ничем другим не могла помочь подруге, которую грабит родная мать. Но и пройти мимо такого я не могла. Вы представляете – эта мать даже комплекты белья, подаренные дочери на свадьбу в качестве приданого, и очень, очень дорогие, присвоила – забрала себе! Естественно, после такого я имела право не видеть в ней порядочного человека. И я не сожалею, что забыла о приличиях в тот момент. О, теперь нельзя иметь об ней понятие! Это счастье, что старуха ослабла мозгом, иначе с ее наклонностями и способностью к интригам Бог весть, что б она понаделала!

– Манечка, не будем сердиться. –

Киту положила руку ей на плечо. – В конце концов, с имением все устроилось наилучшим образом.

– Благодаря князю Тенишеву и моей отчаянной хитрости! – Мария Клавдиевна опять повернулась к Ольге. – Вячеслав соглашался купить для меня это имение, но долго тянул, я уж не знала, что и подумать… Однажды в день своих именин, я проснувшись увидела на своей тумбочке роскошное жемчужное ожерелье, а Вячеслава нет! Лиза сказала, что пришел директор принадлежащего князю Бежицкого завода, там какое-то происшествие, и Вячеслав, забыв обо мне, срочно отправился туда! А к обеду приглашены множество людей! Что я им скажу – где мой муж, почему он сбежал с моего праздника? Ожерелья для оправдания мало, пойдут слухи, что мы ссоримся, что близок развод… Некоторые ведь только того и ждали. И я решила, что ради пресечения ложных слухов имею право подарить себе от имени Вячеслава поместье! Послала в Смоленск за нотариусом, мы с Киту быстро подписали документы… Когда пришли гости, я показывала им подарки: ожерелье и имение. Вячеслав, мол, был вынужден срочно уехать по делам, но предварительно искупил свою вину столь блестящими подарками!

Когда он вернулся, и я ему (разумеется, трепеща внутренне – как воспримет?) все рассказала, он остался очень доволен, смеялся и хвалил меня за находчивость. Признался, что просто забыл… Но я его, разумеется, простила.

Базанкур слушала с большим интересом, а точнее, она была ошарашена. Чему верить? Княгиня Суворова не произвела на нее впечатления способной ограбить дочь тигрицы. С другой стороны, как знать, ведь люди меняются. Теперь это и впрямь не слишком быстро соображающая, но довольно симпатичная и приветливая пожилая женщина, а раньше (Базанкур и от других слышала) была блестящая дама высшего света, с почти не ограниченными возможностями, крайне самоуверенная вследствие своей бесспорной красоты, обожавшая карты и развлечения. Однако права ли княгиня Тенишева в своей резкости?

Еще больше, чем участники драмы, ее заинтересовала рассказчица. Вот какова эта Тенишева! Конечно Базанкур и раньше догадывалась, что княгиня далека от образа доброй волшебницы. И все же… Как она резко судит! Базанкур знала, что и сама резка в суждениях, однако она все же старалась пореже их высказывать. «Я и вынуждена свою резкость скрывать, – подумала она. – У меня нет такой материальной поддержки, как у княгини».

Ольга Георгиевна остро ощутила собственную неполноценность. А как смело Тенишева устраивает дела, как легко играет людьми! Вот как надо было жить! Вот как! К ней княгиня проявляет доброту, но добра ли она в действительности? Ей доставляет удовольствие собственная способность руководить действиями других людей и устраивать все по-своему… «Быть может, это нехорошее чувство ревности заставляет меня осуждать Тенишеву?» – останавливала себя журналистка. Она привыкла анализировать свои чувства, да и ведение дневника к этому располагало. «Я и сама стала злой от своей ужасной жизни, – вспомнила вдруг Ольга, – Но, пожалуй, я не смогла бы так запросто вырвать деньги у человека… Так ли она права, жестко характеризуя старую княгиню? И я никогда не умела играть мужчинами. Тем более, что они все сволочи – тут она, слегка нахмурившись, вспомнила мужа, Г. и В.– Но ведь и княгиня злая!».

– Я восхищена вами обеими! – сказала она вслух. – И я совершенно согласна, что женщине трудно пробиться в жизни без поддержки родных или мужа. Я понимаю, почему вы так добры ко мне: вы обе, как и я, многое испытали. Признаться, для меня стало неожиданностью, что собственная мать причинила вам много горя! – обратилась она к Екатерине. – Я тоже не была счастлива в родительской семье. Наша семья, как вы знаете, не принадлежала к большому свету, однако нехватки средств не испытывала. Но я была там не нужна, я чувствовала себя лишней. Меня не ненавидели, но просто почти не замечали. Я не получала ни воспитания, ни большого образования, хотя у родителей были возможности. Все, чего я достигла, я достигла сама. –

Базанкур искренне верила в то, что говорила, это была ее выстраданная тема. А что не аристократка, в отличие от собеседниц, то что ж… Она начитана, образованна. Ольга была самолюбива и считала, что знает себе цену. Ей не следует стесняться себя в этом обществе, она не хуже. И собеседницы живо поддержали ее.

– Мы с Марией Клавдиевной не видим разницы между аристократией и не аристократией! – улыбаясь, сказала Екатерина. – Разумеется, достоинства человека определяются не происхождением, а его личными достижениями! Возможна только аристократия духа, она не связана с происхождением.

Тенишева кивала, соглашаясь с ее словами. А Базанкур, к которой Святополк-Четвертинская и обращалась, воскликнула.

– О да! Я тоже так чувствую.

Возвращались, когда уже начало темнеть. Одна из лошадей споткнулась, и Тенишева пошутила.

– Бульку не надо было брать – он толстый.

– Да ведь и мы не худые, – поддержала шутку, заступившись за бульдога, Ольга.

– О, нет, – покачала головой княгиня. – Мы тут все больные собрались. У вас – спина. Киту тоже нездорова. А уж обо мне и говорить нечего – живого места не осталось. Тут один Буль здоровый, лошадям его тяжело тащить. Хорошо, что мы Джуля, второго бульдога, с собой не взяли!

И три женщины – две в ландо, одна с вожжами на козлах – весело засмеялись.

Вечером, оставшись одна, Ольга, как обычно, записала впечатления дня. В ее судьбе много сходства с судьбой обеих княгинь, но ведь они достигли очень многого, особенно Тенишева, а она в тридцать лет уже сломлена… «У меня тоже сильный характер, – записала Ольга, – но мои обстоятельства сложнее, и я не получила такого воспитания». Она опять задумалась. Это знакомство чрезвычайно полезно для нее, причем с разных сторон. Тенишева может ее поддержать и уже поддерживает – чудесный отдых… И как откровенны с ней были сегодня обе дамы! Их откровенность выходит за светские границы. Искреннее ли это расположение или игра, утеха собственному самолюбию? «Добра ли Тенишева? – записала Базанкур в дневник, – Как не хотелось бы мне в очередной раз лишиться жизненных иллюзий!»

4 глава. 1975-ый – 2019-ый годы. Знакомьтесь: коллекционер Кружков.

За этим крестом Петр Алексеевич летал в Канаду. Не то чтобы специально, с единственной этой целью, – там рядом, в Мэдисоне, штат Висконсин, были у него кое-какие дела. Однако крюк сделал большой, да если б и не было дел, полетел бы, наверно, специально.

Собирательством религиозных памятников он увлекся давно. Первый опыт, который вполне мог остаться единственным, случился еще в молодости. Получив высшее образование в Московском Институте нефти и газа, Кружков не стал уклоняться от распределения, но прежде чем уехать в Сибирскую тайгу, прокладывать нефтяные трубы, решил навестить родные места.

Вообще-то большая часть его детства прошла на Урале, куда Кружковы перебрались из Воронежской области. Отец получил назначение на пост директора крупного уральского завода, когда Пете еще не исполнилось семи лет. Мать после переезда устраиваться на работу не стала: зарплата отца была по тем временам огромной, ее хватало, и детство Пети можно было бы назвать счастливым, если б не смог, не дымы, витающие над городом. Летом, конечно, мать возила его в Сочи, однако большую часть года приходилось жить в каменной коробке. Мать даже подумывала отправить его к бабушке, в Воронежскую область, но все ж решили, что ребенок должен воспитываться родителями. Урал Петр так и не полюбил – побеждали более ранние впечатления. Малую Грибановку, село в Воронежской области, где прошло его раннее детство, взрослеющий Кружков не мог забыть и именно его считал родиной. Картинка детства была смутная, однако прекрасная: бесконечные поля, рощица вдалеке, неширокая речка Грибаня, полуразрушенное, но все еще красивое здание бывшей церковки, а к тому времени зернового склада.

В институт он поступил в Москве и – так случилось – уже в студенческие годы стал вполне самостоятельным. Он только-только поступил в институт, когда семья Кружковых надломилась, произошло несчастье: на заводе, которым руководил отец, произошла крупная авария, разбирательство длилось долго, Кружков-старший проходил по следствию в качестве свидетеля. Во время следствия старший Кружков и умер. Петру тогда сказали, что у отца сердце было больное. Лишь через несколько лет мать призналась сыну, что отец застрелился. Это было потрясением, но он уже был к тому времени закаленным, взрослым человеком – хорошо, что не узнал сразу. А так… отца Петр очень любил, переживал его смерть сильно, но что сделаешь с болезнью?

После смерти Кружкова-старшего выяснилось, что у семьи нет ничего, кроме казенной квартиры. Привыкший к полному материальному благополучию избалованный «директорский сынок» проявил стойкость и деловые качества. Мать он перевез в Москву, квартиру обменяли. Младший Кружков сумел удержать почти прежний уровень жизни и для себя, и для матери. Шел 1970-ый год, молодежь гонялась за джинсами, рыночная цена их была непомерно высока. Петр, привыкнув с детства носить брендовые вещи, теперь не мог их купить. Однако он не собирался менять привычки. Студент Кружков начал шить самые модные – вельветовые –джинсы сам. И не только себе. Сообразительный юноша очень быстро понял выгоду этой деятельности и наладил продажу. У него имелась профессиональная американская выкройка, он умел договариваться и доставал по своим каналам отличный материал, был аккуратен и трудолюбив – джинсы его были не хуже брендовых и шли нарасхват. Очень быстро он установил связь с «подпольным цехом». Эти нелегальные предприятия – частные подпольные фабрики, действующие с государственным размахом, – появились именно в ту пору. Дефицит легкой промышленности зашкаливал, а потребности людей в красивой одежде росли. Подпольные цеха были делом рискованным, однако они приносили огромные прибыли владельцам. Двадцатилетний Петр всего лишь шил джинсы по их заказу, но и это давало возможность прекрасно обеспечивать себя и мать. «Твой прадедушка, мой дед, был купцом первой гильдии, – говорила мать с улыбкой. – Может, это у тебя прадедушкины гены?». Петр легко заводил друзей. И учился хорошо: во-первых, он быстро схватывал и усваивал, во-вторых, самолюбие не позволяло отставать.

В те времена студентов после окончания вуза распределяли на работу, и далеко не всех распределение устраивало, многие как могли отмазывались. Кружков от направления в глухомань увиливать не стал: это месторождение в зоне вечной мерзлоты появилось на карте недавно, и работа по назначению казалась трудной, но интересной. Петр любил осваивать новое. И трудностей не боялся. Отправляться к месту работы следовало в августе. Почти месяц после госэкзаменов был свободным. Перед отъездом Кружкова потянуло посетить места своего детства. Именно тем летом, в Грибановке, он получил опыт, много лет спустя подтолкнувший к собирательству предметов религиозного культа.

Бабушки уже не было, но Кружков решил задержаться дня на три. Поселился у соседей, бродил по окрестностям. На месте бывшего склада теперь стояла восстановленная церковь Покрова Богородицы. В этот период здания старых церквей изредка разрешали восстановить, средства на восстановление собирались церковью. Богатые церковные ризы, чаши, иконы были давно вывезены из церквей – что-то отправили в музеи, что-то было украдено, а некоторые предметы попали в переплавку. После восстановления внутренние церковные пространства заполняли по большей части новоделом.

Увидев на месте полуразрушенного склада красивое церковное здание, Кружков подошел к нему. Дверь была распахнута. Внутри церковь казалось большой, поскольку не была заполнена. Нестарый еще священник в черной рясе стоял возле единственной иконы, сосредоточенно шевеля губами: то ли молился, то ли что-то подсчитывал. Когда глаза привыкли к неяркому освещению, Петр разглядел, что икона была репродукцией, вырезкой из журнала. Батюшка повернулся к нему и заметил удивление.

– Она освящена. Я освятил ее. Так что это настоящая икона. Храм еще не открыли, но можете помолиться. Вы крещены?

Петр был крещен. Когда ему было пять лет, бабушка отвезла его в ближайший к Малой Грибановке город Борисоглебск, где имелась действующая церковь, и там крестила. Он об этом помнил, но никогда не молился и ощущал себя, скорее, неверующим.

Они поговорили недолго, и батюшка благословил его. Это благословение в недостроенном храме, перед иконой-репродукцией почему-то произвело на Кружкова сильное впечатление. Не то чтобы он поверил, но на душе стало легче, светлее. Захотелось сделать для батюшки что-то хорошее. В отношениях с людьми Кружков всегда проявлял большой такт: какой подарок доставит радость батюшке он понял сразу и не ошибся. Побродив совсем недолго по окрестным деревням, он сумел купить у наследников умершего владельца икону и подарил ее церкви. По счастливому совпадению (батюшка сказал, что это не совпадение, а перст Божий) это была икона Покрова Богородицы – необходимая для Покровской церкви. Икона была старая, на почерневшей доске; она соответствовала древности церковного здания и внесла в помещение новооткрытого храма атмосферу старинного благочестия, вековой намоленности.

В последующие годы Кружков долго не вспоминал об этом эпизоде – слишком много было новых впечатлений. Начав в качестве простого инженера, он продвигался по службе очень быстро. Через полгода стал начальником участка, а в Москву через десять лет вернулся, уволившись уже с должности руководителя нефтяного треста. За время работы в нефтянке он смог выбраться в Москву только однажды – ввиду тяжелой болезни, а точнее на похороны матери. Он успел посидеть с ней два дня в отдельной палате городской больницы, давал кислород, звал сестер и врачей… Тогда-то она и сказала ему правду о гибели отца. К этому времени младший Кружков был уже очень закаленным человеком, многое повидавшим и почти все понимающим. Прокладка нефтяных труб в вечной мерзлоте, потом через тайгу, гнус летом, пятидесятиградусные морозы зимой, работа с зэками и бывшими зэками (это была значительная часть контингента), постоянно случающиеся завалы, обвалы, прорывы труб и поломки не выдерживающей морозов техники стали его жизнью.

Через семь лет, получив положенные награды, вернулся в Москву. Нефтянку, как он думал, оставил совсем, – устал. В Москве поначалу влился в работу подпольных пошивочных цехов (связи сохранились еще со студенческих лет, когда шил джинсы), а когда началась перестройка, решил, что проще и выгоднее возить контрафакт, чем и занялся. Сделки были большие, но и риски тоже. В этот период он пробовал себя в разных сферах – одно время даже зарабатывал на жизнь карточной игрой (игру Кружков любил, рисковать умел). В те годы друзья прошлых лет неоднократно предлагали ему вернуться в нефтянку и принять участие в дележе советского наследства. Всякий раз он отказывался. Иногда размышлял: почему? Благородные ли побуждения останавливали или что-то еще? Останавливала интуиция игрока. Кружков к этому времени, считал себя, конечно, циником, однако чувствовал на уровне клетки, что такой большой и наглый хап не может кончиться хорошо. «Сколько веревочке ни виться, конец будет», – думал он словами своей грибановской бабушки и переводил на современный язык: рано или поздно эта лафа кончится, и расплата будет великой». А возможно, он преувеличивал свой цинизм и согласиться ему не позволяла обычная скучная порядочность – да-да, она сохранялась в душе «циника», рядом с детскими воспоминаниями и памятью о прочитанных книгах.

В нефтянку он все же вернулся – в самом конце девяностых, когда большой хап уже завершился. Купил недорого контрольный пакет акций нефтеперерабатывающего завода, пришедшего в упадок в результате многолетнего воровства предыдущих хозяев, и начал его успешно развивать.

Как раз в это время он увлекся сначала коллекционированием, а затем и благотворительностью.

Денег было достаточно, хорошо налаженное дело шло гладко, не требуя особых рывков, и он нашел увлечение: коллекционирование. Вначале стал покупать картины, а потом понял, что более всего ему интересны иконы и церковная утварь. Почему именно это? Осталась в памяти та давняя икона Покрова Богородицы, его первый подарок церкви. Великое душевное ликование пожилого батюшки из Грибановки («Бог послал, его воля! Поддержал свою церковь Бог! Я знал, что так и будет!») передалось тогда Кружкову. Он ощутил не просто радость человеческого дарения, а прикосновение к миру более высокому, более светлому, чем человеческий. И через много лет все пытался воссоздать это чувство. Иногда удавалось, это и было счастье. С возрастом он стал религиозен, ему нравилось возвращать в церковь принадлежащее ей по праву.

В среде коллекционеров он был хорошо известен, он вообще легко приобретал знакомства. Когда один из знакомых написал ему, что в небольшом городке на севере Канады распродается коллекция из наследия некоего Энтони Блэквуда, дельца средней руки, и в перечне представляемых к продаже предметов имеется старинный православный крест, несомненно русского происхождения, Кружков рванул в Канаду. Крест оказался очень интересным, украшенным эмалью и камнями. Налюбовавшись, Кружков передал его в церковь. Передача прошла в торжественной обстановке, в мае нынешнего 2019-го года. Благотворительная акция подробно освещалась в печати: при всем бескорыстии Кружков был не чужд рекламе – она способствовала и бизнесу, и коллекционированию. Но неожиданно вокруг благотворительной акции стал намечаться скандал.

Спустя две недели после передачи креста церкви в центральной газете появилась статья с обвинениями меценату: найденный им в далекой Канаде крест якобы был изъят из знаменитой коллекции княгини Тенишевой, а поскольку княгиня подарила свою коллекцию старины смоленскому музею, крест тоже должен быть передан в Смоленск Подписана статья была музейными сотрудникам из Смоленска. Кружков в Смоленске никогда не был, однако слышал, что смоленский музей «Русская старина» вновь открылся, и даже собирался съездить посмотреть: как антиквара его интересовали коллекции русской старины – но все откладывал поездку. А теперь она и вовсе принесла бы ему только лишнюю нервотрепку, так что он ехать раздумал

Даже поверхностное ознакомление с делом показывало, что в статье смоленских музейщиков нет сколько-нибудь весомых доказательств принадлежности обнаруженного Кружковым креста к коллекции Тенишевой. Крест не упоминался в списке переданных княгиней музею «Русская старина» предметов. Перечень был составлен при передаче коллекции, и педантичный Кружков, узнав об обвинении, ознакомился со списком. Крест там не фигурировал! Было очевидно, что небогатый провинциальный музей просто хочет оттяпать себе дорогой экспонат – в последнее время подобные тяжбы музеев с церковью возникали неоднократно. От поездки в Смоленск Кружков отказался, однако заинтересовался Тенишевской коллекцией еще больше, да и музейщики оказались настырными, им следовало дать отпор. Доказательства, которые они пытались представить, были глупыми и совершенно неубедительными: в архиве некой малоизвестной журналистки Ольги Базанкур, общавшейся с княгиней в 1910-х годах и ранее, сохранилась фотография старинного креста с эмалью и камнями. Архивная фотография находится среди других фотографий, на которых сняты предметы, переданные Тенишевой в «Русский музей». Крест был, пожалуй, похож, но все остальное совершенно не убеждало. Откуда эти фотографии у журналистки? Почему она поместила крест среди переданных музею сокровищ? Она вполне могла ошибиться. Где, в конце концов, хранился крест (который Тенишева не передала в музей!) и как он попал к канадцу? Слишком хитроумных и нечистых на руку смоленских музейщиков следовало поставить на место.

Петр Алексеевич о Тенишевой и Талашкине знал недостаточно для спора со специалистами, о Базанкур услышал впервые. Он запросил документы.

Вчера вечером Евгений, секретарь Кружкова по общественным связям, переслал ему сканы документов: дневники, письма, воспоминания. Петр Алексеевич решил ознакомиться с ними по дороге из загородного дома в Москву. Его рабочий день всегда начинался в машине. Он ездил с водителем и, удобно расположившись на заднем сиденье перед столиком с кофе и планшетом, читал текущие материалы, обдумывал сделки. Сегодня его интересовало Талашкино в период подготовки коллекции русской старины к передаче в музей и все, кто эти артефакты видел до передачи. С увлечением он погрузился в чтение дневника малоизвестной журналистки Базанкур. Штучка оказалась еще та. Кажется, она облагодетельствовавшей ее Марии Клавдиевне завидовала.

4 глава. 16 июня 1909 года. Разношерстное общество гостей Талашкина.

С утра было сумрачно, туманно, слегка моросило. Все же Базанкур и Святополк-Четвертинская перед обедом прошлись по парку. Обе любили такую погоду. Неожиданно дождь усилился, и женщины укрылись в беседке.

– Здесь не холодно, и в дождь воздух свежее, – сказала Ольга, и Екатерина с ней согласилась.

Заговорили опять о вчерашнем.

– Я все еще нахожусь под впечатлением истории вашего несчастливого замужества… И думаю о роли вашей матери, княгини Елизаветы Ивановны. У вас, наверно, и детство было не слишком счастливое? – спросила Базанкур.

– О, нет, – покачала головой Екатерина.– У maman ведь легкий, веселый характер. И когда все у нее хорошо – много денег, много поклонников, много веселья – она добра к окружающим. Разве вы не замечали: эгоизм обычно берет верх, когда приходится выбирать между собственным благополучием и благополучием других… Так что детство у меня было счастливое. У Мани много хуже. Мы ведь в детстве подружились, и я ее жалела тогда. Вот ее действительно не любила мать, причем исключительно из-за тайны ее рождения. Ребенком Маня не знала причины и очень печалилась – не могла понять, в чем ее вина. Вины, разумеется, не было – просто она родилась не от того человека и не вовремя для матери. Родного отца практически не знала, да и умер он рано. Это был…– Киту слегка запнулась. – Это был Пятковский, богатый и очень знатный человек, но помочь он Мане не успел. Даже отчим относился к ней лучше, чем мать.

Ольга понимающе кивнула: ходили слухи и о царском происхождении Марии Клавдиевны, однако очень смутные, вряд ли им можно было доверять. Счастья, во всяком случае, ее происхождение не принесло. А Киту продолжала:

– Маня чувствовала материнское нерасположение, поэтому замуж выскочила за кого попало, в шестнадцать лет; ее первый брак, с Николаевым, был неудачным. Муж Мани оказался игроком, а для такого человека кроме игры ничего не существует, это уж я знаю. Жену он не любил, после развода оставил без денег и распускал про нее всякие слухи… Хотя она ничего плохого ему не сделала. Не думайте, что Мария Клавдиевна – баловень судьбы, она часто сталкивалась с обманом и неблагодарностью. Мало кому свойственно предпринимать большие усилия не для себя, а для других людей, Мария Клавдиевна именно так живет. Но чем больше отдаешь людям, тем больше неблагодарности. – Тут она остановилась, посмотрела на Ольгу внимательным, проникающим взглядом и, вздохнув, продолжила. – Взять хотя бы дело Жиркевича, еще не оконченное… Какая гнусная клевета! А ведь начал он с того, что лебезил перед ней и набивался в друзья

– Да-да, наслышана. Он, кажется, тоже смолянин?

– Нет, приезжал сюда из Вильно в начале девятисотых, еще до событий девятьсот пятого. А Марии Клавдиевне он поначалу писал, прислал сборник своих стихов, весьма посредственных. Он военный следователь, но из «любящих искусство», к сожалению. Кстати, очень хотел продать Марии хоругвь для Скрыни, задорого. Думаю, в отказе купить и дело. Однако как можно покупать, не видя вещь, у незнакомого человека?! Естественно, Маня ему отказала. Но кажется, дождик кончился. Пойдемте, пока утихло, а то новые тучи идут! Скоро ведь и обед.

Ольга пожалела, что такой интересный разговор пришлось прервать. Переодеваясь к обеду, она вспоминала знакомые из газет подробности тяжбы Жиркевича с княгиней Тенишевой. Этот человек два года назад написал в столичную газету статью, обвиняющую княгиню в том, что она разоряет церковную старину – задешево скупает драгоценности из архиерейской ризницы. Появились тотчас и возражения:: меценатка скупает предметы церковной утвари, чтобы спасти их, сохранить, поместив в музей. Спор не разрешен и сейчас. Базанкур читала все статьи внимательно и была на стороне княгини.

За обедом стало очевидно, что талашкинское общество продолжает расширяться. В столовой появились новые гости. Утром приехала художница Юлия Свирская. Молодая, лет двадцати с небольшим, она совсем недавно приобрела известность в Петербурге, считалась подающий надежды. За стол она села рядом с Ольгой Георгиевной. «Умная девушка – увидела близость нашего положения здесь, – усмехнулась про себя Базанкур. – Но она молодая и талантливая, а значит, ее положение выше». Еще раньше Свирской, вчера во второй половине дня, приехали Вера и Надежда Рябушинские – родственницы Тенишевой. Вера, в девичестве Зыбина, приходилась племянницей покойному князю Вячеславу Николаевичу Тенишеву. Как и ее дядя, она серьезно занималась музыкой. Окончила Петербургскую консерваторию, была прекрасной пианисткой. Три года назад Вера вышла замуж за Дмитрия Рябушинского, брата Нади. Девушки подружились. Они навещали Тенишеву каждое лето, жили в Талашкине, иногда две недели, иногда месяц и больше. Держались они заносчиво, Ольге Георгиевне показались надменными. И вчера, и сегодня девушки, несмотря на пасмурную погоду, были одеты, во все белое, за ужином много говорили об охоте, ради которой сюда приехали. Вторым их увлечением являлась художественная фотография. Будучи владелицами модной техники – новейших фотоаппаратов Кодак, – Рябушинские много фотографировали. Однако проявлять снимки, возиться с химикатами, смывать, сушить – не любили. Всем этим занималась англичанка, мисс Роджерсон, в прошлом гувернантка младшей Рябушинской. Они каждое лето привозили ее в Талашкино, и проявление фотографий было здесь ее главной обязанностью. Кроме того, она следила за их одеждой и выполняла мелкие поручения. Рябушинские принадлежали к одной из богатейших фамилий в России, они и сейчас имели по семь тысяч годового дохода, их ждало большое наследство, и конечно, они делали только то, что им нравится. За столом они на правах родственниц расположились рядом с хозяйкой; мисс Роджерсон села на другом конце стола.

Во время обеда возник общий разговор – инициативу проявила Базанкур. Она громко поздравила Юлию Николаевну Свирскую с успехом на выставке. Присутствующие присоединились к поздравлениям, Тенишева выразила надежду, что здесь, в Талашкине, художница сможет плодотворно работать.

– Мери, а как твои эмали? Есть ли новые? – обратилась к хозяйке Вера Рябушинская. Будучи англоманкой, она называла родственницу, вдову своего дяди князя Вячеслава, на английский манер.

– Разумеется! Приходи в мастерскую, я покажу тебе над чем работаю сейчас!

– А с музеем, я надеюсь, дело продвигается? – вмешалась в разговор младшая из Рябушинских, Надежда, или Надин, как ее часто называли. – Уже и Столыпин выразил недовольство Жиркевичем…

– С музеем есть препятствия, – вздохнула Тенишева, – при том, что отдаю я экспонаты и здание бесплатно, город сомневается брать ли… А тут еще Жиркевич, на мою голову.

– Надежда Павловна, Столыпин, к сожалению, не о музее беспокоился, – обратилась Ольга Георгиевна к Надин. – Он только за газету «Россия» заступился, которую тот же Жиркевич задел. Однако письмо Барщевского в газете «Русская земля», мне кажется, хорошо разъясняют ситуацию с музеем. Вы читали, конечно?

Надежда Рябушинская при этих словах бросила взгляд в сторону Базанкур, но взгляд этот не остановился на Ольге, а прошел как бы сквозь нее.

– Мери, – сказала она, вновь поворачиваясь к Тенишевой, – Я бы тоже хотела посмотреть на эмали. Мы вместе с Верой зайдем.

– Конечно, Наденька! – кивнула княгиня. – Ты же знаешь, я всегда вам обеим рада.

Базанкур вспыхнула: эта бездельница, барышня Рябушинская, демонстративно проигнорировала ее вопрос. Однако до поры до времени Ольга сумела скрыть гнев. «Ну, я тебе покажу, мерзавка, – мысленно обратилась она к Надежде Рябушинской. – Напрасно ты думаешь, что твое богатство позволяет… Я не хуже тебя умею выказывать презрение. Ты еще не знаешь, как Я умею молчать!» Отметила она и то, что ни Киту, ни Тенишева не помогли ей в этой трудной ситуации. «У них свой клан, богатых и знатных. А я чужая для них всех. Эти их разговоры о равенстве гроша ломаного не стоят», – с горечью думала она.

Обед шел своим чередом. Базанкур разговаривала с мисс Роджерсон. Ольга неплохо знала английский, а англичанка уже освоила русский. По желанию англичанки они почти сразу перешли на русский язык. Мисс Роджерсон была очень довольна, рассматривая разговор как бесплатную языковую практику. Англичанка тоже заинтересовала Ольгу, она казалась жалкой, но не понимающей своего униженного положения. Базанкур была удивлена; как это так: образованная, интеллигентная женщина вечно на побегушках, на положении прислуги. И это за семьдесят пять рублей в месяц, что платили ей Рябушинские!

– Но ведь это не трудно! – не понимала ее удивления англичанка. – Мне совсем не трудно делать это!

Не трудно-то не трудно, однако сколько унижений. Нет, Ольга не согласилась бы на такое положение никогда. Неужели эта спесивая Надин Рябушинская думает, что ее можно третировать так же, как она третирует эту странную англичанку, только потому, что Рябушинские известные богачи, а Базанкур, как и мисс Роджерсон, не имеет капитала? Она ее плохо знает!

По вечерам собирались обычно в гостиной. Это была громадная комната, проходящая через весь дом насквозь. Как и в других комнатах, все было устроено чрезвычайно удобно. Красивые шкафы, два больших антикварных зеркала, две белых кафельных печи, большой круглый диван с цветами в центре, четыре маленьких белых столика по углам комнаты, на них книги и альбомы. Рояль, фисгармония, этажерки с нотами, книги, множество кресел самого разного устройства: и мягкие, и деревянные… Все располагало к отдыху и подходило на любой вкус. Посреди гостиной стоял большой стол с плетеными креслами вокруг. Две лампы с огромными абажурами освещали стол. На столе газеты, журналы, карты – здесь каждый мог найти себе занятие по вкусу. Очень часто, собравшись за этим столом, гости читали вслух и обсуждали прочитанное.

Сегодня всех заинтересовали статьи Розанова. Читать стала Ольга Георгиевна – она вызвалась сама, зная, что читает прекрасно, лучше иной актрисы. Ее чтение здесь слышали впервые, оно всем понравилось. Надежда Рябушинская даже обратилась к ней с просьбой прочитать и вторую статью. Ольга откликнулась не сразу – смотрела задумчиво, будто и не слышала. Наденьке пришлось повторить просьбу. Базанкур опять помедлила с ответом, она с радостью и второй раз не ответила бы, но поскольку получалось уж явное неприличие, а она все ж была в гостях, спохватилась и пробормотала томно.

– Нет-нет, не могу, я очень устала.

Внутренне она уже торжествовала свою победу. Но тут вмешалась Святополк-Четвертинская, также выразившая желание послушать вторую статью в чтении Ольги. Отказать хозяйке дома было бы неприлично, и Базанкур согласилась. Однако вторую статью она нарочно читала «как пономарь» – без всякого выражения, тихой скороговоркой. Слушали на этот раз зевая. Наденька, по чьей инициативе второе чтение состоялось, была расстроена.

Удовольствие получила одна Ольга: она отомстила этой никчемной богачке. Еще приятнее было, что после чая к ней подошла княгиня Тенишева и пригласила на завтра к себе.

– Ольга Георгиевна, вы новый человек в моем окружении, вы не застали князя Вячеслава Николаевича, и я хочу вас познакомить с моими воспоминаниями о нем. – сказала она. – Если вам интересно, приходите ко мне в кабинет завтра после кофе.

Ольга с радостью согласилась.

5 глава. 17 июня 1909 года. Воспоминания княгини.

Княгиня Тенишева давно уже работала над воспоминаниями. Это не был дневник, подобный тому, который писала Ольга Базанкур, какой ведут многие – простая каждодневная запись событий и размышления над прожитым днем. Мария Клавдиевна писала мемуары, то есть последовательно вспоминала свою жизнь, встреченных людей и события. Она хотела оставить память о том, что видела и пережила. Это была ретроспективная демонстрация пережитого. Тенишева старалась быть правдивой. Она знала, что ее жизнь интересна и необычна. Печальное и немного странное детство, неудачное первое замужество, обнаружившийся оперный голос, учеба в Париже, разочарование в профессии оперной певицы… Петербург, князь Вячеслав Николаевич Тенишев и начало новой счастливой жизни. Но даже и теперь непонимание многих и клевета сопутствовали ей. Сколько сил стоил ее проект Школы для крестьянский детей – уникальный и, в общем, удавшийся, однако рухнувший под грузом непонимания. А музей? За музей она борется сейчас и никому его не отдаст.

Отрывки из Воспоминаний, по мере их написания, княгиня читала друзьям. Мария Клавдиевна была общительна и эмоциональна, она нуждалась в сочувствии, в публике и потому любила выносить свои дела на суд общественности. Хотя она умела привлекать сердца, понимали ее не все. Тем не менее, образовался круг сочувствующих ей друзей. Интуитивно Тенишева старалась этот круг расширять. Ольга Базанкур показалась достойной внимания. Хорошее образование, самостоятельность мышления, трезвый взгляд на жизнь и близость интересов привлекали. Княгиня заметила, что Ольга самолюбива – это не отталкивало, а скорее, сближало и даже вызывало уважение; она и сама такая. От Тенишевой не ускользнул сегодняшний инцидент: за обедом Наденька Рябушинская, избалованная девушка, по молодости лет Ольгу Георгиевну недооценила и обидела. Заметила она и то, что спустя несколько часов журналистка Наденьке отомстила. Но это их дело – как люди воспитанные, они должны разобраться сами. Княгиня в чужие отношения не вмешивалась, если они ее или ее близких прямо не касались – так и Вячеслав учил. Ольга Георгиевна ей симпатична, но к близким она не относится. Рябушинских же Мария любила: это был не самый ближний круг друзей, но они были связью с памятью о Вячеславе.

История знакомства с родственниками по мужу была долгая и началась еще до замужества. Случалось, что представители этой богатой семьи вели себя заносчиво – не с ней, конечно… О, она помнила, как в первые месяцы после свадьбы сестра князя Тенишева (в доме которой она и познакомилась с будущим мужем!) попробовала показать ей свое пренебрежение. Мария быстро поставила новых родственников на место – не без помощи Вячеслава, правда. И теперь они много лет дружат, это на всю жизнь, они уже никогда не рассорятся. А Ольгу она решила поддержать, пригласив для чтения своих воспоминаний.

Мария Клавдиевна и раньше некоторым гостям читала воспоминания., Чтобы не отвлекаться от работы, она приглашала слушателей в свой кабинет. Княгиня работала над воспоминаниями до завтрака, хотя бывало, что и после возвращалась к работе – если не шла в мастерскую, где ее ждали эмали и холсты. «Впечатления моей жизни» – так она решила назвать свои воспоминания – печатала помощница на новомодной и очень удобной, как оказалось, машинке Ремингтон, а Тенишева ей диктовала.

Они уже работали, когда пришла Ольга. Усадив гостью и отпустив помощницу, Мария Клавдиевна открыла свои бумаги на том месте, где описывалось обучение пению в Париже. Она читала текст с листа и наблюдала за реакцией слушательницы. Что будет читать именно этот отрывок, она решила еще вчера, и не ошиблась: в тот период жизнь Марии, – по первому мужу, с которым она тогда еще не развелась – Николаевой, была наполнена проблемами, наиболее важными и для Базанкур.

Читая, Мария Клавдиевна поглядывала на слушательницу и видела, что ей интересно. В этой части книги шла речь об освобождении от опеки нелюбимого мужа и попытках современной женщины жить самостоятельно, добиться стабильного заработка с помощью таланта и трудолюбия. Мария Николаева училась пению в знаменитой школе Маркези в Париже, но петь на сцене она не стала, от предложенного контракта отказалась: во-первых, это принесло бы проблемы с еще не разведенным мужем, во-вторых, быстро выяснилось, что хорошего голоса и артистизма для оперы мало. Если ты не гений, а просто талантлива, потребуются и другие качества: умение подлаживаться и поддакивать, умение шутить в ответ на пошловатые шуточки импресарио…

Научиться петь профессионально Мария хотела, и научилась. Однако от сцены отказалась несмотря на развод с мужем и отсутствие собственных средств. В ту пору помогла Киту. Зиму в Париже (это был второй год обучения у Маркези) она прожила, в основном, на средства Четвертинской. Принимать помощь от Киту было не стыдно: они подружились в раннем детстве. Еще с тех пор, когда счастливый, добрый ребенок Киту от души сочувствовала Мане, страдающей от холодности матери, между ними возникло понимание и доверие. Будучи разными по характеру, они друг друга прекрасно дополняли – открытая, импульсивная Мария и сдержанная, рассудительная Екатерина.

«Все же ей было легче, – ревниво думала Базанкур, – у нее и талант, и помощь подруги, и происхождение. Но даже при таких исходных данных: сколько усилий, сколько воли, сколько решительности нужно просто для того, чтобы освободиться от ошибочного замужества и получить всего лишь право на самостоятельную жизнь! И сколько ума, чтобы не выбрать ложный путь. Ей удалось найти достойного мужа. Но это тоже трудно – что-то я достойных не видела», – Ольга оценивала себя высоко и, скорее всего, это было справедливо. Она старалась быть объективной, по мере сил.

«А написаны ее воспоминания очень хорошо. Сжато, и выбраны наиболее интересные подробности», – размышляла журналистка дальше, с большим интересом глядя на княгиню своими умными глазами. Тенишева, устав читать, опустила листы. Пару минут помолчали, прислушиваясь к стрекотанью кузнечика за окном.

– А как произошла Ваша встреча с князем Тенишевым? – спросила Базанкур. – Как вам удалось его найти?

О, совершенно случайно! – Воскликнула Мария Клавдиевна. – Я собиралась замуж за другого, но Вячеслав оказался очень решительным!–

Ольга округлила глаза.

– Восхищаюсь вами! – воскликнула она. – Так у вас и другой вариант был?!

Тенишева засмеялась, но как-то невесело.

– Не от хорошей жизни! После развода с Николаевым мне очень плохо жилось. Он распускал про меня всякие сплетни… Я была буквально ошеломлена, встретив косые взгляды даже в пансионе, где училась дочь… Со мной не хотели отпустить моего ребенка, подозревая меня в безнравственности! Не сразу до меня дошло, что муж охарактеризовал меня настолько нелестно. Он и дочь против меня настроил. И я поняла, что одинокая женщина будет сталкиваться с этим постоянно. Один из моих знакомых предлагал замужество… Это был светский человек, полковник, владелец большого имения, легкий в общении, с чувством юмора. Меня смущало, что он был далек от искусств, музыку откровенно не любил, к тому же он казался мне несколько легкомысленным. По моим представлениям брак предполагает более глубокое понимание между людьми, сходство натур… Но одной было тяжело, и я решила принять предложение. Мы должны были пожениться через полгода. Его полк стоял в провинциальном городе, и я собиралась летом поехать туда, предстояла свадьба. Однако в ноябре я познакомилась с Тенишевым.

Его сестра любила музыку, она приглашала меня на свои вечера. Вячеслав пришел однажды, услышал мое пение и был очарован. Он ведь тоже пел, играл на виолончели… Музыку он любил и хорошо понимал. Иногда я пела под его аккомпанемент. Он знал, что у меня есть жених, но не принимал этого всерьез. Я, в свою очередь, знала, что Тенишев женат, но живет с женой раздельно уже шестнадцать лет. К сестре он приходил так часто именно из-за потребности в семейной обстановке. Он стал почти каждый день заходить ко мне «на чай», мы много говорили – об искусстве, о жизни, вел он себя безукоризненно, ни тени вульгарности. Когда я упомянула о намеченной через полгода свадьбе, он засмеялся и сказал «Этого не будет никогда». Он меня этой фразой очень смутил. Я тотчас написала жениху, описала ситуацию и попросила быстрее приехать. Полковник ответил письмом на французском языке, что приехать не может, шутил в своем духе… А приехав, позволял себе угрозы в адрес Тенишева. В общем, уже через два месяца Вячеслав сделал мне предложение, и в такой решительной форме, что я не смогла отказаться. Он всю ответственность принял на себя. Вячеслав был необыкновенно сильный внутренне человек, он все решал сам, и очень уверенно. Я в этом случае ничего и не решала, ему было невозможно возражать.

Князь Тенишев к этому времени управлял огромным производством, которое сам создал. В нем были все те качества, которых я не находила у первого мужа – и прежде всего, большое чувство ответственности. Но особенно сблизила нас музыка: он ее любил, хорошо знал и высоко ценил мое пение… Кстати, к другим искусствам он оказался равнодушен. Он только терпел мое увлечение живописью, дружбу с художниками, и все ждал, когда мне надоест – прямо об этом говорил. А когда я начала собирать коллекцию русской старины, я вынуждена была скрывать от него свои покупки: мои артефакты его раздражали, я их от него в буквальном смысле прятала….– она рассмеялась.

Ольга недоверчиво покачала головой.

– Уж так и прятали… Разве можно такую большую коллекцию спрятать?

– Ну, тогда она была меньше. И конечно, Вячеслав о моем собирательстве знал… Но он говорил о моих артефактах, что это старье только пыль собирает.

– Но ведь он был этнограф! – собеседница была удивлена. – Всерьез занимался этнографией! Я даже читала некоторые его этнографические статьи…

Тенишева опять засмеялась.

– Он это не связывал. Этнография этнографией, а старье старьем. Впрочем, его раздражение проявлялось только в шутках, оно меня не обижало. Просто старалась, чтоб ему меньше мои вещицы попадались на глаза. Я их буквально прятала по чуланам и углам! А потом построила Скрыню – поначалу коллекция в ней умещалась.

Ольга кивнула. Этот небольшой красиво стилизованный домик, где первоначально хранилась коллекция, она, конечно, видела. Историю увлечения княгини стариной она тоже знала. Коллекция быстро росла, очень скоро Скрыня стала мала для нее. Уже после смерти мужа, незадолго до событий 1905 года Тенишева построила на участке Четвертинской, почти в центре Смоленска, сразу за Молоховскими воротами, музей – двухэтажный дом под названием «Русская старина». Эмигрировав в период волнений на два года, она увезла коллекцию с собой. Вернувшись, опять разместила ее в музее «Русская старина» и теперь настойчиво предлагает городским властям принять этот музей в качестве подарка Смоленску.

– В те два года, что мы прожили за границей, мою коллекцию несколько раз хотели купить, и за большие деньги, – продолжила Тенишева. – Но ведь деньги не главное! Я хочу чтобы музей остался в Смоленске, передаю его городу бесплатно . К сожалению, князь оказался прав: у меня с этим музеем много неприятностей. Мы вернулись почти два года назад, а я все не могу вручить свои сокровища городу. Городские власти пугает необходимость содержать музей в дальнейшем! Возможно, и мерзкие статьи Жиркевича играют свою роль. – Она тяжело вздохнула и взглянула на настенные часы. – Утомила я вас своими рассказами. Скоро и завтрак!

За завтраком Ольга Георгиевна была молчалива, она размышляла над услышанным. На нее большое впечатление произвели факты из жизни автора, незаурядный характер, который за ними стоял. О коллекции Базанкур и так знала почти все, но история второго замужества Марии Клавдиевны и рассказ о личных качествах князя впечатлили ее. «Он был не только богат, на него можно было положиться во всем! – завистливо думала журналистка. – А вот мне не везет! Я не встретила такого мужчину. Все же я неправильно строила свою жизнь. Я действовала исходя из принципов благородства, а следовало быть более эгоистичной. Я искала работу, и нашла ее. А она искала мужа, и это было разумнее».

Самолюбивая Ольга привычно оправдывала собственные неудачи, представляя себя натурой более нравственной, чем окружающие. Как многие люди, она не замечала или же легко забывала свои поступки, противоречащие придуманным ею в качестве якобы свойственных ей высоким принципам.

В целом попытки княгини сблизиться с понравившейся ей журналисткой через открытый рассказ о себе в тот день не увенчались успехом.

6 глава. 24 июня 2019 года. Смоленский десант.

Лексус Петра Алексеевича ехал уже по Москве. Когда пришлось немного постоять в пробке на Садовой, Кружков не расстроился: у него было увлекательное чтение. Начал-то он читать дневник Базанкур по необходимости, однако в процессе чтения автор дневника заинтересовала его не менее самой Тенишевой. Княгиня была ему понятна – во всяком случае, в том, что касалось коллекционирования: у него самого уже возникали подобные проблемы. «Всякое благородное дело наказуемо», – шутил он. Он давно привык, что вокруг много завистников, что даже приличные люди не ждут хорошего от «богачей» (а он знал, что в понимании большинства людей является богачом) и подозревают его, обеспеченного человека (так он сам себя определял) во всех грехах. Именно анатомию извечной зависти бедного к богатому он старался разглядеть в признаниях этой Ольги… Журналистка была явно не глупа и честно старалась анализировать свои (не лучшие, с точки зрения Кружкова) чувства.

Его шофер Гена вновь заправил кофеварку и предложил начальнику кофе, но бизнесмен сделал отрицательный жест рукой: третья чашка сейчас – лишнее. В последнее время приходится следить за здоровьем, годы берут свое, а работоспособность требуется большая, Кружков не собирался сдаваться годам.

Ему нынче пошел семьдесят пятый, Жена умерла три года назад. Сын давно шел своей дорогой, не менее успешной, чем у отца, встречались не так часто, но взаимопонимание сохранили, потому что Кружков-старший не вмешивался в дела сына и давно уже не пытался учить его или воспитывать.

К деньгам Петр Алексеевич относился весьма трезво и во главу угла их не ставил никогда. Он не раз лишался всего и знал, что сумеет восстановить. Возможно, его легкость и удачливость в бизнесе как раз и опиралась на эту глубокую уверенность. Кружков был азартный, но умел удерживать свою азартность в приемлемых рамках. Некоторое время он даже зарабатывал игрой в карты. Игроманом не стал, поскольку обладал устойчивой психикой, однако терять огромные суммы и восстанавливать их вновь привык. Он рассказывал друзьям со смехом, что потери иногда помогают в жизни. Так, жену свою, Галю, единственную и ныне покойную, он вычислил в результате огромного карточного проигрыша. Это случилось почти пятьдесят лет назад, в Сочи, где летом всегда шла большая игра. Он проигрался тогда в пух и прах, у него не осталось ничего, На кону стояли не только деньги, но и жизнь. Галя об этом знала – они приехали в то лето в Сочи в одной компании. И именно после проигрыша он почувствовал ее любовь, понял, что будет ей нужен в бедности так же, как в богатстве. Он тогда отыгрался, конечно, и сумел в положенный срок заплатить долг. И получил не только уважение в кругу игроков, но и прекрасную жену. В последующие годы в делах у него случалось всякое, однако тыл оставался неизменным и прочным. С Галей они прожили вместе сорок счастливых лет. Как человек верующий (а после смерти жены его вера усилилась) Петр Алексеевич твердо знал, что разлука не навсегда.

Его благотворительность в значительной степени подогревалась памятью о Гале. Ему хотелось тратить деньги на хорошие дела. Конечно, разные люди часто обращались к нему за помощью. Кружков прекрасно понимал, что среди просящих много мошенников, и нередко усмехался про себя, слушая их убедительные (и такие одинаковые) речи. Его не смешило и уже не расстраивало, когда в разные годы представители детских благотворительных организаций показывали ему одни и те же фотографии больных детей. Дети эти давно уже выросли, а их трогательные фото все демонстрировались потенциальному спонсору. Еще хуже обстояли дела с помощью немощным старикам или бездомным.

Петр Алексеевич не был лишен эмпатии – напротив, от природы он был добр и сочувствовал другим. Однако, пройдя большую жизненную школу: зная не понаслышке жизнь работяг, с которыми прокладывал трубопроводы в тундре, понимая характеры и риски тех, с кем в странные перестроечные годы создавал подпольные пошивочные цеха, а в лихие девяностые полулегально возил в страну контрафактную одежду и обувь, удивлялся способности и желаниям многих нынешних проехаться на халяву практически без риска. Он прекрасно замечал мелочные обманы просящих. Кружков довольно легко откликался на просьбы. При этом встречи с обманщиками были часты и неприятны. Не имея ни возможности, ни желания проверить кто перед ним, он и деньги давал, и квартиры покупал, и на работу устраивал – жизнь сложна, и он был рад, что обладает возможностью помочь. Однако гнусность человеческой натуры, с которой то и дело сталкивался, не радовала. Разные люди приходили к нему с просьбами, и были среди них мелкие и неблагодарные.

Радость он находил в коллекционировании предметов старины и в церковной благотворительности. После смерти жены это стало едва ли не главным в жизни.

Кстати, трудности княгини Тенишевой, с которыми она сталкивалась при безвозмездной передаче коллекции старины городу, были ему вполне понятны. Сто лет прошло, а у него тоже возникали сложности с дарением предметов старины, в том числе и с чиновниками. С крестом этим, последним, правда, пока не возникало сложностей. Он передал его неделю назад в небольшую церковку на окраине Москвы, и был этому рад. Батюшка, отец Иоанн, радовался тоже, радовались прихожане (передача прошла торжественно). Однако в прошлом году, передавая церкви икону, он намучился – пришлось даже строить для передаваемой иконы специальную часовню.

За чтением и размышлениями он не сразу заметил, что машина уже стоит возле офиса.

– Приехали, Петр Алексеевич! – обернулся к нему Гена. – Похоже, это вас просители ожидают?! – И он кивнул на небольшую группу возле двери.

Крупная, немалого роста женщина и не слишком высокий, ниже спутницы, мужчина мялись у входа, рассматривая подъехавший к парковке лексус Кружкова. «Учителя из провинции, – определил он на глаз. – Приехали просить для школы». Про себя решил, что если не слишком сложное – компьютеры, например, – сделает.

Пока подходил к двери, разглядел их лучше. Женщина была уже не молода, представительна, раньше таких называли дородными. Короткая стрижка на окрашенных темных волосах, свободного покроя пестрое платье. Мужчина был значительно моложе и пониже ростом, но тоже крепкого телосложения. Глядел он на Кружкова неприветливо, исподлобья.

– Простите, – женщина сделала шаг ему навстречу, когда он приблизился к ним.– Вы ведь Петр Алексеевич Кружков? Мы приехали специально к вам из Смоленска – по важному делу. А ваш начальник по связям говорит, что примет только по предварительной записи. Надеемся, что вы не откажетесь нас принять в течение сегодняшнего дня: мы, к сожалению, не можем задержаться в Москве на более длительный срок.

«Вот оно что! – подумал Петр Алексеевич. – Этого следовало ожидать! Они не учителя, они музейщики! Что не могут задержаться – понятно: гостиница им не по карману». Он остановился всего лишь на минуту. Разговаривать с музейщиками не хотелось: у него сегодня было много дел. Но вечером он улетает в командировку, им придется ехать из Смоленска еще раз…

– Что ж, проходите, – сказал Кружков. – Я приму вас прямо сейчас.

В офисе было пустынно, обычно сотрудники приходили позже. Однако в приемной, кроме секретарши Людмилы Михайловны, действительно находился начальник отдела общественных связей – Евгений Николаевич. При виде Кружкова, входящего вместе с давешними просителями, он недовольно приподнялся с кресла, но Петр Алексеевич сделал ему успокаивающий жест рукой: «Ничего-ничего, ты все сделал правильно, я в курсе». По должности Евгению и предписывалось ограничивать просителей, иногда они бывали слишком навязчивы.

В большом, удобном и красивом кабинете президента крупной нефтегазовой фирмы лицо мужчины, музейного работника из Смоленска, стало еще неприветливее, приняло злобное выражение. Женщина не смотрела по сторонам и по-прежнему старалась вести себя светски. На вопрос Кружкова «Предпочитаете чай или кофе?» она вежливо согласилась на зеленый чай. Мужчина не сразу буркнул, почти вызывающе: «Кофе черный, без сахара!». Выглядел этот Муркин так, будто страшно злился. С чего бы? Пока оснований не было.

Пока Людмила Михайловна расставляла напитки, печенье, бутерброды (их Кружков, на всякий случай, тоже заказал: все ж приезжие пришли, скорее всего, с вокзала) женщина решила представиться.

– Я заместитель директора Смоленского музея «Русская старина», Таисия Кирилловна Волохова, а это (она кивнула в сторону мужчины) Виктор Иванович Муркин, старший научный сотрудник Смоленского краеведческого музея. Вы, возможно, уже догадались, Петр Алексеевич, что мы хотим поговорить о кресте из собрания Тенишевой, который вы так счастливо обнаружили в Канаде и сумели привезти на родину.

– Да, я догадался, – кивнул Кружков, придвигая поближе чашку чая – он за компанию себе тоже заказал. – Я, конечно, читал вашу статью в «Российской газете», Таисия Кирилловна, и с большим интересом. Предположение о связи фотографии с моим крестом интересно, верю, что изображение очень похоже на обнаруженный в Канаде крест. – Он задумался.– В обоих случаях это напрестольный крест. Он всегда находится в алтаре, не престоле, им освящается причастие, и выносят его к прихожанам, чтобы они могли приложиться к нему, только во время причастия. Это очень важный атрибут церковной службы.

Виктор Муркин во время его речи нетерпеливо ерзал в кресле.

– Ну, атрибут-то атрибут, – вставил он, криво усмехнувшись. – Однако этот атрибут украден из нашего музея! Мария Клавдиевна Тенишева купила его у церкви. Деньги заплатила – если вам так понятнее. – Он опять усмехнулся. – И поскольку за него церкви заплачено, он не в церкви, он в музее должен находиться!

Кружков сидел во время этого дерзкого выступления спокойно, даже чаю отхлебнул. И ответил по-прежнему вежливо, не заметив шпильку насчет «украдено» и «деньги заплатила». Ответил только по существу.

Да, предположение интересное… – сказал он Муркину и повернулся к Волоховой. – Однако я не увидел в статье доказательств, что привезенный мной из Канады крест связан с Тенишевской коллекцией, предназначенной для музея «Русская старина». –