Читать книгу Мотыльки - Максим Богданович Алекперов - Страница 1

Тяжелое, серое, как будто дым от заводов, а временами ярко-белое от вспышек то ли молний, то ли взрывов, небо нависло над уже отцветшей, но все ещё живой грязно-желтой травой. Моросит дождь, каплями спадает на кроны больших деревьев, кусты, сухую, треснувшую землю. Холодный ветер гоняет упавшие листья по оврагам, собирая их в кучи и поднимая высоко в небо-безжизненное и блеклое. Темнеет, и солнце, которое и так еле-еле видно из-за густого дыма, окончательно уходит из этого дня. На горизонте загораются ярко-красные огни, небо загудело, крики, взрывы, выстрелы. Звуки канонад буквально разрывают небо на части, они давно заменили привычное сверчание сверчка в поле или пение жаворонка в лесу. В воздухе витает то, чего точно боятся бойцы и мирные граждане по обе стороны баррикад.

Пахнет смертью.

Запах, который так одурманивает и так пугает одновременно. Запах,

который толкает на подвиги и который эти подвиги укорачивает. Запах, который даёт людям силы и который эти же силы забирает навсегда.

Пахнет дурно, пахнет скверно. Пахнет порохом, патронами, хлором, кровью, напалмом, штык-ножами, гранатами, гусеницами танков, формой, потом, минными полями, диверсиями, разведкой, колючей проволокой, ракетницами, страхом, трупами, окопами, гильзами и снарядами. Ты пропитан этим запахом. Ты-часть этого запаха.

На окраине одного поля, выжженого огнём, стоит большой бор. Сожженые то ли солнцем, то ли напалмом сосны, словно черные мётлы, торчат из сухой земли, как будто пытаются сквозь тучи дыма и смога устремиться к солнцу и схватить то его тепло, которое непостижимо никому. Подходя к нему, мы можем заметить то ли сарай, то ли какой странный склад: его окна забиты дощечками, шифером и чем попало, а крыша проломлена настолько, что складывается впечатление, будто туда падают все снаряды из округи. Дорогу-въезд загораживает большая сосна, которая, не выдержав напора, свалилась прям на какой-то минивэн, придавив его к асфальту. Вокруг здания росла такая же желтая трава и кусты рябины и черники, которые, к сожалению, не плодоносили.

Распахнулась черная дверь и с лязгом ударилась о стену. На порог домика вышла девушка в грязно-белом халате и аккуратной сестринской шапочкой на голове, которая скрывает темно-каштановые вьющиеся волосы в пучке. В руках она держит синий таз с багровой водой, в которой плавают бинты (или то, что было на них похоже). Тяжело вздохнув, она прошла во внутренний дворик перед фасадом и, поставив таз на пень, принялась усердно стирать это тряпьё. Стирка шла настолько бодро, что алая от крови вода то и дело плескалась в разные стороны, оставляя следы на полах халата и на коричневых, рванных сапожках девушки.

Тонкими руками она застирывала кровавые пятна на полотне, вытряхивала мокрые тряпки, отжимала и вывешивала на верёвки, натянутые возле домика сплошь и рядом. Каждый бинтик она стирала очень тщательно, вкладывая в это все свои силы, будто бы от этого зависел исход всей этой бессмысленной войны. В каком-то роде, так это и было, ведь она-медсестра, которая помогала солдатам, которые приходили сюда, или которых приносили сюда, стать на ноги и выздороветь, насколько это представлялось возможным.