Читать книгу Солнце моё золотое - Максим Исаевич Исаев - Страница 1

Про деревню Петровичи разное говорят в народе. Одни уверяют, будто сам император Пётр первый останавливался и разбил в этих местах лагерь для раненных и больных солдат по пути домой в Питер после разгрома шведов под Полтавой, при этом они высокомерно возносят головы и гордятся сим спорным историческим событием. Другие же склонны больше верить более правдоподобной версии о том, что основал деревню приезжий отставной капитан Петр Климкин ещё очень давно, задолго до исторического материализма, получив в награду от государства землю за примерную службу, построил на реке Истра водяную мельницу, засеял окружные угодья хлебом, а пятеро сыновей его, которых родила ему молодая жена, уже повзрослевши, построили жилые дома для своих семей, для своих крепостных холопов, смердов и много чего ещё. Крепостные называли своих хозяев не барином, а по-простецки – Петровичами из почтения за их благие дела и праведное отношение к ним, и якобы со временем деревня разрослась прилично и за ней крепко установилось название Петровичи.

Николаю Петровичу больше нравилась вторая версия. Рассказывая или эту версию много раз другим, он уже и сам уверовал в её правдивость. Тем более, что фамилия Климкин сохранилась и перешла к нему в наследство, и некоторые аборигены деревни, пусть даже в шутку, называли его хозяином деревни, что ему определённо нравилось, а все в деревне его непременно уважали и называли только по отчеству – Петрович, а кто помоложе, тот непременно называл Николаем Петровичем или дядя Николай.

Николай Петрович был коренным жителем Петровичей. Тут он родился восьмым ребёнком в большой и работящей семье Петра Ивановича Климкина и Екатерины Ивановны Молчановой, и тут же прожил всю жизнь, получив среднее образование в местной школе, занимая разные должности в местном колхозе; будучи уже взрослым, недалеко от родителей собственными руками построил вполне приличный на то время дом, женился на самой красивой, с выдающимися формами, от которых у мужчин репродуктивного возраста возбуждалась не только фантазия, и работящей девушке во всей деревне Светлане; вырастили они пятерых добронравных детей, мотивированных на получение достойного образования и на праведную философию жизни. Отучившись, дети разлетелись по краям и весям, любимая жена скончалась скоропостижно, прихватив какую-то гадкую болезнь по женской части, даже не успев выйти на пенсию, и под конец жизни Петрович остался наедине со своими курами, грядками и тоской по любимой жене.

В последние дни Николай Петрович несколько потерял свое лирическое поведение по отношению к своему окружению. Недоволен был развратным поведением погоды: все вокруг заливается дождем, как старая вдова слезами: картошка покрылась черными пятнами, будто помереть собралась, цветы на деревьях вообще приказали долги жить и легли ковром под деревьями, ожидая свои похороны. Другой бы на месте Николая Петровича для успокоения души матом бы трехэтажным покрывал такое сумасшедшее поведение природы, но природная, я бы сказал даже, врожденная генетическая доброта Николая Петрович не позволяла ему прибегать исконно простонародным эмоциям. Он смотрел на эту трагедию, глубоко вздыхал и только позволял себе употребить самое перцовое слово в своем лексиконе: "Ну, холера!" Потом долго успокаивал себя: Подождем. Подождем. И дождался. Вынес из бани, когда-то собственными руками состряпанную, старую табуретку, сел поудобнее и стал с восхищением смотреть, как медленно, но уверенно, как и подобает красивой даме, поднимается солнце. В эти минуты трудно было определить, кто из них больше сияет, –солнце или Николай Петрович. Полчаса радости, восторга и эмоции вырвались в наружу.

Лето нынче выдалось дождливым и Петрович совсем впал в грусть-тоску и печаль-кручину: грядки пропадают, картошка гниёт, кусты и деревья чернеют. Даже Пират, красно-белый петух и хозяин большого гарема, и тот зауныл и в томлении своём перестал голосить своим фальцетом по утрам. Ждал Петрович солнца, очень ждал. И засветило оно, долгожданное солнце. Пробив даже шторы на окнах, своим ярким утренним лучом оно разбудило Петровича и заставило улыбнуться. На радостях Петрович вышел во двор, долго и восторженно любовался жёлтым калачом, медленно поднимающимся из-за острых пиков ёлок, и дал волю своим эмоциям:

– О, господи ты боже мой! Наконец-то! Наконец-то ты появилась! Наконец-то ты улыбнулась, красавица моя! Наконец-то я дождался тебя, Солнце ты моё золотое! Как я рад! Как рад!.. Надоели туманы эти проклятые, дожди бесконечные. Гниет же уже все, холера такая! И картошка почти пропала. И грядки. Наконец-то ты засияло, солнце ты моё золотое! Как я тебя люблю! Как любимую женщину. Обнимаю тебя, дорогая. Спасибо тебе, родная. Ох, спасибо!

Только собирался Петрович навестить своих кур, поднять им настроение вчерашней кашей из перловки и с витаминами, как услышал не громкий женский голос, донёсшийся издалека какими-то раскатами:

– Пожалуйста, Петрович!

Петрович остановился, испуганно оглянулся, прислушался:

– Не понял… Кто тут? Петровна, ты? Сергеевна?.. Не понял… Есть тут кто?.. Ну что за холера такая! – ответа не было. Петрович постучал себе по ушам, вздохнул глубоко и, успокоившись, пробурчал: – Послышалось… Господи, как хорошо. Грядки высохнут наконец -то. Полоть же надо давно. Заросло как. Спасибо тебе, солнышко. Спасибо, дорогая!

Опять ему послышался далёкий и не громкий женский голос, почти шепот:

– Пожалуйста.

Петрович испуганно дёрнулся и нервно заорал:

– Да что такое! Петровна!.. Сергеевна!.. Кто тут? Выходи! В прядки со мной играть решила?

– Успокойся, Петрович. Это я, – уже громче прозвучал женский голос.

– Не понял. Кто это – я?

– Да я это, я! Солнце. Подними голову! Ты же только что в любви объяснялся мне. Даже обнимал.

Петрович испуганно замер. «Всё, хана мне. Помирать пришло время", подумал он. Но, если посмотреть с другой стороны, с таким здоровьем и помирать-то не легко! Врачи сами удивляются, когда по какой редкой надобности пропускают его анализы и его самого через профессиональное любопытство, тому, что все его показатели как у юноши призывного возраста. Они, конечно, врут. Далеко ещё призывникам до Петровича. Хилые они, какие-то, словно в теплице выращены в отсутствии солнца, воздуха и недостатке воды. Не – е – ет, помирать ему ещё рановато. Кто грядки полоть будет, кто за курами смотреть будет, да и Пират, хоть наглый и самоуверенный бандит, хоть и окружен десятком жен, и месяца не протянет без него! А без Пирата уже и жены его если и не перестанут нестись, то точно загнутся без любви петушиной и от тоски по нему. Нет, помирать мне никак нельзя!» Петрович медленно поднимает голову. И что он видит? Прямо в глаза ему смотрит и улыбается само Солнце. Да так красиво, да так искренне, что даже Петрович, который когда-то славился на всю округу своими любовными похождениями и которого не так-то просто было смутить женской улыбкой, пусть даже такой ласковой, нежной, многообещающей, не справился с собой и упал на свою пятую точку. Стал заикаться и креститься. Солнце, довольная, что удивил и смутил опытного мужчину, ещё шире улыбается и радостно изрекает:

– Ну вот, сразу бы так! – и подмигивает.

– О, Господи! О, Господи! Что это? У меня? Со мной? – Петрович щупает себя.

– Да успокойся ты, Петрович. Чего ты так испугался? Не съем же я тебя, – достаточно убедительно прозвучал женский голос.

– Да я… Да ты… Со мной… Как? Бог мой!

– Все нормально, Петрович! Понравился ты мне. Хороший человек, вижу. Мужчина симпатичный. Единственный, кто признался мне в любви. А то все: "Солнце моё! Солнце моё!" А никто в любви не признается…

– Да я это…Пожалуйста! Я ждал тебя! Давно не светила. Обрадовался очень.

– Ну вот я и пришла. Буду рядом. Обращайся если что.

Солнце бы и дальше была не прочь поболтать, только вот заревновало её или его мрачное, тянущееся по всему горизонту как змея облако и закрыло доступ к свету и забанила Петровича из-за своего вредного норова. Ох, уж эти бесполые, многопалые существа!

Очумевший от происшедшего Петрович, как только солнце скрылось за облака, начал медленно приходить в себя. С трудом встав на ноги, пощупал себя, прислушался к сердцу, потоптал ногами на месте, походил взад-перед, задумался и стал рассуждать: «Что это было со мной? Я хоть живой? – щупает себя, протирает глаза, уши. – Вроде живой…Слава тебе, господи. Живой. Значит, это не показалось мне. Значит, солнце разговаривает со мной? Ох, ни фига себе! Вот, дожил! Надо Ивану рассказать! Не поверит же, гад. А, всё ровно. Надо рассказать.»

Быстрым живым шагом Петрович выскакивает со своего двора, залетает к соседу напротив, и не справляясь с волнением, зовёт соседа, не решаясь сразу зайти в дом:

– Иван! Иван, ты дома? Выйди сюда!

Тут я должен немного рассказать историю дружбы и соседства Петровича и его соседа Ивана. История эта довольно длинная, на всю жизнь, но я расскажу коротко и только для того, чтобы вы имели некоторое представление об этой истории, тогда вам легче будет судить об их отношениях и понимать их.

Много лет назад, когда в двух соседних семьях в один день родились два мальчика, отцы их, Иван и Пётр, на радостях напились местного, деревенского первача так, что вечером, приехав к окнам родильного дома в райцентре, они тут же под окнами и заснули на скамейке, обняв друг друга, даже не успев увидеть своих сынков. Проснувшись рано утром следующего дня и похмелившись остатками вчерашнего первача, они зареклись и пророчили своим только что родившимся наследникам преданную и беззаветную дружбу на всю начинающуюся жизнь. С тем вернулись домой и всю неделю, пока их наследники похмелялись материнским молоком, их отцы от души желали им крепкого здоровья и долгих лет жизни, истребляя при этом все запасы ненавистного им деревенского напитка в сорок с лишним градусов, приготовленного ихними любимыми жёнами для накрытия праздничных столов после выписки из роддома. Отцы семейств так радовались своим первенцам, что не хватило им напитка отметить всю глубину радости от этого события, что пришлось им сбегать ещё несколько раз в «Сельмаг» к Марухе с просьбой «до получки». В перерывах же между радостью и похмельем они придумали, как им казалось, замечательные имена своим сынкам, – Ваня и Коля.

На парном деревенском молоке да на яичнице из яиц домашних кур, пацаны росли здоровенькими сорванцами, и родители не заметили, как они выросли крепкими бугаями буквально на глазах, закончили школу со средними показателями в учёбе и поведении, отслужили в армии и, к радости родителей, в особенности – отцов, вернулись в отчий дом в деревню поднимать уровень деревенской жизни до городских масштабов в культуре и доходах. Немного погуляв, парни одновременно влюбились в одну и ту же девушку и пробежала между ними тогда черная кошка. Началась холодная война. Как-то друзья даже схватились за грудки друг друга и готовы были биться в кровь, но вовремя опомнились и договорились решение вопроса делегировать самой жертве любви и Света выбрала более солидного Колю. Обида у Ивана прошла быстро и сам вскорости приглядел себе невесту. Свадьбу друзья решили сыграть подряд через неделю после Коли со Светой, потому как свидетелями выступали друг у друга. Спустя год, став отцами семейства, они вместе построили дома прямо напротив дуг другу через дорогу и всю жизнь прожили в дружбе и радости, вырастив и обучив детей, помогая становиться им на ноги. С годами улетели все птенцы из гнёзд своих и бросили своих отцов в одиночестве. Небеса одну за другой забрали и жён их любимых и два старика окончательно осиротели. Правда, дочь младшая Ивана, Ирина, живет недалеко, в райцентре, работает врачом в районной больнице. Поговаривают, что она очень хороший врач. Вот к ней мы сейчас и направим нашего Петровича.

С газетой в руках с очками на носу, несколько удивлённый, Иван, не успев даже выйти на крыльцо, прямо с порога начал ворчать:

– Чего ты кричишь на улице, как не родной, Петрович! Ни свет ни заря! Дома я, дома. Проходи в дом.

– Тут такое дело, Иван… Даже не знаю, как сказать…Ирка приехала? Выходной сегодня – может приехала? – в последний момент Петрович передумал похвастаться новым знакомством, – а вдруг это в самом деле были галлюцинации.

– Приехала. Тебе зачем?

– Показаться хочу ей. Давление проверить, пульс … Что-то плохо мне, – Петрович только теперь поднял голову и посмотрел на Ивана. Тот остановился и удивлённо уставился на соседа.

– Ну-ка, ну-ка, покажись мне…О-о-о, Петрович, да на тебе лица нет, – заболел, что ли?

– Может и заболел. Что-то не важно себя чувствую. Голова кружится. Что-то мерещится.

– Ну, проходи. Мы как раз завтракать собираемся. Чаёк попьешь с нами.

–Да нет, Иван, не до чаю мне. Пусть бы Ирина проверила.

– Я понял. Пошли в дом.

Петрович мучился: всё думал о том, рассказать Ивану про знакомство или нет. Он сел за стол и ушёл в себя. Иван открыл дверь в соседнюю комнату и позвал дочь:

– Ириш, выйди сюда. Аппарат свой прихвати. Петрович чё-то захворал, говорит. Давление померь ему.

– Доброе утро, дядя Коля! – Ирина вышла в длинном шёлковом халате на ходу поправляя волосы.

– Доброе, Ирина! Как хорошо, что ты приехала. Есть у тебя это штука, давление что мерить?

– Есть. Я его всегда с собой ношу. Садитесь сюда, – расположившись на диване, Ирина стала замерять давление Петровичу.

– Это правильно, Ирина, что носишь с собой. Хороший ты врач. В деревне много стариков, – мало ли что…

– Немного повышена у Вас давление, дядь Коля, но это бывает. Колебания в Вашем возрасте. Давайте температуру померим.

Иван оторвал голову от газеты и удивлённо спросил:

– Петрович, ты что это, принял что ли вчера? Ты же вроде не увлекаешься.

– Да я это… Своего, домашнего. Чтоб спать спокойно. Погода эта достала…Но я немного. Пару стопок.

– Дядя Коля, в вашем возрасте даже пару стопок не хорошо, – Ирина и как врач, и как дочь всегда была ярым врагом алкоголизма в семье и политика эта распространялась и на Петровича, ввиду его пожизненной дружбы с её отцом. У Ивана была своя политика в этом щепетильном для мужчин вопросе, поэтому они с дочкой стали неформальными оппозиционерами, которые, впрочем, никогда не доводил их до серьёзных разборок. Поцапаются и каждый остаётся в своём мнении. И теперь вот Иван почти не обращает внимание к словам дочери, а цапается просто по привычке.

– Нормально. Лучше уж пару стопок, чем пару таблеток. Лекарства, – это яд! А домашняя, – это натуральный продукт. Петрович, так может похмелиться надо! Давай, по сто граммов, и голова сядет на место.

– Папа!.. Ну что ты с утра! У нас дел полно! – напомнила Ирина спокойно.

– Так лечить же надо человека! – убеждённо парировал Иван.

– Не буду я, Иван. Не хорошо мне. Мерещится мне. Голова совсем съехалась, – Петрович был и не против пропустить хоть двести граммов, да только неудобно ему перед Ириной.

– Давление у вас немного прыгает, дядя Коля. Но это возрастное. Пульс нормальный… Может, успокоительное выписать Вам?

– Да не выписывать, доча, а наливать ему надо человеку успокоительные. Давай, Петрович, по рюмке, и – всё.

– Папа! Перестань! – Ирина стала уже возмущаться.

– Нет, Иван, не буду. Пойду, прилягу… Утомился я, может… Ну, надо же такому случиться… Иван, ты вчера смотрел новости? Что там? Живой ещё почтовый Президент? Штормит ещё Америку?

Петрович не зря спросил Ивана про новости. Иван в последние годы с головой ушёл в политику. Читает и смотрит всё и вся, сутками, не отрываясь от телевизора и газет, он в курсе всех событий в мире, наизусть выучил даже самые экзотические имена всех начальников государств отчего его в деревне прозвали профессором иностранных дел, чем он непременно гордится и, если что, всегда парирует: «Ты с кем споришь? Со мной, с профессором?» Ирина серьёзно озабочена сим его поведением, разговаривала, объясняла, что так можно и в психушку угодить, но у Ивана на сей факт своё мировоззрение, основанное на наличие в душе у него чувства сопереживания, что нельзя быть равнодушным, когда несправедливость творится в отношении к твоей Родине. Он всегда, когда излагает вопросы мировой политики, меняется до неузнаваемости, кричит, матюгается, стучит о стол, а иногда и швыряет газеты на пол. И на этот раз Иван сразу перешёл почти на крик:

– Да опять нам угрожают эти придурки санкциями! Чтоб руки им отсохли! Мир сошел с ума, Петрович! Мир обезумел. Сами убивают, взрывают, травят, а мы виноваты…

– Никак я не могу понять, Иван, чего они хотят.

– А что тут понимать, Петрович! Сломать нас хотят. Развалить страну. Выгнать хотят медведя из тайги! Но они замучаются пыль глотать!

– Папа, пожалуйста, не надо про политику. Опять давление у тебя поднимется.

– Нет, ты посмотри, Ириша, что они творят! Как тут можно спокойно! Врагами нас ещё объявляют. А всё от чего? Зависть! Ревность! Где же такое слыхано, чтобы в одной стране столько богатств! И лес, и нефть, и газ! Они у нас всё покупают, а ещё нас врагами объявляют!

– Империя! Могут себе позволить.

– Да никакая она не империя! На крови создали страну и на костях беззащитных индейцев плясали. Привыкли, что сдачу не дают. Не давали. Уже всё, прошло их время. Мы уже поднялись с колен, можем и по зубам врезать.

– А наши что говорят?

– Да ни хрена не говорят. Молчат. Или оправдываются. Вежливые, блин, люди. Мочить их надо, мочить! Даже в сортире мочить! Ядерный грибок им надо подкинуть! Я бы на месте Президента!.. – Иван увлёкся, впал в эмоции и Ирине пришлось его успокоить.

– Папа, успокойся! Инфаркт сейчас схватишь! – почти крикнула Ирина.

– Ладно, Иван, не горюй. Им там виднее. Наверно, виднее. Пойду я. Спасибо, Ирина. – Петрович решил удалиться от греха подальше. А то и ему может попасть.

Всегда после разговора с Иваном, Петровича и самого начинает волновать все эти мировые интриги. «Ну почему страны не могут мирно договориться? Всё изобретают, создают, производят оружие. Сколько его уже во всём мире! А не лучше бы было закрыть все эти заводы, уничтожить всё оружие и всем миром растить хлеб? Я, наверно, наивный, не понимаю чего-то, но и этого не понимаю, что творится,» думал всегда Петрович.

Во дворе его дома уже подсыхало. Вся зелень от радости повернулась к солнцу. Пират за сеткой ходит среди своих жён как султан в своём гареме и выбирает очередную жертву для любовных утех. Пчёлы устроили соцсоревнование по сборы нектара и лЁтают по цветам со стахановским азартом. Даже синички на деревьях затеяли казачий хор. Петрович посмотрел на всю эту благодать, сел на лавку возле входа и произнёс, довольный:

–Красота! Какая красота!.. Ладно, пойду грядки полоть, – поднял голову на небо. – А ты свети, свети, красавица! Ну, надо же быть красивой такой!

– Спасибо, Петрович! Ты очень любезен.

Петрович остановился, задумался: «Что? Опять? Да что это такое! – Щупает себя, прислушивается к сердцу. – Точно заболел.»

– Да не заболел ты, Петрович. Разволновался. Давно с дамой не общался.

– Да, давненько. С тех пор, как Светка моя ушла. Туда, к вам, на небо.

– Оно заметно. Петрович, скажи, ты в самом деле считаешь меня красивой?

– Да, считаю. Даже очень. Очень красивой считаю. Ты всегда красивая, когда улыбаешься.

– Ох, и искуситель же ты коварный, Петрович! Ладно… Ты мне тоже нравишься. Можно, я к тебе в гости буду приходить? Иногда… Ты одинокий, я совсем одна. Поговорить даже не с кем.

– Да это всегда пожалуйста! Народ мы простой. Угостим, чем можем. С соседями познакомлю, – от мысли познакомить с соседями Петрович начал быстро входить в роль ловеласа.

– Петрович, мы с тобой сами толком не знакомы ещё. С соседями подождём пока.

– Да соседи у меня хорошие. Давай, я познакомлю тебя с ними. С Иваном, с Ириной, дочкой егоной.

– С Иваном можно, а вот с дочкой не надо! Я буду ревновать.

– Да что там ревновать! Она же мне как дочка. На руках у меня росла.

– Знаю я вас, мужчин. Даже на внучках жениться наровитесь.

– Что ты такое говоришь! Навошто я ей молодой, старый пердун такой!

– Ну какой же ты старый, Петрович! Это я старая! И то держусь, как видишь! Ладно, давай. Познакомь. Но только с Иваном.

Петровичу уж больно хотелось похвастаться перед Иваном, а так на слова же он не поверит. Да и кто поверит, если своими глазами не увидит! Смеяться будут! А Иван пусть увидит, потом подтвердит, если кто и не поверит. В таком настрое и в предчувствии грандиозного удивления Ивана, Петрович быстрым шагом побежал к соседу. «Лишь бы не успел уехать!»

– Щас! Щас! Допивай, с Иваном тебя познакомлю, а то же не поверит. Он хороший мужик, Светлана, это мой друг. Настоящий друг! Иван! Иван! Выйди сюда! Выходи быстрее! Ирина тоже выходи! – потираю руки, Петрович кружил во дворе и улыбаясь нетерпеливо ждал соседей. С бутербродом в левой руке и кружкой с чаем в – правой выбежал недоуменный Иван, а за ним и Ирина.

– Что случилось, Петрович? Что за тревога?

– Да ты посмотри! Посмотри! Солнце со мной разговаривает! Чудо какое! Солнце, познакомься, это Иван… А это дочурка его, Ирина… Ну, где ты там?.. Почему молчишь? Познакомься!..

Иван, раскрыв рот, ошеломлённо посмотрел то на Петровича, то на небо и испуганно выдавил из себя:

– О – о – о, Петрович, да у тебя это… Белая горячка!

– Папа, перестань! Никакая не горячка. Устал, может, человек. Или расстроен сильно. Так бывает, когда сильно расстраивается, – не согласилась Ирина с отцом.

– Я понял. Тоскует по Светлане своей. Годков десять уже как, а всё тоскует. Понимаю. Любил сильно. Да, Петрович? Тоскуешь?

– Ну я не знаю… Только что разговаривали же…

– Дядь Коля, давайте сделаем так. Завтра понедельник, приезжайте ко мне в клинику, мы вас обследуем, назначим лечение. Понимаете, с возрастом в организме человека происходят серьезные изменения. Надо обследоваться.

– Проверить, оно, конечно, можно… Но… Только что же разговаривали…Ладно, пойду я. Может, и показалось.

Опустив голову, расстроенный Петрович возвращается домой. «Что на самом деле происходит? Было или не было? А может я на том свете? Может я схожу с ума в своём одиночестве? Да я вроде и не одинокий, у меня есть куры, Пират -красавец у меня есть. Ах, ладно, пойду кормить Пирата и его семью». Но Петрович не успел дойти до своих кур. С неба опять донёсся голос:

– Расстроился, Петрович? – голос был извинительным. Или так показалось Петровичу.

– Ты? Опять? Что же ты так? Нехорошо получилось. Хотел показать… Познакомить…Опозорился.

– А женщина эта?.. Я же просила тебя, чтобы без женщин!?

– Какая женщина? Ты о чем? О ком? Это Иван, сосед мой! А это дочурка егоная, Ирина.

– Я обиделась. Побежал…К женщине… Молодой, красивой…

– Господи ты боже мой, это же дочурка Ивана. Она врач. Ты что, в самом деле приревновала?

– Врач тоже женщина. Мне обидно.

– Хорошо, я понял. Больше не буду. Они не поверили. Подумали, что я больной. В больницу уже пригласила Ирина… Я обрадовался, хотел показать. А тут… Опозорился только.

– Ладно, Петрович. Прости. Мне обидно стало. Давай, по-другому покажем.

– Как, по-другому?

– Иди к ним, пригласи их во двор и при них скажи: Дорогая, я хочу дождя! Или: Дорогая, я хочу ветра! И я тебе сделаю.

– Дорогая, значит… А ты точно женщина? Солнце же оно так, – среднее.

– Я могу быть и мужчиной, и женщиной. Теперь это модно. Сейчас я женщина. А ты кого хочешь?

– Да никого я не хочу. Лучше бы, конечно, с мужчиной разговор. Мужской разговор. Вам, женщинам, нет у меня доверия. Вы обманывать норовите мужчин.

– Ой, кто бы говорил! Это вы женщинам вешаете лапшу на уши. Обещаете горы, вначале, потом забываете.

– А вы даже не обещаете. Не верю я вам.

– А ты проверь. Проси и я сделаю.

– Не верю. Опять обманешь…Правда сделаешь? Не обманешь?

– Не обману. Зуб даю!

– Зуба не надо, у меня свои ещё есть. Ты покажи, чтобы я поверил.

– Проси.

– Ладно. – Петрович заходит за дом, чтобы скрыться от глаз, – а то точно подумают, что свихнулся, – и осторожно оглядываясь, тихо, почти щёпотом произносит: Дорогая, хочу дождя! – На ясном небе мгновенно сгущаются облака и начинается дождь. От неожиданности Петрович дёрнулся, половил руками капли дождя, потом, спохватившись, заволновался, – Всё! Хватит! Хватит! Дорогая, не хочу дождя! – Дождь перестает идти. – Не надо дождя. И так уже все залито, затоплено… Пусть сохнет…Грядки надо полоть.

Петрович вышел в передний двор, сел на лавочку и, кряхтя, произнёс:

– Ну ни фига себе! Вот это да!

– Ну что, поверил? – голос прозвучал несколько издевательски.

– Н – у – у, пока поверил. Поверил. Что ты женщина тоже поверил. Только женщина может такое чудо сотворить. Создание такое!

– Ну, тогда иди.

– Ну, тогда иду. Иду. Иду. Только ты не подведи. А то они меня точно в психушку сдадут. С ума сойти, как Иван удивится! Не поверит.

– Не волнуйся. Иди. Сделаю. Только скажи обязательно: Дорогая! А то не сделаю.

Николай Петрович несколько не уверен, но все же идет к соседу. Садится на лавочке во дворе Ивана, думает, сомневается, потом, приоткрыв дверь, тихо зовёт:

– Иван! Иван, выйди на минутку.

– Ну что тебе опять, Петрович? – возмутился Иван прямо с порога. – отрываешь меня от экрана. Там Президент пендюлей выписывает америкосам. И гейропа попала под горячую руку. А ты меня удовольствия лишаешь выслушать.

– Иван, ты не сердись, – сказал, улыбаясь Петрович. – Подойди сюда. Постой рядом. Тут такое дело. Как тебе это сказать…Ты только не подумай, – я с ума не сошел… Сначала и сам не поверил…

– Петрович, не дури мне голову! Чему ты не поверил?

– Смотри, Иван… Сейчас у нас что? День? День. Солнце? Солнце. А хочешь, я дождем огород твой полью?

– Петрович, что ты херню, такую несешь! Точно спятил! Иди домой. Не дури мне голову! – ещё больше возмутился Иван и собрался уходить. Петрович был спокоен, но настойчив.

– Да ты постой, Иван! Не уходи. Смотри!.. Дорогая, хочу дождя!

На чистом небе вдруг сгущаются облака и начинается дождь. Иван останавливается, обалдевши смотрит то на Петровича, то на небо. В недоумении проходит несколько секунд. Петрович, довольный с собой, громко кричит: – Дорогая, не хочу дождя! Прекрати дождь. – дождь мгновенно прекращается. – Дорогая, хочу ветра! – мгновенно задувает ветер. Иван падает на пятую точку. – Дорогая, не хочу ветра! Хватит ветра! – ветер затихает.

– Иван некоторое время сидит молча, то поднимает голову на небо, где уже разлетелись тучи, то смотрит пристально на Петровича, затем, заикаясь, кричит громко:

– Ирка! И – и – р!.. Сюда иди!.. Иди сюда! Бегом!

Выйдя из дома, Ирина посмотрела на отца и удивлённо проговорила:

– Что случилось? Дождь пошел? Облаков нет. Папа, на мокрой земле чего сидишь?

Иван, разумеется, не слышал слова дочери и завопил отстранённо:

– Ирка, звони! В скорую звони! В полицию звони! Нам Петровича подменили! Дьявол! Это не Петрович, это -дьявол! Сатана!

– Перестань, папа! Петрович, вы что, -поссорились?

– Да не Петрович он! Дьявол! – заорал Иван.

– Иван, ну какой я дьявол! Ирина, не слушай его. Просто я познакомился с Солнцем, подружился. Сам сначала не понял. Не поверил. А потом…Хочешь, покажу?

– Не надо! Не надо! Ирка, звони в полицию! – ещё сильнее заорал Иван.

Не обращая не слова Ивана, Петрович переключился на Ирину и успокаивая её повторил всё, что показывал Ивану. Вызвал дождь, потом ветер и в конце заключил, что никакой он не дьявол. Обалдевшая Ирина только и произнесла фразу: «О-фи-геть!»

– Ирка, нам подменили Петровича. Дьявол вселился в него. Нечистая сила! Звони, говорю! – почти кричал Иван.

– Пап, подожди… Дядь Коль, это что было? Как вы это сделали?

Петрович выпрямился, высоко поднял голову и не без гордости раскрыл Ирине тайну неожиданной любви:

– Ничего особенного, Ирина! Я и не такое могу! С такой подругой. Она там, наверху. Она влюбилась в меня, – собираясь уходить, Петрович небрежно бросил ещё и издевательскую реплику. – Вы тут долго не сидите. Земля мокрая. "Дьявол, дьявол!" Какой же я дьявол, Иван! Я добрый. Само солнце влюбилась в меня!

Удовлетворённый и умиротворённый, Иван то улыбался, а то и громко смеялся, пока шёл к себе домой. Во дворе же, устроившись в развалку, продолжал наслаждаться событием:

– Хе! Хе! Во, дела! Спасибо тебе, Солнце. Не подвела. Пусть теперь знают. А то в психушку меня хотели. Спасибо.

– И тебе спасибо, Петрович. Настроение поднялось. Я давно так не смеялась, – засияло солнце ещё ярче.

– Солнце, ты не только красивая, ты еще и умная, оказывается! Как мая покойная жена, царства ей небесного! Светлана…Светлая была женщина. На тебя похожая. Я в ней души не чаял. А какие борщи готовила, – пальчики оближешь! А пироги!.. А улыбка её … Такое чистое, солнечное… Как у тебя… Как мне её не хватает!.. Солнце, а можно, я тебя Светланой буду звать?

– А ты её сильно любил?

– Сильно! Очень сильно! И её, и пироги, борщи её, и вообще…

–Тогда называй, так и быть.

Петрович не обманул. Жена, Петровича, Светлана Сергеевна, царства ей небесного, отошла в мир иной годков десять тому, как раз накануне посадочных работ в саду, огороде, и Николай Петрович вспоминал её с тоской и доброй памятью каждый раз, как только огородный сезон начинался. Она по части сельского хозяйства любому академику могла нос утереть, а Петрович был её послушным ассистентом и крепкой физической опорой, который, несмотря на свой уже солидный возраст, мог не хуже трактора перепахать весь участок за пару дней. Светлана, не скрывая радости и гордости, часто отпускала в его адрес комплимент: «Бульдозер ты мой!» И теперь Петрович со всеми деревьями, кустами, цветами в саду разговаривал живым голосом, будто со своей любимой Светланой.

Что же касаемо до детей, так они давно, повзрослев, разлетелись, кто куда и редкими наездами только и делали, что нагоняли на Петровича грусть-тоску и чувство сожаления о том, что все не так он представлял свою старость, свою жизнь в одиночестве; что нет у него радости общения с внуками, что нет возможности учить их уму-разуму ежедневным общением. Теперь же Петрович пока что не до конца понимал, что же это происходит в его частной одинокой жизни и правда ли вообще всё это. Но ему было приятно, интересно и он принял роль друга, а то и ухажёра, пока что, не понимая, что делать с этим.

– И меня будешь так же любить? – спросила солнце после некоторой паузы.

– Уже! Уже люблю! Будешь моей Светланой, – буду ещё больше любить, – в Петровиче уже созревало чувство уверенности. – Смотри, Светлана, тебя не было долго и всё на земле начало чахнуть, болеть, гнить… Ты появилась и всё вокруг заиграло, запело, засверкало… Птички заливаются песнями от радости, цветы засияли, даже угрюмая картошка покрылась радостной зеленой… А Пират, петух мой, горло разрывает от радости, охрип уже! Всех девчат своих затоптал на радостях. Разве это не чудо! Это чудо, Светлана! Чудеса чудес! Я не перестаю удивляться. Как это тебе удается, радовать все земное? Короче, я тебя люблю, Светлана!

– И всегда будешь любить?

– Всегда! Зуб даю!

– И не предашь меня?

– Ни – ког – да!

Светлана… Светлана… Дорогая моя Светлана! Как приятно! А как звучит, – Свет-ла-на! От слова «свет». Давно не называл… Хорошая у меня была жена. Любил я её очень. Стихи читал. Ей нравилось, когда я читаю стихи. А ты любишь поэзию, Светлана? Почитать тебе?

– Очень люблю. Почитай.

– Ну вот слушай такие. Стихи про солнце. Про тебя значит. «Загорелась зорька красная в небе темно-голубом, полоса явилась ясная в своем блеске золотом. Лучи солнышка высоко отразили в небе свет. И рассыпались далеко от них новые в ответ. Лучи ярко-золотые осветили землю вдруг. Небеса уж голубые расстилаются вокруг…»

– Красивые стихи. Сам сочинил?

– Не, я так не умею. Есенин сочинял…Слушай, а ты можешь помочь мне, скажем, дороги отремонтировать?

– Петрович, ну что за проза такая, – дороги! Я буду такой ерундой заниматься? Читай стихи дальше.

– Э-э-э, не говори так! Ты же знаешь вечную проблему: дураки и дороги! Где дураки, там и дороги дурные! Я не хочу быть дурным!

– У тебя там есть власти! Пусть они и занимаются!

– Да ни черта они не занимаются дорогами! Дома себе строят, – вот чем они занимаются! И дорогу нам не будут делать. В деревню нашу. Воруют бессовестно. Сколько просили, писали. Невозможно весной, осенью ходить, ездить. Разбиваются вдребезги. Вот сколько тебя не было? Почти месяц. Дождями все размыло!

– Ладно, Петрович, не расстраивайся так, придумаем что-нибудь.

– Придумаем. Обязательно придумаем. А пока я навещу гарем Пирата…

Петрович, немного оправившись от эйфории, неожиданно навалившейся на него, поставил мозги на паузу и ушёл с головой в свои обычные и привычные заботы по хозяйству. Между тем ко двору Ивана подъезжают машина скорой помощи и полицейский Уазик. Услышав шум мотора и увидев в окно технику, Иван выходит во двор. Он ещё не отошел от шока. Растерян, глаза на выкате, руки дрожат, речь ломается. Вышедший из служебки офицер, подозрительно посмотрев на Ивана, спросил:

– Вы звонили насчет дьявола?

– Да, я звонил! Дьявол чистой воды! Он там, напротив живет.

– Он угрожал вам? Напал на вас? Оскорблял?

– Нет, нет, – что вы! Гораздо хуже! Он ветер создал. Чуть крышу не снесло!

– Хорошо, мы поняли. Он уже у нас в отделе. Надо и вам поехать. Свидетельские показания снимать будем.

– Ага, хорошо. Я все расскажу. Все, как было. Дьявол! Чистый дьявол!

– Садитесь туда, к врачам. С ними быстрее доедете, куда надо.

Офицер махнул санитарам, и два медика подошли к Ивану и взяли его под руки, чтобы посадить в машину скорой помощи. Только теперь Ирина, дотоле наблюдавшая за происходящим в окно, выскочила на улицу, бегом подбежала к отцу, обняла его, пытаясь отобрать у людей в форме медиков и почти крикнул на них:

– Это куда вы его собираетесь?!

– Женщина, отойдите! Не мешайте! – заученно проговорил слуга Закона, оторопевши от такой решительности Ирины.

– Я не женщина! Я дочь его! Отпустите его! – заорала на санитаров так, что слуге пришлось вмешаться активно. Пытаясь отвести в сторону Ирину, слуга выронил кошель с бумагами и, схватив Ирину за руку, перешёл на крик:

– Успокойтесь, женщина! Я применю силу!

Воспользовавшись моментом, санитары посадили Ивана в скорую и быстро уехали, даже не разворачиваясь. Ирина от беспомощности заплакала и, сильно оттолкнув от себя слугу, пошла в дом, вытирая слёзы. Слуга Закона собрал свои служебные бумаги и тоже уехал на своём уазике.

Тем временем Петрович проводив на заднем дворе совещание в своём хозяйстве, поговорив с Пиратом и его гаремом, собрав результаты производства гарема в количестве семи яиц, вышел на передний двор, сел на скамью и стал восхвалять свою новую подругу жизни:

– Смотри, Светлана. Тебя не было давно, и всё на земле начало чахнуть, болеть, гнить. Ты появилась и всё вокруг заиграло, запело, засверкало. Птички заливаются песнями от радости, цветы засияли своими яркими красками, даже угрюмая картошка покрылась радостной зеленой. А Пират, петух мой, горло разрывает от радости, охрип уже! Всех девчат своих затоптал по случаю. Разве это не чудо! Это чудо, Светлана! Чудеса чудес! Я не перестаю удивляться… Как это тебе удается, радовать все земное?