Читать книгу В голове Ивана Шарыпова - Максим Сергеевич Лиепкайс - Страница 1

I

Привезённые Машенькой яблоки заливались красной пеленой на письменном столике возле компактной чёрной печатной машинки и гибкой настольной лампой. Они были пышны и красивы в глубокой оранжевой миске. «Предел тупости рисовать яблоко таким, какое оно есть», – говорил Сальвадор Дали. Но эти яблоки были, действительно, неописуемо прекрасны, что даже на каком-нибудь заурядном натюрморте смотрелись бы вполне гармонично и возвышенно. Правда, в один момент их снесло на пол, возникшей на горизонте волной, в виде растрёпанного с просони Ивана Шарыпова, вставшего с постели и небрежно задевшего письменный стол своей широкой ногой.

Овальные фруктики вывалились из миски и понуро начали падать на пол, как группа «болванчиков» гуляющих по краю крыши и случайно соскочивших вниз! Шарыпов чуть не свалился и сам, почти наступив на яблоко, как на мину. «Чёртовы яблоки!» – крикнул он, после чего недовольно принялся их собирать. Иван Сергеевич никогда их не любил и не жаловал, он предпочитал ягоды по типу черешни или клубники, а фрукты были вне зоны его предпочтений. Но его девушка, уже почти невеста, Машенька считала своим женским долгом раз в неделю заезжать к Шарыпову и одаривать его пищей и сладостями.

Приезда Маши он ждал и сегодня. Но его волновала не провизия, которую она привезёт с вероятностью в двести процентов, а серьёзный разговор, подготовленный Шарыповым лично. Глуховская должна была приехать ближе к вечеру, для неё данное обозначение времени варьировалось где – то между 19: 00 и 21: 30. У Ивана до встречи со своей суженой оставалась ещё куча планов, которые он собирался своевременно исполнить.

Помыться, желательно полностью с мочалкой, шампунями и всякими разнообразными гелями для волос и тела, но что более важно: побриться! За последнюю неделю Шарыпов серьёзно зарос. Колючие волосы обрамляли его круглое пропорциональное лицо от одного виска до другого, они оккупировали его подбородок и местность над губами и вокруг них. Нужно было перекусить, пускай последнее время Иван Сергеевич ел совсем немного, голод его почему – то не брал, но меньше всего он хотел портить свой желудок, поэтому собирался поесть, даже превозмогая своё нежелание. Ну, и, пожалуй, самое главное в его сегодняшнем дне была работа, которая кололась, не менее остро, чем его борода. Шарыпову подолгу службы нужно было написать статью о плюсах создания госсовета и о том, насколько же лучше заживёт народ с его появлением!

К 40 годам Иван Шарыпов, наконец, понял, что юношеские мечты по большой карьере и идеализированному жизненному пути, практически, всегда меркнут перед суровой реальностью. Он мог бы стать хорошим пишущим журналистом, появлявшемся на полосах журналов об искусстве, но не срослось и ему приходилось писать о политике, основываясь не на своих мыслях, а на белом полном денег конверте с техническим заданием, которое он беспрекословно выполнял. Из-за этого Иван Сергеевич иногда просыпался посреди ночи в холодном струящимся поту в своём фиолетовом халате укутанный в махровое одеяло и как будто бы в пьяном бреду тараторил: «я сволочь, сволочь, сволочь…!» Но потом осознавал, что порядочный человек денег не зарабатывает, а нативный сволочизм лучше всякого автомата с купюрами!

В те моменты, когда он чувствовал себя нехорошо морально, то есть когда внутри всё как будто бы чернело и усыхало, и он становился похожим на засохший цветок, его спасало его немногочисленное, но близкое окружение. Мама Елена Петровна Шарыпова часто звонила ему и с неподдельной материнской любовью начинала засыпать его красочными комплиментами, говоря, что он и прекрасно пишет, и интересно, и лапидарно, и, что вообще он весь такой правдоруб! На это Шарыпов отвечал только: «да, да, да, мамочка…Конечно! И я тебя люблю». А затем начинал истерично смеяться в глубине своей душонки, когда разговор с мамой заканчивался. Поддерживала его и Маша, которая говорила, что он зарабатывает для своей семьи, что у него есть любимая невеста, мама и папа, а то, что думают остальные лишь бред и их собственное никому неинтересное мнение.

В какой – то момент Иван осознал и то, что мнение его невесты и мамы тоже в определённой степени является их собственным и никому неинтересным бредом. Подходя к середине жизни, он почему – то был уверен, что умрёт именно в 80, Шарыпов начал находить своё настоящее я. Психология утверждает, что не найдя своё истинное эго, человек может пребывать в состоянии стагнации и, что ещё хуже быть нарциссом. Шарыпов, пускай, и был человеком эгоистичным, но он никогда не был самолюбив. Он презирал свою работу, свою сущность и свою падкость на лёгкие деньги.

Лучшее лечение от такого состояния – алкоголь. Машенька и Иван встречались уже очень долго, но всё ещё не жили вместе. Глуховская, будучи хорошо воспитанной девушкой, была уверена, что совместная жизнь должна начинаться только после свадьбы, поэтому и пыталась форсировать события и уже чуть ли ни сейчас собиралась накинуть на себя белое платье с фатой. Такие вот отношения на расстоянии, при этом редкие встречи, давали Шарыпову возможность использовать подобной метод лечения от хандры довольно часто. Водка, виски, коньяк, вино и даже мартини – он многое попробовал из данного репертуара и всё же решил остановиться на виски. Желательно шотландском!

Когда сорокаградусный спирт создавал реакции с его горячей текущей по венкам кровью, Ивану Сергеевичу становилось хорошо: вот он уже и не последняя сволочь на свете, и время летит куда быстрее в таком состоянии, и даже жить совершенно не скучно! Утро, монотонная работа, Машенька. Утро, монотонная работа, скучный сериал по телевизору. Утро, монотонная работа, бессонница. График Шарыпова был похож на теплоход, регулярно плывущий с одного берега на другой, а Иван был его постоянном пассажиром, который изо дня в день наблюдал один и тот же наскучивший пейзаж. И только с бутылкой в руках этот пейзаж изменялся: краски привычного цветущего берега сменялись экзотическими пляжами с чистым тёмно – голубым океаном и пальмами.

Безусловно, он понимал, что каждый подобный вечер постепенно стягивает его на дно. Одна бутылка виски дарит ему билет на поезд, который едет в никуда, направляется в бетонный столб, а на месте машиниста он сам – журналист, недовольный своей жизнью. «Больше так продолжаться не может!» – сказал он однажды, когда проснулся наутро с больной, трещащей по швам головой. Тогда он решил бросить пить. Но многие люди, впрочем, как и он сам поначалу, наивно полагают, что бросить алкоголь это легко, что алкоголики пьют просто потому, что хочется! Всё это обман, в первую очередь, самих себя. Главное правило при отказе от вредной привычки это не отказ себе в покупке бутылки вина в магазине, а отказ и борьба с теми вещами, которые являются катализатором того самого желания купить себе высокоградусный напиток.

Поняв данную теорию, Шарыпов, наконец, пришёл к единственному правильному выводу: выбросить на обочину жизни то, что мучает его и заставляет упиваться алкоголем перед сном. Первая – Машенька. Да, да, именно она самая. Шарыпов уже давным – давно разлюбил её и собирался с ней расстаться, но его мягкотелость не давало ему этого сделать. И сегодняшний разговор, который он запланировал, касался именно этой самой темы. Иван давно хотел сказать ей такие простые по произношению, но такие сложные по его моральным принципам слова: «прости, Маша, моя любимая Маша, прости, но нам нужно разойтись!»

Каждый раз, когда он представлял этот диалог с Марией, ему становилось не по себе лишь от одной мысли, что эта хрупкая ранимая девушка начнёт плакать, кидаться ему в ноги и умолять его, ВЕЛИКОГО ЧЕЛОВЕКА, остаться с ней. Он не любил женских слёз, они создавали дискомфорт внутри него, но больше это продолжаться не могло. Сегодня нужно было обрубить все связи, соединяющие их. Любовь, которая цвела долгих полтора года, к сожалению, окончательно засохла. А он, ощущая себя гениальным флористом, поставил ей неутешительный диагноз – конец любви!

Вторая – работа. То из – за чего он чувствовал себя нежитью, существом, которое является как будто бы предателем родины. Журналистика ему осточертела. А журналистика продажная, та в которой он работал, казалась ему и вовсе бездыханным телом, в которое он пробовал вдохнуть воздух, но выполняя это оживляющее действие, в каком-то смысле и сам становился похожим на труп. Если раньше он оправдывал свои злодеяния зарабатыванием денег, то сейчас деньги казались ему обычной вещью, которую запросто можно было сжечь на тихом огне.

Когда он расстанется с двумя этими вещами, тогда – то он и заживёт! По крайне мере ему так казалось, когда он вставал со своей постели и задевал ногой письменный стол, а затем собирал рассыпавшиеся яблоки обратно в миску. Наконец он был уверен в себе. Сегодня вечером они разойдутся с Машенькой, а вечером он ещё раз выпьет. Завтра он сдаст последнюю грёбанную статью в издательство и снова всё – таки выпьет вечером. А уже послезавтра он проснётся совершенно новым человеком, который будет чувствовать себя полностью свободным, и уже не будет пить перед сном, а просто ляжет спать со спокойной душой. Таковым был его план!

II

От остальных людей своего возраста Шарыпов отличался тем, что, невзирая на цифры в паспорте, в нём ещё всё – таки был жив маленький беззаботный ребёнок, совершающий мелкие невинные пакости и иногда готовый идти на разного рода авантюры. Чистив зубы, Иван всегда любил напевать какие – нибудь несложные песенки: «ла-ла-ла, ту-ту-ту», корчить рожицы в зеркало, двигая мышцами своего морщинистого лица и плескаться в ванной, бив по воде так, чтобы она выплёскивалась на пол.

Горячая вода, примерно сорок градусов, вытекала из крана и омывала его, уже заросшее в некоторых местах седыми волосами, тело. Он любил, чтобы вода была примерно под 40 градусов, дабы его кожа распарилась, а голова расслабилась, и его потянуло спать. После тёплого душа всегда приятно подремать в холодной свежей постели, укутавшись одеяльцем, хотя бы 1 – 2 часика. А после этого уже можно приступать к работе отдохнувшим, свежим и счастливым человеком.

Стоя под льющийся водой и растирая шампунь по пышной тёмной шевелюре, он вспомнил их первую встречу с Машей. В расслабленном состоянии он всегда любил вспомнить что – нибудь этакое, чтобы понастольгировать по былым временам или же наоборот, насыпать себе ещё парочку миллиграмм соли на рану. Мазохизм в его чистом кристальном виде всегда жил где-то внутри Шарыпова, располагаясь между сердцем и лёгкими. Он сел в ванную, ударившись ягодицами об чугунное дно. Сильные струи душа Иван Сергеевич нацелено направил на своё лицо, и они начали биться об его физиономию так, что его глаза зажмурились, и он сам будто бы неожиданно оказался в мире сновидений.

Лето. Август. К вечеру солнце начало садиться и на улице, наконец, перестало царить пекло. Воздух стал свежим и нос уже без особых тяжб ловил аромат речки, цветов и приближающегося маленького дождика, который должен был освежить нагретую землю и разжарившаюся травку. Парк. Иван Шарыпов впервые за долгое время сумел найти час в своём плотном графике для обыкновенной прогулки. За то лето он крайне много трудился, писал без остановки и его начальник Шухрин в буквальном смысле силой заставил его хотя бы немного отдохнуть, отправив своего журналиста прогуляться по парку. Тогда – то Иван Сергеевич и встретил белокурую девчонку Машеньку, которая как – то по – детски беззаботно, инфантильно левитируя над землёй, бегала по центральному парку, нежилась на зелёной мягкой травке и наслаждалась прекрасным летом.

Её красные пышные губы, малахитовые блестящие глаза и длинные развивающиеся на ветру белокурые волосы посреди цветущих зелённых деревьев и несущийся рядом голубой витиеватой речки, создавало в глазах Шарыпова неописуемый пейзаж, который настолько сильно влёк к себе, настолько мощно влюблял в себя, что скромный и апатичный Иван Сергеевич не смог перед ним устоять. Он уже не помнил то, как подошёл к ней и что сказал при их знакомстве, всё это как будто бы ушло на подкорку его памяти и на переднем её плане осталось только полотно, которое рисовали его глаза, когда видели красивую гуляющую Машеньку вдоль набережной. Подобного с ним ещё никогда не случалось и возможно уже никогда и не случится.

Их отношения развивались с необычайной скоростью. «Иван» – сказал Шарыпов. Голос его звучал настолько уверенно, что казался сыгранным, срепетированным. Он так долго готовился, чтобы просто озвучить своё имя, что когда пришёл момент дедлайна, слишком переволновался и вёл себя, как неопытный актёр. «Маша!» – проговорила она чуть робко, отводя изумрудные глаза в сторону. Но уже через несколько минут они вместе шли по извилистой дороге в направлении небольшого кафе, ещё через короткий промежуток времени, Машенька всё также стесняясь, взяла его под руку, а затем уже через какое – то мимолётное затерявшееся в памяти мгновение, они сидели в этом заведение с открытой крышей на свежем воздухе и попивали коктейли. «Я журналист, пишу статейки, на что – то большее времени не хватает!» – Шарыпову было стыдно. Он и сам понимал свою пустоту, которую он пытался забивать работой и деньгами, но всё это было тщетно, когда он оказывался один на один с совершенно не знавшим его человеком. «Я готовлю всякое на заказ. Там торты, пирожные, конфетки! Знаете, это модно сейчас» – Машенька тоже была как будто не в своей тарелке. Она его младше почти на 15 лет, он и не знает, что сейчас модно, а что нет. Но ей почему – то всё равно было интересно с ним беседовать. Они говорили ещё долго, до того момента, пока на улице по – зимнему не стало темно.

Маша попросила проводить её до остановки. Они шли ещё пару минут. Её жёлтое платье приподнималось, когда она совершала шаг вперёд и её острые, как пирамидки, колени оголялись так, что Шарыпов сходил сума. Он сходил сума от её милой, но в тот же момент неуклюжей улыбки. От её своеобразной мимики и непонятного ломкого голоса. Всё в Машеньке ему казалось странным, но странным до такой степени, что он не мог отпустить эту ненормальность. В ту секунду, когда она бежала к подоспевшему автобусу, маша ему рукой и спотыкаясь об мелкие камушки из – за неудобных туфель, он окончательно понял, что влюбился.

Подобного с ним еще, правда, не случалось. Всё в его теле внезапно перевернулось, а что самое главное, что – то перевернулось в его голове. Шарыпов, человек с хроническим цинизмом и патологической боязнью всего нелогичного, внезапно не мог перевести дыхание и совершенно не мог объяснить себе, что с ним происходит. То, что случилось с ним в тот день, ударило по его взглядам отбойным молотком.

Она тоже это поняла, но не сразу. Глуховская растеряно смотрела в окно, рассматривая своими лисьими глазками Шарыпова, одетого совершенно не по – летнему. Чёрный помятый пиджак, погрязший в волосах и серебристых пылинках, явно не его размера, размера меньшего, не идущего ему, широкие серые штаны и ботинки, больше подходящие к осени, нежели лету. Он тоже казался ей странным. Его разговор – заумный, но не скучный. Улыбка – скромная, но такая открытая и искренняя. А его глаза…Он смотрел на неё так, как не смотрел никто. И когда она поняла это, то только за один лишь его броский взгляд была готова отдать ему своё сердце.

Он постоял на остановке ещё самую малость, продолжая смотреть на уезжавший автобус, который с каждый секундой отдалялся от него всё дальше и дальше, но он смотрел в ту сторону, возможно, в надежде на то, что он вдруг внезапно развернётся и приедет обратно, а из него выскочит Машенька и, улыбаясь, кинется ему в объятия и он больше никогда её не выпустит из них.

Шарыпов оделся. Перекрыв кран с льющийся горячей водой, он посмотрел в зеркало и замер от того, что в нём увидел. Обрюзгший, заросший и его глаза…Они были томными и уставшими. За эти полтора с небольшим года Иван сильно выдохся из-за работы, алкоголя и лжи, в которой погряз. Влюблёно смотря в глубокие пропитанные наивностью и добротой Машины зарницы, он обманывал не только её, но и себя тоже. Это уже давно перестало быть для него «влюблёно», это стало чем – то вроде «нужно» или «приходиться». Но она этого не замечала, а он боялся ей в этом признаться. Оказываясь с Глуховской наедине, Иван Сергеевич почему-то ощущал себя безобидной пугливой ланью и, смотря на Машу, видел в ней опасную тигрицу, готовую накинуться на него и с неподдельным аппетитом сожрать. Он таил перед ней и весь его напыщенный эгоизм куда – то улетучивался.