Читать книгу Я иду тебя искать - Маргарита Анатольевна Смородинская - Страница 1

Всю свою жизнь я борюсь с демонами. С демонами, которые живут внутри меня. Они живут в моей голове и заставляют меня делать плохие вещи. Я понимаю, что это плохо и пытаюсь противостоять им. Пока у меня это получается.

Но когда-нибудь у меня не останется сил, и тогда они выйдут наружу.

***

– Шухер! Бочка идет! – Копытов бросился на своё место, отпрянув от двери.

Класс разбежался по своим местам. Гремели стулья и парты, шуршали пакеты, взлетали над партами ноги двоечников, спешащих на галерку.

Когда Наталья Борисовна Бочкина вошла в класс, все встали по стойке смирно. Наталью Борисовну боялись. В школе её называли «лютой».

Наталья Борисовна грозно окинула класс взглядом, не предвещающим ничего хорошего, и с ненавистью швырнула журнал на стол.

– Здравствуйте! Садитесь, – отчеканила она и, усевшись на стул, открыла журнал.

Класс замер. Двоечники, разместившиеся на задних партах, попытались пригнуться и съежиться так, чтобы стать как можно менее заметными. Лучше бы вообще стать невидимками. На сегодня было задано выучить любимое стихотворение, написанное Маяковским.

– Я надеюсь, все сегодня подготовились к уроку, – Наталья Борисова окинула взглядом класс и, остановившись на Копытове, медленно произнесла: – Мне совсем не хочется 45 минут слушать ваше блеяние, но придётся.

Наталья Борисовна прошлась взглядом по журналу. Класс пригнулся. Всем было страшно первыми выходить к доске.

– Копытов, – словно приговор, объявила Наталья Борисовна.

Копытов поднялся:

– А можно с места?

– Нет. Копытов, ты знаешь правила. Не тяни время. Не хочешь идти к доске, значит, сейчас в журнале будет стоять двойка, – грозно сказала Наталья Борисовна.

Шебакин повернулся к Копытову, поднял два пальца так, чтобы Наталья Борисовна не заметила, и пошевелил ими.

Копытов, словно приговорённый к смертной казни, медленно двинулся к доске. Все молчали, живо представляя себя на месте Вадима.

Копытов встал у доски и, сцепив сзади руки в замок, начал декламировать:

– Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа…

Класс оживился, как будто играл в игру «Море волнуется». И вот после фразы «морская фигура на месте замри» ведущий объявил наконец «море волнуется раз». С задних парт послышались робкие смешки. Девочки, тихони и отличницы, прикрыли рты руками, делая вид, что им вовсе не смешно.

– Ща Бочка из Копыта памятник отольет, – тихо шепнул Кузнецов Суворову.

Суворов лег на парту вниз лицом и затрясся.

Наталья Борисовна медленно повернулась в сторону Копытова и уставилась на него поражающим взглядом. Лицо её пошло красными пятнами.

– Копытов, я не поняла, ты что, смерти захотел?

– Копыто хочет умереть, чтоб ему памятник поставили. Как Пушкину, – выкрикнул с места Кузнецов.

Суворов приподнялся с парты, посмотрел на Копытова, стоящего у доски, и снова упал на парту, затрясшись ещё сильнее.

– А что не так, Наталья Борисовна? – с невинным видом спросил Копытов, незаметно показывая Кузнецову средний палец.

– Два, Копытов, – Наталья Борисовна резким движением нарисовала в журнале двойку. – И дневник на стол. Завтра я жду твоих родителей. Такое поведение и отношение к учебе недопустимо.

Копытов медленно подошел к парте, взял дневник и, подойдя к учительскому столу, положил его на самый краешек.

Наталья Борисовна начертала в дневнике Копытова красной ручкой резолюцию и, хлопнув дневник о стол, резюмировала:

– Ну что ж, продолжим.

Копытов с невозмутимым видом сел на свое место и стал слушать стихи Маяковского, которые все пытались рассказывать с выражением, чтобы не злить Наталью Борисовну. Многие стихи повторялись. Было скучно. «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Какой раз он это уже слышит? Неужели Бочка не понимает, почему большинство выбрало именно это стихотворение? Нет, вовсе не потому что оно такое гениальное. Ответ был прост: это стихотворение – самое короткое из всех опусов, которые накропал Маяковский за свою не очень длинную жизнь. Нет, может, оно и не самое короткое, просто выучить ещё короче никому не позволила совесть, да и у Натальи Борисовны возникли бы вопросы, почему именно на это стихотворение пал выбор. Вот Люська молодец, целую поэму выучила. И как у неё только терпения хватило? Вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь более весёлым, она торчала дома и пыталась запихнуть в свою и без того забитую память эти рваные строчки, написанные Маяковским в каком-то исступлении. Копытов Маяковского не понимал. У него было совсем другое восприятие мира. Он не ломал руки и не разбрасывал пальцы разломавши, его горло не бредило бритвой. Наверное, поэтому он и не поэт. Все поэты немного сумасшедшие: то ли алкоголики, то ли наркоманы. Копытов не мог поверить в то, что такие стихи, какие, например, писал Маяковский, можно написать в нормальном состоянии.

– Я люблю смотреть, как умирают дети.

У доски стояла Наташа Володина. Её голос дрогнул на этих словах.

Да уж, такое нормальный человек точно не мог написать. Копытов поднял голову и стал внимательно вслушиваться в строчки, которые лились из Володиной стройным потоком без запинок и остановок. Володина, как всегда, серьёзно подошла к заданию. Копытов подпёр голову руками.

– Время!

Хоть ты, хромой богомаз.

лик намалюй мой

в божницу уродца века!

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!

От последних строчек по телу Копытова побежали мурашки. Побежали они в самом буквальном смысле. Копытов отчётливо почувствовал их на своём теле. То ли это Маяковский так пронзительно написал, то ли Наташа так проникновенно прочитала, но строчки словно полоснули Копытова ножом по сердцу, оставив кровоточащую рану.

Мы все одиноки. Каждый из нас одинок. Мы окружаем себя друзьями, любимыми, но на самом деле каждый из нас одинок.

Что должно было случиться в жизни человека, который написал: «я люблю смотреть, как умирают дети»? Как такое вообще могло возникнуть в голове? Не важно в каком контексте это было написано. Сами по себе эти слова вызывали ужас. Они заставляли очнуться и задуматься.

Класс молчал. Не скрипели стулья. Не шуршали тетради и учебники. Не слышно было перешёптываний. Наташа тихо села на своё место.

Дальше опять пошла тягомотина. Плохо выученные тексты, монотонное чтение без выражения, лишь бы поскорей отстреляться и спокойно сесть на насиженное место.

Копытов открыл тетрадь по литературе, потихоньку вырвал из неё листок и, написав записку, сложил её и передал на заднюю парту. Сзади Копытова сидели Наташа Володина и Люська Серафимова. Вадим услышал, как зашуршала разворачиваемая записка, а потом Наташкино фырканье. В записке было написано: «Кто идёт сегодня на дело?» и внизу в скобочках: (Кто не идёт, тот ссыкло).

Записка погуляла по классу, вызывая у всех разную реакцию, и вернулась к Копытову. Копытов быстро её развернул и стал читать список. Зачитавшись, Копытов не заметил, как к нему подошла Наталья Борисовна и, резко вырвав у него из рук записку, стала её читать.

– Это что ещё такое? Что это за список? На какое это дело вы собрались?

Класс притих.

– Я вас спрашиваю, идиоты! – загремела Наталья Борисовна.

Повисла гробовая тишина.

– Кто написал записку?

– Я, – сказал Копытов.

– О каком деле идёт речь?

– Да ни о каком, Наталья Борисовна. Это просто шутка, игра такая, – крикнул Кузнецов.

– Я не с тобой разговариваю, – рявкнула Наталья Борисовна. – Копытов, о каком деле идёт речь?

– Вам же Кузнецов сказал, что это просто шутка такая, – сказал Копытов.

– Ну хорошо, не хотите говорить – вам же хуже. Эту записку я покажу директору, вот пусть он и разбирается, что с вами делать, – Наталья Борисовна сложила записку и убрала её в карман.

Наташа зашептала Люське:

– Я же говорила, что это плохая затея.

Люська повернулась к ней и молча кивнула.

Зазвенел звонок.

– На следующем уроке пишем проверочную работу по творчеству Маяковского. Готовьтесь, – прошипела Наталья Борисовна и, схватив со стола журнал, удалилась из класса.

Класс загалдел.

– Сусанин, а ты чего себя в список не написал? Ссышь, да? – крикнул Копытов, обращаясь к Суворову.

– Да иди ты, Копыто, – отмахнулся Суворов.

– А девки у нас вообще все ссыклища, – сказал Копытов, усаживаясь на парту Володиной и Серафимовой.

– Я не собираюсь в ваших дурацких затеях участвовать, – сказала Наташа, поправляя волосы. – Детский сад какой-то, честное слово.

– Вот и я о том же, – ввернула Люська.

– Ты вообще молчи, Люська-п…дуська, – сказал Копытов.

– Дурак, – обиделась Люська.

– Наташка, у меня к тебе деловое предложение, – сказал Копытов, ухмыляясь.

– Какое ещё предложение? – полюбопытствовала Наташа.

– Если ты с нами пойдешь, то я тебе свой х.. покажу.

Наташа закатила глаза и отвернулась от Копытова.

Люська хихикнула. Суворов заржал и начал биться головой о парту.

– Сусанин, мозг вытечет, – крикнул Копытов. – Так что, Наташ, пойдешь? – спросил Копытов, обращаясь к Володиной.

– Да ну тебя, Копытов, с твоими дурацкими шуточками, – отмахнулась Наташа.

– А ты зря, Натах, отказываешься. У Копыта знаешь какой? Ты ещё такого не видела, – подошёл Шебакин.

– А ты-то видел, что ли, Шебакин? – спросила Наташа.

– Шеба у нас – специалист по х..м, – крикнул Кузнецов.

– Ща как тресну, Серый, – Шебакин подскочил к Кузнецову.

– Не, Серый, Шеба не специалист по х..м, а просто х…вый специалист, – крикнул Копытов.

Суворов лег на парту и затрясся.

– Маринка, – крикнула Люська. – Иди сюда, а то всё пропустишь.

Марина, которая сидела в третьем ряду на последней парте, подошла к общему собранию.

– А что тут происходит?

– Да тут у нас Копытов собирается своё хозяйство показать тем, кто с ним на дело пойдет, – сказала Люська.

– Я-то думала, у вас тут правда что-то интересное, – вздохнула Марина Соловьева.

– А тебе разве не интересно, Марин? – ухмыльнулся Копытов.

– Нет, Копытов. Представь себе, это мне вообще не интересно.

– А у нас Соловьева только книжками интересуется, ее х..м не удивишь, – заржал Шебакин.

– Шеба, – ввернул Копытов, – еще неизвестно, что она там за книжки читает. Там, может, мой…, – Копытов помахал рукой возле своего причинного места, – детский лепет по сравнению с её книженциями.

Наташа и Люська прыснули от смеха.

– Дураки, – сказала Марина. – Ну что с вас возьмешь, если ваши интересы выше причинного места не поднимаются. Остается надеяться только на то, что вы это перерастете. – Марина смерила Копытова презрительным взглядом. – Хотя вряд ли.

Копытов фыркнул:

– Фифа какая.

– Маринка, застегни ширинку! – крикнул Шебакин.

Марина покрутила пальцем у виска, посмотрев на Шебакина как на полного идиота, и вернулась на свое место.

У десятого «в» сейчас должен быть последний урок, а потом по домам. Прозвенел звонок, но никто не спешил рассаживаться по партам. Была середина мая. Хотелось думать обо всем, кроме учебы. Хотелось гулять, дурачиться, беситься, влюбляться, но только не учиться.

В класс вошла математичка Надежда Петровна. Следом за ней шла девочка небольшого роста, белокурая, миниатюрная, с кукольным личиком.

– Здравствуйте, ребята, – поздоровалась Надежда Петровна. – Я привела к вам новенькую.

Класс с любопытством уставился на новенькую девочку. Девочки смотрели настороженно, почуяв в ней соперницу, мальчишки – с неподдельным интересом.

Копытов присвистнул:

– А чё на последний урок-то? Где она раньше-то шаталась?

– Копытов, где твое гостеприимство? Так вести себя просто неприемлемо. Что о вас новенькая подумает?

– Лично мне все равно, что она обо мне подумает, – вальяжно сказал Копытов.

– Помолчи, Копытов, – резко осадила его Надежда Петровна. – Девочку зовут Алиса Крылова. Теперь она будет учиться в вашем классе. На последний урок она пришла, потому что сначала её распределили в «а» класс, но там … в общем, вышла накладка и её перевели к вам. Так что прошу любить и жаловать.

– Алиска, пососи мою пиписку! – крикнул Шебакин.

– Шебакин, замолчи! Как тебе не стыдно? Девочка к вам только пришла, а ты вон её как встречаешь. Бессовестный, – сказала Надежда Петровна. – Алиса, не обращай на них внимания. Садись рядом с Суворовым, – Надежда Петровна указала на свободное место рядом с Димой Суворовым.

Алиса прошла за парту и села. Пока она вытаскивала из сумки учебник и тетрадь, Суворов внимательно её разглядывал.

– Сусанин, глаза не сломай! – крикнул Копытов.

Суворов показал ему кулак.

Если бы не появление новенькой девочки в классе, то урок можно было бы считать самым скучным и нудным из всех, что когда-либо были. Время тянулось медленно-медленно за решением скучных, никому не нужных уравнений. Всем хотелось поскорее вырваться на свободу и вдохнуть опьяняющий весенний воздух. Окна хоть и были открыты, в классе стояла духота и пахло пылью.

Звонок показался всем самой лучшей мелодий из когда-либо слышанных. Класс похватал свои сумки и рюкзаки, на ходу засовывая в них учебники и тетради, теряя полусломанные ручки и обгрызенные карандаши.

Надежда Петровна диктовала домашнее задание, но её уже никто не слушал. Спустя полминуты класс опустел. Остались только новенькая Алиса и Суворов. Надежда Петровна вздохнула и, прихватив журнал, вышла из класса.

Алиса аккуратно сложила учебники в сумку и посмотрела на Суворова:

– Слушай, а почему тебя называют Сусаниным, если ты Суворов?

Суворов пожал плечами:

– Сам не знаю. Как-то прицепилось – и всё. Теперь только Сусанин да Сусанин.

Алиса улыбнулась:

– Не люблю прозвища. Люди ведь не собаки, чтобы им клички давать. У каждого есть имя. Тебя как зовут?

– Дима.

– Вот видишь, Дима – очень красивое имя. А то – Сусанин.

– Алис, а ты где живешь?

– На Школьной.

– Ух ты, а я рядом. Хочешь провожу?

– Давай, – согласилась Алиса.

Суворов и Алиса вышли из школы. Народу уже почти не было. Все разбежались. Остались только несколько человек.

– Какая погода хорошая, – сказала Алиса.

– Так весна ведь, – сказал Суворов.

– Обожаю весну.

– Алиса, а ты чего так странно в школу новую пришла, под конец учебного года? – спросил Суворов.

– Так получилось, – коротко ответила Алиса.

– Понятно.

– Дим, а этот Шебакин всегда себя так ведёт? – спросила вдруг Алиса.

– А ты на него обиделась?

– Да нет. Просто.

– Алис, ты на него не обижайся. Он… ну просто он веселый такой. Он не может без своих шуточек. А вообще он безобидный.

– Шуточки у него какие-то… дурацкие… – сказала Алиса.

– Согласен. Но на то он и Шеба. Без него скучно было бы. Хотя, знаешь, Алиса, иногда мне кажется, что за этой его показной бравадой и веселостью скрывается ранимая натура.

Остаток дороги Суворов с Алисой шли молча. У одного из домов Алиса остановилась:

– Ну вот и пришли. Здесь я живу.

– Алиса, слушай, мы с пацанами и девчонками из нашего класса сегодня вечером на дело идем. Ты не хочешь к нам присоединиться?

– А что за дело? – с интересом спросила Алиса.

– Это секрет. Но мы тем самым хотим проверить, на что каждый из нас способен. Помнишь, как Раскольников рассуждал: «тварь ли я дрожащая или право имею?»

Алиса с беспокойством посмотрела на Суворова:

– Вы что, кого-то убить собрались?

Суворов засмеялся:

– Нет, до такой степени мы, конечно, ещё не дошли. Но будет страшно.

– А как же я пойду, если даже не знаю, что там будет? – спросила Алиса.

– Я не могу тебе это рассказать, потому что ты ведь не в нашей компании пока. Неизвестно даже, пойдешь ты с нами или нет. В общем, ты подумай. Это на самом деле интересно. Если надумаешь, приходи в одиннадцать часов вечера ко входу на кладбище.

– Звучит зловеще, – сказала Алиса.

– На деле будет ещё более зловеще, чем на словах, – уверил Суворов Алису.

– А вас родители отпустят в такое время на кладбище? – спросила Алиса.

Суворов непонимающе уставился на Алису:

– А ты думаешь, что кто-то родителям скажет, что на кладбище пойдет ночью?

– А как тогда? Что вы родителям говорить будете?

– Да что-нибудь придумаем, – весело сказал Суворов. – Я, например, скажу, что к Шебе на ночёвку пошёл.

– Ладно, Дим, я подумаю, – сказала Алиса.

– Подумай, Алиса, – сказал Суворов и, многозначительно посмотрев на Алису, добавил: – Я тебя буду ждать.

Алиса посмотрела Суворову в глаза пристальным взглядом. Суворов, не выдержав этого пронзительного взгляда огромных серых глаз Алисы, отвел свои глаза в сторону. Алиса молча отвернулась и пошла в сторону дома.

Она была такая хрупкая, как будто соткана из воздуха. Суворову казалось, что ещё совсем чуть-чуть – и она взлетит в воздух как воздушный шарик. Да он и сам готов был подняться в воздух от странного незнакомого ощущения в животе, казалось, что он наполнился легким воздухом, который вот-вот потянет его в самое небо.

***

– Люсь, ты видела, как Суворов на новенькую смотрел?

Наташа и Люся шли по улице, никуда особо не направляясь, просто гуляли.

– Видела, – нервно ответила Люся. – Не понятно только, что он в ней нашел. Доска доской.

– Да уж,– сказала Наташа. – Ничего интересного. Но кто этих парней разберет?

Суворов нравился Люсе уже давно. Наташа об этом знала. Никакой симпатии со стороны Суворова Люся не замечала, а сама предпринимать в его сторону какие-то шаги боялась. А вдруг он её отвергнет? Сама эта мысль повергала Люсю в тихий ужас. Такого она просто не переживёт. Уж лучше просто молчать и мучиться неизвестностью. Люся периодически изливала душу Наташе. Наташа с пониманием её выслушивала, давала посильные своему возрасту и жизненному опыту советы, заключающиеся в том, что Люся наконец-то должна перестать трусить и признаться Суворову в своих чувствах, и томно вздыхала, тайно мечтая, чтобы у неё появился пылкий воздыхатель. Пылкий воздыхатель в её понимании обязательно должен был курить заграничные сигареты, слушать какую-нибудь крутую модную группу и вообще выглядеть круто, чтобы все девчонки, видя её с новым парнем, молча ей завидовали.

– Вот ведь под конец года мне такую подлянку устроить, – с грустью произнесла Люся. – Не ждали, не гадали. Может, Димка на меня обратил бы внимание наконец, но нет же, приперлась эта…

– Да успокойся ты, Люсь. Может, и не понравилась она ему вовсе. Просто интересно, новенькая ведь. У парней на всё новое всегда глаза загораются.

– Посмотрим, Наташка, посмотрим.

Наташа с Люсей подошли к парку.

– Ну что, Наташ, пойдём в парк? – предложила Люся.

– Пойдём. А что ещё делать? – согласилась Наташа.

Парк этот был – одно название. Его никто не благоустраивал. Краска с ворот, которые служили входом в парк, давно облупилась, и эти ворота больше напоминали не вход в парк, а врата в преисподнюю. Все тропинки, которые пересекали парк во всех направлениях, были беспорядочно протоптаны прохожими. Кругом совершенно бессистемно росли кусты и деревья. Недалеко от входа в парк возвышался заржавевший аттракцион в виде лодочек. Конструкция настолько прогнила и заржавела, что даже приближаться к ней было опасно, но никому до этого не было дела. Рядом с лодочками стояла еще одна ржавая конструкция, которая когда-то была каруселью. Разглядеть в этой конструкции карусель могли только люди, которые при своей жизни застали её в рабочем состоянии или люди, обладающие огромной фантазией. Карусель когда-то представляла собой круг с крышей и сиденьями в виде лошадок, на которых садились ребятишки и весело неслись по кругу. Лошадок уже давным-давно растащили, а крыша и пол сгнили. Всё это представляло довольно жалкое зрелище. Заходя в этот парк, казалось, что ты переносишься на машине времени и попадаешь в Чернобыль. Всё было какое-то заброшенное, ни к чему уже давно не прикасалась рука человека. От мамы Наташа знала, что этот парк —историческое место, на месте этого парка раньше располагалась усадьба каких-то князей. Но никому никакого дела до каких-то там никому неизвестных князей, по всей видимости, не было, поэтому парк постепенно приходил в полный упадок. Иногда Наташа задумывалась об истории этого парка. Она с благоговением представляла, что когда-то очень давно, лет сто назад, по тем же самым тропинкам, мимо тех же самых деревьев прогуливались дамы в пышных юбках с кружевными зонтиками в руках, держа под руку кавалеров. Неужели это на самом деле когда-то было? Наташа подходила к дубу, который выглядел особо старым во всём этом парке, прижималась к нему, гладила ладонью его шершавую кору и думала, что возможно кто-то так же давным-давно прикасался к этому дубу. Ей было странно осознавать, что дуб, впитавший сто лет назад чье-то прикосновение, точно так же впитывает сейчас её прикосновение, а лет через сто какая-нибудь девочка подойдёт к этому же дубу и будет думать про Наташу, не зная ни кем она была, ни как выглядела, представляя её просто мифической дамой из прошлого. Да, да, именно из прошлого. Когда-то и сама Наташа станет прошлым для тех, кто будет жить в будущем. Так же, как её папа, от которого останутся скоро одни только призрачные воспоминания. Человеческая жизнь так коротка. Даже деревья, и те живут намного дольше, они могут жить веками, а человек, дотянувший целый век, – это раритет.

– Наташ, а ты пойдёшь сегодня с пацанами на дело? – спросила Люська.

– Что я там забыла, Люсь? Дура я, что ли, с ними идти? – фыркнула Наташа. – А ты пойдёшь?

– Нет, конечно. Я сначала думала пойти, потому что Димка туда тоже идёт. Но после сегодняшнего… – Люська замолчала.

– И правильно. Нечего там делать. Пусть сами идут. Ещё неизвестно, что из этого выйдет. Вон Наталья Борисовна обещала записку директору показать. И зачем Копытов начал записку по классу гонять? Дурак он, что ли, совсем? А если они там дел каких наворотят? С нас всех потом шкуру спустят.

– Люсь, знаешь что? – помолчав, спросила Наташа.

– Что? – спросила Люся.

– У меня папа заболел. Врачи сказали, что ему недолго осталось.

– Как? – с тревогой спросила Люся.

– Вот так, Люська. Пошёл в поликлинику, а ему там сказали, что всё… И он, главное, не знал, что с ним что-то не так. Пошёл туда, потому что плохо себя почувствовал. Никто не подозревал, что у него смертельное заболевание, – в глазах у Наташи показались слёзы. – Я даже не могу это слово вслух произносить, потому что это… так страшно.

– Натусик, и как же вы теперь? – уголки губ Люси как-то странно опустились вниз, и она стала похожа на грустного клоуна. Люся обняла Наташу. Наташа от проявленной заботы со стороны своей подруги разрыдалась. Люся молчала, просто гладила Наташу по голове, пока её рыдания не стали затихать, перейдя во всхлипывания.

– Я не знаю… не знаю, как мы теперь будем. Как буду я. Я вообще не могу в это поверить. Мне хочется, чтобы это был какой-то плохой сон. Я проснусь, а у нас всё нормально, как прежде, и папа здоров и не умрёт, – сказала Наташа. – Но я прекрасно понимаю, что это не сон, Люська. Я не знаю, как с этим жить. Каждый день видеть папу и знать, что скоро его не станет, – это невыносимо.

Наташа многого не рассказала Люсе. Да и как об этом расскажешь? Как расскажешь о том, как ты целыми ночами напролёт плачешь в подушку, втихаря, чтобы никто не видел и не слышал? Как рассказать о том, как и твоя мать плачет навзрыд, разрывая душу на части? Как рассказать о том, что твой папа ходит погруженный в себя и ни с кем не хочет разговаривать, а когда мама однажды попыталась его утешить, он накричал на неё, а потом заплакал и, хлопнув дверью, закрылся в комнате и два дня потом оттуда не выходил? У Наташи до сих пор в ушах стояли его слова: «Светка, да кому нужны твои утешения? Тебе ни за что меня не понять, даже и не пытайся. Ведь ты-то здесь останешься жить дальше, а я умру. Вот и не лезь ко мне, потому что все твои слова – это лишь пустое сотрясение воздуха. Ты – будешь жить, а я – умру». Как обо всём этом рассказать? Люська всё равно не поймет. У неё никогда никто не умирал. У неё все живы и, слава богу, более или менее здоровы. Ей не понять.

Наташа села на траву, положила рюкзак на колени и уткнулась в него лицом. Люся опустилась рядом и просто сидела и смотрела вдаль. Вокруг жужжали шмели и мухи, пахло травой. Солнце припекало, грея колени, выглядывающие из-под коротких юбок. Мир был слишком хорош, чтобы уходить из него навсегда. Это так несправедливо – умирать, когда так хочется жить, когда вокруг всё благоухает и звенит от счастья. Наташа всхлипнула. Интересно, а как это, знать, что ты завтра умрёшь и больше никогда ничего не увидишь и не почувствуешь? Как это знать, что завтра все проснутся утром, как обычно, примутся за свои повседневные дела, а тебя уже не будет в этом мире? Как это, знать, что ты просто уснёшь и больше никогда не проснёшься? Этот мир больше никогда не распахнёт для тебя свои объятия, ты канешь в пучину небытия, несуществования. Тебя просто больше не будет. И возврата из этого состояния нет. Наташа почувствовала, как по её телу пробежал холодок, несмотря на то, что солнце припекало всё сильнее. Наташа поёжилась. Люся погладила Наташину ногу.

– Наташ, ты вся в мурашках. Ты что, замерзла?

Наташа непонимающе посмотрела на Люсю, потом на свои ноги. Они и в самом деле были покрыты мурашками. Наташа обняла свои колени.

– Я не знаю, Люська. У меня сейчас такие мысли в голове. Даже не думала, что такие могут быть. Весь мир как будто покрасили чёрными красками. Я не верю, что смогу теперь когда-нибудь чему-то радоваться.

***

Копытов, Кузнецов, Шебакин и Лысенко вывалились из школы. Рюкзаки полетели на газон. Туда же полетели пакеты со сменкой. Дурацкие правила не позволяли приходить в школу без сменки, даже несмотря на то, что погода была идеальная и испачкать пол было просто невозможно. С утра при входе в школу стояли дежурные и проверяли у каждого сменку. Если сменки не было, отправляли домой. Никакие ухищрения не помогали, потому что дежурные про них знали, а рядом еще обязательно стоял кто-нибудь из учителей и зорко следил за процессом проверки. Поэтому приходилось таскать с собой ненавистную сменку даже в теплое и сухое время года.

– Да здравствует свобода! – закричал Копытов.

– Ура! – подхватили остальные.

– Слушай, Лысый, а ты на дело точно идёшь? – спросил Копытов.

– А я пока ещё думаю. Чисто теоретически это дело, конечно, интересное, но надо брать в расчет риск, которым мы все себя подвергаем, – сказал Лысенко.

– Лысый, ты давай прикидывай быстрее, а то без тебя всё пройдет. Пропустишь такое событие, – сказал Шебакин.

Ребята подхватили рюкзаки и пакеты со сменкой и зашагали подальше от школы. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

– Пацаны, – сказал Лысенко. – Я бы на вашем месте не стал брать с собой девчонок, потому что они все такие трёпла. Сегодня сходим – завтра весь посёлок будет знать про наши дела.

– Вот лично я с ним согласен, – подхватил Шебакин. – Бабы – это зло.

– Как говорится, шерше ля фам, – ввернул Лысенко.

– Во-во, – сказал Шебакин.

– Так ведь позвали их уже, – сказал Кузнецов. – Куда теперь от них деваться?

– Да не пойдут они, пацаны, – сказал Копытов. – Вы список вообще видели? Все зассали.

– А если припрутся? – спросил Кузнецов.

– Давайте решать проблемы по мере их поступления, – сказал Копытов.

Лысенко наклонился, чтобы завязать развязавшийся шнурок на кроссовке. Копытов подскочил к нему сзади и отвесил ему пинка.

– Копыто, я тя ща урою! – заорал Лысенко.

Кузнецов и Шебакин заржали.

– Лысый, ты сначала очки сними, прежде чем урывать-то будешь, а то ненароком разобьются, как до дома-то добираться будешь? В первую канаву упадёшь, – орал Копытов.

Лысенко подскочил к Копытову сзади, запрыгнул ему на спину, обхватив коленями живот, и начал его душить.

Шебакин с Кузнецовым загибались от смеха.

– Лысый-то, Лысый-то разъярился, – кричал Шебакин. – Щас он Копыто оприходует.

– Я сейчас тебя оприходую, Шеба, – крикнул Лысенко, не отпуская Копытова.

Шебакин скрючился от смеха.

Немного успокоившись, ребята продолжили путь.

– Слушайте, пацаны, а где Сусанин? – спросил Кузнецов.

– Ой, и правда, Сусанина нет, – сказал Шебакин. – Наверное, новенькую в болото повёл.

– Вы видели, как он на неё сегодня пялился? – заметил Кузнецов. – Я думал, у него глаза выпадут.

– Да это весь класс заметил, – сказал Копытов. – Не ты один такой внимательный. – Серафимова, наверное, уже позеленела от злости. У неё ж теперь конкурентка появилась.

– Да ну, – отмахнулся Шебакин. – Чё там за конкурентка? У Серафимовой хоть подержаться есть за что. У неё сиськи, никак, третий размер, а эта… мосол ходячий.

– На вкус и на цвет, как говорится, товарища нет, – сказал Лысенко. – Мне, например, Алиса понравилась.

– Ну всё, – заржал Копытов. – У Лысого с Сусаниным теперь война. Они теперь, как рыцари, на копьях сражаться будут из-за новенькой.

– Да ну тебя, Копыто, – обиделся Лысенко. – Никто ни с кем сражаться не собирается. Я сказал, что она ничего. Но не до такой степени, чтобы из-за неё драться с кем-то. Это вам всё сиськи да жопы подавай, а девушка… в девушке должна быть загадка.

– В девушке должны быть сиськи, Лысый, – сказал Копытов. – А всё остальное – лишнее.

– Да дебилы вы. Чё еще сказать? – махнул Лысенко рукой, как бы прекращая разговор.

– Серый, ты козла-то нашёл, а? – спросил Шебакин Кузнецова.

– Нашёл, обещал же.

– Всё принесешь, как требуется?

– Зуб даю, – сказал Кузнецов и щелкнул ногтем по переднему зубу.

– Замётано, – сказал Шебакин. – Ну по домам тогда? В одиннадцать на кладбище?

– Давайте, пацаны, – сказал Копытов и пошел в сторону своего дома.

Все остальные тоже разошлись в разные стороны.

***

Клава стояла в цеху на бутылках. «Господи, – думала она. – Да когда же это кончится?» Бутылки мелькали перед её глазами неровными рядами. Изо дня в день одно и то же. От монотонного движения конвейера начинала кружиться голова, глаза болели. Ноги от постоянного стояния то ли деревенели, то ли становились ватными – было уже не разобрать. Даже мысли как будто куда-то пропадали из головы, усыплённые движением бутылок. Шлёп – акцизная марка на движущейся бутылке. Шлёп – вторая. Акцизные марки были нововведением. Раньше никаких марок на водку не клеили. Стояли себе бутылки в магазинах без всяких там марок, а тут вот нате, марки надо клеить. Надо было успевать, чтобы на каждую проходящую мимо бутылку была наклеена марка. К концу конвейера все бутылки должны были попасть промаркированными. Перед Клавой на конвейере стояли еще Оксана, Валя и Таня – молодые девчонки, только со школы. Так как Клава стояла последняя, то на все проходящие мимо нее непроклеенные бутылки она обязана была шлёпнуть марку иначе бутылки к концу конвейера придут непромаркированными. Ей казалось, что бутылок без марок слишком много, если учесть, что перед ней стоят целых три человека. Такое впечатление, что они вообще не работают, а просто треплются языками. Клава злобно посмотрела в сторону филонящей троицы. Точно, стоят, еле шевелятся, будто парализованные. Другое дело она, у нее руки летают туда-сюда. Она даже думать не успевает. Все движения доведены до автоматизма.

Из задумчивости Клаву вывел голос начальницы ОТК Людмилы Анатольевны.

– Клавдия, это что такое? – Людмила Анатольевна ткнула в лицо Клавы бутылку с наклеенной акцизной маркой.

Клава взглянула на бутылку. Марка была наклеена криво.

– Кто так клеит? Да за такое руки надо оторвать. Такое впечатление, что вы тут водочными парами надышались или вообще где-нибудь хряпнули, пока никто не видит. Клеят кое-как, а потом переклеивай за ними. Да вы вообще видели, сколько у меня там брака?

– А вы чего на меня кричите? Я тут одна, что ли, клею? – разозлилась Клава. – У меня все марки ровно приклеены. Это вы вон той троице претензии предъявляйте.

– Я их всем предъявляю, – заорала Людмила Анатольевна. – Вы сюда работать пришли, а не баклуши бить. Если что-то не устраивает, вас тут никто не держит. На ваше место желающих очередь во весь посёлок выстроится. В общем, там целый штабель брака стоит. И вы его сейчас переклеивать будете, – закончила Людмила Анатольевна.

Клава со злостью шлепнула очередную марку на проезжающую мимо бутылку и искоса посмотрела на троицу. Девчонки как ни в чём не бывало продолжали весело щебетать.

Во время обеда Клава пошла в раздевалку, которая одновременно служила и столовой. Посередине между шкафчиками, в которые рабочие вешали свою одежду, тянулся длинный деревянный стол, по обе стороны от которого стояли такие же длинные лавочки. Все садились за этот общий стол и вытаскивали свою еду, которую приносили в банках или пластиковых контейнерах. Разогревать еду было негде. Ни микроволновок, ни духового шкафа в цеху не было. Клаву научили одной хитрости. Приходя на смену, она первым делом ставила банку с едой на батарею, так что к обеду её еда всегда была горячей. Минус этого приспособления был в том, что в теплое время года, когда отопление отключали, еду приходилось есть холодной.

Молча съев холодные пельмени, Клава вернулась в цех. Через минуту прибежала Людмила Анатольевна:

– Бутылки закончились. Пока не привезли, поэтому все идут на коробки.

– Ну … твою мать, – выругалась Клава. Стоять на коробках никто не любил. Коробки для бутылок привозили в разобранном виде, просто сплюснутые картонные листы. Нужно было из этих картонных листов формировать коробки, в которые потом загружали готовую продукцию. Пыль от коробок стояла такая, что к концу смены казалось, что легкие твои настолько ею забиты, что из них самих смело можно вырезать коробки.

К концу смены Клава была вымотана и морально, и физически. Ей хотелось одного – просто рухнуть в постель. Но надо было еще зайти в магазин купить что-нибудь для мужа и сына. Купит куриных окорочков, кинет их на сковородку. Пусть едят. Для кулинарных изысков у Клавы не было ни времени, ни сил, ни денег. На заводе в последнее время зарплату выдавали натурпродуктом, а не деньгами. Собственник предпочитал расплачиваться молочкой и хлебобулочными изделиями, так что выбор рациона питания в семье Клавы был строго ограничен. «Слава богу, что не водкой выдаёт. И на том спасибо», – подумала Клава. Время было такое, что и пожаловаться было некому. Вот и приходилось питаться молочком, кефирчиком и сметанкой вприкуску с булками и пирожными.

Так что куриные окорочка – это, если можно так выразиться, праздник живота.

Положив в сумку пакет с тремя бледными худыми окорочками, Клава вышла на улицу.

– Девушка, а у вас сегодня, я смотрю, праздник? – немолодой мужчина лет сорока пяти на вид кивнул на сумку Клавы. Несмотря на то, что на улице было тепло, даже жарко, одет он был в толстую вязаную кофту на пуговицах, причём все пуговицы были застёгнуты.

– Вы что, издеваетесь? – нервно спросила Клава, но про себя отметила, что мужчина назвал её «девушкой», а так её уже давно никто не называл.

– С чего вы взяли? – с недоумением спросил мужчина.

– Окорочка – это, по-вашему, праздничное блюдо?

– Сейчас такое время, что окорочка – это не просто праздничное блюдо. Это блюдо, которое мало кто может себе позволить.

Клава усмехнулась:

– А вы кем работаете?

– Я в школе веду кружок по шахматам.

«Господи, только этого мне не хватало», – подумала Клава.

– Понятно, – вслух сказала она.

– Может, познакомимся? – предложил мужчина.

– Я вообще-то замужем, – отрезала Клава. Но по какой-то непонятной ей самой причине Клаве не хотелось заканчивать разговор с этим мужчиной. Если бы её спросили, что её в нём привлекло, она и сама не знала бы, как ответить на этот вопрос.

– Я же вас не в постель зову. Просто хочу познакомиться, – улыбнулся мужчина.

– Меня Клава зовут, – сказала Клава.

– Какое у вас редкое имя, – сказал мужчина. – А меня зовут Андрей.

– Очень приятно, – сказала Клава.

– Вы позволите вас проводить? – поинтересовался Андрей.

– Почему бы и нет? – сказала Клава. Она поправила прическу и выпрямила спину, чтобы казаться выше и увереннее в себе. Она должна была своим видом показать, что знает себе цену, что не кидается на первого мужика, который оказал ей знаки внимания, что не одичала от отсутствия любви и комплиментов, что её не так-то просто заманить в постель. Ей было немного неудобно за одежду, в которую она была одета, за бесформенную юбку невыгодной длины ниже колена, которая уродовала её ещё в общем-то вполне привлекательную фигуру, за стоптанные балетки, в которых так удобно было ходить на работу. Всю смену ей приходилось стоять на ногах, поэтому в обуви для неё главное было удобство. Простоять весь день у конвейера на каблуках было практически невозможно. Под конец рабочего дня она бы просто рухнула. Да и кто же знал, что сегодня её будет провожать такой мужчина? Если бы она это знала, то уж, конечно, оделась бы поприличнее. Да нет, даже не поприличнее, пособлазнительнее. Хотя… обратил же он на неё внимание даже и в таком виде, значит, разглядел в ней что-то такое, чего другие не замечали. Клава приосанилась. Что ни говори, а почувствовать себя женщиной, которая нравится мужчинам, было приятно.

С мужем, за которого она вышла замуж, в общем-то, по любви, всё уже давно закончилось. Они жили с ним как соседи. Никаких эмоций он в Клаве не вызывал. А ей до сих пор хотелось утонуть в чьих-нибудь глазах и потерять голову от любви. Но пока не находилось ни тех, кто бы потерял голову от Клавы, ни тех, от кого потеряла бы голову она сама.

А тут мужчина, да еще какой, провожает её до дома. И раз он сумел разглядеть в ней что-то интересное в том виде, в котором она возвращалась сейчас с работы (а была она уставшая и замотанная до крайности), то когда он увидит её во всеоружии, накрашенную, с красивой прической и в сексуальной одежде, он сойдет с ума. Клава погрузилась в свои мечты, представляя, как она идет в магазин женского белья и выбирает там самое красивое и дорогое, такое, от которого любой мужчина потерял бы не только дар речи, но и способность держать себя в руках.

Подойдя к дому, в котором она жила, Клава остановилась и посмотрела на Андрея:

– Вот мы и пришли.

– Жаль. Я бы мог идти вот так с вами вечно, – сказал Андрей. – Надеюсь, что мы с вами ещё увидимся?

– Я не знаю, – замялась Клава, которой на самом деле хотелось сейчас только одного: чтобы Андрей спросил у нее номер телефона или назначил ей свидание. Она бы, конечно, сначала для приличия поломалась (так полагается, и экспериментировать не стоит), но потом согласилась бы.

– А вы хотите со мной ещё увидеться? – прямо спросил Андрей.

Клава, не ожидавшая от мужчины такого прямого вопроса, стушевалась. Знакомство – это ведь своего рода игра, у которой есть свои правила, и раскрывать сразу все свои карты в этой игре не принято. Андрей сейчас шёл ва-банк, но Клава вовсе не хотела так рисковать. Она была игроком осторожным.

– Вы так сразу… такие вопросы задаёте…

Андрей засмеялся:

– А что такого я спросил? Обычный вопрос.

Клава помолчала, обдумывая ситуацию, в которой она оказалась.

– Давайте как-нибудь встретимся, – тихо сказала она, уже предвкушая, как она будет рассказывать Ленке о своём новом знакомом.

– Хорошо, – сказал Андрей. – Я сам вас найду. До свидания.

Отойдя несколько шагов от Клавы, Андрей остановился, повернулся в её сторону и сказал:

– Клава, вы очень красивая.

Клава готова была броситься за ним, чтобы продиктовать ему номер своего телефона, сама назначить ему свидание и вообще сделать так, чтобы поскорее вновь увидеть этого мужчину, но правила приличия не позволяли ей это сделать, поэтому она стояла, молча глядя вслед удаляющемуся Андрею, и кусала губы.

Дома её ждал Вадим, который сидел за столом и пил молоко, закусывая его булкой.

– Привет, ма, – крикнул он, услышав звук открывающейся двери.

– Как ты узнал, что это я, Вадь? – спросила Клава.

– А вы с папой дверь по-разному открываете. Вас не спутаешь, – сказал Вадим.

– Понятно, – сказала улыбающаяся Клавдия.

– Мам, а ты чего это сегодня такая весёлая? – спросил Вадим.

– Да так, просто настроение хорошее. Погода-то вон за окном какая, – весело ответила Клава.

– Так она всегда такая, – сказал Вадим и уставился на мать, продолжая жевать булку. – Ма, чё-то молоко какое-то странное, как будто прокисло.

– Ну-ка дай попробую, – сказала Клава и взяла стакан из рук Вадима. Попробовав молоко, она поморщилась. – Оно испортилось. Ты зачем же его пьешь, Вадик?

– Так я ж не знал, что оно испорченное. Есть-то хочется. Теперь мне хана, – сказал Вадим.

Клава подошла к раковине и вылила туда остатки молока.

– Хана не хана, а в туалете посидеть придётся, – сказала Клава.

– Ма, – завыл Вадим, – Какой туалет? Я сегодня к Шебе на ночёвку собрался.

– На какую ещё ночёвку? – заволновалась Клава. – Что-то я первый раз об этом слышу.

– Ма, ну как первый раз? Я тебе ещё на прошлой неделе об этом говорил.

– Да? Не помню, – сказала Клава. – Совсем я уже замоталась с этой работой. Вадик, окорочков пожарить?

– Ма, какие окорочка? Я тут молочка твоего свеженького напился. Если я ещё и окорочками его закушу, я у Шебы из туалета нет вылезу.

– Ну как хочешь, сынок, – сказала Клава. – Я тогда только на папу пожарю.

Клава захлопотала около плиты, выкладывая окорочка на сковородку и обильно заливая их подсолнечным маслом.

– Как в школе дела? – спросила Клава.

– Да нормально всё. К нам сегодня новенькую привели.

– Новенькую? – удивилась Клава.– Конец года ведь уже.

– Я и сам удивился. Так её ещё и на последнем уроке привели, – сказал Вадим.

– Надо же, – Клава покачала головой. – И как она? Ничего?

– Да обычная девчонка. Ничего интересного… – сказал Вадим.

– Ты к Славе во сколько собираешься?

– В половине одиннадцатого пойду, – сказал Вадим.

– А что так поздно? – удивилась Клава.

– Да мне ещё уроки надо кое-какие доделать… – быстро сказал Вадим и, взяв из хлебницы ещё одну булку, пошёл в свою комнату.

Закрыв дверь на замок, Вадим полез под кровать и извлёк оттуда увесистый том в кожаном переплете, такой старый, что он уже чуть ли не рассыпался у него в руках. Книга была очень пыльная. Вадим чихнул. Бросив книгу на кровать, Вадим полез в тумбочку и достал оттуда пакет. Упаковав книгу в пакет, Вадим снова убрал её под кровать. Если мать увидит это, ему придётся туго. Такие книги нормальные люди у себя в квартирах не держат.

Мать Вадима втихаря почитывала «SPEED-инфо», «Жёлтую газету» и прочую муру, в которой печатали истории про инопланетян, какие-то безумные эксперименты, проводимые над людьми, и прочие невероятные истории, в которые нормальный человек ни за что бы не поверил, но Клава верила каждому слову. В её понимании, если что-то напечатали в газете, значит, это чистая правда. Хоть как-то проанализировать любую статью из этих дешёвых газет ей даже в голову не приходило. Эти газеты Клава прятала от Вадима, а вечерами рассказывала мужу очередную «желтую» историю, вычитанную ей в газетёнке. Вадим о существовании этих газет знал и даже сам из любопытства их почитывал, пока мать была на работе, но ни единому слову не верил.

Эту книгу Вадим нашёл в старой заброшенной церкви, когда они лазили туда на разведку вместе с пацанами. Церковь эта была очень старая и сильно разрушенная. На её стенах росла трава и даже небольшие деревца. Ни окон, ни дверей в ней не осталось. Окна были заколочены досками, разбухшими от влаги. В своё время церковь была полностью разграблена. Вадим с пацанами ходил туда не для того, чтобы найти там что-то, на это они даже и не надеялись. Им просто интересно было побродить по разрушенному зданию. Стены были настолько старыми, что при малейшем прикосновении к ним осыпались.

Вадим, отделившись от группы, спустился вниз по хлипкой лестнице, ведущей, по всей видимости, в подвал. Дверь была сорвана с петель и валялась рядом со входом. Вадим посветил фонариком внутрь, чтобы проверить, насколько безопасно было туда заходить. Не увидев ничего, угрожающего его физическому здоровью, Вадим осторожно вошел внутрь. Там было сыро и пахло плесенью. Сырость была не только под ногами, она ощущалась даже в воздухе. Зайдя в подвал, Вадим почувствовал, как футболка его, мгновенно пропитавшись влагой, неприятно облепила тело. Вадим потрогал стену. Она была покрыта влажным шершавым мхом.

Вадим медленно продвигался вглубь подвала. Кругом было нагромождение старых полуразвалившихся деревянных скамеек. Почему эти скамейки до сих пор отсюда не вынесли, оставалось загадкой. Скорее всего, на этих скамейках когда-то сидели люди, приходившие сюда послушать службу или проповедь. Вадим точно не знал, как назывались эти мероприятия, поэтому мог только догадываться. Он, как и все его друзья, был далёк от религии. Церковь не вызывала в нём религиозного благоговения. Она была для него всего лишь зданием, таким же, как и тысячи других. Вадиму приходилось перелазить через скамейки, чтобы продвигаться дальше. Наступив на очередную скамейку, Вадим услышал резкий хруст, и его нога оказалась зажатой между прогнившими досками. Пытаясь освободить ногу, Вадим зацепился за гвоздь. Оставив глубокою борозду в его ноге, гвоздь распорол джинсы от колена до самого низа. Освободив наконец ногу, Вадим увидел плачевное состояние своих джинсов. Мать по головке его за это не погладит. Деньги доставались сейчас с трудом, и покупка одежды была непозволительной роскошью.

Дойдя до конца подвального помещения, Вадим увидел у стены скамейку, которая по размерам была явно больше, чем все остальные валявшиеся вокруг. Рядом со скамейкой валялась старая деревянная игрушечная лошадка-качалка. Откуда она тут взялась? Вадим осторожно взял её в руки. Она была шершавой, краска на ней почти вся облезла. А ведь когда-то на ней качался какой-нибудь шаловливый мальчуган со светлыми кудряшками. Вадим невольно улыбнулся, представив эту умильную картину. Судя по виду лошадки, она была очень старой, так что сейчас этого мальчугана или давно уже нет на свете, или он старый дряхлый старик, который в скором времени его покинет. Вадим аккуратно положил лошадку на пол и сел на середину скамейки. Хрясь – и он оказался сидящим на полу – скамейка под ним проломилась. Вадим почувствовал, что сидит не на полу, а на чём-то помягче. Поднявшись, он посмотрел на то место, куда только что рухнул со скамейки. Под скамейкой лежала книга, старинная, такая, какие Вадим видел только на картинках.

Вадим протянул руку, чтобы достать книгу. И тут произошло что-то странное. Рука Вадима вдруг ни с того ни с сего начала расти. Она росла и росла, заполняя собой всё поле зрения и одновременно удаляясь от него. Вадим видел, как его рука прошла сквозь стены церкви и оказалась снаружи, но расти и удаляться не перестала. Рука дотянулась до самого края Вселенной на много-много световых лет. Вадим чувствовал, что это всё ещё была его собственная живая рука, но одновременно она казалась ему поистине космической, настоящей рукой Бога. Эти ощущения были настолько необычными, настолько непохожими на всё испытанное им ранее, что он бы даже не смог описать всё, что он ощутил. Единственное слово, которое потом приходило ему на ум, это «божественно». А ещё Вадим осознал, что когда это случилось, то пространство и время вокруг него как будто вдруг искривились, и те физические законы, к которым он привык в этом мире, вдруг перестали работать, подчинившись каким-то другим.

Потом ощущение резко пропало, так же, как и появилось. Просто вдруг Вадим моментально почувствовал, что его рука – это снова всего лишь обыкновенная рука. Она поднёс её к лицу и внимательно рассмотрел. С рукой было всё в порядке, она ничуть не изменилась после космического путешествия. Это была его обычная рука, с которой он был знаком уже пятнадцать лет.

Вадим снова потянулся за книгой, на сей раз с опаской, но на этот раз ничего не произошло. Он вытащил её из-под скамейки и посветил на неё фонариком. Книга была очень большая, в черном кожаном переплете, с большой металлической застежкой сбоку. Вытерев пыль, которая толстым слоем лежала на книге, Вадим прочитал её название, и у него сперло дыхание. Вот так находка! Найти такую книгу – такого ни один из его товарищей в самых своих смелых фантазиях вообразить не мог. На обложке книги старинным шрифтом было написано «Некрономикон». Держа книгу в руках, Вадим чувствовал лёгкую вибрацию. Но он не понял, что это было: то ли у него дрожали руки от возбуждения, то ли это дрожала земля под его ногами.

Беги отсюда, Вадим, пока не поздно. Уноси отсюда ноги.

Сначала Вадим даже не поверил в то, что увидел. Слишком это было неправдоподобно. Такое только в ужастиках происходит. Но вот же она, книга. Не верить своим глазам Вадим не мог. Со зрением у него всегда всё было в порядке. Хотя, учитывая то, что он сейчас пережил, он слегка начал сомневаться в адекватности своих органов восприятия действительности. Вадим бережно прижал книгу к груди и начал выбираться из подвала. Испытать второй раз то, что он испытал только что, ему не хотелось, даже несмотря на то, что ощущения ему понравились. Но кто знает, к чему это может привести впоследствии. Вдруг его на самом деле утянет в какие-нибудь бескрайние космические пространства, и он будет вечным скитальцем космоса в полном одиночестве? От этой мысли Вадим похолодел и почувствовал, как внутри живота у него всё скрутилось в тугой узел. Нет уж, такая перспектива его не прельщала.

Кузнецов, Суворов, Шебакин и Лысенко, когда увидели находку Вадима, сначала онемели от нахлынувших эмоций. Потом каждый потрогал книгу, как бы пытаясь поверить в то, что она настоящая, а не плод их больного воображения.

Лысенко вообще ходил вокруг этой книги как кот вокруг сметаны.

– Копыто, а ты что с этой книгой делать планируешь? – спросил он, теребя пальцами футболку от волнения.

– Домой возьму, – ответил Вадим.

– А, может, мне отдашь? – спросил Лысенко. – Тебе-то она зачем? Что ты с ней делать будешь?

– Я найду, что с ней делать, – сказал Копытов, прижимая книгу к груди.

– Копыто, ну не жлобись. Ты и читать-то толком не умеешь. Я тебе за неё что хочешь, – канючил Лысенко.

– Лысый, отвали. Сказал, не дам, значит, не дам. Книгу я нашёл, значит, она моя.

– Копыто, да всё равно «Некрономикон» этот – чистая выдумка. Каждый дурак знает, что его не существует на самом деле. Его Лавкрафт выдумал. Так, что всё, что в нем написано, полная брехня.

– Ну и зачем тебе эта брехня, Лысый? – вскинулся Вадим, оскорбленный словами Лысенко.

– Мне для интереса, потому что я читать люблю. А ты эту книгу через неделю потеряешь – и всё. Вообще это величайшая несправедливость века, что эту книгу ты нашёл, а не я.

Вадим отмахнулся от Лысенко и продолжил идти дальше.

Лысенко всю дорогу ныл, выпрашивая книгу у Вадима, но тот был непреклонен. Совершить такую находку и просто так её кому-то отдать было, по мнению Вадима, верхом глупости.

Дома он никак не мог отойти от книги, сидел около нее, листал, разглядывал, гладил, даже нюхал. Книга пахла пылью, ржавчиной, плесенью и старостью. Но этот запах казался Вадиму лучшим запахом в мире, потому что это был запах тайны.

Вадим обратил внимание, что в книге очень красивые рисунки. Тот, кто их рисовал, очень старался и был хорошим художником. Такой старательности, с которой были выписаны даже мельчайшие детали рисунков, можно было только позавидовать. За этими линиями и штрихами чувствовалась рука настоящего мастера своего дела. Вадиму почему-то казалось, что то, что рисовали в те далёкие века, когда была написана эта легендарная книга, – это максимум наскальная живопись в виде человечков, состоящих из палочек и кружочков, одним словом нечто в стиле наив, а тут такое. Даже сейчас не все художники смогли бы нарисовать так, как художник, работавший над этой книгой. А может, он даже и не один был? Может, тут трудилось сразу несколько мастеров? Во всяком случае все они очень сильно постарались.

В книге очень часто попадался рисунок какой-то загадочной чёрной птицы. Ворона не ворона, вообще не понятно кто. Для вороны слишком большая, да и не совсем на неё похожа, только тем, что тоже такая чёрная. Эта птица, мелькающая со страницы на страницу, вызывала у Вадима какое-то неприятное тревожное чувство. Он бы и сам не смог объяснить, чем ему не понравилась эта птица, но она его напрягала. Как только попадалась страница с нарисованной птицей, Вадим старался поскорее перелистнуть её. Что же его так пугало? Взгляд – наконец понял он. Птица смотрела прямо на Вадима, даже не прямо на него, а заглядывала в его душу. Во всяком случае, ему так казалось. Это было полным бредом, но Вадиму показалось, что эта птица знает о нём всё, что он не сможет скрыть от неё ничего, никаких своих плохих поступков и мыслей, и от этого его бросало в дрожь. Ему хотелось поскорее перевернуть страницу, чтобы только не видеть этого всепроникающего взгляда, который прямо кричал: «Я всё знаю про тебя, Вадим! От меня ничего не скроешь, даже не пытайся. Я знаю, какой ты есть на самом деле».

Как художнику удалось нарисовать глаза у этой птицы такими живыми? Это просто немыслимо. Вадим первый раз видел такой реалистичный рисунок. Обычно на картинах даже самый пронзительный взгляд все равно воспринимаешь лишь как рисунок, но тут… Тут было что-то другое. Вадиму казалось, что они на самом деле живут как будто отдельно от птицы, они… следят за ним, они оценивают его. Эти глаза на самом деле были живыми.

Вадим прятал книгу в своей комнате под кроватью, а по вечерам доставал и читал ее. То, что в этой книге было написано, казалось Вадиму таким невероятным и потрясающим, что было совершенно не удивительно, что одним из вечеров его посетила идея провести эксперимент. Он не верил в то, что там было написано, но все-таки где-то в глубине его души шевелился какой-то червячок и шептал: а вдруг? а вдруг всё это правда? Но, не проверив, никогда не узнаешь. Ему выпал такой уникальный шанс, который вообще мало кому в этой жизни выпадает. В его руках были знания, которые могли перевернуть с ног на голову всё представление о мироздании, и не воспользоваться этими знаниями было настоящим преступлением.

Вадим знал, что то, что сказал про «Некрономикон» Лысенко, – чистая правда. Но вдруг всё же это было заблуждение, и «Некрономикон» на самом деле существует? Вдруг он сейчас нашёл тот самый «Некрономикон», который искали не одно тысячелетие? Эта мысль пьянила и окрыляла. Ведь это значило, что он мог стать всемогущим. Вот только бы ещё знать, как воспользоваться знаниями, которые скрывал этот магический фолиант.

Когда Вадима первый раз посетила мысль, что ведь он может попробовать сделать то, о чем упоминается в этой книге, он даже немного испугался. Откуда в его голове вообще взялась эта мысль? Она была какой-то странной, чужеродной, как будто её воспроизвёл не его мозг, а её внедрили откуда-то извне. Вадим отмахнулся от этой мысли, но она вовсе не хотела его покидать. Она сверлила его и разъедала, как бы говоря, что пока он не сделает то, о чём думает, она не даст ему покоя. И вот однажды Вадим решился: попытка, как говорится, не пытка. Да и скорее всего ничего не получится, потому что всё это полная ерунда, так что и бояться нечего. Но где-то в глубине души Вадим надеялся и боялся одновременно того, что всё может получиться.

Вадим прекрасно понимал, что один он с этим просто не справится. Нужно было брать сообщников. Но навряд ли кто-то согласится, зная, какому риску он будет подвергнут. Вадим решил, что говорить всю правду не стоит. Вот полуправда – самое то. Подростки любят всякие рисковые предприятия. Можно сыграть на врождённом человеческом любопытстве. Но говорить о том, что будет происходить на самом деле, Вадим не будет. Пусть воспринимают это дело как глупую шутку, как развлечение, как способ пощекотать нервы. А пощекотать нервы подростки любили.

У Шебакина дома был видеомагнитофон, и Вадим часто вместе с другими пацанами приходил к нему домой смотреть ужастики. Насмотревшись вечером «Живых мертвецов», «Лепрекона» и «Серебряной пули», они потом добирались домой, шугаясь малейшего звука, малейшей промелькнувшей тени. За каждым кустом им мерещились монстры, которые только и ждали, как бы на них напасть, а в каждом прохожем они видели мертвеца, восставшего из могилы. Но это их не останавливало, и в следующий раз они так же с замиранием сердца спешили к Шебакину смотреть очередной фильм, который купили на каком-нибудь рынке или в ларьке его родители, которые занимались мелкой предпринимательской деятельностью и у которых всегда мало-мальски водились деньги на непритязательные развлечения.

Вадим вспомнил, как однажды во время просмотра очередного ужастика, когда действие фильма было в самом разгаре, заставляя мальчишек сжиматься от страха в ожидании страшных моментов, во всём посёлке отключили свет. Просмотр фильма был сорван. Пришлось расходиться по домам. Эту дорогу домой Вадим запомнит на всю жизнь. Выходили из тёмного подъезда парни все вместе и было еще не так страшно, но потом добираться до своего дома и заходить в темный подъезд своего уже вроде до боли знакомого дома Вадиму пришлось одному. Только тогда он понял, что его дом вовсе не родной и приветливый, а самый что ни на есть зловещий. Сердце у Вадима бешено колотилось и, когда он наконец со всей силы захлопнул дверь своей квартиры и быстро два раза повернул замок, его ноги не выдержали, и он прямо в прихожей около двери сполз по стенке на пол. Да, тот раз он запомнит на всю жизнь.

Вадим рассказал всем, что хочет пойти на дело, но в излишние подробности вдаваться не стал. Сказал, что подробности растолкует на месте. Многие заинтересовались сразу. Некоторые струсили. Девчонок Вадим тоже позвал, но больше ради развлечения, чтобы посмотреть, как они будут трястись от страха и визжать как сумасшедшие. Вадим прекрасно понимал, что для девчонок даже просто поход на кладбище ночью – уже настоящий подвиг.

Как Вадим понял из списка, который получил после того, как пустил записку по классу на уроке литературы, девчонки в самый последний момент перепугались и идти на кладбище отказались, хотя изначально были такие, которые заинтересовались делом, которое он предложил. Тем лучше, меньше будет проблем. Правильно сказал Лысенко: девчонки только создают лишние проблемы. А ему проблемы не нужны.

Дождавшись, когда часы покажут половину одиннадцатого, Вадим достал пакет с книгой из-под кровати, надел старые кроссовки и выбежал из дома. Мать уже спала, а отец ещё не пришёл, поэтому он был избавлен от кучи напутствий и наставлений, что ему нужно было сделать и чего ему делать ни в коем случае не следовало. И на том спасибо.

Вадима всегда поражала эта черта в родителях, им всегда казалось, что они всё знают лучше него: что ему одевать, с кем дружить, чем заниматься, на кого пойти учиться после школы. Он понимал, что это не только его родители такие, они такие у всех, эта дурацкая черта присуща всем родителям мира. Интересно, неужели они считают Вадима настолько никчёмным человеком, который ничего за себя решить не может и любое его решение изначально неправильное?

Он, например, считал себя вполне взрослым человеком, который мог сам за себя всё решить. Для этого ему вовсе не нужно было каждую минуту капать на мозг. Но иногда родители здорово его раздражали. Вот это вечное «мне лучше знать, я уже жизнь прожила» или «ну что ты можешь об этом знать?» или ещё лучше «послушай меня, я тебе плохого не посоветую». Вадиму так хотелось иногда закричать «да отстаньте вы от меня со своими советами, я же не могу прожить вашу жизнь, у меня она своя, и ошибки у меня будут свои, мне не нужны ничьи советы, а если мне всё же понадобится совет, я сам подойду и спрошу его». Он так не говорил, потому что ему не хотелось огорчать родителей, но выносить их давление было ему уже невмоготу. Как-нибудь он может не выдержать и сорваться.

Вадим вспомнил, как однажды мама с папой не на шутку поругались из-за разногласий в том, куда отдать Вадима. Мама хотела его отдать в музыкальную школу, потому что увидела в нём талант, да и Алексей Петрович, их сосед, к которому Вадим часто ходил в гости, ей советовал, говоря, что в нём пропадает талантище, а папа хотел, чтобы Вадим занимался спортом. Он с пеной у рта доказывал маме, что негоже, чтобы мальчишка «бренчал на пианино как девчонка какая-то» и постепенно превращался в слюнтяя. Парень, по его мнению, должен заниматься спортом, чтобы быть сильным, настоящим мужиком.

Самое ужасное во всём этом споре было то, что никто из них, ни мама, ни папа, даже не догадались спросить у Вадима, чего хочет он. Им было всё равно на его мнение. Они схлестнулись, отстаивая какие-то свои мечты и представления о правильности, но до желаний Вадима им не было никакого дела.

На улице было прохладно. После жаркого дня эта прохлада чувствовалась особенно. Надо было одеться потеплее, но возвращаться Вадим не хотел. Не дай бог разбудит мать, тогда наставлений точно не избежать. Нет, придется идти так. Вадим невольно поёжился и поспешил в сторону кладбища.

Подходя к воротам, Вадим прищурился. Рядом с воротами стояла и пританцовывала… да, это точно была какая-то девчонка, на ней была короткая юбка. Значит, всё-таки кто-то из них припёрся. Это плохо, но ничего уже не поделаешь. Ладно, одна девчонка погоды не испортит. В конце концов, если начнет сильно истерить, просто отправят её домой, и дело с концом. Вадим подошел ближе и узнал Маринку Соловьёву. Вот уж кого-кого, а её он вообще не ожидал здесь увидеть. Она откровенно насмехалась над их делом, поэтому увидеть её здесь для Вадима было настоящим сюрпризом.

– Привет, Вадим! – сказала Марина, искренне обрадовавшись появлению Копытова. – Наконец-то хоть кто-то пришёл. Я уже тут полчаса стою. Замёрзла как цуцык. И главное – нет никого.

– Маринка, так рано ещё. Это я пораньше пришёл. А вообще мы на одиннадцать договаривались.

– Да я пораньше вышла, а то бы меня мама не отпустила, – сказала Марина.

– А ты чего это пришла-то, Марин? Ты же, вроде, не хотела, – сказал Вадим.

– Ну так… Дома делать особо нечего было… – неопределенно сказала Марина. Собственно, это нисколько не объясняло её внезапного здесь появления. – Ой, смотри, вон кто-то ещё идет, – Марина показала рукой в сторону идущей в сторону ворот троицы.

Это были Шебакин, Кузнецов и Лысенко.

– Здорово, Копыто! – заорал Шебакин, издалека увидев Копытова.

– Лысый, ты ли это? – удивленно спросил Вадим. Сегодня для него был просто какой-то день сюрпризов.

– Я это, я, Копыто, – пробубнил Лысенко.

– Ты же не хотел идти, – с упрёком сказал Вадим.

– Передумал, – коротко ответил Лысенко.

– Ну и денёк, – проворчал Вадим.

– Серый, а ты кровь принёс? – спросил Копытов.

– О чём базар? Принёс, конечно, – Кузнецов сунул руку в карман и, достав оттуда небольшую бутылку, побултыхал ей перед лицом Копытова.

– Это точно козёл, Серый? – с сомнением спросил Копытов. Что находится в бутылке, разглядеть было невозможно, да даже если бы и можно было разглядеть, откуда угадаешь, что туда залил Кузнецов. Оставалось только принимать его слова на веру. Другого выбора всё равно не было.

– Да точно, точно, – подтвердил Кузнецов.

– А ты его чё, того? – Копытов провел ладонью под подбородком.

– Да ты чего, Копыто? Нет, конечно, – перекрестился Кузнецов. – Мне его дед мой… в общем это… на держи, – Кузнецов протянул бутылку Копытову.

В это время слева от ворот показались ещё две фигуры, справа шёл ещё кто-то.

Копытов посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую:

– А я смотрю, моё мероприятие пользуется спросом.

К воротам подошёл Суворов с новенькой Алисой, потом Наташа Володина.

– Сусанин, а ты какого… новенькую притащил? – накинулся на Суворова Копытов. – Её никто не приглашал.

– Тебе жалко, что ли? – взъелся Суворов, обидевшись за Алису.

Алиса переводила взгляд на каждого по очереди, решая, как ей поступить в этой непростой ситуации.

– Ладно, Копыто, успокойся. Не гнать же её теперь, если уж пришла, – попытался примирить всех Кузнецов.

– А ты меня не успокаивай, Серый. Это неправильно. Сусанин ни с кем из нас не посоветовался, просто взял и притащил её сюда. Нате вам, сюрприз. А если она нам всё запорет? – Копытов уже просто орал от возмущения. – В следующий раз Сусанин ни на какое дело с нами не пойдет.

– Да успокойся, Копыто, – сказал Шебакин. – Ну правда, не прогонять же её.

Разобравшись с Алисой и Суворовым, Копытов переключился на Наташу:

– Наташ, ты же тоже, вроде, не хотела идти, – Вадим удивлялся и нервничал всё больше и больше. Девчонок было уже трое. На такое количество он не рассчитывал ни при каком раскладе. Неприятности уже буквально выглядывали из-за каждого куста.

И когда нервы Вадима уже дошли до предела, к их собранию тихо подошла Люська Серафимова.

– Привет, ребята! – тихо сказала Люська.

Наташа уставилась на Люську, как будто увидела привидение:

– Люська, ты сказала, что не придёшь, – с возмущением сказала Наташа.

– Да дома просто делать нечего было… скукотища такая, – пыталась оправдаться Люська. – Наташка, да ты же сама мне клялась и божилась, что ни за что не придёшь.

– Да я… – замялась Наташа, не ожидавшая нападки со стороны Люськи. – Мне тоже скучно было, – нашлась она.

– Ну вы даёте, – Копытов развёл руки в стороны. – То никто не хотел идти, а то вдруг вся кодла собралась.

– Сам ты кодла, – обиделась Люська.

– Лучше б вообще не приходили, – добавила Наташа. – Чего звали тогда?

Марина каждые полминуты закатывала глаза и качала головой.

– Эротичненько, – заключил Кузнецов.

Успокоившись, Вадим поднял пакет с книгой с земли и сказал:

– Всё, харе спорить. Раз пришли, значит, все идем, – и, развернувшись, вошёл в ворота, ведущие на кладбище.

Люська переглянулась с Наташей, и они вдвоем быстро зашагали вслед за Копытовым. Все остальные двинулись сзади, пытаясь не отстать от задававшего быстрый темп Копытова и семенящих следом за ним Серафимовой и Володиной.

Ночь выдалась лунной. Луна огромным светящимся шаром висела над землей, создавая иллюзию нереальности всего происходящего. Изредка на нее наплывало небольшое облако, и тогда вокруг начинали шевелиться тени, придавая окружающей обстановке еще больше сюрреалистичности.

«И чего это Луна такая большая? Разве она такая всегда?» – думал про себя Копытов. Казалось, вот только протяни руку – и дотронешься до неё, почувствуешь ее шероховатую холодную поверхность, ощутишь в этом прикосновении саму Вечность. Создавалось впечатление, что Луна каким-то непостижимым таинственным образом подвинулась к Земле на опасное расстояние и ещё совсем чуть-чуть – и она столкнется с их родной планетой.

Ребята нестройным рядом двигались по тропинке, идущей между могил. На кладбище хотя бы один раз были все из них, но это было днем, когда это место казалось тихим, безлюдным, располагающим к размышлениям о бренности жизни. Сейчас же кладбище почему-то совсем не вселяло умиротворения в души. Напротив, оно выглядело зловещим. Казалось, что сама энергетика с заходом солнца здесь кардинально поменялась. Почему-то именно сейчас, когда на Землю опустилась тьма, казалось вполне вероятным, что сейчас могилы разверзнутся и из них полезу костлявые руки тех, кто упокоился тут на веки вечные. Почему-то сейчас каждый из шедших ребят допускал мысль о том, что мёртвые вдруг могут ожить и напугать их или даже, о чём уж совсем не хотелось думать, причинят им какой-нибудь вред.

Не зря же во всяких разных легендах и поверьях ночь является временем, когда наружу вылезает всякая нечисть и начинают происходить загадочные явления, когда колдуны проводят свои чёрные обряды, вызывая на свет божий духов. Наверное, в это время суток сознание человека находится на какой-то грани, когда в него проникает во всё потусторонее, страшное и пугающее. Всё это уже не кажется глупыми детскими сказками, а начинает восприниматься на полном серьёзе.

Всем было очень страшно, но никто не подавал виду, что ему страшно, никто не хотел показаться трусливой бабой, даже девчонки. Они шли молча, стараясь совладать со своими эмоциями, боясь опозориться перед парнями, которые, как им казалось, привычные к таким похождениям, ничуть не боятся.

Наташа пыталась вглядываться в надписи на надгробных плитах. От непривычно огромной луны исходило достаточно света для того, чтобы она чётко их видела. Наташа в своём воображении рисовала картинку, как совсем скоро её папу тоже уложат здесь спать вечным сном, установив на его могиле точно такой же памятник, каких здесь десятки, да нет, даже сотни. Эта мысль казалась ей настолько неестественной, настолько чуждой, что хотелось просто выкинуть её из головы как прочий ненужный хлам, которым её голова была завалена, как кладовка нерадивой хозяйки. Но в то же время она ясно осознавала, что так оно и будет. А что ещё делают с людьми, которые умирают? Их кладут в гроб, потом закапывают в могилу и ставят сверху памятник. А под ним, неверное, тяжело, он давит сверху, давит на грудь, не давая лёгким вобрать в себя воздух, а тот, кто лежит внизу, не в силах сдвинуть с себя эту тяжесть, потому что последние силы, последняя жизненная энергия выплеснулась из него куда-то в неизвестность. Так же будет и с её папой. Но как же тяжело было это представлять. Ведь шестнадцать лет Наташа видела папу живого, видела, как он улыбается, шутит, смеется, а скоро он станет… мёртвым. В глазах защипало. Наташа поморгала, пытаясь прогнать набежавшие слёзы. Если кто-то заметит, как она плачет, подумают, что она струсила. Только этого не хватало. А объяснять, из-за чего она плачет, Наташа не собиралась. Это её личное дело. О том, что её ждёт в скором времени, она рассказала только Люське. Наташа знала, что Люська никому не проболтается. Ещё не было такого, чтобы она выбалтывала её секреты, поэтому Наташа смело могла рассказывать ей всё. Люська знала обо всех душевных движениях Наташи, была в курсе всех её симпатий, влюбленностей и разочарований. Люська была подруга. Настоящая.

На одной из надгробных плит Наташа увидела портрет совсем маленького ребёнка. На фотографии девочка выглядела очень милой и жизнерадостной. Она улыбалась во всю ширину своего рта. Наташа подошла ближе и всмотрелась в даты, четко высеченные в гранитном камне.

– Ребята, – сказала она тихо, но все её услышали и подошли ближе. – Смотрите. Это же ребёнок. Девочка. Сашенька.

Быстро сопоставив в уме дату рождения и конечную дату, Люська прошептала:

– Она даже года не прожила.

У Наташи от этих слов побежали по телу мурашки. Она и сама уже высчитала возраст девочки, но слова Люськи как будто вынесли приговор, навсегда поставив точку в истории Сашеньки.

Все молчали. Никто не знал, что сказать. Когда сталкиваешься со смертью, слова становятся бесполезными. Они не выражают ничего. С помощью слов можно выразить всё, что касается жизни, но то, что касается смерти, словам не подвластно.

Дальше все двинулись в подавленном состоянии.

Около одной из могил Копытов остановился:

– Приехали. Конечная, – объявил он мрачным голосом.

– Ну и дурак ты, Копытов, – сказала Марина Соловьёва. – Шуточки в данной ситуации неуместны.

– Согласна, – подхватила Наташа.

– Харе бузить, – сказал Копытов и, приоткрыв калитку ограды, вошёл, приглашая жестом последовать за ним всех остальных.

– А чё мы там делать-то будем? – спросил Шебакин.

– Заходи – узнаешь, – коротко ответил Копытов.

Шебакин вошёл в калитку. За ним протиснулись все остальные.

– Ребят, а могила-то совсем свежая, – сказал Лысенко. – Смотрите, земля какая.

– И венков сколько, – сказала Люська.

– Шевалдин Геннадий, – прочитала Наташа надпись на надгробной плите. – И ведь молодой совсем был. Всего-то тридцать два года.

– Ну не совсем молодой, – поправила её Люська. – Но и не старик.

Копытов перепрыгнул через ограду на другую сторону и скрылся в кустах, которые росли рядом. Через несколько секунд он вынырнул оттуда с четырьмя лопатами. Никто не был в курсе, что Копытов заранее основательно подготовился к задуманному им мероприятию. Никто не знал также, как тяжело ему давались эти приготовления, ведь нужно было незаметно притащить на кладбище эти лопаты, а они не маленькие. Если бы его кто-то заметил, вопросов было бы не избежать. Да и раздобыть эти лопаты тоже было целой историей. Вадим с родителями жил в обыкновенной квартире на пятом этаже. Понятное дело, там лопат не держали. Ему пришлось тащиться в деревню к дедушке с бабушкой. Если бы он спросил лопаты напрямую, дедушка замучил бы его вопросами, поэтому пришлось их выкрасть.

Наташа с Люськой переглянулись. Парни вопросительно смотрели на Копытова. Алиса отодвинулась немного в сторону ото всех. Суворов оглянулся на неё, но за ней не последовал.

– Ну чё, пацаны, копать будем? – спросил Копытов.

– В каком смысле копать? – не понял Лысенко.

– Лысый, ты чё, не копал, что ли, ни разу? – резко спросил Копытов.

Даже при свете луны было заметно, как Алиса побледнела. Наташа открыла рот и тут же прикрыла его рукой. Шебакин закашлялся.

– Эротичненько, – ляпнул Кузнецов.

– Ты ё…ся, Копыто? – спросил, прокашлявшись, Шебакин. – Я, конечно, всё понимаю…

– Я пас, – сказал Лысенко, поднимая руки.

– Ну и вали к чёрту, Лысый. Смотри труханы не обдрищи по дороге, а то мамке стирать придётся, – заорал Копытов.

– Копыто, Копыто, угомонись, – попытался урезонить Вадима Кузнецов.

– В общем, так, – сказал Копытов. – Те, кто обосрался, могут валить домой. Остаются только те, кто готов идти до конца. Потому что я, вашу мать, не собираюсь вас тут потом откачивать. Всем понятно?

– А у меня вопрос, – сказал Суворов, который непонимающе смотрел на всех по очереди. – А мы чего делать-то будем?

– Ну ты и тупой, Сусанин, – взвыл Шебакин. – Труп мы тут выкапывать будем. Понял?

Суворов уставился на Копытова. Его глаза расширились до такой степени, что казалось в них можно вставить блюдца.

– Ты серьёзно, Копыто? Мы могилу будем раскапывать?

– А ты ещё не понял, дебил? – заорал Шебакин.

– Да, мы будем раскапывать могилу и оживлять труп, – с нетерпением сказал Вадим. Ему уже начинала не нравиться ситуация, происходящая в данный момент.

– Е..ть, – сказал Кузнецов и, усевшись на скамейку, стоящую внутри ограды, схватился руками за голову.

– Это же святотатство, – с укором проговорила Марина.

– Святотатство? – заорал Шебакин. – Соловьева, вали домой и сиди Библию читай. Святоша.

– Я не святоша, Шебакин, – обиделась Марина. – Но могилы раскапывать – это уж совсем.

– А чё ты приперлась тогда сюда? – спросил, начинающий закипать Копытов. – Ты думала, мы тут «Отче наш» до утра читать будем?

– Идиот, – пробубнила Марина.

– Лысый, так ты валишь или остаёшься? – спросил Копытов.

– Чё, Лысый, слабо, да? – подскочил к нему Шебакин. – Боишься при девках обдристаться? – Он демонстративно зажал нос одной рукой, а другой помахал возле него.

– Да иди ты, Шеба, – отмахнулся Лысенко.

– Ссыкло, – с презрением сказал Кузнецов.

– Я не сказал, что я ухожу, – нерешительно сказал Лысенко, поправляя очки.

– Лысый, лучше вали домой. А то потом во сне мертвеца увидишь, трусами не отмахаешься, – заржал Шебакин.

– Всё, мне это надоело, – сказал Копытов, подходя к дверце и открывая её. – Кто не остается, тот уходит. Милости прошу.

Никто не сдвинулся с места.

– Если все остаются, значит, все согласны выполнять мои указания, – резюмировал Копытов.

Достав из пакета бутылку, принесённую Кузнецовым, Копытов открутил с нее крышку и, обойдя вокруг могилы, начертил круг с помощью содержимого этой бутылки. Все следили за Копытовым, затаив дыхание.

Затем Копытов взяв лопаты, которые он прислонил к ограде, и вручил их по очереди Шебакину, Кузнецову и Суворову. Четвертую лопату Копытов оставил себе.

Подойдя к свеженасыпанной могиле, Копытов мощным движением воткнул в неё лопату.

Люська прикрыла рот рукой и шепнула:

– Ой, мамочки.

Копытов обернулся и посмотрел на неё таким взглядом, что Люська тут же замолчала и отвернулась в сторону.

Шебакин, Кузнецов и Суворов подошли и тоже принялись за работу. Девчонки вчетвером сели на скамейку и в полной тишине наблюдали за работой парней. После слов Копытова никто из них не решался заговорить.

Парни старались копать как можно быстрее, но от усилий все быстро вспотели и начали тяжело дышать. Через некоторое время Копытова сменил Лысенко.

Вскоре лопаты стукнулись обо что-то твёрдое. Девчонки вздрогнули и поёжились.

– Похоже, мы почти у цели, – сказал Шебакин.

Парни начали копать с ещё большим энтузиазмом. Копытов снова перепрыгнул через ограду и через несколько минут вернулся с мотком толстой веревки и длинной палкой.

Подкопав под гробом так, чтобы было удобно просунуть под него верёвку, парни молча встали над разрытой могилой и вопросительно посмотрели на Копытова. Вадим взял верёвку и решительно спрыгнул вниз.

– Ой, мамочки, – прошептала Люська и прикрыла рот рукой.

Алиса от страха не могла пошевелиться. Все это время она сидела как изваяние.

Шебакин подошёл к ней и помахал у неё перед лицом рукой:

– Эй, Крылова, ты живая?

Алиса молча кивнула и невидящим взглядом уставилась на разрытую могилу.

Кузнецов подошел к могиле и прыгнул туда вслед за Копытовым, чтобы помочь с верёвками.

Повозившись немного с веревкой, Копытов крикнул снизу:

– Пацаны, нам его отсюда не поднять. Слишком тяжёлый, зараза.

Марина с облегчением сказала, вставая со скамейки:

– Слава богу.

Всё, что сейчас происходило вокруг неё, казалось её страшным сном. Вот только проснуться у неё никак не получалось. Поняв, что история может закончиться, даже особо не начавшись, она испытала такое облегчение, какого не испытывала, даже узнав, что у неё за контрольную по физике твёрдая пятерка. И это учитывая, что с физикой она никогда в ладах не была.

– Придётся просто крышку взломать, – крикнул Кузнецов из могилы.

Марина снова уселась на скамейку, притихшая. Через секунду она услышала, как трещит дерево под лопатами Кузнецова и Копытова. Поддев крышку, они вдвоём выбрались наружу.

Девчонки смотрели на них как на героев. Залезть в могилу к мертвецу и еще открывать гроб, в котором он лежит – этот поступок в их глазах был верхом геройства.

– Ну чё, открываем? – спросил Копытов.

Пацаны подошли к могиле. Копытов, поддев крышку лопатой, приподнял ее вверх. Кузнецов и Шебакин, ухватив её руками, стали тянуть ее наружу.

Увидев крышку гроба, Люська закрыла обеими руками глаза и зашептала:

– Ой, мамочки, мамочки мои…

Достав крышку из могилы, Копытов аккуратно прислонил её к ограде.

Кузнецов подошёл к разрытой могиле и осторожно заглянул в неё.

– Е..ть, – протянул он.

Девчонки, сидевшие на скамейке, почувствовали неприятный запах, исходивший из могилы. Наташа поморщилась и зажала нос рукой.

– Фу, как воняет.

– А чем тут, по-твоему, должно вонять, Володина? – спросил Шебакин. – Французскими духами?

– Ну всё, хватит разговоров. Время идет, – сказал Копытов и достал из пакета книгу. – Все встаем в круг вокруг могилы.

Девчонки медленно поднялись со скамейки и подошли к могиле. Заглядывать в неё никто из них не решился. Суворов посмотрел на Алису. Она была белая как лист бумаги.

Когда все столпились вокруг, Копытов взял палку, которую ранее принес из кустов, и встал вместе со всеми у могилы.

– Как его зовут? – спросил Копытов.

– Кого? – еле слышно спросила Наташа.

– Кого-кого. Покойника, – сказал Копытов.

Наташа сглотнула и прошептала:

– Геннадий.

Копытов подошёл к краю могилы, трижды прикоснулся к покойнику палкой, осторожно отложил её в сторону и, открыв книгу, начал монотонно, но достаточно громко и чётко читать:

– Силой Святого Воскрешения и мучениями проклятых я заклинаю и приказываю тебе, дух усопшего Геннадия, откликнуться на мой приказ и под страхом вечных мук подчиниться этим священным церемониям. Веральд, Вероальд, Валь-вин, Искарон, Мадесте, Исабо, Эрцелаида, Эслендер! Я приказываю тебе восстать!

Наташа вцепилась в Люськино плечо с такой силой, что Люська от боли замычала. Шебакин тут же шикнул на неё.

Копытов стоял у самого края могилы и продолжал читать как ни в чём ни бывало. Он второй раз повторил заклинание с самого начала до самого конца. Ничего не происходило.

Наташа почувствовала, как сильно у неё дрожат ноги. Она отступила от могилы на два шага назад, чтобы, не дай бог, туда не упасть, если ноги откажут. Она уже не ручалась за поведение своего организма. Ей казалось, что он сейчас жил своей жизнью, никак не реагируя на приказы мозга, которые Наташа пыталась посылать каждой своей клеточке.

– Веральд, Вероальд, Валь-вин, Искарон, Мадесте, Исабо, Эрцелаида, Эслендер! Я приказываю тебе восстать! Я приказываю тебе! – голос Копытова стал сильнее и громче. Каждый из присутствующих услышал в нем железные нотки, такие, от которых у всех зашевелились волоски на теле. Наташа подумала, что если бы этим голосом Копытов давал приказания ей самой, она выполнила бы их беспрекословно.

– Я приказываю тебе! – гремел голос Копытова.

Кузнецов, Шебакин и Суворов вглядывались в бездну разверзнутой могилы. Лысенко смотрел в небо. Девчонки стояли на таком расстоянии, что не могли видеть того, что происходит внизу.

– Я приказываю тебе! – казалось, голос Копытова набрал полную силу. С последним произнесённым словом Копытов посмотрел на часы, надетые на руку. Часы показывали 1:15.

В это время Луна скрылась за тучами.

Наташе показалось, что шевельнулась какая-то тень. Над могилой, громко хлопая крыльями, пролетел чёрный ворон, задев крылом Наташину щёку. Наташа взвизгнула и отскочила в сторону. Кузнецов в это время наклонился еще ниже над могилой.

Беги отсюда, пока не поздно. Уноси отсюда ноги.

– Е..ть! – крикнул он и, ломанувшись в сторону, зацепился ногой за корень какого-то растения, торчащий из раскопанной земли. Упав на землю, он быстро оттолкнулся и, вскочив на ноги, побежал за ограду.

Наташа, бросившись за ним следом, зацепилась за дверцу, которой хлопнул убегающий Кузнецов, и растянулась прямо на выходе из ограды. Не успевший среагировать Лысенко, промчался мимо, наступив Наташе на спину. Наташа закричала. Все остальные бросились неорганизованной толпой к выходу. Наташа, поднявшись, побежала последняя вслед за всеми. Она бежала не разбирая дороги. Её гнал вперед животный страх. Она ни о чём не думала. Ей нужно было просто убежать от опасности. Сердце переключилось на какой-то бешеный режим. Во рту стоял неприятный металлический привкус.

Оказавшись наконец за пределами кладбища, Наташа остановилась, чтобы отдышаться. Её тело было так напряжено, что в любую секунду она готова была сорваться с места, не раздумывая, и бежать, бежать без оглядки, насколько хватит сил. Осмотревшись, она заметила, что остальные стоят кучкой немного левее кладбищенских ворот. Наташа подошла к ним и тут только почувствовала, что ноги отказываются ей повиноваться. Она опустилась на землю и разрыдалась. Горячие слёзы лились по её щекам каким-то неконтролируемым потоком. Она глотала их, растирала кулаком по щекам.

– Натах, ты чего? – испуганно спросил Шебакин.

Наташа ничего не ответила и заплакала ещё сильнее.

– Всё, Натах, кончай ныть, поднимайся, надо валить отсюда, – сказал Кузнецов и, взяв Наташу за руку, поднял её с земли.

Девчонки жались друг к другу, как стайка испуганных птиц.

Компания быстрым шагом направилась прочь от кладбища.

Немного отдышавшись, Кузнецов спросил:

– Девки, вы вообще видели, что произошло?

– Ты о чём? – спросила Алиса.

– Значит, не видели, – сказал Копытов.

– А что случилось? – спросила Люська.

– Когда Копытов прочитал последнее слово своего заклинания, покойник начал подниматься, – сказал Кузнецов.

Наташа почувствовала, как по её телу прошла дрожь.

Лысенко снял очки и начал их грызть.

Суворов подошёл ближе к Алисе, как бы пытаясь заслонить её своим телом от потенциальной опасности.

– Заклинание подействовало, – сказал Копытов. – Вы вообще понимаете, что это значит?

На полпути к дому Копытов почувствовал, как неприятно выкручивает его живот. Он прибавил шагу, чтобы успеть в туалет до того, как организм откажется сдерживать происходящие в нём процессы, но не успел. Пришлось бежать в ближайшие кусты. Копытов матерился, проклиная мамино молочко. Полночи ему пришлось провести в кустах, потому что он боялся, что не дойдёт до дома.

***

Клавдия проснулась от какого-то шума. Рядом лежал Боря и храпел как иерихонская труба. Посмотрев на висящие на стене часы, которые показывали 1:15, Клавдия поёжилась.

Тик-так. Каждая прожитая тобой минута приближает тебя к могиле. Скоро и ты окажешься на кладбище.

Часы тикали, отсчитывая время, неумолимо приближающее её к смерти. С чего вдруг у неё вообще возникли такие мысли? Но ведь это правда. Она постоянно подгоняет время, даже не замечая, как быстро оно и без того пролетает. Она постоянно чего-то ждёт. Начинается понедельник, а она уже отсчитывает дни до пятницы, чтобы поскорее пришли выходные. А выходные проскакивают настолько быстро, что она их даже не замечает. Она ждёт зарплаты, подгоняя время, чтобы скорей прошёл месяц, и месяц пролетает. Она ждём Нового года, 8 марта, 23 февраля, чей-то день рождения, потом свой день рождения, потом опять чей-то. Она ждёт, ждёт, ждёт, нервничает, торопит время, подгоняет его, зачеркивает числа на календаре, отрывает листы и бросает их в мусорную корзину. Она торопим время, которое и так не особо-то желает с ней задерживаться. Она не живёт, потому что мы постоянно чего-то ждёт. Надо жить, наслаждаясь каждым мгновением, растягивая его до размеров бесконечности, потому что каждое мгновение уходит от нас безвозвратно, оно никогда больше не повториться. Мгновения надо ценить на вес золота. Клава вздохнула и снова поёжилась.

Откуда такой сквозняк? Клава, несмотря на то, что погода стояла тёплая, никогда не открывала на ночь окна нараспашку. Она встала с постели, одела халат, висящий на спинке кровати, и пошла на кухню.

Было по-настоящему холодно. Такой температуры не может быть весной, даже с учетом того, что ночью холодает. Зайдя на кухню, Клавдия увидела, что окно открыто, а занавеска полощется на ветру. Подойдя к окну, чтобы его закрыть, Клава явственно ощутила, что на неё кто-то смотрит. Ей стало жутко. На кухне, кроме неё, никого не было. Откуда это странное ощущение? Закрывая окно, Клава вздрогнула. Совсем рядом с ней пролетела какая-то большая чёрная птица. И всё бы ничего, но её взгляд… Клава была уверена, что птица посмотрела ей прямо в глаза, и взгляд у неё… был какой-то слишком умный, проникающий в самую душу. У этой птицы был человеческий взгляд. Да, она была в этом уверена. Но такого же просто не может быть. Наверное, ей всё это просто показалось. Всё-таки сейчас ночь, а ночью чего только не померещится. Работа вконец расшатала её нервную систему. Так больше продолжаться не может. Эта работа не приносила ей никакого удовольствия. Каждый раз Клава шла туда как на пытку. Эта работа была для неё всего лишь способом выжить, не протянуть ноги, потому что время сейчас было такое непростое. Каждый выживал, как мог. Клава прекрасно понимала, что если она уволится, то на её место тут же выстроится очередь, а на неё будут смотреть как на самоубийцу, потому что увольняться в такое время, когда работа воспринимается людьми как манна небесная, было не принято. Могли уволить тебя, и тогда это была трагедия, потому что ты, как и во многих семьях сейчас, мог быть единственным кормильцем, приносящим в семью деньги, но увольняться самому – это из ряда вон.

Многие, чтобы не умереть с голоду, держали огороды. Только ими и выживали. Зарплату на госпредприятиях не платили по полгода, пенсии тоже, и это считалось уже в порядке вещей. Люди уже даже не возмущались, воспринимая выплаченные наконец-то деньги за свой каторжный труд как подаяние, как милостыню. А ведь они за эти деньги впахивали как папы Карло. У Клавы и Бори огорода не было. Зато огород держали его родители. Для Клавы и Бориса это было огромное подспорье. Хоть овощи не приходилось покупать, иначе они бы вообще по миру пошли.

Но как это всё надоело Клаве. Она чувствовала себя какой-то ломовой лошадью, которая должна была содержать и Борьку, и сына. Борька, муж, постоянной работы не имел. Шабашил от раза к разу. Но разве это деньги? Сегодня они есть, а завтра нет. Получается, что Клава сейчас была единственным кормильцем, за чей счет и жил Борька. До этого момента Клава как-то особо не задумывалась об этом, просто как робот-автомат ходила на работу, а вечером возвращалась обратно. Сил о чём-то думать после тяжелой смены у неё не оставалось. А вот сейчас, когда она начала размышлять о ситуации, в которой невольно оказалась, её это сильно разозлило. Почему она не может просто побыть женщиной? Почему не достойна того, чтобы за ней ухаживали? Почему Борька не подойдет и не скажет: Клава, хватит уже пахать как лошадь, ты женщина, сиди дома, я сам тебя обеспечу? Как же, дождёшься от этого дармоеда таких слов. Если бы Клаве подвернулась еще одна работа, он бы заставил её работать ещё и в ночную смену. Паразит.

Зачем он ей вообще нужен? – размышляла Клавдия. Вся романтика из их отношений давным-давно испарилась. «Да и была ли она когда-нибудь?» – начинала сомневаться Клава. От мужа она никак не зависела. Она была вполне самостоятельной, сама зарабатывала себе на жизнь. К тому же ещё и его, непутёвого, содержала. Так зачем он ей нужен? Клава задавала себе этот вопрос, но ответа на него не находила. Неужели она живёт с Борькой только по привычке? Признаться в этом самой себе было очень сложно, потому что в молодости Клава презирала людей, которые живут друг с другом по привычке, не имея никаких чувств. Ей это казалось предательством самих себя, и таких людей она считала слабаками. Но если принять, что она тоже живёт с Борькой по привычке, то значит, она тоже слабачка и достойна только презрения. Неужели вот так бездарно и пройдет вся её жизнь? Человек создан для того, чтобы быть счастливым. А какое у неё счастье? Она уже давно перестала осознавать не только свои чувства и эмоции, но и саму себя. Жизнь в ней как будто законсервировалась. Вот если бы вместе с ней консервировалась ещё и молодость. Но годы летели как птицы. Время было неумолимо. Молодость уходила, а счастье… Счастье оставалось для Клавы чем-то призрачным. Как оно хоть выглядит-то, это счастье?

Клава вспомнила своего нового знакомого. Неужели это он расшевелил в ней давно уснувшие хотения?

Когда Клава впервые осознала, что чувства к мужу давно пропали, она поняла, что никогда его и не любила. Просто по молодости, от неопытности и неумения разбираться в своих чувствах, прислушиваться к себе, она приняла за любовь обычную животную страсть. Ей казалось, что раз она постоянно хочет видеть Борю, не может без него жить и каждый раз, встречаясь с ним, задыхается от желания, чтобы он ей обладал, значит, это и есть настоящая любовь. Никто в детстве не удосужился её объяснить, что любовь – это нечто совсем другое. Страсть с годами поутихла, а на смену ей не пришло ничего другого. Клава не чувствовала потребности заботиться о муже. Готовила она только потому, что надо было готовить, а не потому, что ей хотелось его накормить. Вещи свои он стирал себе сам, но когда просил её пришить на рубашку оторвавшуюся пуговицу, она не отказывала.

Любовь на поверку оказалась всего лишь иллюзией. Понять-то это всё Клава поняла, но вот что делать с этим пониманием, не знала. Она ведь сама по своей воли вышла замуж за Бориса, никто её не заставлял. Она сама по своей собственной воле создала семью, родила ребёнка, который вон уже совсем почти взрослый. Так неужели теперь всё рушить только из-за того, что она когда-то в молодости совершила ошибку? В её ошибке не виноваты ни муж, ни сын. Имеет ли она право распоряжаться их судьбами только из-за каких-то своих хотелок?

Лет до тридцати Клавдия наивно надеялась на то, что всё у неё ещё впереди, что однажды совершенно случайно она встретит наконец мужчину своей мечты. Специально знакомств она не искала, но когда на её пути попадался какой-нибудь мужчина, её глаза загорались в надежде на то, что это и есть он, тот самый, её вторая половинка. Она быстро влюблялась, но никаких шагов по отношению к мужчинам не предпринимала. Испытывала чувство влюбленности молча, наслаждаясь этим приятным, но мимолетным состоянием. Поняв, что это опять не он, что это очередной обыкновенный замордованный жизнью мужик, Клавдия впадала в депрессию, взгляд её глаз затухал и становился опять блёклым и ничего не выражающим. Но глаза её не загорались уже давно, лет десять. А встреченный вчера возле магазина мужчина всколыхнул в ней давно затухшее желание жизни. А вдруг? А вдруг это он?

Клавдия прошлепала босыми ногами в спальню и, вздохнув, улеглась рядом с продолжавшим храпеть Борисом. Кроме раздражения Борис в последнее время не вызывал в ней ничего. Укладываясь с ним рядом в постель, Клавдия думала только о том, что он занимает больше половины кровати и храпит как боров. Но сегодня, возбуждённая мыслями о своем новом знакомом, Клавдия чувствовала сильную потребность в мужской ласке. Она легла в постель и придвинулась поближе в Борису. Обняв его и крепко прижавшись к нему сзади, она запустила руку к нему в трусы. Борис заворочался во сне и убрал её руку. Клавдия немного отодвинулась, но через несколько секунд возобновила попытки приставания к мужу. Борис нервным движением сбросил её руку и, повернувшись к ней, брякнул:

– Клавка, отстань, мне завтра на работу рано вставать. Выспаться надо.

Клавдия разочарованно отвернулась от мужа и уставилась в окно. На небе висела такая Луна, какой, кажется, Клавдия никогда в своей жизни не видела или просто не обращала внимания. Она была такая огромная, и Клавдии казалось, что от неё исходит какое-то загадочное магнетическое притяжение. Её хотелось встать с постели, открыть окно и взлететь над посёлком, отбросив груз ненужных бытовых проблем, ненужных комплексов и сомнений.

Клавдия поднялась с постели и сняла с себя ночную рубашку. Подойдя к зеркалу, висящему на стене, Клавдия принялась себя разглядывать. В свете Луны она выглядела ещё очень даже ничего. Кожа, конечно, уже далеко не такая упругая, какой она была у неё в двадцать лет, но очертания фигуры были по–прежнему чётко очерченными и стройными и, Клавдия была уверена, соблазнительными, способными возбудить в мужчине необузданное желание. Она провела руками по своей груди и почувствовала, как по телу поползли приятные мурашки. Грудь её была мягче, чем в молодости, но не обвисла, как это бывает у многих женщин. А если всю эту красоту ещё и упаковать соответствующе, то она будет просто неотразима. Клавдия погладила себя по животу. Рука её плавно заскользила вниз, но остановилась на полпути. Клавдия застыдилась своих желаний и, натянув ночную рубашку, улеглась в постель. Но спать совсем не хотелось. Луна своим таинственным светом как будто вливала в неё дополнительную энергию. Она лежала и представляла, как Андрей, забравшись к ней под одежду, блуждает по её телу своими сильными руками, заставляя её замирать от наслаждения.

***

Утром Клавдия проснулась от звука будильника. Бориса рядом с ней не было. Наверное, ушёл на какую-нибудь шабашку. Да, точно, он ей ночью что-то говорил про работу, что ему рано вставать. Господи, а ей опять идти на эту ненавистную работу. Клавдия нехотя поднялась с постели, хотя ей безумно хотелось поваляться еще хоть пять минут, но она понимала, что если полежит еще хоть чуть-чуть, то может заснуть и проспать.

Шаркая на кухню, Клавдия вспомнила, как ночью стояла голая около зеркала и разглядывала себя, а потом еще хотела… Ей стало так стыдно, что она покраснела. И хотя её вчера никто не видел, да и мысли её навряд ли кто-то прочитает, ей хотелось провалиться сквозь землю. Да она просто старая дура. Ведет себя как малолетка. Гормоны в голову ударили, что ли, на старости лет?

Клавдия налила воды в чайник и, поставив его на плиту, поплелась в туалет. Открыв дверь туалета, Клавдия сначала не поверила своим глазам. Поморгав, она уставилась на унитаз. Внутри он был весь чёрный. Её затрясло от гнева. Муж или сын изгадили унитаз и даже не удосужились его отмыть. Она им что, уборщица, поломойка, которая обязана за ними подтирать как за малыми детьми? Мало того, что она работает за троих, так она должна ещё и по дому всю работу выполнять. Они сидят дома на всём готовеньком, а она вкалывает. И от них не то что благодарности не дождешься, они уже до такой степени распустились, что даже за собой убрать не могут. Клавдия в ярости схватила ёршик и начала тереть им унитаз. Грязь не поддавалась. Клавдия наклонилась ниже, чтобы рассмотреть, чем измазан унитаз. Создавалось впечатление, что это что-то похожее на краску. Но кому понадобилось красить унитаз? Это уж вообще что-то из ряда вон выходящее. Клавдия достала из-под унитаза бутылку с чистящим средством, щедро налила его в унитаз и еще яростнее начала его тереть. Грязь не поддавалась. Клавдия была в полном недоумении. Ладно, разберётся с этим после работы, а то так на смену опоздает. За опоздания вычитали из зарплаты, поэтому опаздывать было невыгодно.

Клавдия заварила чай и достала хлебницу, в которую убирала булочки, которые получала в счет зарплаты. Взяв одну из булочек, Клавдия опешила. Булочки она принесла позавчера, но эта булка была твёрдой как камень. Было впечатление, что её высушили в духовке, хотя все булки лежали в пакете и просто никак не могли так засохнуть. Наверное, Вадим забыл убрать булочки в пакет, они высохли, а он потом, чтобы не получить взбучку от матери, убрал их в пакет.

«Вот паразиты, – выругалась Клавдия. – И не пожрешь ведь с ними. Я ради этих булок вкалываю как ломовая лошадь, а они ими разбрасываются». Клавдию трясло от злости. Сегодня она осталась без завтрака. Швырнув пакет с булочками на стол, Клавдия достала из холодильника заранее переложенный в банку жареный окорочок и положила его в сумку. Сегодня после работы она устроит разнос своей неблагодарной семейке. Они у неё почувствуют, кто тут в семье зарабатывает деньги и кто соответственно главный.

Клавдия заглянула в комнату сына. Он спал на своей кровати. «Почему он дома? – промелькнуло в голове у Клавдии. – Он же к Шебакину собирался на ночёвку. Неужели не пошёл?» В такое верилось слабо, но вот оно доказательство, лежит на кровати, раскинув руки в разные стороны. Клавдия не стала его будить и устраивать разборки. Некогда уже. Надо спешить на работу. А если она сейчас начнет истерику, то её будет не остановить. Клавдия знала сама себя лучше, чем кто-либо другой.

Тихо закрыв дверь в комнату сына, Клавдия оделась, взяла сумку с окорочком и вышла из дома.

***

Вадим проспал первый урок. Это он понял, когда открыл глаза, и в них ударил яркий солнечный свет. Вадим как ужаленный подскочил на постели. Быстро собравшись и покидав в рюкзак учебники, Вадим выскочил из дома и направился в школу. Нет, он не рвался учиться, боясь пропустить бесценный урок. Просто все уже в школе, обсуждают друг с другом вчерашнее происшествие, а он, как дурак, валяется дома.

Вторым уроком была история. История считалась халявным уроком, потому что учитель Александр Анатольевич весь урок рассказывал что-то, относящееся к его уроку, но его никто не слушал. Все были заняты своими делами, спокойно разговаривали и даже перемещались по классу. Александр Анатольевич никому замечаний не делал, что устраивало всех. Вообще он был хороший учитель. Он очень интересно рассказывал, так, что можно было заслушаться. Он никогда не подходил к своим урокам чисто формально. Всё, что он рассказывал, он всегда рассказывал с увлечением, было видно, что ему самому интересно то, о чём он говорит. Проблема была в том, что ученики, которым не было интересно вообще ничего, не давали слушать и остальным, шумя и перекрывая своими разговорами голос учителя. Александр Анатольевич совершенно бессилен был по части дисциплины. Его просто никто не слушал, его замечания никто не воспринимал всерьёз. Иногда его выводили из терпения, и тогда он начинал кричать. Когда он кричал, его лицо краснело и изо рта начинала брызгать во все стороны слюна. Это ещё больше раззадоривало злостных нарушителей дисциплины и тогда урок можно было считать окончательно сорванным. В общем, дисциплина и Александр Анатольевич были понятиями несовместимыми. Другое дело Наталья Борисовна, она могла одним своим взглядом пригвоздить ученика к месту и заставить его заикаться и краснеть.

Зато с Александром Анатольевичем было очень интересно во внеурочное время. Он руководил поисковым отрядом, присоединиться к которому мог каждый желающий. Александр Анатольевич вместе с ребятами часто ездил на раскопки искать тела погибших во время Великой Отечественной войны или хотя бы какие-то вещи, принадлежащие убитым. Его поиски не были бесплодными. Вместе с ребятами Александр Анатольевич нашёл много без вести пропавших и даже установил их личности.

Окинув взглядом всех, кто вчера присутствовал на кладбище, Вадим заметил, что все они скучковались на задних партах, были бледными, у всех под глазами сияли черные круги. Неужели он сам выглядит также? Собираясь в спешке, он даже не посмотрел на себя в зеркало. Да они выглядят, как восставшие мертвецы. Сравнение, конечно, не лучшее, но лучшего в голову Вадима не пришло.

Вадим сел на свободное место рядом с Шебакиным.

– Ты чё, Копыто, так поздно припёрся? – спросил Шебакин.

– Проспал, – пробубнил Вадим.

– Неудивительно после вчерашнего-то, – задумчиво сказал Шебакин.

– Копыто, тебе ночью мертвецы не снились? – спросил Суворов.

– Не смешно, – буркнул Вадим.

– Мальчишки, – зашептала Марина Соловьева. – Вы меня так вчера напугали, что я думала, умру от страха. Зачем так пугать-то? Выдумщики.

Копытов уставился на неё:

– В каком смысле выдумщики? Я что, по-твоему, сам всё выдумал?

Марина фыркнула:

– Надо ж было придумать, что мертвец поднялся. А я ведь вчера так напугана была, что реально поверила.

– И я тоже, – вставила Наташа.

Люська почесала голову. Алиса молчала.

Кузнецов с недоумением посмотрел на Копытова:

– Может, нам правда, вчера всё это показалось? Мы вчера все на взводе были. Обстановка такая… Кладбище, ночь, ворон ещё этот проклятый.

– Да вы чё, идиоты? – возмутился Вадим. – Вы же сами вчера всё своими глазами видели.

– Мы не видели, – хором сказали Наташа и Люська.

– Да вы не видели, потому что вы далеко от края стояли. Что вы там вообще могли увидеть? – сказал Вадим.

– Может, это галлюцинация была? – предположил Лысенко.

– Какая, на хрен, галлюцинация, Лысый? Массовая, что ли? Чё ты грузишь? – взъелся Вадим.

– Между прочим, – с умным видом сказал Лысенко. – В истории встречались и случаи массовых галлюцинаций. Если бы ты побольше читал, ты бы об этом знал. Я расскажу вам одну историю. Она произошла в середине 19 века. Французские военные суда… я не помню, как они назывались… в общем это были фрегат и корвет, если, конечно, это вам о чём-то говорит…

– Ой, ну не глупее тебя, Лысенко, – перебила его Люся.

Лысенко с укором посмотрел на Лясю, поправил очки и продолжил:

– Ну так вот, эти суда попали в шторм недалеко от островов Соединения. Фрегат потерял корвет из виду. Даже в условленном месте корвет не обнаружили. Экипаж фрегата целый месяц ждал вестей от товарищей, но они как будто канули в бездну. В один прекрасный день один из членов экипажа сообщил радостную весть: у берегов дрейфует судно, похожее по очертаниям на корабль без мачт. К корвету срочно отправили на помощь крейсер, экипаж которого увидел не корвет, а шлюпки, которые буксировали плот с людьми. Моряки с крейсера отчётливо слышали с плота крики и мольбы людей о помощи, которые заглушали волны. Крейсер подошёл ближе. И что вы думаете? – Лысенко обвёл слушателей взглядом победителя.

– Что? – спросила Люська.

– Около берега плавали вырванные во время шторма деревья. Ни плота, ни людей, ни шлюпок там не было. Как вам, а? – Лысенко сиял от мыслей о том, какой эффект произвела на одноклассников его история. – А вот вам еще один пример. В 1885 году во время эпидемии холеры жители одной деревни около Неаполя видели рядом с часовней Мадонну, которая молилась за людей. Слухи об этом распространились по всей округе. Правительство приняло решение перенести часовню. И только когда на холме расположились итальянские карабинеры, люди наконец избавились от видения. Между прочим, этот случай считается самым известным примером массовых галлюцинаций. Но мне кажется, самый интересный случай описал в 1897 году немецкий психолог Эдмунд Пэриш. Представьте себе корабль, месяцами бороздящий океаны. И вот на этом корабле внезапно умирает повар. Его тело, согласно морскому обычаю, опустили в воду. Да, тех, кто умирал на кораблях во время длительного плавания, выбрасывали за борт, потому что хранить стремительно разлагающееся тело было нельзя, иначе бы по всему кораблю распространилась зараза.

Наташа с Люськой скривились.

– И нечего тут кривиться, – заметил Лысенко. – Это всего лишь суровая правда жизни. Ну так вот. В эту же ночь несколько человек видели призрак, который прихрамывал на ногу так же, как умерший повар. Представляете? Вот страху-то, наверное, натерпелись. Но утром, когда рассвело, выяснилось, что никакой это был не призрак, а всего лишь обломок, который покачивался на волнах.

Вадим с недоумением обвёл всех взглядом:

– Вы это серьёзно?

– Да куда уж серьёзнее, – сказал Кузнецов.

– Серый, но ведь ты вчера всё своими глазами видел. Я заметил твою реакцию, – сказал Вадим. – А то, что нам сейчас пытается втюхать, Лысый, – это всего лишь какие-то глупые россказни. Это происходило кучу лет назад. Может, это вообще всё выдумки. Как это вообще можно проверить? Вы думаете, раньше не было людей, которые любили пошутить и нагнать на людей страху? И между прочим, хочу заметить, Лысый, если в историях с кораблями люди потом сами увидели, что ошиблись, то в истории с Мадонной всё очень неоднозначно. А кто доказал, что это была массовая галлюцинация? Эту Мадонну видела куча людей. Они что, все сумасшедшие были или обкуренные? А ты не подумал, Лысый, что люди могли её видеть на самом деле?

– Копыто, ты что, веришь в призраков? – усмехнулся Лысенко.

– Я не верю в призраков, – сказал Вадим. – Я верю своим глазам.

– А что, если твои глаза в этот раз тебя подвели? – спросил Кузнецов. – Мы ведь взрослые люди уже, а не пятилетние дети, чтобы верить в такие сказки. Такое только в фильмах бывает. Копыто, мертвецы не оживают. Если человек умер, то это уже всё, конец. Он не станет опять живым.

– Это точно, – сказала Наташа и отвернулась.

– Это была игра теней, наш страх, да всё, что угодно, – поддакнул Лысенко. – То, что нам всем вчера привиделось, только в фильмах происходит, но мы-то с вами живём в реальной жизни. Понимать надо. Если начать путать правду с вымыслом, можно сойти с ума и загреметь в психиатричку.

– Пощекотали себе нервишки вчера – и хватит. Давайте не будем кипеш поднимать, – предложил Суворов.

– Забудешь такое, – хмыкнул Кузнецов.

Прозвенел звонок на перемену, но компания продолжала сидеть за партами. Парни думали о чем-то своём. Наташа с Люськой шептались.

***

Смена, как обычно, тянулась долго и нудно. Монотонное занятие не способствовало быстрому течению времени. Ненавистные бутылки двигались по конвейеру как сквозь желе.

Во время обеда Клавдия достала окорочок и, откусив от него первый кусок, поморщилась. Он был как будто из ваты, у него не было никакого вкуса. Но вчера Клавдия ела такой же окорочок, и он был довольно вкусный. Что случилось? Неужели у неё насморк? Да нет, чувствует она себя нормально, соплей нет. Может, у неё что-то случилось со вкусовыми рецепторами? Клавдия похолодела от мысли, которая пришла ей в голову. Как-то в одной из газет, которые она читала тоннами, она вычитала, что с приходом старости все органы чувств у человека атрофируются. Слух становится хуже, зрение уже не таким острым, как в молодости, пропадает обоняние. Значит, и вкусовые рецепторы тоже теряют свою чувствительность. Господи, нет, только не это! Неужели старость подкралась к ней так незаметно? Расстроенная, Клавдия положила окорочок обратно в банку. Аппетит пропал. Старость пугала Клавдию своей неотвратимостью и безобразием. В понимании Клавдии с приходом старости жизнь заканчивалась, за старостью маячила только могила. Клавдия старалась гнать от себя мысли о приближающейся старости, потому что они пугали ее. Она не хотела стареть, она хотела вечно быть женщиной, но когда приходит старость, ты перестаешь быть женщиной. Клавдия постаралась отогнать от себя эти неприятные мыли.

Вернувшись в цех, Клавдия дождалась, когда все вернутся с обеда, и до конца смены с отрешённым лицом шлёпала акцизные марки на проплывавшие мимо бутылки.

Выходя с территории завода, Клавдия заметила, что немного в стороне возле ограды стоит Андрей с букетом цветов. Сердце у Клавдии подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз.

Андрей заметил Клавдию и с улыбкой поспешил ей навстречу.

– Это вам, Клавдия, – Андрей протянул цветы. – Вы сегодня очень красивая.

– Спасибо, – сказала Клавдия, поправляя прическу.

Андрей был всё в той же вязаной кофте на пуговицах.

«И как ему не жарко?» – подумала Клавдия.

– Я же обещал, что найду вас, – весело сказал Андрей. – Может, прогуляемся?

– Можно и прогуляться, – сказала Клавдия. Она совсем не ожидала увидеть Андрея здесь и сейчас, тем более на этот вечер у неё были грандиозные планы по поводу своей семейки. Но отказываться от прогулки с Андреем она не собиралась. Хотя бы один час счастья для себя она должна получить.

Андрей и Клава зашагали в сторону парка.

– Клава, а вы любите секс? – неожиданно спросил Андрей.

Клава поперхнулась и закашлялась. Такого вопроса от мужчины на первом свидании она никак не ожидала услышать. Андрей, конечно, в прошлый раз дал ей понять, что он человек прямой, но все-таки нужно же соблюдать хоть какие-то правила приличия. Что же ему ответить, чтобы не обидеть его и не спугнуть и в то же время поставить его в рамки?

– Андрей, мне кажется, что обсуждать такие вещи на первом свидании как-то… неудобно, – неуверенно и тихо сказала Клава.

– Почему же? – спросил Андрей. – Мне, например, кажется, что это очень важно.

– Я не буду это обсуждать, – отрезала Клава.

– Ну как хотите, – сказал Андрей, пожав плечами.

Клава искоса посмотрела, пытаясь понять по его лицу, обиделся он или нет, но его лицо было непроницаемым. Понять по нему хоть что-то было невозможно.

– А вы женаты? – спросила Клавдия.

– Да, – коротко ответил Андрей.

– А что ж вы тогда… – Клавдия пыталась подобрать слова.

– Что? – спросил Андрей.

Клавдия молчала.

– Вы ведь тоже, насколько я понял, замужем, – сказал Андрей.

Клавдия не знала, что на это ответить.

– Я думаю, что у нас с вами стандартная ситуация, – сказал Андрей. – Наши супруги давно уже не вызывают в нас влечения, а мы ещё хотим быть желанными и чувствовать свою нужность. Наши супруги нам этого не дают, вот и приходится искать этих ощущений на стороне. Как-то так, да, Клава? В конце концов заниматься любовью и заниматься сексом – это абсолютно разные вещи. Вы со мной согласны?

Клава была ошарашена такой прямолинейностью Андрея. Он однозначно вызывал в ней всё больший интерес. Что же он за человек такой, который не боится вслух говорить о таких глубоко личных вещах, в которых порой даже самой себе трудно признаться?

Клава молчала.

– Можете не отвечать, – предупредительно сказал Андрей. – Это был риторический вопрос. Всё и так понятно.

Клава с Андреем брели по протоптанным людьми тропинкам парка и наслаждались красотой природы.

Клава решала для себя один очень важный вопрос: когда отдаться Андрею? Если отдастся ему прямо сегодня, то он решит, что она совсем без мужика одичала и, разочарованный лёгкой добычей, не захочет с ней больше встречаться. Слишком долго тянуть с этим тоже нельзя – интерес пропадёт. Всё должно произойти на пике увлечённости друг другом. Вот только были ли они на самом деле увлечены друг другом или это была обычная похоть изголодавшихся по сексу немолодых уже людей, измордованных семейной жизнью?

Вздрагивать от каждого лёгкого прикосновения Андрея – глупо. Они же не подростки какие-то. Взрослые люди уже, надо и вести себя соответствующе. Вот только как это – соответствующе? Клава всю свою молодость была замужем. В замужестве совсем другие правила игры. Клава поймала себя на мысли, что совсем не знает, как надо вести себя с мужчиной в её возрасте, как флиртовать, как заигрывать, как дать ему понять, что она им заинтересована, но прыгать в омут с головой не намерена. Это было для неё открытие. Открытие очень неприятное. Она поняла, что весь её опыт соблазнения застыл где-то в школьном периоде.

Клаве хотелось выглядеть в глазах Андрея опытной соблазнительницей, а не зеленой школьницей. Ей ведь всё-таки уже не пятнадцать лет, и он это прекрасно понимает. И когда он с ней знакомился, наверное, рассчитывал на то, что она будет вести себя с ним как взрослая опытная женщина. А какой у неё опыт? Не считая школьных романов и подросткового неумелого секса, у неё был один только Борька. С Борькой в свое время они вытворяли такие вещи, услышав о которых, любой порядочный человек залился бы густой краской стыда. Но то с Борькой. А Андрей для неё незнакомый мужчина. Не станет же она ему в первую ночь показывать все свои навыки. Это будет выглядеть глупо.

Клава почувствовала себя настоящей тетехой, и это было не самое лучшее чувство, которое она испытывала в своей жизни. Ей стало как-то стыдно за себя, за свой внешний вид, за свою жизнь. Вон Андрей какой молодец, говорит обо всём прямо и открыто. А чего скрывать-то? Взрослые уже ведь люди. Время уходит, и надо действовать, а не тратить время на глупые условности.

– Клава, а чем вы любите заниматься в свободное время?

Вопрос Андрея огорошил Клаву. Он сам своими фразами и вопросам настроил её на мысли об интимном, а теперь вдруг перевёл разговор совсем в другое русло. Клава поняла, что этот мужчина – самая настоящая для неё загадка, и ей безумно захотелось это загадку разгадать.

– У меня и свободного времени-то нет, – сказала Клава.

– А хотите, я вас в шахматы научу играть?

Клава от изумления даже открыла рот:

– В шахматы?

– Ну да, в шахматы, – с энтузиазмом сказал Андрей. – На самом деле шахматы – очень интересная игра. Развивает логику. И вообще полезна для интеллекта.

– С интеллектом у меня, вроде, всё в порядке, – улыбнулась Клава.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, – серьёзно сказал Андрей. – Вы очень умная женщина. А ещё вы совершенно необыкновенная. Я не встречал ни одной женщины за свою жизнь, хоть отдаленно похожей на вас. Хотя у меня было очень много женщин, разных. Поверьте мне, вы уникальная. Я мало вас знаю, но я чувствую, что заниматься с вами любовью – это ни с чем несравнимое удовольствие. С вами будет не просто секс, а космос.

Клава таяла как сливочное мороженое в жаркий день. Она уже была готова прямо сейчас доказать, насколько же прав Андрей. Ей никто никогда не говорил таких слов.

– Клава, приходите завтра вечером после работы ко мне домой. Жена уехала к родителям на три дня. Я хочу научить вас играть в шахматы.

– Я приду, – сказала Клава, обуреваемая диким безудержным желанием научиться играть в шахматы. В конце концов шахматы развивают логику и полезны для интеллекта, а Клаве жизненно необходимо было развить сейчас свою логику и интеллект.

***

– В общем, Ленка, мне кажется, что он очень романтичный, – закатив глаза, сказала Клавдия. Она сидела на кухне у Ленки и пила чай с клубничным вареньем. После прогулки с Андреем Клавдия была так взбудоражена, у неё было столько эмоций, что ей необходимо было с кем-нибудь ими поделиться, чтобы не взорваться, и она отправилась к Ленке.

Ленка была для Клавы самой настоящей отдушиной, а также жилеткой, в которую она могла в любое время поплакаться и пожаловаться на свою несчастную судьбу, на невезучего мужа и оболтуса-сына. Сама Ленка, казалось, никогда не унывала. Даже в самые тяжелые времена своей жизни она всегда была бодра и весела. Она каким-то непостижимым для Клавы образом стойко переносила все удары судьбы и при этом не обозлилась на весь мир и никогда никого не винила в своих бедах. Ленка была неисправимым оптимистом. Клава ей завидовала. Ей очень хотелось бы относиться к жизни так, как относится к ней Ленка, но у неё так не получалось. Малейшая неудача, даже просто оброненное кем-то злое слово в её адрес надолго выбивало её из колеи. Клава подолгу анализировала, занималась самокопанием, иногда доводя себя до нервного срыва, а свою злость она обычно срывала на Борьке. Ну а на ком ещё? Борька всегда под рукой. Он всё стерпит, на то он и муж.

– Клав, я вот не совсем поняла, с чего ты взяла, что он романтичный? – возразила Лена. – Судя по твоему рассказу, это обычный сорокапятилетний мужик, которому баба нужная только для того, чтобы потрахаться. Романтикой там вообще не пахнет.

– Нет, Лен, ты ничего не понимаешь, – задумчиво произнесла Клава. – Ты не видела его взгляд. Он такой глубокий, что в нём можно утонуть. Я уверена, что внутри он совсем другой, не такой, каким хочет казаться снаружи. Он очень чувствительный и ранимый. Его внешняя оболочка… Он просто защищается. Он как моллюск, который прячет в раковине свою ранимую душу.

– Моллюск, – хохотнула Лена. – Если он и моллюск, то только в другом смысле. Моллюск, ой, я не могу. Моллюск, который уже потянул свои щупальца к тебе под юбку. Неужели он настолько чувствительный и ранимый, что, не успев познакомиться, спрашивает, любишь ли ты секс? – усмехнулась Лена. – Клав, я тебя умоляю.

– Нет, Лен, не пытайся меня переубедить. Ты просто мне завидуешь, – сказала Клава.

Лена засмеялась:

– Чему мне завидовать? Тому, что ты нашла себе обыкновенного похотливого самца и вот-вот изменишь своему мужу?

– Эх, Ленка, он такой… – мечтательно закатила глаза Клава.

Рассказывая о своем свидании с этим плейбоем, Клава забыла упомянуть, что когда они расставались около выхода из парка, Андрей подошел к ней вплотную, прижался к ней всем телом и, запустив руку ей под кофточку, сжал её грудь. Клава отметила про себя, что руки у него были холодными, и его прикосновение показалось ей неприятным, но она его руку не убрала и от него не отодвинулась. Андрей как-то вяло, почти неохотно, помял её грудь, оставив в душе Клавдии неприятный осадок, попрощался и ушёл. Конечно, не такой она представляла реакцию на свое тело. Ей хотелось, чтобы мужчина, только дотронувшись до ее тела, терял самообладание и буквально рвал её на части.

– Клав, ты попала, – резюмировала Лена. – Кстати, а с Борькой-то у тебя что?

– Да ничего, Лен, – вздохнула Клава. – Я даже не помню, когда мы с ним последний раз любовью занимались.

– Что, неужели всё так плохо? – с сочувствием посмотрела Лена на подругу. – Может, соблазнить его как-то? Тебе же лучше знать, на что он реагирует.

– Да пробовала я уже всё, Ленка. Ничего не помогает.

– Может, он завёл себе кого-то? – спросила Лена.

– Нет, – махнула Клава рукой. – Никого у него нет. Просто… его ничего уже не интересует. Он как робот. У него никаких чувств нет. Да и я вместе с ним начинаю вянуть, засыхать, – Клава тяжело вздохнула и задумалась.

– Слушай, Клава, – вывела её из задумчивости подруга. – А ты не слышала новость?

– Какую? – спросила Клава. Ничего, кроме Андрея, её на данный момент не интересовало, но Клава видела, как Ленке хочется поделиться новостью.

– Мне соседка сегодня рассказала, что на нашем кладбище кто-то могилу раскопал.

– Господи, – Клава прикрыла рот рукой. – Это что ж за изверги-то такие это сделали?

– И знаешь, чью? – Ленка победоносно смотрела на Клаву в предвкушении эффекта, который сейчас произведут её слова.

– Чью?

– Генки Шевалдина, – Ленка сияла, смотря на Клаву.

– Ох ты ж, его ведь только неделю назад похоронили. Горе-то какое для родственников. Они от похорон отойти не успели, а тут…

– Ужас, – сказала Лена. – В нашем поселке первый раз такой случай.

– Лен, а неизвестно, кто это сделал? – спросила Клавдия.

– Нет. Как теперь этих вандалов найдешь? Скрылись – и дело с концом.

– Я бы пожизненно таких сажала, – сказала Клавдия. – У людей горе, а они измываются.

– Интересно, зачем кому-то понадобилось могилу раскапывать? – спросила Лена.

– Может, для какого-нибудь обряда? – встрепенулась Клава, начитавшаяся газет. Это была её тема, ей так и хотелось блеснуть своими познаниями. – Сейчас столько всяких колдунов развелось и экстрасенсов.

– Кто их разберёт, колдунов этих? – Лена махнула рукой и отхлебнула чай из кружки.

– Лен, знаешь, – перевела разговор Клава. – Мне почему-то кажется, что с Андреем у меня будет феерическая ночь. Если будет, конечно, – поспешно добавила она.

– А с чего ты это взяла? – спросила Лена.

– Не знаю. Просто предчувствие такое. Знаешь, Ленка, до того, как я первый раз с парнем попробовала, мне казалось, что секс – это что-то космическое, что от этого улетаешь в другие миры и испытываешь такой восторг, который ни с чем не сравнить. А когда у меня первый раз случился, у меня было такое разочарование, ты и представить себе не можешь. Это было… просто обычно. Ну да, приятно, но не более того. И потом я постоянно ждала, что найдется такой человек, с которым я испытаю этот космос. Но он так и не нашёлся, – вздохнула Клава. – А вот Андрей… Он какой-то… Я прям чувствую, что с ним будет не так, как с другими.

– Ну да, – усмехнулась Ленка. – Он же обожает секс.

– Причём тут это? – обиделась Клава. – Дело совсем не в том, обожает он его или нет. Дело в совместимости людей. Ты же должна понимать.

– Да уж куда понятнее? – Ленка была настроена скептически. – Переспит с тобой – и ищи ветра в поле. Мужики – они же как охотники. Поймал добычу, и она ему уже неинтересна. Он снова идет на охоту искать себе новую жертву.

– Ну ты, Ленка, даёшь. Сравнила тоже.

– Вот посмотришь потом, вспомнишь ещё мои слова, – наставительно сказала Лена. – Уж я этих мужиков как облупленных знаю.

– Лен, то, что ты их меняешь, как перчатки, ещё не говорит о том, что ты их знаешь. И вообще, если ты скачешь от одного к другому, значит, не нашла ещё свою вторую половинку, потому что если бы нашла, тебя бы не тянуло на других, а ты бы на него, единственного, надышаться не могла.

– Клавка, да иди ты к чёрту со своей романтикой. Мы с тобой скоро уже пятый десяток разменяем. Не до романтики. Надо пользоваться пока своей красотой, а то потом поздно будет. Может, тяпнем с тобой, Клавка? Чего мы тут с тобой чаи распиваем?

Клава оживилась:

– А давай, Ленка, один раз живём.

Лена достала из холодильника бутылку дешёвого вина и разлила его по чашкам:

– Ну что, Клавка, за нас, за красавиц?

***

Посиделки закончились далеко за полночь. Клава шатающейся походкой добрела до своего дома. Боря и Вадим уже давно спали.

Дома было очень холодно. «Странно, – подумала Клава. – На улице тепло». Клава, не разуваясь, протопала на кухню. Села на табурет. Перед глазами всё плыло. Посидев на кухне, Клава прошлепала в спальню. Муж храпел, развалившись на целую кровать. Клава хотела к нему поприставать, но потом передумала. Не снимая одежду, она упала на кровать. Глянула на часы. Он показывали 1:15. «Ох, завтра рано вставать», – подумала Клава. И тут она услышала страшный стук в окно, исходящий со стороны кухни. Клава резко села на постели, поджав ноги, и натянула одеяло до подбородка. Что это может быть? Стук повторился. Клава вздрогнула. Муж спал как ни в чём ни бывало. Дверь спальни была открыта. Клава напряжённо вглядывалась в темноту прихожей. Все очертания были знакомыми, но сейчас приобрели какие-то зловещие оттенки. Вон обувная тумбочка, вон трельяж. Картина с оленями. Всё на своих местах, всё так, как и должно быть – успокаивала себя Клава. И тут вдруг она увидела тень маленького ребенка, судя по росту, лет трёх, пробежавшую со стороны входной двери в сторону кухни. Почему-то Клава решила, что это мальчик, хотя толком разглядеть его она не успела. Сердце бешено заколотилось в груди. Клаве на миг даже показалось, что она оглохла – так резко ударила кровь в голову, перекрыв своим шумом все остальные звуки. Клава ещё сильнее завернулась в одеяло. Со стороны кухни послышался детский голос. Клава понимала, что он идёт от кухни, но в то же время звуки были такими, как будто голос звучал откуда-то издалека, приглушённый чем-то.

– Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать, – монотонно, без всякого выражения тянул детский голос. От этого голоса по всему телу Клавы побежали мурашки. Ей стало жутко. Она услышала, как окно на кухне открылось, услышала, как ребенок спрыгнул на асфальт и потом – топот удалявшихся детских шагов. Но как? Как она могла это слышать? Они живут на пятом этаже. Дрожа всем телом, завернутая в одеяло, Клава на цыпочках зашла на кухню. Там было пусто. Окно было открыто нараспашку. Занавеска летала, полоскаемая ветром. Клава подошла к окну и выглянула на улицу. Там было пусто.

Клава закрыла окно и вернулась в спальню.

Господи, чем её напоила Ленка? Что за вино она ей подсунула? Может, каких-нибудь наркотиков ей подсыпала? Нет, всё, пить она больше не будет. Сейчас опасно было пить алкоголь. В магазинах продавали такое, что и покупать-то было страшно. Никто не следил за тем, что втюхивают людям. Клава знала, что были случаи, когда люди умирали, отравившись некачественным алкоголем. Бог знает, что туда добавляют.

Клава почувствовала, что в комнате стало немного теплеть. Она забралась под одеяло и прижалась к Борису. Он во сне застонал. Клава долго лежала без сна, не могла успокоиться после пережитого страха. Происшествие с мальчиком разбередило её память и подняло на поверхность воспоминание, давно уже похороненное в самых потаённых её глубинах. Когда Клавдия была маленькой, папа заставлял её играть с ним в прятки, когда мамы не было дома. Он считал, а она должна была успеть спрятаться. И если он её находил, то она должна была «облизать конфетку», как он это называл. Маленькой Клаве не нравилась эта игра, но пожаловаться маме она боялась, потому что папа говорил, что если она расскажет об этой игре маме, то он её убьет. Клава тогда была ребенком и не понимала, насколько ненормальной была эта игра, а когда, повзрослев, она наконец это осознала, папа уже давно умер. Воспоминания об этих эпизодах были настолько травмирующими, что память решила, что лучше завалить их ворохом других воспоминаний. И вот сейчас, неожиданно вспомнив о том, о чём она уже давно не вспоминала, Клава почувствовала, как её душат слёзы. Она зарылась в подушку и разрыдалась. Слёзы выходили из её долго и мучительно.

Мама Клавдии так никогда и не узнала о том, что происходило дома в её отсутствие, в какие игры играл её муж с её маленькой дочерью. Он не был для Клавдии родным отцом. С её отцом мать развелась, когда Клаве не исполнилось ещё и года. Не сошлись характерами. Мать недолго горевала, и по-быстрому выскочила замуж за другого.

Клавдия испытывала жуткое чувство вины и стыда за то, что с ней происходило, но рассказать об этом никому не могла. Как такое расскажешь? Такие вещи хотелось поскорее забыть, а не мусолить их с кем-то во время вечерних посиделок за чаем.

У каждого в шкафу есть свои скелеты. У любого их наберётся с десяток, но бывает и больше, намного больше. И вот эти-то скелеты, заваленные всяким ненужным хламом, перемешанные с нашими самыми добрыми намерениями и делами, неумолимо тянут нас в ад. Вы встаёте в очередь в кассу, покупаете билет в один конец и подхватываете свой чемоданчик. Что там у вас, в этом чемоданчике? Убитый хомячок? Пара нерождённых младенцев? Обманутый муж? Чья-то сломанная жизнь? Украденная у лучшей подруги заколка? Не волнуйтесь. Упакуйте всё основательно, чтобы ничего не потерять по дороге. Там, куда вы отправляетесь, ваш чемоданчик на вес золота. Чем он тяжелее, тем сильнее вас там ждут. Не переживайте. Вам окажут приём, которого вы на самом деле заслуживаете. Вам наконец-то окажут приём, которого вы достойны. Уж там-то никто не обидит вас незаслуженно, там разглядят все ваши скрытые таланты и достоинства через лупу. Да нет, зачем же через лупу? Возьмут самый мощный телескоп – ваши скелеты заслуживают того, чтобы их рассмотрели как можно пристальнее. Вам зачтут ВСЁ. Ничего не пропустят. Будьте спокойны. Главное, когда будете забирать свой чемоданчик из багажного отделения, не перепутайте его с чьим-нибудь другим. Неизвестно, что за скелеты прячутся там. Вам чужих не надо, свои бы довезти в целости и сохранности. И вот вас уже ждёт автобус с безумными фарами, горящими жёлто-зелёным светом, которые так напоминают… что?

(глаза дьявола?)

Уважаемые пассажиры, автобус отправляется! Остановок не будет. Это прямой рейс. Не забудьте взять с собой все свои скелеты. ВСЕ свои скелеты. Они вам пригодятся, обязательно пригодятся. И не забудьте пристегнуть ремни. Потому что по дороге вам безумно захочется выйти. Вы будете готовы отдать всё что угодно, лишь бы выйти из этого чёртова автобуса и вернуться домой, но выйти из этого автобуса нельзя. Если вы сели в него, то уж точно доедете до конца. Водитель об этом позаботится. Этот автобус особенный. У него есть вход, но из него нет выхода. Что? Вы заметили мигающую табличку с надписью «ВЫХОД»? Не волнуйтесь. Вам просто показалось. Табличка здесь только одна, и на ней написано: АД. Ха-ха-ха. И не забудьте: билет только в один конец.

***

Утром Клавдия проснулась опухшая, с покрасневшими глазами. Как теперь идти на работу в таком виде?

Муж продолжал спать, значит, сегодня ему никуда идти не надо, у него очередной свободный от работы день. Вадим сидел на кухне и пил чай перед тем, как пойти в школу.

Клавдия зашла в туалет. Унитаз по-прежнему был чёрным. И тут Клавдию накрыла волна гнева. Борька, значит, пришел вчера домой, прекрасно видел, что творится с унитазом, но даже палец о палец не ударил, чтобы его очистить, надеясь на то, что это сделает Клава, вернувшись с работы. Клавдия выскочила из туалета и бросилась в спальню.

– Ты чего это, паразит, совсем обнаглел? Дрыхнешь тут, а я, значит, должна и на работе впахивать, и по дому всё делать?

Борис приподнялся на кровати, спросонья не соображая, что происходит:

– Ты чего, Клав? Что случилось-то?

– А ты не знаешь, что случилось? Тебе мало того, что ты уже два года не работаешь и на моей шее сидишь? Вы что с унитазом сделали?

Борис хлопал глазами:

– С унитазом? Ты про то, что он чёрный? Так я вчера пытался его почистить. Его ничто не берёт. Я даже наждачкой пытался его отскрести.

– Откуда эта чернота взялась? – кричала в ярости Клавдия.

– Да я –то откуда знаю? – взорвался обычно спокойный Борис. – Ты чего на меня сегодня взъелась? Ты думаешь, мне легко? Думаешь, я не хочу нормальную работу найти? Только где ж её найдешь-то? Я за любую подработку хватаюсь, лишь бы копейку в дом принести, а тебе всё мало. Как же, тебе же шубы подавай да ананасы в шампанском. Чего ж ты за нищеброда такого замуж вышла? Надо было принца на белом коне ждать.

Клава хлопнула дверью и, выскочив из спальни, пошла на кухню.

Вадим пил чай и задумчиво смотрел в окно.

– Вадик, мне вчера тётя Лена рассказала, что на нашем кладбище кто-то разрыл могилу, – сказала Клава.

Вадим вздрогнул и закашлялся, подавившись чаем. Посмотрев на маму, Вадим ниже наклонился над кружкой с чаем.

– А кто её разрыл? – спросил он как бы между прочим.

– Откуда ж я знаю, – сказала Клава. – Только у этих людей точно нет ни сердца, ни совести. Совершить такое святотатство – это уму непостижимо. Пусть горят в аду.

Вадим съёжился от этих слов.

– Мам, ну что ты так сразу… в аду… Может, они… по делу могилу разрыли, – робко сказал Вадим.

– Вадик, это по какому делу могилу надо разрывать, в которой человека схоронили? Это либо вандалы, либо для какого-то чёрного обряда.

В это время Борис, натянув штаны, вышел на кухню вслед за Клавой.

– Клав, ты своих газетёнок начитаешься, вот тебе и мерещатся везде одни маги да колдуны, – сказал Борис.

– Молчи уж, Борька. Чего бы ты понимал в магах да колдунах-то?

Вадим уже допивал свой чай. Отставив кружку в сторону, он встал из-за стола и бросил на ходу:

– Ну всё, я в школу.

Клава села за стол и начала красится. Перед ней стояла большая красная косметичка, которую когда-то очень давно подарил своей жене Борис. Он знал, что она любила краситься, чтобы всегда хорошо выглядеть. У неё всегда было много каких-то тюбиков с румянами, тенями, тушью для ресниц, да бог еще знает с чем, но всё это валялось в разных местах, и Клава постоянно искала свои женские штучки, бегая по всей квартире и обшаривая каждый угол. Почему-то все эти туши и помады имели свойство теряться и находиться потом в самых неожиданных местах. И вот на один из Дней рождений Клавы Борис сделал ей сюрприз, подарив эту самую косметичку, которая сейчас красовалась на столе. Но когда Борис видел эту косметичку последний раз, он даже и не помнил. Клавдия давно не красилась. Обычно она вставала утром и, чтобы не опоздать на работу, быстро умывалась, чистила зубы, пила чай и выскакивала из дома. Краситься ей было некогда.

Борис посмотрел на часы. Было без четверти восемь. Через пятнадцать минут у Клавы начинается смена, а она сидит как ни в чём не бывало и наводит марафет. На неё это совсем не похоже.

– Клав, на работу опоздаешь, – робко сказал Борис.

– Тебе-то какое дело? – проводя щёточкой по ресницам, спросила Клава.

– Ну так… из зарплаты потом вычтут, – сказал Борис.

– А я, может, вообще с работы собираюсь уволиться? – сказала Клава и посмотрела на Бориса из-за зеркальца, перед которым она наводила красоту.

– Как это… уволиться? – не понял Борис.

– А вот так, – сказала Клава. – У меня муж есть на то, чтобы работать. А я хочу отдохнуть.

Клава сложила все свои тюбики и пузырёчки в косметичку, застегнула её на молнию и положила на холодильник. Только сейчас Борис заметил, что на Клаве одето какое-то до неприличия облегающее платье. Борис уставился на грудь Клавы, которая грозила вот-вот вывалиться из глубокого выреза. Клава повернулась и пошла в коридор. Её упругий зад колебался в такт её движениям. Борис подумал, что такой выпуклый зад он навряд ли видел ещё у кого-то из женщин. Собственно, за это он и выделил Клаву из сотни других. У него возникло дикое желание подойти к Клаве и шлёпнуть её по этому упругому заду, но он подавил в себе это желание и только смотрел, как Клава аккуратно засовывает свои стройные ноги в туфли на высоких каблуках. Борису показалось, что эти туфли он видит первый раз. А может, он просто их не замечал? И когда это Клавка успела прибарахлиться? Выглядела она сейчас прямо как королева, и Борису стало даже немного стыдно за свой засаленный помятый вид, за свои мятые треники, за провисшие на них коленки.

«Надо будет сегодня сходить постричься», – подумал Борис, которого кольнула ревность – ведь кто-то сейчас будет пялиться на его жену и разглядывать ее прелести.

Он зашёл в туалет, взял ёршик и начал яростно тереть унитаз. Чернота не поддавалась ни на миллиметр. Борис наклонился и заглянул за унитаз, выискивая чистящее средство. Может, оно поможет справиться с этой непредвиденной проблемой? И тут вдруг зашумела спускаемая из бачка вода. Борис подскочил от неожиданности. Это ещё что за шуточки? Каким образом вода сама начала сливаться? Наверное, бачку пришёл каюк. Ну всё, теперь Клавка его живьем сожрёт, скажет, что это он его сломал. Борис открыл крышку бачка и проверил, всё ли там в порядке. Всё было на своих местах, так, как и должно быть. Так в чём же проблема? Борис решил не забивать себе голову всякой ерундой. Положив ёршик на место, Борис пошёл на кухню.

Чайник был ещё горячий. Он налил кипяток в кружку и бросил туда горсть заварки. Чаинки плавали на поверхности, не желая опускаться вниз. Вода оставалась прозрачной. Борис взял чайную ложку и помешал воду в кружке. Чаинки упорно не желали оседать на дно. Борис бросил ложку на стол и подошёл к окну. Погода-то какая. Красота. Борис запустил руку в треники и почесался.

Клавка-то его, оказывается, очень даже ничего. Хотя «очень даже ничего» не описывало всего восторга, который испытал он сегодня, глядя на свою жену. Он настолько привык ежедневно видеть свою супругу, что и забыл, какая она у него бомба. Вспомнив, как безудержно он её хотел, когда только с ней познакомился, Борис почувствовал, как в штанах у него что-то зашевелилось. В свое время они с Клавой отжигали так, что молодёжи и не снилось. Куда же делась былая страсть? Как-то незаметно все их чувства потонули в быту, накрытые неподъемной ношей семейных проблем, неурядиц и постоянного безденежья.

Вот бы вернуть всё как было. Тогда и все их проблемы показались бы им мелкими и не стоящими внимания. Ведь было время, когда, увлечённые друг другом, они не замечали мелких неудач, которые потоком сыпались на их головы. Они были настолько поглощены друг другом, что всё остальное казалось им не стоящим совершенно никакого внимания. Почему же сейчас из-за какого-то испачканного унитаза они готовы наговорить друг другу самых обидных слов, унизить, оскорбить, обозвать? До чего докатились их отношения…

А может, не поздно еще всё исправить? Может, могут они еще испытывать восторг по отношению друг к другу? Надо только нажать на какую-то кнопочку – и страсть загорится с былой силой. Ведь вон как его сегодня накрыло, когда он увидел Клавкину почти голую грудь и туго обтянутую платьем попу. Странно, он каждую ночь лежит с ней в одной постели, прижимается к ней, но ничего не чувствует. А стоило ему только увидеть её в полной боевой готовности, то есть красиво одетой и накрашенной, и – бац – он готов был на неё наброситься, сорвать с неё всю одежду и…

Борис встал со стула, зашёл в ванную и умылся холодной водой. Нет, не надо сейчас будоражить свою фантазию, а то он просто взорвётся. Клавка придет только вечером, а до вечера он не выживет, если будет всё время думать о сексе.

***

В учительской в шеренгу выстроились Копытов, Кузнецов, Шебакин и Лысенко. Перед ними с указкой в руках вышагивала взад-вперёд Наталья Борисовна.

– Так, значит, весь квартет в сборе. На повестке дня у нас ваше вопиющее поведение. Я думаю, что вы уже догадались, почему здесь сейчас стоите именно вы, да, Копытов?

– Я чё-то не понял, – буркнул себе под нос Копытов.

– А тут и понимать нечего, – громыхнула Наталья Борисовна. – Это троица из вашего списка, – Наталья Борисовна достала список, который написал позавчера на уроке Копытов, и помахала им перед лицом бедолаг, стоящих перед ней. – А ты, Копытов, тот, кто этот список написал, – Наталья Борисовна ткнула указкой в сторону Копытова.

– И что? – не понял Кузнецов.

– А то, Кузнецов, что прошлой ночью на нашем кладбище произошло ЧП. Кто-то выкопал труп из могилы, – сказала Наталья Борисовна, обводя стоящих перед ней суровым взглядом. – А ваша записка о каком-то таинственном деле была написана как раз накануне этого происшествия. И тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сопоставить эти факты. Я очень надеюсь, что у вас есть алиби на эту ночь. В противном случае эту записку я отнесу в милицию. Что-то подсказывает мне, что вы имеете к этому самое прямое отношение, – голос Наталья Борисовны к концу этой тирады поднялся до таких высот, что разносился, наверное, по всей школе.

Кузнецов закашлялся. Копытов закатил глаза. Шебакин переглянулся с Лысенко.

– Можете позвонить нашим родителям и спросить, где мы были той ночью, – хладнокровно предложил Шебакин.

– Не переживай, Шебакин, – рявкнула Наталья Борисовна. – Это я сделаю обязательно, прямо сегодня. И если хоть одного из вас, – Наталья Борисовна ткнула пальцем в каждого по очереди, – не было той ночью дома, я вас всех… – Наталья Борисовна сжала губы до такой степени, что казалось, что ещё чуть-чуть и из них закапает кровь.

Вадим представил, как Наталья Борисовна накидывается на него, впивается в его шею и жадно пьёт его кровь, всю, до последней капли. Представил, как её глаза горят адским огнём, а длинные ногти впиваются в его плечи. Из неё получился бы отличный вампир. Да ей сам Дракула в подмётки не годится.

Наталья Борисовна не закончила свою угрозу. Видимо, она была настолько страшной, что она не решилась произнести её вслух.

– Так, сейчас вы все идёте на урок, – процедила Наталья Борисовна сквозь зубы. – И я не советую ни одному из вас в ближайшее время хоть как-то заявлять о своём существовании, потому что малейший ваш проступок будет рассматриваться как провокация. Понятно?

– Понятно, – с вызовом сказал Шебакин.

– Я не только тебя спрашивала, – гаркнула Наталья Борисовна.

– Да всё понятно, Наталья Борисовна, – сказал Копытов.

– Да, – хором сказали Лысенко и Кузнецов.

Наталья Борисовна отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен.

Шебакин, Кузнецов, Копытов и Лысенко тихо покинули кабинет.

Наталья Борисовна, оставшись одна, предалась размышлениям. Она никак не могла взять в толк, как в эту отпетую компанию затесался Лысенко. Он в школе всегда был на хорошем счету в отличие от этих трёх разгильдяев и оболтусов, которые приносили ей одни неприятности, постоянно ввязываясь в какие-то приключения и устраивая полное безобразие. Копытов тоже не совсем вписывался в эту компанию. Он вообще был очень странным. До восьмого класса это был просто пай-мальчик. Да, учился он не очень хорошо, но проблем с поведением у него никогда не было. Вадим был из разряда тихонь, которые предпочитают не высовываться. Проблем Копытов не создавал, и Наталья Борисовна, честно говоря, особого внимания на него не обращала. Но в восьмом классе, когда после переформирования классов Копытов снова оказался у нее, Наталья Борисовна его не узнала. Вадима как будто подменили. Обычно амплуа ученика, которое прикрепляется к нему с самого начала учебы, доживает с ним до окончания школы, тихони так и остаются тихонями, отличники отличниками, а хулиганы хулиганами, но не в случае Копытова, который вдруг совершенно неожиданно стал вести себя вызывающе. Он стал дерзким, наглым, начал хамить учителям, прогуливать уроки, материться. Он участвовал в самых экстремальных затеях, которые придумывали отпетые хулиганы, а частенько и сам становился инициатором этих затей. Наталья Борисовна не понимала, с чего вдруг в этом всегда спокойном пареньке произошли такие разительные перемены. Она часто вызывала родителей Вадима в школу, чтобы хоть как-то повлиять на происходящее, но эти визиты никакой пользы не приносили. Наталья Борисовна чувствовала со стороны матери Вадима какую-то скрытую агрессию, направленную в ее сторону, но не понимала, с чем она связана. Конечно, любой родитель недоволен, когда плохо отзываются о его ребенке, но тут было что-то другое. Больше всего Наталью Борисовну удивляло то, что с ухудшением поведения учеба Копытова наоборот улучшилась. Из заядлого троечника он стал твердым хорошистом.

Наталья Борисовна вспомнила, как в пятом классе Шебакин и Кузнецов притащили на урок истории дохлого голубя на верёвочке. Мальчишки передавали его друг другу под партами. Девчонки изошлись визгом. Урок превратился в какой-то бедлам и, конечно, был сорван. На следующий день Наталья Борисовна вызывала родителей этих бестолочей и сама лично проводила с ними беседу, но толку от этого было мало. С каждым годом их шуточки становились всё более изощрёнными. Росли дети, росли их фантазии, росли проблемы. В восьмом классе к Шебакину и Кузнецову добавился Копытов, и Наталья Борисовна с тех мечтала о том, чтобы они поскорее закончили школу и отчалили в неизвестном направлении, навсегда забыв туда дорогу. Этим они сделали бы ей большое одолжение, потому что она настолько от них устала, что часто повторяла, что они её «в гроб загонят». Ей просто хотелось забыть о них, навсегда вычеркнуть их из своей жизни.

Наталья Борисовна, умудрённая опытом (ведь в школе она работала уже столько, сколько некоторые не жили), прекрасно понимала, что всё циклично, и когда уйдёт из школы эта невыносимая троица, на их место обязательно придут новые горе-ученики, выносители мозга и испытатели её и без того расшатанных нервов. Но это будут другие, новые. Пройдёт время, пока они вырастут и превратятся в настоящих монстров. Сначала их шутки и проделки будут невинными. Это уже потом, в старших классах они распустятся до последней степени и перейдут все рамки и границы дозволенного. На таких учеников не действует ничего: ни угрозы, ни вызовы родителей. Наталья Борисовна понимала, что родители с такими детками и сами еле справляются, так что её с ними беседы – это всё равно что мёртвому припарка. Ну проведут они со своими детьми беседу, тоже чем-нибудь пригрозят, а на следующий день их любимые чада выкинут очередной фортель, и всё начнется с начала.