Читать книгу Звуки родного двора - Маргарита Минасовна Закарьян - Страница 1

О книге

Звуки родного двора. С детства запавшие в душу, они остаются с нами на всю жизнь. В родном дворе, на родной улице мы впервые встречаемся с людьми, которые нам нравятся или не нравятся. С проявлениями добра или зла, великодушия или бессердечия, жестокости. Что-то радует, что-то возмущает, что-то заставляет переоценить свои поступки. Так и эта книга. В ней, я уверен, каждый читатель обнаружит хорошо знакомые ситуации.

Бездомный щенок и приютившая его девушка. Ребенок, захваченный боевиками с целью получения выкупа. Ставшая жертвой постсоветской неразберихи в стране отправляемая «в никуда» семья турка-месхетинца. Мечтающий о счастье и обретший его мальчик из специализированного детского дома. Женщина, превратившая опустившегося бомжа в рыцаря. Журналист, вступивший в конфликт с чиновниками. Все это – далеко не полный перечень персонажей повестей М. Закарьян.

Один из героев книги говорит: «Счастье – это когда нет несчастья». Эти слова могли бы стать эпиграфом книги. Книга убеждает, что от каждого из нас требуется не так уж много – поставить себя на место тех, кто нуждается в помощи или защите. Человек не может считать себя счастливым, если не замечает несчастье других.

На протяжении многих десятилетий наши литераторы восславляли людей подвига. В повестях М. Закарьян нет таких героев, как нет ни злодеев, ни откровенных любовных сцен. Есть взятые из реальной жизни люди, с их достоинствами и пороками, есть и люди, незащищенные в условиях жестокой действительности.

Внимание бедным, незащищенным людям – одна из лучших традиций отечественной дореволюционной литературы. И отрадно, что в повестях книги М. Закарьян «Звуки родного двора» предпринята попытка возродить эту традицию.

Алексей ИГНАТКИН,

Заслуженный журналист Кубани,

лауреат конкурса «Золотое перо Кубани».

Счастье – это когда нет несчастья

– Никита! Ни-ки-туш-ка!

Не по возрасту звонкий голос бабы Вари разносился по всему кварталу.

– Иди обедать! – командовала она с балкона трехэтажного дома.

Никита, любимый внук и гордость бабы Вари, важно восседал на верхушке жердели, разросшейся напротив дома.

– Тебя как угораздило так высоко забраться? – спросила его незнакомая женщина.

Никита не нашел аргументов в пользу своего времяпрепровождения на треснувшей под ним ветке, но послал озорную улыбку семилетнего пацана вслед уходящей женщине.

– Никита! Тряхни еще раз, сильнее! – требовал его шестилетний друг. Он стоял под деревом с кастрюлей в два раза больше его самого.

– Не могу! У меня болит живот, – отмахнулся Никита и с ловкостью скалолаза слез с дерева.

– Ленька, их под деревом валом, – возмутился Никита и начал собирать разбившиеся о землю жердели.

– Хватит! Пошли домой. Тебя баба Варя на обед звала, – убедил Ленька друга.

С перемазанными рожицами, но довольные собой, мальчишки занесли полупустую кастрюлю в кухню бабы Вари. Та сразу же поняла, что большая часть урожая осела в животах «собирателей». Но кое-что попало и в кастрюлю.

Во второй половине дня в туалет невозможно было попасть. Съеденные жердели давали о себе знать каждые 15 минут. Ко всем бедам добавилась еще одна. Сломанный замок в туалетной двери окончательно вышел из строя, замуровав сидящего на унитазе Никиту.

– Здесь же черным по белому написано: «Не защелкивать! Замок испорчен», – ворчала баба Варя.

– Не черным по белому, а красным карандашом, – донесся за дверью голос Никиты, заглушенный звонками.

Почему-то все звонки в доме раздавались в самое что ни на есть неподходящее время. Вот и сейчас подняли шум в квартире одновременно два звонка. Звонили телефон и дверной звонок. Баба Варя бросилась к телефону:

– Не может быть. Это невозможно, – утверждала она в трубку. Но на другом конце провода с ней, судя по выражению ее лица, не соглашались. Она бросила трубку и побежала открывать дверь. В подъезде стоял Иван Васильевич Погремушкин, сосед из тринадцатой квартиры. Баба Варя патологически боялась этой цифры и всего, что связано с ней. 13-го числа каждого месяца она старалась не выходить далеко за пределы дома, объясняя свое поведение суеверием. Но назвать ее суеверной было бы несправедливо. Однако, выпив утром чашку кофе, она разглядела в кофейной гуще злополучную цифру 13 и тяжело вздохнула. На душе стало неспокойно: цифра предвещала нехорошее. По недовольному виду соседа баба Варя поняла, что произошло что-то невероятное.

– Верните руль! – вращая глазами, требовал сосед.

– Какой руль? – хватаясь за сердце, переспросила баба Варя.

– От моей разобранной машины! – угрожающе требовал сосед.

В туалете стало подозрительно тихо. Даже не слышно было стекающей по трубам в унитаз воды.

– Ты жив? – постучав в туалетную дверь, спросила баба Варя.

Никита ответил воплем, симулируя боль в животе.

– Ленечка! Куда подевали руль от машины? – кинулась она к спрятавшемуся за штору Леньке.

– Отдали дядечке в обмен на жвачку.

– Какому еще дядечке?! – топая ногами, кричал Погремушкин.

– В серой кепке. Со змеей на руке, – запинался голос из-за шторы.

– С какой еще змеей в руке? – пытал сосед.

– Не в руке, а на руке! Я правильно поняла тебя, Ленечка? – пояснила баба Варя. – Понимаете, Иван Васильевич, у нас захлопнулась дверь, а… Никитушка там… за дверью, – оправдывалась она перед соседом, который, к ее удивлению, куда-то исчез.

Воспользовавшись долгожданной паузой в суматошном дне, баба Варя отсчитала 60 капель валерьянки в стакан с водой, морщась, выпила настойку и завалилась в кресло, не позволяя поддаться раздражению.

– Бабуль! Тебе же врач приписал 73 капли, опять на 13 ошиблась, – консультировал за дверью Никита, напоминая бабушке о возрасте.

– Ишь ты, профессор! – устало улыбнулась баба Варя и вскочила от сильного стука в дверь.

Это Погремушкин орудовал отмычкой в двери, которая легко поддалась его натиску и, к удивлению всех, открылась.

– Куда дел руль? Последний раз спрашиваю! – вращал глазами Погремушкин перед дующимся на унитазе Никитой.

– Живот болеть перестанет, тогда и вспомню, – выкрутился Никита, издавая характерные, как и подобает текущей клинике, звуки.

– Ты что мычишь? Куда подевали руль? – продолжал свое следствие Погремушкин.

Слава Богу, баба Варя пришла на выручку и вывела Ивана Васильевича из туалета. Никита получил шанс завершить начатое на унитазе дело и достойно выйти из сложившейся ситуации:

– Дядя Ваня, не расстраивайтесь, я вместо руля фонарик свой отдам.

Через минуту Никита предстал перед Иваном Васильевичем с фонариком, подаренным ему в день рождения отцом. Баба Варя была очень удивлена, догадываясь, насколько желанна и бесценна была эта вещь для Никиты.

Погремушкин взял фонарь, повертел его в руках, разглядывая со всех сторон, затем засунул во внутренний карман не первой свежести пиджака и произнес:

– А руль когда вернешь?

На вопрос Погремушкина отреагировала входная дверь: она открылась, и в комнату вошел Сергей Григорьевич Токмазов, отец Никиты и сын бабы Вари. Это был обаятельный и красивый мужчина тридцати пяти лет. Его благородство и воспитанность не позволили вдаваться в подробности случившегося. Поэтому как только он уловил суть «разборок», мгновенно в деликатной форме заявил соседу: «Завтра руль будет вам возвращен!».

Погремушкин не ожидал такой удачной развязки, виновато улыбнулся и вышел, не закрыв за собой дверь, унося в засаленном пиджаке самую драгоценную вещь Никиты – фонарь.

После минутной паузы Сергей Григорьевич спросил:

– Обедать будем?

– Да-да, конечно… – вспомнила о своих обязанностях баба Варя и устремилась на кухню.

За столом сидели молча. Царила такая тишина, что тиканье часов на стене можно было принять за бой колоколов. Леня уставился в тарелку с супом, боясь поднять глаза. Он никак не мог поймать в ложку плавающий в супе картофель, в итоге третья часть супа оказалась на его коленках, майке и шортах.

– Куда торопишься? – спросила баба Варя Леню, нарушив молчание.

– Домой. Я забыл дедулю покормить.

– Но у тебя нет дедушки.

– Да нет, это я так кота своего называю.

– А почему «дедуля»?

– Потому что кот старый, – пояснил Леня бабе Варе. У той от удивления брови превратились в две большие дуги.

– Пап, можно я Ленчика провожу домой? – неожиданно спросил Никита, чуть не поперхнувшись грушевым соком.

– Ненадолго. Скоро мама придет, – коротко ответил Сергей Григорьевич. Он выглядел как никогда устало и совершенно не был настроен на серьезный разговор. Дипломат по природе, он решил, что гораздо искуснее с этим справится его жена Жанна Васильевна. Это вовсе не означало, что Сергей Григорьевич перекладывал на хрупкие плечи жены воспитание сына. Он был убежден, что главное в семье самому быть на высоте, подавать хороший пример сыну. По его мнению, ребенок вырастет особенным, если сам сумеешь предстать перед ним особенным: щедрым, добрым, любящим, великодушным. И он старался быть таким. Может быть, не всегда это получалось, но сегодня Сергей Григорьевич вел себя корректно. Он ни разу не попрекнул детей в случившемся, отделавшись короткими фразами: «Брать чужую вещь стыдно! Тебе, Никита, было обидно, когда во дворе исчез твой самокат. Зачем же так поступаешь с другими?».

– А можно я заберу у него свой фонарик?

– Не смей. Купим новый, – коротко ответил Сергей Григорьевич, резко вышел на балкон и закурил. Перед ним распростерся маленький уютный дворик со всей его размеренной жизнью, типичной для многих южных городов. Анапа не была исключением. Во дворе друг за другом расположились четыре трехэтажных дома. Построены они были в конце 60-х и в то время казались небоскребами. Дом, в котором жили Токмазовы, разместился в центре двора.

С балкона их квартиры на втором этаже был виден если не весь город, то большая часть прилегающей к домам территории лежала как на ладони. Красивый анапский пейзаж радовал глаз.

Чудный летний день близился к концу. Солнце выбилось далеко за крыши домов и устало посылало слабеющие лучи на виноградную лозу, в плену которой оказались все три этажа дома. Гроздья еще зеленого винограда набирали силу. Твердые ягоды созревали медленно, плотно прижавшись друг к другу в ожидании августа. Токмазов, облокотившись на перила балкона, почувствовал прикосновение зеленых ягод и ощутил новое, не испытанное им ранее чувство таинства природы. Ощущение облегченности и равновесия вызвало у него спокойствие мыслей.

– Здесь все закономерно. В жизни все не так. Никакой размеренности, последовательности. Планируешь одно, а получается другое. Вот уж правда: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах»! В субботу собрался выехать к морю, а тут краевая комиссия по сдаче жилого объекта в микрорайоне, – рассуждал Токмазов. Громкая перебранка мужиков, кричащих в конце двора, вернула его к действительности. Игры в домино, шашки, нарды были естественным состоянием двора. Сегодня забивали козла. Среди болельщиков Сергей Григорьевич увидел Погремушкина. К нему подошел Виктор Шмелев – щупленький мужичок неопределенного возраста. В руках он держал монтировку и болты. Погремушкин начал эмоционально что-то объяснять Шмелеву, указывая на разобранную машину за небольшой постройкой в глубине двора. Затем он обратил внимание Шмелева на балкон Токмазова. Когда Погремушкин пальцем указал в сторону балкона, то слегка смутился при виде курящего Сергея Григорьевича. «Жизнь в маленьком городке хороша тем, что если ты не можешь вспомнить, чем занимался, кто-нибудь всегда тебе об этом напомнит», – подумал Сергей Григорьевич при виде направленного в его сторону пальца Погремушкина.

Из-за угла соседнего дома появился Никита. Он шел вприпрыжку и жевал жвачку, надувая ее в маленькие и большие шары, которые лопались на его губах, издавая при этом звуки хлопка. Из кармана Никиты выпали яркие обертки от жвачек.

Марья Изотовна, ворчливая старушка 70-ти лет из соседнего дома, подняла обертку и дребезжащим голосом выразила протест всему заграничному:

– Нынче все импортное подавай, а нам в наше время леденцы раем казались, – пропела она, распространяя при этом запах нафталина.

Усевшись поудобнее на лавочке рядом с детской песочницей, она с любопытством рассматривала прохожих, останавливая придирчивый взгляд на молодежи. Внешний вид девушки в коротенькой юбочке усугубил и так недовольный вид старушки. Юбочка у девушки была настолько коротка, что при незначительном изгибе или наклоне спины можно было увидеть то, что Мария Изотовна называла «срамом». С Летней эстрады в поддержку веяний моды, оглядываясь на запреты времени, звучали «Битлз». Девушка, улыбаясь, шла в такт музыке, красиво покачивая бедрами. Токмазов, под впечатлением ностальгических, будоражащих душу красок лета, с умилением смотрел вслед уходящей юности. Все, что вызывало восхищение на его лице, становилось предметом ворчливой непримиримости и раздражительности у Марьи Изотовны. Нетерпимость ко всему современному читалась во всем облике старушки. В жвачке и «Битлзах» она видела главных врагов времени, угрозу системе, которая ей была бесконечно дорога и прощаться с которой она никак не хотела.

Но музыка делала свое дело. Дворик стал веселым, а его жители – на мгновение счастливыми. Солнце, блеск зелени, удивительный, ни на что не похожий морской воздух творили чудеса, независимо от того, ухудшалась или улучшалась жизнь обитателей двора. Жизнь шла своим размеренным ходом. «Лучший городской пейзаж – это хорошие соседи», – подумал Токмазов. Он докурил сигарету и вернулся в зал, прикрыв за собой балконную дверь, за которой остался уютный, красочный двор, наполненный застойной атмосферой 80-х годов.

К вечеру собралась вся семья. Баба Варя хлопотала у плиты, Сергей Григорьевич просматривал газеты, Жанна Васильевна приводила в порядок свое любимое вишневое бархатное платье. Для энергичной женщины занятие достаточно нудное. Жанна закончила МАИ, разрабатывала детали к космическим кораблям. Ее аналитический ум не нашел применения в маленьком провинциальном городке, и ничего не оставалось, как направить своей интеллект в небольшой проектный институт градостроительства.

– Готовишься к юбилею института? – спросил жену Сергей Григорьевич.

– Мы с Неллей решили не злить Мордоедова: на торжественной части поприсутствуем, а в кабак не пойдем.

– Как с Неллей? Разве твоя подруга не уехала в Югославию? – удивился Сергей Григорьевич.

– К сожалению, нет, – вздохнула Жанна и поведала мужу историю о несостоявшейся заграничной поездке своей подруги: – Всех потенциальных туристов пригласили в горком партии на заседание идеологического комитета. Нельке задали вопрос о государственном секторе Югославии. Естественно, «нужного» ответа не получили, так как она понятия не имела об экономике Югославии. Правда, Нелька отметила, что у них экономика на более высоком уровне в сравнении с нашей, так как ее племянница, работающая там по договору, привозит такие шмотки, которые нам и не снились.

– Так вы за шмотками туда едете, или вами движет интерес к культурным и духовным ценностям страны? – поинтересовался прыщавый юнец, бывший работник горкома комсомола.

– Да, и за шмотками не помешало бы, – честно призналась подруга, после чего ей вручили анкету с вердиктом: «Политически неграмотна, идеологически неподкованна».

– Почему Мордоедова не подключили? – удивился Сергей Григорьевич.

– Не знаю, – пожала плечами Жанна, – да ему сейчас не до нас. Он сам-то оформляет документы в Польшу. Хотят с женой отпраздновать пятнадцатилетие совместной жизни за границей.

– Так предупредите юбиляров, чтобы изучили экономику Польши, а то ведь и праздник так можно сорвать, – съязвил Сергей Григорьевич.

– Куда подевался Никита? – спохватилась баба Варя, привыкшая, что внук всегда рядом. К изумлению всех, Никита больше часа не выходил из своей комнаты. Это никак не вязалось с его темпераментом. Он рос невероятно нетерпеливым ребенком, заниматься одним каким-нибудь делом в течение 20 минут для него было более чем достаточно. Сергей Григорьевич заглянул в комнату сына и застал его за любимым занятием. Никита раскладывал в определенной, только ему известной, последовательности обертки от жвачек. В комнате царил полный беспорядок. На уборку Никитка тратил не больше пяти минут. Он постоянно бежал наперегонки со временем. И вдруг целый час за одним занятием.

– Па, а ты правда, завтра вернешь руль дяде Ване?

– Конечно, ведь я обещал.

– А где ты его достанешь?

– Ну, это уж мое дело…

– Пап, Ленька сказал, что знает, где можно достать руль.

– И где же?

– У их соседа точно такая же машина, и она тоже разобрана.

– А что, Лениному соседу руль не нужен?

– Ленька сказал, что у соседа на даче есть лошадь, пока он может обойтись без машины.

– Это так Леня решил?

– Нет. Мы вместе.

Сергей Григорьевич был ошарашен железной логикой сына, но свое возмущение направил в сторону жены:

– Жанна, займись, пожалуйста, сыном.

– Никитушка, мы уж давно с тобой не читали, – заторопилась Жанна, прихватив с книжной полки стишки Агнии Барто и сказки Андерсена.

– Мам, да я их наизусть знаю, – завредничал Никита.

Весь учебный процесс лежал на плечах Жанны Васильевны. Никита в сентябре должен был пойти в первый класс, хотя по знаниям тянул на третий.

– Вот и отлично! – оптимистично рассмеялась Жанна Васильевна, обняла сына и, целуя, сделала предложение: – Ты читаешь мне десять страниц, а я тебе дарю жвачку.

На таких условиях Никита был согласен читать весь вечер. Но больше двадцати минут учебный процесс не продлился: его нарушила баба Варя, пригласив всех на ужин. Близился к концу еще один день из жизни дружной семьи Токмазовых, в которой непоказное счастье питалось заботой друг о друге и удивительно теплой атмосферой, присущей только этой семье.

Через два часа после ужина красивая, набирающая силу луна ласково глядела в окно Никиты. Через маленькие щелочки засыпающих глаз он увидел огромное количество рассыпанных по небу звезд. Они, как яркие фонарики, то загорались, то куда-то исчезали. Самая яркая из них зацепилась за макушку жердели, на которой, как на царском троне, восседал Никитка. Герои сказок Андерсена оживали, только уже во сне.

Величественно распластавшись на тахте, за парчовой ширмой в конце зала, баба Варя утопала в накрахмаленных простынях, расшитых кружевом. На голове красовался батистовый чепчик из такого же кружева, явно сшитый руками милой старушки. В красивых ночных аксессуарах она походила на барыню из прошлого века. Несмотря на возраст у нее сохранились удивительно красивый, матовый цвет лица и не тускнеющий с возрастом цвет глаз. Глаза у бабы Вари были особенные: зеленые, с длинными ресницами, всегда смеющиеся, но при этом от них исходила неведомая грусть. Во многих семьях существуют реликвии, которые передаются по наследству: либо ювелирные украшения, либо картины, вазы, посуда, либо какие-то другие старинные и ценные вещи. Украшением и ценностью в семье Токмазовых были глаза. Бабе Варе они достались от отца, она передала их по наследству Сергею Григорьевичу, а он – Никитке. В этих глазах, вопреки серым будням жизни, с ее обыденной, тоскливой закономерностью, светилась любовь, читалась радость, словно зов: «Живи! Несмотря ни на что – живи!».

Раннее утреннее солнце ласково щекотало морщинистые щеки бабы Вари. Просыпаться не хотелось, но жутко звенящий предмет под ухом заставил открыть глаза. Она увидела склонившегося над ней Никитку. Он лукаво улыбался, держа в руках будильник, стрелки которого показывали 8.00!

– Просыпайся, молочница уехала, – торжественно заявил Никитка. Молочницей обзывали Дашу Караулову, тридцативосьмилетнюю женщину, исправно привозящую домашнее молоко во двор. – Она сказала, что приедет во второй половине дня с мужем по делам в город и обязательно зайдет, – пояснил Никитка расстроившейся бабе Варе. Баба Варя выглянула в раскрытое настежь окно. Только что ярко светившее солнце спряталось за жерделей. От этакого солнечного озорства дерево стало золотым. В комнату ворвался легкий ветер. Он имел свой вкус, запах и нес в себе непохожую на летнее утро свежесть, присущую особому времени года. Это был первый запах приближающейся осени. Чем больше набирали силу ягоды винограда, покрывавшего не только балкон, но и окно бабы Вари, тем быстрее теряли зелень листья жердели напротив ее окна; а одуванчики, которыми был усыпан весь двор, с мая по авгут, сменили желтый головной наряд на белоснежные пушистые шапочки.

В этом бесконечном природном водовороте было что-то торжественное и грустное. Два противоположных друг другу чувства переполняли сердце бабы Вари, потому что отсчет еще одному году своей жизни она вела по осени, которую бесконечно любила и немного страшилась.

– Никита, я схожу в магазин, – по-детски, как провинившаяся школьница, проспавшая первый урок, отчиталась баба Варя перед внуком.

На сборы хватило 10 минут. На этот раз баба Варя решила составить список необходимых продуктов, потому что каждый раз, придя домой и разгружая сумку после путешествий по магазинам, она обнаруживала, что забыла что-то купить, и Никитка бежал следом докупить забытые ею продукты. Для Никитки это было привычкой, и он предложил:

– Бабуль, может, я сам схожу. Все равно ведь придется идти, да и число сегодня 13-е.

Баба Варя заглянула в календарь, висевший над ее кроватью, и увидела взятое в красный кружочек 13 августа. В этот день ее обещалась навестить Маша Мышинская, приятельница Даши Карауловой. У Даши с Машей было много общего: обеим под 40, обе невысокого роста, круглолицы, полноваты, и красили свои жидкие волосы в гранатовый цвет, который в сочетании с их природным создавал ярко-красные головы, красовавшиеся на коротких шеях станичных «нимф». Кто не знал этих женщин, мог принять их за сестер-погодок. Кроме внешнего сходства, женщин связывало общее горе – пьяницы мужья, месяцами уходящие в запой. Разница лишь в том, что у Даши-молочницы в пьяном угаре муж крушил все вокруг, а у Маши, напротив, был спокоен ко всему окружающему, но нещадно лупил саму Машу. У Даши было трое детей, у Маши ни одного.

– Бабуль, так я пойду? – Никитка стоял с большим полиэтиленовым пакетом, умоляюще смотрел красивыми зелеными глазами на бабушкин кошелек.

– Хорошо, – согласилась баба Варя, – купишь баночку сметаны, хлеб, два пакета молока, на оставшиеся деньги – мороженое.

Никитка заполучил желаемое и радостно выбежал во двор.

Мария Изотовна увидела в руках Никитки пакет и радушно спросила:

– А мне, внучок, булочку хлеба не купишь?

– Если деньги останутся, – угрюмо ответил Никитка. У него не было желания отказываться от обещанного мороженого.

– Ну что ты! Возьми, – Мария Изотовна сунула в ладонь Никиты монету, изображая при этом радость.

– Никитушка! А баба Варя дома? – Знакомый голос заставил Никитку обернуться. Перед ним стояла Маша Мышинская.

– Да, тетя Маша, она ждет Вас, – ответил Никитка и скрылся за домом. Мария Изотовна с нескрываемым любопытством смотрела вслед входящей в подъезд Маше.

– Як чучело, выкрасилась, – ядовито выпрыснула она вслед исчезающей гостье. Без эпитетов Марьи Изотовны над двором не взошло бы небесное светило. Но высоко-высоко, в бесконечно синем небе, солнце направило свои еще не утратившие силу яркие лучи на дворик, предвещая ему светлый и радостный день; оно осветило каждый закуточек двора и нежно разместило свои теплые лучики на старческом лике Марьи Изотовны. От ласковых прикосновений бархатного солнцепада лицо старушки стало намного добрее. Она притихла и стала мирно плевать семечки. С чувством собственного достоинства Марья Изотовна созерцала все, что ее окружало. При всем этом она с гордым видом привлекала внимание к своей эпатажной внешности.

А из окна квартиры на первом этаже кричала радиола. Она посылала во двор музыку, сотканную из удивительных звуков, которые заставляли биться сердце… «С чего начинается Родина?» – одновременно пела и спрашивала радиола. Она разносила песню по дворику, убеждая его обитателей, что это место самое дорогое в их жизни.

Баба Варя была на редкость гостеприимным человеком. Машу она встретила с улыбкой в глазах, несмотря на головную боль и тяжесть в сердце. Гипертоник по природе, накопившая с десяток других болезней, она не вымещала свое нездоровье на окружающих. Баба Варя заведомо знала, что ей придется набраться терпения и выслушать бесконечные рассказы Маши о пьяных похождениях ее супруга. Собственно говоря, Маша из-за этого и пришла: поплакаться в жилетку и познакомиться с кофейным прогнозом гостеприимной хозяйки. Талант гадалки в бабе Варе открыла Даша Караулова, подруга Маши.

Как-то раз она занесла молоко бабе Варе в квартиру, та в знак благодарности имела неосторожность погадать «несчастливой» молочнице. К изумлению обеих, сбылось все слово в слово. Главный прогноз состоял в том, что у Даши в скором времени перестанет пить муж. А он и вправду на целый месяц забыл о стакане. Дашка ходила счастливая, а баба Варя – гордая за свою проницательность. Правда, у всевидящей гадалки бывали и осечки. Часто одни и те же фигуры на дне чашки она трактовала по-разному, но что касается контура собак – тут уж, извольте, всегда толкова четко:

– Ох, и друг у тебя какой! Настоящий полковник!..

Полковник в облике кофейной собаки не смотрелся ни овчаркой, ни питбулем (до бойцовской породы ему было далеко), но на карликового пуделя тянул. Богом посланный знак, женщины объясняли по-своему: пудель – это временно. Мужичок-то, как ни крути-верти, пьющий. Завтра бросит – станет питбулем, а если повезет, то и кем-то из благородных пород. Главное, собака все-таки выпадает!!! Можно подумать, что полковники не пьют…

Пока баба Варя варила кофе, Маша в деталях излагала скопившиеся за месяц новости. Главными ее врагами были врачи. Денег забрали кучу, а толку от их кодирования никакого. Муж по-прежнему пьет.

– Хоть в омут лезь! – сокрушалась Маша. Баба Варя страдальчески смотрела на гостью и советовала везти «полковника» к бабкам.

– Как знать, а вдруг помогут, да и денег они много не возьмут, – заявила она и достала из кухонного серванта пятизвездочный коньяк.

– Машенька! Шибко в голову не бери и не волнуйся. Все уляжется, – успокаивала баба Варя голосом экстрасенса. Когда она варила кофе, всегда добавляла несколько капель коньяка. Этот раз почему-то предложила Маше коньяк отдельно, в красивой инкрустированной рюмочке.

– Здоровье позволяет? – спросила баба Варя Машу.

– Конечно! Не все же ему! – ответила Маша, прикрывая синяки на лбу коротко стриженной челкой. Затем взяла рюмку и усталым голосом произнесла:

– Пусть плачут все, кому мы не достались, и сдохнут те, кто нас не захотел!

Баба Варя остолбенела от такого откровения и после минутной паузы растерянно пошла к звонящему телефону.

– Мама, – звонил Сергей Григорьевич, – я сегодня задержусь. На обед не приду. Послал своего шофера. Он вернет Погремушкину руль. Если его не застанет ни дома, ни в гараже, то занесет к нам домой. У вас все в порядке?

– Все-все, сыночек, – выпалила баба Варя и не скрывая своего смущения, вернулась к Маше.

– Мне посоветовали, – как ни в чем не бывало продолжала Маша, – повесить над кроватью супруга красивую картину: для повышения тонуса и чтоб от дурных мыслей отвлекала. Денег не пожалела: купила… Рембрандта, разумеется репродукцию, повесила признанную всем миром «Данаю», и что вы думаете? – «Сними, – кричит, – она по ночам мне подмигивает».

Опять зазвонил телефон. Баба Варя извинилась и вышла.

– Уж я пойду. Не буду мешать, – спохватилась Маша.

– Сейчас, подожди. Я провожу, – предложила баба Варя и положила телефонную трубку. Они вышли во дворик. Погремушкин шел им навстречу, держа в руках руль с таким победоносным видом, как будто это был руль не от устаревшей марки «Жигулей», а от правительственной «Чайки».

«Слава Богу, шофер и Погремушкин встретились», – пронеслось в голове бабы Вари. Из-за угла дома появился Никитка. Он шел, перекосившись на бок под тяжестью сумки, и ел мороженое.

– Где моя булка? – спросила Марья Изотовна Никитку и наградила Машу оценивающим взглядом снизу доверху. В это время какая-то птица с гортанным, редким криком, хлопая крыльями, бросилась на голову Марьи Изотовны с явным намерением клюнуть. Та стала отмахиваться, но на ее защитную реакцию птица отреагировала по-своему.

– Ду-ра! Ду-ра! Ду-ра! – как заводная игрушка повторяла птица.

– Сюда, попка, сюда! – закричал непонятно откуда взявшийся Виктор Шмелев. Красивый попугай африканского вида послушался хозяина и сел на его плечо, правда, при этом угрожающе поднял хохол и щелкнул клювом в сторону Марьи Изотовны.

– Безобразие! – кричала та. – Это просто безобразие!

Шмелев, сто раз извинившись перед разъяренной старушкой, побежал за Погремушкиным в гараж.

Баба Варя с Машей изо всех сил старались вести себя прилично, дабы не оскорбить Марью Изотовну вырывающимся наружу смехом.

– Возьмите! – Никитка протянул насупившейся старушке булку хлеба. – Мороженое хотите? – спросил он угодливо.

– Я его смолоду не ем, – зло ответила та.

Напряженную обстановку разрядила Маша.

– Какой у вас уютный дворик, – со вздохом протянула она.

– У хороших людей и дворы хорошие, – объяснила баба Варя гостье. На лице Марьи Изотовны появилось умиление, она явно относила себя к «хорошим».

А день во дворе набирал силу по законам, понятным только самой природе.

Лето уходило в море, а на место жарких дней просилось бабье лето. Оно день за днем маленькими шагами завоевывало дворик, и в этом было что-то таинственное. На вершине жерделевого дерева как-то особенно дрожал золотой свет. Он переливался, как радуга в сетях паука. Большая клумба вдоль всего дома радовала симфонией красок. Расплескав запах ночной фиалки, она дурманила воображение. А из окна во двор радиола посылала новые песни. Создавалось впечатление, что это был концерт по заявкам обитателей двора, которых просто не объявляли.

– Часто простое кажется вздорным, черное – белым, белое – черным, – пела Светлана Крючкова. Никто не просил сделать музыку тише: похоже, все соглашались и «больших перемен» не ожидали.

Жанна Васильевна вернулась домой не одна. С ней пришла ее подруга и коллега по работе Нелли Чихачева. И Жанну, и Нелли наградили почетными грамотами за доблестный труд в связи с юбилеем. Проектному институту, в котором они работали, исполнилось 10 лет. Грамоты вручили на официальной части юбилея. В ресторан идти они отказались, поэтому с радостью приняли предложение бабы Вари отметить такое «значимое» событие у нее на кухне. Нелли считала кухню самым уютным местом в квартире Токмазовых. Женщины возбужденно обсуждали праздник:

– Мог бы и премией наградить, а то грамотой. Ну зачем она нам, эта грамота, Жанна, скажи? – возмущалась Нелли. – У нас и так зарплата нищенская, больше похожая на милостыню, нежели на плату за каторжный труд.

– Нелька, перестань плакаться. Давай лучше выпьем, – предложила Жанна.

– Пить? За такое плачевное поощрение поднимать тост и тратить коньяк? – взвизгнула Нелька.

– Да при чем тут поощрение? Давай выпьем за нас, красивых и любимых, – убеждала Жанна.

– Ну насчет любимых – это я подумаю, а что касается красивых – согласна, – Нелька поцеловала Жанну и бабу Варю прежде, чем опустошила предназначенную ей рюмку коньяка.

Нелли любила эти двух женщин и восхищалась ими. Отношения между Жанной и бабой Варей были похожи на общение близких подруг, нежели на жизнь свекрови с невесткой. Что же касается Нелли, отношения ее со свекровью не сложились, к тому же муж погуливал.

– Жанна, поверь мне, мир намного просторнее, нежели трехкомнатная клетка вашего панельного дома. Но мы не можем видеть этот мир, потому что всегда чего-то нам не хватает: то денег, то времени. А когда есть и то, и другое, просто не выпускают, потому что кто-то считает, что ты не достоин звания «советского туриста». Трудиться доблестно ты можешь, а…

Нелька не успела договорить, ее перебила баба Варя:

– А что есть звание «советский турист»?

– Теоретически нет, а практически… Мне, баба Варя, запороли Югославию.

– Да и черт с ней, с Югославией. Что, у нас нет красивых мест? Даша-молочница уж сотый раз зовет в гости в деревню. Я как-то ездила, правда давно. Красотища-то какая! Грибы, ягоды, богатые орешники… Перед домом огромный луг с великолепием цветов и колдовским запахом. Вы по стране-то нашей вначале поездите… Далась вам эта заграница.

Баба Варя еще минут десять с блестящими глазами рассказывала о красивом местожительстве Даши. Закончилось тем, что было принято решение на выходные съездить к Даше, чтобы оценить увиденное воочию. Нелли закурила сигарету и вышла на балкон. На улице поднялся ветер, хлопнул балконной дверью, бросил ее несколько раз туда-сюда, зашумел в листве виноградной лозы. Он гонял по двору и кружил около мусорного бака обрывки бумаги, играя с ними в прятки. Ветер был далеко не летний, но теплый. В нем было что-то такое, что выдавало надвигающуюся осень. Он злился, набирал силу, а затем утихал. В конце концов настолько ослаб, что затих вовсе. Наступила тишина. Нелька почувствовала, как стучит сердце. Она слышала его удары. Вспомнился муж. Нелли ласково называла его Жекой. Вчера он не ночевал дома. Нельке стало обидно. Жанна с Сергеем, в отличие от нее с Женькой, жили душа в душу. А у Нелли что-то не складывалось. Что? Она не знала.

– Тетя Неля, вас мама зовет, – услышала она голос Никиты. Он вышел на балкон с большим бумажным змеем.

«Конечно, конечно же, детского говора, плача, смеха в доме не хватает», – удрученно подумала Нелли и ласково погладила по голове Никитку. Детей у Нелли не было. Врачи оказались бессильны перед диагнозом. Да и лечиться она устала, тем более, что положительного результата давно не ждала. Но внутренний голос ей подсказывал, что сдаваться нельзя. Нужно что-то делать, как-то бороться. Но как?

Никитка запустил бумажного змея. Его подхватил вновь появившийся из ниоткуда ветер и стал кружить по дворику. Змей попытался взлететь в небо, но зацепился за макушку жердели. Как ни старался бедолага освободиться от веток, как ни помогал ему в этом ветер, ничего у змея не получилось… Разорванный на части, он угодил на дно мусорного бака.

– Как в жизни, – подумала Нелли, – до чего же иногда мы зависим от обстоятельств.

– Ничего, я завтра нового сделаю, – оптимистично заявил Никитка, как будто прочитал Нелькины мысли.

– Подруга! Тебя муж обыскался, – Жанна протянула Нелли телефон. Шнура до балкона не хватило, Нелли вынуждена была вернуться в зал. Жанна спасла ее от печальных мыслей.

– Вот так да! Наконец-то объявился, – произнесла Нелли в трубку. – Через час буду дома.

Она старалась говорить тихо, скрывая суточное отсутствие супруга.

– Ну что? Еще по рюмочке? – спросила баба Варя, обращаясь к молодым женщинам.

– Нет. Пора домой. Жека ждет, – Неля стала собираться.

– Никитушка, проводим тетю Нелю? – обратилась Жанна к сыну.

Жанна с Никиткой посадили Неллю в автобус и возвратились дорогой через парк. Желание насладиться не успевшей испортиться погодой победило меланхолию, которая завладела Жанной после ухода подруги. Парк начал менять цветовую гамму. Деревья, кустарники, травы переливались всеми оттенками зеленого и желтого. Желтого было больше. Этот цвет побеждал медленно, но уверенно и красиво. Он вызывал удивительную гармонию единения с природой. Воздух уже не пах летом, но и осени в нем было мало. Карусели рисовали красные и синие оси. У слонов облезли хоботы, а у лошадок потускнели глаза. Парк готовился к мертвому сезону, ко времени правления грусти.

– Мамочка, а почему Марья Изотовна говорит, что детство – единственное богатство, – спросил Никитка. – Я что, богатый?

– Это потому, что оно беззаботно. Когда вырастешь – поймешь.

– А старость тоже богатство, только в обратную сторону? – не унимался Никита.

– Богатство – это душа человека, его добрые поступки. Неважно, молод он или стар, – улыбнувшись, ответила Жанна. – Ты лучше скажи мне, как это тебе удалось за весь день не натворить глупостей?

– Я встал сегодня поздно, мамочка, – серьезно ответил Никитка.

Жанна рассмеялась, поцеловала сына и с любовью прижала самого дорогого человечка на Земле.

– Мамочка, а почему Ленька говорит, что их не любят, потому что они евреи? Ленька считает, что еврей, ну, не то чтобы хуже русского, а как-то младше званием. Получается, что звания бывают не только у военных, но и у всех людей?

– У людей, Никитушка, звание одно – Человек. Он получает право называться этим гордым словом при рождении, а уж потом, в зависимости от воспитания, среды, обстоятельств, это звание может меняться. Родившийся может состояться как честный, добрый, порядочный человек либо стать нелюдем. Не может быть плохим еврей или русский – может человек быть нехорошим.

– А баба Варя рассказывала, что дедушка мой тоже был не русским.

– Твой дедушка, Григор Гаспарович Токмазов, родился в благородной армянской семье. Он, как и твой папа, строил наш город. Дедушка был награжден высоким званием – Заслуженный строитель Кубани, и папа этим гордится.

– Я, мамочка, тоже получу звание, когда вырасту!

– Ты уже его получил. Я тебе присвоила звание самого родного человечка на земле, правда немного хулиганистого. Но ведь это поправимо, правда? – игриво спросила Жанна Васильевна, заглядывая сыну в лучистые глаза. От них исходил теплый свет.

В эту минуту она поняла, пусть на краткий миг, что по-настоящему счастлива. Она растворилась в любимых до боли Токмазовских глазах Никитки. Вот она, радуга детства! В них, в этих сто раз целованных глазах, она увидела волшебную страну, в которой ее наивный мальчик наощупь летел в далекое, еще не понятое им Нечто, именуемое жизнью. До чего же в этот миг захотелось Жанне, чтобы этот путь для сына стал светлым и счастливым. Прижавшись друг к другу и любуясь чистым, нежным небом, под которым раскинул свои границы морской берег, они почувствовали кровное родство с природой и городом, в котором протекала их жизнь. Легкий ветер разбросал по всему парку жухлые листья и с Летней эстрады донес любимую песню Никитки: «… Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня…». А где-то там, далеко за границей моря, в волшебной стране детства, песня отзывалась эхом: «…Выбери меня, выбери меня, птица счастья…» – доносилось уже из-за тридевяти земель.

Сергей Григорьевич и баба Варя от скуки смотрели телевизор и пили чай с мелиссой в ожидании Жанны и Никитки. Вдруг дверь тихонько приоткрылась и появился Никитка, затем вошла Жанна. Лицо у Сергея Григорьевича засветилось. Жанна заметила, что он в хорошем настроении. За десять лет супружеской жизни она научилась понимать мужа с первого взгляда, чувствовать его настроение по походке, каким-то, только ей известным, жестам, тембру голоса, осанке и многому другому, что знакомо до мелочей в любимом человеке. И дело было вовсе не в том, что Токмазов – муж, отец ребенка, и к тому же преступно красив. Дело в том, что она не мыслила свою жизнь без присутствия в ней этого человека. Может быть, поэтому на лице Жанны всегда читалось тихое, незаметное, светлое счастье – то, что отсутствовало в лице Нелли.

– И где это вы так долго пропадали? – ласково спросил Токмазов.

– Бродили по парку, прошлись по набережной, – ответила Жанна.

«До чего же хороша!» – подумал Токмазов, наградив супругу оценивающим взглядом.

В Жанне было все безукоризненно: маникюр, прическа, макияж, красивые вьющиеся каштановые волосы, спадающие на плечи тяжелыми локонами, большая грудь и невероятно тонкая талия, облаченные в вишневое бархатное платье. Токмазов подошел к Жанне сзади и обнял за плечи. Она почувствовала запах его тела. Слегка развернувшись, Жанна встретилась с глазами Сергея – зеленого цвета, глубокими, обрамленными густыми черными ресницами – точь-в-точь как у Никитки и бабы Вари. Глаза смеялись. Жанна чувствовала свою принадлежность к ним, этому генетическому семейному «наследию», ощущала светлое, святое чувство счастья, где нет горечи и зла, отчаяния и суеты, где царствует любовь, где испытываешь радость, что ты свой среди своих. Волшебную силу дарили Жанне эти глаза Токмазовского рода. Никитка, смеясь, схватил отца за руку. Освободившись от объятий мужа, Жанна вышла на балкон. Сергей Григорьевич и Никитка стали бороться. От восторга Никитка визжал и смеялся во весь голос, его было слышно на улице. Жанне смех сына показался необычным, звонким, продолжительным. Ветер ласкал ее плечи и лицо, укутывая их покрывалом волос. Вместе с легким ветром стал накрапывать мелкий дождь. Обрывки бумажного змея стали мокрыми и лохмотьями повисли на ветках жердели. В какой-то момент Жанне показалось, что на ветках жердели висит печаль. Она стекала каплями с листьев дерева. Стало грустно по ушедшему. Жанна четко поняла, что ею прожит еще один день, разменявший вечность на миг. И в этом бесконечном круговороте времени звучал беззаботный, счастливый детский смех Никитки. Он пробился через балконную дверь на улицу и заблудился в ветках жердели.

Жанна вернулась в зал и присела на край дивана рядом с успокоившимся Никиткой и раскрасневшимся Сергеем. Баба Варя наблюдала за своими детьми из кельи за парчовой шторой. Трудно сказать, о чем она думала в эти минуты, но то, что просила продлить не тронутые горем дни, было видно по ее лицу. Ее губы шептали: «Храни их, Господь!»…

Неля приехала к Токмазовым на собственных «Жигулях». Она получила водительские права недавно, но ей вполне хватило времени, чтобы научиться сидеть за рулем смело и уверенно. Подняться на этаж она не захотела, поэтому включила сигнализацию в надежде, что кто-то появится на балконе.

– Так рано? Наши еще не собрались, – услышала Неля голос бабы Вари сверху.

– Спускайтесь… Быстрее…, я жду, – жестикулируя руками, объяснила Неля.

Ждать пришлось недолго. Несколько минут спустя машина, вместив в себя всю семью Токмазовых, кроме ее главы – Сергея Григорьевича, мчалась навстречу новому дню в направлении апартаментов Даши-молочницы.

– Скоро осень… – с грустью в голосе произнесла избитую, но такую великую фразу баба Варя. Она любовалась природой родных мест. За городом вдоль дороги потянулись дачи с приусадебными участками. На одном из них мужчина с женщиной собирали картошку. Вспотевший от работы мужичок разогнул спину и поднял голову в небо. Высоко-высоко над ним самолет с гулом резал синь облаков, оставляя после себя белую полоску, тянувшуюся в бесконечность горизонта. Мужчина стоял посреди поля с устремленным вверх взглядом и чему-то улыбался: то ли небу, то ли самолету, то ли просто хорошему дню. Может быть, там, во Вселенной, в этой полной бесконечности со струящимся на Землю теплым светом, его душа отогревалась и возрождалась? Ведь тогда она, согретая неземным светом, могла вновь вернуться в реальный мир, чтобы жить и трудиться. Баба Варя, наблюдая за мужчиной из окна машины, как и он, посмотрела вверх. Как и он, она улыбнулась. По линии горизонта проходил ослепительный свет. Он отражался миллионами искр на Земле, согревая все вокруг. Под его теплыми лучами раскинулась радуга. Это была радуга надежд… на лучшее. Для бабы Вари за осенью начинался отсчет нового времени, нового года…

Проехав еще несколько метров, машина остановилась напротив красивого дома. Первой вышла баба Варя и смело направилась во двор.

– Хозяйка! – громко произнесла она. Никто не отзывался.

Баба Варя несколько раз повторила это слово, внося в него каждый раз особый смысл: дескать, мы приехали, а нас никто не встречает.

Следом за бабой Варей во двор вошли Жанна, Никитка и Нелли. Но вдруг произошло то, чего менее всего ожидали гости. С задней стороны дома во двор выбежал неказистый мужичок с замашками Наполеона и охрипшим голосом произнес:

– И вот с этим чучелом я прожил всю жизнь!

В дверях дома появилась женщина с украденной внешностью, вероятно, та, кого он «приласкал».

– Закрой дверь, шалава. Сгинь! – продолжал мужичок.

– Постыдился бы людей! – тихо произнесла женщина, пытаясь обратить внимание мужчины на прибывших гостей. Однако тот, не обращая ни на кого никакого внимания, скрылся туда, откуда вышел. После чего баба Варя, обращаясь к «чучелу» и «шалаве» со словами: «Дашенька, милая, здравствуй!», – бросилась на шею к молочнице.

– Вот уж не ожидала! – как бы извиняясь, выдавила из себя Даша: – Уж третью неделю не просыхает, – добавила она, показывая в сторону исчезнувшего мужичка.

– Эх, Дашенька, ну что тут скажешь? Чем поможешь? Людские судьбы – островки, не каждому дано их покорить, сделать так, чтобы жизнь на островке сложилась.

– Да вы проходите! – обратилась Даша к стоящим у забора Никитке, Жанне и Нелли.

Молодые женщины растерянным взглядом изучали двор, а Никитка, не понимая, что произошла семейная ссора, подошел к будке и стал играть с собакой, называя почему-то ее Тузиком. Позже выяснилось, что пса звали Жора.

– Дашенька! Не вижу ваших деток! Куда вы их подевали? – спросила баба Варя Дашу, заметив, что во дворе чего-то не хватало. Подразумевался детский говор, смех – все то, что делало Дашин двор более светлым.

– Все трое в лагере, – ответила Даша. Ее лицо впервые озарилось улыбкой при напоминании о детях.

Даша пригласила всех женщин в красивую беседку, заросшую вьющейся паутинкой из белых и голубых цветов. Накрыв белой скатертью стол, она подала кофе и нарезанный треугольными и квадратными кусочками торт. Баба Варя поняла, что от гаданий ей не увильнуть.

– Жора, на место! – Приказала Даша собаке. Никто не заметил, как Никитка освободил ее от поводка, привязанного к дереву, и выпустил во двор.

Жора послушно ушел на место. Несколько минут спустя вновь появился мужичок, обзывавший неприличными словами Дашу.

– Когда придет Жора? – обратился он к Даше, не замечая сидящих в беседке женщин. – Он обещал мне положить плитку в подвале. Наверное, запил, подлец, – возмущался далеко не трезвый мужичок.

Женщины после произнесенного имени удивленно переглянулись.

– Сегодня его не будет, – спокойно ответила Даша, пояснив гостям, что Жора – их сосед, и что он подарил им собаку, а Демьян, муж Даши, так уважает соседа и так полюбил пса, что решил их назвать одним именем.

Пока Даша раскрывала секреты дома, Демьян куда-то исчез. И появился не один, а с огненно-рыжим мужчиной пятидесяти лет. Тот, как и Демьян, успел с утра «принять на грудь», поэтому по манере держаться на ногах они походили друг на друга. Демьян называл его «ржавым» и постоянно грозил незамысловатой фразой: «Я ж порву тебя, Славик». «Ржавый» Славик не возражал, а напротив, услужливо улыбался. В такой, не совсем здоровой, обстановке, сложившейся в доме хозяев, любоваться красивым двором, цветами, беседкой и всем, что окружало женщин, было невозможно, да и желания особенного тоже не было. Нужно было как-то извиниться, дипломатично распрощаться и уйти. Но Даша стала причитать и просить бабу Варю задержаться на некоторое время, так как должна была подойти ее приятельница, у которой произошло в жизни нечто невероятное. Приятельница мечтала погадать у «всевидящей» бабы Вари. Правда, ждать пришлось недолго. Приятельница – обольстительная женщина с добрыми глазами – прибежала, запыхавшись, и представилась Антониной. Отдышавшись, она сбивчиво поведала историю, от которой у женщин совсем испортилось настроение. Антонина жила неподалеку. Имела дом, машину, недавно купила дочери квартиру в городе. Жизнь текла размеренно и спокойно до тех пор, пока она не встретила спутника жизни. Антонина мужа похоронила давно, дочь воспитала сама. Новый суженый уговорил ее уехать с ним в Подмосковье, где он родился, имел престижную работу, а главное – авторитет среди людей. По словам Антонины, она имела возможность убедиться в этом сама, так как неоднократно ездила к нему в Подмосковье. Не раздумывая, она продает всю движимую и недвижимую собственность и полностью доверяется человеку, которого полюбила. Тот просит Антонину на время одолжить вырученные деньги одной из своих знакомых. В конечном счете Антонина остается без денег, машины и дома. Вот такая грустная история.

– А почему бы Вам не обратиться в суд? – поинтересовались Неля с Жанной.

– Я обращалась. Мне нечем доказывать. У меня нет элементарного – расписки. Адвокат сказал, что никакой суд и никакой закон не помогут, – со слезами на глазах пояснила Антонина.

Баба Варя смотрела на женщину, измотанную судьбой, с сожалением, затем отодвинула кофейную чашку и произнесла:

– А я даже смотреть чашку не буду. Зачем гадать, если знаю наперед, что там, где не догнал закон, Бог догонит. Ох, как еще, дочка, догонит. Ты вспомнишь меня. Божья кара пострашнее нашего правосудия. Поверь мне…

Наступила тишина. Стало грустно от увиденного и услышанного. Трудно было сказать, как много было грусти… Еще не изобрели прибор для ее определения. А жаль! Мало ли какая жизненная ситуация может навеять ностальгию и вытекающую из нее грусть… Баба Варя подошла к Жоре-собаке и ласково потрепала за морду. Та в ответ заскулила… по-своему, по-собачьи. Демьян отреагировал эмоционально:

– Ты это дело брось! Не такая уж у тебя жизнь собачья, – пристыдил он Жору.

– Дашенька, большое спасибо за кофе, но нам пора, – коротко произнесла баба Варя.

Жанна и Неля поблагодарили хозяев за гостеприимство, после чего слегка протрезвевший Демьян предложил женщинам остаться еще на некоторое время.

– Спасибо! – хором ответили те.

Все дружно сели в машину и покатили… к морю.

Решение было принято сразу, как только уселись в салон машины. Несмотря на то, что в планы поездки море не входило, оно было желанно всегда…

В семье Токмазовых море занимало особое место и считалось главной достопримечательностью города. Баба Варя гордилась красотой береговой линии, прилегающей к городу, справедливо называя это место особенным. Ей казалось, что на этом небольшом отрезке побережья море теплее, песок чище, рассыпчатее, да и солнце ласковее.

И это правда. Море, рядом с которым жили Токмазовы, воспевали поэты, композиторы, а баба Варя говорила о нем просто: «Душу лечит…».

Перед Нелей и Токмазовыми раскинулась законченная картина – красивый берег моря с маленькой пристанью и парящими чайками. Море, тихое, ласковое, бескрайнее, уплывало в бесконечность и там сливалось с небом. Перед таким видом не устоял бы ни один художник. А душа… она не подчинялась разуму. Она заставляла идти туда, к морю, войти в соленоватую на вкус воду, почувствовать нежное прикосновение слегка пенистых волн и вдохнуть полной грудью запах моря… Все… Душа ликует…

Никиту невозможно было вытащить из воды. Он кричал, визжал, нырял, кувыркался, заливая все вокруг себя детским, счастливым смехом.

Никто из женщин не взял с собой купальника. Они вошли в воду по щиколотку и затерялись среди сотен людей, оказавшихся в объятиях одного из чудес света – моря.

К Неле с Жанной подошла женщина с жесткими усиками и предложила пирожки. Они отказались, обедать решили дома. Предстояла самая сложная задача – вытащить Никитку из воды. Это удалось сделать бабе Варе. Только она знала волшебный секрет, ради которого Никитка жертвовал морем.

Домой возвращались одухотворенными, каждый со своими мыслями, проблемами, обязательствами, но у всех в глазах блеск. Откуда он? Что так всколыхнуло внутри, заставило забыться, стать чуточку счастливее? Море!!! Оно отогревало, растворяло неудачи в пене волн, собирало осколки надежд.

– Когда еще выберемся? – саму себя спросила Неля.

Ответ на вопрос знал лишь Никитка. Море еще не раз вернется к нему в долгих зимних снах…

Машина въехала в родной дворик. Марья Изотовна сидела на своем законном месте – лавочке у песочницы – ругалась со Шмелевым. Она не простила ему попугая.

– Бог не наградил тебя внешностью, при раздаче ума тоже не расщедрился, – кричала Марья Изотовна в сторону Виктора… В ней ворчала старость…

Погремушкин выезжал из гаража на своей задрипанной машине, в которой ничего нового, кроме руля, не было. Ленька, как обезьяна, повис на жерделевом дереве в ожидании Никитки. А в самом музыкальном окне дома радиолу сменил аккордеон.

– Где ж ты моя ненаглядная, где? – спрашивал аккордеон.

– В Вологде, Вологде, Вологде где!.. – разносилась мелодия.

Токмазов стоял на балконе в красивом махровом халате и, как всегда, улыбался глазами. В отличие от плачущего аккордеона и играющего на нем народного певца, он знал, что его любимые рядом. Токмазов осознавал бесконечность Вселенной, и маленькую песчинку в ней – родной дворик со своими мечтаниями, печалями, звуками… Звуки были разные. Они не походили друг на друга. Одни вызывали радость, другие – раздражение, иногда гнев. Шум колес машин, бороздивших дворик по двадцать раз на день, заглушал ворчанье Марьи Изотовны и крики спорящих мужиков, но был бессилен перед жемчужным смехом Никитки, Леньки, других детей. Звуки бесконечного хлопанья дверьми жильцами дома растворялись в пении птиц и шуршании раннего листопада. Жужжанье пчел над переспевшей жерделей, порханье бабочек над утонченным запахом фиалок на клумбе под балконом, гул стрекоз, шмелей вокруг виноградной лозы со спелыми ягодами перекликались с морским бризом, создавая удивительные, ни на что не похожие звуки, наполнявшие двор жизнью и особым смыслом. Окно одного из жильцов дома на первом этаже соединялось с двором музыкальной дорожкой, по которой рассыпались любимые песни уходящего в вечность времени.

– А у нас во дворе есть девчонка одна… – доносилась из окна песня.

Дворик светился… Жизнь кипела… Страдание переходило в бесконечную любовь, жалобы и серость будней перерастали в вечную музыку.

Токмазовы предстали перед главой семейства уставшими, но довольными и счастливыми. Неля уехала домой, ссылаясь на головную боль.

– Чему радуетесь, Сергей Григорьевич? – обратилась Жанна с нежностью к супругу при виде его светящихся глаз.

– Меня переводят.

– Куда? – удивилась Жанна.

– Далеко!

– Куда далеко?

– На север, – уже серьезно ответил Токмазов.

– И что же ты там собираешься делать? – слегка раздраженно спросила Жанна.

– То же, что и здесь. Строить! – уверенным голосом заявил Токмазов.

– А как же мы? – уже испуганно спросила Жанна.

– Поедите со мной.

– Все? – переспросила Жанна.

– Думаю, что мама останется.

Баба Варя возилась на кухне. Она чувствовала, что разговор между детьми принимает окраску таинственности. Вмешиваться не хотелось, но пришлось.

– И куда это ты собрался? – неожиданно спросила баба Варя сына.

– Туда, куда посылает партия, – с иронией в голосе ответил Токмазов.

По твердому короткому ответу она поняла, что спорить с сыном бесполезно, как когда-то бесполезно было спорить с его отцом.

Предложение Токмазову поступило от партии, которая разваливалась день за днем. Партия, членом которой он хотел быть, о которой мечтал в далекие комсомольские годы, вспомнила о нем. Токмазову не суждено было стать коммунистом и в зрелые годы. Его мечта так и не осуществилась по причинам, которые были известны только самой партии, но которые, к сожалению, так и остались тайной для Сергея Токмазова. Он хорошо запомнил февраль 1985 г., когда ему на заседании бюро горкома партии сказали просто и понятно: «Не достоин!» Причину не объяснили. И вот теперь, когда от партии уже не веяло «светлым будущим», ему не только предложили в нее вступить, но и уговаривали, обещая при этом золотые горы. От первого предложения Токмазов отрекся, объясняя тем, что поздновато спохватились. А что касается золотых гор, то почему бы нет.

Но больше всех сокрушался Никитка. Еще вчера Ленька заявил, что несмотря на то, что ему исполнится семь лет только в октябре, он зачислен в первый класс и в ту же школу, куда пойдет Никитка. Открывалась прекрасная перспектива – вместе ходить в школу, вместе сидеть за одной партой. А сегодня все рушилось… Никитка не то чтобы учиться в другой школе будет, а вообще скоро уедет в чужой, холодный город, куда-то очень далеко от бабы Вари, Леньки и даже ворчливой Марьи Изотовны.

В квартире Токмазовых наступила тишина. Обычно она больше двух минут не удерживалась. На этот раз тишина пришла надолго. Целую неделю изо дня в день Жанна приходила домой с работы и тихо закрывалась у себя в комнате. Баба Варя отключила телефон, не желая отвечать на звонки. Токмазов тихо выходил на балкон и так же тихо, без сопровождающего кашля, курил. Никитку не было слышно ни во дворе, ни в комнате. Наступившая тишина пугала. Из кризиса вывела Нелли. В очередной раз приехав в гости к Токмазовым, она заявила:

– Какие вы счастливые! Уезжаете на встречу перспективе… Хорошей зарплате, переменам.

После этих слов атмосфера в квартире Токмазовых стала теплее, их души оттаяли. Однажды вечером, перед очередным чаепитием, Сергей Григорьевич Токмазов стоял посреди кухни и о чем-то думал.

– Сережа! Что-то случилось? – спросила его баба Варя. – На тебе лица нет.

– Я тоже самое подумал о тебе, – ответил Сережа матери. – Ты, наверное, плохо себя чувствуешь.

– Я чувствую себя так, как ты выглядишь, – с иронией в голосе ответила баба Варя. Собственно говоря, все себя чувствовали так, как и смотрелись, – удрученно. Нарушать размеренную жизнь в тихом провинциальном городе на берегу моря и уехать на север никому из Токмазовых не хотелось. Сергей Григорьевич вышел из возраста романтиков, но он прекрасно понимал, что в родном городе карьеры ему не сделать. Решение было принято. Вещи собраны. Билеты куплены.

В один из воскресных дней к дому, где жили Токмазовы, подъехала «Волга». Она должна была доставить пассажиров на железнодорожный вокзал, где их ждал поезд, следовавший в Тюмень. Провожать вышел весь двор. Ленька в память о дружбе принес Никитке красивую коробочку, в которой хранилась собранная им коллекция оберток от жвачек. Нелли помогала выносить вещи, а подоспевшая Даша Караулова укладывала их в машину. Среди провожающих выделялся Шмелев с попугаем на плече. Птица чувствовала ностальгическую атмосферу расставания и вела себя прилично, никого не оскорбляла, Марью Изотовну не замечала. Но в самый последний момент села Никитке на плечо, легонько клюнула за ухо и произнесла заготовленную на прощанье фразу:

– Ни-кит-ка хо-ро-ший, Ни-кит-ка хо-ро-ший.

Объяснившись несколько раз в любви, сняв напряжение у провожавших и уезжавших, птица вернулась на плечо хозяина. Жанна и Сергей Григорьевич степенно распрощались с соседями. Баба Варя, расцеловав детей, присела на лавочку к Марье Изотовне. И вдруг по звуковой дорожке из окна потекла песня: «Мы все бежим за чудесами, но нет чудесней ничего, чем та земля под небесами, где крыша дома твоего, где крыша дома твоего…».

Первый раз за все время репертуар музыкальной дорожки заставил усомниться окружающих в правильности принятого решения. Действительно, стоит ли вообще уезжать из-под крыши родного дома, неизвестно куда, за чудесами?

– Это ж надо так напортачить перед самым отъездом, – стал сокрушаться Шмелев в сторону окна, откуда лилась песня.

– Он ду-рак, он ду-рак, – согласился со своим хозяином попугай.

Баба Варя прослезилась.

– Все будет хорошо, – убедительно, с металлом в голосе произнес Токмазов.

Он был убежден, что самое счастливое время для его семьи еще не наступило, что оно где-то там, впереди… Машина тронулась с места. В заднее стекло смотрел Никитка. Его взгляд был направлен куда-то вверх, туда, на макушку жерделевого дерева, где они с Ленькой по-детски были счастливы.

Даша и баба Варя присели к Марье Изотовне на лавочку, тупо уставившись в песочницу. В руках бабы Вари остался свитер Никитки, в который он ни под каким предлогом не захотел облачаться. От свитера исходил запах внука. В первые минуты после отъезда детей бабе Варе казалось, что этот запах заполонил весь дворик, он был всюду: в сбитом асфальте тротуара, в песочнице, в беспомощно обвисших ветках жердели… Он даже перебивал запах фиалок на клумбе. Звуковая дорожка молчала, еле-еле дышащий ветерок гонял по ней звуки лопнувшей струны. Набирающая силу осень зазывала во дворик сентябрьское уныние… И покатились годы, как разноцветные шарики: зима-лето, весна-осень. Время бежало, не оглядываясь назад, не задерживаясь ни на миг. Препятствий для него не существовало. Оно уносило в прошлое то, чем жили в эту минуту обитатели двора, а взамен приносило из бесконечности будущего новые заботы.

Первый звонок в квартире бабы Вари раздался через неделю. Звонок был необычным: звонким, нетерпеливым – междугородним. Сердце у бабы Вари оборвалось. И лишь услышав фразу: «Мамочка, у нас все прекрасно», – она постепенно стала ощущать его биение. Из разговора баба Варя поняла, что ее детей поселили в хороший, теплый, со всеми удобствами финский домик. Сергей Григорьевич получил должность, о которой можно только мечтать. Жанна пока не работает. Никитку вчера в первый раз в его жизни отвели в школу. Класс маленький, всего 15 человек. Времени у учителя хватает на каждого ученика. Школа специализированная, с английским уклоном. Впервые за все это время баба Варя спала спокойно…

Ее разбудил давно молчавший дверной звонок. В дверях стояла Даша. Исхудавшая от мелких укусов повседневности, она с грустью в голосе заявила, что уходит от мужа, правда, не знала куда, видимо, пришла за советом. Выпив чашечку кофе, приготовленную волшебными руками бабы Вари, Даша поведала хозяйке о своих неожиданных семейных приключениях:

– Демьян-то мой, так и не дождавшись Жоры-соседа, привел в дом неизвестных мужиков. Те обещали за короткий срок облицевать подвал плиткой. На первый взгляд они мне приглянулись. Все трое на вид приличные люди. На работу приходили исправно. Вот только я никак в голову не могла взять, как это у них так получается, что от всех трех пахнет «Шипром»! Надо же, думаю, какие аккуратные! Следят за собой, не босяки какие-то с улицы… В подвал-то не захожу, вроде как Демьян с ними. И что же вы думаете? Вчера спустилась и ахнула… Вся плитка, дорогая, чешская, купленная на деньги, которые отрывала от детей, разбита вдребезги, а в подвале гора флаконов из-под «Шипра». Они, оказывается, этот одеколон не на себя расходовали, а вовнутрь потребляли. Я жуткий скандал подняла. Уж не помню, что кричала и как кричала. Один из них спрятался в огороде, другой сел в свой старенький «Запорожец» и укатил со скоростью света, а третий… Господи… жизнь, считай, прожила, а такого сроду не видела, бежал за «Запорожцем» с той же скоростью. Кинулась искать Демьяна, а он последние деньги из дому унес и до сих пор не объявился. Вот такие дела… – закончила свою исповедь Даша.

Баба Варя, уставшая от разлуки и растревоженная болью Даши, печально смотрела в полураскрытое окно. Картина перед ее взором под натиском осени желтела, старела с каждым днем, как и лицо Даши от обид за порушенную жизнь, от помоев несправедливости.

А где-то там, высоко-высоко, голубели пространства Вселенной, где-то жила бледнеющая с каждым днем радуга надежд. Ей бы, Дашке, туда, где дышали негой облака. Ей бы вдохнуть глоток свежего воздуха и попросить у царства небесного чуточку праздника – радости, именуемой бабьим счастьем.

– Знаешь что, дорогая?! Сейчас же вернешься домой, заберешь детей и – ко мне. Будешь жить столько, сколько надо… И мне веселей, а то ведь тоска-то одной, замурованной в стены, – неожиданно заявила баба Варя.

– Да ну, что вы. Это невозможно. Детям-то в школу.

– Все возможно. Доберутся на маршрутке, – отрезала баба Варя.

Даша рассеянно закрыла за собой дверь. Она не пришла ни через день, ни через два, ни через месяц. Но все эти дни исправно заходила Маша. От нее баба Варя узнала, что к Демьяну пришло пробуждение. К каждому человеку оно приходит по-своему, у каждого свой путь к спасению. К Демьяну пришло через религию. Привели его в очередной раз к бабке, а та не настойки пить предложила, как это делали все до нее, а подарила икону, напомнила о корнях христианских и указала дорогу к храму.

– Какая еще дорога к храму? – удивилась баба Варя. – С 64 года в городе служба в церкви не ведется, да и сам храм приспособили под различные кружки для Дома пионеров.

– Уж четверть века с тех пор прошла… Мы другие стали, соскучились по вере!.. – убеждала Маша бабу Варю, пропагандируя при этом духовность, хотя в доме Токмазовых эти человеческие ценности всегда были в избытке.

– Да ты меня не уговаривай, а скажи лучше, где Демьян-то нашел дорогу к храму? – в упор спросила баба Варя гостью.

– В своей душе он проложил дорогу к храму, – тихим, кротким голосом ответила Маша – Икону, которую подарила сотворившая чудо старушка, Демьян поместил в углу своей спальни. Каждое утро и по вечерам Демьян стоит на коленях перед иконой, раскаивается о содеянном, просит о прощении грехов… И глубоко убежден, что его грехи входят в категорию прощаемых:

– Полстраны пьет, – считает Демьян. – Если всех не прощать, так это что же получится: страна вообще без мужиков останется?

И, по всей видимости, Бог его заметил. Вчера заехала к Даше – своим глазам не поверила: Демьян изменился, совсем другим стал: настоящим мужиком – опорой семьи. Перемены в доме большие. Позавидовала я белой завистью. Взяла адрес старушки. Завтра своего повезу, чем черт не шутит, – не по-христиански резюмировала Маша.

– Ну и Слава Богу! – произнесла баба Варя. – Это надо же такому случиться, чтоб человек сам, на ощупь, вопреки запретам, нашел дорогу к храму. И где? В своей душе! Чудеса!… – удивлялась она.

Проводив Машу, баба Варя села на пустую лавочку. К ее удивлению, Марьи Изотовны во дворе не было, ходили слухи, что она прихварывала.

– Добрый день, Варвара Александровна! – услышала баба Варя за спиной. В мужчине, который с ней поздоровался, она признала Егора, мужа Маши. Егор чем-то напомнил бабе Варе «Балбеса» – героя фильма Гайдая «Самогонщики».

«Балбес» улыбнулся как-то кривенько и виновато, улыбкой провинившегося и загнанного в угол школьника.

«Да! Из него уж точно «полковника» не вылепишь, – подумала баба Варя, оценивая Егора и вспомнив о гадании Маше на кофейной гуще. Но, как знать, учитывая неистовую одержимость Маши, может быть, что-нибудь да и получится…»

– А где Маша? – спросил Егор, тупо уставившись на бабу Варю.

– Минут двадцать как ушла…

Егор ушел, никак не отреагировав на сказанное.

– Похолодало нынче, зима уж на носу, – отметила для себя баба Варя и накинула на плечи пуховый платок. Промозглый ветерок срывал последние листья с жердели и, как полноправный господин, сбрасывал с клумбы наряды. На смену ярким летним звукам, еще недавно наполнявшим собой дворик, приходили новые, слегка подзабытые: от них исходила грусть. На город надвигалось безлюдье. Это было заметно по дворику: через него проходило все меньше и меньше людей.

– Перезимовать бы как-нибудь, весной полегче будет: дни потянутся быстрей, а там и мои подъедут, – рассуждала баба Варя, сидя на лавочке и кутаясь в платок.

Зима проходила за чаепитиями, гаданиями на кофе, встречами с Дашей и Машей, пятиминутными посиделками на лавочке с Марьей Изотовной. Несколько раз забегал Ленька, справлялся о Никитке. В конце мая пришла Неля.

– Скоро буду вашей соседкой. Во втором доме сняла квартиру. Завтра развод с Женькой, – бесстрашно доложила она прямо с порога дома.

За этим бесстрашием баба Варя разглядела безысходность, боль, сострадание к себе самой.

– К чему такая спешка? Может, следует разобраться в чем-то? – медленно, с расстановкой спросила баба Варя.

– Поздно! – еле слышно пробормотала Нелля.

В семье Токмазовых догадывались, что жизнь у Нельки не складывается. Знали об изменах Женьки, но лишних вопросов никогда не задавали. Впервые об этом заговорила сама Неля.

Баба Варя не пыталась проникнуть в скорбную тайну подруги своей невестки, не стала делать попытки разгадывать ее бессонные ребусы. Одним словом, в душу к Нельке не лезла.

– Все будет хорошо! – единственное, что сказала баба Варя уставшей от превратностей судьбы женщине, – все обязательно будет хорошо!

Нелли посмотрела на бабу Варю неуверенно, исподлобья, но поверила сказанному. Не поверить бабе Варе было невозможно.

Нелька была рада соседству пожилой женщины с молодыми глазами и безмятежным взглядом.

Долгожданный июнь, вернее, его конец, баба Варя встретила с непрерывными дождями, раскатами грома, похожими на рык колокола, оповещающего о чем-то важном.

Важным для бабы Вари был приезд Никитки. Его привез Сергей Григорьевич Токмазов, Жанна приехать не смогла, так как только вышла на работу. С приездом детей и баба Варя превратилась в большого ребенка. Утерянное приходило к ней в снах, а сейчас было наяву, рядом. Она радовалась им, своим детям, как радуется ребенок, получивший подарок. От этой радости комнаты наполнились светом, даже мокрый от дождя дворик засветился. Через неделю Токмазов уехал: его ждала работа. Никитка остался до сентября. И потекла летняя жизнь дворика по новому кругу. Наполнился дворик летним содержанием с его особым смыслом, с закономерностью и жизнью, от которой каждый день сердце скачет… от звуков и запахов… ах, таких родных, ни с чем не сравнимых…

Север для Никитки стал чужбиной, а дворик – малой родиной…

Пять лет подряд Сергей Григорьевич привозил сына на «родину» – во дворик, расположившийся в самом солнечном городе южного побережья. А в конце августа за ним приезжала его мама, Жанна Васильевна. Пять лет подряд Никитка увозил с собой на север смутные пятна, обрывки пейзажей. Он, мальчик с юга, нащупывал родину в снах. Она чудилась ему островом в море, где звенели под натиском ветра листья жердели и виноградной лозы. Она приходила запахом ракушек, морской тины и звуками, которые сводили свои волны в главном месте на Земле – маленьком южном дворике. Первый год разлуки с детьми был для бабы Вари особенно тяжелым. Потом одиночество стало нормой.

– Человек ко всему привыкает, – шутила она. Единственное, с чем баба Варя так и не смирилась, так это с тем, что никак не получалось у Токмазовых собраться вместе. Сергей приезжал с Никиткой, а Жанна уезжала с ним. Каждый год обещали приехать вместе, но работа такой возможности не предоставляла. Летние отпуска у Токмазовых не совпадали. Сергей Григорьевич проводил свой неполный отпуск с Вячеславом Сухиным, школьным другом. Неполный, потому что больше двух недель Токмазов дома не задерживался, ссылаясь на работу. Вячеслав на берегу моря имел дачу и катамаран – все, чего не хватало Токмазову на севере.

Жанна, когда приезжала, не разлучалась с Нелей. Это было как никогда удобно для Жанны, ведь Неля после развода с мужем жила по соседству.

– Если так дело и дальше пойдет, – ворчала баба Варя, – то тебя постигнет судьба Нелли.

– Размечтались, – ласково обнимая бабу Варю, успокаивала Жанна, – иногда необходимо друг от друга отдохнуть. Токмазов – это моя данность. Это сильнее наших желаний, так распорядились там! – Жанна, смеясь, показала на небо.

В 91-м году ни Сергей Григорьевич, ни Жанна не смогли приехать. Никитку в августе посадили на поезд, поручили проводникам, еще кому-то из знакомых, кто ехал на юг, а здесь, на станции Тоннельная, баба Варя с Вячеславом – другом Сергея Григорьевича, Никитку встретили. Трое суток баба Варя не смыкала глаз, пила валерьянку – даже тогда, когда Никита, повзрослевший и здоровый, сошел с поезда.

– Да он почти жених, а вы переживали, – пошутил Виктор в сторону бабы Вари при встрече с Никиткой. Волненье ушло лишь тогда, когда машина въехала во двор. И непонятно откуда все взялось: сила, уверенность, обмирание сердца от радости, что перед тобой сплошная гармония. Она всюду: в доме, песочнице, лавочке, клумбе, дереве, забытых звуках… И все это Родина!!!

Счастью не было границ: Никитка только успел занести вещи, Ленька уже ждал его под балконом. Баба Варя и не заметила, когда они исчезли.

– Никитка приехал! – кричал Ленька.

– Никитка приехал… – эхом разнеслось по всему двору.

Вскоре произошло то, чего меньше всего ожидали. Звуки во дворе обрели мрачную окраску. Мужики, как всегда, играли в карты в конце двора, но при этом почему-то начали ужасно сквернословить. Раньше за ними такого не наблюдалось. Среди них появился Погремушкин. На нем не было лица. Шмелев держался за сердце и причитал: «Мы все в капкане… мы все в капкане!!!…». Сидящий на его плече попугай никак не реагировал на Марью Изотовну. Ему было не до нее. Перспектива попасть вместе с хозяином в капкан его волновала больше, чем одиноко сидящая на лавочке старушка.

– Никак война началась?! – с ужасом подумала баба Варя. И только вовремя появившаяся в квартире Неля разъяснила бабе Варе, что в стране произошел дефолт и все сбережения людей пропали. Наконец-то баба Варя осознала, что Погремушкину до конца жизни ездить на драндулете, Шмелеву ходить с попугаем на плече, а Марье Изотовне сидеть на лавочке. Потому что Погремушкин новую машину уже никогда не купит, Шмелев даже о старой не может мечтать, а Марья Изотовна никогда не переедет к сестре во Львов. Осуществить простые человеческие желания им будет не на что…

Свои несостоявшиеся мечты к общему людскому горю Нелька присовокупила тоскливой фразой: «А я такие планы строила по поводу приобретения собственной квартиры, теперь если только на угол соберу…». Пока баба Варя судорожно прокручивала в голове свои сбережения, Нелька вышла на балкон. Здесь ей никто не мешал осознать народное выражение «набитая дура!». Сколько раз говорили ей, что деньги нужно хранить дома, но она делала все наоборот. Собственно говоря, и вся Нелькина жизнь складывалась наоборот. Облокотившись на перила балкона, она безучастно наблюдала за происходящим во дворе. Марья Изотовна, погрузившись в позиционную войну со Шмелевым, припадочно размахивала перед его носом белым платком. Это было похоже на капитуляцию. Тряся платком, она исповедалась Шмелеву, что на днях хотела приобрести комод и что ее вера в человечество умерла со смертью Сталина. Мелкие ссоры еще недавно непримиримых супостатов растворились в общем народном горе. А звуковая дорожка посылала в эфир мелодию с издевательски оптимистическими словами: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди… вся жизнь впереди, надейся и жди», – звучало, как всегда, из окна на первом этаже.

На фоне песни обитатели двора выглядели карикатурно. И лишь Никитка с Ленькой, по-ребячьи соскучившись друг по другу, до одури гоняли мяч. Подача Леньки завершилась прямым попаданием в «музыкальное» окно. Оттуда выглянула девочка.

– Нельзя поаккуратнее, – грациозно обратилась она к ошалевшему от страха Никитке.

– Конечно, можно, – извиняясь за Никитку, ответил Ленька.

Позже, укладываясь спать, Никитка спросил:

– Бабуль, а ведь раньше на первом этаже никакой Лены не было?

С этого момента, уезжая на далекий север, Никитка увозил с собой часть южного дворика и нежно-грациозный облик Лены.

Дефолт коснулся всех. Кого-то в большей, кого-то в меньшей степени, в зависимости от суммы сбережений. У людей рушились планы, многие были разорены. Жизнь дворика переместилась в очередь сберкасс. Чудовищно сложившаяся ситуация пошла на благо лишь Нельке. Нужда и полный материальный крах вынудили ее вернуться к Женьке. Через два года у них родился мальчик.

– Если можно было назвать его Дефолтом, я бы назвала, – шутила Нелька. Но мальчика нарекли Аликом. Женька мечтал о девочке и нежно называл сына Алькой.

Вместе с дефолтом в дворик ворвался свободный рынок. Для Даши он начался намного раньше. Она уже полгода, открыв визу, ездила в Венгрию и Польшу, привозила оттуда дешевые тряпки и наводняла ими дворик – вместо молока.

Погремушкин, глядя на Дашу, начал тоже приторговывать барахлом и предлагал кольца с сомнительными изумрудами. Шмелев, в свою очередь, глядя на Дашу с Погремушкиным, стал по утрам и вечерам таскать неподъемные тюки, о содержимом которых можно было только догадываться. А жвачки теперь было валом. Она была всюду, поэтому интерес к ней у Леньки с Никиткой вскоре пропал.

Марья Изотовна, глядя на торговое безобразие, брезгливо кричала:

– Спекулянты чертовы! Управы на вас нет!

– Дура! Дура! – отвечал ей шмелевский попугай.

Большие перемены двора сказались и на его музыкальных пристрастиях. В помощь юным не по возрасту, а по опыту трудовой деятельности предпринимателям все чаще и чаще звучала песня: «Мани, мани, мани, мани, мани…блю!…»

Все во дворе шло в ногу со временем.

Никитка уж несколько лет подряд ездил на отдых к бабе Варе самостоятельно. Зов малой родины он ощущал с каждым годом сильнее, потому что ко всем прелестям юга добавилась еще одна – Лена. Что это было за чувство? Чем отличалось ее присутствие от тысяч других в его жизни? Почему Никитка чувствовал тепло в сердце от прикосновения Лениных рук? Никто другой так не брал его за руки. Так спокойно, ласково… но не властно. От Лены исходили тонкие токи добра. Никитка старался платить ей тем же. Он привозил Лене с севера кедровые орешки, она собирала ему у моря отшлифованные водой причудливой формы камушки и перламутровые ракушки.

Мир для них не успел обрасти лицемерием, предательством. Они чувствовали его интуитивно и глубоко, купаясь в подростковой нежности.

Обрести эти чувства помог им дворик. Здесь они встретились, здесь пытались что-то рассказать друг другу, но вначале слова выходили невнятными и скособоченными. Позже в них уже не нуждались, достаточно было взгляда… Лена любила писать. Если Никитка с Ленькой играли во дворе, она писала под жерделевым деревом; если мальчишки плескались в морской воде, она тихо сочиняла на берегу. Бедная девочка! Она не понимала, что уже принадлежит к тем, кто способен из прошлого сделать сказку, а может быть, напротив, трагедию. В любом случае из маленького пустяка сотворить большое событие, а к концу жизни начать переводить бумагу – о несбывшемся…

Баба Варя упивалась внуком, гордилась сыном и невесткой. Токмазов сделал блестящую карьеру. Его имя гремело по всему северу. О нем писали центральные газеты. Баба Варя принимала заслуги сына как должное: она знала, что у него гены отца, а тут уж, извините, иначе и не могло быть. Время бежало неумолимо. Никитка закончил школу. Не задумываясь, решили поступать в Московский строительный, по примеру деда и отца.

В это, счастливое для всех, лето на отдых Токмазовы приехали всей семьей. Зачисление Никитки в высшее учебное заведение решили отметить шашлыками у Вячеслава на даче, затем переиграли на Утриш – красивейшее место за городом. Сборы были нудными и долгими, но соответствующее расположение звезд вывело всех из бытового тупика: шампуры нашли, мясо замариновали, спиртным, овощами, фруктами и зеленью запаслись. Дело оставалось за гостями. Лена и Ленька, приглашенные самим Никиткой, ждать не заставили, а Неля с Женей задержались на час, ссылаясь на проблемы с Алькой. Мальчика не с кем было оставить, решили взять с собой. Гостей во дворе ждали две машины: новенькая «БМВ» Сергея Григорьевича и «шестисотый мерседес» Вячеслава. Собравшиеся около машин гости обратили внимание на перебранку мужиков. Они, как всегда, забивали козла в конце дворика, но сегодня почему-то ссорились. Один из них, с большим животом и красным лицом, громко кричал, размахивал руками и обзывал тощего, бледнолицего парня петухом.

– Это по гороскопу? – поинтересовалась наивная Леночка у Никитки.

– Потом объясню, – смущаясь родителей, ответил тот.