Читать книгу Утопленница и игрок - Марина Кельберер - Страница 1

Маня шла по тропинке. Поле стрекотало, шуршало, звенело и благоухало. Трава по обе стороны по пояс – разнотравье.

Знойный июньский денек. Сияющий денек.

Маня вздохнула полной грудью. До одури пахло лугом и близкой водой.

Хорошо.

Вторая неделя июня – жаркое, роскошное начало лета. Небо ясное, как лакированное – ни облачка.

Маня еще раз глубоко вдохнула густой, настоянный на травах воздух и стала осторожно спускаться с крутого обрыва по сыпучей тропке к пруду.

Вода, как и небо, лакированно блестела. По берегам – ивняк, кое-где мелкие осины с яркой молодой зеленью, камыш и буйная осока.

Много тяжелой, поблескивающей под солнцем, воды.

Вода манила. Затягивала.

Вот и хорошо.

«Скоро, совсем скоро – в сентябре, когда все разъедутся и все здесь опустеет – я доплыву до середины этого громадного зеркала, и…

Там и останусь. В зазеркалье.

Навсегда.

Опущу, расслаблю руки, закрою глаза… И боль, ржавой проволокой неотступно дерущая душу, медленная, тупая, неотпускающая боль – уйдет. Вода сомкнется надо мной и над ней – моей мукой.

И все. Конец пытке.

Конец истории.

The end.

Чего, собственно, и требуется.

Но не сейчас. Рано еще.

В сентябре.»

Маня плавала вдоль берега и смотрела на ту сторону, на ивы, почти лежащие на воде.

Красиво. Пруд был большой, как озеро. Говорили, что примерно посередине, если взять вправо, били сильные ключи, было глубоко и вода закручивалась в воронку – омут. Точно не знали, но туда никто не плавал – на всякий случай.

То, что надо.

Кричали дети и лезли в воду.

Дачники со своим подстилками, пакетами, сумками, детьми, музыкой, пивом заполонили весь берег.

Да, хороший денек. Суббота.

Жизнь продолжается.

У кого как.

Маня натянула свой необъятный, размахаистый сарафан и стала карабкаться обратно на луг. Маня была толстая, ей было тяжеловато ползти вверх по оврагу. Она пыхтела, раскраснелась, отмахивалась от комаров и слепней, липнувших ужасно, цеплялась за траву.

Дело к восьми, а вечером еще и не пахнет. Июнь – дни бесконечные, темнеет после 11, и то не сразу.

Обалдеть.

Вдыхая невозможно свежий, пьянящий воздух, Маня направилась в сторону своей деревни, но по другой, совсем узенькой, едва протоптанной, тропинке. В обход – чтобы сделать привычный крюк, обогнуть поле и пройти через лесок, вернее, перелесок.

Там редко кто ходил, и там было ее место.

Собственно, там был просто пенек, на котором она сидела.

Просто сидела. Час или два, отмахиваясь веткой от комаров и бессмысленно глядя перед собой. Или вверх, где неторопливо шумели деревья.

И ни о чем не думала.

Вообще ни о чем.

Место было такое. Энергетика необъяснимая. Волшебная – для Мани. Как только она помещалась на свой пенек, внутри у нее что-то дергалось, щелкало – и как бы выключалось. Замирало.

И Маню отпускало – временно.

Хоть временно.

Не отпускало нигде и никогда – только здесь… почему-то.

Ни в интернете, по которому она бродила, тщетно пытаясь отвлечься, забыться на время, не в силах постоянно терпеть эту муку.

Ни даже, когда сочиняла свою сказку.

Ни когда сидела на крылечке своей «летней резиденции», ветхого домика, и тоже просто смотрела на зелень на участке, старые, раскидистые яблони, высокую траву вперемежку с жирной крапивой.

Наоборот – становилось хуже. Боль брала за горло.

Спасали только таблетки.

Так что – или таблетку заглотить, или – посидеть здесь.

На этом дурацком пне.

Маня сорвала ветку, устроилась на пеньке поудобнее в благостном ожидании спокойствия и «облегчения».

Высоко шелестели листвой деревья, стучала какая-то птица, из травы выглядывали плотные заостренные листья ландышей и круглые резные – земляники.

И больше ничего. Никаких мыслей.

Блаженство.

Маня тихо сидела, машинально помахивая веткой, погружаясь в свою «нирвану».

… Нет. Что-то не то. Что-то мешало. Что-то не так, и… Маня пошевелилась. Еле слышный хруст – вздрогнув, Маня повернула голову и вскрикнула в ужасе.

Прошиб холодный пот.

Вот – вроде и помирать собралась, а…

Испугалась.

Испуг не проходил – только усиливался. Там, в траве, лежал мужик. Странно как-то лежал, неестественно тихо и неподвижно.

Труп?!

А откуда тогда… приглушенный треск – она же слышала!..

Или – нажрался субботним вечерком и отдыхает?…

Место пустынное – сюда мало кто заглядывал.

Мане стало жутко. Тихо, стараясь ступать бесшумно, она встала и сделала уже шаг, больше всего свете желая побыстрее смыться, и вдруг – буквально наткнулась на серый глаз, который в упор смотрел на нее.

Один глаз. С черным кругом огромного зрачка, с черными длинными ресницами. Мужик лежал лицом в траву, на животе, полувывернув голову.

Маня попятилась.

– Подойди. Не бойся, – прохрипел мужик.

Маня отступила еще на шаг назад, наткнувшись на пенек, неловко оступилась и замерла.

– Подойди. Сказал, не бойся.

Серый глаз сверлил Маню. Как кролик под гипнозом, она не могла пошевелиться, и кричать не могла – горло свело.

Липкий ужас.

На пьяного – не похож. Точно. Скорее, наркоман – вон зрачок какой. Или…

Маньяк.

Сейчас он вскочит, а вокруг лесок – и никого.

А плевать. Все кончится – само собой и прямо сейчас. Так даже лучше – естественный «the end».

Плевать-то плевать, но… липкая паника не отпускала.

Мужик чуть шевельнулся и болезненно моргнул своим серым, с чудовищно расширенным зрачком, глазом.

– Подойди, – снова прохрипел он. – Хоть веткой махни. Видишь – зажрали совсем.

И тут только Маня заметила, что у мужика половина лица, обращенная к ней, была сильно обсижена и обкусана мошкой и комарами.

– Сам помаши, – тоже почему-то сипло сказала она. – Так упился, что руки не слушаются?…

И опять попятилась.

– Не уходи. Сдохну. Зажрут.

– Сейчас позову кого-нибудь… Сейчас… Я…

– Нет!

– Что?…

– Нет, сказал! – хрипел мужик. – Не зови никого. Лучше здесь сдохну. – Он не отпускал ее своим страшным глазом: – Поняла? Поняла, спрашиваю?!

«Ему, наверное, очень больно», – единственное, что дошло, наконец, до Мани.

– Вы… что – не можете… двигаться?…

– Угадала. Умная. Не могу к… – и он грубо выматерился.

– Сердце? – Маня больше не пятилась.

– Да нет. Сердце вроде в порядке.

– Приступ… какой-нибудь?… Или Вы…

Хрустнула ветка – мужик попытался пошевелиться. Маня неуклюже отпрыгнула и опять оступилась – чуть не упала:

«Отморозок! Маньяк»!

– Да не маньяк я!.. И не под кайфом, – просипел мужик, с легкостью прочтя ее мысли, и скривился. – Не дергайся. Сама не свались.

Пошевелиться у него так и не получилось – Маня заметила.

– Тогда что… с Вами?!

– Подрался.

– Напился и подрался? Так… избили?!

– Типа того.

И тут Маня заметила под ним на траве кровь – в районе бедра – темную, густую, липкую…

– А-а-а!.. – с круглыми от ужаса глазами, почти беззвучно закричала Маня. – А-а-а!.. Вон, вон – кровь, много…

– Помаши веткой, б…ь! Жалко что ли! Жрут же! – моргнул опять страшный глаз, с ненормально увеличенным от боли зрачком.

Жалость пересилила страх, и мгновение потоптавшись, Маня подошла и стала махать веткой, отгоняя слепней и комаров, чуть гладя листьями мужика по лицу.

Тому, видно, немного полегчало.

– Спасибо. Ты добрая.

Голова лежала неподвижно, но серый глаз зорко следил за ней.

– Где я?

– В смысле?…

– Ну, где я? Что здесь?

– Деревня. То есть поселок. Николаевка.

– Далеко?

– Почти километр.

– Ты в ней живешь?

– Лето провожу.

– С мужем и детьми – на отдыхе?

– Нет, я…

Тут Маня запнулась и замолчала.

– Одна?

Мужик сипел, еле языком ворочал, но вопросы свои задавал упорно – в лоб. Манеру эту наглую, беспардонную Маня ненавидела. Раньше, когда ее так откровенно расспрашивали, она терялась. Терялась и злилась на себя, что отвечает. Но к своим 30-ти научилась, наконец, «не поддаваться» и «противостоять».

А сейчас почему-то опять растерялась и послушно отвечала.

Как дура.

– Замужем?

– Нет, я… Это не Ваше дело, – вдруг глупо сказала Маня, рассердившись.

– Ясно. С детьми здесь?

Маню качнуло. Острая проволока впилась, продрав что-то мягкое внутри, и начала там поворачиваться.

Маня молчала.

– Дети есть? – давил мужик.

– Нет, – сглотнула Маня, собрав в кулак последние силы. – Я больше не буду отвечать на Ваши вопросы… о себе.

– Одна лето проводишь? Или с кавалером?

– Я сейчас уйду.

– С подругой? Ну?

Он так поднапер, что Маня все-таки ответила… машинально, почти автоматически.

– Одна. Повторяю – прекратите меня допрашивать. Тем более, глупости… какие-то. Какое это имеет значение?…

Мужик замолчал. Половину его лица, обращенную к Мане, вдруг свела судорога боли. Маня, совсем напугавшись, вскрикнула, ветка застыла в руке.

– Вы сознание теряете!.. Сейчас я пойду… позову… подождите… Вам в больницу надо… Сейчас…

– Нет! – приказал он резко и хрипло. – Нет, сказал! – серый глаз опять напрягся и проткнул Маню.

– Ты в доме одна?

– Да какое это сейчас имеет значение?!.. Я…

– Одна? Ну?

– Да. Я…

– Никого не зови – убьют.

– Кого? – прошелестела Маня.

– Меня. Найдут и добьют. Уже ищут… потеряли, – непонятно объяснил мужик.

– Те, которые Вас… били… Избили?!

– Точно. Они. Нехорошие люди.

Сердце ухнуло, Маня помертвела.

– А Вы… бандит?! – зачем-то задала она дурным голосом дурацкий вопрос.

Мужик опять скривился.

– Заладила, б…ь!..

Он на глазах терял силы. Совсем ослаб – еле хрипел. Но упорно гнул свое – это было ясно. Только, что?!

Все происходящее с Маней напоминало дурной сон. И она никак не могла проснуться. Ее неудержимо затягивало в какую-то виртуальную воронку. Как пришитая стояла она рядом с мужиком и не уходила – серый глаз с черным зрачком держал ее крепко.

– Извини, – с досадой просипел мужик. – Я не бандит. И не маньяк. Не маньяк и не бандит, – с усилием, медленно и раздельно, максимально доходчиво прохрипел он.

– А кто? – глупо спросила Маня.

– О Господи! Б…ь! – не удержавшись, снова выругался он, сердито сморгнув, вероятно, от боли. – Человек. Мужчина. Приличный.

– Врешь, – опять же по-идиотски усомнилась растерянная Маня.

Приличный?! Знаем мы таких «приличных»!.. Видали – не вчера родились.

Нет, на вид – мужик как мужик. На бомжа не похож. И на алкаша – тоже. Серый, полуседой короткий ежик на голове, одет более чем пристойно, где-то даже круто, шмотки дорогие – сразу видно. Вообще-то, можно даже сказать – импозантный мужик, где-то от 30 до 40. Но… знаем мы таких «импозантных»!..

Он мог оказаться кем угодно. Времена сейчас такие. Каждый выпендривается как может. Ничего не поймешь.

– … Вполне приличный. Поняла? 35-ти лет. – Поняла?

– Да. Я…

– Слушай, – хрипел мужик, – слушай, мне повезло… мне, что ты…

Речь его становилась сбивчивой. Он опять болезненно сморгнул, очевидно собираясь с силами, которые таяли на глазах.

– Слушай. Я полежу тихонько у тебя во дворе…

– Что?!..

– На участке. Не бойся. Пару дней. Оклемаюсь и уйду. Только никому не говори. Поняла? Что видела меня? Поняла? В больницу нельзя – найдут.

– Вы…

– Да. Я. Никому. Убьют.

– Вас?!

– Меня, б…ь! Не тупи.

– Но я…

– Пожалуйста.

– Да, но… даже если… а как Вы туда попадете… на мой участок?!.. Я вообще не понимаю…

Мужик не ответил и вдруг закрыл глаз.

Отключился?!

Маня истерично начала махать веткой ему по лицу.

Безрезультатно.

Вырубился!.. Или того… умер?!!!

Маня глухо вскрикнула, попятилась и припустила домой, не чуя ног и не разбирая дороги.

* * *

– Крепко, видать… над ним поработали, – хмыкнул Веркин муж, перевернув мужика на спину, и ухватил его подмышки. – Витька, че стоишь – давай, бери его у меня и мне на спину.

– Ща загрузим, – мигнул Мане Веркин муж. От нервов Маня напрочь забыла, как его зовут.

– Давай, Витек, да-а-вай… – крякал Веркин муж, подставив спину, на которую Витек взвалил тяжелое, безвольное тело мужика. – Ничего… живой, главное… – кряхтел Веркин муж, приноравливаясь.

Вдвоем с Витьком они доволокли «мужика» до видавшей виды, старенькой «иномарки», стоявшей около леска, и засунули его в машину.

Маня, с помертвевшим лицом и фальшивой улыбкой, суетилась рядом.

– Осторожней!.. Осторожно, пожалуйста…

– Не боись, Мань. Не повредим, – хмыкал Верки муж, – … больше-то… чем его уже помяли… не помнем…

– Пожалуйста, осторожно!..

– А кто ж его так, а? – спросил Витька, усаживаясь рядом с мужиком на заднее сиденье.

– Корешки, небось, – усмехнулся Веркин муж, осторожно выруливая. – Суббота – святое дело. Погулял, видать, маленько. Да?

– Да, – быстро сказала Маня. – Он ко мне ехал, и вот… с друзьями выпил… здесь недалеко, и… Повздорили, подрались… а он на их машине приехал сюда, а… Так получилось.

– То-то, смотрю, без тачки и не со станции, вроде – балагурил Веркин муж. – Хороший у тебя мужик, Мань. Заводной, видать. Поехал к своей на выходные, и на-тебе… Не доехал – раньше срока загулял. Не дотерпел.

– Может, в больницу его? – спросил Витек, придерживая Маниного «мужика». Совсем плохой, по-моему.

– Нет, – не оборачиваясь, резко возразила сидевшая спереди Маня. – Нет. Не надо. Он не хочет. Я сама. Я знаю, как нужно… Что с ним делать, – добавила она решительно.

– Привычная, видать! – хохотнул Веркин муж. – Да, Мань? Не обижайся, Мань, – искоса поглядел он на нее. – Ты тут у нас недавно. Первый раз снимаешь, а мы-то тут все свои, по многу лет уже… даром, что в Москве живем… Вот, думаем, сняла, живет одна… Чудно. Никто не приезжает.

Сердце колотилось, Маня молчала и деланно улыбалась.

– А Верка сказала: «Манькин мужик – в Москве. Вкалывает. А детей нету.»

Маня согласно улыбалась вымученной улыбкой.

– Вот, думаем – молодец мужик. Ну, твой-то, – весело кивнул он в сторону заднего сиденья. – Жене дачу снял, а сам пашет. Заботливый. И, понятное дело, – мигнул он в верхнее зеркало, – один в городе. Временно на свободе. Тоже неплохо. Согласись, Мань?

– Заткнись, Толян, – загоготал Витек. – Ты чего несешь-то, а?

«Толян». Точно. Веркин муж – Толик.

Маня, из последних сил, подыграла – сердито улыбнулась и покачала головой.

Поехали в объезд, по дороге. Напрямик – только тропинки. Ехали осторожно, чтобы сильно не трясти «хрупкий» груз.

А «мужик» всю дорогу молчал, бессильной тряпкой привалившись к Витьку. И было непонятно – в сознании он или нет. Иногда только вдруг приподнимал с трудом свои длинные ресницы и приоткрывал серые, с чернильными зрачками, глаза, очевидно сведенные судорогой боли, и тут же закрывал их снова.

Толик, взглянув на него в верхнее зеркало, тихо присвиснул.

– Мань, а давай все же в больницу. Минут через сорок там будем. Здесь хорошая больница – не сомневайся… А?

– Нет. Спасибо, Толик. Давайте домой.

– Лады. Как скажешь. Домой, так домой.

«Как же я его положу на участке?!» – молнией ударила Маню запоздавшая мысль, когда они въехали в поселок.

Маня вспотела. «Как же я его, „собственного мужа“, избитого до полусмерти – помещаю на участке, а?! Бред. Не стыкуется. Да и как он один – ночью – на улице?… Даже если матрас вынести, ночи сейчас теплые, но… все равно… Бред и абсурд!.. Господи, что я делаю?!»

«Иномарка» бодро проехала мимо покосившегося забора-штакетника и остановилась у такой же кособокой калитки. Толик с Витьком, с хозяйственным видом, осторожно выгрузили «мужика» и двинули с ним к дому. Маня, в панике, рысью опередив их, кинулась открывать дом.

В этом старом-престаром, ветхом доме имелось всего две крохотных смежных комнаты и веранда-кухня.

А на запущенном участке – трава, крапива, лопухи, и черный трухлявый домик туалета в дальнем углу, под старой яблоней.

И все.

– … Куда его? – спросил с веранды Витек, разворачиваясь вместе с висевшим на нем «мужиком».

– Туда, в дальнюю комнату, – потеряно сказала Маня, показав рукой «куда».

«Что я делаю?! – молотком стучала в висок неотступная мысль. – Я сошла с ума. А если он сейчас помрет?!!!

Господи!.. Что происходит?!

А если…

Боже, во что я влипла?!!!»

Маня была близка к отчаянию.

– … Ну все. Мы пошли, Мань, – сказал Толик, сгрузив «мужика» на железную кровать довоенного образца.

Витек поправил «мужику» ноги.

– Счастливо оставаться. Давай, лечи его. А если что – свистни. Закинем в больницу по-соседски. Пока, Мань, – попрощался Толик.

Витек кивнул Мане.

И они ушли.

А Маня осталась.

И тупо уставилась через дверной проем на «мужика». Ее начало мутить.

Она грузно опустилась, проще говоря, осела на стоящий в первой комнате, допотопный, шаткий деревянный стул – тот заскрипел под ней, выдав сложную руладу.

Посидев минут пять, осторожно встала – подлый стул опять хрустнул и протяжно пропел, – по не менее скрипучему полу, вошла в комнату, где лежал «мужик». Неуверенно приблизилась к железной кровати и стала рассматривать его с близкого расстояния.

Тот не шевелился. Глаза закрыты.

Муть внутри усилилась и стала подниматься вверх. По шее тоненькой струйкой потек пот. Сердце бухало.

Паника.

«Только бы не помер!.. Только бы не маньяк, не отморозок, не бандит, а… просто… просто человек, у которого несчастье, и… Так ведь тоже бывает, Господи, ведь да?!..

Что мне теперь с ним делать?!!!

Зачем я в это влезла? Ну зачем, а?!

Куда его девать?!!!»

Резкая трель мобильника больно ударила по итак уже натянутым до предела нервам. Сильно вздрогнув и сглотнув слюну, Маня достала телефон из кармана сарафана и машинально, даже не взглянув на экран, нажала кнопку.

– Мань, – затараторили в трубке, – это Вера. Ну, как вы там, а? Толик сказал – мужик твой совсем плох. И в больницу не хочет.

– Что?… – не сразу нашлась Маня.

– Мань…

– Да. – выдавила наконец из себя Маня. – Не хочет.

– Ой, все они такие! – затарахтела Верка. – Как упрутся – не свернешь. Не переживай, Мань. Я сейчас деда своего к вам пришлю. Он врач. Ну, на пенсии давно, конечно. Но все равно – хороший врач, хирургом был. Людей, Мань, резал – налево и направо!.. Представляешь? – глупо захихикала Верка.

От неловкости – поняла Маня. Она молчала.

– Чего-нибудь да посоветует…Ну, там что…Как твоего лечить – в домашних условиях, – опять хихикнула Верка.

Мир не без добрых людей. Верка, с которой Маня была знакома меньше месяца, оказалась славной. Хорошей. И главное – тактичной и деликатной. Подхихикивала от смущения, боясь показаться навязчивой, но настойчиво предлагала помощь. Верка вообще хотела дружить и плотно общаться – по-соседски.

А Маня – не хотела. Не потому, что была дешевой снобкой или человеконенавистницей, а просто потому что – не могла. Ей было неудобно перед доброй Веркой, но она всячески увиливала.

Не могла – и все.

Не могла ни с кем дружить и тусоваться уже где-то около года – с тех самых пор. Она тогда обрубила все концы. Общалась лишь иногда с Татьяной, своей любимой, единственной оставленной при себе подругой, и то – нечасто.

Татьяна, с которой они давно вместе работали в редакции, все про нее знала. Она очень ей тогда помогла, и продолжала помогать все время – как могла. Да что там – даже «дача» вот эта, например, домик-развалюха с участком, были Танины, и идея насчет лета здесь была ее же, она сама Мане предложила.

Татьяна все понимала.

Она изредка позванивала Мане – строго по делу, без всяких там «как дела?» и т. д. и т. п. А еще они иногда общались в сети – но тоже, строго по работе.

К тому же развалюха эта была Тане без надобности, она сюда практически никогда и не ездила, у мужа ее была другая, классная дача-коттедж, и гораздо ближе, совсем недалеко от Москвы.

Соседка Верка была сильно беременной, «на сносях». И торчала здесь, в своем «родовом гнезде», на свежем воздухе, со своим большим животом в ожидании «часа икс», который должен был наступить месяца через два. Она была отсюда родом, то есть., конечно, не она, а ее предки, бабушка с дедушкой, вернее даже, прабабушка с прадедушкой – как и Татьянины, кстати. Толик, Веркин муж, работающий в какой-то мебельной фирме, мелькал туда-сюда, из Москвы и обратно. А 7-летнюю дочь свою они отправили в Болгарию, на море, в лагерь. Верке было скучно и нудно, и уже тяжело, муторно. Все это она моментально поведала Мане, и все это было очень мило, но… Маню интересовало мало. Если честно – совсем не интересовало.

Чужая жизнь.

Наверное, она, Маня, стала равнодушной… Скорее, апатичной. Безразличной. Короче, Мане было все равно, скучно и даже слегка раздражало, когда к ней навязывались с общением.

А беременная Верка проявляла такт и особенно не надоедала, но все же была активная и заставила Маню обменяться телефонами, хоть и жила через два дома. «На всякий случай», как она выразилась.

Как в воду глядела.

– … Дед уже вышел, Мань. Встречай. Ну все, пока, – вдруг заторопилась Верка, – если что – звони.

– Спасибо, Вер, – растерянно проговорила Маня в трубку, но та уже отключилась.

На веранду бодро вступил Веркин дед. В руках он держал потрепанную медицинскую сумку-чемоданчик.

– Маня, я к вам!..

– Я… Мы… – залепетала Маня с потерянным видом.

– Понятно, – сказал дед-хирург. – Не волнуйся, дочка. Я полжизни в «Бурденко» отработал… в хирургии… давай-ка посмотрим…

Говоря это, он оперативно осмотрел лицо «больного», глаза, приподняв веко, затем залез рукой и что-то пощупал сзади, на шее.

– Как зовут-то… мужа? – спросил дед, что-то ощупывая за ушами.

Маня начала открывать и закрывать рот:

– Я… я… Его…

«Муж» внезапно приоткрыл, с явным усилием, глаза, и просипел, почти беззвучно:

– Алексей я. Оставь ее – растерялась совсем. Ты мне, отец, лучше скажи, как мне…

И не договорил – глаза закрылись. Отрубился.

– Понятно, – снова произнес дед.

Секунду в задумчивости смотрел на «больного».

– Ты кем работаешь, дочка? К медицине имеешь какое-нибудь отношение? – спросил он у Мани.

– Нет, я… я редактор, корректор… в смысле, в издательстве… и я…

– Ясно. Так, – велел дед Мане. – Раздевай его.

Маню кинуло в жар.

– Что?… – прошептала она. – Что?!..

– Я буду придерживать и поворачивать, а ты – раздевай.

– Как?… Совсем?!..

– Совсем. Надо осмотреть. Прощупать. Быстро, дочка. Время дорого.

Не будучи ни врачом, ни медсестрой, очень далекая от медицины в принципе, Маня начала багроветь. Втянув от ужаса голову в плечи, уже напрочь не понимая, что происходит и плохо соображая, что делает, она, под руководством деда, раздела «мужика».

Совсем.

То есть, вообще.

…

После осмотра дед открыл свою сумку, достал какие-то плотные бинты и туго перетянул «больному» небольшую, но глубокую, острую рану высоко на ноге, покопавшись еще в сумке, достал одноразовый шприц с иглой, какое-то лекарство и сделал укол.

Красная как свекла, Маня примостилась за столом напротив деда-хирурга, глядя на него остановившимися, бессмысленными глазами.

Это дед велел ей сесть за стол, когда все закончилось, сел сам и начал давать рекомендации.

– Так, дочка. Я завтра уезжаю. В санаторий, в Светлогорск, на Балтику. Так что жаль, но помочь вам больше не смогу.

Маня молчала, отчаянно тараща глаза.

Дед крякнул.

– Возьми себя в руки, девка! Ты все можешь сделать сама. Я тебе подробно и поэтапно расскажу. Бери бумагу и записывай. Или в компьютер свой, – улыбнулся дед, кивнув в сторону Маниного Notebookа. Тот элегантно помещался на облезлом шатком столике у окна с короткими тюлевыми занавесочками, и смотрелся несколько дико на фоне окружающего допотопного «деревенского» быта. Впрочем, сейчас у многих так, особенно летом, в сельской местности, на старых дачах, и никто уже не удивляется этой «встрече веков», все привыкли.

Маня суетливо метнулась за бумагой и ручкой, и опять села напротив деда с видом примерной, но впавшей от ужаса в полный ступор, ученицы на экзамене.

– Алексей твой в больницу не захотел, – неожиданно ухмыльнулся дед. – И я его понимаю. Я б может тоже не захотел – на его месте. Все зависит от обстоятельств, дочка, – туманно объяснил он.

Лицо «хирурга» вновь растянулось в ухмылке.

– Помяли его сильно… и умело. Профессионально, словом. Специфически, – как-то странно выразился дед, заговорив характерным «врачебным» тоном.

Кровь то приливала к лицу, то отливала – Маня слушала, преданно, почти не мигая уставившись на деда как на спасителя – своего спасителя – в последней надежде, что вдруг он сейчас сделает что-нибудь такое, вынесет вердикт, и – все решиться само собой, бредовая ситуация «рассосется» и закончится. Маня наконец проснется, и дурной сон – в лице незнакомого полумертвого «мужика», почему-то лежащего у нее в смежной комнате на кровати – рассеется «как дым, как утренний туман».

– … Ну и ладно. Его дело – ему виднее. Тем более, мужик он у тебя здоровый – вон кабан какой… По почкам, сказал, почти не били. Кости все целы, главное. Локтевой сустав немного… Но мы справились сами.

Во время осмотра дед действительно как-то резко дернул и слегка повернул левую, сильно ободранную, с синяками и подтеками, руку «мужика» – тот коротко хрипнул и покрылся зеленоватой бледностью.

– … Все поправимо, если будешь действовать строго по моей схеме. Готова?

Дед серьезно взглянул на размазанную Маню – у той никак не получалось «собраться».

– Готова, спрашиваю? Тут надо не только писать, но главное – понимать, что делаешь. Если твой Алексей тебе дорог, дочка. Ну?

– Готова, – выдохнула Маня.

– Слушай меня внимательно. Пиши. Сходишь на станцию, в аптеку, и купишь…

Схватив укатившуюся на край стола ручку, Маня начала записывать.

…

– Все, дочка. Я пошел. – Веркин дед встал. – Счастливо оставаться. Если что – обращайся к Верке. Она тут все знает – мы же родом отсюда, и будет здесь до родов, в Москву не поедет. А Толик – он туда-сюда мотается, то в Москве, то здесь. Имей ввиду.

– Постой, отец, – неожиданно раздался хрип с железной кровати. – Подойди…

Дед подошел к «больному».

– Ты в корень зришь, отец, все правильно ухватил, – превозмогая боль, сквозь зубы сипел «мужик».

– Я пожилой человек, сынок… Старик. Да-а-авно не ребенок – мне объяснять не нужно. К тому же врач, военный хирург как-никак.

– Ты ничего не видел, отец, и никого… Короче, ты меня понял, отец… идет?

Дед хмыкнул.

– Идет, идет… Не волнуйся. Сказал же – я не ребенок. Мог бы и не просить, – усмехнулся дед и направился к двери. – Ничего, оклемаешься… Ты мужичок по всему крепкий. Ну, а дальше – смотри сам, сынок. Счастливо, ребята.

И дед ушел.

А «ребята» остались.

* * *

Так. Надо успокоиться.

Покосившись на бумажки с записями, Маня встала из-за стола.

… Все обдумать. И спокойно решить, как жить дальше… хотя бы в ближайшее время.

Взглянув в сторону мужика – тот лежал неподвижно – Маня устроилась перед Notebookом и пошла гулять по интернету.

Во-первых, это отвлекает. И… так проще думать.

Посмотрела почту. Ничего.

Вот и славно.

Так. Что мы имеем?

… Зачем я в это ввязалась?!

Не знаю.

Вернее, это получилось… само собой.

Я не могла его оставить лежать там – в этот перелесок редко кто ходит. «Мужик» не мог шевелиться, и за ночь его бы зажрали комары и мошка – это точно.

Он не пьянь, не бомж, а… непонятно кто.

Избитый… кем-то, кого очень боится.

На помощь никого звать не хотел и ей не разрешил. Сказал – ищут, узнают – добьют.

Значит она, Маня, просто чисто по-человечески, его пожалела и… временно приютила.

Просто сделала доброе дело незнакомому человеку. Такое и в современной жизни бывает… ну, или должно бывать. Хотя бы иногда.

И что? Ничего уж такого в этом нет… ненормального.

… Вот даже собак бездомных, подбитых и больных, бодрилась и успокаивала себя Маня, сейчас подбирают, лечат и раздают в хорошие руки. Вся Москва в подобных объявлениях, Маня уже с этим сталкивалась, энтузиастов полно – и они неплохо наладили дело. Кстати, Таня, Манина подруга, взяла по такому объявлению очень славную беспородную собачку с подбитой лапкой – Фросю.

Маня сама в детстве упорно подбирала собак, особенно больных и особенно зимой, замерзающих на лютом морозе, и приводили или приносила их домой. Но мама не разрешала. А Маня рыдала…

Впрочем, об этом лучше всего сейчас не вспоминать и… не думать.

У мамы, слава Богу, все хорошо в настоящий момент – вернее, уже давно. Она 10 лет назад вышла, наконец, замуж – за немолодого поляка, и живет с ним недалеко от Варшавы в маленьком местечке, родила напоследок еще двух детей. И… обрела свое счастье, одним словом.

Вот только к Мане окончательно потеряла интерес с тех пор, как вышла замуж и уехала… в другую жизнь. Как будто вычеркнула.

Отмотала «назад» и стерла.

Брата и сестру Маня никогда живьем не видела – только на фото. Года три назад Маня вдруг получила конверт с семейной фотографией на фоне сельского домика, на обратной стороне была надпись: «Это мы». И все. Ни привета, «ни здравствуй, дочка!», ни «как поживаешь?», ни даже подписи «мама», никакой приписки или письма в конверте, ни звонка ни до, ни после – ничего, кроме лаконичного «Это мы».

Они…

Ну и ладно. Маня не обижалась – давно привыкла.

Так, так так.

Пусть там, в своей Польше, живет да радуется, своей новой жизнью.

Прежняя жизнь, для мамы – что-то безрадостное, унылое и неприятное, болезненное.

Потому-то и стерла… все.

И Маню – заодно.

Маня включила какой-то сериал.

… Так. Вернемся к нашим баранам.

Ничего страшного не происходит… вроде. Просто завтра я схожу на станцию, в аптеку, и…

… Ой, таблетку забыла выпить!..

И ржавая проволока опять повернулась и острым концом продрала Маню где-то за грудиной, сжала за горло и вонзилась в правый висок.

Это было как внезапный разряд тока – видение-вспышка, удар, боль… Мука. Неотступная мука.

Маня кинулась за спасительной капсулой – единственно возможный вариант, чтобы жить, вернее, хоть как-то существовать.

А пока запивала таблетку, вздрогнула от неожиданной мысли – да так, что чуть не выронила чашку, расплескав из нее половину воды.

Мысль, пронзившая Маню, была странной.

Выходило, что пока она валандалась с этим «мужиком», неумолимо затягиваясь как бы помимо своей воли, как резиновый сапог в топкое болото, в какую-то неправдоподобную, жуткую историю – привычная боль не терзала ее, отпустила временно.

Это было странно. И непривычно.

… Короткие посиделки на «пеньке», этот «сон наяву», бессмысленное забытье в перелеске, разумеется, не в счет.

Странное ощущение. Такого с Маней – с тех самых пор – никогда не бывало. Не отпускала ее пытка – ни при каких обстоятельствах – ни благоприятных, ни стрессовых, вроде сегодняшних.

Никогда.

Ни, когда, пережив «сердечную блокаду» непосредственно сразу после произошедшего, она лежала в «нервной» клинике – два раза по два месяца – и ей там даже делали, помимо прочего, какой-то «инсулиновый шок», потому что она тогда совсем перестала есть – не могла.

Ни, когда пыталась найти спасение в религии, с головой погрузившись в церковную жизнь – последнее убежище несчастных, неприкаянных душ.

Не получилось. Хотя Маня была верующим человеком. Но нормально, глубинно верующим – без фанатизма и ожесточения.

Дело в том, что Мане казалось, точнее, чувствовалось, что все – вся жизнь с ее горестями и плюсами, и даже церковью – одно. А то, что ее терзало – иное.

Маня, с тех самых пор, видела все как бы со стороны. Все люди, вся жизнь – отдельно, по одну сторону. А она, Маня, со своей непоправимой болью – отдельно, по другую сторону пропасти. И эту пропасть уже никогда не преодолеть.

Никогда.

Пожизненный приговор. Маня ясно отдавала себе в этом отчет.

И вдруг… просто забыла часа на два, внезапно очутившись на другой стороне – там, где свет, где все люди и вся, пусть такая разная, жизнь.

Что-то нереальное. Непередаваемое, давно забытое ощущение… продолжающейся жизни.

Без обреченности. Без приговора. Без боли. Непереносимой до такой степени, что спасение от нее было только одно – простое и ясное.

Доступное каждому, кому невмоготу жить.

Проще говоря, последний ход – «ход конем по голове».

… А сейчас вроде что-то изменилось… или…

Нет. Не стоит обольщаться.

… Часом раньше, часом позже, но…

Все вернулось.

Как и тогда, когда вся эта эпопея с «нервными клиниками» и постоянными «походами в храм» кончилась тем, что Маня просто села на таблетки, очень сильные антидепрессанты швейцарского происхождения, которые привозил или заказывал для нее Вадик, муж все той же Татьяны.

… Так и должно быть. «Спасение» вряд ли возможно. Чудес не бывает.

Руки у Мани дрожали, ей захотелось пить. Взяв чашку, она чуть не расплескала воду на клавиатуру.

Маня давно уже не посматривала никакой сериал. Она сидела, остекленело глядя перед собой.

…

Лекарство потихоньку начало действовать. Маня глубоко вздохнула и вяло пошевелила «мышью».

… Пора взяться за сказку…

Немного оживившись, Маня привычным жестом вызвала на экран нужный файл.

Это был ежевечерний ритуал, без которого она все равно не смогла бы заснуть.

Даже после таблетки.

… Аптека уже закрыта, на станцию идти поздно. Все дела по «больному» – на завтра, решила Маня, постепенно приходя в себя.

Есть он сейчас вряд ли сможет, а если захочет пить – скажет.

… Сейчас, сейчас…

Маня скользила по своему файлу. Нашла место, где остановилась вчера, затем скакнула на начало и заново все перечитала, включившись в сказку и включив воображение…

Но вдруг остановилась и отвернулась от экрана.

Встала и подошла к «мужику».

– Как… Вы?…

Он молчал, только дышал тяжелее, чуть хрипловато.

– Как Вы, Алексей?… – забеспокоилась Маня.

– Нормально, Маруся, – просипел он. – Не дергайся.

– Я Вам не «Маруся»! – почему-то возмутилась Маня. Но ей тут же стало стыдно – на «тяжелых больных» не обижаются.

– Ну, хорошо, не «Маруся» – Маня. Смешно. – Он приоткрыл глаза и уставился на нее.

– Вам сейчас смешно?!..

– Мань, давай на «ты». Так проще. Как ты уже поняла – я Алексей – Леша.

– Очень приятно, – фальшиво улыбнулась Маня и быстро спросила: – Вы хотите пить, или… чего-нибудь?… В аптеку я пойду завтра, она уже закрыта.

– Ничего. Спасибо. Я хочу… – он вдруг мучительно крякнул и закрыл глаза – вероятно, все его силы ушли на этот разговор и закончились, – … спать, – беззвучно, одними губами сартикулировал он.

– Хорошо-хорошо… Извините. – Маня попятилась, повернулась и вышла.

Немного постояв посреди своей комнаты, она было только снова устроилась перед компьютером, нажав клавишу и уткнувшись в сказку, как со стороны железной кровати вдруг раздалось раздраженным сипом:

– Нет. Нет. Б…ь!

Маня замерла.

– Ты… ты правильно все сделала… – с усилием, явно уже на пределе хрипел «мужик». – Дедок завтра свалит – хорошо. Звони своей подруге. Скажи, чтоб никому, ни-ко-му… Слышишь? Ни она, ни мужик ее… Попроси, соври… придумай что-нибудь!..

– Что же… Как же я… я… – растерялась и засомневалась Маня, напуганная нелюбезным, жестким тоном, вернее, хрипом «Леши».

– Звони, б…ь! Ну!

Маня быстро взяла со стола мобильник и неверными, трясущимися пальцами набрала Верке.

– Вер, это я…… Да нет, все вроде нормально. Спасибо тебе большое, Вер, что деда своего прислала. Классный у тебя дед. Очень нам помог… Нет, правда – спасибо, Вер. Вер, у меня к тебе одна просьба. Попроси Толика своего и Витю, чтоб не трепались и никому ничего не говорили… Ну, об этой моей истории… с мужем, – с трудом выговорила Маня в трубку… Да. И сама тоже – не рассказывай никому, Вер… Да. Очень прошу. Вер, мне все это… очень неприятно – сама понимаешь. Я тут в первый раз живу, а вы все друг друга знаете, и… Я на виду, такая слава обо мне… неприятно… Да, Вер. Вот именно. Муж приехал в первый раз, и…… Да. Пьяный, подрался, валялся в кустах, еле довезли… Будут расспрашивать, сочувствовать, сплетничать – не хочу. В магазин спокойно не зайдешь… ну, ты понимаешь меня, Вер…… Да. Очень прошу. И… Да. Еще и до работы дойдет – а это уж мне совсем ни к чему. Ты же знаешь, меня Татьяна, подруга, сюда на лето пустила – это ее дом, бабкин еще… Ты мне говорила, что Татьяну помнишь…… Да. Мы же вместе работаем, Вер… в редакции, в издательстве, я тебе говорила…… Да. Именно, Вер. Сплетни на работе пойдут – не дай Бог!.. народ, сама знаешь, какой… Да. Спасибо за все, и очень на тебя рассчитываю… в этом смысле… Согласись – неприятная история, и…… Да. Еще раз спасибо…… Ага. Завтра пойду. Ладно. Пока, Вер.

Маня отключилась и стояла с мобильником в дверях, глядя на простертого на железной кровати «мужика».

Веки у того задергались, длинные ресницы дрогнули – хотел, видимо, открыть глаза, но не получилось. Сил не хватило.

– Все. Иди… спать хочу… – еле-еле процедил он и задышал на удивление тихо, почти спокойно.

Маня секунду послушала и тихо вышла.

Усевшись перед Notebookом и обдумывая ситуацию, пришла к неутешительным выводам.

… Ну, что можно сказать?

Нет, она неплохо отыграла всю сцену разговора с Веркой, где нужно подпуская соответствующие интонации – получилось вполне убедительно.

Задание выполнила.

… Если он меня прикончит, решат – белая горячка, семейные разборки – бытовуха, словом, дело житейское.

Замечательно.

… А я, как дура – соответствую.

Чудесно.

… Да. Это тебе не «больная собачка», этот зверь подраненный – пострашней. Крупный зверь и может оказаться… опасен.

По-настоящему опасен. Без дураков.

… Он все врет, скорей всего.

Или не врет?!..

Не поймешь. Вопрос остается открытым.

Но «сдать» его, отправить в больницу Маня не могла – а если и вправду «ищут» и «добьют»?… Это, конечно, «не ее проблемы», как сейчас модно говорить, но… Нет. Она себя знала – такой грех на душу взять… Нет.

Грехов итак у нее достаточно – и бывших, и… будущих, кстати.

… Тем временем Леша, впав в тяжелое забытье, не подозревал даже, что в данный момент – решается его судьба.

И что самое интересное, не только его – но и Манина собственная.

В самом прямом, конкретном смысле – «быть или не быть?»

Ну, и в высшем, философском смысле – естественно, тоже – согласно высшим предначертаниям, нам, по обыкновению, неизвестным и недоступным.

… Корабль, гонимый ветром Судьбы, уже снялся с якоря и вышел в открытое море, пустившись в свободное плавание.

… Делать нечего.

Что будет – то и будет, – вздохнув, фатально решила Маня, чохом покончив со всеми страхами и сомнениями. – Плевать.

… Будем рассуждать трезво. Через пару-тройку дней – «мужик», как пить дать, отчалит. Как только сможет хоть чуть двигать руками и ногами.

Вряд ли он станет ждать предписанного «конца лечения». Маня усмехнулась, бросив взгляд на листочки на столе – «схему лечения».

… У него, судя по всему, проблемы – серьезные. Чего ему тут делать?

Сдует его, как будто никогда и не было – и все.

Ну, на худой конец, «уберет» ее как ненужного свидетеля – перед уходом.

… Да нет, конечно – на фига ему, если не псих, еще «мокруху» какую-то разводить… просто свалит, и дураку понятно!..

Логичный и всех устраивающий «the end», – снова усмехнулась Маня.

Наивная Маня.

Недальновидная.

То есть, не наивная и не недальновидная, а…

Словом, она просто неправильно прочла знаки Судьбы, не сумев ничего понять и предугадать, что неудивительно – мало кому из нас это удается.

Женщина вроде неглупая, Маня однако могла поступать и поступала только от души, импульсивно и только так, как считала нужным, а в остальном – как водится, полагалась на «авось». «Не мудрствуя лукаво», не просчитывая тщательно «ходов» и последствий и не особо на них заостряясь. Чисто женская позиция, не лишенная, между прочим, здравого смысла – если судить по известной фразе: «Делай, что должно – и будь, что будет».

«Только женщины и дети могут позволить себе быть безрассудными» – сказал другой умный человек.

… Да?…

Машинально взяв в руки записи, Маня с отрешенным видом поперебирала их, прислушиваясь.

Спит.

Бросив бумаги обратно на стол и прихватив по пути с полки булку с маком, она юркнула за компьютер.

Любимая таблетка «работала», перевалив за середину своего цикла, что Маня, в силу привычки, безошибочно определила, вернее, ощутила – боль, грудной жабой, медлительной и неторопливой, ворочалась очень отдаленно и приглушенно, едва фонила.

Нельзя было терять ни минуты.

Маня шевельнула «мышью», зависший монитор ожил, высветив файл со сказкой.

… На чем мы остановились?… А, вот… Нет, прочтем-ка еще разок – сначала… итак:

АВГУСТИНА И ЛЮДОЕД

… В одном очень большом и диком лесу, в самой его глубине жил ужасный Людоед. Ужасный в смысле очень страшный на вид: одни его белые и острые зубы – а их было очень много – могли напугать до смерти кого угодно.

У Людоеда был к тому же и ужасный характер. Он иногда впадал в ярость, и тогда раскаты его гнева достигали соседней деревни.

В этой деревне, на лужайке около леса, жила прелестная маленькая девочка Августина со своей мамой. Августина была смелой и решительной девочкой и ничего и никого не боялась, кроме зубного врача, к которому ее частенько водила мама – Августина очень любила сладости и совершенно не любила есть овощи.

Во время очередного приступа бешенства у Людоеда, когда деревья страшно шумели и качались и дикий рев раздавался в лесу, Августина решила пойти с ним познакомиться и посмотреть, какая у него голова, раз он может так сильно кричать и ругаться.

Они познакомились, и выяснилось, что страшное чудовище…

* * *

В то время как Маня погрузилась в сказку, Леша, со своей стороны, забылся мучительным сном.

Избитое тело зверски ломило и ныло.

Но внезапно физическая боль перестала терзать Лешу – он о ней забыл. Ему снился кошмар.

Леша, 35-летний «мужик», неплохо умеющий контролировать любую ситуацию – от просто сложной до откровенно экстремальной – ничего поделать не мог.

Мы не вольны в своих снах – нравится нам это, или нет.

Леше снилась игра.

Та самая – последняя.

… Жесткая, алчная морда Грини, другана и компаньона, напротив за столом.

Свиное рыло, вылезшее вдруг у кореша Гришки – прям на глазах.

Да нет, блин! – все к тому шло. Поднакопилось – взаимно. Тянуло уже перетереть – по факту.

Глаза у корешка совсем спокойные, прозрачные – пустые. Как и положено.

Игра.

… Гришутке – идет карта, прям «в масть канает», а Леше – ни черта не катит.

У Грини кураж попер. Акулу, мастака на вечерок, из себя играет.

Да малость переигрывает.

Нарывается.

… Отыграться, видать, решил – за все. Проще говоря, лапу наложить – на все. Его, Лехино. Самый момент.

Завелся Гриня – дружок закадычный и соратник.

Лютует. По живому рвет.

Игра. Азарт.

Объявили. Поставили. Сняли. Сдали. Раскинули.

Мимо.

Еще разок накатили. Выкинули.

Опять в пролете – мимо кассы.

Ё…

Жорик-жмурик и Славка – и то, через раз, на сильной карте.

А Леша – «в замазке». Завис.

Партия.

Жмурик со Славкой пас – соскочили, больше не хотят. Но не встают, сидят себе за столом, бухают тихонько, на них с Гришуткой откровенно так ухмыляются.

За окном – ночка темная, они – бухие все. В доме, в Гринином коттеджике, кроме них четверых – никого.

Обстановочка та еще, накаленная.

Запредел. Жесть.

Из-за Грини – того реально ведет.

Леша тормознул, как и Жмурик со Славкой – все, пас. Стоп-игра. Он по нолям – много спустил этой ночью. Перебор. Лишка, если честно – свой максимум. Край. Но – не впервой же. Отыграемся… днями.

… Леше, по любому – игра в кайф, он играл много в последнее время и часто по-крупному. В казино подпольных зажигал, в катран, случалось, наведывался – иногда. Подсел маленько, чего греха таить!.. Не секрет – игра бодрит и освежает, как ничто другое… Адреналин. Бабки у Леши водились немалые, свой бизнес – зашибал порядком. И порядком спускал, просаживался иной раз – вот как сейчас. Мог себе позволить. Но край знал. А потом и отыгрывал, «банчок срывал». По-разному бывало, на то она и – игра. Иначе кайф не словишь.

Но здесь – не катран. А вроде как – дом друга. И компаньона.

Пробежавшись слегка по кабакам и миновав иные, малость поднадоевшие, заведения, они сегодня, тесным междусобойчиком, «дружным четвертаком», осели у Гришани – тот сам зазвал вечерок у него продолжить задушевно, тихо и по-домашнему, Гриня один живет.

Леша Галке позвонил – предупредил, что он у Грини дома на мальчишнике «задержится», чтоб не ждала. Та его сдержанно послала и отключилась – как у них, в последнее время, было принято.

… Ничего, перетопчется – ей полезно. Леше еще памятник надо поставить – за выдержку. И долготерпение – другой убил бы уже давно. Или бросил – без выходного пособия. Но по любому – вмазал.

«Поздно, Лора – вы полюбили вора».

Дерьмо. Редкого ублюдка, девочка. Давай, давай, детка: хиляй к нему – но с концами.

… Че вцепилась-то тогда, а? На двух стульях не усидишь. Не ровен час, порвешься – не боишься, детка?

… Саньку сильно жалко…

… Ладно. Забили пока. Там видно будет.

Вот тут-то, после звонка Галке – все разом и понеслось, как с горы покатилось. Гришутка, салага эта тупорылая, менеджер этот бывший младший по рекламе 33-ех лет от роду, которого он, Леша, сам, своими руками – и зачем, б…ь! – из говна достал, отряхнул и к делу приспособил – окончательно скурвился. И в разнос пошел.

Выдает вдруг нечто совсем уже оху…ое: «Лех, а давай молодость вспомним, а? Детство наше золотое. Раскинем на двоих. Давай как пацанята – на интерес? Идет?»

На интерес?!

Гришаня, сученок, улыбается дружески: «Ну что, загнем, Лех?»

И Леша повелся – как дитя малое. Дешевка. Позорно.

… Ну, во-первых – набрался уже хорошо, а во-вторых… ну как же – они ж все тут, блин, на понтах!.. Народец опять же вокруг, мужики, в смысле – Жмурик со Славкой…

Те бухают сидят, на вискарь налегают и скалятся. А чего им – интересно же, б…ь!

– А загнем, милый. Почему нет? Загнем враз, Гринь!.. Идет. Вистую, Гриш. Уговорил.

Гринина харя скверная, жлобская.

Блатная харя. Мурло.

… Как же так, Гриш, а? Столько вместе прожито, столько вместе принято…

– Банкуй, Гришань – тебе фора от меня, сам предложил.

… Мы ж тут все вроде свои, не каталы залетные, а люди серьезные, дружки-приятели, между прочим – на хорошей карте друг друга не «обуваем», и вообще – «не разводим», у нас между собой не принято.

– Ну так – на кон что кинем, Гриш? На что поставишь? А, Гринь? Любопытно. Объявляй давай. Какой у тебя – интерес?

Гриня помолчал, опрокинул в себя, утерся и, приподняв бровки, на чистом глазу, на светлой такой ухмылочке, сказал – на что. Интерес свой, в смысле, озвучил.

Жорик крякнул, лед мимо стакана пронес, не попал – промазал.

Славик, тот покрепче оказался – зенки просто в стол уткнул, на пару секунд правда, потом опять – как ни в чем не бывало посиживает, из стаканчика потягивает.

Леша сам не удержался – присвистнул.

Ого! Не ожидал, друг мой Гриня.

Однако.

Такой фильмец пошел, короче – зашибись! В кино не увидишь.

Да, дела.

Так, значит…

Ну-ну… Гришань. Валяй.

Потом не пожалей.

Лады, Гринь. Ништяк.

Леша «ответ» объявил – свой интерес.

Гриня принял.

Пацаны кивнули – ставки сделаны.

… Я ж не жадный, Гришань, не жмотюсь, как некоторые – забирай давай, Гриш… все мое. Если сумеешь.

Заело Лешу. Зацепило. Добился-таки Гришка своего – достал.

… Ну, держись корешок – была не была!..

«Не была». Не подфартило Леше. Карта не легла.

Он проиграл.

* * *

… Они познакомились, и выяснилось, что страшное чудовище, этот Людоед – не ест мяса, что он Людоед-вегетарианец. Дело в том, что в детстве он был очень слабеньким и болезненным маленьким Людоедом, и его мама-людоедша поила его ромашковым чаем, компотами и кормила овощами и фруктами.

А ревел, выл и регулярно скрежетал зубами Людоед потому, что подлые козявки, букашки, червяки и муравьи, а также негодяи зайцы и прочие непорядочные лесные жители регулярно пожирали часть его богатого урожая. Людоед всегда сам занимался своим огородом.

Людоед пригласил Августину на пир, и она впервые в жизни поела таких вкусных овощей, что ей совсем не хотелось сладкого.

Так как было уже очень поздно, а Людоед жил очень далеко от деревни, и мама Августины, вероятно, уже не надеялась увидеть свою дочь живой…

… Мычание.

Маня насторожилась, разом выпав из сказки.

Хриплый стон. И еще, еще…

Маня испугалась. Вскочила и кинулась к «больному».

Тот метался во сне. Скрипел зубами. Издавал странные звуки, отдаленно напоминающие какие-то непонятные слова.

Бредит. Лоб в испарине.

Жар?! Или… отходит?!!!

Маня быстрыми шагами бросилась на веранду, намочила полотенце и протерла «больному» лицо. Положила руку на лоб – температуру определить.

Длинные черные ресницы дрогнули. «Мужик» внезапно затих.

Вроде лоб ничего, не очень горячий. Маня убрала руку и положила на лоб влажное полотенце.

«Леша» сморщился и замычал. Маня быстро убрала полотенце.

«Больной» снова сморщился и сипло застонал.

Маня вернула руку на лоб. «Мужик» опять сразу успокоился, лицо разгладилось.

Он так и не проснулся.

Маня сидела, держа руку на Лешином лбу – когда она ее убирала, тот начинал метаться.

Рука затекала, и Маня иногда перебирала пальцами, получалось, что она его чуть гладила по лбу.

Лицо «мужика», в которое Маня, сидя рядом с ним на стуле, внимательно вглядывалась, пытаясь понять как он, смягчилось, и на нем ясно читалось облегчение.

«Мужик» лежал на Манином постельном белье – под Маниным одеялом в сине-желтом пододеяльнике и на Маниной подушке в такой же наволочке. Без ничего. Абсолютно голый. Так велел его оставить дед-хирург, после того, как они его вдвоем раздели и уложили под одеяло.

Но Мане теперь было все равно. Она уже все видела, на все посмотрела – когда его раздевала.

Она больше не краснела и не смущалась.

Это был просто «больной», «пациент».

Грешный человек. Как и все мы – на этой грешной Земле.

А она, Маня, в этой ситуации – типа нянечки или медсестры. «Мать Тереза», своего рода.

Маня вздохнула, успокоившись на этой мысли, и опять пошевелила занемевшими пальцами.

«Пациент» протяжно и расслабленно вздохнул. Маня тихонько отвела руку.

«Больной» спал глубоким сном.

Маня осторожно встала и вышла, стараясь ступать неслышно. Подойдя к компьютеру, прежде чем закрыть файл, взглянула на часы в правом нижнем углу.

Ого!.. Она просидела рядом с «больным» полтора часа.

Ладно. Уже поздно. Пора спать. Завтра разберемся… со всем.

Тут Маня вспомнила, что привезла «на дачу» всего два комплекта постельного белья, одним пользоваться, другой – на смену. Этот «второй» как раз сейчас и был «в стирке», то есть лежал в пакете и ждал своего часа – руки еще не дошли.

… Когда же – она только вчера белье поменяла.

Так. Маня огляделась и полезла в Татьянин шкаф – что-то такое она там вроде видела на верхней полке, и…

Точно. Достала пожелтевшее, ветхое, в самодельных заплатках, белье, которым, скорее всего, несколько лет уже никто не пользовался.

Рассмотрела, потрясла, даже понюхала.

Ничего. Сойдет. Чистое, главное.

И пошла стелить себе постель на такой же железной кровати, изголовьем упирающейся в окно, в углу, рядом со столиком, на котором стоял Notebook.

Устроившись, Маня немного посидела сверху постеленной постели – задумалась.

И вдруг грудная боль, «ночная жаба» обожгла, грубо повернулась внутри, раздирая все вокруг.

Маня качнулась и стиснула зубы.

… Ну, зачем это все?

Зачем вообще… все?… Если…

Маню опять замутило.

… Нет. Срочно, срочно – таблетку!.. или…

Маня вскочила, забыв осторожность и немилосердно скрипя полами, схватила обойму и непослушными пальцами выдавила капсулу.

Запила. И снова уселась на кровать, тускло глядя перед собой.

… Правильно, что… быстро приняла лекарство, надо ведь хоть как-то… заснуть.

Завтра – сложный день.

Минут через тридцать Маня решительно поднялась, сняла сарафан и натянула ночную рубашку, встав так, чтобы ее не было видно из комнаты «больного» – дверь к нему была открыта.

Маня забралась под одеяло и блаженно вытянулась. Но через минуту опять вскочила – «Лешу» проверить. Замерла, глядя на него и прислушиваясь к его дыханию.

Тот спал, достаточно спокойно, даже ресницы не двигались.

Очень тихо и осторожно Маня вернулась к себе, на мгновение задумалась, и с решительным видом направилась на веранду.

Взяла с полки большой кухонный нож-секач, два других ножа, торчащих из банки вместе с ложками и вилками, вынула и спрятала под клеенку. Поискала глазами топор – где-то он тут все время болтался, она все время на него натыкалась…

Ага. Вот он – в углу, за веником и шваброй, большой деревенский топор, чуть ржавый и с почерневшей рукоятью. Маня его спрятала в кухонный шкаф, прикрыв большим куском облезлой клеенки.

И направилась с ножом в комнату. Но и с полпути вернулась, снова достала топор, и, завернув его в клеенку, вышла на улицу.

Постояла на крыльце – темень. Когда глаза привыкли, спустилась с крыльца и спрятала топор в клеенке за перевернутую бочку недалеко от крыльца, максимально замаскировав травой и какими-то полусгнившими полешками, валяющимися рядом с бочкой.

Быстро взбежала обратно, заперлась изнутри и, подхватив со стола нож-секач, пошла к себе и легла.

Нож сначала сунула под кровать. Передумала – спрятала под подушку. Опять передумала – закопала рядом с собой, вдоль стенки.

Немного полежала с открытыми глазами, глядя в темноту. Повернулась на живот, рука под грудь – любимая, самая комфортная Манина поза для сна – потянулась, расслабилась и заснула. Не то чтобы сладко, конечно, но как-то вполне… уверенно.

Лекарство подействовало.

* * *

Бодрое, утреннее июньское солнышко било в окно через хиленькие, вполокна, тюлевые занавески, заливало комнату.

Еще не до конца проснувшись, Маня приоткрыла глаза и с наслаждением перевернулась на другой бок с бессмысленным ощущением… радости существования.

Окончательно вынырнув из сладкой дремы и наслаждаясь, вновь поразилась этому чувству, во второй раз со вчерашнего дня посетившему ее – чувству «из прошлого», из прежней ее жизни. Непередаваемому и благостному…

… Пусть хоть ненадолго, но, все равно… блаженство.

И вдруг вскочила, не попадая в шлепанцы и в рукава халата, и ринулась в соседнюю комнату.

«Мужик» лежал неподвижно, в той же позе, на спине.

Он внезапно распахнул глаза – Маня буквально наткнулась на его взгляд и от неожиданности застыла в замешательстве, резко затормозив в дверях.

… Ну и ресницы у него!.. «Мне б такие!» – невольно вспомнились Мане слова из какой-то дурацкой песни. Не ресницы, а… Живут самостоятельной жизнью, можно сказать.

Зрачки значительно меньше – почти в норме.

… Серые глаза и очень черные ресницы.

Впрочем, осунулся сильно, потому так глаза и выделяются.

– Вы как?… – Маня маялась в дверях.

– Порядок, – низким голосом с хрипотцой ответил «мужик». С хрипотцой – но не таким ужасно хриплым и сиплым, как вчера. – Заходи. Не стесняйся.

– Что?…

Леша поморщился.

– Подойди, говорю. Не укушу.

Маня подошла и села на стул, приняв строгий вид – поджала губы. И смелой рукой «медсестры» потрогала лоб «больного», на предмет температуры.

– Да. Вроде ничего, – констатировала она, убрав руку. – Я сейчас в аптеку, на станцию…

– Мань…

– Не перебивайте. Итак: я на станцию, а Вы… Или нет – аптека откроется через два часа. Так. Сейчас мы…

– Мань, верни руку обратно. И подержи – как вчера ночью. Больно все-таки. А так… легче…

… Ночью-то, оказывается, он просыпался… Маня нахмурилась.

– Вы опять меня перебили. И не надо сцен жалости устраивать – очень прошу. Я не собираюсь обливать слезами Ваши раны – это не входит в мои планы.

– Мань, ты безжалостная…

Маня пожала плечами.

– Это ж надо – у постели умирающего…

– Прекратите паясничать, Леша! – рассердилась Маня. – Давайте по делу.

– Давай. – Леша вздохнул.

И вздохнул как-то опять сипло, с трудом – по-вчерашнему плохо. И сморщился.

… Ему очень больно, поняла Маня.

И с видом суровой, но сердобольной медсестры, Маня положила ладошку «больному» на лоб.

– Не волнуйтесь, Леша. Я пойду и все куплю… Вам станет легче… и все у Вас пройдет… Вы выздоровеете, и…

Леша моментально опустил, смежил свои невозможные ресницы и смирно замолчал.

Маня посмотрела – под глазами синяки с кулак, под левым особенно – фиолетовый подтек за ночь увеличился вдвое, скулы зеленоватые, в утренней щетине…

– Бритва есть? – процедил «мужик», прочтя ее мысли.

– У меня?… Нет…

– Купи лезвия. Когда на станцию пойдешь. Одноразовые, любые, – велел «мужик».

– Да, конечно…

– Деньги есть? – сквозь зубы цедил он с закрытыми глазами.

Маня тихонько убрала руку.

– Есть… немного.

Леша открыл глаза и уставился на Маню.

– А глаза почему разные?

– Что?!..

– У тебя. Глаза разные – совсем. Правый – конкретно синий, левый – реально зеленый. Или у меня «глюки»?

– Просто…

– Вчера еще заметил. И волосы разноцветные. Думал, брежу. Красишься так? Под панка косишь? И линзы носишь?

– Да нет, – объяснила Маня, поначалу слегка сбитая неожиданным вопросом и столь резкой сменой темы. – Не бредите. Это так и есть – глаза разные. Радужки по-разному окрашены – с детства. Такая особенность, какой-то генетический сбой, в общем. И волосы тоже – пигментация… нарушена.

«Маня-панк» машинально пригладила свои стриженные в довольно короткую стрижку волосы, в данный момент, после сна, торчавшие во все стороны. У нее были светлые, пепельно-русые волосы, с тремя прядями неожиданно рыжеватого, почти черного и каштанового цветов и небольшая, слегка разноцветная челочка над ровным, нежным лбом.

– А толстая такая – почему? Тоже – «генетический сбой»?

«Мужик» хамил. Раздухарился… не к добру. Маня грозно пошевелилась на стуле. Коварный стул под ней предательски заскрипел, издав какой-то неприличный длинный звук.

– Вот. Сейчас стул сломаешь, – эхом стулу подтвердил «мужик». – Не выдержит тебя, Мань, эта рухлядь.

Маня вздернула брови.

– Вы решили мне хамить? Это не в Ваших интересах, Леша.

– Вес-то какой? – наглел «мужик», серые глаза смеялись. – Центнер, небось? А, Мань?

Маня сжала губы, но тут же сменила тактику – решила «не вестись», и заговорила с «пациентом» как с идиотом «тяжелобольным», которого нельзя волновать.

– Я вешу 90 кг. Рост 167 см, – терпеливо доложила Маня.

«Мужик» не успокоился. Весело и напористо, с манерой, вынуждающей собеседника отвечать, он продолжил свои нахальные расспросы.

… Так полегчало ему, что ли?… Или притворяется… хитрит?!..

– А лет тебе сколько, Мань? Тридцать или около того? Да?

– Да. Вы угадали, Леша, – спокойно подтвердила Маня. – Мне 30 лет.

– И ни мужа, ни детей. Я правильно вчера понял? А, Мань?

– Да.

– Что с тобой, Мань? Ты чего так в лице-то изменилась, а?!

Маня молчала.

– Успокойся, сказал! Извини. Извини, Мань. По больному, видать, задел.

«Мужик» чуть прищурился, сочувственно и весело глядя Мане в лицо.

– Ладно, Мань. Не переживай. И не вешай нос. Дело наживное. Ты б только сбросила малость – постаралась, Мань. – Серые глаза опять смеялись. – Для дела. Глядишь, и… полюбил бы кто. Кавалера-то тоже нет, по всему? Да, Мань?

Маня сцепила зубы и не прерывала «больного» хама. Положительные эмоции – большой плюс в деле лечения, напомнила она себе стоически.

Пусть себе разливается и… хохмит – в свое удовольствие.

… Да ради Бога!.. «На больных» – не обижаются, – пожала она про себя плечами, вернувшись к прежней устойчивой мысли.

– На больных и «увечных» – не обижаются, – мигнул он ей вдруг, непостижимым образом вновь практически дословно озвучив ее мысли.

Застигнутая врасплох Маня несколько дико на него посмотрела. Тот насмешливо и забавно сложил губы.

– … Уж больно тебя много, Мань. На любителя. Толстеньким трудно замуж выйти, – пустился он философствовать своим хрипловатым низким голосом. – Желающих мало – я ж понимаю, Мань. Стройных навалом – выбирай не хочу. Ты б, Мань, об этом подумала. И за собой последила. Фитнес там, то, се… И ешь поменьше, – в упор, наглым взглядом, рассматривая Маню, нес «мужик», сочувственно вздыхая, как бы от полноты чувств. – А сюда зачем приехала, а, Мань?

– На лето, – невозмутимо ответила Маня.

– Правильно, Мань, – одобрил «мужик». – Верно мыслишь. В городе, в Москве особо… Ты ж из Москвы, как я понял? Да, Мань?

– Да.

– Так вот я говорю, Мань – В Москве шансы твои практически равны нулю… невелики шансы, Мань. Мужик в Москве – балованный пошел. И то ему не так, и это… Фиг кого себе найдешь с такой… с такими… – резвился «больной», видимо испытывая неодолимую потребность в бойком утреннем трепе – как возвращению к обычной жизни.

Маня уступчиво молчала, не противоречила.

– … Здесь, значит, думаешь ухажера сыскать. В точку, Мань, – размышлял вслух «Леша». – Народ тут попроще. Любит водку и… все натуральное.

… Да. Трудный случай. Маня обреченно вздохнула, покорившись судьбе. «Больной» оказался беспокойный. Ничего не поделаешь.

– Ты как – трактористом уже каким-никаким обзавелась или… нет пока? А, Мань?

Маня смотрела на него и думала о своем.

– На, огонек, говорю, ближе к ночке, кто-нибудь захаживает? Чего молчишь-то?! Ну! – поднапер вдруг «мужик».

– Не Ваше дело, Леша. Успокойтесь.

– Угадал, Мань? – смеялся тот глазами. Что – не Витек ли вчерашний? А, Мань?

Мысль свербела, не давая Мане покоя.

… Как же быть-то?…

– Здесь трактористов нет, Леша, в основном дачники, – пояснила она буднично. – А постоянно живут или старики, или… Короче, есть кто постоянно живет, но чем они зарабатывают – не знаю. До Москвы – 3 часа, туда, наверное, ездят… или в другие места. Ничего сельскохозяйственного тут давно нет. А «Витек» – друг Толика и Веры – из Москвы. Он в прошлые выходные с женой приезжал…или с подругой, не знаю.

Маня пыталась сбить «больного» на нормальный, человеческий тон, нервно соображая – как бы у него спросить, как подступиться-то… И… и главное, что делать – после «положительного ответа»?!..

– … И тут – облом, Мань. Жуть. Так как же ты теперь, Мань? Хотя лето – длинное…

Вероятно, Манино лицо, что-то такое отразило – какую-то борьбу чувств.

– Ты чего мнешься-то, Мань? Всколыхнулась вся. Значит, все же… Витек?!

– Да причем здесь какой-то Витек! – достал ее все-таки неугомонный «пациент», заклинило его на этой ужасной чепухе!.. – Как тогда могла пройти версия, что Вы – мой муж, приехавший из Москвы меня навестить, пьяный и… избитый? – Маня усмехнулась. – Хамите Вы, Леша, глупо и бездарно. Увлеклись рассуждениями обо мне, лишенными элементарной логики, – тонко подловила его интеллигентная Маня.

– Версии, Мань, – ничуть не сбившись, парировал тот, – проходят разные – в жизни. Такие «версии» случаются – с ума сойдешь. А тут – че? Муж в городе вкалывает… на свободе. А ты, Мань – жена, в смысле – тут отдыхаешь на свежем воздухе… тоже на свободе. С Витьком, допустим. Когда он без жены приезжает. Нормальный расклад. Обычное дело. Житейское, Мань, – хрипло крякнул «больной» и вздохнул.

Маня решилась – сейчас спрошу, хватит трепаться, чушь несусветную нести!.. Ей на станцию пора, и… проблему надо урегулировать – прямо сейчас, отступать некуда.

Все равно придется.

– … Одинокая толстая женщина в самом соку, с глазами, правда… – тут «Леша» как-то споткнулся и не договорил. – В общем. А сколько вас таких, толстых или страшных – по России-матушке! – патетичным сипом взвыл он неожиданно – Маня вздрогнула. – Никому не нужных. Зазря пропадающих! Страшно подумать. – И горько вздохнул.

… Так. Его уже на обобщения потянуло. Ударился в соображения «высшего порядка». О Родине задумался – под этим углом.

А время идет.

Идиот.

– Пошел к черту! – вдруг взорвалась Маня, припертая к стенке неотвратимостью предстоящего «действа», и от этого накаленная, как утюг.

– Вот, – обрадовался «больной». – Другой разговор. Здоровая реакция. Боевая. Как у людей. А то все: «Извините да простите!..», да «Как Вы?!..», «Не могли бы Вы…» – как с умалишенным. Будь проще, Мань, – мигнули ей нахально, – и мужик к тебе потянется. Так держать. Молодец.

– Вы напрасно со мной фамильярничаете, Леша, – высокомерно, с металлом в голосе начала Маня – и осеклась.

Устыдилась.

… Ему же это все еще более неприятно… и унизительно, скорей всего. Вот и балагурит, ерничает, дурака валяет… Ко мне прицепился с вопросами да расспросами, и вообще – несет околесную… Бог знает что, от неловкости!..

… На самом-то деле, если кому и было сейчас неловко – то это ей!..

Маня вспыхнула и попыталась придать лицу максимально тактичное и одновременно твердое, «медсестринское» выражение. Она открыла уже было рот, но «мужик» ее опередил – буквально на долю секунды.

– Мань, мне по нужде нужно. По малой, – спокойно сказал он. Но что-то такое мелькнуло в спокойных мужских глазах, Маня заметила.

Нет, не только легко читаемая физическая боль, которую «мужик», надо отдать ему должное, неплохо «контролировал»…

Но что-то еще, едва уловимое…

Беспомощность.

Очень глубоко припрятанная, злая – чисто мужская, но… беспомощность.

«Медсестра Маня» строго взглянула на «пациента».

– Вот и я о том, – отрезала она бестрепетно, официальным голосом медработника, сочтя этот тон единственно возможным выходом из положения.

… Но все равно – в воздухе висела неловкость, корчила рожи и сучила ножками!..

Маня резко встала и строевым шагом, на деревянных ногах, направилась на веранду. Там с полминуты постояла оцепенело, прижав руки тыльной стороной к пылающим щекам.

«Мужик», т. е. «пациент» – лежал в ее комнате, на ее кровати, под ее одеялом совершенно голый, из существенного на нем была только мощная голда – массивная золотая цепь с не менее увесистым золотым крестом на ней.

И все.

… Максимум, чем она рискует – что он «вич», но это уже неважно…

… Да какой, блин, «вич»!..

Маня лихорадочно огляделась.

… Так. Берем себя в руки. Что за девичий стыд?!.. Ей не 17, и она… сейчас типа «медик».

Маня схватила с верхней полки пыльную трехлитровую банку.

… Нет. Не годится. Не то.

Быстро сняла такой же запылившийся, в ржавых сколах бидон с широким горлом.

… То, что нужно.

На скорую руку обтерла его и метнулась в комнату.

Скорей, скорей – не дай Бог, не дотерпит, и… Убирать-то потом все это – ей!.. Нет!.. Ужас. И непонятно как…

Быстрее!!!..

…

Маня «пописала» голого Лешу. Все, что нужно, сама придерживала, поправляла и направляла рукой – «пациент» практически не шевелился и ничем не мог ей помочь.

Напоив его кое-как чаем – тот с трудом глотал, стараясь, правда, соответствовать, но толку опять от него было мало – Маня ушла на станцию.

Ближайшие дни Маня выхаживала «мужика».

Она «писала» его и «какала», приспособив для этого большую плоскую кастрюлю. Маня вытирала ему «попу», промывала ее же и другие «причинные» места. Обтирала всего.

Бинтовала, перетягивала ногу. Делала ему осторожный массаж – так и там, где нужно, втирала мази, сгибала и разгибала – «разрабатывала» – руки и ноги, давала таблетки – все строго по «схеме лечения», составленной дедом-хирургом.

Кормила и поила с ложечки – как положено. Стирала-перестирывала, не переставая, его постельное белье – оно постоянно противно закапывалось нехорошими брызгами и было все в жирных пятнах от мази.

И даже брила – очень неумело, несколько раз зверски его порезав – тот терпел.

… Такая вот «мать Тереза»… т. е. «мать Мария».

У нее минуты свободной не было. «Выхаживание», да еще и в сельских условиях, без городских удобств оказалось делом очень хлопотным.

Маня, громко топая, носилась из комнат на веранду и обратно, на участок – за водой, выносить и мыть «горшки».

… Туда-сюда, сюда-туда…

В местной аптеке не оказалось одной важной мази и одного лекарства.

К Верке Мане не хотелось обращаться, чтобы не привлекать внимание. Та всего пару раз ненавязчиво звонила и интересовалась как дела. Маня ее неизменно благодарила.

– Ну, как твой, – спрашивала Верка, – идет на поправку?

– Спасибо, Вер. Все нормально. Скоро бегать будет. Все хорошо. Он отдыхает уже просто.

– Помочь чем, Мань? Принести, привезти?

– Да нет, Вер. Спасибо. Все есть. Говорю – он практически уже в порядке.

– Да, – философски замечала Верка, – на них все как на собаках заживает – особенно после загулов.

– А я о чем, Вер. Спасибо. Пока, Вер. Побегу. Зовет чего-то…

– Беги, беги, – весело говорила Верка, – они долго ждать не любят. Нетерпеливые очень. Счастливо, Мань.

– Пока. Звони, Вер.

И Маня с облегчением отключалась. Хотя Верка была славная.

Просто Маню по-прежнему тяготило любое общение.

Выручила добрая аптекарша со станции. Недостающие препараты она предложила заказать через нее – «аптечная» машина два раза в неделю ездила в Москву за товаром. Кстати, от идеи насчет памперсов для взрослых, которые опять же аптекарша взялась доставить из города, Маня отказалась из-за запредельной цены, просто купила «утку», но почему-то у Леши с ней ничего не получалось.

Маня ни разу не ходила за эту неделю на пруд, купаться – было не до того.

Всегдашняя ее боль, ржавым гвоздем саднящая душу, терзала Маню не так сильно – несколько отступила. Приглушилась.

Факт известный: лучшее средство от душевной муки – вынужденная забота о ком-то. Да еще такая тяжелая забота, стрессовая.

И Маня неутомимо лечила и обслуживала этого неизвестного ей «Лешу», чужого мужика, которого зачем-то подобрала в жалком виде в лесочке.

… Спряталась за незадачливого Лешу от… своих проблем, и вся ушла в кипучую деятельность, выматываясь до предела.

… С бездомной собачкой было бы проще, ей Богу!..

Но эффект был на лицо – суточную дозу своего лекарства Маня сократила, сведя до минимума – по одной капсуле на ночь.

Самое страшное время – вечер. «Жаба» оживала и начинала тяжело поворачиваться в груди – душить.

Маня немедленно глотала таблетку. Переждав какое-то время, усаживалась перед Notebookом и принималась за сказку.

Обычно «мужик» к тому времени был уже полностью обслужен. Обработанный и пролеченный, чистый и ухоженный, на чистом белье, он умиротворенно засыпал в маленькой комнате.

… Была еще одна, тайная причина, по которой Маня уцепилась за этого «мужика», столь рьяно взявшись его «спасать». Причину эту Маня скрывала сама от себя и никогда ясно себе не формулировала, предпочитая держать ее в подсознании и не пускать наружу.

Почти бессознательно Маня надеялась заслужить у Бога «индульгенцию».

… Вот она сейчас отработает, сделает доброе дело и… Может скостят ей небесные силы.

За тот страшный грех, который она совершит в сентябре.

Когда «мужика» уже и след простынет, и все связанное с ним, вся эта временная суматоха, уйдет вместе с ним, канет в небытие…

А Маня останется – один на один со своей, сжигающей ее изнутри, лютой пыткой, сейчас, правда, тлеющей слабыми угольками – не так сильно… под давлением случайных обстоятельств.

… Один из самых страшных грехов.

Смертный грех – грех самоубийства.

* * *

Произошла удивительная вещь.

Первые пять дней «больной» практически был неподвижен – любое движение вызывало острую боль. И все эти пять дней, самых сложных, когда Маня «писала» его, «какала» и вытирала ему зад, бинтовала и перетягивала, массировала, растирала и протирала – он молчал.

«Мужик» замолчал внезапно, после первого дела «по малой нужде», осуществленного с помощью Мани.

Больше не наглел и не хамил. Вообще не говорил.

Молчал.

Только иногда – сквозь зубы – и то строго по делу.

Самая длинная его фраза за пять дней – про деньги. И сказана была непосредственно перед тем, как Маня отправилась в первый раз на станцию за лекарствами.

Дело было так.

– Деньги свои трать – не жмотись. Не экономь. Все верну – не бойся, – холодным сипом цедил «мужик». Считай взаймы у тебя беру. Под хороший процент – тебе такой и не снился. Не пожалеешь. Бабло не проблема. Это сейчас я пустой.

– И голый, – попыталась Маня разрядить обстановку и приободрить «пациента». – Только крест на шее.

Не получилось.

Тот, прежде хамоватый и балагуристый – шутку не поддержал.

– В точку. В данный момент – «голый». Раздели, суки. Бумажник тиснули – кредитки… и налом чуток было, – счел он нужным поделился, как-то по блатному, презрительно оттопырив губы, и бесцеремонным до брезгливого взглядом стрельнул по окружающей его убогой обстановке, прихватив глазами и Маню как часть антуража, – тебе б на год хватило. Часы, и те сняли, – скривился он и грубо выматерился. – Rolex. Потому и сняли. И мобилу куда-то… Короче, бабки будут. Бери все, что нужно. Под 1000 % – у тебя кредитуюсь. Наваришь на мне – реально. Не сомневайся. Все будет. Поняла?

– Я…

– Поняла, спрашиваю?!

– Да.

Мане все-таки хотелось поддержать «больного», чье «причинное» место она только что собственными руками направляла в старый бидон с отчаянной решимостью – деваться ей было некуда. Ему тоже.

… Вот он и разозлился, и от унижения – так жестко и холодно с ней… все ж понятно.

– Леша, Вы относитесь ко мне как «медсестре» или «нянечке» в больнице… Здесь, конечно, не больница, но… так и Вам и мне будет проще. И вообще – смотрите на все полегче.

И Маня улыбнулась ему отчасти деланной «дружеской» улыбкой.

– Все. Иди, – отпустил тот ее холодно-неприязненно, проигнорировав ее тираду. – Бритву не забудь, – сухо велел он и сомкнул ресницы, длинными тенями упавшие на скулы.

… Бандит, скорей всего, по деловому спокойно решила Маня, выйдя после этого «базара» на веранду и задумчиво уставившись в окно. Прикончит он меня, факт, когда будет уходить, правильно я тогда подумала. «Уберет» – свидетели долго не живут.

Ну и что? Делов-то. Тоже мне – страсти-мордасти.

… Сказал же, его ищут – вон как боится, что узнают, где он. Трепался, хохмил, хамил, напирал нахально – сипел, хрипел – «живчика» изображал из последних сил, а сам все выведывал да выспрашивал невзначай эдак, по ходу дела – что я да как я, одна ли я да кто мне сюда ходит.

Обрадовался. Думает, повезло. Думает, дуру нашел – ничего не понимает, совсем не волокет.

Жалостливую, толстую, одинокую дуру.

Ну-ну.

… Я, милый Леша, все понимаю. Только мне плевать. У тебя, Лешенька, свои дела, а у меня – свои.

Маня внезапно обозлилась.

… Ишь ты!.. Не то что рукой пошевелить, голову повернуть не может, не говоря уже про прочие «интимные» места!.. А туда же – распоряжается, командует, приказы прям отдает, и жестко так, по-армейски и по-мужски: «Бритву купи.»

Сурово.

Маня враждебно усмехнулась.

«Заплачу. Озолочу. Все. Иди.» Тоже мне…

Весь на понтах.

Дешевка. Хоть и бандит.

Хам и дурак. Со своим несуществующим Rolexом.

Маня полезла за кошельком и пакетом и наткнулась взглядом на шмотки «мужика», висевшие на стуле.

… Надо постирать – грязные, и в крови… другой-то одежды у него все равно нет… Сейчас замочу в холодной воде, а вернусь – постираю… Хорошо жарко – быстро высохнет.

Отложив в сторону пакет с кошельком, Маня сунула вещи «больного» – джинсы, тенниску и белье – в таз и засыпала порошком. Но предварительно внимательно все рассмотрела.

… Однако. Круто.

Тряпки были фирменные, то есть совсем фирменные – родные или из «бутиков». Еще и Rolex какой-то упомянул как бы ненароком…

… Точно – бандит. Или – «полу-бандит», что практически одно и тоже.

Но с другой стороны, сейчас никого ничем не удивишь – все смешалось…

Маня вышла на участок.

… и какой идиот придумал сделать кран внизу!.. – злобно пыхтела она себе под нос, зависая вниз головой над краном, пока наливала в таз воду. Подняла таз, покраснев от усилия – у Мани, несмотря на вес, были от природы слабые руки – и водрузила на гнилой кособокий деревянный столик.

Взбивая порошок и вороша в тазу вещи «пациента», еще раз в сердцах мысленно его передразнила, в раздражении тряхнув головой:

«Все. Иди».

… Иди сам, милый!..

Обалдеть.

… Ну ладно. Пусть отмокает.

И быстренько потекла в аптеку, внутренне вибрируя, кипя и негодуя.

… Пять дней прошли в молчании и бешеной суете.

Больной изъяснялся только междометиями или короткими односложными указаниями, типа: «Да», «Нет», «Выше», «Ниже», «Здесь не трогай», «Не хочу», «Хватит», «Иди».

На шестой день «мужик» уже сидел и вполне сносно мог шевелить конечностями.

Дедок-хируг оказался классным спецом, недаром столько лет вкалывал в «Бурденко», главном военном госпитале.

Маня неукоснительно – очень строго – следовала его «рекомендациям», все время ныряя в записи.

«Больной» молчал, стиснув зубы, кривился, морщился. Иногда мычал, но не стонал – терпел.

Герой.

… Впрочем, пару раз по вечерам, после перенесенных процедур «герою», несмотря на обезболивающие, бывало совсем фигово – и тогда Маня клала ему руку на лоб. «Мужик» моментально облегченно и расслабленно засыпал.

Седьмой день был переломный – знаковый.

«Пациент» встал. И начал сам справлять «большую и малую» нужду – Маня только выносила.

Пару дней осторожно расхаживался, сначала около кровати, потом по комнате. А потом, дней через десять – уже бойко шагал по всему дому и участку.

Дело очень быстро пошло на полную поправку. Недели через две «мужик» был уже практически как огурец.

И опять прав оказался Веркин дед – «мужик» изначально оказался крепкий и крупный, здоровый – и зажило на нем все как на той самой пресловутой «собаке».

… Получилась, правда, очередная странность. Произошла еще одна удивительная вещь.

Выздоровев и обретя силы, «мужик» не ушел – по неясным для Мани причинам.

Прижился.

Как оказалось – никуда не спешил.

Не уходил – и все.

Висел у нее над душой, активно требуя хлеба, зрелищ и душевного участия.

Текли рекой Манины денежки, таяли скромные запасы. Бывший владелец Rolexа все время хотел кушать.

Пока он был «лежачий», Маня кормила его кашами и выпаивала куриным бульоном с ложечки. Еще от своей бабушки Маня слышала этот рецепт: крепкий куриный бульон – лучшее средство для выхаживания ослабленных, «тяжелых» больных, после операции, например. «Дает силы и поднимет на ноги кого угодно», – утверждала бабушка.

И точно. «Пациент» на глазах окреп. Даже слишком, с Маниной точки зрения.

И по новой разговорился. Стал капризничать. И наглеть.

– Мань, я не хочу больше каши. И бульон не хочу. Сама пей. Только без хлеба, а то еще разнесет – в дверь не пролезешь.

Маня не реагировала.

– Мань, я мяса хочу. Здесь это можно организовать, а?

Сам он, по-прежнему, из дома и с участка не выходил – ни ногой. Ни разу. И никому не звонил – телефон не брал и не просил.

Манины денежки стремительно улетали. А у нее и так было негусто. В издательстве обещали заплатить недели через три – Татьяна сообщила, они с ней на днях общалась в чате. Про «мужика», кстати, Маня ничего ей не сказала, решила – вообще не говорить, по разным причинам. А вот насчет зарплаты и гонораров Маня живо поинтересовалась – тема более, чем актуальная, особенно сейчас.

… Раньше Маня, как и Татьяна, ходила на работу в редакцию каждый день. Но с тех самых пор, после того, что с ней случилось – перестала. Сначала валялась по больницам, потом – просто была никакая. Начальство к ее несчастьям отнеслось с пониманием. За что Маня начальству и руководству была страшно благодарна.

Редкий, между прочим, случай в наше «капиталистическое» время. Татьяна и тут, надо сказать, подсуетилась, надавила по возможности, вовсю формируя общественное мнение.

Короче, Маню не уволили. Просто как бы перевели на полставки, вдвое сократив зарплату и разрешив работать дома – «на удаленном доступе», что Маню как раз устраивало – она была больше не способна ходить на работу, не могла никого видеть и ни с кем общаться.

Полную норму по редактированию она тоже уже не тянула – в силу своего состояния. Быстро уставала. Она могла работать только по утрам, в первой половине дня. Спокойно выпив чашку кофе, усаживалась перед компьютером часа на два максимум, а потом – все, уже не могла сосредоточиться…

… Зато по вечерам Маня сочиняла сказки, точнее, сказку – третью по счету. Занятие, на которое она неожиданно подсела, после последней «нервной клиники».

Маня, правда, еще и на гонорарах чуть подрабатывала – брала иногда корректуру, но это сущие копейки.

… Деньги, значит, будут – недели через три. Плохо. Скоро за интернет платить.

Совсем фигово.

… Мясо? Какое еще, блин, ему мясо?

Занимать она не будет – это точно. Уж у Татьяны – во всяком случае. Ни под каким видом. Та и так достаточно для нее делает. Взять хоть одно это лекарство, без которого Маня и дня не может протянуть – его Вадик, муж Танин, для Мани достает. И денег за него они никогда с нее не берут – наотрез отказались. Таня тогда так и сказала – даже и не думай, у каждого может беда случиться, а ты, Мань, еще и моя любимая подруга…

В общем, надо дотянуть… каким-то образом.

Ей-то самой много не нужно, обошлась бы, дотянула…

Маня напряглась и несколько приуныла.

А тут как дотянешь?… Когда у нее такой вот «Казус Кукоцкого», образно говоря, образовался – в Лешином лице.

Пришлось даже на пару футболок разориться, прикупить ему на станции. И несколько пар носков и трусов. Да, и джинсы еще одни – на смену. И шлепанцы.

Все это – далеко не фирменное. Китайское, вьетнамское или какое-то там еще… Но – самое дешевое.

Дешевое-то дешевое, но денег на все ухлопалось много – по Маниным меркам. Плюс лекарства, бинты. И еда.

Словом, сплошные непредвиденные расходы. «Доброе дело» в лице Леши ее основательно выпотрошило.

Да что там – она практически вылетела в трубу.

… Мясо ему подавай!.. Совсем совесть потерял!

Маня никак не могла взять в толк – почему бывший «больной» до сих пор у нее ошивается?

… Что на нее польстился – ой, не смешите, господа! Он у нас стройных любит.

Но все это лирика. У него ж дела – серьезные. Проблемы. Их надо решать. Его «ищут» – по его же словам.

… Чего ему тут делать – время тянуть? Зачем околачиваться?!..

Маня терялась в догадках.

Отсиживается у нее как в окопе – допустим. Но уже отсиделся – хватит! Третья неделя заканчивается – он в прекрасной форме. Пора и честь знать. И за ум браться – дела свои налаживать.

К тому же Маня за эти две недели порядком выложилась и выдохлась, сама слегка притомилась.

Вот и намекала. И даже уже прямо спрашивала.

И мяса ему не купила – обойдется. Курицей, оставшейся от бульона.

… Только нечего сразу по полкурицы сжирать – надо растягивать!..

– Мань, купи мяса!.. Че ты жмешься-то!

– Нет. Дорого. У меня, Леша, таких денег – нет.

– Займи. Сказал же – отдам потом, вот те крест. В 1000 раз больше – прикинь? Соображаешь? В кредит купи. Жрать хочется, Мань.

– Ты только что ел!

– Разве ж это еда? – Леша в досаде сплюнул. Взглянув на Маню, цинично хмыкнул: – Сразу видно, баба ты незамужняя, и не была. Души мужика не понимаешь.

Маня молчала – пол подметала.

Леша, оседлав скрипучий стул и скрестив на спинке руки, следил за ней глазами.

Наклонившись и пыхтя, Маня выметала из-под кроватей, шкафов и углов.

… Вот тумбочка-то, наблюдая за ее усилиями, тихо веселился Леша, забавно сморщив губы. – Пончик. Маня-пончик.

– … да, Мань, должен признать – совсем не понимаешь. Шмотья какого-то отстойного мне накупила. Деньги потратила. Последние, судя по всему. Зачем спрашивается, а, Мань?

«Маня-пончик» выпрямилась, щеки красные, и отдышалась.

– Стирать надоело. Потом надо же в чем-то ходить… и менять.

– Да на кой х…у, извини Мань, мне эти тряпки половые, а?! Лучше б пожрать купила. Мяса. И побольше. А шмотки эти хреновые – потом, если бабки останутся.

– Отстань, – лаконично ответила Маня и полезла под столик с Notebookом.

– Вот ты какая, Мань – грубая. Не ожидал.

Леша сделал серьезное лицо, но серые глаза смеялись, упершись в Манину объемистую «спину», выпирающую из-под «компьютерного» столика.

– … Потому и одна. Говорил же тебе – нельзя так, Мань, с мужиками. Поласковее надо. Понежнее. Глядишь, наелся бы от души мяса, помягчел – и приласкал. Пожалел бы.

Леша красноречиво крякнул и вздохнул.

Маня вдруг обернулась и с интересом посмотрела на «говоруна».

– А ты часом, Леш, не жиголо? Не альфонс профессиональный? Который по женщинам живет и столуется – задарма. Ловко заманивая их в свои сети и подтибривая у них деньги, украшения, столовое серебро, технику… вообще все, что можно вынести – пред тем, как смыться.

– Альфонс?! – поразился Леша, скрипнув стулом. – Опять неожиданно, Мань. Но в данный момент – похоже на правду, признаю.

– Да. Именно. – Замерев с веником в руке и округлив свои разные глаза, Маня изучающее смотрела на Лешу. – Сейчас, говорят – таких навалом – прохиндеев. Кризис. Ситуация сложная. С работой опять же туго…

– Мань, по-своему ты права, но…

– Вот я и думаю: морду тебе уже набили, «потеряли» и «ищут»…

– Но у альфонса, Мань, по роду его чисто профессиональной деятельности, есть и другие должностные обязанности – не только проживать и кушать, – скучным казенным языком затянул Леша. – Согласна? Если уж мы с тобой решили, Мань, что я – это он. Альфонс и прохиндей, в смысле. К чему я клоню, Мань – сечешь? – доброжелательно осведомился предполагаемый «жиголо». И вдруг подмигнул ей – заговорщицки и блудливо.

Маня, слушавшая его неотрывно и с большим интересом, дернулась. Отвернулась и утянулась под кровать вслед за веником.

Леша засмеялся.

– Счастья ты своего не видишь, Мань. Совсем глупенькая. Ничего-то ты не умеешь, Мань. Ни мужика завлечь, ни…

– Леш, ты домой когда собираешься?

– Не понял?

– Домой, спрашиваю, когда?

– Отчалю, в смысле?

– Да.

Из-под кровати раздавалось враждебное шуршание и било холодом.

– Не волнуйся. Скоро, – легко парировал «альфонс и прохиндей», покачиваясь на нещадно скрипевшем стуле. – Время не пришло. Сам скажу – когда.

– Дела разве тебя срочные не ждут… а, Леш?…

Маня собирала мусор на старый железной совок с отломанной ручкой.

– Дела пока терпят, Мань, – невозмутимо откликнулся «жиголо». – Не дрейфь. Все тип-топ.

Поджав губы и чуть не плюнув, Маня с каменным лицом проследовала на веранду выкинуть мусор, и стала там злобно греметь кастрюлями.

Леша сидел с насмешливым и довольным видом.

– Вот, – не трогаясь с места, завел он в сторону веранды. – Гонишь. А потом ведь плакать будешь – когда уйду.

Леша прислушался и подождал реакции. Ее не последовало – вслух.

… Буду. От радости – отчетливо донесся с веранды Манин немой ответ – она что-то уронила и чертыхнулась.

Леша удовлетворенно кивнул.

– … Вот я и говорю – счастья своего не понимаешь, Мань. В кои веки хоть с мужиком поживешь – хоть недолго. Другая б обрадовалась, Мань. Оценила. И засуетилась. Прыгала б вокруг меня. Старалась.

Леша снова прислушался – Маня загремела ведром и начала куда-то лить воду.

– … Мяса б купила, к примеру. Много. И поставила. Обязательно. Лишь бы не уходил. А, Мань? Что скажешь?

У Мани что-то с грохотом упало и пролилось. Бухая по веранде и отчаянно чертыхаясь, она начала собирать с пола.

– Черт, черт, черт!.. – топала Маня по веранде, полы под ней скрипели и пели на разные голоса.

Леша опять засмеялся.

Громко хлопнула входная дверь – Маня покинула помещение.

… На грядки метнулась. Отвлечься.

Над урожаем «отдохнуть». И правильно.

Встав и всем телом ощутив мощный прилив физической энергии, «физиологического счастья» от вновь обретенных сил, Леша пинком откинул стул и, прихватив радиоприемник, радостно сиганул за Маней на участок.

Усевшись на крыльце, Леша с наслаждением подставил плечи под жаркое солнышко и поймал «Дорожное радио».

Над грядками, прямо у него под носом, воинственно развевался, реял флагом цветастый Манин сарафан.

Кайф.

Под заводные завывания «крутых мужиков» с «Дорожного», Леша с крыльца по-хозяйски бодрым взором окинул Манины владения.

Перед ним расстилался чудовищно заросший участок – высокая трава и буйная крапива в человеческий рост. Три яблони, одичавшие от старости, раскидистые и ветвистые. По краям – непролазные заросли столь же диких малины и смородины. И одна высокая береза – рядом с домом.

Маней были протоптаны пара узеньких тропинок по примятой траве – к крану и к сильно накренившемуся на бок, древнему туалету из почерневших досок.

Дверь от туалета когда-то, видимо, отвалилась и валялась за туалетом, вдавленная в землю и поросшая слегка травой.

Но все равно туалет смотрелся отлично – был «веселенький» и очень оживлял пейзаж, ярким пятном выделяясь на фоне окружающей зелени.

Маня, когда приехала, нашла выход из положения и по-своему решила проблему с дверью. Порывшись в Татьянином шкафу – на что та дала ей добро – нашла старую скатерть в гигантских розах и сшила из нее занавесочку. Продела веревку и повесила, натянув на два гвоздя, собственноручно прибив их повыше изнутри.

Леша, начав самостоятельно посещать «очко», Манин труд сразу отметил и высоко оценил в свойственной ему манере – одобрительно покачал головой и зацокал языком, выражая свое восхищение:

– Молодец, Мань. Сама придумала?

Та, по обыкновению, не удостоила наглеющего на глазах «мужика» ответом.

– Красиво, Мань. Неожиданно несколько, но… делово, – замети он уважительно.

Высокий и здоровый Леша, заходя и выходя, всегда путался в этой старой тряпке, пунцовые розы цеплялись и налипали ему на лицо, а он неизменно аккуратно – насколько мог – с себя их снимал.

– Эх, – крякал он в такие моменты, – люблю я эту сельскую жизнь. И деревенский быт. Рукодельница ты, Мань. Цены тебе нет.

Не без сожаления оторвавшись от созерцания Маниного «креативного» туалета и скользнув напоследок взглядом по трухлявым столбикам и остаткам каких-то столов и настилов, торчавших в неожиданных местах из крапивы, Леша остановил наконец глаза на самой Мане, сердито зависающей над грядками.

– Да. Давненько я так не жил, – задумчиво сообщил он в воздух, начав разговор.

Маня с грядок косо на него посмотрела – Леша очаровательно ей улыбнулся. Та мгновенно уткнулась носом в землю.

Собственно, назвать грядками то, по чему сейчас старательно ползала Маня – было сильным преувеличением.

Прибыв в поселок, Маня обратила внимание на поистине нездоровый «посадочный» ажиотаж, царящий в Николаевке. Сама она в такой раж не впала – отродясь не интересовалась ни садоводством, ни огородничеством. Но общей панике отчасти поддалась – сознательно. Поразмыслив, решила, что в местных условиях это неплохое занятие.

… В меру увлекательное и… короче, сгодится как вариант – чтобы убить время и на что-то переключаться.

К делу – по ее мнению – Маня подошла основательно. Нашла в Татьянином хозяйстве старую, как и все здесь, ржавую лопату с гладкой лоснящейся ручкой и вскопала две одинаковые грядки – одну рядом с другой, недалеко от крыльца.

Копать было трудно, и грядки, надо сказать, получились небольшие. Каждая – примерно метра по полтора в длину и с полметра в ширину. Зато аккуратные и ровные – Маня очень старалась. Надев садовые перчатки, выдирала траву, рыхлила и выбирала корни, ухлопав на это уйму времени – полдня, не меньше.

Предварительно Маня накупила на станции разных дешевых семян в пакетиках – укропа, петрушки и чего-то там еще – все, что всучила ей продавщица. И посадила, как ей казалось, по всем правилам. Укроп разбросать – чего там!.. Дело нехитрое. Регулярно поливала. И очень ждала, что получится, «юным мичуринцем» исследуя каждый день обстановку на грядках. Ей было ужасно любопытно – то, что уже слегка вылезло – это что? И где остальное?

Оптимистично настроенный Леша с крыльца рассматривал возвышающуюся над грядками, крайне недоброжелательную Манину «спину», которой та демонстративно к нему повернулась.

… Молчит. Пашет. Ей не до глупостей.

«Вид сзади» в таком ракурсе был не лишен определенной приятности, что Леша уже привычно про себя отметил и хмыкнул. И хотел было сменить волну, на которой зазвучало нечто тягомотное, покрутил рычажок, но вернулся обратно – «Дорожное» передумало и выдало бойкий сингл.

Леша встрепенулся и прибавил звук, мило поглядывая в сторону грядок, как бы по товарищески предлагая насладиться вместе.

Маня тоже малость встрепенулась, неловко дернув рукой, зацепив лейку, потеряв равновесие и чуть не свалившись.

… Приемник этот она ненавидела. И Лешу заодно – когда тот его слушал.

С приемником – будь он неладен! – получилось так.

Этот черный допотопный радиоприемник Леша обнаружил на веранде, на запыленном и слегка подернутом паутиной подоконнике – там валялось полно всякой всячины.

Покопался в нем и два дня ныл, выклянчивая у Мани батарейки.

Повздыхав, Маня уступила и купила ему на станции батарейки. Сочла, что ему, как любому мужчине, все-таки необходимы какие-нибудь «игрушки». Но про себя лелеяла тайную мысль, что реанимировать эту «древность» все равно невозможно.

Оказалось – возможно.

И Маня прокляла все на свете.

Леша слушал «убойный музон» на коротких волнах – в FM-диапазоне, со знанием дела заметил довольный Леша. Приемник хрипел, сипел и кашлял – как сам Леша в первые дни «болезни».

Но Лешу это не смущало.

Маня держала себя за человека культурного и интеллигентного и терпеть не могла попсу, рекой льющейся с «коротких волн».

А уж так называемый «русский шансон» – эта дешевая смесь блатняка с цыганщиной, по ее мнению – был ей особо омерзителен и буквально заставлял страдать.

Потому что Леша сильно его уважал и постоянно отлавливал, шастая за Маней по дому и участку.

Доведенная до отчаяния Маня сначала было расфыркалась и вскипела – типа, она у себя дома, а не наоборот в конце концов. Но быстро одумалась и приняла, как ей казалось, справедливое решение: Леша может слушать то, что ему нравится, но только на участке, а в доме – нет.

То есть произвела разграничение территории – на свою голову. Это была жестокая ошибка, но переиграть было уже неудобно, да и не получалось, если честно. Леша по-деловому твердо придерживался изначально достигнутых договоренностей.

… Так. На «Свежее» скакнул. «Храните деньги в сберегательной кассе», – блатным голосом посоветовал ведущий «Свежего». Так. Отбивка-микст – то есть смикшированная из «народных» хитов. «Гряньте нам что-нибудь!» – опять гнусно-приблатненно попросил «диджей» на фоне «микста».

Так. «Авторадио». Или нет – опять «Дорожное»…

Ужас.

Именно в этот момент Мане дало по ушам и слегка откинуло, и она зацепила рукой лейку, которая совершенно ей не мешала.

Вот тут-то ее и настиг добрый, открытый Лешин взгляд, приглашающий разделить с ним восторг по поводу очередного убойного «музона».

… Ну зачем, зачем я сказала это – «можешь слушать на участке»!..

… За глаза твои карие,

За ресницы шикарные,

За осиную талию,

За тебя, моя женщина -

Поднимаю бокал! – разухабисто неслось из приемника мужественным хриплым голосом.

Причем хрипел не только «голос», но и сам приемник. Мерзопакостным сухим хрипом, треском и шипением – в самых патетических местах в унисон с «голосом».

Лихой «надрыв» шел по полной и, очевидно, был больше рассчитан на женскую аудиторию.

Маня страдальчески поморщилась.

Ну да. От подобного, проникновенно-мужественного и удалого, женщин кидает в дрожь – млеют они, не выдерживают.

За твои ласки нежные…

… Как – это еще не все?! Длинная, однако, песня.

… За глаза твои карие,

За улыбку усталую

За тебя, моя женщина…

… Нет, это невозможно! Жуткая похабель!

Свирепо оглядев грядку, Маня потянулась к другому краю и вырвала в раздражении два маленьких ростка. И стала их рассматривать.

… Сорняки? Укроп? Непонятно.

Определить не удалось. Ничего Маня в этом не понимала, да и росточки были крошечные.

Она держала их на ладони и смотрела.

…Молоденькие совсем, а она сорвала… Росли бы себе да росли, никому не мешали…

Надо уметь останавливаться вовремя, даже если тебя что-то душит – благородная ли страсть к познанию, исследовательский пыл или… неважно что.

Поймав себя на том, что философствует, Маня нервно усмехнулась.

… Зафилософствуешь тут как ошпаренная, когда… и… закончилась «песенка»! Ура! Вот счастье-то!

С облегчением переведя дух и горячо поблагодарив судьбу за временную передышку, Маня переместилась на вторую грядку и начала поливать.

Приемник урчал, но не «пел» – Леша крутил «колесико», жизнерадостно поглядывая на грядки.

Маня презрительно вздернула брови.

«Радиолюбитель» ничуть не обескуражился, наоборот, раззадоренный заводным «синглом», нахально ляпнул:

– Мань, а где твоя «осиная» талия? А, Мань?

Та отреагировала не сразу.

– В жопе, – помедлив, грубо отрезала вежливая и воспитанная Маня.

Ответ понравился.

– Э-э-эх… Маруся! – с пошлой растяжкой проехались на крыльце.

… Этот негодяй специально меня донимает. Радиопопсой и…

Маня вконец разъярилась и начала ругаться – внутренне.

Внешне, такое непотребство – не ее стиль.

… Сильно рискуешь… жиголо ты доморощенный! Я тебя, дорогой, быстро домой отправлю. В два счета. Завтра же выпру! Пробкой отсюда вылетишь! Я тебе не…

А «жиголо» кайфовал.

Солнце пекло, небеса синели, зелень зеленела, сортирные розы зазывно алели, Маруся бушевала на грядках, катаясь «пончиком» – зашибись! Жизнь на глазах налаживалась. Кроме шуток – реально.

Леша весело щурился на солнце, с удовольствием продолжая созерцать вздымающуюся над грядками грандиозную Манину «пятую точку» в свисающем по обе стороны цветастом бесконечном сарафане, непримиримо поднятую кверху.

– Мань, когда урожая ждать? А?

Убийственный взгляд со стороны грядок.

– Тебе?!

В это угрожающе-ироничное «тебе» Маня вложила столько… короче, со всей определенностью дала понять – его дальнейшее присутствие здесь, у нее дома – крайне нежелательно. И в самое ближайшее время она надеется больше не…

– Я так – вообще… – благодушно заметил Леша, пропустив мимо ушей красноречивый подтекст. – Волнуюсь. Мань…

Леша, которого сейчас мало интересовали Манины «подтексты», вдруг встал и по-хозяйски огляделся. Он засиделся – его здоровое тело соскучилось без движения и физической нагрузки. Леше смерть как захотелось подразмяться на горячем солнце, в доступном «сельском формате» – топором помахать-поиграть и молотком постучать.

– Так, Маняш… Сейчас и я рубану по хозяйству. Чего тебе одной надрываться-то? Один огород чего тебе стоит – пластаешься с утра до вечера… Все на тебе. Без мужика в доме плохо – я ж понимаю… – говоря это, Леша подошел к практически развалившемуся косому столику рядом с краном и качнул его легонько – тот еще накренился. – Вот…что за сооружение, а?…

Леша ушел на веранду за молотком, запримеченным им раньше под старой газетой все на том же покрытом паутиной подоконнике, и гвозди в ржавой банке нашлись тут же неподалеку.

– Так. Топор… – выйдя на участок, Леша с хитрым видом уставился на Маню. – Где он, кстати? Топор? – Маня выпрямилась и в растерянности на него посмотрела. – А, Мань?

Леша подождал, помахивая молотком. Маня молчала.

З-з-з-з-зу… – вдруг как бритвой разрезал воздух мощный сверлящий звук – на соседнем участке взвыла «бензопила» или газонокосилка. Маня моргнула. – У-у-зу-з-з-з…

– Топор где, спрашиваю? – грозно рявкнул Леша, без усилия перекрывая своим низким голосом чудовищный «зубной» вой газонокосилки.

– Я…

– Ладно. Я сейчас… а ты вспомни пока, – снисходительно хмыкнул он, направляясь к алым розам в конец участка.

С топором вышла дурацкая история.

Каждую ночь перед сном Маня его выносила, завернув в клеенку, на улицу и прятала за бочкой. Нож-секач забирала с собой в постель. Кухонные ножи тоже прятала на ночь. От греха подальше – как в первую ночь, когда в доме появился «чужой мужик». По утрам Маня незаметно возвращала топор на место – на веранду за веник, и ножи ставила обратно в стеклянную банку к вилкам и ложкам. Дела она это уже почти машинально – по привычке.

Леша, конечно, давно уже отследил ее нехитрые маневры «по безопасности», но никогда не комментировал.

А Мане было плевать – заметил он или нет.

… Это ее дело в конце концов – ей так спокойней… и все.

Но именно сегодня она замоталась и, к несчастью, забыла внести топор – он так остался за бочкой, надежно закамуфлированный травой и полешками.

Вот Леша и проявил невиданное благородство и такт, отправившись в туалет и дав ей возможность выйти из положения и «сохранить лицо».

… Как с дурочкой с ней – ей Богу!.. Чуткий какой. Противно.

Но – противно, не противно – а оставлять топор в доме на ночь Маня не собиралась. И ей совсем не улыбалось объясняться по этому поводу с «чутким» Лешей – избави Бог!.. Поэтому пришлось действовать по предложенному благородным ковбоем сценарию – под отвратительный «поющий» железный скрежет с соседнего участка Маня, воровато оглянувшись в сторону туалета, шмыгнула за бочку. Быстро схватила топор, припрятав клеенку в траву, и мгновенно вернулась на грядки.

«Благородный ковбой», вернувшись, вопросительно посмотрел на Маню. Та с деловым видом вскрывала новый пакетик с семенами. Топор лежал рядом с гвоздями. Леша улыбнулся себе под нос и взялся за столик.

День разошелся и шпарило уже неслабо. Неумолкаемый рев «бензопилы» приятно волновал. Маруся озабоченно ковырялась в земле тяпкой.

Кайф.

Крякнув, Леша лихо рубанул топором, выкорчевывая кривой черный столб.

Еще разок от души размахнулся и – хрясь! – стол завалился.

– Хрясь! – слетела отодранная черная доска.

– Хрясь! – затрещала, хрустнув, вторая.

Выбрав из банки пару гвоздей, сунул один в рот и, приладив – хрясь! – закрепил перекрытие.

– Хрясь! Хрясь! – вогнал еще два гвоздя.

– Хрясь! Хрясь!

И т. д.

Зрелище, как говорится, было не для слабонервных.

Босиком, с голым торсом и в закатанных до колен китайских джинсах, Леша во рту перекатывал очередной гвоздь. Старый, основательный деревенский топор перышком летал вверх-вниз и казался невесомым в Лешиных здоровых лапах с выступающими синими веревками жил. По его широченным загорелым плечам, вздуваясь, катались бугры мышц, на шее перекатывалась, взблескивая на солнце, тяжелая золотая цепь с крестом.

Опасливо покосившись, Маня бросила грядки и отправилась стирать. Вернее – полоскать его белье… черт бы его побрал!

…… Размахался… Правильно я топор-то на ночь убираю… лось такой… и голда у него… сверкает так…

Раньше, пока Леша валялся полуживой в дальней комнате под ее одеялом, на нем, была только эта «голда» с крестом – и больше ничего, даже джинсов не было. И крест тогда смотрелся на нем иначе. Маня так и запомнилось – крест на груди, ершистые, несдающиеся серые глаза и длинные страдальческие черные ресницы… Крест тогда полностью соответствовал своему назначению как символ надежды – последней надежды человека в беде и болезни.

А сейчас…

Выпрямившись и отжимая, Маня поглядывала на Лешу.

А Леша вдруг поймал ее взгляд – и засмеялся.

– Че смотришь? А, Мань? – откровенно мигнул он ей. – Ладный я мужик?

Маня быстро отвела глаза, словно ее застукали за чем-то не очень приличным. И не отвечала – отжимала.

– Вот. Справный мужик. А ты – гонишь.

Маня отвернулась и начала развешивать, что-то бурча себе под нос.

– Эх, Мань… Я ж все понимаю… Женщина ты одинокая, а… – и он опять, поигрывая мускулами и скалясь, молодецки крякнул и долбанул топором, вышибив последний ненужный столбик.

– … но ты, Мань, особо-то на меня не рассчитывай – сразу предупреждаю.

Маня в этот момент, спиной к нему, цепляла за прищепку его трусы.

Леша, взглянув на нее и оценив ситуацию, коротко заржал.

Маня не обернулась, но ее красноречивый затылок, с торчащими дыбом черной и рыжей прядями, говорил сам за себя и выражал целую гамму чувств.

– А что делать, Мань – трудно, вижу. Село, – пожал глубокомысленно плечами Леша, еще раз зацепившись глазами за свои трусы с прищепкой на веревке. – Ничего не попишешь. Я вот тут столы трухлявые починяю, а ты, Мань – над моими трусами да носками бьешься. Все как у людей. Как положено. И мы…

– А-а-а!!!.. Ты что, х…, б…ь, делаешь, а?! Твою… А-а-а!!!.. Я тя спрашиваю!! Придурок убогий!! Козел!!! А-а-а!!!.. М…к!!! Вали отсюдава к е…!!! – заглушая металлический вой «газонокосилки», раздался вдруг с соседнего участка остервенелый пронзительный женский визг, сопровождаемый ядреной матерщиной. «Газонокосилка» стихла. Соседка, Маня ее узнала, визжала на ультразвуке и чудовищно бранилась – по всему, была сильно чем-то недовольна.

– Не то видать, скосил. Или срезал, – спокойно заметил Леша, прислушиваясь и кивая в такт трехэтажным выражениям, несущимся из уст невидимой за деревьями представительницы слабого пола.

В ответ на ругань за кустами попытались продемонстрировать видимость мужества и браво оттявкнулись, но получилось неуверенно, малоубедительно и как-то жалко. Мужик при «бензопиле» явно спасовал и собирался ретироваться.

– Отвали – сказала!!! Козел вонючий! Ка-атись, кому говорю!! Пшел вон, ублюдок су… – руки из…!!!

Маня молчала, продолжая развешивать. Потом сосредоточенно выплеснула воду из таза – вместе с ней вывалились далеко на траву два незамеченных мужских носка, забытых в тазу ввиду некоторой нервозности обстановки.

– … Деревня, Мань, – с добродушным сочувствием поддержал Маню «ковбой», наблюдая как та, скрипя зубами, лезет через высокую траву в крапиву за его разлетевшимися в разные стороны носками, под барабанную дробь крепких «матюгов», могучей ударной волной сотрясающих воздух. – Говорю – все так живут. Семья на отдыхе. Нормально, Мань.

На соседнем участке внезапно все заглохло – не только «бензопила», но и женщина. Наступил сладостный покой, нарушаемая лишь ласковым «фю-ить, фю-ить» какой-то птички и нежным стрекотанием в траве.

– Но… Мань, повторяю – сразу и честно – на меня не рассчитывай, – чуть ухмыльнувшись, вдруг трезво объявил Леша в воцарившейся значительной тишине, перестав ерничать и махать молотком. – И идиллией нашей семейной – увы, временной, Мань – не увлекайся. В образ особо не вживайся – мой совет. Не стоит. Не надо, Мань.

– Как скажешь, Леш, – неожиданно спокойно откликнулась Маня, до этого враждебно молчавшая в ответ на его нахальные шутки. – Как скажешь, – отчасти придя в себя после «бензопилы» и «милой» семейной сцены за кустами, включилась она наконец в Лешину «игру». – Хозяин, – она цепляла за веревку добытые из крапивы носки, – хозяин – барин, Леш.

– Да я б, Мань, с радостью, – вскричал Леша, чуть не рванув рубаху на груди – рубахи не было, только потому и не рванул. – Но, Мань… – и он принял постный вид, – … женат я. И сын есть. Такие дела, Маняш. Облом.

… Кто бы сомневался…

Маня молчала.

– Облом, – повторил Леша и фальшиво вздохнул. – Говорю, я ж понимаю, Марусь… Суетишься. Мечешься. Активность разводишь. Меня вон даже… подобрала… полудохлого… в канаве какой-то… Маня, – Леша снова методично забивал гвозди в столик. По два точных удара по каждому гвоздю – прицельный и основной: Хрясь!.. Хрясь!..

Перекидывая молоток из руки в руку, он то и дело утирал лоб тыльной стороной своей огромной лапы, отгоняя липнувших в лицо комаров и слепней.

Цепь у него на шее блестела нестерпимо. По спине от шеи, по груди стекали струйки пота.

Жарко.

Маня сама была вся распаренная и мокрая. Неприметно косясь на Лешу, она с независимым видом прошагала мимо – за водой.

– … Чужого мужика… незнакомого… Не побоялась… Выхаживала… лечила… Старалась… Но… облом, Марусь – в моем случае. Ничего не поделаешь, – сочувственно посетовал Леша, осматривая кран, пока вода лилась в ведро. – И какой урод его туда загнал?… А, Мань? – сидя на корточках перед краном, высказал он вслух Манину ежедневную мысль.

Леша поставил полное ведро у крыльца, на которое Маня присела отдохнуть.

– Леш, я же тебе объясняла, дача не моя – Татьянина. Они сюда практически никогда не ездят, но и не продают – родовое гнездо, жалко. У них другая дача, получше… и летом они с мужем заграницу чаще всего ездят…

– Да вот и я… Мань, все больше… за бугром… – Леша выпрямился. – Отвык совсем… от сельского… отдыха, – приподняв трубу, он подкладывал под нее выкорчеванные и разрубленные им столбы. – … Отвык, говорю… к чертям… Но… клево, Мань… кайф прям ловлю… особо, когда в туалете занавесочку твою отдергиваю… Душа поет, Мань – не поверишь?… Как мы с тобой месяц считай… живем… тут… Дружно, Мань, заметь, не то, что некоторые, – Леша неодобрительно мотнул головой в сторону «соседей», – и по природе. Согласна?

Маня, естественно, не отвечала. Она тихо сидела на крыльце под Лешино мерное и неумолчное бормотание и смотрела, как он трудится.

Внезапно ее сильно раздражило это его едкое бормотание в свой адрес – неуважительное и весьма издевательское, – с чего он вообще взял, что с ней так можно?!

– Я поняла, Леш. Крутой ты мужик. Отпуск – за буром и только в пятизвездочных отелях. Да?

– Ну, не всегда уж прям так и пяти… но случается, Маняш, частенько и в них, не буду врать…

– А в остальное время, по вечерам – вино и женщины, клубы и девочки, то есть – несмотря на жену и… семью. Ну, а девочки, естественно, «из подстаканников» или типа того… Да, Леш?

– Из «подстаканников»?

Леша обернулся, придерживая кран, и недоуменно взглянул на Маню на крылечке.

– Ну да. Они же там в клубах, стриптизерши эти, в типа клетках таких высоких с решетками, на шестах крутятся как в стаканах или подстаканниках… И стоят, наверно, недешево. Дороже чем те, что просто подсаживаются.

– Ой, недешево, Марусь. – Леша хмыкнул. – Но… Тебе-то откуда… По ящику насмотрелась, а, Мань? В сериалах, что ли? Или в интернете на тему – «клубная жизнь» и «их нравы»? «Из подстаканников» – покрутив головой, снова хмыкнул Леша – Манино определение ему явно понравилось.

– Мань, ты прям сейчас как… – Леша снова искоса посмотрел на нее – … как законная супруга – стальной взгляд, и…

– … Мань, ты не отчаивайся. Что-нибудь и для тебя… – Леша таки поднял кран и теперь закреплял его – … придумаем, Маняш… Вот, к примеру, Витек этот – ты к нему приглядись, Мань – мой совет. Улыбнись, то, се… Он, видать, парень простой, и… Б…ь! – неожиданно ругнулся Леша, прервав свои рассуждения – кран сорвался.

– …А на меня, Мань – забей. – Леша принялся по новой закреплять кран. – И…

– И губы не раскатывай, – перебив, договорила за него Маня. – Да, Леш?

– Мань… я ж тебе добра желаю…

– Ты, Леш, у нас… весь из себя такой крутой… орел, одним словом – куда уж мне!

– Мань…

– А я женщина слабая, одинокая – ты прав. И получается сплошной соблазн для меня. В твоем лице, Леш. И искушение. И губы сами собой раскатываются.

– Мань… ты…

– Говоришь – добра мне желаешь… Может – свалишь наконец по-быстрому? – весьма эмоционально наддала вдруг Маня, и неприятно прищурилась. – А, Леш? – Чтобы я… того – не мучилась.

– Мань…

– А то – хочешь, не хочешь – начну тобой увлекаться, надеяться. А так – с глаз долой, из сердца вон.

– Мань…

– Может, пожалеешь, Леш? И отчалишь?

Леша уже окончательно зафиксировал кран и стоял неподвижно рядом с ним лицом к Мане, взирая на нее с некоторой опаской.

– Эх, Мань! Ну что ты за баба такая, а!.. Взъерепенилась вон вся, глазами засверкала… разноцветными. Мань, не сердись. Кто ж виноват-то, а? Ну прости, женат… что делать, Мань!..

Маня молча ушла в дом.

Леша с озадаченным видом немного потоптался на опустевшем участке, поглядывая на починенный стол и поднятый кран, машинально перекатывая босой ногой какое-то поленце. Подбросив поленце, запустил его мощным ударом ноги далеко за туалет. Махнул рукой и сиганул на крыльцо – за Маней в дом.

* * *

… Людоед отправил Августину домой в своих семимильных сапогах.

С тех пор Августина и Людоед очень подружились, и девочка частенько навещала своего друга-вегетарианца и радовала свою маму тем, что очень полюбила овощи.

Но однажды к Людоеду прибыл гость, его дальний родственник. У него была больная печень, потому что он за свою жизнь съел слишком много маленьких детей. Ему посоветовали пожить в темном, диком лесу, что могло бы очень способствовать лечению его печени.

Гостеприимный хозяин устроил своему кузену роскошный пир – все было приготовлено исключительно из овощей и фруктов. После нескольких дней такого питания Людоед-родственник погрузился в меланхолию – ведь единственное, что он любил, было свежее мясо.

Тогда он стал разузнавать, не живут ли поблизости какие-нибудь симпатичные дети. Людоед-хозяин леса рассказал ему о своей прелестной маленькой приятельнице Августине, забыв, что все его родственники были все-таки свирепыми и кровожадными людоедами.

Людоед-гость заявил, что срочно удаляется на прогулку. Тогда Людоед-хозяин леса вдруг сообразил, чем это может кончиться. К счастью, Людоед-родственник в спешке забыл надеть свои семимильные сапоги. Поэтому Людоед-хозяин леса, надев свои, успел предупредить Августину и жителей деревни.

Огорченный Людоед-гость никого не встретил, и ему пришлось удовольствоваться несколькими курами, которые попались ему на дороге.

С тех пор для детей этой деревни началась грустная жизнь. Они почти не выходили из дома, а когда выходили, то надевали специально сшитый для каждого костюм морковки с зеленым хвостиком. Ходить они должны были небольшими группками, чтобы походить на пучки моркови.

Людоед-гость, наведывающийся теперь в деревню каждый день в надежде встретить все-таки маленького аппетитного ребенка, был крайне раздражен, хотя печень беспокоила его гораздо меньше.

«Проклятая страна, – думал он, – одни куры, зайцы, овощи и эта морковь повсюду!»

– … Мань, ты что затихла? По клавишам не цокаешь? – неожиданно подал голос Леша из своей комнаты из-за прикрытой двери.

Было поздно, и Маня думала, что он спит. Она уже больше часа сидела за сказкой.

– Да. Я перечитываю… и правлю кое-что…

– Мань, давай прочти дальше – ну, новое, что напечатала.

– Леш…

– Читай давай, Мань. Мы остановились, где этот брат Людоеда мясо любил… и без него загрустил… – Леша печально вздохнул. – Ну прям как я… Мань, ты это с меня списала, да?

– Да… Нет. Это я раньше написала – ты еще лежал, не вставал. Леш, чего тебе не спится-то…

Но Леша уперся.

Невероятно, но он вообще очень интересовался Маниной писаниной.

Понаблюдав за Маней и кое-что сопоставив, Леша понял, что «работает» она по утрам, после кофе. А по вечерам – делает что-то такое еще. Он намертво прицепился к ней с вопросами, мгновенно дожал и все выяснил – Маня, как всегда в случае с Лешей, не выдержала и почему-то быстро раскололась.

Мане пришлось сознаться, что две первые ее сказки – «Необыкновенные кисти» и «Король-Неряха» – уже опубликовали в их же издательстве. В детской редакции сказки понравилась и их включили в сборник.

Учинив Мане допрос с пристрастием, Леша тут же углядел на полке с какими-то бумагами и старыми книгами, среди прочего, Манины документы и новенький сборник сказок. Нашел в нем Манины и прочел.

И глухо Маню зауважал. То есть почему-то остался очень доволен. Мане даже показалось – возгордился, типа: «Знай наших!» Насмешничал, конечно, но… Маня, во всяком случае, поняла его так.

… Это было несколько неожиданно, и отчасти… трогательно.

«Людоеда» заставил прочесть ему с самого начала. Находясь в эпицентре «творческого процесса», проще говоря, постоянно зависая у Мани над душой, Леша внимательно следил за развитием событий. Он все время ждал продолжения и требовал читать ему на ночь.

– … Ты мне уже три дня не читаешь – дописываешь. Мань, ты обещала, – обиженно гудел он своей хрипотцой он из-за двери. – Жалко, что ли?

– Ну хорошо, хорошо, – завздыхала Маня и послушно заскользила по файлу. – Где это… а вот… Слушай.

… По вечерам у них вообще все было не так, как днем. По вечерам они жили совершенно другой жизнью.

У обоих, злой удавкой, подступала, накатывала тоска – у каждого своя.

Маня поспешно глотала свою капсулу – единственную, на ночь.

А Леша…

С Лешей по вечерам происходила поразительная метаморфоза. Он до неузнаваемого менялся – прямо на глазах. Леша днем и Леша вечером – два разных человека, ничего общего.

После ужина он обычно отправлялся один на крыльцо, где стоял или сидел в уединении, понурив голову, минут 15. Затем возвращался в дом к Мане, которая суетилась на веранде с посудой – совсем другой человек. Серьезный, мрачноватый и… как бы застегнутым на все пуговицы. Ни следа дневного балагурства и ерничанья. Крайне корректно он спрашивал у Мани разрешения посидеть часок за ее Notebookом. Маня разрешала. И Леша усаживался перед компьютером.

Маня, кстати, несколько раз предлагала ему воспользоваться интернетом днем, фильм, например, какой-нибудь посмотреть или спорт – хоть чем-то заняться. Но Леша регулярно отказывался и к компьютеру подходил только вечером, официально испросив разрешения.

Сначала он быстро просматривал новости, обычные и экономические, потом криминальные – хронику происшествий. Покончив с новостями, надолго углублялся в какие-то непонятные сайты, перемещаясь из одного в другой в шахматном порядке.

Откинув широкие плечи на спинку стула, Леша сидел с жестким, непроницаемым лицом, время от времени небрежно шевеля «мышью».

И по мере того, как он так сидел, атмосфера в комнате и по всему дому начинала густеть и становиться вязкой. Со стороны Notebookа, от Лешиной спины неудержимо расползалась, била тяжелой струей – крепкая, едкая мужская ненависть, настоянная на черном, злом отчаянии.

… В тот вечер, ближе к ночи, воздух загустел настолько, что его можно было резать ножом и ломтями класть на хлеб.

Маня, стараясь не шуметь, ходила по дому, доделывая привычные дела и незаметно поглядывая на Лешин каменный затылок. Несмотря на всю сталь и жесть, которые Леша излучал, Мане было его почему-то очень жалко.

Она тихо вздыхала, стараясь не привлекать внимания.

Проходя по комнате у него за спиной, она вдруг на ходу, практически не притормозив, провела рукой по «бетонному» затылку, как бы снимая напряжение – погладила Лешу по голове, по серому ежику.

Здоровенные плечи едва приметно дрогнули – Леша застыл, глядя в монитор. А Маня, не останавливаясь, проследовала дальше на веранду, а оттуда на участок, как будто в туалет, а на самом деле – топор вынести.

Леша слегка улыбался, не отрываясь от экрана, когда Маня вернулась. Взглянув на нее, неожиданно подмигнул – понимающе и насмешливо, «по дневному».

… Ввиду топора, надо полагать – догадался, зачем выходила.

Ну и пусть. Настроение у него, главное, явно улучшилось – он уже вполне по-деловому орудовал «мышью» и постукивал по клавиатуре, иронично улыбаясь себе под нос.

Минут через сорок он уступил Мане место за Notebookом и отправился спать.

Но, как оказалось, не спал, а ждал, пока Маня досочиняет очередную порцию своей сказки. И настоял, чтобы Маня прочла ему дальше – с того волнительного для Леши места, где они остановились – про загрустившего без мяса Людоеда-гостя и про маленьких аппетитных детей.

… Таким вот образом у них с Лешей все и происходило, тянулось и можно даже уже сказать, неудержимо неслось – в непонятном для Мани направлении.

Пребывание «гостя» явно и неприлично затягивалось и начинало приобретать подозрительный оттенок.

Потому что дни шли. И прошел уже месяц, и истекал – второй.

У них даже сложился определенный, немного правда странный и своеобразный, но почти «семейный» уклад жизни.

Маня однажды об этом задумалась, когда варила гречку.

По вечерам они жили «иной», вполне сносной, «человеческой» жизнью, а вот днем…

… Днем творилось что-то невообразимое.

… Бог знает что!..

Отношения между ними менялись и как-то развивались в сторону… в идиотскую сторону, надо сказать!..

Нет, поначалу Маня вела себя с Лешей даже несколько свысока – в силу своего руководящего положения «медработника» и вообще – «хозяйки дома». Потом – снисходительно по отношению к выздоравливающему «больному», щадила его.

Следующая стадия – старалась быть просто на равных, пытаясь установить с ним нормальный, достойный стиль отношений.

… Но не давался он, хоть застрелись!

Больше того, как-то так пошло, что с каждым днем Леша, на глазах набирающий силы, на глазах же и наглел. Грубил и дерзил – окончательно «забивая» Маню и «переигрывая».

Дело в том, что Леша оказался «игрун». Неуемный озорник и весельчак. То ли шило у него было в заднице или в другом месте, то ли просто развлекался… Но как факт – Леша классно «зажигал», умело организуя милые, где-то даже душевные ежедневные «семейные» склоки и перебранки – своего рода увлекательную «дневную дискотеку», искрометный «танцпол».

Он легко одерживал верх. Из их дневных «схваток» победителем всегда выходил он.

Сцены и «номера» – практически одни и те же, изо дня в день, в тех же декорациях. Репертуар ограниченный, но устойчивый, разговоры повторялись зеркально и неизменно – вариации на тему. Но рос напор и, соответственно – «накал страстей». «Диджей» Леша оттягивался умело. Верховодил легко и без усилия, набирая обороты и наращивая темп во время их «дневных дискотек», и вконец так разошелся, что Маня окончательно «ослабла». Неловко защищаясь и вяло отбрехиваясь, она сдавала позиции одну за другой.

То, что он повторялся, Лешу, видимо, мало волновало.

Да и Мане легче от этого не было, и дела не меняло.

… Или он все более и более странно на нее действовал?… Дело было в ней или… в нем?

Фиг его знает.

Маня уже плохо соображала и уныло плелась в хвосте событий, не совсем отчетливо понимая – что же, собственно, происходит?…

А Лешу было не остановить. Он «зажигал» – во всех смыслах. Во-первых – тем, что упорно не уходил. А во-вторых – в прямом смысле. Но – исключительно днем. И кстати, был неправ, когда говорил, что у них с Маней – все как у людей, как положено.

У них-то как раз все шло шиворот навыворот. Народ обычно днем – серьезен и работает. А вечерком, после трудового дня – расслабляется и оттягивается, кто как может. А у них – с точностью до наоборот: неслабый «оттяг», вдохновенно режиссируемый Лешей – каждый Божий день.

А вечером…

Абсолютно другая жизнь и «иной» Леша – каждый Божий вечер.

И по кругу, по кругу… День за днем.

Без малого – два месяца.

… Так-то.

* * *

Произошло событие, которое можно отнести в разряд знаменательных – Верка нанесла им визит.

Последнее время Маня с ней общалась, но дозировано, вела себя осторожно и на контакт особенно не шла – держала дистанцию. Вера позванивала, но ненавязчиво, проявляя такт. Маня всегда ее благодарила за помощь и по телефону и когда изредка встречала на улице, по пути на станцию.

А тут как-то Маня встретила Верку у магазина. Они разговорились и пошли обратно вместе. Расспросив Маню что да как, Верка ловко подвела к тому, что ей пора, наконец, нанести им «визит вежливости» и обмыть окончательное выздоровление «больного».

… Короче, Вера напросилась. Не удержалась. Если честно, ее мучило ужасное любопытство. Ей страшно хотелось посмотреть на месте как там что у Мани, и главное – на ее мужика, в выздоровлении которого она, Вера, принимала самое живое участие. Взять хоть одно его появление в поселке – нестандартное и захватывающее… Даже муж Толик его видел – когда транспортировал домой к Мане, и дед – когда приходил лечить. А она, Вера – нет. И еще – Манин муж так и не уехал, жил в поселке, но никуда не ходил – никто и никогда его не видел.

Интригующая и загадочная история, как и все – по Вериным смутным подозрениям и ощущениям, – что связано с соседкой Маней, несколько необщительной и местами даже нелюдимой, но все равно очень симпатичной.

Словом, Верку распирало, и она, «положив» на свойственные ей деликатность и такт, почти императивно сообщила, что заглянет к ним ненадолго – отметить успешное завершение «дела».

Маня про себя вздохнула и покорилась. Сочла, что должна удовлетворить Веркин жгучий интерес. Отлично понимая – той смертно надоело безвылазно торчать в Николаевке, она мается со своим большим животом, не знает, куда себя приткнуть, ей скучно и нечего делать.

С другой стороны – она действительно сильно помогла. Неизвестно, чем кончилось бы, если бы не Верка с ее мужем Толиком при машине и дедом-хирургом. Она была вправе рассчитывать на благодарность и внимание к себе – в тех формах, в которых ей хотелось и было приятно.

Из дома они еще раз созвонились, уточнили время и забили стрелку.

Леша, узнав, что к ним зайдет Верка, пару секунд молча смотрел на Маню, взгляд у него стал холодный и настороженный. Потом прищурился и отвернулся, глядя в окно.

И вынес вердикт:

– Ладно. Уже не принципиально. Пусть забегает.

Маня внутренне возмутилась и саркастически вздернула брови.

… Разрешил. Пригласить ко мне мою знакомую – почти через два месяца. Добрый какой. Спасибо.

… Офигеть!

Точно в назначенный час, днем – как договорились, торжественно прибыла Верка с огромным тортом.

Торт был циклопический – больше 2 кг, дорогой и явно привезен из Москвы.

– Мне его Толик вчера вечером привез – я попросила. Захотелось чего-нибудь… эдакого… необыкновенного и вкусненького, – поглядывая на Лешу, чуть смущенно приговаривала Верка, пока Маня, водрузив торт на стол, развязывала бант.

– Да, – тут же поддержал ее Леша, с усмешкой переводя глаза с Мани на торт и обратно. – И мне тоже – не поверишь, Вер.

И Леша обвел выразительным взглядом праздничный стол, который Маня как могла сервировала для чая к приходу гостьи.

Маня подала свежий хлеб, сыр, докторскую колбасу, какие-то немудреные конфеты и печенье – максимум, что могла себе позволить в настоящий момент.

Предполагалось именно «чаепитие» и ничего более – Маня отдельно на это намекнула. Беременная Вера полностью с ней согласилась. Манино желание в таком деле – закон. Жене лучше знать – нести бутылку в дом или нет, тем более днем.

Мане с трудом изыскала в Татьянином хозяйстве три почти одинаковые приличные чашки, три блюдца и три тарелочки. Аккуратно расставила приборы, порезала и красиво разложила угощение, и сочла, что все весьма достойно – для такого случая.

Выворачиваться наизнанку и спускать последнее, чтобы пустить пыль в глаза – Маня не собиралась, она вообще такое «купечество» не любила и не одобряла.

А Вере, кстати, все очень понравилось. Съев маленький кусочек торта, она неожиданно навалилась на колбасу и сыр. Все делала себе бутерброды и запивала чаем – Маня только успевала ей подливать.

Вера ела, да похваливала, и даже сокрушалась, что давно здесь не покупала ни колбасы, ни сыра – Толик из Москвы привозил.

– Так вкусно, Мань – особенно с чаем… сил нет!..

Маня улыбалась.

– В гостях – все вкусно, Вер – почему-то.

– Точно, Мань! Главное – не сама покупаешь, готовишь и подаешь – как в кафе. Классно, – искренне восхищалась Верка, с аппетитом уплетая бутерброды.

Маня слегка вздохнула.

Верке, Маниной ровеснице, можно было наворачивать сколько угодно и от души – она была хорошенькая и стройненькая. Из «нестройненького» у нее был только живот, который торчал огурцом, но это было по-своему даже пикантно.

Верка была совершенно счастлива. Но не только из-за вкусных бутербродов и самого факта дружеского застолья.

Напротив нее сидел Леша и упирался в нее по мужски пристальным, чуть насмешливым взглядом.

Он снисходительно участвовал в общем разговоре, подавая, как он это умел, редкие шутливые реплики. При этом глаз своих серых нагловатых, полных нескрываемого, чисто мужского ироничного превосходства, он с Верки не спускал, упорно продолжая ее «сканировать».

Верка пунцово разрумянилась и истово пила чай. Ее свежее личико лучилось от удовольствия, губы неудержимо растягивались в веселую, кокетливую улыбку, нос морщился, глаза довольно сияли.

Леша сидел чуть боком к столу, легко облокотившись одним плечом на спинку стула. Шмотки на нем были родные, крутые – тенниска и джинсы, и даже кроссовки свои надел – перед приходом «гостьи».

… Вырядился.

Маня сделала интеллигентное лицо и предложила Верке кофе.

Та моментально согласилась, и принялась пить его красиво, по ресторанному – чашку держала как-то особенно изящно и небрежно изысканно и то и дело поводила точеным шоколадным плечиком, поправляя соскальзывающую бретельку бирюзового топика.

Леша, вальяжно развалившись на стуле, хладнокровно рассматривал Верку и лениво цедил свои шуточки.

Посверкивала, перекатываясь на широкую грудь, голда на крепкой загорелой шее. Стильная тенниска выигрышно подчеркивала могучий, но без чрезмерности, рельеф мускулатуры. Сильные загорелые мужские руки аккуратно, словно опасаясь повредить, держали хрупкую чашку.

… Хорош, подлец!.. – неприязненно усмехнулась про себя Маня, невольно вспомнив фразу из какого-то старого романа или фильма.

Верка была на седьмом небе. Она грациозно прихлебывала кофе, и временами, забывшись, засматривалась на Маниного «мужа» довольно откровенно, буквально глядя ему в рот, улыбаясь и подхихикивая в нужных местах.

… Н-да-а-а…

Ну ладно этот – давно людей не видел, но Верка-то…

Веселье, короче, шло полным ходом.

– Ой, кстати – внезапно выдала уже полностью освоившаяся Верка, по-свойски доверительно округлив глаза, – давно хотела вам рассказать. Вы знаете, что тогда, в субботу-то… ну, в ту, когда, Леш, с тобой эта неприятность произошла – еще две драки было. Представляете?

Леша с самого начала твердо взял курс на «ты», а Верка с удовольствием просоответствовала.

– Ну надо же. – Маня покачала головой, предпочитая, однако, не комментировать.

Лешино лицо чуть отвердело и застыло в насмешливой улыбке.

– Я же тогда в воскресенье, ну… на другой день, в магазин ходила, на станцию, и мне Зойка, продавщица, рассказала. Ужас что было… ну, в ту субботу-то… тогда в июне еще.

Маня и ее «муж» молчали – ждали продолжения, как бы затаив дыхание, весьма натурально изображая острый интерес к местным сплетням, по типу: «Да что ты! Чего твориться-то!.. Ну, ну, Вер – не томи!.,»

– Ну вот. Зойка мне и говорит: «Вер, представляешь, сегодня каких два хмыря, такие, знаешь, чморилы-мордовороты бритые на бумере тонированном к магазину подкатили и ко мне ввалились. Оглядываются чего-то и молчат стоят. А я им – мальчики, вам чего? А они меня стали про мужика какого-то спрашивать – мол не было ли здесь вчера, в субботу, или сегодня мужика какого-то избитого, чужого. Может его в больницу забрали или еще там что. И фотку его мне показывают».

– А Зойка что? – спокойно спросила Маня, подцепив ложечкой торт. – Сказала, был такой – чужой, избитый?

Леша холодно улыбался и слушал.

И только Маня почувствовала, неплохо уже зная Лешу, что улыбка эта больше смахивала на звериный оскал.

А Верка ничего не замечала, продолжая увлеченно рассказывать:

– Зойка им сказала, что точно – как раз вчера были две драки, обычные – по пьяни. Одна прямо здесь, у магазина. Другая – у «Избы рыбака», за станцией, рядом. А потом Зойка у этих и спрашивает – а зачем, мол, вам – чего надо-то, ребята?

– Ну и чего? – заинтересованно спросила Маня, держа в руках чашку и медленно попивая из нее чай. – Чего им надо-то было, Вер?

– Вот. И Зойка удивилась – они ж все ей фотку под нос совали. Видно, неспроста искали. А Зойке сказали: «Мужик этот загулял, пропал-де где-то в вашем районе. Домой не вернулся. Жена очень волнуется. Просила помочь, разыскать. Мы мол-де, с его работы – коллеги. Хороший пацан – жалко, если что».

– А Зойка?…

– Я, говорит Зойка, засмеялась и говорю им – не было никого чужого. Все свои, местные. Ну, кто дрался-то. Один точно – встать не мог, а корешки, которые его мутузили – смылись. Так за ним потом Ольга-жена пришла, ругалась по-черному, а он – весь в крови. Ну, уволокла она его – дома добивать, он же деньги тут оставил немалые, пока с друганами гужевался.

– А у «Избы рыбака» чего было?…

– А она, «Изба», давно заброшенная и забитая, знаешь, Мань?

– Ну да.

– Там всегда чего-то происходит. – Верка махнула рукой. – А в ту субботу, вроде даже – поножовщина была. Одного вроде насмерть, это… ну, ты его не знаешь, Мань. Он отсюда, наезжал часто, но… спивался, короче. Другого, соседа его – жена в больницу отправила. Зойка говорит, менты даже из района приезжали. Но все – отсюда, наши, чужих – не было, всех по домам разобрали. И тебя, Леш в том числе, – лукаво прищурилась Верка, – Маня твоя быстро домой доставила.

– И что, Вер – усмехнулся вдруг Леша, пошевелившись и расправив плечи. Он снова осторожным жестом взял свою чашку, а Маня подложила ему еще торта на тарелку – … и что – таки всех по домам разобрали, ни одного лишнего не осталось – бесхозного?

Вопросил он строго, чуть сдвинув брови, но серые глаза его насмешливо скользили по возбужденной Верке.

– Никого, Леш, – развела руками Верка. – Говорю, все свои были – местные и известные. А мужика того – с фотки – Зойка не признала. Говорит, никогда в жизни не видела. С этим гаврики залетные убрались из магазина и укатили. Да, телефончик, правда напоследок Зойке оставили. Если встретишь – стукни, говорят. Не задаром само собой, не пожалеешь.

– Да-а-а… Нескучно у вас здесь, – задумчиво пожал плечами Леша. – Вроде дыра дырой – а жизнь бьет ключом.

– Да. По голове, – неожиданно раздраженно согласилась с ним Маня.

– Ну, ничего, ничего, – забормотала Вера, переводя глаз с одного на другого и по-своему поняв Манино недовольство. – Ничего, Мань. Это ж давно все было, считай два месяца прошло. Главное – все живы и здоровы. Правильно, Леш?…

– В точку, Вер. Здоровье – главное. Мы с Маней тоже так считаем. Правда, Мань?

Маня молча пила чай.

– А для здоровья главное – что? А, Вер? Ответь хоть ты мне – Маня на меня сердится, видишь – разговаривать не хочет. Так что главное-то, а?

Вера кокетливо хмыкнула и затуманилась.

– Нет, и это тоже, Верунь, – чуть подавшись вперед, интимно мигнул ей Манин «муж» – Верка сморгнула и краска опустилась ниже, залив ей шею, – и это тоже – не буду спорить. Но первопричина-то всего? Основа, так сказать? На чем все держится? Твое мнение, как женщины, Вер?

– Я прям и не знаю, Леш… – Пунцовая Верка прыснула.

– Не разочаровывай меня, Верунь. Ты просто подзабыла за чаем… ну?

– Леш…

– Питание, – прогремел Леша назидательно. – Или я не прав, Вер?

Немногословный Леша, до этого бросавший лишь отрывочные реплики – внезапно разговорился. Тема для него животрепещущая, больной вопрос – Лешу слегка понесло.

– Да, Леш, – сморщив носик, игриво засмеялась Верка, – питание для вас, мужиков – вопрос первостепенный. Тут я с тобой согласна, Леш. Не поспоришь. Вы ж – как маньки с этой жратвой, – вырвалось вдруг у нее вполне искренне, – это у вас, блин, первое – после бутылки!..

Леша понимающе хмыкнул.

– Вот, Вер – ты понимаешь. Умная женщина. А Маня… – Леша вдруг грустно заморгал и поник головой. – Маня, Вер, меня не кормит, – поделился он горько и замолчал, впав в подчеркнуто трагическую паузу.

– Как?! Мань… Леш, чего ты такое говоришь-то…

Маня нехорошо усмехнулась, бросив на «мужа» короткий выразительный взгляд.

– Да. Лечить – лечила. И вылечила – признаю. А теперь – не кормит. Представляешь, Вер?

– Леш…

– Мяса ни разу не купила. Как тебе это, Вер? Про бутылку – заикнуться вообще страшно. Но хоть бы мяса, Вер…

– Мань, – смеялась порозовевшая Верка, – ты что, правда – не кормишь? В смысле, мясо не покупаешь?

– Да. Не покупаю.

– Мань, но… А почему, Мань?

– Не заслужил, – лаконично отрезала Маня. – Обойдется.

Верка расхохоталась.

– Мань, ну ты уж больно строга… им иногда нужно – мясо есть… я тебе скажу…

– Не уверена.

– Вот, Вер – видишь?! Сижу тут – вылеченный, но голодный, денег – ни копья… Полный копец, Верунь… Э-э-эх! – И Леша, покосившись на Маню, безнадежно махнул рукой и шмыгнул носом.

– И деньги все отобрала, – весело ахнула Верка. – Молодец, Мань!.. Но… купи ты ему разок, другой этого мяса – утешь!.. Ну и на грудь – чуток… самую малость – для души.

– Не куплю.

– Да ладно, Мань! – двусмысленно ухмыльнулась вдруг Верка, – Он потом тебе отработает… – Взглянув на Манино каменное лицо, Верка однако тут же осеклась и солидно посоветовала: – Лучше купить – проблем меньше.

– Скажи ей, Вер, скажи!..

– А ты Леш – молчи, – неожиданно рассудительно влепила ему Верка. – Как я поняла – ты наказан, и по делу. Старайся исправиться и… и веди себя хорошо, – хихикнула Верка, не удержавшись. – А пока – терпи, короче.

– Я терплю. И хорошо себя веду. А толку… – И Леша хотел было снова театрально махнуть рукой и шмыгнуть носом – но не стал, передумал – натолкнувшись на Манин взгляд.

… Верке жаловаться вздумал! Нашел момент. Все резвится. Ну-ну…

Маня машинально ковыряла ложкой торт, и на ее лице установилась твердая, официальная улыбка радушной «хозяйки дома».

«Любитель мяса» и его союзница, одновременно взглянув на Маню, а потом быстро друг на друга, моментально перестроились и сменили пластинку – завели нейтральный разговор на общие темы – об «урожае, погоде и новостях кинематографа».

Верка посидела еще часок, мило светски щебетала, а потом засобиралась домой, хотя уходить ей явно не хотелось.

Леша, характерно ухмыльнувшись, проводил ее проникновенным долгим взглядом.

– Заскакивай, Верунь. Рад был познакомиться.

Верка вся расцвела, счастливо заулыбалась и откланялась.

Маня вышла проводить ее до калитки.

– Ну и мужик у тебя, Мань!.. Леха твой… – возбужденно шептала сильно раскрасневшаяся Верка, стоя с Маней у калитки. Глаза у Верки горели как у кошки. – Ну, ваще!.. – восхищенно покрутила она головой. – Тут есть, кого лечить, Мань!.. – одобрительно прицокнула она языком. – И за что бороться!.. В смысле, за что подержаться, – совсем уже откровенно неприлично хихикнула беременная Верка. Она была на взводе, словно хорошо приняла, хотя не выпила ни грамма – пресловутый «Леха» ее сильно-таки расшевелил и раскочегарил – до красна.

– Шикарный мужик… Лешка твой, между нами… девочками, Мань!.. Прям… – несло Верку, – прям, никогда бы не подумала, что у тебя… – Верка запнулась и не договорила – слегка опомнилась.

Но Маня прекрасно ее поняла. Что у нее, у такой вот толстой и неуклюжей Мани – «та-а-акой мужик»!..

Маня усмехнулась, глядя на Верку.

Та, еще больше покраснев от неловкости, смутилась, но тут же нашлась:

– Я… в смысле, что ничего – пусть ценит!.. – высказалась она энергично. – У тебя, Мань – лицо такое… красивое, неполное даже… глаза особенно – обалдеть!.. Совсем, Мань, ведьминские – даже Толик мой заметил, и Витек тоже… Ну, я их конечно шуганула – чтоб заткнулись и губы не раскатывали… В чужой тарелке – всегда слаще, по себе скажу… А уж мужикам, Мань, им особенно – сама знаешь!.. Тебе б похудеть только… немного – и все, Мань.

Маня смотрела на разошедшуюся Верку и загадочно молчала.

Ту опять понесло – никак не могла успокоиться.

Завелась девушка.

«Ну, Леша!.. Ну, „шикарный мужик“» – как Верку-то подогрел, а! – хмыкала про себя Маня. – Прямо, повело ее!.. Ты погляди, а!..

– Да-а-а… – блестела глазами Верка, держась рукой за косой столбик калитки, – Лешка-то твой, Мань – небось погуливает от тебя, а? Сра-а-азу видно, Мань… конь такой, что… Порода известная. Только глаз да глаз, Мань.

Маня слушала и кивала с насмешливой улыбкой. Смешная Верка, если б только она знала, или хоть могла бы предположить… реальное положение вещей – реальный расклад!..

– Построже надо с ними, Мань, – вдруг решительно сказала Верка. – Потому как, по большому счету и между нами – кому они нужны, Мань, а?!

– Полностью с тобой согласна, – с готовностью поддержала ее Маня. – Ни-ко-му.

– Вот именно, – лихо махнула рукой Верка. – Никому. Кроме нас. Вот так-то, Мань. Ну все, я побежала, – подхватилась вдруг Верка. – Толик ругаться будет – я ж всего на часок… сказала ему, а сама… тут у вас… – удаляясь от калитки в сторону своего дома, бормотала она. – Пока, Мань, – обернулась она с дороги.

– Пока, – помахала ей вдогонку Маня. – Спасибо, что зашла.

Проводив Верку, Маня вернулась в дом.

По пути ее переполняли противоречивые чувства – она то улыбалась, то вздыхала.

… Все это конечно, очень мило, но…

«Шикарный мужик» Леша, молодецки развернувшись вместе со стулом в ее сторону, встретил ее длинной наглой ухмылкой.

– Ну что, Мань – повысились твои акции, а? Среди местного бабья, а? Так как, Мань, все удачно прошло – как я понял? Хоть какая польза от меня – согласись, Мань?

Маня не ответила, достойно промолчала – плюнула только про себя в досаде. Этот чертов «роскошный мужик», по выражению абсолютно сомлевшей от него Верки, этот нахал, проще говоря, висевший у нее, у Мани, на шее уже второй месяц – действительно все просекал… даже такие «нюансы».

… Надо же!.. Просто куманек какой-то… тьфу!..

Просекал, размазывал и наслаждался произведенным эффектом.

Издевался.

Вел себя из рук вон, гнусно – на грани отвратительного. Во-первых, при Верке снова затянул свою пошлую, невыносимую и нестерпимую песню про мясо и бутылку. А во-вторых… во-вторых, с Веркой вовсю кокетничал, стрелял по ней глазами. «Впечатление производил», словом.

И преуспел.

Маня внезапно обозлилась.

Нет, ну сволочь… просто!..

Верка права.

Жеребец. Кобель.

И даже не считает нужным это скрывать.

Наоборот. Всячески выпячивает. Помавает, как флагом – зазывно.

Верку – беременную!.. – и ту разогрел и завел. Замужнюю, между прочим. Гарцевал перед ней. Стати свои удалые вовсю демонстрировал, бицепсами поигрывал, развалившись на стуле, позы роскошные принимал, то одним, то другим своим борцовским плечом на стуле откидывался. Воображал. А сам – слюни пускал. Маслеными глазками все на Верку пялился – как мартовский кот – и хмыкал блудливо. Маня прекрасно видела.

Раздраженно, почти ненавистно, Маня покосилась на Лешу.

Да. Здоровый кабан – дедок-хирург был прав. Здоровее не бывает. На «больного» уже – никак не тянет. То есть, абсолютно. Все на нем давно зажило – как на той самой надоевшей собаке.

Домой ему пора – вот что. Зажился здесь у нее… почему-то – не к добру.

Маня на глазах мрачнела и, поджав губы, начала, демонстративно молча, убирать со стола остатки чаепития, упрямо стараясь «противостоять» и не глядеть в сторону «роскошно» развалившегося на стуле Леши с его широченными плечами и проклятой блескучей голдой, золотом перекатывающейся с мощной загорелой шеи на не менее мощную и загорелую, чуть влажную грудь, в широко распахнутом вороте тенниски. И не видеть бугры мышц на его мужских лапах с выпирающим веревками вен, и еще – не видеть слегка уже отросшего серого ежика, а главное – смеющихся наглых серых глаз, в упор ее разглядывающих.

Да. Практика показала – Маня, несмотря на свои несчастья, была все-таки тоже живой человек. Женщина, как ни крути. И определенные вещи на нее, к сожалению – помимо ее воли, видит Бог!.. – действовали безотказно.

… Особенно, если настырно торчать перед глазами, назойливо мелькать туда-сюда и постоянно приставать с идиотскими разговорами!..

Хотя странно.

…Мало ли здоровых плечистых мужиков повидала 30-летняя Маня на своем веку! Вот хоть на здешнем пруду их – «пруд пруди». Целыми компаниями, «гроздьями» там рассыпаны, когда ни приди. И все как один – со своими джипами, торсами, голдами и наколками!.. Не тревожили они Манино воображение – ничуть. Не волновали. Ей до них, откровенно говоря – «до лампочки». Начхать. Никакого интереса никогда не испытывала. Маня их почти и не замечала – так, элемент общего пляжного «пейзажа», не более. И вообще, женщина взрослая, Маня давно уже подходила к мужчинам с другими мерками.

А тут…

Странно.

… Наверное, дело все же – в серых глазах, в этом неотвязном прицельном взгляде… Дерзком и…

Тот и вправду, насмешливо, с понимающей – до чего же мерзкой! – ухмылкой, наблюдал за Маниной деятельностью по уборке стола.

Увидев однако, что мрачная Маня хочет унести торт, моментально озаботился.

– Мань, – встревожено заговорил «шикарный мужик», следя глазами за уплывающим тортом, – что ты делаешь? Не уноси пока. Мань, а можно я его доем? – А, Мань?

– Ешь, – вздохнула Маня и вернула торт на место.

Леша обрадовался, придвинул торт к себе, и оперативно перехватив у Мани свою чашку – чтобы, не дай Бог, не унесла! – плеснул себе еще чаю.

Маня присела к столу и, подперев голову рукой, стала смотреть, как Леша уплетает торт.

Пригорюнилась.

– Мань, ты не переживай… – покосившись, ободрил он ее, не отрываясь от торта.

– Ты и так один полторта съел, когда Верка еще была… А торт – вон какой – огромный… 2 кг… Сколько можно, я просто удивляюсь…

– Можно много, Мань, – авторитетно заявил «шикарный мужик», с головой уйдя в торт и не забывая при этом прихлебывать из своей чашки.

– Да ты за торт… душу готов продать, – рассердилась Маня. – Тьфу, противно!..

– Не скажи, Маня, не скажи, – блаженно щурясь, хрипловато промурлыкал Леша. – Хотя – ты права, мужики, они все такие. За добрый кусок… нет, не торта, Мань, конечно, – Леша печально вздохнул, – торт, Мань – это по случаю… трагических обстоятельств, за неимением лучшего, так сказать… А вот за хороший кусок мяса, – с упоением вернулся он к прежней, осточертевшей Мане, теме, мечтательно закатив глаза, – за большой кусок, или лучше даже – несколько больших кусков… да соответствующий бутылек…

– Что?! – начала багроветь Маня. – Что-о-о?!

– Молчу, – моментально заткнулся «шикарный мужик». – Молчу. Не сердись, Мань, – примирительно, почти заискивающе произнес он. – И сосредоточенно углубился в торт.

Мане немедленно стало стыдно.

– Нет ничего хуже, чем зависеть от кого-то, – изрекла она философскую мысль. И вздохнула. – Извини, Леш. Ешь, и не обращай на меня внимания.

– А я и не обращаю, – дипломатично донеслось со стороны торта.

– Но ты сам поставил себя в такое положение, – начала по новой накаляться Маня, – и пребываешь в нем, по-моему, с удовольствием. И почему-то, по только тебе, Леш, известным причинам – мне недоступным! – никак не хочешь с ним расстаться, черт побери!.. С этим положением. Как-никак второй месяц на исходе, – вполне откровенно подпустила Маня «тонкий» намек на «толстые» обстоятельства. – Давно пора по-моему, опять-таки – согласись, Леш!

Но Леша, в свойственной ему манере, не обратил ни малейшего внимания на «тонкий» намек в свой адрес.

– А может я, – ухмыльнулся он, почти покончив с тортом и с наслаждением переключившись на энную уже по счету чашку чая, – не «с положением» не могу расстаться – а с тобой! А, Мань?

– Знаешь что!.. Ты просто…

– Потому как, – невозмутимо перебил ее Леша, снова нырнув в недоеденный торт, – если от кого зависеть – то только от тебя, Мань. Зависеть от тебя… кайф! – значительно повторил он из-за торта.

Маня моментально ощетинилась, глаза у нее стали злые.

– Леш, я тебе не жена, не мать и не сестра. И даже – ни медсестра. Полегче, Леш.

– Понял. Не дурак, – вынырнув из торта, вдруг снова ухмыльнулся тот своей длинной и наглой ухмылкой и уперся в Маню откровенным взглядом. – Я все понял, Мань. Я над этим подумаю. В принципе, нет ничего невозможного, Мань… если тебе очень хочется. Хотя…Думал я, правда, по-другому с тобой рассчитаться – баблом, и как следует – но… раз уж тебя так приперло, Мань…

Задохнувшись от негодования, Маня лишилась дара речи.

– Ты… ты… – начала она, как рыба, открывать и закрывать рот.

– Я тебе про себя скажу, Мань – сам без бабы почти два месяца, ты в курсе. Не дело – сама понимаешь. Если уж у нас с тобой такой разговор пошел, – цедил он абсолютно спокойно, по-мужски холодно и по-деловому, глядя в Манины, круглые от бешенства, глаза. – Не с Веркой же твоей – хотя она вроде не против, как я ее понял. Но у ней живот… уже неслабый, реальный, не дай Бог – родит… в процессе. А это лишнее, Мань. Стресс и… перебор – почти экстрим. Ну ее, к лешему, Мань! Согласна?

– Ты… ты… Да ты…

– А я, как ты тонко подметила, никуда отсюда пока не двигаюсь и не двинусь еще какое-то – непродолжительное, Маня, обрати внимание! – время. Опасно. По своим, неведомым тебе, Мань, причинам – как ты опять-таки тактично подчеркнула в своем на меня «наезде». И с участка мне нельзя ни ногой. Так что, Маняш – я тут поразмыслю пару дней, с твоего разрешения – ну, потерпи чуток, Мань – столько уже терпела!.. а может и…

Леша вдруг перестал ухмыляться и посерьезнел.

– Но опять предупреждаю – на меня особо не рассчитывай. В смысле чего серьезного, Мань. Не увлекайся… ситуацией. Не заводись. Чтоб потом не огорчаться… и локти себе не кусать. Занят я, Мань – я тебе уже говорил – женат. – Леша неожиданно зло прищурился, отвернулся и какое-то время смотрел в окно. – Семья, Мань. Сын, и все дела.

– Да мне плевать!.. Ты…

Взглянув на Маню, Леша опять заухмылялся.

– А ты у нас, Мань – женщина культурная… такая вся из себя, интеллигентная, в редакции работаешь… сказки вон даже сочиняешь – по ночам. А по ночам, Мань, бабы – в твоем возрасте – совсем другим занимаются. Уж больно ты у нас, Мань… трепетная, и по всему – малоопытная… в таких делах, – мягко заметил Леша. – Хотя и глаза у тебя – ух ты!.. – совсем… разные, – неожиданно несколько отвлекся он от основной темы. – Вы ж все, – хмыкнул он снисходительно, вернувшись к прежнему, – и опытные даже – прилипчивые да привязчивые… не отцепишься никак… иной раз… А что я – я ж только временно могу, Мань, и… для удовольствия… приласкать, приголубить. А ты – втянешься, потом плакать будешь, переживать… Подумай сперва сама, Мань… тебе это нужно? Жалко мне тебя, Мань, – завздыхал Леша сочувственно. – Тебе надо что-то… серьезное искать – а это не ко мне, Марусь…

«Вот гад. Наглая морда! Нет, ну это беспредел… какой-то!»

Маня неожиданно успокоилась.

«Нажрался торта, и тут же стал наглеть по новой. И хамить.»

Нет, она долго терпела – видит Бог! Но всему есть предел. Все. Хватит. Давно пора спустить на землю этого «плейбоя на отдыхе»!

Излишне, кстати, затянувшемся отдыхе.

Маня решилась.

«Ну, погоди, я тебе сейчас все скажу, Леша»!

И начала хамить сама.

– Спасибо, конечно, тебе, Леш за… теплые слова и за… заботу. Не ожидала прямо от тебя… такой тонкости… чувств. Но ты сильно-то, Леш, не переживай за меня. Не убивайся так. Нет к этому оснований – особенно у тебя, Леш, поверь мне!..

– Мань, ты не права… Ты…

– Я, Леш, – твердо перебила на сей раз его Маня, – позволю себе кое-что тебе напомнить. И объяснить. Исключительно из человеколюбия и хорошего отношения к тебе – чтоб ты так не страдал – из-за меня. И не мучался, – достаточно высокопарно и назидательно начала Маня. – Милый Лешенька, целые, долгие две недели я мыла тебе, помимо прочего, причинные места – и спереди и сзади. Вытирала… попу и промывала. Везде залазила – во все места. Выносила за тобой… горшки. Как «мать Тереза». – Маня сделала паузу, красноречиво уставившись на «плейбоя» за тортом – тот сидел с безмятежным видом и постукивал по столу чайной ложечкой, которая, в его ручище, напоминала скорее игрушечную, из детского набора. – Такой расклад, Леш – надеюсь, ты сам понимаешь, а мужик умный и тертый!.. – мало способствует… романтическим чувствам.

– Мань…

– То есть. – совсем не способствует, Леш, прямо скажем!.. Тут не до романтики. Скорее – наоборот. Согласись, Леш – довольно трудно влюбиться… после… Короче, нереально, Леш – в принципе.

– Мань…

– Так что, Леш – успокойся. Расслабься. И не волнуйся за меня… насчет себя.

Расставив, таким образом, все точки над «i» – раз и навсегда, Маня сочла тему исчерпанной и разговор законченным. Она встала и спокойно начала собирать со стола посуду.

– И опять скажу – вот ты какая, Мань!.. Безжалостная. И бездушная. Вот оно, Мань – твое истинное лицо. А как же на фронте, Мань, а? – подал совершенно неожиданную реплику «плейбой на отдыхе».

– Что?!.. – Маня, которая, придерживая подбородком, понесла посуду на веранду, чуть ее не рассыпала.

Стало ясно – смутить или сбить этого «кабана» дело тухлое. Безнадежное. Любая попытка обречена на провал. Бесполезно и пробовать.

– На войне, говорю, Мань… Ты там ничего не уронила?

Маня на веранде с грохотом сгрузила чашки и тарелки, ловя их практически на лету.

– Медсестрички на фронте, Мань, после боя, тащили на себе раненных бойцов – или то, что от них оставалось – в любом виде, Мань!.. – лечили-выхаживали, мыли-обмывали, с суднами бегали, слезами их раны обливали. Горючими, Мань, бабьими слезами, и все – от любви.

Маня принесла влажную тряпку, смахнула крошки и стала оттирать клеенку.

– Да. От любви. Влюблялись страшно, и замуж за них, родимых, стремились изо всех своих женских сил. За этих бойцов, в смысле – или за то, что от них, от бойцов, оставалось после боя. Без рук, без ног, Мань, культя так культя!.. Вот так-то, Мань. А ты говоришь!..

Завершив свою нравоучительную тираду, Леша пафосно вздохнул и услужливо приподнял свою тарелочку, чтобы Маня могла под ней протереть. Тарелочку, с последним, очень маленьким куском торта, Леша заботливо припас, оставив при себе. Когда Маня собирала со стола посуду, он, как бы машинально, по забывчивости, крутил тарелочку, на самом деле, цепко ее придерживая. Маня, отследив этот нехитрый маневр, вздохнула и тарелку оставила – не стала настаивать.

– А вот ты, Мань – совсем другая, – как ни в чем не бывало разливался «раненый боец». – Не такая, как они – те бабы фронтовые. Резкая ты, Мань. Не родная какая-то. Нежнее надо как-то, Мань, и… сговорчивее – я тебе на это уже намекал, Маняш… Как ежик, колючки выставишь и… А все почему? – стукнул он вдруг кулаком по столу – тарелка подпрыгнула. Леша ее аккуратно поправил.

Маня, с тряпкой в руке, вздрогнула от неожиданности и открыла было рот – она опять начала неудержимо, как чайник, закипать от Лешиных пошлых и хамских поучений, достал он ее! – но сказать ничего не успела – «раненый боец» ее опередил:

– Почему, спрашиваю, а, Мань? – прогремел он. – Мужика тебе надо, Мань, – выдержав «риторическую» паузу, брякнул Леша. – И как можно быстрее. Пропадаешь ты зазря – на глазах, Мань. Жалко тебя. Ты ж вся в комплексах, Маняш… – Леша деликатно вздохнул. – А ты не тушуйся, Мань… Ничего страшного. Конечно, с твоей комплекцией, так сказать… фигурой это назвать, извини, Мань – язык не поворачивается… быстро замуж не выйдешь, но… Есть любители, я тебе уже говорил. Попадаются, Мань. Не теряй надежду.

Леша, засидевшись, встал и всласть потянулся всем своим могучим телом – вспыхнув золотом, перекатилась цепь на дюжей шее.

Маня закрыла открытый рот, так и не успев ничего сказать, распрямилась и пошарила глазами по комнате.

Мощно потянувшись и опустив на Маню глаза, Леша, всегда легко читающий Манины мысли, вдруг юркнул на соседний, низкий стул, и пригнувшись, весьма оперативно спрятался за высокой коробкой от торта, стоявшей на столе.

И правильно сделал.

Маня, зайдясь от бешенства, лихорадочно озирала комнату в поисках подходящего тяжелого предмета.

– Вот, Мань, видишь – на людей уже кидаешься. Совсем озверела, – опасливо зашептал Леша из-за коробки. – Я уж прям боюсь… тебя…

– Ты вот сейчас метнешь, Мань… – пригнулся Леша еще ниже за коробку, – в меня… чем-нибудь тяжелым… и что самое смешное – можешь попасть. Несмотря на свою неуклюжесть. Известно же – силы, при определенных обстоятельствах – удваиваются. А в твоем непростом случае, не обижайся, Мань – удесятеряются… учитывая еще твой боевой настрой, и… – Леша осторожно выглянул из-за коробки – глаза Мани метали молнии, – … разошлась-то как… К Верке что ли приревновала… – бормотал себе под нос вышеозначенный «жеребец», проворно опускаясь и заныривая ниже уровня стола.

– Да-а-а-а, Мань – плохи твои дела… – тихой, сочувственной хрипотцой тянул он оттуда, – тебе б сейчас какого-никакого, хоть с культей – любого, Мань… Вон оно, как тебя разбирает-то…

Маня перестала водить глазами по комнате и тяжело задышала, пытаясь взять себя в руки, чтобы окончательно не уронить себя перед этим дураком.

Фигляром и клоуном.

Пошляком и хамом.

«Раненый боец» – надо отдать ему должное! – прекрасно устроился. С удивительной ловкостью, максимально комфортно и прочно расположился «в прифронтовом госпитале», то есть, у Мани на голове, и, свесив ножки, болтал ими в свое удовольствие.

За полную дуру держит – это ясно.

Он прав.

Она же полностью соответствует и, согласно сценарию – поит, кормит и развлекает – покорно ведется, как дурочка недоразвитая, девочка семнадцатилетняя, на его дешевые провокации.

Дурацкие «наезды и подковырки».

Хотя каждый раз дает себе слово – быть выше.

Но не получается… черт побери! – «быть выше».

Ну, никак. Хоть умри.

Глупо и недостойно интеллигентного человека – скатываться на такой уровень.

Но этот проклятый «жеребец» – и нахлебник! – умел-таки всякий раз, непостижимым образом, задеть ее за живое и вывести из себя.

Вот и делай после этого добрые дела.

Наказуемы они – и еще как! – правильно люди говорят.

И не отвяжешься теперь.

Не отваливает – и все.

…Чертов этот «раненый боец» – «жилец» обнаглевший!

Те мужики из магазина интересовались им тогда сразу – на другой день. Почти два месяца назад.

С тех пор – тишина. А два месяца – это срок. Все быльем поросло.

Тянет «с отъездом» почему-то – медом что ли ему здесь намазано?!..

Странно, кстати. И подозрительно.

Очень подозрительно.

Маня отдышалась, грозно свела брови и, строго себя контролируя, объявила – голос у нее, тем не менее подрагивал:

– Леш, извини – но тебе пора на выход.

Леша выпрямился и воззрился на Маню.

– В смысле? Мань…

– В прямом смысле.

– Мань…

Вот тут бы Мане и замолчать намертво, с непреклонным видом – на этой своей последней фразе. И ни слова больше не произносить. Чтоб последнее слово – твердое и решительное – осталось за ней.

Так нет – не удержалась и выдала комментарий – на свою голову. Скатилась сама ниже плинтуса. За что заслуженно и схлопотала.

И так – каждый раз, каждый Божий день!..

– Не Мань. Не фамильярничай со мной, много раз просила. Ты, Леш, зажился здесь… у меня – лишнего. По своим причинам. Но меня они не касаются, прости. Достаточно, Леш. Хорошего понемножку. Ты, Леш, на настоящий момент – более, чем здоров. А остальное – твои дела, твои проблемы, уж извини.

Леша согласно кивал на ее слова и неопределенно молчал.

– Да, да, Леш. Терзают тебя, Леша, самые разные соображения. И мучают. Сексуального порядка, к примеру. Вот ты ко мне и цепляешься – проходу просто не даешь! Вывод простой – тебе, Леш, да-а-авно пора обратно, домой, «в большую жизнь». К жене и детям.

Леша хмыкнул.

– Ты, Леш, по всему – мужчина суперэнергичный и супердеятельный, несмотря на свои временные трудности, так сказать. И тут у меня явно застоялся. Маешься. От безделья, в основном. Развернуться тебе тут негде, – прорвало вдруг Маню на злобной ноте, – простору мало… образно говоря, Леш. Да и я, признаться, подустала. Так что – домой, и как можно скорей! Там, кстати, и удовлетворишь… свои неудовлетворенные, накопившиеся за почти два месяца, недюжинные сексуальные потребности. Ну, а заодно – и остальные свои проблемы решишь, Бог даст!.. От души желаю.

И Маня, с достойным видом по типу «разговор окончен», потянулась через стол и придвинула к себе коробку от торта, за которую прятался Леша, стряхнула в нее тряпку и аккуратно сложила тряпку в четыре раза.

Напрасно, ох, напрасно она озвучила эти последние свои мысли… Не надо было. Не стоило вообще ввязываться, знала же прекрасно – с Лешей ей не тягаться.

Пикировки их бесконечные Маня неизбежно проигрывала.

И сейчас – проиграла.

– Потребности свои сексуальные, – с лету невозмутимо подхватил Леша, снова небрежно развалясь на стуле, – я, Мань, как любой нормальный мужик – могу удовлетворить где угодно. И без извращений, заметь Маняш, а как положено – естественным путем. Стоит только оглядеться на местности. – И он внимательно посмотрел на Маню – очень внимательно. Маня, которая, презрительно поджав губы, теребила в руках сложенную тряпку, сначала раздраженно насупилась, а потом – под его пристальным взглядом – начала нервно моргать.

Леша засмеялся и встал. Похлопав себя зачем-то по пустым карманам чуть сползших джинсов, предварительно, как-то намеренно цинично-небрежно, характерным мужским жестом, слегка поправив-подтянув их на бедрах, ленивой развалочкой «матерого мужика» прогарцевал к выходу, по пути покровительственно потрепав Маню по макушке:

– Я сейчас, Мань. Быстро. Подожди меня, – распорядился он, направляясь, судя по всему, «по малым делам».

Маня, с унылым видом, бессильно опустилась на стул. Настроение у нее окончательно испортилось.

Леша на самом деле быстро вернулся и снова устроился за столом напротив Мани, как ни в чем не бывало возобновив прерванный разговор.

– Пекло такое на улице, Мань!.. Так на чем мы остановились… Ах, да. На моих сексуальных потребностях. Вот хоть Верку возьми, Мань! Она ничего, кстати, смазливенькая… и ладненькая… – маслено прищурился «матерый мужик» Леша, тут же оседлав любимого конька. И взглянув на Маню, быстро: – Ну ладно, Верку отставим… ну ее – ты нервничать сразу начинаешь, Марусь…

У Мани действительно ощутимо дернулся глаз. Левый, зеленый. Руки слегка затряслись мелкой дрожью ненависти.

«Главное – не обращать внимания. Чепуха все это и… чушь, по большому счету. Даже забавно. Просто неудачное стечение обстоятельств. Для нее, к сожалению, по жизни свойственное. Дурная бесконечность, виртуальный водоворот, проклятая воронка, затянувшая ее.

Какой-то чужой человек. Абсолютно чужой мужик.

Что мне до него?!..

По воле случая и… моей воле отчасти, он завис на моей шее и… активно развлекается за мой счет. На моих костях.

Временно, слава Богу.

Сегодня-завтра свалит, и – какое счастье! – я больше никогда его не увижу».

…Сфера интересов – бабок срубить, пожрать, бухнуть и – бабу. Предпочтительно, «из подстаканника». Или, за неимением – какая подвернется, по обстановке, любую. И все. Полный примитив. Как и все… такие. Пошлый дурак и козел. Хам. Как собеседник – ноль. Повернутый на сексе.

Сексуально озабоченный.

Видно, точно – «голодный».

Кстати, насчет «бабок срубить» – это еще большой вопрос. Полная неясность. Посулил много. Обещал расплатиться «по полной» за помощь и за «постой». Ну-ну. Посмотрим. Заливает, скорей всего. Слиняет – и с концами. Ищи ветра в поле.

Ну и ладно. Тут только перекрестишься обеими руками.

Все эти мысли вихрем пронеслись в Маниной кипящей голове. Она сидела, бессмысленно глядя в стол и неверной, немного трясущейся рукой машинально возила тряпкой по столу в одному и тому же месте, борясь с уже давно несуществующим пятном и рискуя протереть клеенку до дырки.

А Леша, временно заткнувшись, с многозначительной ухмылкой изучал Маню и ее руку, терзающую клеенку.

«Зависла», – хмыкал он про себя. Маня часто «зависала».

И не мешал ей.

Скорее, легко, как с экрана, считывал ее мысли…

«… Не очень-то мне нужны его „бабки“, если честно, – грустно усмехнулась про себя Маня. – И вообще – „бабки“, как таковые. Зачем? – мысленно пожала она плечами. – У меня совсем другие… жизненные планы, но сейчас не об этом, – торопливо одернула она себя. – Просто у меня свои проблемы, своя жизнь, и…

Да фиг с ним, с этим Лешей!..

А пока, главное – не вестись. Дотерпеть. Недолго осталось – сам сказал. И „быть выше“. Игнорировать. Как вариант, можно просто грубо послать. Или нет… увязнешь. Лучше всего – не обращать внимания. Смешно, ей Богу! Ну, что мне до него? До того, что он тут несет… нон-стопом?!»

Прихватив тряпку и коробку от торта, Маня независимо встала и поплыла на веранду. Вернувшись с веником и совком, стала максимально спокойно, с деловым видом, подметать вокруг стола.

«Не обращая внимания».

… Накрошили-то как во время пиршества – размажется, прилипнет, не отдерешь потом!..

«Божий… помидорчик какой-то! Вернее, арбузик. Нет, все же – пончик». – Леша, насмешливо улыбаясь, следил глазами за трудившейся вовсю, сердито сопевшей Маней, и даже ножки свои, как давеча тарелочку, приподнял услужливо, чтобы та могла промести.

«Да. Нервы у старушки – ни к черту. Факт.»

Маня-пончик полезла под стол выметать.

«Ничего. Щас взбодрим.»

– Ну ее, говорю, Верку твою – к шутам… Не думай о ней, Мань… – с места в карьер рванул Леша и уперся глазами – как всегда не без искреннего удовольствия!.. – в торчавшую из-под стола Манину мощную «пятую точку», облепленную сарафаном. – Вот хоть тебя, Мань, взять – зачем далеко ходить-то!.. Пышешь вся, жаром дышишь… у-у-ух-ты… блин!..

И на самом деле запыхавшаяся, вся красная от того, что висела вниз головой, Маня вынырнула из-под стола, и ухватив совок, стала заметать на него мусор.

«Игнорируя»… по возможности.

– Ты ж у нас, Мань – поле непаханое!.. – выразился Леша откровенно похабно, со смаком проехавшись на последних словах. – Да в умелых руках, Мань, ты… Э-э-эх… е-мое!.. – Он непристойно, длинно присвистнул – прямо в лицо резко распрямившейся, как от удара, Мане. – Нет, я всей душой, Марусь, я на все для тебя готов, – стукнул вдруг Леша себя кулаком в грудь и сверкнул глазами, – поверь! И даже – на это, Маняш, я тебе уже говорил, но… Есть все же… один момент… Существенный. Я о горючем, Мань. Вот если б, к примеру – ты там… мяса купила, что ли… ну, и… для подогрева чего… Нет, ты меня тоже пойми, Маняш – трудно без топлива-то… в таком деле… да еще – принимая во внимание твои… не совсем стандартные, так сказать… формы…

Итак уже вся красная Маня – в который раз за этот длинный день! – начала мучительно наливаться бордовым цветом и бурно задышал – грудь ее вздымалась.