Читать книгу Тетрадь в косую линейку - Марина Колесова - Страница 1

Глава 1

***

Начну с того, что по жизни я вынуждена врать, вру я с детства, и уже настолько привыкла врать в этом мире, что вообще не представляю, как без вранья жить. Мне кажется без него я бы не выжила, и именно поэтому я вру.

Вру окружающим, что похожа на них и не вижу то, что вижу, маме, что у меня всё всегда прекрасно и проблем нет. Знакомым я говорю то, что они хотят слышать, а не то, что я думаю. И так далее…

Другими словами вру, что требуемые по жизни кружочки я, как и все, вписываю в клеточки, а не между косых линеек тетради, выданной мне жизнью.

Но вот до безобразия хочется иногда побыть честной. Поэтому я решила вести записи, вроде дневника, и периодически выплёскивать свои мысли и чувства на бумагу.

Умирая, моя бабушка Тася сказала мне: «держи рот на замке, а если уж совсем терпёжу не будет, то кричи камышу». Тогда я не поняла её, а потом мне попалась на глаза притча про царя Мидаса и его ослиные уши, и я поняла, что имела в виду бабушка. В притче, правда, всё закончилось плохо, не сохранившего тайну слугу казнили. Но, может, мне повезёт больше, особенно если в записях я изменю «имена, пароли и явки»…

Чтобы придать какую-то хронологию моим записям, я решила начать с самого начала и кратко описать самые значимые события моей жизни, возможно, мне самой это поможет лучше понять себя, внутреннюю мотивацию своих поступков и наконец разобраться в логике происходящего.

Итак, начну.

Родилась я недоношенной и очень маленькой, с двойным обвитием пуповины. А если быть до конца честной, то рождаться я вовсе не хотела. Да и мои родители, молодые и только что поженившиеся студенты, оба были не готовы стать родителями. Однако и аборт ими не рассматривался. Они решили, что раз залетели, то пусть ребёнок будет. Но вот мне такой расклад не особо нравился, и хоть во время беременности своей маме я никак не докучала, даже токсикоза у неё не было, но ближе к родам, когда вроде как ничего не предвещало проблем, в надежде, что моё пребывание здесь закончится, даже не начавшись, я устроила свои стремительные роды в очереди сельского магазинчика, куда мама зашла во время своих летних каникул в студенческом лагере.

Но у Вселенной были свои планы. Поэтому сначала маме попались небезразличные покупатели, вызвавшие скорую, и прекрасная бригада врачей, примчавшаяся со скоростью ветра, а потом опытная акушерка в маленьком районном роддоме, и погибнуть мне не дали.

Начало своей жизни я помню плохо, помню только что было мне всегда холодно, и орала я, не закрывая рта.

Моя бедная мама с вручённым ей орущим маленьким свёртком в сопровождении папы отправилась домой, где моя бабушка по папиной линии, лишь взглянув на меня, сказала: «Не жилец она. Не жилец» и ушла в свою комнату.

Мама моя сначала растерялась, потом разрыдалась, а проплакавшись, разозлилась, подхватила свёрток со мной и поехала к своей маме. С бабушкой Тасей она предпочла после этого не общаться.

Вторая бабушка, бабушка Вера приняла меня благосклоннее. Распеленала, рассмотрела и сказала: «Ну и что, что маленькая, зато все ручки-ножки на месте и голосок вон какой звонкий, вЫходим!». Только её желания было маловато, поскольку жить не хотела я. Грудь я не брала, и маме пришлось сцеживаться и вливать молоко мне в рот из соски с большой дыркой, так чтобы я не сосала, а лишь глотала. Орала я круглосуточно, особенно громко, когда меня спускали с рук. Во-первых, холодно мне было, мне кстати до сих пор холодно в этом мире, а во-вторых, не чувствовала я себя нужной, желанной и вообще находиться здесь не хотела, взывая к небесам, чтобы забрали меня отсюда поскорей.

Родители мои, хоть и были молоды и как таковое родительство, по большому счёту, им не сдалось вообще, но они были людьми упрямыми и любое дело привыкли доводить до конца, прилагая максимум усилий к его реализации, поэтому искали способы меня вылечить. Однако обследования, даже за деньги, ничего не давали, врачи из поликлиники тоже ничего дельного не посоветовали, и все их рекомендации ничего не меняли.

Тогда папа нашёл какого-то «светилу профессора педиатрии» который приехал на дом, чтобы осмотреть меня и решить что со мной делать. По итогу профессор, кроме как «явных патологий нет, но у неё очень необычный взгляд, она осмысленно смотрит глазами всё понимающего старика» не сказал и не посоветовал ничего, тем не менее деньги за визит взял и быстро уехал.

Одним словом, я медленно загибалась, исходя ором, и цель моя уже была близка. Но тут снова вмешалась Вселенная, и когда мама, атеистка, не верящая ни в какую «паранормальную ерунду» уехала сдавать зачёт, в дверь бабушки Веры, которая возилась со мной, позвонила соседка.

Представилась она так: соседка, из соседнего подъезда, за стенкой от вас, мол, живу. Бабушка и не видела её никогда, но в квартиру пустила. Люди тогда были более доверчивы, да и бабушка моя ни сама плохого не делала, ни от людей плохого не ждала.

А соседка тем временем зашла и говорит:

– Слышу, младенчик у вас орёт круглосуточно. Так вот я помочь могу.

– Это правда, как видите и сейчас плачет, – согласно проговорила бабушка Вера, – даже на руках. Извините за беспокойство, но сделать ничего не можем. Каким мы её только врачам не показывали, бестолку. А что Вы сделать-то можете? Вы врач?

– Нет, я не врач, – покачала головой соседка, – но молитву знаю, от которой младенчики успокаиваются. Если разрешите, почитаю её над Вашей девочкой. Вы не бойтесь, – видя что бабушка испуганно попятилась со мной на руках, а я зашлась в ещё большем крике. – Хуже-то не будет всего лишь от слов.

Короче, уговорила эта соседка мою бабулю, и отдала она меня ей. А та взяла орущую меня на руки, начала качать и петь. Слов не поняла ни я, ни бабуля. Но сотворила эта женщина вокруг меня энергетический кокон, и почувствовала я, что никуда мне не деться из этого мира, и жить мне предстоит долго, и чтобы я не делала, это будет влиять лишь на качество жизни и не более. И я смирилась, и замолчала. Женщина отдала меня бабушке и ушла. Больше моя бабуля её не видела.

Вот таким достаточно странным было начало мой жизни. И хоть круглосуточно орать я перестала, но ребёнком всё равно осталась слабым, замкнутым, не склонным к общению и вообще коммуникации. При всём при этом говорить я начала очень рано, говорила связными большими фразами, но только с теми, с кем хотела.

Сидеть со мной было некому, и в два года меня отправили в ясли. Это было для меня филиалом ада. С детьми я не общалась, рыдала, провожая маму, а потом весь день сидела в углу, раскладывая кубики или, если их пытались отобрать другие дети, оставляла это занятие и просто сидела, ни с кем не играя. Воспитателям я особых хлопот не доставляла, поди плохо сидит ребёнок, где посадили, и не балуется. Но меня саму жутко травмировали гомон других детей, их визги, беготня и бестолковая суета. Мне хотелось сбежать, закрыться и никого из них не видеть. Я не понимала, почему они лезут ко мне, если я их не трогаю. Зачем им обязательно надо толкнуть меня, отобрать мою игрушку, ударить или укусить. Ведь я и так всё отдам, если меня попросить. Они казались мне злыми, глупыми монстрами, из окружения которых я сбежать не могу.

Так продолжалось достаточно долго, я не разговаривала с детьми, предпочитая отдать им всё сразу и уйти куда подальше, меня до головной боли и звона в ушах раздражала их суета и глупые, на мой взгляд, игры и развлечения. Я не бегала, не скакала, не играла в догонялки. Не читала на публику стихи в детском саду и чтобы я заговорила с чужим взрослым, этот взрослый должен был доказать, что он заслуживает моего доверия и уважения.

Таким взрослым, например, стала одна из воспитательниц в подготовительной группе детского сада. Я с удовольствием помогала ей во всём, Инна Сергеевна называла меня «мой хвостик», потому что я старалась от неё не отходить, поскольку именно рядом с ней я чувствовала себя в безопасности. Но даже ей не удалось заставить меня прочитать на выпускном вечере стихи, которые ей наедине я рассказывала с огромным удовольствием. Глядя на сидящих вокруг моих одногруппников я не могла избавиться от чувства угрозы, которую они все несут для меня. Это чувство подавляло, вводило в стопор, и я едва справлялась с желанием сбежать и спрятаться от всех них. Какие тут стихи?

В первом классе дело было не лучше. Я давно, ещё с четырёх лет бегло читала и писала, хоть и коряво, но достаточно грамотно. А в присутствии тридцати одноклассников я терялась, хотя в классе стояла относительная тишина, мне мешал их ментальный шум, если вы понимаете о чём я.

К моему счастью, учительница мне попалась добрая и достаточно толерантная. Римма Васильевна сумела найти общий язык и со мой, приспособившись к моим особенностям, и с теми детьми, которые вообще на месте пару минут усидеть не могли.

Каждый ученик в классе чувствовал себя её любимцем. К каждому она находила подход и свои слова.

Когда на одном из первых уроков мне досталась, в отличие от других детей, тетрадка не с клеточками, а в косую линейку, и я молча сидела и ничего не делала, не зная, как начать рисовать там кружки, ведь учительница объяснила, как их в клеточки умещать, а не меж косых линеек, Римма Васильевна подошла ко мне и очень ласковым тоном сказала мне: «Алиночка, у меня нет для тебя другой тетрадки, ты девочка способная, рисуй кружочки, как выходит», и я старательно принялась вписывать кружочки среди наклонных линий.

Но даже при всей её благожелательности, полностью защитить меня от нападок других учеников она не могла. Меня нет-нет и обижали и задирали. А когда поняли, что я не жалуюсь, а предпочитаю отойти и не ввязываться в конфликт, положение ухудшилось.

Мой портфель прятали, пенал ломали, подкладывали кнопки на стул, тетрадки рвали. Но по сравнению с детским садом было легче, потому что эти нападки были кратковременными, в основном во время перемен, на уроках никто не баловался. Дисциплину наша учительница держать умела, а новые тетрадки и пенал купить моим родителям было не сложно, и меня не ругали за это. Лишь изредка мама выговаривала, что это всё из-за того, что я не умею общаться, разговаривать со сверстниками и дружить.

***

Моё отношение к жизни изменил случай. На отдыхе вместе с родителями в деревне, папа в ответ на мою слезную жалобу, что на речку я одна больше не пойду, поскольку соседский мальчишка, который старше меня, постоянно разрушает мои песочные замки, дергает меня за косы, бьёт и сыплет песком в глаза, а я не могу ничего с этим поделать, сказал: «Я тоже ничего не могу с ним сделать, он ребёнок, и мне с ним тягаться не резон, но ты сама можешь взять в руку небольшой камень, чтобы стать сильнее его, и стукнуть его им по лбу. И до конца разборки, камень из руки не выпускай. Только никому не говори, что я это тебе посоветовал. Мама это точно не одобрит, но до таких, как он, слова не доходят».

Я всю ночь не могла уснуть, размышляя над словами папы. Мне было страшно. И я не понимала, почему я должна дать кому-то камнем по лбу, чтобы он перестал бить меня и издеваться надо мной. Почему, чтобы тебя не трогали надо обязательно стать плохой. Мама же точно назовёт меня плохой девочкой и хулиганкой. Нет, надо найти какой-то другой вариант. Надо сначала попробовать сказать ему словами, попробовать подружиться. Возможно он действительно ведёт себя так потому что я не разговариваю с ним. Да, он примитивный, и с ним не о чём говорить, но ведь я могу попробовать. Вдруг он действительно, как говорит мама, хочет дружить? Я даже текст придумала, и всю ночь его повторяла.

На следующий день, когда на берегу речки Игорёк вновь начал ко мне цепляться, обзывать, а потом облил меня холодной водой из моего же ведёрка, я повернулась к нему и сказала:

– Ты ведёшь себя глупо. Нельзя обижать тех, кто ничего плохого тебе не сделал. Я тоже могу тебя обидеть, но не делаю этого. Вот и ты не делай. Давай лучше дружить!

– Ты можешь обидеть? Да ты сопля и слабачка! Дружить ещё с тобой. Больно надо. Вот тебе! – он подошёл ко мне и плюнул в меня, а потом схватил за плечи и начал трясти, приговаривая что-то про то, что я из города, что дура, что мне вообще на речку ходить нельзя и несколько раз ударил в живот.

Я согнулась от боли, оплёванная, дрожа в мокром платье, и слёзы сами полились из глаз от осознания, что не подружиться со мной он хотел, а лишь поиздеваться, и что никто в этом злом мире защитить меня не может. И тут взгляд мой упал на камень у моих ног, небольшой такой плоский камень, размером с мою ладошку.

– Вот, вот, стой так и реви! Вообще на колени встань! – кричал тем временем мой обидчик, стукая меня по спине.

Откуда у меня взялись силы через боль схватить камень, развернуться к нему и со всего размаха впечатать ему камень в лоб, не знаю. Но их хватило. Он схватился за окровавленный лоб руками и со слезами убежал. А я пошла домой.

Вечером к нам пришёл Игорёк вместе со своим папой, и наши отцы о чём-то на повышенных тонах спорили в саду. А потом мой папа вернулся и сказал, что Игорёк больше меня обижать не будет, а если обидит, то я снова могу дать ему в лоб, и я впервые в жизни поняла, что меня есть кому защитить, если на своём уровне я защищу себя сама.

Правда потом, я слышала как мама ругалась с папой, возмущаясь, что он поощряет неправильное моё поведение, что девочка драться не должна, что меня нужно учить дружить, а не драться. Что все мои проблемы лишь оттого, что я дикая и не понимаю сверстников. И ещё тогда она сказала то, что очень долго сидело занозой в моём сердце, потому что принять, что тебя не понимает родная мать было очень сложно. Она сказала, что я и так с большими странностями, а если ещё и агрессивной стану, то мне светит прямая дорога в спецучереждение. На что папа ей сказал, что по любому я их дочь, и никакое спецучереждение мне не светит, какой бы я не была, что их дело научить меня приспособиться к этому миру, в котором без умения в нужной степени проявлять агрессию не прожить.

Они ещё долго спорили, а я, накрывшись с головой одеялом, плакала, потому что мне было страшно, и я не знала, как мне жить дальше. И вот тогда в моей жизни появился он, мой внутренний сказочный дракон, который пообещал мне меня охранять и помогать мне выстоять в этом сложном и непонятном мне агрессивном мире, где нельзя жить не проявляя ответную агрессию.

Игорёк ко мне больше не цеплялся, он издали называл меня «психической», крутил пальцем у виска, но близко больше не подходил. И это было чудесно. Так я получила ещё одно подтверждение того, что обуздать чужую силу можно только силой. И совсем необязательно при этом заставлять себя дружить с теми, кто тебе неприятен.

В школе тоже дела пошли лучше, после того как я, с подачи моего дракона, учебником стукнула Ромку – главного задиру в нашем классе и агрессивно пообещала разодрать ему всё лицо, если он ещё раз ко мне подойдёт.

Ромка тоже обозвал меня «психической», но меня это не трогало. Жаловаться, кстати, он не стал. И даже попросил на следующей перемене списать решённое домашнее задание. Сначала я молча, по своему обыкновению, протянула тетрадь. Но тут вмешался дракон, и я тихо с угрозой прошептала: «Если не вернёшь к началу урока или порвёшь, пожалеешь». «Верну» – покладисто сказал он, но не вернул. А после звонка нагло заявил, что ничего у меня и не брал.

Я тоже не стала жаловаться учительнице, опять же с подачи моего дракона, сказала, что потеряла тетрадь, и попросилась к доске решить все примеры из домашнего задания. Римма Васильевна не стала вызывать меня к доске, лишь сказала, чтобы завтра ей принесла тетрадь, если найду.

После урока я подошла к Роме и сказала, что он лжец, и если сейчас же не отдаст тетрадь, я больше никогда не дам ему списать.

– На, подавись своей тетрадкой! – кинул он мне порядком измятую тетрадь.

Внутри вспыхнула обида, но дракон был рядом: «Бери, но скажи, что давиться не станешь, он скоро сам подавится».

– Я возьму, но подавлюсь не я, а ты и совсем скоро! – агрессивно выдохнула я, подобрала тетрадь и ушла в коридор. На следующей перемене Ромка в буфете подавился булкой и после того как откашлялся, весь красный прибежал ко мне выяснять отношения. Я понимала, что это случайность, но не воспользоваться ею не могла, особенно когда внутри сидит и поддерживает такой советчик как дракон. Поэтому столь же агрессивно пообещала ему, что если он и все остальные не оставят меня в покое, то плохо будет всем моим обидчикам. И он поверил, и испугался, и с тех пор в классе травить меня перестали.

Я всем давала списать, одалживала ручки, карандаши и тетради, но всегда требовала вернуть одолженное к указанному мною сроку. Со мной не дружили, но в дружбе я и не нуждалась. Мне вообще ни с кем из ребят общаться было неинтересно. Я жила в своём мире. Он был светлее, ярче, интереснее и добрее, чем тот, который меня окружал. Я любила читать, и книги заменили мне общение.

С дружбой у меня так и не сложилось. Если не считать дружбой пару случаев, когда с разницей в несколько лет в наш класс приходили новенькие, и класс сообща пытался их травить. Одну за то, что была высокой, а другую за то, что полненькая. И вот тогда я предлагала дружбу, садилась рядом, и огрызалась на всех, кто пытался задеть новенькую. Так как со мной не связывались, то травля заканчивалась, едва успев начаться. И вот тогда я сразу теряла интерес к моей «новой подруге», мне было не интересно с ней. Я, конечно, старалась делать вид, что дружу, ещё сидела рядом, но общение постепенно сходило на нет. И когда моя вчерашняя подруга находила более интересную ей компанию, я облегченно вздыхала. Мама была права, меня напрягало общение со сверстниками, и я в нём не нуждалась. Помочь могла, общаться на постоянной основе – нет.

Мою замкнутость и обособленность заставила меня преодолеть учительница географии Нелли Георгиевна.

Вот как сейчас помню, она вошла в класс вся такая красивая в английском костюме, с модной прической. Она сначала мне очень внешне понравилась, а потом я присмотрелась к ней и заметила то, что видела и у других. Но об этом потом как-нибудь расскажу, а на тот момент интерес мой к новой учительнице сразу угас.

А когда она начала едко высмеивать то одного ученика, то другого, он вообще превратился в желание немедленно дистанцироваться. Но как можно дистанцироваться от учителя особенно на уроке?

***

– Алина, о чём ты постоянно думаешь?

Я вздрогнула и очнулась.

– Тебе не интересно, что я рассказываю? Ты знаешь материал лучше? – продолжила учительница. – Ну так встань и расскажи его нам!

Если бы Нелли (почему-то за глаза все ребята звали нашу новую преподавательницу и по совместительству завуча по учебной работе исключительно по имени, и я была не исключением), так вот, если бы она знала, что для того, чтобы не слушать её на уроках, я учу параграф заранее и ещё дополнительную литературу читаю, она бы это, наверное, не сказала. Но она не знала. И решила меня, как и остальных, поунижать перед классом. Выступать перед аудиторией я не любила, но давать повод для насмешек тоже в мои планы не входило, и я встала и негромко начала рассказывать основные моменты параграфа. Ребята зашумели: «о, Алинка, оказывается, не только математику, но и географию знает. А она точно правильно рассказывает? А то мы запомним, а это неправильно будет» ну и наподобие шуточки пошли. Я сказала, что продолжать буду лишь в тишине и замолчала, надеясь, что Нелли посадит меня и продолжит урок. Но не тут-то было. Заставив всех замолчать, она предложила мне продолжить, и я рассказала ей не только про изучаемый материк, но и обо всех исследователях, которые его изучали, причём с подробным описанием трудностей с которыми им пришлось столкнуться. Рассказала, как открывали полезные ископаемые и какие перипетии скрывались за сухими цифрами, как пытались приписать себе чужие открытия и на какие подлоги шли. Прервал меня звонок. Нелли сказала, что урок закончен, а меня попросила задержаться.

Я подошла к её столу и потупилась, ожидая выговора, что пытаюсь её авторитет уронить. Однако прозвучавший вопрос сбил меня с толку.

– Алина, – спросила она, – зачем ты вообще в школу ходишь, если тебе всё, что происходит во время уроков, абсолютно неинтересно? Ты ведь лишь время теряешь.

– Мама хочет меня социализировать, – зачем-то честно ответила я, и с этого момента всё началось.

Нелли вцепилась в меня мёртвой хваткой и начала заставлять участвовать во всех конкурсах, олимпиадах, смотрах и прочее. При этом делала она меня ответственной за весь процесс подготовки. Отказать ей у меня не получалось, она умело давила на долг, честь, совесть, на то, что мне это будет необходимо по жизни и кто если не я сделает жизнь ярче, лучше, веселее, добрее и так далее. Я хочу жить в добром, светлом мире, значит сама должна его сделать таким. Она подавляла меня полностью, рядом с ней даже мой дракон чувствовал себя беспомощным и противоборствовать не пытался, отделываясь фразами: «тебе это не повредит».

А потом она отправила меня на конкурс чтецов, посвящённый Дню Победы. Я до сих пор с содроганием вспоминаю этот день, всё ещё внутренне негодуя, что она заставила меня через это испытание пройти, и одновременно благодарю её, что помогла мне через это испытание пройти и не сломаться. Тот день положил начало нашей короткой, можно даже сказать, дружбе, достаточно многому меня научившей.

Расскажу обо всём по порядку.

Итак, поехали мы с ней в какой-то дом культуры, где этот самый конкурс проводился. Читать я должна была стихотворение «Варварство» Мусы Джалиля про Бабий яр:

«Они с детьми погнали матерей,

И яму рыть заставили....» (и далее по тексту)

Читать эти строчки у меня получалось очень проникновенно, все учителя, а я читала им это стихотворение перед конкурсом в учительской, не могли сдержать слез, и единогласно решили что именно меня послать на этот конкурс надо.

Зашли мы на второй этаж. Огромный зал, а там комиссия, и почему-то меня первую на сцену сразу пригласили. Я поднялась, встала перед микрофоном, глубоко вздохнула, намереваясь эти самые стихи начать читать, и тут кто-то из комиссии: «Стойте, надо юпитеры включить! Подожди читать, девочка». И через минуту – бах, и со всех сторон мне в лицо направленные лучи света.

От неожиданности я не только вздрогнула, я вообще в прострацию впала.

Мне из зала, который я не вижу: «Пожалуйста, начинай!».

А у меня мозг девственно чист и там не только стихов нет, там вообще ничего нет… лишь ослепительно яркий свет и всё.

Я постояла так в прострации минуты две, которые показались мне вечностью, а потом развернулась и на подкашивающихся ногах ушла со сцены.

В голове билась лишь одна мысль, что это немыслимое позорище, причём публичное, и лично по моей вине, что пережить такой позор мне не по силам, и желательно выйти в окно прямо сейчас. Удерживала лишь мысль, что этаж второй и вряд ли я насмерть убьюсь, а желательно сразу насмерть. Поэтому я пошла по лестнице вверх. Вот тут-то меня и поймала Нелли.

– Алина, ты что? Почему ты ничего не стала читать? Куда ты идёшь?

Я посмотрела сквозь неё: всё равно я не смогу ей объяснить, что я «не не стала», а нечего мне читать было, что от бьющего в глаза света мозг мой почему-то отключился и отказался работать, и что раз это случилось, выключиться мне лучше всей, самой, целиком, раз и навсегда.

– Мне надо наверх.

– В туалет? Так он внизу, пошли, провожу тебя.

– Мне не надо в туалет, мне наверх надо.

– Зачем, Алина?

– Надо, – упрямо повторила я.

– Зачем? – она схватила меня за руку и, больно сжав, снова повторила: – Зачем?

Мне надоело ей сопротивляться, и я безразличным тоном выдохнула: – Там окно выше.

Она почему-то сразу догадалась зачем мне окно и тут же начала кричать:

– Ты что, с ума сошла? Как ты можешь?! Это ерунда всё! Ты слышишь меня? Ерунда! Плевать, что ты ничего не рассказала, в следующий раз расскажешь! Выбрось из головы все дурные мысли! Ну испугалась, забыла слова, ну и что? Я тоже когда-то всё забыла, и двойку однажды тоже на экзамене получила. Потом пересдала, и дальше продолжила учиться. Это ерунда! Ты меня услышала?

– Я Вас подвела, – едва слышно прошептала я, недоумевая, почему она вместо того, чтобы ругаться на меня, кричит о том, что мой фееричный провал это, можно сказать, пустяк.

– Да, подвела, – согласно кивнула она, – но это не та причина, чтобы искать «окно повыше»! Понятно тебе? Ты ведь сделала это не нарочно, я сейчас вижу, что не нарочно. Ты просто испугалась. У всех бывают срывы, к этому надо относиться, как к естественному этапу на пути совершенствования. Много народу, ты девочка впечатлительная, вот и испугалась немного. Мы позанимаемся с тобой, ты будешь чаще выступать и со временем перестанешь так бояться. Пойми, провал это повод понять в чём ты допустила ошибку и начать заново, с нуля, но с новыми знаниями о том, что вызвало этот провал, начать, чтобы в следующий раз победить. Всё! Успокойся! Пошли, тут буфет есть, я тебя чаем с булочкой угощу.

Она за руку отвела меня в буфет, усадила, купила нам чай и булочки и мы долго-долго там сидели. Потому что есть я практически не могла.

Когда я нервничаю у меня происходит спазм, и я не могу ни есть, ни пить. Накормить меня всегда была проблема. Если мне что-то не нравилось, я это никогда не ела. В детском саду с этим пытались бороться, вливая и впихивая мне еду насильно, но это лишь усугубляло ситуацию. Даже сейчас я осознанно не могу этому противостоять, этот спазм надо переждать, и он пройдёт сам по себе, когда я успокоюсь. Поэтому я крутила в руках чашку с чаем и прикасалась к ней губами, но не пила.

Нелли не торопила меня. Она выпила свою чашку чая и съела булочку, но когда я, поблагодарив, предложила ей уйти, отрицательно покачала головой: не уйдём пока не поешь.

– Я не могу сейчас есть, – тихо проговорила я.

– Понимаю. Сможешь, когда окончательно успокоишься, я тоже когда-то такой была, поэтому знаю. Сиди, думай о хорошем, расслабляйся. Пойдём, когда съешь хотя бы кусок булки, – она встала и принесла себе ещё чая. А потом начала рассказывать о том, как волновалась, когда первый раз с докладом выступала и как перепутала слова, а от этого разволновалась окончательно и забыла, что говорить дальше, и спасло её только то, что доклад был написан на бумажке, она начала читать, и всё вспомнила, и дальше уже снова без бумажки говорить стала.

– Вот и ты в следующий раз будешь держать в руке бумажку с текстом, на всякий случай, – резюмировала она свой рассказ.

– Это позорище, к конкурсу меня тогда не допустят, – усмехнулась я.

– А следующий и нескоро будет, а ты тем временем на слётах разных и собраниях повыступаешь, желательно на сцене и с юпитерами. И бояться публики, света и сцены точно перестанешь.

– Нелли Георгиевна, я не хочу нигде выступать.

– Мало ли чего ты не хочешь. Есть такое слово: надо! У тебя прекрасный потенциал, ты лишь боязливая очень. Но это решаемо. Практика и тренировки. Будешь учиться не бояться.

Я смотрела на неё и понимала, что выводы она эти сделала на собственном опыте, и от всей души хочет мне помочь. Принимать её помощь не особо хотелось, но не ответить на добрый искренний порыв я не могла. Поэтому кивнула, а потом начала мелкими глотками пить чай.

С этих пор я сделалась любимицей Нелли, и это было одновременно хорошо, но и очень сложно. С одной стороны она меня защищала. Когда у меня возник конфликт с преподавателем физкультуры, который хотел поставить мне тройку из-за того, что сдать некоторые нормативы я физически не могла, именно она позвонила и посоветовала моей маме взять справку от врача, что физические нагрузки мне противопоказаны.

А вот с другой стороны нагружала всяческими заданиями, вплоть до того, что некоторые уроки я вела за неё в чужих классах, а она сидела на задней парте и слушала, в конце урока лишь добавляя что-то, а порой и этого не делала. Это был, конечно, бесценный опыт, особенно учитывая, что при ней никто не мог ни шуметь в классе, ни прерывать меня, но давалось мне это очень тяжело.

На все олимпиады я тоже ездила в обязательном порядке. Даже по истории, которую тихо ненавидела из-за обилия дат, ровном счетом ничего не значащих. Вот какая разница какого именно числа подписали брестский мир? Главное ведь, что его подписали, и как это событие встроено в линейку всего происходящего. Я вижу эту линейку, могу сказать что было раньше, что позже, а вот с датами у меня беда. Помогает лишь зубрежка. Но зубрить я ненавижу. И потом это забивает мою так сказать «операционную память», а мне она нужна для другого. Перед уроком или тестом, ещё могу эту информацию недолго подержать, а дальше она сразу в «долговременную память» уходит, причём с пометкой «ненужная», поэтому в самые дальние слои, и добраться потом до неё очень сложно, порой вовсе нереально. А ведь на олимпиадах требуют материал по всей истории, а не то, что мы в этом году проходим. Поэтому «пять» по истории я иметь ещё могу, а олимпиадные задания, мне не по силам. Объясняла я это Нелли многократно, но она упрямо включала меня в список участников, мотивируя тем, что это опыт и стремиться победить всё равно надо.

Ближе к выпускному классу я уже настолько привыкла участвовать всегда, везде и во всём, что даже не сопротивлялась и достаточно уверенно приближалась к тому, что в своё время казалось моим родителям недостижимым для меня, к золотой медали.

Всё испортила моё желание отплатить Нелли за всё хорошее, что она сделала для меня, тоже чем-то хорошим. И я знала, чем я могу отплатить, причём мой подарок по значимости тоже мог стать для неё равноценным. Она научила меня не бояться публики и преодолевать себя, а я могла ей помочь избавиться от того, что бесконтрольно утаскивало её энергетику, ослабляло её здоровье и явно мешало.

Ещё в самую первую встречу я заметила у неё на шее и затылке энергетическое уплотнение в виде медузы с щупальцами, сейчас я уже знаю, что многие называют этот паразитирующий комок лярвой, а тогда я его называла чужим-прилипалой. Потому что не свой он для организма, прилип и паразитирует.

Я ещё не рассказывала о том, что если посмотреть на человека определённым образом, то можно видеть его энергетическое поле. Сейчас расскажу.

Научилась я видеть это уже давно, даже не помню, когда научилась, может с самого начала видела. Но предпочитала никому об этом не говорить. Почему? А потому что ещё в детстве, когда я говорила маме, что не надо с кем-то разговаривать, поскольку я вижу, что человек злой, она сурово мне говорила, что делить людей на изначально добрых и злых глупо, надо смотреть по поступкам, а раз я его поступки не знаю, то и судить не могу. Через некоторое время я как-то снова подвела её к этому разговору, когда она сама призналась, что человек на проверку злым оказался, спросила видит ли она чем отличается его ореол, от ореола, например, бабушки Веры, и замечает ли она, что он разный. Тут мама совсем разозлилась и накричала на меня, что никаких ореолов у людей нет, что я выдумщица, и мои фантазии её уже достали. А если я действительно что-то такое вижу, то мне надо в больницу, там меня быстро вылечат. В больницу я не хотела, поэтому согласилась, что всё придумала, и этот вопрос больше ни с кем не обсуждала.

Однако наблюдать я не перестала и делать выводы тоже.

Чем старше я становилась, тем больше информации я накапливала, так я заметила, что у многих людей ореолы или ауры были не только рваные, блеклые и «грязные», на них порой паразитировали отдельные вот такие прилипалы, как была у моей учительницы. На какой именно эмоции она паразитировала я легко могла определить по тому как возбуждалась сущность при проявлении этой самой эмоции. Так вот, у Нелли она возбуждалась, когда она начинала высмеивать и унижать учеников.

Да, они сами давали повод, да, именно эта её чёрта помогала ей справляться с самыми отъявленными хулиганами, и мне, если честно, не очень-то было их жалко, поскольку небезосновательно Нелли Георгиевна это делала. Но вид этой сущности или энергетической субстанции, как хотите так и называйте, радостно дёргающейся и наливающейся энергетикой меня удручал. Я предпочитала в такие моменты на Нелли вообще не смотреть. Или смотреть так, чтобы энергетику не видеть.

Так вот, я решила выбрать момент и честно рассказать об этой сущности учительнице и предложить свою помощь. Я хотела попробовать стащить эту сущность, но для этого мне нужно было её разрешение и её содействие. Мой дракон был против, но я не послушала его, я верила, что Нелли не сможет не почувствовать, что я желаю ей добра всей душой.

Не хочу вспоминать наш с ней разговор в подробностях, слишком больно, примерно так же было больно, как когда мне не верила мама, а если коротко, то Нелли Георгиевна тоже мне не поверила, и в добавок обвинила, что я за всё её доброе отношение ко мне такое на неё наговорить вздумала. Я лепетала что-то о том, что я разговариваю с ней наедине, причём тут наговор или оговор, я лишь ей это рассказываю, но она оборвала меня, что оговор может быть и не публичным, и для неё это как предательство, что я так решила за её добро с ней расплатиться. Закончила она разговор фразой, что я либо больная на всю голову, либо бессовестная интриганка, и в любом случае она приложит все силы, чтобы золотой медали у меня не было.

Этот разговор здорово меня подкосил, я даже заболела, и несколько месяцев в школу не ходила. Если честно, я вообще в неё после этого идти не хотела, и никакая золотая медаль мне была не нужна.

Вот тогда, во время болезни, я дала себе слово, что больше никому я не буду говорить о том, что вижу, а уж предлагать помощь тем более. Дракон был доволен.

В школу я вернулась, с Нелли постаралась больше не пересекаться, это было не особенно сложно, поскольку и она явно желанием не горела меня видеть, и уроков географии в выпускном классе не было, и экзамена тоже. В коридоре лишь пару раз её увидела и поздоровалась, сердце при этом, если честно, где-то в горле прям скакало, то ли от страха, то ли от перевозбуждения. Она в ответ даже не кивнула. Сущность была при ней, причём разжирела и немного сползла вниз, блокируя питание некоторых органов, но это было больше не моим делом.

Школу я закончила с отличным аттестатом, но без золотой медали. Почему мне её не дали выяснять я не стала, родителям, чтобы не волновались, сказала, что видимо где-то в журналах за предыдущие года четвёрка всплыла, вот и не дали.

В институте я научилась, преодолевая себя, участвовать и в студенческой жизни, и в научной. Уроки Нелли Георгиевны не прошли даром, за что я ей очень благодарна. И ещё опять же, благодаря ей, научилась делать вид, что не вижу для меня очевидное, делая выводы лишь для себя.

Окончила я институт с красным дипломом, устроилась на работу, потом ещё пару курсов повышения квалификации закончила, и пожалуйста, в итоге у меня и должность неплохая появилась, и коллектив хороший подобрался (с моими способностями грех плохих сотрудников на работу принимать), и машина есть, и квартира, и даже кот имеется.