Читать книгу Несостоявшиеся - Марина Пишущий - Страница 1

Посвящается женщине в троллейбусе.

Вы правы, этот идиот будет очень скучать,

когда сведет вас в могилу.

Григорий Федорович был совой и совершенно по этому поводу не переживал. Он не считал сие недостатком, как бы ни внушали обратное устаревшие пословицы, нервные зожники и плутоватые тренеры личностного роста. Он почитал сон за высшее благо и завидовал тем животным, чей метаболизм позволял проспать не то что до обеда, а до самой весны. Из него получился бы замечательный медведь. В свой единственный выходной он самозабвенно это доказывал. И если бы эволюция экспериментировала с отдельными особями столь чудным образом, он бы с радостью попал в их число.

Но практиковать спячку до обеда тоже было прекрасно. Хоть бы и раз в неделю, по воскресеньям. Вот уже бесконечное количество воскресений Григорий Федорович вспоминал, как это было прекрасно. Пока нежный голос мучительно вибрировал в глубине его ушной раковины:

– Гришааа…Гришенькаааа.

Если бы он только знал, что лишится возможности спать в законный выходной даже до одиннадцати, он бы серьезно подумал, жениться ли ему вообще.

– Ммм… – Григорий Федорович превращался в корову.

– Гриш, вставай, мы опять всё проспали! – требовал голос.

Григорий Федорович знал, что жена врет. Во-первых, никакого «всё» они не планировали, потому что во-вторых, он бы в принципе не подписался ни на что из того, что можно было бы проспать.

Жена его без сомнения была ошибкой природы. Неоконченной мутацией соловья в дятла. Он не знал точно, во сколько она просыпается. В его совиных реалиях – где-то на рассвете. Какое-то время соловей находила, чем себя занять. Ну или просто «имела совесть» – к чему озверевший спросонья Гришенька часто ее призывал. Но к десяти, по ее расчетам, совесть должна была проклюнуться уже у него. И она всеми силами принималась будить их обоих. Сладко пела, шептала, чирикала – уговаривала, одним словом. Со временем у него выработалась способность дремать и под эти трели. Она поглаживала его по спине, терлась щекой о щетину, что-то там такое приятное делала с волосами. Григорий Фёдорович приспособился к агрессивной среде и не реагировал. Ему только снилось, что он космонавт, и в его скафандр залетела муха.

Но через час, когда он продолжал мычать, то и дело срываясь в храп, она обращалась дятлом. Начинала долбить так, что будь на месте Григория Фёдоровича дерево, оно бы вырвало себя за крону и засеменило корнями куда подальше.

– Гриша, – сердилась она – а ну встал! Уже двенадцать.

– Ты врешь, – хрипел Григорий Федорович.

– Ну чуть-чуть поменьше, – шла жена на попятную, – но все равно, пора!

Григорий Федорович смотрел одним глазом в смартфон и чертыхался.

– Куда пора? – недоумевал он по инерции, давно зная, что ответа на этот вопрос у жены нет и никогда не будет. – Сегодня! Выходной!

Его приглушенные одеялом слова и правда напоминали уханье.

– Вот именно! – горячо соглашался дятел – Выходной! А ты спишь!

Самым горьким в происходящем было то, что звали дятла София Алексеевна. Соня. Такая издевка мироздания злила его до глубины души и лишний раз доказывала, что всё вокруг – порождение хаоса, не обогащенного смыслом и не подчиняющегося логике.

Во всем кроме постели в исходном, желанном и недоступном более для него значении София Алексеевна была хороша. Случались недостатки, но не критические. Правда, утренние прелюдии когда-то давно тоже казались ему милыми. На первом, особо страстном отрезке их отношений. Только через полтора года Григорий Фёдорович вдруг очнулся. Его осенило, что любовь к этой безумной женщине не имеет временных рамок и пространственных ограничений. А вот любовь ко сну существует в жесткой зависимости от трудового кодекса, обстоятельств и особенностей его организма. Другими словами, для первой была вечность, пока для второй – жалкие три часа воскресенья.

Жене такие открытия не понравились. Тогда он решил отстаивать границы своего тихого заповедника. Объяснял про давление, сердце и метеозависимость. Он показывал ей документальные фильмы, присылал ссылки на исследования. Он кричал. Она слушала, кивала и расстраивалась. Григорий Фёдорович с грустью осознал: в ее голове просто не существовало возможности спать до двух часов дня. То, что для него было одной из форм наслаждения для нее являлось довольно удручающей необходимостью. И бросил ей что-то доказывать. «Это как с котом, – утешал себя он, – шерстяной кот тыкается носом в ладонь и получает удар током. Обижено отстраняется, думая, что человек не расположен к ласке. Кот ведь не понимает, что это физика. Не станешь же ты объяснять коту про физику. Так и этой дурехе нет смысла объяснять» – Григорий Фёдорович тяжко вздыхал.

В дело пошли торги. Он отправлял ее в душ первой, в магазин за любыми лакомствами и в интернет – искать планы на вечер. Он обещал ей золотые горы, по одной за каждую лишнюю минутку под одеялом. Но жене не нужны были золотые горы. По крайней мере, не в утро воскресенья. Ей нужны были как раз минуты. Драгоценные минуты его единственного выходного.

– Гриш. Ну чего, а? Ну почему каждый раз одно и то же?

– Потому что ты каждый раз не даешь мне спать! – Выл он.

– Выспишься на том свете! – прогнозировала жена, – знаешь такую поговорку?

Пришлось изобретать уловки. В каком-то глупом сериале он подсмотрел, как четыре расфуфыренные девицы встречаются за завтраком в красивых ресторанах, чтоб пожаловаться друг другу на мужиков. Он сразу оценил потенциал такого стартапа, умело пролоббировал среди ее подруг и поделился с женой готовностью инвестировать в него тринадцатую зарплату. Девочки сериал знали и возбужденно заохали, распределяя героинь между собой. Григорий Фёдорович возликовал. Целых полгода он наслаждался покоем, пока Соня наряжалась в новые платья и отправлялась в центр притворяться сексуальной модницей с Манхеттена. Но стабильность и женщины – вещи несовместимые. Они постоянно утверждают обратное, но на самом деле заблуждаются. Единственное, в чем они хотят постоянства – это в непредсказуемости.

Последний завтрак закончился грандиозным разбором полетов и депрессией Сони. Выбраться из нее ей помогла странная уверенность, что Григорий Федорович тоже не против с утра пораньше, да под кокосовый раф потрындеть за жизнь в красивой обстановке. Он был против. О, он был очень против! Надо было срочно разгребать последствия некогда гениальной идеи.

Тогда он завел ей собачку. Какую-то хлипкую, вечно-дрожащую малявку. Только затем, чтоб вынудить Соню гулять по утрам с ней, а не с ним. Но вопреки всем природным законам собака оказалась совой. Григорий Фёдорович вообще не знал, что такое бывает! Сучка не кобенясь приняла его сторону и не понимала, отчего же такая преданность хозяина только расстраивает. Каждое утро Клюква заваливалась на свою лежанку и притворялась не просто спящей, а на всякий случай, мертвой. В итоге Соня бережно поглаживала Клюкву по загривку и бурей возвращалась к Григорию Федоровичу.

– Гришенька! Ну проснись! Ну давай! Я соскучилась. Завтра понедельник и мы снова будем видеться только час перед сном.

Григорий Федорович импровизировал:

– А как же во сне? – промямлил он – Ты мне каждую ночь снишься, львёночек!

Соня огорошено притихла.

– Ой, заливает тут! – очень довольно пробурчала она.

Растроганная, легла рядом. Обняла его со спины и лежала так целых двадцать минут. Он уже, конечно, не спал. Улыбался, чувствуя, как непросто ей дается подобная жертва. Ее напряженное дыхание щекотало его шею. Вот она начала нетерпеливо шевелить большим пальцем левой ноги. Он еле сдерживал смех, гадая, на сколько ее хватит.

Наконец, Соня не выдержала, убрала руку с его плеча и потянула за ухо.

– Так всё. Достал. Ты встаешь или нет?

Григорий Федорович засмеялся, повернулся и сгреб ее в объятия.

Последней уловкой стала смена работы. Теперь оба выходных – в среду и четверг – не совпадали с ее стандартной пятидневкой. Внутренняя сова торжествовала. Но по воскресеньям у жены, провожающей его шутливым пинком и пластиковым контейнером с остатками ужина, были такие грустные глаза, что свои он виновато прятал. Да и работа была паршивая. «Ничего, – оправдывался он перед собой, – зато тут денег больше, поедем отдыхать куда скажет! Пусть немного только подождет»

Соловей ждать не стала и сделала ход конем. Она забеременела. Ушла в декретный отпуск и следующие три года никто из них не спал, ни по выходным, ни вообще. После такого Григорий Фёдорович уже испугался экспериментировать. Покорившись судьбе, снова сменил работу. С понедельника по пятницу мечтал стать медведем, а по воскресеньям оборонялся от дятла и жаворонка, в которого все явственнее превращалась дочь.

Впрочем, раз в год Григорий Федорович добровольно делал исключение. Восьмого января. Вся страна отключала будильники, задергивала шторы, заворачивалась поплотнее в одеяла, чтоб выспаться на весь рабочий год вперед. А он вставал в семь утра, чертыхался, не попадая в ботинки, и тащился в сумрак.

Восьмого января у Сони был день рождения.

Год от года, сквозь разную, но стабильно непогоду он ковылял по пустынной улице и ему всерьез казалось, что все эти десятидневные праздники были введены для того только, чтоб напакостить ему.

В цветочном он покупал ее любимые ромашки. Он очень гордился, что знает место, где можно раздобыть ромашки в середине зимы. Затем плелся в булочную, набирал пирожков и кофе. Возвращался с трофеями в дом, в тепло. Квартира была наполнена тишиной. Он проходил в спальню, садился на край кровати. Жена спала. Григорий Фёдорович повторял этот ритуал год за годом. Несколько минут сидел на краю кровати и слушал божественно приятный оркестр. Тишина, ее мерное дыхание, шум воды в батарее. Тенор собачьего храпа в первые шесть лет. С вечера не выключенный плеер дочери сквозь стену – в следующие восемнадцать. Автоматический увлажнитель воздуха в последние четыре. Неизменным был и его соблазн лечь рядом и проспать еще хотя бы минут десять. Но он представлял ее счастливое лицо и брал себя в руки. Ладно. Раз в год можно и устроить праздник.

– Просыпайся. Соня, – он бережно касался ее плеча.

И это был единственный день в году, когда в хаосе из слов, событий и смыслов не было никакого подвоха.

***

Георгий Фёдорович закрыл глаза. Завтра как раз восьмое января. Уже очень давно он просыпался в этот день без будильника. Цветочный сменил много названий, но все еще работал. Булочная закрылась, но это к лучшему. Врач запретил есть сладкое. Так что завтра он пойдет только за хризантемами. Оказывается, цветы, которые он тридцать два года принимал за зимнюю разновидность ромашек не имели к ним никакого отношения. Это выяснилось шесть лет назад, когда Соне принесли их разом, не сговариваясь, чуть ли не все знакомые.

За три дня до этого было воскресенье. Григорий Федорович проснулся. Перед ним на стене луч света повторял силуэт оконной рамы. Такое случалось в полдень, который с положения «лежа» он обычно уже не наблюдал. Григорий Фёдорович медленно развернулся на другой бок. Соня была рядом. Она, конечно, не спала. Не могла она спать до полудня.