Читать книгу Что за жизнь у нас такая? - Марина Рузант - Страница 1

Что за жизнь у нас такая?

В связи с последними пониманиями возраста, трудно определенно судить какая женщина относится к какой возрастной категории. Если рассуждать логически, то женщина, вышедшая на пенсию в положенные, по современным параметрам, для нее шестьдесят три года еще бодра и весела, просто, как утверждают власть держащие, наступил новый период – время жизни в свое удовольствие, правда, где взять денег на это удовольствие они скромно замалчивают. Эдакая молодая пенсионерка, искрящаяся здоровьем, не обремененная обязательствами, с охапкой долголетних планов.

В семьдесят лет тоже ничего особенного не происходит. Опять же, энергичная женщина, уже с небольшой поправкой на возраст, бодрым шагом идет к своим целям, которые сказочным образом, раз за разом, исполняются, что поддерживает и вдохновляет пенсионерку «среднего возраста». Она социально востребована, потому как посещает различные секции и кружки по программе «Активное долголетие». Откуда взяться напастям и болезням, когда в рационе питания овощи и фрукты, все вокруг доброжелательны и медицинские услуги бесплатны? Да пусть дорожают лекарства, зачем они им?

И вот они, восемьдесят лет, – возраст пожилых, но еще не старых женщин, умудренных житейским опытом, почитаемых и уважаемых нашими соотечественниками и в целом – гуманным государственным устройством. Как утверждает песня: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Вот к этому почтенному возрасту и подошла наша скромная героиня – Любовь Владимировна. Сегодня ей то ли к радости, то ли к печали исполнилось восемьдесят лет. К радости – она таки разменяла девятый десяток и теперь ей предстоит «мягкое, красивое» старение, с пожинанием плодов долгой трудовой деятельности на благо благодарного общества. Многие из ее прежних знакомых сошли с дистанции по пути к старости, а она дошла не смотря на смерть мужа, заметно пошатнувшееся здоровье на почве неврозов, депрессий и постоянно скачущего давления. Пусть по утрам не слушаются ноги и трудно встать с кровати, пусть ломит спину, а в голове одновременно урчат двигатели всех машин, припаркованных во дворе дома – все это лишь побочные эффекты старости и жизнь продолжается!

Любовь Владимировна не мучила себя страхами перед смертью, не страдала от навязчивой мысли, что завтра может не проснуться. С годами все чаще и чаще вспоминались прожитые годы: встреча с самым близким и дорогим человеком, замужество, рождение детей, родные, знакомые, работа и должности. Теперь она уже не помнила тех искренних, светлых, всепоглощающих чувств любви, захлестнувших и потянувших за собой, которые испытала при виде молоденького, высокого, очень симпатичного блондинистого солдатика с серо-голубыми глазами.

Солдатика, как выяснилось позже, звали Павлом и явился он к ним в общежитие Педагогического института с дружком в гости к двум девчонкам из соседней комнаты. Клубок воспоминаний о бесшабашной молодости, разматываясь, покатился, и словно, следуя по ниточке когда-то произошедших событий, перед глазами возникли подружки-соседки Таня и Маня. Вернее, Маня на самом деле звалась Машей, но общежитское сообщество окрестило ее в Маню, и получилось веселое сочетание – Таня-Маня. Две подружки-хохотушки не расставались и завидев одну, можно было со сто процентной уверенностью где-то рядом обнаружить другую. В Педагогический поступили на отделение подготовки учителей младшего школьного образования, проще говоря, постигали науку обучения детей в начальных классах школы. Таня с Маней учились в одном классе, в одной школе, в одном районном центре, и дружили много лет.

Девчонки на удивление открытые, бесхитростные, что встречается исключительно в российской глубинке, не только запросто знакомились, но так же запросто приглашали в гости на хлеб-соль и, порой казалось, что у них в друзьях-приятелях состоит если уж не половина города Калинина, то четверть – это точно. Не смотря на такую всестороннюю общительность, ни у кого из постояльцев общего дома и мысли не возникало о грязных взаимоотношениях на их счет. В их малюсенькой комнатке, больше похожей на узкую кладовку с одностворчатым окошком в торце и необыкновенно широким подоконником, служившим одновременно тумбочкой, обеденным столом, книжной полкой и холодильником, частенько останавливались земляки и землячки, приехавшие в областной центр по своим, чрезвычайно важным, неотложным делам.

Для внезапных гостей останавливаться в гостинице не доставало денежных средств, колготиться на единственном, тесном вокзале, построенном еще при Царе Горохе неудобно, хлопотно и, чего уж греха таить, не безопасно. Вот и тянулся народ: знакомые, родственники, знакомые знакомых, к Тане-Мане нескончаемым потоком. Однако может сложиться ложное понимание о том, что общежитие Педагогического института представляло собой сплошной всем доступный проходной двор. Такое впечатление в корне не отражало существовавшей действительности.

В плане посещения общежития все до чрезвычайности строго, чинно, благородно. Дисциплина всегда и во всем. Как это принято повсеместно, за порядком на вверенной территории общего студенческого дома, следил непримиримый, требовательный комендант женского пола, в неизменно строгом классического кроя костюме, с визгливым голосом и всегда в возмущенном тоне. Недремлющие дежурные на вахте у входа в здание, терпеливо учитывали в книге посещений входящих и аккуратно отмечали выходящих. Все, кто в сухом остатке прибывали в стенах общежития на двадцать один тридцать, препровождались с вещами на выход в принудительном порядке.

Возникает резонный вопрос: каким же образом волна облав проносилась над головами Тани-Мани, ни в коей мере не вредя ни им самим, ни их гостям? Дело в том, что в общежитии много лет работали две пожилые вахтерши. Они заступали на сутки и через сутки менялись. Работа не пыльная, в тепле и сытости. Днем они еще расхаживали по коридорам пятиэтажного здания, делая замечания дежурным по этажам, призывая к порядку и ответственности, а вечером, после обхода по комнатам, за которыми значились припозднившиеся гости, ровно в двадцать два ноль-ноль, закрывали входную дверь на два замка до шести часов утра. Блаженно пошвыркав чайку перед телевизором, вахтерши укладывались на боковую, и тебе, – «спокойной ночи старики».

Как-то одна из несгибаемых пенсионерок приболела, визгливой комендантше пришлось срочно организовывать подмену из добровольцев-студенток, в числе коих, вроде как случайно, оказались хохотушки. Получив доступ к ключам всех комнат и служебных помещений общежития, лихие девчата быстренько сообразили в нужную сторону – сделали дубликаты ключей от запасного, пожарного входа. Чтобы через запасной выход попасть на улицу, нужно было открыть дверь ведущую с лестницы первого этажа в подвал, затем пройти по подвалу в другой конец здания и, открыв еще одну, внешнюю дверь, выйти на волю.

Да, система запасного выхода оказалась довольно мудреной, зато совершенно безопасной, так как дверь из подвала на улицу выходила в проходной двор соседнего продовольственного магазина. Так, что отследить кто и зачем мается во всем доступном дворе, просто не мыслимо. Незаметно прошмыгнуть в комнату девчонок в обход вахтерши, тоже не составляло особенного труда. Их коморка, служившая в прежнее время хранилищем всякого хлама, из-за нехватки жилья была очищена и обжита. Хлам вынесли, помещение по мере возможностей подлатали и поселили туда двух непритязательных первокурсниц.

Самое неприятное заключалось не в размерах и скудном ремонте комнаты, а в ее расположении в коридорных глубинах второго этажа общежития. В конце коридора на каждом этаже здания располагались так называемые места общего пользования и дверь на лестницу запасного выхода являлась как бы границей между жилой частью и, так скажем, технической. На границе двух зон с одной стороны коридора – дверь на лестницу ведущую к пожарному выходу, а с другой – дверь в коморку девчонок. Дальше по направлению к торцу: со стороны коморки – туалеты мужской и женский; со стороны лестницы, напротив туалетов – умывальник и душ.

Сквозануть с лестницы в комнатушку – дело нехитрое. Юркнув в наружную открытую дверь, понятно, по предварительному сговору с хозяйками дубликата, скоренько пробежав через весь вполне себе сухой и прибранный подвал здания, подняться по обычно пустой лестнице на второй этаж – вот тебе место ночлега и отдыха. Порой на халявную государственную жилплощадь набивалось до пяти человек: спали по двое на кроватях и один в проходе, на полу. Ступить было некуда и дышать нечем, зато все счастливы и довольны. Надо отметить справедливости ради: приезжие вели себя крайне почтительно, не шумели и по коридорам общаги не слонялись. Сидели в четырех стенах тихо и скромно, в места общего пользования выдвигались под обязательным, строгим присмотром хозяек.

Конечно, о невинных шалостях хохотушек знало все молодое население общего дома, но держало эту тайну без оглашения, а иногда пользовалось тем самым дубликатом, который неизменно хранился у подруг. Случались инциденты, когда в какой-нибудь из комнат заставали неизвестно откуда взявшегося посетителя, который непонятно каким образом проник в здание, не отметившись на вахте. Врали все что угодно: в ход шел подъем по пожарной лестнице на внешней стороне стены, незаметное проникновение через открытое окно на первом этаже или через буфет. Проболтаться о запасном ходе – обрести несметное количество врагов в лице студентов Педагогического института, их родных, друзей и возлюбленных. Кто на такое решится? Поэтому стояли «насмерть», не прогибались под «пытками».

Будущий муж Любови Владимировны со своим товарищем попали к добрым и гостеприимным Тане-Мане. Как и где познакомился товарищ с двумя веселыми подружками, вообщем-то, для этого повествования не имеет значения, главное здесь, – где и как встретились Любаша и Павел. Произошло это чрезвычайно важное событие совершенно обыденно: на кухне общежития, когда Павел добросовестно смотрел за пыхтящей на плите кастрюлькой картошки и упорно не закипающим зеленым эмалированным чайником. Пока хозяйки вместе с дружком собирали на стол в коморке, он со всей ответственностью исполнял приказ об охране кастрюли и чайника. Нет, их не сопрут насовсем, больше того, их могут не тронуть вовсе, только вот содержимое наверняка бесследно растворится в просторах вселенной. Запросто улетучатся и вареная картошка, и даже обычный кипяток. Поди потом, найди шустряков! Если хочешь съесть за свои деньги купленные продукты и собственными руками приготовленное незамысловатое блюдо, то охраняй готовку. А когда приготовишь, тогда вприпрыжку тащи в свои хоромы, желающих снять пробу всегда найдется сколько угодно.

Люба пришла на кухню со своим супчиком уже под занавес, когда Павел сливал воду из кастрюли с готовой картошкой. Одного взгляда серо-голубых глаз было достаточно, чтобы девушка на всю жизнь утонула в этой бездонной глубине. Познакомились запросто, без ужимок, надувания щек и дешевого флирта. «Я Павел», «Я Люба», «Очень приятно . . .». В следующее увольнение Павел уже шел прямым направлением к Любе.

Женитьбу откладывать не стали, расписались еще во время службы в армии. К демобилизации Павел имел полный арсенал: дембельский альбом, свидетельство о браке и беременную жену-студентку. Молодого человека призвали в армию после окончания механического техникума из небольшого уральского городка, куда он и наведался после окончания срочной службы. В планы молодых супругов не входило обосновываться на постоянное место жительства в родном городишке мужа. Другое дело: съездить, навестить родственников, отчитаться за женитьбу без родительского благословения, познакомить с женой. Обернуться за пару недель и назад – в Калинин. Время, можно сказать, поджимало: Любаше нужно доучиваться, самому на работу выходить в качестве помощника мастера в цех завода по производству и ремонту сельскохозяйственной техники. Да и бабулька, у которой договорились снимать угол, долго ждать не будет.

Честно говоря, Люба ехать на малую родину мужа отчаянно боялась. Как-то не принято было в те времена тайно жениться, позорно, что ли для глубинки. Впрочем, своих родителей она тоже не спрашивала, поставила в известность предъявленным документом о регистрации брака, оформленным по всем правилам и законам социалистической действительности, где говорилось о ее новом статусе – мужней жены. Одно дело, обойти вниманием церемонию бракосочетания, намеренно отказавшись от крупных, никому не нужных затрат, среди близких, понятных тебе родственников. Совсем другое дело, продиктовать собственную волю незнакомым людям.

Родители молодой женщины люди обычные, рабочие, без претензий и сбережений. Им все же пришлось из долга перед родственниками устроить праздник в близком кругу, правда с новым платьем, туфлями, сытно пьяным застольем и обязательными в данном случае криками «Горько!». Павел своей обстоятельностью, житейской, хозяйственной мудростью пришелся ко двору. Очень понравился матери, но особенно, отцу жены. Непривычно много общего открылось между тестем и зятем. От Калинина до поселка, где проживали тесть с тещей и старшая, незамужняя сестра Любы, километров семьдесят по бездорожью. Навещать родственников доводилось редко, в основном по праздникам, зато принимали молодых всегда радостно и от души.

Несмотря на вялые сопротивления Любаши, ехать на Урал все же пришлось. Кроме отца и матери у Павла был старший брат и две младшие сестрички. Вопреки страхам молодой женщины, встретили новоиспеченную семью доброжелательно. Когда зашла речь о планах, так сказать, на обозримое будущее, Павел и открой соображения на сей счет. Отец молча задумался, помрачнел, а мать, женщина открытая, эмоциональная, скрывать досады не стала:

– Что же ты, сынок, такую несправедливость делаешь? Мы тебя вырастили, образование дали, на помощь твою надеялись. Вон, девчонок надо поднимать, замуж выдавать, старшего брата женить, а ты по-своему распорядился . . . В хозяйстве мужские руки нужны . . . Ты, значит, в чужих краях счастье надумал искать . .

Люба от материнского укора запылала краснее мака, глаза в пол потупила. Павел, видимо, готовый к такому повороту, спокойно, уверенно ответил:

– Ты права, мама, во всем. И мне, наверно, было бы обидно, если мой сын поступил также как я сейчас, но раз так вышло, поздно оглобли назад вертать. Я слово людям дал и буду его держать. Вас без помощи и заботы не оставлю, буду деньгами помогать и каждый год приезжать. Прости меня, мама.

Мать, гордо неся голову, вышла из комнаты. Больше за две недели к разговору на эту больную тему не возвращались. И только когда молодые уезжали, мать горько заплакала целуя беременную невестку:

– Как родишь, напишите. Если что не сложится, возвращайтесь к нам, всем места хватит и угол освободим, и ребятенка досмотрим . . .

Словно этими слезами женщина омыла души близких людей от тяжести и неловкости. Вернулись Павел с Любашей в Калинин с легким сердцем и чувством исполненного долга. Первой в семье родилась дочка Полина, а через пять лет – сын Юрка.

На пенсию Павел ушел в должности старшего мастера участка не потому, что карьера не двигалась. Наоборот, двигалась, да еще как резво: предлагали разные руководящие должности, да он сам отказывался. Вызывали в администрацию, партком, профком, местком, но никак не соглашался старший мастер на повышение. Из года в год, от заседания к заседанию твердил одно: « Я на своем месте. Знаю, умею, выполняю работу хорошо. Другой мне не надо. Спасибо за доверие!»

Любовь Владимировна в заводские дела мужа не вмешивалась. Квартиру трехкомнатную завод дал, земельный участок бесплатно выделил под дачку, Жигуленком не обидел, зарплату хорошую платил и грамотами с премиями не обходил. Что еще нужно простому, порядочному гражданину?

Сама Любовь Владимировна более сорока лет преподавала в обычной средней школе русский язык и литературу. Сколько мальчишек и девчонок выпустила в большую, взрослую жизнь и не перечесть. И все они прошли через ее душу и сердце. Были послушные, трудолюбивые, жадные до знаний дети, которых не надо подгонять, требовать, наказывать. Они сами, по собственной инициативе изучали дополнительную литературу, копались в биографиях поэтов, писателей, литературных критиков и писали такие замечательные, глубокие по содержания сочинения, что невольно приходилось сравнивать их с профессиональными работами маститых авторов, коим не уступали.

Однако встречались и такие, которым и русский, и литература ни к чему. От них рыдали учителя, отрекались родители, клеймила детская комната милиции. Ни от одного, из так называемых, «бросовых» ребят классная руководительница не отгородилась. Тянула из подворотни как могла: вызывала родителей в школу, ходила сама по домам, постоянно общалась с родителями и участковыми, по возможности контролировала каждый их шаг, будто это ее родные дети. Сердобольная учительница за время своей трудовой деятельности в школе развенчала в собственном понимании установку, что неблагополучные, трудные дети воспитываются в неполных, асоциальных семьях, где один, а то и оба родителя, злоупотребляют алкоголем. Встречались на ее пути и неуправляемые, откровенно хамовитые, с явными бандитскими наклонностями, дети из очень даже благополучных семей, где хороший материальный достаток и родители облечены властью. Каждый случай индивидуален и причины проступков подростков тоже индивидуальны, поэтому прежде чем выносить приговор или давать характеристику необходимо разобраться в ситуации, а не рубить с плеча.

Школа, если к ней относиться со всей ответственностью и душой, отнимает львиную долю времени из жизни педагога. Павел всегда понимал это, и умело считался с непростой профессией жены. Домашних дел не чурался, не расценивал помощь по дому чем-то недостойным: нужно в магазин сходить – пожалуйста; пыль вытереть или пропылесосить – будьте любезны; у плиты над готовкой поколдовать – да без проблем. Вот такой он был – ее Паша. И детей достойных вырастили, и свою жизнь по чести, по совести прожили.

Только ушел Паша из жизни, ушел последним вздохом, единственным стоном, – сполз по косяку на пол в прихожке и скорой не дождался, вскрытие показало обширный инфаркт. Жаловался на сердце, даже у врача наблюдался, да все как-то наскоками. Прижмет износившееся сердечко, – поплетется нехотя на прием к врачу. Чтобы скорую вызвать или там врача на дом пригласить, ни в какую, у докторов и без него работы хватает: вон сколько стариков в поликлинике под дверями кабинетов мается. Жил скромно и ушел бесшумно, словно заботясь о переживаниях и беспокойствах родных.

Первое время после похорон мужа жила Любовь Владимировна будто в густом, плотном тумане: никого не видела, никого не слышала. Потом, много позже, отчаянно силилась вспомнить те страшные дни, недели и месяцы полного одиночества, наполненные непрестанной болью потери. Дочка Полина, сын Юрка, невестка Дина, внуки – все вроде рядом, а все равно совершенно одна. Голова, руки, ноги – все работает, только главного нет – души, которую забрал с собой Павел, оставив на ее месте постоянно саднящую, безжалостную боль. Лишь пол года спустя, она вдруг очнулась от небытия, вышла из продолжительной прострации и спохватилась, а как же поминки на девять и на сорок дней? В ужасе набрала по телефону Полину:

– Поля, ответь мне честно. Мы папе поминки не сделали?

– Какие поминки? – не на шутку испугалась дочь. Она замечала, что мама жила в полу забытьи, была крайне рассеяна, жаловалась на ухудшение здоровья и провалы в памяти.

– Принято на девять дней и на сорок поминать. Мы что, пропустили эти даты? – Любовь Владимировна начинала паниковать.

– Успокойся, пожалуйста. Все сделали в лучшем виде. На девять дней родственники папы с Урала приезжали те, что на похороны не успели. Их еще семь человек прибыло, жили у меня, у Юрки и у тебя. Вспоминай. А на сорок дней приходили только ваши друзья: Лощилины, Смеляковы и Бондаревы. Да, еще твоя соседка по лестничной площадке – Нина Кузьминична.

– Да-да! Что-то начинаю припоминать, – Полина на другом конце связи облегченно вздохнула. – Уральцы в самом деле на похороны опоздали, по-моему из-за нелетной погоды . . . Ладно, я полежу, повспоминаю . . .

– Мам, может к тебе зайти после работы?

– Нет, сегодня лучше не надо. Приходи завтра . . .

Положив трубку на рычаг телефона, Любовь Владимировна прилегла на диване, подложив под голову подушечку и накрывшись теплым, мягким пледом. Не смотря на усиленные старания, женщина так ничего существенного не вспомнила. Провал в памяти словно одним ударом отсек прежнюю жизнь. Говорят, время лечит от боли потерь, может быть кого-то и лечит, но относительно Любови Владимировны – не тот случай. Время собрало разлившуюся в душе боль в одно место, перенесло, спрятало его глубоко от посторонних глаз. И теперь саднила эта боль в той самой глубине, обрекая женщину на пожизненные страдания.

С уходом Павла жизнь не прекратила свой ход. С тех пор минуло четыре, с одной стороны, долгих года, а с другой, промелькнувших, будто со скоростью звука. Сегодня Любови Владимировне исполнилось восемьдесят лет. Поднимаясь по лестнице в подъезде к своей квартире, она мысленно рассуждала над значимостью столь почтенного возраста. Страшная цифра откровенно пугала ее. Далеко не многим знакомым удалось дожить до серьезной даты, из тех, кто дожил, довольно значимая часть откровенно «не дружила с головой». Перед глазами сами собой рисовались ужасные надуманные картины ее умственной беспомощности. Она автоматически открыла дверь в квартиру и вошла в прихожую. Кошмарные мысли, буквально, роились в голове и, каждая вновь промелькнувшая была отчаянно страшнее предыдущей. Ход переживаний прервал телефонный звонок. В трубке торжественно зазвенел голос дочери:

– Мамочка, родная, дорогая, с Днем рождения тебя . . .

Не успела Полина перейти к пожеланиям, мать бесцеремонно вставила:

– Все что нужно ты мне скажешь сегодня за столом. Я сейчас вернулась из магазина, прикупила вкусненького. Жду вас с Кешкой.

– Хорошо, придем после работы . . .

– Вот и чудненько. Пока!

Вторым звонком обозначился с поздравлениями Юрка. Тот со свойственной ему напускной деликатностью, сообщил, что прибудет со своим невеликим семейством вечером, «когда получится». Полина с Кешкой, высоким двадцатилетним красавцем, явились пораньше с прицелом – помочь в одном лице: матери и бабушке, накрыть стол. Помощь Полины как-то сама собой предусматривалась еще с тех времен, когда был жив муж, но сама дочь, освободившись от пут брака, прибывала в разводе. Сказать, что у женщины не сложилась жизнь в общепринятом понимании, «не поднималась рука». Да, рассталась с мужем – отцом Кешки из-за его веселой, разгульной жизни, замешанной на ресторанах, банях, изменах. Серьезных разговоров и не менее серьезных обещаний проистекало великое множество, однако, как говорится: «Горбатого могила исправит», а пока живет – все «горбатый». Так и выдворила за пределы личной жизни на вольные хлеба и разудалое веселье.

То место, что освободилось после в любви обильного сердцееда, разделили между собой сын и работа. Карьера заметно пошла в гору, денег хватало и на вкусно поесть, и на красиво одеться, и на путешествия. Кешка самостоятельно поступил в институт на бюджет, подрабатывал на кафедре. У самой Полины случались романы, но о замужестве даже слышать не хотела. Родители первое время сокрушались непривычностью феминистских взглядов дочери, полагая, что место женщины в семье и непременно при мужчине. Со временем успокоились – дочь успешна и довольна, живет согласно своих пониманий, ей видений. Если дано по судьбе встретить близкого человека, то обязательно встретит, а нет, так оно же не нами предначертано и с этим уже ничего не поделаешь. Стоит ли попусту травить душу?

Кешка, переступив порог бабушкиной квартиры и нежно прильнув к щеке юбилярши, сразу бесцеремонно заявил:

– Дорогая моя, я ненадолго. Побалуюсь тортиком и сердечно откланяюсь.

Такое откровенное пренебрежение интересами пожилой женщины, ничуть не смутило даму. Вполне себе современная бабушка умела понимать внука и ценить время. Впрочем, ее прежняя деятельность в качестве педагога предусматривала продолжительное общение с продвинутой молодежью и поэтому столь некорректное для многих поведение, в глазах Любови Владимировны рассматривалось как чудаковатое проявление шутки и не более того. Безусловно, добросовестное «отсиживание» продолжительного времени в компании возрастных женщин, не самое лучшее времяпрепровождение для молодого парня. Хотя и им с дочерью поболтать о своем, о женском, без посторонних молодых ушей гораздо комфортней и спокойней.

Пока Полина с сыном сервировали стол закусками, фруктами и сладостями: нарезая, размещая, уплотняя, Любовь Владимировна в задумчивости осматривала все открытые поверхности в квартире. Начав с трельяжа в прихожей, плавно перешла в комнату. Она методично открывала створки серванта, книжного шкафа, секретера, оглядывала полки, залазила в ящики, интересовалась за телевизором. Глядя на ее молчаливое старание, Кешка, указывая на бабушку взглядом, характерным вскидыванием головы спросил у матери, мол, что это с нашей юбиляршей? Полина, прибывая в полном неведении, только скромно пожала плечами, мол, да кто ее знает . . .

Спросить «в лоб» было как-то неудобно. Печально сосредоточенный вид предупреждал об отстраненном состоянии бабушки, и любопытное вмешательство в поиски грозило всплеском раздражения. Во избежание неприятного инцидента разумнее было дождаться добровольных пояснений на этот счет. Между тем, закончив со спальней, пожилая женщина направилась с обыском в кухню. Хорошо к этому времени праздничный стол, накрытый к торжеству в лучших традициях давно минувших пышных застолий, терпеливо ожидал гостей, а в кухне царил полный порядок. Пока бабушка гремела ящиками, выдвигая их один за другим, хлопала дверцами шкафов, дочь удобно расположилась в кресле перед телевизором, а внук по свойски налил себе чаю и церемонно уселся во главе стола.

– Кеш, можно было бы и остальных подождать, – скорее из воспитательных целей, нежели из упрека, равнодушно заметила Полина.

– Кого остальных? – поинтересовался парень в ответ, поддевая лопаткой кусок шоколадного торта.

– Нас с бабушкой . . . для начала . . .

Кусок соскользнул с лопатки и плюхнулся в тарелку, разлетевшись на маслянистые куски.

– Бабуля шарит по кухни будто партизанка в белорусских лесах, у тебя сериал перед глазами и целый вечер свободного времени . . . – первая ложка с тортом отправилась в рот, парень от удовольствия расплылся в улыбке, – а мне, представь себе, некогда.

– Что бабушка ищет? – не поворачивая головы, поинтересовалась мать.

– А я знаю? Говорю же, как партизанка в разведке . . .

Из кухни появилась растерянная пенсионерка с посудным полотенцем в руках:

– Полина, ты случайно ключи от квартиры не видела?

– От чьей? – беспардонно в разговор вмешался внук.

– От моей, разумеется, – спичкой вспыхнула бабушка.– Ищу весь вечер . . . Куда девала? Не помню . . .

– Бабуля, ты сядь на диван, успокойся и медленно, сосредоточенно вспоминай. Начни с того, как подошла к двери в подъезд, поднялась по лестнице, открыла дверь в квартиру и дальше . . .

Любовь Владимировна последовала совету внука, добросовестно села на диван, для пущей сосредоточенности прикрыла глаза. Прибывая в полной прострации, отдельно от происходящего в комнате, вдруг с округлившимися от ужаса глазами, хрипло произнесла:

– Дверь в квартиру была открытой . . . я не открывала ее ключом . . . просто повернула ручку . . .

Рука Кешки с тортом замерла в воздухе. Полина резко обернулась к матери лицом:

– Это как открыта? – не поняла она.

– Бабуль, может быть, ты ее забыла закрыть, когда ходила в магазин?

Пожилая женщина в недоумении пожала плечами:

– Может быть . . . теперь уже не вспомню . . . Я могла не закрыть квартиру . . . поспешила . . . забыла . . .

– Слушай, а тебя не обокрали? – предположил внук. – Давай, проверим.

– Я уже все осмотрела в квартире. Ничего не пропало.

– А деньги?

– Какие там деньги . . . Нет. Все на месте.

– Так ты все же брала ключи с собой? В чем ходила в магазин? Сумку брала? – сыпля вопросами на ходу, Полина направилась в прихожую.

– Ходила в костюме бордо, в нем нет карманов. Сумку брала, в ней все осмотрела – нет.

Дочь, вернувшись из прихожей с кожаной черной сумкой в руках села на диван рядом с матерью. Высыпав содержимое сумки на поверхность дивана, выворачивала карманы и карманчики, шарила рукой по закромам, потом, перебирая каждый предмет, отправила его на место. Ключей не было.

– Может завалились за трельяж? – Кешка отправился с осмотром.

Раздался нерешительный звонок в дверь, щелкнула задвижка под руками внука, и прихожая наполнилась не по возрасту звонким голосом Нины Кузьминичны, многолетней соседки по лестничной площадке. После немного бравурной и в то же время сентиментальной процедуры поздравления, юбилярша, провожая гостью к столу, так, между прочим, поинтересовалась:

– Нина Кузьминична, я сегодня утром встретила вас у дверей вашей квартиры, помните?

– Конечно, – без задней мысли утвердительно улыбнулась приветливая соседка. – Я с почты шла . . .

– Нина Кузьминична, когда мы встретились, я квартиру, наверно, замыкала?

– Нет. Вы просто прикрыли дверь и стали спускаться по лестнице вниз . . .

– Почему вы уверены, что мама лишь прикрыла дверь, а не замкнула ее на ключ? – как можно безразличнее, подыгрывая матери, уточнила дочь.

– Я же заранее была приглашена на торжество. Когда Любовь Владимировна проследовала к лестнице без задержки, я еще подумала, что вы, Полюшка, отпросились с работы и помогаете маме с празднованием. Я была уверена, что дома кто-то остался . . .

– А вы что делали в то время?

Соседка задумалась на пару секунд, и здесь же отрапортовала:

– Возилась с замком. Дверь почему-то просела и теперь замок заедает . . . Что случилось? – Нина Кузьминична с риторическим вопросом, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, обвела присутствующих взглядом.

– Я сначала забыла замкнуть дверь, а теперь не могу найти ключи . . . Уже все осмотрела, как в воду канули.

Гостья, усаживаясь за стол на предложенное место, неугомонно щебетала на определенно понятную ей тему:

– Ой, вы знаете, у меня тоже такое бывает. Я даже могу ключи в двери оставить, а сама уйти. Недавно девочка с третьего этажа позвонила, оказалось, я квартиру открыла, вошла, ключи в дверях оставила. – Не дожидаясь реакции окружающих, залилась громким смехом.

– Бабуля, ты уж так сильно не расстраивайся . . . никто не залез . . . ничего не взяли, – искренне успокаивал бабушку Кешка.

– Раз дверь не замыкала, значит, ключи не брала. Завтра с утрица, еще раз внимательно осмотришь квартиру. Отыщутся . . . куда денутся? – вторила сыну Полина.

Шумно ввалилось Юркино семейство, и проблема утерянных ключей отодвинулась на завтра. Утром в беспокойстве Любовь Владимировна проснулась пораньше. Внезапно свалившаяся проблема не давала ни спать, ни есть. Шестым чувством она ощущала, что решение беспокойного вопроса займет у нее достаточно много времени, но даже представить себе не могла, как велика станет мера потерянных сил и здоровья. Шаг за шагом, метр за метром, «с чувством, с толком, с расстановкой», продвигался обыск жилья. Были обшарены все возможные карманы, в том числе, в куртках, пальто и плаще; перетрясены сумки; выдвинуты ящики; изучено содержимое коробок и шкатулок, шкафов. Ключи бесследно пропали. Вечером Любовь Владимировна пригласила на чаек к себе соседку.

– Представляете, Нина Кузьминична, ключей я так и не нашла. Всю квартиру перевернула вверх дном.

Как быть не знаю.

– Что тут знать? – включилась в разговор гостья. – Это я одинокая, бездетная, обратиться не к кому за помощью. У вас такие детки заботливые, что Полюшка, что Юрочка. Скажите им – обязательно помогут. Разливая свежезаваренный чай по чашкам, хозяйка смущенно произнесла:

– Оно конечно, помогут . . . дети откликнутся . . . Поймите меня правильно, неудобно мне . . . Подумают еще будто я совсем плохая, выжившая из ума старуха . . . – замялась, подыскивала правильные слова, – мол нуждаюсь в помощи . . . в опеке. Честно говоря, пожалела, что бросилась искать ключи в их присутствии. Надо было подождать . . . Выгляжу теперь в их глазах полной развалиной, которую нужно контролировать и выгуливать . . . Не люблю я лишнего внимания.

– Мне вас трудно понять, – соседка с удовольствием запивала чаем заварные пирожные. – У меня детей нет. Наверно, оно и правильно, чтобы молодым не досаждать . . .

– Нина Кузьминична, вы у нас в доме старшая. Наверняка знаете все ходы и выходы в житейских вопросах. Подскажите, пожалуйста, куда мне позвонить, к кому обратиться, кого вызвать? – умоляющим голосом вопрошала Любовь Владимировна.

Гостья степенно дожевала пирожное, не торопясь, промочила горло и авторитетно, тоном, не терпящим возражений, заявила:

– Вот что я вам скажу, дорогая соседушка. Если желаете сделать дело, то нужно не по телефону вызванивать, а идти к людям и решать свои вопросы «с глазу на глаз». Человек как воспринимает звонок? – вопросительно взглянула на слушательницу. – Как требование, как распоряжение, мол, явись и сделай. С таким подходом рабочие к вам будут идти три дня: то у них одно, то другое, то третье. Вы же уважаемая, Любовь Владимировна, будете в задвинутом состоянии напрасно ожидать.

Допив чай и демонстративно отодвинув чашку, тем самым говоря, что всем довольна, Нина Кузьминична наставляла:

– Вы завтра с утра бегите на хозяйственный двор ЖКХ . . .

– Это что за баней?

– Точно, там. Зайдете в диспетчерскую и попросите плотника жалобным голосом. Оденьтесь нищенски простенько, прикиньтесь несчастной старушкой. Скажите, что плохо себя чувствуете, собирались в больницу, хватились, а ключи потеряли. Теперь ни за хлебом не сходить, ни в больницу не попасть.

– Зачем все это городить? – не поняла бесхитростная женщина.

– Они с нами, стариками, не церемонятся. Считают нас навозными мухами: бегаем к ним с каждым чихом, пустыми заботами, надоедаем, работать мешаем. Поэтому, душа моя, без жалости не обойтись. Они молодых, нахрапистых побаиваются, те могут и припугнуть, и начальству пожаловаться, да и с деньгами не обидят, в случае чего. А с нас – голытьбы престарелой, что взять? – наставница сочувственно вздохнула и поднялась.

Уже в дверях хозяйка всполошилась:

– Как я пойду? Дверь то у меня не закрывается.

– Звякните мне. Я свою квартиру закрою и у вас посижу, подожду.

– Спасибо, Нина Кузьминична, вы настоящий друг . . .

Довольная своим рациональным умом и отражением в зеркале трельяжа, Нина Кузьминична покинула гостеприимную квартиру.

Утром следующего дня Любовь Владимировна, основательно покопавшись в своем скромном гардеробе, выбрала дешевенькую, давно застиранную блузку, в которой еще в совсем недалекие времена, но такие теплые и добрые, трудилась на даче с ныне покойным супругом. Во всех отношениях: и плане кроя, и в плане качества ткани удобная, не облегала фигуру плотно, тем самым хорошо пропуская воздух, кофточка позволяла быстро орудовать руками. Ее давно следовало выбросить за ветхостью, однако всякий раз постирав и отгладив, везла ее на сельскохозяйственные работы, мысленно убеждая себя, что делает это в последний раз. И вот тебе – на! Кофточка пригодилась как нельзя лучше. Мудрить с юбкой тоже не пришлось – очень подошла старая, дачная. Облачившись в «наряды», покрутилась у зеркала. Видок сложился соответствующий, в случае, когда на лице изображалось страдание, а фигуре предавалось понурое состояние, то формировалась древняя, несчастная старушонка почти бездомная, почти нищенка. Если уж такой внешностью не пронять наших «добродетелей», то возможно ли вообще до них достучаться?

От части успокоенная удачно подобранным костюмом, пенсионерка позавтракала. Часы показывали восемь часов сорок семь минут. Планы торопили: нужно отправляться на хозяйственный двор и разыскивать ту самую диспетчерскую. Любовь Владимировна вышла на балкон определиться с погодой и температурой воздуха на улице. Утро, обласканное солнцем, еще содержало в воздухе влажную прохладу ночи. В многолетних деревьях, сохраненных на радость людям, при строительстве домов, шумно щебетали птицы.

В проходном дворе сновали спешащие на работу сотрудники разных фирм и компаний; мамочки, с опозданием тянувшие своих непослушных детишек в садики; на одной скамейке кучковались ранние школьники-подростки, шумно нецензурно обсуждавшие планы на день; на другой – пробудившиеся в похмельной трясучке алкаши. Еще максимум час и двор «вымрет» до вечера. На улице останутся только бездомные кошки, лениво развалившиеся на освободившихся лавочках и капотах припаркованных машин, да облезлые собаки, предусмотрительно растянувшиеся в тени кустарников, на густой влажной траве. В обеденное время еще будет наблюдаться некая суета, но очень слабая и недолгая.

С одной стороны, интуиция и жизненный опыт подсказывали пожилой женщине, что время поджимает. Исполнение заказов, наверняка, распределяется с утра, желательно поспеть к распределению. Пусть замену ее замка включат в сегодняшние объемы. С другой стороны, она знала о излюбленной привычке соседки – с вечера до поздней ночи посидеть у телевизора, а с утра подольше поваляться в постели. В свое время Нина Кузьминична работала кассиршей в местном кинотеатре, где сеансы начинались после обеда, что давало возможность не подскакивать на работу ни свет ни заря, не лететь по городку сломя голову, но вести «гламурный», спокойный образ жизни.

Кинотеатр, почему-то с названием «Восток», был единственным в округе на расстоянии добрых двадцати километров. Участие и дружба с кассиршей сулили своевременность приобретения входных билетов, причем на лучшие места. Особо значимой дружба становилась, когда крутили новые, кассовые, востребованные художественные картины. Социалистическая действительность непременно сопровождалась дефицитом товаров и услуг, что в свою очередь, обусловило безотказную работу принципа – «ты мне, я тебе». Народ, как всегда и везде, любил зрелища, которые ограничивались в городишке исключительно просмотром кинофильма. Нина Кузьминична была всегда востребована населением. На премьеры, не выходя из кассы, она умела распродать половину мест в зале, а то и весь зал. Ей звонили – она откладывала. Ее просили – она бронировала собственной бронью, четко различая кому какие места положены по рангу.

Старания не пропадали даром, ей, невзрачной кассирше, открывались все служебные входы во все магазины округи. На свою, прямо скажем, смешную зарплатку, покупала импортные модные вещи. И здесь Нина Кузьминична, деревенская девчонка с восемью классами образования, сумела проявить свою деловую, коммерческую хватку. Природный нюх на качественную, ходовую одежду, обувь, предметы быта, косметику, подсказывал ей, что и в каком количестве лучше покупать. Она не хватала все в подряд, как многие в то время, только бы бирка висела на иностранном языке. Наоборот, брала лишь то, что гарантированно пойдет. Загоняла товар втридорога и выручкой обязательно делилась с «подельницами», такими же как сама – женщинами с маленькой зарплатой и на «хлебном» месте.

Понятно, что знакомых у нее было много, с деньгами и жильем – полный порядок. Отчаянно не везло только в личной жизни, не задерживались рядом с ней мужики. То ли не могли они соперничать с ее ушлостью, практичностью, рациональным, изворотливым умом. То ли она не терпела рядом захребетников и альфонсов. Ведь, как правило, к сильным, умелым женщинам льнут мужчины слабые, ленивые, словом, ведомые во всех отношениях. Она же искала под стать себе – активного, самостоятельного, хваткого. Видно не случилось на жизненном пути встретить настоящего мужика, а «усыновлять» лоботряса не захотела. Так и осталась в старости одинокой, впрочем, понятия одиночества, как и самой старости, для Нины Кузьминичны были весьма относительны. Знакомых хоть заметно и поубавилось, да и времена изменились, но ведь активный характер сохранился, а с ним и кипучая деятельность. Теперь она занималась общественной работой, ощущая себя, как рыба в воде.

Любовь Владимировна дождалась девяти часов и робко позвонила в дверь к соседке. Шаги за дверью раздались в ту же минуту, будто хозяйка ожидала условный сигнал прямо в прихожей, щелкнул замок. На пороге квартиры стояла заспанная, в ночной рубашке в пол, непривычно всклоченная Нина Кузьминична.

– Здравствуйте . . . – только успела поприветствовать Любовь Владимировна.

– Все, я готова, – соседка прямо в ночнушке ступила на лестничную площадку. Вставляя ключи в замочную скважину, смачно зевнула:

– Ну, чего ждете? Идите уже к диспетчеру. Я, можно сказать, на посту!

Хозяйственный двор представлял собой асфальтированную площадку перед двухэтажным серым зданием, напоминающим кубическую коробку. Все это добро обнесено высоким железобетонным забором с постоянно распахнутыми, ржавыми воротами. На фасаде коробки, над одной из двух дверей, ведущих в глубины здания, надпись – «Диспетчерская».

Любовь Владимировна вошла в дверь диспетчерской и оказалась в узком прямоугольном, темном предбаннике. Вошедший в столь странно неудобное помещение сразу упирался в стену с темно-синими крашенными панелями. В левом и правом торце – двери цвета панелей. Дверь, что слева приоткрыта и сквозь широкую щель рассеянно падала полоса дневного света, благодаря которой появлялся шанс не свернуть шею в предбаннике без какого-либо освещения. Дверь справа была закрыта и только мрачно вырисовывалась своими контурами.

Женщина, не рискуя войти, просунула голову в щель. В просторной комнате, прямо перед ней, около большого светлого окна, впритык друг к другу, стояли два обычных канцелярских стола прежней эпохи. Справа от двери, вдоль стены располагались четыре стула. Все та же темно-синяя краска на панелях создавала печально-горестное настроение не смотря на потоки солнечного света, проникающие через окно и разливающиеся по всему помещению. За одним из столов сидела женщина пожилого возраста, довольно миловидная, с короткими крашенными в рыжий цвет волосами, яркой помадой на губах и неумело подведенными глазами. Она подняла голову от бумаг на телефонный звонок, размытым взглядом обдала голову посетительницы и, что-то резкое буркнув себе под нос, бросила трубку. Любовь Владимировна в нерешительности мялась у двери.

– Что вы хотели? – тоном генерала на плацу, грохнула диспетчер.

Командные, грубые нотки в голосе совершенно не сочетались с миловидным внешним видом. От такой несовместимости посетительница растерялась. Быстро оправившись от потрясения, произнесла заученную фразу:

– Извините за беспокойство, я потеряла ключи от домашней входной двери . . . запасных у меня нет . . . Вообщем мне бы плотника пригласить . . . замок поменять . . .

– Вы бы, бабушка, к обеду пришли, – с издевательским сарказмом прокомментировала просьбу размалеванная дама. – Выспались? А люди, между прочим, с восьми работают. Сегодня уже все заняты. Приходите завтра с утра, к восьми, когда специалисты на месте . . . Сегодня поезд ушел . . . Ту-ту, бабуля!

Хамское поведение и наглая выходка диспетчера не столь сильно огорчили посетительницу. Неприятнее всего прозвучало обращение «бабуля». Конечно, затрапезность внешнего вида не располагала к сантиментам, и возраст вносил свои коррективы в общение, однако полу блатная фамильярность вызывала возмущенное неприятие. Ничего не оставалось, как двигаться домой и завтра повторить штурм по завоеванию плотника.

К огромному удивлению Любови Владимировны, пересказанное ею событие, не произвели никакого впечатления на Нину Кузьминичну.

– Наша бюрократия, леность и беспорядок легко не сдаются. Их нужно брать упорством и настойчивостью. Вы еще хотите бороться или все же обратитесь к детям?

– Нет, нет, я сама доведу дело до логического конца . . .

– Да, да, если не загремите на больничную койку. Вы, Любовь Владимировна, прожили за надежной спиной мужа, – Нина Кузьминична поднялась с кресла, в котором смотрела телевизор в ожидании хозяйки. – Он все ваши проблемы решал, потому вы создание нежное и беззубое. Настоящей жизни не знаете и за себя постоять не умеете. Вам любой мозги затуманит. А я баба одинокая, сама за себя постоять умею. Раньше люди хоть власти боялись, работу потерять боялись, теперь времена настали, когда никто никого не боится. Да и то сказать, хороший слесарь, например, себе цену знает и зарплату большую требует. Где же начальству ему достойную зарплату взять? Выше тарифа не прыгнешь, вот и закрывают глаза на шабашки в рабочее время. Лишь бы удержать. Так и с другими рабочими. Ладно, что я вам ликбез читаю? – она направилась в прихожую. – Завтра начнем сначала. Приходите за мной в семь сорок пять, чтобы без пяти минут восемь вы уже сидели в диспетчерской.

Без пяти минут восемь Любовь Владимировна, приткнувшись к кирпичной стене производственного здания рядом с крыльцом, терпеливо ожидала новую хозяйку диспетчерской. Уже знакомая ей по вчерашнему разносу, рыжеволосая «генеральша», не отягощенная суточным дежурством, бодро проследовала на выход из ворот хозяйственного двора. Сегодняшнее утро кардинально отличалось от вчерашнего, скорее всего тем, что началось оно для посетительницы более чем на час раньше. Наверняка вчера тоже, как впрочем, и каждый день хозяйственный двор бурлил жизнью только с восьми до девяти утра, потом все разбредались по делам и производственное пространство пустело. Любови Владимировне было занятно наблюдать как по двору, из двери в дверь метались рабочие в спецухах, громко матерно излагая свое мнение, чаще всего ругали то начальство, то заказчиков, то условия труда. Двери хлопали, на площадку въезжали машины, из них выбирались крикливые мужики, нервно скрывались за дверями, не задерживаясь в здании, погружались в свой транспорт и, газанув, обдав дымом присутствующих, скрывались за стеной забора.

Устремив взгляд к кучке курящих мужичков, стараясь мысленно выделить из них столь необходимого плотника, пенсионерка успела ухватить только момент, когда женщина, груженная двумя объемными пакетами входила в диспетчерскую. Быстренько смекнув что к чему, посетительница пристроилась следом. Та плечом толкнула знакомую дверь в темном коридоре. Оказавшаяся не запертой, она легко распахнулась, пропуская в помещение двух женщин. Здесь, в свете солнечного утра, новая диспетчерша предстала во всей красе. Она совершенно не обращая внимания на пожилую посетительницу, взгромоздив пакеты на свободный стул, начала их разбирать, рассовывая содержимое то в ящики стола, то в небольшой облупленный холодильник, что теснился в противоположном углу. Вчера от расстроенных чувств Любовь Владимировна не заметила агрегата без опознавательных знаков, сегодня внезапно возникший холодильник напомнил «Саратов» ее молодости и даже расслышался звук его монотонного гудения.

Новая дежурная оказалась моложе предыдущей, вместе с тем, удивительным образом чем-то неуловимо похожая на сменщицу: то ли глубоко посаженными глазами, то ли крупным носом. Тоже ярко накрашенная, с копной мелких кудельков на голове. Любовь Владимировна скромно пристроилась на стуле у самого выхода. Закончив с пакетами, женщина подхватила чайник и ни слова не говоря, исчезла из кабинета. Посетительница замерла в неловкой растерянности, однако, вспомнив призыв Нины Кузьминичны, решила стоять до последнего. Хозяйка появилась минуты через три, определив чайник по назначению, ловко поправив кудельки перед зеркалом наманикюренными пальцами, тяжело шлепнулась на стул. Весь ее вид говорил о непомерно изматывающем начале рабочей смены.

– Я что-то не пойму, бабушка, вы пришли полюбоваться на меня или как? – снисходительно обратилась к пенсионерке, одарив ее, наконец, драгоценным взглядом.

– Извините, я не хотела вам мешать . . . ждала пока закончите . . . свои дела, – пришлось оправдываться застенчивой старушке.

– Позвольте, позвольте, это про какие дела вы говорите? Я, между прочим, на рабочем месте своими делами не занимаюсь . . . Я смену на сутки принимала, – грозное шипение, начинало пугать. – На работу, понимаете ли, спешила . . . позавтракать не успела дома . . . Это вы здесь от нечего делать расселись. Мне что, электричеством вас пытать, чтобы сказали зачем пришли?

– Не надо меня пытать . . . – волнение не давало сосредоточиться. – Я вчера с утра уже приходила . . . вчерашняя дама сказала, чтобы я сегодня к восьми пришла . . . Я пришла . . .

– Что дальше? – неопределенность в желании начала раздражать сотрудницу ЖКХ. – Зачем явились то?

Любовь Владимировна, невольно сжимаясь под гневно-колючим взглядом, подбирая ноги под стул и теребя край выцветшей дачной кофточки, тоскливо пролепетала:

– Я единственные ключи потеряла . . . Мне бы замок в двери поменять . . . Плотника вызвать . . . Из квартиры не выйти . . .

– Это говорите, сменщица надоумила сегодня с утра прийти?

– Она, – с готовностью кивнула Любовь Владимировна.

– Как же вам, бабушка, не стыдно врать, – прищелкивая языком, стыдила кудильковая. – Не могла она вам такого говорить потому, как плотники у нас на вызовы не ходят. Нет у нас плотницких услуг. Можно вызвать сантехника, электрика, кровельщика, а плотники на вызовы не ходят.

– Что же у вас нет плотников? – не на шутку испугалась пожилая женщина.

– Почему нет? Есть.

В это время на тумбочке, подле холодильника, щелкнул отключившийся кипящий чайник. Диспетчерша, словно по команде, наклонилась под стол, загремела ящиками и, уже с вместительной кружкой в руке, возникла над столешницей.

– С плотником нужно договариваться индивидуально, за наличный расчет.

– А что, остальные специалисты на вызове работают бесплатно?

– Платно! – хлопнула посудой о стол сотрудница, да так, что ложка громко звякнула в кружке. – Бесплатно ремонтируются только общедомовые коммуникации, те, что в квартире – за ваш счет.

Непонятно откуда у Любови Владимировны появился интерес к тонкостям производственной деятельности жилищной компании. Она без задней и без передней мысли вдруг ляпнула:

– Так плотники у вас в штатах не состоят и зарплату не получают?

– Какое тебе дело до зарплаты, бабка? – злобно гаркнула хозяйка кабинета. – Я вызовы на плотников не записываю. Иди в бытовку к рабочим. Там договаривайся.

От крика разгневанной женщины бедная посетительница подскочила со стула и замерла на месте как вкопанная, не понимая куда бежать, кому сдаваться. Словно читая ее мысли, кудильковая затрясла своим сожженным химией руном и, указывая кружкой на дверь, прогремела:

– Дверь в бытовку напротив!

Любовь Владимировна восприняла распоряжение как команду к незамедлительному действию и суматошно засеменила в четко указанном направлении. За дверью бытовки присутствовал сплошной ужас. В довольно просторном помещении, по периметру, вдоль стен, располагались металлические самодельные ящики для одежды, выкрашенные все той же синей краской. В центре стоял умело сбитый, крепкий, основательный, длинный стол. На поверхности стола, застланной цветастой клеенкой, творился настоящий кавардак из замасленных тряпок, огрызков бумаги, каких-то железяк и грязных стаканов с остатками заварки на дне. С двух сторон, во всю длину стола – надежные, широкие лавки. Рядом с окошком, что справа от входной двери, находился письменный стол и при нем два обычных стула.

На одном из стульев восседал пожилой седоволосый мужчина в черной спецовке, бейсболке и с развернутой газетой в руках. В насквозь прокуренном помещении, плотный табачный дым не стелился в воздушном пространстве, все пространство и состояло только из одного дыма. Открыв дверь и невольно хватив едкого дыма, посетительница закашлялась. Мужчина оторвался от газеты и вопросительно уставился на пожилую женщину.

– Извините, – переводя дыхание и вытирая слезящиеся глаза на пороге комнаты, обратилась посетительница, – мне бы плотника . . .

Мужчина сложил газету.

– Так нет плотника.

– Как нет? А где он?

– Один плотник в отпуске. Другой с начала недели на объекте.

– Когда же он появится?

– Не могу знать. Это вам к мастеру надо. Он знает.

Любовь Владимировна, еле сдерживая слезы разочарования, плаксиво спросила:

– Где найти мастера?

Может быть жалкий вид несчастной или потерянный голос, а может и то и другое вместе, подвигли мужчину подняться с насиженного места и отправиться в соседний кабинет.

– Слушай, Егоровна, звякни Витьку. Скажи, что женщине нужен плотник. Пусть отпустит его завтра с утра на вызов . . .

– Ты что, Василич, обалдел? – возмутилась еще не остывшая Егоровна. – Это я буду указания начальству давать? Кто я такая?

– Не шуми. Что тут такого . . . какие указания? Просто скажи, мол, вызов есть . . .

– Нет, посмотрите на него, люди добрые, – развела руками Егоровна, – ты же знаешь – плотник на объекте.

– Поможет женщине и вернется на объект.

Диспетчерша нервно развернула шоколадную конфету:

– Не стану я отношения с начальством портить. Пусть завтра к восьми приходит, у них оперативка. Сама и договорится с Витьком, – конфета целиком полетела в рот.

Василич как-то виновато пожал плечами и удалился в прокуренную бытовку. Расстроенная, так и не добившаяся внятного ответа, Любовь Владимировна, со слабо тлеющей надеждой на благоприятный исход, медленно направилась к дому.

– Вижу, вижу вас опять отшили, – с долей иронии встретила хозяйку Нина Кузьминична, – чем на этот раз прикрылись?

Никак не реагируя на слова гостьи, Любовь Владимировна скинув шлепанцы в прихожей, сразу прошла на кухню. Там из ящичка достала таблетку, потом налила в стакан кипяченой воды из чайника и, накапав туда корвалола, махнула все одним махом. Специфический запах лекарства тут же нехотя поплыл по квартире, символизируя собой неблагоприятную атмосферу в доме, наличие человека находящегося на грани нервного срыва. Прошлепав босиком к креслу, пожилая женщина, устало, буквально повалилась на него.

– Вы о чем-то спрашивали, Нина Кузьминична? У меня гул в ушах стоит, плохо слышу, – осипшим голосом поинтересовалась женщина.

– Что сказали на «приеме»?

– Оказывается плотника не вызывают, с ним договариваются частным образом . . .

– Договорились, надеюсь . . .

– Нет. Он, понимаете ли, на объекте . . . правда на каком не говорят . . .

– Это как раз понятно на каком . . . у начальства дачу строит . . . или квартиру ремонтирует . . . Говорят время другое, строй изменился, люди новые. Фигня все это. Ничего у нас не изменилось. Как отрабатывали барщину, так и отрабатывают. Как не было совести, так и не народилась . . .

Любовь Владимировна, кряхтя и сопя, вылезла из объемного кресла.

– Нина Кузьминична, будьте добры, пожалуйста, принесите подушку из спальни. Я здесь на диване полежу. Голова уж очень сильно кружится и гудит . . .

Нина Кузьминична торопливо поспешила в комнату. Помогая расстроенной соседке удобней устроиться, приговаривала:

– Полежите, полежите, дорогая. Может что принести? Может лекарства какие . . . может в аптеку сбегать? Или, наверно, лучше всего «Скорую» вызвать?

– Не надо ничего . . . спасибо . . . я уже выпила . . . полежу и пройдет.

– Надо кончать с этим экспериментом, – накрывая ноги прихваченным пледом, вслух рассуждала участливая соседка. – Хватит вам над собой издеваться. Позвоните Юрке, он в раз решит больной вопрос.

– Не сдамся . . . Теперь дело принципа . . . нельзя так оставлять . . . нет, нет завтра пойду, – бормотанье становилось все тише, веки сомкнулись, – Завтра пойду . . . Витька найду . . . пойду . . . найду . . .

Старческие, бесцветные губы еще что-то вяло шептали, но уж ничего не возможно было разобрать. Дыхание становилось размеренно спокойным. Нина Кузьминична убедившись, что хозяйка заснула и ее помощь больше не нужна, выключив предварительно телевизор, бесшумно удалилась.

Утром следующего дня решительно настроенная, будто перед самым важным боем, от которого зависит ни много, ни мало, а целая жизнь, все в той же поношенной одежде, Любовь Владимировна звонила в известную дверь. Соседка, памятуя о вчерашнем недомогании, попыталась, было, отговорить упрямицу, но та раздраженно огрызнувшись, ступила на лестничный марш. Оставалось только одно – выдвигаться на пост.

Еще минуя распахнутые ворота хозяйственного двора, посетительница приметила на рыльце, перед дверью диспетчерской, курящего мужчину. Присмотревшись, с удивлением узнала в нем вчерашнего Василича. Тот, издали заприметив знакомую, расплывшись в улыбке, махнул ей рукой. Когда женщина подошла ближе, сбивчиво поприветствовал:

– А я тут вас поджидаю . . . Вы вчера такая расстроенная ушли . . . Вам, наверно, и помочь то некому . . . Вот, решил, так сказать . . . подсказать.

– Вы то чем помочь можете? – не поняла женщина.

– Хотя бы подскажу, в случае чего, что к чему. Вы наверняка и Витька никогда не видели. Пройдете мимо и внимания не обратите . . . Я вам его покажу . . .

По площадке хозяйственного двора в своих заботах мелькали люди. Они внезапно появлялись и исчезали то в проеме ворот, то в дверях здания, то, огибая кирпичную коробку, растворялись в неизвестности. С Василичем то и дело здоровались, видимо, здесь он был личностью известной и бесспорно уважаемой.

В ворота медленно вкатилась «Лада Калина» серого, грязно-мышиного цвета. Она неторопливо, обстоятельно припарковалась ближе к забору, из распахнувшейся двери вывалился высокий, полный мужчина лет сорока пяти. Изрядно потрепанные джинсы то ли давно не стиранные, то ли окончательно заношенные, свисали из-под внушительно округлого живота. Растянутая во все стороны светлая тенниска с поперечными зелеными полосам и, определенно, поддельным крокодилом на груди, визуально дополнительно укрупняли и без того объемную фигуру. Полное мясистое лицо с бледными глазами, бесцветными ресницами и бровями, дополняло образ одновременно большого в размерах и совершенно безликого человека. Василич взглядом указал на приближающегося мужчину.

– Это и есть Витек. Вы здесь, на улице с ним говорите . . . там, в бытовке не дадут.

Любовь Владимировна подступила к мастеру:

– Здравствуйте . . . Извините, я к вам . . .

Тот остановился, недовольно буркнув себе под нос:

– Уже и на улице от вас житья нет.

Не вдаваясь в смысл сказанных слов, а скорее всего, просто не расслышав их от нахлынувшего волнения, выпалила на одном дыхании:

– Мне бы плотника в двери замок поменять . . .

Мысли в голове Витька, как и сам он, впрочем, не отличались подвижностью. Он, тупо уставившись на носки потрепанных кроссовок, протянул:

– В какой двери?

– Которая входная . . . вторая . . . которая железная . . .

Последняя характеристика объекта, требующего участия Витька, стала для него спасительным даром с небес:

– Железные двери устанавливают с замками. Обращайтесь в компанию, которая устанавливала дверь, вызывайте специалиста. Мы такими делами не занимаемся.

Витек обошел остолбеневшую просительницу, пожал руку Василичу и скрылся в «Диспетчерской». Круг замкнулся. Три дня пожилая женщина, будто легендарный Дон Кихот, сражалась с ветряными мельницами и мельницы, движимые равнодушием, бюрократией и откровенным хамством, победили. Василич опять молча пожал плечами и проследовал за начальством. Убитая наповал, обессилено шаркающая ногами по асфальту, несчастная, уронив седую голову на опущенные плечи, поплелась домой. Не успела подняться на второй этаж, где проживала, как дверь раскрылась, на пороге стояла испуганная Нина Кузьминична.

– Я прям волнуюсь после вчерашнего, прям от окошка не отхожу. Гляжу вы, уж извините, Любовь Владимировна, ползете . . .

Она учтиво пропустила перед собой потерянную, бледную с лица, хозяйку. Прикрывая дверь, поинтересовалась:

– Опять не получилось?

Продолжая в слух разговор сама с собой, посетовала:

– Не надо больше туда шастать. Предупреждала вас – не способная вы с этими сволочами бороться. Понимаете, жизнь у нас теперь такая, как у зверей – выживает молодой, здоровый, зубастый. Только ведь в отличие от нас, звери своих стариков не жрут. Теперь чтобы получить услугу нужно либо за деньги купить, либо властью раздавить, либо зубами вырвать.

Вдруг, присевшая на стул в прихожей, Любовь Владимировна закрыла лицо руками и громко, жалостливо, взахлеб, расплакалась. Нина Кузьминична засеменила на кухню, вернулась со стаканом воды и таблеткой. Опять потянуло корвалолом. Рыдающая женщина трясущимися руками поднесла стакан к губам. Клацавшие о стекло зубы, мешали принять успокоительное. Стакан опустел, а горькие слезы обиды текли и текли по морщинистым щекам старого лица.

Нина Кузьминична, дабы дополнительно не расстраивать, не спрашивая о результатах похода, попыталась приподнять страдалицу со стула, чтобы отвести прилечь на диван. Но Любовь Владимировна не трогалась с места, растирая старушечьими кулачками слезы по лицу, всхлипывая, причитала:

– Он сказал . . . он сказал . . . они не ремонтируют железные двери . . . Надо звать из организации . . . организации чьи двери . . .

– А если той организации давным-давно нет? Я же эти двери вместе с вами устанавливала. Где теперь их искать? Больше пятнадцати лет прошло . . . Нет. Этого не может быть.

– Может . . . он так сказал . . .

– Ничего. Теперь я буду искать правду! – соседка решительно направилась к выходу.

– Вы куда? – испугалась хозяйка квартиры.

– Пойду к директору ЖКХ и спрошу, как жить с открытой дверью? Пусть объяснит . . .

– Я тоже с вами пойду, – голос Любови Владимировны окреп.

– Лучше полежите . . .

– Нет, я все равно пойду . . .

– Ладно. Пойду, переоденусь. Ждите.

– Ой, а как квартира?

– Замкнем внутреннюю дверь, а железную просто прикроем . . .

Руководство жилищно-коммунального хозяйства располагалось на втором этаже того самого двухэтажного серого кирпичного здания, что на территории хозяйственного двора. На первом этаже Любовь Владимировна уже побывала и не раз, поэтому, как считала, имела представление о возможностях и доходах компании. Однако уверенность заметно пошатнулась, когда вместе с Ниной Кузьминичной ступила в роскошные апартаменты второго этажа. Различия в интерьере и «дизайне» между этажами выглядели настолько разительно, что невольно возникала неприятная ассоциация из времен колонизации Африки: внизу ведут свое бренное существование «рабы», а сверху процветают господа с «голубой» кровью.

Прекрасный современный ремонт в несколько узковатом коридоре, дорогие массивные двери в кабинеты, с вообщем-то неуместным орнаментом и внушительными ручками «под старину». Нарядные, искрящиеся светильники под потолком создавали скорее праздничное настроение, нежели рабоче-деловое. На стене перед каждой дверью – таблички с названием отдела, выполненные гравировкой по «позолоченному» фону. Не контора, а кусочек делового рая.

Нина Кузьминична, уверенно двигаясь по коридору, умелым, отточенным движением распахнула дверь в самом конце. Любовь Владимировна замерла от восхищения, теперь перед ней предстало райское место отдыха, не смотря на то, что предназначалось помещение для производственных нужд. Белоснежная приемная отсвечивала чистотой и заботливой ухоженностью. Тут тебе и моднючая стойка для секретарши, почему-то белая офисная мебель с кожаным диваном, двумя изящными креслами и журнальным столиком со стеклянной столешницей, два книжных шкафа с ажурными дверцами за спиной секретарши. У окошка настоящая цветочная мини оранжерея из заморских растений. И, наконец, приличных размеров комнатный аквариум с необычно яркими рыбками, лениво передвигающимися в толще воды. Разнокалиберные, затейливые водоросли, мелкие цветастые камешки, древние развалины игрушечного замка, а главное, необыкновенно красивая подсветка – все вместе создавало сказочную картину подводного мира.

Залюбовавшись представшей перед глазами картиной, Любовь Владимировна на минуту утеряла связь с реальностью, чего ни в коем случае не скажешь о Нине Кузьминичне. Незамедлительно воспользовавшись отсутствием в приемной секретарши и конкурентов на посещение начальства, она решительно, без стука, вошла в «тронный зал». Если приемная просто оглушительно кричала о барских наклонностях хозяина, то обстановку кабинета можно охарактеризовать тремя словами – скромность, строгость, дешевизна. Простецкий вид кабинета управителя всеми возможными коммуникационными системами городишка, вызывал недоумение, особенно после посещения приемной. Небольшое помещение, напротив входной двери – стол с приставкой и стульями вокруг нее, шкафчик для одежды, узкая, состоящая из двух отделений, стенка для хранения документов и объемный сейф старой конструкции. Вот, пожалуй, и вся скромная обстановка хоть и новой, но дешевой мебели. Да, на стене, за спиной хозяина, большой портрет президента.

Когда женщины, буквально нежданно, незвано, непрошено ворвались в кабинет, Петр Игнатьевич Нестеренко сразу узнал предводительницу движения, попортившую немало крови руководителю. Профессиональная судьба ни раз сводила его со скандально известной, требовательной бабенкой. Пономарчук Нина Кузьминична проживала в старой пятиэтажке, постройки пятидесятых годов. Не смотря на высокое качество строительства тех лет, на земле нет ничего вечного, тем более, в области водно-канализационных коммуникаций и системы отопления. После продолжительного периода покоя и благоденствия, пришла пора тотальных течей. То батареи потекли, то водопровод прорвало, то канализация прохудилась, словом, трубы, краны, задвижки, муфты стали последовательно выходить из строя и требовали срочной замены. Вот тут и начались настоящие кошмары.

Сначала женщина смиренно расшаркивалась в «Диспетчерской», бегала за рабочими, не скупясь на оплату и с мольбами о помощи. Однако, привыкшие к безответственному хамству, слесаря, откровенно динамили покорных граждан. А в девяностые наступил откровенный бытовой беспредел: полный хаос и неразбериха. Нина Кузьминична, «взгромоздясь на лихого коня и с шашкой наголо» пронеслась по руководству городишка. Переполненная гневом, женщина оббивала пороги возможных инстанций. Рассерженный Петр Игнатьевич по началу пытался игнорировать требования бунтарки, но под давлением наставлений и конкретных угроз о возможной отставке, сдался.

Избежать нашествия «вздорной бабы» было невозможно, она изучила все его уловки, поэтому дабы не дразнить «зверя» лучше сразу с ним договориться. Нина Кузьминична, в свою очередь, тоже сделала выводы: нет толку бегать за рабочими, это дело продолжительное, хлопотное и в плане здоровья чрезвычайно затратное. Сначала тебя доведут до полного нервного истощения, потом заломят за услуги космическую цену, и ты будешь готов снять с себя последнее лишь бы разрешить разъедающую мозг проблему. Нина Кузьминична разработала свою стратегию и тактику в общении с ЖКХ. Сначала, как положено, топала с неисправностью в «Диспетчерскую». Там ее футболили, и тогда она прямой наводкой отправлялась к Нестеренко.

Петр Игнатьевич во избежание утомительно-нервных встреч, неоднократно наставлял диспетчеров не гонять вредную хабалку, возможно быстро рассматривать ее заявки, тем самым ограждая его здоровье от стрессов и неврозов. Взывания к милосердию не имели должного воздействия на подчиненных потому, как диспетчера менялись часто, а рабочие еще чаще. Теперь смерчем влетевшая, печально известная бунтарка явилась пред ясны очи с какой-то старой, облезлой жалобщицей с распухшей физиономией и красными глазами. Ее взбудораженный, раздраженный вид не сулил ничего хорошего, более того, явно представлял угрозу.

Сетовать на секретаршу впустившую фурию в кабинет не имело смысла. Как нельзя остановить разбушевавшуюся стихию, так невозможно остановить торнадо под названием Пономарчук. Единственно возможным выходом из создавшегося положения – выслушать и резво принять меры. Директор знал, что обводные любезные предложения, вроде, « располагайтесь как дома», «кофе или чаю», не то, что не возымеют действия, они еще больше осложнят ситуацию. Зная цену всем этим незамысловатым приемчикам, не расслаблялась на них. Диалог состоялся предельно емкий и четкий. Общались два профессионала, хорошо изучивших друг друга.

Нестеренко:

– Что у вас на этот раз?

Пономарчук:

– Не у меня, у этой пожилой женщины.

Нестеренко:

– Благотворительностью занялись?

Пономарчук:

– Это моя очень близкая родственница, одинокая, беззащитная . . .

Нестеренко:

– Ладно, ладно, – выразительно морщится, – что нужно родственнице?

Пономарчук:

– Замок поменять в двери входной. Сразу предупреждаю – дверь железная.

Нестеренко:

– Понятно. С обычной бы не пришли . . .

Петр Игнатьевич набрал номер на телефоне, ответили сразу, без промедления.

– Виктор Степанович, где у нас плотники? А второй? Надо направить его с обеда по адресу . . . – кивком головы спросил адрес и, повторяя за посетительницей, продиктовал:

– Сиреневая восемь, квартира сорок. Учти, дверь там из металла, пусть инструмент соответствующий возьмет . . . Я сказал: пойдет и сделает, – рявкнул возмущенный директор. – Возьмет бабку за руку, отведет в магазин и ткнет ей в замок . . . купит . . . поставит. Лично отчитаешься. Понял?

Трубка с раздражением вернулась на место.

– У вас все?

– Все. Спасибо.

Женщины гуськом вышли в приемную, которая все еще пустовала.

– Теперь сделают, можете не сомневаться. Пойдемте по быстрому домой, мало ли что в голове у мастера. Может он сейчас плотника подкинет на обед, тогда тот явится сразу . . . – рассуждала вслух многоопытная Нина Кузьминична

– Быстро я не могу, сил нет бегать . . .

– Не надо бегать, просто ступайте шибче.

Летнее солнце заметно припекало, прохожие старались держаться теневой стороны, а с ними и две воительницы. Нина Кузьминична, умышленно подхватив свою немощную соседку под руку, пыталась тем самым ненавязчиво заставить ее подстроиться под бодрый шаг. Затея изначально потерпела полный крах. Любовь Владимировна, вяло переставляя ноги, двигалась медленно, всякую минуту останавливалась для передышки. Так они с горем пополам дотащились до подъезда. Квартира встретила путешественниц тихой, приятной прохладой.

Хозяйка здесь же, в полном бессилии, расположилась на диване, вытянув ноги, и сложив руки на груди, словно покойница, чем крайне шокировала гостью. Та по возвращении из победоносного похода, учтиво направилась в кухню ставить чайник и, возвращаясь оттуда, неожиданно увидала ужасную картину: бледная лицом соседка с ввалившимися щеками, обострившимися скулами и прикрытыми глазами, бездыханно лежала в позе мертвеца.

– Что с вами? Что? – испуганно тряся за плечо одной рукой, второй пыталась нащупать пульс, но страх и отсутствие навыка управляться с больными, не давали возможности правильно оценить обстановку. – Елки-палки, нужно срочно вызывать «Скорую».

Ошалевшая женщина дернулась в прихожую к телефону. В этот момент мнимая покойница открыла глаза и, с трудом шевеля губами, прошептала:

– Не пугайтесь, пожалуйста, я просто очень устала, сейчас полежу и встану . . .

– Фу ты, ну вы меня напугали, честное слово, – облегченно выдохнула и опустилась на стул рядом с диваном. – Я уже подумала, что вы, извините, дуба дали.

Кислая, извиняющаяся улыбка перекосила лицо Любови Владимировны.

– Что вы, Нина Кузьминична, мне же еще замок не поменяли, – натужно пошутила, но шутка получилась совсем не смешной. – Как я поняла, предстоит еще с плотником за новым замком в хозяйственный магазин топать . . .

– Нет, уважаемая, какой вам хозяйственный? Из подъезда, еще, быть может, сил хватит выйти, а там на пороге и свалитесь. Лучше незамедлительно «Скорую» вызвать . . .

– Ой, не надо, очень прошу, – не надо. Я, честное слово, отлежусь немного и встану . . . честное слово, встану . . . Все будет хорошо.

Участливая гостья, выслушав тираду убеждений, глубокомысленно заключила:

– Пусть будет так, но с одним условием . . . – последовала продолжительная, театральная пауза. От напряжения Любовь Владимировна даже приподняла голову с подлокотника дивана. – Я сама пойду с плотником в магазин . . . пожалуйста, без возражений.

Женщина вернула голову на подлокотник.

– Я вам буду чрезвычайно благодарна, – голос заметно дрогнул от нахлынувшего чувства. – В сумке у меня кошелек, там деньги . . . возьмите прямо с кошельком.

– Хорошо, хорошо. Давайте я вам помогу перейти в спальню, переоденетесь, удобно ляжете в постель, спокойно отдохнете . . . Здесь будет шумно, а я дверь закрою . . . – Нина Кузьминична помогла подняться и осторожно сопроводила в другую комнату.

Проснулась Любовь Владимировна в полной тишине. За окном серая безликость говорила о том, что на улице только зарождающееся утро, когда тьма в борьбе со светом упорно не желала уступать своих позиций и еще не проснулись ни насекомые, ни птицы, ни люди. Еще разномастные собаки, сопя на своих подстилках, не потянули хозяев на выгул, а даже самые ранние автовладельцы не начали вякать сигнализациями с последующими хлопаньями дверьми и урчанием двигателей. Городишко беззаботно, уныло спал. Пожилая женщина еще немного полежала в постели, прислушиваясь к непривычной тишине, потом осторожно поднялась и не торопясь, поплелась к туалету. Передвигаясь по прихожей ее цепкий взгляд среди разного рода мелочевки на трельяже, выхватил лежащие дружно в ряд, как на витрине, четыре новеньких, блестящих ключа. Интерес невольно переключился на дверь, раскрыв внутреннюю, которая оставалась не замкнутой, осмотрела металлическую. В глаза сразу бросился новый замок, в цвет ключам и с красивой витой ручкой «под старину». Поупражнявшись с ручкой поняла, что дверь закрыта и, по всей видимости, снаружи. Прихватив один из ключей, она вставила его в замочную скважину и дважды плавно провернула. Дверь мягко открылась. Вернув все в исходное состояние, испытывая огромное чувство радости одновременно с облегчением – «замочная эпопея» благополучно завершилась, благодарно вспомнила дорогую свою соседку, которая и довела борьбу до конца.

Любовь Владимировна решила перенести ложе из спальни на диван, поближе к телевизору и под привычные звуки кайфануть. Неуемная слабость в теле, легкий шум в ушах и дестабилизирующее головокружение еще напоминали о трехдневных нервных баталиях с ЖКХ. По телевизору демонстрировали нудную мелодраму, которую можно смотреть с любого места, и финал которой заранее известен с первоначальных титров. Достаточно ознакомиться с составом занятых в фильме артисток и артистов, смысл «творения» становился понятным. Одни и те же девочки играли одних и тех же героинь: кто несчастную, обездоленную простушку, кто законченную стерву. Мальчики тоже следовали набившему оскомину амплуа. Под монотонные неумело придуманные страдания, женщина уснула.

Разбудила ее возня в кухне при выключенном телевизоре. Не успела Любовь Владимировна испугаться от постороннего вторжения, как в комнате, в хозяйском фартуке и в радостном настроении, появилась вездесущая Нина Кузьминична.

– Ну и как вам работа? Смотрю, опробовали уже . . .

– Откуда вы знаете? – удивилась прозорливости хозяйка квартиры.

– А что тут знать? Новый ключ вы уронили подле дивана. Только, раз уж щелкали внешним замком, почему, когда закрыли металлическую дверь, не закрыли внутреннюю?

– Точно, не закрыла.

Любовь Владимировна спустила ноги с дивана, попыталась сесть, но голову повело и она решила подниматься поэтапно: сесть, отдохнуть, осторожно встать, опять отдохнуть, чтобы голова, так сказать, привыкала к вертикальному положению и шторм не отбросил опять на диван.

– Не знаю как вас благодарить, Нина Кузьминична. Навязалась своей беспомощностью вам в подопечные. Сколько со мной хлопот . . .

– Прекратите вы, честное слово . . . прямо неудобно даже . . . Вставайте, я каши пшенной с тыквой наварила. Вам теперь нужно обязательно плотно позавтракать.

Начисто забыв о собственном решении поэтапного подъема, женщина резво дернулась встать и здесь же осела на диван.

– Вот те раз. Что это с вами? – Нина Кузьминична участливо присела рядом.

– Голова кружится . . . Сейчас посижу и встану, – слабые оправдания не внушали доверия к словам. – Я ведь в последнее время все больше лежа, вот голова и не перестроилась еще.

– Я думаю вам лучше обратиться к врачу. Сами то мы чего только не придумаем в свое оправдание . . . нужно к врачу . . . Давайте, вызову участкового на дом?

– Нет, нет, не надо на дом. Я сама до поликлиники дойду. Не королева к себе на дом вызывать. Ничего . . . потихоньку . . .

– А то, может, с вами сходить? Не ровен час, оступитесь или еще что?

– Я уж и так вам надоела хуже горькой редьки . . .

– Перестаньте.

– Сама, сама, не беспокойтесь. Руки работают, ноги работают . . . а голова привыкнет . . . Ничего, дойду.

И она дошла. Любовь Владимировна чуть живая дотянула ноги до кабинета терапевта, предварительно выстояв зигзагообразную очередь в регистратуру. Что в большей степени влияло на безобразную работу медицинского учреждения трудно сказать. Несчастные больные люди добирались до заветного окошка в среднем дольше полу часа. Бесконечные поиски в миг испарившихся карточек, пустая беготня между стеллажами, постоянные телефонные звонки с вопросами, дерганья медицинских сестер, участвующих в непосредственном приеме больных вместе с врачами – все это, безусловно, раздражало стоящих в очереди. Масла в огонь добавляла жаркая погода и полное отсутствие кондиционеров. А если учесть отпускной период, когда медики, как все нормальные граждане, тоже желают отдыхать летом и, непременно где-нибудь у теплого моря, то становится понятным, что оставшийся в стенах поликлиники персонал работает «за себя, за того парня и за ту девушку».

К великой радости всей бюрократической системы, лидеры которой неустанно и неусыпно заверяют сограждан о постоянной, добросовестной заботе об их счастливой, безмятежной жизни и, конечно, «неоспоримых» победах в этом важнейшем направлении деятельности, наши люди умеют терпеть и стоически сносить трудности существующей действительности. Особенно здесь преуспели женщины. Похоже, эта бесценная черта характера передается русской женщине генетически и начинает проявляться еще в младенчестве. Маленькая девочка уже знает, на что может рассчитывать, а о чем нужно потерпеть как минимум до замужества, как максимум, – до полного формирования удачной карьеры.

Под дверями кабинета терапевта Любови Владимировне несказанно повезло: не пришлось подпирать стену на своих ватных, отекших ногах. Когда она доплелась до нужного кабинета с вожделенным талончиком на руках, выяснилось, что номер очереди указанный на бумажке в реальной ситуации не имеет никакого значения, потому как работает принцип «живой» очереди. То есть, нужно просто спросить: «Кто крайний?» и на отзыв: «Держитесь за мной. Тут еще занимали двое, но отошли. Если вернуться, то имейте в виду», спокойно, без лишних эмоций следить за перемещениями ответившего очередника. Даже в мыслях задаться вопросом – зачем же она столько времени промучилась у регистратуры, не было ни сил, ни желания.

Определившись с очередностью, женщина взглядом пробежалась по своей перспективе в лице страждущих, в этот момент рядом с ней молодая, стройная девушка, подхватив объемные сумки, вдруг сорвалась с места и устремилась по коридору словно легкий, весенний сквозняк. Умение сочетать не сочетаемое – это тоже наша отличительная национальная черта. Как худенькой, хрупкой девчушке удавалось управляться с таким серьезным весом, да еще свободно, играючи, – вот истинная загадка природы женщины! Любовь Владимировна тут же шлепнулась на освободившееся место, видимо, сработал инстинкт самосохранения: без стула ей было не выстоять.

Она уже плохо видела, а из-за непрекращающегося набата в ушах, плохо слышала, вернее даже не пыталась вслушиваться. Как ей казалось, непрерывный людской поток то мелел, то опять наполнялся. Пациенты то выходили из кабинета, то пропадали в нем. Процесс то замедлялся, то ускорялся. В какое-то время очередь миролюбиво гудела обмениваясь информацией, в какое-то вдруг раздраженно возмущалась, костеря медицинских работников «и в хвост, и в гриву» за продолжительное чаевничание за дверями кабинета или забеги по просторам поликлиники.

По коридору этажа в пестрой толпе мелькали медики в своей бледно-голубой униформе: тонких хлопчатобумажных брюках и таких же по качеству и расцветке удлиненных курточках с удобными накладными карманами. Одни из них перемещались спешно с документами в руках или с медицинскими картами; другие, не торопливо шествовали со свертками или пакетами. Честно говоря, складывалось впечатление, что кабинеты поликлиники оставались совершенно пустыми, а настоящая жизнь медицинского учреждения перекочевала в широкий, просторный коридор. Здесь служители храма здоровья встречались, весело общались, обменивались информацией.

Шумные бледно-голубые стайки медичек, несомненно, получали огромное удовольствие от пребывания «в народе», ведь именно здесь они чувствовали себя востребованными, обожаемыми богинями. Их узнавали в лицо, с ними уважительно раскланиваясь, здоровались завсегдатаи учреждения. Впрочем, и они мило интересовались здоровьем пациентов, словно у самых близких родственников. А уж родственники медиков, да еще на территории самих медиков – это вообще отдельная, завидная каста больных. Разве имея родственника или родственницу в составе медицинского персонала дозволительно прозябать в очереди на общих основаниях? Неужели еще водятся такие идиоты? Зачем?

Достаточно, не смотря на все возмущения «жалкой толпы», заглянуть в кабинет к родственнице и, расплывшись в заискивающей улыбке, кося глазом, приманивая головой или коряво согнутым пальцем, намекнуть, мол, выйди пошептаться надо. Кто же откажется? И вот уже ведет сердобольная родственница вип пациента к «сестре по оружию». Вот тебе наглядные экономия времени, средств и здоровья. А вы, прочие, хоть заоритесь. Как говорится: «Имейте люди нужных родственников», которым плевать на стариков, беременных, с трудом переносящих боль. Им же надо и прут они через головы, тела и души. Надо и все тут!

Очередь, как водится, возмущается, да куда там. Со «своими» разве можно тягаться? Себе дороже. Пошумели, повозмущались и притихли до следующего обреченного всплеска негодования. А кому есть дело до возмущений? Своим надо, у своих болит. Разойдись народ! К врачу Любовь Владимировна попала к концу приема. Переступила порог кабинета и тихо так, скромно, тело ее обмякло, ноги подкосились и, несчастно-терпеливая старушка завалилась на пол.

Любовь Владимировна лежала с закрытыми глазами, плохо соображая, где она и зачем. Думать, напрягать память мешал своим методичным набатом все тот же гудящий колокол где-то в самом центре головного мозга. Его удары отзывались ноющей болью в затылке и ломотой в висках. Казалось, голова, что называется, под самую завязку наполнена непрекращающимся, сводящим с ума, гулом, отчего совершенно не было сил соображать. Она помнила, как с трудом дотащила непослушные ноги до поликлиники, как долго сидела под дверями терапевта, а потом, хлоп – отрубило.

В мозгах полная разруха. Не способная сконцентрироваться на памяти, женщина начала прислушиваться к окружающему пространству. Потихоньку отдельные звуки соединялись в слова, слова сплетались в предложения. По разноликим шагам, заметному воздушному перемещению в виде некого бриза то духов, то лекарств, то аромата сдобы, а то неприятной затхлости, можно было понять, что мимо нее ходили. Запахи уходили и приходили, только один, очень знакомый – запах розы, приятно накрыл своей тонкой вуалью.

Больная уже было решилась приоткрыть веки, и сквозь прикрытые ресницы подглядеть за происходящим вокруг, чтобы сориентироваться по месту. В это время раздался приближающийся властный цокот каблуков, строгий грудной голос произнес:

– Нина Кузьминична, вам здесь находиться недозволительно. Вы мешаете персоналу работать.

«Так вот он чей, тот знакомый запах розы. Все правильно. – В последние три дня они тесно общались с Ниной Кузьминичной. И уже тогда она невольно обратила внимание на приятный, тонкий аромат розы. Он был, как бы, непременным дополнением к образу соседки. – Значит, дорогая Нина Кузьминична – неизменный ангел хранитель, рядом. Получается только одно: со мной опять случилась беда».

– Очень хорошо! – в голосе Нины Кузьминичны слышалось негодование. – Держать в коридоре отделения, на проходе, старую немощную больную с гипертоническим кризом, да еще без сознания, – по вашему дозволительно, а близкому человеку присутствовать рядом не дозволительно . . .

– Я же вам объясняла, что ее привезли из поликлиники уже с приступом. У меня нет свободных мест. Понимаете, нет!

– И что? Ей теперь на проходе помереть?

– А вы здесь с какой стороны? Вы родственница?

– Больше чем родственница. Я друг, близкий, надежный друг, в беде не брошу! Буду около каталки на стуле сидеть пока не определите в палату . . .

– Где же я возьму палату? – злился грудной голос.

– Где хотите . . . не уйду . . .

– Ладно, – сдался голос, – пойду посмотрю что можно придумать . . . – каблуки зацокали удаляясь.

Любовь Владимировна приоткрыла глаза. Рядом с ней сидела взлохмачено-возбужденная Нина Кузьминична. Со скорбным видом она молча следила за перемещениями по длинному, светлому коридору. Вся обозреваемая обстановка говорила о пребывании в стенах больницы. Повернув голову на бок, поняла, что лежит на высокой каталке, накрыта простыней и никакой тебе подушки или сумки, с которой явилась в поликлинику. Шорохи и движения больной не ускользнули от внимания сиделки.

– Слава Богу, пришли в сознание, – облегченно приветствовала она столь отрадное явление. – Я до смерти испугалась за вас . . . Сто раз прокляла себя, что отпустила одну . . . Надо было не слушать . . . вызвала бы врача на дом . . .

– Что со мной? Где я? – сиплый голос казался совсем не знакомым.

– В больнице вы. Пошли к доктору, прямо в кабинете случился приступ. Потеряли сознание, привезли сюда по «Скорой». Я дома жду, жду. Раз позвонила – вас нет; другой, – нет, бегом в поликлинику, а там только и разговоров – женщина упала в обморок. Увезли в терапию. Прибежала сюда. На каталке, в коридоре, с капельницей нашла вас.

Только теперь больная обратила внимание на штангу капельницы и катетер в левой руке, закрепленный лейкопластырем.

– Давно я здесь?

– Прилично . . . Я уже успела сбегать домой. Сумку вашу забрала, не беспокойтесь. Вещички собрала на скорую руку. Сами посмотрите, чего еще надо принесу . . .

– Нина Кузьминична, дорогая, – медленно ворочая пересохшими губами и непослушным языком, обратилась пожилая женщина, – в записной книжке телефоны детей. Вы позвоните, аккуратно сообщите где я, а то они будут волноваться . . .

Любовь Владимировна попыталась приподнять голову.

– Лежите, лежите, я все сделаю. Вот дождусь когда они вас в палату определят и пойду звонить . . . Не беспокойтесь . . .

На следующий день сначала примчалась взволнованная Полина и прямо с порога затараторила на всю палату:

– Мама, мамочка, как же так? Я ведь тебе звонила, почему ничего не сказала об этом треклятом замке? Решили бы проблему. Зачем нужно было доводить себя до больничной койки? Что у тебя детей нет? Позаботиться некому? Почему, почему ничего не сказала . . . – Голос ее дрожал, по разгоряченным, пылающим от возбуждения щекам текли слезы. Любовь Владимировна тоже захлюпала носом не понимая почему: то ли из солидарности с дочерью, то ли из чувства благодарности за сопереживание и заботу, то ли из-за того, что все обошлось, и она еще поживет на белом свете.

Педантичный Юрка припожаловал в часы для посещений, принес целый пакет разных вкусностей и по донжуански угощал соседок по палате. Он не выговаривал матери претензий, не сочувствовал, не упрекал. Просто сказал:

– Ну, ты даешь . . . Пожалуйста, больше без самодеятельности . . .

Уже под самый занавес опять появилась Нина Кузьминична. Восторженно радостная плюхнулась на стул рядом с кроватью и тут же вынула из сумки темно фиолетовую, довольно объемную книжку:

– Я вам, Любаша, принесла рассказы Михаила Зощенко. В вашем состоянии нужно много положительных эмоций. Зощенко как нельзя лучше поспособствует этому. Знаете, здесь много просто уморительных рассказов. Очень, очень рекомендую.

– Большое спасибо. Действительно, лучше читать, чем мучиться от безделья. – Больная женщина благодарно положила книгу на тумбочку.

Довольная результатом, Нина Кузьминична оглядела палату с нескрываемым любопытством. Из пяти кроватей находящихся в палате заняты были три, две разобранные постели, накинутые одеялами, пустовали.

– Интересно, я второй раз за день прихожу и каждый раз эти две кровати пусты. У вас есть настолько продолжительные процедуры, что люди получают их по пол дня?

Рядом скрипнула кровать и недовольный голос пожилой, упитанной соседки пробубнил:

– Как же. У нас и процедур то нет. Засандалят укол, таблетку сунут – вот и все лечение.

Неугомонная посетительница заинтересованно спросила:

– Куда девались больные? Может на телевизор пошли?

– Как же. У нас и телевизора то нет . . . Здесь особые порядки . . . Эти двое, – она кивнула на кровати, – из медиков. Они «своих» определяют в палаты для обследования там, на профилактику или лечение. Те с утра поприсутствуют на обходе, получат лечение и с обеда уходят домой.

– Как же так? – обалдела Нина Кузьминична. – Старую женщину, без сознания, в угрожающем состоянии держали в проходном коридоре, в то время как в палатах есть свободные места. Зачем определять на постоянное нахождение в стенах отделения? Пусть бы приходили, эти самые, медики, лечились и отваливали домой. Зачем дефицитные места занимать?

– Порядки у них такие . . .

– Надо бороться с этими порядками . . .

– Знаете, дамочка, – посоветовала соседка, – если вы желаете добра своей больной подруге, лучше не вмешивайтесь. Исправить – не исправите, только навредите ей.

Нина Кузьминична не надолго задумалась.

– Что за жизнь у нас такая? Жили, работали, а пришла старость – никому не нужны. Живем каждый за себя, ни выручки, ни понимания нет. Говорят, в Совдепии плохо жилось, хают ее бедную. Так ведь такого равнодушия и злобы не было. Людей замечали. Власть имущие и в те времена на себя одеяло тянули, но не так нагло, не так бесчеловечно. Теперь хоть последнее сними с себя, а «в лапу дай» или вставай «под ружье»: выбивай по кабинетам свое, законное. По доброму, по хорошему ничего не понимают. Человеческий язык забыли. Если слабый, беззащитный, – издевайся, топчи его. Ведь с колен никогда не встанешь. Понимают только скандалы, ругань, хамство. Законную услугу, за которую зарплату получают, нужно вырвать. Втридорога стариков обирают, а ведь у самих отцы-матери есть. Как же так? Что же с людьми происходит?

Любовь Владимировна пожав плечами, потупила глаза. Соседка по кровати, кряхтя, укрылась и отвернулась к стенке, третья, из находящихся в палате, зашаркала на выход. Им все же предстояло здесь лечиться.

Зато жена молодая . . .

В этом году лето долго не приходило. Вернее оно пришло, как положено – в июне, но теплом не баловало. Скорее всего, причиной установившемуся холоду предшествовала удивительно дружная весна, которая в самом начале мая переросла в необыкновенную жару. На майские праздники народ, впервые в кои веки за много лет, в прямом смысле, разделся до трусов и купальников. Некоторые умудрились за десять дней заметно обгореть на палящем солнце, активно упражняясь с лопатой на дачных грядках или неосмотрительно распластавшись у водоема на пикнике. Изумительная, необыкновенная погода, установившаяся на непродолжительный период, так расслабила население средней полосы России, что, когда природа, словно спохватившись собственной неосмотрительности, вернула температурный режим к положенным для этого времени года характеристикам, народ недовольно зароптал. Мать-природа, даровавшая людям сказочные по своей прелести дни, ропоту возмутилась. Температура воздуха на улице сразу рухнула ниже положенной нормы на целых восемь градусов, а потом пошло-поехало: то ливневые дожди, переходящие в град, то заморозки на земле, то холодный шквалистый ветер. Казалось, вся эта непредсказуемая чехарда учила людей уму-разуму: будьте граждане благодарны за дарованную благодать и не возмущайтесь тому, что изменить не в силах и дается вам свыше.

Затянувшиеся холода нарушали не только психосоматическое состояние граждан, сопровождая его скверным настроением, устойчивой депрессией и простудными заболеваниями, они внушительно били по карманам. Женская часть городского населения разорялась на колготках, которые приходилось носить до середины июля и кутаться в теплые шерстяные вещи, надоевшие еще с зимы. Водители застревали в длинных пробках, поскольку в России, что снег, что дожди – явления форс мажорные, всегда чреватые многокилометровыми столпотворениями автомобильного транспорта. Обладатели машин тыркались в очередях на всех трассах и улицах, ведущих к месту работы или к дому. Жгли бензин, выбрасывая весьма немалые деньги в виде выхлопных газов просто-напросто на ветер, мотали нервы из-за «наглых козлов», бесцеремонно перестраивающихся на чужую полосу движения, в мыслях составляли оправдательные монологи для начальства по причине заметного опоздания.

И вот, когда последние надежды на теплую летнюю погоду рухнули, Мать-природа пожалела таки россиян. В одну ночь сменился ветер и к утру кардинальные перемены не заставили себя ждать. Столбик термометра с умопомрачительной скоростью подскочил к тридцати градусам. Складывалось впечатление, что заблудившееся на широких просторах России лето, наконец, нашло дорогу на европейскую часть. И опять, уж в который раз, «слишком хорошо», стало очередным «плохо». На дальних подступах к городу загорелись торфяники. Увлекаемая южным ветром гарь, стелилась маревом над землей. На более менее высоких участках поверхности земли она еще как-то рассеивалась, а в низинах застаивалась плотным туманом, выедающим глаза и раздражающим гортань. Люди надевали на лица марлевые маски, но эффект от подобного предохранения собственного здоровья был минимальным. Из телевизионных программ новостей знали о борьбе с пожарами, однако самочувствию от этого лучше не становилось. Особенно страдали старики и дети. Детей родители еще вывозили на время из зоны чрезвычайной ситуации, а вот старикам было совсем невмоготу. Все взоры обратились к врачам. Скорая носилась по городу как подорванная, в больницах палаты и коридоры забиты койками с пожилыми людьми. В конце концов, с кошмаром справились, и жизнь наладилась. Между тем, стабильно жаркая погода не собиралась отступать. Работающее население запасаясь бутербродами, старалось не показываться на улице в обеденное время, гоняя чай и кофе в офисных помещениях. Те, кто не работали, терпеливо пережидали дневной зной сидя у телевизоров, а к вечеру, когда становилось хоть немного прохладнее, осторожно «выползали» поболтать на лавочке у подъезда или навестить продовольственные магазины.

Алексей Николаевич Сокольников, высокий крайне худощавый старик, обладал очень интересным отличительным качеством. Его внешность, с одной стороны, имела ничем не примечательные характеристики, оставаясь совершенно обычной, рядовой. С другой стороны, чем-то неуловимым застревала в памяти людей хоть единожды с ним столкнувшимся. Трудно сказать, что же конкретно выделяло его из толпы ровесников. Казалось бы, блекло-голубые, частенько непроизвольно слезящиеся глаза, обнесенные по контуру бесцветными ресницами, нависший над глазами широкий лоб, переходящий в некогда роскошную, но давно потерявшую привлекательность, шевелюру, ничем не выделяли его. Торчащие в разные стороны уши, острый, несколько длинноватый нос и тонкие ниточки губ, дополняли образ заслуженного пенсионера. Вроде все черты лица имели вполне себе даже рядовой вид, но освещенные приветливой, располагающей улыбкой, становились мягче, теплее. Скорее всего, именно эта доброжелательная улыбка и притягивала внимание людей. Чего греха таить, на наших улицах не часто встречаются пожилые люди с открытой, по-детски наивной, не сходящей с лица, милой улыбкой. С лица расчерченного глубокими возрастными морщинами. Складывалось впечатление, что в прошлом мужчина был гораздо полнее и вот, в силу неизвестных обстоятельств, резко похудел. Кожа в соответствии с возрастными изменениями уже не имела эластичности необходимой для природной подтяжки лица, потому образовались морщины в виде рубленных шрамов. Длинные натруженные руки с узловатыми пальцами на кистях и набухшими венами, выдавали в нем труженика, зарабатывавшего свой хлеб физической работой. Невольное предположение оправдывало себя целиком и полностью, так как Алексей Николаевич действительно работал всю свою жизнь на буровой установке. Объездил весь Советский Союз с юга на север и с запада на восток. Непростые условия жизни в многочисленных командировках, закалили мужчину. Он научился в равной степени хорошо адаптироваться и к жаре, и к холоду, в отличие от своей законной супруги Зинаиды Егоровны.

Жена по причине сложностей со здоровьем с холодом еще худо-бедно справлялась, жару переживала очень тяжело, безмерно мучаясь и страдая. У нее моментально подскакивало давление, учащалось сердцебиение, отекали конечности, страшно болела голова, заметно учащались приступы удушья. Безусловно, крупное телосложение при невысоком росте играло в ее страданиях немаловажную роль. Значительный излишний вес способствовал множеству проблем с самочувствием. Однако при всех усилиях и стараниях женщины, справиться с ним не удавалось. На короткое время, под воздействием диет, терялось от пяти до восьми килограммов, но по завершении ограничений, килограммы набегали быстро. Жить приходилось со всеми жировыми «накоплениями».

При всем при том, Зинаида Егоровна не выглядела рыхлой развалюхой с трудом переставляющей ноги. Наоборот, ее энергичный характер никого не оставлял в покое, гнал женщину вперед в темпе молодого скакуна, несущегося в авангарде жизненной гонки. Бесспорно оставаясь толстушкой, она везде и всегда успевала, находясь в водовороте дружеских и городских событий. Алексей Николаевич старательно оставался в стороне от общественных мероприятий, в то время как, Зинаида Егоровна, что называется, постоянно рвалась в бой. В связи с продолжительной жарой, усложнившейся торфяными пожарами, возрастные супруги избегали выходить из дома на раскаленный и задымленный уличный воздух, пока не закончились продовольственные запасы и, не опустел неизменно наполненный, холодильник.

Решимости осуществить вылазку в окружающий мир добавило и очередное вмешательство близкой приятельницы Зинаиды Егоровны – Аллочки. Накануне вечером раздался громогласно требовательный телефонный звонок, и уже в четвертый раз за текущие сутки шальной голос подруги назидательно оповестил:

– Зиночка, я совсем забыла тебе сказать очень важную новость. Вернее, всякий раз сегодня хотела тебе сообщить и всякий раз сначала сбивалась, а потом и вовсе забывала. Теперь уже укладываясь спать вспомнила, что тебе то и не сказала . . . – в трубке зашуршала бумага, раздалось кряхтение сопровождаемое прерывистым дыханием.

– Ну, не тяни, в конце концов, а то опять забудешь, – подгоняла Зинаида Егоровна, нетерпеливо переминаясь и позевывая в прихожей у телефона. Она только вышла из ванной и намеревалась расслаблено забыться сном в собственной постели. Несвоевременная инициатива подруги, честно говоря, раздражала ее.

– Бумажку, на которой записала сообщение, уронила прямо под ноги. Пришлось наклоняться и шарить в темноте по полу.

– Почему в темноте? У вас нет света? Авария?

– Нет никакой аварии, просто я забыла щелкнуть выключателем, – опять прерывистое дыхание. – Вот, включила свет. Читаю . . . То ли свет слабый, то ли каракули у меня не разборчивые . . . «Двадцать первого июля состоится открытие магазина «Привет» на первом этаже здания бывшего универмага» . . . Будут торговать продуктами питания. Большие скидки в день торжественного открытия . . .

– Ты мне сегодня уже эту новость говорила, – нетерпеливо перебила Зинаида Егоровна. – Мы с Алексеем вечером сходим.