Читать книгу Дорога длиною в жизнь - Марина Шпак - Страница 1

© Шпак М.Е., 2022

1

– Мамка! Мамка! – бежал, смешно размахивая ручонками, чумазый малыш. Круглое личико его было чёрным, то ли от загара, то ли от грязи, а может, от всего сразу Шорты его держались на одной лямке, да и та всё норовила сползти с худенького плечика, и он, пытаясь её удержать, время от времени высоко поднимал согнутый локоть правой руки, безуспешно пытаясь вернуть непослушную лямку на место. Выбежав на крыльцо и не увидев никого в ограде, он, радостно неуклюже подскакивая, перебежал весь огромный двор, поднимая голыми ножонками пыль и распугивая кудахтающих от негодования куриц, нырнул между двумя столбами, оставшимися от истопленного в зимнюю стужу сарая, и оказался в поле, где мать с двумя дочерьми, Лёлей и Валей, окучивали картошку. Причём работали, как, впрочем, и всегда, только мама с Лёлей. Валя же их развлекала: она пела, слегка пританцовывая между цветущим ровными рядами картофелем:

– У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак. Ах, скажите, чьи вы, ах, скажите, чьи вы и зачем, зачем идёте вы сюда? – Её голос, чистый и звонкий, далеко разносился в это раннее летнее утро 1950-го года.

– Небо голубое, луг шумит травою, ты тропу любую выбирай! – весело пела восьмилетняя Валя, и невдомёк было и ей, и сестре Лёле, и маленькому Кольке, и даже матери, что уже меньше, чем через полгода, в конце ноября, всю их жизнь перевернут три пригоршни ржаной муки, унесённые матерью с пекарни, где она тогда работала.

– Это – нам с тобою, всем нам дорогое, это наш родной, родной любимый край! – пела счастливая Валя.

Мать удивлялась: откуда у дочери такой талант? Она не помнила, чтобы в её семье кто-то пел, тем более так! Да и не до песен особо было. Война вот только пять лет как закончилась, голод ещё не отпустил. Ни отца, ни даже похоронки на него они так с войны и не дождались, только странная бумажка – «пропал без вести». Валя тогда не понимала, как это – «без вести» – без весточки что ли, не оповестил никого или как?!

– Мамка! – бежит, запыхавшись, Колька. – Мамка! Там чайник кипит уже горбом!

– Прямо горбом? Ну пошли пить чай, – смеётся мать, и Валя смеётся, громко, звонко.

Она вспомнила, как, года три назад, вися на заборе и по обыкновению, весело напевая, она сама зазывала всех соседей, проходящих мимо её двора:

– Дядь Петь, дядь Вась, заходите, мамка самовар поставила!

«Дядь Петь и дядь Вась» радостно благодарили певунью, но не заходили, знали, что Варвара, мать Вали, как, впрочем, и все в деревне, заваривала «чай» из морковной ботвы. А «дядь Петь» ещё и иной раз достанет из кармана кусочек сахара, обтряхнёт махру и угостит девчушку! А однажды принёс целую сахарную голову! Это они так называли большой прессованный, как камень, кусок сахара. Варвара отнекивалась, не хотела брать, а он говорит:

– Бери! Тебе что ль даю? Детям!

Валя помнит, как мать, держа осторожно, как драгоценность, сахар в ладони левой руки, правой резким движением тупой стороной лезвия ножа дробила эту сахарную голову на кусочки поменьше, чтобы на несколько дней хватило, делала она это неторопливо, очень аккуратно, чтобы не рассыпать ни крошечки. Это называлось «пить чай вприкуску» – кипяток они наливали в блюдечко, макали туда сахарину, причмокивая, обсасывали её и запивали, звучно прихлёбывая, горячим чаем. Вкуснее этого ничего не было!

Валентина и теперь, спустя вот уж семьдесят лет, часто пьёт чай, прихлёбывая из блюдечка, говорит, так вкуснее.

Даже сейчас, сидя за столиком в купе поезда, она заварила себе крепкий чай, хорошенечко сдобрила его молочком.

Это была ею же самой и придуманная когда-то целая чайная церемония: кружка обязательно должна быть с глубоким блюдечком, и с добавлением молока чай обязательно должен был перелиться немножко в блюдечко, нужно было, чтобы кружка была абсолютно полная, с горкой, плюс ко всему должны быть соблюдены все пропорции крепости и цвета чая с молоком! Только у неё получался такой вкусный чай! Когда ещё жив был её муж, Женя, он частенько подшучивал над ней, и как только она отвернётся, тут же отхлёбывал чай из её кружки! О, как она сердилась! Всё, чай был напрочь испорчен! Долить кипятка – чай будет не таким крепким, долить молока – чай будет не таким горячим! Его это забавляло, но был и чисто меркантильный интерес – он знал, что она отдаст этот чай ему, а себе пойдет наколдовывать новый.

2

Под монотонный стук колёс Валентина прихлёбывала горячий чай, подложив под кружку льняную салфетку и слегка придерживая её, чтобы та не скользила по пластиковому столику купе.

Стук вагонных колёс нисколько не казался Вале однообразным, нет. Если внимательно прислушаться, то в этом звуке можно легко уловить практически любую мелодию. Вот и сейчас поезд с лёгкостью аккомпанировал ей: «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда. А рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся, где ж вы, мои весенние года? Где ж вы, мои весенние года?» – мурлыкала про себя Валя, вспоминая, как она пела эту песню когда-то со сцены её родного деревенского клуба.

Она улыбнулась своим воспоминаниям, пробегающим в её голове, как кадры киноленты.

Пела Валя всегда, сколько себя помнила. Петь для неё всегда считалось так же естественно, как пить, есть, дышать, жить. Никогда не учась в музыкальной школе, абсолютно не зная нотной грамоты, она пела душой, ловила все музыкальные оттенки на слух, и он её никогда не подводил. Все, кто слушал певунью, поражались её несколько грудному глубокому бархатистому голосу с мягким и объёмным тембром. Ноты она брала сразу чисто и точно, а не «подъезжая» к ним, как бы примериваясь.

– Зыкина наша! – с гордостью говорили односельчане.

Жили всегда бедно. Она хорошо помнила эту бревенчатую избу, состоящую из одной большой комнаты, добрую половину которой занимала печь. За печью был небольшой закуток, где, как водится, жил домовой. Маленькая Валя слышала изредка по ночам, как он шуршал, перебирая веточками метлы да покряхтывал. Он, видно, сердился, что метлу опять поставили неправильно – надо было палкой вниз, а веточками кверху, так старики говорили. Валя его не боялась, знала – он добрый, избу оберегает от напастей всяких. У маленького окна стоял огромный стол, больше напоминающий клетку. С трёх сторон стены его были наглухо зашиты фанерой, а центральная часть – узкими рейками, выкрашенными в голубой цвет. Под столом жили куры. Ну как под столом. Чаще они бродили по всей избе, отчаянно кудахтая, когда Валя веником пыталась их вымести летом на улицу, а зимой под стол, в импровизированный курятник. У неё это плохо получалось, куры жили своей жизнью, отдельной от Вали, и вовсе не собирались ей подчиняться.

Да, жили бедно, не было ни патефонов, ни грампластинок, но была чёрная тарелка радио на бревенчатой белёной мелом стене комнаты. О, какое это было счастье – слушать концерты Лидии Руслановой, Марии Мордасовой, Майи Кристалинской, Гелены Великановой, Нины Дорда… Она знала все их песни наизусть.

А потом пришёл ноябрь… Она не понимала, куда и почему увозят маму?

Уткнувшись носом в маленький пятачок, отвоёванный подушечкой указательного пальца и тёплым дыханием у напрочь замороженного оконца, Валя видела, как мать в сопровождении какого-то хмурого неказистого мужичка, ступив на откинутую металлическую подножку, влезла в крытый брезентом кузов грузовика. Машина, дёрнувшись, медленно развернулась, и девчушка увидела сидящую на боковой скамейке съёжившуюся маму. Уже через мгновение брезент тяжело опустился, и грузовик, отчаянно пробуксовывая в глубоком снегу, двинулся вдоль улицы.

Валя изо всех сил пыталась сдержаться, чтобы не напугать маленького Кольку, но у неё ничего не получилось. Сквозь слёзы, всхлипывая всё громче и вздрагивая плечиками, она видела, как машина, в клубах морозного дыма проехав до угла улицы, скрылась за поворотом. Рыдала Валя уже во весь голос. Колька пискляво вторил ей, извиваясь и выдёргиваясь из крепких рук какой-то тётки, всё порываясь куда-то бежать. Только Лёля не плакала, но не потому, что ей не было страшно, нет, она просто не умела.

3

Валя смутно помнила дорогу в детдом. Помнила только, что везли в кабине машины, как она теперь понимала – в полуторке. С тех пор она не может ездить ни на каких машинах, ей становится так плохо, что даже десятиминутная поездка на самом распрекрасном дорогом легковом автомобиле выбивает её из жизни, полдня она потом отлёживается, вся зелёная, пытаясь прийти в себя от слабости и тошноты, только драминой теперь и спасается, выпивая её за полчаса до предполагаемой пытки.

А тогда она, восьмилетняя девчушка, не понимала, куда их везут, зачем, а главное, надолго ли?

Колю определили в приют для малышей, а Лёлю и Валю – в Заиграевский детский дом, в километрах двух-трёх от Коли. Сначала их поместили в так называемый изолятор, отрезали косы, постригли под мальчиков, намазали голову вонючим дустом, повязали косынкой, потом отмыли хозяйственным мылом, переодели в одинаковые кофточки и шаровары (они почему-то называли их финны), а их одежонку сожгли в топке печи.

Лёля, хотя и была старше сестры на целых четыре года, долго сторонилась чужих, смотрела исподлобья и была нелюдимой, Валя же, напротив, перезнакомилась и быстро сдружилась со всеми.

Детский дом представлял собой длинное деревянное двухэтажное здание. В больших комнатах всё было просто, но чисто, тепло и уютно по-домашнему.

А вот на летние каникулы их вывозили в пионерский лагерь! Настоящий! С играми, купанием в пруду и, конечно, песнями у костра!

Прудов для купания было два: отдельно для девочек и мальчиков. Валя «плавала», стоя на одной ноге, активно бултыхая в воде руками и второй свободной ногой, так и не научившись плавать. Винила она во всём змей, которых в ту пору было почему-то очень много. Они свешивались, раскачиваясь, с кустарников и ветвей деревьев и с огромным удовольствием бултыхались в воду, им, видимо, тоже хотелось немного охладиться. Дети же с визгом выскакивали из воды и неслись подальше от пруда. И хоть воспитатели и уговаривали их, что бояться не стоит, что это всего лишь ужики, но где там! Поэтому купаться приходилось поочерёдно со змеями!

С братиком им разрешали видеться нечасто. Она хорошо помнила, как однажды уже в конце следующего лета они с Лёлей шли проведать Кольку по безлюдной степи, крепко держась за руки.

Степь была везде, куда хватало глаз, было уже не очень жарко, лёгкий ветерок, поднимая пыль, играл с перекати-полем. Деревьев не было видно. Сначала они шли, весело болтая, Валя, как всегда, что-то напевала, но, когда они стали приближаться к самому опасному месту, веселье как рукой сняло. Справа то и дело стали появляться невысокие холмы, которых девчонки сторонились и боялись. Поговаривали, что за этими холмами живут бурятские шаманы. Но самое жуткое место было впереди, и по мере приближения к нему страх всё больше охватывал их тщедушные тельца.

Это дерево, вон оно, уже близко. Они старались обойти его как можно дальше. Но всё равно всё было видно и даже слышно. Это было странное дерево, будто живое, сплошь увешанное разноцветными ленточками, танцующими в такт с ветром. И звук, непонятно было от чего, как будто лёгкий звон тысячи маленьких колокольчиков заполнял всё пространство около этого волшебно-сказочного дерева. Зрелище было таинственным и завораживающим, детское любопытство так и тянуло подойти поближе, взять себе хоть одну красивую ленточку, но девчонки в детдоме строго-настрого предупредили, что ни в коем случае этого делать было нельзя – шаманы утащат. Кто такие эти шаманы, как они выглядели – никто из них не знал, но дети ведь всегда придумают, из чего сделать страшилку.

Уже почти приблизившись к этому месту, девчонки, закричав от страха, не сговариваясь, пустились бежать, и всё им казалось, что кто-то их вот-вот догонит и схватит!

Вообще жили они в детдоме вовсе неплохо, кормили их хорошо, никакой «дедовщины» отродясь не было, жили, как говорится, одной семьёй. Спальные комнаты были большие, с кроватями в ряд, как в детском саду. И окна огромные, высокие. Валя очень любила сидеть на подоконнике и петь, представляя себя большой артисткой, подстать Бурлаковой Фросе!

– Выступает народная артистка Советского Союза Валентина Попова! – это она, тёмным летним вечером сидит на широком подоконнике детского дома и, вдохновлённая чудесным свежим августовским яблочным воздухом, поёт во весь голос любимые песни: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…», «Портрет, твой портрет, рабочий паспорт и костюм!»

Да, да, вот именно так: «рабочий паспорт и костюм». Ей, десятилетней детдомовской девчонке, было невдомёк, что слова этой песни она бессовестно переврала и пела как услышала: вместо «…работы Пабло Пикассо» в её «исполнении» был паспорт, причём почему-то рабочий, и костюм. Какой там Пикассо в её послевоенном детстве!

Пение изредка прерывалось на поедание ранеток. Никогда больше она не пробовала таких вкусных пахучих и сладких, как мёд, ранеток, как в этом детдомовском яблочном саду. А может, ей только так казалось, что вкуснее этого лакомства ничего нет на свете. Разве что замороженные зимой кусочки ржаного хлеба.

Не удивляйтесь. В детдоме их вполне неплохо кормили, однако хоть война и не коснулась их напрямую – они не видели смерть от разрывов бомб и не прятались в бомбоубежищах, испытывая панический животный страх от низко летящих самолетов с чёрными крестами, но нищету и голод военного детства они испытали и запомнили навсегда. Поэтому, видимо, на всякий случай, оставляли с ужина нарезанные на ровные квадратики кусочки ржаного хлеба и закапывали их в сугробе, втайне друг от друга. Какое счастье было находить через день-два эти превратившиеся в твёрдый камень на сорокаградусном морозе ломтики и угощать ими подружек. Краешек хлебушка нужно было подержать, немного причмокивая, во рту, и когда он чуть растает, отгрызть от него маленький кусочек, распадающийся во рту на тысячу мелких вкуснючих крошек. А летом они придумывали новое лакомство – кусочек чёрного хлебушка сбрызгивали обильно водой и посыпали сахаром, получались настоящие конфеты! Это очень вкусно, не верите – проверьте!

Её голосом заслушивались все в детдоме – от воспитателей до нянечек, и вот однажды объявили, что повезут её записываться на радио в Улан-Удэ!

Ехать пришлось в кузове ненавистной полуторки, шатающейся из стороны в сторону и подскакивающей на каждом ухабе, поэтому сами понимаете, доехала она в полуобморочном состоянии. И пока подружки с воспитателями гуляли по городу, ходили в музеи и объедались мороженым, Валя полуживая отлёживалась в гостинице, пытаясь прийти в себя. Но не могла она пропустить такое событие, к тому же пение для неё всегда было лучшим лекарством.

Уже вечером была профессиональная запись на Улан-Удэнском радио, где в её сольном исполнении прозвучала песня «Ровесники, ровесницы, мальчишки и девчонки!»

Всё, как она и мечтала когда-то:

– Исполняет детский хор Заиграевского детского дома. Солирует Валентина Попова!

– Вдруг и сейчас где-то в фондах этого радио хранится и мой голос! – подумала она. – Вот бы услышать!

4

В конце лета 1956-го в детдом приехала мама и забрала их.

Полкило муки стоило матери шесть лет колонии, там она и подорвала своё и без того слабое здоровье, стала курить. Валя и запомнила её такой: простой сатиновый халатик, сверху неказистый передничек, а в правом кармашке обязательно пачка папирос и спички.

На хорошую работу маму уже не брали, кое-как устроилась истопником в школу. Лёля оставалась дома на хозяйстве, а Валя с Колей помогали матери, чем могли.

Раз в неделю к школе подъезжал грузовик, привозил дрова, распиленные на полуметровые чурки, сваливал у кособокого крыльца горой, теперь их надо было расколоть на поленья. От тяжеленного колуна мама быстро уставала, и тогда ей на помощь приходил хромоногий школьный сторож дядя Боря. Мальчишки в школе шептались, что одна нога у него вовсе даже деревянная, но девчушка не верила: как это – деревянная?

Валя с Колей носили охапки поленьев и складывали их ровненько под навес сарая. Чтобы полешки не раскатились в разные стороны, а лежали ровной красивой стеной, с обеих сторон по бокам их сдерживали выложенные из тех же поленьев «колодцы».