Читать книгу Ты обязательно простишь - Марина Стекольникова - Страница 1

1998

Антон сидел около письменного стола и смотрел на фотографию. Стол был древний, ещё дедушкин, с двумя массивными тумбами и потёртой столешницей зелёного сукна. Фотография была просто старая. Вот он, а вот – четверо верных друзей детства. Один из них перестал быть таковым. А может быть, никогда и не был. Кто? Антон испытывал странную смесь противоречивых чувств. «Гамма из пяти нот, из пяти нот гамма», – повторял он про себя на разные лады. Сыграть эту гамму до конца мешали смесь обиды, недоумения, жалости по утраченному доверию. Не было только злости. Видимо, её заменила досада. На себя, на всю их славную пятёрку. Как? Почему? Они, так хотелось думать Антону, всегда были уверены друг в друге, доверяли, полагались «на честь и совесть». Просто невозможно было поверить, что кто-то из них способен на предательство. Да нет. Какое предательство? А тогда что? Только четверо верных друзей были в курсе. Только они знали ситуацию досконально, понимали, какое значение для Антона имеет этот шанс. Кто-то из них враг? И что? Вот так вдруг? В одночасье кто-то изменил к нему своё отношение? Или не вдруг? Или раньше были «звоночки»? Сумасшествие. А может быть, не враг, а запутавшийся, но всё-таки друг? С другой стороны, какой друг пойдёт на такую низость? И кто же всё-таки из них? Мысли искрили, но ничего не освещали. С чего всё началось? Антон усмехнулся. Как с чего? С песочницы…

* * *

1973

Их было пятеро. Антошка Вишнёв, для друзей просто Тоха; Мишка Зайцман, которого в компании полуиронично-полууважительно называли Знайкой по ассоциации с персонажем повестей Николая Носова; Наиль Абдулов – Илька или Дулик; Анька Карху – к ней почему-то не прилипало ни одно прозвище, наверное, из-за фамилии, и Андрюха Яскевич – Ясь. За глаза их называли «пять углов» или «олимпийские кольца», или «наш интернационал» – в зависимости от ситуации. Они, и правда, представляли собой, все вместе и каждый в отдельности, пример тесного содружества народов. У белобрысого, синеглазого Антохи сугубо русские корни оказались привиты каплей эстонской крови прабабки-чухонки. Глядя на Мишку, можно было не сомневаться, что в первую очередь его предками были евреи, хотя по материнской линии в нём смешались русские и тубалары. По маме русский, по папе таджик Наилька внешне больше походил на отца большими чёрными глазами и выразительными, сходящимися у переносицы бровями. Андрюха, по всем статьям белорус, всё же имел некоторую русскую примесь из-за прадедушки по папиной линии. В общем, с мальчишками всё более или менее было ясно, а вот Анька… Анька несла в себе особенности, кажется, всех народов бывшей Российской империи. Отец и его родители одарили ребёнка русско-польско-финскими генами, а мать – татарско-армянскими. Стоит ли говорить, что по свидетельствам о рождении все они были русскими. Никому из них никогда, ни в детстве, ни потом, в зрелом возрасте, не приходило в голову выяснять или, того хлеще, сравнивать друг друга по национальности. Какая разница, кем были твои предки. Главное – чтобы человек был хороший. Жили по принципу, как в старом советском фильме «Цирк»: «В нашей стране любят всех ребятишек. Рожайте себе на здоровье, сколько хотите: чёрненьких, беленьких, красненьких. Хоть голубеньких в крапинку, хоть розовеньких в полосочку, хоть сереньких в яблочко! Пожалуйста». Нарушил ровное течение их жизней совсем не национальный вопрос.

А началась их дружба в песочнице. В прямом смысле слова. Причём началась она с отнюдь не дружественных действий, а проще говоря, с драки.

Песочниц в их микрорайоне было две. Одна находилась в садике дома номер пять по Социалистической улице, выходившем с другой стороны на Загородный проспект. Другая – во дворе дома номер восемь по той же Социалистической, одного из целого ряда проходных дворов между Загородным и улицей Правды. Собственно, весь район, да что там район – весь город был испокон веков пронизан проходными дворами. Они, вместе со сквозными подъездами, составляли огромную, разветвлённую сеть, в которой можно было легко запутаться и затеряться. Местное население с успехом пользовалось этой сетью, когда хотело сократить путь между отдалёнными адресами, дети бегали в школу или просто гуляли от дома к дому, минуя улицы. Проходные дворы доставляли массу неудобств милиции, особенно после того, как к семидесятым годам были изничтожены чугунные ворота, некогда запиравшиеся дворниками на ночь. Вместе с воротами исчезли и ответственные дворники. Индивидуалов с мётлами и ледорубами заменили на «бригадный подряд», в итоге придомовые территории остались практически бесхозными. Результаты «коллективной ответственности» особенно хорошо «читались» зимой, когда улицы начинали походить на стадо неухоженных зебр: у одного дома чисто, у следующего – наледь, снова чисто, дальше – снега по колено. Не повезло с «бригадным методом» и большим проходным дворам. В них постепенно закрадывалось запустение. Кусты, скамейки и детские площадки ещё сохранялись, но их становилось всё меньше, поскольку не совсем ясно было, в чьей зоне ответственности они находятся. Таким образом, к началу семидесятых в ареале обитания будущей «славной пятёрки» осталось всего две песочницы, в одной из которых «пятёрка» и сошлась однажды ясным апрельским днём.

Они были ровесниками – все родились в шестьдесят восьмом. Все жили на одной улице, правда, в разных домах. Мишка и Андрюха ходили, а вернее, дневали и ночевали в круглосуточном детском саду, возле которого и размещалась названная песочница. У Мишки Зайцмана не было ни папы, ни бабушек с дедушками, а была одна мама, Юлия Петровна, по вечерам учившаяся в институте холодильной промышленности, а днём работавшая сменами на кондитерской фабрике имени Крупской, находившейся всё на той же улице. Тотальная нехватка времени и сил вынуждала её в будние дни оставлять сына на круглосуточном попечении воспитателей. О бабушке Мишка знал, что звали её Дарья Макаровна, но на самом деле не Дарья, а Дадар, и не Макаровна, а Максыровна, что была она тубаларкой с Алтая и скончалась от голода в блокадном Ленинграде. Про тубаларов и Алтай Мишка ничего не понял, но названия запомнил. О дедушке Юлия Петровна никогда не вспоминала. Только обмолвилась как-то раз, что он погиб на фронте. И всё. Юлю спасла и вырастила близкая мамина подруга, которая и потом продолжала по мере возможности поддерживать воспитанницу. Однако, занятая работой и собственными внуками, Мишеньку она привечала редко, как правило, летом во время отпуска. Папы у Мишки никогда не было. Года в три с половиной, вступив в «период почемучек», он поинтересовался, где же папа: у всех он есть, а у Миши нет. Мама ответила коротко: уехал. Больше она никогда на эту тему с сыном не разговаривала. Так они и жили: мама хранила молчание, а Миша периодически мучился неразгаданной тайной. Не догадывалась Юлия Петровна, насколько пытливым и упорным в достижении цели окажется её ненаглядный малыш.

Андрюшка Яскевич жил с бабушкой, Екатериной Владимировной. Нет, он не был сиротой. Просто его родители, геологи по профессии, по полгода, а то и больше, пропадали в экспедициях. Брать сына с собой в партии они не могли. Ещё совсем не старая бабушка заведовала детской библиотекой имени Крылова, находившейся недалеко от дома, на улице Марата. Руководящая должность требовала постоянного присутствия на работе, организационные вопросы занимали все её мысли, уделять должное внимание внуку она могла только по выходным, поэтому Андрюша, как и Миша, четыре-пять раз в неделю оставался ночевать в детском саду. В отличие от тихого, задумчивого собрата Андрюшка имел открытый, жизнерадостный характер. Он любил активные игры, а когда играть было не с кем, мог прыгать и выкрикивать что-нибудь, вроде «тирли-дирли, трам-пам-пам!», просто от переполнявшей его энергии. А роднило его с Зайцманом наличие семейной тайны. Как-то раз он случайно подслушал бабушкин телефонный разговор, смысл которого не понял, но отдельные фразы почему-то засели у него в памяти. Речь шла о каком-то дяденьке, который что-то такое сделал, отчего у бабушки одно расстройство. Не придя ни к каким выводам, Андрюшка вопросов задавать не стал, даже своим детским умом понимая, что бабушку донимать бессмысленно – ответов всё равно от строгой бабули не получишь. Вскоре он отвлёкся и на время позабыл о заинтриговавшем его разговоре.

Наиль Абдулов был домашним мальчиком. Его мама, Елена Игоревна, закончившая музыкальное училище имени Мусоргского по классу фортепьяно, иногда концертировала, но в основном находилась дома, занимаясь параллельно сыном и творчеством. Папа Наиля, Азим Булатович, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой высшей математики Политехнического института, в сорок лет женившийся на восемнадцатилетней пианистке, души не чаял в жене и сыне. Он очень старался, чтобы его семья ни в чём не нуждалась и, в частности, нанял для Наиля няню, которая, фактически, превратилась в домоправительницу, избавившую молодую мать от большей части хозяйственных забот. Елена Игоревна была рада такому положению вещей, поскольку за чуть ли ни с младенчества самостоятельным, упрямым Илькой требовался глаз да глаз. За день шустрый Наиль успевал набедокурить так, как иным не удавалось и за месяц. Ему ничего не стоило размазать по письменному столу кашу, к которой тут же прилипали папины бумаги; выпить воду из кошачьей миски; разобрать на части любую состоящую из разных деталей вещь; открыть замок и удрать на лестницу и ещё много чего в том же духе. В один из таких побегов, пока мама и няня были заняты составлением меню на завтра, он продвинулся на один пролёт дальше родной лестничной площадки. Но, услышав этажом ниже возбуждённые голоса, предпочёл ретироваться обратно. Вечером, когда папа вернулся с работы и заговорил с ним, Наиль неожиданно понял, почему одни из голосов на лестнице показался ему знакомым. Но спрашивать папу, зачем тот днём вместо того, чтобы зайти домой, ссорился с кем-то в подъезде, мальчик не решился. Непонятное происшествие быстро вылетело у него из головы. До поры, до времени.

Антошка и Анька жили в одной квартире, ходили в обычный детский сад в бывшем доме-коммуне инженеров и писателей на улице Рубинштейна и вообще, как говорила потом Анька, «вели знакомство с доутробного состояния». Дело в том, что жизнь замысловато переплела их семейные судьбы. Антохина мама, Василиса Петровна, которую назвали таким сказочным именем в честь деда, и Анькин папа, Марти Олисович, выросли в этой самой квартире. Василиса, родившаяся на год позже Марти, относилась к нему, как к старшему брату. В школы они ходили разные, но просто потому, что обучение в те годы было раздельное. Мальчиков и девочек объединили под одной крышей, когда Марти Карху учился уже в десятом классе. Старшеклассников решили не трогать, дали завершить учёбу в привычной обстановке. Успешно окончив школу, Марти поступил в Политехнический институт. Василиса считала себя гуманитаром и мечтала о поступлении на литфак педагогического. На университет она не замахивалась, сознавая границы своих возможностей. Вместе с Василисой в институт имени Герцена собиралась и её ближайшая подружка Зойка. Но так получилось, что Зойка, придя к Василисе перед самой подачей документов, в дверях столкнулась с Марти Карху и… пропала. С детства знакомая с подружкиным соседом, она и предположить не могла, в какого лебедя превратится этот некогда гадкий утёнок. Педагогика и литература были тут же забыты. Зойка кинулась в Политех вслед за своей любовью. Поначалу Марти с нордическим спокойствием воспринимал повышенное внимание со стороны девчонки. Но её пылкие взгляды в сочетании с восточной красотой сделали своё дело, и молодые люди стали проводить вместе всё свободное время. На этом сюрпризы не закончились. В свою очередь сама Антошкина мама, тогда ещё будущая, на поэтическом вечере в Доме культуры пищевиков, в просторечье «Лепёшке», встретила свою «половинку». Дмитрий Вишнёв оказался, как неожиданно выяснилось позже, приятелем-сокурсником всё того же Марти. Две молодые пары поженились в один год после окончания институтов, поселились в одной коммунальной квартире на углу Загородного и Социалистической вместе с мамой Василисы и родителями Марти. Отца, Петра Савельевича, Василиса не помнила – ей было всего полтора года, когда он погиб на фронте. Марти эвакуировали. Его родители, как и Пётр Савельевич, тоже воевали. Им повезло. Яна Ивановна, будучи хирургом от бога, была назначена, несмотря на молодость, главврачом санитарного поезда, который ни разу не подвергся ни обстрелам, ни бомбёжкам. Олис Тойвович, в мирной жизни переводчик, вместе со своей ротой дошёл до Берлина, не получив ни одного ранения. Осенью сорок пятого они вместе с сыном вернулись домой.

С разницей в полгода молодые Вишнёвы и Карху обзавелись потомством, и водили теперь это потомство в одну группу маленького детского сада на улице Рубинштейна. Антон с Анной практически не ссорились, с удовольствием играли в одни и те же игры. В пятилетнем возрасте неизбывной страстью обоих были машинки и солдатики, а излюбленным и категорически неодобряемым взрослыми развлечением – забираться на двустворчатый шкаф в комнате старших Карху и с визгом прыгать оттуда на бабушкин диван с толстыми, похожими на поросят валиками.

Коммунальная квартира, в которой жили Антошка и Анька, состояла из четырёх комнат. Одну из них Антоха, Василиса Петровна и Дмитрий Евгеньевич Вишнёвы делили, разгородив её шкафом и ширмой, с Василисиной мамой Клавдией Васильевной Игнатовой. Две смежные комнаты занимали Карху. Ту, что побольше, когда родилась Анечка, отдали детям, меньшая, по решению семейного совета, осталась за Яной Ивановной и Олисом Тойвовичем. Зоя, полное имя которой было Зойтуна Камильевна, выросшая в атмосфере почитания родителей, с радостью была готова уступить, как она говорила, «хоромы» матери и отцу Марти, но те категорически возражали, аргументируя своё решение заботой о внучке, которой нужен воздух. Яна Ивановна прямо заявила:

– Раз уж наши окна выходят во двор-колодец и практически упираются в противоположную стену, то воспользуемся хотя бы внутренним пространством для создания ребёнку сносных условий. Это я вам как врач говорю!

Спорить с этим утверждением было бессмысленно, и дискуссия прекратилась. Старшие Карху обосновались в небольшой комнатке с большим шкафом, на который у подросших Антошки и Аньки были свои виды. Со шкафом в их представлении могла конкурировать только печь в комнате Вишнёвых, но забраться на неё пятилетние проказники пока не могли.

Последняя, четвёртая, комната принадлежала нелюдимому старику, которого малыши слегка побаивались, но, несмотря на это, любили заглядывать к нему, чтобы всем вместе кормить на подоконнике воробьёв, целыми стаями слетавшихся на угощенье. Дед, который мало общался со взрослым населением квартиры, детей к себе пускал с удовольствием. Звали его в глаза Демьян Силантьевич, а за глаза – домовой или «ДД», что означало «дед Демьян». Он и внешне чем-то напоминал домового из-за белой шапки волнистых волос и такой же белой густой бороды. А главное – из-за внимательных почти чёрных глаз с прищуром, в которых периодически появлялось странное задумчивое выражение. В такие моменты казалось, что Демьян Силантьевич находится где-то, то ли в прошлом, то ли в будущем, во всяком случае, точно не в настоящем.

* * *

Итак, однажды ясным апрельским днём тысяча девятьсот семьдесят третьего года в песочнице дома номер восемь по Социалистической улице сошлись пятеро пятилетних граждан. Была суббота, и с детьми гуляли в основном мамы. Только за Андрюшкой наблюдала сидевшая поодаль бабушка. Вишнёва и Карху, пристроившись на скамеечке под сиреневым кустом, оживлённо обсуждали «выброшенные» в хозяйственном на Лиговке новые «умопомрачительной красоты» импортные зонтики и преимущества польской косметики, изредка поглядывая на своих чад. Чада мирно загружали песком игрушечный самосвал. Мама Мишки Зайцмана на краешке скамейки, середину которой занимала бабушка Андрюшки Яскевича, штудировала очередной конспект. Сына она могла не контролировать – спокойный воспитанный очкарик не был склонен к решительным действиям, предпочитая свободе надёжное материнское общество, по которому всю неделю очень скучал. Мама активного Наиля Абдулова, напротив, пристально следила за происходящим в песочнице, стоя в непосредственной близости к ней. Поэтому она первой заметила произошедшие там перемены. Ей показалось, что ни с того, ни с сего над песочницей вдруг пронёсся невидимый вихрь.

Как ни странно, малышовая буза приключилась из-за жизнерадостного Андрюши, который просто не в силах был долго и мирно заниматься производством куличиков. Его активная натура требовала действий с размахом. В прямом и переносном смыслах. Изготовив пару пирамидок с помощью ведёрка и формочек, Андрюша решил перейти к физическим упражнениям. Он принялся азартно прыгать на одной ножке, размахивая деревянной лопаткой, с помощью которой за минуту до этого столь же азартно наполнял песком формочки. Дальнейшее со стороны выглядело так. Розовощёкий светловолосый малыш с лучащимися карими глазами неожиданно стремительно взлетел на бортик песочницы, проделал несколько прыжков, то на одной, то на другой ноге, резко взмахнул руками, не удержался и плюхнулся прямо на песчаное сооружение, только что воздвигнутое другим темноволосым волооким малышом. При этом лопатка, которая была у него в руках, вырвалась и, пролетев полметра, стукнула по белокурому затылку третьего «строителя замков». Малыш, творение которого разрушил прыгун, взвыл «а-а-а!», схватил своё ведёрко и огрел им обидчика по спине. Обидчик в свою очередь заорал «Ну ты-ы!» и толкнул противника, который, шлёпнувшись на попу, завопил для разнообразия «у-у-у!». «Строитель», получивший лопаткой по голове, молчал, потирая ушибленное место и уставившись на дерущихся большущими синющими глазищами. Пока он соображал, что делать, в обстановке сориентировалась его подруга, которая к началу конфликта как раз закончила наполнять песком грузовичок. С грузовичком в руках она, недолго думая, подскочила к сцепившимся, пыхтящим ни земле мальчишкам и высыпала на них содержимое игрушечного кузова. В этот момент очнулись мамаши и с запозданием разом бросились разнимать своих сорванцов. Когда они подбежали к месту действия, бурное выяснение отношений уже прекратилось. Бузотёры, получив по порции песка на головы, перестали барахтаться и пинать друг друга. Они сидели на развалинах своих построек и с удивлением взирали на стоявшее над ними создание с огромным бантом в коротких русых волосах, осмелившееся вторгнуться на их территорию и зыркать на них серыми, суженными в сердитые щёлочки глазами. Анька, желая отомстить за друга, сама того не ведая, поступила по принципу «удивить и озадачить». И это ей определённо удалось. «Удивились и озадачились» не только маленькие драчуны, но и мамаши. Последние всё же убедились в отсутствии вреда жизни и здоровью своих ненаглядных деток, сделали им внушения, указав на недопустимость столь безобразного поведения, стряхнули с них остатки песка, получили обещания, что впредь подобное не повторится, после чего вернулись на свои скамейки. Правда, происшествие вынудило их внимательнее следить за происходящим на детской площадке.

Всё завершилось так быстро, инцидент в песочнице длился не более полутора минут, что никто не успел обратить внимания на стоявшего в сторонке пятилетнего наблюдателя в очках, на лице которого было написано странное удовлетворение.

Когда страсти улеглись и все возобновили прерванные занятия, Антошка, а это именно он получил совком по голове, подошёл к Андрюше и мирно спросил:

– А за что ты меня ударил?

– Я же не нарочно! Так прыгалось! Он сам улетел!

– Да? – усомнился Антошка. – Ну ладно… – он подумал немножко и сказал. – Я Антошка. А тебя как зовут?

– Андрюша. А там вон стоит, видишь, это Миха. Мы с ним в одну группу ходим.

– В какую группу?

– В круглосуточную. Мы с ним и ночуем там.

– Как это – ночуете? – не понял Антошка.

– Так и ночуем.

– Не дома, что ли? А почему? У вас, что ли, дома нет?

– Почему? Есть дом. Мамы работают всё время, работают. Мы, чтобы одни не оставались, в детском саду остаёмся. У меня бабушка решила, чтобы я оставался, а у Михи мама.

– А где твоя мама?

–А-а. Мама с папой всё время в этих… как их… комаровках, – слово «командировки», неоднократно слышанное Андрюшей, никак не укладывалось у него в голове. – Они там ищут что-то всё время. А когда находят, домой приезжают. Тогда я дома сплю… А у Михи вообще папы нет… Миха! – громко позвал Андрюша. – Иди сюда!

– А-а. Понятно, – сказал Антошка, хотя, на самом деле, так и не понял, почему это Андрюшины родители что-то ищут в каких-то «комаровках», а сына отдали в сад с ночёвками. Он хотел ещё о чём-то спросить, но тут к ним с разных сторон подошли Миха и Анька. Анька исподлобья посмотрела на Андрюшу. Тот приветливо улыбнулся, а потом, вспомнив, как эта девчонка засыпала их песком, немного погрустнел и спросил:

– Ты кто? У тебя такой бант огроменный!

– Это Анька, – ответил за подругу Антошка. – У неё фамилия Карху!

– Да ты что! Таких фамилиев не бывает! – не поверил Андрюша.

– Очень даже бывают, – вступил в разговор умный Миха. – У мамы подруга есть. Болт. Вот.

– Что ещё за болт такой? – не понял Андрюша.

– Не такой, а такая. Фамилия такая. Болт. Фамилии всякие разные бывают. Мама так говорит.

– Бывают, так бывают, – Андрюша был покладист от природы.

К их беседе некоторое время прислушивался стоявший в другом углу песочницы Наиль, успевший возродить из руин свой архитектурный шедевр. В конце концов, он не выдержал и тоже подошёл к образовавшейся компании. Он не стал долго думать, как вступить в разговор, а просто представился:

– Я Наиль, – все посмотрели на него. – Абдулов. Можно Илька. Меня так мама зовёт.

– Илька – килька! – тут же выдал Андрюшка, и все засмеялись. Наиль не обиделся. Он пожал плечами и спросил:

– А твоя какая фамилия?

– Яскевич. А Миха – Зайцман, – сам Миха хранил молчание. Зачем лишний раз говорить, если за тебя это сделают другие. Такие, как приятель Андрюша.

– Ага, – кивнул Наиль.

– А я Вишнёв, – с некоторой обидой на то, что никто не поинтересовался его фамилией, произнёс Антошка. – Вишнёв Антошка.

– «Антошка, Антошка, пошли копать картошку», – прыснул Андрюшка.

– Андрюшка – плюшка, – парировал Антоха.

– Ага! Антошка – кошка, Андрюшка – клюшка! – радостно закричал Наиль.

– Илька – килька! Мишка – шишка! Анька – Фанька! – со смехом наперебой стали кричать уже все, изощряясь в остроумии.

Мамаши на скамейках, заслышав шум, насторожились, но убедившись, что никто не плачет и не дерётся, успокоились.

Анька накричалась первая и подвела итог:

– Давайте дружить!

– Давайте, – хором поддержали её предложение мальчишки.

Все пятеро стиснули кулачки и совершили ритуал закрепления «дружбы навек» – трижды стукнулись кулачками и ладошками сначала левой, затем правой руки.

Расставаясь в этот день, они даже не догадывались, какой окажется их дружба, и какие хитросплетения судеб ожидают их впереди.

* * *

1998

«Песочница, родная песочница, – отстранённо думал Антон. Он не мог ответить на актуальные вопросы и отдался потоку сознания. – Все мы родом из песочницы. Маленькие человечки с маленькими проблемками. Вырастают человечки, а проблемки вместе с ними. Как там говориться: маленькие детки – маленькие бедки… Вот и наши… Или мои? Мои бедки были маленькие, стали большие… Впрочем, что есть беда? Моя беда – не беда, а так, ерунда. Сотворил кто-то подлость. Что ж… Я начну сначала, только… Только кто? А ведь не первая подлость в нашей маленькой дружной компании. Точно, – тут его словно осенило. – И, кажется, не сегодня всё началось. И даже, скорее всего, не с нас…».

Вдруг одна искорка-мысль высветила крохотный эпизодик из того самого «песочного детства». Эпизодик касался его и Аньки. «Анька, наверняка, всё забыла, –подумал Антон. – Да и не знала она… Кажется, я ни с кем не делился… Было нечто такое… Какое? И касалось оно только меня. Я ведь тогда почувствовал… Или мне сейчас кажется, что почувствовал, как ни пошло это звучит, запах тайны…».

* * *

1973

– А слабо тебе прыгнуть с нашей печки?

– Не слабо! Возьму и прыгну!

– А вот и не прыгнешь!

– Прыгну! Прыгну!

– Ага! Прыгнешь! Ты сначала туда заберись!

– И заберусь!

– Побоишься! Это тебе не с вашего шкафа прыгать. Там высоти-ищща-а!

– И ну и что! Ой! Смотри! Да не на меня! В окно смотри! – неожиданно воскликнула Анька.

– Чего я там не видел! – парировал Антошка. – Не сбивай меня с панталонов!

– Каких ещё панталонов?

– Ну, папа так маме говорит, когда она начинает ему что-нибудь говорить и запутывает его. Ну, папа там что-то думает, а мама сбивает. Папа ничего не понимает. И ты меня сбиваешь! Не прыгнешь! Ни за что!

– Да прыгну! И не сбиваю я тебя с каких-то панталонов! Смотри! Там в окне старуха стоит и губами шевелит!.. Ой! Страшно! – воскликнув «Страшно!», Анька сиганула со шкафа на бабушкин диван. Антошка слетел вслед за ней и только после этого посмотрел в окно. Посмотрел и засмеялся:

– Ты что-о?! Это не страшная старуха. Это соседка нашей воспиталки такая. Она всё время в окно смотрит. А в другой их комнате Нинель Виленовна живёт. Она меня однажды, когда мама не могла меня забрать, домой привела. Мама сказала, она там живёт. Где старуха.

– А чего она ещё и губами шевелит? Колдует?

– А-а, мама говорит, что она, как это… поэсса, вроде. Или потесса? Знаменитая. Она стихи сочиняет. Сочиняет и сама себе вслух рассказывает! А вовсе не колдует!

– Ну ладно. Всё равно страшная. Не буду на неё смотреть!

– Не смотри. Пошли к нам. Ты с печки всё равно не прыгнешь.

– Пошли! Прыгну!

Этот разговор происходил как-то ранним вечером в одной из комнат семейства Карху. Продолжая выяснять, страшная «поэсса» или нет, дети переместились к Вишнёвым, где находилась последняя в квартире высоченная, почти под потолок, круглая печь. Все остальные печи соседи ликвидировали, как только в доме появилось центральное отопление. А у Вишнёвых она осталась – всё руки не доходили её разобрать.

В комнате, на радость детям, никого не оказалось. Родители всей компанией отправились на концерт, а вернувшиеся с работы обе бабушки и дедушка Карху о чём-то беседовали в кухне. Антошка, продолжая подначивать Аньку, подошёл к печке и постучал по ней ладошкой. В печи зашуршало, наверное, посыпалась старая зола. Антоха прислушался, а затем ехидно произнёс:

– Ну! Давай! Лезь!

– Высоко-о, – сказала Анька, уже жалея, что на спор собралась прыгать с такой верхотуры. – Спрыгну я, конечно. Только, как я туда залезу?

– А ты сюда вставай, – показал Антоха на спинку бабушкиной кровати. – Я ещё подушки подложу, тебя подержу, а ты цепляйся за печкин верх.

– Это ты со спинки с подушками дотянешься, ты же вон, длинный. А я маленькая.

– А ты попробуй!

Анька вздохнула и полезла – не отступать же. Будет ещё потом дразнить «боякой». И вообще – сама напросилась. До верха она, конечно, не добралась. Хотя спинка кровати была достаточно высокой, самое большее, что у неё получилось, – это, стоя на цыпочках, дотронуться кончиками пальцев до рельефного орнамента, опоясывавшего верхний край печи и заканчивавшегося над вьюшкой. Когда Анька коснулась этого украшения, её качнуло, и ей пришлось схватиться второй рукой за рифлёную поверхность. В печи снова зашуршало.

– Не могу, – грустно констатировала Анька и спрыгнула на кровать. – Давай в другой раз… А ты сам оттуда прыгал?

– Тыщу раз! – соврал Антоха.

– Тогда сейчас прыгни!

Антошка понял, что попался. Ни с какой печки он никогда не прыгал, но сейчас опозориться перед девчонкой, да ещё после того, как она попыталась сдержать своё слово… Придётся лезть. И он полез. Он, хотя и был выше маленькой Анюты, великим ростом тоже не отличался, поэтому, встав, как и подруга, на цыпочки, тоже смог дотянуться только до украшения. Правда, дотронулся Антоха до него не кончиками пальцев, а всей ладонью. Второй ладонью он упёрся в стену. Стоять было неудобно, Антохина нога вместе с подушкой соскользнула со спинки кровати, он сжал пальцы в попытке сохранить равновесие и рухнул на кровать с куском бордюра в руке.

– Анто-ша, – прошептала Анька, – родители ругаться будут. Давай, мы потом ещё раз попробуем.

– Дава-ай, – так же шёпотом ответил Антошка, выбираясь из кучи подушек и постельного белья, образовавшейся после его падения. Он тоже подозревал, что за учинённый разгром по головкам их не погладят, поэтому согласился с подругой без возражений и комментариев. – Только я это на место поставлю…

И он снова полез на спинку кровати. Приладить отвалившуюся часть бордюра на место ему удалось с большим трудом. Что-то там внутри мешало. Какой-то комок. Что это было, он разглядеть не смог. Кое-как прикрыв «следы преступления» на кровати, Антошка слез на пол.

– Там чего-то есть…

– Чего есть?

– Не зна-аю… Чего-то… такое…

Закончить мысль Антошка не успел – в комнату вошла бабушка Клавдия и велела им мыть руки перед ужином.

Перед сном, уже лёжа в кроватке, Анюта вдруг вспомнила удивительное слово, которое услышала от Антошки.

– Мамочка, а что такое «сбивать с панталонов»? Что такое эти панталоны? – спросила она Зою Камильевну.

– С панталонов? – удивилась мать. – Панталоны – это штаны такие. Как с них можно сбивать?

– Не знаю, мамочка. Это так Антошка говорит, потому что его папа так маме говорит: не сбивай меня с панталонов.

Марти Олисович, слушавший этот диалог, неожиданно расхохотался.

– Папа, ты чего?

– Не с панталонов, ха-ха-ха… С панталыку! Ха-ха… Не сбивай меня с панталыку! Твой Антошка всё перепутал, – не переставая смеяться, пояснил Марти. Зоя тоже рассмеялась. – Это значит, не сбивай меня с толку, не запутывай, не вводи в заблуждение.

– А панталык – это что?

– Вот, поди объясни пятилетнему ребёнку, что это такое. Да ещё на ночь глядя, – вздохнул Марти. – Не знаю, что ты поймёшь… Ладно. Есть такая страна, Греция. А там гора Пантелик. Там много пещер, и в них легко запутаться. Наш «панталык» – это, вероятно, переделанное название «Пантелик». А может быть… Ох, как не просто… Об этом лучше бы дедушку Олиса спросить… германист всё-таки… есть иностранные слова… романо-германские… с корнем «пантл». Этот «пантл» когда-то, давным-давно означал слово «узел», потом «смысл» или «толк»… Вот, как-то так…

– Пап, про гору я поняла… А про корень – не очень…

– Ничего, подрастёшь – поймешь. А пока запомни, что «сбивать с панталыку» означает «запутывать», «сбивать с толку». И спи! Поздно уже. Давай-давай. Спокойной ночи! – Марти поцеловал дочь и отгородился от всех газетой.

* * *

Если Анютку больше всего интересовали «панталоны с панталыком» и, получив разъяснения, она спокойно уснула, то Антоха долго ворочался в своей кровати, время от времени поглядывая на печь и гадая, что же он такое сегодня обнаружил. В комнате было темным-темно. Бабушка и родители спали, а малыш всё думал и думал. Была там, в печи, какая-то штука, которая так и притягивала его мысли. Поскольку угадать, что это, он не мог, то решил обязательно снова забраться наверх, отковырять бордюр и посмотреть… посмотреть… Антошка зевнул. Обязательно… посмотреть… Глаза стали слипаться. Залезть и посмотреть… Из-за печки, как ему это удалось, Антошка не понял, тихо вышел дяденька в военной форме. Он внимательно посмотрел на мальчика, улыбнулся, но тут же нахмурился и погрозил ему пальцем. Дяденька был очень похож на кого-то, но на кого? Антошка хотел спросить, кто он, зачем пришёл и, главное, как ему удалось поместиться между стеной и печкой. Он уже открыл, было, рот, но вдруг понял, что никакого военного в комнате нет, а просто у печки на крючке висит бабушкин халат.

Когда Антоха проснулся, в окно светило солнце. Халата на крюке уже не было – бабушка доставала его только вечером, а утром после умывания убирала в шкаф. Первым делом малыш посмотрел на печь. Со вчерашнего дня, кажется, ничего не изменилось. Только щёлка в бордюре будто бы стала немножечко, на пару миллиметров, шире.

* * *

25 июня 1936 года

Первый день нашей экспедиции. Я не считаю долгую дорогу со многими пересадками от Ленинграда до Бийска. Хотя в пути было довольно весело. Об этом напишу как-нибудь на досуге. А сейчас моя задача – фиксировать экспедиционные события и достижения.

Как выяснилось, в Бийске нет никакого общественного транспорта. Только в этом году появился один автобусный маршрут. Впрочем, нас это мало касается. Нас встретили местные товарищи, сотрудники краеведческого музея, и сразу отвели в столовую. Накормили сытно, но не очень вкусно. Но буду честен – просто еда была непривычной. Ячменный суп мне даже понравился, а вот кан совсем не понравился. Кровяная колбаса – не моё блюдо. Нам обещали, что в деревне нам дадут попробовать знаменитый курут. Оказывается это сыр. А ещё чегень – не знаю, что это такое, и очень рекомендовали какую-то арачку.

Завтра по реке Бие мы с оказией отправляемся до села Усть-Кажа. Наверное, будем останавливаться ещё в Усятском и Лебяжьем. Но всё зависит от того, как мы уложимся в график. Я имею в виду баржу, которая везёт свой груз и нас. Плыть нам около девяноста километров. Цель нашей экспедиции – изучение местных говоров. Поэтому мы от Усть-Кажи поедем в совсем уж маленькие деревеньки. Я даже названий их не помню. Буду записывать по мере посещения.

Приехало нас всего шесть человек: Всеволод Григорьевич, наш педагог и руководитель экспедиции; Катерина, отличница, комсорг, сейчас в роли комиссара нашего маленького отряда; Светлана, умница-разумница, тоже отличница, собирается в аспирантуру; Дёма, «специалист широкого профиля», этнограф-самоучка, языковед-любитель, самый старший из нас; Яна, дипломированный хирург, и я, не отличник, но почитатель русского языка с претензией на учёность. Вообще-то я пишу диссертацию о роли народных говоров в развитии русской литературы середины девятнадцатого века и мечтаю поступить на работу в Институт русской литературы.

На ночёвку нас устроили в актовом зале школы. Школа стоит недалеко от музея. После всех наших поездов даже матрацы на полу кажутся царскими ложами. А возможность как следует умыться и почистить зубы вызывает просто райское блаженство.

Немного о личном. Катерина всю дорогу на меня так поглядывала, будто изучала, на что я гожусь. Как же, комсорг курса, отличница. Зануда! А вот среди сотрудников местного музея оказалась одна очень даже симпатичная девушка. У неё тёмные, почти чёрные весёлые глаза. Будет сопровождать нас до конечного пункта и обратно. Надо будет присмотреться к ней. Познакомиться поближе.

* * *

1973

Они снова встретились около песочницы. На сей раз не случилось ни разрушений, ни драк. Компанию полностью захватила игра в «казаков-разбойников», предложенная главным непоседой – Андрюхой. Им даже удалось договориться, кто кем будет. Но поскольку поделиться поровну не получалось, Анька добровольно согласилась быть тем и другим попеременно, что в результате внесло в игру несусветную путаницу. Детская площадка то и дело оглашалась криками: «Стой! Ты кто?! Сдавайся! Ты ранен, падай! Так нечестно! Ага, вот ты и попался!..»

Мамаши поначалу с опаской наблюдали за азартной беготнёй, готовые в любой момент броситься либо спасать, либо утихомиривать галдящую детвору. Но когда игра как-то сама собой затихла, и пятёрка переместилась в песочницу строить дворцы, они расслабились. Екатерина Владимировна заняла позицию поближе к внуку, примостившись на бывших качелях, от которых остались только деревянный столбик да половинка доски с ручкой. Юлия расположилась позади неё на одной из скамеек с очередным конспектом. На соседнюю скамейку сели Василиса и Елена. Поскольку дети уже успели подружиться, то и между взрослыми непроизвольно возник контакт. Увидев, что Василиса гуляет одна с двумя детьми, Елена не сдержала любопытства:

– Простите, а Вы сегодня, я смотрю, без подруги. Или это оба ребёнка ваши?

– Нет, что Вы, – улыбнулась Василиса и сочла возможным объяснить, – мой только Антон. Анюта – дочка наших друзей и, по совместительству, соседей. Мы с её папой выросли вместе, а её мама, Зоя, – моя школьная подруга. А мужья наши и Зойка ещё и в институте вместе учились. Тесные связи.

– Как хорошо. Вы и дружите, и живёте в одной квартире. Очень удобно.

– Удобно. Особенно, когда все заняты. У нас бабушки–дедушки все работают. Я по субботам обычно тоже работаю. Зойка самая свободная. Но сегодня вот – всё наоборот, – она снова улыбнулась. – Невольно срифмовала.

– И деткам вдвоём веселее, – продолжила свою мысль Елена. – Они у вас, кажется, спокойные. А у меня Наиль такой подвижный. Мягко говоря. Не углядишь, что-нибудь обязательно выкинет из ряда вон выходящее.

– Спокойные, как же. Это здесь они делом заняты. У них любимое занятие, знаете какое? Прыгать со шкафа на диван. Мы их и уговаривали, и наказывали – всё бесполезно. Чуть что – шасть на шкаф и сидят там, общаются. Лучше места для них не существует. А потом прыгают. Смотреть страшно. Ничего поделать не можем.

– Да, понимаю… Наш Наиль на прошлой неделе такое вытворил… Понимаете, у нас кошка есть… Ангорская… Белая. С голубыми глазами… Красавица… Очень покладистая, – Елена говорила размеренно, будто подбирая слова. – Так вот. – Она помолчала, проводив глазами своего озорника, который в данный момент катил наполненный песком грузовик по бортику песочницы, потом продолжила. – Кошку мы все очень любим. А няня Наиля её просто обожает… И вот в прошлую среду сидим мы с мужем и Наилькой за столом, ждём, когда няня принесёт нам ужин… Ой, Вы не подумайте, что мы барствуем или ещё чего… Просто Валентина Николаевна сама так решила. Она считает меня чуть ли не ребёнком, не способным вести хозяйство, а муж не возражает. Его вообще всё устраивает. Он намного старше меня… С их точки зрения, я должна музицировать, играть с Илькой и вообще… украшать жизнь… Да. Сидим, а няня в кухне. Вдруг оттуда раздаётся ужасный крик и такой же ужасный грохот. Мы все просто подскочили. Я Ильку к себе прижала, а муж побежал выяснять, что случилось. Очень страшный был крик. А потом в комнату входит няня, вся белая, руки дрожат, но видно, что уже не напуганная, а скорее разгневанная. Илька у меня из рук вывернулся и дал дёру в свою комнату. Я сижу, ничего не понимаю. Тут муж вернулся с каким-то чудищем в руках. Я сама чуть не заорала… Выяснилось. Только Валентина Николаевна собралась нести нам жаркое в горшочках, выставила горшочки на поднос, повернулась к коридору, а оттуда на неё, как она сказала, выдвинулась кошмарная зелёная морда. От неожиданности она поднос выронила и закричала. А это, зелёное, подпрыгнуло, видимо, тоже испугалось, забилось под стол и зашипело. Тут няня поняла, кто это, рассердилась, стала ужин с пола собирать… А рассердилась, потому что такое блюдо пропало… Муж, когда в кухню вошёл застал там, – тут Елена рассмеялась, – потрясающую картину. В центре на карачках ползает Валентина Николаевна, вокруг неё очень живописно разбросаны остатки жаркого, от которых ещё поднимается пар, а напротив двери под столом сидит совершенно зелёная тварь с голубыми глазами. Бедная наша Басенька! Так нашу кошку зовут. Перепуганная, зелёная, а сама к нашему мясу принюхивается. Муж её вытащил и понёс выяснять, чьих рук дело. Хотя, что там выяснять. Ясно и без выяснений. Не зря Илька с такой скоростью улепётывал.

– Чем же он её так отделал? – поинтересовалась Василиса.

– Известно чем. Краской. Хорошо, что не масляной. Развёл гуашь и вылил на Басеньку. Та и мявкнуть не успела.

– Вот ведь проказник. И что вы с ним сделали после этого? Как вы отреагировали?

– Отругали, конечно. И за то, что животное мучил, и за то, что няню напугал, и за то, что без ужина всех оставил… Ещё день с ним не разговаривали. Это, пожалуй, было эффективнее всего. Он дулся, потом прощения просил… Простили, конечно. Сами еле сдерживались. Нам уже смешно стало, но нельзя же воспитательный момент портить… Ох… э-э… простите, а как Вас зовут? Мы разговариваем, а даже не представились друг другу. Меня зовут Лена.

– А меня Василиса.

– Какое имя красивое. Сказочное. – Василиса улыбнулась, она не первый раз слышала такую характеристику. – Да. Вот и живём с нашим Илькой, как на вулкане. Не знаем, что и в какой момент стрясётся…

– Не переживайте. Дети очень редко живут без озорства и фантазий. Это даже хорошо, что Наиль такой выдумщик. У него живой ум. Это я Вам как педагог говорю. Только Вам ещё долго придётся корректировать его энергию, направлять в нужное русло… Наши кошек пока не красили, но тоже хороши… Добрались тут до нашей печки. Прыгать с неё собирались, да, к счастью им роста не хватило на печку забраться… Но ведь доберутся… Чует моё сердце, они эту затею не оставят… Отвлекать их всех надо… Полезными дела… – Василиса подскочила со скамейки, не договорив. – Антон!

Елена тоже подскочила. Даже Юлия оторвалась от конспекта, а Екатерина Владимировна резко встала со своего пенька.

Пока одни мамы разговаривали, другая читала, а бабушка Андрюхи углубилась в мысли о работе, дети успели покинуть песочницу и перебраться к качелям, называемым в народе «солнышко». «Солнышко», как и «качалка», на остатках которой отдыхала Екатерина Владимировна, требовало ремонта. У него были отломаны перекладины, препятствовавшие круговому вращению. Двое из «пятёрки» принялись раскачиваться, не ведая страха, а трое остальных прыгали вокруг, стараясь затормозить их движение палками. И где они только раздобыли эти палки? Ситуация становилась угрожающей. Первой отреагировала Василиса. Она подбежала к качелям и остановила их, чуть не вывернув себе руки. За ней подоспели остальные взрослые.

Екатерина Владимировна, схватив Андрюху за плечи и делая ему внушение, вдруг услышала за спиной: «Никогда так не делай! Это опасно!». Голос был незнакомый, а вот интонации… Только один человек в её жизни говорил с такими интонациями. Но этого человека не могло здесь быть. Его больше нигде не могло быть. Да и голос был не мужской, а женский. Из недр памяти выплыла сцена: они в лесу, только что пережили несколько страшных минут, стоят около поваленного дерева. «Никогда так не делай! Это опасно!». Екатерина Владимировна обернулась. Позади неё в окружении детей стояли три молодые женщины. «Никогда так не делай! Это опасно!» Кто из них сейчас произнёс эти слова?

Ничего не подозревающие о переживаниях Яскевич Василиса, Елена и Юлия, разобрали своих протестующих отпрысков и потащили их по домам.

* * *

1998

«Запах тайны» непонятным образом связался в воспоминаниях Антона с их пятёркой, хотя никаких очевидных причин для этого, вроде бы, не существовало. Антон с фотографией в руке встал из-за стола, прошёлся по комнате. Грустно … Никто ничего не замечал? Или кто-то видел, знал и молчал? Или все? Каждый что-то знал? А один из них всю жизнь старался ему навредить… Но как он сам-то мог ничего не видеть? Или не хотел? Поток сознания вынес на поверхность другой эпизодик из малышовой жизни. Незначительный, но, как оказалось, отлично сохранившийся где-то в глубинах памяти. И очень неприятный.

Антоха никак не мог понять, почему мама, всегда такая спокойная и рассудительная, мама, которая никогда на него не кричала, сейчас вдруг повысила на него голос. Почему он должен признаваться в том, чего не делал? Да, они бегали вокруг качелей с палками. Но почему мама считает, что это он затеял такую игру?

По дороге домой мама молчала, только крепко держала их с Анькой за руки и тащила за собой. Дома она сразу передала Аньку бабушке Яне, а его, Антошку, затолкала в комнату.

– Скажи нам, пожалуйста, Антон, – начала она строго, под словом «нам» имея в виду себя, отца и бабушку Клавдию, – как тебе такое пришло в голову? Мало того, ещё и других детей подговорил участвовать в своей глупой и опасной выходке.

– Что случилось? – спросила бабушка. Дмитрий лишь удивлённо переводил взгляд с жены на сына.

– Антон, расскажи сам, что вы делали! Расскажи!

– Это не я! Я никого не подговаривал! – в больших синих глазах Антошки плескалась обида.

– Да что произошло-то? – снова спросила бабушка.

– Видишь ли, мама, наш Антон подговорил детей на площадке взять палки и лупить ими по качелям, на которых тоже были дети.

– Как же так можно! – воскликнул папа.

– Это неправда! Неправда!!! – закричал Антошка. – Почему ты мне не веришь?! Почему вы все мне не верите?!

– Я очень хотела бы тебе верить, но факты говорят об обратном. Ты лидер. Ты и дома всегда втягиваешь Анечку в разные проказы.

– Неправда! Неправда! Неправда! – из глаз Антошки сами собой брызнули слёзы, вытирая их, он просто задыхался от бессилия хоть как-то доказать свою невиновность. – Ты не видела! Тебе кто-то сказал!

– Да. Кто-то сказал. Но это неважно. Я знаю, что ты способен повести за собой других детей, – как ни странно, в словах Василисы, помимо осуждения, явственно присутствовала гордость за сына. Но в тот момент Антошка этого не понял, да и не мог понять или почувствовать. Несправедливость обвинений была для него настолько очевидна, что он впервые в жизни испытал чувство оскорблённого достоинства.

Антон уже давно забыл, каким было наказание, долго ли его осуждали родители, но то, что он ощутил в тот момент, осталось с ним на всю жизнь. Кажется, только бабуля была на его стороне. И сейчас он вдруг осознал, что его оболгали и, как показало время, оболгали осознанно. Так называемый друг. Кто из четверых? Возможность была у каждого. Но вряд ли маленький ребёнок будет подходить к чужой тёте и рассказывать небылицы про её сына. Вечно весело скачущего Андрюшку, беззлобного любопытного Ильку, рассудительного, осторожного Миху, да и добрую внимательную Аньку просто невозможно было заподозрить в отвратительном поступке. Может, всё-таки Анька, как ни горестно об этом думать? Для неё одной «тётя» не была чужой, у неё одной абсолютно точно было время наябедничать…

* * *

27 июня 1936

Вчера ничего не писал. К вечеру сильно устали с непривычки. Сегодня уже легче. Постараюсь наверстать упущенное.

Отошли мы (баржи, как и любые суда, ходят, а не плавают) в шесть часов утра. Очень рано, но встали мы легко – у всех было радостное предвкушение путешествия. Река Бия судоходная, за день мы встретили три судна. Я в них не разбираюсь, поэтому могу сказать только, что одно из них было пассажирским, а два – грузовыми. Наша баржа идёт не быстро. К вечеру мы добрались до Усятского. Там команда баржи что-то выгрузила, что-то приняла, и мы заночевали прямо на барже. Ночью было холодно, но мы сбились поплотнее, согревая друг друга.

Бия – вторая по величине река Алтая. Её название происходит, скорее всего, от слова «бий», что на местном наречии означает «господин». Очень верное название. Бия величественна, хотя и не широка. Красота такая, что сердце заходится. Смотришь на окружающее великолепие природы, и настолько сильный восторг охватывает, что, кажется, дыхание вот-вот остановится, в груди теснит до боли. Смотришь, смотришь, а наглядеться не можешь. Когда отплывали (правильно – отходили) над водою стоял туман. Потом он постепенно, как бы нехотя, стал расходиться, расступаться, рваться, уступая нашему движению. Вода, сначала тёмная, почти чёрная, начала светлеть и окрасилась (не могу подобрать точное слово – это было нечто необыкновенное), пожалуй, да, пожалуй, в лазоревый цвет. И вдруг, как-то сразу, резко в ней отразилось солнце. Мы все замерли, нет слов, чтобы передать то, что мы почувствовали. Уже только ради этого момента стоило отправиться в экспедицию.

Вечером, пока команда трудилась, мы вышли на берег. Местные жители встретили нас приветливо. Узнав, кто мы и откуда, разговорились с нами. Это было очень познавательно. Это они объяснили, что «бий» означает «господин». А ещё нам рассказали очень красивую легенду. Она пришлась мне по душе. Может быть оттого, что я со дня приезда в Бийск нахожусь в романтическом настроении. Но об этом потом. Сейчас, пожалуй, я запишу её. Своими словами. Так, как запомнил.

Давным-давно, уже никто и не помнит, когда это было, жил на свете богатый хан, которого звали Алтай. У хана была дочь, красавица, каких свет не видывал, по имени Катунь. А неподалёку от них жил пастух Бий. Увидела Катунь Бия и полюбила. Узнал об этом Алтай, сильно разгневался – не подобает дочери хана любить простого пастуха. И решил он выдать дочь замуж, как можно скорее. Катунь воспротивилась воле отца и сбежала из дома. Ещё больше разгневался хан и отправил войско в погоню за непокорной дочерью. Видя, что её вот-вот настигнут, обратилась Катунь в реку и бросилась со скал. Бий, который любил Катунь, тоже обернулся рекой. Алтай воздвиг на пути дочери скалы. И такие они были неприступные, что Катунь долго-долго билась о них. Когда силы уже покидали её, скалы всё же поддались её напору. Катунь вырвалась на свободу и слилась со своим возлюбленным в широкой долине.

Может быть, я не всё пересказал дословно, но смысл передал точно.

Сегодня мы покинули Усятское и направились в Лебяжье. Я по-прежнему восторгаюсь сказочным окружением. Мне доставляет огромное удовольствие общение с коллегами и попутчиками. Мы существуем как семь нот, как семь струн на одном грифе. Звучит претенциозно… Нет. Исправлять ничего не буду… Мы понимаем друг друга почти без слов. Отрадно, что и с присоединившимися к нам сотрудниками Бийского музея мы быстро нашли общий язык, даже подружились. Особенно с некоторыми.

А ещё с нами плывёт очень хороший мальчик – сын одной из местных музейщиц. Мы обещали сопроводить его к деду, который живёт в одной из деревень на нашем пути. Мальчик смышлёный, с явными математическими способностями. Ему всего десять лет, а он уже называет Карла Гаусса «королём математиков». Наверное, услышал от кого-то – не сам же придумал. Он знает о Пуанкаре и ленте Мёбиуса. Катерина взяла его под свою опеку, они всю дорогу о чём-то разговаривают, даже иногда спорят.

Про моё романтическое настроение. У неё удивительное имя, похожее на эхо в горах. Она, кажется, тоже обратила на меня внимание. Во всяком случае, я замечаю иногда её заинтересованный взгляд. Поговорить подольше нам пока не удалось. Мы только здороваемся. Несколько раз перекинулись парой слов о том, какая здесь изумительная природа, какой «звенящий» воздух, как здорово, что наше путешествие проходит по воде и ещё о чём-то, столь же «существенном». У нас впереди ещё много дней. Надеюсь… Впрочем, писать об этом не стоит.

Сегодня ночуем в Лебяжьем. Нас распределили по домам. Меня, Катерину и Азима, так зовут мальчика, поселили вместе. Мы представляем собой странную компанию: филолог-энтузиаст с далеко идущими планами, филолог-комсорг, кажется, приглядывающий за мной (или это по личным мотивам?) и юный математический гений. Завтра конец нашего водного пути – Усть-Кажа.

* * *

1973

В детском саду готовились к празднику Первомая. Руководила всем любимая Антошкина, да и Анькина, воспитательница Нинель Виленовна. Она поручила Антошке рассказать стихотворение Акима «Цветные огоньки». Дома он честно с помощью бабушки всё выучил, после чего принялся скакать по коридору из конца в конец, радостно выкрикивая: «Разные-Разные, Голубые, Красные, Жёлтые, Зелёные Воздушные Шары!». Слово «шары» он повторял по пять раз, растягивая последнюю «ы» насколько хватало дыхания. Бабушка Клавдия, бабушка Яна и дедушка Олис каждый по отдельности и все вместе просили его угомониться, но безрезультатно. Антошку переполняло беспричинно счастливое настроение. Если бы кому-то пришло в голову его связать, он и тогда не перестал бы восторженно вопить про шары. Хорошо, что Аньки не было дома – родители повели её к врачу – с двумя «бесенятами» сладу совсем бы не было. Наконец, не выдержал Демьян Силантьевич. Он вышел в коридор, поймал Антошку за руку на очередном стихотворном вираже, строго посмотрел на прыгуна и ровным тоном спросил:

– Что нужно сделать, чтобы ты перестал орать?

Антошка сначала не воспринял его вопрос всерьёз, но сбился с ритма и замолчал. В квартире стало слышно, как между рамами кухонного окна шуршит проснувшаяся от весеннего солнца первая муха.

– Я жду, – так же ровно произнёс Демьян Силантьевич.

– А-а… Э-э… – замялся Антошка. – А я же уже не ору… – он не мог понять, чего от него хочет этот дед.

– Может быть, мне поскакать вместо тебя? Посмотришь на себя со стороны.

– Э-э… – мальчишка явно был озадачен, он не знал, что отвечать. Он на секунду представил себе, как будет выглядеть старик, галопом несущийся по коридору, и неожиданно для себя хихикнул.

– Хихикаешь? Ну-ну… – из уст Демьяна Силантьевича это прозвучало угрожающе. Антошка притих.

И тут «ДД» вытворил такое… Его поступок оставил неизгладимое воспоминание у всех, кто присуствовал в квартире в тот момент.

Пока Антошка, вновь поставленный в тупик неприятными интонациями соседа, хлопал глазами, Демьян Силантьевич без предупреждения сорвался с места и помчался по коридору, сопровождая свой бег невообразимыми «коленцами» и дикими завываниями «Шары-ы-ы!!! Шары-ы-ы!!!». Во время своей выходки он удивительно соответствовал прозвищу «домовой», только это был какой-то взбесившийся домовой с развевающимися белыми космами и такой же белой бородой, прыгающей в такт безумной скачке. На новый шум из комнат повыскакивали обе бабушки и дедушка Олис. Узрев происходящее, они буквально онемели. Пока они приходили в себя, «ДД» прекратил показательное выступление, подошёл к Антошке и, как ни в чём не бывало, прежним ровным тоном спросил:

– Понравилось? – при этом его глаза казались совсем чёрными, как космическая пустота.

– Э-э… – снова промычал Антошка.

– Демьян Силантьевич, а что это сейчас было? – озвучил бывший у всех на устах вопрос Олис Тойвович.

– Наверное, воспитательный момент… – вместо «ДД» ответила Яна Ивановна. – Зато каков результат! Ти-ши-на!

– Надо было нам всем вместе… – Клавдия Васильевна не успела договорить, что надо было сделать всем вместе. Антошка перестал «экать» и выпалил:

– А подарите мне шарики! Пожалуйста! Разные-разные! Голубые, красные…

– Стоп! – воскликнул Олис Тойвович, чувствуя, что больше не выдержит бесконечного повторения дурацких стихов. – Стоп! Мы подарим тебе и Анечке шары. Какие хотите! Только помолчи, пожалуйста. Артист!

– Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, – Демьян Силантьевич в последний раз сверкнул глазами на маленького соседа и ушёл к себе.

Внимание «артиста» переключилось на будущий подарок, и вирши были на время забыты. Вскоре вернулись младшие Карху. Анюта тут же прибежала к Вишнёвым и принялась возбуждённо рассказывать приятелю, как её возили в больницу, чтобы удалить гланды.

– Потому что у меня всё время ангины, а в больнице оказался карантин, а операцию отменили, – вывалила она информацию на своего друга. – Я теперь буду с гландами жить. А доктор сказал, что это, может, и лучше. Я не поняла, чего там происходит, но вроде гланды эти нужны там для чего-то. А ангины пройдут. Вот.

– А нам шарики подарят! Разные! Голубые! Красные! – тут Антошка почувствовал, что никак не может отвязаться от этих шариков. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

– Правда? Кто подарит?

– Твой дедушка сказал, что подарят! Разные! Голубые! Красные! – остановиться он уже не мог. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

В этот момент Василиса и Дмитрий, которые сначала слушали детский диалог, посмеиваясь, поняли, что дело принимает серьёзный оборот. Бедного ребёнка заклинило.

– Прямо как у Марка Твена. «Режьте билеты, режьте билеты! Режьте осторожней!» – прошептала Василиса. – Дима, надо что-то делать. Надо его на что-то переключить. – И что за стихи-то такие. Кошмар.

Дмитрий был абсолютно согласен с женой. По всем пунктам. И рассказ Марка Твена он помнил прекрасно. И правда, надо было что-то делать. Он подумал, потом, к ужасу Василисы, не придумал ничего умнее, чем предложить:

– Тошка, Анюта! – дети вопросительно посмотрели на него. – А слабо вам с печки прыгнуть?!

– Дима! – в свой возглас Василиса вложила все возможные чувства, кроме одобрения. – Ты в своём уме? – но было уже поздно.

– Не слабо! Не слабо! – наперебой загомонили отпрыски. – Мы уже хотели! У нас не получилось! Никак!

– То, что вы хотели, мы знаем. Не вздумайте повторять попытки. Это вам не бабушкин шкаф, – уже спокойнее сказала Василиса.

– Ну мама! Папа! Давайте мы сейчас прыгнем! Папа, подсади меня! – нашёлся Антошка. Дмитрий виновато смотрел на жену. Та пожала плечами. Ей и самой когда-то очень хотелось прыгнуть с этой печки. Они с Марти однажды тоже предприняли такую попытку. И у них ничего не вышло. А потом уже как-то не сложилось, всё время что-то отвлекало, было некогда.

– Хорошо, – вздохнула Василиса. – Дима, ты их только лови.

– Нет! Похоже, тут происходит массовое помешательство, – Клавдия Васильевна, которая до этого молча наблюдала за всеми и слушала, решила вмешаться. – Родители! Какие ещё прыжки! Совсем разум потеряли!

– А мы подушки положим, – не очень уверенно предложил Дмитрий. Связываться с тёщей ему не хотелось.

– Мама, да пусть они разок прыгнут, успокоятся и потом без нас не полезут.

– Не уверена я, что они потом не полезут, – бабушка чувствовала, что её сопротивление, так или иначе, будет сломлено. Одной против четверых ей было не устоять. Так и вышло. В ближайшие пять минут она с неодобрением смотрела, как двое взрослых обормотов, называемых родителями, готовили на её кровати подстилку для прыгунов, потом помогали сначала Анюте, потом Антоше забраться на печь. Маленькая Анька с горящими восторгом глазами легко слетела вниз и приземлилась ровненько в центре подготовленной площадки. С Антошкой всё вышло немного хуже. Уже отделившись от печки, он неудачно взмахнул рукой и сшиб кусок бордюра, который сам же старательно приладил на место после памятного неудачного штурма этой вершины. Вместе с куском от печки отделилось ещё что-то небольшое – Антошка не видел, что это было – и упало на пол. Василиса и Дмитрий, занятые подстраховкой, и Анька, сосредоточенно следившая за приятелем, ничего не заметили. Зато этот предмет не ускользнул от внимания Клавдии Васильевны. Она подняла его – в несколько раз свёрнутый лист бумаги – развернула, побледнела и быстро спрятала в карман своего платья.

– Всё? Насладились полётом? – вопросы явно были заданы риторически, вид у бабушки Клавдии был необычно задумчивый. – Теперь марш ужинать! – высказав приказание тоже каким-то отстранённым тоном, как будто обращалась неизвестно к кому, она первая, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. Вишнёвы проводили её недоумёнными взглядами.

– Что это вдруг произошло с любимой тёщей? – тихо проговорил Дмитрий.

– Не знаю… – удивлённо ответила Василиса. – О чём-то она вспомнила, наверное…

– Интересно, куда это она пошла? Похоже, не за ужином… А кстати, что там с ужином? – насущная человеческая потребность вытеснила мысли о непонятном поведении Клавдии Васильевны. Василиса засуетилась между столом, буфетом и холодильником, потом выскочила в кухню разогревать еду. Антошка и Анька переместились вслед за ней. В кухне уже хлопотала Зоя, и дети остались там же мешать матерям. Дмитрий вышел, было, из комнаты, но увидев столпотворение у плиты, предпочёл дожидаться своей порции у телевизора. Марти, в отличие от него, даже носа не показал, зная, что ему-то уж точно в кухне делать нечего.

Пока молодёжь сновала туда-сюда, Клавдия Васильевна сидела за столом в комнате старших Карху. Напротив неё сидела Яна Ивановна, а Олис Тойвович курил, стоя у открытой форточки. Он отрешённо глядел на противоположные окна, в одном из которых виднелись силуэты пожилой женщины и небольшой кошки. В центре стола лежал местами изломанный, порыжевший лист плотной бумаги, который несколько минут назад выпал из печного бордюра.

– И как она не сгорела за столько лет?! – воскликнула после долгого молчания Яна Ивановна.

– Да! Лучше б сгорела совсем! – с непонятной досадой ответила соседка. – Я думала всё! Больше никогда об этом и не вспомню! А тут на тебе! И что нам с ней делать?

Олис Тойвович не обернулся, только плечами пожал, продолжая разглядывать женщину в окне напротив. Молчала и Яна Ивановна. Через некоторое время она усмехнулась и предложила:

– Взять всем отпуск и поехать.

– С ума сошла? – задумчиво спросил Олис Тойвович. Вопрос не требовал ответа, поэтому женщины промолчали.

– Никуда ехать не надо. Ничего мы не найдём. А если и найдём, ничего хорошего из этого не выйдет. Одна беда выйдет. Пете судьбу эта дрянь поломала, и не только Пете… Уничтожить следует, вот что. Не дай бог дети найдут. Они точно полезут, куда не надо.

– Ты права, Клава, права. Только до сих пор ни у кого рука не поднялась её уничтожить. И у нас не поднимется. Перепрятать надо, – Яна Ивановна говорила не очень уверенно. Сомнения одолевали всех троих. – Олис! Что ты там разглядываешь? Отвлекись. Надо же что-то решать!

– Спрячем, – не отвечая на вопрос жены произнёс Олис Тойвович. – Но сделаю это я. Один. Меня тогда с вами не было. Никто не должен ничего знать. Чтоб соблазна не было. Точка, – произнеся «точка», он обернулся и снова взглянул куда-то за окно. Вид у него был такой, точно он мысленно с кем-то советовался, вероятно, с самим собой.

– Что же. Наверное, так будет правильно. Если суждено кому-нибудь ещё в эту историю попасть, то наверняка попадёт. Но от нас это уже зависеть не будет.

– Послушайте, друзья мои, – Клавдию Васильевну не покидало неясное беспокойство. – Это только часть целого. У кого другие? А ещё ведь были какие-то предметы… Где они? У кого? А вы уверены, что кроме нас свидетелей не осталось? Яна, сколько вас там было?

– Кажется пятеро… не считая меня… Но точно знаю, что, кроме Пети, ещё двое войну не пережили. Остались я и Катерина. Где она, что с ней – не знаю. А это, – она указала на кусок бумаги, – разрезали и разделили, кажется, на четыре части. Я не брала. Ничего не брала. Я тогда с ними вообще случайно оказалась.

– Уверена? А с вами ещё какой-то мальчик был?

– Нет. Вряд ли. Он был местный. Не думаю, что он… Нет… Это было бы слишком фантастично. Скорее всего, он там и остался. Что его могло привести в Ленинград? А может быть и его уже нет в живых?

– Может быть, конечно. А копию никто не сделал?

– Вот за это поручиться не могу. Но, скорее всего, нет.

– Послушайте, девушки. Если бы кто-то и охотился за этой бумагой, то уже давно бы объявился. Сколько лет прошло, сколько всего за эти годы случилось. Всё. Давайте её сюда. Постараюсь так спрятать, чтобы и через сто лет не нашли. А кроме этого вы больше ничего оттуда не притащили? Может, тоже прибрать подальше?

– Было кое-что… – вспомнила Яна Ивановна. – Но не у меня… Клавдия?..

– Если у нас что и было, то я не знаю, сохранилось ли… – Клавдия Васильевна помолчала. – Я вот что подумала… А вдруг бумажка эта неспроста появилась? Вдруг это знак, что пора что-то делать? Может, вернуть всё, где раньше лежало?

– Может, и вернуть, а не прятать, – Олис Тойвович засомневался в ранее принятом решении. – Пусть этот фрагмент остаётся, только где всё остальное, что вернуть надо? Вопрос!

* * *

Антошка чувствовал себя героем. Он сделал это. Он прыгнул, хотя и трусил ужасно. Но Анька же прыгнула! Уронить себя в её глазах – ни за что, подвести отца, который верил в него – нет, никогда. Полёт длился всего какую-то секунду, но для Антошки она растянулась так, что всё ему виделось, как в замедленном кино: комната в необычном ракурсе сверху, приближающаяся кровать, заваленная подушками, папины руки, готовые подхватить его в любой момент, и глаза, глаза, глаза. Бабушкины – обеспокоенные, мамины – добрые, любящие, сочувствующие, папины – внимательные, подбадривающие, вселяющие уверенность, Анькины – восторженные. Он смутно помнил, что было ещё что-то, какая-то помеха. Он задел рукой печку, и, кажется, от неё отлетел кусок. Но сейчас это было не важно. Он – герой, он победил страх.

Герой снова не мог уснуть. Мешало радостное возбуждение. Он предвкушал, как они с Анькой будут рассказывать в детском саду о своём поступке, о том, какие они храбрые, а все будут смотреть на них с восхищением и завистью. Постепенно мысли стали повторяться, расплываться, Антошка уже не мог додумать их до конца. Лёжа в темноте, он таращился на печку, стараясь придумать самые убедительные слова для будущих слушателей, но стал подкрадываться сон и потихоньку обволакивать его всё плотнее и плотнее. И вот, когда Антошка, казалось, окончательно погрузился в забытьё, между печкой и стеной возникла светлая полоска. Она незаметно расширилась, и на её фоне Антошка во второй раз увидел необычного дядьку. Дядька поднял с пола какую-то бумажку, внимательно посмотрел на Антошку и покачал головой. Мальчик зажмурился, а когда открыл глаза, комнату заливал утренний свет. У печки висел бабушкин халат. Страшно Антошке не было, он чувствовал скорее удивление – что за человек такой, очень на кого-то похожий, живёт за печкой, и зачем он оттуда вылезает. От пришельца не исходило никакой угрозы, поэтому с наступлением дня Антошка позабыл о ночном видении. Тем более, что им с Анькой было о чём поговорить.

В детский сад они шли, как на праздник. Взрослые сказали бы, что они собираются произвести фурор. Собственно, им это удалось, но, к сожалению, не обошлось без пресловутой ложки дёгтя в бочке мёда. Вместе с ними в группу ходила излишне воспитанная девочка по имени Марина Соркина. Характер у Мариночки, с точки зрения ребят, да и воспитательницы тоже, был гаденький. Считая себя истиной в предпоследней инстанции – истиной в последней инстанции мог быть только её папа, руководящий работник, – она позволяла себе осуждать не столь идеальных согруппников, выпячивала собственные «достоинства» и не гнушалась ябедничества. Ей ничего не стоило испортить Антошке и Аньке удовольствие от удивлённо-уважительной реакции на их гордое заявление о том, что теперь, после прыжка, им всё нипочём.

– И всё это вы вг-гёте! – Мариночка сильно картавила. – Ниоткуда вы не пг-гыгали!

– Прыгали! – дуэтом воскликнули Антошка и Анька.

– Они прыгали! – поддержали их слушатели.

– Непг-гавда! Вы говог-гите непг-гавду! Вг-гёте! Я Нинеленовне скажу! Вас накажут. А я буду читать стихотвог-гение на пг-газднике!

– Ну и говори! Ну и пожалуйста! – Аньку мало волновали угрозы противной ябеды. – Ябеда-корябеда!

– Ябеда-корябеда, турецкий барабан! – подхватил дразнилку Антошка, а остальные стали смеяться и тыкать в Соркину пальцами.

– Обзываться нехог-гошо! Вы все дуг-гаки! – заявление было нелогичным, зато искренним.

Сидевшая за воспитательским столом Нинель Виленовна понимала, что назревает ссора и надо бы вмешаться, но ей так этого не хотелось. В прыжок с печки она тоже не верила. Формально неправы были все, но Марина не вызывала у неё сочувствия. Малышовые фантазии казались ей более безобидными, чем упорное стремление начальственной дочки выпячивать свою «праведность». Кроме того, ей только-только удалось отговорить Соркину выступать на празднике со стихами, а вернее откупиться от неё обещанием мороженого. Начинать всё сначала – увольте. Нинель Виленовна тяжело вздохнула, посмотрела на часы, поняла, что выход найден, встала и хлопнула в ладоши.

– Дети! Пора на прогулку. Все идём в раздевалку! Надеваем пальто, переобуваемся и строимся!

Простые действия отвлекли ребятню от выяснения отношений. На прогулке все весело и дружно играли в «ручеёк». Мир был восстановлен. Антошка и Анька сумели пережить свою первую «минуту славы».

Вторая «минута славы» пришла к ним, спустя несколько дней, в песочнице дома номер восемь. Но и здесь не обошлось без огорчения. А произошло следующее. Как и обещал дедушка Олис, родители подарили маленьким друзьям целую связку разноцветных шариков…

* * *

1998

Сколько можно смотреть на эту фотографию? Она не даст ответов ни на один вопрос. «Вспоминай, было ещё что-то. Что-то до жути обидное», – сказал сам себе Антон. Он снова сел и, почему-то не выпуская фотографию, схватился за голову, потрепал волосы. В памяти возникла отчётливая картина: песочница, снова всё та же песочница. Его и Аньку окружают Миха, Илька и Андрюшка, немного поодаль к пустой скамейке привязаны воздушные шарики. Шариков много, они всех цветов радуги. Их подарили родители после праздника в детском саду. Антошка возбуждённо рассказывает приятелям об их с Анькой прыжках с печки, а сам периодически поглядывает, как весело колышутся на ветру «разные, разные, голубые, красные…», в общем всякие, воздушные шары. Но рассказ заканчивается, интерес к теме притупляется, компания придумывает игру в прятки…

Антон закрыл глаза. Как же он ещё тогда не понял, чьих рук было дело? Слишком мал он был, наивен и доверчив. А сейчас?

Антошка спрятался, как он полагал, лучше всех – за пышным кустом сирени, которая в этом году расцвела очень рано, наполнив весь город сладким благоуханием. Просидел он за кустом довольно долго. Водивший его так и не нашёл. Когда ему надоело прятаться, он сам выскочил из укрытия и побежал к месту, до которого надо было дотронуться и громко крикнуть «Палочка за себя!». До места он не добежал. Вместо этого он затормозил у скамейки с шариками. Бывшей скамейки с шариками. «Разные, разные, голубые, красные…» – не было ни одного. Пока он соображал, куда же подевалось их с Анькой сокровище, кто-то закричал: «Смотрите, смотрите! Шарики летят!». Антошка поднял голову. Высоко-высоко, уже над домами в небо поднимались они, все вместе, удалялись, покачиваясь, будто прощались… Антошка заплакал. Он так хотел принести их домой и смотреть, как они висят под потолком, «разные, разные…». Именно он. Аньку шарики мало интересовали. Все знали об этом. Нашёлся кто-то один, кто отвязал их от скамейки, пока никто не видел, даже мамы. И отправил в полёт. Нарочно, чтобы сделать Антошке больно… Плакать было стыдно, но слёзы текли, помимо его воли. Антошка старательно прятал лицо, но он мог не волноваться – в эту минуту все, кто был на площадке, смотрели, как в невероятной весенней синеве растворялись маленькие разноцветные пятнышки.

Вместе со слезами у Антошки потекло из носа. Когда он принялся наскоро вытирать лицо рукавом пальтишка, на его плечо легла чья-то большая добрая рука, и он услышал голос:

– Не стесняйся своего горя, малыш. Плакать не стыдно, стыдно доводить людей до слёз. Когда-нибудь ты узнаешь, кто тебя обидел, но обязательно простишь. В мире и без того хватает зла, чтобы копить обиды и опускаться до мести. Запомни это, малыш, – рука мягко подтолкнула его к другим детям.

Когда Антошка поднял голову, чтобы посмотреть, кто же это с ним говорил, рядом уже никого не было, только поодаль стояла Андрюшкина бабушка. Антошка хотел спросить, не она ли сейчас с ним говорила, но не успел – шарики улетели, площадка ожила, к нему подбежала Анька и стала тянуть его к песочнице, не давая сосредоточиться и отыскать того, кто так зло над ним подшутил.

Теперь Антон ещё больше, чем тогда, хотел узнать, кто был тот мелкий пакостник, и по-прежнему не понимал – за что?.. Спросить? Но всё же, кого из четверых? Он второй раз попытался рассуждать осмысленно. Анька? Нет. Она нашла бы другое время и другой способ уничтожить Антошкину радость. Взяла бы у бабушки иголку и дома хлопнула бы все шары по одному, наслаждаясь звуковыми эффектами. Андрюшка? Вряд ли. Он слишком открытый и непосредственный, чтобы гадить втихаря. Причём до сих пор. Если уж он и решился бы на неблаговидный поступок, то предпочёл бы сделать это на глазах у противника, да ещё и с комментариями. Илька? Нет. Представить себе Ильку тайком отвязывающим шарики Антон не мог. Сотворить какой-нибудь, пусть и не очень хороший, по мнению взрослых, эксперимент – это пожалуйста, по его части. Но чтобы его исследовательский дух опустился до некрасивых, ненаучных опытов… Нет. Миха? Возможно. С психологической точки зрения он наиболее вероятная кандидатура. Он мог испытывать тихую радость даже не столько от самих поступков, сколько от наблюдения за результатами, сохраняя инкогнито…

* * *

1 июля 1936

Хотел вести дневник методично и подробно. Не получается. Снова пропустил несколько дней. Но за это время развернулись некоторые события, из-за чего было не до записей.

28-го мы без приключений добрались до Усть-Кажи. Это небольшой посёлок, образовавшийся менее ста лет назад. В нём всего несколько улиц с простыми названиями, как Центральная, Береговая, Подольный и Продольный переулки. Домики здесь так себе. Ничего выдающегося. Зато природа! Воздух! На ночёвку нас снова разместили в нескольких домах. Мы ночевали в том же составе. Меня не покидало ощущение, что Катерина наблюдает за мной всё пристальнее, хотя она весь вечер беседовала. То с нашими хозяевами, то с мальчиком. Не могу не заметить, что иногда меня восхищает её способность располагать к себе людей. С каждым она разговаривает на его языке и всегда находит именно те слова и темы, которые интересны собеседнику. Вот только общение со мной у неё не очень складывается. Может быть, поэтому она иногда так странно меня разглядывает? Может быть, она ищет ко мне ключ? Только зачем? Научные интересы у нас разные, взгляды на действительность тоже. Хочет присоединить меня к своей коллекции человеческих субъектов? Изучить, классифицировать, а потом – на булавку и под стекло. Пишу и сам себе удивляюсь: ну за что я её так не люблю?

Зато, кажется, уже люблю ту, другую, с именем, как горное эхо. Но об этом писать рука не поднимается. Слишком сильные, пока недостаточно осознанные эмоции.

Вечером мы все вместе долго любовались закатом. Я снова испытал высшую степень восторга, когда не хватает, а может быть попросту и нет, слов, чтобы описать, адекватно передать то, что видят глаза. Ту волшебную красоту, от созерцания которой может вмиг остановиться сердце. Я никогда не забуду неожиданно возникшего удивительного чувства единения с природой, с космосом, ощущения себя одной из песчинок, составляющих основу мироздания. Засыпая, я пытался опять пережить это состояние. Но, видимо, оно не может быть вызвано одним желанием. Для него требуются особые условия.

А на следующий день, 29-го, произошло неприятное событие. Рано утром мы отправились в соседнюю деревню Уть. Соседнюю – это только так называется. На самом деле она отстоит от нашей «базы» (ранее было решено, что мы ещё несколько ночей проведём в Усть-Каже) на десяток километров. В сельсовете нам выделили проводника и лошадь с подводой. В этой Уте или Ути (?) мы должны были оставить Азима, поэтому она оказалась первым пунктом нашего сухопутного путешествия.

Мы, вернее сам Азим, подсчитал, что к месту назначения мы прибудем через два с половиной – три часа. Но случилось непредвиденное. Примерно на полпути дорога, которая и так не была идеальной, стала сужаться и, в конце концов, превратилась почти в тропу. Наш возница сказал, что это самое узкое место, что чуть дальше дорога снова становится широкой. Но до широкого участка мы не доехали – на пути оказалось поваленное дерево. Мы остановились. Провожатый, здоровенный мужик, попробовал сдвинуть рухнувший ствол. Но это ему не удалось. Как бы силён он ни был, деревья здесь так просто не одолеешь. Мы, я имею в виду мужчин, повторили попытку все вместе. Безрезультатно. Тогда провожатый подумал, полез в тот угол телеги, где были навалены какие-то тряпки, и извлёк большой топор. Нас было много, а топор один, поэтому решено было рубить препятствие по очереди. Катерина, Светлана и Яна отошли в сторонку, а девушка из музея (не знаю, почему я не называю её здесь по имени, наверное, мне хочется сделать это как-то по-особенному, вне экспедиционного контекста) и Азим остались сидеть на подводе.

Рубили мы долго. Очень устали с непривычки, хотя и менялись часто. Когда, наконец, дорожка была расчищена, и можно было ехать дальше, оказалось, что с нами нет Светланы. Когда и куда она подевалась, никто не заметил. Мы кричали, звали её, но Светлана не отзывалась. Наш сопровождающий с явной досадой воскликнул «Эх! Городские!» и сплюнул. Как только он это сказал, из леса раздался жуткий вопль. Мы все, как один, подскочили. Откуда шёл звук, было не до конца понятно, но нам казалось, что кричали где-то впереди. Тут Дёма, наш «специалист широкого профиля», вспомнил физику и побежал в противоположную сторону. Я тоже вспомнил, как распространяется звук в лесу, вспомнил, что его направление изменяется из-за эха, и ринулся вслед за Дёмой. Крик больше не повторялся, но мы выбрали верное направление и очень скоро наткнулись на Светлану, которая стояла, как заворожённая, с вытаращенными, наполненными ужасом глазами. Мы кое-как привели её в чувство и вернулись к остальным. Оказывается, они тоже хотели бежать в разные стороны по лесу, поскольку не было понятно точно, где искать Светлану, но их остановила товарищ из музея. Нет, её имя не для дневника, её имя надо выкрикивать и слушать постепенно затихающие отголоски. Она как местный житель, кроме проводника, конечно, лучше всех понимала неразумность таких действий в сложившихся обстоятельствах. Не хватало, чтобы ещё кто-нибудь заблудился. И это в лучшем случае. Про худший даже думать не хочется. С лесом не шутят. Яна, она же врач, осмотрела подругу и пришла к выводу, что с той всё в порядке. А испуг пройдёт.

А со Светланой приключилось вот что. Устав наблюдать за тем, как мы рубим проклятый ствол, и слушать обсуждение малярийных комаров Катерины с Яной, она решила поискать в окрестностях какие-нибудь ягоды. Ягоды она нашла. Огромный куст малины, на котором только-только появились первые плоды. Она принялась радостно собирать их в платок, через одну отправляя в рот. С другой стороны куста кто-то тоже собирал ягоды. Так думала Светлана. Она даже заговорила с невидимым визави. Сообщила, что ягоды ранние, но уже вкусные. Спросила, скоро ли мужчины закончат расчищать дорогу. Но ответа не получила. Она не удивилась – решила, что товарищ занят поеданием малины. В одном месте куст оказался прореженным, и Светлана заглянула в образовавшееся отверстие. После этого мы и услышали дикий крик. За кустом топтался огромный медведь. К счастью, он не меньше нас перепугался резкого звука и удрал в чащу. В общем, всё обошлось. Я не удержался и довольно резко сказал Светлане, чтобы она никогда так не делала. Это опасно! В лесу водятся дикие звери. Мало ли что может случиться. А мы в ответе друг за друга, а Всеволод Григорьевич – за всех нас. Он, бедный, чуть не поседел во время этой истории, сдержался, но было видно, что он готов придушить глупую девицу голыми руками. На самом деле, сказать всё это должна была бы Катерина. Она же комсорг. Но она молчала и, кажется, была рада, что это я говорю. Всю оставшуюся дорогу Светлана извинялась перед нами дрожащим голосом. Её долго ещё трясло от пережитого шока. Мы принялись её усиленно утешать и успокаивать, отчего в результате всем стало просто смешно. Но урок мы извлекли.

Из-за всего случившегося вернуться в этот день в Усть-Кажу не получилось. Ночью ехать на подводе через лес было слишком опасно. Уть оказалась совсем малюсенькой деревушкой. Даже не деревушка, а так, несколько домов. Мы оставили Азима у дедушки с бабушкой. Они приютили и девушек. А мы, мужчины, переночевали в подводе, укрывшись какими-то тулупами. Ночь для меня прошла без снов – сказалась усталость и нервное напряжение прошедшего дня.

30-го мы приступили к основной цели поездки – опросу местного населения. На это ушёл весь световой день. Запишу и здесь несколько слов. Баня – мылча. Медведь (так напугавший нас) – айу, а медведица – тижи айу, а медвежонок – айунынг балазы. Малина – агаш джиилек. Когда мы приехали, нам натопили баню, а потом мы узнали, что такое «арачка». Нас накормили супом кёчё из баранины с перловкой и напоили арачкой. Это алкогольный напиток на забродившем молоке. Я бы назвал его слабоалкогольным. Арачка мне не понравилась, уж больно отдаёт молоком. Но попробовать стоило. Ночь мы провели так же, как и предыдущую.

Сегодня в три часа проводник сказал, что пора ехать, иначе до темноты не успеем добраться до места. Поскольку препятствий на обратном пути нам не встретилось, в Усть-Кажу мы прибыли в шесть часов. Вечером решено было отдыхать. Я воспользовался этим, чтобы записать всё, что случилось.

Как всегда, закончу личными переживаниями. Всё-таки напишу, буду честен с самим собой. Я полюбил и погружаюсь в это чувство всё глубже. Как она хороша, как разумно вела себя в экстремальной ситуации. Необыкновенная девушка.

* * *

1975

Тридцать первого августа квартиру наполняла радостная суета. Две семьи готовились к судьбоносному дню – первому сентября. Слово «школа», даже не так, а «ШКОЛА» большими буквами, заполняло собой мысли всех квартирантов, даже Демьяна Силантьевича. Хотя старик и не имел никакого отношения к предпраздничным хлопотам, таким, как покупка цветов, наглаживание формы, сбор учебников, тетрадей, ручек и прочей «канцелярии», деваться от заполнявших квартиру разговоров на тему «первый раз в первый класс», обсуждений завтрашних мероприятий и меню коллективного обеда ему было некуда. Тем более, что его тоже настойчиво приглашали принять участие в пиршестве, рассчитывали на его посильную помощь и выспрашивали, что он предпочитает на второе – рыбу или мясо. Устав отнекиваться, «домовой» сдался и покорился своей участи, решив как-нибудь пережить завтрашний день, а потом с чистой совестью продолжить своё замкнутое существование. По случаю воскресенья все были дома, активно передвигались по квартире и мешали все и каждому, то и дело сталкиваясь в кухне, в коридоре и прихожей. Это продолжалось до тех пор, пока бабушкам не надоело постоянно натыкаться в неподходящих местах то на детей, то на внуков, и они не выпроводили дедушку Олиса, Антошку и Аньку на прогулку. И, конечно, внуки с дедушкой в первую очередь пошли в любимый двор к родной песочнице, но там никого из их пятёрки не оказалось. Тогда они переместились в другой двор с садиком – в дом номер пять по той же Социалистической. Детей там тоже не было. Вернее они были, но совсем чужие и уже большие, так что Антошке и Аньке пришлось довольствоваться обществом друг друга. Зато обнаружилась компания для Олиса Тойвовича – на скамейке около бывшего фонтана в виде двух мальчишек с гусем, рвущимся из их рук в небо, о чём-то грезила его давняя знакомая. Пристроив внуков на качели, Олис Тойвович присел рядом с ней и заговорил:

– Как Вы думаете, Елизавета Марковна, удалось этой несчастной птице обрести свободу?

Елизавета Марковна, поэтесса Вольская, которой некогда так испугалась Анька, словно очнувшись от сна, посмотрела на Карху, узнала его и улыбнулась:

– Да… Сколько помню себя, столько и этот фонтан. Даже помню времена, когда из него струилась вода… А Вы, Олис Тойвович, с внуками гуляете? Подросли они…

– Завтра в школу. Так-то… А Вы, мне кажется, снова пишете?

– Понемножку. Только стихи уже редко. Пишу больше воспоминания… И вот, что интересно: пишу воспоминания, а получаются повести, – Вольская засмеялась. – А как ваши переводы поживают? Вы всё там же? В «Худлите»?

– Нет, я уже лет десять, как преподаю. Переводы теперь идут от случая к случаю. По старой памяти дают подработать. Мне, кстати, с Сергеем бы посоветоваться. У меня сейчас роман Бёлля лежит. Помню, Серёжка был гением перевода.

– А Вы заходите к нам вечером. Серёжа дома будет. И поговорите.

– У меня и к Вам одно дело есть. Но об этом потом. Пожалуй, я, и правда, к Вам зайду вечерком, – Олис выглядел так, как будто на него снизошло озарение. – И с бывшим сокурсником пообщаюсь… Надо бы почаще встречаться.

– Когда Серёжа вернулся, мы часто с ним в гости ходили… Да Вы помните, конечно. А потом его дочка приехала, времени стало меньше… – Вольская вздохнула. – Что же, Олис Тойвович. Приходите обязательно. Серёжа будет рад. А сейчас, извините, мне, пожалуй, пора. Я здесь уже пару часов сижу. Яночке привет передавайте.

– Обязательно, Елизавета Марковна. До встречи.

Вольская, не торопясь, направилась к воротам в сторону Социалистической, а Карху позвал внуков, которым уже надоели качели, и повёл их на Загородный в кафе «Мороженое», надеясь, что пара шариков пломбира не испортит им аппетит, и бабушки не будут их ругать.

* * *

Антошка и Анька должны были пойти в один класс, в первый «Б». Им почему-то очень нравилось, что это «Б»-класс, а не какой-нибудь там «А» или, ещё чего доброго, «В» или «Г». Они краем уха слышали, что все лучшие, во всех смыслах, ученики собираются именно под этой буквой. «Ашники» – все, как один, зубрилы и зазнайки, «вэшники» – ни то, ни сё, а «гэшники» – эти вообще глупые, поэтому их в «Г»-класс и отправляют. Надо сказать, что слухи имели под собой некую реальную основу. Классы подбирались с учётом развития детей, чтобы не было резких отличий в успеваемости, чтобы отстающие не тянули за собой отличников и не портили общую благостную картину. Взрослые ехидно обсуждали распределение по классам, происходившее «в соответствии с классовым распределением»: категорию «А» составляли отпрыски торговых работников и партийных чиновников, которые при случае могли оказывать школе те или иные услуги; в «Б» набирали учеников из семей инженеров, врачей, воспитателей и иных представителей так называемой «прослойки», то есть интеллигенции; «В» и «Г» мало отличались друг от друга и состояли из детей рабочих и малоквалифицированных кадров, таких как уборщицы или посудомойки. Конечно на самом деле это были лишь домыслы, и никакого нарочитого разделения учеников не существовало, умники и лоботрясы соседствовали во всех классах, однако… Однако дыма без огня, как известно, не бывает. Доказать правдивость или опровергнуть «сведения, почерпнутые у сведущих людей, точно-точно» могли только последующие десять лет обучения и общения с учителями. Василиса, будучи учителем, от комментариев на эту тему воздерживалась и только сурово сдвигала брови, слушая несуразные, с её точки зрения, предположения.

Итак, буква «Б» была единогласно признана лучшей детьми и взрослыми. Только «ДД» не принимал участия в обсуждении. Он тихо посмеивался над человеческими слабостями, хотя тоже имел за душой свои грехи и корыстные помыслы. Но об этом никто не догадывался. На фоне всеобщей внешней открытости, может быть и мнимой, ведь у каждого в соответствии с британской поговоркой есть свой скелет в шкафу, Демьян Силантьевич казался тёмной лошадкой. Никто ничего не знал о его прошлом, кроме того, что был он сыном инженера Путиловского завода, получил университетское образование, причём учился на нескольких факультетах, воевал, а в квартире поселился в сорок шестом году, причём уже тогда имел совершенно седые волосы, носил бороду и выглядел «просто типичным домовым», как говорила Клавдия Васильевна. Была ли у него когда-либо семья? Никто из соседей не знал, да и не интересовался. Живёт себе человек, никому не мешает, никуда не лезет, правила общежития соблюдает, квартплату вносит вовремя – и хорошо. У всех свои заботы. Но иногда, как сейчас, «ДД» соглашался принять участие в коллективном праздновании чего-либо и вносил посильную лепту, которая чаще всего выражалась в обеспечении застолья спиртными напитками. Напитки эти каждый раз были разные, удивительные по вкусу, но обязательно собственного приготовления. Секретов мастерства Демьян не раскрывал, где доставал ингредиенты никому не рассказывал. Смирившись с необходимостью участвовать в застолье первого сентября, он зачем-то купил молоко, затем закрылся у себя в комнате и начал что-то химичить, бурча себе под нос непонятные слова.

* * *

Вечером, не сказав никому, куда идёт, Олис Тойвович покинул квартиру через чёрный ход, в дальнем углу двора-колодца нырнул в неприметную дверь, соединявшую двор и парадный подъезд со стороны Загородного проспекта, поднялся по лестнице на третий этаж и дважды нажал на кнопку звонка. Дверь открылась быстро, Олис Тойвович вслед за хозяйкой прошёл в комнату, где между ними состоялся короткий разговор, после чего Карху что-то выложил из кармана на стол. Дома его недолгое отсутствие было замечено только Яной Ивановной. Она догадалась, зачем уходил её муж, но не стала спрашивать, куда. Между ними состоялся молчаливый диалог. Она внимательно посмотрела ему в глаза, в ответ он кивнул. Никаких объяснений им больше не требовалось.

* * *

На следующий день Антошка проснулся в шесть часов. Ему не терпелось поскорее собраться и отправиться в новую жизнь. Его энтузиазма никто не разделил. На праздничную линейку следовало явиться к восьми тридцати утра, и не было никакого смысла вставать в такую рань. Тогда Антошка, уже умытый и полностью одетый, пристроился на подоконнике рядом с букетом огромных гладиолусов, которые, как сказала мама, надо было подарить учительнице. Некоторое время он смотрел во двор-колодец, но ничего интересного там не происходило. Только в окне напротив, как всегда, шевелила губами поэтесса Вольская. Теперь Антошка знал это слово и понимал, что оно означает. Разглядывать пустой двор и поэтессу ему быстро надоело, и он переключился на печку, светлым пятном выделявшуюся в предутренних сумерках. Он вспомнил, как дважды видел таинственного дядьку в военной форме – вдруг тот появится и сегодня, но из-за печки никто не показывался. Антошка поёрзал на подоконнике, посмотрел ещё немного на Вольскую, рядом с которой теперь сидела кошка, тихонько спустился на пол и на цыпочках прокрался в кухню, чтобы хоть как-то скоротать время. Путь в кухню проходил мимо комнаты «домового». Поравнявшись с его дверью, Антошка, сам не зная почему, остановился и прислушался. В полной тишине он вдруг услышал непонятные шелестящие звуки и вслед за ними произнесённые со вздохом такие же непонятные слова: «Надо их все найти. Столько лет. Никаких следов. Собрать всё и вернуть на место. Давно пора, давно…». Антошка не понял смысла этого бормотания, подумал, а не спросить ли у бабули, что это «ДД» сам с собой разговаривает, но тут во всех комнатах зазвонили будильники, начались сборы, и он поспешил к себе в надежде, что вот уже можно идти, наконец, в школу.

В восемь пятнадцать утра, когда Вишнёвы и Карху в полном составе вышли на улицу, у них создалось впечатление, что вокруг движутся одни букеты – астры, георгины, гладиолусы, да чего только не было в радужной толпе. У Антошки в руках тоже был букет красных гладиолусов, а его подруга гордо несла шикарные георгины, размером, казалось, больше неё самой. Цветы были куплены накануне вечером на Кузнечном рынке за сумасшедшие деньги – по рублю за штуку. Но чего не сделаешь ради драгоценного чада. Около школы первоклассников встречали десятиклассники, брали их за руки и уводили куда-то в недра трёхэтажного здания, сиявшего свежей белой и жёлтой краской. Родителей, бабушек и дедушек дальше порога не пускали, и они со слезами умиления смотрели, как за большими дубовыми дверями один за другим исчезают разноцветные букеты. Клавдия Васильевна и Яна Ивановна тоже, стесняясь и отворачиваясь, промокали платочками печальные глаза. Они, не сговариваясь, вспоминали, как сами в незапамятные времена вместе пошли в первый класс, как потом по очереди отвели в школу своих детей, думали, что сумели на всю жизнь сохранить детскую дружбу, что Василиса и Марти тоже оказались близки друг другу, как сестра и брат. Василиса, Зоя, Дмитрий и Марти, глядя, как уверенно и гордо вступают их дети в новую жизнь, тоже испытывали двоякие чувства – то ли радость, приправленную лёгкой грустью, то ли грусть, переходящую в радость. Когда на улице не осталось ни одного букета, из школы вышел директор и сообщил толпе родственников, что после линейки у первоклассников будет два урока, выведут их классами через полтора часа, а пока родители могут отправляться по домам. Вишнёвы и Карху жили совсем близко к школе, всего в полутора минутах ходьбы, поэтому они согласно развернулись и пошли домой готовиться к праздничному обеду, по дороге решив, что забрать Антошку и Аньку может кто-нибудь один – нечего всей толпой топтаться на улице. Привести детей могла бы и работавшая в этой же школе Василиса, но у неё было на один урок больше, чем у детей, поэтому за ними должен был придти кто-нибудь другой, отпросившийся с работы ради семейного торжества.

В школе Антошку и Аньку ожидал сюрприз – они оказались в одном классе с друзьями из песочницы. Со всеми. Все пятеро громогласно и бурно приветствовали друг друга, за что получили своё первое замечание от учительницы, которая, ради первого сентября ещё мягко, объяснила им, что в школе так шуметь нельзя, а здороваться нужно тихо и вежливо. Из всей пятёрки, кажется, одна Анька восприняла и запомнила её слова, мальчишки пропустили их мимо ушей. Полтора часа пролетели быстро. Первоклассники получили первое в жизни задание выучить буквы «А» и «У» и были выпущены на свободу. По дороге домой Антошка с Анькой обсудили такое глупое задание следующим образом:

– И чего тут учить-то! Я и так все буквы знаю!

– И я уже все буквы знаю! И читать умею! Ерундовские уроки!

– Ага. Ерундовские.

За детьми единогласно был отправлен Марти как самый бесполезный в кулинарных делах. Когда он подошёл к школе, там уже стояли Илькина и Мишкина мамы, а со стороны улицы Марата приближалась бабушка Андрюшки. Если бы на месте Марти был кто-нибудь другой, вероятно, события, которым суждено было случиться, произошли на много лет раньше. Но у судьбы свои причуды. Обе мамы и бабушка поздоровались, как старые знакомые, коротко обменялись впечатлениями о школе и разошлись, когда первый «Б» с весёлым гомоном вырвался из дверей. Марти не обратил на них никакого внимания.

К приходу виновников торжества в просторной коммунальной кухне накрыли общий стол. По случаю праздника его сервировка была соответственно праздничной. Любимый Анькой и взрослыми, но не любимый Антошкой рассольник перелили в фамильную супницу Игнатовых и поместили в середину композиции из тарелок, столовых приборов, соусницы со сметаной, салфетницы, хлебницы, а также бокалов для вина, гранёных стопок для водки и стаканов для лимонада. Перед тем, как приступить к еде, детей одарили шикарно изданными сборниками русских сказок с иллюстрациями Билибина, но рассматривать их разрешили только после еды, чем простимулировали скоростное поглощение первого и второго. На второе были приготовлены цыплята табака, которых, наоборот, любил есть Антошка, но не очень любила Анька. Взрослые были всеядными, да и меню составляли коллективно, поэтому для них сюрпризом за столом оказался только «напиток от ДД», как назвала его Яна Ивановна. Напиток был странный. Вроде бы алкогольный, но, как всем показалось, недостаточно крепкий. Он имел непривычный цвет и ещё более непривычный вкус.

– Демьян Силантьевич, на сей раз Вы нас окончательно заинтриговали. Что это такое? Может быть, хоть сегодня раскроете секрет? – попытался прояснить состав и происхождение напитка Олис Тойвович. – Граждане, я ошибаюсь, или ЭТО, и правда, отдаёт молоком?

– Правда-правда, – поддержали его хором соседи.

– Итак, Демьян Силантьевич. Признавайтесь. Мы от Вас не отстанем. Что это такое? – интерес Олиса был неподдельным.

– Что-то мне это напомнило… – задумчиво произнесла Яна Ивановна. – Ой! Вот старая склеротичка. Совсем забыла. У нас же ещё подарок… – с этими словами она вышла из кухни.

– Это, – Демьян усмехнулся, покосился куда-то в сторону четы Карху, а затем, как будто нехотя, тихо закончил, – арачка, – больше никаких объяснений от него добиться не удалось.

* * *

3 июля 1936

Я честно собирался вести дневник методично, каждый день. Не получается. Никак. Вот пропустил вчерашнее число. Устал к вечеру так, что глаза слипались, а ручка просто выпадала из пальцев. Сегодня тоже устал, но записать всё просто необходимо. Иначе я перестану уважать сам себя.

Так вот. Вчера, 2 июля, мы в шесть часов утра выехали в деревню Огни (местные ставят ударение на первый слог). Деревня эта недалеко, всего в трёх километрах от Усть-Кажи, так что к ночи мы вернулись обратно. Дорога прошла легче, чем до Ути, а вот жители были не столь приветливы. Но нам всё равно удалось разговорить несколько человек. Поездка в результате оказалась не очень плодотворной, записали мы совсем немного слов, на прояснение значений потратили несколько часов. Приведу один пример, как иногда, казалось бы, знакомые слова имеют совершенно незнакомое значение. Когда мы, постучавшись, вошли в первую избу, то услышали обрывок разговора:

– Ну, набуткался? Навидишь обабки-то!

– Да ты сама ж навяливала.

– Навяливала, а ты и рад накладать.

«Набуткаться», как выяснилось, значит «наесться или напиться досыта». «Навидеть» – это «любить». Думаю, от этого «навидеть» образовалось «ненавидеть». А может, наоборот? Это надо выяснить. Что же получается? Тогда должно быть слово «нависть», то есть «любовь»? Как много ещё нужно исследовать! «Навяливать» – совсем не вялить что-то, а «настойчиво предлагать». «Обабок» – местное название белого гриба. Попутно узнали, что шампиньоны здесь зовутся «назёмниками». И совсем просто с «накладать» – «класть, накладывать». Похоже, скорее, на просторечие.

Времени мы потратили много, а толку получили каплю. Наверное, поэтому мы так устали. Когда работа идёт споро, силы сами откуда-то берутся. А когда вот так, как вчера, вся энергия улетучивается, и чувствуешь себя к вечеру просто ветошью. Даже наша Катерина выглядела бледной и сразу, как приехали, ушла спать. И ужинать не стала.

Сегодня, уже традиционно, встали рано. Нам дали другого проводника, который представился Мефодичем, с другой лошадью. Наша хозяйка почему-то назвала её «берёзовой». Мне это слово никак не давало покоя, и в дороге я поинтересовался у проводника, что она имела в виду. Мефодича мой вопрос позабавил, но он объяснил, что это масть у лошади такая. По внешнему виду так называется.

Ехали мы снова через лес, часа три или немного больше. Сначала по направлению к Ути, но немного, с километр, не доезжая, отклонились в сторону. Пару раз останавливались. Во время одной из остановок куда-то подевался, а потом нашёлся Дёма. Вернее, он отошёл за кусты по естественной надобности, а сам, по его же словам, решил осмотреть какие-то необычные растения, после чего углубился в лес дальше, чем планировал. Он же у нас специалист во всём. И лингвист, и натуралист, и ещё много кто. Мы минут десять его окликали, пока он не появился. Пришёл Дёма совсем не с той сторону, в которую уходил. Всю дальнейшую дорогу он был молчалив, думал о чём-то своём, на вопросы иной раз отвечал после заминки, как будто не сразу соображал, чего от него хотят. Потом вдруг вытащил из одного кармана тетрадочку, из другого – карандаш и начал что-то быстро рисовать. Очередная загадка нашей экспедиции. А может, он просто влюбился? Или стихи сочинял?

Деревня, в которую мы прибыли, имеет смешное название Комары. Домов в ней много. По сравнению с Огнями. И жители радушные. Встретили нас словно дорогих гостей. Председатель сельсовета лично вышел нам навстречу, предложил пообедать. Накормили нас прямо в сельсовете. Председатель и его жена (просто «кровь с молоком», весёлая) расспрашивали про Ленинград, про то, как организуют такие экспедиции, трудно ли нам, городским, в их деревенских условиях, да и просто о жизни. Они же рассказали нам местную легенду. Или, пожалуй, притчу. Алтайцы, как, впрочем, и другие народы, всегда были склонны одушевлять явления природы. О реках я уже писал, а теперь запишу короткую, но очень мудрую историю.

Жил когда-то в тайге один охотник. Он надолго уходил в чащу леса. И вот однажды зашёл он так далеко, что не успел к ночи вернуться домой. Он очень устал и чтобы отдохнуть и выспаться нашёл старый кедр, такой старый, что хвоя, годами осыпавшаяся с его кроны, образовала у его ствола мягкую подушку. Охотник прилёг на эту подушку и быстро уснул. Проснулся он оттого, что услышал чей-то тихий разговор. Он прислушался и вот что услышал. Старый кедр жаловался молодому, что очень устал и не может больше стоять. Молодой кедр спросил удивлённо, почему же тогда он не падает, ведь пришла пора, и вчера он точно так же жаловался на усталость. На что старый кедр ответил, что упал бы ещё вчера, да под ним прилёг изнурённый человек. Услышав это, охотник встал, благодарно обнял ствол старого кедра и отошёл в сторону. Старый кедр вздохнул с облегчением и упал на землю.

Мне кажется, что это о том, как внимательно и бережно следует относиться ко всему, что тебя окружает. И быть благодарным за любую малость, за доброту. Впрочем, кто-то может усмотреть здесь иные смыслы.

Уезжали мы в прекрасном настроении. Завтра снова поедем в Комары, так как здесь оказалось много не просто старожилов, но и выходцев из разных губерний России со своими языковыми особенностями. Интересно, что они, почему-то никак не ассимилируют друг друга. Для обозначения одних и тех же предметов в одном дворе употребляют одни слова, в другом – другие, но при этом все всё понимают. Очень интересный феномен.

А ещё в этой местности, говорят, до сих пор живут шаманы. Вот бы увидеть хоть одного за «работой». Когда я на обратном пути спросил у Мефодича, не знает ли он какого-нибудь шамана, тот строго на меня посмотрел и сказал, что всё это антинаучные бабьи сказки. А потом разразился речью на тему «опиума для народа». Вот уж точно «умом Россию не понять»: Мефодич, у которого едва ли найдётся за душой два класса какой-нибудь церковно-приходской школы, рассуждает об антинаучной сущности шаманизма, да ещё в выражениях какого-нибудь лектора научпросвета. А может, он, и правда, лектора слушал? Приезжают же к ним с лекциями. Хотя бы из Бийского музея. Но удивила меня не только речь Мефодича – во время нашего разговора рядом сидел Дёма, и у меня создалось впечатление, что он мог бы привести доказательства обратного. Что-то мне подсказывает, что о шаманах он знает больше нашего проводника, и что неспроста он сегодня пропадал в лесу. Впрочем, пока это только мои домыслы.

Всё. Заканчиваю отчёт. Меня ждёт «девушка-эхо», чтобы вместе полюбоваться закатом. И я обязательно пойду, несмотря на тяжесть в голове и слипающиеся глаза.

* * *

1975

Азим Булатович не мог пропустить такое ответственное мероприятие, как первое родительское собрание в школе. Нет, жене он полностью доверял, но хотел лично ознакомиться с обстановкой в классе, приглядеться к учительнице и ещё… Он и сам не знал, что ещё. Просто Абдулов сильно любил своего сына и хотел полноценно участвовать в его жизни, иметь чёткое представление о новых условиях, в которых оказался его малыш. А поскольку выводы он привык делать только на основе собственных наблюдений, то и на собрание отправился сам.

Первая, кого увидел Абдулов, войдя в класс, была Екатерина Владимировна Яскевич. «Значит её внук учится вместе с Наилем. Так-так…», – нельзя сказать, что открытие его обрадовало. С этой дамой Азим Булатович был знаком когда-то, очень давно, во времена своего почти забытого детства. Поначалу тётя Катя Азиму очень понравилась. Тёте на тот момент было двадцать два года, но десятилетнему мальчику она казалась зрелой женщиной, тем более, что за плечами у неё уже был почти законченный университет. Сначала его поразила красота этой приезжей. Сама Яскевич красавицей себя не считала. Она признавала некоторое своё сходство со знаменитой актрисой Марией Стрелковой, но не более того. Азим, который просмотрел фильм «Весёлые ребята» раз пятнадцать, это сходство тоже заметил, о чём с детской непосредственностью не преминул сообщить Яскевич, чем вогнал её в краску. Она с позиции своих лет, высокой образованности и комсомольской «праведности», по возможности деликатно, постаралась объяснить мальчику, что его заявление бестактно. Почему сравнение с киноактрисой показалось ей бестактностью, объяснить Екатерина не могла. Вероятно, её смутил откровенно восхищённый взгляд «маленького нахала». Тем не менее, они тут же разговорились. Сначала о кино, потом о литературе и, наконец, о математике, в которой Азим разбирался не в пример лучше «взрослой тёти». Но тётя в своё время училась в школе так же отлично, как и в университете, и школьную программу по математике забыть ещё не успела, поэтому могла поддержать беседу с четвероклассником. Их дружба длилась целую неделю, а потом произошёл ряд событий, вспоминать о которых Азим Булатович не любил. То, чему он оказался свидетелем, было неправильно, с его точки зрения, опасно и ничего хорошего, как показала жизнь, участникам не принесло.

Вторая встреча с Яскевич случилась спустя тридцать лет в Ленинграде. Это был самый счастливый период в жизни Азима Булатовича. Сразу три знаменательных события привели его в состояние, близкое к эйфории: успешная защита докторской диссертации, получение отдельной квартиры в центре города, что казалось невероятным подарком судьбы, и женитьба на очаровательной восемнадцатилетней пианистке. На третий день после переезда на новое место жительства на лестничной площадке этажом ниже он случайно наткнулся на сцену семейного прощания. Сначала он услышал: «Мамочка, не волнуйся. Всё будет хорошо. Как долетим, сразу телеграфируем». А потом увидел двух молодых людей с рюкзаками, сбегающих по лестнице, и пожилую женщину в дверях квартиры, которая с тревогой смотрела им вслед. Лицо женщины показалось Абдулову знакомым, но он не стал задумываться над этим – дома его ждала молодая жена. Через пару недель Азим Булатович обнаружил в почтовом ящике письмо, адресованное некто Е.В.Яскевич. «Почтальон, наверное, ошибся», – подумал он и решил не бросать послание в нужный ящик, а передать его лично, тем более, что, разбирая свою корреспонденцию, он успел подняться на два лестничных пролёта и находился как раз у нужной квартиры. Он потянулся к звонку, но отдёрнул руку. Звонить почему-то не хотелось. В памяти промелькнуло что-то, Абдулов не успел понять, что. «Что за глупости», – подумал он и нажал на звонок. Когда дверь открылась, Азим Булатович Абдулов, доктор наук, профессор, ощутил себя десятилетним любителем математики Азимкой. Перед ним стояла юная Мария Стрелкова. Вернее Катерина, так похожая на знаменитую актрису.

– Простите, Вам кого? – Яскевич его не узнала. Да и как можно было в этом импозантном взрослом мужчине узнать непрезентабельного, худенького мальчишку, с которым она общалась тридцать лет назад. Разве что глаза были те же, чёрные, глубокие, смотревшие сейчас пристально и удивлённо.

– Екатерина Владимировна, – Азим вдруг вспомнил её отчество, – это Вам. Случайно бросили в наш ящик, – он протянул женщине письмо.

Яскевич взяла письмо.

– Спасибо. А откуда Вы знаете, как меня зовут? Мы с Вами знакомы? – она внимательно посмотрела на Азима.

– Екатерина Владимировна, я Азим. Помните? Бия? Вы взялись доставить меня к дедушке…

– Боже мой! Азим… Как же… Да что я, проходи…проходите! Тебя, Вас не узнать…

– Зовите меня, как тогда, на «ты», пожалуйста, – Абдулов вошёл в квартиру.

– Боже мой! Боже мой! Что ты? Как ты? Добился, чего хотел? – засыпала его вопросами Яскевич, провожая в комнату. – Садись, садись. Сейчас чаю выпьем.

– Спасибо, Екатерина Владимировна… – в комнате света было больше, чем в прихожей, и Азим Булатович разглядел потяжелевшую фигуру, огрубевшие черты и мелкие морщинки на некогда гладком, одухотворённом юностью лице. Только походка Яскевич не изменилась. Ступала она твёрдо, прямо держа спину. «Настоящий комсорг», – подумал Абдулов.

– Зови меня, как тогда, тётей Катей, – предложил «комсорг». – А лучше просто Екатериной. Знаешь, в наши годы возрастные границы сокращаются, – она усмехнулась. – Десяток лет уже не срок.

– Спасибо, Екатерина, – обращение без отчества далось Азиму Булатовичу с трудом. – Десяток лет теперь не срок, конечно. Но чай как-нибудь в другой раз. Мне сейчас домой надо. Я вот только письмо занёс. Я теперь Ваш сосед, видите ли. Так что, думаю, ещё не раз увидимся.

– Как же, как же. Но в двух словах хотя бы. Исполнил ты свои желания? Стал математиком? Впрочем, вижу. Стал, – Екатерина Владимировна оглядела гостя с ног до головы. – Если и не математиком, то руководителем точно.

– Математиком. И руководителем, – Азим улыбнулся. – А Вы? Филолог? Учёный?

– Кабы так… – вздохнула Яскевич. – Я библиотекарь. Правда, грех жаловаться. Заведую библиотекой Крылова. Детской. Дело своё люблю. А наука… Что ж, много воды утекло… А помнишь… Сейчас… – она засуетилась и скрылась где-то в глубине квартиры.

Азим уже решил, было, что «тётя Катя» о нём забыла, и подумал, не уйти ли «по-английски», но тут раздался её голос:

– Азим, иди сюда! Посмотри, что я сохранила.

Азим прошёл в дальнюю комнату. Яскевич стояла у книжного шкафа. В руках у неё было то, чего не должно было быть. То, что ни в коем случае нельзя было привозить в Ленинград, из-за чего уже произошло много неприятного и, видимо, грозило произойти ещё больше. Азим не удержался от восклицания:

– Екатерина! Екатерина Владимировна! Зачем Вы привезли это сюда?! Зачем? Ведь всё это даже в музей нельзя было отправлять. Вы до сих пор не понимаете…

– Я думала… Не я одна, в конце концов. Это память. Просто красивая вещь. И не надо вкладывать в неё смысла больше, чем есть на самом деле.

– Вы… не понимаете… – Абдулов был явно расстроен. От хорошего настроения не осталось и следа.

– Да всё я понимаю. Легенды, страхи… Я бы теперь, может, и вернула всё на место. Да только где это место? Там уж, наверное, и нет ничего. Может, и леса того нет! Была карта, да сплыла.

– И всё же… – Яскевич так взглянула на Азима, что он оборвал свою речь на полуслове. – Пойду я, Екатерина, пора мне. Дело ваше, но, боюсь, мы к этой теме ещё вернёмся.

Виделись соседи не часто, обычно мельком, на лестнице. Здоровались приветливо, но в гости друг к другу не ходили. Оба были слишком заняты на работе, общих интересов почти не имели. К неприятному разговору ни Яскевич, ни Абдулов больше не возвращались, пока через несколько лет случай снова не напомнил о прошлом.

* * *

Азим Булатович пришёл с работы усталый. С утра он принимал зачёты, потом оппонировал на защите кандидатской диссертации, потом проводил заседание кафедры, которое затянулось дольше обычного. «Главное не сорваться», – думал он, открывая входную дверь. Прямо у порога на него наскочил Илька.

– Папа, папа! Смотри, что мне Андрюшка дал! Смотри! – он размахивал каким-то клочком бумаги. – Папа! Это пиратская карта! Мы по ней найдём сокровища!

Азим Булатович был, конечно, рад видеть сына, но сил вникать сейчас в его игры у него не было. Поэтому, приняв вид заинтересованного слушателя, Азим разулся и, погладив сына по голове, пошёл мыть руки. Илька увязался за ним, возбуждённо тараторя:

– Пираты на острове зарыли сокровища, а мы их найдём! Андрюшка дал мне карту, только на минуточку, только на сегодня! Я завтра её должен вернуть, когда мы с мамой пойдём гулять, потому что, если не верну, всё пропадёт, мы ничего тогда не узнаем, а Андрюшка знает, как чтобы не пропало. Он эту карту у бабушки нашёл, представляешь, а бабушка не знала, что это карта пиратская, она сокровища не искала. Если даже искала, то не нашла, она же старая, она в картах не понимает. Зачем ей карта? Андрюшка мне дал перерисовать, а я не умею так, там буквовки непонятные. Я буквовки понятные знаю, а таких не знаю. Ещё начирикано чего-то ещё. А бабушка Андрюшкина тоже не знает, а мы узнаем…

При очередном упоминании Андрюшкиной бабушки Азим Булатович насторожился. Каким бы усталым он ни был, его мозг сумел соединить слова «карта» и «бабушка».

– Покажи-ка мне, пожалуйста, вашу карту. Давай вместе посмотрим. Вдруг я вам помогу.

– На, смотри, только смотри не испорти. Андрюшка сказал надо так отдать, чтобы бабушка не заметила.

– Постой. Так вы что же, без спроса карту взяли?

– Ну я не знаю там… – заюлил Илька. – Андрюшка взял, мне дал…

– Так. Понятно. Посмотрим, – Азим Булатович взял у сына листок. Его опасения оправдались. Он держал в руках фрагмент той самой карты, о которой говорила Яскевич. «Вот старая лиса, – подумал Абдулов. – Впрочем, нет худа без добра. Часть карты есть. Остальное можно вспомнить. В конце концов, это мои родные места. Но детей надо как-то отвлечь». – Знаешь, сынок, я сейчас очень устал. Ты мне карту оставь и ложись спать, я её у себя в кабинете изучу, перерисую, а утром обязательно тебе верну. Договорились?

Илька согласно кивнул головой. Ему очень не хотелось расставаться с таким сокровищем, но с папой спорить он побоялся. А вдруг папа рассердится.

Азим принял решение. Он заперся в кабинете, нашёл в столе два подходящих листа бумаги и набросал на них закорючки и чёрточки, похожие на настоящие. «Надо навестить соседку. Ни к чему посвящать детей в ошибки взрослых», – сказал он вслух, обращаясь к своему отражению в тёмном окне.

На следующий день Абдулов нашёл «окно» в расписании и оставил службу, чтобы поговорить с Екатериной. Он очень надеялся, что та окажется дома. Надежды оправдались. Благодаря стечению обстоятельств, Екатерина Владимировна по дороге из коллектора в библиотеку заглянула домой пообедать. Они столкнулись на лестнице, когда Яскевич открывала свою дверь. Между ними состоялся довольно бурный разговор, после которого Азим поклялся себе, никогда больше не иметь дела с «упрямой глупой старухой». Настоящую карту он ей вернул, не забыв предупредить, чтобы Екатерина спрятала её подальше и сделала вид, что не знает о поступке внука. Вернувшись на кафедру, он излил раздражение на коллег:

– Студиозусы с каждым годом всё тупее и наглее! Честное слово, прихожу в аудиторию и жалею, что браунинга у меня нет. Так бы вошёл, вынул из портфеля, – он потряс упомянутым портфелем, –       брякнул об стол! – он шваркнул портфелем по столу. – Посмотрел бы, как они зачёты начнут сдавать! Радостно и с энтузиазмом…

Он не знал, что во время его перепалки с Яскевич на лестнице топтался маленький свидетель.

* * *

Итак, войдя в класс и увидев свою знакомую, Азим напрягся, однако, кивнул ей, прошёл вперёд и устроился за первой партой. Яскевич тоже заметила «старинного друга», тоже едва заметно кивнула и отвернулась. В соседнем ряду сидели Василиса, Зоя и Юлия. Смотреть на них было приятно. Василиса, преподававшая в этой же школе литературу, что-то объясняла подругам. Несколько лет общения во время прогулок с детьми сблизили женщин. У них появились общие темы для разговоров, обнаружились схожие интересы.

– Что-то Лены не видно, – Зоя оглядела класс.

– А её не будет. Вон её муж пришёл, – сказала Юлия, которая смотрела в этот момент на дверь. – А вон бабушка Андрюши, – она приветственно подняла руку и улыбнулась Екатерине Владимировне. Василиса и Зоя тоже с улыбками закивали знакомой.

– А откуда ты знаешь, что это муж Лены? – ни Василисе, ни Зое за два с лишним года ни разу не пришло в голову поинтересоваться семейным положением новых знакомых. В гости они друг к другу не ходили, встречались поначалу только на детской площадке, да иногда вместе с детьми заходили в кафе «Мороженое» на Загородном. Им хватало общих тем для обсуждения и без выяснения, кто есть кто за пределами их маленького мирка. Иногда в разговорах проскакивали упоминания о мужьях или родителях, но случалось это редко и мимоходом, что называется «к слову пришлось». Поэтому замечание Юлии удивило подруг.

– А я однажды видела их вместе на улице. Случайно, – слово «случайно» Юлия произнесла так, как будто думала в этот момент о чём-то другом. – А знаете, что мне сейчас показалось… – Василиса и Зоя изобразили немой вопрос. – Мне показалось, что они знакомы.

– Кто? Лена и её муж? – не поняла Зоя. – Как они могут быть незнакомы? Или я что-то не поняла?

– Ты что-то не поняла, – вместо Юлии ответила Василиса. – Юля имела в виду Екатерину и мужа Лены. Правильно?

– Правильно, – подтвердила Юлия. – Правильно. Они как-то странно сейчас… как бы это сказать… переглянулись… Вернее… Да. Увидели друг друга и поспешили оба отвернуться. Вон теперь Екатерина на нас смотрит.

Екатерина Владимировна, действительно, надолго задержала взгляд на молодой троице. Когда женщины приветственно кивали ей, она вдруг увидела нечто, её поразившее. Пытаясь осознать увиденное, она так глубоко ушла в свои мысли, что продолжала смотреть в сторону подруг, не видя их, не замечая окружающего.

Все разговоры и размышления были прерваны появлением классного руководителя первого «Б», после приветствия устроившей перекличку, во время которой мамы, папы и бабушки впервые услышали фамилии тех, с кем им предстояло контактировать в ближайшие десять лет. Поскольку фамилия Яскевич стояла в самом конце списка, Екатерина Владимировна в ожидании, пока до неё дойдёт очередь, внимательно прислушивалась в надежде, что вот-вот прозвучит знакомое имя, и её сомнения разрешатся. Хотя бы в одном. Наступил момент, когда и она произнесла «здесь», но мучивший её вопрос так и остался без ответа. Фамилии Вишнёвы, Зайцман, Карху ей ни о чём не говорили. «Как же я раньше не замечала… Ведь однажды мне уже показалось, что я слышу эти интонации – «никогда больше так не делай»… Не может быть, чтобы я ошибалась, – думала Екатерина Владимировна. – Я должна была услышать его фамилию…». Она обернулась и встретилась взглядом с Азимом. На мгновение у неё возникло желание обсудить с ним свои догадки. «Нет. Вряд ли он так хорошо помнит то лето… Всё-таки он был слишком мал, чтобы запомнить. Хотя и не по годам смышлён… – Яскевич мысленно вздохнула. – Да и какая теперь разница. «Иных уж нет, а те далече…» Беды, какие могли, уже случились. Не передаётся же проклятье по наследству, – она усмехнулась. – Впрочем, кто знает, кто знает. Надо будет дома всё обдумать».

* * *

1998

Антон попробовал сосредоточиться. Он уставился в окно, откуда некогда они с Анькой разглядывали Вольскую с её кошкой. Теперь в окнах напротив виднелись только тёмные, неопределённого цвета занавески. «Кто там теперь живёт?» – машинально подумал Антон и перевёл взгляд на гладкую стену. Коротенькое словечко «кто» послужило своего рода катализатором. Воспоминания просто забурлили. Вопрос «За что?» бился в голове, стучал, как дятел. Узнав причину, он узнает виновника. Он не сможет спокойно спать, да и жить, пока не найдёт ответы. Нельзя бесконечно подозревать всех и каждого. Антон решил рассуждать по порядку. Исключить сразу хотя бы одного не представлялось возможным. Когда с ним происходило нечто гадкое, рядом обязательно оказывались все четверо. На роду им, что ли, было написано, провести всю жизнь вместе? Даже разные увлечения, профессии, семейное положение – ничто, не смогло разъединить их пятёрку. Словно им надлежало выполнить какую-то миссию. Было в этом нечто мистическое. Как тот человек за печкой. Антон улыбнулся и подумал: «Чует моё сердце, неспроста он являлся». Военного Антон видел всего несколько раз, но запомнил на всю жизнь. До чего же всё-таки он был на кого-то похож. Но на кого? Или это детское воображение искало в таинственном знакомые черты?

Мысли скакали, никак не желая выстраиваться в логический ряд. Антон ловил их, старался удержать, но они выскальзывали и, глумясь, показывая носы, исчезали. Приходилось снова хватать их, заключать в клетки из понятных простых слов, откуда они уже не могли вырваться. Пойманные мысли дёргались, пытались протиснуться сквозь пустые ячейки, корчились и сокращались. Но это уже были не просто невнятные образы, а вполне чёткие сформулированные понятия. Их можно было рассматривать, изучать, выстраивать в предположения и приводить в порядок. Однако выводы всё равно получались неоднозначными. И Антон начинал всё сначала. Снова и снова вороша память, заглядывая в её очень отдалённые пласты, он старался анализировать события, поведение друзей, их реакции. От совсем малышовых историй в песочнице он перешёл к школьным происшествиям. Да. В той истории речь шла уже не о мелкой пакости, а о маленькой подлости.

Это случилось около двадцати лет назад, ещё в пору их «октябрятства».

* * *

1978

Компания была «не разлей вода», и состояла как раз из пяти человек. Поэтому, когда в первом классе всех приняли в октябрята и делили на звёздочки, учительница мудро решила: раз они и так всё делают вместе, то и общественные поручения будут выполнять успешнее, если их не разлучать. Командиром, конечно, была назначена Анька – аккуратистка и отличница с задатками лидера. Наилька из-за своей любви ко всему живому стал цветоводом. Ему доверили поливать имевшиеся в классе растения. Это было верное решение. Развешанная по стенам чахлая зелень под руками Наиля вдруг ожила, налилась соком, заблестела, и даже капризные фиалки, что было уже совершенно невероятно, принялись цвести круглый год. Дотошного, пытливого Мишку назначили библиотекарем. Понималось это назначение так: Мишка брал в школьной библиотеке необходимые по программе книжки на всю звёздочку, раздавал, читал сам и требовал того же от других. Потом все обменивались книгами до тех пор, пока круг чтения не замыкался. Мишка относился к поручению серьёзно, требовал от друзей изучения выданной литературы, чем доводил непоседливого Андрюшку до белого каления. Между ними даже пару раз случались драки из-за непрочитанных рассказов. Но Мишка умел добиваться своего. В отличие от Аньки он брал не авторитетом, а занудством. Антошка удостоился чести быть политинформатором. В обязанность ему вменялось изучение «Ленинских искр» и пересказ статей своим товарищам. Занятия эти он не любил и выполнял, спустя рукава. Отказаться от проведения политинформаций он не смел, поскольку это считалось делом почти государственной важности. Кроме того, у него имелась персональная надсмотрщица в лице Аньки, которая и дома не давала ему покоя. Антошка мучился, но раз в месяц, в очередь с другими политинформаторами, выступал перед классом. Его свободолюбивая натура тихо страдала. Андрюшка как наиболее порывистый и неспособный на планомерный труд получил самую безответственную должность санитара и раз в день проверял у друзей чистоту рук и длину ногтей. Поскольку у него самого руки регулярно оказывались то в чернильных пятнах, то просто немытыми, постольку и других он осматривал не очень-то внимательно.

Два года пролетели незаметно, пришло время вступать в пионеры. Так как «друзья из песочницы» учились неплохо, без троек, проявили себя активными «внучатами Ильича», в основном благодаря всё той же Аньке, которая умела направлять мальчишескую энергию в правильное русло, то их решено было принять в пионеры. Но не всех сразу, а в два этапа. Из каких высших соображений возникло такое решение, Антон ни тогда, ни потом так и не понял. Первыми должны были стать Анька и Антон. Антон прекрасно помнил, как вдохновляло их грядущее событие, как они тщательно к нему готовились, учили торжественное обещание, тайком примеряли купленные родителями красные галстуки. Перед глазами тогдашнего маленького Антошки стояла яркая картина: все одноклассники – в едином строю, по очереди они делают шаг вперёд и произносят первую в своей жизни серьёзную клятву. Вот очередь доходит и до него. Антошка тоже делает шаг вперёд и его звонкий голос перекрывает все звуки вокруг: «Я, Антон Вишнёв, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина (он произносит чётко каждое слово, каждую букву), перед лицом своих товарищей торжественно обещаю (здесь Антошка всегда делал выразительную паузу) горячо любить свою Родину, жить (пауза), учиться (пауза) и бороться, как завещал великий Ленин (голос его звенел всё громче), как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!». Сердце его трепетало, он боялся в ответственный момент позабыть все слова, поэтому повторял их днём и ночью. Он замучил Аньку и всех взрослых в квартире просьбами послушать, всё ли правильно он запомнил. Анька тоже с нетерпением ждала этого дня. Так почётно было вступить в пионерскую организацию одними из первых, восьмого февраля, в День юного героя-антифашиста. В музее Ленина – огромном дворце на берегу Невы, отделанном необыкновенной красоты мрамором. Так, про мрамор, говорила бабушка Клава. Дома им был обещан праздник с лимонадом и тортом, кроме того, и Антошка, и Анька тайно рассчитывали на подарки от родителей и бабушек с дедушками. На презенты от «Домового» они тоже, неизвестно почему, надеялись.

Всё рухнуло в один момент. Теперь Антон думал, как всё это было глупо, неправильно и жестоко. Жестоко и со стороны маленького «доносчика», и со стороны взрослых, в очередной раз поспешивших с наказанием, несоразмерным проступку.

Звёздочка под руководством Аньки в тот день дежурила по классу. После уроков все пятеро должны были стереть с доски мел и отмыть каракули, оставленные нерадивыми учениками на крышках парт. Уборщица выдала им ведро с водой, тряпки и покинула место действия. Классной руководительницы тоже не оказалось рядом. Дети, предоставленные самим себе, принялись за уборку. Поначалу их захлёстывал энтузиазм, причины которого у каждого были свои. Аньке нравились ответственные поручения, укреплявшие её авторитет. Она старалась всё делать честно, правильно, в полном объёме и хотела, чтобы остальные следовали её примеру. Наилька вообще всё выполнял быстро и решительно. Антошка был уверен, что если он будет отлынивать, то Анька дома ему, по выражению папы, «плешь проест» и непременно сообщит всей квартире, какой он лодырь. Мнение соседей по данному вопросу его мало интересовало, он просто не хотел никаких конфликтов. Мишка чуть ли не с младенчества знал, что добиться чего-либо он сможет только трудом и ещё раз трудом, и покорно действовал в соответствии с необходимостью. А ещё он не любил открыто выделяться. Что он думает, никто не должен был знать. Все должны были видеть, что он делает и делает это правильно. Порывистый, весёлый Андрюшка мечтал поскорее смыться домой. Занятие уборкой ему казалось чем-то средним между неприятной повинностью и досадным недоразумением, от которого следует как можно быстрее отделаться.

Работы, к сожалению, оказалось больше, чем «пятёрка» предполагала вначале, парты грязнее, вода в ведре холоднее. Мел с тряпок сыпался на форму, попытки стряхнуть его испачканными тем же мелом руками ситуацию только ухудшали. Если мальчишек это мало волновало, то Анька переживала и сердилась. Наконец «труды праведные» подошли к концу. Ребятам всё-таки удалось привести класс в мало-мальский порядок, после чего все они ощутили острое желание сменить благородную деятельность на что-нибудь более увлекательное. Поскольку мытьё парт не могло полностью усмирить юную энергию, она быстро нашла выход. Кто первым на радостях вышвырнул тряпку в открытую форточку, Антон не помнил. Зато он хорошо помнил, что тряпки повыбрасывали все, даже Анька. Расправившись с «орудиями труда», компания, не предчувствуя беды, помчалась выливать воду, мыть руки и чистить одежду. Анька задержалась в девчоночьем туалете, и мальчишки ждали её, пиная портфели по актовому залу и перебрасываясь шуточками. В какой-то момент один из них, Антом забыл, кто именно, наподдал чуть сильнее, и злосчастный портфель, вылетев на лестницу, спланировал на площадку между этажами. Мальчишки бросились за ним. Первым бежал Андрюшка. Он-то и увидел неприятного дядьку, входившего в учительскую. Самым ужасным было то, что в руках дядька держал те самые тряпки, которые несколько минут назад так беззаботно упорхнули в форточку.